Слушай, смотри, люби

Глава 6

Темпера стояла у себя в комнате. Она ни о чем думать не могла.

У нее было ощущение, будто ее ударили по голове молотком и отшибли ей мозги.

Медленно, как во сне, она взяла три картины и положила их на туалетный столик.

Даже краски и красота «Мадонны в храме» утратили для нее всякий смысл. Она видела перед собой только лицо герцога, когда он смотрел на нее, когда она стояла на площадке лестницы, ведущей в башню.

Ей было совершенно понятно, что он подумал, и это приводило ее в ужас.

«Как он мог подумать, что я способна на такое?» — спрашивала она себя.

Но Темпера понимала, что не могло быть никакого другого объяснения ее появления из комнаты лорда Юстаса.

Как еще можно объяснить, что горничная одной из гостий оказалась в спальне холостяка, да еще с такой репутацией, как у лорда Юстаса?

Она была уверена, что герцогу все о нем известно, и он не мог найти для нее оправдания или истолковать ее поступок по-другому.

Темпера прижала руки к лицу. Ей казалось, что щеки у нее горят от пережитого унижения, но ощущала она только могильный холод собственных пальцев.

Ей казалось, что все прекрасное, все, во что она верила, рухнуло. Она утратила не только благосклонность герцога, но и собственную гордость.

Она испытывала к лорду Юстасу такое отвращение, что быть как-то связанной с ним казалось ей унизительным.

То, что герцог мог заподозрить ее в симпатии к такому человеку, повергло ее самоуважение в прах. Она чувствовала, что никогда уже не посмеет с гордостью смотреть людям в лицо.

Больше всего на свете ей хотелось немедленно найти герцога, показать ему картины и объяснить, почему она оказалась в спальне лорда Юстаса.

Но так как она понимала, что это невозможно, весь мир перестал для нее существовать.

Не было нужды спрашивать себя, почему она так мучительно переживает все это и почему осуждающее выражение на лице герцога так ее потрясло.

Сердцем, разумом, всей своей душой она понимала, что любит его.

Ей казалось теперь, что она любит его еще с их первой встречи, с того момента, как он впервые заговорил с ней.

Один его голос волновал ее так, как ничто никогда не волновало прежде. С каждой новой встречей она любила его все сильнее.

Но из-за преданности мачехе и собственной гордости она не решалась себе в этом признаться.

Однако любовь продолжала жить в ней, росла день ото дня. Когда они сидели рядом при лунном свете, она чувствовала, как будто она стала его частью, что они нераздельны.

— Я люблю его! Я его люблю! — шептала она, мечась по комнате, не в силах успокоиться ни на минуту.

Как мучительно сознавать, и физически, и нравственно, что он теперь о ней думает, словно отвращение, отразившееся на его лице, осквернило ее.

Теперь она понимала, что все ее усилия избегать герцога были не чем иным, как проявлением инстинкта самосохранения от любви, такой глубокой, пылкой и страстной, что она целиком завладела ею.

Темпера всегда знала, что где-то в мире должен быть человек, к которому она могла бы испытывать такое чувство, какое она испытывает сейчас. И ей было безразлично, герцог он или нищий.

Она знала только одно — он был ее второй половиной, целостностью своего существа она была обязана только ему.

— Он не только будет презирать меня, он меня возненавидит, — сказала она себе.

Темпера знала, что иначе и быть не могло, потому что они вместе познали трепетавший в них восторг от созерцания красоты.

При всей неопытности она знала, что такое единение даровано далеко не всем. Но они познали этот восторг, и совершенство «Мадонны в храме» их волновало одинаково.

— Что же мне… делать? Как ему… объяснить? — спрашивала себя Темпера. — Поймет ли он хоть когда-нибудь, как он ошибся?

Но она понимала, что на эти вопросы нет и не может быть ответов.

Глядя на лежавшие на ее столике картины, она подумала, что оказалась теперь в еще более затруднительном положении, чем прежде.

Какова бы ни была причина внезапного возвращения герцога в замок вместе с лордом и леди Холкомб, маловероятно, что они снова покинут его сегодня.

Значит, ей не удастся заменить картины, как она намеревалась.

Что же тогда с ними делать?

Темпера стояла у окна, глядя в темноту, когда вдруг раздался стук в дверь.

Она вздрогнула и инстинктивно прижала руки к груди.

— В… войдите!

Даже ей самой ее голос показался странным. Но когда дверь открылась, на пороге показалась мисс Смит.

— Я подумала, мисс Райли, вам захочется узнать, что приключилось с леди Холкомб. Это был несчастный случай.

— А что… что случилось? — с трудом проговорила Темпера.

— По дороге в Монте-Карло из-за поворота вдруг выехала телега. Возчик был либо неопытен, либо пьян. Только искусство герцогского кучера смогло предотвратить плачевный исход!

— Но… ее милость… она не очень пострадала?

— Она ударилась головой, когда экипаж резко остановился, — сказала мисс Смит. — Кажется, она еще и слегка поранилась. Но в основном это был шок. И мисс Бриггс говорила мне, что у нее очень болит голова.

Мисс Смит была вестницей любых новостей, неважно, хороших или плохих.

— Я всегда считала, что дороги здесь опасны, — продолжала она. — Во-первых, они слишком узкие, и если бы экипаж перевернулся, все кончилось бы очень плохо!

— Да… конечно, — согласилась Темпера.

Огромным усилием воли она заставила себя сосредоточиться на том, что говорит ей мисс Смит. Слушая ее, она вдруг поняла, что все три картины, вынесенные ею из спальни лорда Юстаса, лежат у нее на туалетном столике.

Она с тревогой взглянула на них, но с облегчением поняла, что мисс Смит не интересуется живописью.

— Ясно, что его милость не поедет сегодня на вечер, — продолжала мисс Смит. — Интересно, выедет ли вновь его светлость. Как я понимаю, он вообще не любит светских приемов, так что он может воспользоваться этим происшествием как подходящим предлогом, чтобы остаться дома.

— Значит, они будут ужинать здесь, — предположила Темпера, думая о том, как это может отразиться на ее планах.

— Вероятно, да, — согласилась мисс Смит. — К счастью, вашей хозяйки не было с ними в экипаже и моей, разумеется, тоже. Они, наверно, уже в Монте-Карло. — Она зевнула. — Должна признаться, что завидую мисс Бриггс. В кои-то веки она сможет лечь пораньше.

— Да… конечно, — согласилась Темпера — Могу я чем-либо помочь ее милости?

— Полагаю, у мисс Бриггс есть все необходимое. Она только что выбегала за флаконом одеколона и рассказала мне, что случилось. Я хотела ее еще расспросить, но тут за ней прибежал лакей. — Она открыла дверь и, уже выходя, добавила — Из этого видно, мисс Райли, как я люблю повторять, мы никогда не можем считать себя свободными. Только подумаем, что проведем вечер спокойно, как случается что-нибудь в таком роде. Я всегда говорю, что жизнь у нас тяжелая, и так оно и есть.

Не дожидаясь ответа, она вышла, и Темпера осталась одна Она не могла думать ни о чем, только о герцоге.

Ее охватило непреодолимое желание спуститься вниз, отдать ему картины и объяснить, что все не так, как он думает, что она спасала самые дорогие для него вещи.

Но она знала, что поступи она так, она тем самым неизбежно обнаружит, кто она такая.

Он непременно начнет дело против лорда Юстаса, и тогда лишь она одна сможет заявить, что картины были спрятаны в его шляпной коробке. Ее слово против его слова!

Графу станет известно о попытке кражи, и начнется долгое следствие по установлению автора подделок.

Люди искусства, вроде ее отца, всегда отыскивали тех, кто создает искусные подделки, которые способны ввести в заблуждение даже опытных экспертов.

Граф, человек очень влиятельный в своей стране, будет от души рад изловить такого мастера, и если герцог возбудит дело против лорда Юстаса, ситуация только ухудшится.

Не только сплетники в Монте-Карло, но и весь мир узнает, что леди Ротли выдавала падчерицу за свою камеристку.

— Это невозможно! Абсолютно невозможно! — воскликнула Темпера.

Но все ее существо стремилось оправдаться в глазах герцога.

Она чувствовала, что ее любовь должна была как-то передаваться ему, но теперь, когда он увидел ее у дверей комнаты лорда Юстаса, между ними встала непреодолимая преграда.

Никогда больше он не станет разыскивать ее ни в оливковой роще, ни на террасе над морем при лунном свете.

Никогда больше не будет интересоваться ее картинами и не захочет их видеть.

Никогда больше он не захочет говорить с ней так, что она запоминала и повторяла каждое его слово в ночной тишине.

Всю оставшуюся жизнь она проведет в тоскливом одиночестве, вспоминая лишь несколько мгновений, что она провела с герцогом так близко, словно была в его объятиях.

— Зачем я уходила от него, когда могла подольше побыть с ним? — спрашивала она себя.

Она вспомнила, как она бежала в замок после встречи с ним при лунном свете. Теперь она понимала, что она убегала не от него, а от себя самой, от собственных чувств.

— Боже мой, что же мне делать? — Она молилась, но без всякой надежды и чувствуя, что ее молитвы тонут в бездне ее отчаяния.

Спустя некоторое время она убрала картины в ящик туалетного столика и пошла в комнату мачехи, дожидаться ее возвращения.

Ей было трудно собраться с мыслями, но она все-таки вынудила себя составить план.

Герцог сейчас, вероятно, сидит внизу, один или с лордом Холкомбом, и свой единственный шанс подменить картины она получит лишь тогда, когда все улягутся спать.

«Как только я это устрою, — думала Темпера, — я буду скрываться от герцога, и если нужно, просижу у себя в комнате до самого отъезда в Англию».

Ей пришло в голову, что, если даже удастся заменить картины, она не сможет снова зайти в комнату лорда Юстаса, чтобы вернуть подделки.

Быть может, ей удалось бы сделать это завтра, а нет, так и неважно.

В любом случае он не сможет быстро заготовить новые копии. Он, должно быть, уже давно планировал эту операцию. Темпера не сомневалась, что копии были сняты и с других оригиналов.

Все работы ван Эйка хорошо известны и включены в каталоги, так что можно купить неплохую копию в любом художественном салоне.

Но это отнюдь не значит, что такие превосходные подделки, какими лорд Юстас заменил оригиналы, легко было достать.

«Если я уничтожу подделки, пройдет немало времени, прежде чем лорд Юстас раздобудет новые и получит еще одно приглашение в замок, чтобы похитить оригиналы», — рассуждала Темпера.

Близился конец сезона, и в одном она была абсолютно уверена: пройдет по меньшей мере год, прежде чем он сделает новую попытку выкрасть картины из коллекции герцога.

Это соображение ее несколько успокоило. В конце концов, самое главное, что ей предстоит, это вернуть на место оригиналы.

Это было, конечно, намного проще, чем то, что она уже совершила. А когда лорд Юстас обнаружит пропажу, он уже ничего не сможет сделать.

— По крайней мере я спасла три шедевра для будущего, — бормотала Темпера, — и для герцога!

Это было единственное, что она могла для него сделать, каково бы ни было его отношение к ней; единственный способ выразить свою любовь, хотя он никогда об этом и не узнает.

Она прилегла на постель мачехи, но заснуть не могла. Мысли ее то и дело возвращались к тому, что ей предстояло, а когда она закрывала глаза, перед ней вставала только одна картина: как изумление на лице герцога сменилось презрением.

«Я не такая!» — хотелось ей крикнуть в темноту.

Но никогда не изменявшая ей выдержка заставляла ее лежать тихо, страдать молча долгие часы, пока на лестнице не послышался голос мачехи.

Она медленно поднялась и сначала даже не могла разобрать, что говорит леди Ротли, хотя в ее голосе слышалось оживление, как всегда, когда она была приятно возбуждена.

Темпера открыла дверь, и мачеха, войдя, обняла ее.

— Ах, Темпера! — воскликнула она. — Все так чудесно, я так счастлива! Я помолвлена! Поздравь меня, дорогая! Просто поверить не могу, что это правда!

— Граф предложил тебе стать его женой?

— Не предложил, он сказал, что я должна стать его женой, потому что он не представляет жизни без меня! — отвечала леди Ротли. — Я — самая счастливая женщина на свете!

Она бросила накидку на стул и застыла, глядя на себя в зеркало, украшавшее дверцу гардероба.

— Неужели это я? — проговорила она изумленно. — Неужели правда, что я влюблена, как и вообразить не могла, в самого замечательного человека в целом свете?

— Ах, матушка! Как я счастлива за тебя! — воскликнула Темпера.

Леди Ротли снова обняла ее.

— Он хочет, чтобы я стала его женой, и послезавтра мы едем в Италию, чтобы он представил меня своей семье.

— Ваша свадьба состоится там?

— Он так хочет, и я счастлива предоставить ему все решать. Все, чего я хочу, это только чтобы он был доволен. — Леди Ротли удовлетворенно вздохнула. — Он такой властный, так твердо знает, чего хочет, и всегда этого добивается. Вот что я так люблю в нем.

Она села за туалетный столик.

— Он говорит, что полюбил меня с первого взгляда и что он всю жизнь искал такую красавицу.

— Звучит прекрасно! — сказала Темпера.

— Прекрасно! — согласилась леди Ротли. — Как удачно, что мы приехали сюда, и как было бы ужасно, если бы я приняла предложение герцога до того, как встретила Винченцо.

Темпера ничего не ответила, и леди Ротли продолжала:

— Не думай, дорогая, что я забуду о тебе, потому что выхожу замуж. Ты вернешься в Англию, а потом я пошлю за тобой, чтобы ты встретилась с Винченцо как дочь своего отца.

— Я бы не хотела быть для тебя обузой, матушка, — смиренно сказала Темпера.

— Да это и невозможно, — улыбнулась леди Ротли. — Уверена, Винченцо влюбился в меня еще и потому, что ты сделала меня такой красивой. — Она снова глубоко вздохнула. — Слава богу, что мы потратились на туалеты от Люсиль. А то он бы меня и не заметил.

— Он смотрел на твое лицо, а не на твои туалеты.

— Это в романах так пишут, — возразила леди Ротли. — Но мы-то с тобой отлично знаем, что туалеты очень важны. Если бы я появилась в казино в каком-нибудь старье, я не произвела бы там сенсацию и не заставила бы Винченцо ревновать из-за того, что столько людей обращали на меня внимание.

— Папа был очень расположен к графу, — тихо сказала Темпера. — Я думаю, матушка, он был бы рад твоему счастью.

— А может быть, он и правда знает об этом, — отвечала леди Ротли. — Я рада, что Винченцо был другом моего дорогого Фрэнсиса. Мне повезло, что в жизни мне встретилось двое таких замечательных людей.

Нагнувшись, Темпера поцеловала мачеху в щеку. Потом помогла ей раздеться и лечь в постель.

— Разбуди меня завтра пораньше, — попросила леди Ротли, когда Темпера потушила свет. — Я не хочу упустить ни минуты из тех, что я могла бы провести с Винченцо.

Темпера вернулась к себе в комнату.

Наконец-то она могла быть спокойна за будущее мачехи. Ведь сейчас она казалась счастливее, чем когда-либо ее Темпера видела.

Но что касается ее самой, счастливого конца ожидать не приходилось. Никакого просвета в конце темного туннеля заметно не было.

Она подумала, что, если бы не лорд Юстас, у нее не было бы чувства вины из-за того интереса, какой проявлял к ней герцог — или он интересовался только ее картинами?

Теперь у нее не было бы причин убегать от него или опасаться, что его внимание к ней может повредить мачехе.

Она могла бы говорить с ним так же естественно, как он говорил с ней, но теперь все кончено! Он никогда уже не захочет видеть ее снова, и чем раньше она покинет замок, тем лучше.

Темпера понимала, что завтра ей придется очень тщательно все рассчитать, чтобы граф не увидел ее до того, как они с мачехой уедут в Италию. И еще необходимо придумать предлог, почему мачеха не возьмет туда свою горничную.

Быть может, если она уложит вещи мачехи заранее, ей удастся ускользнуть в Лондон вечерним поездом.

Все ее существо протестовало при мысли о расставании с герцогом, о возвращении в опустевший дом на Керзон-стрит, где у нее останется только старушка Агнес.

А когда мачеха пришлет за ней, какой смысл ехать в Италию, заводить новые знакомства или пытаться найти какой-то новый интерес в жизни, если часть ее — самая важная часть — навсегда останется с герцогом в южной Франции?

Темпера была абсолютно уверена, что ей никогда не встретить никого, столь духовно близкого ей, как герцог.

Она знала, что никогда ей не встретить другого человека, который был бы так привлекателен для нее физически, от одного только голоса которого у нее замирает сердце.

— Облик, в котором я предстану миру в будущем, будет только подделкой, — сказала она себе. — На самом деле я буду мертва, и никому меня не воскресить.

Она оставила дверь своей комнаты слегка приоткрытой, и теперь могла слышать голоса тех, кто поднимался по лестнице.

Она поняла, что сэр Уильям и леди Барнард вернулись, и герцог рассказывает им о происшествии с леди Холкомб.

— Какая жалость! — говорила леди Барнард своим нежным голоском. — Какое ужасное происшествие! Бедняжка Дотти! Я бы зашла к ней выразить сочувствие, но я полагаю, она спит.

— Несомненно, она спит, — подтвердил герцог. — А Джордж ушел к себе больше часа назад.

— Тогда я подожду с моими соболезнованиями до завтра, — сказала леди Барнард. — Она пропустила такой чудесный вечер, да и вы тоже, Вельде.

— Было уже поздно снова отправляться в Монте-Карло после этого несчастного случая. Я пошлю свои извинения его высочеству завтра утром.

— Прием был просто великолепный, — сказала леди Барнард. — Присутствовали все сколько-нибудь значительные лица. А леди Ротли просто сияла.

— Уверен, завтра утром она расскажет вам, по какой причине.

— Вы хотите сказать?.. — В голосе леди Барнард послышалось откровенное любопытство.

— Леди Ротли только что осчастливила графа, — отвечал герцог. — Я их уже поздравил.

— Какая прелесть! — воскликнула леди Барнард. — Ты слышал, Уильям? Леди Ротли помолвлена с этим обворожительным графом Винченцо Караваджио. Они весь вечер друг с друга глаз не сводили.

— Лели Ротли очень красивая женщина, — заметил сэр Уильям.

— Я полагаю, вы все услышите об этом завтра, — сказал герцог. — Спокойной ночи, леди Барнард. Спокойной ночи, сэр Уильям.

Темпера слышала, как Барнарды прошли в свою комнату, рядом с леди Ротли, и закрыла дверь.

Теперь надо дождаться, пока остальные трое не лягут, и тогда путь вниз будет открыт.

Ей не пришлось долго ждать, пока она не услышала шаги и разговор герцога с графом Они беседовали, поднимаясь по лестнице, а потом послышался стук закрывающихся дверей. Лорда Юстаса с ними не было.

Спустя, должно быть, полчаса, она услышала, как он поднимается по лестнице. Он был один, и ей показалось, хотя, может быть, она и ошибалась, что шаг его был тяжел, словно он либо очень устал, либо пьян.

Теперь она знала, что все вернулись в замок и ночной сторож в холле тоже ушел к себе.

Она подошла к окну и увидела, что луна заливает серебристым светом долину позади замка, было светло почти как днем или, во всяком случае, ранним утром.

Темпера достала картины из ящика туалетного столика и поднесла их к окну.

Любуясь их красотой в лунном свете, она подумала, как ей приходило в голову и раньше, что никто не смог бы достойно скопировать «Мадонну в храме».

Как и раньше, красота картины проникала ей в душу, но это чувство было теперь омрачено печалью, только усиливающей ее мучительную тоску.

Никогда больше не держать ей в руках ничего столь совершенного, никогда уже она не сможет думать об этой жемчужине живописи, не вспоминая при этом о герцоге.

Раньше ей казалось, что младенец Христос благословляет ее, но обладание этим шедевром на протяжении всего лишь нескольких часов принесло ей самое большое несчастье в жизни.

Но она любила герцога и поэтому была бесконечно рада, что это сокровище вернется к нему.

— Спаси и сохрани его, — шептала она Мадонне, — избавь его от всякого зла и пошли ему счастья.

Это была самая искренняя, лишенная всякого эгоизма молитва из всех ее молитв. Она исходила из самого сердца, и Темпера знала, что, любя его, она всей душой желает ему счастья, хотя и не может разделить его с ним.

Быть может, когда-нибудь и он, как ее матушка, встретит любовь.

Быть может, и он познает это чудо — любить и быть любимым, — так никогда и не узнав, что служанка, которую он презирает, будет любить его до конца дней.

Слезы выступили у нее на глазах, но она с ожесточением их смахнула.

Отвернувшись от окна, держа картины в руках, она подошла к двери и прислушалась.

Стояла полная тишина. Двигаясь бесшумно, боясь, что пол может скрипнуть и под толстым ковром, она прошла по коридору и, держась за перила, стала спускаться по лестнице.

В холле стоял полумрак, потому что, хотя окна и были высокие, их закрывали плотные портьеры, не пропускавшие лунный свет.

В гостиной портьеры были шелковые, так что из окон, занимавших почти целиком всю стену, лились серебряные лучи.

Темпера быстро прошла в кабинет герцога. Войдя туда, она ощутила, что все там напоминает о его хозяине.

На мгновение она застыла на месте, и ей показалось, что эффект его присутствия настолько запечатлелся на всей обстановке, что он словно бы и сам здесь ожидает ее.

Но она резко осадила себя, напомнив, что нельзя терять время. Она подошла к окну и медленно, беззвучно раздвинула портьеры, чтобы впустить лунный свет.

Он влился серебристым потоком, касаясь волшебными лучами картин на стенах, отражаясь от чернильницы на письменном столе, к которой она прислонила тогда свою картину. Один луч, казалось, сконцентрировался на ангеле с картины Леонардо да Винчи.

Несмотря на чудовищное напряжение, Темпера невольно подумала, не станет ли герцог, когда его взгляд устремится на ангела над столом, иногда вспоминать о ней.

Не было никаких оснований надеяться, что он когда-либо в каком-либо смысле ассоциировал ее с портретом, но она видела, как видел ее отец, что у нее такой же, как у ангела, овал лица, такое же выражение глаз, так же складывались в улыбке ее губы.

«Если этот образ и напомнит ему обо мне, — печально подумалось ей, — он или сразу же прогонит эту мысль, или даже избавится от картины. Для него я не ангел, а падшая женщина, — говорила она себе. — И некому будет ему сказать, как он ошибается».

Она положила картины на стол, чтобы снять со стены поддельную «Мадонну в храме».

При лунном свете было отчетливо видно, как холст крепится к раме. Лорд Юстас даже закрепил гвоздики в том же положении, как они были. Поэтому оказалось нетрудно их вынуть, но чтобы сделать это, ей пришлось положить картину лицом на стол.

Только один гвоздик не поддался усилию ее пальцев, так что пришлось воспользоваться золотым ножом для бумаги, лежавшим рядом с бюваром.

Вынуть полотно с подделкой из рамы и поместить туда оригинал оказалось легко.

Она воткнула на место гвоздики, понимая, что они держались бы крепче, если бы она могла по ним постучать, но было необходимо избегать малейшего шума. Поэтому она только с силой прижала их пальцами, надеясь, что полотно удержится в раме, по крайней мере, пока лорд Юстас не покинет замок.

Закончив с этим, она взяла картину со стола и поднесла к ее месту на стене. Только на миг она задержала на ней взгляд, сразу же почувствовав, что картина говорит с ней, как и прежде.

Лунный свет, лившийся сквозь готические окна, сверкал на драгоценных камнях, украшавших венец Мадонны и, казалось, сулил Темпере надежду, но она понимала, что это всего лишь иллюзия.

Для нее нет никакой надежды, никакого просвета в окружавшей ее тьме, и картина будет говорить теперь только с герцогом.

— Спаси и сохрани его, — повторила она свою молитву.

Подняв картину, чтобы повесить на место, она услышала, как в дальнем конце комнаты открылась дверь. Темпера обернулась.

Кто-то вошел, но так как лунный свет не распространялся так далеко в глубь комнаты, она не могла разглядеть, кто это.

Когда вошедший подошел ближе, она поняла, что это лорд Юстас Сердце у нее замерло.

— Так вот это кто вмешивается в мои дела! — произнес он.

В его голосе прозвучала такая злоба, что Темпера инстинктивно отступила на шаг, прижимая к себе картину.

— Кто вы и какого черта вы здесь делаете?

Он почти прорычал эти слова, и, к своему удивлению, Темпера вдруг обрела голос, гнев преодолел в ней страх.

— А вы думали, что ваши проделки могут обмануть того, кто разбирается в искусстве? — спросила она.

— Как вы узнали, что это подделки?

— У меня есть глаза, но я и представить не могла, что человек вашего звания и положения может пойти на такое гнусное преступление.

— Вы так это называете?

Лорд Юстас подошел еще ближе, но как ни странно, она уже не так боялась его, как когда он только появился.

— Я уже вернула одну картину на место, — сказала она, — и теперь намерена вернуть и остальные. Можете забрать ваши подделки и спрятать их в шляпную коробку!

— И вы думаете, что я позволю вам довести дело до конца?

Он был еще в вечернем костюме, в котором выезжал. По какой-то причине он, видимо, озаботился картинами и захотел взглянуть на них, прежде чем лечь. И тут-то и обнаружилось их отсутствие.

— А как вы можете мне помешать? — возразила она. — Если вам взбредет в голову сделать скандал по поводу моего поступка, вам придется объяснить и ваш собственный.

— Это верно, — сказал лорд Юстас — Вы поставили меня в затруднительное положение, мнимая горничная!

— Надеюсь, я дала вам хороший урок. Ваши подделки не так уж хороши, чтобы обмануть настоящего ценителя.

С этими словами она посмотрела ему прямо в лицо и увидела на нем странное выражение, не поддающееся описанию.

Это не было просто разочарование и досада, что его уличили в неблаговидном поступке, и, уж конечно, не смущение.

Взгляд у него был оценивающий, и ей показалось, что он намеревается подкупить ее, чтобы она не предала случившееся гласности.

Внезапно он подошел к окну и распахнул его. В комнате было жарко, и Темпере показалось, что прохладный воздух не только освежил ее, но и снизил владевшее ею напряжение.

— Я заменю сейчас две оставшиеся картины, — сказала она, — а поскольку я не желаю быть замешанной в этой скверной истории, я ничего не скажу герцогу о вашем поступке. Пусть это останется на вашей совести.

— Вы очень храбры, — издевательски усмехнулся лорд Юстас — А что, если я подниму тревогу и объявлю, что застал вас за подменой картин?

У Темперы был наготове ответ.

— Мне будет легко доказать, что у меня не нашлось бы денег на то, чтобы заказать подделки, — сказала она спокойно. — Любое обвинение в мой адрес потребовало бы тщательного расследования, и вы отлично это понимаете. И можно будет легко доказать, в чем я вполне уверена, что деньги нужны мне не так, как вам.

— Вы думаете, что у вас есть ответы на все вопросы, — сказал лорд Юстас — Жаль, что у меня нет времени узнать вашу биографию. Было бы очень интересно.

Тон, которым он это произнес, заставил Темперу бросить на него подозрительный взгляд. Протянув руку, он взял у нее картину.

— Там, куда вам предстоит отправиться, она вам не понадобится, — сказал он.

И положил картину на стул.

А потом, прежде чем она успела опомниться, попытаться оказать сопротивление или броситься бежать, он одной рукой зажал ей рот и, обхватив другой, поднял ее на воздух.

— Покойники не умеют рассказывать, — воскликнул он. В голосе его звучала злобная насмешка — А мертвая камеристка ни у кого не вызовет ни малейшего интереса!

Тут только Темпера поняла, что он собирается сделать.

Она начала отчаянно бороться с ним, пытаясь в то же время закричать, но это было невозможно.

Он был очень силен, и рука, зажавшая ей рот, вывернула ей шею так, что сделала всякое сопротивление невозможным.

Она била его кулаками по груди и плечам, но это не произвело на него никакого впечатления. А он тем временем неумолимо тащил ее к открытому окну.

— Это должно научить вас не совать нос в чужие дела, — сказал он насмешливо.

Темпера почувствовала, что тело ее тесно прижато к подоконнику, на котором она лежит лицом вниз.

Перед глазами мелькнула пропасть внизу, куда ей предстояло рухнуть — прямо на скалы.

Это конец. Это смерть.

Она стала судорожно цепляться за раму. Лорд Юстас отнял руку от ее рта, чтобы оторвать ее руки от рамы, и она почувствовала себя слабой и беспомощной куклой в его руках. С тем, что должно было стать для нее последним вздохом, она испустила крик, оказавшийся на самом деле не более чем едва слышным, призрачным стоном.

И вдруг, когда он уже почти протолкнул ее в открытое окно, она услышала голоса. Когда падение казалось уже неминуемым и она почти ощущала боль, которую ей предстояло испытать, чьи-то руки, обхватив за талию, оттащили ее от окна.

Голова у нее закружилась, сердце как будто остановилось. Она была в чьих-то объятиях и знала, как бы это ни казалось невероятно, кто спас ее в последний миг.

Но она была слишком потрясена и испугана, чтобы сознавать что-либо, кроме того, что она не умрет и скалы внизу уже не грозят ей гибелью.

Темперу била дрожь, глаза ее были закрыты, она уткнулась лицом в плечо герцога, державшего ее на руках.

Он перенес ее в гостиную и хотел положить на диван, но она не отпускала его. Просто не могла отпустить, она все еще была не уверена, что не разобьется о скалы на дне пропасти.

— Все хорошо, — донеслись до нее его слова. — Все в порядке, вы в безопасности.

И тогда, ощутив невероятное облегчение от того, что ей не суждено умереть, она расплакалась.

Темпера почувствовала, как его объятия стали крепче.

— Вы в безопасности, дорогая, вы в безопасности. Никто никогда вас больше не тронет.

Она подумала, что все это ей снится, что все это одно ее воображение, но его губы коснулись ее лба, и, подняв на него залитое слезами лицо, она взглянула ему в глаза.

— Как вы могли решиться на такой отчаянный шаг, чтобы вернуть картины? — спросил герцог.

— А разве… разве вы знали… что их похитили?

Она с трудом узнавала собственный голос — такой он был хриплый. И она все еще дрожала от страха.

— Я узнал об этом вчера еще до отъезда — отвечал герцог. — Едва граф взглянул на Рафаэля, он сразу же понял, что это подделка.

— Я… я не знала, что лорд Юстас взял и эту… пока… пока не нашла их… в его комнате.

— Почему вы не пришли ко мне и не рассказали, что вы обнаружили? — спросил герцог. — Моя дорогая, я совсем не хотел, чтобы вы оказались в этом замешаны.

Темпера смотрела на него затуманившимися от слез глазами.

— Что… что такое вы… говорите мне?

Герцог улыбнулся:

— Нужно ли мне говорить вам, что я полюбил вас, как только увидел? Вы — ангел Леонардо да Винчи, которого я искал всю жизнь.

У Темперы перехватило дыхание.

— Вам… вам показалось, что есть… есть… сходство? — проговорила она задыхаясь.

— Как только увидел вас в саду.

Он оглянулся, и Темпера поняла, что дверь из гостиной в кабинет была закрыта.

Как будто почувствовав, что необходимо какое-то объяснение, герцог сказал:

— Предоставим лорда Юстаса графу. Все, что волнует меня сейчас, это ты, моя любимая!

И прежде чем она успела ответить и даже понять, что происходит, он склонился к ней и приник губами к ее губам.

Одно мгновение она чувствовала только безграничное изумление, а потом, как перед «Мадонной в храме», красота и восторг овладели ее душой, которая с этой минуты принадлежала только ему.

Он крепко прижал ее к себе, и она уже больше не могла думать, лишь чувствовать.

Страх, ужас, весь окружающий мир исчезли, остался только герцог и очарование заливавшего их лунного света.

Это было так прекрасно, так совершенно, что ей казалось, будто она умерла и попала в небеса.

Именно этого она жаждала. Это была любовь, такая, какой она ее себе всегда представляла.

Это было счастье, словно солнечным светом согревшее ей сердце.