Сокровище любви

Глава 6

Сначала Андре даже не понял, что произошло; он просто стоял и, онемев, потрясение смотрел на девушку. Она подняла глаза и тоже взглянула на него.

Казалось, от нее исходил свет, вся ее тонкая фигурка была окружена ослепительным, сияющим ореолом. Андре разжал наконец губы.

— Вы — Сона! — только и мог произнести он, и собственный голос показался ему чужим.

Он чувствовал, как трудно ей отвечать, и в то же время на лице ее он заметил какое-то непонятное выражение, которого он не мог пока объяснить.

Наконец она собралась с силами и сказала нерешительно, дрожащим голосом:

— Д-да, я… Сона, а в-вы не мулат!

— Да, я — граф де Вийяре, теперь, после смерти моего дяди.

Андре увидел, каким лучистым светом засияли глаза девушки. Потом, внезапно охрипнув, голосом, который будто бы доходил откуда-то издалека, Андре спросил:

— Вы на самом деле монахиня? Вы уже дали обет Богу?

Она улыбнулась, и солнце, казалось, еще ярче засверкало на небе. Затем, потупив глаза, девушка ответила:

— Нет, я просто… не могла этого сделать.

Андре шагнул к ней и нежно взял ее за руку. Тома куда-то исчез.

Он повел ее мимо цветущих белых калл, через небольшой лесок обратно, в тот маленький садик с каменной скульптурой купидона.

Они шли молча, и, только оказавшись под прикрытием заросших плющом и лианами каменных стен, Сона подняла наконец глаза и прошептала, глядя в лицо Андре:

— Почему вы… привели меня сюда?

— Я думаю, вы и сами знаете ответ, — мягко ответил Андре.

Он отпустил ее руку и стоял, глядя на нее сверху вниз, на ее маленькое удлиненное личико, ее прямой носик, ее огромные глаза, вопросительно поднятые к нему; очень медленно, точно желая продлить момент, и в то же время все еще опасаясь, что она может оказаться святой, которой никто не смеет касаться, Андре протянул к ней руки и нежно обнял ее.

Девушка не противилась; Андре чувствовал, как трепещет ее тело, и был уверен, что дрожь эта не вызвана страхом.

— Я уже сказал вам, что люблю вас, — произнес Андре тихим, проникновенным голосом, — но тогда существовали причины, по которым вы не могли мне ответить, и сам я не имел права говорить с вами о любви. Но теперь все преграды рухнули, их больше нет! — Его объятие стало крепче, и он продолжал:

— Я люблю вас, Сона! Я люблю вас в любом обличье, какой бы вы ни были! Но теперь я хотел бы узнать, каковы ваши чувства ко мне.

Она опустила глаза, и Андре, потрясенный ее красотой, подумал, что ни одна женщина на свете не может быть столь прекрасна.

— Я… я боялась, — прошептала она, — потому что думала, что вы… мулат.

— Я понимаю, — ответил Андре, — но я любил вас и тогда, когда думал, что в вас течет негритянская кровь, я любил бы вас, даже если бы в ваших жилах текла кровь негров всего мира! Уже тогда я чувствовал, что вы — моя! Но теперь уже ничто не может помешать мне просить вашей руки!

Говоря это, Андре слегка дотронулся пальцем до подбородка Соны и приподнял к себе ее лицо.

Он взглянул на нее и подумал, что вся она точно цветок нежной белой лилии, столь чистый и совершенный, что страшно было касаться его грубыми человеческими руками.

Потом Андре уже не мог больше ни о чем думать, не мог больше противиться своему желанию и, нагнувшись, коснулся губами ее губ.

Он поцеловал ее очень нежно, едва коснувшись губами; поцелуи его были словно крылья бабочки, легко порхающей над только раскрывшимся цветком. Таких мягких и прелестных губ никогда не было ни у одной из женщин, которых он целовал; наслаждаясь этим невинным и нежным прикосновением, Андре ощущал бесконечное невыразимое блаженство.

Это и есть любовь, подумал Андре, любовь, какой он еще не знал до сих пор, любовь, явившаяся ему как чудо, во всем своем божественном блеске и сиянии!

Поцелуи его стали более страстными и требовательными, и ему уже не надо было больше никаких слов, никаких объяснений; Андре чувствовал, что губы Соны отвечают на его поцелуи и что она любит его так же сильно, как он ее.

Он целовал ее не отрываясь, ничего не замечая вокруг, забыв обо всем на свете, пока они оба не стали частью этого ослепительного горячего солнечного сияния, аромата распускающихся цветов, томного гудения пчел, собирающих мед, легкого ветерка от крылышек вспархивающих птиц и трепещущей, полной жизни листвы деревьев в густой голубизне неба.

Наконец Андре поднял голову:

— Я люблю тебя, моя чудная, моя бесценная маленькая Святая! И я надеюсь, что ты тоже любишь меня хоть немножко.

Пробормотав что-то невнятное, она уткнулась ему в плечо.

— Поскольку ты открыла мне, что ты вовсе не монахиня и не давала обета, — сказал Андре, — то я сделаю то, о чем уже давно мечтал, моя прелесть, и сниму этот тюрбан с твоей чудесной головки!

Сказав это, он очень осторожно и бережно стал развязывать полосы ткани, окутывавшей ее волосы.

Материя была тонкая и мягкая, и стоило только Андре распустить последний узел, как волосы Соны водопадом упали на плечи.

Они были светлые, золотистые, как солнечные лучи, и Андре показалось, что он всегда знал это, чувствовал, что они должны быть именно такими.

Он дотронулся до них и спросил:

— Почему ты сразу не хотела сказать мне, кто ты?

Девушка глубоко вздохнула, потом тихо ответила:

— Я хотела сказать тебе… мое сердце говорило мне, что я могу тебе доверять, но я… боялась.

— Конечно, я понимаю, — мягко произнес Андре.

— Именно мулаты, когда все у-умерли, пришли… обыскивать дом; они перекопали весь сад, надеясь отыскать то, что там было зарыто; они думали, что найдут там сокровища.

Андре понял, что в армии Дессалина мулаты были самыми ловкими и хитрыми, и обычно именно им удавалось находить тайники, в которых плантаторы прятали свои деньги.

Негры, обуреваемые жаждой мести, не думали об этом; в них пылало только одно желание — убивать, уничтожать, жечь!

— Так вот почему ты убежала от меня, когда мы встретились в первый раз! — воскликнул Андре, вспомнив, какой ужас был написан тогда не ее лице.

— На плантацию давно уже никто не заглядывал, — объяснила Сона, — и я начала понемногу забывать… об опасности.

— Я не могу вынести даже мысли о том, сколько тебе пришлось пережить!

— А ты действительно… граф де Вийяре? — спросила Сона, словно боясь, что она ослышалась или что-нибудь не правильно поняла.

— Клянусь, что у меня такая же белая кожа, как у тебя, — сказал Андре, — но друг, который помогал мне в Порт-о-Пренсе, был настоящий мулат. Он объяснил мне, что с моей стороны было бы безумием пытаться пробраться сюда, не изменив предварительно своей внешности.

— Тебе и сейчас опасно здесь оставаться, — заметила Сона, и Андре уловил в ее голосе нотки страха. — Везде есть глаза и уши, всегда найдется кто-нибудь, кто с удовольствием выдаст белого человека.

Она оглядела сад, словно ожидала увидеть какого-нибудь соглядатая, затаившегося в кустах или среди цветов.

— До сих пор мне везло, — сказал Андре, стараясь ее успокоить, — и что бы мне ни угрожало, какие бы опасности ни подстерегали меня, все это будет еще слишком малой ценой за то, что я встретил здесь тебя, моя любовь!

Она подняла к нему свое лицо, и он увидел на нем выражение такого бесконечного счастья, какого ему никогда еще не доводилось видеть; Андре поцеловал ее снова, на этот раз страстно, исступленно.

— Я люблю тебя, — без устали повторял он, — люблю так, что ни о чем больше не могу думать. Теперь, родная моя, я могу увезти тебя с собой в Англию, к моей матери.

— Это будет не так просто, — заметила Сона. — К тому же сначала ты должен забрать сокровище, которое оставил тебе дядя.

Андре был влюблен, и в этот миг, когда он держал возлюбленную в своих объятиях, он совершенно забыл о том, для чего он здесь, зачем приехал на эту плантацию.

— Дамбаллах сказал мне, что сокровище даст мне Сона, — ответил он, — вот почему я искал ее.

— А теперь… когда ты нашел ее?

— Теперь я уверен, что у меня в руках сокровище в тысячу раз лучше и ценнее, чем все на свете деньги и драгоценности.

— Ты и правда так думаешь? — воскликнула Сона, и в этом возгласе зазвенело то бесконечное, немыслимое счастье, которым полна была ее душа.

— Ты не веришь мне? Ты все еще сомневаешься? — огорчился Андре.

Она прислонилась щекой к его плечу; движение ее было бессознательным, инстинктивным и удивительно ласковым — так ребенок стремится прикоснуться к тому, кого любит больше всего на свете.

— Любимая, прекрасная моя! — воскликнул Андре. — Когда мы сможем уехать отсюда?

Слова его будто снова напомнили ей об опасностях, подстерегающих их на каждом шагу.

— В любой момент, как только ты пожелаешь, — ответила Сона, — но я не очень хорошо себе представляю, как мы сможем это сделать.

— Предоставь все мне, — заверил ее Андре. — Я поговорю с Тома, и мы все вместе отправимся в Ле-Кап. Там мы найдем какой-нибудь корабль, который отвезет нас в Америку.

— Это звучит так прекрасно, просто… замечательно! — радостно произнесла девушка. — Но что, если… нас поймают?

— Тогда нам придется умереть, — ответил Андре. — Но у меня есть предчувствие, счастье мое, что Господь защитит нас, сохранит нас от всех опасностей, как сохранял до сих пор. Он поможет нам, наш милосердный Господь, твой и мой, а также все добрые боги воду, которые умеют совершать чудеса; это они ниспослали мне голос моего дяди.

— Ты… слышал его?

— Я знаю, это должно показаться невероятным, мало кто в Англии мне поверит, и все-таки это чистая правда: я действительно слышал голос дяди Филиппа, который говорил со мной через папалои.

— Мне рассказывали, что это иногда случается, — заметила Сона, — и я понимаю, почему папалои хотел помочь тебе.

— Почему же? — поинтересовался Андре.

— Потому что граф всегда внимательно и с уважением относился к тем, кто исповедует воду. Некоторые плантаторы были очень жестокими, они наказывали своих людей, если только до них доносилась дробь барабанов или они узнавали, что было совершено жертвоприношение. Но граф де Вийяре всегда говорил, что люди не могут жить без веры и какому бы богу они ни поклонялись, рано или поздно они придут к единственному истинному Богу.

— Это очень похоже на дядю, — сказал Андре. — Он всегда отличался терпимостью.

— Вот почему все жители округи, все, кто поклоняется Дамбаллаху, хотят помочь тебе, — заключила Сона очень серьезно.

— Я очень им благодарен, — ответил Андре, — но они все же не смогли спасти моего дядю и его семью. Правда, зато они спасли тебя.

— Это монахини, это они меня спрятали, — возразила Сона. — Граф был очень добр к ним, он позаботился о них, когда они пришли сюда, спасаясь от начавшейся революции. Он приютил их и построил для них обитель. — Сона еле слышно вздохнула. — Никто тогда даже представить себе не мог, что все это примет такой серьезный оборот и то, что случилось на севере, охватит весь остров.

— Да, мне говорили об этом, — заметил Андре.

— Монахини были ему очень благодарны, — продолжала девушка, — и когда до нас стали доходить сообщения о надвигающихся ужасах и расправах, они спросили твоего дядю, чем они могут ему помочь.

Андре понимал, как тяжело Соне вспоминать и рассказывать обо всем этом, но он должен был знать правду, и он только все крепче прижимал ее к себе, слегка касаясь губами ее волос, пока она говорила:

— Граф сказал, что если его рабы восстанут, что казалось ему маловероятным, тогда монахини должны попытаться спасти всех женщин из имения, естественно, и меня тоже.

— Но другие не успели уйти, когда час настал?

— Все постоянно говорили о том, что надо уезжать, — ответила Сона. — Графиня двадцать раз запаковывала вещи, но потом все казалось так тихо и спокойно, что вроде бы глупо было навлекать на себя ярость, пытаясь куда-либо выехать.

— Да, это можно понять, — согласился Андре.

— Ну и так граф и графиня все откладывали и откладывали отъезд, пока наконец однажды… — Голос девушки осекся, и она на секунду умолкла.

— Что же случилось?

— Дело уже шло к вечеру, когда вдруг к дому, запыхавшись, прибежал один из рабов. Мы в это время сидели на балконе. Он сказал, что громадное войско приближается к плантации, что оно уже совсем рядом и что солдаты поджигают сахарный тростник.

— Ты, должно быть, очень испугалась?

— Думаю, все тогда испугались… хотя граф и виду не показал; он выглядел очень спокойным и бесстрашным.

— Ну и что же вы стали делать?

— Граф сказал жене, что она должна укрыться в монастыре, но она и слышать об этом не хотела. «Я не оставлю тебя, Филипп, — сказала графиня. — Мое место здесь, рядом с тобой». Потом она повернулась к двум дамам, которые жили в доме; она настаивала, чтобы обе они попытались спастись, но они были уже немолоды и отказались наотрез. «Если нам суждено умереть, — твердо сказала одна из них, — мы умрем здесь, с вами».

— Вот так же вели себя аристократы во время французской революции, — пробормотал Андре как бы про себя.

— Да, мы тоже об этом слышали, — продолжала Сона, — но я очень испугалась; я все время цеплялась за графиню, прижималась к ней. Помню, я чувствовала, как мне не хочется умирать! Я хотела жить.

— Ты ведь была еще совсем маленькой.

— Да, мне было только девять лет; за неделю до этого как раз отпраздновали мой день рождения.

— А что случилось потом? — спросил Андре.

— Граф приказал старой негритянке, которая присматривала и ухаживала за мной с тех пор, как я поселилась в доме, отвести меня в монастырь. — Девушка тихонько всхлипнула. — У меня даже не было времени как следует попрощаться. Граф беспрерывно торопил меня, кричал: «Быстрей, быстрей, поторапливайтесь! Ребенок будет там в безопасности, нельзя терять ни минуты!» — Она замолчала, потом продолжила свой рассказ; теперь в ее голосе звенели слезы:

— Я слышала… что произошло потом, когда меня… увели…

— Я тоже хотел бы узнать об этом, но мне не хочется, чтобы ты так расстраивалась, жизнь моя.

— Нет, ты должен об этом знать, — сказала Сона. — Граф и трое его сыновей ждали перед домом; когда они увидели полчища чернокожих, пронзительно вопящих, требующих возмездия, под предводительством самого генерала Дессалина, они, должно быть, поняли, что надежды нет. — Голос Соны то и дело прерывался, но она не останавливалась, решив досказать до конца эту печальную и трагическую повесть. — Солдаты несли… головы белых ж-женщин и… и детей, насаженные на штыки!

Она плакала, и Андре стал нежно целовать ее лоб и щеки, но Сона не прерывала рассказа, продолжая совсем тихо, но решительно:

— Я… я слышала потом, что граф повернулся и… достал пистолет из своего к-кармана; он выстрелил в графиню, а двое из его сыновей сделали то же самое, избавив от мучений двух пожилых дам. Потом… потом толпа растерзала их!

Андре почувствовал огромную гордость за своего дядю и двоюродных братьев, которые вели себя так, как только и могли поступить мужчины их рода в подобной ситуации.

Он не хотел больше заставлять Сону страдать, вспоминая все эти ужасы; поцелуями он осушил слезы на ее щеках, ее влажные от слез ресницы, а потом стал нежно и ласково целовать ее в губы.

— Все уже позади, — успокаивал Андре любимую, — главное, что тебе удалось спастись.

— Солдаты начали грабить церковь, и все монахини ушли в лес и скрывались там, кроме… кроме нескольких, совсем молодых… их схватили, и я… я не знаю, что с ними сталось.

Андре прекрасно представлял себе, что с ними могли сделать; он подумал, что это вполне в духе Дессалина и его людей, всех его верных последователей, — осквернить церковь, надругаться над верующими; для них не было ничего святого.

И Туссен, и Кристоф были хорошими католиками и делали все, что в их силах, чтобы защитить священников, независимо от того, были ли те черными или белыми.

— Так, значит, дядя открыл тебе, где спрятано сокровище, перед тем как его убили? — спросил Андре.

— Я была единственной… кому он сказал об этом.

— А почему именно тебе?

— Он знал, что многих плантаторов пытали, чтобы узнать, где они прячут деньги, то же делали и с членами их семей; поэтому он решил доверить эту тайну мне, надеясь, что, если восставшие захватят его дом, мне как-нибудь удастся спастись. — Сона чуть-чуть улыбнулась и добавила:

— Возможно, у него было предчувствие. Быть может, Бог поведал ему, что я буду спасена.

— Я могу только благодарить Господа за то, что так оно и случилось, — заметил Андре.

Он стал целовать ее страстно, безумно, словно испугавшись вдруг, что ее могут отнять у него.

— Я так люблю тебя! — воскликнул Андре. — Меня приводит в ужас одна только мысль о том, что тебе пришлось вынести.

— Монахини были очень добры ко мне, — сказала Сона, — но, кроме матушки-настоятельницы и еще двух старушек, никто в обители больше не знает о том, что я белая.

— Это мать-игуменья придумала покрасить тебе ногти и говорить всем, что ты — цветная? — догадался Андре.

— Она знала, как фанатичен генерал Дессалин, как он ненавидит белых людей, и она решила, что это единственный способ спасти меня. — Заметив удивление Андре, Сона добавила совсем тихо:

— Даже для тех, кто дал обет Богу, является большим искушением добиться милостей вышестоящих, выдав кого-нибудь из беглецов.

— Конечно, я понимаю, — согласился Андре.

— Матушка-настоятельница предупредила меня, что даже священники не должны знать моей тайны, так что, когда священник приезжает к нам раз в месяц, чтобы отслужить мессу, мне приходится скрываться. — Заметив замешательство Андре, девушка объяснила:

— Как же я могу причащаться, если я не хожу к исповеди? А если бы я захотела исповедоваться, мне пришлось бы обо всем рассказать священнику.

— Ну да, понятно, — сказал Андре. — Выходит, моя славная девочка, все эти годы тебе было отказано даже в утешении церкви?

— Я всегда посещала службы, только сидела там, где меня никто не мог увидеть, и я очень много молилась, когда бывала одна.

— Так вот почему ты сразу показалась мне святой. Я понял это, как только увидел тебя там, на полянке, с твоими птичками.

— Им мне не нужно лгать, и у меня нет от них никаких секретов, — объяснила Сона. — Для них не имеет никакого значения, какого цвета у меня кожа.

Андре снова поцеловал ее.

— Нам пора идти, моя радость, — напомнил он. — Я не буду совершенно счастлив и спокоен до тех пор, пока мы не окажемся в Англии. И кто знает, быть может, настанет и такой день, когда мы сможем вернуться на нашу настоящую родину, во Францию!

Сона тихонько засмеялась, потом сказала:

— Я уже говорила тебе, что мой папа — француз. Но мама у меня — англичанка.

— Как и моя, — ответил Андре. — Без сомнения, это от нее, моя прекрасная, тебе достались чудесные золотистые волосы?

— Да, я очень похожа на маму, — подтвердила девушка, — но она так горевала, когда папа был убит в морском сражении, что хотела с тех пор только одного — поскорее воссоединиться с ним на небесах.

— Твой отец был морским офицером?

— Да. Потому-то мама и приехала сюда, на Гаити; в первую очередь она хотела быть рядом с ним. Здесь я и родилась. Но после того как папу убили, мы уже не могли уехать, и мама… так сильно болела. — В голосе девушки опять послышались слезы, но она старалась сдержать их и, помолчав минуту, продолжала:

— Граф был большим другом папы, и как только он узнал, что мама умерла, он привез меня сюда и сказал, что отныне я буду… его дочерью, о которой он всегда… мечтал.

— Он любил тебя и мог бы гордиться тобой, как горжусь тобой я, — заметил Андре.

Он смотрел на нее долго, не отрываясь, потом сказал:

— Я хотел бы целый день провести здесь с тобой, говоря тебе о своей любви, но мы не должны терять голову; нам нужно как следует все обдумать, выработать план бегства.

— А я действительно… смогу поехать с тобой? — неуверенно спросила Сона.

— Неужели ты думаешь, я мог бы оставить тебя здесь одну? — удивился Андре. — Жизнь моя, в тебе — все мое счастье, и когда я говорю, что не могу без тебя жить, клянусь, я говорю правду!

Она подняла к нему лицо, словно цветок, поворачивающий свою головку к солнцу, и Андре стал осыпать его поцелуями, забыв обо всем на свете, пока земля не начала уплывать у них из-под ног и они не почувствовали, что тела их стали невесомыми и словно воспарили над этим садом, над островом, устремляясь в теплую голубизну неба.

Затем, почти нечеловеческим усилием, Андре заставил себя оторваться от своей возлюбленной и взглянуть на вещи трезво.

— Повяжи свои волосы, моя маленькая златокудрая красавица, — попросил он, — так, чтобы никто не мог их увидеть. Потом мы вернемся в дом и попросим Тома, чтобы он приготовил нам свежую краску для ногтей.

Сона подняла белое полотнище, которое Андре бросил на землю, и несколько раз старательно обмотала его вокруг головы.

Теперь она снова превратилась в юную монахиню, чистую, как снег, какой в первый раз увидел ее Андре.

— Ты прекрасна! — восхитился он. — Но я хотел бы одеть тебя в шелка и атлас, обвить твою шейку жемчужным ожерельем и подарить тебе обручальное кольцо, которое сияло бы так же ярко, как твои чудесные глаза! — Он горько усмехнулся:

— К сожалению, если мне не удастся с твоей помощью добыть сокровище, которое, как ты сказала, оставил мне дядя, у меня вряд ли будет возможность купить тебе хоть что-либо из этих вещей.

— Сокровище здесь, — сказала Сона, — но будет лучше, если ты придешь за ним попозже, ближе к вечеру, незадолго до того, как начнет темнеть.

— А почему не после того, как стемнеет? — заинтересовался Андре.

— Потому что тогда нам понадобится зажигать огонь, и кто-нибудь со стороны может заметить свет и зайти поинтересоваться, что там делается в церкви.

— Так клад зарыт в церкви? Девушка кивнула.

— В письме к моему отцу дядя писал, — объяснил Андре, — что он доверил свое состояние матери-земле и церкви, отдав его под покровительство Господа Бога.

— Именно так он и сделал, — согласилась Сона, — и я покажу тебе, где надо его искать.

— Спасибо, любимая. А теперь давай займемся нашими руками. Потом я провожу тебя до обители.

— Матушка-настоятельница будет обо мне беспокоиться, — виновато улыбнулась Сона. — Правда, я часто надолго ухожу в лес.

— Тебе надо быть осторожнее, гораздо осмотрительнее, — быстро проговорил Андре. — В конце концов, на моем месте мог ведь оказаться настоящий мулат, и он мог бы обидеть тебя.

— Когда мы разговаривали в церкви… я уже тогда чувствовала, что, несмотря на все мои опасения, ты никогда не сделаешь мне… ничего плохого.

— Откуда ты могла знать? — удивился Андре.

— Должно быть, моя любовь подсказала мне это, — просто ответила она.

Он еще раз поцеловал ее, и они направились к дому и поднялись по лестнице на балкон.

Тома уже ждал их, держа в руках мисочку с какой-то жидкостью; как только до Андре донесся запах, исходивший от нее, он сразу понял, что негр уже вскипятил краситель, который скроет белизну их пальцев и светлые полукружья ногтей.

Негр широко улыбался, протягивая им мисочку.

— Ты просто старая лиса, Тома, — засмеялся Андре. — Как ты догадался, что мадемуазель Сона притворяется точно так же, как и я?

— Дамбаллах сказал, что найдет мадемуазель, — спокойно ответил негр.

— Думаю, мы как никогда близки к истине, — прошептал Андре на ухо Соне, — однако для меня останется вечной загадкой, сам ли Тома догадался, что ты не та, за кого себя выдаешь, дошли ли до него какие-нибудь сплетни, или на самом деле барабаны и сам Дамбаллах открыли ему правду.

— Ты прав, мы никогда этого не узнаем, — согласилась девушка, — но он оказался достаточно умен, чтобы сообщить мне правду о тебе.

— Вот уж этого он не должен был делать! — возразил Андре, стараясь казаться серьезным, но не выдержал и рассмеялся.

Тома искусно закрасил лунки ногтей Соны, затем проделал то же самое с пальцами Андре.

— Я понятия не имел, что эта краска сходит так просто, — заметил тот.

— Одно дерево делает темным, другое — белым, — объяснил Тома. — Белые деревья — большой секрет. Мало кто знает.

— Слишком уж тут, на Гаити, много всяких секретов, — проворчал Андре. — Кстати, Тома, раз тут где-то растут эти белые деревья, пожалуйста, набери побольше их коры и положи нам с собой, когда мы будем уезжать.

Негр согласно кивнул, показывая, что он и сам уже думал об этом и знает, как это необходимо.

— Мне пора идти, — сказала Сона, проверяя, высохли ли уже ее ногти.

— Я провожу тебя через лес, — ответил Андре. Они уже пошли к выходу на балкон, как вдруг Андре остановился, будто внезапно вспомнив о чем-то.

— Тома, — повернулся он к негру, — мы втроем должны отправиться в Ле-Кап как можно скорее. Нам нужна еще одна лошадь.

— Я достану ее, — ответил тот. — Это нетрудно.

— Только это должна быть хорошая, выносливая лошадь, — предупредил Андре. — Пожалуй, лучше всего будет объяснить это тем, что одна из наших лошадей захромала. Иначе кому-нибудь может показаться странным, что нам нужны три лошади, хотя нас всего лишь двое.

Негр снова кивнул головой, и Андре, поддерживая девушку под руку, вышел из дома. Они начали подниматься по тропинке, уходящей в глубину леса.

По дороге Сона рассказала Андре, каким чудесным, уютным местом было раньше имение де Вийяре, до того как его сожгли и разграбили.

Андре уже много лет не видел своих дядю и тетю, но, слушая рассказ девушки о них, о том, как они жили, он словно снова видел их перед собой, и ему казалось, что они живы.

Трое их сыновей были прекрасными, трудолюбивыми юношами, всецело поглощенными делами на плантации, а младший к тому же, как вспомнила Сона, был талантливым художником.

— Именно воспоминание о его картинах и подсказало мне мысль, что мы могли бы сами расписать алтарь нашей церкви, — объяснила девушка.

— Так это ты придумала? — обрадовался Андре.

— Мне показалось, что сестра Тереза очень хорошо рисует, и не только карандашом, но и красками, и, как видите, у нее действительно прекрасно получилось.

— По-моему, эти росписи, хотя и выполнены довольно примитивно, обладают какой-то своеобразной прелестью и очарованием.

— Я тоже так думаю, — согласилась с ним Сона, — к тому же они написаны с истинной любовью, они просто дышат сердечной нежностью и глубокой верой, и это делает их еще красивее.

— Ты права, без сомнения, это действительно так, — подтвердил Андре.

Он подумал, что и сама она наделена этими чудесными добродетелями — любовью и искренней верой; трудно было поверить, что в мире может найтись другая женщина, которая, живя той жизнью, которой жила здесь Сона, и испытав все то, что пришлось испытать этой нежной и хрупкой девушке, сохранила бы такую же красоту, не только телесную, но и душевную, и обладала бы столь же прекрасными качествами, удивительными в столь юном создании, живущем в глухом лесу, в заточении.

Когда они наконец расстались после бесконечных, бесчисленных поцелуев в тени миндального дерева, Андре решил, что он, без всякого сомнения, счастливейший из смертных.

— Я приду в церковь около четырех часов, — предупредил он девушку. — Я буду молиться, пока ты не решишь, что время настало, и не придешь ко мне.

— Ты… и в самом деле будешь молиться? — недоверчиво переспросила Сона.

— Мне нужно за многое поблагодарить Господа, — ответил Андре, — и попросить у него благословения на будущее.

Сона чуть заметно вздохнула.

— Я буду все время молиться о том, чтобы мы выбрались отсюда благополучно.

— Твои молитвы непременно дойдут до слуха Господа, — ответил Андре, и он действительно ни секунды не сомневался в том, что так оно и будет.

Вернувшись домой и размышляя обо всем случившемся, Андре подумал, как удивительно все складывается и как, в сущности, ему невероятно повезло: ведь он не только быстро и без всяких трудностей и препятствий добрался до имения де Вийяре, но и нашел ту девушку, которую искал.

Теперь оставалось только надеяться, что тех денег и драгоценностей, которые его дядя так разумно припрятал, хватит, чтобы обеспечить жизнь им обоим.

Единственное, что его беспокоило, но в чем Андре не стал признаваться Соне, так это то, что если клад окажется слишком объемистым, то везти его в Ле-Кап будет не только очень трудно, но и чрезвычайно опасно.

Тяжелые мешки всегда подозрительны, особенно во времена смуты; каждый может запросто заподозрить, что они набиты деньгами, а золото вовсе не тот товар, который легко переправлять с места на место, тем более, когда его так много.

Придется подумать о том, как получше замаскировать наш груз, решил Андре.

Однако решение следует принимать не раньше чем он откопает клад, оставленный дядей, и будет знать, каковы его действительные размеры.

Придя в имение, Андре не нашел там ни Тома, ни каких-либо следов готовящегося ленча; в то же время он чувствовал, что страшно проголодался.

Он столько пережил за сегодняшнее утро, что все его силы, видимо, ушли на это; и все же он не мог припомнить, чтобы когда-либо в своей жизни был счастливее, испытывал бы большую радость, чем сейчас.

Андре всегда смеялся над теми, кто уверял, что существует любовь с первого взгляда, кто заявлял, что вся жизнь его резко изменилась с той минуты, как он повстречал какую-то необыкновенную женщину.

И тем не менее он должен был признаться, что с ним произошло именно это, и случившееся было совершенно необъяснимо, так как не укладывалось в рамки обыденной жизни.

Андре казалось, что он знает Сону не два дня, а, по крайней мере, два миллиона лет, точно она всегда жила в тайных уголках его души и сердца.

Она принадлежала ему полностью и безраздельно, будто бы они были женаты уже давно, половину своей жизни.

Он чувствовал, что они думают одинаково, что сердца их бьются в одном и том же ритме, превращая их в единое существо, что души их слились, как сказала бы Сена, осененные благословением Божьим.

Андре оглянулся вокруг себя, всей душой испытывая чарующую прелесть цветущего сада, затем поднял глаза к небу.

— Благодаря тебя, Боже всемогущий! — произнес он вслух.

И это была самая искренняя, идущая из самой глубины сердца, молитва в его жизни.

Вскоре вернулся Тома. Он сообщил, что достал именно такую лошадь, какую они хотели, к тому же ему удалось сговориться о покупке довольно дешево. Если Андре даст ему деньги, он сегодня же вечером все уладит.

— Чем скорее, тем лучше! — обрадовался Андре. — Я уже нашел все, что мне было нужно, Тома, так что мы можем отправляться.

— Купим лошадь, потом поедем, — справедливо заметил негр.

— Я скажу мадемуазель, чтобы она была готова к завтрашнему утру, — ответил Андре. — Ты знаешь дорогу в Ле-Кап?

Тома кивнул.

Он никогда не тратил слов понапрасну. Потом он пошел за очередным стаканом фруктового сока, который хранил в колодце, чтобы тот все время оставался холодным и свежим.

Второй завтрак так запоздал, что у Андре почти не оставалось времени, чтобы отправиться в церковь.

Он никак не мог решить, брать ли ему лошадь или идти пешком.

Если он поедет, можно будет перевезти часть сокровища в дом.

С другой стороны, ему придется тогда оставить лошадь где-нибудь неподалеку от церкви, а это может вызвать ненужное любопытство.

Правда, с тех пор как он приехал в имение де Вийяре, Андре почти не встречал людей, но ему было прекрасно известно, что по всей плантации там и сям разбросаны маленькие деревушки и их жители работают на своих клочках земли, выращивая для себя и своей семьи сахарный тростник и бананы.

Без сомнения, новый человек, неожиданно появившийся в этих местах, должен был вызвать всеобщий интерес, так что с его стороны было бы крайне неблагоразумно привлекать к себе излишнее внимание.

«Пойду пешком, — решил Андре, — а позднее, может быть, рано утром, когда уже рассветет, мы с Тома можем вернуться и перенести в дом то, что окажется для меня слишком тяжелым».

К четырем часам дня Андре подошел к церкви и, войдя в нее через западные двери, которые, как обычно, были открыты, преклонил колени для молитвы.

Под старыми каменными сводами церкви было очень тихо и прохладно. «Интересно, сколько людей веками приносят сюда свои заботы, трудности и печали, делясь ими с Господом Богом и обретая уверенность, что он непременно поможет им?» — подумал Андре.

Он чувствовал, что если раньше ему надо было заботиться только о собственной безопасности, то теперь, когда у него есть Сона, все его заботы и тревоги удвоятся.

Казалось невероятным, что за такую короткую жизнь ей пришлось пережить столько несчастий, пройти через такие ужасные испытания.

Однако Андре понимал, какой богатый опыт дало ей все пережитое; благодаря этому опыту она повзрослела гораздо быстрее, чем это случилось бы при обычных обстоятельствах.

Она была наделена таким вниманием к другим, такой чуткостью, каких Андре никогда еще не встречал ни в одной другой женщине.

Он так задумался, что даже не заметил, как подошла Сона, и только когда она тронула его за плечо, Андре очнулся и поднялся с колен.

Он взглянул в ее лицо и был заново очарован ласковым, любящим взглядом ее огромных глаз, нежной улыбкой, чуть приподнимавшей уголки ее губ и озарявшей все ее чудное лицо, так что всей душой, всем своим существом Андре сразу же потянулся ей навстречу.

Он молча взял ее руку и поцеловал ее.

Сона повернулась, чтобы закрыть входную дверь и наложить на нее тяжелый деревянный засов. Затем ее рука спряталась в его большой ладони, и она повела его по проходу.

Оба они преклонили колени перед большим деревянным распятием в алтаре, и Андре на миг поднял глаза вверх, глядя на росписи, украшавшие стены.

Их яркие краски, их странная, необычная красота точно вливали в него новые силы, давали ему чувство защищенности, уверенности и согласия с самим собой и с окружающим миром.

Он и сам не мог бы объяснить себе, откуда вдруг взялось это ощущение, и все-таки оно было в нем, оно наполняло всю его душу.

Сона вела его за собой, и они, обойдя иконостас, по двум каменным ступеням спустились вниз.

Иконостас находился у восточной стены церкви, на некотором расстоянии от нее, но пространство, отделявшее его от стены, было очень узким, и с обеих сторон его огораживали большие, тяжелые валуны.

Сона прошла вперед и шагнула прямо к тому месту, которое находилось в самом центре перед алтарем.

Над головой у них были цветы и свечи, а еще выше словно парил в воздухе большой деревянный крест, который Андре заметил еще в первый раз, когда зашел в церковь.

Сона взглянула вверх, затем нагнулась, своим тоненьким пальчиком указывая Андре на громадную плоскую прямоугольную каменную плиту, лежавшую прямо за алтарем; сердце в груди у Андре подпрыгнуло и забилось сильнее: плита находилась как раз там, где на землю от распятия падала тень!

Он понял, что придется поднять этот камень, и раздумывал, как же ему это сделать, но Сона, оказалось, заранее спрятала у алтаря железный лом и небольшую лопатку.

Она протянула лом Андре, и он без всякого труда подсунул его под камень, затем сделал еще одно небольшое усилие — и плита сдвинулась с места.

Поставив камень набок, Андре смог поднять его и отодвинуть в сторону.

Андре посмотрел вниз; под камнем была просто земля, но углубление, оставшееся от него, было слишком маленьким, и он, одолеваемый грустными предчувствиями, подумал, что клад, который там спрятан, будет, видимо, не очень велик.

Но Сона, ободряюще улыбнувшись, уже протягивала ему лопатку.

Опустившись на колени и зажав в руке инструмент, Андре начал копать, отбрасывая в сторону тяжелые комья земли.

Вырыв небольшую ямку, примерно в фут глубиной, он почувствовал, что наткнулся на что-то твердое.

Сунув руку в отверстие, Андре вытащил наверх кожаную сумку — не очень большую, но довольно тяжелую; поднимая ее, он слышал, как в ней что-то звенит.

Он с трудом скрыл разочарование.

Сумка была слишком мала, в ней не могло поместиться много денег, — наверняка золотых луидоров в ней было не больше чем на несколько тысяч франков.

Не дав себе даже труда заглянуть внутрь и поинтересоваться ее содержимым, Андре отставил сумку в сторону и вопросительно посмотрел на Сону.

— Ну что, закапывать?

Она улыбнулась ему, как неразумному ребенку.

— Копай глубже, — прошептала Сона еле слышно. — Это здесь только для отвода глаз, чтобы воры, если бы им вздумалось тут что-нибудь искать, подумали, что это все, и бросили бы напрасные попытки.

— Так, значит, есть еще что-то? — переспросил Андре, и глаза его снова загорелись.

— Сам увидишь, — ответила девушка.

Он начал копать с удвоенной энергией, яма становилась все глубже, а гора земли рядом с ним все росла и росла.

Наконец лопатка снова обо что-то ударилась, и Андре пришлось запустить внутрь чуть ли не по локоть руку, прежде чем он дотянулся до еще одной кожаной сумки.

Она была немного больше, чем предыдущая, но все же не слишком велика, и Андре опять пал духом.

Он взглянул на Сону, ожидая, не прикажет ли она ему рыть еще глубже, но на этот раз она только произнесла очень тихо:

— Открой и посмотри, что внутри.

Сумка была крепко перевязана, и, распутывая узлы, Андре думал, что она сравнительно легкая, так что вряд ли луидоры, хранящиеся в ней, представляют собой большую ценность.

Развязав наконец сумку, Андре заглянул внутрь.

В первый момент он даже не понял, что перед ним. Потом заметил, как в неярком свете, проникавшем через окошко у них над головой, что-то блеснуло.

Андре вскрикнул и запустил руку в мешок.

— Бриллианты! — произнес он срывающимся голосом, потрясенно глядя на лежавшее перед ним несметное богатство.

— Да, это бриллианты, — прошептала Сона. — Когда твой дядя показал мне, где они спрятаны, он сказал, что долгое время скупал их повсюду на тот случай, если придется спешно покинуть страну; он объяснил, что их гораздо легче будет увезти, чем золото или какие-либо другие ценности.

— Бриллианты! — только и мог повторить Андре, чувствуя, как у него перехватывает дыхание.

Некоторые камешки были большие, даже очень большие, другие поменьше, но когда Андре брал их в руки, разглядывая на свет, в каждом из них, казалось, было заключено по маленькому, ослепительно яркому солнышку, и он знал, что любой из них сам по себе представляет большую ценность, а вместе они составляют целое состояние.

Андре подумал, насколько его дядя оказался умнее и дальновиднее других плантаторов, копивших золото и серебро; все это сразу же стало добычей Дессалина, которую тот перевез в свою столицу, погрузив ее на спины двадцати пяти ослов.

Зато этот клад — а Андре был уверен, что ценность его весьма значительна, — ничего не стоило перевезти с места на место; все заботы о нем сводились только к тому, чтобы внимательно следить за ним, охраняя от воров и разбойников.

Казалось, мысли о сокровище, бывшем у него в руках, напомнили Андре о том, что он должен быть предельно осторожен; протянув Соне сумку, полную бриллиантов, он начал торопливо закапывать яму, забрасывая ее землей.

Он внимательно осмотрелся, проверяя, не осталось ли где свежевскопанной земли, прежде чем задвинуть на место тяжелую каменную плиту, так хорошо сохранившую тайну.

Потом он взял другую сумку, в которой было золото, и они вышли в алтарь из своего укрытия.

Еще раз преклонив колени перед распятием и прочитав благодарственную молитву, Андре и Сона, все так же не произнося ни слова, подошли к запертой двери церкви.

Только тогда Андре наконец тихо сказал:

— Как мне благодарить тебя?

— Поблагодари Бога, который столько времени хранил все это для тебя.

— Я обязательно сделаю это, — ответил Андре, потом спросил:

— Ты готова уехать со мной отсюда завтра, рано утром?

— Я уже предупредила матушку-настоятельницу; она все поняла, — сказала Сона. — Она даст мне адрес в Ле-Капе, где мы сможем переждать, пока не найдем подходящий корабль.

— Не забудь поблагодарить ее, — попросил Андре.

— Я уже сделала это, — ответила девушка. — Кстати, если ты завтра увидишь ее, не рассказывай ей о том, что мы нашли здесь.

— Я и не собирался этого делать, — сказал Андре. — Я же понимаю, что только тебе было поручено охранять клад, и, поскольку мой дядя доверял тебе, я уверен, что ты ни одной живой душе не обмолвилась об этом.

— Да, я действительно не говорила об этом никому, — подтвердила девушка, — только иногда я вдруг начинала бояться — что, если я вырасту большая и состарюсь, а потом умру, и ни один де Вийяре так и не придет сюда, чтобы потребовать свое наследство?

— К счастью, этого не случилось, — улыбнулся Андре, — а теперь, любимая, мы будет жить, не зная нужды, и ты сможешь иметь все то, что я мечтал подарить тебе.

Она подняла к нему свое прекрасное, нежное лицо и, глядя ему в глаза, смущенно прошептала:

— Но, милый, мне ничего не нужно… кроме тебя!

Тем же вечером, уже у себя дома, Андре, сидя на кровати и глядя на сумку с бриллиантами, пытался хотя бы приблизительно оценить, сколько может стоить это сокровище.

Он не слишком хорошо разбирался в драгоценных камнях. У матери его от всей обширной и бесценной коллекции драгоценностей, которая принадлежала ей до революции, еще когда они жили во Франции, осталось всего несколько украшений.

Было среди них одно колечко, которое она отказывалась продать, в каких бы стесненных обстоятельствах им ни приходилось жить; она говорила, что сохранит его для будущей жены Андре.

«Уже двести лет это кольцо принадлежит женщинам нашей семьи, — объяснила мать, — и я даже подумать не могу о том, чтобы обменять его на что-либо столь низменное, как хлеб, только ради того, чтобы утолить голод!»

«Мы могли бы получить за него кое-что и повкуснее хлеба!» — смеялся тогда Андре.

«Знаю, — ответила она, — когда я носила чинить его к ювелиру на Бонд-стрит, он предлагал мне за него тысячу фунтов».

«Тысячу фунтов!» — воскликнул Андре.

«Ты подаришь его своей жене, — мечтала его мать. — У тебя мало что найдется предложить ей, кроме этого, а я не хочу, чтобы ты делал предложение девушке, не имея гроша за душой».

Андре понял, на какие жертвы идет она ради него, и поцеловал ее.

«Спасибо, но если когда-нибудь тебе будут очень нужны деньги, если они необходимы будут тебе самой, я буду настаивать, чтобы ты все-таки продала его».

Бриллианты в колечке его матери ни в какое сравнение не шли со многими из драгоценных камней, наполнявших сумку.

«Я богат!» — подумал Андре.

Но он понимал, что истинное его богатство — это Сона, ее любовь и нежность.

— Боже милостивый, прошу тебя, сделай так, чтобы мы спокойно добрались до Англии и чтобы все было хорошо, — помолился он перед сном.

Сумки стояли на полу, около его кровати. Андре закрыл глаза и заснул.

Внезапно Андре проснулся. Еще ничего не понимая, не очнувшись окончательно после глубокого сна без сновидений, он чувствовал только, что Тома трясет его за руку.

— Вставайте, мосье, вставайте! — настойчиво теребил его негр.

Андре сел на постели.

— Что случилось, Тома?

— Уезжаем сейчас — быстро!

— Но почему?

— Барабаны говорят — солдаты идут из Порто-Пренса!

— Солдаты? — встревоженно переспросил Андре.

— Солдаты ищут мосье.

Как глупо, что он не предусмотрел такой возможности, подумал Андре.

Оркис знала, что он отправился сюда на поиски клада, который так и не нашел Дессалин, и она, конечно, должна была послать своих солдат, чтобы в случае удачного завершения поисков завладеть всеми найденными драгоценностями.

Однако поздно было думать об этом. Сейчас важно было только одно — как далеко они с Соной успеют уйти, прежде чем солдаты настигнут их, схватят и, без сомнения, убьют.

Андре не стал даже выспрашивать у Тома, откуда барабанам стало известно о том, что ему угрожает опасность. Достаточно того, что его вовремя предупредили, того, что ему дали возможность попытаться спасти Сону и спастись самому.

Он натянул сапоги, схватил обе сумки и выбежал на улицу; Тома уже поджидал его у дома с тремя лошадьми, к седлам которых были привязаны их пожитки.

Андре взял вожжи из рук негра и протянул ему сумку с золотыми монетами.

— Положи ее в свой узел. Тома, — попросил он, — а другую привяжи к моему.

Слуга мгновенно выполнил его приказание.

Затем, не тратя слов понапрасну, Андре вскочил на свою лошадь; Тома следовал за ним, ведя на поводу третью лошадь — для Соны.