Слёзы Марии-Антуанетты

Глава 8 ВНОВЬ ПОЛИНА

Это было зрелище редкой красоты, и время словно отступило вспять. Проезжая через Сент-Антуанские ворота, машины останавливались у Трианонов, от которых тянулся бесконечный красный ковер, терявшийся под деревьями. Ветви их были украшены венецианскими фонариками, и приглашенные, забыв о грохочущем XX веке с его бесчинствами, попадали в таинственный, влекущий мир магии, словно стирающей грани между целыми столетиями. «Безумные тридцатые» куда-то исчезли, стоял Божьей милостью 1784 год, и королева Мария-Антуанетта готовилась принять шведского короля Густава III, прибывшего инкогнито под именем графа Гага…

Этому впечатлению способствовало, главным образом, скрытое от глаз электрическое освещение. Лампы были установлены в садах, и от них исходил очень мягкий свет. Рядом с каскадом восстановили большие искусственные витражи, как в былые времена: расписанные темперой, они изображали высокую траву, кусты с фантастическими цветами, пальмы и скалы. Персонажи в сверкающих белых одеяниях, казалось, порхали на фоне темной листвы.

Белоснежные цвета, впрочем, стали неотъемлемой частью общего фона представления, как это было на последнем празднестве, устроенном королевой в своем английском саду. Все женщины явились в белых платьях: это было подлинное пиршество атласа, бархата, муслина, крепдешина, парчи, кружев и перьев — и на их фоне самые прекрасные алмазы, самые роскошные жемчужные ожерелья, которые только могли извлечь из футляров для драгоценностей столь же прекрасные приглашенные.

Что касается антуража, леди Мендл и главный декоратор оперы создали настоящее чудо, создав подобие театральной сцены из Деревушки, расположившейся полукругом на берегу искусственного озера. Ее центральными элементами стали дом королевы, к которому можно было подойти со стороны двора, и стоявшая перед молочной фермой башня Мальборо, доступная со стороны сада. Весь ансамбль слегка подсветили невидимыми лампами, чтобы не бросались в глаза следы, оставленные безжалостным временем на изящных деревянных и глиняных постройках. Напротив, у подножия бельведера[69], сверкающего как золото, расставили низкие трибуны, затянутые бело-голубой тканью. Они предназначались для приглашенных. На самом озере установили плот для оркестра: музыкантов выбирала графиня Греффюль[70]. Естественно, все они были в костюмах второй половины XVIII века. Предполагалось, что спрятанные в кронах деревьев прожекторы будут освещать музыкантов, оставив в относительном полумраке окружавшие плот лодки. Доносившаяся словно бы ниоткуда мелодия флейты в ночной темноте звучала феерически… Было тепло, темное небо усеяли многочисленные звезды.

Необычно тихим оказалось начало этого празднества! Гости, сознавая драматизм ситуации, негромко приветствовали друг друга и тихо переговаривались, молодые люди в бело-голубых ливреях провожали их к местам, обозначенным в приглашениях.

Маркиза де Соммьер, как всегда блистательная, появилась под руку с племянником. Ее длинное кремовое платье с белыми кружевами «шантильи»[71] и коротким атласным шлейфом привело в восторг всех присутствующих. Привычный стоячий воротник на каркасе из китового уса она заменила широким ожерельем— «ошейником» из длинных алмазных подвесок в тон к серьгам. Множество тоненьких алмазных браслетов посверкивало на кружевном отвороте ее правого рукава, а на левой руке не было других украшений, кроме обручального кольца и перстня с великолепным камнем голубоватого цвета в окружении двух поменьше. Альдо с изумлением обнаружил его перед самым уходом из гостиницы, когда накрывал ей плечи шарфом, а она натягивала перчатки.

— Я никогда не видел у вас эту драгоценность. Откуда она у вас?

— Я достала ее из своего сейфа, где она пролежала с момента твоей свадьбы. Ты по понятной причине ее тогда не заметил, поскольку смотрел только на Лизу, что вполне естественно.

— Но это же…

Привычным жестом Альдо потянулся за своей карманной ювелирной лупой, но тетушка остановила его:

— Не трать времени! Камень называется «Мазарини», и его носила Мария-Антуанетта. Именно это украшение я выбрала для сегодняшнего вечера. Мне показалось, что этому перстню будет приятно вновь ощутить атмосферу Версаля!

— Почему вы никогда о нем не говорили?

— Потому что не считала нужным! Теперь ты знаешь это, и я добавлю, что камень предназначается Лизе, как и большая часть моих украшений.

— Но это невозможно! У вас есть своя семья!

— У меня был сын, которого я видела очень редко, потому что его жена предпочитала жить в Испании, своей родной стране. Она вышла замуж во второй раз, и у меня нет других внуков, кроме твоих детей.

— И вы никогда мне об этом не рассказывали! Я знал, что вы не встречаетесь с сыном… и не любите говорить о нем, но не подозревал…

— Я хотела, чтобы так и было. Он отказался от Франции ради женщины, которая терпеть меня не могла. План-Крепен раз и навсегда получила приказ не затрагивать эту тему. Ну что, мы идем?

И они направились к выходу, но когда старая дама взяла его под руку, он нежно накрыл ее ладонь своей, а она ответила ему признательной улыбкой. Прямо держа голову в короне серебристых волос, она выглядела как королева — впрочем, для Альдо она всегда была королевой. Сегодня вечером он ощутил прилив гордости, услышав лестный шепот при их появлении. Маркизу сразу же окружили, хотя она предпочитала не бывать в большом парижском свете. Но эта великая путешественница, которую принимали во множестве дворцов по всему свету, обладала невероятным количеством родственников и во Франции, и за границей. Ей и Альдо отвели места на центральной трибуне, среди видных должностных лиц, министров и послов, тогда как Адальбер и Мари-Анжелин оказались слева вместе с некоторыми членами комитета, другие же сидели справа, что позволяло присутствующим, благодаря изгибу озера, видеть друг друга.

План-Крепен в изысканном муаровом платье, который презентовала ей маркиза, была этим вечером наверху блаженства. К тому же она провела долгие часы в обществе парикмахера и маникюрши отеля. Искусный шиньон, легкий макияж, жемчужное ожерелье — еще один дар маркизы — совершенно преобразили ее, и Адальбер сделал ей комплимент:

— Альдо прав, говоря, что вам нужно проявлять больше кокетства.

— Ну, в повседневной жизни это не обязательно, свобода движений для меня дороже. События столь долгого дня меня не пощадили, к тому же я чувствую себя словно на насесте, — сказала она, показав на свои лодочки с высокими каблуками. — В любом случае я никого не смогу ошеломить красотой, как вон та дама, — добавила она, обежав взглядом трибуны, и взгляд ее задержался не на официозной центральной, а на правой, расположенной напротив. — Посмотрите на соседку Жиля Вобрена.

— Вы говорите о леди Леоноре? Ну, это не новость, — рассеянно отозвался Адальбер, занятый изучением программы.

— Я имела в виду вовсе не ее. А ту, что сидит слева от него, с которой он сейчас разговаривает. Она просто великолепна, но я ее не знаю.

Адальбер поднял глаза, и брови его тут же поползли вверх.

— Вот это сюрприз!

— Вы с ней знакомы?

— Еще бы! Мы с Альдо гостили у нее в Ньюпорте. Он никогда не рассказывал вам о Полине Белмонт? Я хочу сказать, о баронессе фон Этценберг?

— Белмонты — это те самые люди, что возвели для себя копию французского замка? Кажется, за образец они взяли Мезон-Лафит!

— Именно так! Они очаровательны. Брат, Джон-Огастес, настоящий феномен: он коллекционирует парусники и купальные костюмы. Ныряет в океан трижды в день, а жена его тем временем танцует или играет на банджо. А Полина — скульптор.

— Да, Альдо в самом деле рассказывал нам о ней… Но никогда не говорил, что она так ослепительна!

— Наверное, не заметил, — буркнул Адальбер, отчетливо сознавая всю нелепость своего ответа.

Разглядывая прекрасную американку в роскошном и одновременно строгом переливчатом платье из муслина, усеянного крохотными хрустальными горошинами, с глубоким декольте, но без единого украшения на груди, наполовину прикрытой длинным прозрачным шарфом, он вновь ощутил острую тревогу, которую пережил в прошлом году. Взаимное влечение молодой женщины и его друга было столь очевидным! Полина — он поклялся бы в этом, положив руку в огонь! — влюбилась в Альдо, а тот пребывал в явном смятении и поспешил создать из океана преграду для прекрасной угрозы, перед которой не смог устоять. Видаль-Пеликорн был почти уверен в этом: пусть всего один раз, но все же не устоял. Несомненно, это произошло на заре, после бала в «Белмонт-Кэстл», когда Полина и Альдо оказались вдвоем в библиотеке…

Адальбер тогда, бесшумно подойдя к комнате, убедился, что дверь заперта на ключ… Два дня спустя они с Альдо сели на пароход, отправлявшийся во Францию. К великому его облегчению, потому что никогда еще счастье Лизы не подвергалось такой опасности. Полина обладала тем же оружием, что и она, — умом, чувственностью, благородством, культурой, смелостью, чувством юмора, безупречным вкусом и способностью любить безоглядно! И Адальбер с некоторым страхом предугадывал ту бурю, которая поднимется в сердце Альдо, когда они с американкой вновь встретятся лицом к лицу. А избежать этого нельзя…

Пока мадам де Ла Бегасьер, стоя на плоту перед музыкантами, произносила небольшой спич, приветствуя гостей с деликатной теплотой, Адальбер слегка наклонился, высматривая своего друга, но увидел только его профиль. Никакого сомнения! Альдо смотрел на Полину, а Полина смотрела на него. Никто из них не улыбался. Тем не менее Адальбер почувствовал, что между ними уже возникла невидимая нить. Он не слышал ни единой ноты концерта, а просто аплодировал вместе с другими. Им овладела одна мысль: Морозини должен вернуться в Венецию, и чем скорее, тем лучше! Оставалось только убедить его в этом…

В представлении с игрой световых лучей и при участии хористов Оперы, показанном в Деревушке, Альдо уловил немногое. Не услышал он и мелодий и арий Моцарта, Глюка, Гретри, виртуозно исполненных музыкантами и такими знаменитыми солистами, как Жермена Любен и Жорж Тиль. Музыка стала фоном для его грез наяву. Убежденный, что никто не обращает на него внимания, он не смог отказать себе в удовольствии любоваться Полиной: ее прекрасным лицом, хоть и спасенным от холодного совершенства слишком крупным ярким ртом, но таким чарующим, таким влекущим… Как сладко ласкать взглядом ее грациозную шею, на которой чуть подрагивает прозрачный шарф, ее тяжелые блестящие черные волосы, собранные узлом на затылке и заколотые искрящимся бриллиантовым полумесяцем. И даже осмелиться вспомнить с дрожью о том, чего сейчас увидеть нельзя, утонуть в серых озерах ее глаз, которые так часто обращаются к нему. Будь они одни в царстве этой роскошной ночи, благоухающей запахом тополей и роз, он бы без единого слова заключил ее в объятия, твердо зная, что она откроется ему так же естественно, как тем ранним утром в Ньюпорте…

Грезы его были прерваны шквалом аплодисментов. Он запоздало присоединился к тем, кто неистово хлопал…

— Если бы не открытые глаза, можно было бы подумать, что ты спишь, — заметила тетя Амели. — Ты впал в транс или это что-то другое?

— Не в транс, но близко к этому! Я задумался о том, какая странная атмосфера нас здесь окружает! Сколько гнусных преступлений на фоне такой роскоши и блеска!

— В таком случае ты, похоже, находишь в этом некоторое удовольствие? Я видела, как ты улыбался… можно сказать, блаженно. Неужели ты стал садистом?

Зеленые глаза старой дамы искрились лукавством, и она, видимо, пребывала в превосходном настроении. Альдо решил не портить ей вечер.

— Когда позволяешь своему воображению блуждать даже среди ужасных событий, случается порой, что в пути встречаешь какой-то забавный, отчасти нелепый эпизод… но признаний от меня не ждите, ведь это не всегда… прилично!

Он выкрутился не без изящества. Если у нее и оставались сомнения, она ничем этого не выдала. Вокруг них гремели аплодисменты, раздавались крики «браво», вызовы на «бис». Наконец Оливье де Мальдан, исполнявший роль распорядителя, пригласил всех проследовать в особняк леди Мендл, и трибуны начали пустеть. Приглашенные гуськом двинулись к дому, который был иллюминирован в стиле Деревушки — венецианскими фонариками и мягким светом невидимых электрических ламп. Ощущение некой мистерии, царившей вокруг озера, тем самым было сохранено. Чтобы добиться этого, хозяйка даже пожертвовала частью ограды: ее снесли, полностью освободив территорию между двумя участками празднества. В доме с высокими окнами-дверьми электричества не включали. Пространство освещал мягкий свет свечей и факелов, обладающих удивительной способностью приукрашивать лица, смягчая их черты, и играть яркими бликами на женских драгоценностях.

На террасе, под деревьями, вокруг небольшого пруда были расставлены круглые столы, накрытые бело-голубыми скатертями из узорчатого шелка. В центре каждого — деревянный раскрашенный «сюрту»[72], утопающий в листве и обвязанный голубой лентой: в этих вазах стояли розы и белый, как свечи, вереск. На всех салфетках, предназначенных стать сувенирами празднества, была вышита монограмма Марии-Антуанетты. Наконец, встречали приглашенных лакеи в белых париках и бело-голубых ливреях. Зрелище было настолько восхитительным, что вновь раздались аплодисменты. Невидимые скрипки и флейты должны были сопровождать ужин, меню которого составил шеф-повар гостиницы «Трианон-Палас», стараясь с максимальной точностью воспроизвести те блюда, что подавали на стол в маленьком замке королевы. К этим тонкостям Альдо не проявил никакого интереса. Вместе с мадам де Соммьер и четой Кроуфордов он вынужден был занять место за одним из двух почетных столов, стоящих на возвышении, откуда был очень хорошо виден расположенный ниже столик, за которым в обществе Полины буквально лопался от гордости Жиль Вобрен. Правда, и она ему часто улыбалась…

Альдо подгадал так, чтобы встретиться с ней на выходе после представления в Деревушке. Доверив Адальберу заботу о тетушке Амели, он быстро направился к Полине, чтобы Вобрен не успел увести ее. «Надо будет мне поговорить с этим типом, — думал он. — Прямо собственником себя возомнил! Разве Полина ему принадлежит?» Впрочем, князь сразу забыл о своем раздражении, потому что она с сияющей улыбкой обернулась к нему.

— Вы в Версале! Какой чудесный сюрприз! — негромко сказал Альдо, целуя ей руку чуть дольше, чем требовали правила приличия.

— И для меня тоже! Я не знала, что вы приехали из Венеции в Париж!

— Вобрен не сказал вам? Почему же? — добавил он, обращаясь к своему другу, который поспешно подошел к ним…

— Просто я хотел сделать вам обоим сюрприз, — ответил тот с крайне расстроенным видом. — Полина приехала, чтобы выставить свои скульптуры, и я, естественно, пригласил ее на этот вечер. Тебе следовало поблагодарить меня.

— Ну, конечно! Я тебе очень благодарен, старик! Дорогая баронесса, позвольте мне представить вас одной даме, которую я бесконечно люблю и с которой вы, без всякого сомнения, найдете общий язык, — произнес Альдо и взял Полину под руку, чтобы отвести к явно поджидавшей их маркизе де Соммьер. Адальбер уже успел предупредить ее.

Действительно, между двумя женщинами сразу возникла обоюдная симпатия. Тетя Амели поблагодарила Полину за гостеприимство и за помощь паре Альдо-Адальбер, попавшей в мрачную и опасную историю в Новом Свете. Старой даме пришлась по душе обаятельная американка. Она оценила открытый взгляд, грудной голос, твердое рукопожатие и веселую почтительность по отношению к ней самой. Несомненно, это яркая и очень привлекательная личность, но ей хотелось бы узнать, насколько племянник разделяет ее точку зрения. Куда только девалась его недавняя меланхолия? Он просто искрится радостью!

Все небольшими группами направились к столам, и Альдо получил возможность побыть несколько мгновений с «миссис Белмонт» — Полина попросила избавить ее от титула баронессы в пользу имени, которым она подписывала свои произведения. Маркиза взяла под руку Адальбера, который также подошел, чтобы поздороваться со своей давней знакомой.

— Что за очаровательная женщина! — заметила она холодно. — Как правило, дочери свободной Америки не вызывают у меня восторга, но эта… совершенно необычная! Вы со мной согласны?

— Всецело! И ее брат, в своем роде, тоже уникальный человек! Любое свое замечание он сопровождает словами «мы, Белмонты», и от этой присказки я был просто без ума! А какое великодушие! Он недалеко ушел от дельфина, потому что половину жизни проводит в воде, но это самый настоящий вельможа! Я очень люблю их обоих!

— Но с легким уклоном в сторону Полины? Она так обольстительна именно потому, что не стремится обольщать!

— Браво! Вы, дорогая маркиза, обладаете редкой способностью безошибочно оценить человека с первого взгляда. Вы правы: полюбить ее очень легко! — сказал он со вздохом.

— Альдо думает так же?

В голове Адальбера прозвучал сигнал тревоги. Он понял, что мадам де Соммьер, не подавая вида, решила выудить из него как можно больше информации. Слава богу, они уже подошли к столам, но отвечать на вопрос маркизы надо было все равно, поскольку она не отводила от Адальбера острого и проницательного взгляда. Он прибегнул к самой лучезарной из своих улыбок:

— Она была превосходным другом и для него, и для меня. Иначе и быть не могло!

К ним подошел Оливье де Мальдан, чтобы проводить маркизу к ее месту, и это избавило Адальбера от необходимости продолжать тему разговора или лгать. Он решил, что будет всячески избегать доверительных разговоров со столь прозорливой собеседницей. Но нужно было срочно предупредить Морозини, чтобы тот не лез на рожон. Этот идиот буквально лучился счастьем! Представив, что подумала бы Лиза, если бы увидела мужа сейчас, он ощутил глухую ярость, но поторопился задавить в себе это чувство. Нападение в лоб ничего не даст. Он слишком хорошо знал Альдо!

По окончании ужина все переместились в гостиные, чтобы преподнести огромный букет цветов гениальной хозяйке дома и устроительнице вечера и выпить по последнему бокалу шампанского. Адальбер отвел в сторонку Мари-Анжелин, но даже не успел раскрыть рта.

— Вы, — сказала она, наставив на него указательный палец, — вы исходите желчью.

— Неужели это так заметно?

— Нет, но я вас хорошо знаю… и хорошо знаю Альдо. Так вот, перестаньте изводить себя! Для этого нет никаких причин.

— Вы полагаете? — пробормотал он, кивнув в сторону террасы, куда Альдо увлек Полину.

Тот поторопился использовать передышку, подаренную ему Леонорой, которая, сверкая глазами от бешенства, вновь завладела своим верным рыцарем Вобреном.

— Да наденьте же ваши очки и посмотрите на них! — почти прокричал Адальбер. — Он влюбляется в нее… если уже не влюбился!

— Возможно, ему самому так кажется, но вы ошибаетесь. Он супруг Лизы и никогда об этом не забывает.

Перед лицом столь же преступной, сколь неожиданной снисходительности План-Крепен Адальбер вспыхнул.

— А если я скажу вам…

— Ничего не говорите! Я не хочу об этом знать… Ответьте мне лучше: что произошло бы, если бы в эту самую секунду Лиза появилась здесь с тем блеском, тайна которого известна только ей?

— Она бы впала в ярость.

— Она бы просто не успела впасть в ярость! Потому что Альдо тут же устремился бы к ней со словами любви.

— Вы уверены? Вы просто не знаете, до какой степени уникальна Полина Белмонт!

— Лиза тоже уникальна. Ее вина в том, что она находится в другом месте.

— Ее… вина?

— Да, вина! Где она была, когда Альдо познакомился с этой Полиной? В Вене, у своей бабушки! Конечно, она готовилась произвести на свет маленького Морозини, но в самом начале беременности вполне могла бы сопровождать его: он просил ее об этом при мне и нашей маркизе. А где она сейчас? Опять в Австрии или в Швейцарии, не спускает глаз с совершенно здорового младенца, которого вполне могла бы доверить бабушке или своей верной Труди, и это не считая целой армии слуг. Итак, она могла… скажу даже, должна была сопровождать мужа, и мы все не оказались бы в такой ситуации! На что это похоже, спрашиваю я вас, позволять такому обольстительному мужчине порхать в одиночестве? Кроме того, если мои догадки верны, она понизила его до второго ранга, провозгласив себя прежде всего матерью, а уж потом женой. И это еще одна ошибка! Альдо нужна женщина, и если законная супруга пренебрегает своими обязанностями… В любом случае это будет лишь мимолетным приключением. Так что не морочьте мне голову!

— Черт возьми, План-Крепен! — воскликнула незаметно подошедшая к ним маркиза де Соммьер. — Если на шестичасовой мессе вам читают такой катехизис, мне надо призадуматься, стоит ли пускать вас туда.

Старая дева оскорбленно вздернула голову и фыркнула:

— Я говорю то, что думаю!

— И совсем неглупо говорите! Вы меня удивили. А вам, дорогой Адальбер, следует понять, что любая попытка пресечь этот роман только подстегнет нашего донжуана. Будем держаться настороже и присматривать за ними, но только издали. И не считайте меня сводней, если я приглашу миссис Белмонт отобедать или отужинать с нами…

По правде говоря, все трое встревожились бы куда больше, если бы услышали разговор Альдо и Полины. Впрочем, поначалу они ни о чем не говорили. Он предложил ей сигарету, и оба молча закурили, облокотившись о балюстраду и устремив восхищенный взор на парк, где один за другим гасли огни. Темнота вновь поднималась к ним, словно запоздавший прилив.

— Я знал, что вы должны приехать, — прошептал Альдо. — Но не одна. Вобрен чуть не заболел в тревожном ожидании, что с вами появится…

— Диана Лоуэлл? Бедняжка сломала ногу, упав с лошади! — рассмеялась Полина. — Звучит жестоко, но дорогой Вобрен с удовольствием выслушал эту новость.

— Для него это настоящее счастье! Как поживают ваш брат и его жена?

— Превосходно! Мы, Белмонты, оказались среди тех счастливчиков, кого не затронул биржевой крах в прошлом октябре. Только древнейшие и, следовательно, прочнейшие состояния успешно справились с бурей «Черного четверга» на Уолл-стрит, но ущерб был нанесен большой. Очень многие разорились дотла. Джон-Огастес пытается помочь самым несчастным и обездоленным…

— Я знаю об этом. Постарался выяснить все досконально.

— Вы тревожились за нас?

— Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?

Он отбросил сигарету и повернулся к ней, чтобы полюбоваться ее точеным профилем и вдохнуть запах ее духов. Полина сделала то же самое, и они оказались лицом к лицу.

— Спасибо, — сказала она. — Это означает, что вы думали о нас.

— Я думал главным образом о вас… думал больше, чем следовало! Вас нелегко забыть, Полина!

— И, однако, мы обещали это друг другу. И коль скоро мы попрощались…

— Мы были искренни. И мы не устраивали эту встречу.

— Но ведь, зная заранее о моем приезде, вы могли бы ее избежать?

— Я подумал об этом, но сразу отказался от этой мысли, потому что понял, что хочу увидеть вас вновь…

Он не договорил — его слова звучали почти как признание в любви. Полина была так красива, что могла бы соблазнить святого, и Альдо умирал от желания обнять ее, но спас его желчный и одновременно гнусавый от насморка голос.

— Дорогая Полина, нам пора уходить. Я с удовольствием отвезу вас, — произнес Вобрен со сладкой улыбкой, которая привела Альдо в сильнейшее раздражение и вместе с тем вернула ему ощущение реальности.

— Где вы остановились? — спросил он.

— В отеле «Ритц». Мне там очень нравится. Кроме того, он очень удобно расположен — неподалеку от моей будущей выставки.

— И где она будет проходить?

— У меня! — торжествующе сказал Вобрен. — Я освобожу часть магазина, но интерьер не трону. Мои старинные ковры станут прекрасным фоном для творений Полины…

— Браво! Похоже, ты овладел искусством использовать все шансы себе на пользу…

— Настала моя очередь! Пока я страдал в Бостоне, ты восхитительно проводил время в Ньюпорте.

Полина переводила взгляд с одного на другого. Напряжение становилось ощутимым, и она поспешила вмешаться:

— Это было такое восхитительное время, что он едва не погиб! Как Адальбер и некоторые другие люди… Извините меня, я хочу попрощаться с мадам де Соммьер!

— Мы сделаем лучше, — поспешно сказал антиквар, почувствовав, что ступил на скользкую почву. — Уже поздно, становится прохладно, и я могу подвезти ее вместе с мадемуазель дю План-Крепен.

Тетушка Амели охотно согласилась, хотя от особняка леди Мендл было совсем недалеко до гостиницы, но старая дама чувствовала себя усталой и опасалась предрассветной свежести.— Я уже не в том романтическом возрасте, когда можно протанцевать всю ночь, а потом вдвоем любоваться восходом солнца, — вздохнула она. — Мне приходится больше думать о ревматизме. К тому же давно пора в постель! Но прежде, дорогая баронесса…

— Зовите меня Полиной, прошу вас!

— Дорогая Полина, мне хотелось бы, чтобы вы пришли ко мне на ужин! Празднество завершилось, и я хочу вернуться на улицу Альфреда де Виньи!

— О нет! — простонала Мари-Анжелин. — Празднество, возможно, завершилось, но остается еще…

— Дело настолько грязное, что вам незачем в нем участвовать! К тому же я должна вернуться, чтобы сохранить Евлалию. Это моя кухарка, — пояснила маркиза американке, — и ей так надоел вынужденный простой, что она грозит уволиться! Дорогая моя, надеюсь, вы вскоре сумеете оценить ее таланты. И мы обе будем вам признательны… Что до вас, План-Крепен, можете выбирать между моим почтенным автомобилем и вагоном поезда. Черт возьми, Версаль находится всего в семнадцати километрах от Парижа…

Когда «Роллс-Ройс» Вобрена исчез, Альдо с Адальбером вернулись в дом, где несколько членов комитета все еще окружали хозяйку дома, решившую продолжить праздник до рассвета. Все обсуждали прошедший вечер и пили вино. За исключением графини де Ла Бегасьер, здесь были только мужчины. Мадам де Мальдан увела с собой явно взбешенную Леонору. А Кроуфорд остался, решив выкурить последнюю сигару на террасе в компании со стаканом виски. Альдо присоединился к нему. Его все больше интриговало поведение шотландца, который, казалось, смотрел сквозь пальцы на отношения своей жены с Вобреном. Только что с ней случился настоящий приступ ревности, а он этого словно бы и не заметил. И позволил увести ее, даже не возражая: правда, она чудовищно напилась, и у Кроуфорда не оставалось иного выбора.

Встав рядом с шотландцем, Морозини молча закурил сигарету. Он сделал несколько затяжек, прежде чем Кроуфорд заговорил:

— Как вы думаете, она придет сегодня ночью?

— Кто?

— Конечно, она! Королева. Сегодня вечером я думал только о ней, все гадал, нравится ли ей сегодняшний вечер. И постоянно ждал какого-то знака, жеста… вглядывался в кусты, надеясь увидеть ее… Конечно, мешали все эти статисты, которых всюду расставила… Элси.

— Вы надеялись увидеть королеву? — спросил несколько озадаченный Морозини.

— Конечно! Ведь в Трианоне есть призраки, разве вы не знали?

— Вы намекаете на тех двух англичанок… мисс Моберли, кажется, и мисс Джордан, которые будто бы внезапно перенеслись в прошлое, в летний день 1789 года? И увидели, как королева в большой соломенной шляпе стоит за мольбертом и рисует? Об этом было много разговоров несколько лет назад… Да, странная история…

— О, призраков видели не только они! В 1908 году мои друзья-американцы, супруги Крук, несколько раз видели женщину в капоре. Она тоже рисовала, внезапно появляясь и исчезая. Однажды миссис Крук заметила какого-то вельможу в черной треуголке, который поклонился ей и быстро испарился. А упомянутые вами англичанки наблюдали еще, как женщина в чепчике вытряхивает белье в окошко разрушенной молочной. Совсем недавно один лондонский магистрат повстречал даму в бальном платье желтого атласа в сопровождении двух кавалеров в придворных костюмах. Наконец, я сам…

— Вы ее видели?

Устремив взор в белеющие тени парка, Кроуфорд не отвечал. Альдо с удивлением вглядывался в его профиль. Большой орлиный нос, поджатые губы и неподвижные глаза под тяжелыми веками делали его похожим на хищную птицу. Застыв, он вглядывался теперь в небо и словно видел нечто, доступное только ему одному.

— Так вы видели ее? — мягко, но настойчиво повторил Морозини.

— Да… два раза! Впервые три года назад, на лестнице Трианона. Она была в том чудесном голубом с легкой прозеленью платье, которое обессмертила мадам Виже-Лебрен[73]. А потом на ступеньках ее маленького театра, в наше время совсем заброшенного. Королева была одета в костюм пастушки, который так забавлял ее когда-то, но указывала на само здание и на Деревушку. Надо признать, они нуждаются в самой серьезной реконструкции. Мария-Антуанетта плакала… После этой встречи я выступил с предложением провести выставку. Мне хотелось привлечь внимание к печальному состоянию очаровательного уголка, который она так любила! Это было довольно легко сделать: я богат, у меня большие связи.

Альдо в своей жизни наблюдал столько сверхъестественных явлений, что не усомнился в подлинности признания шотландца.

— И вы вполне преуспели! Жаль, что неизвестный убийца пытается разрушить то, что удалось сделать вам и членам комитета! Все-таки странно, что он нападает только на потомков — возможно, предполагаемых — тех людей, которые сыграли зловещую роль в судьбе Марии-Антуанетты. Не скрою от вас: я был готов к самым дурным сюрпризам во время сегодняшнего вечера.

— А я нет! Согласно логике убийцы панику вызывать не следовало. А вот нам совершенно необходимы собранные сегодня деньги.

— А зачем же он совершил все эти преступления с момента открытия выставки? Он ведь мог все испортить?

— Но он же ничего не испортил… наоборот. Для нас эти преступления стали, если можно так сказать, лучшей рекламой… и королева ничем не выразила своего недовольства. Для меня это доказательство того, что жертвы… на самом деле действительно являются потомками мерзавцев, причинивших ей столько зла!

— Вы не находите, что это несколько легкомысленное суждение?

На этот раз Кроуфорд выпрямился, чтобы посмотреть в лицо своему собеседнику, но ему пришлось ухватиться за балюстраду, чтобы сохранить равновесие, и Альдо понял, как много тот выпил, хотя речь его оставалась правильной.

— Вы меня удивляете! Вы происходите от славных предков и, конечно же, соединяете их черты в своей личности. Возможно ли это отрицать?

— Я бы согласился с вами, но…

— Нет. Вы знаете, что я прав. Я унаследовал страсть моего предка Квентина, который безмолвно обожал королеву — тем сильнее, что она ничего об этом не знала, — и истратил целое состояние, чтобы спасти ее от трагической участи. Именно на его средства был организован побег в Монмеди. К несчастью, Ферзен пользовался абсолютным доверием королевы, и реализация плана была поручена ему. Этот идиот провалил блестящий замысел… что и привело к катастрофе.

— Идиот? Разве Ферзен и ваш предок не были друзьями?

— Как можно быть другом человека, который спит с вашей женой? Швед пылал страстью к королеве, что не помешало ему стать любовником Леоноры, жены Квентина…

— Леоноры?

Кроуфорд засмеялся, но смех его больше походил на скрежет.

— Да, она носила то же имя, что и моя жена, и была итальянкой, как и она. Странно, не правда ли, что сто пятьдесят лет спустя образуется такая же пара? Когда мы познакомились в Индии, я взял ее в жены из-за сходства имен. Первая Леонора тоже появилась из Индии. Побывав любовницей герцога Вюртембергского, императора Иосифа II и одного французского дипломата, она последовала туда за ирландцем Салливаном, который на ней женился. Первый Квентин создал свое огромное состояние в Ост-Индской компании. Приехав в Индию, он познакомился с ней и перед возвращением в Англию похитил ее. А в брак они вступили позже!

— И… леди Леонора стала вашей женой только по этой причине?

— Вспомните, какой она была на сегодняшнем вечере, — и вы получите ответ на свой вопрос!

Действительно, Леонора была очень красива в белом платье в стиле «ампир». Благодаря простому крою возрастала ценность алмазного колье с длинными подвесками, которые словно бы притягивали свет, отбрасывая голубоватые молнии бликов.

— Понимаю… кстати, мне показалось знакомым ее ожерелье. Не принадлежало ли это украшение Марии-Антуанетте?

— Вы совершенно правы. Оно входило в число драгоценностей матери Людовика XVI, Марии-Жозефины Саксонской. Людовик XV подарил их жене дофина. И вы, конечно, хотите спросить, почему ожерелье не выставлено вместе с другими украшениями королевы? Леонора не может с ним расстаться. Она считает его своим талисманом и целыми часами разглядывает, играет им, даже гладит…

— Потому что разделяет ваше преклонение перед королевой?

— Вовсе нет, но она восхищается вкусом Марии-Антуанетты. Драгоценности королевы приводят ее в экстаз. Это тоже черта сходства с первой Леонорой. Утверждают, будто эта женщина была душой и телом предана Марии-Антуанетте еще в бытность свою миссис Салливан. Но это ложь. Ее любовником стал Аксель Ферзен, и она его обожала. Выводы делайте сами!

— Она никак не способствовала тому, чтобы побег провалился?

— По чести говоря, об этом ничего не известно. Но это было слишком опасно: если бы она это сделала и об этом узнал мой предок, он мог бы убить ее.

С другой стороны, если бы план осуществился, она бы никогда не увидела Ферзена, который должен был отправиться к королеве. Значит…

— Оставим эти тени прошлому. У вас имеются другие драгоценности того же происхождения?

— Нет, это единственное украшение Марии-Антуанетты, но множество других вещиц — шкатулочки для мушек, табакерки, коробочки для драже, флакончики, веера и прочее — перешло ко мне из Версаля, Тюильри, даже из Тампля и Консьержери[74]. Ими я особенно дорожу. И хотел бы показать их вам. Как насчет того, чтобы в один из ближайших вечеров поужинать со мной и еще несколькими друзьями? Для меня это было бы истинным удовольствием…

— Для меня также, не сомневайтесь.

— В таком случае мы назначим дату вместе с моей женой. А сейчас позвольте пожелать вам спокойной ночи. Мне пора возвращаться домой.

Обменявшись рукопожатием, мужчины расстались, и Альдо подошел к Адальберу, который сидел на диване с леди Элси Мендл и дружески беседовал с ней. Она заливалась смехом.

— Вы знаете, что у меня, по словам нашего друга, множество общих черт с Нефертари, супругой великого Рамзеса II. Положительно, он меня почти убедил в этом!

Взглянув на ее лицо в ореоле серебристых волос, Альдо улыбнулся.

— Вы должны ему верить, он редко ошибается, когда речь идет о Древнем Египте, и если бы вы согласились надеть тяжелый парик из черной шерсти…

— Я предпочитаю оставаться такой, какая я есть. Тем не менее сегодня вечером мы собрали кругленькую сумму… и никаких трупов! Ничто не омрачило праздника…

На пути в гостиницу Альдо рассказал Адальберу о приглашении шотландца.

— Думаю, с этим дело не затянется. Я намерен как можно быстрее вернуться в Венецию.

— Правда? Я бы заподозрил обратное.

— Что ж, ты ошибся…

И Морозини добавил упавшим голосом, невольно выдав свою усталость:

— Я не сверхчеловек, Адаль! Не помню, кто сказал, что лучший способ забыть искушение — это уступить ему. Но есть такие искушения, которые подвергают опасности саму душу…

Египтолог, испытывая явное облегчение, взял друга под руку.

— Душу — нет… а вот семью — да, — понимающе вздохнул он. — Эта Полина выглядит еще более обольстительной, чем раньше. И я знаю почему.

— Да?

— Слушай, не разыгрывай из себя скромника! Она влюблена в тебя, и ты, конечно, об этом знаешь. Поэтому я вполне одобряю твое желание воплотить в жизнь афоризм Наполеона: «В любви единственная победа — это бегство».

Они прошли в решетчатые ворота гостиницы, внутри которой уже трудились уборщицы. Альдо уселся в кресло на террасе.

— Ты полагаешь, она меня любит?

— Да ничего я об этом не знаю! — проворчал Адальбер, злясь на самого себя. Он всего лишь хотел подсластить Альдо горечь расставания с Полиной, но не подумал о том, что совершил крупную ошибку. — Слушай, если бы я не знал того, что знаю, сказал бы тебе: ты жаждешь ее, удовлетвори свое желание, а потом сразу прыгай в Симплон-экспресс[75]! Но…

— Что означают эти слова: «Если бы я не знал…»?

— …что дело уже сделано! Прости, но прошлым летом я случайно услышал, что происходит за дверью известной тебе библиотеки в одном американском доме.

— Ах так!

Альдо был слишком ошарашен, чтобы рассердиться. Он взглянул на друга с виноватым видом.

— И ты думаешь?

— Это должно стать последней ночью казановы! Если подобное повторится, тебе будет еще труднее оторваться от нее, и к жене ты вернешься в жалком состоянии… А теперь иди спать! Ты устал и, как и я, слишком много выпил. Несколько часов отдыха, контрастный душ — и ты будешь смотреть на вещи иначе. Хочешь, я поеду в Венецию с тобой…

— А это мысль! Тем хуже для ужина у Кроуфордов! Отвезем тетушку Амели в Париж, и в путь!

— Но не забудем все же попрощаться с Лемерсье!

Альдо еще спал крепким здоровым сном человека, принявшего правильное решение, когда зазвонил телефон. Портье сообщил своим любезным ровным голосом, что журналист Мишель Бертье ждет у стойки и просит немедленно принять его.

Альдо бросил взгляд на часы и убедился, что уже полдень: час более чем пристойный для визита.

— Попросите его подняться минут через десять. И принесите очень крепкого кофе! На двоих!

Быстро вскочив с постели, он устремился под душ, и не дожидаясь, пока вода нагреется, энергично растерся, опрыскался английской лавандой и оделся по-домашнему: серые фланелевые брюки, свитер того же цвета, белая рубашка. Он причесывался, когда в дверь постучали: сначала появился официант с подносом, на котором стояли кофейник и чашки, а следом — Бертье, чей помятый вид говорил о том, что ночью ему спать не пришлось.

Кроме того, он выглядел явно расстроенным, что было ему несвойственно. Этот журналист комплекции игрока в регби, ростом под метр восемьдесят, отличался несокрушимым здоровьем и не был склонен к душевным переживаниям. С благодарностью приняв предложение присесть, он рухнул в комфортабельное кресло, взял протянутую ему чашку и залпом выпил обжигающий кофе еще прежде, чем ушел официант. Альдо сразу налил ему еще одну.

— Похоже, что-то не ладится? — спросил он, сделав глоток из своей чашки.

— Все не ладится! Малышка Отье исчезла!

— Как это исчезла?

— Улетела, испарилась! Впрочем, мне кажется, «исчезла» — глагол вполне подходящий для данной ситуации. Объясняю: вчера, во второй половине дня, мы увидели, как она вернулась домой, и после этого все время оставались на месте.

— Мы — это кто?

— Я и мой коллега Ледрю, фотограф, с которым мы обычно работаем вместе. Мы засели в моей машине, которую поставили чуть в стороне от решетки, чтобы наблюдать за всеми возможными перемещениями. Признаюсь вам, мы уже думали, что напрасно тратим время. Все было так спокойно! В такую теплую погоду люди всегда выходят подышать свежим воздухом, а тут на улице и кошка не пробежала!

— В этом квартале при каждом домике есть садик! Люди дышат свежим воздухом на своих участках!

— Вы ничего в этом не понимаете! В моей деревне в департаменте Эндр-э-Луар все имеют свой сад. Что нисколько не мешает людям выходить на улицу со стульями и табуретками, ведь всем хочется рассказать друг другу последние новости или сплетни…

Морозини сделал нетерпеливый жест, и журналист вернулся к прерванному рассказу.

— Продолжаю! Мы решили наблюдать по очереди. Около полуночи я встал на вахту и вскоре услышал какой-то шум. Довольно сильный, как будто кто-то вколачивал в стенку гвоздь, чтобы повесить картину, или нечто в этом роде. Я разбудил Ледрю…

— И вы пошли посмотреть?

— Под каким предлогом мы могли бы войти в дом? Вернувшись, мадемуазель закрыла ставни и включила свет. Когда послышался шум, окна все еще были освещены. Тем не менее я перелез через ограду и попытался хоть что-то увидеть в щель между ставнями. И разглядел ножки мадемуазель, очевидно сидевшей в кресле. Ножки хорошенькие! Тут и шум прекратился, поэтому я вернулся к машине. В конце концов мадемуазель потушила свет, а вахту принял Ледрю. Ночь прошла без всяких происшествий. Утром мы увидели машину молочника. Он позвонил, затем, не желая ждать, поставил бутылку перед воротами и уехал. За бутылкой никто не вышел, но мы не беспокоились, полагая, что мадемуазель спит. А потом явился почтальон. Он принес не письма, а маленький пакет, за который кто-то должен был расписаться. Поэтому он звонил и звонил, довольно долго. Наконец оставил что-то вроде уведомления и ушел. «Вот теперь можно идти!» — сказал мне Ледрю, достав свой швейцарский нож. С его помощью мы без труда открыли решетку, предварительно оглядевшись и убедившись, что никто нас не видит. Дверь в дом поддалась с такой же легкостью, и мы вошли. Внутри все картины валялись на полу, мебель была опрокинута. Мы позвали мадемуазель: нет ответа! Тогда мы обошли весь дом и в спальне, где, похоже, спит девушка, обнаружили разобранную постель в беспорядке и распахнутое окно… которое, как вы, наверное, знаете, выходит на дорожку, ведущую к какой-то пристройке…

— Это мастерская ее деда. Вы туда зашли?

— Естественно, но там не было ничего интересного, кроме подобия алтаря, на котором красовался бюст обнаженной женщины, показавшийся нам довольно странным. Перед ним стояли свечи, должно быть, ночью их зажигали: в мастерской сильно пахло остывшим воском. Потом мы обыскали сад, но нигде не нашли никаких следов мадемуазель Отье. Ледрю хотел идти в полицию, а я подумал, что сначала надо предупредить вас, потому что именно вы нас туда послали…

— Вы поступили правильно, — задумчиво сказал Альдо. — Хорошо все осмотрели?

— Тут вы можете целиком положиться на нас. Мы прочесали абсолютно все и убедились в том, что ваша протеже ушла из дома в ночной рубашке и в тапочках. Мы нашли ее зимнюю одежду, а в шкафу пустых плечиков не было. А если добавить это…

Бертье вынул из кармана завернутый в бумагу большой ватный тампон, от которого исходил сильный запах хлороформа.

— Это говорит о похищении! — вздохнул Альдо. — За входом вы все время следили. Как же похитители пробрались в дом?

— Мастерская примыкает к стене, через которую вполне можно перелезть. Даже с тяжелой ношей, если это достаточно крепкие ребята.

— А что находится за этой стеной?

— Тупик. В последнее время постоянно шли дожди, поэтому там остались отпечатки довольно широких шин. Это означает, что машина была большая. Что теперь будем делать?

— Обедать! Приведите себя в порядок, а я пока схожу за Видаль-Пеликорном. Где ваш Ледрю?

— Вернулся в нашу гостиницу… не в эту.

— Мы захватим его с собой. Кажется, на улице дю Пен, рядом с рынком Нотр-Дам, есть хороший и тихий ресторан. Потом вы временно вернетесь в ряды пишущей братии, а я пойду к комиссару Лемерсье. Я скажу ему, что сегодня утром звонил мадемуазель Отье и сильно опасаюсь, что она куда-то пропала.

Вернуть Адальбера к реалиям сегодняшнего дня оказалось невозможным. Терзаясь жестоким похмельем, позеленевший, как гороховый стручок, он отказывался двинуть даже мизинцем. На него рассчитывать не приходилось.

За плотным обедом Альдо дал журналистам детальный отчет о вечернем празднестве, а потом они расстались: Бертье и Ледрю отправились звонить в свой «листок», чтобы передать всю добытую информацию, а Морозини — к комиссару Лемерсье, чтобы поделиться тревогой относительно Каролин.

Полицейский — такой же «дикобраз», как обычно, но еще более хмурый, чем когда-либо, — встретил его, как встречают собаку игроки в кегли. Сидя за столом и втянув голову в плечи, он даже не предложил Альдо сесть и прорычал:

— Вы когда позвонили ей?

— Ну… незадолго до полудня. А что?

— Вы случайно к ней не заходили?

— Бог мой, нет! Вчера я очень поздно лег и сегодня утром не выходил из гостиницы, — заявил Альдо, очень довольный тем, что говорит правду. — Собственно, я пришел к вам, чтобы кто-то из ваших людей отправился к ней вместе со мной. Не скрою, что мы с мадам де Соммьер очень обеспокоены и тревожимся за Каролин. Ведь это мы разрешили ей вернуться в такой… нездоровый дом!

— Беспокойство не помешало вам превосходно провести вчерашний вечер?

Тон был откровенно едким, но Альдо предпочел не заметить этого.

— Вы же знаете, почему мы решили не отказываться от праздника, да и сами поддержали наше намерение. А веселья особенного не было. Мы все время ждали какой-нибудь новой катастрофы, и когда все закончилось, вздохнули с облегчением.

— Вы ждали катастрофы? — осклабился Лемерсье и стал быстро перебирать бумаги на своем столе. — Этой вам будет достаточно? Там еще есть небольшая шуточка, которую вы, может быть, не сумеете оценить!

Альдо взял протянутый ему листок и с первого взгляда узнал почерк убийцы. Неприятная дрожь пробежала по его спине.

«К великому сожалению, — писал убийца, — я должен констатировать, что вы не предприняли никаких усилий, чтобы выполнить мое требование. Стало быть, «слезу» найти невозможно? Вы разнежились в ожидании следующего трупа? Ну, так это довольно просто сделать! В общем, я вынужден как-то стимулировать ваше рвение. Этот алмаз непременно рано или поздно всплывет, а пока у меня возник страстный интерес к двум другим драгоценностям Марии-Антуанетты: это розовые подвески князя Морозини и браслеты его тестя, богатейшего банкира Кледермана. Поскольку я опасался, что мое скромное желание не встретит у вас должного отклика, мне пришлось заручиться содействием — не вполне добровольным! — очаровательной и несчастной Каролин Отье. С сегодняшней ночи она находится в моих руках и выйдет на свободу невредимой только в том случае, если вы поведете себя разумно. В свое время я сообщу вам о времени и месте обмена. Принимая во внимание, что Морозини необходимо заручиться согласием тестя, я дарю вам пять дней. После чего каждый восход солнца для моей миловидной пленницы будет означать потерю одной из ее прелестей — пальца, уха, другого пальца, второго уха. До носа дело дойдет лишь в том случае, если вы окажетесь слишком скупыми. Впрочем, я убежден, что меня избавят от подобной неприятной операции: эти господа слишком великодушны, чтобы поставить несколько безделушек выше благополучия несчастной девушки, единственным богатством которой является красота… А теперь надеюсь, что ваши размышления будут здравыми и вы не используете копию во второй раз! Я буду расценивать подобный шаг как личное оскорбление…»

Далее следовали рассуждения о человеческих пороках, особенно о скупости — причине всех зол, и пространный панегирик королеве, вызвавший у Морозини сильнейшее раздражение: этот негодяй полагал своим священным долгом вернуть Марии-Антуанетте все сокровища, которых она лишилась. Вернуть любыми средствами, хотя бы и самыми кровавыми…

— Отвратительно! — воскликнул Морозини, отдавая письмо комиссару.

— Для вас, конечно, а вот я считаю это послание просто подлым по отношению ко мне!

— По отношению к вам?

— Естественно. Этот молодчик должен был адресовать письмо лично вам и потребовать, чтобы вы никоим образом не впутывали в дело полицию. Но это послание направлено мне, из чего, со всей очевидностью, следует, что меня принимают… Меня принимают за идиота!

— Можно расценить этот ход иначе: вас делают арбитром в сложной ситуации. Если мы с моим тестем откажемся, то обесчестим себя в общественном мнении, которому пресса преподнесет это дело во всех подробностях. Напротив, это весьма ловкий ход…

— Что вы намерены делать?

— Сесть на первый же поезд в Цюрих! Подобные решения по телефону не принимаются, а у нас, к счастью, есть пять дней!

— А в том, что касается вашей части договора?

Альдо смерил комиссара презрительным взглядом и тем самым отчасти расплатился за все низости, которые ему пришлось вынести от Лемерсье:

— Вы и в самом деле полагаете, что я могу колебаться в выборе между жизнью молодой женщины и украшением, хотя оно очень дорого мне? Я отдам все, что требуют от меня… но это не означает, что вы не должны предпринимать собственных усилий, чтобы спасти мадемуазель Отье и схватить шантажиста…

— А… месье Кледерман?

— За него я отвечать не могу. Это человек чести, без всякого сомнения, и к тому же настоящий аристократ, но он все еще глубоко переживает трагическую смерть жены. Браслеты, которые у него требуют, были ее любимыми украшениями. Вот почему я предпочитаю встретиться с ним лично, а не разговаривать по телефону… кстати, вам придется вернуть мне паспорт!

Лемерсье неохотно выдвинул один из ящиков своего письменного стола и достал документ:

— А вы не воспользуетесь им, чтобы сбежать в Венецию?

Кровь у Альдо вскипела. Упершись кулаками в крышку письменного стола и наклонившись к полицейскому, он бросил тому в лицо:

— Вы и в самом деле просто шпик! Избавьтесь от скверной привычки судить других людей по вашей мерке! Не будь таких полицейских, как Ланглуа и Уоррен, впору было бы поставить крест на всех представителях вашего ремесла!

Глава 9 СИТУАЦИЯ ПРОЯСНЯЕТСЯ

На следующее утро Альдо вошел в холл гостиницы «Бар-о-Лак» в Цюрихе. Он слишком хорошо знал, какие фараоновские масштабы имеет резиденция его тестя на Голдкюсте — Золотистом берегу[76], поэтому даже и не подумал просить там приюта. Он не опасался стать нежеланным гостем, но просто предпочитал свободу передвижений, которую предоставляет только гостиница. Морозини всегда останавливался в этом отеле с его ненавязчивой роскошью и прекрасным садом у самой воды. Естественно, кроме тех случаев, когда приезжал в Цюрих вместе с женой и детьми.

Позвонив в банк Кледермана и узнав, что тесть нездоров и уже несколько дней не выходит из дома, Морозини сразу сел в такси. Он не стал предупреждать о своем визите, хотя это противоречило правилам вежливости. Но ему хотелось выяснить реальное положение дел, чтобы банкир не успел подготовиться и не прибег бы к каким-нибудь уловкам, чтобы скрыть свою болезнь. Ведь после трагической смерти жены отец Лизы, прежде отличавшийся несокрушимым здоровьем, стал явно сдавать, и у него уже возникали достаточно серьезные проблемы со здоровьем. Удивляться было нечему: Дианора, светловолосая датчанка, была ослепительной красавицей и смогла пробудить страстную любовь даже у такого холодного и сдержанного человека, как Мориц Кледерман[77]. От своего горя он так и не оправился.

Альдо хорошо это понимал. Сам он познакомился с Дианорой до Великой войны, на праздновании Рождества в одном из венецианских дворцов. Ей исполнилось тогда двадцать три года, но она уже была вдовой графа Вандрамини, его дальнего родственника. Морозини был буквально ослеплен: она походила на фею из северных сказаний. Изумительно белокурая и грациозная, она вызывала в памяти тронутый морозом прекрасный цветок или сверкающий всеми гранями алмаз чистейшей воды. Но в жилах этой заиндевевшей богини текла кровь столь же пылкая, как и у Альдо. В тот же вечер она стала его любовницей. Тогда он думал, что ничто и никогда не вырвет эту страсть из его сердца. Но началась война. Дианора, отказавшись стать княгиней Морозини и, вполне возможно, вдовой, уехала в свою родную Данию. Они простились на одной из ломбардских дорог, и молодая женщина выказала такую холодную предусмотрительность, что Альдо был сражен. Ему казалось, что эта рана будет терзать его вечно.

Тем не менее он исцелился быстрее, чем предполагал, и когда они встретились через несколько лет, она уже вышла замуж за Морица Кледермана, став мачехой Лизы. И могла бы стать мачехой Альдо, если бы не погибла под пулями убийцы в день своего тридцатилетия. Это даже представить немыслимо! Но она унесла с собой в могилу тайну их любви, о которой ни банкир, ни его дочь так никогда и не узнали…

Альдо испытывал противоречивые чувства, подъезжая к дому Кледермана — «дворцу», по словам местных жителей, который в два раза превосходил по размеру его собственный. Он тревожился за здоровье тестя и одновременно надеялся, что Лиза задержалась здесь. Увы, ему пришлось разочароваться!

— Мадам княгиня покинула нас на прошлой неделе, — сообщил величественный дворецкий Грубер. — Она совершенно успокоилась, получив консультацию у профессора Гланцера, и уехала в Рудольфскроне, к мадам графине фон Адлерштайн…

— И ее не остановило то, что отец плохо себя чувствует?

— Когда она уезжала, месье еще был здоров… или не подавал вида, что ему плохо.

Неуверенность, прозвучавшая в церемонном тоне дворецкого, встревожила Альдо.

— Вы хотите сказать, что он заболел и постарался скрыть это от нее?

— Именно так! Месье не желает, чтобы мадам княгиня беспокоилась о чем-либо, и искусно скрывает истинное положение дел, но мы все здесь знаем, что болезнь его прогрессирует, и очень скоро ему, вероятно, будет трудно утаить это.

— Это так серьезно?

— Я очень боюсь, что да, ваше превосходительство! Месье не хочет даже слышать о своей болезни. А расспрашивать доктора Акермана, его личного врача, — все равно что вопрошать стену.

— Значит, он все-таки пытается лечиться? — спросил Альдо с нарастающей тревогой.

— Без всякого сомнения. Он не тот человек, чтобы сдаться без борьбы, особенно ради дочери и обожаемых внуков. Но после смерти мадам в нем что-то надломилось. Я вас задерживаю, месье, и прошу меня извинить. Сейчас я доложу…

Альдо нашел тестя в просторном рабочем кабинете, окна которого выходили в сады и на озеро. Комната была роскошной и одновременно строгой, за библиотечными полками скрывался, как он знал, вход в сейф, где хранилась изумительная коллекция драгоценностей. Сидя за столом, банкир проглядывал биржевые новости, но сразу отбросил газету при виде своего зятя. Рукопожатие его было крепким и вместе с тем сердечным.

— Какая неожиданная радость, — сказал он с редкой для него улыбкой, мгновенной и ослепительной, придававшей особое обаяние суровым чертам его лица. — Вы знаете, что разминулись с Лизой? Три дня назад она и дети были здесь!

— Мне очень жаль! Она успокоилась по поводу Марко?

— Абсолютно. Впрочем, скажу вам честно, я не понимаю ее тревоги из-за этого мальчугана: он просто пышет здоровьем! Гланцер чуть не рассмеялся ей в лицо, когда она заявилась к нему с младенцем. Но это похоже на Лизу: она не умеет обуздывать своих чувств. Вспомните, как она страстно влюбилась в Венецию и в вас…

— Боюсь, что нынешние чувства окажутся куда долговечнее. Мой сын воцарился в ее сердце, а я теперь не больше, чем соправитель. Она не захотела даже слушать, когда я попросил ее поехать со мной в Версаль.

Банкир расхохотался так оглушительно, что Альдо на мгновение забыл о страхе, который испытал при разговоре с дворецким. Тем более что ни в его лице, ни в фигуре — высокой, стройной и, как всегда, сдержанно элегантной — не было заметно ни единого знака, способного вызвать тревогу.

— Не волнуйтесь, она вас любит по-прежнему. Но пока приоритет не на вашей стороне… Кстати о Версале, я слышал, что там происходят весьма странные события. Несколько убийств подряд, если я правильно понял?

— О да, вы все прекрасно поняли! — вздохнул Альдо, усаживаясь в глубокое кожаное кресло. — Видите ли, число посетителей растет сообразно числу трупов. Мы уже собрали целое состояние для Трианона, а празднество, предусмотренное изначально, но сокращенное до необходимого минимума, прошло без сучка без задоринки. Об этом можно было только мечтать! Но пробуждение оказалось тяжким…

— Еще одно убийство?

— Нет. На сей раз похищение… и это еще одна причина моего приезда в Цюрих. Но позвольте мне все вам разъяснить.

И Альдо с максимально возможной точностью изложил банкиру последовательность трагических событий, сценой которых стал Версаль. Рассказывая, он чувствовал, как нарастает его беспокойство. В свете доверительных признаний дворецкого порученная ему миссия обретала особую деликатность. Всегда нелегко сообщать коллекционеру, что он должен расстаться с любимой вещью. Его словно лишают частицы собственной плоти. Но когда коллекционер — еще и тяжело больной друг, это выглядит настоящей жестокостью. Но как ни стараешься подсластить пилюлю, неизбежно приходится перейти к главному пункту.

— В обмен на жизнь мадемуазель Отье преступник требует, чтобы ему отдали мои «подвески» и ваши браслеты. Он предоставил нам пять дней, после чего у бедной девушки отрежут сначала палец, потом ухо…

— Незачем продолжать, Альдо! Что вы собираетесь делать?

— Разумеется, уступить!

— Что же заставило вас подумать, будто я могу поступить иначе?

— Ничего! Я знаю, что вы за человек, Мориц! Но я не мог принять решение, не заручившись вашим согласием. И не говорите мне, что можно было обойтись телефонным звонком. Мне хотелось повидаться с вами!

— Я и не собираюсь упрекать вас, ведь это дало нам возможность встретиться. Передайте этому мерзавцу браслеты королевы без всяких сожалений!

— Спасибо! Я никогда не сомневался в вашем великодушии, но мне известно, как вы дорожите своей коллекцией. И, как только мадемуазель Отье окажется вне опасности, я сделаю все возможное, чтобы вернуть ваши… и мои камни!

Кледерман сделал жест, свидетельствующий о полном равнодушии к дальнейшей судьбе драгоценностей, и это поразило Альдо.

— Разве вы перестали любить свои украшения?

— Нет, но ценю их меньше, чем в прежние времена! Я не могу забыть, что страсть к драгоценностям оказалась косвенной причиной гибели моей прекрасной жены. Почему я не послушался вас? Почему так хотел сохранить этот дьявольский рубин, невзирая на ваши предостережения?

— Не вините себя! Вспомните, что вы уже согласились со мной и я готов был выкупить у вас камень, когда она, к несчастью, вернулась домой раньше, чем мы ожидали. Зловещие чары этого камня овладели ею… и стали причиной ее гибели. Потому что в отличие от вас она не захотела меня слушать и решила сохранить его! Знаете, Мориц, я верю, что от судьбы не уйдешь! Дианора умерла счастливой, практически на ваших руках и в минуту своего высшего торжества!

Говоря это, Альдо внимательно вглядывался в лицо тестя. Гримаса мучительной боли, исказившая некоторое время назад лицо Кледермана, постепенно исчезла. Последовала пауза, которую не следовало нарушать. Наконец банкир слегка вздохнул и тут же улыбнулся.

— Надеюсь, вы не уедете сразу же?

— Только завтра. Сегодня вечером я только позвоню Лемерсье из гостиницы и сообщу ему о вашем решении.

— Ваше вечное пристрастие к отелям! По крайней мере, пообедайте со мной!

— С удовольствием!

Для обоих мужчин эта встреча имела особую ценность. Впервые после драмы они оказались наедине. Обычно с ними была Лиза, которую оба нежно любили, а она слегка раздражалась из-за их обоюдной страсти к прославленным драгоценностям и часто с упреком говорила, что этим камням они отдают частицу собственной души… Кледерман первым заговорил об украшениях:

— Я никогда не спрашивал вас, а вы тщательно избегали любого упоминания этой темы, когда мы встречались. Что с ним сталось, с этим проклятым рубином?

— Он теперь в Иерусалиме и занял свое место на панагии верховного жреца… вместе с тремя другими пропавшими камнями. Только там камень потерял свою разрушительную силу. Мы оба, я и Адальбер, испытали громадное облегчение, когда освободились от него…

— Но вы же согласились служить и другому делу, столь чуждому для вас, христианского князя!

— Вы имеете в виду «Изумруды пророка»? У нас не было иного выхода, нам пришлось это сделать. На кону стояла жизнь Лизы!

— А теперь жизнь неизвестной молодой девушки! Вы не чувствуете, что порой ваши доспехи вечного искателя украшений начинают давить на вас? Разве драгоценности этой бедной Марии-Антуанетты более притягательны, чем другие?

— Конечно, но и вам эта страсть хорошо знакома. Ваш отец и вы сами часто бросались в опаснейшие предприятия, когда вас ослеплял — как слепит и меня — блеск чудесных украшений! И я боюсь, что мне не удастся быстро избавиться от своего увлечения. К тому же Лиза его не слишком разделяет…

— Она вышла за вас, зная, что делает. Возможно, с возрастом ваша страсть утихнет… как утихла моя?

— Быть может! — ответил Морозини, опасаясь вновь разбередить рану, от которой все еще страдал его тесть. — А пока окажите мне честь… и величайшее удовольствие, покажите мне, прошу вас, вашу коллекцию еще раз! Если только…

— Да нет! Я никогда не говорил, что она внушает мне отвращение! И я по-прежнему дорожу ею. Пойдемте!

Встав из-за стола и приказав подать в кабинет кофе с ликерами, Кледерман направился к книжным полкам, вставил в скважину ключ, приводивший в действие механизм, благодаря которому одна из панелей с книгами отходила в сторону, а входная дверь в это же время автоматически закрывалась. Перед ними возникла бронированная комната, куда они вошли с благоговением, как и подобает истинным ценителям драгоценностей. И вновь испытали на себе колдовское очарование камней… Банкир с гордостью открывал футляры. Альдо восторгался сокровищами без всякой задней мысли.

Он был счастлив увидеть вновь крупный изумруд Монтесумы, привезенный Кортесом, невероятные украшения Екатерины Великой из аметистов и алмазов, сапфиры королевы Гортензии[78], корсажные банты мадам Дюбарри, жемчуг королевы-девственницы[79], «Краса Фландрии» — один из прекраснейших рубинов Карла Смелого[80] — и необычный русский сапфир: двуцветный, с выгравированным изображением женщины в плаще. Голова занимала половину камня одного цвета, фигура в плаще — вторую другого цвета… Альдо долго рассматривал изумительную вещицу.

— Этого я у вас раньше не видел! Да и вообще не видел. Настоящее чудо! Где вы это нашли?

— У одной эмигрантки… кстати, она большевичка!

— Как странно!

— Не так уж и странно! Она имела доступ к «хранилищу», запустила туда руку, потом сбежала за границу и потребовала, чтобы ей дали статус политического беженца. Она нанесла мне визит, и я купил кое-что из того, что у нее было. Как видите, сделать это было легко!

— А что стало с ней?

— Бесследно исчезла. Но не беспокойтесь, она успела подписать договор о продаже, и у вас не будет никаких проблем!

— Почему у меня должны быть проблемы? Банкир засмеялся, закрыл футляр и положил его на место.

— Да потому, что все это отойдет к вам!

— Ваша наследница — Лиза! Я всего лишь ваш зять, и вы старше меня только на десять лет! — уточнил Альдо с некоторой холодностью.

— Ну-ну, не кипятитесь! Да, она будет наследницей, но при условии, что передаст всю коллекцию вам, иначе наследником станет ваш первенец Антонио. И у вас будет достаточно времени, чтобы насладиться ею!

— Простите, но я предпочел бы не говорить об этом. И вообще, нет никакой уверенности, что ваша коллекция сохранится в неприкосновенности, когда вы уйдете. Не забывайте о браслетах Марии-Антуанетты! Возможно, я не сумею их вернуть!

— Какое это имеет значение, если меня уже не будет? Я заговорил об этом, чтобы вы чувствовали себя спокойно. Не вы втянули меня в авантюру с Трианоном, так что не терзайтесь из-за этих драгоценностей.

Мужчины еще долго беседовали, а потом «Роллс-Ройс» банкира доставил Альдо, вновь пребывавшего в самых противоречивых чувствах, в гостиницу. С одной стороны, он избавился от беспокойства, связанного с браслетами, но теперь его очень тревожило здоровье тестя. У него сложилось неприятное ощущение, что этот человек и в самом деле недолго протянет: что-то в нем надломилось. И это придется тщательно скрывать от Лизы. Когда произойдет неизбежное, он должен будет поддержать ее всей своей любовью… Пока же пусть она ни о чем не подозревает…

Завтра он вернется в Париж…

В тот самый час, когда Альдо в Цюрихе входил в бронированную комнату в библиотеке Кледермана, Мишель Бертье и Гаспар Ледрю решили еще раз осмотреть жилище мадемуазель Отье. Оба журналиста никак не могли смириться с тем, что проворонили похищение девушки. Особенно переживал Бертье: Морозини поручил ему следить за Каролин, а ее увели у них прямо из-под носа, и они даже не поняли, как это произошло. Друзья намеревались тщательно обыскать дом, поскольку так и не сделали этого, обнаружив похищение мадемуазель Отье. Конечно, дом уже осмотрели шпики, но журналисты очень невысоко оценивали способности «кованых башмаков» согласно поэтическому определению Ледрю!

Было одиннадцать вечера, когда их маленький автомобиль остановился у небольшой церкви. Далее они пошли пешком по столь тихому кварталу, что он напоминал какую-то мертвую планету. Ни единой тени, никакого движения! Они обрадовались: для них это было залогом безопасности…

Решетчатые ворота уступили швейцарскому ножу Ледрю без всякого труда и без малейшего скрипа.

— Их недавно смазывали, — прошептал фотограф. — Странно, правда?

— В этой хибаре все странно…

Они осторожно двинулись по посыпанной гравием дорожке, стараясь ступать бесшумно. Пройдя ее до половины, они заметили, что в гостиной горит свет: из-под неплотно прикрытой входной двери пробивался тонкий лучик. Бертье протянул руку, чтобы слегка потянуть дверь на себя, но в этот момент она хлопнула под порывом ветра, и дружная парочка мгновенно переместилась к первому окну. Занавески были задернуты, но оставалась щелка, сквозь которую кое-что можно было разглядеть. А тем временем кто-то изнутри подошел к двери и закрыл ее. Затем послышались шаги, и в поле их зрения попал молодой человек, который уселся в старое кресло у камина без огня и с необычайным интересом продолжил читать какую-то связку пожелтевших бумаг. Можно было и не спрашивать, откуда она взялась: прямо перед обоими наблюдателями виднелась сдвинутая доска плинтуса, скрывавшая тайник. По всей видимости, теперь уже пустой.

Они смогли рассмотреть сидевшего в кресле-качалке человека только в профиль, который показался им довольно красивым, хотя на носу были водружены очки. Молодой человек был по-домашнему одет в брюки и белую рубашку. Да и вел он себя, будто в своем доме: на круглом столике возле креста стояла пустая чашка кофе.

Подумав, что это член семьи, приятели с сомнением переглянулись. Как лучше поступить? Вернуться на улицу, позвонить и войти под предлогом, который еще надо придумать, — или же ворваться, подобно вульгарным бандитам, и силой отобрать бумаги, так занимавшие незнакомца? Они еще не пришли к определенному решению, когда молодой человек сделал выбор за них: он встал, закрыл тайник ударом ноги, пошел к двери, ведущей к спальням, и выключил свет.

— Думаешь, он ляжет здесь спать? — спросил Ледрю.

— Похоже на то…

— Что будем делать?

— Можно подождать, пока он заснет, а потом тихонько войти и посмотреть, не забыл ли он чего-нибудь в этом тайнике, так хорошо замаскированном, что никто его до сих пор не обнаружил…

— …а если у него крепкий сон, надо попытаться и бумажки забрать! И деликатно тюкнуть по голове в том случае, если ему придет неудачная мысль проснуться. В конце концов, он один, а нас двое…

— Полагаю, нам это вполне по силам…

В этот момент их перешептывание прервал внезапный шум: с треском растворилось неподатливое окно. В едином порыве они быстро пошли вдоль дома и, завернув за угол, увидели темную фигуру, бежавшую к мастерской. Оставив все колебания, они бросились в погоню, но подоспели в тот момент, когда забравшийся на крышу незнакомец с поразительной ловкостью перепрыгнул через стену. Спортивный и хорошо тренированный Бертье последовал за ним, но со стены сумел разглядеть лишь красные фары рванувшей в темноту машины…

Яростно выругавшись, как генерал Камброн[81] при Ватерлоо, журналист вернулся к своему приятелю, когда тот уже залезал в окно, оставленное беглецом открытым нараспашку.

— Я слышал, как отъехал какой-то драндулет, — сказал Ледрю.

— Это его машина, — проворчал Бертье. — Когда она прошла под фонарем в конце улицы, я заметил, что капот черный, а багажник выкрашен красным… Знаешь, как у «Амилькара» египтолога, с той разницей, что эта штука не так шумит…

— …и что это не Видаль… как бишь его… сидит за рулем, потому что мы успели разглядеть рожу этого типа…

— Точно! Но египтолог мог остаться внутри, поджидая парня, разве нет? Уж очень быстро отчалила эта тачка!

— Не верю! Ты же знаешь, с кем Видаль водит компанию уже много лет.

— Да, но Морозини вчера вечером уехал в Цюрих, и он, наверное, не единственный приятель нашего археолога. Как бы там ни было, сейчас не до споров! Давай посмотрим, не завалялась ли здесь какая-нибудь интересная безделка. И попробуем открыть эту штуковину в гостиной…

Они без труда обнаружили кусок выдвижного плинтуса и, к своему удивлению, столь же легко открыли тайник: надо было всего лишь потянуть на себя деревяшку, которую придерживала обыкновенная пружина. Кусок плинтуса вставал на свое место, как только его опускали. Чтобы удерживать тайник открытым, следовало что-то положить сверху — например, книгу, как это сделал незнакомец…

На первый взгляд тайник был пуст, но Бертье все же решил проверить: лег на живот и сунул туда не только пальцы, а всю руку. И сразу что-то нащупал.

— Есть! — сказал он.

В следующую секунду он вытащил лист желтоватой бумаги, похожий на те, что читал незнакомец, и, вероятно, проскользнувший глубже, чем остальные. Лист был исписан довольно неуклюжим почерком, а выцветшие чернила свидетельствовали о древности манускрипта: «…и тогда я вышел из-за своей стены, но предварительно удостоверился, что нахожусь довольно далеко от кордегардии, так что заметить меня невозможно. Никого не было во дворе, куда я устремился, стараясь не шуметь, дабы подобраться к освещенному окну адъютанта. Я увидел тогда, что он борется с человеком, который на моих глазах вошел к нему и, видимо, надеялся застать его в постели абсолютно беззащитным. Насколько я мог судить, исход схватки был неясен, поскольку оба противника казались мне примерно равными по силам. Но столь же отчетливо видя и стоявшую на столе шкатулку, я не стал дожидаться, кто победит или проиграет, ибо это был шанс для меня, Леонара Отье. Мне нужно было лишь протянуть руку, чтобы взять шкатулку, пока они дерутся, и я вбежал…»

На этих словах текст обрывался.

— Что это означает? — спросил Ледрю.

— Что одна страница выпала из связки бумаг, которую держал в руках наш юноша… и он вполне может вернуться, чтобы отыскать ее.

— Да, но когда? Будем его ждать? Не забудь, что сидеть в засаде утомительно, да и платят за это плохо, а нам с тобой еще многое надо сделать.

— Ты прав, хотя эта история становится очень интересной! Надо убедиться, что в тайнике больше ничего нет, и сделать так, чтобы больше им никто не воспользовался…

С этими словами Бертье пошел на кухню, в глубине которой приметил кладовку, где хранились не только банки различных консервов, джема и варенья, но и инструменты, необходимые в любом доме, — молоток, гаечный ключ, кусачки и гвозди. Выбрав самые длинные из них, он взял молоток и вернулся в гостиную. Ледрю, ползая на четвереньках, заканчивал осмотр стены. Больше там ничего не нашлось. Кусок плинтуса был водружен на место, и Бертье прибил его десятком гвоздей, которые показывали, что тайник обнаружен, но одновременно не позволяли открыть его. Завершив это дело, приятели с максимальным удобством устроились на ночь. Она прошла спокойно: не появилось никаких нежданных визитеров, и дух разрушения также ничем себя не обнаружил. Ранним утром друзья пробудились без труда.

— Что теперь? — спросил явно довольный Ледрю.

— Сварим кофе! Потом я заскочу в Трианон и посмотрю, не вернулся ли Морозини. Если нет, повидаюсь с Видаль-Пеликорном. Что-то подсказывает мне: он сильно заинтересуется историей с автомобилем, так похожим на его «Амилькар».

Это еще было слабо сказано: едва услышав о ночном приключении журналистов, Адальбер подскочил, ринулся к двери в халате и тапочках и скатился по лестнице, не дожидаясь лифта. Внизу он устремился к гостиничному гаражу, где чуть не прослезился от нежности, увидев, что дорогая малютка на месте — благоразумно стоит себе между «Роллс-Ройсом» и «Даймлером», которые словно взяли ее под свою могучую защиту.

Затем, естественно, он самым тщательным образом осмотрел машину и убедился, что ничто, абсолютно ничто не показывает, будто кто-то осмелился использовать ее для ночной вылазки — и спидометр даже не шелохнулся… Успокоившись, Адальбер поднялся в свой номер. По пути он заказал плотный завтрак себе и журналисту, а потом ознакомился наконец с исписанной страницей, которую принес Бертье.

У него был такой большой опыт работы со старинными рукописями, что он без труда определил примерную датировку текста.

— Добрая сотня лет при любых вариантах. Я бы даже сказал, эпоха Империи, — добавил он, слегка размяв в пальцах уголок листа. — Что до содержания, оно вырвано из контекста, поэтому трудно сказать, о чем идет речь…

— Но это, в общем, ясно: здесь говорится о какой-то шкатулке, в которой что-то лежало, и некий Леонар Отье, по всей вероятности предок мадемуазель Каролин, забрал ее себе…

— Очевидно, вы правы…

Продолжая разговаривать с журналистом, Адальбер лихорадочно размышлял. Ему пришла в голову одна мысль, которой он собирался поделиться только с Морозини. Пока же следовало продемонстрировать полное безразличие…

— Вы оставите мне это? — спросил он, помахав листком. — Я покажу его Морозини, как только он появится здесь. А по поводу ночного визитера лучше всего поговорить с комиссаром. Пусть он установит наблюдение за домом. Если незнакомец вернется, его задержат и предложат дать объяснения…

— Да, но это наша с Ледрю история, и мы хотели бы сохранить ее для себя! А полиция задает слишком много неприятных вопросов…

— Действуйте по собственному разумению! Как бы там ни было, Морозини сумеет отблагодарить вас…

— Об этом я не беспокоюсь! Спасибо за завтрак…

Оставшись один, Адальбер самым внимательным образом перечитал странную бумагу. Он чувствовал, что держит в руках важнейшую улику, и старался понять, как можно ее использовать. Сделав несколько кругов по комнате, он позвонил Мари-Анжелин по внутреннему телефону и спросил, знает ли она адрес профессора Понан-Сен-Жермена.

— Хотите, я провожу вас к нему? — тут же предложила старая дева.

— Нет. Мы уже знакомы. Это… чисто профессиональный визит.

Оживление, прозвучавшее в голосе Мари-Анжелин, исчезло. Она была разочарована, но слишком хорошо воспитана, чтобы показать это, и ограничилась вежливым восклицанием «а!», а потом сообщила нужные сведения: профессор жил на первом этаже дома на углу двух улиц — Гоша и Карно.— Не дуйтесь, Мари-Анжелин, — сказал Адальбер. — Вы узнаете, в чем дело, одновременно с Альдо, когда он вернется.

— Я и не думаю дуться! Что вам взбрело в голову?

«Ладно, посмотрим!» — подумал Адальбер, вешая трубку. Он быстро привел себя в порядок, вышел из гостиницы и энергично зашагал к красивой восьмиугольной площади, в центре которой был разбит сквер, на котором возвышалась бронзовая статуя генерала Гоша.

Адальбер позвонил в дубовую дверь, явно нуждавшуюся в реставрации, а потом вступил в долгие переговоры, прежде чем дверь эта распахнулась, открыв взору темный коридор и непонятную фигуру, которая могла с полным правом принадлежать как папаше Горио, так и ростовщику Гобсеку.

— А, это вы? — просипел хозяин. — Ну, входите, раз вам так нужно увидеться со мной!

И, пропустив своего гостя, профессор тщательно запер входную дверь — причем не забыл и толстую цепочку, скрежет которой Адальбер уже успел отметить. По мере продвижения к дневному свету в комнате справа он убедился также, что хозяин принимает его в неглиже: серые штаны с пузырями на коленях, мятая серая фуфайка и, несмотря на теплую погоду, шаль с черной бахромой, в каких обычно приходят к церкви женщины, сдающие напрокат стулья. Ансамбль дополняли старые шлепанцы, которые в незапамятные времена были клетчатыми теплыми домашними тапочками. От всех этих предметов туалета исходил «прелестный» запах остывшего табака…

— Поверьте, мне крайне неприятно, что я почти навязываюсь вам, профессор, — извиняющимся тоном произнес Адальбер, — но вы же знаете, как это бывает с нами, людьми науки. Если возникает какая-то, пусть внешне незначительная проблема, мы думаем только о том, как разрешить ее. Этим и вызван мой визит.

Пока Адальбер произносил свою небольшую речь, Понан-Сен-Жермен провел его в свой небольшой рабочий кабинет, где царил невероятный бардак: полки были доверху завалены книгами, штабеля из них громоздились почти на всем пространстве пола, из-под груды бумаг невозможно было разглядеть письменный стол, на котором каким-то образом приткнулась кастрюлька с дымящимся отваром, запах которого не поддавался определению. Понан плюхнулся в обтянутое тканью вольтеровское кресло и усталым жестом указал гостю на хлипкий стул.

— В чем дело? Соблаговолите быть кратким: вы оторвали меня от чрезвычайно увлекательного труда…

— Я очень сожалею об этом, не сомневайтесь, но мне необходимо прояснить один исторический эпизод, по поводу которого только вы один можете дать мне совет, учитывая ваши обширные познания о королеве Марии-Антуанетте… и, в частности, о ее парикмахере…

Понан-Сен-Жермен зафыркал так шумно, что гостю показалось, будто он сейчас начнет плеваться. Что, собственно, и произошло.

— Об этом зловещем глупце Леонаре? И вы потревожили меня ради него?

— О! Стало быть, у вас такое мнение о нем? — сказал Адальбер. — Мне казалось, что вы воздадите ему хвалу за преданность и верность…

— Этому вору — за преданность и верность?

— Даже так: вору?

— Он хуже вора!

— Минутку, минутку! Мы действительно говорим об одном и том же человеке? О славном представителе племени куаферов, которому Мария-Антуанетта так доверяла, что вручила ему свои драгоценности с просьбой отвезти их своей сестре, эрцгерцогине Марии-Кристине, тогдашней правительнице Нидерландов?

Профессор закашлялся, прочистил горло и сунул в рот жевательную резинку, которую стал с остервенением жевать, прежде чем закурить исключительно вонючую сигару. Теперь уже Адальбер стал кашлять, а его собеседник продолжил разговор:

— Он самый, только вы, дражайший, ничего толком не знаете! Это не королева вручила ему драгоценности — к счастью, далеко не все! — а герцог де Шуазель. Рассказываю: 20 июня 1791 года, около часа дня, перед тем как сесть за стол, королева приказала позвать Леонара, который в то время жил в Тюильри. Она вручила ему письмо, чтобы тот передал его в собственные руки герцогу де Шуазелю, обитавшему в доме на улице Артуа. Если герцога не будет дома, то Леонару следовало искать его у мадам де Граммон. Но Шуазель был у себя. Прочитав письмо, он показал Леонару последние строки, в которых говорилось, что парикмахер должен точно исполнить то, что ему прикажут. После чего бумагу сожгли в пламени свечи, а Леонара отвели во двор особняка, где стоял закрытый кабриолет, и приказали садиться. Речь шла о том, чтобы «отправиться за несколько лье от Парижа с особой миссией». И тут наш фигаро начинает бурно протестовать: хотя королева велела ему надеть широкий плащ и круглую шляпу, он-де в таком виде путешествовать не может! Ему нужно переодеться, маркиза де Лааж ожидает, что он придет сделать ей прическу, ключ у него остался во входной двери! Шуазель, засмеявшись, успокоил его, сел с ним в кабриолет, задернул занавески на окнах. Кучер хлестнул лошадей, и они покатили! Одна почтовая станция, вторая, третья… Только подъезжая к Пон-де-Сом-Вель, где стояли на постое сорок гусар, герцог соблаговолил дать объяснения испуганному «физиономисту»[82]: они направляются в замок Тонель рядом с Монмеди, где к ним присоединится королевская семья, покинувшая Париж около полуночи. Сам он везет коронационное облачение монарха, его белье, часть драгоценностей Марии-Антуанетты и мадам Елизаветы[83]. Услышав это, Леонар разрыдался и поклялся сделать все, что от него потребуется, хотя он по-прежнему не понимал, зачем его увезли. А причина была простой: Мария-Антуанетта даже в изгнании желала сохранить при себе чудодейственные руки своего парикмахера…

Закашлявшись вновь, рассказчик залпом выпил свой отвар из кастрюльки и сразу же продолжил:

— Однако в Пон-де-Сом-Вель происходит неприятность: крестьяне, взволнованные появлением гусар, собираются толпами и угрожают провести насильственную реквизицию. Шуазель делает все, чтобы предотвратить такое развитие событий, потому что вскоре должна появиться королевская берлина, которая опаздывает уже на три часа. Итак, нужно сообщить всем отрядам, расставленным по дороге из Парижа в Монмеди, что карета прибудет с опозданием и следует терпеливо ждать. Сам Шуазель, чтобы утихомирить крестьян, отводит гусар в чистое поле. Для того чтобы предупредить посты, у него есть только Леонар, которому он доверяет кабриолет со всем его содержимым и вручает записку следующего содержания: «По-видимому, «Сокровище» сегодня не проедет. Оставайтесь на своих местах и ждите новых распоряжений». И наш цирюльник, очень гордясь этим поручением, отправляется в путь. Шуазель, бог знает почему, забрал из кареты алмазы мадам Елизаветы, но истории известны такие странности. Прибыв в Сент-Менеу, Леонар с важным видом показывает записку месье д'Антуэну и советует ему «расседлать лошадей, людей отправить в казармы». В Клермоне он встречает месье де Дама, который относится к парикмахеру с недоверием, принимает его довольно плохо, забирает записку и не предпринимает ровным счетом ничего. Наш фигаро уязвлен, но продолжает свой путь. И в Варенне он берет на себя смелость отдавать приказы: объясняет сыну генерала де Буйе и месье де Режкуру, что «он в курсе всего», что «ему нечего скрывать», что в Клермоне и в Сент-Менеу он распорядился отвести войска — и добавляет, ко всему прочему, что в Шалоне короля арестовали! Вот так этот идиот привел в беспорядок всю диспозицию, которую разработал генерал де Буйе с полного согласия короля. Удовлетворился ли он этим? Куда там! Он едет в Монмеди, сбивается с дороги, возвращается обратно и только вечером следующего дня добирается до крепости Стене, где находится штаб-квартира: королевскую берлину арестовали в Варенне несколько часов назад, но Буйе об этом еще неизвестно. На настойчивые вопросы генерала Леонар отвечает уклончиво и даже о Шуазеле ничего конкретного не говорит. Он ничего не знает, ничего не видел… Но все же отдает Буйе алмазы королевы и драгоценное красно-золотое облачение короля, а тот препоручает их одному из своих адъютантов. И приказывает устроить на ночлег злополучного эмиссара. Утром офицера, взявшего на хранение сокровища, находят мертвым, со множеством ран от ударов кинжалом. Шкатулка королевы была украдена, а Леонар бесследно исчез — остались только полосы от колес его кабриолета, направляющегося к границе… Я рассказал вам все!

— Ну и ну! А я-то полагал, что прилично знаю историю трагического происшествия в Варенне!— Что ж, теперь вы можете внести коррективы! А что, собственно, вы хотели узнать об этом презренном воришке?

— О, всего лишь одну деталь! Его действительно звали Леонар?

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, это его фамилия?

— Нет! Его звали Леонар Отье… как ту бедную девушку, которую похитил трианонский убийца, чтобы заставить нас отдать драгоценности королевы. Лично я против этого!

— Как? Вы хотели бы, чтобы эту несчастную разрезали по кусочкам? Ведь она не имеет никакого отношения к этой истории!

— В ее жилах течет кровь мерзавца-парикмахера! Все мы так или иначе отвечаем за то, что совершили наши предки.

— Но я где-то читал, что Леонара гильотинировали?

— Нет, это был его брат… если вообще кто-то из носивших это имя потерял голову под ножом гильотины. А наш плут умер только в 1820 году. Отсидевшись за границей, он поселился в Версале, где ему дали место в службе пополнения конского поголовья для армии… полагаю, что он жил в том же доме, откуда похитили эту девицу…

— Вы правы. Это многое объясняет… — задумчиво проговорил Адальбер.

— Что же, например? — спросил профессор с жадным интересом, насторожившим его собеседника, который поторопился взять свои слова обратно:

— Пока ничего особенного! Я… я сообщу вам, как только уточню парочку фактов… Но мне кажется, что я серьезно помешал вашим занятиям. Примите мои извинения!

Но он уже подстрекнул старого эрудита, и тот не собирался отказываться от своего намерения выяснить точку зрения Адальбера. Понан-Сен-Жермен преградил ему выход в прихожую и ухватил за рукав:

— Вы и в самом деле собираетесь отдать эти бесценные украшения?

— Ни от вас, ни от меня это не зависит: драгоценности принадлежат князю Морозини и его тестю, швейцарскому банкиру Морицу Кледерману. Вероятно, они отдадут их… чтобы спасти жизнь несчастной девушке!

— Выживет она или умрет, какая разница? Люди, в жилах которых течет кровь Леонара, вообще не имеют права на существование… особенно в Версале! А драгоценности эти любила самая изумительная из всех королев, их нельзя разбрасывать по разным углам мира, их надо собрать здесь, в ее дворце…

Адальбер, утомленный и испытывающий легкую тошноту, слушал бред старика, который становился все более омерзительным. Впрочем, над его речами стоило поразмыслить. Неприкрытая ненависть в словах того, кого все считали почтенным, чудаковатым и чуть смешным историком, вызывала оторопь. Возможно ли, что он связан с преступником, высокопарно именующим себя «Мстителем королевы»?

Совершенно не желая показывать профессору старинную бумагу, Адальбер вновь заторопился с уходом и даже проявил некоторую невежливость по отношению к хозяину. Он устремился на улицу, чтобы вдохнуть глоток свежего утреннего воздуха, но на площади долго не задержался и стремительно направился в гостиницу. Кое-что надо было предпринять очень срочно…

На полном ходу он влетел в холл, резво преодолел два лестничных пролета и постучался в номер маркизы де Соммьер. Как он и думал, открыла ему Мари-Анжелин. Она разбирала почту — как всегда, чрезвычайно обильную — в маленькой гостиной…

— Что случилось? — встревожилась она, когда Адальбер буквально рухнул в кресло. — Вы словно с дьяволом повидались!

— Кажется, так оно и есть. Когда должна состояться ваша будущая встреча с Понан-Сен-Жерменом и его бандой?

— Пока не знаю. Наверное, через три дня… или три вечера, потому что мы получили разрешение проводить заседания в театре Марии-Антуанетты, куда посетителей обычно не допускают из-за его плохого состояния…

— Там или в другом месте, но вы не будете больше встречаться с профессором!

Тон был категорическим, и План-Крепен отреагировала немедленно:

— Что это еще за новости! А почему, позвольте вас спросить?

— Потому что я начинаю думать, что этот старый безумец причастен к убийствам и похищению Каролин Отье. Кстати, вы знаете, что несчастная девушка происходит по прямой линии от Леонара, пресловутого парикмахера королевы? Его полное имя — Леонар Отье…

— Откуда вы это выкопали?

Он рассказал Мари-Анжелин об истории Леонара, дал прочитать листок из тайника и в заключение почти дословно воспроизвел гневные филиппики Понан-Сен-Жермена. В кои-то веки она не смогла ничего возразить, и Адальбер решительно повторил:

— Поэтому не может быть и речи, чтобы вы встречались с этими людьми! Я уверен, что Альдо скажет вам то же самое, когда вернется… Один Господь знает, на что способны такие сумасшедшие…

— Но их намерения следует выяснить! — заявила План-Крепен, слегка подумав, и стала распечатывать адресованное мадам де Соммьер письмо, на котором не было почтовой марки. Видимо, его принес посыльный.

Мари-Анжелин прочла письмо, подняла брови и собралась прочесть его еще раз, на сей раз вслух, но в этот момент появилась маркиза. Она была одета на выход, иными словами, за исключением шелкового зеленого зонтика, ее одеяние — светлое платье, шляпа и перчатки — ничем не отличалось от туалетов, которые она носила между одиннадцатью утра и пятью вечера. Увидев гостя, она улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя.

— Ну, Адальбер, какие новости?

Ей ответила Мари-Анжелин, протягивая распечатанное письмо:

— Мы должны сначала прочесть вот это!

— Что на вас нашло, План-Крепен? Прочитайте сами! Кажется, я вас для этого и держу.

— Это послание от маркиза дез Обье, который имел невыразимое счастье несколько раз танцевать с нами в Вене, у князя Шварценберга, в 1905 году. Он свидетельствует нам свое глубочайшее почтение.

Мадам де Соммьер засмеялась.

— Я не помню, чтобы вы были там!

— Прошу прощения?

— Вы сказали: «Он танцевал с нами». Во имя неба, План-Крепен, не используйте «королевское» множественное число, когда передаете содержание письма. В конечном счете я перестаю что-либо понимать.

— В каком мы сегодня игривом настроении! Ну что ж, означенный маркиз дез Обье просит мадам маркизу принять приглашение на чай в пять часов вечера завтрашнего дня. Он просит о милости принять ее… одну! Иными словами, без меня.

— Что за мысль! Но почему?

— Именно потому, что он желает поговорить… обо мне!

Адальбер, со своей стороны, внес свою лепту:

— Если это тот самый старый дворянин, которого по распоряжению Понан-Сен-Жермена вывели из боскета «Королева», его приглашение попадает в самую точку. Мне хотелось бы поехать с вами…

— Об этом не может быть и речи! Или вы полагаете, что я не способна выудить из него интересующие нас сведения? И раз он просит разрешения встретиться со мной, значит, он желает посоветоваться именно со мной, не так ли?

— Здесь нет нужды взывать к добряку «Ла Палису», — улыбнулся Адальбер, вновь целуя руку старой даме. — Прошу вас простить меня! К тому же сегодня вечером возвращается Альдо! Мы сможем все обсудить и настроить наши скрипки в унисон!

Но ждали они напрасно: вечером Морозини так и не появился.

Глава 10 МЕДИУМ

В Париж Альдо приехал вовремя, как и рассчитывал. Но позволил себе совершить безумство.

Выйдя из вагона и направившись к выходу с Восточного вокзала, он вдруг заметил Жиля Вобрена. На какую-то секунду ему показалось, что антиквар пришел встретить его, но тот не проявил никакого интереса к толпе пассажиров, приехавших из Цюриха. Задрав голову, Вобрен с крайне недовольным видом изучал табло отправления поездов. В руке он держал плащ и кожаный портфельчик, а у ног его стоял коричневый чемодан из крокодиловой кожи. Значит, он собрался уехать. Интересно, куда?

В обычное время Альдо сразу подошел бы к Жилю, но ему пришла в голову другая мысль: на данный момент один из его самых старых друзей преобразился в свирепого дракона — хранителя сокровища. Как минимум на сегодняшний вечер Полина избавится от его ревнивого ока. А если повезет и она будет одна… Ведь ему, Морозини, совсем не обязательно торопиться и сразу возвращаться в Версаль: он уже сообщил комиссару Лемерсье об успехе своей миссии…

Стараясь не попасть в поле зрения Жиля, Альдо увидел, как тот обошел табло, сделал несколько шагов перед готовыми к отправке составами и, выбрав поезд Страсбург — Мюнхен — Вена, решительно направился к нему и поднялся в спальный вагон, предварительно вручив свой билет проводнику. Сомнений больше не оставалось: он уезжал и вернется в лучшем случае через пару дней.

Счастливый, как школьник на каникулах, Альдо отмахнулся от неукротимых воплей своего ангела-хранителя, вышел из здания вокзала, сел в такси и велел шоферу ехать к отелю «Ритц». До того момента, когда князь наконец внял настойчивым просьбам тетушки Амели и во время своих визитов в Париж стал останавливаться у нее, Морозини был преданным клиентом «Ритца». В общем, в отеле его хорошо знали и встретили с почтительной фамильярностью, предназначенной только завсегдатаям. Он без малейших затруднений получил номер, хотя и не самый свой любимый.

— Мы его отдали, — объяснил портье, — одной американской даме, которая очень на этом настаивала, и поскольку она тоже принадлежит к числу постоянных клиентов…

— А почему она хотела получить именно этот номер?

— Месье князь будто бы говорил, что всегда выбирает именно его, и поскольку месье князя не было в Париже…

— В таком случае, друг мой, вам ничего не остается, как назвать мне имя этой дамы…

Ответ был именно тот, которого он ждал:

— Миссис Полина Белмонт. Кстати, вот и она.

В самом деле, в этот момент в холл вошла Полина. Она была в черном шелковом платье асимметричного покроя, полностью усыпанном блестками, в накинутом на плечи широком и легком пальто из белого атласа. Три алмазных звезды в черных, как вороново крыло, волосах и подрагивающие на шее алмазные подвески были единственными ее украшениями, хотя другие могли скрываться под длинными атласными перчатками. Она с улыбкой направилось к довольно пожилой супружеской паре, которая явно поджидала ее. Встреча была типично американской — радостной и многословной. Женщины расцеловались, и Альдо понял, что вся компания собирается пойти куда-нибудь поужинать. Ужасно разочарованный, он колебался, подойти ли ему к ним или подняться к себе в номер, но тут Полина обернулась: она забыла отдать свой ключ портье. И увидела того, кто молча смотрел на нее. Ее глаза внезапно вспыхнули.

— Вы? Но каким образом вы оказались здесь? Почему вы меня не предупредили? — стремительно произнесла она, протянув ему руки.— Это вышло случайно. Я приехал из Цюриха и на Восточном вокзале увидел Жиля: он садился в какой-то поезд, выглядел очень сердитым и не заметил меня. И я подумал, что с моим возвращением в Версаль можно повременить и мы могли бы провести вечер вместе… без посторонних! К несчастью…

— Нет. Ничего страшного! Это старые и дорогие мне друзья, которых я не могу оставить — завтра уезжают. Мы с ними поужинаем в «Лаперузе»[84]… и я постараюсь вернуться как можно скорее. Вы дождетесь меня?

Никогда прежде он не видел ее такой взволнованной. Губы у нее дрожали, сверкающий взор молил Альдо о встрече. Это было излишне — его самого влекло к Полине с неодолимой силой…

— Конечно, я вас дождусь…

Он смотрел, как она выходит со своими друзьями на ярко освещенную Вандомскую площадь. Шофер открыл перед ними дверцу большого автомобиля, сияющего черным лаком. Они сели, а Морозини направился к лифту, чтобы подняться в номер, куда уже отнесли его легкий багаж. Он не взял с собой смокинг, что делало затруднительным посещение ресторана. Но это не имело значения, потому что он совершенно не хотел показываться на людях. И мечтал о другом — повезти Полину ужинать на Монмартр или на Монпарнас, в одно из тех маленьких бистро, где не будет никаких знакомых. Но поскольку это было уже нереально, он вызвал дежурного по этажу, велел подать меню и попросил принести ему горшочек тушеных рачьих хвостов, ломтик фуа-гра в соусе «бёр-нуазет» со свежим зеленым горошком и бутылку «Мерсо Гут д'Ор». В ожидании заказа он принял душ, побрился, сменил рубашку и надел тот костюм, в котором наносил визит Кледерману. Потом он поужинал, сидя перед открытым окном, выходившим на площадь, наедине со статуей Наполеона, который смотрел на него с высоты своей колонны, отлитой из пушек, захваченных французскими войсками на поле битвы при Аустерлице. Сердце его билось в непривычном ритме, отражавшем нетерпение в сочетании со смутным беспокойством. Что сделает Полина, когда вернется? Позвонит и назначит свидание в одном из баров или в одной из гостиных? Или же — как он на это надеялся! — пригласит к себе в номер?

Время шло, и минуты казались ему часами. Бесконечными часами под дымок сигарет, которые Альдо закуривал одну за другой. Время от времени он вставал, чтобы подышать вечерней свежестью или вдохнуть запах роз, стоящих в вазе на маленьком столике. Ему снова было пятнадцать лет, и он ждал своего первого любовного свидания — однако в нем сохранялось достаточно хладнокровия, чтобы злиться на себя за эту слабость. Он становился смешон: с минуты на минуту зазвонит телефон, и Полина предложит ему встретиться, чтобы вместе выпить по стаканчику и освежить воспоминания прошлого лета. Нет ни малейшего признака, что она хочет пробудить ту минуту страсти, которую они пережили в библиотеке. Они друзья, только друзья! Разве не поклялись они в этом друг другу? Но его глубинное, потаенное «я» не желало смириться с этим глупым притворством, отвергало эту комедию дружбы. В Ньюпорте он не предчувствовал близости желания, но сегодня вечером он ощущал, что оно захватит его целиком, едва он прикоснется к руке Полины… Он был даже испуган этим — до такой степени, что стал подумывать о бегстве. Оставить ей записку и уйти…

Незадолго до полуночи раздался стук в его дверь, которая открылась словно сама по себе. Вошла Полина — без единого слова. Она смотрела на Альдо, застыв на пороге, и взгляд ее обладал колдовской силой, перед которой он не мог устоять. Он медленно встал и направился к ней, не отрывая взгляда от ее лица, одухотворенного чувственной страстью и от этого еще более прекрасного. Как и тогда, на рассвете в Ньюпорте, она протянула руки и сомкнула их в объятии, когда он прижал ее к себе. И все вокруг перестало существовать…

Когда утром Альдо проснулся, он лежал один на измятой постели, еще сохранявшей запах духов Полины. На подушке остался длинный черный волос, который он бережно взял и обмотал вокруг пальца. Прошедшая ночь была знойной и одновременно нежной, и эта нежность бросала некую тень, омрачавшую необыкновенную чувственную эйфорию. Это означало слияние не только тел — частица их душ устремилась навстречу друг другу. Это тревожило Морозини… С того мгновения, как плотский акт переходил в объятия любви, следовало опасаться по-настоящему серьезных отношений.

Он направился к ванной, мечтая о холодном душе, который помог бы ему привести в порядок мысли, и заметил на кушетке конверт, где твердым почерком Полины были выведено его имя. Несомненно, внутри лежало письмо.

«Виновата во всем только я, Альдо… Всеми силами я жаждала того, что произошло сегодня ночью, жаждала до полного забвения нашего уговора. Слишком краткими были наши объятия после бала, и у меня осталось чувство невыносимой незавершенности… Сегодня утром я ощущаю себя божественно счастливой… и слегка печальной, потому что у меня нет права вторгаться в вашу жизнь, постепенно превращаясь в некую… привычку и — кто знает? — в тягость. Так что позвольте мне закрыть за собой врата рая. И помогите мне: сделайте так, чтобы при нашей следующей встрече мы смогли бы смотреть друг на друга не пряча глаз и с ясной улыбкой, чтобы мы смогли продолжить нашу прекрасную дружбу, вернувшись на то самое место, откуда мы вышли за ее пределы… Слово «дружба», которое я очень люблю, кажется пресным, не так ли? Но я хочу только дружбы и прошу у вас милости позволить мне сохранить ей верность…» И внезапное признание, словно пером ее вдруг овладело безумие: «Почему, ну почему я так люблю тебя?» Подписи не было…

— Как будто ты не знала, что я полюбил бы тебя еще больше? — прошептал он, нежно поглаживая бумагу, как ночью гладил щеку Полины. — Но ты права, и я сделаю так, как ты хочешь…

Пора было обрезать крылья мечте и вернуться к реальности. Взяв зажигалку, он сжег письмо, аккуратно собрал пепел и высыпал его в камин. Потом заказал завтрак и такси. Направление — Версаль!

Ровно через час он вышел из роскошного здания на Вандомской площади и даже не обернулся, чтобы взглянуть еще раз на окна Полины…

Приехав в Трианон ближе к полудню, Альдо застал Адальбера за чтением газет на залитой солнцем террасе в компании с бокалом должным образом охлажденного напитка. Он сел рядом с другом, но тот, казалось, не заметил его присутствия. Только когда Альдо поднял руку, подзывая официанта, он равнодушно повернул голову и вновь уткнулся носом в печатную страницу.

— Мы ждали тебя вчера вечером. Похоже, тебя что-то задержало? — спросил он небрежно.

— Мориц не совсем здоров. Сам он об этом не говорит и делает все, чтобы скрыть свою болезнь, но его дворецкий, совсем не склонный болтать попусту, был весьма встревожен.

— Лиза знает?

— Нет. Она отправилась в Ишль еще до моего приезда, так ничего и не заподозрив. Надо полагать, все ее мысли занимал младенец. Кроме него, она никого не видит! — проворчал Альдо.

Не поднимая глаз от газеты, Адальбер заметил:

— Берегись, старик, слова часто превращаются в реальность, и ты можешь сам накликать то, что тебе вряд ли понравится. Ты приехал в Париж ночным поездом?

— Да. А что?

— В этом случае тебе давно следовало быть здесь. Ты не нашел такси?

— Слушай, не действуй мне на нервы! Я что, отчитываться должен перед тобой? Если хочешь знать, я заходил к Вобрену, но не застал его: он вчера уехал в Страсбург… Доволен?

— Заметь, я говорю все это лишь потому, что ты был нам чертовски нужен.

— Тогда закрой наконец свою газету! Если бы я не знал, где тебя воспитывали, у меня возникли бы вопросы.

— Может быть, тебе хочется почитать? Прошу! И Адальбер вынул из кармана листок бумаги, найденный журналистами:

— Бертье принес мне это вчера утром… После чего я решил нанести визит моему почтенному коллеге. Он встретил меня не слишком сердечно, но я узнал много интересного…

Альдо прочел старинный текст, а потом резким движением вырвал «Фигаро» из рук своего друга.

— Понятно! Ну, хватит уже выдавать информацию по капле! Не строй из себя автора скверного романа-фельетона и излагай все по порядку!

Адальбер не замедлил это сделать, и по мере его рассказа лицо Альдо все больше мрачнело.

— Есть две вещи, которые мне очень не нравятся, — подытожил он, — машина, похожая на твою, и то, что Леонар был предком Каролин. — Это означает, что драгоценности, пропавшие в штаб-квартире маркиза де Буйе, всплыли где-то еще и что цирюльник повел себя мерзко, даже если и раскаялся впоследствии. Но из бумаги этого не следует…

— Заметь: если бы он не вмешался, бесценную шкатулку унес бы ворвавшийся к адъютанту незнакомец, и, вероятно, она исчезла бы навсегда. Кроме того, в шкатулке были далеко не все драгоценности Марии-Антуанетты.

— Из списка ее личных украшений следует, что некоторые из них оказались у эрцгерцогини Марии-Кристины… Я в этом совершенно уверен.

— А меня больше всего тревожит третье обстоятельство: поведение Понан-Сен-Жермена. Возможно, убийцу следует искать именно в этой стороне… К счастью, сегодня мы узнаем больше: тетя Амели будет пить чай с маркизом дез Обье, который вчера прислал ей приглашение. Насколько мы смогли понять, он хочет уговорить ее не подпускать Мари-Анжелин к этому опасному маньяку…

— Очень интересно! И вот что еще… скажи-ка мне, Лемерсье в курсе?

— Я пока в своем уме! Он все испортит и затопчет своими сапожищами! Мерзавец, которого мы ищем, знает, что делает, когда обращается к нему с требованием выкупа. Имея дело с этим идиотом, он ничем не рискует. Смотри… леди Мендл! И в обществе очень красивого кавалера!

Элси Мендл подала им знак своим ярким зонтиком, и они встали, чтобы поздороваться с ней.

— Мы с Болдуином встретились по пути сюда! Полагаю, вы знакомы?

— Нет! — ответили мужчины одновременно, ответив поклоном на улыбку — застенчивую — молодого человека.

— Я секретарь лорда Кроуфорда. Он поручил мне передать вам эти приглашения, — объяснил юноша, вынув из кармана два конверта, и, быстро взглянув на надписи, вручил их каждому из друзей. — Лорд Кроуфорд просит извинить его за не вполне официальный характер этих посланий, но он надеется на вашу снисходительность, поскольку всем сейчас приходится тяжело. В общем, он ждет вас обоих сегодня вечером на ужин, где будут и остальные члены комитета. В том числе, разумеется, и леди Мендл. Лорд Кроуфорд весьма озабочен нынешними событиями и желает укрепить связи между всеми, кто имеет отношение к выставке.

Казалось, он был так же обеспокоен, как и его патрон. Альдо ответил ему с улыбкой:

— Не нужно никаких объяснений. Приглашение лорда Квентина ценно само по себе… Кстати, месье Вобрен тоже приглашен?

— Я только что отправил ему телеграмму.

— А я заходил к нему сегодня утром: он уехал в Страсбург.

— Спасибо, что сообщили мне об этом. Я доложу лорду Кроуфорду. Боюсь, — добавил он и тоже слегка улыбнулся, — как бы это не расстроило леди Кроуфорд.

— Мы сделаем все, чтобы она забыла об этой маленькой неприятности! — живо откликнулся Адальбер. — Леди Элси, я надеюсь, вы направлялись именно сюда?

— Да, но не к вам, — со смехом ответила она. — Не сердитесь, у меня дело к шеф-повару отеля. Я пригласила на обед друзей, которые обожают улиток, а моя кухарка падает в обморок от одного их вида…

Попрощавшись с ними легким кивком, она вошла в гостиницу своей танцующей походкой, которая при взгляде со спины заставляла забыть о ее возрасте.

Маркиз дез Обье жил недалеко от собора Святого Людовика, в одном из тех прекрасных домов, чьи парапеты из кованого железа красиво выступали над розовато-желтыми фасадами. Это было признаком и высокого стиля, и хорошего вкуса, поэтому маркиза де Соммьер выразила уверенность, что здешние обитатели принадлежат к сливкам версальского общества. В тот момент, когда Люсьен описывал плавную дугу, чтобы остановить автомобиль у входа, его обогнала неистово трезвонящая карета «Скорой помощи» и вынудила притормозить, остановившись прямо перед ним. Не обращая внимания на негодующие сигналы Люсьена, из передних дверей машины выскочили люди в белых халатах, проворно извлекли из капота носилки и помчались с ними к дому.

Маркиза, взяв акустическую трубку, позволявшую общаться с шофером, сказала:

— Взгляните, Люсьен! Должно быть, произошел какой-то несчастный случай, и я надеюсь…

Она не договорила. Люсьен уже понял ее. Выйдя из машины, он быстро пошел за санитарами во двор и, увидев консьержа, стоявшего у своей каморки, обратился к нему:

— Здесь проживает маркиз дез Обье?

Консьерж в синем фартуке грустно взглянул на него сквозь очки.

— До настоящего времени — да, но я, увы, не уверен, будет ли он жить и впредь! «Скорая помощь» приехала за ним…

— Что случилось? Он неожиданно заболел?

— Нет, на моей памяти у него даже насморка не было. Он упал с лестницы. Мраморной лестницы, которая ему так нравилась, что он не хотел застилать ее ковром. Он пересчитал ступеньки целого пролета. А у вас к нему какое дело?

— Мадам де Соммьер, моя хозяйка, была приглашена к нему на чашку чая.

— Ей придется простить его, сегодня это невозможно. Смотрите! Вот они спускаются…

Действительно, вновь показались люди в белых халатах: они очень осторожно выносили из дома бедного маркиза, белого как мел. Но тихой скорби не было ив помине: побагровевший от гнева главный санитар завершал яростную речь, обращенную к испуганному камердинеру, который шел за носилками и что-то лепетал в свое оправдание.

— Вы представляете угрозу для общества! — орал санитар. — Ваша лестница — это настоящая ловушка! Я сообщу в полицию!

— Но я здесь ни при чем! Совершенно ни при чем, клянусь вам! Не знаю, кому это пришло в голову. Мы все порядочные люди…

Несчастный заливался слезами, и консьерж, подойдя к нему, взял его за руку и отвел в сторону.

— Да ладно, Ансельм! — успокоительно сказал он. — Ты слишком разволновался! Что тут происходит?

— О, это ужасно! Когда этот человек хотел подняться наверх, чтобы взять халат месье маркиза, он тоже чуть не упал. Над лестницей была протянута тонкая веревка. Он налетел на нее животом, и веревка порвалась под его весом, а месье маркиз такой легкий…

— И что же, в такой час до маркиза никто еще не спускался вниз?

— Нет. Месье использует комнаты на первом этаже, только когда принимает гостей. А постоянно он живет на втором, где есть служебная лестница — не такая красивая, но более удобная.

— Но кто же мог это сделать? — спросил Люсьен, тоже пораженный этой историей. — Вас здесь сколько?

— Четверо: я, кухарка, горничная и шофер. Ладно, мне надо идти. Я должен позвонить мадам графине, племяннице нашего бедного месье…

— И, наверное, в полицию? — рискнул предположить Люсьен.

— Решать будет мадам графиня! Не моего ума это дело!

Слуга маркиза уже устремился в дом, когда Люсьен крикнул:

— Куда его повезли?

— В клинику его друга — доктора Гарсена на улице маршала Жоффра…

Люсьен никогда не видел старого маркиза, но был потрясен тем, что с ним случилось. Он вернулся к своему автомобилю и все подробно пересказал своей хозяйке, не упустив ни единой детали. Она вздрогнула, сильно побледнела, что было заметно даже под слоем пудры, но воздержалась от комментариев и сказала только:

— Возвращаемся, Люсьен! Надо предупредить всех наших!

Сохраняя внешне полное спокойствие, тетушка Амели на самом деле испытала ужас. Она не сомневалась, что это была попытка — возможно, успешная — убить маркиза по одной-единственной причине: он хотел предостеречь ее насчет План-Крепен, которая подвергалась явной опасности…

Когда маркиза де Соммьер вернулась, все были в гостинице. По ее бледному напряженному лицу Альдо сразу понял, что произошла какая-то неприятность. Она рассказала о том, что видела, и добавила:

— Полагаю, вам не нужно далеко уходить в поисках руки, убивающей жителей Версаля.

— Этот старый безумный профессор? — проговорил Альдо, пожав плечами. — Конечно, нет. Он неопрятен, уродлив и буквально загипнотизирован королевой, но я не верю, что подобные штучки — дело его рук…

— Все же этот след заслуживает внимания, — вмешался Адальбер, — ну а пока нужно съездить в клинику и узнать, в каком состоянии месье дез Обье.

На сей раз Мари-Анжелин не стала просить, чтобы они взяли ее с собой. Сидя на низком стульчике в углу гостиной, она безутешно плакала, сотрясаясь от рыданий… Бедная старая дева, которая так гордилась тем, что входит в Организационный комитет и работает во благо Версаля, представлявший для нее абсолютное совершенство, плохо переносила воздействие кровавой волны, угрожавшей затопить прекрасную историю чудесного города. Мадам де Соммьер какое-то время молча смотрела на нее, а потом сочувственно положила руку на ее худое плечо.

— Хотите, мы вернемся домой, Мари-Анжелин? Боюсь, для вас все это уже слишком…

Подняв голову, та в изумлении уставилась на маркизу:

— Вы назвали меня Мари-Анж…

— Почему бы и нет? Вы же забыли о вашем треклятом третьем лице! Бывают такие дни, когда позволительно закрыть глаза на старые привычки! Скажите честно: вы хотите вернуться?

— Бежать от врага? — воскликнула старая дева, вскочив на ноги. — Оставить Альдо в одиночку бороться с шантажистом, позволить убийце или призраку Марии-Антуанетты опустошать Трианон? Никогда! Мы, План-Крепены, сражались…

— В Крестовых походах! Знаю! Вот что, возьмите какую-нибудь славную книжонку и почитайте мне немного. Это вас успокоит.

— Что мы предпочитаем?

— Боже мой, понятия не имею… Хотя нет, у меня есть одна идея! Вы ведь наверняка прихватили с собой томик вашего любимого Конан Дойля? Несокрушимый флегматичный настрой вашего приятеля Шерлока Холмса пойдет вам на пользу! Как, впрочем, и мне! И шампанское не забудьте принести. Сейчас самое время.

В самый разгар увлекательного чтения вернулись Альдо и Адальбер. Они принесли скверные новости: маркиз скончался, так и не приходя в сознание.

— Его племянница пожаловала в больницу, и мы смогли переговорить с ней, но разговор с ней не принес много пользы. Она с трудом скрывает радость при мысли о великолепном наследстве и не хочет подавать жалобу в полицию. По ее словам, лестница была слишком скользкой, и она предупредила персонал клиники, что категорически против появления полицейских в «ее» доме! Она утверждает также, что санитар «Скорой помощи» привык злоупотреблять спиртным — к несчастью, это похоже на правду! — и натянутая веревка ему просто померещилась…

— А веселая банда Понан-Сен-Жермена?

— Безобидные, слегка тронувшиеся умом старички, которых нельзя принимать всерьез! Кстати, племянница, хоть и не купается в золоте, имеет обширные связи, а прокурор — ее кузен… Иными словами, бедного маркиза похоронят с большой помпой и в полной тишине, если не считать отвратительного скрежета грубых полицейских башмаков. А сейчас, — заключил Альдо, — нам пора одеваться, чтобы успеть на ужин к лорду Кроуфорду!

— Между прочим, — заметил Адальбер, — я не понимаю, почему он пригласил и меня: я никогда не был членом комитета!

— Как и я, но без меня обойтись нельзя, потому что уже завтра драгоценности должны быть переданы шантажисту. А к тебе он, по-моему, испытывает симпатию…

— Очень мило, но с твоего разрешения я все-таки не пойду. Ты найдешь какое-нибудь объяснение для них!

— Почему ты не хочешь идти?

— Если там соберется весь комитет, значит, придет и профессор?

— Естественно. Ты не хочешь его видеть?

— Прежде всего, в его отсутствие я хочу осмотреть его жилище. Пока вы будете ужинать, я отправлюсь на разведку…

— Тогда и я пойду с вами! Буду стоять на страже! — вскричала совершенно оправившаяся План-Крепен.

Скромное покашливание привлекло общее внимание к мадам де Соммьер. Держа в руке бокал с шампанским, она переводила с одного на другого свои зеленые глаза, которые искрились весельем, а не тревогой… хотя некоторое беспокойство в них все же прочитывалось.

— Удивляюсь, — сказала она, — что может исправить вас троих? Вы пережили столько передряг, но все равно готовы пуститься во все тяжкие! Похоже, что произошедшее вас только еще больше возбуждает?

— А вот мне кажется, — сказал Альдо, целуя ее, — что вас это еще больше забавляет?

— Порой да, это правда, но не всегда! Мне хочется, чтобы эта история поскорее закончилась: от нее скверно пахнет!

— Преступление никогда не пахнет хорошо, но разве мы имеем право допустить гибель невинных людей, если можем это предотвратить? Кроме того, у нас есть Анжелина, — с улыбкой добавил он. — Она в таких добрых отношениях с небесами, что наши ангелы-хранители стали бездельниками! А вы, тетя Амели, не напускайте на себя излишнюю суровость. Мне кажется, у вас закваска настоящего главаря банды. Разве нет?

— Ну, может быть, и так!

И старая маркиза довольно рассмеялась…

Смех ее подействовал на Альдо как целительное снадобье. Подъехав к дому Кроуфордов, он почувствовал, что здравый ум и хорошая физическая форма ему очень пригодятся. Шотландский лорд с супругой жили на границе между дворцовым парком и Шеврлу[85], занимая старинный особняк, который некогда принадлежал управляющему королевской охотой. Стоявший рядом с прудом большой дом с толстыми стенами был возведен без архитектурных изысков и производил даже несколько суровое впечатление, которое сглаживалось роскошным английским садом с множеством розовых кустов и изумительными бархатистыми газонами. Интерьеры же заставляли подумать, что это некий новый Трианон, спрятавшийся за деревьями: все здесь было посвящено Марии-Антуанетте. Господствовали ее цвета — голубой, серый, золотой, меблировка словно была позаимствована из королевских покоев, хотя сам хозяин дома признавался, что некоторые ее предметы были всего лишь копиями. И сама королева присутствовала повсюду: на холстах, в бронзе, мраморе, терракоте, гипсе и серебре. Только портрет Леоноры — великолепный, но единственный — напоминал, что в этом доме есть и живая хозяйка.

Еще на пороге Альдо поразился тем, какая необычная атмосфера царила в большом зале, который прежде, несомненно, служил главной гостиной. Вечер был теплым, и сиявшая в сумраке Пастушья звезда[86]предвещала ясную ночь. Тем не менее все окна, за исключением двери-окна на террасу, были закрыты — и даже задернуты все доходившие до пола бархатные гардины королевского синего цвета. Кроме того, хозяева отказались от электрического освещения, заменив его, как на памятном празднестве у Элси Мендл, букетами из длинных белых свечей, зажженных в канделябрах с хрустальными подвесками. На шелковых коврах были расставлены большие фарфоровые вазы с охапками белых лилий, насыщавших воздух своим несколько приторным ароматом. Канапе, кресла и пуфики были затянуты серо-золотой парчой или голубым бархатом. В глубине часть зала была отгорожена занавесками. Два лакея-индуса в белых одеяниях и тюрбанах прислуживали приглашенным, которые беседовали почти шепотом, словно в святилище, и на это сразу обратил внимание Морозини, прибывший последним: Люсьену стоило больших трудов развернуть перед входом свой древний «Панар».

Фредерик Болдуин проводил гостя в зал, и навстречу ему двинулся Кроуфорд, опиравшийся на трость. Альдо на секунду показалось, что он ошибся веком. Шотландец сменил свой обычный смокинг на черный бархатный камзол с бриллиантовыми пуговицами и кружевным жабо. В таком виде он очень напоминал Калиостро, и Альдо едва удержался от искушения сказать ему об этом. Но у Кроуфорда было такое серьезное, даже удрученное выражение лица, что он просто пожал протянутую руку.

— Спасибо, что пришли! — прочувствованно сказал шотландец. — Ваше присутствие будет для нас неоценимо.

Альдо принес извинения за Адальбера, и хозяин повел его к своей жене. Сюрпризы продолжались: Леонора выглядела как юная девушка в простом, высоко подпоясанном платье из белого муслина, с очень скромным декольте, украшенном оборками, и с пышными рукавами, перевязанными голубой лентой чуть выше локтей. Ни единого украшения. Волосы также были стянуты лентой, и она отказалась от макияжа…

— Неожиданно, правда? — шепнула ему леди Мендл, рядом с которой он сел, поздоровавшись со всеми присутствующими. — Надеюсь, вы узнали платье, хотя и лицо должно быть вам знакомо.

— Мне кажется, что я его где-то видел, но…

— Добавьте соломенную шляпку со страусиными перьями и узлом из серого атласа — и вы вспомните один из портретов Виже-Лебрен: у меня есть копия, и вы, должно быть, обратили на нее внимание…

— Ах да… в самом деле! Но зачем…

— Тише! Сейчас вы все узнаете. Понаблюдайте за остальными! За исключением профессора, который почти тронулся умом и возвел королеву в ранг божества… А сейчас давайте помолчим: наш хозяин собирается держать речь!

Было ясно, что она, сохраняя достойный вид, откровенно забавляется ситуацией. Но это забавляло лишь ее одну! Мадам де Ла Бегасьер, не столько сидя, сколько скорчившись в кресле, страдальчески морщилась. Генерал насупился, как в самые дурные свои дни, и это явно тревожило его супругу. Мальданы держались по-разному: Оливье со скучающим видом потягивал шампанское из бокала, Клотильд теребила свое ожерелье и вглядывалась в каждую жемчужину так пристально, словно от этого зависела ее жизнь.

— Еще одно слово! — шепнул Альдо, бросив взгляд на занавешенную часть зала в глубине. — Ужин будет?

— Полагаю, да… но позже!

Кроуфорд, отойдя на мгновение, чтобы сказать несколько слов своему секретарю, вернулся к гостям, встал спиной к камину и кашлянул, прочищая горло.

— Дорогие друзья — полагаю, что перенесенные нами испытания позволяют мне назвать вас именно так, — мы подошли вплотную к ключевому эпизоду нашей драмы, и я надеюсь, что он не завершится трагедией: завтра вечером истекает отсрочка, предоставленная нам безумным убийцей…

— Я не считаю его таким уж безумным, — заметил Мальдан. — Он хочет получить королевские драгоценности, не заплатив ни гроша, и использует для этого все средства…

— Конечно, конечно, но прошу вас не прерывать меня! Итак, завтра вечером бриллиантовые украшения, принадлежащие князю Морозини и месье Кледерману, будут отданы в обмен на жизнь молодой девушки, с которой никто из нас не знаком…

— Я знаком с ней! — сказал Альдо, подняв палец, но Кроуфорд не обратил на это внимания.

— …обладающей очень скромным достатком и, судя по всему, не имеющей никакого отношения к трагическим событиям последних дней…

— О чем вы говорите! — усмехнулся Понан-Сен-Жермен. — Ее предком был презренный Леонар, которому доверилась королева, а он ее предал…

— Знаю, дорогой друг, знаю! — возразил Кроуфорд, начиная терять терпение. — Вы уже рассказали мне об этом! В любом случае несчастная девушка, несомненно, не ведает об этом прискорбном обстоятельстве и, следовательно, не понимает, что с ней случилось…

— Как бы не так! Я…

— Хватит! — взревел шотландец. — Я прошу вас не прерывать меня! Это просто неслыханно…

Вновь наступила тишина, и Кроуфорд продолжил:

— Чтобы прояснить ситуацию, я решил прибегнуть к духовной помощи, в которой мы крайне нуждаемся, и для этого с бесконечным благоговением воззвать к той, кто является самой сутью этого несчастного дела. — Голос его внезапно обрел мощь и торжественность. — С вашего согласия, с Божьей помощью и при содействии моей супруги Леоноры, которая является превосходным медиумом, мы попытаемся вступить в астральный контакт с королевой!

Игнорируя удивленные перешептывания, он поднял руку, и тотчас же синие бархатные занавеси в глубине гостиной раздвинулись, открыв большой, покрытый темно-красной тканью круглый стол на одной ножке и расставленные вокруг него стулья. Посредине возвышался серебряный подсвечник с одной зажженной свечой.

Кроуфорд взял жену за руку и, подведя к единственному креслу с подушками, усадил ее. Леонора не произнесла ни единого слова, и всем показалось, что она уже вошла в транс. Полузакрыв глаза и положив ладони на стол, она застыла в полной неподвижности…

— Я… я не уверена, что хочу в этом участвовать, — пролепетала мадам де Ла Бегасьер. — Такого рода… вещи меня очень нервируют…

— Тем самым вы принесете еще больше пользы, дорогая графиня… и я приношу вам свои бесконечные извинения, поскольку вы имеете право считать мое приглашение ловушкой, но если бы о спиритическом сеансе было объявлено заранее, боюсь, вы просто отказались бы принять мое приглашение…

— Вам легко говорить! Я умираю от страха…

— Нет, нет, не бойтесь, я буду рядом с вами, и все пройдет хорошо. Подумайте о том, что мы, возможно, получим ценные сведения! Потом, естественно, мы поужинаем… конечно, это будет весьма поздний ужин. Но, надеюсь, мы сядем за стол с радостью… У кого-нибудь есть возражения?

— Да нет, — сказал Альдо. — Ваша идея, возможно, не так плоха…

— Неужели вы верите в общение с духами? — удивленно спросил Мальдан.

— Мне довелось пережить два случая, которые могли бы убедить самого закоренелого скептика…

— Надеюсь, вы придете ко мне в гости, чтобы рассказать об этом, — прошептала леди Мендл. — Я обожаю подобные истории!

— Я тоже, — подтвердила генеральша де Вернуа, чей голос никто никогда не слышал. Решив однажды, что ее муж вполне успешно высказывается за них обоих, она так в это уверовала, что порой казалось, будто она засыпает во время любой беседы. Но сейчас она бодрствовала и воспринимала происходящее как упоительное приключение.

Все подошли к столу. Молодой Болдуин задернул занавески, чтобы свет из зала не проникал к нему, а потом уселся за стоявшую в углу фисгармонию, которую поначалу никто не заметил. Помещение освещала единственная свеча, отбрасывающая желтоватые блики на внимательные лица зрителей. По просьбе Кроуфорда они положили ладони на стол так, что кончики их пальцев соприкасались. Леонора, откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза.

— Мы должны сосредоточиться, — прошептал Кроуфорд. — В этом нам поможет музыка…

Раздались звуки фисгармонии. Сначала они были еле слышными, потом постепенно усилились, и вскоре отчетливо зазвучала сдержанная мелодия, которая, на слух Альдо, зародилась где-нибудь в Хайленде[87]. Учитывая вкусы особы, дух которой предполагалось вызвать, это было забавно. Мария-Антуанетта вряд ли проявляла интерес к шотландскому фольклору. Впрочем, мнения Морозини никто не спрашивал…

Внезапно стол хрустнул, потом еще раз, и Альдо ощутил под пальцами легкую дрожь, словно он прикоснулся к спине некоего живого существа.

Почти сразу послышался ужасающе хриплый мужской голос. Но исходил этот голос из уст Леоноры:

— Холодно! Как же холодно!

Сидящие за столом невольно содрогнулись, не стал исключением даже иронически настроенный Мальдан. Казалось, будто в этом голосе заключены все муки мира. Кроуфорд, ставший распорядителем сеанса, спросил:

— Почему вам так холодно, брат? Мы собрались здесь, чтобы дать вам свет и тепло…

— Кто вы?

— Друзья, не сомневайтесь! Что мы можем сделать для вас? Молиться?

— Возможно… я так и не понял… О, как мне холодно! Вода… ледяная… Я… я не могу выбраться из нее!

— Вам нужно приблизиться к нашему пламени. Мы будем молиться, чтобы направить вас к нам, к нашему свету… Отче наш…

Глубокий бас придал неожиданное звучание самой древней из всех христианских молитв в устах этого человека, которого считали скептиком… Но никакого отклика со стороны незнакомца не последовало, и когда шотландец умолк, над столом вновь повисло молчание. Альдо ощутил, как дрожит касающаяся его пальцев рука мадам де Ла Бегасьер. Бедная женщина так испугалась, что было слышно, как у нее стучат зубы. Между тем Кроуфорд снова заговорил:

— Вы по-прежнему здесь, брат?

— Да… но я слышу вас все хуже и хуже… Вы удаляетесь… о, какая холодная вода…

Горестный голос постепенно слабел, превращаясь в шепот. Потом он окончательно пропал. Все увидели, как голова Леоноры бессильно упала на грудь.

— Дадим ей немного отдохнуть! — прошептал ее супруг. — Когда она входит в транс, невозможно предсказать, кто попытается воззвать к нам через нее. Тот человек, которого мы услышали, должно быть, умер, так и не узнав, что произошло, и ему не удается вынырнуть из этой черной дыры…

— Вы помните браконьера, который утонул в Большом канале позапрошлой зимой? — заметила леди Мендл. — Дело было вечером, стоял зверский холод, все замерзло, и олень, за которым он гнался, попытался спастись по льду. Но лед провалился под весом человеческого тела. Утром лесничие из парка обнаружили труп…

— Вы… вы думаете, это он говорил? — выдохнула мадам де Ла Бегасьер.

— Конечно, он! — раздраженно фыркнул Понан-Сен-Жермен. — Что будем делать дальше?

— Фредерик сыграет нам кантику[88], чтобы волны очистились. А потом мы попробуем вызвать ту, которую надеемся услышать. Я говорю «попробуем», так как подобный сеанс оказывает серьезное воздействие на жизненные флюиды нашего медиума. К несчастью, последствия всегда непредсказуемы…

Пока молодой человек играл «Стремлюсь к тебе, Господи», Альдо пришла в голову другая мысль.

— Быть может, лучше сыграть одну из любимых мелодий королевы? — предложил он. — Она любила петь и предпочитала романсы.

— Мне это кажется разумным, — поддержал его Болдуин из своего угла. — Предлагаю такую арию. — И он стал тихонько напевать мелодию «Нина, или Безумная от любви»[89].

Меланхоличный романс, который Мария-Антуанетта исполняла некогда под клавесин, при игре на фисгармонии обрел более драматическое звучание. Молодой Болдуин негромко запел. И все увидели, как Леонора, неподвижно сидевшая в кресле, внезапно выпрямилась, подняла голову и начала вторить молодому человеку, но вновь не своим голосом: это был тоненький, еще не поставленный голосок юной девушки или очень молодой женщины, которой явно нравилось петь, хотя она еще не слишком хорошо умела это делать. Освещенные неверным пламенем свечи слушатели застыли в изумлении: все распознали отчетливый немецкий акцент…

.Альдо, пристально наблюдавший за шотландцем и пытавшийся его понять, увидел, как лицо его расцвело от радости.

— Боже мой! Это она! Наконец-то… она! Песенка смолкла, музыка тоже. И хозяин дома, дрожа от волнения, спросил:

— Мадам… Ваше величество! Это вы?

Странный голос вновь стал напевать. За столом повисло почти осязаемое напряжение. Потом все услышали тот же голос, но осевший и наполненный безмерной печалью:

— Я пришла издалека… и шла так долго! Поторопитесь… я очень устала!

— Не поможет ли вам музыка? Мы хотим сделать все, чтобы вы чувствовали себя хорошо…

— Да, да, немного музыки! Чуть потише! Чего вы хотите от меня? Зачем вы меня вызвали?

— Мы хотим, чтобы королева развеяла наши сомнения. Здесь происходят ужасные события, погибают люди…

— Они должны были погибнуть! С ходом времени их вина только возросла… Я хотела, чтобы так и случилось… Пусть мне вернут мое достояние!

У Альдо уже давно чесался язык, и он спросил:

— Неужели Ваше величество по-прежнему нуждается в земных украшениях?

— Замолчите, несчастный! — возопил Кроуфорд. — Вы вспугнете ее… Мадам, мадам, соблаговолите простить…

— Это мое достояние! Мое достояние… мое достояние.

Голос, повторяя одну и ту же фразу, все больше слабел и удалялся…

— Мадам! — умолял Кроуфорд. — Мадам! Сжальтесь над нами, не уходите! Позовите ее, Фредерик! Играйте! Играйте то, что она любит!

Раздались томные звуки «Любовного наслаждения», но все было напрасно. Голова Леоноры вновь упала на грудь, руки обмякли на подлокотниках кресла. Казалось, она лишилась чувств, но дыхание ее было тяжелым.

— Вы уверены, что ей не нужна помощь? — робко осведомилась Клотильд де Мальдан. — Посмотрите, как она побледнела!

Кроуфорд встал, склонился над женой и обхватил ладонями ее лицо, шепча какие-то непонятные слова. Но Леонора по-прежнему не шевелилась.

— Мне нужно ее разбудить! Это становится опасным. Леонора! Леонора! Проснитесь! Вы меня слышите?

Ответа не последовало.

— Боже мой! Надо что-то сделать! Фредерик, помогите мне положить ее!

Но Леонора, по-прежнему не открывая глаз, вдруг забилась в кресле, словно ее пронзила острая боль. Яростно размахивая руками, она пыталась отогнать что-то, наводившее на нее страх и душившее ее. Из искривленных губ рвался жуткий вопль.

— Только не это! Сжальтесь, только не это! Я не хотела! Простите! Сжальтесь!

В ее внезапно открывшихся глазах полыхал ужас, она пронзительно завопила. Обезумевший Кроуфорд, казалось, не знал, что делать. Тогда вперед выступил секретарь. Точным, рассчитанным движением он дважды хлестнул Леонору по щекам.

— Вы с ума сошли! — воскликнул ее муж, бросаясь на молодого человека. — Вы же убьете ее, идиот!

— Нет! Ее нужно вернуть на землю! Смотрите! Она успокаивается!

Действительно, Леонора вдруг перестала кричать и соскользнула на пол. Фредерик встал перед ней на колени, а Кроуфорд в ужасе твердил, что она умерла.

— Нет. Она в обмороке! Надо отнести ее в спальню, чтобы она отдохнула. Напряжение было слишком сильным.

И, взяв молодую женщину на руки, он понес ее к двери. Леди Мендл устремилась за ним следом.

— Я помогу ей. Я дипломированная санитарка!

Они скрылись за дверью, а все остальные сгрудились вокруг Кроуфорда, который упал в кресло и пребывал, по видимости, в полном отчаянии. Мадам де Ла Бегасьер, склонившись над ним, пыталась его утешить, но он даже не замечал ее присутствия. Поднявшись так резко, что она едва не упала, он начал быстро мерить комнату шагами.

— Что случилось? — повторял он. — Что нам помешало? Впервые она ответила на мой призыв…

Альдо взял его за руку, чтобы успокоить.

— Не волнуйтесь, сэр Квентин! Думаю, вы можете быть удовлетворены, ведь вы сами говорите, что сегодня вечером она откликнулась. Вы уже пытались вызвать ее раньше?

— О да! Леонора вызвала многих людей из ее окружения, но королева оставалась недоступной! Это было изумительно… и потом все прервалось! Я не понимаю! Ничего не понимаю.

— Дорогой мой, — вмешался генерал, — когда приступаешь к таким вещам, надо быть готовым к неудачам. И даже к худшему!

— Верьте или не верьте, но я знаю, что делаю!

— В любом случае, — заметила Клотильд де Мальдан, — мне кажется, вы должны больше озаботиться состоянием вашей жены. Ей явно нездоровится…

Но шотландец отмахнулся от этого возражения, будто прогнал назойливую муху.

— О, это ерунда! Сейчас ей станет лучше, и она вообще обо всем забудет… В этом суть настоящего медиума: во время транса он теряет часть жизненной энергии… и часто это приводит к кризису, который может быть очень мучительным, но, с другой стороны, возрождает силы… Вот увидите, она спустится к нам такая же свежая и веселая, как в начале вечера…

— Кстати, по поводу вечера, — вмешался профессор, — я полагал, нас пригласили на ужин, да или нет?

Это прозаическое замечание окончательно избавило шотландца от лихорадочной нервозности. В глазах его вспыхнули искорки смеха, и он обвел взглядом всех присутствующих:

— Совершенно верно, дорогой друг, и мы сейчас сядем за стол. Прошу прощения, что приоритет был отдан духу. Дело в том, что медиум перед сеансом должен поститься несколько часов, но стол уже накрыт, и ужин ждет нас!

Он хлопнул в ладоши. Двое слуг задернули бархатные занавески, потом один из них, поклонившись гостям, провел их через большую гостиную к двойным дверям, распахнувшимся перед ним. Приглашенные увидели длинный стол, где два подсвечника из позолоченного серебра освещали хрустальные бокалы и приборы…

Клотильд де Мальдан порывисто взяла Альдо под руку.

— Плевать на протокол! — весело воскликнула она. — Я выбираю своим кавалером вас, дорогой князь!

Когда же они подходили к столу, добавила совсем тихо:

— Занятная эта история с постом! Не знаю, как вам, но мне известно, что медиумом можно стать, лишь сохранив девственность… Леонора вряд ли соответствует этому требованию!

— Я того же мнения, но наши хозяева, возможно, об этом не знают.

— Кажется, они не знают и правил приличия.

И, возвысив голос, молодая женщина спросила:

— Не знаю, должны ли мы ждать хозяйку дома, но леди Мендл, полагаю, стоило бы предупредить…

Кроуфорд покраснел.

— Вы правы. Я пошлю за ней.

Но как раз в этот момент леди Мендл появилась в сопровождении Болдуина, который проводил к ее месту слева от хозяина дома. Молодой человек что-то шепнул ему на ухо и удалился. На лице шотландца появилась широкая улыбка.

— Все хорошо! — провозгласил он. — Леонора уснула, и с ней побудет горничная. Подумаем же о себе, и еще раз прошу принять мои извинения!

Долгожданный ужин оказался превосходным. У Кроуфордов была изумительная кухарка, а сам лорд Квентин умел выбирать вина. За столом возникла очень доброжелательная, почти сердечная атмосфера. Альдо, почувствовав, что всем это необходимо, внес свою лепту и рассказал несколько забавных историй, связанных с драгоценностями. Он вступил в дружескую пикировку с Кроуфордом, чтобы привлечь к себе его внимание и заставить забыть о леди Мендл, которая не проронила ни слова с тех пор, как вернулась вместе с Болдуином из спальни Леоноры. Морозини готов был поклясться, что Элси сохраняла вежливую улыбку лишь благодаря великолепной выдержке и умению соблюдать светские условности. Она сидела прямо напротив него, и они много раз встречались взглядами.

Поэтому, когда было покончено с кофе, ликерами и сигарами, он подошел к ней.

— Вы приехали на машине, леди Элси?

— Конечно. Вы хотите, чтобы я вас подвезла?— Буду вам бесконечно признателен. Я отпустил шофера тетушки, не хотелось, чтобы он ждал здесь несколько часов, возраст у него преклонный, к тому же у меня не было сомнений, что кто-нибудь проявит ко мне милосердие.

Мальдан и Вернуа тут же предложили свои услуги, но Альдо с улыбкой отказался:

— Я не сомневался в вашей отзывчивости, но, признаюсь вам, сегодня меня пленили чары леди Элси. Дайте же мне возможность пережить приятные мгновения!

Подобно любой благородной английской даме, леди Мендл имела в своем распоряжении «Роллс-Ройс» со стеклянной перегородкой, отгораживающей пассажиров от водителя. И едва мощная машина выехала за решетчатые ворота старинного особняка управляющего королевской охотой, как Альдо взял быка за рога.

— Когда вы присоединились к нам в начале ужина, вы пытались — с большим талантом! — скрыть какое-то неприятное обстоятельство, но вид у вас был озабоченный. Вы и сейчас озабочены.

— Вы проницательны, дорогой князь!

— Вы окажете мне честь поделиться вашими тревогами со мной? Вы дружны с Адальбером, и вам известно, как тесно мы с ним связаны.

— Именно поэтому я без сомнений согласилась подвезти вас. Иначе мне пришлось бы прийти к вам в гостиницу…

— Что-то произошло, когда вы были в спальне леди Кроуфорд?

— Да. Когда мистер Болдуин положил Леонору на постель, казалось, она все еще не могла избавиться от терзавших ее кошмаров. Ей надо было помочь. Поэтому я послала молодого человека за горничной, которая ее раздела и укрыла одеялом. Сначала я подумывала вызвать врача, но острая фаза кризиса постепенно проходила. Наверное, под воздействием усталости. Тогда я попросила служанку сделать ей отвар из ромашки, а сама пошла в ванную комнату, чтобы заглянуть в аптечный шкафчик. Он был набит до отказа и, можете мне поверить, более подходил для какой-нибудь нелегальной аптеки, потому что я увидела одно наркотическое средство, которому там быть не следовало. Но это еще не все! Перебирая пакетики и пузырьки, я нашла коробочку, спрятанную под ватой и бинтами, которыми, в принципе, не так уж часто пользуются. Это было нечто вроде белого лакированного ларчика с надписью «яд». Слово, способное отпугнуть праздное любопытство… но только не мое. Я вынула этот ларчик и открыла его. Внутри были украшения…

— Что?

— Да-да, именно то, что вы услышали! Уточняю: бант для корсажа, усыпанный бриллиантами и изумрудами, — я бы отнесла его к XVIII веку! — и серьга.

— Одна?

— Да. Великолепная прозрачная «слеза» с синеватым отливом…

Глава 11 ВСТРЕЧА

Словно не веря своим ушам, Альдо повторил:

— Корсажный бант… и сережка… которая может быть только парой к исчезнувшей «слезе», в аптечном шкафчике? Но это невероятно!

— Вы полагаете?

— У этой женщины есть ожерелье с алмазными подвесками, которое Мария-Антуанетта получила в наследство от Марии-Жозефы Саксонской[90]. Она уже появлялась в нем, мы все были тому свидетелями. Ожерелье должно находиться где-то в ее спальне, потому что она, по словам мужа, не хочет с ним расставаться ни на минуту и не желает хранить его в сейфе. Зачем же прятать в аптечке то, что обнаружили вы?

— Ответ напрашивается сам собой: чтобы об этом не проведал муж! Не скрою, с этого момента мое мнение о чете Кроуфордов заметно изменилось! Хотя я давно их знаю… точнее, мне казалось, что я их знаю. Квентин обожает Марию-Антуанетту, в этом сомнений нет. Он принес в жертву этой страсти целое состояние. Сама идея «Магии королевы» принадлежит ему. К тому же выставка встретила такой благосклонный прием со стороны коллекционеров только потому, что он великодушно уступил Трианону почти всю свою коллекцию — за исключением ожерелья Леоноры.

— Когда надеешься на хороший улов, нужна серьезная приманка. Он прекрасно подготовил выставку в надежде на баснословный выигрыш. И получит его в самом ближайшем времени, ведь предоставленная нам отсрочка истекает сегодня вечером. Полночь миновала, наступил пятый день.

— Прежде я согласилась бы с вами, но мое сегодняшнее открытие меняет дело. Леонора не любит королеву, но драгоценности сводят ее с ума! Возможно, она просто манипулирует своим супругом и возглавляет преступную банду?

— Вы же видели, в каком состоянии она была сегодня вечером! Для такого рода штучек нужна очень устойчивая нервная система! К тому же я считаю ее глупой. И все, что мы сегодня наблюдали, показывает, какую власть имеет над ней муж. Он может усыпить ее и приказать ей все, что хочет…

— Если вы хотите знать мое мнение, его власть не так велика, как он думает. Только что Леонора чуть его не покинула, и он совершенно потерял голову: приступ ужаса — а это был самый настоящий криз! — не входил в программу…

Восхищаясь в душе ясным умом этой женщины, Альдо сдался.

— Вероятно, вы правы, хотя при нынешнем состоянии дел мы не можем знать это наверняка. Понятно, что ваше открытие дает нам возможность перейти в наступление. Что вы предлагаете?

— Вести себя так, словно ничего не случилось, и держать в тайне то, что я вам рассказала, пока нам не вернут малышку Отье.

— Возможно, она находится совсем рядом. Дом у Кроуфорда большой, старинный: там есть множество местечек, где можно спрятать человека. Не говоря уж осаде…

— Я тоже об этом думаю! — вздохнула леди Мендл. — Пока ее жизнь в опасности, у нас связаны руки… Но вот вы и добрались, дорогой князь, — добавила она, когда машина беззвучно остановилась перед освещенным входом в гостиницу. — Желаю вам спокойной ночи и хорошего сна. Сейчас это самое разумное, что можно сделать.

Вернувшись к себе, Альдо увидел, что Адальбер курит сигару, развалившись в кресле и положив ноги на низенький столик рядом с вазой, в которой стояли белые пионы.

— Ну что? Как прошел этот ужин?

— Необычно, в некотором смысле даже безумно, но зато очень познавательно. Элси Мендл обнаружила алмазную «слезу» и еще одно украшение королевы в аптечном шкафчике…

Ошеломленный Адальбер снял ноги со стола, а сигару забыл в пепельнице.

— Как же ей удалось порыться в аптечке?

— Сейчас расскажу. А что у тебя?

— Скажем так, я не зря потратил время, но это пустяки в сравнении с тем, что узнал ты.

В точном, но не лишенном поэзии рассказе Альдо странный вечер приобрел экстравагантные очертания. Продолжая говорить, Морозини наблюдал за своим другом и готов был держать пари, что угадал его наиболее вероятную реакцию… Так и произошло!

— Скажи-ка, дружище, — произнес Адальбер, чуть не облизываясь в радостном предвкушении, когда рассказ был завершен, — ты случайно не отметил каким-нибудь дальним уголком своего сознания, каковы нравы и обычаи в этом замечательном доме, каким образом можно в него проникнуть? Мне кажется, я с большим удовольствием познакомился бы с ним… детально!

Альдо засмеялся.

— Я мог бы поставить свой фамильный дворец против горстки вишен, что ты предложишь мне пойти туда и использовать все твои таланты. Мы подумаем об этом позже! Теперь твоя очередь. Ты что-нибудь нашел?

— Кучу бумаг, карт, книг, заметок, окурков и начало — весьма многообещающее, поскольку написано уже шестьсот тридцать две страницы! — полной истории Марии-Антуанетты, призванной доказать святость королевы-мученицы. Все покрыто пылью и засыпано крошками табака. И еще кое-что, — добавил Адальбер, вынув из кармана листок бумаги. — Это не оригинал. Пришлось сделать копию, потому что он может хватиться этого списка.

Это был перечень членов ассоциации. Таковых насчитывалось около семидесяти, и имена их большей частью ничего не говорили Альдо, если не считать покойного маркиза дез Обье, которого профессор не успел вычеркнуть. Зато одно имя было подчеркнуто — некий Сильвен Делоне.— Ты подчеркнул имя или так было в оригинале? — спросил Альдо.

— Да, я. Тебе это имя ни о чем не говорит?

— Возможно… Дай мне подумать!

— Не стоит труда: так зовут кузена Каролин. Тот самый, знаешь ли, о котором она ничего не знала, когда мы познакомились, и который тем не менее писал ей прекрасные письма из Буэнос-Айреса, откуда никогда их не отправлял. Если ты забыл, это дурной знак: ты переутомился!

— Ничего я не забыл! Тут и адрес есть: улица Бон Авантюр[91], дом десять! Не адрес даже, а целая программа! Не наведаться ли нам туда?

— Уже сделано. Я пошел туда сразу после Понан-Сен-Жермена. Дом в развалинах. Похоже, там был пожар…

— Значит, надо расспросить старого безумца.

— Под каким предлогом? Сообщив ему, что я обшарил его берлогу, пока он отсутствовал?

— Нет, конечно! Но мы можем поручить это План-Крепен, раз уж она состоит членом этого общества… Ты же видел, ее имя вписано последним. Значит… -…значит, займемся этим завтра. А сейчас я страшно хочу спать! Спокойной ночи!

И Адальбер, зевнув так, что чуть не свернул себе челюсть, оставил Альдо предаваться размышлениям, которые заняли почти весь остаток ночи. Лишь около пяти утра Морозини погрузился в сон, полный самых абсурдных кошмаров. И проснулся в поту от стука в дверь: грум принес ему записочку на маленьком серебряном подносе.

— Срочное послание для его превосходительства, — возвестил мальчик. — Привез полицейский на велосипеде!

Это было письмо от комиссара Лемерсье. Или скорее — учитывая стиль! — вызов. Морозини просили явиться в Малый Трианон в полдевятого вечера, имея при себе пропуск. Далее следовали другие инструкции без единого вежливого слова. Хорошим манерам Лемерсье был явно не обучен.

Альдо заключил, что комиссар получил какие-то известия от похитителя и что ему предстоит дать официальное разрешение от лица владельцев — его самого и Кледермана — использовать их драгоценности для выкупа. Лемерсье требовал, чтобы он пришел один и, сверх того, сохранил предстоящее свидание в полной тайне даже от членов комитета.

— Я думаю, — проворчал Адальбер, — что некоторые члены означенного комитета знают об этом деле гораздо больше нас!

— Ты имеешь в виду Кроуфорда?

— Естественно. Твой вчерашний ужин кажется мне ловко разыгранной комедией, призванной убедить всех в его полной невиновности.

— Ты забываешь о недомогании Леоноры. Поверь мне, это не было театральной постановкой!— Возможно, случилось что-то непредвиденное, я даже уверен в этом, иначе леди Мендл не имела бы возможности обследовать ванную комнату. В любом случае история становится все более запутанной…

В четверть девятого Альдо, в смокинге и с сигаретой в руке, вышел из гостиницы, где в самом разгаре шла подготовка к ужину, и неторопливым шагом человека, вышедшего подышать свежим воздухом, прежде чем отправиться на очередную вечеринку, проследовал к калитке, ведущей в парк. Бесшумно притворив ее за собой, он скрылся в тени деревьев, чтобы подойти к Трианонам незаметно. Следуя полученным инструкциям, он сказал тетушке Амели и Мари-Анжелин, что собирается поужинать вдвоем с леди Мендл. Те ничего не заподозрили и согласились отпустить его тем более охотно, что Адальбер остался с ними.

В этой одинокой прогулке по пустынному парку, таинственному очарованию которого нисколько не мешали голубоватые вечерние тени, была своя прелесть. Альдо так любил погружаться в прошлое, что его даже обрадовало, хотя и несколько удивило, требование прийти без сопровождения. Сам он полагал, что присутствие еще двух-трех членов комитета было бы вполне уместным при передаче драгоценностей комиссару Лемерсье. Другой причины для вызова и быть не могло. Но он никого не встретил, пока не подошел к маленькому замку. Ни одного сторожа или полицейского. И только у входа он заметил человека, который терпеливо ожидал кого-то за рулем черной машины.

Второй расхаживал по коридору замка, освещенному плафоном из позолоченной бронзы. Увидев Альдо, он тут же спросил:

— Вы месье Морозини?

Вместо ответа Альдо предъявил свой пропуск.

— Поднимайтесь! Вас ждут в будуаре.

И Альдо направился к мраморной лестнице. Наверху он с каким-то странным волнением прошел через едва подсвеченные гостиные, в которых все напоминало о королеве, а манекены в платьях и их тени создавали ощущение какой-то нереальной жизни. Инстинктивно он умерил звук своих шагов, быть может, в надежде что-то расслышать. Разве не говорил ему Кроуфорд, что в Трианоне появляются призраки? Альдо вполне был готов присоединиться к его мнению.

Как и значилось в полученных им инструкциях, он нашел Лемерсье у витрины, теперь наполовину пустой. Зеркала, которые Мария-Антуанетта велела поставить, чтобы сделать непроницаемой для взглядов посторонних свою любимую комнату, были сдвинуты, и в них многократно отражались фигуры обоих мужчин на фоне старинной мебели.

— Вы точны!

— Для меня это вполне естественно. Где все остальные?

— Какие еще остальные?

— Другие члены комитета: Кроуфорд, Мальдан, Вернуа. Они должны присутствовать при передаче драгоценностей в ваши руки…— Драгоценности уже у меня, — ответил комиссар, показывая на сафьяновый портфель, стоящий на столике с вогнутыми ножками. — Извольте проверить!

Альдо, не удостоив комиссара ответом, щелкнул замочком и вынул два знакомых ему потертых футляра синей кожи, с монограммой королевы, и третий, гораздо более новый, который он открыл с раздраженным возгласом:

— Что это означает? Ожерелье графини Хантингдон лежало в витрине рядом с нашими украшениями, но о нем речи не было.

— Напротив. Я вам не говорил, но похититель прислал еще одно письмо, в котором потребовал, чтобы это ожерелье мы присоединили к первым двум.

— И у вас есть согласие владельца?

— Гм… нет! Я попытался позвонить графине, но она уехала к своей дочери в Индию до конца года.

— Надо было попросить ее адрес, телеграфировать ей! Возможно, Индия для вас и находится на краю света, но англичане все-таки установили там современные средства связи…

— Я так и поступил, но ответа не последовало. Я даже в посольство обратился. Безрезультатно! А время играет против нас: мне нужно было принять решение до того, как истечет срок ультиматума. Естественно, мы приложим максимальные усилия, чтобы как можно быстрее схватить этого демона и вернуть драгоценности, но пока вам придется отдать все три футляра…

— Мне? При чем тут я? Вы получили разрешение использовать для выкупа драгоценности — мои и моего тестя. Вам не кажется, что этого достаточно?

— Я сам так думал… пока не получил последние инструкции: вы и только вы один должны произвести эту операцию — драгоценности в обмен на мадемуазель Отье. У Сент-Антуанских ворот вас ждет машина… Я очень огорчен, но другого выхода у нас нет.

— Огорчены? По вашему поведению этого не скажешь. С сегодняшнего утра у вас было достаточно времени, чтобы предупредить меня…

Терпение Лемерсье иссякло еще и потому, что он прекрасно сознавал, какую скверную роль его заставили играть.

— В том-то и дело, что нет! — завопил он. — О том, что именно вам надлежит передать драгоценности, мне сообщили только час назад. До этого момента речь шла исключительно о том, что вы должны дать мне разрешение забрать эти чертовы украшения!

— Если бы здесь были только мои камни, я бы не возражал, но передавать жемчужное ожерелье графини Хантингдон я отказываюсь!

— Тогда вам не отдадут мадемуазель Отье. Шантажист категоричен: или все, или ничего! Выбор за вами!

— Что-то здесь не сходится. Раз мы так бессильны, почему у нас не потребовали также диадему леди Крейвен и ожерелье герцогини Сазерленд?

— Я прочитал в каталоге, что Мария-Антуанетта никогда не носила эти украшения, потому что некоторые их камни изначально находились в пресловутом ожерелье, украденном графиней де Ламот. Должно быть, это связано с какими-то сентиментальными соображениями королевы. Он был прав, сомневаться не приходилось, и Морозини, взбешенный тем, что его разбили на собственной территории, пришел в еще большее раздражение. Кроме того, он знал, что споры ни к чему не приведут: теперь от него одного зависит жизнь мадемуазель Отье. Чертовски неприятная ситуация…

Закрыв футляры, Альдо вновь положил их в сафьяновый портфель.

— Хорошо! — спокойно сказал он. — Вы победили! Если я не вернусь, надеюсь, вам удастся оправдаться перед моей семьей… А также перед Скотланд-Ярдом! Не хотелось бы мне быть на вашем месте!

— Подумать только, какой драматизм! Сразу видно, что вы итальянец! Вы совершенно ничем не рискуете! Вам нужно только передать портфель и забрать девушку. Это мог бы сделать первый встречный дурачок…

— Почему же вы сами этого не делаете? И я не итальянец, зарубите это себе на носу!

— Да? А где находится Венеция? Неужели в России?

— В Венето[92]! В этом вся разница. Мы по-прежнему Светлейшая Республика Венеция и не желаем иметь ничего общего с фашистской Италией! Если вы это усвоили, объясните мне наконец, что я должен делать…

— Взять портфель и отправиться к Сент-Антуанским воротам. Я буду сопровождать вас.

— Какая честь для меня! Вы слишком великодушны!

Мужчины спустились по лестнице и сели в машину, которая тут же рванулась с места. Ехать было недалеко — всего пятьсот метров. У Сент-Антуанских ворот к ним подошел сторож и, Прежде чем открыть перед ними решетку, вручил комиссару ключи зажигания от другого автомобиля.

— «Ситроен» стоит слева, под деревьями, — сказал он.

— Кто передал вам ключи?

— Мужчина, одетый как мотоциклист: большие очки, кожаные куртка и штаны, каска, перчатки. Он сказал, что все необходимое находится внутри, и тут же ушел. Через пару секунд я услышал, как он заводит свой мотоцикл, который затем направился в сторону города.

— Очень хорошо. Открывайте! Потом можете идти спать. На сегодня все закончено!

Как и было сказано, под деревьями стояла самая обыкновенная машина серого цвета, с погашенными фарами, развернутая в направлении Сен-Жермен-ан-Лэ. На водительском сиденье лежали электрический фонарик и свернутая дорожная карта… На ней были поставлены два красных крестика. Поверх стрелки, указывающей на первый из них, было написано: «Вы находитесь здесь», вторая была направлена на перекресток между Роканкуром и Байи. Лемерсье с ухмылкой переписал все данные в блокнот.

— Как мило, что он так точен!— Размечтались! Я был бы очень удивлен, если мой путь завершился бы здесь, так и не начавшись, — отозвался Альдо, пожав плечами. — Не сомневайтесь, что он принял все меры предосторожности!

— А вы не принимайте меня за умалишенного! Я вижу это по вашему лицу! Берите портфель и поезжайте!

Альдо сел за руль, поставив портфель рядом с собой, включил фары и тронул машину с места под напутственный возглас «Удачи!», который показался ему не слишком искренним… В любом случае он уже не нуждался в подбадривании. Стоило ему ввязаться в эту авантюру, как старый демон приключений овладел им и стал нашептывать, что его роль не ограничится передачей драгоценностей, как слишком поспешно заключил полицейский» не отличавшийся большим воображением…

Эта вылазка напомнила ему другую, которая случилась несколько лет назад совсем недалеко отсюда. Он вновь увидел, как сидит за рулем великолепного «Роллс-Ройса», принадлежавшего Эрику Фэррелсу, и везет с собой знаменитый сапфир — в качестве выкупа за женщину, которую он тогда любил. Странная это была заложница, а закончилось все еще более странным образом[93]! На сей раз он был спокоен, хотя он признавался самому себе, что небезразличен к красоте Каролин. Но в драме, которая разыгрывалась сегодня вечером, не ощущалось прежней остроты. В сущности, этим он был обязан Полине: это из-за нее угас, не родившись, один из тех огненных порывов страсти, от которых его не вполне исцелила Лиза и за что он, сохраняя неизменными чувства к жене, все же постоянно корил себя. Правда, в данном случае лекарство оказалось опаснее болезни. Воспоминание о ночи с Полиной продолжало жить в его душе… если он вообще когда-нибудь сумеет забыть эту ночь. Самое ужасное состояло в том, что он не испытывал никаких сожалений, кроме одного — что ему придется отказаться от Полины навсегда. Испытывал ли он угрызения совести? Очень и очень слабые!

Продолжая философствовать, Альдо вел машину вперед. На дороге в Сен-Жермен народа было немного, а когда он повернул к рощам, где находился отмеченный на карте перекресток, стало совсем безлюдно. Он увидел три небольших дома и заправку, которая, впрочем, была закрыта. Какой-то мужчина в рабочей одежде и каскетке вступил в желтый круг света от автомобильных фар. Лицо у него было наполовину закрыто темным платком, в руке блеснул пистолет. Сделав Альдо знак следовать за ним, он углубился в садовую аллею с деревянным барьером. В самом конце ее стоял сарай, куда Альдо было приказано въехать. Он поставил машину возле грузовичка с брезентовым кузовом. Задние двери автомобиля были открыты.

— Выходите! — приказал человек в каскетке. — Возьмите портфель и поднимайтесь! — добавил он, указав пистолетом на грузовичок.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Альдо забрался в кузов и сел на железный пол, загроможденный банками с краской и прочим малярным материалом.

— Я бы предпочел продолжать путь в легковой машине, — сказал он со вздохом. — Там гораздо удобнее.— Возможно, но из кузова вы не сможете ничего разглядеть. Располагайтесь где хотите и ведите себя спокойно!

Действительно, когда двери закрылись, стало совершенно темно. Альдо нащупал местечко между двумя банками, от которых мерзко пахло льняным маслом, и стал печально размышлять о том, что после этой поездки его смокинг придет в полную негодность. Опасение легкомысленное, но, по крайней мере, позволявшее не слишком задумываться о куда более неприятных перспективах. Дело принимало скверный оборот, хотя иного ожидать было трудно. На войне как на войне! Только простак мог бы так четко указать место обмена, поэтому использование других транспортных средств выглядело вполне логичным. Когда грузовичок тронулся, Альдо взмолился, чтобы путь не оказался слишком долгим. Дорога была проселочной, и на ухабах малярные принадлежности разлетались по всему кузову.

— Я выйду отсюда в лохмотьях и в синяках, не говоря уж о запахе краски! — проворчал он, когда на ноги ему свалилось несколько банок, видимо поставленных друг на друга.

Ему повезло, что тара оказалась полупустой, поэтому контакт с ней оказался не таким уж болезненным. «Надеюсь, они подберут мне что-нибудь другое, когда я повезу назад Каролин…»

К счастью, вскоре грузовичок выехал на асфальтированную магистраль, и толчков стало заметно меньше. Альдо воспользовался этим, чтобы устроиться в более надежном месте, как можно дальше от задних дверей.

Привалившись к стене кабины и подтянув колени к груди, он прижал драгоценный портфель к животу.

Грузовичок ехал какое-то время, показавшееся Альдо бесконечным. Наверняка больше часа прошло, прежде чем они свернули на другую дорогу — опять проселочную, если судить по бешеной скачке банок с краской. Наконец все стихло, и грузовичок остановился. Кто-то открыл задние двери и направил прямо в глаза Морозини свет мощного электрического фонарика.

— Выходите! — приказал чей-то грубый голос, которого он еще не слышал. — Но сначала передайте мне драгоценности!

Из пучка света вынырнула рука в кожаной перчатке. Альдо протянул портфель ручкой вперед, одновременно разминая ноги, затекшие от неудобной позы в этой колымаге.

— Вы не могли бы погасить фонарь? Вы меня просто ослепили!

— Почему бы и нет!

Фонарь погас, но Альдо не смог насладиться вернувшейся темнотой. Последовал удар каким-то тяжелым предметом по затылку, и в глазах у него все померкло: он провалился во мрак, но это не было мраком ночи…

Отправив Альдо в опасное путешествие, Лемерсье вернулся в свой кабинет и обнаружил у дверей группу ожидающих его посетителей: Адальбера, Кроуфорда, Оливье де Мальдана и генерала де Вернуа. По выражению их лиц было понятно, что обмена любезностями не последует. Верный хорошо известной тактике, комиссар атаковал первым:— Что означает ваше присутствие здесь? Вы теперь встречаетесь друг с другом у моей двери?

— Мы не договаривались об этом. Просто мы все пришли сюда одновременно, — объяснил Адальбер.

— И чего же вы хотите?

— Объяснений! — проворчал Кроуфорд. — Сегодня вечером истекает срок ультиматума, а вы вызвали только князя Морозини, хотя мы были вправе надеяться, что нас хотя бы проинформируют!

— Потому что вы члены комитета? Так вот, месье, я не сделал этого по одной-единственной причине: около восьми вечера мне был дан приказ по телефону, что только Морозини как собственник одного из украшений и доверенное лицо второго владельца должен явиться в Малый Трианон, чтобы получить их от меня и отправиться на встречу, назначенную бандитом-похитителем. И мне запретили предупреждать кого бы то ни было…

— Он будет производить обмен? — изумился Адальбер. — Один?

— А вы чего ожидали? Что похититель велит привести вас всех, в нательных рубашках и с веревками на шеях, как граждан Кале[94], чтобы вы передали ему драгоценности на подушечке? — рявкнул комиссар, с удовольствием позволив себе разъяриться. — Насколько мне известно, я вам не подчиняюсь! Позвольте мне делать свое дело так, как я его понимаю!

— Никто и не думает мешать вам, — сказал Мальдан примирительным тоном, — но вы должны понять, что мы беспокоимся… Каким образом должен произойти обмен?

Комиссару было трудно избежать ответа на этот вопрос. Он крайне неохотно дал необходимые пояснения, которые лишь усилили тревогу его гостей.

— Когда Морозини уехал? — спросил Кроуфорд.

— Он сел за руль машины в начале десятого.

— Значит, два часа назад, — заметил Адальбер, посмотрев на часы. — Остается узнать, как далеко ему пришлось ехать. Вы говорите, на карте был указан перекресток нескольких дорог?

— Я сразу послал туда инспектора Бона, но он ничего не обнаружил.

— Вы должны были ожидать этого. Вам следовало подумать, что встреча состоится в другом месте. Вы хотя бы записали номер «Ситроена»?

— За кого вы меня принимаете? — вспылил Лемерсье. — Я даже знаю, кому принадлежит машина, и вы будете смеяться…

— Вряд ли вам удастся рассмешить меня!

— Вашей председательнице, любезнейшей мадам де Ла Бегасьер! Вы довольны?

— Еще бы! — вздохнул расстроенный Мальдан. — Иначе говоря, нам остается только ждать…

— В таком случае окажите мне любезность и подождите где-нибудь в другом месте! Здесь вы мне мешаете! Я сообщу вам, как только появятся новости.

— Пойдемте ко мне! — предложил Мальдан. — Я живу совсем рядом и, поскольку сегодня ночью все равно никто не сможет спать, предлагаю сыграть в бридж. Нас как раз четверо, и мы хоть немного отвлечемся…

Адальбер сделал гримасу, выражающую сомнение, но возражать не стал: все равно это было лучше, чем бесцельно кружить по своей спальне. Оставалось только надеяться, что в самом скором времени партия будет прервана. И он последовал за остальными, задержавшись лишь для того, чтобы связаться по телефону с гостиницей «Трианон-Палас». В оставленном для мадемуазель дю План-Крепен послании он просил ее позвонить к Мальданам, чтобы узнать последние новости, которыми она может поделиться с маркизой де Соммьер, но только в гомеопатических дозах: если ночь окажется слишком долгой, старую даму не следует волновать — разве что в случае крайней необходимости.

Позднее Адальбер вспоминал эту партию в бридж как сущий кошмар. Никогда он не играл так плохо, хотя в обычное время был довольно сильным игроком. Он проигрывал все, что ставил, и просил прощения у своих меняющихся партнеров. Хуже всего пришлось Кроуфорду: каждый раз, когда Адальбер видел перед собой шотландца, ему хотелось спросить, каким образом одна из знаменитых «слез» Марии-Антуанетты попала в коробочку с надписью «яд» из аптечного шкафчика Леоноры. Он не делал этого только исходя из соображения, что Кроуфорд, возможно, знает об этом не больше его самого, но искушение было слишком велико. По мере того как ползли стрелки на элегантных напольных часах — память о дворце, где расцвели многообразные таланты Пьера Карона де Бомарше[95], — росла его нервозность, неотделимая от тревоги. В конце концов он не выдержал и, бросив карты, начал в волнении расхаживать по комнате.

— Прошу вас извинить меня! — сказал он, закурив сигарету и выдохнув дым вместе со словами. — Вы наверняка заметили, что сегодня ночью я ни на что не гожусь!

— Вы хотите сказать, сегодня утром! — заметил Оливье де Мальдан, подойдя к окну и раздвинув портьеры на окне, за которым занимался самый лучистый из всех рассветов. — Пять часов, господа. Что до вашей игры, дорогой друг, она была не такой плохой, как вам кажется, и по очень простой причине — все мы играли хуже некуда… Расчетов производить не будем, поскольку я вовсе не уверен, был ли это бридж или черт знает что. Ах, Клотильд, вы всегда обо всем подумаете! — обратился он к жене, вошедшей в этот момент в сопровождении слуги, который нес поднос с плотным завтраком. — Даже о том, что нам нужно подкрепиться. Как же вам удалось так рано встать?

— Потому что я и не ложилась, — ответила она и накрыла стол для бриджа белой скатертью. — Пора вам добавить что-нибудь более существенное к содержимому этих сосудов, — добавила она, имея в виду стоящий на консоли старинный бар и две опустевшие за несколько часов бутылки. — Я хотела подать вам луковый суп, но это блюдо как-то не подходит к столь напряженному моменту. Так что же, кофе с молоком или шоколад? Выбирайте сами! А я вас оставляю!

Все, что она им предложила, выглядело так аппетитно, что они вновь расселись за столом. Адальбер был особенно ей признателен. Он чувствовал себя как напуганный ребенок, которого взяла за руку добрая фея, чтобы одарить его дружбой и поддержкой. Какое-то время они ели в тишине, опустошая корзинки с круассанами, молочным печеньем, булочками и сконами[96]. Последние — явно в честь шотландца!

Наконец генерал, отставив пустую чашку и промокнув усы платком, сказал:

— Вы не находите, что для обмена все это длится слишком долго? Я начинаю бояться худшего, гром и молния!

— Я начал этого бояться уже давно! И этот чертов комиссар не звонит! Я готов вновь пойти к нему!

— Ничего это не даст, вы только еще раз убедитесь в том, какой у него скверный характер! — сказал Кроуфорд, поморщившись от боли, потому что у него заболела хромая нога. — Делайте что хотите, а я возвращаюсь домой! Вы расскажете мне, чем закончится эта история!

Он встал и потянулся за своей тростью, но Адальбер вскочил одновременно с ним и преградил ему дорогу.

— Мне кажется, вы знаете об этой истории несколько больше, чем мы все. Быть может, вам известно и чем она закончится?

— Мне? Какая муха вас укусила? Объясните, каким небесным озарением я будто бы знаю обо всем этом больше, чем вы?

— Небесам здесь делать нечего. Лучше объясните нам, как…

Его прервали яростные звонки во входную дверь. Через мгновение перед ними возник побелевший от злости комиссар Лемерсье, глаза его гневно сверкали. Ни с кем не поздоровавшись, он пошел прямо на Видаль-Пеликорна.

— У меня и раньше были основания подозревать вас, — прорычал он, — а теперь извольте сказать мне, куда скрылся ваш блистательный друг?

— Вы совсем рехнулись? Что на вас нашло? Ведь это вы послали его на встречу с шантажистом — возможно, и на гибель — и не соизволили даже сообщить нам об этом!

— С меня довольно вашего вранья, приятель! Не разыгрывайте оскорбленную добродетель. Если вы не ответите на мой вопрос… и немедленно, я заставлю вас заговорить!

— Каким образом? Пытая испанским сапогом, водой или раскаленным железом? Бездарь! Если с Морозини что-нибудь случится…

Не помня себя от ярости, он занес кулак над комиссаром. Оливье де Мальдан, стремительно бросившись вперед, встал между обоими и удержал Адальбера.

— Нет! Прошу вас, успокойтесь, друг мой! Вы потом будете сожалеть! А вы, комиссар, извольте объясниться. Если вы случайно забыли, напоминаю вам, что вы в моем доме.

— Объясниться? — презрительно фыркнул полицейский. — Пожалуйста, если вам так хочется! Ваш ироничный приятель так и не явился на встречу! Похититель по-прежнему ждет его.

— Что вы говорите?

— Чистую правду! Князь Морозини, этот знатный вельможа и образчик всех добродетелей, преспокойно смылся с доверенными ему драгоценностями! На той самой машине, в которую я лично его посадил! Что вы на это скажете? Ха-ха-ха!

Адальбер, вновь потеряв голову, схватил его за горло.

— Скажу, что таких безумцев земля еще не носила! Вы понимаете, что Морозини или погиб, или захвачен бандой убийц, а вы, болван из болванов, явились сюда, чтобы обвинять его в воровстве! Ненасытный бандит нашел способ потребовать дополнительный выкуп! Сейчас вы у меня получите…

На этот раз потребовались совместные усилия Мальдана и генерала, которые едва оторвали Адальбера от его полупридушенной и оттого еще более разъяренной жертвы… С некоторым трудом удалось восстановить подобие спокойствия, хотя оба противника, очевидно, желали иного: один — немедленной и скорой расправы с полицейским, второй — заключения своего врага в какой-нибудь подземный застенок и неминуемого суда над ним. Но когда каждого из них водворили в кресло под охраной двух стражей, пришлось вернуться к дипломатическим методам. Переговоры взялся вести Оливье де Мальдан:

— Я всегда полагал, господа, что откровенный и искренний обмен мнениями приносит больше пользы, чем кулачные бои. Возможно, я не прав, но меня уже не переделаешь, и мне никогда не удастся забыть то, что чему меня научили и на улице Сен-Гийом[97], и на набережной Орсэ…

— Покороче не можете? — рыкнул Лемерсье. — У меня много работы!

— У нас тоже! Итак, я буду краток! Каким образом вы собираетесь внушить нам, комиссар, что князь Морозини сбежал с украшениями, из которых одно принадлежит ему самому, а второе — его семье…

— Это не одно и то же. Я навел справки: коллекция Кледермана принадлежит к числу крупнейших в Европе, и ничто не доказывает, что ваш Морозини сумеет заполучить ее!

— Наследницей является дочь! — проскрежетал Адальбер. — А кто говорит дочь, тот…

— … предполагает, что она может и развестись! Кроме того, есть еще великолепное ожерелье, которое так любила и так часто носила королева, а этим украшением нельзя завладеть иным способом, кроме как…

— Украсть его? — заорал Адальбер, в плечи которого тут же вцепились Кроуфорд и Вернуа. — Вы что, хотите пригвоздить меня к этому креслу до самой смерти? Клянусь вам, этот бездарный тупица не ускользнет от меня, и я все равно задам ему хорошую трепку, будь он хоть трижды полицейский!

— Открытые угрозы должностному лицу при исполнении служебных обязанностей? — осклабился Лемерсье. — Вы только усугубляете свое положение!

— Если бы знали, как мне на это наплевать! Вместо того, чтобы так наивно доверяться словам мошенника, который нашел еще один способ прикарманить побольше драгоценностей, вы бы лучше спросили себя, что могло случиться с Морозини. А с ним, очевидно, что-то случилось, готов спорить на что угодно!

— Как это правдоподобно!

— Гораздо более правдоподобно, чем воображать, будто он мчится неведомо куда, оставив несчастную девушку в лапах похитителя-садиста, который непременно отыграется на ней! Если вы способны хоть на мгновение поверить, что он совершил подобную гнусность, значит, вы оскорбляете его, а я никогда этого не допущу!

— Когда я докажу, что прав, вам придется это допустить!

— Чем искать несуществующие доказательства, было бы полезнее начать розыски Морозини. Но если вы найдете только труп, вам от меня никогда не отделаться! Впрочем, я сам тотчас займусь поисками.

И Адальбер, вскочив на ноги так быстро, что его не успели удержать, ринулся к выходу. Не попрощавшись, он выбежал из дома и устремился к гостинице, где быстро привел себя в порядок, предупредил Мари-Анжелин о том, что происходит, но отказался входить в детали, полетел вниз по лестнице, ворвался в гараж, прыгнул в машину и на бешеной скорости помчался в Париж.

Через сорок пять минут он поставил машину перед домом номер 36 на набережной Орфевр и через переговорное устройство попросил разрешения встретиться с дивизионным комиссаром Ланглуа…

Несмотря на все свое нетерпение, он готовился к объяснениям, к просьбе подождать. Но его сразу провели в кабинет, очень похожий на тот, что ему уже доводилось видеть: повысившись в звании, Ланглуа опустился двумя этажами ниже, но новый офис, более просторный и лучше обставленный, чем предыдущий, был почти так же завален бумагами и папками.

Когда Адальбер вошел, полицейского там не было, и он на мгновение усомнился, туда ли попал, но три детали его успокоили: яркий ковер на паркете (на сей раз навощенном!), фотография комиссара Ланжевена, которого Ланглуа бесконечно почитал, и вазочка с васильками и ромашками на краю внушительного министерского стола, очень удобного для работы, но лишенного и тени изящества. Не прошло и двух минут, как в кабинет буквально влетел его хозяин. Как всегда, безупречно одетый — костюм в серую клетку, галстук в тон и бутоньерка с васильком, — но явно обеспокоенный Ланглуа протянул посетителю ухоженную руку и предложил кресло.

— Вы приехали из Версаля, и у вас дурные новости, — сразу объявил он.

— Это еще слабо сказано: Морозини исчез, а ваш Лемерсье обвиняет его в краже, а потом, наверное, повесит на него убийство. Тот еще субчик!

— Прежде всего успокойтесь! Вы еще не остыли. И заметьте, кстати, что Лемерсье вовсе не «мой». Расскажите мне обо всем максимально кратко и точно!

— Попытаюсь… Вам ведь известно о первом убийстве? Помнится, мы с вами встретились у мадам де Соммьер…

— И о других убийствах тоже. Поймите, дела там приняли такой серьезный оборот, что Париж не может оставить это без внимания.

— Уже хорошо! Так с чего же мне начать?

— С похищения мадемуазель Отье…

— Понятно. А историю с маркизом дез Обье вы знаете?

Ланглуа нахмурился и покачал головой. И Адальбер начал рассказывать: о печальном происшествии с маркизом, о своем ночном визите к профессору Понан-Сен-Жермену, о найденной странице из дневника Леонара, о вечере у Кроуфордов и обо всем, что за этим последовало. Наконец, о предполагаемой встрече Альдо с похитителями и драматических последствиях его исчезновения. И завершил свою речь признанием:

— Клянусь вам, я сдержу слово. Если Морозини не найдут живым, Лемерсье будет расплачиваться всю жизнь, пусть даже мне придется сесть за это в тюрьму.

— Сомневаюсь, что это вам принесет утешение. А вот я буду искренне огорчен. Самое неприятное состоит в том, что официально я не имею права вмешиваться в дела версальской полиции…

— В таком случае как же вы получаете информацию?

Тонкие губы полицейского тронула легкая улыбка.

— С самого начала этой проклятой выставки я принял определенные меры — в Версале у меня есть свои «глаза» и «уши». К несчастью, их законный обладатель не обладает даром быть вездесущим, и ваш рассказ очень многое для меня прояснил. Вы не говорили Лемерсье о листке бумаги, найденном в доме мадемуазель Отье, и об открытии леди Мендл?

— Чтобы он арестовал нас обоих? Меня — за ночное вторжение в чужой дом, а ее — за незаконный обыск? Я еще не сошел с ума!

Ланглуа искренне рассмеялся.

— Несмотря на риск… вполне обоснованный риск, вы все же должны были рассказать ему. Повторю вам то, что уже говорил в присутствии маркизы де Соммьер: это превосходный полицейский, хотя характер у него отвратительный и к некоторым людям он проникается просто маниакальной неприязнью!

— И вы хотите, чтобы я откровенно поговорил с ним после всего, что произошло?

— Нет, теперь уже поздно! Возвращайтесь в Версаль и постарайтесь отыскать следы Морозини. Со своей стороны, я сделаю все возможное, чтобы как-то урезонить Лемерсье. Сегодня днем я отправлюсь в Версаль. Дело приняло такой размах, что Парижу теперь вполне позволительно проявить повышенный интерес к нему. Но я не скажу, что встречался с вами.

Обменявшись рукопожатием, мужчины расстались. Адальбер снова сел в машину и поехал к себе, на улицу Жоффруа, чтобы поболтать немного с Теобальдом, своим изумительным слугой — мастером на все руки.

Тот как раз готовил соте из ягненка — с привычным старанием, хотя и меланхолично: грустно стряпать для себя одного! Но Теобальд даже в самые горестные моменты своей жизни не был не способен заменить настоящий обед сэндвичем и листочком салата. Приход хозяина его обрадовал и явно взбодрил.

— Ах, неужели вы наконец-то вернулись домой, месье?

— Обойдемся без ложных надежд, Теобальд, я заглянул сюда лишь на минуту: взять почту и узнать, что нового, — заявил Адальбер, но тут же принюхался, как собака, берущая след. — Чертовски вкусно пахнет! Ты что, ждешь гостей?

— Нет… разве что вы окажете мне честь… и бесконечное удовольствие, месье, пообедав вместе со мной. Я могу добавить омлет с грибами, салат и сваренный вчера персиковый компот с корицей.

— О да, вне всякого сомнения! Ты знаешь, что я скучаю по дому? И по тебе тоже, но пока я не могу уехать из Версаля: дела там идут все хуже и хуже. Что до кухни, она в гостинице превосходная, но начинает утомлять…

— Тогда я сейчас накрою на стол! О, какое счастье!

— Бог с ней, со столовой! Мы пообедаем на кухне, вместе. Мне столько надо тебе рассказать…

Прекрасный обед, вкупе с обещанием Ланглуа и бутылкой любимого бордо, стал для Адальбера подлинным отдохновением. Никогда еще собственная квартира не казалась ему такой привлекательной. Если бы не ужасная история с исчезновением Альдо, с каким блаженством он бы сменил лакированные туфли на домашние тапочки, сел бы в свое любимое старое кожаное кресло за письменным столом и нежно склонился бы над недавней находкой из царской гробницы в Верхнем Египте, который любил больше всего на свете!

Он уже стал подумывать, не перевезти ли ему свою картотеку в «Трианон-Палас», чтобы поработать с ней в редкие минуты отдыха, но тут в прихожей зазвонил телефон. Теобальд пошел снять трубку и почти сразу вернулся.

— Это миссис Белмонт, — возвестил он. — Что ей сказать?

— Ничего. Дай мне трубку!

Положительно, этот день был помечен белым камешком удачи, ведь ему позвонила Полина! Молодая женщина была встревожена. Полагая, что маркиза де Соммьер вернулась в Париж, она решила отвезти на улицу Альфреда де Виньи визитную карточку, но ей сообщили, что мадам все еще пребывает в Версале. Полина интересовалась: уж не заболела ли мадам?

— Нет. Только сильно беспокоится, как и все мы. Морозини исчез!

— Что вы говорите? Но это… это ужасно! Адальбер рассказал ей о случившемся, стараясь не слишком драматизировать ситуацию и заверив, что этим делом лично займется большой полицейский чин, что совсем не успокоило Полину. После небольшой паузы она спросила, есть ли еще возможность остановиться в «Трианон-Палас».

— Я очень привязалась к маркизе, и мне хотелось бы находиться рядом с ней в такие тяжелые дни!

— Надо просто позвонить в гостиницу! Я сам это сделаю, а потом перезвоню вам.

Через несколько минут он получил ответ: если миссис Белмонт удовлетворится одноместным номером, администрация будет счастлива принять ее.

— Прекрасно! — сказала Полина. — Я оставлю свою камеристку здесь. Вы ведь едете в Версаль? Не могли бы вы взять меня с собой?

— С радостью! Я заеду за вами через полчаса.

Он и в самом деле был так рад, что забыл спросить у своей спутницы, какой багаж она намеревается взять. И когда маленький «Амилькар» остановился у входа в «Ритц» на улице Камбон, носильщик, уже вынесший дорожный сундук и два чемодана, едва не заплакал.

— Мы это никогда сюда не уложим, — сказал он. — Если только не используем водительское и пассажирское сиденья, но тогда я не понимаю, как эта штуковина поедет…

— Но я же взяла лишь самое необходимое, — простонала Полина, которая, видимо, думала, что знаменитый египтолог может ездить только на автомобилях класса «Роллс-Ройс», «Бентли» или «Испано-Сюиза»…

— Нет причин для расстройства! — пресек ее сетования слегка задетый Адальбер. — Вызовем такси и на нем отправим ваш багаж в Версаль.

Итак, решение было найдено, и Полина вскоре забыла об этой неувязке, радуясь тому, что чудным июньским днем проносится по Елисейским Полям в машине с открытым верхом. Даже шумные выхлопы автомобиля показались ей забавными…

Они миновали Булонский лес и мост Сен-Клу, потом начался крутой подъем, и «Амилькар» с пыхтением благополучно преодолел его. Все шло как нельзя лучше, но на выезде из Виль-д'Авре они увидели, что дорогу загораживают грузовик и большая черная машина, которые врезались друг в друга. Около них стояли жандармы и двое полицейских, чуть поодаль толпились зеваки…

— Авария! — сказал Адальбер. — Нам нужно поискать другой путь…

В этот момент появилась машина «Скорой помощи» и встала прямо за ними — дорога была слишком узкой. Водитель жестом велел им съехать на обочину и больше никуда не двигаться.

— Черт возьми! — сказал Адальбер. — Должно быть, дело серьезное! Я пойду посмотрю…

Вернулся он через минуту с очень расстроенным видом, и Полина, естественно, встревожилась.

— Если вы не возражаете, — сказал он, — мы последуем за машиной «Скорой помощи» в больницу I

Сен-Клу!

— Вы знаете пострадавших?

— Пострадал только один человек, но это дивизионный комиссар Ланглуа. Он ехал в Версаль, чтобы заняться делом об исчезновении Альдо…

— Он тяжело ранен?

— Именно это я и хочу выяснить…

Глава 12 ХУЖЕ НЕКУДА

Ланглуа с переломом тазовых костей находился в руках хирургов, когда Адальбер с Полиной вышли из здания больницы, испытывая громадное облегчение от того, что жизни комиссара теперь ничто не угрожает. Впрочем, Адальбер все равно был мрачен. Пройдет несколько недель, прежде чем парижский полицейский сможет вернуться к активной деятельности. Тем временем его версальский коллега успеет натворить столько глупостей, что Альдо навеки исчезнет с лица земли.

В Версале Адальбер решил хоть что-то выяснить у Лемерсье. Он высадил свою пассажирку у гостиницы «Трианон-Палас» и направился к полицейскому управлению. Увидев, что полицейский отдает распоряжения инспекторам, Видаль-Пеликорн ощутил новый прилив гнева и сразу бросился в атаку.

— Я принес вам новость, которая вас, несомненно, обрадует. Дивизионный комиссар Ланглуа попал в аварию, проезжая через Виль-д'Авре…

— А почему эта новость должна меня обрадовать? — осведомился Лемерсье, устремив на Адальбера холодный взгляд своих гранитных глаз.

— Потому что дивизионный комиссар направлялся именно к вам. Он хотел объяснить, что вы бесконечно ошибаетесь, принимая Морозини за мошенника! И вдобавок играете его жизнью!

Задержав взгляд на Адальбере, Лемерсье бросил:

— Уже пятеро! Следуйте за мной!

В три шага он достиг двери своего кабинете и широко распахнул ее, так что взору Адальбера предстали маркиза де Соммьер, Мари-Анжелин, Квентин Кроуфорд и Оливье де Мальдан, сидевшие в креслах перед письменным столом.

— Вот! Как видите, мне не хватало только вас! Входите же! Чем больше безумцев, тем смешнее!

— Речь идет о жизни моего племянника, месье, и я пришла сюда не для того, чтобы смеяться!

— Мне тоже не до смеха! Я обязан относиться к вам с уважением, дамы и господа, но вы путаетесь у меня под ногами и, главное, отнимаете драгоценное время. Поэтому прошу вас, оставьте меня в покое дайте мне возможность работать! Благодарю вас за визит!

Ответом на дерзкую отповедь комиссара стали возмущенные возгласы, но Адальбер этим не ограничился.

— Минуточку! Я хотел бы предоставить вам дополнительную информацию. Вы хоть знаете, что маркиз дез Обье был убит? Его племянница не желает подавать жалобу, потому что спешит получить наследство, но факт остается фактом: его убили.

— С чего вы взяли?

— Над его лестницей была натянута тонкая веревка. Опросите санитаров из больницы: один из них упал, наткнувшись на нее, и удовольствия большого не получил!

— И с какой целью это было сделано?

— С целью помешать его разоблачениям. Он пригласил присутствующую здесь маркизу де Соммьер на чашку чая и хотел убедить ее в том, чтобы она не позволяла мадемуазель дю План-Крепен встречаться с бандой профессора Понан-Сен-Жермена, которую считал опасной…

— Он бредил. Эти славные, большей частью пожилые люди встречаются либо во дворце, либо в парке, чтобы прославлять Марию-Антуанетту. Им нравится разыгрывать из себя заговорщиков.

— Вы ошибаетесь, там не только старцы! Надлежащий порядок поддерживают весьма мускулистые юноши. Спросите мадемуазель дю План-Крепен, она об этом кое-что знает! И это еще не все… Я хочу в вашем присутствии задать один вопрос лорду Кроуфорду!

— Мне? Разве мое поведение вызывает какие-то вопросы?

— Это мы сейчас увидим! На празднество в Деревушке и на ужин к леди Мендл ваша супруга пришла в изумительном алмазном ожерелье и не стала скрывать, что эта драгоценность когда-то принадлежала королеве.

— В самом деле, но…

— Вы располагаете только этим украшением королевы?

— Не понимаю, почему вы задаете мне этот вопрос, но я отвечу вам «да». По крайней мере, в настоящее время…

— Это означает, что у вас было еще одно. Какое именно?

Одутловатое лицо шотландца внезапно омрачилось.

— Одна из двух знаменитых алмазных «слез»…

— Вот как!

— У меня украли это украшение примерно год назад в Шотландии, из моего фамильного замка, расположенного рядом с Инверэри[98]. Вместе с ним пропала и миниатюра, вырезанная на слоновой кости, с изображением королевы в бальном платье, с двумя сережками. Она была мне бесконечно дорога! — добавил Кроуфорд дрогнувшим голосом.

Адальбер ничуть не растрогался.

— Резонно предположить, что это вы распорядились сделать копию «слезы», чтобы представить ее на выставке от имени мадемуазель Отье…

— Я? Таким образом вы дойдете и до обвинения меня в убийстве этих несчастных людей! Это оскорбление, месье, и я никому не позволю…

— Хотите драться на дуэли? Вам не кажется, что крови уже пролито достаточно? Тем более что вы, наверное, не знаете: «слеза» и другое украшение — корсажный бант из бриллиантов и изумрудов…

Шотландец широко раскрыл глаза.

— Я никогда не покупал такой вещи! И никогда не видел! Это бант королевы?

— Да, судя по всему, вы действительно не знаете… Могу утверждать, что эти драгоценности находятся в вашем доме!

— Ложь! Я знаю все свои драгоценности! Что вы мелете, черт возьми?

— Всем успокоиться! — сухо приказал Лемерсье. — Вы можете подтвердить ваше обвинение? — обратился он к Адальберу.

— Готов подтвердить хоть трижды!

— Сущее безумие! — завопил шотландец вне себя от гнева.

— Я сказал: спокойствие! Нам очень легко выяснить, кто говорит правду, а кто лжет. С вашего разрешения, лорд Кроуфорд, мы прямо сейчас отправимся к вам. С господином Видаль-Пеликорном, разумеется, который должен подтвердить свои слова. Дамы и господа, прошу извинить меня, но времени для вас у меня больше нет. Как вы сами убедились, мне надо заняться более срочными делами!

Оливье де Мальдан, который привез обеих дам, проводил их к своему автомобилю, а Лемерсье, Кроуфорд и Адальбер разместились в полицейской машине. Шофер шотландца последовал за ними на «Роллс-Ройсе»…

Войдя в дом, Кроуфорд попросил разрешения предупредить жену, но дворецкий ответил, что «миледи» уехала в Париж на своем «маленьком автомобильчике», который любит водить сама.

— Это даже хорошо, — сказал Адальбер, — потому что сокровище находится в спальне леди Леоноры.

— У моей жены? Это просто безумие! — воскликнул Кроуфорд, едва сдерживая негодование.

— Сейчас мы все узнаем, — сказал комиссар. — Вы не покажете нам, куда Идти?

Открыв дверь в спальню Леоноры, Адальбер испытал некоторую неловкость, ведь это выглядело как вторжение в интимные покои красивой женщины, но отступать было уже нельзя: слишком многое было поставлено на карту. И главное — жизнь Альдо! Показав на ванную комнату, облицованную розовым мрамором, он сразу увидел там аптечный шкафчик, но предоставил комиссару Лемерсье удовольствие лично произвести обыск. Все было сделано быстро.

Несколько секунд — и в коробочке с надписью «яд» засверкали драгоценные камни. У супруга Леоноры подкосились ноги, и он рухнул на табурет. Адальбер вынужден был признать, что это не притворство. Шотландец побелел как полотно.

— Я… я не понимаю, зачем она это сделала. Я никогда ей ни в чем не отказывал. Я даже говорил, что когда-нибудь отдам ей «слезу»… Откуда это у нее?

— Неважно, — сказал Лемерсье, — эта вещь принадлежит вам, и я не имею права конфисковать ее. А как быть вот с этим? — добавил он, показав на корсажный бант.

Кроуфорд положил его на раскрытую ладонь и, не удержавшись, нежно погладил.

— Какая прелесть! Этот бант действительно украшал корсаж Марии-Антуанетты, но мне он никогда не принадлежал, и я не знаю, как он здесь оказался!

— Вот тут нам бы и пригодился Морозини! — вздохнул Адальбер. — Нет в мире ни одной королевской драгоценности, истории которой он бы не знал! Впрочем, сейчас речь идет о беглом жулике! — с горечью добавил он.

— Поговорим об этом позже! — проворчал комиссар.

— Когда найдут тело? Однажды он уже чуть не погиб, кстати, совсем недалеко отсюда…

— Довольно! Повторяю вам, дайте мне работать в соответствии с моими планами! Что до вас, лорд Кроуфорд, вы можете подать жалобу…

— Нет. Я согласен с месье Видаль-Пеликорном и предпочитаю сам улаживать свои дела.

— В таком случае возвращаю вам это! — сказал Лемерсье, закрыв коробочку и передав ее шотландцу. — Одно из этих украшений принадлежит вам, а насчет второго — пока никто не предъявлял иск… Но… окажите мне любезность: ведите себя так, будто ничего не произошло. Мне важно, чтобы леди Леонора не знала о нашем визите. Хотя бы некоторое время.

Кроуфорд несколько раз кивнул.

— Благодарю вас, комиссар! Это позволит мне провести собственное расследование, но, если я вам буду нужен, обращайтесь без колебаний!

— Возможно, вы понадобитесь… Пока же отдайте распоряжения слугам, чтобы ваша супруга ни о чем не узнала. Где ваш секретарь?

— В городе! Я послал его за покупками.

— Прекрасно!

В полицейской машине Лемерсье и Адальбер поначалу молчали. Видаль-Пеликорн был озадачен и удивлен тем, как комиссар повел дело и как неожиданно проявил себя. С момента первого знакомства Адальбер считал его самонадеянным дураком, но сейчас обнаружил в нем некоторую проницательность. Неужели Ланглуа все-таки был прав?

Когда показался «Трианон-Палас», Лемерсье объявил:

— Мы нашли такси вашего друга Карлова. — Где?— В Сене, рядом со шлюзом Марли, где машина застряла. К несчастью, она в печальном состоянии. Ремонту не подлежит…

— Это уже не имеет большого значения. Бедняга все равно не сможет вернуться к прежней работе…

— Без всяких сомнений! Непонятно, на что он будет жить. Все эти русские эмигранты сидят без гроша…

Этот вопрос Адальбер уже обсуждал с Альдо и сейчас не смог скрыть удивления.

— Вы впервые при мне проявляете какое-то сочувствие к несчастным людям! Особенно к такому, как Карлов! Вы же полагаете, что он представляет опасность для общества…

— Я остаюсь при том же мнении, но из этого не следует, что я должен радоваться бедствиям, ожидающим эту семью…

Машина остановилась перед решетчатыми воротами гостиницы. Адальбер открыл дверь, чтобы выйти, а потом повернулся к Лемерсье:

— Не переживайте за него, комиссар! Морозини подумал об этом еще раньше вас. И он сделал все, что нужно. Он ведь не только очень богат, он еще и великодушен… ваш вор!

Он хлопнул дверью, чтобы выразить всю свою досаду… и скрыть волнение: полицейский так и не заметил, что в глазах у него стоят слезы.

Видаль-Пеликорн еще не вполне пришел в себя, когда увидел в холле гостиницы человека, лицо и грудь которого были прикрыты широко распахнутой газетой («Эксельсиор»!), но ноги явно принадлежали Мишелю Бертье — бриджи из серого твида и шотландские клетчатые носки. Адальбер понадеялся, что ему удастся незаметно проскочить к лифту, но напрасно: журналист проделал в бумаге дырочку, и это позволяло ему внимательно следить за стеклянной дверью. Моментально отбросив газету, он в три прыжка догнал Адальбера:

— Есть что-нибудь новенькое?

— Нет! Да! Дивизионный комиссар Ланглуа попал в больницу Сен-Клу с переломом тазовых костей!

— Дерьмо! — кратко оценил ситуацию Бертье. — Как он там оказался? Неужели решил побороться с невиданным упрямством своего коллеги, который жаждет свалить всю вину на Морозини?

— Именно так! Согласитесь, что нам не повезло!

— Действительно, но Лемерсье и сам вскоре убедится в своей глупости! Надо же додуматься — принять Морозини за Арсена Люпена! Кстати, джентльмен-вор тоже никогда не сбежал бы, прихватив с собой выкуп за несчастную девушку! Может, настрочите несколько прочувствованных слов по этому поводу? А мы это тиснем на первой странице!

Адальбер безнадежно пожал плечами.

— Почему бы нет? Раз уж мы до этого дошли! Надеюсь только, что статья не окажется погребальным панегириком!

— Ну, вы даете! Оптимизм из вас просто брызжет!

— Для моего настроения есть веские причины! Похититель разыгрывает из себя жертву обмана, и му нет никакого смысла оставлять в живых Морозини, которого публично обвинили в бегстве. Напротив, в такой ситуации ему выгоднее избавиться от обузы…

— Жене сообщили?

— Пока нет, и сделают это только в случае крайней необходимости. Зачем тревожить ее без нужды, разве мало она натерпелась с той поры, как они поженились? Мне даже подумать об этом страшно! Вы не заходили снова к мадемуазель Отье?

— Один раз, но там ничего не изменилось. Дом в таком же состоянии, как мы его оставили. Все картины на своем месте, и мебель не перевернута! Странно, вы не находите?

— Дом ополчился только на нее! Хотя она взрослый человек. Я часто слышал о подобных явлениях там, где живут подростки — мальчики или девочки…

— Сколько ей? Двадцать, самое большее? Она едва вышла из подросткового возраста… и, вполне возможно, сохранила девственность!

— Вероятно, вы правы. Или она уже мертва и дух успокоился?

— Что это вам сегодня повсюду трупы мерещатся? — протестующе воскликнул журналист. — Я вот беру пример со святого Фомы: не поверю, пока не увижу.

— Тогда ищите, черт возьми!

— А я что делаю? Патрон разрешил мне остаться здесь, пока ситуация не прояснится. Но я должен хоть что-то нарыть!

Адальбер внимательно посмотрел на журналиста, который явно рвался в бой.

— Тогда слушайте! — сказал он, поколебавшись лишь пару секунд. — Если вы дадите мне слово мужчины не хвататься сразу за перо, чтобы состряпать какую-нибудь сногсшибательную и абсолютно фальшивую статью, я расскажу вам о том, что произошло в доме Кроуфордов!

— Стряпать небылицы не в моих интересах. Читатели любят, когда им преподносят хорошо выстроенную историю, обрывки информации спросом не пользуются. Я ничего не напишу, пока сам во всем не разберусь. Во всем, понимаете! А слово я вам даю.

И Адальбер рассказал ему о сцене, которая разыгралась в спальне Леоноры. По мере того как он говорил, лицо Бертье светлело.

— Не знаю почему, но этот Кроуфорд никогда не вызывал у меня симпатии, — признался он, когда Адальбер умолк. — Это идиотизм, конечно, потому что у меня нет никаких оснований так к нему относиться, но теперь мне очень хочется побродить вокруг его дома в компании Ледрю…

— Но только очень осторожно!

— А вы с нами не пойдете? Втроем безопаснее.

— Я только что вышел из этого дома, и меня легче заметить, а вас здесь никто не знает… Может быть, вы сумеете подобраться и к гаражу. Черная машина с узорчатым плетением на дверцах, из которой ночью выбросили полковника Карлова, кажется, была украдена у Кроуфордов. А вдруг она вернулась в родное гнездо? Тогда бы мы хоть кое-что выяснили,… Я уж не говорю о красном автомобиле, почти неотличимом от моего «Амилькара»… Вот это было бы важной уликой.

— А вы что собираетесь делать?

— Сейчас я должен подробно все доложить мадам де Соммьер. Ее нужно как-то подбодрить…

— Вряд ли вам это удастся! Но все же желаю удачи!

Но, судя по всему, было предрешено, что Адальбер еще не исчерпал список неприятных сюрпризов. Поднявшись к маркизе, он застал самый разгар драмы. Едва за ним закрылась дверь, как на него буквально налетела красная от гнева Мари-Анжелин:

— А, вот и вы! Скажите мне, зачем вам понадобилось тащить сюда эту проклятую американку? Вы думаете, она нам здесь нужна?

Онемев от этой яростной атаки, он вопросительно взглянул на мадам де Соммьер, но та стояла у окна спиной к двери и пристально разглядывала свой цветочный ящик, где на свет уже вылезли крохотные зеленые ростки. Бережно отщипывая от них подсыхающие листочки, она уточнила специально для Адальбера:

— В этом состоянии План-Крепен пребывает уже добрых двадцать минут! Вернувшись, она застала у меня миссис Белмонт, мы разговаривали самым мирным образом, но у Мари-Анжелин внезапно начался приступ бешенства. Теперь ваша очередь выслушивать эти речи!

— Только не говорите, что она выставила Полину за дверь! — сказал потрясенный Адальбер.

— До этого она еще не дошла, но…

— Я была безупречно вежлива, — заявила План-Крепен. — Я просто дала ей понять… сохраняя полное спокойствие… что мы не нуждаемся в посторонних людях, чтобы справиться с тяжелым испытанием, выпавшим на нашу долю. К несчастью, оно не первое, и я…

— Боже милосердный! — простонал Адальбер. — Может быть, вы и не выставили ее за дверь, понимая это буквально, но сделали все, чтобы чертовски оскорбить Полину! Что на вас нашло? Миссис Белмонт страшно беспокоится о Морозини, она его очень любит…

— Слишком любит! Слишком! Мы ведь не посмеем утверждать, будто она не влюблена в него?

С этим вопросом старая дева обратилась к тетушке Амели, которая со вздохом повернулась к ней.

— Нет, этого я не скажу, — согласилась она. — Совершенно очевидно, что Полина любит его. У нее слезы подступают к глазам, как только она начинает говорить об Альдо. И она переживает за него так же, как и мы!

— Но она не смеет являться к нам под туманным предлогом, что хочет поддержать нас! Она не имеет права брать на себя роль Лизы!

Внезапно разрыдавшись, Мари-Анжелин выбежала из гостиной. Оставшись вдвоем, тетушка Амели и Адальбер вздохнули и обменялись понимающими взглядами…— Я извинюсь перед Полиной, — сказал Адальбер.

— Не беспокойтесь, это уже сделано. И к тому же в присутствии моей сумасшедшей План-Крепен, которую я обязательно заставлю помириться с ней…

— Возможно, она уже уехала?

— Я попросила ее остаться. Если мы никогда больше не увидим Альдо, все это потеряет значение. Худшее настанет, когда придется сообщить его жене. Почему… ну почему она не приезжает? И даже известий от нее никаких нет!

— Вероятно, Альдо тоже не слишком часто писал ей. Он злится, потому что Лиза все свое внимание переключила на младенца…

— Я могу ее понять, — сказала маркиза, — хотя нахожу такое предпочтение чрезмерным. Дай бог, чтобы Альдо вернулся и ей не пришлось бы жестоко упрекать себя! Что до План-Крепен, я не ожидала, что она воспримет все это так близко к сердцу!

— Хорошо ли мы знаем тех, кто окружает нас? Даже самых близких! Мы склонны забывать, что Мари-Анжелин женщина…

— Наверное, это так, но я не допущу, чтобы человека оплакивали, не удостоверившись в его смерти! Что касается вас, — добавила она, и глаза ее внезапно сверкнули, — вам лучше бы заняться поисками Альдо, а не копаться в душе трех, пусть даже очень славных, женщин! С этим и я могу справиться!

— Если бы я только знал, с чего начать!

Чей-то крик пробился сквозь ватный туман, в котором Альдо плавал на протяжении некоторого времени — точно определить было невозможно. Впрочем, это была приятная новость! Словно освободившись от тяжести, он завис между двумя водными потоками… но этот крик был вполне земным и заставил его вынырнуть на поверхность из мира небытия.

Поднявшись одним рывком, он обнаружил, что сидит на несвежем матрасе в кровати с железной сеткой и на колесиках, тронувшихся с места при его движении. Подобные кровати бывают настоящим спасением для бедных семей, которые имеют в своем распоряжении очень ограниченное жизненное пространство. Альдо огляделся. Даже самый закоренелый отшельник пришел бы в уныние от обстановки, окружающей его. Кроме кровати, в комнате находились только продавленный ветхий стул, ведро и кувшин с водой. Само помещение выглядело не лучше. Слуховое окно без рамы почти не пропускало свет, стены, посеревшие от грязи и пыли, сочились влагой, с одной из них отслаивалась подгнившая деревянная обшивка. Наверное, прежде это был подвал, или винный погреб, или кладовка. Но сейчас — тюремная камера, причем хорошо укрепленная: две толстые доски, прибитые крест-накрест, преграждали доступ к окну, а в дверь, по виду довольно старую, был врезан новенький блестящий замок.

В этой мрачной конуре лишь одно казалось утешительным — Альдо оставили свободу передвижений и связывать не стали. Это обстоятельство не могло не радовать, но оно же означало, что у похитителей имеются другие средства предотвратить его бегство.

Морозини решил было встать, но боль в затылке и сильное головокружение заставили его снова лечь на матрас. Одновременно к нему вернулась память. Альдо вновь увидел, как спускается из кузова грузовичка, протягивает сафьяновый портфель, который забирает рука в кожаной перчатке, ослепляющий свет, затем удар по основанию черепа и внезапная темнота. Его послали в нокаут.

Подобное случалось с ним не в первый раз, и опыт подсказывал ему, что удар был не слишком тяжелым, но как тогда объяснить не исчезающий туман в голове? Он осмотрел себя и все понял: с него сняли смокинг и галстук, расстегнули ворот рубашки и закатали один рукав выше локтя. На предплечье — след от укола. Значит, ему ввели наркотик, но какой? Распознать это было невозможно, он не чувствовал никакого запаха.

Чтобы привести в порядок мысли, Альдо с трудом поднялся, цепляясь за кровать, и сделал три шага к кувшину, который подтащил к своей постели, и снова улегся, почти без сил. Скрежет железной сетки пронзил его мозг, но он заставил себя нащупать в кармане платок, смочил его в воде и, освежив лицо, приложил к голове. От этого стало немного легче.

Потом он сделал несколько глотков из кувшина. В горле у него пересохло, и во рту ощущался странный привкус, который благодаря воде постепенно исчезал. Теперь он почувствовал себя намного лучше и решил детально обследовать камеру, но прежде изучил содержимое карманов. Альдо сразу обнаружил часы на цепочке — в вечернем костюме наручные абсолютно исключены! Часовая стрелка стояла на отметке три. Морозини ощутил острый приступ голода, хотя было неясно, входило ли в намерения похитителей кормить его. Он нашел также маленькую ювелирную лупу, с которой не расставался никогда, независимо от любого наряда. Тощий бумажник с несколькими банковскими купюрами. К несчастью, не оказалось того, в чем он больше всего нуждался! Портсигара и зажигалки. Обе вещицы золотые и с его гербом! Он был сильно раздосадован. Ладно, пусть держат голодным, но могли бы оставить сигареты! Альдо страдал, когда не мог курить.

Понимая, что способен теперь твердо держаться на ногах, он встал, обошел несколько раз свою каморку, чтобы немного размяться и убедиться, что мускулы обрели прежнюю гибкость. И тут второй раз послышался крик, заставивший его оцепенеть. Он готов был поклясться, что кричит женщина. Действительно, через пару секунд он разобрал даже слова:

— Нет, нет! Только не это! Пожалей меня, Сильвен!

Затем послышались стоны, и мужской голос произнес несколько фраз, смысла которых Альдо не уловил. Его реакция была мгновенной: он подбежал к двери, заколотил в нее кулаками.

— Оставьте женщину в покое! — завопил он. — Вы просто дикарь!

Но никто не откликнулся. Ему показалось, что звучит эхо от удаляющихся рыданий: из этого он заключил, что женщину куда-то уводят и никакого ответа не последует.

Тем не менее Морозини готов был положить руку в огонь, что это кричала Каролин. И он знал теперь, как зовут того, кто похитил их обоих. Сильвен Делоне, пресловутый кузен в стиле «Арлезианки»[99]! Человек-невидимка, посылавший из Буэнос-Айреса письма, которые отправлены были большей частью из Версаля! Так называемый жених! После всего услышанного Альдо отказывался верить в эту романтическую историю. Или же у этого молодого человека были своеобразные понятия об ухаживании за девушкой! Бедная малышка Каролин!

Альдо подумал, что лучший способ помочь ей — выбраться на свободу самому, и стал еще тщательнее осматривать каморку, хотя делал это скорее для очистки совести, чем в реальной надежде найти приемлемое решение: стены были глинобитные, возможно, киркой и удалось бы пробить дыру, но голыми руками здесь не справиться. Дверь из толстого шероховатого дерева выглядела достаточно прочной, а новый замок еще раньше бросился ему в глаза. Если поджечь ее, она будет гореть ужасно долго, и некуда будет деться от удушающего дыма. К тому же и зажигалки у него больше не было!

Наконец, слуховое окно. Поставить на попа кровать и влезть на нее? Да, подобраться к окну можно, но как оторвать прибитые доски? Безвыходная ситуация!

Он вновь сел на кровать и, упершись локтями в колени, обхватил голову руками в надежде что-то придумать, но, увы, безрезультатно. Оставалось ждать появления кого-нибудь из стражей, хотя уверенности в этом не было. Его вполне могли забыть в этой дыре, и удивляться этому не стоило, ведь он имел дело с людьми, которые ни в грош не ставили условия соглашения. Судя по всему, они намеревались удержать все: Каролин, драгоценности и его самого в придачу. Разумеется, не для того, чтобы обеспечить ему счастливую старость…

В это время за дверью послышался шум. Кто-то возился с замком. Дверь открылась, и Альдо показалось, что он перенесся в Средневековье: вошедший был одет в черную монашескую рясу, подпоясанную веревкой, но вместо обычного капюшона голову его закрывала маска с отверстиями для глаз. Он был высокого роста и на вид очень силен — об этом свидетельствовали необычайно широкие плечи. Все средневековые реминисценции исчезли, когда Альдо увидел, что этот человек держит в одной руке пистолет, направленный на него, а в другой — пару наручников.

— Надевайте!

Альдо подчинился, одновременно прикидывая, как велики его шансы в боксе с этим типом. Но тут ему тщательно завязали глаза. Незнакомец повел его, придерживая за плечо. Они прошли около пятидесяти шагов.

— Сейчас будем спускаться, — раздался голос. — Осторожно, лестница скользкая.

Альдо быстро понял, что без мощной руки провожатого он в своих элегантных лакированных черных туфлях скатился бы вниз кубарем. Морозини насчитал двадцать пять ступенек, прежде чем они оказались на ровном месте, но, вопреки ожиданиям, пол здесь был не земляной, как наверху, а плиточный, и он тоже был скольким, вероятно, от сырости. Альдо ощутил неприятный запах плесени. Еще несколько шагов, и провожатый остановился. С Морозини сняли повязку… и вновь проявили себя Средние века: перед ним стоял стол, покрытый темно-зеленой скатертью, за которым сидели трое. Три копии его провожатого, в одном и том же облачении. Свечи, горевшие в двух канделябрах, освещали помещение, отбрасывая зловещие блики на стены. Альдо позволил себе роскошь иронически улыбнуться.

— Ого, какие дивные декорации! Вы кто? Инквизиция? Святая Фема?[100] Соратники Иегу?[101] Жалкий огрызок Совета Десяти[102], сократившийся до трех членов? Братство Черных кающихся[103] или…

— Мстители за королеву!

— Вот как? А я-то думал, что существует только один Мститель! Неужели у него появилось потомство?

— Вы полагаете, что ваш сарказм уместен?

У говорившего был глухой, низкий, словно приглушенный и вместе с тем отчетливый голос. Альдо пожал плечами:

— Уместен? Вам, как и, мне, должно быть ясно, что уместно и что неуместно. Сделка состоялась. Свою часть я исполнил, скрупулезно следуя всем вашим инструкциям, и теперь жду, что вы сделаете то же самое. Иными словами: вы забрали драгоценности и должны освободить мадемуазель Отье, предоставив нам обоим средства для возвращения в Версаль. В заключение скажу вам, что здесь мне делать нечего.

— Я мог бы ответить вам, что в моих глазах эти драгоценности — лишь жалкая замена той алмазной «слезы», которую я потребовал, но так и не получил…

— И вы продолжаете забирать за это человеческие жизни. У вас странный способ вести переговоры, месье Сильвен Делоне!

— А, значит, вам известно мое имя? Удивительно, но, в сущности, меня это устраивает. Тем самым дела наши упрощаются!

— Я нахожу их, напротив, весьма запутанными. Но по-прежнему ожидаю, что вы передадите мне мадемуазель Отье, вашу кузину!

— И мою невесту, не забывайте! Мы намеревались пожениться…

— Уж не в тюрьме ли? Это единственное место, которое, как мне кажется, соответствует вашим деяниям. Кстати, в связи с этим у меня есть к вам вопрос: если она ваша невеста, зачем вы заставляете ее страдать? Я слышал, как она кричит и даже умоляет о пощаде! Я хочу увидеть ее!

— Это затруднительно: она спит! Перестаньте, прошу вас, тревожиться об этой девушке. Вернемся лучше к вам, точнее, к вашему нынешнему положению. Не скрою, ваше присутствие в Версале не входило в программу и нарушило мои планы…

— Что значит «не входило в программу»?

— Это же так ясно! Когда мы организовали выставку «Магия королевы», вы должны были просто прислать нам свои подвески, как это сделали графиня Хантингдон и месье Кледерман. А вы явились лично! Более того: вы позволили себе познакомиться с Каролин и выставили себя ее защитником с таким искусством, что она влюбилась в вас. По крайней мере, ей так кажется! Поэтому за то, что с вами произошло, вините только себя. Вам следовало оставаться дома!

— Иначе говоря, вы решили убить меня?

— Возможно, но не теперь! Пока вы мне нужны. Когда я договорился о передаче драгоценностей королевы, мне стало ясно, что было бы глупо не воспользоваться ситуацией. Вы настоящая находка, дорогой князь, и вместе с вами я получаю ключ от состояния тем более соблазнительного, что изначально у меня не было намерения завладеть им.

— У меня больше нет драгоценностей, которые были собственностью Марии-Антуанетты.

— Но зато у вас есть другие — иного происхождения, но столь же известные. Не считая кругленького счета в банке…

— Опять?

Это слово вырвалось у него невольно. Во второй раз с ним пытались сыграть такую шутку — похитить и потребовать выкуп! Впрочем, без малейшего намерения освободить, и в прошлый раз он был на волосок от неминуемой смерти!

— Что означает «опять»?

— То, что вы не первый мошенник, которому пришло в голову заработать на мне. Но вы забыли об одном: если мы с мадемуазель Отье не вернемся, нас начнут искать…

Сильвен Делоне рассмеялся.

— Конечно, но по другому поводу: в настоящую минуту славный комиссар Лемерсье, который всегда подозревал вас, пребывает в убеждении, что вы сбежали с драгоценностями, предназначенными для выкупа…

— С драгоценностями, часть из которых принадлежит мне? Этому никто не поверит…

— Большинство не поверит, но этому типу все равно. Он возненавидел вас с самого начала и теперь радуется, что оказался прав. И с наслаждением пошлет своих ищеек по вашему следу! Заметьте: бояться вам нечего. Они такие же, как и их начальник, — безнадежные тупицы!

Альдо сжал кулаки и на мгновение закрыл глаза, обдумывая свои шансы схватить этого зловещего убийцу за горло и удушить. К сожалению, тот был более чем прав: Лемерсье направит всех полицейских Франции по несуществующему следу, вместо того чтобы методично обшаривать окрестности Версаля. Естественно, он понимал, что близкие ему люди не поверят ни единому слову из бреда комиссара, но они останутся в одиночестве. К ним присоединится только его друг Ланглуа… Этот человек был достаточно хорошо знаком с Морозини, чтобы проглотить небылицу такого калибра. Пока же… но пока что? В этом и весь вопрос.

Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, он презрительно спросил:

— Какова же моя цена на сегодняшнем рынке?

— Мне надо подумать, но полагаю… меня удовлетворит все, чем вы владеете. Разумеется, для этого понадобится время, но мы будет отбирать ваше состояние по частям…

— Разрезая меня на куски? Так знайте: можете пытать меня, если это доставит вам удовольствие, но вы не получите ровным счетом ничего…

— Пытка? Вы отстали от жизни! Есть гораздо более эффективные средства. Хотите, заключим пари? Придет момент, когда вы сами будете умолять меня забрать вашу коллекцию и ваше состояние… Вам известно, что это такое?

Внезапно в руке Сильвена, затянутой в кожаную перчатку, появился шприц для инъекций.

— Конечно… Все зависит от того, что за жидкость внутри!

— То, что делает человека счастливым! По крайней мере, поначалу. Вам чрезвычайно понравится мой растворчик на основе героина — какое красивое название для яда! — и заключение покажется вам в высшей степени приятным, пока вас внезапно не лишат наслаждения! И тогда, предсказываю вам, вы будете валяться у меня в ногах и отдадите мне все, что я захочу, лишь бы получить хоть немного наркотика. Тряпка! Вот во что вы превратитесь… Жалкий отброс, который я смогу выкинуть в мусорное ведро…

— Веселая перспектива. Ей-богу, вы просто сумасшедший!

— Да нет… Это вы сойдете с ума… и гораздо быстрее, чем вам кажется! Мы будем очень тщательно отмеривать дозы. А начнем прямо сейчас!— Это ложь! Вы меня уже накачали наркотиками!

По знаку Сильвена из тени выдвинулись два человека в масках, на вид таких же крепких, как давешний провожатый. Схватив Альдо, они уложили его на стол и с помощью тех, кто сидел рядом с Сильвеном, полностью обездвижили. Это оказалось не так-то легко, потому что он оказал отчаянное сопротивление, невзирая на наручники. Потом ему закатали рукав, наложили жгут, и Сильвен собственноручно вонзил иглу в вену… После чего Морозини отпустили и позволили встать.

— Доза не такая уж большая, но она будет быстро увеличиваться. Сами увидите. Как вы себя чувствуете?

— Что вам за дело?

— Это правда! Простите меня! Сейчас вас отведут в вашу комнату, дадут вам еду и питье. Не в моих интересах, чтобы вы умерли от голода… или жажды! К тому же алкоголь, даже в малых количествах, усиливает действие нашей микстуры. Полагаю, нас ожидают приятнейшие беседы… пока вы не дойдете до точки!

— А Каролин? Что вы собираетесь делать с ней? Я хочу знать, почему она кричала!

— Потому что я сказал, что вынужден отрезать ей пальчик! Не беспокойтесь, операция была сделана под анестезией, и пока это только один палец, но мне необходимо отослать его простофилям из Версаля, чтобы они поверили в серьезность моих угроз. Так надежнее!

К горлу Альдо подступила тошнота, но вовсе не из-за наркотика. Его чуть не вырвало. Бешенство оказалось сильнее.

— Вы редкостный мерзавец! Она же не сможет играть на фортепьяно, гаденыш!

— О, это теперь не имеет значения. Ей больше не понадобится давать уроки музыки! А теперь уведите его, он начинает меня утомлять…

— У вас будет масса времени для отдыха, когда вас запрут в четырех стенах! И еще больше, когда с вами покончит палач. Не обольщайтесь, мои друзья сумеют меня разыскать.

— Здесь? Ни за что не поверю. Дорогой князь, это убежище в лесах, где никого не бывает. Вдобавок в том невероятном случае, если нас обнаружат, поблизости находится природная расщелина, глубокая дыра, в которую Черный принц¹ в начале Столетней войны сбрасывал тех, кто мешал ему завоевывать эти места. Здешние жители до сих пор испытывают суеверный ужас перед ней: они верят, что она ведет прямо в ад. Туда вы и отправитесь, если кто-то вдруг начнет проявлять к нам слишком большой интерес. Но ваши рыцарские чувства не пострадают: моя нежная невеста будет счастлива сопровождать вас.

— Ваша невеста? Но почему?

Черный принц — прозвище принца Эдуарда, сына короля Эдуарда III, при котором началась долгая война между Англией и Францией.— Она не блещет умом. Вы этого еще не заметили? И она больше не нужна мне. По зрелом размышлении, я решил, что жениться на ней мне не стоит!

Морозини испытывал такое отвращение, что решил промолчать. Презрительно пожав плечами, он позволил увести себя.

Время словно исчезло для Альдо, который видел странные сны и переживал периоды еще более странной экзальтации. Порой ему казалось, что он вовсе не просыпается. Страж в маске, о котором он не мог сказать, был ли это один и тот же человек, приносил ему еду и в определенный час делал укол, уносивший его в неведомую и не всегда приятную страну. Но там он ощущал себя необычайно живым, хотя все его воспоминания отступали куда-то очень далеко… Сильвена Делоне он больше не видел. Правда, глагол «видеть» здесь не очень подходил, потому что у него не было никакого способа узнать, скрывается ли под обличьем ежедневного призрака в маске сам Сильвен или это был кто-то другой, ведь страж никогда не произносил ни единого слова.

Но однажды утром — или днем, он осознавал лишь то, что за окном светло, — Альдо вернула к реальности чья-то рука, тряхнувшая его за плечо. Открыв глаза, он увидел, что на краю его постели сидит Каролин Отье. Она протянула ему чашку с каким-то напитком.

— Выпейте! У вас прояснится голова!

Он послушно поднес чашку к губам, и туман, окружавший его, через несколько мгновений рассеялся. Князь улыбнулся девушке:

— Как мило, что вы зашли ко мне! Стало быть, вас не запирают?

— Всегда, когда он здесь, но днем он часто отсутствует, и я могу выходить. И даже зайти к вам! Как вы себя чувствуете?

— Хорошо! Да, пожалуй, хорошо! Не прогуляться ли нам?

— Это невозможно! Дом усиленно охраняют! У меня здесь появился друг, но только один, и он рискует жизнью, если кто-нибудь узнает, что я вас навещаю. Единственное, что в моих силах, — немного побыть с вами… но и это далеко не каждый день. Так что нужно пользоваться моментом.

— Наверное, вы правы, но сначала мне хотелось бы кое-что выяснить. Вы приехали сюда по собственной воле или вас все-таки похитили?

— Меня похитили. И не спрашивайте меня, где мы находимся, я не смогу вам сказать. Этот дом похож на старинное поместье или, скорее, ферму, но точно я не знаю: я почти такая же пленница, как вы. В первые дни я ничего не понимала и находилась в полном отчаянии, пока не убедилась, что один человек проявляет ко мне интерес. Он хочет облегчить мою судьбу… и вашу тоже! В этом наш шанс!

— Но ведь он тоже член этой гнусной банды, которая убивает, грабит, похищает. А вы не расскажете мне о Сильвене Делоне? Это ваш кузен и жених, если мне не изменяет память? Он совсем недавно вернулся из Буэнос-Айреса, где ноги его не было, готов поклясться… Влюбленный, без колебаний лишивший вас пальца, — добавил он, указав на повязку на левой руке девушки.

Каролин сразу опечалилась. Она сникла и отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы.

— Я попытаюсь объяснить вам. Мы познакомились с Сильвеном примерно за два года до смерти деда, который был в ссоре с его матерью. Мать Сильвена умерла, не оставив ему почти ничего. Он приехал к нам в надежде разжалобить дедушку, но совершил большую ошибку, потому что тот перенес на него всю ненависть, которую питал к его матери. Дед выставил Сильвена за дверь, не желая ничего слушать, и даже ударил меня, когда я попыталась его защитить. А мне он сразу понравился, ведь он так красив! Это правда, поверьте мне. Кроме того, его мать, хоть и не была богатой, сумела дать ему хорошее образование. Когда-то он учился у профессора Понан-Сен-Жермена… Вы, наверное, встречались с ним в связи с выставкой, посвященной Марии-Антуанетте?

— Да. Прелюбопытный персонаж! — ответил Альдо, перед которым забрезжил свет.

— Возможно! Сильвен очень любил его, а он любил Сильвена. И даже дал денег, когда Сильвен захотел уехать из Версаля. Жизнь для него была здесь слишком дорога, и какой-то приятель пригласил его к себе на юг Франции. Я бы тоже уехала, потому что мы любили друг друга — ну, я в это верила, — но это было невозможно. По крайней мере, тогда. Сильвен мне говорил и был отчасти прав, что дед лишит меня наследства. Он уверял, что деду осталось жить недолго, а потом я смогу приехать к нему, и мы поженимся. Только вот адреса своего он мне не оставил: я должна была писать ему в Ниццу до востребования. После смерти дедушки я сообщила ему, что появилось новое препятствие: наследство достанется мне при условии, что я останусь жить в доме, который обязана содержать в полном порядке!

— И что ответил вам Сильвен?

— К моему удивлению, он не очень огорчился. И посоветовал мне разыскать алмазную подвеску. Если удастся ее найти, она покроет своей стоимостью все остальное наследство.

— Следовательно, он знал историю подвески? На лице Каролин появилась слабая улыбка.

— О, подвеска — это гордость нашей семьи, семейная легенда, если хотите! Правда, Сильвен всегда уверял, что это вовсе не подвеска, а серьга. Помню, как я была поражена…

— А я не удивлен! Он же ученик Понан-Сен-Жермена, и тот наверняка рассказывал ему об этом украшении. Профессор знает абсолютно все, что касается Марии-Антуанетты. Но вернемся к Сильвену: после смерти вашего деда он не приехал повидаться с вами?

— Нет. Тогда он и уехал в Аргентину. В Ницце ему не удалось устроиться, но он получил интересное предложение из Рио-Негро[104] — пост управляющего шахтой. К сожалению, от Сильвена долго не было никаких вестей, а потом он написал, что пока не может сообщить свой точный адрес. Мол, я должна потерпеть. Если все пойдет хорошо, мы будем вместе гораздо раньше, чем я думаю…

— Он часто писал вам?

— Всего два раза! Первое письмо пришло несколько месяцев назад. Он сообщал, что нездоров, но дело движется. Второе… его принесли вы. Из него мне стало известно, что он возвращается и мы скоро поженимся… Остальное, как мне кажется, вы знаете…

— Я знаю даже больше, чем вы. Письмо положил в ваш ящик человек, которому это было поручено, и оно вовсе не пришло из Аргентины! Марки настоящие, а штемпеля фальшивые. Ваш Сильвен в это время, должно быть, уже находился в Версале…

Каролин устало пожала плечами.

— Одной ложью больше, одной меньше! Я уже и не переживаю: Сильвен потерял свое значение для меня… с некоторого времени. Теперь я знаю, чего он стоит! В сущности, дедушка был прав.

— Но ведь он любил вас, а вы любили его… Она вновь жалко усмехнулась.

— Да, я его любила. В нем были все мои надежды на лучшую жизнь, на жизнь вместе с ним. На жизнь, которая была бы совсем не похожа на мою. Это что касается меня. А он…

Она подняла искалеченную руку, что было красноречивее любых слов.

— Понятно! — вздохнул Альдо.

Он не успел ничего добавить. Снаружи послышался шум автомобильного мотора. Этот звук внезапно показался Альдо знакомым, напоминающим гул «Амилькара» Видаль-Пеликорна. Но Каролин, помертвев от ужаса, вскочила:

— Это он возвращается! Мне надо уходить!

Впрочем, дверь уже открыл человек в маске. Он знаком приказал девушке поспешить и увел ее, не дав ей ничего добавить. На Альдо он только взглянул, но жестом велел снова лечь в постель. Пленник так и поступил, свернувшись калачиком, чтобы иметь возможность украдкой подглядывать. Через несколько секунд вошел Делоне. Он обошел комнату и внимательно посмотрел на Альдо, потом внезапно приподнял ему руку. Альдо не шелохнулся. Убедившись в том, что пленник крепко спит, похититель позвал:

— Франсуа! Сделай ему укол!

— Уже? Но он может и не проснуться.

— Потеря небольшая. В Версале становится неспокойно, и я сомневаюсь, что у меня хватит времени довести его до нужного состояния. Возможно, самое лучшее — это спровадить его в дыру, предварительно сняв обручальное кольцо… вместе с пальцем, само собой… или с рукой. Если ситуация ухудшится, нам опять нужно будет затаиться.

— А… она?

Сильвен криво усмехнулся.

— Что мне с ней делать, по-твоему? Она влюбилась в этого типа, и я потерял на нее влияние. Мы свяжем их вместе, перед тем как сбросить в ущелье. Она будет довольна! Да, вот что я подумал, Нестор должен срочно перекрасить «Рено»! Мы уедем на этой машине, и давно пора было избавиться от этой нелепой вязи…

— Мы все там не поместимся!

— Поэтому нас будет только четверо! Для остальных я нашел занятие: в полицию придет анонимное письмо, и осел Лемерсье бросится по следу банды старого дурака Понан-Сен-Жермена…

— По какому обвинению?

— Распространение наркотиков! Мы позаботимся о том, чтобы фараоны их нашли! Этим и займутся оставшиеся! Ладно, хватит болтовни. Мне пора уезжать, так что валяй, вкати ему хорошенькую дозу!

Глава 13 БЕЗВОЗВРАТНЫЙ ПУТЬ В АД

В Версале тревога сменилась ужасом, когда председательница комитета получила зловещий трофей, подтвердивший угрозы похитителя Каролин Отье. Это была неслыханная и такая незаслуженная жестокость! Вскрыв посылку, бедная женщина издала жуткий вопль и упала без чувств на ковер в своем будуаре. Верный метрдотель тут же вызвал в дом трех человек в следующем порядке: личный врач, комиссар Лемерсье и ближайший друг — генерал де Вернуа. Первый оказал необходимую медицинскую помощь и предписал немедленную госпитализацию в частную клинику, чтобы избавить больную от тлетворной окружающей атмосферы. Второй, еще более мрачный, чем обычно, запихнул зловещую посылку — и картонную коробку, и содержимое — в бумажный пакет, отослал его в криминальную лабораторию и, перед тем как удалиться, хлопнув дверью, настоятельно порекомендовал генералу «закрыть раз и навсегда треклятую выставку», превратившуюся в сущий кошмар. Добавив, что, если это не случится в самое ближайшее время, он обратится с жалобой к префекту или даже в Министерство внутренних дел. Вернуа же, вернувшись домой, попытался созвать комитет, но собственными усилиями обеспечил участие только трех его членов: на заседание явились Мальдан, Элси Мендл и Мари-Анжелин, выглядевшая ужасно — мертвенно-бледная, с черными кругами под глазами. Жиль Вобрен еще не вернулся из Страсбурга, а Кроуфорда нельзя было найти: никто не отвечал по телефону и не реагировал на звонки во входную дверь. Ставни были закрыты, и дом казался необитаемым. Наконец, профессор Понан-Сен-Жермен сообщил, что у него грипп. Большая редкость в июне месяце! Оставался Полиньяк в Париже! Хотя никто его до сих пор еще не видел, он мог оказаться полезным. Но, увы, он тоже отсутствовал, поскольку перенес свою летнюю штаб-квартиру в один из принадлежавших ему замков. Кворум собрать не удалось, но было решено временно закрыть доступ в Трианон по причине «срочных восстановительных работ».

— Нужно просто выиграть время! — сказал Оливье де Мальдан. — Несколько дней все могут изменить. Кроуфорд проглотил горькую пилюлю и должен переварить ее. Вобрен не собирается провести всю свою жизнь в Страсбурге, мадам де Ла Бегасьер скоро поправится, а старому чудаку Понану мы не позволим вечно разыгрывать из себя кокетливого эрудита. Если понадобится, просто придем к нему домой… Нам необходима отсрочка, а созвать почетный комитет никогда не поздно.

— Понан-Сен-Жермен вполне способен откреститься от нас! — с горечью проговорила леди Мендл. — Если князя Морозини, к несчастью, не сумеют найти…

— Не говорите так! — вскричала Мари-Анжелин. — Я… я даже думать об этом не хочу! Да и вы все в это не верите! Иначе разве стали бы вы спокойно дожидаться, пока не обнаружат его тело?

— Я не понимаю, что мы можем сделать, — вздохнул Вернуа.

— Пойти к профессору и допросить его с пристрастием! Я уверена, ему известно об этом «Мстителе королевы» гораздо больше, чем нам! И еще мы можем выяснить, что на самом деле происходит в доме Кроуфордов!

— Мы не имеем права вламываться к ним, — заметил Мальдан. — И тем более требовать постановления об обыске… которого, кстати, нам никто не выдаст!

— Очень жаль, мы могли бы многое узнать, — раздался насмешливый голос Видаль-Пеликорна, который вошел так стремительно, что опередил слугу, торопившегося объявить о визите. — Простите меня, генерал, за подобное вторжение! Но я искал мадемуазель дю План-Крепен, и мне сказали, что она у вас.

— Не стоит извиняться! И если у вас какая-то важная информация…

— Предоставляю судить об этом вам: нашли типографа, который отпечатал дополнительные приглашения на открытие выставки.

— И это?

— Тот самый типограф, что отпечатал все остальные. Он поверил, что приглашений не хватает, и ни в чем не заподозрил ту особу, которая ему их заказала.

— Особу? — переспросил Мальдан.

— Леди Кроуфорд! Она заплатила ему по-королевски и попросила никому не рассказывать об этом: согласно ее версии лорд Кроуфорд желает пригласить еще нескольких человек, о которых сразу не подумали, например актеров в костюмах из фильма «Ожерелье королевы»… и прочее в таком же роде. Что вы на это скажете?

— Что нужно немедленно известить об этом Лемерсье. Вы правы, друг мой, ключ к этой истории находится в доме шотландца…

Но за весь день полицейского так и не удалось поймать. На все настойчивые просьбы генерала и дипломата инспектор Бон отвечал, что шеф незадолго до полудня получил какое-то послание, заставившее его схватить шляпу и умчаться с дикой скоростью. Перед этим он успел только крикнуть, что ему предстоит важная встреча и с текущими делами следует разбираться без него.

— Он был в очень скверном расположении духа! — сокрушенно признал инспектор.

— Можно подумать, его расположение бывает иным! — раздраженно сказал Мальдан. — И когда он должен вернуться?

— Понятия не имею! Прошу меня простить! Действительно, у него на столе зазвонил телефон.

Когда Адальбер с Мари-Анжелин вошли в холл гостиницы, к ним одновременно бросились управляющий и Мишель Бертье. Первый желал сообщить, что ввиду недомогания маркизы де Соммьер к ней был вызван гостиничный доктор, который и сейчас находится в ее номере. Других слов не понадобилось: мадемуазель дю План-Крепен, не дожидаясь лифта, вихрем полетела вверх по лестнице.

— Это серьезно? — спросил Адальбер.

— Не думаю. Доктор поднялся в номер полчаса назад, но «Скорую помощь» еще не вызывал.

— Это ровным счетом ничего не означает! Что такое? — обратился он к журналисту, который держался чуть в стороне.

— Мне нужно с вами поговорить!

— Минуточку! Я узнаю, как там тетушка Амели, а потом вернусь к вам! Ждите меня в баре.

Адальбер спустился очень быстро. Диагноз был утешительным лишь отчасти: нервы старой дамы сыграли с ней дурную шутку. Что было неудивительно, если учесть все обстоятельства последних дней.

— Минимум лекарств, отдых и никаких волнений! — распорядился врач, повергнув Мари-Анжелин почти в отчаяние.

— Мы как раз сейчас очень тревожимся о дорогом нашему сердцу родственнике. Что делать, если будут плохие новости?

— Скрывать их от нее как можно дольше! И вызвать меня! Вы же сами понимаете, в каком она возрасте! — добавил он, разводя руками.

— Вызвать его? Вот уж нет! — доверительно прошептала Мари-Анжелин Полине, с которой она окончательно примирилась, оценив наконец все положительные стороны присутствия рядом бодрой и жизнерадостной американки. — Я обращусь к старому другу, профессору Дьелафуа. Он знает маркизу, как никто. Собственно, он прекрасно знает всех нас. Начиная с Альдо, которого он удержал от оплошности в деле «Регентши»!

Естественно, Полина пожелала узнать все подробности, и Мари-Анжелин вполне удовлетворила ее любопытство. Это пошло на пользу им обеим, так как отвлекло их от печальных мыслей. Мадам де Соммьер задремала.

Адальбер подошел к Бертье, который, вопреки своему обыкновению, сидел не у стойки, а за столиком и с отсутствующим видом прихлебывал кофе. Видаль-Пеликорн знаком попросил бармена принести чашку кофе и ему, сел напротив журналиста и спросил:

— Ну, что нового у Кроуфордов? Лемерсье полагает, что он уехал. Там все закрыто.

— Возможно. Хотя я убежден, что он здесь.

И Бертье рассказал, как ему удалось проникнуть в этот дом, внешне такой необитаемый… Он следил за входом из машины, расположенной так, чтобы никто не обращал на нее внимания. Спустя какое-то время он увидел, что к воротам подходит женщина с двумя плетеными корзинками, в одной из которых явно была провизия, поскольку наружу выбивались стрелки лука-порея. Она поставила их на землю, чтобы вытащить ключ. Журналист тут же подбежал к ней с просьбой позволить ему набрать воды для радиатора своей заглохшей машины.

— Она секунду поколебалась, потом внимательно взглянула на меня и согласилась впустить во двор, где перед входом в кухню был кран. В благодарность я поднял ее корзинки — довольно тяжелые, надо сказать, — а ей передал свой жбан. Так мы и вошли вместе. Я увидел служанку, которая чистила картошку, и двух индусов, протиравших серебряную посуду на кухне, дверь которой была распахнута настежь. На столе лежала баранья нога, и кухарка шпиговала ее чесноком. Мне хотелось расспросить этих людей, но я чувствовал на себе их косые взгляды и понимал, что надо быстрее уходить. Набрав в жбан воды, я рассыпался в благодарностях и пошел к воротам… В общем, надолго задержаться не удалось, но я успел заметить, что в гараже стоит «Роллс-Ройс».

— Стало быть, они здесь! — заключил Адальбер.

— Да, но с улицы это совершенно незаметно. В той части дома, которая видна, ставни закрыты. Я позвонил во входную дверь, намереваясь сказать, что обронил перчатку во дворе, но мне никто не ответил. По телефону тоже никто не отвечает. Что бы это значило?

— Что эти люди все меньше походят на добрых католиков! Но к их дому нужно вернуться!

— Зачем?

— Чтобы изучить окрестности и посмотреть, есть ли какой-нибудь способ пробраться в это жилище. Естественно, ночью! Что вы на меня так смотрите?

— Да ничего! Я просто не думал, что археолог способен сыграть роль взломщика!

— Правда? Но это же азы нашего ремесла! Нам постоянно приходится карабкаться вверх или, напротив, ползти вниз, а уж потом мы начинаем копать. Что же касается дверей с самыми надежными замками, мы считаемся крупнейшими специалистами по их вскрытию! Так что едем! Машину возьмем вашу, моя слишком приметная.

Они отправились в Шеврлу и почти добрались до цели, когда Бертье резко затормозил и развернулся.

— Что такое? — спросил Адальбер.

— Видите женщину в черном платье, с чемоданом? Это та самая.

— Та, что принесла с рынка лук-порей?

— Ну да! Похоже, с ней случилась какая-то неприятность. И она плачет, я даже узнал ее не сразу.

Обогнав женщину, он заглушил мотор, вылез из машины и пошел ей навстречу.

— Извините меня, мадам, но у вас, видимо, что-то случилось? Вы ведь узнаете меня? — участливо спросил он, поймав ее потухший взор.

— Конечно, узнала! Оставьте меня в покое. Я уже достаточно пострадала из-за вас!

— Пострадали из-за того, что позволили набрать мне воды? Как это может быть?

— Я пустила вас во двор, а это запрещено! И меня выгнали… Теперь мне трудно будет найти такое хорошее место!

— Не такое уж хорошее, если вас выставляют за дверь из-за пустяка, — вмешался подошедший к ним Адальбер. — Надеюсь, с вами хотя бы рассчитались?

— Да, и заплатили даже за два месяца вперед, но все равно обидно: выкинули вон после стольких лет службы… и вдобавок сделал это молокосос! Не позволил даже поговорить с милордом!

— Молокосос? Секретарь, наверное?

— Он самый! С виду просто ангелочек, но он англичанин, и этим все сказано!

— Поезжайте с нами, мадам, — сказал Адальбер, беря ее под руку. — Мы попробуем вам помочь.

— А зачем вам это? — спросила она, и во взгляде ее вновь появилось недоверие.

Журналист одарил ее самой широкой из своих улыбок:

— Вас уволили из-за меня. Я должен это исправить.

— Как, не понимаю? А это кто? — спросила она, указав подбородком на Адальбера.

— Мой друг! Садитесь. Вы куда хотели попасть? — Я хотела добраться до вокзала. Моя сестра живет в Нанте. Надеюсь, она приютит меня.

— А пока мы приглашаем вас позавтракать. Потом посмотрим, что можно сделать. Как вас зовут?

— Орели Дюбуа! Мадам Дюбуа, вдова,— уточнила она с внезапно пробудившимся достоинством.

Вернувшись в Версаль, они остановились на площади Нотр-Дам перед ресторанчиком, который славился своим фрикасе из кролика в белом вине и морскими мидиями. Мадам Дюбуа, взбодрившись благодаря уютной атмосфере и нескольким бокалам превосходного божоле, прониклась к своим собеседникам полным доверием и рассказала им все. В течение многих лет она и ее муж Альбер работали сторожами, занимая клетушку у входа. Несколько месяцев назад она овдовела, и ей пришлось оставить прежнее жилье. Она перешла в дом, где миледи определила ее в прачечную и предоставила комнату. В свободное время вдова помогала на кухне, ее охотно посылали на рынок, потому что торговцы были хорошо с ней знакомы и она умела «покупать лучше, чем эти паяцы в тюрбанах, которые всем внушают подозрение и кормят бог знает чем».

— Но однажды вечером случилась какая-то драма. По крайней мере, мне так показалось. Я услышала яростный спор. До этого миледи съездила в Париж на маленькой машине…

— А какого цвета эта маленькая машина? — спросил Адальбер, сделав вид, что не замечает озадаченного взгляда Орели.

— Почему вас это интересует?

— Я пишу книгу о цветовых предпочтениях автомобилистов и собираю статистические данные, — с апломбом ответил Адальбер, стараясь не смотреть на Бертье.

— Да? Ну, так она красная! Вернее, красно-черная и дьявольски шумная!

— Замечательно! Но я вас перебил, мадам Дюбуа, — добавил он, подливая в ее бокал вина.

— На чем я остановилась?

— Миледи вернулась из Парижа и…

— …и милорд зашел к ней, они стали ругаться. По-английски, поэтому я ни слова не поняла. Но довольно долго. Наконец милорд вышел… и запер свою жену на ключ. Ключ положил в карман, а на следующий день предупредил всех на кухне, что миледи заболела… и это заразно, поэтому он сам будет относить еду к ней в спальню…

— Заболела? А врача он вызвал?

— Их никогда не зовут. Все делает камердинер-индус. Вроде бы он умеет лечить, но к миледи его не пустили. Милорд велел закрыть все ставни, кроме тех, что в его апартаментах и в спальне миледи. Там окна выходят в сад, и снаружи их не видно. Потом он запретил отзываться на звонки во входную дверь и подходить к телефону. Сказал, что нужно делать вид, будто они уехали, чтобы их не беспокоили… под угрозой «санкции». Никто не должен был входить в дом до нового распоряжения.

— А почтальон?

— Перед воротами висит большой почтовый ящик. Никто! Я же вам сказала… И вот к чему это привело!

— Мы искренне сожалеем! — с чувством сказал Адальбер. — И постараемся решить эту проблему…

Час спустя мадам Дюбуа поступила на службу к леди Мендл в качестве прачки. Адальберу не составило труда убедить Элси взять ее, после того как он рассказал обо всем, что произошло у Кроуфордов. Любопытная, как кошка, Элси вознамерилась извлечь интересную информацию в беседах с Орели, которую она, кстати, немного знала.

— Что будем делать теперь? — спросил Бертье, когда археолог вышел из виллы «Трианон».

— Вернемся к Кроуфордам, чтобы определиться на местности и найти способ пробраться туда сегодня же ночью!

— А что нам это даст? Вы же слышали Орели: Кроуфорд и его жена больше не показываются. Всем заправляет секретарь!

— Вот именно! И это неестественно! Я не удивляюсь, что шотландец задал много неприятных вопросов жене, которая ограбила его самым бессовестным образом. Возможно, после этого он действительно запер ее. Но не верю, что он уединился и сам, отрекшись от власти в пользу молодого Болдуина. Все это крайне подозрительно. И я хочу разобраться в этом! Вы совсем не обязаны сопровождать меня.

Бертье захохотал:

— Чтобы помешать мне, вам пришлось бы послать меня в нокаут, а потом засунуть в шкаф, предварительно связав по рукам и ногам…Было около одиннадцати вечера, когда Бертье заехал за Адальбером, который вышел из гостиницы в непромокаемом плаще, застегнутом на все пуговицы. Механик при гостиничном гараже с легким недоумением проводил взглядом своего клиента, ведь в эту прекрасную ночь на усеянном звездами небе не виднелось ни единого облачка. Он не знал, что под плащом скрывались черные узкие брюки и фуфайка из тонкой шерсти, иными словами, одеяние многоопытного грабителя. И когда машина тронулась с места, он лишь приподнял свою каскетку с галунами в знак почтения…

Несмотря на поздний час, народу на улицах было довольно много. Горожане гуляли, наслаждаясь теплой погодой, и автомобиль двигался медленно, тем более что ехать было недалеко. Но вдруг, внезапно, дорога в Сен-Жермен исчезла под клубами черного дыма, а небо стало багровым от всполохов пламени. Археолог и журналист еще не успели понять, что происходит, как их обогнала, неистово гудя, пожарная машина. За ней промчалась вторая, и «Ситроену» вскоре пришлось остановиться: дорогу преградил жандарм, приказавший поворачивать назад. Бертье беспрекословно подчинился и, удалившись на несколько метров, съехал на заросшую травой обочину. Мужчины безмолвно вышли, словно потеряв дар речи. У них еще оставалось легкое сомнение, которое рассеялось почти мгновенно: горел бывший особняк управляющего королевской охотой…

Пожар охватил весь дом, вспыхнувший, вероятно, сразу в нескольких местах. Уже собралась толпа зевак, их удерживали жандармы, прибывшие на место даже раньше пожарных…

— Назад! Назад! — повторяли они, хотя пройти вперед было и так невозможно.

Пожарные развернули шланги и начали заливать огонь, отчего дым стал еще гуще. Но Видаль-Пеликорн и Бертье никуда не уходили: они стояли, засунув руки в карманы, не обращая внимания на мокрую траву, не замечая бегущего времени. Так прошло несколько часов…

Примерно в это же мгновение Альдо, лежавший в полудреме на кровати, внезапно проснулся от скрежета запоров. Дверь открылась, вошел страж — по-прежнему в маске! — и направился прямо к нему, склонившись, чтобы надеть наручники. При этом он незаметно сунул ему в рот какую-то пилюлю…

— Что это…

— Молчите! — прошипел охранник. — Пошли! — добавил он громко. — На ногах держитесь?

Альдо встал с большей легкостью, чем ожидал. С начала своего заключения он обычно пребывал в некой текучей атмосфере, которая ему скорее нравилась, хотя это могло объясняться тем фактом, что кошмары первых дней прекратились. Он выпил глоток воды, чтобы протолкнуть застрявшую в горле таблетку.

— Куда мы идем? — спросил он, но никто ему, естественно, не ответил.

Он подумал, что его опять ведут в подвал, где заседают черные призраки, присвоившие себе право вершить суд. Но на сей раз все было иначе… Он оказался в большой комнате, видимо бывшей столовой, где стоял длинный стол с расставленными вокруг него стульями. В старом очаге горел огонь, и склонившийся над пламенем человек в маске жег какие-то бумаги. Там и сям виднелись сумки, пара чемоданов в общем, все это походило на отъезд. Альдо не успел задуматься о том, что все это означает лично для него. Его привязали к стулу, и почти сразу привели Каролин, с которой обошлись точно так же. Казалось, она не понимает, что происходит, но ей было очень страшно. Во взгляде, обращенном на Альдо, читался ужас.

— Что с нами хотят сделать?

— Не знаю, но эти приготовления не сулят нам ничего хорошего.

Ждать пришлось недолго. Снаружи послышался голос Сильвена Делоне, который отдавал распоряжения своим людям, потом дверь распахнулась, и он вошел в комнату. На сей раз не в черном мешковатом одеянии, а в прекрасно сшитом дорожном костюме из черного габардина. Каролин вскрикнула:

— Сильвен? Что это значит?

Альдо отозвался синхронным возгласом:

— Как? Это вы?

Он узнал Фредерика Болдуина, секретаря Квентина Кроуфорда. И почти не удивился.

— Я подозревал, — презрительно бросил он, — что у шотландца руки не чисты и ему не терпится присвоить драгоценности королевы! Стало быть, это его затея и выставка была задумана как ловушка! Я знал, что коллекционеры иногда прибегают к сомнительным методам, но до такого еще никто не доходил! Ваш патрон превзошел всех!

Молодой человек расхохотался, и в его смехе звучало торжество.

— Мой патрон? Вы шутите? Этот славный малый был только инструментом, пока сам не превратился в жертву.

— В жертву? Вы его убили?

— Я в этом убежден. В данный момент, дорогой князь, Шеврлу полыхает ярким пламенем. Я лично полил бензином ковры и стены во всем доме! Очень сомневаюсь, что там кто-нибудь останется в живых.

— Вы осмелились сделать это? — прорычал Альдо, и Каролин откликнулась на его слова воплем ужаса. — Вы обрекли всех на такую ужасную смерть?

— Всех? Отнюдь нет. Не терзайте ваше чувствительное сердце. Леонора жива и здорова. Она моя любовница! И готовится уехать со мной, как только я покончу с вами обоими. Потому что наши отношения, дорогой князь, на этом прекращаются. Выяснилось, что у меня не хватит времени, чтобы превратить вас в безвольную тряпку, а везти вас с собой слишком рискованно. Поэтому вас ждет безвозвратный путь в ад, но сначала вы расстанетесь с кое-какими мелкими вещицами, весьма для меня полезными, поскольку вас должны по-прежнему считать живым. Давай! — приказал он человеку, стоявшему рядом с ним.

Подручный выступил вперед и бесцеремонно отобрал у Альдо сардоникс с выгравированным гербом Морозини, с которым тот никогда не расставался, и обручальное кольцо…

— Сначала я подумывал отрезать вам палец… или ухо, — злобно сказал Делоне, — но они быстро портятся и очень скоро потеряют товарный вид. Выверните ему карманы! — бросил он.

Альдо оставили только ювелирную лупу и платок. Он дрожал от ярости, когда его обыскивали, но старался сдерживать себя, чтобы не доставить удовольствие негодяю, который небрежно поигрывал его золотым портсигаром и зажигалкой. Каролин следила за этой сценой зачарованным взглядом, словно все это происходило во сне… Она закричала, когда тот же подручный, закончив обыскивать Альдо, сорвал золотой браслет с ее запястья и маленькое жемчужное ожерелье с шеи…

— Там, где вы окажетесь, — заметил Делоне, — эти безделушки вам не понадобятся. Кроме того, если ваши трупы найдут, хоть это маловероятно, их будет труднее опознать…

— Но почему она? — взорвался Альдо. — Я могу понять, что вы хотите разделаться со мной, но она-то ни в чем перед вами не виновата. Она любила вас и надеялась выйти замуж…

— Знаю. Я сделал все, чтобы она на это надеялась. Вы спрашиваете: «Почему она?» Я вам отвечу: в первую очередь она! Вам наверняка трудно в это поверить, но прекрасный титул «Мститель королевы», которым я наградил себя, на самом деле всего лишь маска, подобная тем, что находили на телах моих жертв. В действительности я дал клятву истребить всех, в ком течет кровь подлого Леонара Отье! Это я убил ее деда. Не стану говорить, каким образом: слишком долго рассказывать…

— У вас с головой все в порядке? Вы забыли, что в ваших жилах течет та же кровь? Ваша мать…

— …была Отье только по фамилии. Моя бабушка родила ее вне брака, от любовника, имени которого я так и не узнал. Впрочем, значение имеет только отцовская кровь: моего отца звали Делоне, хотя следовало бы писать де Лоне[105]. Уже в детстве мне рассказали, что мой предок — тот самый храбрый адъютант генерала де Буйе, которого убил мерзкий Леонар на следующий день после ареста королевской семьи в Варенне. Этот парикмахер хотел забрать драгоценности, доверенные ему королевой! Я жажду отомстить всем его потомкам. И искренне преклоняюсь перед Марией-Антуанеттой, как и многие ученики достойнейшего профессора Понан-Сен-Жермена, который присоединился к моему замыслу. Сама королева и дала мне превосходное средство для мщения благодаря этой выставке, которую Кроуфорд затеял по нашему с Леонорой наущению. Но главной моей удачей была встреча с ней в Ницце.

— В Ницце? — удивилась Каролин. — Я думала, что в Монте-Карло, где она…

— …спасла меня от самоубийства? Эта версия, дорогая моя, для юной романтической девушки. На самом деле мы познакомились в казино Ниццы, и я стал ее любовником. Именно она ввела меня в дом своего супруга под именем Болдуина! Да, боги благословили меня, — добавил он с гордостью, — и я убежден, что душа моего предка Фредерика через несколько минут обретет полное успокоение…

— Если бы руки у меня не были связаны, я бы зааплодировал! — иронически заметил Морозини. — Какая трогательная история! Ни за кого и ни за что вы не мстите, болван, и вам придется все начинать сначала! Что гораздо легче сказать, чем сделать! Леонар никогда не убивал вашего предка: той ночью в крепости Стене он просто взял шкатулку из спальни адъютанта, пока тот боролся с другим офицером!

— Что за глупость! — взвизгнул Сильвен. — Вы сочините все, что угодно, лишь бы спасти жизнь себе и этой плаксивой курице, которая даже пресловутую «слезу» найти не сумела! Один Бог знает, зачем я так долго с ней возился…

— Истинная правда! Почему вы не убили ее раньше, коль скоро именно ей вы стремились отомстить?

— Она была мне нужна. Если бы ей не досталось наследство, дом наверняка был бы продан неизвестно кому, а я уверен, что в нем скрыт какой-то секрет.

— А разве вы не раскрыли этот секрет? За плинтусом был спрятан дневник Леонара. К несчастью, вы сильно торопились, не обыскали толком тайник и упустили одну страницу. А она, на мой взгляд, самая важная, потому что полностью оправдывает парикмахера от обвинения в убийстве вашего предка.

— Откуда вам это известно?

— Страница находится у меня. Как видите, у вас нет никаких причин убивать мадемуазель Отье, да и меня тоже!

Если Морозини и надеялся извлечь какую-то пользу из своего признания, ему пришлось быстро убедиться в том, что он допустил ошибку. На лице молодого человека изумление тут же сменилось выражением присущей ему холодной жестокости.

— Вы смеетесь! — сказал он, презрительно пожав плечами. — Напротив, я должен срочно избавиться от вас: оставить в живых таких свидетелей было бы величайшей глупостью…

— Сильвен! — взмолилась Каролин, выходя из оцепенения, в которое ее повергло все услышанное. — Я ведь верила, что ты любишь меня!

— Я и сам в это верил, представь себе! Ты очень красивая девушка, хотя умом не блещешь. И это мне мешало. Поэтому я и отослал тебя к твоей крестной матери, которая будто бы заболела. Признайся, тебе было хорошо у нее?

— Это правда, она так обрадовалась, что я охотно согласилась побыть с ней подольше.

— Это и дало мне возможность осуществить мой замысел. Леонора заказала копию настоящей «слезы», которую я представил на выставку от твоего имени. Кроме того, я перевернул твой дом вверх дном, инсценируя ограбление. По возвращении ты бы и осталась в нем, если бы на сцене вдруг не появился этот глупый аристократ. Тут игра получила совсем другой размах: урожай обещал стать куда богаче. И его здравый смысл тоже пригодился: признаюсь, сам я бы не догадался, как добиться эксгумации Флоринды. Кстати, что за предлог использовали вы?

— О, я верю в ваши способности, — саркастически заметил Альдо. — Рано или поздно вы, конечно же, нашли бы выход из положения. Или поручили бы это дело вашим подручным? Бывшим однокашникам, насколько я понимаю…

— Да, фанатам королевы! Таким же, как я, — поспешно добавил он.

— А их не смущает то, что они превратились в злодеев?

— Напротив! Они служат святому делу…

— А… профессор?

— Старый Понан? — усмехнулся Сильвен. — Ему чрезвычайно льстит, что у него есть собственная гвардия, но в нашу тайную деятельность мы его, разумеется, не посвящаем…

Послышался звонкий стук каблучков, и в слабом отблеске свечей показалась Леонора. Она была явно недовольна.

— Что вы тут спорите по пустякам, Фредерик? Вы теряете время, а это роскошь, которую мы не можем себе позволить!

— Мое почтение, леди Кроуфорд! — иронически приветствовал ее Альдо. — Позвольте вас поздравить, вы очень ловко провели нас. Никогда бы не подумал, что вы на это способны: возможно, вас вдохновили ваши… ваши голоса? Неужели и Мария-Антуанетта решилась встать на сторону бандитов? Я был бы крайне разочарован… Внезапно Леонора завопила:

— Молчите! Я запрещаю вам говорить! Вы… вы…

Не найдя, что сказать, она развернулась на каблуках и убежала. Ее любовник снисходительно пояснил:

— Это пройдет: уж очень она разволновалась в тот вечер. Она настолько привыкла разыгрывать роль медиума для Кроуфорда, что не выдержала реального явления духа. Вот так это и случилось. А теперь нам пора идти!

— Еще одно слово! Так напугавший ее дух действительно был духом королевы?

Лицо Сильвена внезапно омрачилось, и вместо ответа он отдал приказ:

— Ведите их! Леди Леонора права: нам нужно спешить!

Альдо и Каролин отвязали от стульев и, не сняв наручники, поволокли к выходу. Альдо держался с подчеркнутым холодным презрением, а Каролин, напротив, рыдала от ужаса в преддверии неминуемой смерти. За дверью царила почти полная темнота, поскольку логово зловещих «мстителей» действительно находилось в довольно густом лесу. Только привыкнув к этому мраку, можно было разглядеть клочок неба между верхушками деревьев… Тем не менее Морозини успел заметить стоявшую чуть в стороне от дома большую черную машину. Должно быть, в ней укрылась Леонора…Они шли по узкой тропе. Альдо мысленно произнес молитву. Он ничего не ждал от этих людей — даже от того, кто проявил к девушке некоторое сострадание, порожденное, несомненно, восторгом перед ее красотой. Он с болью думал о любимых людях, которых никогда больше не увидит. И прежде всего о Лизе, о «своей Лизе», не ответившей на его последнее письмо: сейчас она, должно быть, мирно спала в своей девичьей спальне в Рудольфскроне, рядом с колыбелькой маленького Марко. Что она почувствует, когда исчезнет надежда отыскать его? Заплачет ли, вспомнив последний поцелуй, последние слова «люблю тебя»? Всеми силами он отталкивал от себя образы близнецов Антонио и Амелии, ведь воспоминание об их прелестных мордашках могло лишить его мужества, с которым ему хотелось встретить смерть — судя по всему, жестокую. Прогнав также мысль о тетушке Амели, Адальбере и План-Крепен, он силился сосредоточиться на том, что его ожидает, и безмолвно взывал к милосердию Господню.

Дорожка, освещенная двумя электрическими фонариками, вдруг вывела их на лужайку, в центре которой несколько крупных камней окружали расщелину, черную дыру, скрытую кустами. Пленников подвели к краю, и в ноздри им ударил влажный запах земных недр. Лучи света выхватили из тьмы фигуры обеих жертв и их палача. На секунду Альдо подумал о бегстве: он без труда сумел бы ринуться в чащу со связанными за спиной руками, но в таком случае ему пришлось бы бросить Каролин. Было очевидно, что она парализована страхом и не способна действовать, превратившись в сломанную куклу в руках безжалостного позера, который упивался своим торжеством.

— Вот вы и добрались, — проскрежетал Сильвен, указывая на дыру. — Восхититесь моей добротой! Особенно ты, Каролин. Тебе предстоит самое долгое из всех твоих путешествий, но в обществе любимого человека. А ты его любишь, это ясно…

— Вы так полагаете? — саркастически прервал его Альдо. — Ясно другое: никакого чувства, кроме ужаса, она не испытывает. Посмотрите на нее: это животное, которое тащат на бойню!

— Вы правы! — подтвердил, нахмурившись, Сильвен. — Признаюсь, она меня разочаровывает! Я ожидал слез, мольбы…

— Так пощадите ее! Даю слово, что у вас нет причин лишать ее жизни. Леонар не убивал вашего предка! Вы уедете. И очень далеко…

Сам не зная почему, Альдо старался выиграть время. Наверное, он надеялся, что хоть как-то проявит себя тот человек, который проникся состраданием к Каролин. Но возможно ли было им помочь? Пусть даже этот человек ударом ножа освободит их от веревок, он не сможет снять наручники, потому что ключа у него, конечно же, нет.

— Да. Далеко, — ответил Сильвен светским тоном человека, который ведет любезную салонную беседу. — За границу, без всякого сомнения!

— Так какую роль в вашей жизни будет играть Каролин? Она, вероятно, уже потеряла разум. Пощадите ее, хватит с вас и меня!— Рыцарство, как это красиво! Но вы даром отнимаете у меня время, милейший! Пора начинать церемонию. Посмотрим, кто из вас двоих прыгнет первым. Правила галантности требуют, чтобы предпочтение было отдано даме, за исключением ситуации, когда предстоит трудный путь! А это как раз наш случай! Дыра очень глубокая, но ваше тело смягчит ее падение! Для такого любезного человека, как вы, это должно служить утешением, не так ли? Правда; агонизировать она будет дольше… В общем, решайте сами, только быстро! Или придется вас…

Выстрел заставил Сильвена умолкнуть. Пуля попала ему в лоб, и он рухнул к ногам своих жертв. Чей-то голос громко приказал:

— Ложитесь, Морозини! Девушка тоже! Альдо немедленно подчинился. А Каролин даже не нужно было толкать: ужас ее дошел до таких пределов, что она лишилась чувств. Сноп белого света от мощной фары осветил место преступления, к счастью не успевшего совершиться. Из-за деревьев выскочили жандармы и полицейские: они бросились за сообщниками Делоне, которые после выстрела разбежались в разные стороны.

— Рядом с домом стоит машина! — громко крикнул Альдо. — Там леди Кроуфорд…

Послышался рев мотора. Леонора не теряла времени даром и все еще надеялась скрыться.

— …но она далеко не уйдет!

Чья-то дружеская рука помогла Альдо подняться, что оказалось делом нелегким, потому что запястья у него были по-прежнему связаны за спиной.

— Неплохо, а? — спросил полковник Карлов, подув в ствол своего пистолета.

Альдо с изумлением посмотрел сначала на него, а потом на неподвижное тело убийцы.

— Это вы…

— Хороший выстрел, верно? Надо вам сказать, я был одним из лучших стрелков в царской армии. Приятно сознавать, что навык не потерян…

Морозини попытался что-то сказать, но тут рядом с Карловым возник комиссар Лемерсье и яростно обрушился на русского:

— Вы что, с ума, что ли, сошли? Вам следовало ждать моего приказа! Вы не понимаете, что могли бы убить всех троих?

— Времени уже не оставалось! Я знал, что делал! Послушайте, комиссар, пора бы вам избавиться от этой мании — всеми командовать!

Оглушенный Альдо слушал этот спор, и ему казалось, что он все еще находится под воздействием наркотика и бредит наяву.

— Когда вы закончите, — проворчал он, — может быть, кто-нибудь из вас догадается снять с меня наручники! Они зверски натерли мне запястья.

Лемерсье, опомнившись, быстро освободил руки Альдо, а потом бросился к лежавшей без сознания Каролин, которую осматривал один из жандармов. Он приподнял ей кисть и показал повязку:

— Вы уже видели?

— Бедная девчушка! Сколько же ей пришлось пережить! Отнесите ее в машину и вихрем в больницу… Я вас догоню.

Тем временем Альдо, усевшись на камень, с наслаждением затянулся сигаретой, которую предложил ему Карлов.

— Вы не расскажете, каким образом оказались здесь? Я думал, у вас амнезия…

— Нет, память у меня не отшибло. Трудно было симулировать, особенно в присутствии тех, кого любишь, но, признаюсь вам, мне здорово помог мой хирург. Очнувшись после операции, я услышал чей-то вопрос, не грозит ли мне потеря памяти, и решил, что это будет лучшим способом защитить моих женщин. Эти негодяи, когда выкинули меня на версальскую мостовую, думали, что я умираю… Если бы они узнали, что я выжил, пришли бы меня добить, а заодно прикончили бы и Любу с Марфой. Забавно было изображать, будто я не узнаю вас, но я пошел на это, чтобы провести собственное небольшое расследование. Когда меня похитили у решетки «Дракона», я преследовал мальчугана, который принес записку. Мне завязали глаза и засунули в рот кляп, но в повязке оказалась прореха, позволившая мне разглядеть некоторые детали. Вернувшись домой, я их сопоставил, но были кое-какие лакуны. Я доверился жене, которая сыграла свою роль превосходно — особенно по отношению к Марфе, иначе та оглушила бы весь квартал громогласными благодарственными молитвами. Люба незаметно отправила письмо моему другу Панину, который держит гараж в Курбвуа. Он приехал к нам с визитом и тоже сыграл небольшую роль в спектакле, срежиссированном мной: ему-де хочется покатать на машине несчастного инвалида, то есть меня, чтобы я подышал свежим воздухом. Должен сказать, что нам далеко не сразу удалось найти старый полуразрушенный дом, затерянный в густом лесу недалеко от Марли. Я даже не был уверен, что именно там держат Каролин, но тут выяснилось, что похитили и вас. И тогда я решился: отправил записочку комиссару Лемерсье, назначив ему встречу в одном из уголков парка.

— Должно быть, он испытал шок, увидев вас?

— Еще бы! Но он быстро все понял, и мы договорились расставить сети завтра вечером…

— Так каким же чудом вы оказались здесь сегодня ночью?

— Когда заполыхал дом Кроуфорда, Лемерсье догадался, что надо действовать безотлагательно. Он собрал всех своих людей, и мы успели вовремя!

— Поразительно, что вы сумели найти с ним общий язык! Это просто чудо!

— Не такое уж и чудо! У него мерзкий характер, но он гораздо умнее, чем кажется. Думаю, что он ведет себя подобным образом нарочно…

— Как бы там ни было, — вздохнул Альдо, — раньше я ни за что бы не поверил, что буду так счастлив увидеть его…

Как и следовало ожидать, возвращение в «Трианон-Палас» стало триумфальным, и в общей радости приняли участие все постояльцы гостиницы. Этой ночью никто не спал. Банда «Мстителей» — кроме тех, кто был убит во время короткой и неравной схватки с силами правопорядка, — оказалась под замком. Включая Леонору. Но понадобилось трое мужчин, чтобы справиться с ней, когда комиссар Лемерсье завладел ее чемоданчиком с драгоценностями.

Все засиделись у мадам де Соммьер вместе с Полиной, Карловым и Адальбером, которого встретили на обратном пути — и он, и журналист были крайне раздосадованы, что не сумели принять участие в решающем штурме! Каролин, совершенно измученную и физически, и душевно, отправили в больницу. Альдо решил навестить ее завтра, после врачебного осмотра. У него слегка кружилась голова из-за принудительного приема наркотиков, но он надеялся, что это быстро пройдет. Зато Мишель Бертье буквально рвался ехать следом за машиной «Скорой помощи», увозившей Каролин, но Морозини все же попытался отговорить его:

— Это бесполезно. В больнице ей дадут снотворного, и вы не сможете ее увидеть.

— Возможно, но мне нужно знать, как она сумеет справиться с последствиями этого кошмара…

— Какое профессиональное усердие! — съязвил Альдо, хотя видел по расстроенному лицу репортера, что тому не до шуток.

— Это не имеет никакого отношения к работе! Разве вы не понимаете, что теперь у нее нет даже возможности давать уроки игры на фортепьяно! Отрезать девушке палец! Мерзавец!

— У нее осталось еще девять пальцев… и несколько хороших друзей!

— Не сомневайтесь в этом! Я теперь глаз с нее не спущу…

Альдо задумчиво смотрел, как он вскочил в машину и на полной скорости сорвался с места.

— Будем надеяться, что она сумеет оценить твою заботу! — пробормотал он, закуривая последнюю сигарету…

На следующий день Полина объявила, что пришло время возвращаться в Париж. В Версале ей больше нечего было делать, а Жиль Вобрен, покинувший наконец Страсбург и уже приступивший к подготовке персональной выставки красавицы-американки в Париже, требовал ее присутствия. Он обещал заехать за ней после обеда, как она его и просила.

— Но прежде, — призналась она маркизе де Соммьер, — я хотела бы увидеть домик мадемуазель Отье. Мне сказали, что там есть довольно качественные скульптуры. Возможно, она согласится продать их мне и это хотя бы отчасти облегчит ее бедственное положение?

— Особенно если заплатить больше, чем они стоят на самом деле? Действительно, это не ущемит ее достоинства, — ведь мы опасаемся, что от денежной помощи она откажется, — улыбнулся Альдо, подмигнув Мари-Анжелин. — Как это похоже на вас, Полина! Что до дверей, Адальбер откроет их, как ангел!

После завтрака Люсьен на старом «Панаре» отвез Полину, Альдо, Адальбера и Мари-Анжелин к дому мадемуазель Отье. Стояла великолепная погода, и бывший охотничий павильон, окруженный почти совершенно одичавшим садом, где цветы росли по собственной воле, совершенно очаровал миссис Белмонт. — Конечно, необходимы ремонтные работы, — сказала она, после того как все осмотрела. — Но сам домик очаровательный. Разве нельзя здесь жить счастливо?

— К сожалению, здесь поселился злой дух, который явно не желает соседствовать с молодой владелицей…

— Эту проблему я беру на себя, — отозвалась Мари-Анжелин. — Настоятель Нотр-Дам обещал мне поговорить с епископом. У нас есть все необходимые доказательства для проведения сеанса экзорцизма.

— Чудесно! А теперь не посмотреть ли нам мастерскую, Альдо?

Не спрашивая разрешения, она взяла Морозини под руку, и ноздри План-Крепен дрогнули от негодования. После возвращения кузена ее предубеждение против прекрасной американки мгновенно возродилось. Она уже готова была устремиться следом, но Адальбер удержал ее:

— Альдо скоро уедет. Дайте им пару минут. Миссис Белмонт вела себя безупречно с тех пор, как он вернулся!

— Вы посмели бы сказать это Лизе?

— Конечно, нет, но она и сама не права. Ей следовало быть здесь, рядом с мужем…

— Вы что, перешли на сторону врага? А вот я намерена присмотреть за ними!

И, утвердив покрепче на голове соломенную шляпку с вишенками, она побежала за красивой парой. Адальбер со вздохом последовал за ней.

Когда Мари-Анжелин догнала Альдо с Полиной, они уже не шли под руку. Полина, стоя на пороге мастерской, глубоко вдыхала воздух:

— Что за атмосфера! Все идет отсюда, не сомневайтесь!

— Вы сведущи в спиритизме? — со смехом спросил Альдо.

— О, у нас это очень модно! Но не отвлекайте меня! Дайте мне все осмотреть.

Она медленно обошла мастерскую, разглядывая каждую скульптуру со вниманием следователя-эксперта. Время от времени она роняла:

— Неплохо! Это не так мне нравится… зато вот это… Наконец она подошла к Альдо, который стоял перед бюстом дамы с подвеской.

— Что это такое? Похоже на какого-то языческого идола!

— Это и есть идол! Идол дедушки!

— Какой ужас! И Каролин пришлось жить рядом с этим монстром?

— У нее не было выбора. Она могла сохранить дом только при одном условии — оставить все как было. А вот и знаменитая «подвеска», которая на самом деле была сережкой Марии-Антуанетты.

Полина сдвинула брови и сморщила нос:

— Это не лишено своеобразной варварской красоты, но все зло исходит отсюда! Эта вещь… источник всех бед Каролин!

Вынув из сумочки очки, она надела их, чтобы изучить скульптуру. Полина так сосредоточилась, что можно было бы услышать пролетевшую мимо муху. Альдо открыл было рот, чтобы высказать свое суждение, но следившая за ним Мари-Анжелин жестом остановила его.

Внезапно Полина повернулась на каблуках и стала что-то искать глазами.

— Вы хотите… — заговорил Альдо.

— Инструменты? Где они?

Не ожидая ответа, она быстро подошла к стоящей у стены этажерке, выбрала резец и деревянный молоток, затем вернулась к бюсту и поднялась на цоколь. У нее было такое напряженное выражение лица, что никто не посмел что-либо сказать или сделать какое-нибудь движение. Полина решительно приставила резец к подвеске и стала бить по нему молотком с силой, необходимой хорошему скульптору. Внезапно глиняное украшение оторвалось и, упав на пол, разбилось. Последовательница иконоборцев, отложив свои инструменты и встав на колени, разгребла кусочки глины.

— Посмотрите! — сказала она. — Я обратила внимание, что эту штуку прилепили к бюсту позднее.

Три головы склонились одновременно: внутри подвеска оказалась полой. Полина подняла что-то, завернутое в кусочек ткани.

— Вот! — удовлетворенно сказала она, и на ее ладони засверкала «слеза» Марии-Антуанетты. — Полагаю, с этой безделушкой и с ее парой, реквизированной у леди Кроуфорд, будущее Каролин обеспечено…