Глава 2

Светка была на три года старше, на сто лет мудрее, на пятнадцать килограммов красивее, на полторы ставки самостоятельнее, на двух бывших женихов и одного нынешнего мужа опытнее… Да что там говорить, Светку надо было слушать.

Ася не слушала. То есть слушала, но не верила.

– На кой тебе этот красавец? – говорила Светка, сердито тараща хитрые коричневые глаза. – На нем же бабы гроздьями виснут! Из таких нормальные мужья не получаются. Поверь мне, дуре старой.

Ася не верила. Роман и вправду был красивым, но разве он это нарочно? Кажется, он даже не замечал своей красоты, не придавал ей значения. Действительно, бабы висли на нем гроздьями. Но она-то не висла. А он выбрал именно ее, и не для чего-нибудь, а для того, чтобы жениться. И муж из него получится, раз уж он сам решил стать мужем.

– Он же игрун! – говорила Светка, брезгливо кривя пухлые губы. – Он же не живет, а в игрушки играет! Ведь ничего не умеет! Ни-че-го! Всю жизнь на маминой шее просидел, теперь на твою сядет. Последние силы он из тебя вытянет! Поверь мне, дуре старой.

Ася не верила. Почему это Роман – игрун? Просто он живет легко, то есть – наслаждается жизнью. Уж по крайней мере, это лучше, чем если бы он был нытиком и мизантропом. И умеет он много. Он умеет играть на пианино и на гитаре, разжигать костер с одной спички, ходить на байдарках по каким-то опасным рекам, ставить палатку в любой ветер, варить уху на костре… Он умеет столько, что на десятерых хватит. И на маминой шее он не сидит. Его мама обыкновенная пенсионерка, а он – инструктор по плаванию. К нему в очереди стоят, он нормально зарабатывает. И еще во время последнего похода документальный фильм снял, по телевизору показывали, гонорар заплатили. И еще предлагают в рекламном ролике сняться – тоже деньги… А она – просто студентка, ей еще два года учиться, стипендия доброго слова не стоит. Случайные заработки курсовыми и контрольными доброго слова стоят, но ведь они случайные и есть… В этом смысле ее шея никому не может казаться привлекательной. А что касается последних сил – так их и вовсе кот наплакал. Если честно, никаких сил у нее уже не осталось, так что и вытягивать нечего.

– Посмотри на себя! – говорила Светка, жалостливо качая встрепанной головой. – Ты же цыпленок недорощенный! В чем только душа держится?! И вкалываешь всю жизнь как лошадь! А посмотри на него! Это же не человек, статуй каменный! Кинг-Конг железобетонный! Целый день дурака валяет, а вечером в бассейне в свисток свистит. Это работа? Так и то все время переутомляется. Раз в неделю хоть день, да гуляет без содержания. Мне соседка говорила, она из-за него в бассейн записалась, а он – без содержания, то и дело занятия отменяет. Она очень обижается. Работничек! По походам таскается – это он не переутомляется! На тренажерах часами потеть – это он не переутомляется! А картошку с базара мать таскает. И тебя заставит таскать, вот увидишь. Не пара он тебе, Аська. Поверь мне, дуре старой.

Ася не верила. И вовсе не всю жизнь она вкалывала как лошадь. До пятнадцати лет вообще бездельничала. Так, если только пустяки какие-нибудь – постирать, помыть, в магазин сбегать, картошку почистить… Наверное, как все. Вообще-то она уже не очень хорошо помнила, как жила до пятнадцати лет. Школа, две-три необязательные подружки, три-четыре необязательных кружка – вроде драматического или вовсе уж кройки и шитья, – а в остальное время – книги. Чтение, чтение, чтение… Мама была недовольна: ребенок совершенно не бывает на свежем воздухе. Бабушка хвалила: Аська у нас будет у-у-умная! Она любила разговаривать с бабушкой. Бабушка даже о самом сложном говорила как-то так, что становилось сразу все понятно. И еще весело. Вот как бабушка говорила. А потом у бабушки случился инсульт, и правую сторону у нее парализовало. Она лежала совсем беспомощная, говорила с трудом. Ее нельзя было оставлять одну. Сначала все дежурили возле нее по очереди. А потом отец ушел из дома, он не мог больше тратить жизнь так бездарно. С бабушкой остались Ася и мама, но у мамы была работа. Хирургическая сестра – это очень трудно, да еще и ночные дежурства. А у Аси была только школа – ерунда, говорить не о чем. В школу она иногда забегала. Обязательную контрольную написать, домашние работы сдать, быстренько на вопросы ответить… А необязательные подружки и необязательные кружки отпали сами собой. Времени совсем не было. Все ее время было – для бабушки. И в доме очень много дел оказалось. Хорошо хоть, что отец ушел – все меньше стирать и готовить. Правда, денег тоже меньше. Деньги приходилось зарабатывать маме, она еще полставки взяла, еще реже дома бывать стала… Через полгода у бабушки случился второй инсульт, и она умерла. А мама заболела. Сначала что-то с щитовидкой было, долго не могли понять, что там такое, потом долго лечили, потом решили, что это не щитовидка, потом сказали, что болезней – целая коллекция… Дали третью группу инвалидности. В больнице мама работать уже не могла. Вообще-то нигде не могла, но все-таки устроилась в домоуправление, бумажки какие-то регистрировать. И Асе пришлось работать, а то совсем никак было. Работала во время каникул в соседнем детском саду нянечкой. Школу закончила как-то незаметно. Но с серебряной медалью. Пришел отец, просился назад. Мама посоветовалась с Асей, и обе решили: ну его. Он больную мать бросил. Бабушка ведь его матерью была. Она о нем все время спрашивала, до последнего дня. Он ей нужен был. А сейчас пришел. Зачем? Им он был не нужен.

В мединститут Ася пошла потому, что маму хотела сама лечить. Медицина-то у нас бесплатная, но ведь какие деньги улетали… Да какие были – такие и улетали. Хорошо еще, что ей удавалось подработать санитаркой в областной больнице. Работала по ночам, днем учиться надо было. И с чего Светка решила, что она вкалывала как лошадь. Ничего не как лошадь. Ночные дежурства были хорошие: вымоешь все отделение, а потом даже поспать удавалось пару часиков. Дежурные врачи и медсестры относились к ней хорошо, разрешали поспать в сестринской на кушетке, а иногда даже в ординаторской, где был большой мягкий диван. А если и диван, и кушетка были заняты дежурной сменой, Ася могла немножко поспать и сидя – в холле стояли кресла, тоже очень мягкие. Нормальная работа. И курсовые с контрольными – нормальная работа. Велосипед изобретать не надо, оригинальность взгляда и глубина мысли не приветствовались. А без оригинальности и глубины – что там писать? Все давным-давно переписано. Не работа, а сон в летнюю ночь. За этот сон еще и платили неплохо… Домашняя работа была вполне привычной и не такой уж тяжелой – много ли им с мамой надо было? Ася вообще не понимала женщин, которые жаловались, что выматываются на домашнем хозяйстве. Ну вот не понимала – и все. В домашнем хозяйстве этих женщин не было ни коров, ни свиней, ни кур, ни огорода… Чаще всего даже котенка какого-нибудь не было. Или комнатного цветка, что ли… Ну и на какую тему тут выматываться? Сварить кастрюлю супу на два дня – это что, подвиг невиданной красоты и силы? Постирать раз в неделю все, что накопилось, – за это что, медаль на грудь? Забежать по пути домой в магазин за хлебом, кефиром, мылом и спичками – и ожидать прижизненного памятника? Бронзового… Все это ерунда. Дело привычки. Вот только на чтение времени оставалось совсем мало. Но когда к ним переехала тетя Марта, мамина сестра, тогда даже на чтение время появилось. Тетя Марта была здоровая, деятельная, веселая и решительная. Решила, что сын с невесткой и без нее как-нибудь обойдутся, а сестре одной дочку растить трудно – и приехала помогать. Очень удивилась, что дочка сестры уже выросла, уже сама кому хочешь поможет, – но не уехала. С тетей Мартой намного легче стало. Только шумно очень. Маме-то ничего, маме даже нравилось, что в доме «живой голос». Ася терпела, раз маме нравилось. Думала – ничего, и сама привыкнет постепенно.

Может быть, и привыкла бы, но тут Роман вдруг замуж позвал. Совсем вдруг, она его впервые увидела неделю назад в травматологическом отделении, где их курс практику проходил. Его с подозрением на перелом руки привезли, но оказалось, что никакого перелома нет, просто ушиб. В турпоходе как-то получилось. Роман был любителем активного отдыха, занимался, кажется, всеми видами спорта, но особенно любил турпоходы. Даже свадьбу решил сыграть в турпоходе. Ася была не против. А что, даже оригинально. И экономия какая: ни платья покупать не надо, ни свадебный стол готовить. Гости – друзья Романа, такие же любители активного отдыха, – сами себе варили уху в котелке над костром, жарили куски колбасы на прутиках и запивали все это чаем из мятых алюминиевых кружек. Асе свадьба не сказать чтобы уж очень понравилась… Зато пьяных не было. Любители активного отдыха были все до одного трезвенниками. Здоровый образ жизни. Чего ж плохого?

Правда, мамы и тети Марты на ее свадьбе не было. С мамой и тетей Мартой они отметили это событие потом, вернувшись из похода. «Из свадебного путешествия», – говорил Роман. Тетя Марта бесцеремонно говорила: «Ну уж! В свадебное путешествие люди на курорт едут! Аська совсем замоталась, ей бы отдохнуть как следует!» Роман говорил:

«Да спортом ей надо заняться! Ведь совсем слабая! Весло удержать не может – это дело? Ну, ничего, мы ее заставим шевелиться. Она у нас окрепнет, вы не сомневайтесь. Походит с нами по лесам по горам, потаскает рюкзак с запасом на пару дней – и окрепнет, одуванчик мой маленький».

Ася сходила с Романом еще в один турпоход, в выходные через неделю после свадьбы. Те же друзья, тот же костер, та же уха в котелке над костром, та же колбаса на тех же прутиках, тот же чай в тех же мятых алюминиевых кружках… И та же грязь. В ухе, в чае, в спальных мешках, в волосах – с деревьев что-то сыпалось, с потолка палатки шлепались тяжелые мутные капли… Все то же самое. Кроме ее рюкзака. Ее собственного рюкзака, нового – свадебный подарок кого-то из друзей Романа. Свой собственный рюкзак она должна была нести сама. Лямки рюкзака страшно натерли плечи. Синяки были, как от удара. Недели две держались. Больше в походы она не ходила. Роман очень обижался. Она объяснила, что ей все это очень нравится, только ведь времени совсем нет.

Времени действительно опять совсем не было. Жили они отдельно от родителей, в квартире какого-то знакомого Романа. Знакомый уехал на два года, а квартиру Роману сдал. Квартира была полупустая и очень запущенная, грязная. Асе долго пришлось приводить ее в порядок. Вдвоем быстрее бы получилось, но Роману такими пустяками заниматься было некогда. Он спортом занимался. Да еще и в бассейне работал. И в турпоходы ходил каждые выходные. Турпоходы – это святое! А она только училась, только писала контрольные и курсовые двоечникам, только занималась домашним хозяйством. И со стыдом вспоминала о том, что не понимала женщин, которые жаловались на усталость от занятий домашним хозяйством. Теперь поняла. Готовить приходилось много. Роман тратил много энергии, так что и калорий ему много надо было. И часто – чтобы всегда все свежее. Здоровый образ жизни. И разнообразно – Роман объяснил, что он гурман, а не банальный обжора. Ну, она и готовила. Она умела готовить, а он не умел. Да если бы и умел – когда ему? Некогда. И за продуктами ходить некогда было. И так уставал как собака: тренажеры, бассейн, турпоходы… Возвращался из турпохода усталый как собака, бросал грязный рюкзак на только что вымытый ею пол, растягивался прямо в чем пришел на диване, на только что выстиранном ею покрывале, и томно мурлыкал: «Одуванчик мой маленький, как я соску-у-учился… Все-таки как дома хорошо-о-о… А что у нас есть вкусненького? Что ты нынче приготовила для своего любимого му-у-ужа?.. Знаешь, солнышко, тебе все-таки надо всерьез заняться своим здоровьем. Совсем бледненькая. Зря ты так несерьезно относишься к активному отдыху». И, уминая за ужином все, что она наготовила, с азартом рассказывал, как они с ребятами активно отдохнули в этот раз, кто какую травму получил, кто какую рыбу поймал и кто сколько килограммов нес в рюкзаке. Ася плыла от усталости, поэтому кивала, не особо вслушиваясь, думала о недописанной курсовой, за которую пообещали хорошие деньги, о завтрашнем зачете, к которому она не успела подготовиться как следует, о том, что маму надо показать офтальмологу, – а параллельно невольно прикидывала, сколько килограммов она перетаскала за неделю с рынка и из магазинов домой.

Получилось, что не один походный рюкзак, и не два. Значит, не такая уж она слабая, как думает Роман. Надо ему сказать, он обрадуется. И сказала. А он обиделся: «Что ты сравниваешь? Это совсем другое дело! И нагрузки не по правилам, а так, как попало. Так любой может, а толку-то?»

Она не поняла, что он имел в виду, но вот это в памяти застряло – «а толку-то?». Потом время от времени всплывало. Когда уставала особенно сильно, а отдохнуть было некогда. Таскала сумки с продуктами и стиральным порошком, готовила, мыла, стирала – стирки всегда очень много было, – а в голове безнадежно стучало: а толку-то? Очень скоро поняла, что толку-то никакого не будет. По инерции двигалась. Куда – не понимала. Поняла, когда маму положили на операцию – катаракта. Роман сидел дома на больничном – в очередном турпоходе обжег руку печеной картошкой. Ася бегала к маме в больницу каждый день, готовила специально для нее что-нибудь вкусненькое, приставала к врачам с расспросами, потом пересказывала ответы врачей тете Марте. Когда с глаза впервые сняли повязку и оказалось, что глаз видит, – испекла торт размером с автомобильное колесо, отволокла в отделение, долго говорила со Светкой о предстоящей специализации. Она уже решила, что станет офтальмологом. Хирургом. Светка ее выбор одобрила. Роман не понял: «С какой стати? Лучше бы травматологом. Хоть какая польза. С моим образом жизни свой травматолог в доме пригодился бы». Сидел дома с рукой, обожженной печеной картошкой, и капризничал: «К матери все время бегаешь, а на меня тебе наплевать! Она там под наблюдением врачей все-таки, а я здесь один, совершенно беспомощный! Мне даже гантель взять в руку больно! У меня даже аппетит пропал! Я даже в поход позавчера не пошел! Сижу, как инвалид, в четырех стенах! Я же форму теряю! А ты шастаешь где-то, предлоги ищешь, только чтобы о больном муже не заботиться!»

Инерция ее бестолкового движения замедлилась. И совсем иссякла, когда вдруг пришла свекровь с ответственной миссией – объяснить Асе от имени сына, что та неправильно себя ведет. Если она не хочет потерять мужа и хочет сохранить семью, надо вести себя правильно. Ася удивилась: почему от имени Романа говорит его мать? Роман сидел тут же, смотрел в стол, молчал, время от времени кивал, соглашаясь с матерью. В общем-то Ася с его матерью тоже могла согласиться. Зинаида Ивановна, в прошлом учительница начальных классов, спокойным, размеренным голосом говорила вечные истины: надо любить друг друга, надо заботиться друг о друге, надо вникать в интересы друг друга, разделять и боль, и радость друг друга… Роман смотрел в стол, согласно кивал, играл желваками, держал на виду залепленную марлевой нашлепкой обожженную печеной картошкой руку. Ася сказала: «Зинаида Ивановна, я с вами полностью согласна». Та помолчала, подумала, тем же спокойным, размеренным голосом подытожила беседу: «Хорошо, что ты это наконец поняла. Значит, есть надежда, что исправишься. Хотя я в этом сомневаюсь. Я сразу сказала, что ты моему сыну не пара. Он меня не послушался, теперь пожинает плоды своего легкомыслия… Я говорила ему, что ты женщина слабая, склонная к меланхолии, не умеющая жить полной, насыщенной, активной жизнью. Наверняка есть хронические заболевания… Слабая женщина не может стать достойной и надежной спутницей жизни…» Роман сидел молча, смотрел в стол, согласно кивал. Ася сказала: «Зинаида Ивановна, я с вами и в этом абсолютно согласна». Мать с сыном переглянулись. Ася встала из-за стола, вышла из кухни, вынула из шкафа дорожную сумку и рюкзак – свадебный подарок, принялась собирать свои тетради, учебники, чужую курсовую, кое-какие тряпки, обувь… Тяжело. А еще книги. А еще компьютер. А еще чайный сервиз – подарок мамы и тети Марты. Она почувствовала себя очень слабой. В комнату вошел Роман. Начал было: «Что это такое?! Ты встала – и ушла! Это хамство!..» Заметил, что она складывает вещи в сумку, замолчал, играя желваками. Наконец зловеще спросил: «Ты понимаешь, что если уйдешь сейчас, то больше никогда не переступишь порог моего дома?»

Дом вообще-то был не его, но насчет порога надо решать прямо сейчас. Хорошо, что он напомнил. Тут еще ее компьютер, книги и так, по мелочи кое-что. Даже очень сильный человек за один раз все это не унесет, а она – слабая женщина. Ася позвонила Светке и сказала, что зря она не верила ей, дуре старой. Через пятнадцать минут Светка приехала с мужем, с братом мужа, с женой брата мужа и с соседом родителей жены брата мужа, который оказался майором милиции. Все они под руководством Светки быстренько вынесли и погрузили в микроавтобус Асины вещи, Ася следила, чтобы, не дай бог, чего-нибудь чужого не прихватили, а Светка время от времени отвлекалась от руководства для того, чтобы рассказать Зинаиде Ивановне, с какими страшными проникающими ранениями поступают в их отделение любители активного отдыха и что никто не удивится, если в скором времени поступит еще один, и еще не факт, что поступит он с этими страшными проникающими ранениями в дежурство самого Плотникова… Зинаида Ивановна начала было качать права совсем уже не спокойным и размеренным, а вполне склочным голосом, но тут майор милиции между делом поинтересовался, на каком основании гражданка находится в квартире, принадлежащей другому лицу. И Зинаида Ивановна сразу собралась уходить. И сына с собой позвала. Сын сорвался: «Ты что, вообще сдурела?.. Куда мне идти?! К тебе, что ли?! Да лучше сразу в петлю!» Светкин муж одобрительно сказал: «Вот это правильное решение». Брат Светкиного мужа схватил Романа за обожженную печеной картошкой руку, крепко ее пожал и потряс, а когда Роман охнул и побледнел, брат пожал ему руку еще крепче и выразительно сказал: «Как я тебя понимаю».

Асю посадили в микроавтобус, долго рассаживались сами, а потом еще долго совещались, куда ее сейчас везти. На нее особого внимания не обращали. Иногда Светка спрашивала: «Аська, правильно я говорю?» Ася кивала, совершенно не вникая, что там Светка говорит. С недавних пор свято верила, что Светка всегда все правильно говорит. Значит, и вникать незачем. Тем более что не было уже сил во что-нибудь вникать, совсем никаких сил не было, глаза слипались, в голове шумело, руки и ноги стали ватными… Она проснулась от какой-то возни вокруг. Ее вещи выносили из микроавтобуса. Ася выглянула в окно: деревня какая-то, что ли? Почему ее сюда привезли? Ладно, какая разница… Светка знает, что надо делать.

Потом выяснилось, что Светка не просто знает, а очень хорошо знает, что надо делать. Дом на окраине города, куда привезли Асю, был большим, удобным, тихим и чистым. Очень чистым, несмотря на то что вокруг него был сад, огород, куры гуляли, коза в сарае жила… Природа. Но почему-то с деревьев на голову ничего не сыпалось, мутные капли с потолка не шлепались, в постели не водился песок, в супе не плавали щепки. Две кошки свободно шастали из дома на природу и обратно, но они грязи почему-то не наносили. Хозяйка удивительного дома была какой-то дальней родственницей Светки. Или Светкиного мужа. Или жены брата Светкиного мужа. Или даже соседа родителей жены… в общем, того майора милиции. Вникать в тонкости родственных связей необходимости не было, Светка и сама в них не очень вникала. Просто мимоходом туманно объяснила, что они все тут родня в какой-то степени. И вообще, если покопаться в родословной каждого человека как следует, то окажется, что все друг другу родня. В какой-то степени. И даже какой-нибудь эфиоп может оказаться родственником, например, со стороны Пушкина. А у самой Аси в родственниках наверняка числится Генрих Гейне. Со стороны матери. И тети Марты. А со стороны бабушки родственником может оказаться Чингисхан. Нет? Ну, тогда сын степей калмык. В общем, все мы здесь в какой-то степени русские, в какой-то степени родственники и в какой-то степени племянники тети Фаины. Ася тоже может называть хозяйку дома тетей, потому что та и так знает, что Ася ей родня, а при необходимости это еще и доказать может.

Ничего доказывать никакой необходимости не было. Тетя Фаина правда сразу оказалась родной.

Почти как Асина бабушка. Она даже похожа была на бабушку. Маленькая, худенькая, смуглая, черноволосая, черноглазая… в движениях быстрая и совершенно бесшумная. И говорила очень похоже – интересно, просто и весело. Первым делом съездила с Асей в гости к ее маме и тете Марте. Непринужденно познакомилась, тут же выяснила родственные связи.

– В девках какую фамилию носили? Кугель? Это не из самарских Кугелей будете? О, то-то я смотрю – лица родные. Моя бабка за двоюродным братом вашего деда замужем была. Ну как это вы не знаете! Дед-то у вас каким-то медицинским профессором был, правильно? Ну вот, все сходится. Здравствуйте, сестрички мои ненаглядные!.. Зовите меня тетя Фаина. Меня все так зовут. Да и молоденькие вы еще, чтоб у меня в сестрах ходить.

Асиной маме было почти пятьдесят, тете Марте – пятьдесят шесть. Тетя Фаина, которая выглядела моложе обеих, обращалась с обеими как с любимыми, но немножко бестолковыми детьми. От подробностей операции, которые несколько нервно, но и с гордостью стала излагать Асина мама, отмахнулась:

– Аннушка, не бери в голову, все это ерунда. Через месяц забудешь. Я знаю, мне Плотников еще девятнадцать лет назад хрусталики менял.

На осторожные расспросы, почему Ася не вернулась домой, зачем ей по чужим углам ютиться, если родной дом есть, тетя Фаина строго заметила:

– Вы чего это, девки, говорите-то? Какие это чужие углы, если мы родня? Да и негде у вас тут жить нормально. Полторы комнаты… А? Где ребенку заниматься? И отдыхать негде. Да и шумные вы сильно. Орете да хохочете, хохочете да орете… Аське сейчас тишина нужна. Она на глазного доктора учится. Будет у нас как сам Плотников. Вот так. У меня ей все условия, а у вас только шум один. А соскучитесь – в гости приходите. Да и Аську я к вам иногда отпускать буду. Но не сильно часто. Может, когда-нибудь потом – почаще. А сейчас нечего туда-сюда бегать. Сейчас ей отдохнуть маленько надо. А потом – учиться. И не спорьте со мной, я лучше знаю, как чего делать.

Мама и тетя Марта и не спорили. Они тоже сразу поняли, что тетя Фаина – родная. И что лучше знает, как чего делать, – тоже сразу поняли.

Тетя Фаина действительно знала, как что делать. Ася уже через несколько дней в этом большом, удобном, тихом, чистом – идеально чистом! – доме почувствовала, что становится другим человеком. То есть не другим, а прежним человеком. Она отдохнула. И главное ведь не сидела сложа руки, не валялась на диване перед телевизором, не спала до полудня, как еще совсем недавно мечтала, сидя за полночь над чужой курсовой, волоча с рынка экологически чистые пуды мяса и зелени – здоровый образ жизни, сбалансированное питание – и вручную отстирывая рюкзак, штормовку и спальный мешок любителя активного отдыха от смолы, зелени, сажи, кетчупа и вечной ухи, сваренной в котелке над костром. Стиральной машины у них не было. На свадьбу ее мама и тетя Марта подарили им пять тысяч – пять тысяч, с ума сойти! Как они только собрать сумели такую страшную сумму? Сказали: «На обзаведение. Сама решишь, что самое нужное». Зинаида Ивановна тоже какую-то сумму Роману вручила. Тоже на самое нужное. Он не сказал Асе, сколько денег у него оказалось в руках, а она не спрашивала. Наверное, много оказалось: кое-кто из друзей тоже конверты вручал… Через месяц Роман привез в дом велотренажер. Сказал, что занял еще несколько тысяч, чтобы его купить. Вещь-то самая нужная. Просто необходимая. Ну, она и стирала его походное снаряжение вручную. Каждый раз, когда он возвращался из турпохода, каждый понедельник – к пятнице все это должно было высохнуть. Однажды заикнулась о стиральной машине. Роман искренне удивился: «Зачем? Наши бабки вообще в речке стирали – и ничего, здоровые были. А у тебя и ванна под боком, и горячая вода почти всегда, и порошки специальные». У тети Фаины была стиральная машина. Не очень современная, но в идеальном состоянии. Стирать в ней было одно удовольствие. Не работа, а сон в летнюю ночь. И готовить на старой газовой плите было одно удовольствие. Плите было лет тридцать пять, но она тоже была в идеальном состоянии. Вообще все в доме было в идеальном состоянии, от древних дубовых шкафов до плетеных ковриков у входной двери. Ковриков было три, тетя Фаина меняла их каждое утро. Вчерашний выполощет – и сушить, а новый, чистенький, кладет у двери. Даже кошки, возвращаясь в дом, вытирали о коврик лапы, долго топтались по нему, безуспешно пытаясь разодрать когтями тугое плетение разноцветных веревочек, а потом старательно вылизывали розовые, идеально чистые пятки. Ася не могла представить, как можно научить кошек такому фокусу. Спросила тетю Фаину.

– Да ничего я их не учила, – ответила тетя Фаина. – Это они сами привыкли. Я коврики-то с хлоркой полощу, чуть-чуть, чтобы людям не воняло. А кошки запах чуют. Для них хлорка пахнет лучше, чем для тебя ваниль. Вот и кайфуют, твари гулящие. Да им это не вредно, ты не беспокойся.

Ася и не беспокоилась. В этом доме никому ничего не могло навредить. Мимо тети Фаины не могло ничего вредоносного прошмыгнуть незамеченным. А будучи замеченным, все вредоносное тут же без видимого труда дезактивировалось. Тетя Фаина даже руки Асе сумела вылечить, о чем Ася и не мечтала, не потому, что была склонна к меланхолии, а потому, что все-таки в мединституте училась. Знала пределы возможного.

– Ну вот еще, пределы какие-то, – насмешливо сказала тетя Фаина, внимательно рассматривая ее ороговевшие навсегда ладони, больно разгибая опухшие навсегда пальцы, ощупывая окостеневшие навсегда суставы. Тыльную сторону руки даже щекой потрогала. – Ты, Аська, про всякие такие пределы при мне не говори. Не люблю глупости слушать. В мире никаких пределов не бывает. Пределы бывают только для того, кто их сам себе придумал. Вот у козы нашей предел мечтаний – кочан капусты сожрать и буханкой хлеба закусить. А предел свободы – это чтобы веревка подлиннее… Чтобы не рядом с колышком на привязи ходить, а даже и до боярышника возле забора дотянуться можно было. А у человека какие пределы? Если он себе предел ставит, так это и не человек уже, а та же коза.

И руки Асе вылечила. Траву какую-то заваривала, над паром велела держать подолгу, пока до самых локтей не прогревались как следует. Растирала кисти гусиным жиром, мазала медом, заставляла в пальцах карандаши вертеть, показала, как именно. Потом надо было разогретый воск в руках мять. Потом – учиться рисовать, вязать, вышивать… Потом тетя Фаина надела Асе на запястья что-то вроде браслетов, а на пальцы – что-то вроде колец, сплетенных из мелкого колючего бисера и шерстяной колючей нитки. Вид у этой бижутерии был диковатый, Ася сначала даже стеснялась с этими браслетами и кольцами ходить, но тетя Фаина снимать их запретила, и Ася не снимала. Через две недели заметила, что браслеты и кольца, сплетенные из грубой нитки и мелкого бисера, носят почти все девчонки на курсе – в моду вошло. А ей можно уже было не носить, у нее уже суставы не болели, пальцы стали опять тонкими и гибкими – хоть в косу заплетай. И очень сильными стали, гораздо сильнее, чем раньше были. Тетя Фаина почти ничего не запрещала руками делать, говорила, что для рук любая работа полезна, и чем больше разной работы – тем полезней. Просто надо знать, как что делать, чтобы не навредить, чтобы не вопреки замыслу природы. Пудовые авоськи в руках таскать – это вопреки замыслу природы. И брезент голыми руками стирать, полоскать, выкручивать – это тоже вопреки… Особенно в холодной воде. Вот руки и отказывают, если ими делают не то, для чего их природа задумала. А у глазного хирурга руки должны быть здоровые, надежные, сильные, спокойные, чуткие… Асины руки постепенно такими и стали. Тетя Фаина все время бдительно следила, что и как Ася делает своими здоровыми руками. Ася делала практически все – только что авоськи не таскала, – а руки оставались здоровыми. Еще и здоровей, кажется, становились. Значит, все правильно делала, по замыслу природы, а не вопреки ему. Потом, когда начала работать в отделении у самого Плотникова, Ася уже сама рассказывала и показывала коллегам, что надо делать с руками по замыслу природы. Одну санитарку даже к тете Фаине возила, у санитарки руки болели сильно, никакие лекарства не помогали, никакие процедуры, она совсем отчаялась, даже думала, что придется работу бросать. Советам Аси не верила – что они понимают, молодые? Советовать легко, посмотрим, как запоет, когда у самой руки совсем откажутся шевелиться… Тетя Фаина и этой недоверчивой санитарке руки вылечила. И о том, что с Асиными руками было, рассказала. А санитарка рассказала всем в отделении. С тех пор все безоговорочно верили Асе, всем ее советам следовали очень старательно, Алексеев даже вязать научился, бабы носили браслеты и кольца, сплетенные из шерстяной нитки и колючего бисера… Правда, на работе не носили – за шерстяную нитку в отделении Светка с хрустом сожрала бы любого, даже самого Плотникова. Но за пределами отделения Светка и сама такой браслет носила. А в отделении все крутили в пальцах карандаши, ручки и даже пинцеты. Все время, совершенно машинально, привыкли уже.


Ася заметила, что крутит в пальцах карандаш. Левой рукой крутит, а правой – историю болезни листает. История была неинтересная, и болезнь неинтересная – ячмень на верхнем веке. Этот курящий депутат после парилки холодной водичкой облился. На следующий же день заметил, что веко воспалилось и болит, но к врачу сразу не пошел, ему некогда было – заседание какое-то важное. А через день – встреча с избирателями. А еще через день – еще заседание. А потом – опять баня, парилка и холодная водичка… А потом его привезли с таким абсцессом, что смотреть страшно было. И с температурой… Вот и чем он лучше любителя активного отдыха? Пора выписывать. На всякий случай напугать как следует насчет холодной водички после парилки – и пусть идет дальше заседать. Тем более что ему и самому здесь не нравится. Из отдельной палаты – можно сказать, из отдельного люкса с мягкой мебелью, телевизором, душем и туалетом – его переселили в четырехместную. Какому же депутату такое понравится? Он, конечно, не против пообщаться с электоратом, но не так тесно. Сначала даже что-то о депутатской неприкосновенности стал рассказывать, но, говорят, когда увидел автоматчиков, идущих рядом с носилками, на которых лежал больной в наручниках, о неприкосновенности забыл, прихватил из люкса свои шмотки и пошел в народ. Пора его выписывать, пора. Надоел уже. И у народа от непосредственной близости своего избранника настроение стало портиться, что на процесс выздоровления влияет неблаготворно… Вот интересно – почему зэка со всей этой пятнистой армией именно в люкс вселили? Ах да, это же единственное помещение на этаже, где на окне есть железная решетка. Или потому, что туалет есть. А то если каждый раз в общий водить – это каждый раз устраивать в коридоре крупномасштабные военные учения.

А Плотникова все нет. К чему ж готовиться-то? К экстренной операции или к приему больных вместо него? Больные будут разочарованы. Они же сюда к самому Плотникову идут. Очередь на лестнице стоит от двери кабинета, выходящей прямо на лестничную площадку, до первого этажа. Вот так, прийти с утра пораньше, отстоять два этажа – и попасть не к самому Плотникову, а неизвестно к кому. Неизвестно к кому они могли бы и в районную поликлинику сходить.

В дверь заглянула Люда:

– Ася Пална, вас кто-то к телефону.

«Кто-то» – это означало, что звонит чужой. Голоса мамы, тети Марты, тети Фаины и детей в отделении все знали. «Кто-то» мог быть кем угодно, от корреспондента местной телекомпании до жены курящего депутата, которая звонила каждый день по два раза, очень беспокоилась о здоровье мужа. Однако навестить ни разу за четыре дня не пришла. Еще часто звонили мамы выписанных после операции всяких любителей активного отдыха. Главным образом спрашивали, сколько калорий и витаминов теперь следует потреблять сыночку, чтобы восстановить прежнюю форму. Этих Ася не любила. Любила тех, которые спрашивали, какими аргументами теперь лучше всего пугать сыночка, чтобы как можно дольше удерживать его от дальнейшего активного отдыха, – вдруг удастся сориентировать на созидательную деятельность? Этим мамам Ася сочувствовала, говорила с ними охотно, придумывала аргументы, хотя почти в каждом случае точно знала, что никакие аргументы не помогут. Любители активного отдыха – это не по ее профилю, она не психиатр. Хотя и психиатр вряд ли поможет. Медицина бессильна.

– Вам мужчина звонит, – доложила Люда таким голосом, будто объявляла о награждении Аси медалью «За отвагу на пожаре». Вроде бы и радовалась за нее, но до конца поверить не могла.

– Какой еще мужчина? Корреспондент, что ли? Или наш больной?

– Не, не из этих… – Люда сделала выражение лица типа «все равно медаль вручу». – Вам какой-то знакомый звонит. Голос такой… такой… В общем, та-а-акой голос! Мне кажется, он блондин. И глаза у него голубые. В крайнем случае – серые.

– Это все ты по голосу определила? – заинтересовалась Ася. – Потом расскажешь методику, ладно? Хотя среди моих знакомых нет никаких блондинов с голубыми глазами. И с серыми – тоже нет.

– Наверняка блондин, – упрямо сказала Люда. – С таким голосом – и не блондин? Это было бы странно и даже противоестественно, как говорит Плотников… То есть как вы говорите. Но Плотников уже тоже так говорит, так что все равно… Ну вот могу поспорить, что блондин!

Ася шла по коридору к общему телефону, а Люда зачем-то шла за ней, увлеченно развивая тему блондинов с голубыми глазами. А, вот зачем она следом идет – ей страшно интересно узнать, кто это звонит Асе на работу. Мужчина. Сроду никто не звонил, а тут вдруг «та-а-акой голос». Конечно интересно.

Наверное, Люда стояла бы рядом и слушала, о чем Ася говорит по телефону, но тут ее окликнул кто-то из старушек, она отвлеклась, отстала, о чем-то не менее увлеченно заговорила со старушкой, и Ася подошла к телефону без сопровождения.

Обязательно надо потом у Люды спросить, как она определяет масть по голосу. Да еще так точно. Блондин с голубыми глазами. Точнее – с серо-голубыми. Подумать только, а ведь Ася совсем забыла, что у нее есть знакомый блондин с серо-голубыми глазами! Был.

– Здравствуй, Ася, это я, – сказал блондин та-а-аким голосом. И взволнованно задышал в трубку.

– Здравствуйте, Иван Иванович, – со всей возможной приветливостью ответила она. – Вы насчет приема? Можете подъезжать прямо сейчас. Плотников пока не вернулся с вызова, но я сама вас посмотрю, если вы не возражаете. Подъезжайте, Иван Иванович, и не обращайте внимания на очередь. Мы ветеранов войны без очереди принимаем.

Блондин дышать взволнованно перестал, поперхнулся, покашлял в сторону и недоверчиво спросил:

– Ты что, не узнала меня? Ветеран какой-то… У меня что, такой старый голос?

– Господи, Маргарита Степановна! – испугалась Ася. – Я вас действительно не узнала, простите, простите, простите… Вы не простудились? У вас голос такой… Немножко сиплый. И кашляете. Вам сейчас не следует болеть, все-таки операция не так давно была. Или вы опять курить начали? Ох, Маргарита Степановна, доберусь я до вас… А дети куда смотрят? Нет, надо мне с вашими детьми поговорить по душам. Может быть, хоть они на вас повлияют, раз меня не слушаетесь. Маргарита Степановна, так и знайте: я очень расстроилась.

– Какая еще Маргарита?! – закричал блондин. – Вообще уже… Это же я!

И опять поперхнулся и закашлял. Уже не в сторону, а прямо в трубку. Прямо ей в ухо. Урод.

– Альберт, урод, я тебя узнала, – строго сказала Ася. – Хватит идиотничать. У меня, между прочим, рабочий день. Нашел время развлекаться… Или случилось чего-нибудь? Говори сразу, паразит, не доводи до греха. Ну, что там у тебя? Опять пару схлопотал? Выпорю. Так и знай, гад: о футболе можешь забыть на целый месяц. Все, некогда мне с тобой сейчас разбираться. Дома поговорим. Пока…

– Подожди! – жалобно воскликнул блондин. – Подожди, ты что!.. Ась, никогда бы не поверил, что ты можешь собственного мужа не узнать…

– Я не замужем, – равнодушно сказала Ася. – Вы ошиблись номером. Попробуйте набрать еще раз, повнимательнее.

– Ну, бывшего мужа, – сдался блондин. – Все равно, какая разница… Неужели правда не узнала? Это же я, Роман!

– Привет, – еще равнодушней сказала Ася. – А я думала, кто-нибудь по делу звонит… Или ты тоже по делу? У тебя что-то с глазами не так? Через полчаса Плотников прием должен начать. Правда, это еще не точно. Может быть, задержится. Тогда я начну. Только у нас очередь всегда сумасшедшая. Придется часа четыре выстоять. Ты же не ветеран войны. А без очереди только ветераны. Ну и еще те, которые с травмами. Или у тебя травма? Тогда без очереди примем.

– Какая еще травма? – испугался Роман. – Никакой у меня травмы, тьфу-тьфу-тьфу… Я что, просто так позвонить не могу? Поговорить по-человечески… Ась, может, встретимся, а? Посидим где-нибудь, поужинаем, потанцуем…

– Роман, ты уверен, что у тебя никакой травмы не было? – озабоченно спросила Ася. – И травмы черепа не было? Странно… Слушай, если ты не по делу звонишь, тогда я работать пойду. Сегодня много работы, да еще к завтрашним операциям готовиться… Завтра две плановые. И еще неизвестно, сколько экстренных. Времени совсем нет, ты уж извини великодушно. Ну, пока.

– Ага, времени у тебя нет! А с молодыми людьми по улицам гулять время есть! Я тебя вчера на бульваре с молодым человеком видел!

Слово «молодой» Роман произносил с ненавистью. Бедняжка, ему ведь сорок скоро. А он всю жизнь был уверен, что активный отдых навсегда законсервирует его в молодости.

– С каким таким молодым человеком? – удивилась Ася. – Вчера? А-а, ну да, помню… Только какой же он молодой? Нет, он немолодой уже. Всего лет на пятнадцать моложе тебя.

Роман молчал. Опять принялся взволнованно дышать в трубку. Наконец превозмог волнение, сказал та-а-аким голосом:

– Я соскучился, Аська, одуванчик мой маленький… Может быть, все-таки встретимся когда-нибудь?

– Может быть, – согласилась она и горестно вздохнула. – Может быть, когда-нибудь и встретимся. И даже скорее всего. К нам без конца любителей активного отдыха привозят. Активный отдых – очень опасная профессия. Такие травмы бывают страшные, я тебе передать не могу… Правда, самые сложные операции делает сам Плотников. Так что вообще-то можем и не встретиться. Хотя перевязки часто делаю я, так что, может быть, все-таки встретимся. Ну, до встречи.

Она положила трубку и немножко постояла в глубокой задумчивости. Зачем все-таки Роман звонил? Это было странно. Очень странно. И даже противоестественно. Столько лет никак не проявлялся… Ведь не потому же проявился, что вчера ее увидел с Митькой? Даже при самой извращенной фантазии Митьку нельзя было принять за ее «молодого человека». Митьке через два месяца пятнадцать стукнет… Нет, Роману что-то надо было. Просто так он знакомства сроду не поддерживал, только с пользой для дела. Интересно, какую такую пользу он мечтает получить в этот раз? И для какого дела?..

За спиной мелко зашуршали бахилы. Люда. Ее бахилы всегда шуршат как-то особенно мелко – как будто мышонок по опавшим листьям бежит. Ася оглянулась – ну да, точно, Люда. Смотрит с радостным ожиданием. Сейчас спросит, действительно ли блондин звонил.

– Ну, ведь правда же блондин? – спросила Люда. – Который звонил – он ведь блондин, правда? Признайтесь, Ася Пална! И с голубыми глазами, да? Я насчет блондинов никогда не ошибаюсь!

– Да, не ошибаешься, – согласилась Ася. – Блондин… то есть – был. Давно, в молодости. Сейчас лысый практически. И глаза у него не голубые, а… непонятного цвета. Выцвели, наверное. С блондинами всегда это происходит. В молодости – блондин, а к старости – бледная поганка. Да еще и в крапинку… Такая гадость.

Она не видела Романа пять лет и понятия не имела, как он теперь выглядит. Скорее всего, как и прежде. Активный отдых, сбалансированное питание, необременительная работа… Не работа, а сон в летнюю ночь. Да наверняка ничего в нем не изменилось. Но должна же она хоть как-то оградить молодую и восторженную дурочку от возможной ошибки. Хотя вряд ли поверит. Сама-то Ася семь лет назад Светке не верила.

– Ой, как жалко… Неужели со всеми так? А мне блондины так нравятся… – Люда опечалилась, сделала выражение лица типа «в фантике не оказалось конфеты», но тут же что-то вспомнила и заметно повеселела. – Ася Пална, а брюнеты? Они к старости ничего? Или тоже как поганки в крапинку?.. Брюнеты мне тоже иногда нравятся. Зэк этот – брюнет, вы обратили внимание? И к тому же – с плечами. Этот вряд ли к старости как поганка будет, да?

Ну вот, из огня да в полымя… Раньше за Людой что-то не замечалось такого интереса ни к блондинам, ни к брюнетам.

– О зэках разве можно что-то заранее сказать? – удивилась Ася. – Они и в молодом возрасте выходят из тюрьмы такими… такими сморчками, что по сравнению с ними и бледная поганка в крапинку – образец совершенства… Это если вообще выходят. В смысле – из тюрьмы. Но даже если и выходят – так все равно ненадолго. Это же всем известно. Даже в классике отражено: «украл – сел – вышел – украл – сел»… Разве не помнишь?

– Помню, – неуверенно сказала Люда. – Вот и чего так не везет? За мной одни рыжие бегают. Трое бегали, и все – рыжие. Недавно в Интернете с одним канадцем познакомилась. Переписываться стали, он вообще-то русский по происхождению, так что никакого языкового барьера. Хороший парень, серьезный. Жениться хочет. Так можете себе представить: фотографию присылает – опять рыжий. Еще рыжее, чем остальные. Прямо проклятие какое-то… Да, Ася Пална, Плотников пришел. Сказал, что экстренной не будет, тьфу-тьфу-тьфу… Сразу к себе пошел, сказал, что сам принимать будет. Просил вас зайти, рассказать, как там глаз у зэка. Сказал, что сам потом посмотрит, а то еще не завтракал, так что перед приемом хоть чаю попьет… сказал, что сегодня ему помогать не надо, народу мало, и почти все – его, просто на очередной осмотр пришли. День сегодня хороший, да, Ася Пална? Спокойный. Никого не привезли пока… Тьфу-тьфу-тьфу… А четверых выписываем. Главное – депутата тоже выписываем. Он сегодня бабе Жене выговор делал. За манную кашу. Он, видите ли, манную кашу не любит. Баба Женя говорит, что всех больных одинаково кормят. А он говорит, что депутат, поэтому имеет право… в общем, какие-то у него права есть. И неприкосновенность. Никому никакого житья от этой его неприкосновенности. Слава богу, что сегодня выписываем. Все-таки хороший сегодня день, согласитесь, Ася Пална!

С этим утверждением Ася могла бы согласиться. Если бы не звонок Романа. Конечно, ну его к черту, думать об этом совершенно незачем… Но ведь правда странно. И даже противоестественно. А от всего противоестественного она очень расстраивалась. Ну и чего хорошего можно ожидать от этого дня, если с утра пораньше приходится расстраиваться?

– Ой, – вдруг встревожилась Люда и завертела головой. – Ой, Ася Пална, слышите? Светлана Алексеевна кричит… в пятой! Ой, Ася Пална, наверное, менты опять бахилы сняли… Она с утра уже третий раз на них кричит. Ну правда ведь никакого терпения не хватит! То бахилы снимают, то чай в раковину выплескивают. Прямо с заваркой. То есть с листьями. Как будто им здесь овощной магазин… Ой, Ася Пална, чего-то она сильно кричит! Наверное, что-то очень серьезное! Наверное, кто-нибудь курил в палате!

Ася вздохнула и направилась к пятой палате. Ничего хорошего сегодня ожидать не приходится.

После противоестественного звонка Романа она и не ожидала ничего хорошего. И Светка орет, как будто таракана в операционной увидела. Что ж там стряслось? Не дай бог, и правда таракан. Она уже и так сегодня два раза расстраивалась…

Из пятой палаты выскочила Светка, с разбегу налетела на Асю, чуть не сбила ее с ног, схватила за рукав и яростно заявила:

– Я их под суд отдам. Вредителей этих. Под трибунал! Ты глянь, что творят, а? Нет, ну, ты глянь, что они творят, волки позорные!

Из дверей пятой палаты выглядывал автоматчик. Выражение лица у него было типа «это не глазное отделение, а психиатрическое».

– Тихо! – Ася оглянулась и отцепила Светки-ну руку от своего рукава. – Это же я все время расстраиваюсь, а не ты… Забыла, что ли? Что там стряслось? Говори уж, и пойдем разбираться.

Светка отцепилась от нее, глубоко вздохнула, потрясла головой, оглянулась на автоматчика и растерянно сказала:

– Анастасия Павловна, вы не поверите… Он на оперированном глазе лежит.

После того как Ася увидела сегодня гематому вокруг неоперированного глаза этого больного, она могла поверить во что угодно. Но вслух все-таки не поверила:

– Не может быть.

У автоматчика выражение лица стало типа «жизнь была такой короткой». Он отступил назад, дверь в палату тихо прикрылась, оставив узкую щель, за дверью забубнили, Ася уловила что-то похожее на «кошка дикая»… Это про нее, что ли? Какие ненаблюдательные менты бывают. И памяти никакой. Им же сегодня уже неоднократно объясняли, что она – слабая женщина, склонная к меланхолии. Поэтому расстраивать ее не надо. А они не поверили. Ну, сами и виноваты.

– Они его наручниками к кровати приковали, – возмущенно говорила Светка, поглядывая на дверь пятой палаты. – За правую руку с левой стороны… ну, за раму слева. И он лежит на левом боку! На оперированном глазе! Они что – нарочно?! Или совсем дебилы?! Вот интересно: если их спросить – что они ответят?!

– Действительно, интересно, – печально согласилась Ася. – Ну, пойдем спросим… Люда, предупреди, пожалуйста, Плотникова, что сейчас, наверное, придется срочно больного посмотреть. Мало ли что…

Дверь в палату закрылась плотно. Ася сделала выражение лица типа «только без паники» и тихо добавила:

– Пусть Игорь Николаевич сначала поест спокойно. У меня в столе печенье «Юбилейное», он любит.

Дверь в пятую палату опять приоткрылась. Люда вытаращила глаза, испуганно сказала: «Есть!» – повернулась через левое плечо на сто восемьдесят градусов и шустро зашуршала бахилами по коридору.

Из пятой палаты высунулся автоматчик. Глянул в оба конца коридора с выражением лица типа «везде засада». Не глядя на Асю, хмуро спросил:

– А как его ложить-то? Мы ж не знаем, как надо. Так чё ж ругаться-то? Он лежит, не жалится… Никаких претензий.

– О господи! – Светка подняла глаза к небу и сделала выражение лица типа «а я думала, что уже всяких видела». – Анастасия Павловна, я поняла. Они это не нарочно.

– Не, не нарочно, – с готовностью подтвердил автоматчик, отступая в глубь палаты. – Вы покажьте, как надо, мы так и пристегнем…

Светка вошла первая, свирепо поглядывая на пятнистых и жалобно приговаривая:

– Анастасия Павловна, вы только не расстраивайтесь…

М-да… Тут и правда расстроиться можно. Пятая палата, люкс с мягкой мебелью, железной решеткой на окне, отдельным туалетом и даже душем, стала тюремной камерой. Или казармой? Никакой разницы. Телевизор из палаты вынесли. Больших мягких кресел тоже не было. Диван остался, но был разложен и застелен, как постель. И появились три железные кровати. На одной из них рядышком сидели больной и квадратный, скованные наручниками. Маразм. Выражение лица у обоих было типа «отстали бы вы от нас, наконец». Два автоматчика стояли у двери. Один – у окна. Еще один сидел на диване, неловко натягивал бахилы.

– Значит, так, да?! – грозно начала Светка, на глазах накаляясь. – Значит, опять своими копытами топчете?! Та-а-ак…

– Светлана Алексеевна, чуть позже, ладно? – попросила Ася, грустно поглядывая на автомат, который ёрзал прикладом по чистому покрывалу. – Сейчас мне хотелось бы знать, почему больного положили на оперированный глаз. Кто отдал такой приказ и чем при этом руководствовался.

– Да какой приказ… Положено пристегивать. Откуда мы знаем, как можно? – Квадратный искоса глянул на Асю, на Светку, отвернулся и тяжело вздохнул.

Больной тоже тяжело вздохнул и отвернулся в другую сторону.

– Вам разве не сказали? – удивилась Ася.

– Никак нет! – хором отрапортовали автоматчики и квадратный.

– Брешут, – уверенно заявила Светка. – Сразу после операции должны были сказать.

– Так нас же тогда не было! – вскинулся квадратный. – Тогда же не мы были! Мы же только с двенадцати ночи! С двадцати четырех ноль-ноль!

– Ладно, – согласилась Ася. – Пока не будем считать это умышленным членовредительством. Пока будем считать это причинением вреда по неосторожности… Попрошу слушать меня очень внимательно.

И несколько минут она рассказывала присутствующим, что сделанная операция – это чудо, которое в очередной раз сотворил сам Плотников. И перед этим чудом надо благоговеть, холить его, и лелеять, и всячески ограждать от негативных факторов, каковыми может явиться вот то, то и то, и еще лежание на левом боку, поскольку оперирован левый глаз, и еще любые травмы головы, пусть даже этот глаз не задевающие, и еще резкие движения… Да, да, господин майор, это я вам говорю. Нельзя дергать больного за руку и заставлять резко подниматься и садиться… Все надо делать очень плавно и осторожно, иначе последствия могут оказаться самыми плачевными.

– Под трибунал загремите, – расшифровала Светка последнее заявление Аси. – Сядете все на пятнадцать лет. А я каждому еще и морду набью.

Аудитория, до этого слушавшая внимательно и серьезно, зашевелилась, заулыбалась и заперегля-дывалась. Не поверили. Напрасно.

– Не надо, Светлана Алексеевна, – печально сказала Ася. – Дело-то серьезное – работу самого Плотникова пытались испортить! Я не хочу, чтобы виновные отделались пустяками вроде трибунала и травм черепа… Если действительно хоть сколько-нибудь навредили – я сама ими займусь.

Аудитория перестала переглядываться и уставилась на нее с выражением лиц типа «ну, это уж вообще ни в какие ворота». Больной насмешливо хмыкнул.

– Вас это тоже касается, – предупредила Ася, глядя больному в переносицу.

И вышла из палаты, тихо прикрыв дверь. Не очень плотно.

– А она-то что может сделать? – раздался за дверью голос квадратного. – Котенок…

– Она-то как раз может что угодно, – зловеще ответила Светка. – Она такое может сделать, что мне даже представить страшно. Ася Пална у нас колдунья. Так что вы ее лучше не расстраивайте.

Загрузка...