Скрипачка

8

Домой Аля попала лишь к десяти часам. Васька, расчувствовавшись, подбросил ее на машине до самого метро. От недосыпа Альку покачивало, настроение было хуже некуда.

Она пыталась разгадать, для чего Ваське понадобилось портить записную книжку, бесцельно и многократно делая в ней одну и ту же запись. Фамилии «Саврасенков» и «Омелевский» были ей знакомы. Петя Саврасенков – скрипач, а Ваня Омелевский – альтист, оба раньше работали у Кретова и ушли из Московского муниципального оркестра, один полгода, другой – несколько месяцев назад.

Почему имена этих людей попали именно на ту страницу? Связано это как-то с покойным дирижером или запись сделана случайно? О чем думал Васька, когда раз за разом выписывал фамилии струнников?

Алька понимала, что ответить на эти вопросы ей может лишь один человек – сам Чегодаев. Но на это рассчитывать не приходилось. О том, что разговаривать с Васькой о Кретове и Валерке бесполезно, она поняла час назад, покидая чегодаевскую квартиру. Перед уходом Алька, видя хорошее Васькино настроение, попробовала завести с ним разговор о странном поведении Павла Тимофеевича и своих сомнениях в том, что его убил Рыбаков. Васька тут же взвился, от его благодушия не осталось и следа, и обсуждать эту «идиотскую», по его выражению, тему он категорически отказался.

Причин этому могло быть две. Первая, и более вероятная, – его личная неприязнь к Валерке. Тот достал Ваську своими вечными опозданиями и потерей нот, а кроме того, ругался с Чегодаевым по поводу штрихов и оттенков, абсолютно невзирая на его инспекторский чин.

Вторая причина казалась Альке маловероятной, но тем не менее сбрасывать ее со счетов нельзя. Васька мог знать что-то о Кретове, связанное с ушедшими из оркестра струнниками, и ему не хотелось, чтобы это выплыло наружу. Поэтому он был рад подвернувшейся возможности списать все произошедшее на Рыбакова.

Так или иначе, от Чегодаева Альке ничего больше не узнать. Ну и ладно! Теперь можно заняться Кретовым.

Полтора часа сна ее освежили, и к полудню Алька уже сидела в маленькой уютной Ленкиной квартире, удобно развалясь в стареньком кресле с деревянными подлокотниками. Бывать у Ленки Алька обожала – здесь она ощущала необычайный покой и комфорт. Тут все напоминало родительскую квартиру, в которой прошло ее детство и которую она покинула шесть лет назад, восемнадцатилетней девчонкой. С тех пор ее помотало изрядно: сначала жила в общаге, потом по съемным комнатам и только в прошлом году наконец обрела свой угол, да и тот крошечный, почти пустой, со злобной Элеонорой Ивановной за соседней дверью.

А в Ленкиной небольшой комнатушке с веселыми голубыми обоями так замечательно было болтать вечерами и даже ночи напролет. Тихо поскрипывал клетчатый, чуть потертый диван, таинственно поблескивало в углу старинное пианино, черное, тяжелое, с канделябрами. На секретере сидели две большие куклы, Маша и Наташа. Маша была без глаза, а у Наташи заметно поредели волосы, но Ленка их не убирала, и иногда, особенно в сумерках, Альке казалось, что Маша подмигивает ей уцелевшим глазом: что, мол, подруга, идут дела-то? Алька потихоньку подмигивала ей в ответ: дескать, ничего, дела идут, все хоккей! Однако сегодня Алька на кукол не обращала внимания – слишком серьезным был повод, по которому она явилась сюда. Ленка была единственным человеком, которому Алька решилась доверить свой тайный план, потому что в одиночку ей с таким делом просто не справиться.

Подруга слушала молча, не перебивая, иногда чуть наклоняя голову в знак согласия, изредка вопросительно поднимая брови, но ничего не говоря. Наконец Алька умолкла и перевела дух.

– Ну что скажешь? – с надеждой поинтересовалась она.

– Скажу, что ты чокнулась. – Ленка поудобней устроилась на диване напротив Али, закинула ногу на ногу. – Где ты собираешься искать неведомого убийцу? Хоть примерно представляешь, что это такое? Все равно как найти иголку в стоге сена. И вообще, это же чертовщина! Ясно, что кипятильник включил Рыбаков, кого мы будем разыскивать?

– Мне неясно! – отрезала Алька.

– Значит, тебе нужно к психиатру, – спокойно констатировала Ленка.

– Но ведь я тебе все объяснила – только что, – в отчаянии проговорила Алька. – Если человек не признался…

– Из этого совсем не следует, что он не убивал! Мало ли, сколько преступников не сознаются в своих преступлениях, – что ж, всем верить, когда есть неоспоримые доказательства?

– Валерка не преступник!

– Аль, у тебя просто поехала крыша на почве того, что он отказался тебя трахнуть! Ты теперь из-за этого готова из него святого сделать. А он обыкновенный, поверь мне. Я-то его четвертый год знаю: каким он был и каким стал. Копчевский правильно сказал – пить меньше надо, тогда и кипятильники включать не захочется. Ну чего надулась?

Алька сидела, сощурив глаза и закусив нижнюю губу – так она делала всегда, когда собиралась идти наперекор всему, даже здравому смыслу.

Ленка, прекрасно знавшая свою неугомонную подругу, улыбнулась:

– Черта лысого я тебе доказала, да?

– Угу.

– Вот горе мое! – Ленка насмешливо покачала головой. – Ладно, так и быть.

– Что? – Алька быстро выпрямилась в кресле.

– Будем вместе искать виртуального убийцу. Вот только вопрос: где? Может, он во Владимире остался, а мы будем Москву-матушку перепахивать?

– Лен, ты прелесть! – Алька повисла у приятельницы на шее.

– Смотри не задуши. Выкладывай лучше, с чего ты собираешься начать, мисс Шерлок Холмс.

– С дома, где жил Кретов. Адресом Васька меня снабдил, остается пойти побеседовать с соседями – хоть какую-то исходную информацию добудем.

– Так и станут с тобой соседи разговаривать, – усмехнулась Ленка.

– Да почему? Ведь они должны знать про Кретова – как жил, кого к себе пускал…

– Удивляюсь я тебе, Алина, – перебила Ленка. – Кажется, не первый год, как уехала из своего Воронежа, а все не привыкнешь. Тут Москва, а не деревня, где все про всех знают. В многоэтажках люди годами живут и не ведают, как зовут соседа за стенкой. Утром – на работу, вечером – с работы и на боковую, общаться некогда. Так что, боюсь, твои надежды не оправдаются.

– Я все же попробую, – твердо сказала Аля.

– Когда ты хочешь туда пойти?

– Завтра.

– Завтра? – Ленка задумалась, что-то прикидывая в уме, и огорченно развела руками. – Завтра я не могу. Должна быть в одном месте позарез. Это насчет мамы.

Алька сникла. А она так надеялась, что завтра уже что-нибудь удастся выяснить. Каждый день дорог – след настоящего убийцы теряется все больше. Не говоря о том, что такое лишний тюремный день для невиновного человека. Но об этом она думать не будет! Ясно одно – придется идти самой, потому что у Ленки действительно серьезные обстоятельства: тетя Шура, ее мать, серьезно больна, может быть даже неизлечимо. Ленка мотается по врачам, ездит с матерью на консультации, и грех Альке требовать от подруги, чтобы та непременно освободилась по первому требованию.

– Не бери в голову, Лен, – сказала Алька. – Я справлюсь сама.

– Может, послезавтра?

– Нет. Я уже настроилась. Не стоит расхолаживаться. Я чувствую, что мне должно повезти.

– Ну-ну. Позвонишь вечером, расскажешь, как тебе повезло. – Лена поднялась с дивана. – Пойдем обедать. Мама из больницы приходила, суп грибной сварила и котлет нажарила, объедение! С нашей работой забудешь, когда последний раз дома ела. Знаешь, не верится, что до четверга скрипку в руки брать не надо, а то я к ней приросла за время панихиды.

Оттого что насчет завтрашнего дня все определилось и от Ленкиной принципиальной поддержки на душе у Альки стало легко и спокойно. Она с удовольствием угостилась тети-Шуриной стряпней, а затем они с Ленкой вновь ушли в комнату – пить кофе. На сытый желудок Альке захотелось чего-нибудь высокого, и она предложила:

– Слушай, Лен, давай я тебе Лунную сонату сыграю!

– На фоно?

– Ну не на скрипке же, – захохотала Алька.

– А ты умеешь? – недоверчиво покосилась на нее Ленка.

– Ха, – самодовольно произнесла Алька. – Я, между прочим, на курсе по общему фортепьяно лучшая была, вот так! Мне иногда так поиграть хочется, а инструмента-то нет.

– Я б тебе свой с удовольствием отдала, а то стоит пылится, сто лет к нему не подходила и еще сто не подойду.

– Давай, – грустно улыбнулась Алька. – Я его в комнату поставлю, все мебель какая-то будет. И Элеоноре играть стану, когда она особо злая. Что-нибудь очень громкое.

Алька уселась за высокий инструмент, осторожно откинула крышку. Взгляду ее предстали пожелтевшие от времени клавиши.

– Ух ты! – Она даже зажмурилась от восхищения. – Настоящая слоновая кость! И не стыдно тебе – такое чудо стоит заброшенным. Ты б хоть пыль с него вытирала. – Алька провела пальцем по клавиатуре, оставляя светлую дорожку.

– Оно расстроено, наверное, – предположила Лена.

– Сейчас проверим. – Аля положила руки на клавиши, на секунду задумалась и заиграла начало Лунной сонаты.

Инструмент звучал красиво и жалобно, чуть подхрипывая, но в общем чисто. Лишь одна нота в самой серединке оказалась на целый тон ниже положенного.

– Сейчас я ее. – Аля потянулась к крышке.

– Ты что? – Лена вскочила, поспешно подошла.

– Ре фальшивит. Давай открою деку и исправлю – я умею, сама дома настраивала.

– Да брось. – Ленка мягко, но настойчиво отвела ее руку. – Оно такое старое, и настройщик здесь не появлялся с тех пор, как я окончила школу. Там и грязи небось полно, охота руки пачкать. Пойдем лучше, сейчас «Лолита» набоковская по телевизору будет. Я давно хотела посмотреть. Потом сыграешь.

Алька нехотя вылезла из-за пианино и побрела за Ленкой в большую комнату. Честно говоря, фильм смотреть у нее не было желания, но возвращаться – еще хуже: сидение в пустой комнате навевало на нее тоску. Однако картина постепенно ее захватила, она и не заметила, как пролетело три часа, и опомнилась, лишь когда по экрану поползли титры.

– Ничего, – сказала она. – Мужик классно играет, а девчонка так себе.

– Доминик Суэйн, – задумчиво проговорила Ленка. Лицо ее было сосредоточенным и непривычно мрачным.

– Чего? – переспросила Алька.

– Актрису зовут Доминик Суэйн. Ее выбрали из сотни других претенденток, а тебе не понравилось.

– А-а, – равнодушно протянула Алька. – Понятно.

– Ничего тебе не понятно, – неожиданно резко произнесла Ленка и встала.

Альке почему-то показалось, что говорит она вовсе не об актрисе.