Сломанная

64

Юра

Когда Юра вышел из здания, где «Мандарины» проводили свои репетиции — они арендовали для этих целей специальную студию, — ему позвонил отец.

— Ты где сейчас, Юр? — поинтересовался он, и по звуку было понятно — Алмазов-старший едет в машине. — А то я тут рядом с твоей квартирой, думал забежать на полчаса, увидеться.

— Я как раз только через полчаса там буду, — ответил Юра, заскакивая в нужный автобус. — Ну, если без пробок, то минут через двадцать. Так что можешь подождать, если не торопишься.

— Подожду, конечно.

В подобных визитах не было ничего особенного — отец периодически заезжал к Юре по выходным, когда куда-либо ездил в этот день, по работе или делам. Иногда даже вместе с Оксаной. Они пили чай, разговаривали, а потом Алмазов-старший уезжал. Настя обычно присутствовала на этих чаепитиях, но всё больше молчала и слушала с вежливой улыбкой. При семье Юры она всегда строила из себя хорошую девочку и старалась разговаривать только тогда, когда к ней обращались напрямую. Раньше Юра думал — стесняется, но теперь ему казалось, что Настя просто опасалась выставить себя в неправильном свете. Всё же его семья сильно отличалась от её родственников — те, если бы Настя стала встречаться с кем-то неподходящим, точно стали бы язвить и неприятно высказываться. У Юры была другая ситуация — в его личную жизнь никто не лез. А может, следовало бы… Вдруг у него открылись бы глаза на сущность Насти? Хотя нет, всё же вряд ли.

Выпрыгнув из автобуса через положенные двадцать минут — с пробками, точнее с их отсутствием, повезло, — Юра сразу увидел отца. Тот стоял рядом с остановкой, улыбался и держал в руках коробку с «Птичьим молоком».

— Привет, музыкант, — Алмазов-старший пожал протянутую руку. — Ну, как репетиция? Состоялась?

О том, что ему сегодня предстоит, Юра писал отцу утром, поэтому вопросу не удивился.

— Да, отлично всё. Понравились друг другу. Теперь на следующих выходных встречаемся. Прогоним репертуар, и со среды буду с ними в парке играть.

Возможно, для какого-то родителя стало бы проблемой подобное занятие взрослого сына, особенно если учесть, что ещё месяцем ранее Юра играл только в клубах и зарабатывал приличные деньги — с гонораром «Мандаринов» и не сравнить. Но Михаил Борисович просто кивнул. Он всегда считал, что дети должны принимать решения и набивать шишки самостоятельно.

Они дошли до квартиры — Юра при этом увлечённо рассказывал о прошедшей репетиции, — и уже возле двери он вдруг вспомнил, а чего, собственно, сюда приехал-то… Не из-за встречи с отцом ведь!

— Пап, слушай… — вздохнул Юра, доставая из рюкзака ключ. — Тут такое дело… В общем, я теперь, можно сказать, в другом месте живу. Вещи кое-какие приехал забрать.

— У той девушки? — уточнил Михаил Борисович, ничуть не удивившись. — Да, я что-то такое начал подозревать, ещё когда мы в прошлый раз виделись. Одного не пойму — зачем ты тогда квартиру снимаешь, деньги тратишь? Тем более их у тебя сейчас не так чтобы очень много. Съезжай, часть вещей можешь к нам перевезти, если у неё тесно или опасаешься, что быстро расстанетесь.

— Там сложно что-то прогнозировать, пап, — пробормотал Юра и решил, что сейчас как раз подходящий момент признаваться не только в том, в чём он уже признался. Всё равно это когда-нибудь придётся делать, так почему не сейчас? Раз уж заговорили… — Слушай…

К чести Михаила Борисовича, пока Юра, наливая им обоим чай и разрезая торт, рассказывал про Соню, у Алмазова-старшего не дрогнул ни один мускул на лице. Он слушал сына абсолютно спокойно и молча, никак не комментируя рассказанное, пока Юра наконец не замолчал и не поинтересовался:

— Ну? Что ты думаешь?

Михаил Борисович тяжело вздохнул и, сделав глоток чаю, пожал плечами:

— А что я могу думать, Юр? Ничего хорошего.

Несмотря на то, что нечто подобное Юра и ждал, он всё равно расстроился. Конечно, было бы глупо предполагать, что его отец обрадуется появлению Сони в жизни сына. Старше на десять лет, вдова, ещё и родные трагически погибли, из-за чего у неё возникла суицидальная депрессия… Юра всё рассказал, ничего не утаил. Поэтому и не удивился реакции отца.

Но не поморщиться не мог:

— Ты так говоришь, как будто я с алкоголичкой или наркоманкой связался, пап…

— Не с алкоголичкой и не с наркоманкой, но… что-то общее есть, Юр. Подожди ты глазами вращать, послушай теперь меня. Не злись. Я тебе добра желаю, сам знаешь. И мешать твоим отношениям, обижать эту твою Соню никогда не буду. Но я хочу, чтобы ты понимал кое-что, очень хорошо понимал — иначе ваши отношения могут закончиться ещё одной трагедией.

— В смысле? — нахмурился Юра, и Михаил Борисович вновь вздохнул:

— Кажется, ты и правда не понимаешь… Юра, связь с такой женщиной — это навсегда. Ты не сможешь от неё уйти, не убив её при этом.

Юра даже замер от неожиданности мысли отца… и от её фатальной правдивости.

— Точнее, сейчас пока можешь. Пока у вас не зашло слишком далеко. Но потом… Она уже один раз пережила потерю самых близких людей, ещё раз не выдержит. Понимаю, что сейчас всё хорошо, ты влюбился и как будто над землёй летаешь. Но подумай. Пройдёт пять, десять, двадцать лет. Всё изменится, новизны чувств уже не будет. Но твою Соню всё равно нужно будет поддерживать. Её теперь всегда нужно будет поддерживать, следить за состоянием, возможно, периодически давать какие-то таблетки. Ты не устанешь от этого, Юр? Я не говорю, что ты обязательно устанешь и бросишь её при первой же возможности. Я говорю всё это, чтобы ты подумал, хорошенько подумал. Учитывай это, когда будешь принимать решение. Понимай, что если ты оставишь Соню, то этим её убьёшь. Дело не в разнице в возрасте, этот момент, конечно, меня тоже смущает, но гораздо в меньшей степени, чем эмоциональные особенности этой женщины.

Отец замолчал, и Юра, прикрыв глаза — не мог сейчас даже смотреть на него отчего-то, — устало потёр ладонями лицо и пробормотал:

- Ладно, пап. Я серьёзно подумаю. Обещаю.