Бог или наркотики

Говорят, что, если достаточно долго ждать, можно достичь предела. И обнаружить пустую шахту лифта между небытием и вечностью.

Неужели из-за этого поднята вся суета? Причудливая альтернатива мрачной реальности? Еще одна одинокая женщина среднего возраста, ищущая второй шанс стать молодой, последнюю возможность влюбиться, что обычно приводит к нравственному падению. А падение, даже по причине страсти, не должно повторяться.

Она чувствует себя проданной в качестве чего-то такого, чего никогда бы не хотела покупать. Наконец бабушка поняла, чего не хватает в ее жизни и что у нее в достатке. Она достаточно стара, чтобы хорошо это понимать. Любовь — это не ответ. Еще один любовник, или два, или три, или четыре не смогут унять этот зуд, из-за которого все ее тело покрывается сыпью хронической крапивницы. Для этого нужны или антигистаминные препараты, или новая религия. Успокоение в монотеистическом единобрачии может привести только к тому, что ее мужчиной будет Бог и она почувствует себя удовлетворенной, как беременная монахиня. Она нуждается в чем-то для души. Если бы она верила в призраков, то обязательно трахнула бы одного из них.

Говорят, что можно преуспеть в карьере или в любви, подразумевая, что нельзя потерпеть неудачу в обеих областях. Опустошенная в погоне за счастьем, Барбара испытывает желание кричать, но не делать это своей профессией. Ее возвращение изначально было неудачным, новизна воющей бабушки стерлась. Она устала от потери голоса и от поклонников, аплодирующих ей. Червяк предупреждал ее о непостоянстве зрителей, особенно когда среди них преобладают пьяницы, сексуальные наркоманы и потенциальные кастраты. Испытывая ревность к ее половым органам, королевы дрэга подготовили ее ниспровержение, в то время как она ухаживала за рыцарем в блестящих доспехах. Она заметила: что-то не в порядке, кроме ее голоса. Отсутствие аплодисментов — плохой признак для любого исполнителя, тем более когда зрители начинают шикать. Неудивительно, что она предпочитает выступать в спальне. Там не надо беспокоиться об аплодисментах, даже когда удается хорошо трахнуться. Ее обращения к реальному миру сделали неизбежным вывод о тщетности стремлений, особенно если речь идет о реализации своих возможностей. Делай она все эти годы правильную и скучную карьеру, почувствовала бы себя правильной и скучной, когда та завершилась бы. Как много из ее корпоративных приятелей потеряли работу в середине жизни, сброшенные со сцены более молодыми нетерпеливыми восходящими звездами. То же самое произошло с ее карьерой в браке. Развод стоил больше, чем отставка. Но в любом случае — тихий финал перед тем, как занавес опустится. В смерти тоже есть светлая сторона. Никто не будет шикать.

Фактически истинная любовь — это фантазия, которой она не должна потворствовать. Она скорее, чем что-либо еще, может закончиться слезами.

Под влиянием этого чувства люди, как известно, совершали самые глупые поступки. Грабили банки или отдавали все свои деньги. Совершали убийства или кончали с жизнью. Боль, вызванная бременем этого чувства, могла стать настолько невыносимой, что люди убивали себя, вместо того чтобы перенести эти чувства на другого человека. Некоторые женщины отрекались от мира и запирали себя в монастыре, только для того, чтобы сочетаться браком с иконой распятого мужчины в драгоценном окладе. Другие становились профессионалками, трансформируя свое разочарование в наличные. Проституция — жизнеспособная альтернатива безбрачию, оба этих занятия лишены любви. А жизнь без этого исключительного чувства — своего рода медленная смерть. Влюбляться необходимо несколько раз в день, как принимать наркотик. Удовлетворение — это пагубная привычка, которая заставляет вас желать большего. Отправившись искать то, чего недостает в ее жизни Барбара знала, что, найдя это, она окажется обманутой. Удовлетворение ускользнуло бы от нее, как недостающая часть тела, которую можно чувствовать, но до которой нельзя дотронуться.

Наркотики — единственный выход. Мужчина наркоман. Он нуждается в лекарстве, чтобы быть мужчиной. А она нуждается в его мужественности, чтобы быть женщиной. Однажды ночью они зажгли свечи и разделись. О чудо! Его тело оказалось совершенным. Они заснули в объятиях друг друга, этот миг был восхитительно платоническим. Но единственное, что при этом увеличилось, — ее любовь. У него не будет эрекции, пока его кровь отравлена метадоном. Она просыпается на закате следующего дня, отражающемся на кирпичной стене, и принимает решение довести их отношения до конца. Если пациент нуждается в лечении, он должен его получить. Надо забыть о безвредных лекарствах, прописываемых для успокоения больного. Если пациенту может помочь проверенный яд, значит, надо всеми возможными способами отравить его.

Он жарит ей яичницу, читает свои стихи и, вдохновленный их наготой, раздвигает ее ноги, чтобы принести жертву божеству Клитору и дать ей удовлетворение единственным доступным ему способом. С помощью очень длинного языка. Бабушка вылизана.

Наконец-то она встретила мужчину, который заботится о ней. Только симпатия не то, что ей нужно. Он выполняет свою урочную работу скорее схоластически, в отличие от ее немого вибратора, не умеющего читать и писать. Она умоляет его остановиться, охваченная приступом щекотки. Она говорит ему, что сексуальные удовольствия совсем не то, к чему она стремится. Высот оргазма лучше всего достичь духовным путем (посвященным в духовный сан пальцем). Наглая ложь, но это лучше, чем говорить импотенту, лижущему твой клитор, что у него зловонное дыхание.

Они пристально вглядываются в боль друг друга, и их объединенные невольные крики свидетельствуют о высокой степени облегчения. Он объясняет это действием метадона. Освобожденный от страданий продолжительной эрекции, мужчина свободен любить без тягостной потребности наносить женщине удары. Она приоткрывает перед ним скрытые желания женщин. Женщина хочет, чтобы ей наносили удары. Слово сказано, и он соглашается сделать все, чтобы удовлетворить ее, включая принятие яда, потому что ее удовлетворение — это его удовлетворение. Такое удовлетворение должно идти с предостерегающим ярлыком: «Предупреждение: лекарство имеет побочные эффекты. Преимущественно сон за рулем. Не рекомендуется водить автомобиль или трахаться». Героин — сильнодействующее возбуждающее средство. Как с графиком контроля беременности — время решает все. Половой акт может быть совершен немедленно, до или после впрыскивания наркотика. Как только кровь получает метадон или героин, сердце начинает пересыхать и больше не чувствует потребности снабжать окрестности этим эликсиром жизни. Почему им не попробовать виагру? — предлагает она.

Наркоман настаивает, он придерживается своих правил. Он не хочет огорчать ее, но пришло время мужественно посмотреть в лицо их любви, поскольку это имеет отношение к его наклонностям. Поэт признает, что он колет наркотики два раза в неделю, когда они не встречаются. Для спасения своей поэзии. Его муза тоже нуждается в определенном взбадривании. Его жизнь зависит от цикла метадона и героина, подобно тому как ее — от кофеина и алкоголя. Установившийся порядок он воспринимает вполне нормально. Существование в зависимости. То же самое происходит с пищей и водой. С плотью и кровью.

К чести наркомана, он умеет уравновесить свое пристрастие со здоровой долей протестантского жертвования. Дилеры находятся прямо в баре, он может покупать товар каждую ночь. Но, понимая, что это превратило бы его в полноценного наркомана, предпочитает удовлетворять свои потребности бесплатно, с помощью рекламных листовок метадона в клиниках в течение недели, получая возможность в выходные дни потворствовать сокровеннейшим желаниям. Звучит скорее по-католически. Действительно, он швейцарец, крещеный язычник, воспитанный в лютеранских традициях своей родины. Отречение, как говорится, у него в крови. Воздержание от его основной потребности иногда дается с трудом, но делает возможное удовлетворение восхитительно совершенным. Он наслаждается духовным метадоном, который помогает ему освободить душу от физических страданий. До тех пор, пока не наступит момент, когда его душа воссоединяется с кровью и плотью, и на короткий миг он чувствует себя целым, перед тем как снова опустится к земным потребностям. Такова природа жизни и пагубного пристрастия. Бога и наркотиков.

Поэт продолжает говорить о тяжелой работе и о вдохновении. Это лечение для обоих. Метадон дает ему спокойствие духа, чтобы он смог изобразить свою желанную музу на бумаге. Героин — это алкоголь его взбалмошной подружки, которая требует от него страсти, искушая его ядом.

Слушая о других женщинах в его жизни, Барбара вдохновляется собственной музой, изголодавшейся по любви женщиной в тоске, вводящей себе в вены плевки. Если его муза может владеть им, она тоже сможет. С небольшой помощью общего приятеля.

Доведение до логического завершения истинной любви потребует усилий намного больших, чем просто стащить трусики. Медовый месяц такой, каким должен быть. Они начнут со священного ритуала, посвященного богам героина. Священник проводит церемонию тут же, в баре. Затем они дают дилеру деньги, и через некоторое время он возвращается со Святым духом, маленьким пластиковым пакетиком коричневого порошка, освящая их союз торжественными словами: «От этого дерьма вас здорово торкнет».

Вернувшись в квартиру, невеста наблюдает, как жених готовит супружеское ложе со шприцем и ложкой. Они уже зажгли свечи и разделись. Настроение правильное. Барбара помогает ему затянуть жгут, но когда дело доходит до иглы, не может на это смотреть (все эти годы носила клипсы). Она погружает свою голову в его длинные колени, ощущая огромную любовь к этому мужчине и его члену. Наступает момент, которого она ждала. Его член вздымается, мужчина вздыхает, и она не теряет времени, чтобы дать ему запретное наслаждение, одновременно получая его и сама.

Завершение настолько запоздало, что нахлынуло как огромная волна крови, разогретой глубокими чувствами. Это невозможно описать ни в каком рациональном объяснении. Секс не бывает слишком хорошим. Прелюдия прохладна, но кульминация не может сравниться ни с одним исполнителем, выступавшим на ее сцене. Он не искусный водопроводчик. И не вонючий одаренный художник. Он — падший герой, неуклюжий в движениях, чьи способности ограничены бессилием. Но оборудование работает. Потому что сработало лечение. И это гораздо больше, чем просто секс и наркотики. Она обвивает руками его сильную спину, когда их взаимное бессилие объединяется в любовных объятиях ее лона. Он может заснуть перед приходом, но это не возымеет никакого значения. Их любовь была обречена с самого начала.

Но он не засыпает до окончания прихода. И даже после этого бодрствует, хотя его глаза закрыты. Он все еще способен продолжать беседу, на длинном расстоянии от преисподней. И она получила то, что хотела. Почти. Попытка удовлетворить величайшую потребность всех оставляет ее безнадежно зависимой от яда, хуже, чем смерть, хуже, чем героин. Не только лекарства имеют побочные эффекты. Завершение этой любви убьет их обоих. Она наблюдает за ним, погрузившимся в живую кому, когда уступает своему собственному наркотику и отключается, более влюбленная, чем раньше.

Это не способ любить. Не способ жить. Не способ трахаться. Люди говорят, что виагра — это поддержка. По крайней мере, под метадоном он находился в этой комнате. А сейчас здесь только его тело, а душа улетела, как только его мужественность спряталась обратно в свою скорлупу. Она берет пакетик с коричневым порошком и прячет его в свою сумку для сохранности. Любить — значит идти на жертвы. Обоим. Она готова ради него идти на жертвы.

Это был не первый случай, когда секс оказался не слишком хорош и мужчина отключался, не дав ей удовлетворения. Но тогда иллюзия тоже умирала. Неспособная к продолжительному содроганию, она находила его смехотворным, когда оно утихало. Кто знает, почему подобные содрогания в этом возрасте кажутся совершенно нелепыми. Она не чувствовала подобного дискомфорта с тех пор, как лишилась девственности, вскоре после того, как у нее начались месячные и мать сказала ей, что она выросла, чтобы стать течной сукой. Стыд имеет возможность сопутствовать содроганию любого желания. Акт оскверняющего взлома невинности необходим. Бабушка была на удивление смущена, теряя девственность на этот раз, смущена своей уязвимостью перед лицом истинной любви. Не имея на себе ничего, кроме прически, она спрашивала себя: «Что он видит во мне?» Кроме завитков, которые по-прежнему невероятно упруги, существует ее плоть. В таком случае что она видит в нем? Кроме неоспоримого чувства, истина — в иллюзии. Что может быть истинного в такой любви, обожании, страсти, желании или безумии, кроме чувства? Чувства никогда не лгут. Даже когда замешаны на лжи.

В отчаянии она идет на свою вокальную репетицию, которые со времени кончины ее вокальной карьеры превратились в занятия другого рода, психологические тренинги, ее внутренней сущности ребенка и внешней — суки. Она достаточно созрела, чтобы ценить своего верного друга больше, чем учителя по вокалу, больше, чем скользкого пианиста, больше, чем червяка. Она воспринимает его как врача, которого ненавидит, но не может дождаться следующего визита, поэтому он мог видеть ее в любое время, когда хотел. Вероятно, поэтому она рассказывала ему о вещах, о которых не могла рассказать больше никому, а он говорил ей то, чего она никогда не хотела бы слышать. Их отношения основаны на самоненависти и взаимном мазохизме. Он может использовать тему денег. Она использует оскорбления.

На этот раз она принесла Червяку маленький подарок. Нечто такое, что он может использовать, — пакетик героина. Как символ ее отвращения. Червяк переполнен наркотиками. Еще одна доза не убьет его.

— За кого ты меня принимаешь? — поморщился он, прибавляя коричневый пакетик к разноцветной коллекции маленьких пакетиков на серебряном подносе его бабушки. — Я не пробовал героина много лет.

— Тогда откажись.

— Нет, — сказал он, двигаясь как на шарнирах. — Это самый расточительный способ использования героина, но я не могу беспокоиться из-за охоты на дракона.

— Что это такое?

— Не важно. Где ты взяла это дерьмо? В грязном баре, где околачиваешься? Будешь болтаться там, милашка, превратишься в верную подружку пакетика.

— Что это?

— Как ты наивна для человека, который настолько пресыщен. Подружка пакетика — это проститутка, которая трахается ради героина.

— В противоположность любви.

— Только не говори мне, что ты тоже подсела на это. Уверяю тебя, загнанные старые клячи имеют репутацию одноразовых, и еще, знаешь, у них изо рта идет пена.

— Но это истинная любовь, ты, рептилия!

Она принимается рассказывать ему историю о своем пагубном пристрастии. Какое-то время уходит у него на то, чтобы свернуть героин в самокрутку. Он не прерывает ее рассказ, погруженный в собственное занятие. Когда она закончила, он поджигает самокрутку и вдыхает дым с таким видом, как будто именно этого ему не хватало всю жизнь. Это лучше, чем наркотик или извращения, которые он когда-то любил, возбужденная память счастливым эхом отозвалась в каждой его клеточке.

— Твою мать, — все, что он смог сказать.

— Смешно, что женщина моего возраста безнадежно влюблена?

— Это тоже. Я просто понял, почему перестал охотиться на дракона.

— Возможно, по той же причине, по которой я бросила курить.

— Хочешь подымить?

— Нет. Прости, что я заставила тебя снова начать, — извинилась она. — Я просто предположила, что это часть твоего РДА.

— Ты имеешь в виду ДНК. Я не буду смешивать табак с наркотиком. Наркотик, который они продают тебе, в любом случае с примесью.

— Я знала, что ты найдешь ему хорошее применение. С тех пор как начал его курить, ты выглядишь более живым.

— А ты выглядишь более мертвой.

— Это результат любовных страданий.

— Терпи.

— Я так и делаю.

— Твою мать! — повторяет он.

— И это все, что ты можешь сказать? Я была уверена, что ты дашь мне кучу советов. Знаешь, когда ты внезапно раздражаешься, отдаешь мне частичку своего ума.

Червяк зевает. Ничто не может утомить его больше, чем разговор о любви или о героине. Но развлечение заключается в том, чтобы не обращать на это внимания.

— Я не могу думать ни о чем, кроме того, что моя роковая привязанность к этому мужчине — это его роковая привязанность ко мне. Что он может найти в женщине своего возраста?

Червяк с ехидцей смотрит на нее:

— Некоторые мужчины любят дряблых старых сук.

Она воспринимает это как комплимент, польщенная предположением, что предмет ее любви любит ее такой, какая она есть.

— На телевидении все немолодые мужики имеют у плеча молоденькую пустышку.

— На телевидении они трахаются без всяких гениталий. Донни и Мэри поют песни любви. Люди вроде меня описаны и вычеркнуты. Убиты прежде, чем принесут реальную пользу. Спроси себя: кто захочет трахнуть подобных мне?

— Другие червяки?

— Ты удивишься, узнав, что происходит за закрытыми дверями. Я потрясен тем, чего только женщины не могут сделать ради любви. Это та область, где я могу быть полезным. Мне нравится, когда меня бьют. Несомненно, там всегда есть наличные. Деньги, наркотики. Некий роковой недостаток имеется даже у самой совершенной пары. Донни и Мэри, к примеру.

— Осмонды?

— Могут существовать два человека, самые совершенные друг для друга. Безумно влюбленные, бесконечно поющие об этом, преданные, одинаково мыслящие, почти идентичные во взглядах на мир. Если бы только они не были детьми одних родителей, их любовь могла бы выдержать испытание. Их музыка может.

— Ты поистине развращенный индивидуалист.

— Возможно. Но по крайней мере, я не романтичный мудак, у которого в среднем возрасте начинается кризис по причине щенячьей любви. По крайней мере, я не дурачу себя всякий раз, когда смотрюсь в зеркало. По крайней мере, мне нет необходимости пудрить свой нос только затем, чтобы вставить кое-что в задницу другой задницы. По крайней мере, я получаю удовлетворение, когда это делаю. — Змея снова стала ядовитой. — Я имею то, что хочу. Потому что знаю, что хочу.

— Я полагаю, что все продается. Даже дерьмо из источника.

— Я не ем дерьмо, милашка.

— Ты пьешь его?

— Я знаю, что хотят мужчины. И я даю им это.

— И что они хотят от таких, как ты?

Он успокаивается, играя своим языком.

— Я навожу мосты через расовое деление.

— Я знаю, что ты был болен. И не могу понять, почему тебя интересуют социальные проблемы.

— Меня они не интересуют. И я не совсем расово корректен. Но я не из тех белых, которые наживаются на арендной плате в нищих кварталах, но ничего не хотят делать для негров, кроме как держать их в качестве прислуги. Я хочу обслуживать негров. Я наживаюсь на разнообразии и его поверженном кузене — расизме. Понимаешь, милашка, есть много черных и коричневых мужчин, которые не чувствуют себя счастливыми от своего унизительного положения в мире белых. Именно им я могу принести пользу. Я заставляю их чувствовать свое превосходство. Я совершенно счастлив своим унизительным положением в мире черных.

— Ты действительно развращенный человек, — заметила Барбара. — И изобретательный также.

— Это для меня единственный способ трахнуться. У меня нет сисек, милашка. Даже таких старых и обвисших, как твои.

— Только узловатые колени и стоящий пенис.

— Динг-донг, — выпевает он. С намеком, потому что звонят в дверь.

— Ты кого-то ждешь?

— Смерть.

Червяк затягивает пояс купального халата респектабельным жестом из репертуара наркомана, проводящего весь день в постели. Как будто подтверждая свою точку зрения, что для каждого найдется кто-то, он возвращается в гостиную в сопровождении мужчины. Очень привлекательного мужчины. Барбара потрясена больше, чем когда-либо.

— О, беби, что ты здесь делаешь? Как приятно тебя уви-и-и-идеть.

Дивальдо пресмыкается перед ней точно так же, как делает всякий раз, когда они встречаются. В эти дни они, похоже, встречаются везде. В баре, на улице, в бакалее, у банкомата, а теперь и у Червяка. Какого черта он здесь делает?

— Только не говори мне, что ты поешь, — удивилась Барбара вслух.

— Он помогает мне с водопроводом, — вмешивается Червяк.

Это мужчина со множеством талантов — все, что она может сказать, с ужасом воображая, что это может значить.

Гадюка быстро высовывает ядовитый язык в ее сторону.

Дивальдо реабилитирует себя, отправляясь в ванную комнату, определенно чинить водопровод. Барбара остается наедине с Червяком, с негодованием глядя на него.

— Что с твоими дьявольскими глазами? — Червяк перекрестился. — Не надо на меня так смотреть. Ты можешь получить его. Он трахает и женщин тоже.

— Большое спасибо, но я не хочу подбирать твои объедки, кишечный паразит. Я его уже получила. — Барбара содрогнулась при мысли, что единственный мужчина, который мог вылечить ее диспепсию, не только трахается с дешевыми шлюхами и подружками пакетиков, но и с Червяками тоже. Бр-р-р! — Я уже трахалась с ним.

— Браво, милашка! Есть ли здесь в округе кто-нибудь, кто не трахался бы с этим мудаком? А ты считала себя единственной?

Она схватила слизняка за купальный халат, не боясь прикасаться к нему с тех пор, как поняла, что они уже разделившиеся амебы.

— Что этот человек здесь делает?

— Успокойся, милашка. — Червяк скорчился в ее руках, пытаясь освободиться. — Дивальдо сейчас сделает работу, а потом будет петь. Он только однажды трахнул меня, к твоему сведению. Но я так понял, что и тебя он однажды трахнул.

Барбара оставляет мерзкую вошь на кушетке и пересаживается на жесткий стул. Ее не интересует ни Дивальдо, ни любой другой мужчина, никто, кроме ее истинной любви, но понимание человеческой разнородности снова возбуждает ее зуд во всем теле от чего-то гораздо более ядовитого, чем простая человеческая потребность.

— Полагаю, что перспектива бисирования заставляет меня бесплатно играть на фортепиано.

— И ты имеешь совесть изменять мне? Мерзкий слизняк!

— Конечно. Ты — бабуля. И не будешь чинить мой гребаный водопровод.

— Он чинит и твой водопровод?

Нет ничего хуже, чем неверный водопроводчик.

— Не совсем так. Но чем еще этот мудак может заплатить за уроки вокала? Впрочем, он может многому нас научить. Этот мужчина действительно может петь. Без всякой моей помощи. Если б только он затыкал свою пасть, когда не поет, я был бы в восторге от его компании.

Дивальдо вышел из ванной, невнятно бормоча что-то о том, что смыв производится неважно, потому что канализационные трубы забиты. Он ничего не может с этим поделать. У Червяка должен быть собственный плунжер.

Барбара радуется, обнаружив, что кто-то еще работает над ее трубами. А бразилец продолжает и продолжает. Она никогда не могла бы влюбиться в мужчину, который заставляет свой половой орган рифмоваться с анусом. Несмотря на его красивую внешность и очаровательные манеры, он более скользкий, чем Червяк, такой же фальшивый, как и его лицензия на продажу недвижимости.

— Ты тоже поешь, беби? Держу пари, ты поешь хорошо-о-о. Давай споем вместе. Какой-нибудь дуэт для двоих, — прибавляет он. Два плюс два. — Мы сделаем это. Мы сделаем это хорошо-о-о-о.

— Нет, спасибо. У меня болит голова. Ты сам можешь спеть дуэтом. — Она имеет в виду, что он может взять свой грязный плунжер и запихнуть его в свой собственный резервуар.

Дивальдо подходит к роялю и скользит рукой по его маслянистой поверхности.

— О, мне нравится способ, которым ты придаешь ему такое сияние для меня, — говорит он Червяку. — Когда ты прикасаешься к клавишам, я готов петь так же хорошо-о-о, как мисс Дорис Дей и Кар-р-рмен.

— Кармен? — переспросила Барбара. Опера? — Ты можешь петь Кармен? — Она почти смеется ему в лицо.

— О, конечно, беби. Я пою Кармен так хорошоо-о-о. Потому что Кармен так похожа на мою ма-а-ать, — бормочет он. — Когда я пою Кармен, я думаю, что должен быть похож на нее, я так люблю мисс Миранду, потому что она как моя ма-а-а-ать.

Он открыл рот, и оттуда полился знакомый голос легендарной голливудской звезды из Бразилии. Дивальдо пел с таким блестящим чувством ритма и так точно следовал мелодии, что, когда Червяк присоединился к нему, аккомпанируя на рояле, реально захотелось, чтобы пианист заткнулся. Аккомпанемент создавал лишь шумовую помеху совершенному исполнителю. Барбара считала, что уже все знает об этом. Но это не было синхронным открыванием рта под музыку. Это было настоящее пение. Он не просто пел как дрэг. Он был Кармен Мирандой.

Такого потрясения достаточно, чтобы вам потребовался героин. Она и так уже страдала от любви. И теперь — открытие, что, хотя гомосексуалисты не могут удовлетворять женщин, один из них уже дважды в ее жизни сделал это. Плюс к этому осознание того, что ей нет смысла заниматься шоу-бизнесом, когда есть такие голоса, как у этого мужчины, который бездарно растрачивает свой талант, занимаясь прочисткой водопроводных труб. И плюс тот факт, что девочка в шляпке «тутти-фрутти» вернулась, и она почти готова попытаться сделать что угодно, в том числе курить героин в одной из туалетных кабинок.

Дивальдо переключает тему разговора, в которой каждая мысль принадлежит теперь Дорис Дей. Он роется в коллекции старых магнитофонных записей в поисках единственной истинной любви, одной из многих. Барбара понимает, что он приходит сюда вовсе не для того, чтобы петь или прочищать водопровод, его интересует именно эта коллекция.

— Откуда у тебя взялись эти потрясающие записи, беби?

— От моей бабушки. — Червяк зевает. — Ленивая манда палец о палец в жизни не ударила. Только лежала, курила и слушала эти записи. Я унаследовал все это дерьмо, больше никому оно не потребовалось. Ее считали чокнутой. Безумной женщиной. Но я знал лучше. Старая манда была смертельно разочарованной, а вовсе не сумасшедшей. Она была обозленной. Настолько обозленной, что ей необходимо было слушать эти записи двадцать четыре часа в сутки, чтобы удержать себя от безумия.

Червяк несколько раз зевнул, прежде чем скрутил в самокрутку еще одну порцию героина. На этот раз Барбара перехватила самокрутку раньше, чем он успел облизать ее.

— Здесь есть табак?

— Нет, только паста и героин.

— Я могла бы подумать о том, чтобы принять оба, но возвращение к курению сигарет превратит меня в твою бабушку.

Она подожгла самокрутку.

— Честное слово, я не понимаю, зачем люди курят табак, — провозгласил наркоман-червяк. — Это дерьмо даже не поднимает.

— Это что-то дает. — Барбара вспомнила свой одноразовый опыт. — Принять это и весь день слушать записи. Вместо этого я смотрела телевизор. А тебя это дерьмо поднимает? — поинтересовалась она у Червяка, пыхтящего у пробирки с опиумом.

— Нет, реально нет. Это опускает. Я люблю быть внизу, — говорит отстойный моллюск.

Дивальдо, что-то бормочущий, выхватывает лучшую запись Дорис Дей с энтузиазмом ребенка, пытающегося произвести впечатление на свою бабушку.

А бабушка принимает героин.

— Бар-ба-ра! — восклицает он, потрясенный тем, что видит. — Позор тебе. Ты куришь это дерьмо?

Она передает «это дерьмо» Червяку и вздыхает:

— Одна затяжка, и я уже перестала.

Однажды в жизни нужно попробовать героин, затем только, чтобы убедиться, что все это — обман. И надеяться, что этого больше никогда не произойдет. То же самое ощущение она испытала, пробуя кокаин в семидесятых. Создайте криминальную рекламу клею, поднимите на него цены, и люди будут нюхать клей, это лучше, чем кокаин. Также можно продавать людям цианид. Они начнут наслаждаться им быстрее, чем он убьет их.

Дивальдо напевает Que sera sera[6], и Барбара присоединяется к Червяку на его мерзкой кушетке, где двое могут настраиваться на пение, болтать и растекаться мыслями в разных направлениях. Кто может сказать, был ли это героин с пастой или паста с героином, но внезапно она начинает чувствовать себя Дорис Дей. Голосом, записанным на пленку.

Бабушку одолевают глубокие мысли.

Если ничто не является таким, каким кажется… мужчины в действительности не мужчины, женщины в любом случае фальшивы. Бабушка на героине, дедушка на своей секретарше… Зачем волноваться о том, что роли исполняют такие плохие актеры. Почему не закрыть это шоу? Только потому, что кто-то верит в нечто лучшее, чем он сам? Донни и Мэри, Бог и Пречистая Дева, Иисус и Дорис, безвкусная песня или псалом, хоровое пение, восхваляющее то, чего не существует… Душа будет создавать подобие стабильности в мимолетном существовании, включая молитвы, обращенные к распятию, в убеждении, что бедный парень их слушает. Давать надежду во время апокалипсиса. Некоторые предпочитают наркотики. Сделайте животному лоботомию, и вы усмирите дикие наклонности. Уменьшите цивилизацию до ее наиболее естественных потребностей — питания и совокупления, — и выживание видов будет выглядеть порочным. В сравнении с употреблением героина поездка в супермаркет каждый второй день, чтобы купить баранью ногу, выглядит серийным убийством. Человек, страдающий половым извращением, притворяется, что он вполне цивилизован.

Внезапно бабушка понимает, почему она сегодня закурила героин — чтобы отпраздновать день рождения дедушки. Она пыталась каждый год заблокировать в памяти эту ненужную дату, но оскорбление продолжает напоминать ей, что прошел еще один год, а свинья все еще жива и здорова.


Пригородное пространство, обсаженное кустарником. Функциональное семейство собрано вместе, чтобы смутить свинью, зажаренную в честь дня рождения мальчика. Хейди и Ричард не едят красного мяса или белого мяса, если животное летает. Для них зажарена парочка перепелов. А маленький Ричи явно выпил «Мартини» и забился под стол, делая там что-то мокрое. Таким образом свинья предназначена только для свиньи. Папулина дочка предпримет все возможное, чтобы сделать папулю счастливым на вечеринке в честь дня рождения его внука, включая приготовление его любимого блюда — свиньи. По правде говоря, это всего лишь поросенок — папуля на диете. Но детеныша свиньи вполне хватит молодоженам, чтобы пожрать. Новая папулина жена не вегетарианка, она будет в состоянии съесть четверть животного, прежде чем отправится в ванную и, сунув пальцы в глотку, освободит себя, отправив большую часть поросенка к свиньям. Хейди прилагала все усилия, чтобы разделить животное, с источающим сок яблоком во рту, на две части, борясь с обуревающими ее тяжелыми мыслями. Папуля решил дилемму: засунул вилку в рот поросенка и, вытащив яблоко наружу, нетерпеливо оторвал часть тушки.

Во время обеда семейство отдает дань уважения пригородному алтарю, с мрачными жующими лицами и набитым ртом они рассуждают о падении матриарха. Хейди и Ричард применили уже достаточно терапии наедине друг с другом, поэтому разговор о них для кого-либо является проблемой. У свиньи и его секретарши собственные проблемы — соответственно обжорство и булимия. Поэтому павший матриарх остается единственной темой, это более аппетитно, чем перевариваемая пища. Что можно сказать о мясе, за исключением того, что оно немного суховато. В любом случае оно съедено. Маленький Ричи разбивает лед, он чувствует отсутствие единственного человека в его жизни, который не хотел поглотить его.

— А где бабушка?

— Бабушка…

Хейди делает попытку позвонить. Незнание — это не самое худшее. Потеря контроля — вот что приводит ее в ярость всякий раз, когда она пытается это сделать. Врач побуждает Хейди написать матери осуждающее письмо, но у нее нет адреса, и она предпочитает звонить. Она одержима сверхзапрограммированной регистрацией в такой же степени, как собственной матерью. Никто ей не отвечает. Если в трубке иногда слышится голос, все равно не удается узнать ничего — в ответ она слышит те же самые остроумные реплики. Ко всему прочему Хейди знает, что ее мать способна употреблять наркотики или общаться с гомосексуалистами. Невозможно вообразить женщину, которая имела бы столько денег и при этом употребляла героин и общалась с гомосексуалистами, не похожими на гермафродитов — парикмахеров из салонов красоты. Но чем еще она могла бы заниматься?

— Бабушка очень занята.

— А что она делает?

Маленький Ричи не стал дожидаться ответа. Пятилетний ребенок не может представить, что кто-то способен хотеть делать что-либо, кроме как находиться рядом с ним и есть. Как только он исчезает под столом, чтобы намочить штанишки, беседа продолжается с того места, на котором он прервал ее.

— Она будет съедена, если станет жить одна в этих джунглях, — сказала свинья, посасывая косточку.

— Ее могут ограбить, — заметила Хейди, расправляясь со своим перепелом.

— У этой женщины явно не в порядке с головой. — Ричард с торжествующей улыбкой выламывает у птички крыло. — Я предупреждал вас. Я видел, к чему все идет. Эта женщина не в своем уме.

Похоже, он обвинял свою жену в безумии ее матери. Пара мрачно переглянулась, это последствия скандала, который был у них до приезда гостей. Их растущая антипатия приправляет пресную пищу. Хейди угрожающе смотрела на него до тех пор, пока он не сдался с видом человека, которого шантажируют, как если бы у нее было что-то более угрожающее, чем большой нож, поэтому, даже не упоминая об этом, достаточно было простого взгляда, чтобы заставить его скрестить ноги.

— Похоже, ваша мать пытается начать новую жизнь, — предположила новая папулина жена дрожащим голосом, опустив вилку.

Дрожь в ее голосе выдает смущение, когда она великодушно разговаривает о женщине, которая великодушно пожертвовала ей своего мужа. Остальные подозрительно смотрят на нее. После ее предположения наступает долгая неловкая пауза.

— Хочешь еще что-нибудь съесть? — предложила радушная хозяйка, пытаясь заставить новую жену папули чувствовать себя как дома, нагружая на ее тарелку больше еды, чем та сможет съесть.

Слишком застенчивая, чтобы сопротивляться чему-либо, кроме засовывания пальцев в глотку, она преувеличенно горячо благодарит радушную хозяйку и, с извинениями, скрывается в ванной комнате. В тот же момент сплетни начинают вращаться вокруг нее. И ее неприличного расстройства пищеварения.

— Зачем ты принуждаешь ее есть? — возмутился Ричард.

— Я ни к чему ее не принуждаю, — парировала Хейди.

— Она съела достаточно. — Свинья переваливает содержимое ее тарелки на свою. — Не беспокойтесь о ней. Она в порядке.

Минутой позже, вытирая рот, женщина, которая не может прекратить блевотину, возвращается на свое место за столом, рядом с мужчиной, который не может прекратить есть, и беседа возвращается к другой женщине.

— Что бы твоя мать ни делала, — сменила свинья предмет разговора, — я уверен, она в хорошей компании.

В самодовольной апатии он воображает своих бывших жен, сидящих вместе на балете.


Но нет никакого балета. Только педики и космическая пыль…

Бабушка падает вниз от наркотика. Это было неизбежно. Как только вы достигаете верхней точки, начинаете опускаться в бездонную пропасть, расположенную гораздо ниже того плато, откуда начинали. Дамы на кушетке ожидают окончания падения перед новым отчаянным полетом вверх. У рояля Дивальдо поет, подражая Дорис Дей, воодушевленный мыслью, что, независимо ни от чего, все, что должно сбыться, — сбудется.

Не сбудется только то, что не должно.

— Посмотрите на себя, люди. — Дивальдо покачал головой. — Почему вы курите это дерьмо? Вы выглядите идиотами.

Они действительно выглядят как помешанные. Сидя рядом, они представляют собой странную пару. На одном нижняя одежда женщин. На другой — верхняя одежда мужчин. Наркотики сближают людей. Тех, которым стоило бы избегать друг друга. Они сидят бок о бок, принадлежа к совсем разным мирам, вместе уставившись на Дивальдо, как будто увидели призрак. Призрак Кармен Миранды.

— Ваша жизнь не находится в равновесии с природой, — говорит он им, и его слова кажутся неожиданно красноречивыми, несмотря на акцент; слова выливаются из него, как из трактата гуру, это похоже на песню, на банальную мелодию, которая тут же запоминается.

Они удивленно смотрят на него, загипнотизированные словами, и задаются вопросом, о чем это он говорит.

— Я стою на земле, — добавляет он. — В моей жизни есть только одна истинная любовь.

Он собирается проповедовать моногамию? Счастливую женитьбу на одной-единственной заднице?

— Бог. Я люблю моего Бога.

— Больше, чем Дорис Дей? — Червяк справился со своим ртом, и Барбара убедилась, что нарушение работы мозга не окончательно.

— Я благодарю Бога за Дорис Дей. Я благодарю Его каждый день. Я молюсь все дни ради большего.

— Для чего?

— Ради большего, в чем я нуждаюсь. Чем больше я молюсь Богу, тем больше он даст мне того, в чем я нуждаюсь.

— Больше задниц, для того, чтобы их трахать?

У некоторых людей мозги повреждены и без воздействия наркотиков.

— Вы, ребята, трахаете друг друга с наркотиками. Вы нуждаетесь в помощи. — Дивальдо перестал говорить так, будто читает по писаному, и перешел на свой обычный английский. — Я хочу помочь вам, ребята. Я сделаю вам хорошо-о-о-о. Я возьму вас к Глории. Она сделает вам действительно хорошо-о-о-о.

Глория? Это не песня? Звучит вполне религиозно. Нет сомнений, что Глория гадает на картах. Судьба дает шанс вытянуть счастливый жребий. В трансе они следуют за своим лидером, отдавшись в его руки. Барбара собирает свои мысли, Червяк надевает брюки, и они выходят, чтобы разделаться с этим. Они помолятся ради большего. Будут просить Бога или Глорию дать им коктейль «Пина-Колада». Бразильское гостеприимство непреодолимо. Они последовали бы за ним куда угодно. Подвергнутым лоботомии обязательно нужно говорить, что им следует делать. Где может быть лучше, чем в храме Господнем.

Он ведет их к зданию с обшарпанным фронтоном в переулке, полном крыс. Это больше похоже на бакалейный магазин, чем на храм. Барбара ожидала увидеть какую-нибудь буддийскую святыню. Дивальдо изъясняется как фанатик самого модного культа, в котором главное — сжатая для скандирования тарабарщина. Множество старых друзей Барбары посвятили годы жизни произнесению одних и тех же слов снова и снова. Но это менее нудно, чем обычная беседа. В ее нынешнем состоянии ума она с нетерпением шла навстречу этим бессмысленным словам. Наркотики такие буддийские. Или скорее под воздействием наркотиков все кажется настолько значительным, что никакое другое слово не может быть добавлено к этой значительности, кроме действительно бессмысленных звуков.

Но вместо всего этого, она оказалась в пустой темной комнате в присутствии маленькой пожилой дамы. Бабушки с чашкой на коленях. Это должно было что-то значить. Предзнаменование более отдаленного будущего. Если Барбара не очистит свою жизнь, она превратится в маленькую пожилую даму с чашкой на коленях.

Кармен Миранда объясняет:

— Раньше я был с народом Будды, я радовался с народом Йоруба, бил в барабан с народом Умбанда и остался с сырными людьми.

— С сырными людьми?

— Сыр наш Христос[7].

— Что может быть более сырным, чем сыр наш?

— Глория. Другой сыр. Но все они идут в одно место.

— В Диснейленд?

— Нет, Бар-ба-ра.

— На небеса?

— Да, Бар-ба-ра. Но как ты собираешься туда добираться?

— На самолете?

— Нет, беби.

— Скандируя?

— Беби, забудь о народах Будды. Они не дадут тебе ничего ради ничего, они даже не хотят твоих денег, и ты можешь выкрикивать и выкрикивать слова и звонить в колокол все дни подряд, но ничего не произойдет, если ты не… — он понижает голос, — если ты не принесешь жертву.

— Жертву?

— Да, Бар-ба-ра. Ты знаешь, что они говорят?

— Что они говорят?

— Нет боли, нет выгоды.

Живой цыпленок принесен в комнату черным мужчиной, обнаженным до пояса. Было что-то из жизни племен в этой процедуре, но с карибским привкусом. Звучала испанская речь. Откуда-то доносился запах бананов и готовящихся бобов.

Червяк прошептал ей на ухо, просто продолжая игру:

— Думай об этом как об очень экзотическом дрэг-шоу.

Это, должно быть, храм смерти. Во всяком случае для цыпленка. Барбара никогда не чувствовала себя принадлежащей к духовному миру.

Жизнь достаточно депрессивна и без постоянного напоминания о смерти.

Какая церковь не основана на культе смерти? Если бы мы все не знали, что обречены, как религия могла бы извлечь выгоду из этого обстоятельства, подобно гробовщику, торгующему вразнос погребальными урнами в минуту вашего горя. Нездоровые мудаки опрыскивают вас святой водой прежде, чем вы встанете на ноги, уже готовя кричащего младенца к могиле.

В комнату вошла высокая жрица. Глория. Пахнущая бананами и бобами, но облаченная в белую одежду. Должно быть, это ее униформа медсестры. У Глории имеется семья, которую она должна содержать, и, когда она не готовит и не убирается, удерживается на двух работах, одна из них — в здравоохранении, а вторая — на жертвоприношении. Старая дама, видимо, ее мать. Заболев болезнью Альцгеймера, бабушка стала исполнять центральную роль в храме смерти. Высокая жрица, похоже, и сама страдает от слабоумия и хронической злости. Так или иначе, она кубинка. Или испано-китаянка, наподобие ее кухни. Полная немолодая женщина с желтовато — коричневым цветом лица и платиновыми волосами, ее испано-английский особенно цветист, даже по сравнению с языком, на котором говорит Дивальдо. Она ругает его, ворча в направлении Барбары. Несмотря на ломаный английский, природа ее гнева почти понятна.

— Хоп-хоп! Зачем ты привести сюда эта БЖ?

— Что такое БЖ? — интересуется Барбара у Червяка.

— Это ты, милашка. Белая женщина.

— Розовая манда! — восклицает высокая жрица.

Для святой женщины она настроена слишком агрессивно, чувствуется, что она готова избить кого-нибудь. Дивальдо пытается успокоить ее тем, на что падки все религии. Деньги. Он машет ими перед ее лицом, но она поднимает руки с некоторой театральностью, демонстрируя, что они слишком святые, чтобы пачкаться финансовой выгодой. Она кивает в сторону пожилой дамы, и Дивальдо без колебаний помещает деньги в ее чашку.

— Нет бизнеса подобного шоу-бизнесу, — шепчет Червяк.

Цыпленку готовятся отрубить голову, и Барбара задается вопросом, какой во всем этом смысл. Это же должно что-то означать. Кастрацию? Или просто смерть, символ ее неотвратимости. Но для цыпленка это могло означать только одно. Цыпленок, приготовленный с рисом. С бобами и бананами.

Но для каждого поклонника жертвоприношения этот ритуал должен значить что-то еще. Для себя Барбара решила, что это подтверждение ее заключения в мире, лишенном смысла. Она могла только посочувствовать цыпленку. Она слишком цинична, чтобы верить в загробную жизнь, не верит в будущее и слишком зависима от своих земных потребностей.

Она все еще хочет улететь далеко-далеко для одного из последних дешевых острых ощущений, в отчаянии склевать жалкие крохи ради какого-то свершения здесь и сейчас. Эта старая пташка понимает цыпленка больше, чем кто-либо в этой комнате. Течение беспокойной жизни травматично, но пока это никого не заботит. Она уже чувствует себя подобно цыпленку, лишенному головы, эти последние недели ее жизни, бегущие по кругу в поисках последнего дешевого острого ощущения, чтобы в отчаянии склевать жалкие крохи ради какого-то свершения здесь и сейчас. Теперь она понимает почему.

Гипсовые руки воздеты к небу. Пальцы Иисуса, предполагает Червяк, вероятно отломанные от статуи в церкви в конце квартала. Иисус всегда добавляет ноту благочестия к любому жертвоприношению. И цыпленок должен был это почувствовать, поскольку начинается процесс лишения его головы. Черный мужчина с обнаженным торсом хлопает, и вся паства присоединяется к нему. Хлоп-хлоп. Плюс к этому пение и танец — вот вам и настоящее живое шоу, отчаянные крики цыпленка, сопровождаемые воплями аборигенов и соответствующими движениями.

Брызнула кровь — и ритуал совершен. Надежда найдена в безнадежности, выжившие ликуют в тот момент, когда другие пали. Более могучая, чем жизнь, религия вся основана на жертвоприношении. Менее значительный, чем смерть, мучительный страх смерти отнимает у души самое значительное из того, что она имеет. Драгоценное время.

Загрузка...