Солнце любви

Глава 14

Через десять лет Орилья, апрель 1866 года

Эми Салливен Парнелл томилась одиночеством.

Мучительным одиночеством. Оно угнетало ее весь день. С самого раннего утра, когда, стоя на станции Орилья, она провожала взглядом свое единственное дитя — девочку, которая принялась усердно махать ей из окна вагона, как только тяжелые колеса локомотива начали поворачиваться на стальных рельсах.

В сопровождении и под присмотром Хуаны ее обожаемая неугомонная девятилетняя Линда отправлялась — впервые в жизни — в дальнюю дорогу без материнской заботы, под крылышко тети Мэг. Сейчас, когда день был в разгаре, Эми бесцельно слонялась по большой безлюдной асиенде, снедаемая запоздалыми сожалениями. Почему, ах, почему она позволила Линде уехать? Как она сама переживет долгое, томительное лето без своего единственного сокровища, без ее бесценной малышки?

Не в силах выносить гнетущую тишину, повисшую вокруг, Эми направилась в кухню в поисках хоть какой-то компании и застала там только Магделену, месившую тесто. Когда Эми вошла, Магделена подняла глаза — во взгляде ее читалось нескрываемое возмущение, и Эми поняла, что здесь она сочувствия не дождется. Магделена наградила злобным шлепком обвалянный в муке ком теста: Эми было вполне ясно, в чем тут дело.

— Магделена, — спросила Эми, — я действительно заслужила такой mal de ojo — злющий взгляд?

— Si, — ответила коренастая седеющая женщина. — Да, заслужили! Такую крошку отправили одну на другой конец света! Это опасно, а еще…

— Мэгги, она не одна, с ней Хуана, — перебила ее Эми. — И вовсе не на другой конец света, ей и всего-то нужно проехать через Техас и Залив[12] в Луизиану.

— Надо же! «Всего-то»! Все равно слишком далеко для девяти лет! Она же совсем малышка! Без мамы… на все лето!

— Линда сама хотела ехать «без мамы». Она так и загорелась этой мыслью — провести лето с тетей Мэг, и больше ни с кем. И тетя Мэг мечтала заполучить ее к себе.

— Еще бы! «Мечтала»! А мы-то как же? Нам-то что же здесь делать без Линды?

Магделена воинственно подбоченилась и обвиняющим взглядом уставилась на Эми.

Та улыбнулась и добродушно парировала выпад:

— А ведь ты, Мэгги, ничем не лучше меня. Ты заботишься вовсе не о безопасности Линды. Ты думаешь только о нас — «а мы-то как же?»

Магделена скривилась, но в конце концов кивнула:

— Верно. — Она тяжело вздохнула. — Я уже места себе не нахожу, а ведь только несколько часов, как она уехала. — Из глаз у нее брызнули слезы.

Эми поспешила подойти к ней.

— Ну что ты, что ты… — забормотала она, понимая, что дело не только в Линде. Прошло уже пять лет с тех пор, как умерла дочь Магделены, Роза, но боль в сердце Магделены все еще оставалась такой же острой, словно все случилось вчера.

Обняв расплывшуюся фигуру пожилой мексиканки, Эми сказала:

— Почему бы тебе не принять освежающую ванну? А я попросила бы кого-нибудь из вакеро отвезти тебя в Сандаун, и ты сможешь сколько угодно погостить у Мэри и поглядеть на ее новорожденную. И никуда не надо будет спешить.

Эми знала, что такое предложение поможет Магделене воспрянуть духом. Магделена сердечно привязалась к спокойной рассудительной Мэри Гонзалес, когда та еще работала в Орилье. Теперь Мэри была замужней женщиной, матерью трех маленьких сыновей и новорожденной — всего трех недель от роду — дочки, а Магделена всегда обожала малышей. Фыркнув, Магделена возразила:

— А как же насчет ужина? Кто будет его готовить?

Дружески подтолкнув ее к выходу, Эми заметила:

— Спроси лучше, кто его есть будет. Мне так вообще кусок в горло не полезет.

— Вы должны поесть! Я не допущу…

— Мэгги, поезжай, навести Мэри и детишек. Со мной все будет в порядке.

— Вы уверены? Я с радостью осталась бы с вами и…

Эми покачала головой:

— Я собираюсь прокатиться верхом. Понимаешь, я сегодня ночью заснуть не смогу, если не устану как следует. — Она повернулась и пошла к дверям. — Я скажу Фернандо, чтобы он подогнал к крыльцу повозку для тебя… через полчаса. Успеешь собраться?

Магделена наконец снизошла до улыбки:

— Успею.

Эми улыбнулась в ответ:

— Желаю тебе хорошо провести время. Оставайся там сколько захочешь, а утром увидимся.

Менее чем час спустя Эми верхом на верном старом гнедом мерине Рохо уже скакала по высохшей равнине, направляясь к северо-востоку. Низко надвинув на лоб видавшее виды сомбреро для защиты от пылающего солнца, она наблюдала дьявольскую пляску пыльных смерчей, проносившихся через обезлюдевшие бесплодные пространства, где некогда на необозримых зеленых пастбищах щипали траву и набирали вес тысячные стада тучных лонгхорнов.

Эми каблуками пришпорила Рохо, и чуткое животное пустилось во всю прыть. Она понимала, что скорость — это именно то, что ей сейчас требуется. Пустыня, даже сухая и пыльная, еще не угнетала все живое разящим дыханием солнца. Апрельский ветер, секущий щеки Эми и заставляющий ее глаза слезиться, был прохладным, бодрящим и совсем не похожим на волны одуряющего зноя, которые в июне и июле способны лишить верховую прогулку всякой привлекательности.

Мгновенно позабыв обо всем, кроме наслаждения от скачки по пустынным просторам, Эми улыбнулась и подняла лицо к солнцу. Коленями она ощущала биение могучего сердца Рохо, напряжение и расслабление его мускулов, когда он галопом летел через выжженную, но наделенную первозданной красотой землю.

Они одолевали милю за милей, и Эми не сразу уразумела, что они достигли Пуэста-дель-Соль: здесь, на каменных осыпях вдоль прежнего русла, уже не было ни рощицы шелестящих хлопковых деревьев, ни серебристых ив. И хлопковые деревья, и ивы, и кустарниковые заросли с сочной зеленью — все они давно уже засохли, и от них остались лишь мертвые стволы.

Эми натянула поводья, и, подняв копытами небольшое облачко пыли, Рохо мгновенно остановился, фыркая и раздувая бока. Эми соскользнула с его спины, бросив поводья на землю, и, подойдя к коню спереди, похлопала его по морде, а потом попросила прощения за то, что здесь нет холодной чистой воды, которой она хотела бы его напоить.

Рохо потряс головой и громко заржал, словно понимал смысл ее слов. Она улыбнулась, прижалась щекой к его лоснящемуся лбу, повернулась и направилась вниз, к скалистым берегам Реки Солнечного Заката.

Она подошла к ровному плоскому валуну рядом с пересохшим руслом и села на него, сняла сомбреро и подняла с шеи густые золотистые волосы. Она обводила взглядом широкое русло безводной реки, и душа ее полнилась глубокой печалью.

Эми помнила время, когда здесь низвергался со скал холодный прозрачный поток. Время, когда сотни и тысячи галлонов чистой животворной воды устремлялись в излучину извилистой реки Пуэста-дель-Соль. Время, когда ровным гулом шумел водопад, окруженный облаком разлетающихся брызг.

Эми сняла сапожки и чулки, подтянула до бедер горячую юбку и обхватила руками колени. Она покачала головой и вздохнула.

Скалы над ее головой были иссушены и прокалены насквозь. Плоское русло представляло собой лишь обожженные на солнце комья глины или пласты высохшего ила, растрескавшегося и образовавшего бесчисленные твердые обломки с загнутыми вверх краями.

Это удручающее зрелище навело Эми на мысль, что река, бывшая некогда столь красивой, во многом подобна ей самой.

Иссохшая. Опустошенная. Безжизненная.

Хотя ей еще не исполнилось и двадцати шести лет (до дня рождения оставалось больше месяца), Эми сознавала, что лучшая пора ее жизни позади.

А эта пора была столь прекрасной! И столь короткой… Такой немыслимо короткой, что иногда почти стиралась из памяти. Как дивный сон, который во всем своем великолепии стоит перед глазами сразу после пробуждения, а потом постепенно тускнеет и, наконец, исчезает совсем.

Десять лет.

Десять лет… и случалось, что при всем своем старании Эми не могла представить в точности, как выглядел Тонатиу. Конечно, она помнила, что он был высок, строен и красив; но проходили годы, и лицо, которое она так сильно любила, словно отступало в тень, и дорогие некогда черты становились неразличимыми.

Может быть, оно и к лучшему. Может быть, к тому времени, когда ей стукнет тридцать шесть, она и вообще не сможет вспомнить мальчишески-красивое лицо Тонатиу.

Эми глубоко вздохнула. Так много пришлось ей пережить за эти десять лет.

Поспешное бракосочетание с Тайлером Парнеллом менее чем через месяц после того, как Тонатиу был вышвырнут в мексиканскую пустыню. Ожидание возвращения Педрико Валь-деса с известиями о Тонатиу… затянувшееся ожидание, перешедшее в безнадежность. Педрико не вернулся, и она была вынуждена взглянуть в лицо действительности.

Тонатиу был мертв.

Безрадостный брак с Тайлером Парнеллом. Не прошло и нескольких недель после свадьбы, как он уже повадился проводить на стороне больше ночей, чем дома, и ей не приходилось гадать, чем он занимается. Проходя по улицам Сандауна, она замечала, как перешептываются друзья и соседи, и ей было известно их мнение: они судачили о том, что молодая жена Тайлера не сумела сделать его счастливым. По-видимому, никому не пришло в голову задуматься — или хотя бы поинтересоваться, — сделал ли он счастливой ее.

Именно в этот первый тягостный год таинственно обмелела и пересохла Пуэста-дель-Соль. Чуть ли не за одну ночь стремительный бурный поток превратился в темный стоячий пруд, над сонной поверхностью которого плясали тучи мошкары. Спустя несколько недель высохли и последние лужи, и обезумевшие лонгхорны, столпившись в сухих руслах, рыли копытами песок в тщетных поисках глотка воды.

К тому времени когда родилась Линда, тысячи коров погибли от жажды, и десятки вакеро покинули ранчо. И Тайлер Парнелл начал сомневаться, правильно ли он поступил, женившись на ней. Эми понимала — с самого начала понимала, — что и у него, как и у нее, имелся некий скрытый мотив для заключения этого союза. Он хотел прибрать к рукам часть Орильи. Когда же цена ранчо начала день за днем неудержимо падать, Тайлер почувствовал, что заключил невыгодную сделку.

Невзгоды, свалившиеся на Орилью, он использовал как дополнительный предлог для еще более неудержимого пьянства и разгула. В теплый майский вечер, когда Эми почувствовала приближение родов, Тайлера не было дома. Он, пьяный до одури, находился в гостях у другой женщины. Поскольку братья Салливен также отсутствовали, развлекаясь в обществе своего беззаботного зятя, Магделене пришлось отправить одного из скотников на соседнее ранчо, к Дугу Кроуфорду.

Дуг Кроуфорд съездил за доктором, а скотника послал на поиски Тайлера Парнелла. Кроуфорду и доктору Хэйни понадобилось не так уж мало времени, чтобы поспеть в Орилью; что же касается Тайлера, то он добрался домой уже после рассвета.

Линда, славная девчушка весом в шесть фунтов, с пушистыми волосиками и круглым личиком, появилась на свет в три часа ночи. Дуг Кроуфорд, меривший шагами коридор за дверью комнаты Эми, оказался первым лицом мужского пола (если не считать доктора), услышавшим крик новорожденной и увидевшим ее в руках измученной матери.

Последовавшие затем недели оказались для Эми счастливыми. Малышка приобрела над ней магическую власть: каждый звук младенческого гуканья наполнял восторгом и умилением сердце матери. Часто к ним наведывалась Ширли Кроуфорд, принося с собой и свою собственную шестимесячную дочурку. У двух молодых матерей было много общего… но только не в том, что касалось их супругов. В отличие от Тайлера, который уделял мало внимания жене и младенцу, рыжеволосый Дуг Кроуфорд боготворил и свою милую жену, и их дочку. И Ширли открыто любовалась своим заботливым трудолюбивым мужем.

Орилья неотвратимо приходила в упадок, чему в немалой степени способствовала засуха, поразившая их края.

Между Бэроном, Лукасом и Тайлером, которых раньше связывала столь тесная дружба, начались нелады и раздоры. Они упрекали друг друга за все, что стряслось с их ранчо. Ни один из трех избалованных распущенных бездельников даже и не подумал о том, чтобы попытаться как-то самому поправить дело, и именно на долю Эми выпала необходимость принимать решения, присматривать за работниками — словом, управлять Орильей.

Первым покинул родные края Бэрон. Осенью 1860 года он собрал свои пожитки и направился на золотые прииски в Калифорнию. По тому, как приуныла Роза после его отъезда, всем стало очевидно, что они были любовниками. Когда три месяца спустя Бэрон вызвал Розу к себе, лучившаяся счастьем молодая женщина, оставив без внимания слезные мольбы матери, поспешила присоединиться к тому, кого любила.

Той же осенью череда трагедий, начало которой положила смерть Уолтера Салливена, пополнилась новой бедой. Ширли Кроуфорд и ее маленькая дочка были убиты индейцами из племени апачей почти у ворот скромного кирпичного дома Кроуфордов. В то роковое субботнее утро Дуг отлучился из дома: он покупал в Сандауне куклу в подарок ко дню рождения дочки.

Маленькой Нелл исполнялось четыре года.

Следующей весной разразилась война между Севером и Югом, и не находящий себе места, убитый горем Дуг Кроуфорд вступил в армию южных штатов. Лукас отбыл в Мексику, а Магделена получила из Калифорнии письмо от Розы, которая сообщала, что хотела бы вернуться домой, но у нее нет денег на дорогу. В письме Роза призналась матери, что Бэрон вытребовал ее к себе исключительно для собственной корысти: он заставлял ее заниматься проституцией. Потрясенная Магделена, вся в слезах, показала письмо Эми. Эми послала Розе денег, чтобы той хватило на переезд домой, но молодой женщине не пришлось пускаться в путь. Через несколько недель ожидания от Бэрона пришло короткое письмо, в котором он сообщал, что его «бедная милая Роза» заболела и умерла.

Он не счел нужным упомянуть, что молодая мексиканка, когда-то столь привлекательная, скончалась от болезни, весьма распространенной среди проституток. Но Магделена и так считала его виновником смерти ее дочери.

Расчетливый Тайлер Парнелл, который присматривался и выжидал, пытаясь определить, какая из сторон имеет больше шансов на победу, весной 1862 года предпочел встать в ряды северян и годом позже погиб во время осады Геттисберга. Примерно в это же время обильно увешанный наградами герой армии конфедератов — южан рослый Дуг Кроуфорд был отправлен на родину, в Техас, для восстановления сил после ранений, полученных на поле боя.

Эми и Магделена ежедневно навещали Дуга и приносили ему еду. Часто бывало так, что Эми оставалась посидеть с больным, после того как Магделена отправлялась восвояси, в Ори-лью. В эти полуденные часы она читала ему вслух или же внимательно выслушивала его рассказы о войне, воспоминания о прошлом, исповедь одиночества. К тому времени, когда он окреп достаточно, чтобы снова встать в строй, Эми прочла в его глазах, что он в нее влюбился. И когда Дуг Кроуфорд робко спросил ее, может ли он надеяться, что она будет ожидать его возвращения с войны, она ответила согласием.

Письма от него приходили часто и порождали такое ощущение, что она, Эми, вернула его к жизни… после того как он уже смирился с тем, что ему незачем жить. Дуг хотел, чтобы после войны она стала его женой, он хотел заботиться о ней и о маленькой Линде. Он вызывал в ней несравненно более теплые чувства, чем те, которые она когда-либо питала к Тайлеру Парнеллу. Эми приняла его предложение.

Долетел до Эми слух, что убит ее брат Лукас. Никакие подробности не сообщались, было только известно, что его убил какой-то свихнувшийся индеец во время поножовщины в одном из салунов Пасо-дель-Норте. Она понимала, что надо бы сообщить о смерти брата Бэрону, но даже не представляла, как с ним связаться. От Бэрона не было никаких вестей уже больше года, и, судя по всему, его тоже не было в живых.

Наконец война окончилась, и измученный, покрытый грязью дорог Дуг Кроуфорд пешком добрался до дома. Он направился прямиком в Орилью, и его худое лицо осветилось счастьем, когда Эми выбежала из дома, чтобы его встретить. Крепко обняв ее, он добился от нее обещания, что она станет его женой, как только он заработает достаточно денег, чтобы должным образом заботиться о ней. Отчаянно одинокая, искренне привязанная к Дугу Кроуфорду, она согласилась. И смотрела вперед с надеждой, что после стольких лет тревог и бедствий обретет свою мирную гавань.

Но Дуг был чертовски серьезен, когда говорил о необходимости заработать денег до того, как они поженятся. Не прожив дома и трех месяцев, он снова уехал, на этот раз в другом направлении — на юг, в Мексику. Поступив на службу в армию императора Максимилиана на высокооплачиваемую должность офицера-наемника, он каждый месяц отсылал домой деньги и обещал в письмах, что вскоре вернется домой насовсем.

Он вернется, чтобы заботиться о ней и маленькой Линде. Эми никогда больше не будет одинокой.

…Не быть одинокой…

Какой-то звук, очень слабый, но назойливый в тишине пустыни, резко вернул Эми к действительности. Насторожившись, она повернула голову и прислушалась.

Она ничего не услышала. Однако внезапное чувство беспокойства окатило ее с головы до ног. Казалось, даже пушистые завитки волос, падавшие с затылка на шею, готовы были встать дыбом. Необъяснимая тревога сжала горло.

Эми медленно подняла глаза.

Глава 15

В сиянии солнечных лучей на вершине скалы стоял обнаженный индеец.

Слишком изумленная, чтобы шевельнуться, слишком испуганная, чтобы кинуться бежать, Эми застыла в неподвижности, словно пригвожденная к месту этим неожиданным зрелищем. Длинный белый шрам пересекал его чеканное лицо — от высокой выступающей скулы до твердой линии подбородка. Он стоял, широко расставив ноги, скрестив мускулистые руки на гладкой безволосой груди. На его правом запястье блестел широкий золотой браслет с бирюзой. Только короткая набедренная повязка прикрывала его чресла; густые волосы цвета воронова крыла ниспадали на широкие бронзовые плечи.

Высокий стройный индеец, подобно великолепие ной статуе, стоял на вершине скалы.

И спокойно наблюдал за ней.

Облако набежало на солнце, накрыв индейца густой тенью и оставив Эми в ярко освещенном пространстве. С запада потянуло внезапным ветром, который принес с собой знакомый звук — шелест листьев хлопковых деревьев, смешанный с плеском спокойных речных волн.

Только вот не было здесь листьев хлопковых деревьев.

И реки тоже не было.

Одинокая белая голубка плавно слетела с потемневшего неба и увлажнила свой клюв в тонком таинственном тумане, который начал пузыриться и вскипать из бесплодной скалы, где стоял безмолвный индеец.

Когда голубка грациозно взмыла вверх, заиграли могучие мускулы длинных стройных ног индейца. И он спрыгнул со скалы.

Это внезапное движение заставило Эми выйти из оцепенения. Смертельно испуганная, она вскочила и кинулась туда, где оставила Рохо; сердце бешено стучало в груди. Когда она подхватила поводья и уже вскочила на спину неоседланного мерина, ее настиг индеец.

Быстро, как нападающая змея, его рука рванулась вперед, и длинные пальцы ухватились за голую лодыжку Эми. Она истерически закричала, посылая Рохо в галоп. Конь немедленно взял с места в карьер, вырвав при этом лодыжку всадницы из крепкого захвата индейца.

Не смея оглянуться назад, но уверенная, что дикарь пустился в погоню, Эми отчаянно нахлестывала коня по шее и колотила пятками по его гладким бокам.

Громадные бока коня вздымались и опадали; дико выкатив глаза, он несся через ставшую враждебной равнину, прыжком перемахивая через попадающиеся на пути камни, сухие стволы поваленных деревьев и высокие колючие кактусы. Эми пригнулась к самой шее Рохо, со страхом ожидая, что в любую секунду ей в спину вонзится смертоносная стрела.

Мысленно проклиная себя за то, что забралась одна так далеко от ранчо, она в панике гадала, хватит ли у стареющего коня сил, чтобы не выдохнуться и не замедлить бег. Сможет ли он оторваться от преследования, если индеец тоже скачет верхом? Если даже она успеет домчаться до асиен-ды… что тогда? Там нет никого, кто мог бы ей помочь. Хуана и Линда, благодарение Господу, сейчас в безопасности: они на пути в Новый Орлеан. Магделена и Фернандо уехали в Сандаун. В Орилье оставалось несколько пастухов-вакеро, но они ютились в дальних хижинах, на расстоянии нескольких миль от асиенды. В доме не было никого.

Кровь, громко шумевшая в ушах Эми, не могла заглушить отчетливый звук барабанных ударов лошадиных копыт позади нее, вторивший стуку копыт Рохо. Вцепившись в жесткую гриву мерина, Эми отважилась оглянуться через плечо. И едва не задохнулась от страха.

Менее чем в двадцати ярдах позади нее ровным галопом, легко сохраняя дистанцию, скакал индеец верхом на огромном вороном жеребце. Он сидел в седле прямо, не пригибаясь; встречный ветер относил назад его черные волосы… и он преследовал ее со спокойной ледяной неумолимостью.

Эми вновь попыталась побудить Рохо наддать ходу. Но тот и так уже выкладывался до предела и с трудом сохранял даже ту скорость, какую сумел набрать раньше. Взмыленный, задыхающийся, он был не способен скакать еще быстрее. А до Орильи оставалась еще не одна миля. В памяти Эми внезапно вспыхнула ужасающая картина — нагие изуродованные тела Ширли и Нелл Кроуфорд, ставшие жертвами нападения злобных апачей-мескалеро. Дикарь, который сейчас гнался за ней, несомненно, относился к этому же племени. Если он ее схватит — ее ждет та же судьба.

Ее руки похолодели от страха. Вцепившись в поводья и гриву Рохо, она мысленно возносила к небесам одну молитву — о легком и быстром конце. Смерть ее не пугала, но в юго-западных штатах всем было известно, что наводящие ужас апачи предпочитают вначале насладиться муками своих пленников.

Не обращая внимания на пыль, забивающую глаза и рот, на хлещущие по лицу пряди распущенных волос, на взвивающиеся вокруг бедер юбки, Эми отчаянно молотила пятками по потному животу Рохо. Но вот миновало время, показавшееся ей вечностью, и она, наконец увидела впереди большую розовую асиенду.

Испытывая хотя и слабое, но все-таки облегчение, она уже позволила себе подумать, успеет ли она спешиться и забежать в дом за заряженным «винчестером», прежде чем преследователь ее настигнет. Глаза у нее слезились от попавшего в них песка; сморгнув, чтобы избавиться хотя бы от этой досадной помехи, Эми увидела, что с юга к асиенде приближается кавалерийский отряд.

Расстояние между нею и отрядом сокращалось, и она смогла понять, что это часть мексиканской армии Хуареса[13], — сердце у нее так и подпрыгнуло от радости. Отчаянно пытаясь проглотить стоящий в горле ком, чтобы обрести способность позвать на помощь, она подняла руку и стала энергично ею размахивать в надежде привлечь внимание всадников.

Она поняла, что ее старания были не напрасны, когда офицер, возглавлявший колонну, выкрикнул команду и отряд остановился. Подъехав поближе, Эми сразу опознала седого воина. Это был не кто иной, как бывший слуга в асиенде Орилья — одноглазый Педрико Вальдес.

— Педрико! — ликующе закричала она. — Педрико Вальдес! О, слава Богу, слава Богу!

Педрико и мексиканские солдаты спасут ее! Больше ей нечего бояться! Улыбка осветила грязное, залитое слезами лицо Эми, и, резко осадив выбившегося из сил Рохо, она поспешно соскользнула с его спины и бросилась бегом к сидевшему в седле Педрико Вальдесу.

Но пока Эми бежала к Педрико, гнавшийся за ней индеец на вороном жеребце спокойно приблизился и поднял правую руку. Глаза всех кавалеристов немедленно обратились к нему. Не произнося ни слова, он взглядом подал им сигнал. Солдаты быстро рассыпались по сторонам, включая и Педрико Вальдеса.

— Нет!.. — закричала Эми, совершенно сбитая с толку. — Не оставляй меня, Педрико! Вернись!

Она побежала за удаляющимися группами всадников, спотыкаясь и взывая о помощи. Они не замедлили бег своих коней, словно и не слышали ее слезных заклинаний. Не в силах поверить в случившееся, она остановилась и в ужасе бросила взгляд на индейца.

Полуголый воин спокойно сидел на своем скакуне, пристально глядя на нее. На один краткий миг их глаза встретились. И сразу вслед за этим Эми задохнулась от страха, когда он перекинул через седло длинную бронзовую ногу и легко спрыгнул на землю.

Она стремительно повернулась и побежала к дому, зная, что он не отстает от нее ни на шаг. Она взлетела на крыльцо и была уже у самой двери, когда его длинные пальцы вцепились в ткань ее отлетающей юбки и он грубо дернул Эми назад, так что она чуть ли не ударилась спиной о его могучее твердое тело.

От жестокой внезапности того, что произошло, у Эми перехватило дыхание: она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Она ловила ртом воздух… и тут он вздернул ее руки над головой, а потом, прижав свою горячую ладонь к ее солнечному сплетению, стал ритмично усиливать и ослаблять нажим, пока к Эми не вернулась способность дышать.

Он опустил вниз ее руки, и Эми невольно бросила взгляд через плечо на его лицо с резкими чертами, злобными черными глазами, устрашающим белым шрамом через всю щеку и жесткой линией рта.

Она громко вскрикнула и кинулась прочь. Она ворвалась в дом, преследуемая звуком его странного издевательского хохота. Рыдая и спотыкаясь, она добралась до своей комнаты и быстро задвинула дверной засов.

Повернувшись, она привалилась спиной к двери и, едва дыша, с бешено бьющимся сердцем, ждала, что же будет дальше. В любой миг он может подняться по лестнице. Окажется в коридоре за ее дверью. Она прислушалась. Ничего не было слышно. Ничего, кроме ее собственного затрудненного дыхания. Эми ждала.

Солнце закатилось, а она все ждала, прислонившись к двери, напрягшись всем телом; ноги у нее подкашивались.

Сумерки накрыли пустыню и окутали просторную асиенду. В спальне быстро темнело. А она все еще ждала… почти лишаясь чувств, не смея шевельнуться. Понимая, что в любую минуту смертельно опасный дикарь может устать от своей игры и вышибет тяжелую резную дверь. Но этого не произошло.

Когда первые проблески розового света проникли в комнату на следующее утро, Эми проснулась. Проведя ночь в тяжелом забытьи на полу у двери, она чувствовала, что все у нее болит; она не вполне понимала, где она и что с ней. Оглядев свою комнату, где царил привычный порядок, она даже усомнилась, не приснились ли ей все вчерашние ужасы. Высокий стройный индеец? Брызжущий водопад? Шелест листьев хлопковых деревьев?

Эми покачала головой и долго еще оставалась там, где провела всю ночь.

Бессмысленно было допустить такое предположение, что коварный индеец из племени апачей гнался за ней всю дорогу от Пуэста-дель-Соль и не причинил ей никакого вреда.

Еще более невероятным казалось то, что безоружный индеец сумел одним взглядом рассеять отряд хорошо вооруженных мексиканских кавалеристов.

Эми с трудом поднялась на затекших ногах, осторожно отперла и приоткрыла дверь. Высунув голову и ничего подозрительного не заметив, она открыла дверь пошире. Поглядела в одну сторону, потом в другую и только тогда набралась смелости, чтобы выйти в тихий коридор. В коридоре никого не было.

Но на лестничной площадке верхнего этажа она выглянула из высокого окна и увидела, что асиенду окружают мексиканские ополченцы в яркой форме. Нахмурив брови, она стала вглядываться в их лица, но не обнаружила среди них вчерашнего индейца.

Она вернулась к себе в комнату, торопливо привела себя в порядок и спустилась вниз в надежде найти Педрико Вальдеса. Когда она вышла в западное патио, на нее с улыбкой взглянул вежливый молодой солдат, как видно, стоящий там на посту:

— Мы просим вашего великодушного прошения, сеньора, за вторжение в ваши владения, но…

— Пусть это вас не беспокоит, — ответила Эми. — Но… Педрико Вальдес?.. Мне необходимо немедленно поговорить с ним.

Юноша пожал плечами:

— Сожалею, сеньора. Лейтенант Вальдес поехал в город вместе с нашим старшим офицером. Думаю, они вернутся к концу дня.

— Скажите лейтенанту Вальдесу, что я хочу с ним повидаться, как только он вернется.

— Ах, конечно. Непременно скажу. Обязательно.

— Благодарю вас. — Эми собралась двинуться дальше, потом остановилась. — Скажите, когда ваш отряд вчера прибыл сюда… вы видели на моей земле индейца-апачи?

Молодой часовой скорчил гримасу.

— Нет-нет, сеньора. — Он широко улыбнулся. — Вам нечего опасаться. Мы не позволим никаким апачам и близко к вам подойти!

Кивнув, Эми снова поблагодарила собеседника и скрылась в асиенде.

Внутри она встретила Магделену, та выходила из своей комнаты и, увидев хозяйку, явно удивилась.

— Почему вы уже встали? — Она окинула Эми быстрым взглядом. — И почему это у вас вид такой усталый? Можно подумать, вы вообще спать не ложились.

Эми призналась:

— Я не очень хорошо спала.

— И ничего удивительного. Все эти солдаты в Орилье! Интересно бы узнать, долго они собираются здесь оставаться и как мы их прокормим? — Она помолчала, покачала головой, а потом решительно заявила: — Ступайте-ка наверх да переоденьтесь. Я не допущу, чтобы эти вояки говорили, будто Магделена не заботится об этом семействе как положено!

— Мэгги, вы с Фернандо не видели какого-нибудь индейца, когда вечером возвращались домой? Не обратили внимания?

Магделена нахмурилась, шагнула вперед и положила руку на лоб Эми:

— А вы себя, может, плохо чувствуете? Я это всегда сразу замечаю. Я вижу, что вы заболели. Нельзя вам одной здесь оставаться.

Эми отвела руку Магделены:

— Я себя прекрасно чувствую. Пойду переоденусь.

Решив, что не стоит сообщать своей слишком заботливой служанке и верному другу о странной вчерашней встрече у реки, Эми направилась к себе.

К полудню беспокойство Эми слегка улеглось. Теплый солнечный день проходил без особых событий.

Магделена занималась своими обычными делами на кухне, громко при этом распевая. Старый Фернандо, вспоминая дни своей славной юности, проводил послеполуденные часы в беседах с молодыми ополченцами.

Когда тени удлинились и солнце начало медленно склоняться к закату, Эми почувствовала, что вполне оправилась от потрясения. Реальный или воображаемый, индеец удалился из здешних мест. Она даже чувствовала себя какой-то дурочкой… надо же было так перепугаться! Кроме того, было чрезвычайно утешительно сознавать, что рядом находится несколько десятков вооруженных мексиканских солдат, охраняющих Орилью. Она не имела ни малейшего представления о том, долго ли они намереваются здесь оставаться. Но было очевидно, что они не собираются немедленно сниматься с места.

Усталая после минувшей бессонной ночи, Эми решила, что горячая ванна и хорошая книжка перед сном — это именно то, что ей требуется.

Отыскав в библиотеке прекрасное, в кожаном переплете издание «Отверженных» Виктора Гюго, она начала уже подниматься по лестнице, когда услышала громкий стук в парадную дверь.

Нахмурившись, она снова спустилась вниз. На крыльце стояли два дюжих солдата. Когда она спросила, что им нужно, они схватили ее за руки. Книга упала на пол. Они силком выволокли ее из дома, через крыльцо, через лужайку перед фасадом, туда, где в ожидании стояла пара лошадей.

Эми гневно требовала, чтобы негодяи немедленно отпустили ее. Она сообщит об этой вопиющей наглости их командиру! Они будут сурово наказаны!

На ее требования и угрозы они не обратили никакого внимания.

Ее бесцеремонно зашвырнули в седло, и один из солдат уселся в седло сзади. Зажатую в тисках его рук, ее быстро доставили к высоким воротам на границе ранчо.

Спустя несколько секунд ошеломленная Эми уже стояла на пыльной дороге точно под высокой белой аркой ворот. Ее запястья были крепко связаны веревкой от лассо, руки вздернуты над головой, а веревка перекинута через высокий опорный брус и надежно закреплена.

Потом, без единого слова, солдаты вновь взлетели в седла и ускакали. Эми, почти обезумев, кричала им вслед, умоляя их вернуться и освободить ее.

Но они не вернулись и скрылись из виду.

Эми неистово дергалась и изворачивалась, пытаясь освободиться собственными силами, но добилась лишь того, что ее нежные запястья теперь как будто огнем горели в тех местах, где их натирала грубая веревка. Разъяренная и охваченная ужасом, она не могла понять, что это все означает. Может быть, они знают — и ставят ей в вину, — что ее жених сражается под знаменами Максимилиана против их Армии освобождения? Что они еобираются с ней сделать? Что происходит? Это же безумие!

Не имея сил освободиться от своих пут, Эми стояла лицом к умирающему солнцу, со страхом ожидая прихода ночи. Ей была ненавистна сама мысль о надвигающейся тьме. И она молилась, чтобы кто-нибудь — все равно кто — пришел за ней.

И в тот самый миг, когда кроваво-красное солнце превратилось в огненный шар на западном краю горизонта, позади нее послышался стук копыт лошади, приближающейся с востока. Эми не могла видеть всадника. Она могла только слышать топот копыт, ударяющихся о твердую землю, становящийся все громче и громче по мере того, как всадник оказывался все ближе и ближе.

И еще ближе.

Глава 16

Напрягая слух, Эми понимала, что, судя по звукам, всадник приближается к ней легкой рысцой, словно не ведая никакой спешки. И чувство великого облегчения, которое затопило ее душу, когда она различила в тишине стук копыт, теперь сменилось тревожным сомнением.

Когда наконец всадник подъехал к арке, он осадил коня. Тот коротко заржал и начал бить копытом землю, но всадник не издавал ни звука. Растерянность и страх накатили на Эми с удесятеренной силой — она чувствовала, как цепенеет ее тело. Даже язык отказывался повиноваться: она не могла заставить себя спросить, кто там у нее за спиной.

Наконец скрипнуло кожаное седло — всадник спешился, и Эми ощутила, как страх сжимает ей горло. Звук шагов незнакомца громом отдавался в ее ушах; он подходил, и гравий шуршал у него под каблуками. Подойдя к ней вплотную, он остановился, но молчания не нарушил.

Видеть его Эми не могла, но жар его тела был столь ощутим, что она безошибочно понимала: он стоит, почти касаясь ее спины.

Очень, очень близко.

Прислушиваясь к его спокойному, ровному дыханию — как видно, его рот был над самым ее правым ухом, — Эми внезапно поняла: это тот самый индеец. Перед ее глазами возник устрашающий облик: высокий стройный воин, каким он явился ей у реки. Полуголый и таящий смертельную угрозу.

Несмотря на застрявший в горле ком и на бешеное сердцебиение, Эми призвала на помощь все силы своего духа.

— Кто вы такой, во имя Господа? Назовитесь! — потребовала она со всей властностью, которую сумела вложить в свой голос. — Чего вы хотите? Отвечайте немедленно!

Ответом был тихий мужской смешок, и сразу вслед за этим тяжелая рука легла на воротник ее платья в желтую и белую полоску.

Эми с усилием сглотнула, и все ее тело непроизвольно съежилось, когда длинные горячие пальцы бесстыдно скользнули внутрь, под белый воротничок, по пути коснувшись ее кожи почти ласковым прикосновением. Ладони Эми начали покрываться испариной — от страха, от ожидания, что же будет дальше. И снова она неподвижно стояла, онемев от ужаса и обратив глаза к слепящим лучам заходящего солнца.

Но она закричала во всю силу своих легких, когда эти сильные пальцы грубо рванули ее воротник, так что ткань на спине с треском разъехалась в стороны. Эми задергалась, изгибая спину, в безумной надежде, что сможет освободиться, но веревки держали ее крепко, а пальцы ног едва касались дорожной пыли и гравия.

Ее отчаянные попытки не имели успеха.

Без всяких усилий он разорвал ее платье до талии и откинул к бокам бесполезные теперь обрывки, ни в малой степени не тронутый ни ее воплями, ни трепетом ее гибкого тела. Ужас Эми еще усилился, когда она услышала звук рвущегося шелка ее сорочки… теперь ее спину ничто не прикрывало.

Когда таинственный мучитель медленно провел указательным пальцем по ее обнаженной спине от шеи до талии, судорога неописуемого ужаса пронзила все тело Эми. От его горячего прикосновения кожа похолодела.

И тогда — это могло показаться чудом — он ее отпустил. На минуту.

Он зашагал назад. Назад, к ожидающему коню. Потом вернулся и, медленно обойдя вокруг Эми, остановился перед ней, так чтобы дать ей возможность разглядеть его как следует. Дрожа всем телом, словно лист на ветру, Эми всматривалась в него, не в силах отвести взгляд в сторону. Точно так же, как это было у реки.

Высокий. Стройный. Злобные черные глаза. Высокие скошенные скулы. Белый шрам, пересекающий левую щеку. Золотой браслет с бирюзой на правом запястье. Да, это был тот самый индеец!

Но сейчас его густые иссиня-черные волосы не спадали свободными прядями с обеих сторон смуглого чеканного лица. Они были перехвачены сзади, у шеи, узкой белой полоской кожи. И ни о какой наготе даже и речи не было: вместо куцей набедренной повязки на нем красовалась форма капитана мексиканской освободительной армии!

На широких плечах безупречно сидел отлично сшитый голубой мундир, медные пуговицы блестели в лучах заходящего солнца. Плотные белые брюки в обтяжку облегали его мускулистые бедра. Высокие блестящие черные сапоги доходили до колен.

Он стоял перед Эми, широко расставив ноги; вся его высокая статная фигура дышала чудовищным высокомерием и чувством собственного превосходства. В правой руке у него был свернутый кольцами хлыст. Прищуренные темные глаза молча приказывали ей встретить его взгляд.

Наконец она подчинилась этому приказу, хотя и дрожала от страха.

И тогда его твердый рот сложился в дьявольскую усмешку, а длинный зловещий шрам на левой щеке сверкнул ужасной белизной на темном фоне лица. Не переставая улыбаться, он небрежно похлопывал свернутым черным ремнем по своему мускулистому бедру, и этот жест нагонял на Эми еще большую панику.

Стиснув зубы, чтобы они не стучали друг о друга, Эми устремила испуганный вопрошающий взгляд на высокого чужака. Умышленно продлевая ее муки, он стоял перед ней в долгом безмолвии, окруженный странным ореолом от освещающей его сзади вечерней зари, ритмично постукивая себя по ноге хлыстом.

Когда он, наконец заговорил, его голос звучал тихо и выразительно:

— Когда моим солдатам нужно обратиться ко мне, они называют меня «капитан». Вы знали меня под другим именем.

Все так же в упор глядя на него, Эми отрицательно покачала головой. И он снова усмехнулся:

— Эх, Эми, Эми, так ты… забыла? Тогда позволь мне освежить твою память.

Он проворно расстегнул медные пуговицы мундира, и, когда голубые полы разошлись, Эми увидела на смуглой безволосой груди блестящий тяжелый золотой медальон и почувствовала, что у нее темнеет в глазах.

Одно ловкое движение — и сброшенный с плеч мундир упал на пыльную землю, а его владелец повернулся, и она увидела его иссеченную шрамами спину — следы прощальных приветствий от братьев. И от нее самой.

— Тонатиу! — задохнулась Эми, не веря собственным глазам. Он снова обернулся к ней, и лицо его было тверже камня.

— Нет! — холодно отрезал он. — Впредь никогда так меня не называйте. Мое ацтекское имя могут произносить только те, кого я люблю и кому доверяю. Для вас я капитан Луис Кинтано.

— Нет, нет… — едва слышно прошептала Эми с полными слез глазами. — Ты Тонатиу! Благодарение Господу, ты жив! О, Тонатиу, я думала, что ты…

— Что я мертв? — перебил он. — Ну, конечно же, вы так думали. Вы с вашими любящими братьями сделали все, что могли, но…

— Нет, нет! — горячо повторила она. — Тонатиу, ты должен позволить мне объяснить…

— Тут нечего объяснять, миссис Парнелл, — бросил Луис и снова хлопнул себя по ноге свернутым хлыстом.

Уже не скрывая слез, Эми настаивала:

— Нет, есть… есть… Я должна была так поступить… Я должна была…

— Должны? — переспросил он. Его подбородок закаменел, а глаза стали подобны осколкам черного стекла. — Как именно вы должны были поступать? Заниматься со мной любовью, а потом унижать меня? Позаботиться, чтобы меня избили и бросили умирать в пустыне? Выйти замуж за человека, с которым вы виделись тайком от меня?

— Нет! Нет! У меня никого не было, кроме тебя, Тонатиу! — выкрикивала она, раскрасневшись от захлестнувшего ее урагана чувств. — Клянусь! Только ты… Но братья.. Они убили бы тебя!..

— Убили бы? — яростно повторил он. — Вина лежит на вас, миссис Парнелл. Вы убили несмышленого доверчивого юнца, который боготворил вас! Вот он действительно мертв!

Неприкрытая ненависть бушевала в его глазах, и Эми поняла: ей не удастся разубедить его ни в чем, и что бы она ни сказала, это не изменит его отношения к ней самой.

Тем не менее она не оставила попыток достучаться до его сердца… но все было тщетно. В конце концов, покачав головой, она горестно пробормотала:

— О, любимый мой, я спасла тебе жизнь, но утратила твою любовь…

— Вы утратили любовь глупого мальчишки. Я — не тот мальчик. Я капитан Луис Кинтано и чужой для вас человек.

Полными слез глазами она всматривалась в его ястребиное лицо, тщетно отыскивая в нем сходство с милым мальчишеским обликом юного Тонатиу. Нет, она не хотела отрекаться от него.

— Я знала тебя всю мою жизнь, — тихо проговорила она.

— Вы вообще меня не знаете, — был холодный ответ.

С этими словами он размотал длинный черный ремень хлыста и, быстро обогнув Эми, остановился позади нее. Ожидая, что в любое мгновение на нее может обрушиться сдирающий кожу удар хлыста, Эми скрипнула зубами и решительно уставилась на пламенеющий горизонт, линия которого дрожала и шла волнами из-за пелены слез, застилающей глаза.

Они оба долго хранили молчание. Она — с поднятыми над головой связанными запястьями, с голой спиной и с мучительной болью в сердце; он — с хлыстом в руках, с глазами, прикованными к нежной спине, уязвимой и открытой взору, соблазнительно розовеющей в свете вечерней зари.

Луис замахнулся, и хлыст взвился вверх, а потом со свистом ударился о землю. Когда хлыст рассек воздух в каком-то дюйме от ее спины, Эми невольно вздрогнула и уже не нашла в себе сил сдержать рыдания. Она плакала не таясь, и вдруг Луис отбросил свое ужасное орудие, вытащил из-за пояса белых брюк острый кинжал и перерезал веревку, которой Эми была привязана к перекладине ворот.

Уронив все еще связанные запястья, обессиленная страхом и страданием, Эми покачнулась и едва не упала. Луис подхватил ее и притянул к себе. Прижав к груди ее спину и обвив ее руками, он перерезал и путы, оставившие красные полосы у нее на запястьях. Ее руки бессильно повисли, и оба снова замерли в неподвижности. Он — позади нее, ощущая трепет и мягкость ее стройного тела. Она — устало приткнувшись к нему в поисках опоры и при этом чувствуя, что ей совершенно чужды и жар, исходивший от его груди, и его стальная твердость.

Луис поднял ее на руки и понес к терпеливо ожидавшему коню, усадил в седло и сам вскочил в него позади нее, сразу же ударив каблуками сапог по бокам вороного жеребца. Крупный скакун немедленно сорвался в галоп. Эми не могла унять слезы, и смуглая грудь Луиса, к которой прижималась ее щека, была уже совсем мокрой.

Он отвез ее прямо к асиенде.

Мексиканские солдаты, без дела слонявшиеся перед крыльцом, благоразумно отводили взгляды, успев заметить, что капитан, их командир, обнаженный выше пояса, спешился, на руках пронес красивую белокурую женщину по дорожке, поднялся на крыльцо и исчез вместе с ней в доме.

Все было спокойно.

В тускло освещенном коридоре нижнего этажа никого не было видно. Кругом царила тишина. Луис помедлил не более нескольких секунд. Он торопливо осмотрелся и с Эми на руках поднялся по лестнице. От лестничной площадки верхнего этажа он решительно повернул в сторону западного крыла и направился прямо к хозяйской половине. К комнатам, которые уже несколько лет занимала Эми.

С уверенной целеустремленностью Луис вошел в комнату и толчком ноги закрыл за собой тяжелую дверь. Он пересек просторное помещение и остановился перед высокой двухстворчатой балконной дверью, которая была оставлена открытой для ласкового апрельского ветра. Так и не выпустив Эми из рук, он стоял, словно в глубоком трансе, устремив неподвижный взгляд на угасающее солнце.

Рыдания Эми постепенно утихли. Слезы высохли на горячих щеках. Опустошенная и вымотанная до предела, она желала только одного — чтобы этот сильный жестокий человек поскорее оставил ее одну. Она желала, чтобы он скрылся с ее глаз — сейчас и навсегда. Он был прав, когда сказал, что она его не знает. Да, она совсем не знает этого человека и не хочет его знать. Он — бессердечный чужак, и она его смертельно боится. И все-таки…

Не отрывая взгляда от великолепного Солнечного Камня, что покоился на бронзовой груди, Эми уперлась рукой в его плечо и попыталась вывернуться и освободиться.

Это движение вывело Луиса из транса.

На его упрямом подбородке дрогнул мускул. Красноречивым взглядом окинув ее шею и изящные белые плечи, он сказал:

— Даже я, кровожадный дикарь, не потерпел бы, чтобы такое совершенство было обезображено шрамами. Но может быть, другая форма наказания окажется более приемлемой.

Глава 17

Луис слышал ее неровное дыхание и понимал, что она его по-настоящему боится. Ее хрупкое тело казалось напряженным и одеревеневшим, а маленькая рука, упиравшаяся ему в плечо, все сильнее отталкивала его. Ее отвращение не удивляло его и нисколько не обескураживало. По правде говоря, презрение и страх этой лживой лицемерки лишь разжигали в нем желание овладеть ее прекрасным телом.

Он взглянул в эти знакомые синие глаза, и на мгновение в памяти встала леденящая душу картина… Он как бы заново пережил тот момент: он связан, беспомощен, исхлестан кнутом… и над ним издевается юная девушка, которую он любил больше жизни. При этом воспоминании глаза Луиса вспыхнули холодной яростью. Он наклонил темноволосую голову и прижался к мягким дрожащим губам Эми бесцеремонным жестоким поцелуем.

Не питая иллюзий относительно его намерений, Эми тщетно пыталась освободиться. Она отворачивала голову то в одну сторону, то в другую, молотила кулаками по его спине и плечам. Но властный рот оставался намертво припечатан к ее губам, пока Луис медленно опускал ее, чтобы она могла встать на пол. Как только пальцы ее ног коснулись плотного ковра, Луис грубо привлек Эми к своему литому телу, с легкостью удерживая ее одной рукой, обвившейся вокруг тонкой талии.

Его обжигающий поцелуй не прерывался — глубокий захватнический поцелуй, поцелуй необузданного натиска; он порождал у Эми такое ощущение, словно все ее тело осквернено. Влажный шелковисто-гладкий язык вторгался в глубь ее рта с неукротимой животной силой и страстью, подавляющей и внушающей страх.

Когда наконец его безжалостный рот оторвался от ее истерзанных губ, хватило мгновения, чтобы Эми смогла вздохнуть и собраться с силами. Сознание прояснилось, и, не утруждая себя сомнениями, она быстро замахнулась все еще дрожащей рукой… и увесистая пощечина прозвучала в тихой темной комнате, как пистолетный выстрел.

— Ты не смеешь так со мной обращаться! Я не позволю!.. — громко закричала она, отшатнувшись от него, и поспешно подтянула кверху сползающий к поясу лиф изорванного платья.

Луис поднял руку и потрогал пострадавшую скулу; в его глазах горела все та же самая грозная смесь холода и пламени. Странные гипнотизирующие глаза рассеянно следили за Эми, бочком обходящей его, чтобы оказаться у него за спиной. Луис даже головы не повернул. Он стоял на том же месте, перед балконной дверью, потирая лицо.

Сердце Эми зачастило от пробудившейся надежды. Она поспешно двинулась к выходу. Когда ее пальцы ухватились за блестящую медную ручку, она едва сдержала ликующий возглас облегчения. Повернув ручку, она рванула тяжелую дверь.

Какое счастье! Она свободна!

И в это самое мгновение пара сильных рук быстро скользнула вокруг ее талии под разорванным платьем; Эми от изумления даже вскрикнуть не успела, когда у нее под грудью плотно сомкнулись пальцы этих жадных встретившихся рук.

Без всякого почтения Луис снова втянул ее в комнату, а дверь еще раз была захлопнута ударом его ноги. Прижав к себе Эми, он спокойно уведомил ее:

— Я могу сделать с вами все, что захочу, миссис Парнелл. И именно таковы мои намерения.

Его длинные пальцы расцепились, и руки поднялись, приняв в ладони и приподняв кверху ее голые трепещущие груди. И тут страх Эми улетучился, а ярость выплеснулась наружу.

Никому не дано права врываться в ее жизнь после десяти лет отсутствия и приговаривать ее к позорному наказанию. Она не бесхарактерная девочка, которую можно запугать наглостью, и не заезженная шлюха, с которой можно поразвлечься между делом.

Взбешенная донельзя, Эми извернулась в его объятиях, крутанула головой и вонзила острые зубы в голое плечо Луиса, укусив его весьма основательно. Он не издал ни звука, но убрал руки с ее груди, чем она немедленно воспользовалась, чтобы встать перед ним лицом к лицу. Она пылала негодованием и в этот момент не побоялась бы самого дьявола. И уж наверняка не боялась капитана Луиса Кинтано.

Раскрасневшись от гнева, оскалив зубы, как разъяренная рысь, она заорала прямо ему в лицо:

— Я убью тебя, прежде чем позволю тебе меня изнасиловать!

— Не убьешь, — заявил он с беспечной уверенностью и вновь притянул ее к себе.

Его руки, сжавшие с боков ее голову, образовали такой капкан, из которого ей было не вырваться. Он заставил ее запрокинуть голову так, чтобы ее лицо поднялось к его лицу. Приблизив к ней губы, он проворковал:

— Да я и не буду тебя насиловать.

Жестокие твердые губы снова впились в нее, но на сей раз Эми не дала захватить себя врасплох и была полна решимости положить конец мерзким плотским домогательствам. Его горячие губы, влажный язык, белые зубы возобновили свою вызывающую, дразнящую игру, но принимать участие в этой игре Эми не желала. Плотно сжав губы, она одной рукой придерживала спадающее платье, а другой изо всех сил царапала голые плечи и спину Луиса, вдавливая в бронзовую кожу острые ногти.

И все впустую.

Он просто не удостаивал вниманием ни злобное царапанье, ни яростные попытки вырваться из захвата. Устремленный к единственной цели, он продолжал целовать Эми, то покусывая мягкую нижнюю губу, то всасывая ее, то толкаясь языком в барьер стиснутых зубов.

Когда ему, наконец надоели эти односторонние лобзания и он поднял голову, Эми пригрозила:

— Ничего у вас не выйдет, капитан! Я буду орать, и Фернандо с Магделеной живо прибегут.

— Нет, дорогая, не прибегут, — холодно возразил он.

— Нет, прибегут! Вот увидишь, достаточно мне…

— Я принял меры, чтобы оградить нас от любых помех, миссис Парнелл. Ночь всецело принадлежит нам, и можете быть уверены, что нас никто не потревожит.

Эми снова почувствовала себя крайне неуютно.

— Что за выдумки! Они здесь, внизу, и я…

— Ошибаетесь. — Он небрежно качнул головой. — Оба ваших заступника ночуют в восточном крыле асиенды.

Он улыбнулся, и от этой сатанинской усмешки белый шрам у него на щеке растянулся и сморщился.

Ей было ясно, что он сказал правду. Он все продумал заранее, и теперь она, словно угодив в ловушку, заперта в тихом западном крыле асиенды наедине с человеком, вынашивающим планы мести. Сексуальной мести.

Сколь ни было плачевным ее положение, она не смирилась.

— Ты можешь держать меня здесь взаперти до конца дней моих, но это тебе ничего не даст! Я никогда не покорюсь, никогда! Мне омерзительно твое прикосновение, я тебя ненавижу! Слышишь, ненавижу! — восклицала она, борясь с нарастающей паникой. — И всегда буду ненавидеть!

— Так тому и быть, — сказал он, пожав широкими плечами.

— Ты не мужчина! Ты просто дикая тварь! Ты понятия не имеешь ни о чести, ни о приличиях, и я… я…

В его глазах вспыхнул опасный огонь, и она прикусила язык, почувствовав, что сказала лишнее.

Его подбородок угрожающе задрался вверх. Стремительно выбросив вперед длинную руку и ухватившись за лиф ее разорванного платья и сорочки, Луис рванул и то и другое вниз, к талии. Эми вскрикнула и инстинктивным движением скрестила руки, прикрывая обнажившуюся грудь.

Его глаза горели страстью и ненавистью. Схватив Эми за запястья, он развел в стороны ее руки. Уставившись на ее упругие груди, поднимающиеся и опускающиеся в такт учащенному дыханию, он процедил:

— По-твоему, я просто дикая тварь? — В его глазах мелькнуло что-то похожее на боль. Но еще через секунду он пообещал: — Тогда и моя любовь будет любовью дикаря.

И, силой удерживая в неподвижности ее прижатые к бокам руки, он вдвинул колено между ногами Эми и приник губами к ее шее. Слегка прикусывая зубами атласную кожу, он не торопясь переносил клеймо поцелуев от мочки уха к плечу… и ниже.

— Нет! — вскрикивала Эми, когда его голова неумолимо приближалась к ее ничем не защищенной левой груди. — Не-е-ет! — стонала она, когда, накрыв горячим открытым ртом этот сочный зрелый плод, он опустился перед ней на одно колено.

И когда он втянул в себя ее набухший, затвердевший сосок, сил у нее хватило только на то, чтобы беззвучно взмолиться:

— Нет… Боже мой!.. Нет!..

Слезы стыда и отвращения к себе самой хлынули из глаз Эми и покатились по щекам. Она так и стояла, пригвожденная к двери, а последние отблески заката пронизывали комнату, окрашивая здесь все — и их двоих в том числе — в нежные пастельные тона.

— Ненавижу тебя… — шептала она, чувствуя, что у нее подгибаются коленки, а сердце гулко стучит, разрываемое страстью и отчаянием. — Ненавижу… Ненавижу! — повторяла она, зная, что не лукавит, произнося это слово. Но тогда как же могло получиться, что она стоит в своем собственном доме и позволяет человеку, который ей противен, целовать ее грудь?

Луис поднял голову и всмотрелся в ее раскрасневшееся лицо. Их взгляды встретились и не сумели разойтись.

— Я хочу, чтобы ты прекратил это, — пыталась она его урезонить. — Ты уже достаточно унизил меня. Пожалуйста, отпусти меня.

Он укоризненно коснулся пальцем ее затвердевшего соска:

— Твое тело не хочет, чтобы я тебя отпустил.

С этими словами он бережно высвободил ее плененные руки из бесполезных рукавов разорванного платья. Эми даже подскочила от неожиданности, когда он порывисто поцеловал горячее взмокшее местечко у нее под мышкой.

Его рот вновь устремился к ее груди. Эми ненавидела себя так же сильно, как и его, и не беспричинно: то, как распоряжались его зубы ее напрягшимися сосками, то, как он ласкал языком эти чувствительные бугорки, то, как жадно всасывали то одну ее грудь, то другую его неутомимые губы, — все это порождало в ней жгучее запретное наслаждение, которое растекалось по всему телу жаром, томлением и жаждой близости.

Терзаемая чувством вины, одолеваемая страстью, Эми все еще стояла, прислонившись спиной к двери, тогда как капитан Луис Кинтано, стоя перед ней на одном колене, целовал ее налитые груди, словно не мог досыта насладиться этими поцелуями и не собирался хоть когда-нибудь ее отпустить.

Тщетно убеждая себя, что она собирается остановить его, пока он не зашел еще дальше, Эми подняла дрожащие руки к его голове. Тонкие пальцы, которые совсем недавно яростно царапали его спину, почти ласково зарылись в густую черную шевелюру, словно забыв о том, что первоначальным намерением Эми было оторвать от своей груди его бесстыдные губы.

Луис поднял голову, и снова их взгляды встретились в полутьме комнаты. В глубинах его бездонных черных глаз Эми не могла уловить ни грана нежности — в них полыхало только неукротимое вожделение, которое и пугало ее, и в то же время возбуждало. Страх еще усилился, когда его ловкие пальцы отыскали крючки ее платья, а затем завязки нижней юбки и панталон.

Он смахнул все эти одежды вниз, до ее бедер, и снова все перестало для него существовать, кроме желанного и прекрасного тела. Эми чувствовала, как непроизвольно вздрагивают ее бедра от огненных поцелуев, которыми он осыпал теперь ее живот. На лице у нее горел лихорадочный румянец, груди порозовели… Эми была растревожена и обескуражена донельзя. Как это могло случиться, что она сейчас по-женски возбуждена гораздо сильнее, чем когда-либо раньше?

Этого не могло быть.

Вовсе она этого не испытывает.

Если она вот так, оцепенев, стоит на месте, это значит только одно: ее парализует не безумное влечение к Луису, а самый что ни на есть разумный страх.

Пока ее голова, сердце, тело вели между собой ожесточенное сражение, Эми не шевелилась, уповая лишь на то, что теперь, когда солнце наконец закатилось, в комнате скоро наступит полнейшая тьма, которая спрячет ее позор и растерянность. Сама того не замечая, Эми шаг за шагом шла к своему поражению, отступая под натиском Луиса. Он медленно, со знанием дела лишал ее собственной воли и забирал власть над ее телом.

Но если Эми этого не понимала, то Луис понимал.

Его поцелуи ложились на ребра, на пупок, на крутые изгибы ее бедер, и все это время он исподволь, искусно маскируя поставленную цель, понемногу стягивал вниз лохмотья, столь недавно составлявшие наряд Эми.

Когда ткань соскользнула опасно низко, Эми встрепенулась. Рассудок напомнил о себе, и она слабо запротестовала. Луис сменил тактику. Он знал женщин. Больше не стоит тратить ни одной драгоценной секунды на мягкое обольщение — пора снова испугать и возбудить. Молниеносным движением он сдернул до колен изодранные перекрученные одежды Эми; она ахнула от неожиданности и негодования, однако он не стал обращать внимание на такие пустяки. Вместо этого он взглянул на нее и холодно распорядился:

— Перешагни через это тряпье.

Возвращенная к действительности столь грубым способом, Эми тревожно свела брови. Она воззрилась на него, качая головой и пытаясь оттолкнуть его.

— Быстро! — резко приказал он.

Глядя на него широко раскрытыми глазами, Эми повиновалась. Она высвободила ступни из туфелек, а потом, уткнувшись лбом в плечо Луиса, перешагнула через жалкий ворох тканей, в который превратилась ее одежда. Он откинул в сторону этот ворох и приступил к выполнению следующей задачи: спустил белые хлопчатые чулки с ее стройных ног. Эми могла быть благодарна только за одно — за то, что вечерний полумрак сменился полной темнотой.

В комнате было так темно, что она почти не видела его, а это значило, что и ему ее почти не видно. Она могла различать лишь его голову и широкие плечи… но он вдруг встал, повернулся и отошел прочь. Не успела Эми сделать шаг от двери, как услышала его низкий холодный голос:

— Стой на месте. Я скажу, когда тебе будет можно отойти. Эми снова прижалась спиной к двери. Ее знобило. Что он теперь затеял? Куда направился?..

В дальнем конце комнаты вспыхнула спичка и затеплилась свеча; в ее медовом свете можно было вновь разглядеть резкие черты бронзового лица Луиса. Он вернулся к двери, неся в руке серебряный подсвечник с ярко горящей свечой.

Он стоял, глядя на Эми сверху вниз, высоко подняв подсвечник, и его темные пронзительные глаза медленно обозревали нагое стройное тело. Эми ощущала этот горячий взгляд почти как прикосновение руки. Она вздрогнула и попыталась как-то прикрыться.

Луис улыбнулся и поставил подсвечник на пол рядом с ней. Со стесненным сердцем она наблюдала за ним, ожидая, что же будет дальше. А он снова отвернулся от нее и зашагал прямиком к кровати под пологом, сдернул покрывало и одеяла и скинул их на застланный ковром пол. Он смахнул с высокой кровати все подушки, оставив поверх матраса лишь шелковую белую простыню.

Не отводя глаз от Эми, стоя рядом с кроватью, Луис снял с запястья широкий браслет из золота с бирюзой и положил его на ночной столик с мраморным верхом. Затем снял тяжелый золотой медальон и поместил его рядом с браслетом. Туда же последовал острый нож, извлеченный из-за пояса белых кавалерийских брюк.

Несколько долгих мгновений Луис стоял неподвижно, словно собираясь принять решение, и затем возвратился к Эми.

Он уперся руками в дверь по обе стороны от молча ожидающей женщины, наклонился и поцеловал ее в губы. Он не прерывал поцелуя, пока у нее не закружилась голова. Она беспомощно качнулась к нему. Теперь уже ее руки обвились вокруг него, ее ладони скользнули по его спине, и обнаженные груди требовательно прижались к твердому телу.

Только тогда руки Луиса оторвались от дверной створки и ненадолго легли на талию Эми, а потом правая ладонь двинулась вниз и задержалась на одной из упругих округлых ягодиц, прежде чем проложить путь в расщелинку между ними. От этого прикосновения Эми задергалась и попыталась его оттолкнуть.

Его левая ладонь легла ей на шею сзади, под пелену длинных золотистых волос. Он вновь привлек ее к себе и, обняв одной рукой, потянул к кровати. Эми упиралась как могла.

Вид этой большой пустой кровати неожиданно заставил ее осознать непреложную истину: если она по доброй воле позволит ему привести ее туда, ее грех будет ничуть не менее отвратителен, чем его грех.

Луис читал ее мысли.

— Да, — подтвердил он, и в его голосе звучала оскорбительная смесь насмешки и презрения, — если вы разделите ложе с убогим дикарем, то кем же тогда прикажете считать вас, моя очаровательная миссис Парнелл?

Она открыла рот, чтобы ответить, но не успела: стремительный напор его губ не оставил ей такой возможности. Он разжигал ее неистовыми поцелуями, а его руки тем временем легко и бережно ласкали гибкое нагое тело; он прижимал ее к себе, чтобы не оставалось просвета между ее податливыми упругими формами и его твердым литым торсом.

Луис знал, что делает.

Он вел Эми к кровати и не остановился, пока их ноги не коснулись высокого края матраса. Не давая ей времени перевести дух от его поцелуев, Луис сел на кровать, но не усадил Эми, а поставил ее между своими широко раздвинутыми коленями — чтобы она стояла боком и к нему, и к кровати. Положив одну руку ей на поясницу, а другую — на плоский живот, Луис сообщил:

— Вас еще не затащили в постель, миссис Парнелл. Теперь вы можете уйти, если считаете нужным. — Помолчав, он добавил более мягким тоном: — Если желаете.

Эми пошевелилась и попробовала отступить от него на шаг, но ей не удалось уйти далеко. Его руки быстро, призывно скользнули вниз — одна сзади, другая спереди — и встретились у нее между ног. Несколько секунд его длинные искусные пальцы проделывали с ней что-то такое запретно-колдовское, что Эми почувствовала себя буквально объятой пламенем.

— Что… что ты со мной делаешь?.. — прошептала она. Она глубоко и шумно вдохнула в себя воздух; глаза у нее были закрыты, и не было сил их открыть.

— Приручаю тебя, — ответил он.

Его пальцы ласково касались потаенной чувствительной женской плоти, словно пробуя и познавая, повергая в ликование и трепет.

— Нет… Луис… нет… — задыхалась она, между тем как его пальцы дерзко распоряжались ею, легко находя средоточия наслаждения, заставляя ее содрогаться и вздыхать от непостижимого чувственного блаженства.

Когда Эми начала неудержимо извиваться и нетерпеливо подаваться навстречу рукам Луиса, терзающим и несущим усладу, он вдруг остановился, поднял поблескивающие пальцы перед ее пылающим лицом и проговорил:

— Ты горячая и влажная… и ты открыта для меня. Скажи, что это так. Скажи.

Эми покачала головой.

— Скажите же мне это, миссис Парнелл. Скажите сами: «Капитан, я горячая и влажная и открыта для вас. Возьмите меня».

Его руки сжали ее тонкую талию, и он повернул ее лицом к себе.

Часто дыша, чувствуя, что ее влечение к нему перешло уже все мыслимые пределы, срывающимся голосом Эми повторила:

— Капитан, я горячая и влажная и открыта для вас. Возьмите меня. — Она взглянула в его горящие черные глаза и увидела в них отблески таких же молний, какие полыхали в ней самой. — Прошу вас. Сейчас же.

Его торжествующая улыбка была поистине сатанинской, но для Эми это уже не имело значения. Этот красавец с лицом ястреба сумел так ее разжечь, что она должна была его получить… и пусть он думает о ней что хочет. Ничто не имело значения, кроме огненной страсти, которую он в ней пробудил.

Поцеловав нижний изгиб ее груди, Луис сказал:

— Сними с меня сапоги.

Ни секунды не промедлив, она опустилась перед ним на одно колено, стянула безупречно начищенные высокие черные сапоги и отставила их в сторону, а затем решительно поднялась, желая только одного — нет, отчаянно в том нуждаясь — снова почувствовать на себе его руки. Луис привлек ее поближе, усадил к себе на левое колено, взял за руку и прижал ее ладонь прямо туда, где под плотными белыми брюками вздымался каменно-твердый мужской орган. Даже сквозь ткань Эми могла ощутить и его твердость, и жар, исходящий от него.

Повинуясь безотчетному порыву, в котором смешались ужас и восторг, Эми робко провела рукой поверх брюк и услышала у себя над самым ухом тихий голос Луиса:

— То, чего ты хочешь, — твое. — Он запечатлел поцелуй у нее на плече. — Но то, чего ты хочешь, ты должна взять сама.

— Ты… ты же не хочешь сказать…

— Хочу. Я раздел тебя. А теперь ты меня раздень. Повторять это дважды ему не пришлось. Опаленная жаром желания, она торопливо расстегнула пуговицы брюк Луиса, а потом, встав с его колена, потребовала, чтобы и он поднялся с кровати.

Он повиновался.

Светлые распущенные волосы Эми падали ей на лицо. Она раздраженно откинула их за спину и ухватилась за пояс кавалерийских брюк. Она стянула брюки и нательные штаны Луиса с узких бедер и невольно замерла, когда горделивый знак его мужской силы оказался на виду.

Вцепившись руками в наполовину спущенные брюки, она уставилась на освобожденную мужскую плоть, вздыбившуюся над густой порослью черных завитков, и ей стало страшно.

Это был какой-то иной, новый страх. Она боялась не того, что в подавляющей мужественности Луиса таится угроза телесной боли для нее. Нет, ее страшило другое — та державная власть его мужского начала, благодаря которой он может взять над ней верх.

При всем при том никакой страх не мог пересилить нарастающее в ней желание. Она хотела его. Он был ей необходим.

Почти теряя рассудок, Эми сдернула брюки до колен Луиса и потребовала:

— Перешагни через свои штаны.

Луис послушно исполнил команду, ногой отбросив штаны в сторону.

И потом они молча стояли лицом к лицу, и высокая белая свеча, оставленная у двери, бросала дрожащие пятна света и теней на их нагие тела.

Глава 18

Он не спешил заключить ее в объятия. Эми стояла перед капитаном Луисом Кинтано, привыкшим командовать и уверенным в своей власти над ней.

Ничего не осталось от той легкой близости, которая некогда связывала ее с деликатным внимательным юношей — Тонатиу. Остался в прошлом обаятельный чуткий мальчик, с которым она разделяла часы нежной любовной игры. Теперь его место занял мужчина с красивым холодным лицом, чей мощный сексуальный магнетизм заставлял ее со страхом сознавать, что, согласившись разделить с ним постель, она испытает нечто совсем не похожее на все испытанное ею раньше.

Но насколько непохожее — Эми и представить не могла.

Опытный любовник, умеющий держать в узде и позывы собственного тела, и накатывающие волны страсти, Луис не ставил своей целью немедленное удовлетворение плотского желания. Во всяком случае, его желания. Если Эми помнила мгновения их по-юношески неумелых, торопливых соединений, то ведь и он тоже помнил. Теперь же этой белокурой предательнице придется убедиться: она имеет дело не с мальчишкой, теряющим голову от любви и не способным продлить удовольствие по собственному усмотрению. И Луис Кинтано вознамерился ей это показать. Прошли времена расставания с невинностью, безоглядной любви и слепого безграничного доверия.

Этой же ночью, сегодня, он покажет ей, что может разжигать в ней страсть, овладевать ею, доводить до утоляющего опустошения, снова и снова… и в то же время спокойно удерживать самого себя в нынешнем состоянии нерастрачиваемой неутомимой готовности.

Поэтому он и не спешил заключить ее в объятия. Он стоял не шевелясь, и взгляд его горящих черных глаз, словно лаская, обводил ее прекрасное, не защищенное одеждой тело. И в то же время он давал ей время, чтобы и она как следует, не спеша могла разглядеть его самого.

Точно выбрав момент, он протянул к ней руку ладонью кверху. Нервно проглотив слюну, Эми положила на его руку свою и задержала дыхание, когда его сильные пальцы сомкнулись вокруг ее узкой кисти.

Не отводя от нее взгляда, Луис очень медленно потянул ее к себе. Когда их нагие тела оказались уже очень близко, но еще не касались друг друга, он выпустил ее руку и позволил своим рукам повиснуть, как плети, вдоль боков. И опять они оба стояли молча, на расстоянии каких-то жалких двух дюймов между ними. Так близко, что каждому был ощутим жар, исходящий от тела другого.

Напряженный мужской ствол Луиса уперся в живот Эми, исторгнув из ее полураскрытых губ тихий возглас. Она инстинктивно подалась навстречу, ближе к пульсирующему сгустку мощи… так близко, что тугие соски ее набухших грудей коснулись гладкого твердого тела Луиса, дразня и зазывая его.

Но его длинные руки все так же висели по бокам, когда беспокойные пальцы Эми поднялись вверх и ухватились за его выпирающие бицепсы. Изогнувшись дугой, она порывисто прижалась к нему бедрами. Вне себя от пожирающего ее пламени, закрыв глаза, Эми подняла руки еще выше, обняла его, поднялась на цыпочки и пылко поцеловала в шею — под подбородком.

Он стоял в той же позе еще несколько минут, пока немыслимо желанная женщина льнула и ластилась к нему.

Прилагая все усилия, чтобы придать своему голосу должную меру безразличия, Луис бесстрастно поинтересовался:

— Не угодно ли вам теперь прилечь?

Эми коротко кивнула, и при этом кончики ее распущенных волос приятно щекотали его подбородок; однако словесного ответа он не дождался: она не в силах была отлучить свои губы от его кожи.

— Что вы сказали? Я не расслышал.

Ее голос прозвучал почти как всхлип, когда она заставила себя произнести:

— Да. Пожалуйста. Давайте ляжем.

Руки Луиса наконец оказались на ее талии и замерли на несколько секунд. Затем, стоя спиной к кровати, он поднял руку к золотистым волосам Эми, что падали ей на спину, обмотал длинную толстую прядь вокруг своей кисти и, потянув эту прядь вниз, заставил Эми обратить к нему лицо.

Она открыла глаза и взглянула на него. Зачарованная выражением смуглого красивого лица, в котором читалась странная напряженность, Эми наблюдала, как медлительно, чуть ли не с ленцой приближались к ней его губы. Это был долгий, жгучий, подчиняющий поцелуй; к тому моменту, когда Луис отклонился назад, увлекая ее за собой, и они вместе опрокинулись поперек кровати, она уже самой себе казалась лишь его частью. Он растянулся на спине, она лежала сверху. А поцелуй все еще не прерывался.

Следующие полчаса прошли в чувственной игре; Луис предоставил Эми досконально изучить его длинное гибкое тело, что она и проделала в полной мере. Она сладострастно извивалась в его объятиях, в то время как он — поцелуями, дерзкими поглаживаниями, жарким шепотом — доводил ее до опасной точки кипения.

Он переменил их позицию. Она видела над собой чеканное лицо и широкие плечи; его узкие бедра утвердились между ее ногами. Он продвинулся вдоль ее тела вниз, так чтобы только гладкий кончик его налитого кровью ствола касался очажка ее сладости.

— Открой глаза и смотри на меня, — мягко, но повелительно приказал он.

Глаза Эми тревожно распахнулись, и когда их взгляды встретились, Луис взял трепещущую женскую кисть, потянул ее книзу, заставил — прежде чем предоставить ей свободу действий — охватить пальцами его грозное орудие… и сама Эми направила его к цели — внутрь себя.

И вздрогнула от невероятного блаженства.

Безошибочно угадывая и накал ее желания, и напряженную готовность, Луис выждал лишь несколько секунд, прежде чем начать ритмичные толчки, которых требовало ее разгоряченное тело. Эми сразу же почувствовала себя так, будто ее вбросили в ураган плотского наслаждения. Она цеплялась за Луиса, и спираль нарастающего экстаза своей пугающей мощью исторгала у нее непроизвольные возгласы. Это противоборство боли и наслаждения… ничего подобного ей еще не приходилось испытывать.

Вспышка упоительного тепла оставила Эми обессиленной, счастливой и как бы источающей свет. Обвив руками шею Луиса и едва дыша, Эми облизнула пересохшие губы и бездумно улыбнулась, наслаждаясь восхитительной расслабленностью каждого мускула ублаготворенного тела.

Луис, не переставая наблюдать за ней, поцеловал ее в приоткрывшиеся губы. Отяжелевшие руки Эми соскользнули с его шеи. И ноги, которые до этого мгновения, согнутые в коленях, сжимали его торс, тоже свободно упали на мягкий матрас. Теперь она ожидала, что Луис скатится с ее тела.

Но он и не думал этого делать.

Он оставался в той же позе, и когда частое сердцебиение Эми несколько замедлилось, а влажное тело начало возвращаться к жизни, она осознала, что он еще не достиг вершинного мига: он, внутри ее лона, был столь же твердым.

Завороженная непроницаемой чернотой его глаз, Эми лежала неподвижно, не сводя с него взгляда и не понимая, как ей следует себя вести в этой ситуации. Ничего подобного раньше с нею не случалось… в ее же собственной спальне. Все происходило совсем по-другому: Тайлер, неизменно озабоченный лишь собственным удовольствием, быстро входил в раж, получал желаемое и сразу засыпал, оставив ее неудовлетворенной.

С удивлением прислушиваясь к себе самой, она почувствовала, что в ней снова нарастает возбуждение; тому способствовали и сверкающие глаза, устремленные на ее лицо, и упрямая твердость, которую она ощущала внутри. Опаляемая огнем, который вновь в ней разгорался, она по какому-то наитию подняла руку к затылку Луиса, нащупала узкий белый ремешок, стягивающий его волосы, резко дернула за конец этого ремешка и вздрогнула от наслаждения, когда кончики его рассыпавшихся волос, упавших ей на лицо и плечи, начали покалывать и щекотать кожу.

Луис ответил на призыв новой россыпью ласковых поцелуев, не обходя вниманием ни ее губы, ни точеные плечи, ни груди, и вскоре она уже снова томилась желанием. И опять он легко довел ее до полнейшего удовлетворения, но теперь наслаждение было еще более острым.

Луис соскользнул с нее, откинул волосы с лица, сгреб Эми в охапку и покачал на руках, словно утешая ребенка. Когда же она немного пришла в себя и лежала в изнеможении, прильнув к нему, она обнаружила — и на этот раз с нарастающим чувством неловкости, — что голод его плоти до сих пор не утолен.

Эми была озадачена и, уткнувшись лбом ему в плечо, пыталась собраться с мыслями. Как прикажете все это понимать? Она его не возбуждала? Оказалась неспособной довести до вершины экстаза? Эми даже и мысль такая не приходила в голову, что он сдерживал себя умышленно.

Она повела себя в точности так, как предвидел Луис Кинтано: пошевелилась, немного приподняла голову и начала осыпать легкими поцелуями его плечо. Он подложил руки под затылок, зевнул и закрыл глаза. Эми, нахмурившись, поднялась чуть повыше, подтянулась и одарила целым каскадом поцелуев торс Луиса.

В щелочку между полуопущенными веками Луис спокойно наблюдал за попытками Эми подхлестнуть его вожделение — руки и рот становились все более требовательными и отнюдь не оставляли его равнодушным, однако его поражала ее очевидная неискушенность в делах постельных.

Неужели она не видит, что он воспламенен уже до такой степени, когда возбуждение граничит с настоящей болью? Неужели не видит, что он просто выжидает, когда она снова начнет метаться в жару? Судя по всему, она этого действительно не видела, так что корчиться приходилось уже самому Луису, и он начал понемногу перебираться с места на место в широкой постели; словно поддразнивая Эми, он уворачивался от нее в сторону и был чрезвычайно обрадован, когда убедился, что прекрасная решительная женщина как на привязи следует за ним, всецело поглощенная своей задачей — еще сильнее разжечь пожирающий его огонь.

Подбираясь к Луису на кровати, приникая губами к его гладкой твердой груди и плоскому животу, а то и позволяя себе отважную игру с его пульсирующим жезлом, Эми дошла до белого каления, и когда Луис потянулся и, без видимых усилий подняв ее над кроватью, посадил на себя верхом, как всадницу, она была уже в полном разгаре страсти и, словно наперсток на палец, надела себя на его гранитный обелиск.

Вот тут уже Луису пришлось призвать на помощь все свои убывающие силы, чтобы не взорваться раньше времени. Держась за его стан, откинув голову, тяжело дыша, она прогнулась и прижала к его бедрам свои; в каждом ее движении было столько пыла и сладости, что он понимал: долго ему не продержаться.

В этот миг Эми взглянула ему в глаза, выдохнула его имя, и Луис начал содрогаться. Ответный спазм потряс тело Эми, и обоих подхватил вихрь исступленного беспамятства, который оставил их с бешено бьющимися сердцами и блестящими от пота телами, и несколько долгих минут они лежали неподвижно.

Эми чувствовала себя выдохшейся и опустошенной. Не было сил пошевелиться. Она твердила себе, что должна встать. Должна принять ванну. Должна надеть ночную рубашку. Должна разгладить сбившуюся простыню и вернуть на место подушки и покрывала, сброшенные на пол.

Но она не шелохнулась и была благодарна Луису, когда он наконец повернул ее на спину, поцеловал в губы и во весь рост растянулся рядом. Тяжелые веки Эми подрагивали, пока она сонно вглядывалась в складки шелкового полога у себя над головой.

Она издала легкий вздох удовлетворения и мирно уснула.

Через пару часов, когда свеча в спальне оплыла и почти догорела, а на небо поднялась луна, Эми проснулась и с трудом открыла глаза. Уставившись взором в белый шелк полога, она недоуменно гадала, с чего это она чувствует себя такой усталой, просто обессиленной. Она лежала на спине, одно колено было согнуто, и под пяткой ощущался голый матрас, а не простыня.

Эми вытянула согнутую ногу. Подняв руку, чтобы потереть живот, она обнаружила, что живот ничем не прикрыт. Она чуть-чуть оторвала голову от матраса и оглядела себя. Она спала нагишом! Никогда у нее не было такого обыкновения. Почему она без рубашки? И почему лежит поперек кровати, а не так, как следует? Где ее подушки и одеяла?

Все эти вопросы лихорадочно проносились у нее в голове, но она получила на них ответ, как только повернула голову и увидела Луиса. Он лежал, раскинувшись, на шелковой простыне, и в лунном свете, льющемся через окно, отчетливо вырисовывалась его стройная фигура.

Сердце Эми гулко забилось. Она осторожно рассматривала красивое лицо с длинными изогнутыми ресницами, белым шрамом от скулы до подбородка и жестокими чувственными губами. Рассматривала каждый дюйм некогда знакомого тела.

Но это был чужой и чуждый человек. Чужак, который даже во сне казался опасным. Даже спящий он не выглядел расслабленным и уязвимым, напоминая сжатую пружину, готовую каждое мгновение распрямиться и нанести удар.

Эми невольно вздрогнула. Обежав мускулистые плечи и гладкую грудь, ее взгляд переместился ниже, минуя выпуклые мышцы на ребрах и плоский живот, к той части его тела, которая больше всего пугала Эми.

Кровь прилила к ее лицу, когда она уставилась на вялую плоть, пребывающую в покое среди иссиня-черных вьющихся волос на его чреслах. Ей живо припомнилось, на что способен этот — столь безобидный на вид — орган, когда его переполняют токи силы и желания.

Поежившись от внезапного озноба, Эми сделала движение, намереваясь встать.

В мгновение ока Луис пресек эту попытку, крепко и больно ухватив Эми за запястье, и снова припечатал ее спиной к матрасу. Затем он наклонился над ней, вглядываясь в лицо сверкающими даже в темноте глазами.

Он не сказал ни слова, только по-хозяйски привлек ее к себе и снова заснул, удерживая ее в железном обруче своих рук. Она лежала в лунном свете, прислушиваясь к его ровному дыханию и сильным ударам сердца у нее под щекой.

В полнейшем изнеможении от всего случившегося, она тоже погрузилась в сон, а когда проснулась в следующий раз, комнату уже заливал солнечный свет. Мгновенно вспомнив все, она повернула голову. В постели она была одна.

Благодарная уже и за это, Эми приподнялась, опираясь на локоть, откинула с лица волосы и оглянулась по сторонам. Просторное помещение с белыми стенами и пушистым бежевым ковром выглядело как всегда. Высокие застекленные балконные двери были распахнуты навстречу прохладному апрельскому утру, а тяжелые светлые портьеры раздвинуты. Взглянув поверх кровати, она могла увидеть камин из белого мрамора с золотыми украшениями, а над каминной полкой — зеркало в золоченой раме высотой до потолка. Перед камином — длинная удобная кушетка и пара кресел, обитых нарядным бежевым бархатом.

Все было на месте. Если не считать груды сброшенных покрывал и пышных подушек на полу около изножья массивной кровати.

За открытой дверью, ведущей в большую ванную комнату, Эми уловила какое-то движение. Она торопливо схватила простыню с матраса и, накинув эту простыню на себя, села в кровати в тот момент, когда из ванной показался капитан Луис Кинтано, одетый в плотно облегающие фигуру брюки цвета буйволовой кожи и чистую белую рубашку; широкий красный шарф-кушак опоясывал его тонкую талию. Все это великолепие довершали высокие сапоги из мягкой коричневой кожи.

Было очевидно, что он только что аккуратно побрился и причесался, собрав сзади волосы в пучок с помощью узкого кожаного ремешка. Войдя в спальню, он приветствовал Эми небрежным кивком, как будто виделся с ней каждое утро всю свою жизнь. Такое подчеркнутое равнодушие после ночи, проведенной в столь постыдной близости… этого Эми не ожидала.

Он подошел к кровати, остановился, холодно улыбнулся и сказал:

— Вы выглядите крайне встревоженной, миссис Парнелл… совершенно напрасно. Прошлая ночь для меня ровным счетом ничего не значила. Я просто забавлялся.

Оскорбленная, пораженная в самое сердце, Эми узнала разящие слова, которые однажды произнесла сама… когда отреклась от него. Он вернулся, чтобы поквитаться с ней. Вот, оказывается, чем была для него эта ночь.

Ее врожденная гордость взметнулась, как пламя. Вскочив с кровати, она остановилась прямо перед ним. Крепко вцепившись в простыню, в которую плотно закуталась, она гневно бросила ему в лицо:

— Прекрасно! Вы получили то, ради чего явились сюда, капитан, а теперь убирайтесь вон! Вон из Орильи! Чтобы духу вашего не было на моей земле!

Луис насмешливо улыбнулся:

— На вашей земле? Это наша земля, chica[14]. Орилья — наше с вами обшее владение. — Улыбка сбежала с его лица, оно стало каменно-суровым и холодным как лед, когда он продолжил: — Я устал. Мои солдаты устали. Мой отряд будет располагаться лагерем в Орилье, пока не настанет срок идти в сражение.

Он направился к выходу. У самой двери он задержался, повернулся, чтобы оказаться лицом к Эми, и напоследок добавил:

— Пока я остаюсь в этой асиенде, вы будете делить со мной постель.

Глава 19

Эми смотрела, как закрылась за ним дверь, и сила разгорающегося в ней гнева ничуть не уступала силе страсти, сжигавшей ее в ночные часы. Дрожа от ярости, она оглянулась в поисках чего-нибудь такого, что можно было бы швырнуть в дверь.

На глаза ей попался Солнечный Камень, лежавший на ночном столике. Забыв о необходимости поддерживать окутывающую ее простыню, она разжала пальцы, и простыня упала на ковер. Нагая, с полными слез глазами, Эми злобно схватила блестящий золотой медальон и что было сил запустила им в дверь.

— Ты забыл свой драгоценный амулет, ты, подлый дикарь!.. — завопила она, но тут же осеклась в неподдельном изумлении.

В то самое мгновение, когда она выпустила из руки медальон, дверь ее спальни открылась. На пороге стоял капитан Кинтано без тени улыбки на лице. Его правая рука метнулась вперед с неимоверным проворством и перехватила в воздухе летящий Солнечный Камень.

Спокойно прикрыв дверь и глядя на Эми прищуренными глазами, Луис неторопливо направился к ней. Пульс у Эми зачастил. Она вся подобралась, сморгнула с глаз слезы и молча наблюдала за его приближением. Внезапно вспомнив о своей наготе, она поспешно опустилась на колени, чтобы поднять упавшую простыню, и громко охнула, когда эту простыню с силой прижала к ковру нога Луиса. Безуспешно пытаясь выдернуть свой ненадежный покров из-под его каблука, Эми оторопело уставилась на вычищенный до блеска коричневый сапог.

Ее непримиримый взгляд скользнул вверх по длинной худощавой ноге. Тонкую, хотя и плотную шерстяную ткань брюк растягивали рельефно выступающие мышцы, и Эми, сглотнув подступивший к горлу комок, вынуждена была признать, что к ее гневу примешивается еще и другое чувство. Строго-настрого приказав себе не поддаваться притяжению грубой мужественности бесчувственного захватчика, она быстро взглянула ему в лицо — и в ней шевельнулся страх, от дуновения которого мигом улетучились и злость, и влечение.

Капитан выглядел разгневанным и опасным.

Высокие скошенные скулы казались более выпуклыми, чем когда бы то ни было, а складка посреди подбородка — попросту угрожающей. Уголок плотно сжатого рта приподнялся, образуя нечто среднее между улыбкой и насмешливой гримасой. Весь облик дышал откровенным высокомерием.

Эми задохнулась, когда он наклонился, схватил ее за плечо и рывком поднял на ноги. Она пыталась высвободиться, но он, не выпуская ее, подтянул к себе поближе, поднял руку к ее лицу и разжал пальцы.

У него на ладони лежал золотой Солнечный Камень. Тяжелая цепь была пропущена между длинными пальцами. Луис стряхнул медальон с ладони, так что тот повис на цепи, и покачал его, словно маятник, перед носом Эми.

В его хладнокровии было нечто пугающее, когда он тихо, чуть ли не шепотом произнес:

— Возможно, в ваших глазах я варвар-язычник. Грубый дикарь. Верования и обычаи моего народа вы считаете достойными лишь осмеяния. — Его рука, удерживавшая плечо Эми, почти ласкающим движением скользнула под растрепанные волосы и охватила сзади ее шею. — Солнечный Камень священен. Вы сможете дотрагиваться до него только с моего разрешения. Понятно?

Эми молчала.

Сильные пальцы слегка сдавили ее шею.

— Я спросил: вы меня поняли?

— Д-да. Да, я поняла вас, — неохотно ответила она, со страхом ожидая, что последует дальше.

— Постарайтесь не запамятовать, — предупредил он бесстрастно.

С этими словами капитан поднял цепь и надел ее на шею через голову. Затем он приказал Эми расстегнуть его белую рубашку, спустить Солнечный Камень под ворот и снова застегнуть рубашку.

Она повиновалась молча, раздираемая ненавистью и страхом. Дрожащие пальцы плохо повиновались ей, пока она возилась с пуговицами свежевыстиранной рубашки. Когда расстегнутая рубашка разошлась на груди, в глаза Эми бросились длинные красные полосы, которыми ее ногти разукрасили его смуглую кожу. При виде этих ужасных отметин она застыла на месте, но тут же услышала:

— У меня на плече остались еще следы зубов. Не желаете ли осмотреть и их заодно?

Эми покачала головой, собралась спрятать медальон внутри рубашки и заколебалась. Она вопросительно подняла глаза, и Луис кивнул:

— Да, миссис Парнелл. Можете дотронуться до Солнечного Камня. Я разрешаю.

Пальцы Эми сомкнулись вокруг медальона. Она положила его под расстегнутую рубашку — на горячую кожу над самым сердцем Луиса. Затем быстро застегнула пуговицы; все, чего ей сейчас хотелось, — чтобы он ушел и она могла одеться.

Капитан поблагодарил ее. Затем поднял с ночного столика острый как бритва обсидиановый нож и протянул его Эми:

— На тот случай, если вам потребуется чем-нибудь в меня швырнуть… не могу ли я предложить вам это?..

Эми упрямо отказывалась принять нож. Тогда Луис взял ее руку, вложил в ладонь блестящую рукоятку и загнул вокруг нее ледяные пальцы Эми.

Он стоял перед ней в высокомерно-дерзкой позе, опустив руки, молчаливо предлагая ей вонзить нож в его грудь… если она посмеет. Велик был соблазн так и поступить. Подбородок у нее задрался кверху, глаза засверкали яростью и воодушевлением, и пальцы крепче сжали рукоятку… она тешилась мыслью, какое это было бы удовольствие — всадить в него смертельный клинок.

Бесстрашно вскинув голову, она процедила:

— Будь я столь же далека от цивилизации, как вы, я бы воспользовалась вашим предложением. Она подняла нож, приставила его острие к левому боку Луиса и язвительно добавила: — Поправьте меня, если я ошибаюсь. Это правда, что люди вашего племени — варварского племени ацтеков — использовали именно такие ножи, чтобы вырезать еще бьющиеся сердца у своих беспомощных жертв?

Луис не выразил никаких чувств.

— Да, это правда. Но в таком случае вам, моя нагая Иезавель[15], нож не нужен. Вы умеете вырезать сердца у ваших жертв с помощью куда более смертоносного оружия. — В его глазах зажегся опасный огонь, когда он обвел взглядом соблазнительные контуры ее тела. Внезапно он улыбнулся. — У человека можно вырезать сердце только один раз. Так что я в безопасности.

Игнорируя острие ножа, приставленное к его сердцу, капитан склонился к Эми, поцеловал ее в шею под ухом, набрал полную грудь воздуха и небрежно сообщил:

— Я распорядился, чтобы натаскали воды. Вам надо принять ванну, миссис Парнелл. От вас пахнет мною. — Он повернулся и спокойно зашагал к выходу.

Эми, пылая негодованием, с ножом в руке, смотрела ему в спину. Глаза у нее метали молнии. Она высоко подняла нож… но не бросила его вслед высокомерному наглецу. Вздохнув и позволив ему уйти целым и невредимым, она осторожно положила нож на столик рядом с браслетом.

Измученная душой и телом, уже не сдерживая слез, Эми бросилась к двери, заперла ее на засов и, устало привалившись к тяжелой створке, несколько секунд простояла неподвижно, а потом поспешила к своей просторной ванной комнате в нетерпеливом стремлении смыть с тела запах Луиса и память о его прикосновении.

Погрузившись в горячую мыльную воду, Эми яростно взялась за дело. С куском жасминового мыла в одной руке и грубой мочалкой в другой, она растиралась, ополаскивалась и снова растиралась, пока кожа не становилась розовой и мягкой. Впрочем, как только она обретала уверенность в том, что отмыта дочиста, так чисто, как еще никогда не отмывалась, в памяти вспыхивала еще какая-то непристойная картина из тех, какими изобиловала минувшая ночь, и она снова принималась ожесточенно соскребать с кожи воображаемую грязь.

Когда она почувствовала, что вот-вот уже сдерет с себя и кожу, Эми встала и выбралась из мраморной ванны. Она потянулась за полотенцем и, мельком поймав свое отражение в зеркальных стенах ванной, покраснела: она припомнила самонадеянное заявление капитана, что он намерен поиграть с ней в любовь в этой комнате, чтобы еще и наблюдать все в зеркалах. Она тоже сможет понаблюдать, нагло пообещал он. Эми торопливо схватила с полки большое белое полотенце и завернулась в него, чтобы прикрыть наготу.

Она и придумать не могла ничего более гадкого, чем любоваться своим отражением в зеркале, когда она предается плотским утехам! Особенно с любовником, у которого холодное сердце и горячая кровь, с любовником, который больше похож на животное, чем на человека. Самая мысль о возможности ее участия в столь непристойном действе была омерзительна. Да ни за что на свете она не унизится до подобного разврата!

Эми быстро оделась, но вскоре обнаружила, что ей не хочется спускаться на нижний этаж. Там она рисковала столкнуться с капитаном, и, не желая идти на риск, она осталась в спальне и принялась расхаживать из угла в угол.

Она чувствовала себя несчастной. И растерянной. Все, о чем она когда-то мечтала и молилась, все, на что надеялась, — наконец-то свершилось. Ее любимый Тонатиу жив! По прошествии стольких лет он вернулся домой, в Орилью. И как это ни плачевно, горькая ирония судьбы заключалась в том, что его внезапное появление принесло ей более тяжкие муки, чем жестокая разлука.

Вздохнув, Эми подошла к открытым балконным дверям. Позади надворных построек суетилось множество солдат, и взгляд Эми перебегал от одного к другому; сама того не замечая, она искала среди них одно холодное красивое бронзовое лицо. И нашла.

Капитан стоял, прислонившись к крупу вороного жеребца и положив руку на седло. Его иссиня-черные волосы блестели в лучах утреннего солнца. Один из его людей, по-видимому, рассказывал ему какую-то забавную историю, и на лице капитана играла неотразимая мальчишеская улыбка, которая больно отозвалась в сердце Эми.

Ее угнетало чувство вины, и для этого были по меньшей мере две причины. Во-первых, именно на ней лежала ответственность за то, что Тонатиу, внимательный ласковый мальчик-индеец, которого она знала и любила, превратился в жестокое бесчувственное животное, каким он предстал перед ней теперь. Во-вторых, не устояв против несомненной мужской привлекательности заезжего офицера, она предала своего жениха, Дугласа Кроуфорда.

Она не находила себе оправданий. Не было на земле человека добрее и благороднее, чем Дуглас Кроуфорд, не было человека более преданного и понимающего. Его великодушное сердце было бы разбито, случись ему узнать, что, в то время как он где-то в мексиканской глуши воевал под знаменем императора Максимилиана — воевал, поставив перед собой цель заработать достаточно денег, чтобы должным образом заботиться о ней, — она отдавалась мстительному сластолюбцу, для которого ничего не значила, словно была одной из дешевых шлюх, чье общество было столь отрадно для ее покойного супруга — Тайлера Парцелла.

Не отводя взгляда от высокого худощавого офицера, Эми наблюдала, как он взлетел в седло и пустился вскачь. Она смотрела ему вслед, пока одинокий всадник на большом вороном коне не превратился просто в пятнышко на горизонте. Только тогда она испустила долгий вздох облегчения и отошла от окна.

Несмотря на то что ее мучитель уехал, Эми не сразу вышла за порог после того, как отперла дверь, — сначала она оглядела пустынный коридор. Убедившись, что никого не видно ни слева, ни справа, она еще несколько раз вздохнула, чтобы успокоиться, и только тогда, приподняв юбки своего платья в белую и розовую полоску, двинулась по ступенькам вниз.

Спускаясь по широкой лестнице, Эми ломала себе голову над вопросом: что она скажет Магделене? Велик был соблазн броситься под защиту добрых рук старой служанки и выплакать свое отчаяние у нее на груди. Поведать ей все о долгой ужасной ночи, которую Эми провела во власти неумолимого капитана Кинтано.

Она знала, что не может так поступить. Она была воспитана гордым отцом, внушавшим ей, что слуг не следует посвящать в ее личные заботы. Сколь ни дружна она была с Магделеной, она никогда — ни разу! — не рассказала верной мексиканке, что именно стряслось в тот ужасный вечер, много лет назад.

Было сообщено только, что вышла ссора и братья Салливен вышвырнули Луиса из Орильи. Она сама уверяла, что будет счастлива стать женой Тайлера Парнелла. Она постоянно сохраняла личину женщины, вполне довольной своей судьбой, и никому не давала понять, что глубоко несчастна. Что ее юное сердце разбито. Что не проходило ни дня, ни часа, ни минуты, когда она не терзалась бы мыслью о том, жив или умер ее возлюбленный То-натиу. Эми не стремилась уведомить общество, что ее супруг проводил на стороне — с другими женщинами — больше ночей, чем дома, и что она этому только радовалась.

Дойдя до нижней ступеньки, она выпрямилась и расправила плечи.

Нет, она ничего не скажет Магделене о прошедшей ночи, но, конечно, Магделена узнает сама. Капитан похвалялся, что отправил Магделену и Фернандо в восточное крыло; он довел это до ее сведения, когда злорадно сообщил, что западное крыло всецело принадлежит им — ей и ему.

Магделена — умная, чуткая женщина. Она уж как-нибудь сумеет сложить два и два, и ее материнские инстинкты заставят ее прийти Эми на помощь.

Эми почувствовала себя немного лучше. Магделена защитит ее от порочного и злого капитана. Таких ночей, какую ей пришлось пережить, больше не будет. Магделена не допустит этого.

Эми нашла Магделену в кухне, где та аккуратно нарезала фрукты ломтиками и искусно раскладывала их на фарфоровом блюде. За работой она напевала мелодичную испанскую любовную песню. Когда вошла Эми, Магделена широко улыбнулась. Но слова, которые она произнесла, оказались для Эми совершенно неожиданными. Прервав свое занятие, пожилая мексиканка уперла руки в широкие бока и полюбопытствовала:

— Вы что же, собираетесь сегодня ходить в этом платье?

Эми нахмурилась:

— Я же его надела. Конечно, собираюсь.

— Нет, нет, Эми. Для такого особенного дня это не годится. — Магделена вытерла руки о передник и направилась к дверям. — Пошли. Вернемся наверх и подберем что-нибудь более подходящее.

— Более подходящее для чего?

Темные глаза Магделены сверкнули.

— Для праздничного ленча в обществе красавца капитана Кинтано!

Глава 20

—Для праздничного ленча в обществе… Я не собираюсь сидеть за столом вместе с этим наглым мексиканским офицером, — твердо возразила Эми.

— Что за глупый разговор, Эми Салливен Парнелл! Мы же не о каком-то там незнакомце толкуем. Господи, это же Луис — славный добрый мальчик, который раньше здесь жил! Это его дом!

— Этот славный добрый мальчик — холодный непочтительный невежа, который ночью… — Эми прервала себя, и слова повисли в воздухе. Нахмурившись, она махнула рукой, показывая этим жестом, что говорить больше не о чем.

Магделена растерянно уставилась на хозяйку:

— Да что он худого-то сделал? Провел несколько часов с другом детства? Это преступление? Не пойму я вас. Это вы изменились, а не он. — Она покачала головой. — Иногда я вас просто не узнаю, вот как сейчас.

Эми заставила себя принять более миролюбивый вид. Она улыбнулась и сказала:

— Магделена, прошло уже десять лет с тех пор, когда Тона… с тех пор, когда Луис Кинтано покинул Орилью. Разве нужно напоминать тебе обо всем, что случилось за эти годы?

— Нет, не нужно. Многое изменилось, но… — Смуглое лицо Магделены расплылось в улыбке. — Я помню чудесных детей — мальчика и девочку, которые были неразлучны в то последнее лето. Я не забыла, сколько раз собирала узелки с завтраками, чтобы вы могли захватить их с собой, когда поедете к реке купаться. А вы это помните, Эми?

Эми глубоко вздохнула:

— Да. Помню.

— Разве вы не были лучшими друзьями?

Лучшими друзьями? О Господи, Мэгги, неужели ты не понимаешь, что мы были любовниками?

Что каждый день, который мы проводили на реке тем жарким летом, мы занимались там любовью? Неужели ты не догадывалась, что между нами происходило? Неужели ты не знаешь, что произошло здесь этой ночью ?

— Мы действительно были лучшими друзьями, — тихо подтвердила Эми.

— Так в чем же дело? Почему вы не хотите посидеть с ним за столом? Луис будет разочарован.

— Это разочарование он переживет легко.

— Не думаю. Благослови Господь его сердце, вчера он заглянул ко мне… дело шло к вечеру. Он сказал, что хочет провести весь вечер со своим давним другом — с вами, Эми. Сказал, что скучал по вас. Сказал, что вы оба хотите наносить друг другу визиты, и смеяться, и вышучивать друг друга. И спросил, не согласимся ли мы с Фернандо ночевать в восточном крыле, чтобы никто нас не беспокоил. А я сказала, что, конечно, согласимся, и с радостью.

— Как это любезно с вашей стороны, — саркастически процедила Эми.

— Хм! Вам тоже не мешало бы проявить побольше любезности. — Магделена коснулась плеча Эми. В ее больших темных глазах появилось беспокойно-вопрошающее выражение. — Этой ночью мои детки не порадовали друг друга?

Эми почувствовала, что краснеет.

— Ну… да… мы… это было… — Она прокашлялась и собралась с духом. — Мы очень хорошо провели время. Но… давай уж смотреть правде в глаза… сколько же можно пережевывать детские воспоминания? Мне кажется, что мы с Луисом Кинтано сказали друг другу все, что могли сказать.

Все еще не убежденная, Магделена медленно произнесла:

— Ах, что-то трудно мне в это поверить.

Взволнованная до крайности, устав от препирательств, Эми внезапно бросила:

— Ты что, забыла, что я помолвлена?

Магделена ответила неожиданно проказливой усмешкой:

— Нет, не забыла. А вы?

— Я-то уж точно не забыла! — поторопилась возмутиться Эми. Голос у нее звучал по меньшей мере на октаву выше, чем следовало бы. Но она тут же сбавила тон: — Я… у меня голова болит. Я собираюсь полежать в постели.

— А как же насчет ленча?

— Я не голодна.

— У Эми ужасная головная боль, Луис, — извиняющимся голосом сообщила Магделена, когда высокий смуглый офицер занял свое место за столом. Было это вскоре после полудня. — Она просила меня передать вам, что очень сожалеет. Она-то хотела посидеть с вами за ленчем… да вот голова подвела…

Лицо у Магделены загорелось румянцем: врать она не умела и надеялась только, что Луис не заметит ее смущения.

Луис прекрасно понимал, что преданная мексиканка говорит неправду. Но ничего не сказал. К Магделене он питал самые добрые чувства: в детстве не один счастливый час провел он у нее на кухне, «вылизывая кастрюльки», как она это называла. И получая «на пробу» большущие горбушки от свежеиспеченных пирогов. Или выхватывая кусочки нежного, сочного ростбифа прямо из печи. И запоминая десятки испанских любовных песен, которые напевала мексиканка с романтичной душой, чей голос был таким же теплым и приятным, как и ее полная ароматов кухня.

Ее сердце было добрым и чистым. Сейчас она лгала Луису, пытаясь пощадить его тонкие чувства, видя в нем того же застенчивого, чувствительного мальчика, который покинул Орилью десять лет назад.

Луис беспечно ответил:

— Передай Эми — я очень огорчен, что она нездорова.

— Передам обязательно, — пообещала Магделена.

В поразительно красивом молодом офицере, сидящем сейчас за столом, она не могла распознать жестокого опасного преследователя, каким он явил себя перед Эми. Для нее он все еще оставался невинным мальчиком, который был так дорог ее сердцу.

С материнской нежностью глядя на него, Магделена поставила перед ним блюдо с нарезанными фруктами и холодным цыпленком, а рядом — корзинку со свежеиспеченным хлебом и снова извинилась:

— Мне хотелось бы подать к ленчу хороший ростбиф, как в прежние времена. — Она печально покачала головой. — Но у нас сейчас говядина бывает редко. Ранчо… скот… — Она беспомощно пожала плечами. — Наша река… Пуэста-дель-Соль… пересохла. Потом приключилась долгая засуха. От стада, почитай, ничего не осталось. Времена сейчас трудные, Луис. — Она сделала шаг к выходу.

Луис поймал ее за руку и подтянул обратно. Он одарил Магделену ослепительной мальчишеской улыбкой, которая напомнила ей давно минувшие счастливые дни:

— Не горюй, Магделена. Времена меняются. Вот увидишь. Согретая этой неотразимой улыбкой, от души желая поверить, что времена могут измениться, она радостно закивала:

— Ах, si, si, ведь мой мальчик вернулся! Может, вернутся и хорошие деньки! — Она направилась к двери.

Луис отодвинул свой стул и встал:

— Не заставляй меня есть в одиночестве, Мэгги. Позавтракай со мной.

Она круто повернулась и растерянно воззрилась на него:

— Я? Да как же… не могу же я… Это не положено…

Все с той же улыбкой Луис приобнял одной рукой ее внушительную талию и шутливо-ласковым нажимом пресек дальнейшие возражения. Он обвел ее вокруг стола и, предложив ей кресло рядом со своим, заставил сесть, хотя она все-таки пыталась протестовать:

— Мне же, ей-богу, нельзя…

— Сиди и с места не вставай, — мягко приказал он и отошел к двери, соединяющей кухню и столовую. Он открыл дверь, толкнув ее плечом, и скрылся в кухне. Через пару минут он вернулся, неся в руках тарелку, наполненную снедью, и стакан вина, которые и водрузил на стол перед Магделеной.

Вновь заняв свое место, он встряхнул салфетку, расправил ее у себя на правом колене и сказал:

— Я так ценю это, Магделена. Сидеть одному за столом — терпеть не могу!

Растроганная и очарованная, Магделена широко улыбнулась и тихо напомнила:

— Луис, Луис! Так не делается! Что люди подумают?

— А я им ничего не скажу, вот разве что ты проболтаешься, — подмигнув, возразил он. Магделена засмеялась и кивнула в знак согласия. — Кроме того, я рассчитываю, что ты расскажешь мне обо всем, что тут без меня происходило.

У Магделены и вообще-то не было привычки пить вино, а тем более в полдень, да к тому же не каждый день случается такая радость — вернулся домой ее любимец! Сочетание этих двух обстоятельств привело к тому, что голова у нее чуть-чуть закружилась, на сердце стало необычайно легко и постоянная озабоченность на время исчезла. И Луис без труда заставил ее разговориться и потолковать о таких делах, о которых она молчала годами.

Его небрежная беззаботная поза и кажущаяся умиротворенность искусно маскировали напряженное внимание, с которым он ловил каждое ее слово. Уже и тарелки опустели, и кофе остыл у них в чашках, и Луис зажег вторую сигару — а они все так же сидели вдвоем у стола, беседуя о минувшем.

Или, точнее, говорила Магделена, а Луис слушал. Большая часть того, о чем она рассказывала, ему уже была известна. Он знал, что ранчо почти полностью обесценилось, с тех пор как пересохла река. Он знал, что Лукас Салливен был убит в Пасо-дель-Норте во время поножовщины. Он знал, что Эми была замужем за Тайлером Парнеллом, и что Парнелла уже давно нет в живых. Он был осведомлен даже о том, что Эми помолвлена с Дутом Кроуфордом, вдовцом, о котором у Луиса остались воспоминания как о рослом приятном соседе, состоявшем тогда в счастливом браке.

Но кое-какие подробности оказались сюрпризом. До сего дня он не знал, что у Эми есть дочь. Он не слышал о том, что индейцы-апачи убили жену и ребенка Кроуфорда. И еще ему было неизвестно, что дочь Магделены, Роза, сбежала с Бэроном Салливеном и вскоре умерла.

— А Бэрон? — тихо спросил он, после того как выразил Магделене свое сердечное сочувствие. В темных глазах Магделены сверкнула ненависть:

— Он-то жив, я уверена. Зло всегда выживает.

На это Луис ничего не ответил. Он вернул Магделену к более приятным темам, и скоро она уже снова от души смеялась и не поверила своим ушам, когда он сказал:

— Мэгги, мои люди подумают, что я дезертировал. Уже почти три часа.

Магделена всплеснула руками:

— Нет! Куда время-то ушло?

Луис улыбнулся и встал из-за стола:

— Эти часы я буду вспоминать с радостью. С огромной радостью. А теперь, если ты извинишь меня…

Она вздохнула и проводила его взглядом. А потом, невразумительной скороговоркой бормоча что-то по-испански себе под нос, Магделена принялась очищать тарелки и прикидывать, что она подаст на обед.

Эми и не догадывалась о присутствии капитана в асиенде. День был в разгаре, и она предполагала, что он со своими солдатами проводит полевые учения. Когда высокие массивные часы пробили три, она находилась в полутемной гостиной: ставни были закрыты для защиты от послеполуденного солнца.

Стоя у холодного мраморного камина спиной к широкой входной арке гостиной, она тщательно стирала пыль с фарфоровой статуэтки, которую только что сняла с каминной полки. Держа ценную безделушку в одной руке, другой рукой она методично обмахивала блестящую поверхность метелочкой из перьев, когда внезапно почувствовала чье-то присутствие у себя за спиной.

Эми напряглась и прислушалась. И мысленно обругала себя за глупые выдумки. Никого тут нет. Она одна. Просто разгулявшееся воображение выкидывает такие фокусы.

Она вздрогнула, почувствовав дыхание Луиса у себя над ухом.

— Миссис Парнелл, — сказал он, и в тембре его голоса странным образом сочетались теплота и холод. — Я скучал без вас за ленчем.

Ее пальцы крепче обхватили фарфоровую статуэтку. Ледяным тоном она ответила:

— Вам придется поскучать без меня и за обедом, капитан.

— Нет, дорогая, не придется. Я пригласил моего лейтенанта, Педрико Вальдеса, составить нам компанию за вечерней трапезой. Вы тоже будете там.

Эми бережно поставила статуэтку на каминную полку. Рядом она положила метелочку. Затем повернулась к нему лицом… и ее бравада мгновенно улетучилась. Он стоял почти вплотную к ней и не выражал ни малейшего намерения посторониться и пропустить ее. Высокий и грозный, он держал ее в западне.

Растревоженная его близостью, Эми поймала себя на том, что — как бы помимо воли — она беспомощно кивнула в ответ, когда прозвучали оскорбительные слова:

— Можете думать обо мне что хотите. Это не имеет значения. Но вечером, в присутствии Педрико, вы будете вести себя как подобает леди.

Ее поразила нелепость происходящего. Бессовестный негодяй указывает ей, как себя вести! Это уже переходило всякие пределы.

Призвав на помощь всю свою отвагу, Эми заявила:

— Я не госпожа в вашем доме и не хозяйка для ваших гостей. Вы не можете заставить меня повиноваться.

С холодной улыбкой и темным пламенем в глазах, Луис поднял руку к лицу Эми. Он провел пальцем по ее бледной щеке, и ее охватил озноб. Она пыталась стоять неподвижно, но ей это не удавалось. Рука Луиса двинулась выше, и он погладил ее блестящие волосы, а потом его пальцы зарылись в струящиеся золотые пряди, и он запрокинул голову Эми, чтобы ее лицо обратилось прямо к его лицу.

Черные глаза Луиса так и впились в ее глаза, и ровным тоном он возразил:

— Вы хозяйка у меня за столом. Госпожа в моем доме. — Его пальцы напряглись, удерживая ее волосы. — Вы будете мне повиноваться. Вы подготовитесь к вечеру и должным образом наведете красоту. Вы наденете самое роскошное из своих платьев, самые нарядные драгоценности. Магделена поможет вам одеться. Вы встретитесь со мной внизу у лестницы ровно в восемь тридцать. И вы будете очаровательно милы с нашим гостем.

Опустив глаза, она промолвила:

— Сегодня вечером я пообедаю вместе с вами и Педрико.

Ее ум лихорадочно заработал: она думала уже о том, что будет после обеда. Если асиенду почтит своим присутствием приглашенный на обед гость, она сумеет как-нибудь ускользнуть и запереться в своей комнате, пока капитан любезно потчует Педрико Вальдеса сигарами и виски. Мысль о такой возможности наполняла ее надеждой.

Снова подняв глаза и встретившись взглядом с Луисом, она сказала почти дружелюбно:

— Хорошо. Я с превеликим удовольствием составлю вам компанию за обедом.

Капитан Луис Кинтано отодвинул свое кресло на шесть дюймов от стола из древесины бразильского ореха, чтобы иметь возможность вытянуть длинные ноги. Он бросил на Эми взгляд, полный нестерпимого холода и отчужденности.

Уже настал час сумерек, и в асиенде было темно. Мерцающие свечи в серебряных канделябрах заливали призрачным светом большую тихую столовую. Колеблющиеся тени плясали на высоком потолке и на резко очерченном лице смуглого неулыбчивого мужчины, с которым Эми — не по своей охоте — разделяла вечернюю трапезу.

Неестественно выпрямившись, она очень тихо сидела на мягком орехового дерева кресле с высокой спинкой, украшенной затейливой резьбой, и с потертой бархатной обивкой винно-красного цвета.

Свежевымытые светлые волосы, разделенные прямым пробором, длинными локонами спадали на одно плечо, как того требовала самая новейшая мода. На затылке была искусно закреплена широкая лента бледно-лилового, лавандового, цвета.

Покрой платья с глубоким треугольным вырезом, сшитого из очаровательного ярко-лилового шелка, отличался вопиющим несоответствием моде. Восьми ярдов по нижней кромке достигала ширина пышной юбки, а длина была такая, что при ходьбе подол волочился по ковру. Фасон платья был задуман с таким расчетом, что его будут надевать поверх широкого кринолина и нескольких крахмальных нижних юбок, как это было принято в конце пятидесятых годов. Розетки, рюшки и оборочки из бархатных лент красноречиво свидетельствовали: наряд успел давным-давно устареть.

Эми понимала, что вид у нее самый нелепый, и оттого еще больше злилась.

Вырядившись таким образом для обеда в обществе озлобленного капитана и ее бывшего слуги Педрико Вальдеса, она как бы по доброй воле принимала участие в смехотворном маскараде. Незачем ей было соглашаться на это мерзкое лицедейство. Следовало просто отказаться от него — точно так же, как она отказалась от совместного ленча.

Украдкой поглядывая на офицера, нагоняющего на нее страх одним своим видом, Эми напоминала себе, что через час этот фарс подойдет к концу, и она сможет укрыться в безопасности своей комнаты. И пускай разъяренный спесивец хоть всю ночь ломится в дверь ее спальни — ее это не заботит. Она просто не впустит его, и все тут.

Не удостаивая вниманием человека с чеканным профилем, сидящего напротив нее, Эми подняла свой бокал с прохладительным напитком, сделала еще один глоток и продолжила приятную беседу с одноглазым Педрико, сердечно ему улыбаясь.

Как ни странно, время за трапезой пролетело быстро, и Эми, выбрав подходящий момент, объявила:

— Я уверена, джентльмены, что вам хотелось бы перейти в гостиную и выпить там бренди и кофе.

— Звучит замечателвно, мисс Эми, — откликнулся улыбающийся Педрико и вопросительно взглянул на Луиса: — Как, капитан?

— Прекрасно, — согласился Луис. Он встал, обошел стол вокруг и подвинул кресло, помогая Эми тоже выйти из-за стола. — Миссис Парнелл сможет поиграть нам на фортепиано.

Эми вздернула голову и уже готова была уведомить его, что не намерена ничего играть на каком-то расстроенном фортепиано. Но на плечо ей легла горячая твердая рука… и Эми смолчала. Да провались он к чертям в пекло! Он ловко использовал в своих интересах незыблемое правило, которое внушалось с самого детства и ей, и ему самому: никогда не повышать голоса в присутствии слуг или гостей. Его улыбка приводила ее в бешенство, но делать было нечего: приходилось держать себя в руках.

В гостиной она уселась на табурет перед фортепиано, и ее пальцы неуверенно пробежались по клавишам из слоновой кости, которых она не касалась годами. Внезапно она остановилась посредине пассажа, поняв, что непроизвольно начала играть песню, которую в дни их юности Луис любил больше всех других.

Если капитан и узнал мелодию, он никак этого не показал. Эми выбрала какую-то новую музыкальную пьеску. Через полчаса она поднялась, подошла к своим слушателям и, когда оба встали, улыбнулась и сказала:

— Педрико, я надеюсь, вы извините меня. Вечер доставил мне настоящее удовольствие. Так чудесно — снова увидеть вас в этом доме!

Одноглазый воин улыбнулся в ответ и склонил седую голову:

— Сеньора Эми, благодарю вас за добрый прием. Мы ведь еще будем видеться, правда?

— Конечно. — Она повернулась к Луису и совсем другим тоном попрощалась: — Доброй ночи.

Сердце у нее неистово колотилось. Она опасалась, что он ее остановит. Но он не стал этого делать.

Она выплыла из гостиной, почти окрыленная успехом. С трудом удерживаясь, чтобы не помчаться бегом по коридору и вверх по лестнице, она постаралась хоть чуть-чуть уподобиться капитану в искусстве владеть собой, и потому заставила себя медленно, с достоинством подняться на второй этаж.

Наконец она добралась до тяжелой резной двери своей спальни! Торжествующая улыбка подняла уголки ее губ, и синие глаза засверкали.

Однако улыбка исчезла и глаза широко раскрылись в недоумении, когда она, оказавшись внутри, повернулась, чтобы задвинуть засов. Эми ошалело уставилась на дверь и, не веря собственным глазам, провела рукой по деревянной поверхности.

Засов был сбит с двери!

Она в ужасе застыла на месте, растерянно встряхивая головой, но потом быстро собралась с мыслями. В любую минуту сюда мог войти человек, взявший на себя смелость так нагло распоряжаться в ее собственном жилище. Надо уносить ноги. Сейчас же, пока он не поднялся по лестнице.

Эми вихрем повернулась спиной к двери и поспешила в гардеробную комнату. Там она торопливо схватила чистую ночную сорочку и перебросила ее через руку.

Надо немедленно перебираться в другую комнату — любую, где можно запереть дверь изнутри.

Стремясь обогнать время, она выбежала из гардеробной, устремилась к двери, нетерпеливо распахнула ее… и наткнулась прямо на твердую неподатливую грудь капитана Кинтано.

Втолкнув ее обратно в спальню, он закрыл лишенную замка дверь. Не отрывая ледяного взгляда от лица Эми, он выхватил у нее тонкую ночную сорочку и, разжав пальцы, предоставил этому легкому одеянию упасть на ковер.

— Между нами не будет замков, кроме вашего неверного сердчишка, миссис Парнелл, — процедил он.

— Ты, сукин сын! Ты сбил засов! Ты не смеешь со мной так поступать!

— А вот, оказывается, посмел.

Запрокинув Эми голову, он нагнулся, так что его губы почти касались ее лица.

В глазах Луиса загорелся неукротимый огонь вожделения, и когда между их губами уже не оставалось просвета, он тихо проговорил:

— Этой ночью ты будешь заниматься со мной любовью среди зеркал.

— Не буду!

— Будешь.

Он не ошибся.

Глава 21

Позднее, ночью, Эми приняла решение: надо сбежать из Орильи. Сбежать от него.

Лежа рядом со спящим капитаном в комнате, залитой лунным светом, и чувствуя, как до сих пор горят у нее щеки от стыда, она начала строить планы. Придется дождаться завтрашнего дня. Была бы ее воля, она бы сию же минуту вскочила с постели и кинулась в бегство. Но она понимала, что об этом нечего и мечтать. Стоит ей только предпринять такую попытку — и в нее вопьются эти упрямые сверкающие черные глаза. Нужно набраться терпения.

Итак, она лежала, обнаженная, в ночной тишине, в постели с капитаном Луисом Кинтано, словно пойманная в капкан. Капканом служила бронзовая рука, по-хозяйски перекинутая поверх талии Эми, и длинная нога, заброшенная на нее. Как ни пыталась Эми сосредоточиться на обдумывании способа предстоящего бегства, это оказывалось почти невозможным.

Жар его нагого тела прожигал кожу и не давал забыть о его близости и мощи. Вопреки всем ее стараниям она не могла изгнать из памяти эротические образы, сменяющие друг друга в ее смятенном воображении.

Эми плотно зажмурила глаза. Это не помогло. Перед мысленным взором неотступно стояли они оба, отраженные в зеркальных стенах ванной комнаты. Его надменная самонадеянность снова оправдала себя: как он и предсказывал, Эми сдалась. После бесчисленных поцелуев и бурных ласк она позволила ему отнести ее в ванную и полностью раздеть. А потом он скинул свои высокие сапоги и мундир.

Сидя на табурете с мягким сиденьем, обтянутым бархатом, он творил с ней медленную, изысканную любовную игру, широко раздвинув колени и упираясь босыми ступнями в толстый ковер. Усадив ее к себе на колено, так что ее ноги обвивали его бедра, он мягко приказал ей открыть глаза и наблюдать — так же, как наблюдал он сам, — за всем происходящим.

Распаленная до такой степени, что она не задумываясь повиновалась бы любому его приказу, она в точности выполнила и это указание. Она наблюдала. Повсюду, куда бы она ни обращала взор — за его плечо, к себе за спину, влево или вправо, — везде она видела женщину со светлой кожей, которая задыхалась, исступленно мотала головой и пылко прижималась бедрами к телу смуглого мужчины, наделенного такой телесной красотой и силой, что даже сейчас одно воспоминание об этом заставляло ее сердце биться быстрее и порождало непроизвольные подергивания мышц во всем теле.

Когда рука, лежавшая у нее под грудью, шевельнулась и начала легко поглаживать кожу, она вздрогнула от неожиданности. Повернув голову к Луису, Эми встретила устремленный на нее взгляд горящих глаз.

— Я… я думала, что ты спишь, — прошептала она.

— Это твой призыв, — сообщил он тихим низким голосом, — разбудил меня.

Он оторвал мускулистое плечо от постели, и его длинные пальцы пробежали через треугольник светлых завитков вниз.

— Ты бредишь! Я никогда…

— Не лги мне, милая, — ласково перебил он. — Ты меня хочешь. Я почувствовал, как ты дрожишь у меня под рукой. — Его лицо склонилось к ее лицу. — Так и должно быть.

Эти блестящие глаза лишали ее последних остатков собственной воли, хотя она и пыталась — тщетно пыталась — отрицать очевидное:

— Я не хочу тебя. Не хочу! Мне ненавистно прикосновение твоей руки!

Она заметалась… тело уже снова было охвачено огнем.

Капитан не обращал внимания на ее отговорки. Одним указательным пальцем он продолжал ласкать ее там, где считал нужным, глядя ей в глаза и жарким шепотом повторяя обольстительные нежные слова на безупречном испанском языке.

Наконец он попросил:

— Поцелуй меня, ненаглядная, и скажи, что ты хочешь меня. Эми встряхнула головой:

— Нет. Нет. Ни за что. Никогда!

Твердое прекрасное лицо склонилось еще ближе, так близко, что она ощущала горячее дыхание у себя на щеке.

— Один поцелуй! Больше ничего. Только один поцелуй, querida.

Застонав, Эми подняла руку к его густой черной шевелюре, порывисто притянула к себе голову Луиса, пылко поцеловала и прошептала:

— Да, я хочу тебя. Хочу тебя, и ничего не могу с собой поделать.

— Я знаю, — сказал он.

И снова занялся с ней любовью.

Эми не слишком преуспела, когда на следующий день попробовала осуществить план побега. Солдаты мексиканского отряда были предупреждены, что миссис Парнелл, по всей вероятности, пожелает уехать из асиенды без сопровождения. Этого ни в коем случае нельзя допускать. Она постоянно должна находиться под защитой. Если прелестная вдова надумает посетить городок, то ее будет эскортировать доверенное лицо капитана, лейтенант Педрико Вальдес. Если она все-таки попытается выехать одна, ее следует задержать и немедленно препроводить к командиру отряда.

И вот в два часа пополудни двое решительных молодых солдат доставили, невзирая на ее сопротивление, взбешенную Эми в библиотеку, расположенную на первом этаже. Исполнив эту миссию, они отпустили ее, повернулись и удалились, закрыв за собой дверь.

При закрытых и прочно закрепленных ставнях в обшитом деревянными панелями помещении с книжными полками вдоль стен было совсем темно. Эми чувствовала, что здесь кто-то есть, и понимала, кто именно. Ей показалось, что волосы у нее на затылке встают дыбом. Она несколько раз моргнула и прищурилась, пытаясь определить, где же он находится.

Из угла, скрывающегося в тени, послышался низкий спокойный голос:

— Сюда, миссис Парнелл. К письменному столу.

— Вам это не сойдет с рук! — выкрикнула Эми, стиснув руки. — Я не ваша пленница. Я буду приходить и уходить когда пожелаю, будьте вы прокляты!

Из того же угла донесся уверенный ответ:

— Да нет, вы именно моя пленница. И будете приходить и уходить только тогда, когда я разрешу. И… — Эми услышала скрип ножек стула, отодвигаемого по каменным плиткам пола, — в случае неповиновения вы будете наказаны.

Эми вздрогнула, но отважно предупредила:

— Не подходите ко мне! Я буду орать изо всех сил!

— Вот сразу же и начинайте, — посоветовал он, обходя вокруг стола и медленно приближаясь к ней.

— У меня здесь есть какие-то права! — провозгласила она, надеясь, что голос у нее не задрожит.

— Несомненно.

— Я скажу Магделене и Педрико!

— Так чего же вы ждете?

Он приблизился и остановился, глядя на нее сверху вниз. Верхние пуговицы его белой рубашки были расстегнуты. Бронзовая грудь блестела от выступивших капелек пота. Когда он осторожно снял через голову цепь с Солнечным Камнем и опустил амулет в карман брюк, Эми с усилием сглотнула. Никогда еще Луис не выглядел столь опасным.

Она со страхом взглянула ему в глаза. От них, казалось, исходил жар. Эми невольно затрепетала и беспомощно охнула, когда он заключил ее в крепкое объятие длинных сильных рук и немилосердно тесно прижал к себе.

— Чего ты от меня хочешь? — прерывистым шепотом спросила она.

— Всего, — коротко сообщил он.

Наказание, которому была подвергнута Эми за неудавшуюся попытку к бегству, свелось к тому, что ей пришлось провести час в жарком полуденном полумраке библиотеки со своим хладнокровным мучителем. И — так же как раньше, против ее воли — назначенное им наказание унизительной плотской близостью обернулось для нее позорным наслаждением.

Их тела, покрытые испариной, скользили и распластывались одно по другому; они предавались чувственному безумству с такой неукротимой страстью, словно никак не могли насытиться друг другом.

Но вот наконец взаимная жажда была утолена, и они лежали на старом потертом кожаном диване, не обращая внимания на то, как прилипают к кожаной обивке их сплетенные, покрытые потом тела.

— Ты от меня не сможешь улизнуть.

Не отрывая щеки от его груди, Эми тихо возразила:

— Я непременно от тебя сбегу. И именно тогда, когда ты меньше всего будешь этого ожидать.

Миновала неделя с того дня, когда Луис Кинтано со своим отрядом явился, чтобы расположиться лагерем в Орилье. В течение всей этой недели Эми не покидала ранчо, если не считать часов ее неудачного побега. Она понимала, что если не покажется в Сандауне в ближайшее время, то городские знакомые начнут строить догадки и беспокоиться о ней.

Конечно, по округе уже разнесся слух о том, что Луис Кинтано привел отряд на постой в Орилью. Эми имела обыкновение наведываться в городок каждую неделю, и если сейчас заведенный порядок нарушится, по округе могут разнестись и какие-нибудь гнусные сплетни.

Сколь это ни было ей противно, Эми отправилась на поиски надменного капитана. Дело было утром, и, найдя его одного в западном патио, она нерешительно направилась к нему.

Он сидел, вытянув ноги и угрюмо уставившись взглядом в пространство.

Эми прокашлялась, давая знать о своем приближении. Он повернул голову и в течение секунды глядел как бы сквозь нее. Затем кивнул, поднялся с кресла и осведомился:

— Чему я обязан этой честью, миссис Парнелл?

— Я пришла спросить, могу ли я сейчас съездить в город. Она была себе омерзительна из-за того, что голос у нее звучит точь-в-точь как у запуганного ребенка, выпрашивающего разрешение у строгого родителя.

— Бог мой, конечно, можете. Я пошлю Педрико сопровождать вас. Сколько времени вы рассчитываете там провести?

От этого неуместного любопытства Эми мгновенно вознегодовала:

— Откуда мне знать, долго ли я там пробуду! Разве я должна отчитываться за каждую минуту каждого дня?

— Нет. А вот за каждую минуту каждой ночи — непременно, миссис Парнелл.

Эми гневно воззрилась на него:

— Вы отвратительны, порочны и достойны презрения!

— Что же в этом случае следует сказать о вас?

— Чтоб вам сквозь землю провалиться!

Седовласому Педрико Эми смогла задать такие вопросы, которых не посмела бы адресовать Луису. Через несколько минут после того, как Педрико подсадил ее на высокое сиденье легкой коляски с крытым верхом и они тронулись по обсаженной пальмами подъездной дороге к воротам ранчо, Эми вздохнула и в первый раз за всю неделю позволила себе расслабиться.

Коснувшись плеча пожилого лейтенанта, она просто попросила его:

— Пожалуйста, Педрико… расскажи мне все, что знаешь.

Он понимающе кивнул.

Он рассказал Эми о своих бесплодных поисках в мексиканской пустыне, где он пытался найти юного истерзанного Луиса после того, как ее братья бросили его на верную смерть. О том, как подобрал одежду и сапоги с серебряными буквами.

— Но Луиса я не отыскал, — признал Педрико, качая головой, как будто до сих пор не мог в это поверить.

Он продолжал поиски еще больше двух лет, разъезжая по большим и малым поселениям, задавая вопросы, вглядываясь в лица, без конца высматривая Луиса: его поддерживала неведомо откуда взявшаяся уверенность, что Луис жив. Но, увы, мальчик словно растворился в воздухе.

Наконец он утратил всякую надежду. Он зарабатывал себе пропитание как придется: на золотых приисках, на скотоводческих фермах, в придорожных харчевнях.

Эми внимательно слушала, но вот Педрико, словно завершая повествование, сказал:

— А когда в Мексику вторглись французы, я вступил в освободительную армию Хуареса.

Поскольку он замолчал, Эми спросила:

— Но… капитан? Почему ты на его стороне? Педрико, это уже не тот Луис, которого мы знали с детства. Это холодный жестокий человек, который…

— Сеньора Эми, — перебил ее Педрико, сверля ее единственным зрячим глазом. — Я жизнь свою отдал бы за капитана! Вы и понятия не имеете, что такое эта война. Ему мы обязаны всем — даже тем, что просто остались в живых.

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

Педрико снова перевел взгляд на лошадей.

— Наш храбрый, но необученный отряд был отрезан от главных сил. Мы заблудились и начали разбредаться кто куда. Мы были испуганы и не знали, куда податься. — Он покачал головой, но тут же снова улыбнулся. — И вот когда нас окружили французы и казалось уже, что дело наше совсем плохо, что мы пропали, — откуда-то с холмов спустился могучий воин-индеец с белым шрамом на лице. Это был наш капитан!.. — Помолчав, словно заново воскрешая в памяти эти мгновения, Педрико продолжил: — Он приказал нам выстроиться в ряд позади него и держался так уверенно и властно, что мы не колебались. Мы пробились сквозь неприятельские ряды и вышли на соединение с главной армией. И только когда он привел нас в безопасное место, я понял, что вижу перед собой Луиса Кинтано!

— А он сказал тебе, где был все эти годы?

— Нет, сеньора, и я не спрашивал. Капитан очень скрытный человек.

— Да, это так.

Эми терпеливо и вежливо слушала, пока Педрико разливался соловьем, восхваляя человека, в чьем благородстве и бесстрашии был уверен. Было более чем очевидно, что лояльность Педрико по отношению к Кинтано непоколебима, и Эми это открытие не доставило радости.

Итак, она обречена жить в своем личном аду: окружающие ее люди просто слепы и не замечают ее мук. Педрико, и Магделена, и даже старый Фернандо смотрят на Луиса Кинтано с восхищением. Они довольны его присутствием в Орилье и только и мечтают, как бы ему угодить.

А ей самой гордость не позволит рассказать кому бы то ни было о том, что произошло — и продолжает происходить — между нею и бессердечным офицером Мексиканской освободительной армии. Никому она не сможет открыть, что в собственном доме она не более чем пленница ненасытного сластолюбца.

Эми подняла беспокойные синие глаза к скоплению небольших кирпичных зданий, показавшемуся на горизонте. Она глубоко вздохнула, потерла щеки, чтобы выглядеть не такой бледной, и приготовилась к встрече с торговцами и старыми друзьями, которые никогда, никогда не должны были узнать правду.

Глава 22

Техасский городок Сандаун, подобно ряду других городков на этой территории, ранее принадлежавшей Мексике[16], сохранял многие приметы испанского колониального стиля и застраивался вокруг «главной площади», которая, по сути, имела вид пыльного четырехугольника с немногими скамейками без спинок и несколькими тощими хлопковыми деревьями, посаженными четверть века назад и дающими скудную тень.

С южной стороны площади в безоблачное синее техасское небо возносились высокие белые остроконечные шпили собора Пресвятой Девы Марии. По соседству с католической миссией располагалась городская тюрьма, которая сейчас, когда день только начинался, была свободна от постояльцев, — впрочем, к ночи ситуация могла измениться.

На западной стороне площади целый квартал занимало плоское приземистое строение. Большие квадратные пилястры поддерживали наклонную крышу крыльца, и вывеска, прикрепленная к одной из высоких балок, гласила, что это заведение Мака.

Пещероподобный холл этого заведения являл собой одновременно галантерейный магазин, аптеку, бакалейную лавку, шорную мастерскую, мебельный склад и почтовую контору. Сам же Мак, ирландец с большими кулаками и объемистым животом, всегда носил широкий и длинный фартук с завязками на спине, а поверх него — низко сидящий ремень с парой заряженных «кольтов» сорок четвертого калибра. Улыбался он чаще, чем хмурился, и в его синих глазах то и дело вспыхивали веселые искорки. Он не боялся никого в мире, но его миниатюрная жена-мексиканка Лена и четверо малолетних сыновей — темноволосых черноглазых сорванцов — с легкостью брали верх над добродушным коренастым ирландцем.

Скопление шумных таверн, которые здесь назывались кантонами, салунов с матерчатыми навесами над дверьми и открытых круглые сутки игорных притонов заставляло благородных сандаунских дам держаться подальше от северной стороны площади. Находились, однако, и такие женщины, которые не избегали этого оживленного пятачка: они здесь зарабатывали средства к существованию.

В комнатах над особенно развеселыми салунами размещались бордели, где, если верить слухам, джентльмен мог «позволить себе самое безнравственное и разнузданное поведение, пока у него есть чем платить». Женщины, которые обеспечивали клиентам удовольствие, были соблазнительны, более чем легко одеты и готовы помочь мальчикам весело провести время.

На восточной стороне площади можно было посетить дантиста, похоронное бюро, телеграфную контору, парикмахерскую, магазин дамских шляп и единственную на весь Сандаун гостиницу под названием «Ла-Посада», то есть «Постоялый двор».

Вдоль узких пыльных улиц, ведущих к центру города, выстроились кое-какие более современные кирпичные здания, пара просторных домов, где сдавались меблированные комнаты, и немногочисленные величественные асиенды.

Одна такая асиенда — большой внушительный дом, окруженный высокой стецрй из розовых кирпичных блоков и затейливых чугунных решеток, — стояла особняком и на некотором расстоянии от дороги, ведущей в город с юга.

Проезжая мимо этой асиенды, Эми скользнула взглядом по красной черепичной крыше и нахмурилась — она не могла уехать из города, не повидавшись с Дианой.

Диана Клейтон, поразительно хорошенькая брюнетка двадцати двух лет от роду, получила образование в восточных штатах. В Сандаун она вернулась только зимой 1864 года, после того как скончался ее отец, богатый владелец нескольких золотых приисков в Мексике.

Диана была жизнерадостна, остроумна и приятна в общении; в упрек ей можно было поставить разве что некоторую избалованность и себялюбие.

Эми и Диана прониклись взаимной симпатией с первой же встречи, которая состоялась когда-то в заведении Мака.

А дело было так. Во время одной из своих еженедельных поездок в Сандаун Эми заполняла список необходимых покупок, когда из другого конца помещения ее окликнула Диана Клейтон. Эта броская брюнетка чуть ли не бегом приближалась к Эми, держа в руках желто-зеленое, в цветочках, платье, которое она только что сняла с вешалки в отделе модных женских нарядов.

— Как вам это нравится? — требовательно поинтересовалась она мнением незнакомой ей покупательницы.

— По-честному? — улыбнулась Эми, подняв свои безупречно очерченные брови. Диана утвердительно кивнула, и Эми решительно заявила: — По-моему, это ужас какой-то.

— Полностью с вами согласна, — подхватила Диана, прикладывая платье к своей аппетитной фигурке с округлыми формами, и весело засмеялась. — Похоже, мне не удастся подобрать в Сандауне что-нибудь приличное из одежды. — Отбросив платье в сторону, она протянула руку и представилась: — Диана Клейтон. А вы — Эми Парнелл. У вас не найдется времени, чтобы выпить со мной кофе, прежде чем уедете из города? Я умираю от скуки, и у меня такое чувство, что я просто свихнусь, если не проведу часок в обществе приятной женщины моих лет. Вот что, позвольте я возьму ту корзинку. Моя карета стоит у самого входа. Если вы предпочитаете, можем выпить вина или немного охлажденной текилы. Согласны?

— С удовольствием, — ответила Эми, которой показалась весьма заманчивой перспектива послушать рассказы Дианы об увлекательной жизни в далеком сказочном городе Нью-Йорке.

С того дня обе женщины подружились. Они виделись не реже чем раз в неделю, чаще всего — в особняке Дианы. Они маленькими глоточками смаковали мадеру, сплетничали и смеялись, как две молоденькие девчонки. Диана без стеснения рассказывала о своем бурном нью-йоркском романе, который продолжался четыре года. По ее заверениям, джентльмен, о коем шла речь, был очень красив и очень состоятелен. И «очень женат». Эми никогда не позволяла себе ни слова осуждения.

А вот сейчас, когда Эми проезжала мимо асиенды Клейтонов, она чувствовала: не в том она настроении, чтобы навещать Диану. По правде говоря, она вообще предпочла бы никого не видеть. Но у нее не было выбора. Если она не хочет давать пищу пересудам, если не хочет, чтобы люди догадались о ее позорной тайне — она должна вести себя как обычно.

— Педрико, сначала я собираюсь заехать к Маку и кое-что у него купить.

— Хорошо, сеньора. Я тоже зайду и перекинусь словечком с Маком.

Эми улыбнулась:

— Отлично. А потом, если тебе захочется пропустить рюмочку или сыграть партию в покер в каком-нибудь салуне, так за меня можешь не беспокоиться.

Одноглазый попутчик энергично покачал головой:

— Нет, сеньора, я должен ждать вас. Прямо у входа к Маку.

Эми попыталась сдержаться, чтобы голос не выдал ее раздражения:

— По-моему, это какое-то недоразумение, Педрико. Я уже сколько лет езжу в Сандаун одна — и за покупками, и повидаться с друзьями. Я могу пробыть в городе несколько часов. Совершенно незачем тебе…

— Помилуйте, сеньора Эми. Для меня это никакого труда не составит. Я не возражаю против того, чтобы подождать.

— Это он придумал, правда?

— Он? Прошу прощения?

— Капитан, — спокойно пояснила Эми. — Он велел тебе с меня глаз не спускать. Что, не так?

Педрико с извиняющимся видом пожал плечами. Эми даже зубами скрипнула от досады и вздохнула. Но потом она быстро улыбнулась, похлопала его по плечу и пообещала:

— Я не доставлю тебе хлопот, Педрико. Я успела повзрослеть за эти годы.

Мексиканец улыбнулся, с нежностью вспомнив юную своенравную девушку былых времен.

— Да, — сказал он. — Мне даже трудно поверить, что наша маленькая Эми теперь взрослая женщина, у которой уже есть свой ребенок.

— Да, ну что ж… После того как я куплю у Мака что нужно, я пешком прогуляюсь до гостиницы и повидаюсь с кем-нибудь из дам, которые сегодня окажутся в городе.

— Как вам будет угодно, сеньора Эми.

— А после всего, когда будем возвращаться домой, я хочу остановиться у асиенды Клейтонов, это на…

— Я помню дом старого Клейтона. И знаю, что прелестная сеньорита Диана вернулась с Востока…

— О-о, вот как? А кто вам это сказал? Капитан? — резко перебила его Эми, поддавшись внезапной вспышке необъяснимого раздражения.

В голове у нее промелькнула неприятная мысль. Уж не случилось ли так, что очаровательная и остроумная Диана Клейтон успела привлечь к себе взоры падкого на женские прелести капитана?

— Нет, — решительно отмел Педрико такое предположение. — Это не капитан. Я не думаю, что он вообще помнит такую девочку из семейства Клейтон. Она же была совсем ребенком… ей и двенадцати не исполнилось, когда его… когда он покинул Орилью.

У Эми уже начала побаливать голова, и она устало кивнула:

— Ах, это, в общем, не имеет значения. Если я не повстречаю Диану у Мака или в гостинице, я хочу заехать к ней домой… просто повидаться.

Тротуары, магазины и салуны Сандауна были многолюдны, как никогда: в глазах рябило от нарядных голубых мундиров солдат из отряда Луиса. Улыбка Мака была еще шире, чем всегда, а его жена Лена весело стрекотала по-испански и носилась туда-сюда, обслуживая неприхотливых молодцов, у которых в избытке имелись время и деньги.

— Ну и дела, мисс Эми, — с воодушевлением обратился к ней обрадованный ирландец, поправляя под нависающим животом потертый оружейный ремень. — Я за эту неделю столько деньжат заработал, что и за месяц не всегда удается!

Он победоносно тряхнул круглой лысеющей головой. — Да уж, судари мои, это нам просто счастье привалило, что Кинтано со своими людьми пожаловал в Сандаун.

Эми не оставалось ничего другого, кроме как улыбнуться в ответ:

— Да и мы тоже довольны, что капитан и его солдаты остановились в Орилье.

— Еще бы! Сколько ж это годков прошло, как Луис отсутствовал? Восемь? Десять? Он же тогда совсем был зеленый парнишка! Об заклад готов побиться — до чего же вы удивились, когда увидели его снова, после стольких-то лет!

Не позволяя улыбке сползти с лица, Эми подтвердила:

— Да-да, вы просто представить не можете, как я удивилась! Вот так все и продолжалось.

Городок гудел. Может быть, людям, живущим дальше к северу, и показался бы странным радушный прием, оказанный мексиканскому отряду, но здесь, близ границы, это было в порядке вещей. Явись сюда даже отряд кавалерии Соединенных Штатов — его не встречали бы так тепло и сердечно, как этих молодых, уверенных в правоте своего дела солдат Армии освобождения.

Для торговцев Сандауна, дела которых шли все хуже и хуже из-за многолетней засухи в юго-восточном Техасе, наплыв мексиканских солдат, легко расстающихся с содержимым своих кошельков, мог показаться просто благословением свыше. Кроме того, бросающееся в глаза присутствие бойцов отряда в самом Сандауне и в его окрестностях равным образом воспринималось как подарок судьбы для семей, проживающих в этом отдаленном от больших городов, опасном краю, где угроза нападения индей-цев-апачи была столь же реальна, как и пыльные смерчи, проносящиеся над бесплодной равниной. И еще стоит упомянуть, что находилось немало романтически настроенных юных девиц и одиноких вдовушек, чьи сердца начинали трепетать при виде стольких молодых красавцев.

Пока Эми занималась покупками в заведении Мака, туда нагрянули несколько особ женского пола. Их просто распирало от любопытства, и на множество вопросов им непременно нужно было получить исчерпывающие ответы; в этом были едины все они, начиная от Минни Мак-Дэньел, глухой старой девы семидесяти шести лет, и кончая Кейти Сью Лонгли, четырнадцатилетней веснушчатой рыженькой дочерью парикмахера.

С самой беспечной улыбкой и добродушным терпением Эми отвечала на все их вопросы. Когда в лавку, задыхаясь, влетели Джуди Брэдфорд, Гленда Терстон и Салли Байере, только что прослышавшие о приезде Эми, она поняла, что вот сейчас начнется настоящий допрос.

Но он начался всерьез только после того, как Джуди, Гленда, Салли и Эми встретили Диану Клейтон в светлом холле большого белого оштукатуренного здания гостиницы «Ла-Посада». Если роль Джуди, Гленды и Салли ограничивалась тем, что они старались не пропустить ни одной подробности и жадно прислушивались к каждому слову Эми, то дерзкая Диана не стеснялась задавать те самые вопросы, которые они — молодые замужние женщины и матери — жаждали, но не смели задать вслух.

— Расскажи нам все, Эми Салливен Парнелл!

Не теряя времени даром, Диана потащила Эми и прочих собеседниц в просторный обеденный зал гостиницы, где она присмотрела у дальней стены большой сосновый стол, накрытый белой льняной скатертью. Усадив Эми в кресло и устроившись в соседнем, Диана решительно произнесла:

— Мы все его видели и хотим знать правду. Судя по всему, что нам стало известно, он совершенно неотразим.

— Он опасен, — беспечно ответила Эми, — если именно это вы имеете в виду.

Глаза Дианы возбужденно заблестели.

— В самом деле? Он так же неукротим и мужествен, каким кажется на вид? Он пытался тебя совратить? Дуг будет ужасно ревновать, когда услышит! А капитан живет в самой асиенде, там же, где ты? Как ты думаешь, он придет ко мне пообедать?

Твердо вознамерившись сохранять хрупкое самообладание, Эми улыбнулась, подняла глаза к потолку и сказала:

— Погоди, дай подумать. Если отвечать на твои вопросы по порядку, то, видимо, ответы будут такие: понятия не имею; нет; нет; ну, не совсем так; а почему бы тебе не спросить его самого?

Все рассмеялись, Эми смеялась тоже. И гордилась тем, что ничего не выболтала, хотя во время этого долгого неторопливого ленча Диана и все остальные отказывались говорить о чем бы то ни было, кроме как о солдатах и их смуглом красивом офицере.

Она почувствовала немалое облегчение, когда трапеза, наконец завершилась и приспело время расходиться по домам. Выйдя на каменное крыльцо, дамы попрощались, договорились о встрече через неделю, и Эми с Дианой еще некоторое время провожали взглядами поспешно удаляющихся приятельниц.

Сощурив глаза от яркого солнечного света, Диана взяла Эми за руку и предложила:

— Пойдем ко мне. Дома сможем наговориться всласть.

— Я бы рада, Диана, но мне пора возвращаться на ранчо.

— Ну нет! Послушай, да ведь сейчас только начало четвертого. Ты никогда так рано не уезжала!

— Да, но… — Эми обвела взглядом улицу и площадь. Ее экипаж так и стоял у входа в заведение Мака. — В город меня привез один из мексиканских вояк, и я…

— Кто? Капитан? — Глаза у Дианы округлились. — Это он там дожидается в коляске? О , Пресвятая Дева, я пойду с тобой и…

— Диана, — мягко перебила Эми. — Нет. Это не он. Честное слово, ты ведешь себя безрассудно.

Не обижаясь на замечание подруги, Диана засмеялась:

— Я бы хотела иметь возможность повести себя по-настоящему безрассудно. — Она сжала руку Эми. — Как я уже рассказывала раньше, я была в модной лавке, когда Кинтано со своим отрядом впервые въехал в Сандаун. Мне стало интересно, что там за шум, вот я и поспешила к выходу и увидела во главе отряда самого красивого, самого опасного на вид мужчину из всех, кто когда-либо попадался мне на глаза!

— Да-да, ты нам это говорила.

— А этот длинный белый шрам у него на лице! Ммм, Господи, прости… я вот все думаю, где он получил такой шрам? И от кого?..

— Не имею ни малейшего представления.

— Он ехал на великолепном вороном жеребце, а в седле он сидел так прямо, просто глаз не отвести! — Диана вздрогнула от одного лишь воспоминания и торопливо продолжила: — Слой пыли лежал на его смуглом лице и на черных волосах… а голубой мундир на спине намок от пота…

— Все это очень интересно, Диана, но…

— А его белые брюки так плотно облегали ноги, что было видно, какие у него мощные мускулы, и я…

— Диана, мне пора! — настойчиво повторила Эми. Голова у нее теперь разболелась не на шутку.

— Ах, вот досада… я так хочу, чтобы ты… нет, все равно, я хочу попросить тебя… сделай мне одолжение. Скажи капитану, что женщина с темными волосами, которая махала ему рукой с крыльца модной лавки, сочтет за честь, если он в ближайшее время сможет выбрать вечер для визита и пообедает с ней. Любой вечер! Сделаешь это?

— Да. Да, я передам ему.

— Чудно! О, вот и Уильям с моей каретой. Может быть, перевезти тебя через площадь?

— Нет, я пройду пешком.

— Ну, как хочешь. — Диана крепко обняла подругу. — Я получила большое удовольствие от ленча. Увидимся на следующей неделе. — Она засмеялась и напомнила: — И передай мое предложение капитану. А я буду ждать того момента, когда смогу лично предложить ему лучшее, что у меня есть.

Она продолжала посмеиваться, когда ее возница помог ей забраться в новенькую черную «викторию».

Карета Дианы наконец отъехала, и Эми испустила глубокий вздох облегчения. Она была совершенно измотана. Голова разламывалась. Съеденный ленч просился обратно. Ничего не хотелось ей так сильно, как вернуться в Орилью, принять ванну и вздремнуть перед обедом.

Эми приподняла юбки своего простого хлопкового платья и двинулась вперед, чтобы пересечь пыльную площадь, направляясь туда, где солдаты покупали горячие пирожки, жареную кукурузу и сахарные пастилки у старого сгорбленного мексиканца. Чувствуя, как припекает солнце ее многострадальную голову, Эми наконец добралась до дальней стороны площади.

Остановившись, чтобы дать дорогу трем незнакомым всадникам, она взглянула на свою коляску и увидела обутую в черный сапог ногу Педрико, опирающуюся на тормозную рукоятку.

Благодарение Господу, что Педрико здесь и дожидается ее. Они могут сейчас же тронуться в путь, домой.

Слегка воспрянув духом, Эми обогнула экипаж сзади. Она уже собиралась окликнуть Педрико, когда сиденье скрипнуло — он поднялся с места и спрыгнул на тротуар, оказавшись прямо перед Эми.

Она так и застыла на месте от неожиданности. Перед ней стоял вовсе не добродушный одноглазый Педрико Вальдес. На чеканном лице имелись в наличии оба глаза, блестящие, как обсидиан. И длинный белый шрам пересекал левую щеку — шрам, который собирался в складки, когда полные чувственные губы поднимались, образуя дьявольскую улыбку. Улыбку капитана.

Глава 23

Слегка склонив голову набок, он стоял рядом с каретой, красивый, как сам Люцифер, с обычным для него выражением самоуверенности и превосходства. Он очевидно наслаждался ее изумлением и разочарованием, в то же время ожидая гневного протеста против его присутствия и заранее потешаясь в предвкушений того, как она выставит себя на посмешище.

Ну нет, этот самонадеянный ублюдок может ждать хоть до второго пришествия. Конечно, она оказалась в самом дурацком положении — тут не могло быть сомнений. Но будь она проклята, если позволит, чтобы это видели все жители Сандауна.

Промедлив в остолбенении какую-то долю секунды, Эми сумела взять себя в руки. Подобно великой драматической актрисе, играющей роль перед требовательной и придирчивой аудиторией, она напустила на себя холодный, безмятежный и даже отчасти довольный вид.

Откинув голову назад, она одарила его одной из самых своих победительных улыбок и оживленно-светским тоном произнесла:

— Ах, капитан! Как вы добры, что все это время ждали меня. Надеюсь, вы не чувствовали себя слишком неуютно под этим жарким апрельским солнцем.

Не ожидая ответа, она спокойно направилась мимо него к переднему сиденью коляски.

— Нет-нет, ничуть, — заверил он ее своим звучным низким голосом.

И прежде чем она смогла подняться на сиденье, его сильные пальцы обхватили ее талию. Он с легкостью поднял ее и посадил на высокое мягкое сиденье, при этом его руки задержались на ее талии на один удар сердца дольше, чем требовалось.

Эми остро ощущала, сколько глаз сейчас следит за ними; поэтому она беззаботно улыбнулась, расправила вокруг ног длинные юбки и подождала, пока ее рослый мучитель неспешно обошел вокруг коляски, а затем взлетел в соседнее сиденье, причем намеренно маневрируя чересчур близко к ней. Так близко, что его плечо и бедро касались ее. Когда его правое колено утвердилось вплотную к ее ноге, она быстро перевела дух, но не отпрянула и не отодвинулась.

Все взгляды были прикованы к ним, когда Кинтано разобрал поводья, до того обмотанные вокруг тормозной рукоятки, натянул их и послал лошадей вперед. В голове у Эми гудело, к горлу подкатил комок, но, невзирая ни на что, она продолжала улыбаться и кивать друзьям и знакомым. И горестно размышляла, как это получилось, что все обитатели Сандауна, словно пораженные слепотой, не могут разглядеть истинную, темную природу молодого земляка. Было ясно, что для своего родного городка он стал чем-то вроде кумира, обожествленного героя. Никто не подозревал, что холодный жестокий завоеватель даже в эту самую минуту удерживает Эми при себе против ее воли.

Он привлекал к себе откровенно одобрительные и восхищенные взгляды всех, от мала до велика, и Эми, исподтишка косясь на него, отмечала одну несомненную странность: смуглое чеканное лицо, с такой угрозой надвигающееся на нее каждую ночь — ночь, пронизанную лихорадочным сладострастием, — казалось, утрачивало и свою упрямую твердость, и порочную ожесточенность, когда он улыбался искренней обезоруживающей улыбкой и приветливо кивал встречным.

На краткий миг в нем приоткрылось мальчишеское обаяние, которое так привлекало к нему все сердца в незабвенные прежние годы.

Но одурачить Эми ему не удастся.

Как видно, не она одна могла спрятаться за маской добродушной общительности и беззаботности — ему тоже ничто не мешало надеть такую же маску. Эти люди воображали, что знают Луиса Кинтано. Ничего они о нем не знали. Только ей было ведомо, каков на самом деле их распрекрасный капитан — человек столь холодный и злопамятный, что у Эми озноб пробежал по спине, стоило ей с ужасом осознать, что придется провести с ним наедине весь путь до Орильи.

Впоследствии Эми так и не смогла вспомнить, чья улыбка исчезла раньше — его или ее. Она знала только одно: когда они достигли границы города и она, отодвинувшись от него как можно дальше, негодующе взглянула в его сторону — у него на лице уже не оставалось даже намека на любезность.

Нервно облизнув губы, Эми попробовала перейти в наступление:

— Что вы сделали с Педрико?

Устремив на ее рот пронзительный взгляд, он ответил:

— Отослал домой. Он уже далеко не юноша. Вы очень надолго задержались в городе, пустыня уже раскаляется. — С этими словами он вновь сосредоточил все свое внимание на дороге.

— Все, что вы сообщили, — чистая правда. Но я поделюсь с вами еще парочкой истин. — Эми вызывающе вздернула подбородок и продолжила ровным тоном: — Педрико не помолодеет. В пустыне не станет прохладней. А я буду проводить в Сандауне — или там, куда предпочту прокатиться, — столько времени, сколько мне заблагорассудится.

Эми быстро ухватилась пальцами за край сиденья, ожидая неизбежной вспышки его гнева. Вот сейчас он резко обернется, уставится на нее этими подлыми черными глазами и хлестнет ее жесткими безжалостными словами, что она будет вести себя так, как ей будет приказано.

Но этого не произошло.

Капитан никогда не поступал так, как она ожидала. Он долго молчал, глядя только на расстилающуюся перед ним дорогу. Потом, почти незаметно пожав широкими плечами, сказал:

— Поскольку вы так много знаете, я, видимо, могу быть уверен, что вам известно и еще кое-что, а именно: апачи снова спустились с холмов и уже натворили много бед. — Он медленно повернулся к ней. Выражение его глаз, прикрытых полуопущенными ресницами, казалось непривычно мягким, да и в голосе слышалась едва ли не нежность. — Вы имеете хоть какое-нибудь представление о том, как обойдутся апачи с женщиной вроде вас, случись им повстречать ее, когда она будет без охраны?

Это был первый раз, когда Эми увидела хотя бы легчайший след человеческих чувств в поведении непроницаемого офицера. Сердце у нее забилось чаще.

Она не замедлила обжечь его язвительным словцом:

— Вероятно, точно так же, как вы обходитесь со мной каждую ночь.

Его красивое лицо немедленно снова укрылось за завесой холодности. Мгновенно наступила мертвая тишина, нарушаемая только стуком лошадиных копыт.

Эми автоматически отодвинулась еще дальше от него — настолько далеко, что ее правая рука уже не находилась под тенью матерчатого верха коляски.

Его молчание выводило ее из себя. Уж лучше бы он разразился криками и угрозами, как поступает нормальный мужчина, если его раздразнить. Холодная, сдержанная ярость Луиса таила в себе худшую опасность, и Эми готова была съежиться от страха.

Когда он, наконец заговорил, Эми от неожиданности чуть не подпрыгнула.

Не поворачиваясь и не глядя на нее, он процедил:

— Именно из-за риска встречи с индейцами я возражаю против того, чтобы вы выезжали одна. Полагаю, мне незачем напоминать вам о жестокости, которой они успели прославиться.

Растерянная, сбитая с толку, как всегда, когда она была с ним, Эми кивнула:

— Конечно. Я понимаю.

Она ждала, что он скажет дальше, но он безмолвствовал. Они ехали молча; внезапно с запада набежал по-летнему горячий ветер. «Песчаные дьяволы» — маленькие смерчи — проносились вдоль пустыни в стремительной пляске, и Эми наклонила голову, прикрывая лицо от ветра и песка.

Капитан не обращал внимания на песчаные вихри, секущие лицо. Управление лошадьми почти не требовало от него усилий, и благодаря этому он получил возможность не торопясь изучить приунывшую, упавшую духом женщину, сидевшую рядом с ним. Именно этим он и занялся, поглядывая на нее из-под темных ресниц.

Он выискивал изъяны… хоть какой-нибудь признак, который мог бы послужить свидетельством, что эта женщина — совсем не то невинное создание, которым некогда были полны его мечты и сновидения. Но ни одного такого признака он не находил. Ее золотистые волосы, хотя и спрятанные сейчас под вязаной шапочкой, остались такими же длинными и шелковистыми, какими были всегда.

Светлая кожа, столь же гладкая и нежная, как в юности, так и манила притронуться к ней. Высокие дуги бровей придавали лицу выражение надменной отчужденности. В высшей степени завлекательное выражение. В глазах у нее — в этих несравненных небесно-синих глазах — отражались все движения ее души. А уж о линии рта и говорить не приходится: совершенная форма лука Купидона; такие губы словно сами просятся, чтобы их целовали не отрываясь.

Прищурившись, он перевел взгляд на белую нежную шею, а потом еще ниже — на тугие полные груди, обтянутые прилегающим лифом чистого, накрахмаленного, но несколько выцветшего хлопкового платья. Продолжив осмотр, Луис был вынужден признать, что талия его спутницы сохранила девичью стройность. Ну а скрытые под широкими юбками прелести иначе как совершенными не назовешь. Это ему было известно. Он заставил себя перевести взгляд на дорогу. Эта женщина прекрасна. Так прекрасна, что просто дух захватывает.

Что ж, он этому только рад. Он просто в восторге оттого, что она по-прежнему соблазнительно-хороша. Теперь он мог наслаждаться ее красотой больше, чем когда бы то ни было раньше, потому что ее судьба его уже не волнует. Потому что она для него ничего не значит.

Пока он не получит приказа сниматься с места и выступать в поход, он может обладать ею когда пожелает. Может раздевать ее и лениво восхищаться чарами ее обнаженного тела. Может расценивать часы их жаркого соединения именно так, как они того заслуживают, — как удовлетворение телесной жажды. Сладостное, ни к чему не обязывающее развлечение.

И каким бы острым ни было наслаждение, оно всегда останется чисто телесным и никогда не затронет его душу. Никогда! А когда придет пора уходить на войну, он эту женщину просто отбросит в сторону и быстро забудет — точно так, как она забыла его в последнее лето их юности.

После часов, проведенных в пути и показавшихся ей вечностью, Эми наконец увидела, что они снова едут по земле Орильи. Но они направлялись не к асиенде. Коляска катилась по медленно поднимающейся в гору дороге, ведущей на северо-восток. Она повернулась, вопросительно взглянула на капитана и уже открыла рот, чтобы задать вопрос вслух. Однако ледяное выражение черных глаз отбило у нее охоту что-либо произносить.

Коляска перевалила за вершину небольшой гряды, и Эми увидела, что десятки людей из отряда Луиса Кинтано заняты здесь какой-то общей нелегкой работой, невзирая на палящий зной. С блестящими от пота коричневыми спинами, скинув форменные куртки и рубахи, они энергично работали лопатами, расчищая давно заброшенный канал, забитый грязью и всяческим хламом.

Некоторое время коляска катилась мимо работников, которые окликали седоков и приветствовали их. Натянув поводья, капитан остановил упряжку, спрыгнул на дорогу и, подойдя к своим людям, перекинулся с ними несколькими словами. Когда он возвратился, Эми, не желая спрашивать у него, чем это заняты здесь его солдаты, задала другой вопрос:

— Теперь вы отвезете меня домой?

— Еще не сейчас, — ответил он. — Сначала мы съездим к реке.

— К реке? — Эми так и подскочила. Он везет ее к реке! К мертвой, иссохшей Пуэста-дель-Соль! — Нет! — решительно запротестовала она; ее брови сошлись над переносицей. — Я не хочу к реке! Там ничего нет! Река давно пересохла. Отвезите меня домой!

— К закату будете дома.

Тряский экипаж подскакивал на сухой ухабистой дороге, неуклонно продвигаясь к реке. Сердитая и усталая, Эми держалась за сиденье, готовая зубами скрежетать от злости. С каждым разом, когда его твердое плечо ударялось о ее плечо или, наоборот, когда ее подбрасывало и подкидывало так, что она невольно валилась на него, ее раздражение нарастало все больше и больше.

Она хотела домой. Она хотела избавиться от непрошеного возницы. Ей было жарко и ужасно хотелось пить, и состояние у нее вообще было самое плачевное.

Но все огорчения были забыты, когда коляска выкатилась на ровную каменистую площадку у берега реки. Звук — такой знакомый звук, хотя она и не слышала его столько лет, сразу же приковал ее внимание. Хмурое раздражение мигом слетело с лица Эми, рот у нее приоткрылся, и она повернула голову, прислушиваясь.

Вода!

Звук падающей воды. Воды, срывающейся сверху и разбивающейся на миллионы брызг в заводи, внизу.

Луис снял Эми с сиденья экипажа. Она ухватилась за его твердые бицепсы и широко открытыми глазами, в которых читался немой вопрос, взглянула на него. Не нарушив молчания, он поставил ее на ноги… и выпустил из рук. И несколько мгновений она не двигалась с места, глядя на него.

Внезапно она круто повернулась, подобрала юбки и бегом бросилась к речному руслу. Кровь зашумела у нее в ушах, и сердце гулко застучало в груди.

Через считанные секунды она уже стояла на ровном плоском берегу в благоговейном изумлении, не веря собственным глазам, устремленным вверх — туда, где ревущий стремительный поток переливался через каменные уступы и каскадами обрушивался в реку. Реку, по руслу которой снова бежала холодная чистая вода.

Эми прижала ладони к горящим щекам. Она встряхнула головой, закрыла глаза, снова их открыла… но никуда не исчезло сказочное зрелище — величественный водопад, полноводная река…

— Но как же?..

Она порывисто повернулась — и налетела прямехонько на высокую неподвижную фигуру Кинтано. И первым, что бросилось ей в глаза, был блестящий золотой Солнечный Камень, покоящийся на его бронзовой груди. У нее по спине пробежал холодок. Колени подогнулись; она испугалась, что сейчас упадет. Но ее удержали сильные руки. И тогда ее изумленные глаза поднялись и встретились с глазами Луиса.

В ответ он взял похолодевшую маленькую руку Эми и положил узкую ладонь поверх Солнечного Камня. А потом отвел прочь свою собственную руку.

Эми с трудом проглотила подкативший к горлу комок.

У нее под ладонью находился твердый драгоценный металл Солнечного Камня. А под чувствительными кончиками пальцев она могла осязать горячую гладкую кожу и мощные удары сердца его загадочного владельца.

А владельцем был Бог-Солнце.

Глава 24

Было раннее утро. Над пустыней Чиуауа занимался рассвет.

Поблизости от северных границ ранчо, в полнейшем одиночестве, верхом на неоседланном вороном жеребце по кличке Ноче неподвижно сидел Луис Кинтано, одетый только в короткие бриджи. Немигающим взором обводя безбрежные пространства земли, Луис чувствовал, как наполняется гордостью его сердце.

Орилья.

Его Орилья.

Орилья, куда так отчаянно рвалась его душа все эти годы, когда он был отлучен от сухой, запущенной, несравненной красоты этого края. Орилья, с ее поросшими полынью равнинами, пышущими печным жаром пустынями, холодными дальними горами и синим небом, обнимающим мир.

И эта всепроникающая тишина, нарушаемая только жалобой ветров пустыни. Блаженное одиночество, целительный бальзам для растревоженной души.

Луис глубоко вдохнул сухой чистый воздух.

Сколько раз мечтал он о том, чтобы вновь оказаться здесь, на его родной земле. Сколько беспокойных ночей он, словно зверь в клетке, провел в тесноте и шуме городов, не способный ни заснуть, ни хотя бы вздохнуть полной грудью, тоскуя по тишине бехаюдных техасских пустынь.

Сколько дней провел он в неблагодарных трудах или в утомительной праздности, мучительно терзаясь от невозможности скакать на быстром коне вдоль огромного гурта мычащих лонгхорнов, которых следовало загнать к горящим кострам огороженных выпасов Орильи. Сколько душных полуденных часов он воскрешал в памяти счастье окунуться в холодные чистые воды Пуэста-дель-Соль…

И пока призрачно-серый свет — предвестник восхода — омывал бесконечные просторы его любимой Орильи, Луис — пусть только на момент — снова почувствовал себя юным и счастливым мальчишкой…

Последних десяти лет как не бывало. Ему снова семнадцать, и он лучший наездник в Орилье.

Широко улыбнувшись, Луис внезапно шлепнул ладонью по холке жеребца и спросил:

— Ну, что скажешь, Ноче? Как по-твоему, я могу еще это проделать? — Жеребец громко заржал и заплясал на месте. Луис засмеялся. — Да ты никак сказал «черта с два»?

И сразу вслед за этим, легко и уверенно, Луис вскочил и встал во весь рост на блестящую спину коня. Убедившись в том, что обутые в мокасины ноги занимают именно такое положение, какое требуется для сохранения равновесия, Луис пару раз согнул ноги в коленях и еще несколько раз осторожно подпрыгнул, проверяя удобство и точность занятой позиции.

Слегка согнув пальцы ног внутри мягких мокасин — так чтобы ступни плотно прилегали к бокам коня, — Луис полностью расслабил все мускулы. Он сосредоточился на той цели, которая сейчас была для него главной: его тело должно стать как бы продолжением тела могучего скакуна. Они больше не должны оставаться двумя отдельными существами. Теперь им адлежит стать единым совершенным конгломератом изящества, мощи и скорости.

И когда это преображение свершилось, Луису уже не было надобности подавать приказ. Как человек стал конем, так и конь стал человеком. Ноче коротко заржал и рванулся с места. Он пошел легкой ровной рысцой, и с каждым шагом крепла гармоническая связь между гладкими сильными телами человека и коня.

Встречный ветер относил назад спутанные пряди черных волос Луиса; мускулы его бронзовых ног и плеч отвечали на каждое движение коня, как хорошо смазанные пружины. Он без усилий сохранял равновесие, наслаждаясь ощущением ветра, бьющего в лицо, и пространств родной земли, проносящихся мимо.

Его ликующий смех далеко разносился над пыльными равнинами и холмами, изрезанными руслами давно пересохших ручьев: он смог повторить мальчишеский подвиг ловкости и безумной смелости, который когда-то составлял предмет его особой гордости, а теперь наполнял душу давно забытым восторгом.

Если бы лошади умели смеяться, то можно было бы с уверенностью сказать, что и чуткое животное под ногами Луиса тоже смеялось, когда они помчались быстрым галопом, оставляя за собой облако поднятого в воздух песка, в ту сторону, где на горизонте ширилась отливающая металлическим блеском полоса наступающей зари.

И даже когда окрыленный скачкой конь и смеющийся наездник летели через дикие бесплодные равнины, Луис не переставал строить в уме планы будущего процветания Орильи. Пустыня уже начала оживать. Скоро, через несколько недель, густая сочная трава покроет землю зеленым ковром. Тысячные стада заново закупленного скота будут выпущены на тучные пастбища, под надзор надежных вакеро. Орилья станет такой же, какой была в дни ее славы, и таким образом будет исполнено его обещание. Обещание, данное его отцу, дону Рамону, — обещание, данное мертвому. Теперь все это было возможно. Теперь, когда река потекла вновь.

Таковы были мысли, проносящиеся в голове смеющегося человека, стоящего на спине грохочущего копытами коня, в ранний предрассветный час.

Не смеющийся человек, а грохочущий копытами конь принял решение о том, что пора кончать забаву. Но человек инстинктом почуял — непроизвольное подрагивание мышц коня под обутыми в мокасины ногами заблаговременно подало наезднику эту весть, — что резвый игривый жеребец, надеясь застать человека врасплох, готовится к резкой остановке, чтобы тот кувырком слетел с его спины.

Но Луис не собирался попадаться на эту удочку. Все так же смеясь, он готовился к тому, чтобы не запоздать с ответными действиями, когда понадобится спрыгнуть с озорного коня в точно рассчитанный момент.

Человек и животное уже не составляли единого целого. Это вновь были два самостоятельных отдельных существа. Две воли проходили испытание, вступив в безмолвный поединок. Каждый старался предугадать любое намерение другого.

Луис не мог бы с уверенностью сказать, кто же вышел победителем. Но спустя несколько секунд он нагнулся над головой жеребца, ловко перекувыркнулся в воздухе, приземлился на твердую почву, вскочил на ноги и быстро повернулся.

Прямо перед ним, поднявшись на дыбы, молотил копытами воздух гордый своим триумфом Ноче, чье торжествующее ржание было достаточно громким, чтобы его могли услышать на всем пути от асиенды. Луис, широко расставив ноги, подбоченился и спросил:

— С чего это ты так возгордился? Я же знал, к чему идет дело. — И он поднял руки, чтобы стряхнуть с себя песок и сухие колючки, приставшие к коже.

Ноче шагнул вперед, ткнулся носом в грудь Луиса и несколько раз фыркнул, выдувая воздух из ноздрей, как бы для того, чтобы помочь хозяину почиститься.

— Ну нет! — Луис слегка оттолкнул бархатистую морду. — Ты от меня так легко не отделаешься, друг мой. Я хочу выкупаться, и ты отвезешь меня к реке.

Крупная голова Ноче снова качнулась к голому животу Луиса: конь делал вид, что собирается укусить единственного человека, который когда-либо ездил у него на спине. Луис протянул руку, ухватился за жесткую челку коня и, основательно дернув ее, приказал:

— Пуэста-дель-Соль. И пошевеливайся, а не то я тебя продам кавалеристам Соединенных Штатов, в Форт-Блисс… оглянуться не успеешь!

Через несколько минут Луис разрезал обнаженным телом холодные прозрачные воды Реки Солнечного Заката. А еще час спустя, когда краешек солнца показался над горизонтом, он уже находился в своем лагере на ранчо.

Перекинув ногу через спину вороного, он спрыгнул на землю и направился в оштукатуренный белый сарай, где по его приказу было оборудовано стойло для Ноче. Давно уже заброшенный, этот сарай, равно как и окружающая его ограда, находился в некотором отдалении от прочих хозяйственных построек Орильи. Именно по этой причине его выбрал Луис. Он сам ценил возможность уединения и хотел обеспечить такой возможностью и своего призового жеребца.

Рослый вороной послушно последовал за хозяином в стойло и тихонько заржал в знак благодарности, когда Луис снял бадью с крюка в дальнем углу и набрал в нее овса. Для того чтобы как следует почистить Ноче, времени уже не оставалось. Слишком долго они играли на равнине. Луису надо было спешить, если он хотел одеться и вновь появиться во дворе, прежде чем проснутся домочадцы и солдаты приступят к утренним делам.

Предоставив ублаготворенному жеребцу наслаждаться поданным на завтрак овсом, Луис быстрым шагом направился к особняку и бесшумно поднялся по лестнице погруженной в сон асиенды. От широкой площадки центральной лестницы он повернул в западное крыло.

Проскользнув в хозяйскую спальню, он по недавно обретенной привычке взглянул на кровать. Путаница шелковистых белокурых волос, голое молочно-белое плечо и высокий изгиб бедра — вот все, что он увидел из того, что принадлежало женщине, которая спала, уткнувшись лицом в матрас. Обуздав желание снова забраться в постель и заняться с Эми любовью сейчас, когда она еще теплая и сонная, Луис быстро оделся. До его ухода Эми не просыпалась. Только в самый последний момент она успела уловить мимолетный образ выходящего из комнаты черноволосого смуглого мужчины, одетого в белую рубашку, бежевые брюки военного покроя и блестящие сапоги. Луис открыл дверь и вышел, так и не заметив, что сон уже отлетел от Эми. Эми поднялась не сразу.

Она достала с ночного столика перекинутый через него поношенный хлопковый капот, повернулась на спину и смущенно накинула его на себя, все еще ощущая неловкость от собственной наготы. Уставившись на сборчатый шелковый полог над головой, она потянулась, зевнула и мысленно признала, что спать вообще без всякой одежды действительно гораздо удобнее.

Или, точнее, было бы удобнее, если бы не досадная необходимость мириться с присутствием в своей постели обнаженного чужака. Неистового чужака с горячей кровью, чье странное обыкновение скидывать с постели все покрывала и подушки приводило к тому, что каждую ночь она оставалась без единого клочка ткани, который позволил бы ей укрыться от взгляда черных пронизывающих глаз.

— Река… — пробормотала Эми вслух, внезапно вспомнив вчерашнюю поездку на Пуэста-дель-Соль и странное выражение, которое она увидела в этих гипнотических черных глазах, когда Кинтано прижал ее руку к Солнечному Камню. Мысли так и заметались у нее в голове: Бог мой, река и в самом деле снова течет, и это потому… потому… Эми резко села, спустила ноги с кровати и энергично замотала головой. Нет?Этого не может… не может быть! Он тут ни при чем. Ни при чем! Я становлюсь смешной!

Но Эми чувствовала, что ей трудно дышать, и холодок пробегал по спине. На время позабыв о приличиях, она уронила капот, забросила за спину волосы и воззрилась в пространство… а перед глазами у нее стояла картина: низвергающийся водопад и быстро текущая река.

И высокий властный человек с золотым медальоном на груди.

Эми поежилась как от озноба, но поспешила заверить себя, что это просто из-за ее наготы. Господь Всемогущий, ведь Луис Кинтано — просто человек. Из плоти и крови. Человек, не наделенный даром творить чудеса. Не обладающий сверхъестественным могуществом!

Или… или у него есть такое могущество?

Имя Бог-Солнце снова и снова звучало у нее в уме, повторяясь, как неурочная молитва. Эми нетерпеливо оделась, привела в порядок постель и поспешила вниз на поиски Магделены.

Она была настолько взбудоражена, что даже сгоряча позволила себе нарушить собственное неукоснительное правило: никогда не обсуждать никаких личных дел со слугами; и на одном дыхании, ничего не упуская, выложила Магделене все, что случилось вчера. Она рассказала, как капитан вез ее домой из Сандауна. О том, что солдаты мексиканского отряда расчищали старые каналы. О срывающемся со скалистых уступов водопаде. О реке с вихрящимися водоворотами. О том, как капитан положил на Солнечный Камень ее руку; о незабываемом выражении, мелькнувшем у него в глазах.

И, закончив свою повесть, затаив дыхание, Эми спросила:

— Что ты думаешь об этих чудесах, Мэгги? Неужели я все увидела лишь в воображении? Возможно ли, что пересохшая река снова вернулась в свои берега… спустя столько лет?

Пышнотелая мексиканка улыбнулась и в свою очередь задала вопрос:

— А сколько лет, Эми, прошло с тех пор, как высохла река? Эми прищурилась, прикусила нижнюю губу и на мгновение задумалась:

— Не помню точно, но это было очень давно. Лет восемь прошло… или десять…

Магделена взглянула прямо в глаза Эми:

— Река высохла в то самое время, когда молодой Луис исчез из Орильи.

На лбу у Эми проступила испарина, и губы приоткрылись. После недолгого молчания она нервно засмеялась и промолвила:

— Ты же не веришь, что и в самом деле…

— Вот именно что верю, — перебила ее Магделена. — Мать Луиса, ацтекская богиня Шочикецаль, сотворила чудо и благословила это ранчо, подарив ему воду… а было это двадцать семь лет тому назад. Потом, когда ее сына вышвырнули из Орильи, она отняла свой дар. Теперь он вернулся…

Ее слова повисли в воздухе, и она пожала плечами.

Эми не ответила. В полнейшей растерянности она повернулась и вышла из кухни. Задумчивость не покидала ее все утро, даже когда она принялась мыть пол в коридоре нижнего этажа.

Одетая в старое выцветшее домашнее платье, заколов волосы на темени и спрятав их под цветным платком, она стояла на коленях, наклонившись и опираясь на левую руку, в правой руке находилась большая жесткая щетка, а рядом — таз с водой.

Она энергично водила щеткой по красным гладким кирпичам, отмывая въевшуюся грязь. На ее верхней губе блестели капельки пота, выбившиеся из-под платка локоны обрамляли щеки. На минутку она сделала перерыв: вытерла влажное лицо тыльной стороной ладони, присела на корточки и расстегнула верхние пуговицы лифа.

Ей было жарко, и она успела устать от работы, но, вздохнув, она вернулась к прерванному занятию, хотя душа ее была не здесь: ее преследовало видение полноводной реки. Всецело погруженная в хаос мыслей, она и представления не имела, кто из обитателей Орильи где обретается в этот час.

А между тем в широком коридоре, не далее чем в десяти футах от нее, молча стоял Кинтано. Его глазам потребовалось время, чтобы приспособиться к полутьме коридора, после того как он покинул залитый солнечным светом двор, поэтому он не сразу ее заметил. Он застыл на месте, когда Эми присела на корточки и расстегнула ворот платья. Но едва она снова приняла рабочую позу, встав на четвереньки, и начала тереть плитки пола, лицо Луиса окаменело. Вид Эми, выполняющей эту черную работу, поразил его настолько болезненно, что он решительно бросился к ней.

Эми подняла глаза в тот самый момент, когда он оказался перед ней. Его рука метнулась к ней, плотно ухватила за плечо и резким рывком заставила Эми подняться на ноги с такой силой, что у нее чуть голова с плеч не слетела. Открыв от неожиданности рот, она увидела перед собой возмущенное лицо явно разозленного капитана.

— Никогда, — процедил он, поджав губы, — не смей мыть полы. — Он отобрал у нее щетку и бросил на пол. — И смотри, чтобы я не застал тебя еще хоть раз за этим занятием.

Тут уж немедленно вспыхнуло ее собственное негодование. Вырвав плечо из его цепкого захвата, она со злобной язвительностью парировала:

— Если вы не желаете застать меня за этим занятием, то я могу лишь порекомендовать вам не соваться в дом!

— Ты больше никогда не будешь заниматься мытьем полов… или любой другой черной работой. Где вся прислуга?

— Прислуга?! — Эми даже рассмеялась от абсурдности вопроса. — Прислугу вы видите перед собой.

— У тебя нет слуг?

— Ах, конечно, у меня тут в каждом углу слуги. Их такое множество, что они постоянно путаются под ногами. Но я получаю такое огромное наслаждение от мытья полов! — Она негодующе встряхнула головой и коротко сообщила: — Магделена и старый Фернандо. Вот так-то. А теперь, с вашего любезного разрешения…

— Почему ты мне не сказала?

— Разве от этого изменилось бы хоть что-нибудь? — Она беспомощно взглянула на него и снова опустилась на колени, чтобы продолжить начатое дело.

— Вставай, — приказал он.

— Мне надо кончить работу.

— Я не позволю.

— У вас нет выбора, — ответила она и потянулась за щеткой. Хладнокровным ударом ноги он выбил щетку из пределов досягаемости.

— Я сказал — вставай.

В сузившихся синих глазах Эми вспыхнул огонь.

— А я сказала — нет!

Выкрикнув это, она опустилась на четвереньки и поползла за щеткой.

Уползти далеко ей не удалось.

Рука, подобная стальному крюку, зажала ее талию и оторвала от пола столь стремительно, что Эми с трудом поняла, что произошло. А когда поняла — обнаружила, что прижата к его торсу, захвачена в капкан. Инстинкт заставлял ее бороться: она лягала его ногами и яростно царапала мускулистую руку, сжимавшую ее так сильно, что даже дышать было почти невозможно.

— А ну-ка, замри, — сказал он с такой ледяной невозмутимостью, что она поняла: ей грозит опасность пострашнее любой внезапной вспышки гнева. — Замри!

Эми сразу прекратила сопротивление, ощутив скрытую мощь его властной натуры — силу, спрятанную под маской спокойствия. Она стояла в его объятиях тихо и неподвижно, словно окостенев, страшась и ненавидя его и ненавидя себя за свой страх перед ним. Ей казалось, она так и простоит тут целую вечность, прижатая к нему так тесно, что золотой Солнечный Камень, висевший у него на груди, врезался в ее левое плечо.

Внезапно он ее выпустил.

Эми попятилась на несколько шагов, не желая ни говорить с ним, ни взглянуть на него. Она не решалась вздохнуть, пока он не повернулся и не двинулся прочь по длинному коридору. Только уверившись, что он действительно уходит, что он приближается к тяжелой двери парадного входа, она медленно повернулась.

Неотрывно глядя ему вслед, она чуть ли не зубами скрипнула от злости и досады, а потом беззвучно шевельнула губами:

— Ненавижу…

И затем едва не поперхнулась, когда Кинтано, словно прочитав ее мысли, бросил через плечо:

— И шрамы у меня на спине — отличное тому доказательство.

Глава 25

Милая моя Линда и дорогая тетушка Мэг!

Сегодня утром прибыли ваши письма; я читала и перечитывала каждое по десять раз.

Судя по тому, что вы пишете, вы чудесно проводите время… как бы мне хотелось быть с вами! За одну неделю и балет, и опера! Линда, родная моя, я начинаюопасаться, что ты никогда не пожелаешь вернуться домой, в Орилью.

У нас все как обычно. Погода стоит жаркая и сухая, в большой асиенде тихо и безлюдно. Дни тянутся долго, а ночи — еще дольше. Я чувствую себя такой одинокой, что…

Эми внезапно отбросила гусиное перо и скомкала в кулаке недописанное письмо. Шумно вздохнув, она уронила этот ком на стол и встала с кресла. Попозже она попробует еще раз и допишет до конца, чего ей до сих пор никак не удавалось. Не могла она себя заставить и дальше громоздить ложь на ложь.

«Все как обычно»… Недурно сказано!

Все шло не так, как обычно. Ничего не осталось даже от мирного безлюдья старой асиенды.

Две недели тому назад, в тот самый день, когда капитан застал ее за мытьем пола, он произвел подробнейшую инспекцию асиенды, и от его внимательного ока ничего не укрылось. В сопровождении Магделены и старого Фернандо он методично обошел многочисленные помещения, не пропуская и те, что были давно заперты и вообще не использовались.

Самолично обнаруживая на каждом шагу удручающие признаки упадка, в котором пребывал некогда великолепный особняк, он толчком распахивал рассохшиеся ставни, сдергивал на пол пыльные расползающиеся шторы, разглядывал протертые ковры. С непроницаемым лицом осматривал полы, стены и потолки.

И немедленно принимал решения — что следует предпринять, чтобы вернуть былой блеск большому, выстроенному в испанском стиле дому из необожженного кирпича.

После этого обхода изменилось все.

В асиенде день за днем шла кипучая деятельность. Обнаженные выше пояса молодцы из отряда Кинтано орудовали молотками, пилами и малярными кистями. Настилали новые ковры, развешивали тяжелые портьеры и расставляли новую мебель.

Полдюжины улыбчивых, оживленно болтающих мексиканок, нанятых капитаном, усердно трудились: распевая незатейливые песенки, они чистили посуду и стирали пыль с мебели.

И мыли полы.

Счастью Магделены и старого Фернандо не было пределов: то был их звездный час. Капитан назначил Магделену старшей над шестью новыми служанками, недвусмысленно возложив на нее ответственность за то, чтобы они содержали дом в безупречном порядке. Все должно блестеть, и чтобы нигде ни пятнышка!

Затем, заметив, как приуныл старый Фернандо, Кинтано обратился непосредственно к нему:

— Compadre[17], могу ли я рассчитывать, что вы возьмете на себя труд присматривать за работниками, которым предстоят немалые труды при обновлении асиенды?

— Si, Mi Capitan, si… — радостно откликнулся Фернандо, глаза которого так и загорелись от столь почтительного обращения.

Скептически наблюдая за разительными переменами в его поведении, Эми в то же время ощущала непривычный прилив благодарности решительному офицеру. Хладно-кровный черствый грубиян и вправду помнил, как проявлять доброту и человечность… по крайней мере к слугам и к старшим по возрасту. Поймав себя на том, что она сама невольно восхищается его заботливостью, Эми отвернулась.

Восстановление асиенды было не единственной приметой перемен на солнечных просторах ранчо. Вода, которая вновь потекла по речному руслу, вкупе с расчисткой оросительных каналов уже принесла свои плоды: трава пробивалась сквозь спекшуюся почву заброшенных пастбищ. По частной железнодорожной ветке, ведущей к Орилье, ежедневно доставлялись вагоны, полные мычащего скота. Вакеро, служившие на ранчо в былые дни и узнавшие понаслышке о новостях, стекались обратно, с радостью предвкушая возможность работать на человека, которого знали еще мальчишкой. Человека, которого теперь называли Патроном Орильи.

Эми наблюдала за всей этой суетой со смесью гордости и отчаяния. Конечно, она была благодарна судьбе за воскресшую реку, за скот, пасущийся на дальних лугах, за возрождаемое процветание ранчо. Но и для тревоги были немалые основания. Очевидно же, что Луис не стал бы тратить такие огромные суммы денег — и, кстати, было совершенно непонятно, откуда у него такие деньги, — если бы не намеревался вернуться в Орилью насовсем, когда французов наконец разобьют окончательно и Мексика снова обретет свободу.

От этой перспективы ее кидало в холод.

Крик, раздавшийся где-то под ее открытыми балконными дверями, привлек внимание Эми. Голос был ей незнаком. Судя по всему, кричал часовой, который счел необходимым зачем-то вызвать капитана.

Эми шагнула на балкон как раз вовремя, чтобы успеть заметить молодого солдата, который, натянув поводья, круто осадил свою взмыленную лошадь. Стараясь не показываться на виду, Эми наблюдала, как Кинтано неторопливо вышел навстречу спешившемуся курьеру.

Она услышала, как гонец возбужденно провозгласил:

— Вам срочное послание от президента Хуареса, капитан!

Луис принял депешу и прочел ее — никаких чувств его лицо при этом не выразило. Задержав дыхание, Эми ждала, что будет дальше. Конечно, он сообщит окружающим содержание послания и даст какой-то ответ гонцу.

Ничего этого не произошло. Он поблагодарил юного солдата, отпустил его коротким жестом военного приветствия, а Эми так и осталась в полнейшем неведении.

Значит ли это, что его срочно вызывают для участия в сражениях? Уж не должен ли он вместе со своим отрядом выступить в поход в течение часа? Да неужто подходит к концу угнетающий ее кошмар и жизнь снова покатится по привычной колее?

Эми вышла из своей комнаты и поспешила вниз, надеясь разузнать, каково же содержание депеши от Хуареса.

Она уже почти достигла подножия лестницы, когда Кинтано вошел в парадную дверь. Не дойдя пары ступенек до лестницы, она машинально остановилась и замерла в выжидательной позе.

Подняв лицо и увидев Эми, капитан неспешно направился к ней. На его красивом лице ничего невозможно было прочесть. Поставив ногу на первую ступеньку, он оперся рукой на перила, и всего лишь несколько дюймов теперь отделяли ее лицо от его пальцев, в котором был зажат сложенный лист манильской бумаги.

Приказ от Бенито Хуареса, президента Мексики.

Луис и не подумал упомянуть о полученной депеше. Вместо этого он небрежно поинтересовался, не собирается ли она в Сандаун со своим обычным еженедельным визитом.

Она сразу же насторожилась. Уж не вздумал ли он предлагать отвезти ее?

Отрицательно покачав головой, она поспешила уклониться от такой чести:

— Нет-нет. Я не намеревалась…

— Коляска подана. Педрико ждет.

Он убрал руку с перил и опустил желтый документ в карман рубашки, а затем шагнул в сторону, чтобы обойти неподвижно стоявшую Эми, и направился вверх по лестнице.

При таком обороте событий уже сама Эми схватила его за руку и остановила:

— Вы уверены, что у Педрико найдется для этого время? — В ожидании ответа она затаила дыхание.

— Времени у него сколько угодно, — утешил ее капитан и двинулся дальше по лестнице.

Испытывая бешеное желание придушить его, Эми ураганом пролетела через холл к парадной двери.

Менее чем за час Эми управилась со своими покупками в Сандауне. Покидая лавку Мака, она радовалась, что час еще столь ранний. Она заглянет в асиенду Клейтонов и сможет от души насладиться долгой приятной беседой со своей доброй приятельницей Дианой.

Если кто-нибудь и способен поднять ее настроение, так это именно Диана.

Заранее настроившись на отрадные послеполуденные часы задуманного визита, Эми с улыбкой вышла на каменное крыльцо заведения Мака. И тут она услышала знакомый женский смех. Этот смех она не спутала бы ни с чьим другим: где-то рядом, на площади, находилась Диана Клейтон собственной персоной.

Продолжая улыбаться, Эми поднесла руку козырьком к глазам, чтобы защититься от солнца, и повернулась в ту сторону, откуда доносился воркующий горловой смех. И улыбка так и застыла у нее на лице.

Перед двустворчатой дверью входа в гостиницу заливалась смехом мисс Клейтон. А человек, который ее рассмешил, был не кто иной, как капитан Луис Кинтано!

Эми почувствовала, что ее кинуло из холода в жар, а к горлу подкатил комок. Не желая смотреть в их сторону, не находя в себе сил отвести глаза, она наблюдала за капитаном, который улыбался Диане обезоруживающе-неотразимой улыбкой, и его белые зубы резко выделялись на смуглом лице. При этом он как-то странно жестикулировал, правой рукой медленно прочерчивая в воздухе некую плавную линию сверху вниз на расстоянии пары дюймов от соблазнительной фигуры Дианы, словно вел речь о том, как она хороша с головы до пят.

Прекрасно зная, как откликается модница Диана на комплименты, Эми ничуть не удивилась, когда темноволосая красавица, кокетливо улыбнувшись собеседнику, протянула маленькую, затянутую в перчатку руку к его груди и шаловливо поиграла с блестящей медной пуговицей мундира.

Эми стояла на месте как вкопанная и по-прежнему не могла отвернуться. У нее на глазах Луис утвердительно кивнул, галантно взял Диану под руку и проводил в отель.

Десяток ярких картин теснились в голове у Эми.

Вот эти двое — Луис и Диана — наслаждаются долгим интимным ленчем. Прихлебывают шампанское, глядя друг другу в глаза. Засиживаются гораздо дольше того часа, когда закрывается обеденный зал, а потом нетвердой походкой выбираются на площадь, где их дожидается роскошная «виктория» Дианы… пускаются в недолгий путь до асиенды, а там они… они…

Эми стремительно рванулась к коляске… какое счастье, что Педрико здесь и готов в любую минуту отвезти ее домой! Хотелось только одного — как можно скорее убраться из города.

Удивленный тем, как непривычно мало времени Эми провела в Сандауне, Педрико по простоте душевной осведомился:

— Мы теперь поедем в асиенду сеньориты Клейтон, сеньора?

— Нет, — отрезала Эми, энергично покачав головой. Почуяв недоброе, Педрико нахмурился:

— Какие-нибудь неприятности, мисс Эми?

— Нет-нет. Все в полном порядке.

Оказавшись дома, все оставшиеся до вечера часы Эми металась в четырех стенах. И без конца повторяла себе, что нельзя быть такой дурой. Какое ей дело до того, что капитан и Диана нашли друг друга? Да никакого. Она даже очень рада. Все к лучшему. Красавец офицер с самого начала приглянулся любвеобильной Диане, и если эти двое поладят, то, может быть, у Кинтано пропадет охота каждую ночь терзать ее, Эми, необузданными порывами злобного сладострастия?

Да, любовная связь между падкой на мужчин Дианой и похотливым совладельцем Орильи могла бы оказаться как нельзя более кстати. Эми будет просто счастлива. Очень счастлива!

Долгий жаркий день тянулся нескончаемо, и у «очень счастливой» Эми адски разболелась голова. Ей не хотелось спускаться в столовую к обеду, который наверняка придется поглощать в одиночестве: осточертевшего постояльца, обычно составлявшего ей компанию за столом, сегодня будут потчевать изысканным обедом в особняке Клейтонов.

И вдруг Эми прекратила расхаживать взад-вперед, пораженная внезапной идеей.

Наконец-то ей представляется возможность заглянуть в депешу Хуареса! Эми заторопилась в просторную гардеробную комнату, собираясь начать поиски. Ни малейшего чувства вины она при этом не испытывала.

Белая рубашка, в которую был одет Луис с утра, лежала на комоде. Сразу же схватив ее, Эми разочарованно вздохнула: карман был пуст.

В раздражении бросив рубашку на пол, она принялась обследовать все его тщательно отглаженные мундиры, не оставляя без внимания ни одного кармана. Ничего! Она выдвинула многочисленные ящики высокого комода, вынула накрахмаленные сложенные рубашки и даже заглянула под стопку полотняных нательных штанов и мужских чулок.

Она откинула крышку кожаной шкатулки, где он хранил свои украшения. Там был его широкий золотой браслет с бирюзой. Несколько серебряных запонок. Золотые карманные часы с цепочкой. Одинокая женская сережка с рубинами и бриллиантами.

Эми захлопнула крышку.

Не желая признать себя побежденной, она поднимала с пола его кавалерийские сапоги, переворачивала их вверх подошвами и вытряхивала. Она прощупывала носки мягких мокасин, где, по ее разумению, мужчина мог спрятать важный документ. Выходило так, что он либо уничтожил депешу, либо увез с собой. Второе предположение казалось более вероятным. Он превосходно понимал, что ей до смерти хочется разузнать, не вызывают ли его в Мексику для соединения с основными силами Хуареса. И естественно, он из чистого злорадства будет скрывать это от нее до самой последней минуты. Ублюдок!

В дверь тихонько постучали, и в комнату вошла одна из недавно нанятых хорошеньких служанок, в руках у нее был поднос, накрытый розовой льняной салфеткой. Подняв уголок салфетки, Эми поинтересовалась, не возвратился ли капитан. Девушка, находившаяся уже на пути к выходу, не успела отрицательно покачать головой, как Эми поняла: нет, не возвратился.

Совершенно утратив аппетит, Эми не прикоснулась к еде.

Снова она пустилась в свое бесконечное хождение по комнате. Уже и закат догорел, а она все еще мерила шагами спальню, измотанная и обескураженная.

Пора уже было ложиться спать, но нервы у Эми так расходились, что нечего было и думать о покое — отправляться в постель не имело смысла. Ведь с тех пор как он со своими солдатами расположился на ранчо, это была первая ночь, когда она могла не опасаться, что он заявится к ней. Сейчас в ее душе не должно быть места ни для каких чувств, кроме блаженного облегчения!

Эми забралась в горячую ванну и долго сидела в ней, напрягаясь каждый раз, когда какой-либо внезапный звук нарушал ночную тишину. Она все-таки не окончательно избавилась от опасения, что Луис широким шагом войдет в гардеробную, игнорируя ее требования оставить ее в покое.

Но этого не случилось.

Эми надела длинную белую ночную рубашку, отогнула к изножью кровати шелковые покрывала и приготовилась поспать в свое удовольствие, как ей уже давно не доводилось. Какое это было дивное ощущение — быть одетой в ночную рубашку, как положено порядочной женщине, спать на кровати с мягкими плоскими подушками и одеялом.

Вздохнув, она задула лампу на ночном столике и легла на спину, самым удобным образом расположив подушки. Поднялась луна-дело шло к полнолунию. Ее серебряный свет струился через открытые балконные двери, заливая половину просторной комнаты волшебным сиянием, в котором отчетливо виднелись контуры тяжелой резной двери.

Воспоминания нахлынули на Эми с такой силой, что она застонала.

В ту первую ночь с Луисом она, испуганная и подавленная, стояла здесь, у двери, в ярком лунном свете… а он ее раздевал. Эми отвернулась, уткнулась лицом в подушку и дала себе клятву — выбросить из памяти, забыть и ту ночь, и все последующие греховные ночи, проведенные в его объятиях.

Но сон не приходил. Эми меняла позу, крутилась с боку на бок и, промучившись почти час, встала с кровати. Усталая и издерганная, она вышла на балкон и остановилась, обводя взглядом залитый лунным светом пейзаж.

Она заметила вдалеке небольшое облачко пыли, висящее в воздухе. Затем услышала отдающийся эхом стук лошадиных подков. И наконец разглядела коня и всадника, ровным галопом приближающихся к асиенде.

В лунном свете четко вырисовывались очертания вороного жеребца и стройного мужчины в седле.

Ноче и капитан.

Эми схватилась за перила балкона, сердце у нее неистово колотилось от страха и смятения.

Или то было… предвкушение?

Глава 26

5 мая 1866 года

В пустынях юго-западного Техаса загорался солнечный и теплый день. От яркой синевы неба захватывало дух, и только редкие кучевые облака накрывали мимолетной тенью холодные горные вершины, высившиеся далеко на юге. Воздух был сух и неподвижен, но дышалось легко: пора обжигающего летнего зноя еще не наступила.

На зазеленевших холмистых конских пастбищах резвились недавно появившиеся на свет длинноногие жеребята, стараясь держаться поближе к своим матерям. Лонгхорны удовлетворенно кормились молодыми сочными побегами посреди плоских равнин. Краснохвостый ястреб, гнездившийся вблизи асиенды, повадился пикировать с неба и пить воду из новой птичьей поилки-ванночки, которую соорудил Педрико на просторном каменном крыльце.

В то солнечное майское утро сам воздух Орильи был пронизан возбуждением — как внутри хозяйского особняка, так и за его стенами, в оштукатуренных и побеленных бараках, где был расквартирован мексиканский отряд.

Cinco de Mayo. Пятое мая.

Четыре года тому назад, пятого мая, отважные и решительные мексиканские солдаты, возглавляемые генералом Игнасио Сарагоса и молодым бригадиром Порфирио Диасом, нанесли сокрушительное поражение французским войскам, штурмом взяв их укрепленный город Пуэбла. И с тех пор все мексиканцы — где бы они в этот день ни находились — праздновали годовщину столь важной для них победы.

Понимая, как много значит эта дата для солдат его отряда, капитан Луис Кинтано решил устроить в Орилье пышное празднество в честь дня Cinco de Mayo. Веселые развлечения должны были начаться в сумерках.

Уже с раннего утра Магделена и ее весело чирикающие помощницы не покладая рук трудились, чтобы приготовить угощения, которые вечером будут поданы гостям: пир на открытом воздухе должен снискать единодушное одобрение молодых солдат — обладателей здорового аппетита.

В меню были предусмотрены горы мягких тортилий — маисовых лепешек с завернутыми в них полосками говядины, круто сдобренной пряностями. Острые стручки зеленой фасоли, облитые густым растопленным сыром из козьего молока. Дымящиеся горшочки с бобами, выдержанными с красным перцем чили. Тостады — хрустящие тортильи с рубленой курицей, сыром и соусом. Горячие початки зеленой кукурузы, начиненные молотой говядиной. Обжигающий соус чили к мясу, достаточно острый, чтобы исторгнуть слезы у неподготовленного новичка. Кесадильи — испанские сандвичи, каждый из которых представляет собой две жареные тортильи с толстым слоем сыра между ними. И конечно, галлоны соуса сальсы — чтобы обмакивать в них хрустящие тостады.

На десерт Магделена надумала подать свои особенные «легкие, как облачко», горячие пончики с подогретым медом; тающие во рту «рожки» — маленькие пирожные, наполненные темным нежным шоколадом и хорошо взбитыми сливками; теплый золотистый флан — открытый пирог с фруктами, и излюбленную у мексиканцев драчену. И полные тарелки нежных сахарных пралине с половинками крупного ореха-пекан внутри.

Помимо этого изобилия доброй еды были припасены галлоны текилы, бочонки с пивом и ящики с бутылками мадеры и виски для утоления жажды пирующих.

О развлечениях, конечно, тоже позаботились.

Играть будут целых два оркестра мариачи. Ожидалось прибытие из Сан-Антонио знаменитого трио исполнителей танцев фламенко. Хорошенькие сеньориты из Сандауна были приглашены как почетные гостьи мексиканских удальцов.

В качестве места для проведения праздника Кинтано выбрал плоскую открытую площадку с западной стороны асиен-ды, расположенную за огромным боковым двором, который, в свою очередь, граничил с западным патио. Возведенная там небольшая дощатая платформа могла служить эстрадой для музыкантов и других исполнителей.

Уже были расставлены по местам длинные разборные столы для угощения и сложены в аккуратные поленницы дрова из сухих мескитовых деревьев: с наступлением темноты предполагалось зажечь гигантский праздничный костер.

К закату все было готово.

И все были готовы.

Все, кроме Эми.

Эми не намеревалась принимать участие в праздновании Cinco de Mayo. Никто с ней ни о чем не советовался насчет организации приема, и все, что делалось, — делалось без нее. Ночь, пир, праздник — все это принадлежало капитану и никак не могло ее интересовать.

И вот теперь, когда сумерки вползли в старую асиенду, все домочадцы, включая Магделену, девушек-служанок, Педрико и даже старого Фернандо, потянулись из особняка, чтобы разделить общую радость. Оставшись в доме одна, Эми расположилась с книгой в гостиной, как будто наступивший вечер ничем особенным не выделялся.

Она не обращала внимания на непрерывный поток экипажей, доставляющих в Орилью приглашенных особ женского пола. Она пропускала мимо ушей раздающиеся время от времени возгласы мексиканских молодцов и взрывы женского смеха.

Изо всех сил делая вид, что захвачена содержанием книги, Эми усердно водила взглядом по строчкам. Впрочем, ее притворство вскоре сменилось искренним интересом: волшебные чары вымысла медленно, но неуклонно подчиняли себе ее воображение.

Звуки извне отступили — Эми перенеслась в иное время и иное место, где доблестные рыцари и прекрасные дамы решали судьбы могучих королевств.

Погруженная в созданный Вальтером Скоттом мир беспримерной отваги и всепоглощающей возвышенной любви, Эми почти явственно услышала, как прекрасный Белый Рыцарь тихо окликает ее по имени. Она вздохнула и улыбнулась, но сразу же с неудовольствием осознала, что дело отнюдь не в ее воображении. Кто-то на самом деле произнес ее имя. Пальцы, лежавшие на раскрытой книге, напряглись, улыбка сбежала с лица. Эми медленно подняла глаза.

Он стоял в арочном дверном проеме, взявшись за резной косяк с обеих сторон. С сатанинским блеском в черных глазах он смотрел на нее в упор. Его длинные, до плеч, волосы были схвачены белым кожаным ремешком. Сквозь рубашку из снежно-белого батиста с кружевной отделкой просвечивала смуглая кожа его груди.

Золотой Солнечный Камень, как видно, был оставлен в комнате наверху.

Плотные черные брюки, какие носят наездники-чарро, облегали его стройные ноги и бедра, словно были отлиты с ними в одной форме, и заканчивались в точности над подъемом черных блестящих сапог. Даже в сумерках поблескивал его ремень с серебряной отделкой.

Это был не призрак. Не мифический рыцарь, пробившийся сюда, чтобы похитить ее и увезти на верном белом коне. Перед ней стел сам дьявол, явившийся, чтобы мучить ее. Живое воплощение грубой мужественности — с пронзительными черными глазами, жестоким чувственным ртом и совершенным телом.

А если он когда-нибудь и хотел ее куда-нибудь утащить, так только в постель.

Нарушив молчание, капитан заговорил. Самым холодным топом он пригласил Эми посетить праздник в честь Пятого мая. В его обществе, если ей угодно.

С той же холодностью Эми уведомила офицера, что у нее нет желания никуда с ним выходить, и сразу же вновь обратилась к книге. Ничуть не обеспокоенный отказом, Луис кивнул, повернулся и неторопливо удалился.

После его ухода Эми продолжала читать. Но утопическая легенда о благородных рыцарях и добродетельных дамах как-то утратила свою привлекательность. Когда она обнаружила, что читает одно и то же место в шестой раз, она сдалась и отложила книгу.

Вздохнув, она поднялась с кресла и пустилась в странствие по тихой гостиной, пытаясь найти, чем бы заняться. Она поменяла местами несколько диких гвоздик в большой фарфоровой вазе, стоявшей на фортепиано из вишневого дерева. Поправила несколько покосившуюся картину в серебряной раме, висевшую на стене. Смахнула пушинку, приставшую к бархатной обивке одного из кресел.

Снова вздохнув, она покинула пустую гостиную и принялась бесцельно бродить по дому, ненадолго задержавшись в столь же безлюдной кухне. Там она попробовала глоточек того, кусочек этого, но вынуждена была признать, что аппетит пропал начисто.

В девять часов Эми поднялась в хозяйские покои и, едва вступив в темную спальню, скорчила недовольную гримасу: звуки музыки, выкрики и смех, доносившиеся через распахнутые настежь балконные двери, здесь казались еще более назойливыми, чем внизу.

Что-то заставило Эми быстрым шагом пересечь комнату. Она вышла на балкон и всмотрелась в многолюдную толпу. Десятки мужчин и женщин смеялись, болтали, ели и пили, пребывая, очевидно, в наилучшем настроении. Несколько минут Эми обшаривала взглядом это людское скопище, но в конце концов осознала тщетность своих поисков.

Вернувшись в комнату, она саркастически пробормотала:

— Надеюсь, вы прекрасно проводите время, Кинтано!

Кинтано и в самом деле прекрасно проводил время. Пока Эми, стоя на балконе, безуспешно пыталась высмотреть в толпе его лицо, Луис стоял к ней спиной и осторожно сыпал соль на собственную левую ладонь.

— Salud![18] — провозгласил он, обращаясь к группе своих восторженных почитателей, столпившихся вокруг него.

— Salud! — Прогремело в ответ, когда он, слизнув соль с ладони и откусив солидный кусок лимона, опрокинул в рот стакан огненной текилы.

Почитатели разразились аплодисментами. Молодой бородач из отряда поспешил вновь наполнить стакан своего командира, когда Луис опять насыпал соль себе на ладонь. Одна из хорошеньких танцовщиц, приехавших из Сан-Антонио, придвинулась к нему вызывающе близко и хозяйским жестом положила руку на поясницу Луиса.

Заиграл оркестр мариачи. Зазвучали гитары, скрипки и трубы искусных музыкантов; над толпой полетели громкие завораживающие мелодии популярных мексиканских танцев. Галоп. Буле. Вальс с веерами.

Танцевали все. В том числе и капитан. В промежутках между танцами он пил текилу, ел тортильи и играючи очаровывал женщин.

На подмостки поднялись артисты из Сан-Антонио: две привлекательные женщины в сверкающих красных платьях, расшитых блестками, и мужчина в темном коротком болеро и плотных узких брюках с красным поясом. Они безупречно исполнили несколько танцев в стиле фламенко, снискав бешеный успех у орущих и восторженно свистящих зрителей; но громче всех аплодировал капитан Луис Кинтано.

Пустыню скрыла тьма.

На верхушку высокой пирамиды из сучьев мескитового дерева были заброшены горящие факелы. Ревущий огонь быстро охватил сухую растопку, и яркие оранжевые языки пламени высоко взметнулись в черное ночное небо. Веселье становилось все более буйным, по мере того как убывали запасы спиртного. Разгулявшиеся мексиканцы издавали громкие возгласы, свистели и хохотали. Влюбленные парочки в открытую целовались и обнимались во время танца. Не обходилось и без сцен ревности: кто-то выхватывал нож; другие палили в воздух из пистолетов.

Все развлекались на славу.

Все, кроме Эми.

Она лежала с широко открытыми глазами — заснуть все равно не удавалось. Призрачные оранжевые отблески костра создавали в комнате тревожную феерию света. Раздраженная донельзя, Эми встала с кровати и снова вышла на балкон — поглядеть на расшумевшихся участников празднества.

На фоне полыхающего костра четким силуэтом вырисовывалась единственная танцующая пара в кольце восхищенных зрителей, которые хлопали в ладоши, притопывали на месте и громкими выкриками выражали свое одобрение.

Высокий худощавый мужчина и мексиканка с соблазнительным телом, словно созданным для чувственных утех. Их движения были такими слитными, что они казались единым существом; подняв над головой руки со щелкающими кастаньетами, дробно постукивая каблуками по твердой утрамбованной земле, они не отрываясь смотрели друг другу в глаза.

Эми не требовались ничьи пояснения, чтобы понять: высокий мужчина, танцующий с мексиканкой, — это капитан Луис Киитано. Впиваясь взглядом в эффектную пару, она почувствовала, как обрушилась на нее волна ревности — точь-в-точь такая, какую ей довелось испытать, когда она увидела Луиса, сопровождающего в гостиницу ее подругу Диану Клейтон.

Эми быстро отвернулась, убеждая себя, что ей нет до него никакого дела. Ей безразлично, чем он занимается и с кем танцует. Или с кем развлекается в постели.

Она вернулась в спальню. Но перед глазами неотступно стояло видение: красавица танцовщица в красном платье, бесстыдно прижимающаяся к груди Луиса своим пышным бюстом.

Воздух в спальне казался спертым, плотным, удушающим. Ночь была безветренной: ждать прохлады не приходилось. Эми стало жарко. Длинная белая ночная рубашка липла к коже, и Эми совсем приуныла. Настойчиво уверяя себя, что ей совершенно необходим глоток свежего воздуха и что никому не повредит, если она несколько минут проведет среди участников веселья, она заторопилась в гардеробную.

Сняв горячую ночную рубашку, она бросила это надоевшее одеяние на пол, прямо там, где стояла, и быстро облачилась в чистую белую атласную сорочку и первые попавшиеся панталоны. Она схватила было тяжелую нижнюю юбку с множеством оборок, но тут же, решительно тряхнув головой, откинула ее в сторону: было слишком жарко, чтобы терпеть на себе нижние юбки и бумажные чулки. Кроме того, она же пробудет вне дома каких-нибудь пять — десять минут, а потом быстро вернется к себе и ляжет спать.

Для этой краткой прогулки Эми выбрала белую блузу в мексиканском стиле — с присобранными на шнурках рукавами и лифом и с синей вышивкой на кокетке. Она надела широкую юбку из хлопка в цветочек с бело-синим узором, взглянула в зеркало и состроила гримасу, после чего схватила широкий длинный шарф из алого шелка и повязала этот шарф как пояс вокруг тонкой талии. Затем надела на босу ногу мягкие лайковые домашние туфли, пару раз провела щеткой по длинным светлым волосам и устремилась к выходу.

Напустив на себя по возможности самый небрежный и беспечный вид, Эми направилась туда, где шло веселье. Капитан заметил ее сразу же. Но он не подошел к ней. Она почувствовала себя нелепо: здесь она была совершенно не к месту. Она уже жалела, что явилась сюда. На сердце навалилась лютая тоска.

После нескольких секунд замешательства Эми повернулась и с горящим от унижения лицом двинулась к дому. Она поспешно лавировала в толпе, и вот тут кто-то внезапно схватил ее за руку.

Резко обернувшись, она обнаружила перед собой Кинтано, чьи длинные смуглые пальцы цепко держали ее запястье; он не замедлил подтянуть ее поближе к себе.

— Отпустите меня, — холодно потребовала Эми.

— Потанцуйте со мной, миссис Парнелл, — последовал беспечный ответ.

— Нет. Я не могу. Уже… уже поздно…

Голос ей изменил: в его присутствии почва уходила у нее из-под ног.

Белая рубашка, влажная от пота, облепляла его грудь и плечи; как ни странно, это не отталкивало Эми, а, наоборот, привлекало. На красивом упрямом лице играли блики от пламени костра.

Наклонившись к ней, так что она явственно различила вовсе не противный запах спиртного, примешивающийся к теплому дыханию Луиса, он шепнул:

— Один танец. Потом вы будете вольны уйти.

Он властно обнял ее за талию, когда оркестр заиграл знаменитую испанскую любовную песню. Но Эми не хотела обнимать его за шею, как того требовали правила танца. Она не хотела на него смотреть. Застыв на месте в его объятиях, не намеренная устраивать сцену, она ожидала, что он наконец поймет: танцевать с ним — это уж самое последнее, чего бы ей хотелось на земле.

Луис просто улыбался, забавляясь ее тщетными потугами изобразить холодность. Он медленно привлек ее к себе еще теснее, его рука по-хозяйски обвила ее талию… Он знал, чтоона не сможет против него устоять, так же как он сам не сможет устоять против нее.

Пульс у него участился, когда он ощутил прикосновение ее мягких округлых форм. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул аромат ее надушенных волос, вполне удовлетворенный отношениями, которые у него с ней установились. Если ее эти отношения не удовлетворяют, ну что ж, это ее беда.

Прекрасная женщина, которую он сейчас обнимал, выглядела сущим ангелом, с этими длинными золотистыми волосами, ясными синими глазами и дивным гибким телом. Но он-то знал правду. Она — притворщица и предательница. В окруженной всеобщим уважением молодой вдовушке можно было усмотреть что угодно, но только не честность и прямоту. Для него она была пылкой и безоглядной любовницей. То, что она лгунья и обманщица, не имело для него никакого значения. Ровно никакого. Пусть сердце из-за нее болит у какого-нибудь другого мужчины, а не у него. Чего он от нее хотел, то она ему и давала. И даст это сегодня ночью, охотно и самозабвенно. Луис выполнил первые па медленного чувственного танца. Выбора у Эми не было, и она последовала за ним, хотя левая ее рука так и висела плетью. Эми твердо решила сохранять полнейшее безразличие: пусть он поймет, что у нее нет ни малейшего намерения остаться с ним.

Но ее висок был прижат к его щеке. Ее глаза не отрывались от его бронзовой шеи, и когда он поднял руку, чтобы погладить ее обнаженное плечо, она почувствовала, что решимость ее начинает таять. И сколь ни обидно, ему каким-то образом это стало известно.

Капитан резко остановился посреди танца. Он отклонился назад, взглянул на нее горящими черными глазами, улыбнулся и сам закинул ее руки к себе на шею.

— Mi palomasita, — хрипло выговорил он. Его латинская кровь начинала закилать от ее близости. — Голубка моя, я хочу, чтобы ты осталась со мной, здесь. И ты хочешь остаться. Ты хочешь меня. Когда ты это признаешь?

Эми задумалась, уж не перебрал ли он слегка хмельного. На трезвую голову он нипочем не задал бы такой вопрос. Ну что ж, пусть получает ответ:

— El dia queme muerta. В день моей смерти!

Глава 27

—Ах, как это грустно, как грустно! — тихо пробормотал он, а потом беспечно улыбнулся.

Резкий ответ больно уязвил его, но он не желал, чтобы она это заметила. И решил: он заставит ее признать, отбросив всякий стыд, что она его хочет, и добьется этого еще до конца празднества.

— Вы делаете из меня посмешище, — укорила она его.

— Нет, миссис Парнелл, — возразил он, не отводя взгляда. — Это и в самом деле весьма печально. Я хочу вас. Я хочу услышать, как вы скажете, что тоже хотите меня. Но осталось так мало времени…

Он не договорил и пожал широкими плечами.

Сердце у Эми так и подскочило в груди. Он уезжает! В депеше от президента Хуареса, которую Луис получил четыре дня назад и о содержании которой ни словом не обмолвился, — в этой депеше находился приказ выступать в поход, на войну! И значит, этими словами он давал ей понять, что сегодня — его последняя ночь в Орилье!

Невольный трепет пробежал по всему телу Эми. Она нервно переступила с ноги на ногу и умудрилась нечаянно наступить на сапог Луиса. Она покачнулась и упала бы, если бы не уткнулась ему в грудь.

— Ох… простите… — извинилась она. — Я сегодня такая неловкая. Простите меня.

— Все в порядке. — Его голос звучал тихо и ровно. — Я вас держу. Я не позволю вам упасть.

В его глазах промелькнула непривычная теплота. Его руки подхватили Эми под мышками, и большие пальцы начали легко поглаживать с боков ее груди. Он привлек ее к себе еще теснее и ласково прижал лицом к своему твердому плечу. Эми не могла увидеть, какой бесенок резвится в глубинах этих переменчивых черных глаз. Она беспокойно облизнула губы:

— А… когда вы сказали, что осталось так мало времени… вы имели в виду…

— Шшш… — остановил он ее и прижался щекой к ее щеке. Эми чувствовала, как подрагивают его длинные ресницы, кончики которых касались ее лица, и понимала, что глаза у него закрыты.

— Если мне послан судьбой только один танец, чтобы побыть с тобой, — шепнул он, — позволь мне насладиться этой возможностью, пока я могу.

Эми автоматически кивнула, растревоженная необычной нежностью, звучавшей в его тоне, и собственными смешанными чувствами, которые она сама не вполне понимала.

У нее было такое ощущение, словно ее тело, минуту назад напряженное и застывшее, расслабляется и плавится в его руках, растекаясь по его телу. Он оказался искусным танцором: он вел ее плавно и уверенно, и подчиняться ему было легко. В совершенном единении, в бездумной слаженности каждого шага, они оба растворялись в медленном колдовском ритме испанской любовной песни.

Сомкнув руки на затылке Луиса, не открывая глаз, Эми невольно поддавалась впечатлению от трогательной мелодии баллады. Да и можно ли было ожидать другого, если она знала: эти мускулистые руки, которые держат ее так сильно, скоро уже не будут ее касаться.

Он уезжает!

Капитан Луис Кинтано завтра поднимется на заре и уедет… уйдет из ее жизни. Минуют несколько дней… или недель… и все пойдет так, словно его здесь никогда и не было. С течением времени ее ужасное чувство вины начнет понемногу ослабевать.

Все вернется на круги своя. Ее дни потекут в точности как раньше: до ужаса, до позора, до помрачения рассудка.

До капитана.

Жизнь по заведенному порядку. Респектабельность. Безопасность.

Одиночество.

Прекрасная любовная песня подошла к концу. Руки Луиса, до этого мгновения державшие Эми, опустились, и он сделал шаг назад.

— Я бесконечно наслаждался танцем, — галантно сообщил он, являя собой в этот момент образец учтивого испанского аристократа. Победительно улыбнувшись, он добавил: — Но теперь меня мучит жажда. А вас? Вам не хочется пить?

— Немножко, — призналась Эми, ясно сознавая, что она сейчас же должна вернуться в асиенду. Но желание остаться с ним было слишком сильным.

Мягко поддерживая под руку, Луис провел ее через буйную толпу к одному из столов с разнообразными напитками. Остановившись перед столом, где вперемешку располагались бутылки, полные, початые, пустые и вообще лежащие на боку, он спросил, доводилось ли ей когда-нибудь отведать текилы. Она покачала головой. Она никогда не пробовала ничего более крепкого, чем вино. Так она ему и сказала.

Луис потянулся за полной бутылкой текилы. Ему не потребовалось больших усилий, чтобы добиться согласия Эми сделать крошечный глоточек этого крепкого хмельного напитка, приготовляемого из могучего столетника-агавы. Луис налил полный стакан и подал ей, Эми немедленно поднесла стакан к губам и собралась уже сделать глоток.

Он рассмеялся и перехватил ее руку:

— Подожди. Нужно сделать все по правилам.

— По правилам?

— Дай мне левую руку.

Эми нахмурилась, но руку протянула. Луис насыпал ей на ладонь соли, взял со стола ломтик лимона и распорядился:

— Сначала нужно слизнуть соль с ладони, потом откусить кусок от этого лимона. А уж потом пей свою текилу.

Эми скептически покосилась на него, но высунула язык и осторожно коснулась рассыпанной по ладони соли. Луис протянул ей лимон, и она послушно откусила кусочек, отчего лицо у нее перекосилось. Он улыбнулся и жестом показал, что теперь можно пить. Она поднесла стакан к губам и, перевернув его донышком вверх, выпила всю текилу, словно то был лимонад. От ужаса глаза у нее расширились и начали слезиться. Она принялась отчаянно обмахиваться рукой, как веером, несколько раз судорожно вдохнула воздух и взглянула на Луиса с таким упреком, как будто он сыграл с ней очень скверную шутку.

Он притянул ее к себе, коснулся губами виска, подал стакан с холодной водой и проговорил:

— Прости, querida. Страшного ничего не случилось?

Чувствуя, как огненное тепло текилы растекается по ее груди, а оттуда — к плечам и вниз к ладоням, Эми была потрясена столь мощным и немедленным действием напитка. Голова у нее уже начала кружиться, и она не могла сообразить: на самом деле она слышала, или ей просто показалось, что он назвал ее этим ласковым словом — querida? Ведь это все равно что сказать «любимая».

Держась рукой за горло, она честно ответила:

— Не знаю. Я странно себя чувствую. У меня пальцы и на ногах и на руках как будто кто-то иголочками колет.

Луис был очарован.

Сейчас, раскрасневшаяся, с распущенными золотистыми волосами, рассыпавшимися по открытым плечам, с рукой, прижатой к пылающему горлу, она выглядела необыкновенно юной и привлекательной. На мгновение его обуяло непреодолимое желание обнять ее и поцелуями заставить забыть об ужасном знакомстве с текилой.

Мускул подергивался у него на подбородке, когда он предложил:

— Возможно, будет лучше, если мы сейчас немного потанцуем.

Он усмехнулся и, подняв голову, только кончиком мизинца провел по непокорному завитку светлых блестящих волос и осторожно отвел завиток с лица Эми.

И снова они танцевали.

Пары танцоров, оказывавшиеся рядом с ними, улыбались и громко благодарили капитана за то, что он устроил такой чудесный праздник. Вскоре к ним приблизилась тройка смеющихся, возбужденно галдящих солдат из отряда, и все окружающие перестали танцевать в ожидании новой потехи.

Один из этих трех извлек из кармана чистый белый носовой платок и, плотно обернув этим платком правое запястье Луиса, связал концы крепким узлом. Эми наблюдала за этим с недоумением, но Луис, по-видимому, никакого недоумения не испытывал. Он смеялся; белый шрам на щеке слегка покраснел, а темные глаза так и сверкали.

Затем солдат обратился к Эми:

— Con permiso[19], сеньора?

Эми вопросительно взглянула на Луиса.

— Дай ему левую руку, querida.

Хотя и не без колебаний, Эми предоставила левую руку в распоряжение улыбающегося мексиканца, и, поблагодарив ее, он быстро привязал ее запястье к уже обвязанному запястью Луиса — и все общество разразилось бурными рукоплесканиями.

Пока гремели аплодисменты, Луис повернул голову, высмотрел в толпе лейтенанта Педрико Вальдеса и жестом подозвал его к себе. Он что-то тихо сказал лейтенанту, и тот понимающе кивнул. Затем, приблизив голову к самому уху Эми, Луис объяснил, что все замечательно развлекаются. Людям хочется убедиться, что вскорости состоится еще один вечер с танцами, а для этого существует такой старинный обычай: хозяина и хозяйку дома, в котором происходит праздник, связывают платком друг с другом. Их нельзя развязать, пока какой-нибудь гость не пообещает «выкупить» их, дав обязательство устроить у себя «бал искупления».

Кивнув в знак понимания, Эми спросила:

— А если вдруг никто не согласится устроить такой бал?

— Тогда нам придется остаться связанными навечно.

Эми взглянула в гипнотические черные глаза, и ее охватил озноб, стоило только вообразить блистательную перспективу — быть привязанной к нему навсегда. Почти мистическое притяжение к этому бездушному красавцу действовало на нее так сильно, что задрожали коленки.

— По-моему, из-за текилы у меня голова закружилась, — поспешно объяснила она свое состояние.

— Ах, querida, — прошептал он едва слышно, — а я-то надеялся, что это из-за меня.

И они опять танцевали вместе.

На сей раз — крепко связанные между собой платком, обернутым вокруг их запястий.

Когда отзвучала мелодия и этой песни, они оказались совсем рядом с огромным костром. Отблески пламени освещали их лица; они не отрываясь смотрели друг другу в глаза, едва сознавая, что здесь, кроме них самих, присутствует еще множество людей.

Через минуту от соседства с бушующим костром на коже у них выступил пот, лица заблестели, а влажная одежда прилипла к разогретым телам.

Но их не тревожил жар, исходящий от костра. Куда более яростный жар, медленно набирающий силу, обволакивал покачивающуюся безмолвную пару.

Как видно, выпитая текила напрочь отогнала нервное беспокойство, владевшее Эми, когда она вышла из дома. Больше она не оглядывалась с опаской по сторонам, озабоченная тем, что могут о ней подумать. Свободной рукой она обвила шею Луиса и прильнула к нему, как всегда, дивясь твердости и силе этого высокого худощавого тела.

После нескольких томительно-волнующих танцев Луис предложил Эми выпить еще текилы. Предложение было с удовольствием принято. Когда он подал ей солонку, она робко насыпала соль не себе на ладонь, а ему. Потом, глядя прямо ему в глаза, высунула язычок, слизнула соль с руки Луиса и услышала, как порывисто и шумно он набрал в грудь воздуха. Она подняла голову и улыбнулась ему. Под его горящим взглядом Эми выпила текилу и отставила стакан в сторону.

Потом она снова взяла со стола солонку и, осторожно насыпав соль на свою ладонь, любезно предложила ее Луису. Однако он не шелохнулся, и тогда Эми поднесла руку поближе к его лицу.

— Лизни, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Лизни.

И ее объял трепет при виде того, как напряглись и заиграли мускулы под его белой рубашкой, когда он поднял ее руку к своей склоненной голове.

От первого же прикосновения его шелковистого языка к чувствительной коже она затрепетала. Луис не терял времени даром. Он медленно, почти лениво слизывал соль с ладони Эми, целовал и посасывал ладонь, которую тоже «кололи иголочки»; все это продолжалось, пока Эми не почувствовала, как ее объемлют жар и слабость, а сердце разрывается от переполнявших ее чувств. Не отрывая глаз от головы, склоненной над ее рукой, затаив дыхание, она могла только молиться, чтобы он скорее прекратил эти игры… ведь иначе ей никак не удастся очнуться от наваждения.

Капитан не прекратил своих игр, пока не удостоверился, что на ладони у Эми не осталось ни одной крупинки соли, хотя бы и самой крошечной. Когда же эта цель была достигнута, он шутливо, как бы дразня, прикусил ее ладонь своими белыми зубами. Однако при всей «шутливости» прикусил он ее достаточно сильно, чтобы Эми дернулась.

Он поднял голову и всмотрелся в ее лицо. Эми вздрогнула, когда он поднес еще влажную маленькую ладонь к своей груди и прижал к сердцу.

К сердцу, которое билось почти так же часто, как и ее сердце.

Так и удерживая в этом положении ее руку, Луис взял со стола свой стакан с текилой и осушил его одним глотком.

— Потанцуй со мной, querida, — сказал он и слизнул уцелевшую крупинку соли с уголка рта Эми.

И снова они танцевали.

Или если даже и не танцевали по-настоящему, они стояли обняв друг друга, покачиваясь в ритме взаимного обольщения и неизменно приближаясь к ярко горящему костру. Невысказанным осталось их общее подчинение странному неодолимому желанию, которое завлекало обоих все ближе и ближе к яростному жару этих прекрасных смертельных языков пламени.

Какая-то могучая сила манила их в обжигающее пекло, в самую преисподнюю.

Затягивая за собой друг друга, они медленно, но неотвратимо огибали огромный костер, словно рассчитывая за стеной огня обрести уединение. Они и нашли его с дальней стороны костра — место, чтобы быть вдвоем, чтобы быть вместе, чтобы позволить расплавленной лаве страсти вырваться на поверхность.

Танцуя в опасной близости от разбушевавшегося огня, бросая вызов его стихийной мощи, сжигаемая страстью пара наслаждалась шквалом боли и упоения, который уносил их от всего мира.

Посреди толпы они были одни.

Буйство огненных потоков удерживало прочих гостей на почтительном расстоянии от костра — от арены жгучего крепнущего желания. Эти двое могли касаться друг друга, могли вершить танец, исполненный такого откровенного сладострастия, словно они были язычниками, не ведающими стыда.

То была блаженная, сладостная пытка.

Каждый из них загорался от огня, пылающего в другом. Никогда еще этот огонь не обжигал их так жестоко.

Они уже взмокли от пота, и, как ни странно, это только усиливало их лихорадочное встречное влечение. И даже влажная плотность ткани, облегающей разгоряченную кожу, которую и без того уже осыпали тысячи незримых искр, вносила свою — и не малую — лепту в нарастающую мощь телесной жажды.

Сквозь влажные тяжелые складки сине-белой юбки Эми ощущала горячий напор мужской плоти, требовательно прижатой к ее животу, а ее затвердевшие соски, контуры которых явственно обрисовывались под натянувшейся тканью белой мексиканской блузы, терлись о его широкую грудь.

Эми облизнула пересохшие губы, и ее свободная рука змейкой проскользнула между их телами. Эми отважно расстегнула пуговицы его белой рубашки, вздохнула и прижала свои истомившиеся груди к его скользкой от пота коже. Она вздрогнула от досады, поскольку покрой мексиканской блузы не позволял с такой же легкостью раздвинуть и половинки ее лифа, чтобы даже этой эфемерной преграды не осталось между нею и Луисом.

Эми задрожала сильнее, когда Луис запустил руку в светлые волосы, запрокинул ее голову и, наклонившись к ямочке внизу шеи, вдохнул в себя блестевшие там бусинки пота. Коснувшись горячими губами ее уха, он глухо сказал:

— Querida, мне больше не вынести. Я должен взять тебя прямо здесь, где мы стоим.

С участившимся дыханием, уткнув голову в его плечо, Эми отозвалась:

— Так чего нам ждать? Давай уйдем.

— Нельзя.

Оторвав голову от его плеча, она взглянула ему в лицо:

— Но ведь придется… Мы не можем… Боже мой… не здесь.

Луис охнул, в его глазах была неподдельная мука. Он рывком поднес их связанные руки к ее лицу:

— Обычай требует, чтобы мы оставались среди танцующих, пока кто-нибудь нас не развяжет.

— Нет… нет! Что, если нас никто не развяжет? — Закрыв глаза, она уронила голову на его плечо. — Я так хочу тебя! Я не…

— Что, что, querida? Что ты сказала?

Эми подняла голову и умоляюще взглянула на него. Не переставая ласкать его грудь, она, едва дыша, прошептала:

— Я сказала, что хочу тебя. Я хочу, чтобы ты был со мной. Я так хочу тебя, что у меня все болит.

— Mi querida, — тихим низким голосом откликнулся он.

Услышать именно это ее признание — вот чего он ждал весь вечер. Он не стал напоминать ей слова, брошенные ею ранее, — будто бы только в день ее смерти она скажет, что хочет его.

Он сделал другое: поспешно увлек Эми снова по другую сторону от костра и принялся целовать ее закрытые глаза, так что она никак не смогла бы увидеть, как он высоко поднял свободную руку. То был условный сигнал, поданный Педрико Вальдесу.

Лейтенант увидел поднятую руку Луиса. Он улыбнулся, бросил сигару, растер ее каблуком и спустился с подмостков, которые служили для него наблюдательным пунктом.

Через несколько секунд он уже стоял около пары, танцующей в стороне от прочих перед ревущим костром.

С улыбкой он сообщил им новость — очаровательная сеньорита Мария Герреро любезно согласилась «выкупить» их. Она даст «бал искупления» у себя дома ровно через три недели.

Он быстро развязал их запястья, поклонился и отступил на шаг. Луис сердечно поблагодарил:

— Gracias. Gracias, amigo20 .

К тому моменту, когда Педрико захлопал в ладоши, призывая всех к молчанию, Луис успел застегнуть пуговицы своей влажной рубашки. Когда он повернулся и выступил вперед, толпа затихла.

На прекрасном испанском языке он обратился к присутствующим:

— Четыре дня назад я получил депешу от нашего президента Бенито Хуареса. Этим приказом и мне, и вам предписано оставаться здесь в полной готовности — мы будем стоять здесь лагерем до особого распоряжения. Поэтому, друзья, продолжайте веселиться. На завтра утренняя побудка отменяется.

Толпа восторженно загудела. Луис немедленно повернулся к Эми, уже не обращая внимания на свист и возгласы толпы.

— Скажи это снова, — твердо приказал он, и взвивающиеся к небу струи огня отражались в его черных пронизывающих глазах. — Скажи, что ты меня хочешь.

— Я хочу тебя, — прошептала Эми, и это прозвучало почти как рыдание. — Я хочу тебя. Возьми меня, мой капитан.

Глава 28

Эми видела, как задвигались мускулы под блестящей кожей у него на шее, когда он с очевидным трудом сглотнул. В его сверкающих глазах светилась странная смесь страсти и нежности. Даже твердые линии его рта смягчились: теперь в них обнаружилась чувственная полнота.

Бесследно исчезла обычная для него непроницаемая завеса холодности. И даже звучание его голоса выдавало удивительную уязвимость, когда без тени сарказма он произнес:

— И я тебя хочу. Никого и ничего в этом мире я не хотел так, как тебя.

— Луис, — едва выговорила Эми, и ее дрожащая рука медленно поднялась к его груди.

Он взял ее за руку и переплел свои длинные бронзовые пальцы с ее пальцами, тонкими и белыми, и позвал:

— Пойдем.

Эми не стала спрашивать куда. Она просто кивнула, готовая куда угодно с ним идти. Готовая что угодно с ним делать. Потому что чувствовала то же, что и он. Так, как она сейчас его хотела, она не хотела никого и ничего за всю свою жизнь.

Стараясь не отставать от широко шагающего Луиса, Эми меньше всего думала о гостях и о том, как они на все это посмотрят.

Приливная волна нарастающей страсти подхватила и унесла неведомо куда обычное для Эми фанатическое стремление хранить в тайне от всех окружающих подробности своей личной жизни.

В эту теплую майскую ночь она не была разумной, невозмутимой, уравновешенной молодой вдовой, имени которой никогда не касалось даже самое легкое дуновение скандала. Голову кружил хмельной вихрь — отчасти, конечно, по милости огненной текилы; но она была опьянена до потери рассудка своим смуглым неотразимым спутником, решительно уводившим ее прочь от веселящегося общества. И то, что их уход может породить шепотки и пересуды, ни в коей мере ее не заботило.

Это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме жгучей потребности оказаться в объятиях Луиса, ощу-тить его влажное нагое тело, смотреть не отрываясь в поразительные темные глаза, пока он властно увлекает ее за собой на вершину экстаза.

Луис не повел Эми в асиенду. Держа ее за руку, он быстро обогнул беснующийся костер и направился на северо-восток, удаляясь от площадки, где гудела хмельная фиеста Cinco de Mayo. И от особняка.

Твердо утрамбованная земля отзывалась под ногами глухим стуком, пока они проходили мимо скопления многочисленных хозяйственных служб и надворных построек Орильи. Они пересекли небольшую плоскую полоску пустынной почвы, и наконец, спускаясь по пологому склону, Эми увидела освещенную лунным светом черепичную крышу сарая, стоящего несколько поодаль от прочих построек. Это была конюшня, которую Луис оборудовал в сарае для своего призового жеребца Ноче.

Почуяв их запах, большой вороной начал подавать голос задолго до того, как они подошли к высокой ограде кораля. Когда Луис распахнул ворота и за руку ввел Эми в кораль, было видно, что Ноче ждет их и рад их видеть. Он хотел поиграть, но хозяин явно не собирался на этот раз баловать своего любимца.

Как только за вошедшей парой захлопнулись ворота, Луис сжал Эми в объятиях и начал целовать. Ноче оскорбленно заржал и выразительно толкнул Луиса мордой в спину. Когда же страстный поцелуй завершился, жеребец последовал за парочкой по ровной песчаной площадке, время от времени прихватывая зубами плечо Луиса.

— Что это он сегодня не в духе? — спросила Эми, когда Луис повел ее к оштукатуренной конюшне.

Из пространства, залитого лунным светом, они вступили в темный сарай. Луис прижал Эми спиной к стене, провел ладонями по ее тонким рукам и объяснил:

— Он ревнует.

— Ко мне? Ноче никогда ко мне не ревновал.

— Не к тебе. Ко мне.

Его глаза блеснули во тьме.

— Как это может быть, — не поняла Эми. Ее пальцы уже усердно колдовали над пуговицами рубашки Луиса.

— Он знает, почему мы здесь.

Руки Луиса поднялись и легли на шею Эми; большие пальцы рисовали медленные ласковые кружки в ямке между ее ключицами.

— Ты надо мной смеешься, — неуверенно возмутилась Эми. Ее голова откинулась назад, так что затылок прижался к двери. Она пытливо вгляделась в глаза Луиса. — Откуда Ноче может знать…

Горячие губы Луиса заставили ее замолчать. Поцелуй был огневым и неистовым, но длился лишь несколько секунд. Потом губы Луиса коснулись опущенных век Эми. И только потом он ответил:

— Он знает. В этом сарае он покрывает кобыл из табунов Орильи.

Кровь бросилась в лицо Эми и зашумела в ушах. Но этот шум не заглушал громкого ржания нервного жеребца. Он беспокойно носился взад и вперед мимо открытой двери конюшни, и звуки, которые он издавал, красноречиво свидетельствовали, что его возмущение не знает границ.

Луис не обращал внимания на громкие протесты жеребца. Высвободив низ белой мексиканской блузы Эми из-под плотно повязанного пояса юбки, Луис снял с нее блузу.

Его пламенный взгляд устремился к высокой груди, прикрытой теперь только липнущим влажным атласом сорочки с кружевами. Блуза выпала из рук Луиса. Он нетерпеливо сорвал с себя промокшую белую рубашку, и Эми видела, как бугрятся и натягиваются мышцы под блестящей бронзовой кожей.

Внезапно почувствовав, что ей трудно дышать, Эми тихо предложила:

— Может быть, лучше оставить Ноче в покое. Пойдем в асиенду.

Выражение глаз у Луиса было почти безумным, когда он приблизился к ней еще на шаг. Он сильно сжал пальцами запястье Эми и поднес к своей обнаженной груди. Медленно, глядя ей в глаза, он провел ее руку сверху вниз — по груди, через серебряный пояс, поверх шершавой ткани черных брюк, пока ладонь Эми не легла прямо на твердый таран, рвущийся наружу с такой силой, что, казалось, брюкам грозит очевидная опасность вот-вот лопнуть.

— До дома мне не продержаться, — признался Луис, удивленный своим заявлением не меньше, чем Эми.

Его умение властвовать над собственным телом до сих пор ни разу ему не изменило. Он мог подолгу сохранять могучую готовность; он умел, прежде чем срываться в водоворот собственного экстаза, проводить женщину, отдавшуюся ему, через один пик наслаждения за другим. Но сегодня все шло не так. Все шло не так, когда в его объятиях замирала эта златокудрая красавица, чье легчайшее прикосновение пронизывало его молниями; эта Далила с лицом ангела, которая была его первой и единственной любовью.

Он был слишком возбужден, он желал ее слишком сильно.

— Все должно произойти здесь, — сказал он честно. — Прямо здесь — сейчас же.

— Да, о да… — прошептала Эми, едва дыша, придвигаясь к нему, так что ее колено оказалось у него между бедрами, а тем временем любопытные тонкие пальчики пробегали вверх-вниз по горячему твердому стволу его вожделения. И сама она вздрагивала, когда чувствовала, какую дрожь порождает в нем эта легкая ласка.

Внезапно схватив Эми за запястье, Луис оторвал от себя ее руку. Положив ладонь сзади ей на шею, под путаницей ее длинных светлых волос, он приапек ее к себе и поцеловал со всей страстью, со всей жаждой, которые его сжигали. И как только разлучились их горячие губы, он быстро повернул ее, так чтобы она оказалась к нему спиной, и тесно прижал к себе.

И пока вороной жеребец рыл копытами песок и громко ржал не далее как в шести футах от них, Луис глухо спросил, хотя говорить сейчас ему было трудно:

— Ты знаешь, как занимаются любовью лошади?

Его руки опустились ей на голые плечи. От неожиданного вопроса у Эми едва язык не отнялся. Она судорожно вздохнула, когда пальцы Луиса, захватив кружевные лямки ее сорочки, раздвинули их и спустили с плеч.

Она так еще и не ответила ему. В воображении у нее пронеслись видения не из приятных: она представила себе больших возбужденных жеребцов, взгромоздившихся на испуганных, насильно удерживаемых на месте кобылиц, и ей сразу стало страшно… и тревожно. Она невольно прислушивалась к дикому ржанию Ноче и грохоту его копыт: он все так же носился кругами по коралю, громыхая подковами по земле.

Заговорил Луис. Глубоким выразительным голосом он сообщил:

— Сначала жеребец кусает кобылу.

Он наклонил голову, так что лицо его приблизилось к нежному изгибу между шеей и плечом Эми, и прижался губами к светлой атласной коже. Он поцеловал ее, медленно прочертив кончиком языка горячий влажный кружок, а потом открыл рот пошире и вдавил острые зубы в мягкую плоть Эми. Она вздрогнула, откинула голову и почувствовала, что ей не хватает воздуха, когда тонкая сорочка соскользнула у нее с груди и задержалась на талии. Слегка дернувшись, Эми чуть слышно охнула.

Еще раз позволив своим губам присосаться к шее Эми, Луис перенес их к ее уху и вкрадчиво прошептал:

— Потом он начинает всячески к ней подбираться и обхаживать ее.

Как драгоценную ношу, он принял в ладони отяжелевшие налитые груди Эми. Ласково надавливая подушечками пальцев затвердевшие соски, он целовал шею Эми и утыкался в нее носом, она же тем временем изворачивалась, возбужденная, распаленная страстью, не владеющая собой.

Не прерывая ласк и поцелуев, Луис искусно маневрировал, направляя ее к середине сарая, где на дощатом полу было навалено сено, образующее там мягкий ковер. Все время подталкивая ее в нужную сторону своим неподатливым телом, он держал ее вплотную к себе, тогда как она задыхалась, слабо упиралась и предпринимала безнадежные попытки воспротивиться тому, что должно было произойти.

Они достигли середины сарая. Луис остановился и, не намеренный перемещаться дальше, осыпал успокаивающими поцелуями сопротивляющуюся женщину, пока она, признав себя побежденной, не прильнула к нему, уронив голову на его плечо.

— Когда кобыла кончает брыкаться и уже не пытается избавиться от него, — продолжал Луис свои методичные пояснения, — жеребец понимает, что может считать ее своей, и покрывает ее.

Луис слегка сдавил руками груди Эми, а затем обнял ее стан и спросил:

— Ты моя?

— Я… да. Да, я твоя.

— Ты позволишь мне взять тебя так, как жеребец покрывает кобылу? Ты позволишь мне заняться с тобой любовью в этом положении?

Луис замолк и даже дыхание затаил в ожидании ответа. Судорожно вцепившись пальцами в черную ткань его брюк, натянувшуюся на сильных бедрах, она качнула головой, прерывисто вздохнула и наконец почти беззвучно проговорила:

— Да. Да. Возьми меня так, как жеребец берет кобылу. Пусть все так и будет.

Новый вал неукротимого желания прокатился по телу Луиса. Одни лишь ее слова довели его до того, что он едва не взорвался раньше времени. Он стоял, боясь двинуться. Тогда Эми — все еще в его объятиях — шевельнулась и закинула ему за шею обнаженные гибкие руки.

Во тьме послышался ее шепот:

— Ты покажешь мне, как это?.. Я не уверена, что точно знаю… Я никогда…

— Ах, маленькая моя… — пробормотал он; кровь закипела у него в жилах. — Конечно, покажу чудо мое чудное. Покажу…

Несколько долгих мгновений они, застыв на месте, смотрели друг на друга. А затем, словно по молчаливому уговору, оба отступили на шаг и начали торопливо раздеваться. В то время как черный скакун продолжал свой безумный бег, оглашая возмущенным ржанием залитые лунным светом просторы, сжигаемые страстью нетерпеливые любовники срывали с себя все покровы в густом полумраке конюшни.

Постылые одежды были сдернуты с тел и небрежно отброшены в сторону. Через несколько секунд Луис был обнажен полностью, а Эми — почти полностью, потому что ей никак не удавалось освободиться от красного шарфа, которым она была подпоясана: упрямый узел никак не хотел развязываться.

Эми растерянно взглянула на Луиса в надежде на его помощь. Он немедленно отвел от пояса ее руки и сам принялся за дело.

Однако влажный шарф, завязанный узлом, не поддавался. Терять времени Луис не стал. Он намотал длинный шарф вокруг своей руки и подтащил Эми к себе. Поцеловав ее поднятое к нему лицо, он произнес:

— Все в порядке. Я об этом позабочусь.

Он снова повернул ее к себе спиной, передвинул красный шарф вокруг тонкой талии Эми, так что зловредный узел оказался у нее на пояснице. Потом завел оба конца шарфа себе за спину, перехватил каждый из них другой рукой и, обернув таким образом вокруг своего торса, связал их у себя на животе.

Он снова прижал к себе спину Эми и, зарывшись лицом в облако ее золотистых волос, сказал:

— Мне это нравится. Мне нравится, что теперь ты привязана ко мне.

— И мне тоже, — отозвалась она, почти бездыханная. — Мне тоже.

Ее глаза закрылись, когда рука Луиса, горячая и уверенная, продвинулась по ее голому животу к треугольнику влажных завитков. Какой-то краткий, но блаженный срок он просто обволакивал ее собой, крепко притиснув ее ягодицы к своей пульсирующей мужской плоти.

Потом его длинные искусные пальцы пропутешествовали через золотые завитки, и из груди Эми вырвался долгий вздох, когда он начал ласкать ее именно таким способом, какой — а теперь это уже было ему известно — нравился ей больше всего.

В первую же ночь, которую они вместе провели в постели, он легко нашел ключ, который открывал выход ее на удивление бурным вспышкам страсти. И теперь, когда его пальцы дотронулись до этого чувствительного места, он обнаружил, что оно уже набухло, налилось и исполнено шелковистой влажности.

— Сладкая малышка, — прошептал он. Просунув ногу между ее лодыжками, он заставил ее пошире расставить ступни, и когда в промежутке оказалось достаточно места для обеих его ног, он медленно и нежно принудил ее опуститься на колени и сам сделал то же.

Оба нагие — если не считать красного шарфа, которым они были привязаны друг к другу, — они стояли на коленях в слабом лунном свете, просачивающемся через открытую дверь сарая. Эми блаженно вздыхала, когда горячие поцелуи Луиса обжигали чувствительную кожу ее спины, а в промежутках он нашептывал ей ласковые слова на трех языках — английском, испанском и на языке ацтеков — языке науатль.

В ее крови разгорался жаркий огонь. Такой жаркий, что когда она, направляемая Луисом, встала на четвереньки, это показалось ей самым естественным положением, какое только можно придумать, — идеальным способом дарить и принимать любовные ласки. Все, все было таким, как должно быть, — красный шарф, туго натянутый между ними, Луис, стоящий на коленях позади нее, и громкие удары сердца у него в груди.

Одной рукой обвив ее бедра, другой он схватил собственное орудие и вдвинул его пульсирующий конец в ожидающее женское тепло.

Он был осторожен, входя в ее лоно. Оба задохнулись от наслаждения. Он подался назад, почти освободив ее от своего присутствия внутри, прежде чем позволить себе последующий натиск. Он намеренно заставлял себя продвигаться понемногу, медленно и без неистовства, опасаясь, как бы нечаянно не причинить ей боль.

Этого оказалось достаточно, чтобы ей захотелось большего. Покачивая бедрами в безотчетной попытке вобрать его в себя как можно полнее, Эми вздыхала, и издавала стоны, и выгибала спину, и ее груди покачивались в такт с этими непроизвольными движениями.

В какой-то момент затуманенный ум Эми вдруг прояснился, и она в растерянности обнаружила, что прямо за дверью сарая громко сопит обозленный Ноче, а не далее чем в сотне ярдов отсюда раздаются возгласы и смех гостей.

Мгновенное осознание реальности было подобно грозовой вспышке. И вместе с осознанием — потрясение. Да неужели все это происходит на самом деле? Это она, Эми Салливен Парнелл, голая, стоя на четвереньках, предается любовным утехам в сарае, как какое-то дикое животное, в то время как в паре ярдов от нее громыхает копытами и оскорбленно ржет взбудораженный жеребец, а на расстоянии брошенного камня буйно веселится сотня людей?

Луис, который улавливал малейшую перемену в ее настроении, почувствовал, как застыло ее тело, и догадался, какая тому причина. И сразу понял, что следует этому противопоставить.

— Никого нет в мире, кроме нас двоих, радость моя. Ни единой души. — Его голос оставался тихим и спокойным, но в висках гудел колокол, и лихорадочное вожделение пересиливало в нем все другие чувства. — Только мы, querida.

Он проникал в ее лоно все глубже, увеличивая размах своих толчков, заполняя собой воспламененную женщину и изгоняя не просто способность мыслить здраво, но и самый ничтожный след любой мысли.

И тело, и душа Эми откликнулись мгновенно. Ретивый вороной, шумная толпа, ее собственное минутное отрезвление — все было забыто. Никого не осталось на земле, кроме них двоих, чьи влажные тела так подходили одно к другому и дарили такой восторг.

Эми вздохнула, и ее бедра снова начали то ритмичное покачивание и кружение, которое заставляло мужчину, связанного с ней шарфом, стонать от нарастающего наслаждения, и шепотом подбадривать и превозносить ее. Только этот голос она и слышала.

Ладони ее рук, ее колени и пальцы ног сминали сено на полу сарая; пряди распущенных волос спадали на глаза, — Эми действительно была подобна какому-то дикому, неприрученному существу, тонущему в море чисто телесного блаженства. Ее любовник чувствовал это и еще больше распалялся от ее полной самозабвенности и стремился дать ей еще большее наслаждение.

Луис наклонился вперед, схватил Эми за плечи и рывком потянул вверх. Какое-то время они стояли оба на коленях — а его плоть все еще находилась внутри ее, — и он жарким шепотом твердил, как она прекрасна и какая это сладость — быть с ней. Потом он снова сменил положение, увлекая за собой и ее: теперь он сидел на корточках с широко разведенными коленями, пристроив Эми у себя на мускулистых бедрах. Обвив рукой ее шею, он снова положил ее голову к себе на плечо.

Тихо-тихо он сказал:

— Никогда еще ты не давала мне такого наслаждения. — Легким поцелуем он коснулся ее виска. — И никогда я так не хотел дать еще больше наслаждения тебе.

— А ты уже это делаешь. — Она вздохнула. — По-моему, наслаждения уже чересчур много.

— Не может быть чересчур много. — Голос Луиса звучал низко и хрипло. — Даже достаточно не может быть.

— Я… Я не смогла бы выдержать еще большее наслаждение, — прошептала она и думала, что так оно и есть.

Оказалось, что смогла.

Пока пальцы Луиса ласково скользили по изгибу ее шеи, он положил другую руку ей на живот и начал поглаживать едва видимую золотистую дорожку, что вела от пупка вниз. Тем временем он продолжал ритмично двигать свои чресла вперед и назад, все глубже внедряясь в лоно Эми. Клад его мужской силы был уже переполнен настолько, что каждый вздох, казалось, может разрешиться болью. Эми была на седьмом небе.

Она извивалась, вздрагивала и задыхалась в бездумном отклике на каждое движение колдовских пальцев, поглаживающих ее шею и живот, и на каждое движение ужасающе твердого, восхитительно твердого клинка, пронзающего ее насквозь. Наслаждение, набирающее силу, сметало любые запреты.

А на смену сметенным запретам приходила догадка о возможности еще большего наслаждения. Повернув голову, уткнувшись лицом в лицо Луиса, Эми прошептала:

— Ты и правда хочешь доставить мне еще больше удовольствия?

— Я все для этого сделаю, querida.

— Ты знаешь, чего я от тебя хочу, — дерзко сказала она. Да, он знал, но потребовал:

— Я хочу услышать, как ты скажешь об этом. Попроси меня — и ты получишь то, чего хочешь.

Без стыда, без колебания Эми так и поступила.

Она произнесла слова, которых никогда в жизни не произносила. Без тени жеманства она высказала свою просьбу и даже не догадывалась, как это его воспламенило. Она слегка содрогнулась от накатившей волны блаженства, когда, в точности исполняя ее просьбу, Луис положил руку между ее раздвинутыми бедрами, нашел гладкую разбухшую почку сверхчувствительной женской плоти и начал искусно ее ласкать.

— О-о-о… Луис… — приговаривала Эми. — Луис, Луис, Луис…

— Я знаю, маленькая. Я знаю.

Капитан Луис Кинтано сидел на корточках, упираясь босыми пятками в присыпанный сеном пол конюшни, оборудованной для скакуна по имени Ноче, и в ясную майскую ночь, при скудном свете луны творил совсем не общепринятые любовные игры с Эми Парнелл. Его бронзовое тело блестело от пота. Пальцы гладили, дразнили, поворачивались и вырисовывали кружки. Его глубокий голос ласкал, поощрял и возносил хвалы.

А в промежутках между словами страсти он скрипел зубами, прилагая все силы, чтобы задержать развязку до того мгновения, когда ее наслаждение станет полным.

Ее ароматные волосы, щекочущие его лицо; ее прекрасное разгоряченное тело, так беззаветно льнущее к нему; ее нежный детский голос, почти беззвучно произносящий его имя… Луис уже был не в силах владеть собой. Он больше не мог оттягивать решающий миг.

Дыхание Эми стало еще более частым; еще мгновение — и она взмолилась:

— Разве… Луис… Я…

— Да! — решительно бросил он, чувствуя, как сжимается она внутри, в бесхитростной попытке удержать его. — Да, маленькая, пусть будет так. Пусть будет так.

Подхваченная радостью такой силы, что впору было испугаться, Эми уже не могла бы остановиться, даже если бы хотела. Потеряв всякую власть над собой, в сгущающемся мареве страсти она выкрикнула его имя, и это был для Луиса сладчайший из звуков. Наконец-то он мог дать волю и себе. Как одержимый, он ворвался в нее — оставаясь с ней, отдавая ей все, что имел. Когда ее безумная опустошающая кульминация подходила к концу, началось и его взрывное освобождение, и его громкие, не сдерживаемые стоны соединились с ее замирающими возгласами ликования.

Глава 29

Та же самая полная майская луна, которая в Орилье освещала двух пылких любовников, стоящих на коленях на присыпанном сеном полу конюшни, лила свои лучи и в роскошно убранную спальню в развеселом районе Сан-Франциско, на набережной Барбери-Кост. В то время как на высоком расписном потолке резвились изображенные там нимфы и сатиры, внизу, под ними, нимфа из плоти и крови с кожей медного оттенка и угольно-черными волосами резвилась в обществе склонного к излишествам, ненасытного белокурого сатира.

Его затуманенные от виски голубые глаза следили за каждым сладострастным движением гибкого тела черноволосой женщины; сам же он, раздетый догола, сидел, широко расставив колени, на кровати, застланной малиновым атласным покрывалом, с длинной сигарой в одной руке и стаканом кентуккииского бурбона в другой.

Женщина танцевала для него, потому что он так приказал.

Танцевала уже больше часа. Ей было жарко, она устала и струйки пота стекали по округлым формам ее тела цвета меди. Густые черные волосы, разделенные прямым пробором и спадавшие до бедер, были растрепаны и влажны. Они хлестали ее по лицу и плечам, когда она кружилась на месте, извивалась и замирала в непристойных позах ради угождения светловолосому зрителю.

Женщину звали Накори. Ее матери из народа апачи было пятнадцать лет, когда она родила Накори — а случилось это двадцать четыре года назад — от пожилого (за пятьдесят) англичанина, который явился в Америку с намерением пополнить число американских скотоводов.

Скотоводство не пришлось по вкусу сэру Альфреду Виттингтону, равно как не обрадовала его и перспектива стать отцом индейского младенца. Когда живот его краснокожей сожительницы слишком явно округлился, сэр Альфред прогнал ее, а сам отбыл обратно в Англию, где его дожидалась семья: степенная супруга с лошадиным лицом и пятеро детей разного возраста.

Беременная девочка-апачи вернулась к своему народу. Ее дитя увидело свет в поселении апачей-мимбреньо на севере Мексики, и все племя заботливо выхаживало младенца, а когда Накори выросла и превратилась в красивую девушку, за ней стали увиваться самые отважные из юных воинов.

Мать учила дочку английскому языку, которому сама научилась от несостоявшегося скотовода, и частенько рассказывала о великолепном доме, где жила с отцом Накори, но при этом не забывала предупредить, что от того мира ничего нельзя ожидать, кроме разбитого сердца. К двадцати годам Накори успела дважды выйти замуж и дважды овдоветь; теперь в ней понемногу разгоралось желание самой посмотреть, что же собой представляет этот мир белых людей. В одну из жарких летних ночей, улучив подходящий момент, Накори под покровом тьмы тайком покинула поселение. На ее беду, по дороге ей скоро повстречалась тройка апачей, принадлежащих не к той ветви этого народа, к которой относилась она сама, а к другой — к апачи-мескалеро. Эти трое отвезли ее к себе, в холодное становище в горах Чисо. А там их рослый худощавый вождь, устрашающе-уродливый верзила по имени Змеиный Язык, бросил на красивую светлокожую женщину один-единственный взгляд и тут же приказал своим воинам доставить ее к нему в хижину.

Все крики и протесты Накори не привели ни к чему. Через несколько минут ее втолкнули в тускло освещенное жилище Змеиного Языка. Она в ужасе обернулась: хозяин хижины вошел следом.

Отвратительный вождь-мескалеро с крошечными глазками-бусинками, огромным бесформенным носом и широким, от уха до уха, ртом, из которого привычно высовывался неправдоподобно длинный язык (отсюда и его племенное прозвище), стоял так близко, что она ощущала тепло его тела.

Накори зажмурилась и застыла от напряжения. В тишине послышался шорох и звук от падения кожаных штанов на пол. Через несколько секунд он уже стоял перед ней, обнаженный ниже пояса, но его мерзкое страшное лицо теперь было спрятано за столь же безобразной и пугающей маской дьявола.

То была грубо вырезанная маска с рогами, сделанными из выкрашенных алой краской оленьих рогов, с длинным кожаным языком и жуткими клыками и наводящими ужас мраморными глазами с прорезями под ними.

Накори стряхнула с себя оцепенение и пронзительно вскрикнула, когда вождь грубо сорвал с нее платье из оленьей кожи и все, что было под этим платьем надето. Какое-то время она еще боролась, но добилась только того, что ему это надоело. Высунув свой собственный длинный язык в отверстие над мягким кожаным языком маски, он швырнул Накори на постель из бизоньих шкур и без промедления последовал за ней.

При первом же прикосновении его длинного мокрого языка к ее голой левой груди Накори содрогнулась от гадливости, ее по-настоящему затошнило. Но это было лишь началом долгого знойного дня, в течение которого вождь, не снимая дьявольской маски, в полумраке наглухо закрытой хижины медленно и методично вылизывал каждый дюйм ее тела, как ни корчилась она от отвращения.

Когда на ней не осталось ни одного кусочка кожи, который бы вождь не облизал — будь то пятки ног, или ладони, или глубоко внутри ушей, — он плюхнулся на спину и приказал ей сесть на него верхом. Готовая на что угодно, лишь бы кончился этот кошмар, Накори приняла в себя его торчащий кол, покрутила бедрами и уже через несколько секунд услышала его удовлетворенный возглас.

Осторожно соскользнув с его тела, она уже пыталась встать на колени, когда он схватил ее и притянул обратно.

На языке индейцев-апачи он уведомил ее:

— Ты останешься здесь со мной. Будешь моей женщиной.

Когда она решительно затрясла головой, он выхватил острый нож, приставил лезвие к ее шее и повторил:

— Будешь моей женщиной.

С того самого дня Накори была женщиной вождя по имени Змеиный Язык. За ней пристально следили. Все знали, что вождь оказал ей предпочтение из-за красивого лица и более светлого цвета кожи, чем у женщин его племени. К женщинам со светлой кожей вождь относился с особым пристрастием. Однажды ему удалось захватить пышнотелую белую женщину, и уж до того он на нее не мог надышаться, что, как говорили в племени, он и впрямь любил ее до смерти. Никто не знал наверняка, как это вышло, но только белая женщина, прожив с вождем меньше года, исхудала и подурнела до крайности, так что никто и не удивился, когда она умерла.

Накори была сотворена из более крепкого материала. Она не исхудала. Не подурнела. Она не умерла, хотя бывали моменты, когда ей не хотелось жить. Она никогда не открывала вождю своих чувств. За несколько недель она научилась ловко притворяться, что безумно полюбила этого развратного урода.

Ни на мгновение не позволяя себе расслабиться, она теперь была неизменно нежна с человеком, чье бронзовое тело могло служить образцом мужского совершенства, а лицо вызывало тошноту. Она делала вид, что не может вынести ни минуты, когда он не с ней. Она следовала за ним неотступно, как верная собака, и ее обожающий взгляд всегда был прикован к его чудовищному лицу.

Уединяясь с ним в полутемной хижине, она шла навстречу любым его извращенным капризам, словно и сама находила в них наслаждение. Часами она лежала, задыхаясь и Издавая стоны, изображая неимоверное удовольствие, пока он вылизывал ее, не зная устали.

Накори провела с вождем полтора года, прежде чем ей представилась возможность удрать. Все окружающие были убеждены в ее страстной преданности вождю — так мастерски она играла свою роль. И вот однажды в серый ненастный январский день, после того как чуть ли не с утра до вечера она ублажала нагого вождя, Накори подловила момент, когда он уснул, высвободилась из его рук, торопливо оделась и вышла за пределы поселения. Ее даже никто не окликнул.

Сердце у нее громко стучало, исполненное надежды и возбуждения. Она легко вывела из загородки самую резвую лошадку и, не оседлав ее, просто села верхом и помчалась по дороге вниз с холмов.

Больше двух месяцев понадобилось ей, чтобы добраться до Сан-Франциско, но именно туда она всегда мечтала попасть. Это был один из немногих городов, о которых ей довелось слышать. Ее сразу же покорил большой шумный город, и, разглядывая всех этих нарядно одетых джентльменов, которые толпились на деревянных тротуарах, она твердо решила вскружить голову какому-нибудь богатому франту настолько, что он начнет умолять ее стать его женой.

В первый же вечер, который она провела в многолюдном городе, она повстречалась с героем своих грез. Высокий красивый щеголь с яркими голубыми глазами и блестящими золотистыми волосами, быстрыми шагами выходивший из заведения под названием «Эльдорадо», просто столкнулся с Накори.

Он адресовал ей ослепительную улыбку, и у Накори замерло сердце. Когда же он учтиво взял ее за руку и спросил, не желает ли она зайти в дом вместе с ним, она не в силах была поверить, что ей выпала такая удача.

— Да… Да, я с радостью…

Накори старалась отчетливо выговаривать слова: незачем ему знать, что она всю жизнь прожила в глуши, среди невежественных дикарей. Ей вдруг опротивело надетое на ней платье из мягкой оленьей кожи. И еще она решила, что отрежет свои длинные черные волосы и соорудит на голове какую-нибудь замечательную прическу.

Оказавшись внутри здания, Накори рот разинула от изумления. Никогда еще она не видела такого великолепия. Они находились в большом прямоугольном помещении, стены которого были украшены росписью, изображающей нагих белокожих женщин в дразняще-небрежных позах. Мебель была из красного дерева, а на потолке сверкали тысячами искр хрустальные люстры. В одном конце зала виднелось возвышение, обрамленное гирляндами из флажков и цветных лент, и на этом возвышении громко играл оркестр.

В другом конце работал бар, и позади стойки красовались огромные узорные зеркала. На игорных столах, разбросанных по всему залу, громоздились столбики золотых и серебряных монет. За каждым столом восседал банкомет в строгом черном костюме.

Потрясенная зрелищем таких богатств, Накори вцепилась в руку своего белокурого джентльмена и проследовала за ним в дальний конец битком набитого зала. Он протянул руку, отдернул занавес из пунцового муслина и завел спутницу в маленький отдельный кабинет с длинной низкой кушеткой.

Без единого слова он освободился от пиджака сшитого на заказ серого костюма и начал расстегивать пуговицы белой рубашки.

Накори изумилась, но все-таки спросила:

— Ты хочешь, чтобы я была твоей женщиной?

— Да, — сказал он и одарил ее такой лучезарной улыбкой, что счастье захлестнуло ее радужной волной. Впрочем, он позабыл добавить, что желает сделать ее своей женщиной только на ближайшие пятнадцать минут.

Через полчаса, когда он застегивал брюки, Накори, все еще в чем мать родила, спрыгнула с кушетки и спросила:

— Ты возьмешь меня с собой, к себе в особняк?

Он захохотал и сообщил:

— Душенька, единственный особняк, который у меня есть, — это жалкая старая асиенда в юго-западном Техасе. Если я когда-нибудь туда вернусь, я прихвачу с собой и тебя.

Теперь, спустя пять месяцев, Накори знала все о техасском доме своего любовника: недаром же она расспрашивала его в те моменты, когда он бывал пьян или настроен поболтать. Она мечтала, что в один прекрасный день отправится туда с ним, и станет хозяйкой его большого особняка, и подарит ему красивых голубоглазых ребятишек.

Мысль о том, что этого придется ждать долго, не омрачала дневных грез Накори. Не омрачало их и то, что из-за постоянного безденежья, в котором пребывал ее красавец любовник, ей приходилось продавать свое тело многим изысканным джентльменам, которые приходили играть в «Эльдорадо» или в «Паркер-Хаус», в «Эмпайр» или в «Аркадию»… в любое из дюжины злачных мест Барбери-Кост.

Она не особенно возражала. Джентльмены, с которыми она имела дело, большей частью были чистыми, и от них приятно пахло; угодить им обычно бывало легко.

Развлекать каждую ночь другого джентльмена было и вполовину не так мучительно, как то, что ей приходилось терпеть в хижине вождя по имени Змеиный Язык.

И кроме того, деньги, которые она зарабатывала, позволяли им оплачивать не только этот роскошный гостиничный номер, где кровать была застлана малиновым атласным покрывалом, а стены украшены драпировками из малинового бархата с золотыми узорами, но и сшитые у хорошего портного костюмы для ее белокурого любовника-джентльмена. Но скоро все это останется позади.

В минувший вечер, несколько часов тому назад, развлекая высокого костлявого техасца, Накори узнала кое-какие поразительные сведения, — сведения, которыми она собиралась поделиться с любовником, когда он разрешит ей кончить танцевать.

Наконец ее ненаглядный красавчик громко щелкнул пальцами. Накори сразу же остановилась, усталая и вспотевшая.

Она улыбнулась и начала:

— Любимый, у меня для тебя есть потрясающие новости!

— Новости потом, — оборвал он ее. — Ты что, не видишь, что я сейчас не расположен к болтовне?

Накори радостно кивнула и подошла к нему. Она уже собралась было обнять его, но он ее остановил, скомандовав:

— На колени!

Она повиновалась, опустившись на пол между его раздвинутыми ногами. Она взяла в руки его нержавеющее орудие, а потом, облизнув пересохшие губы, приняла его в покорный горячий рот. Вознаграждением ей был его громкий стон удовольствия.

— А теперь можно я тебе расскажу новости?

Он улыбнулся, засунул пальцы в ее густую шевелюру и милостиво разрешил:

— Валяй, говори.

Накори передала ему все, что стало ей известно. От клиента, хорошо знакомого с юго-западным Техасом и со многими его обитателями, она выведала, что ранчо Орилья — а она уже знала, что это ранчо принадлежит ее дружку — снова процветает. Испанец-полукровка привел на ранчо отряд мексиканских солдат и всем теперь там заправляет. Давно пересохшая река снова течет по прежнему руслу, трава растет на равнинах, и коровы быстро набирают вес.

Она говорила и говорила, и он слушал ее с интересом, какого никогда не проявлял раньше: его голубые глаза превратились в узкие щелочки.

Нежно поглаживая его бедра, густо поросшие золотистыми волосками, Накори спросила:

— Мы туда поедем? Поселимся в твоей большой асиенде и станем богатыми скотоводами? И у меня будут красивые платья и драгоценности? И колыбельки с атласной подбивкой для наших детей? А я буду…

— Ты будешь… что? Я не расслышал.

— Бэрон, милый мой, единственный, мы теперь поедем в Орилью?

Его пальцы высвободились из ее растрепанных волос. Он смахнул ее руки со своих бедер. Грубо отпихнув ее ногой в грудь, он поднялся и заявил:

— Я, может быть, и вернусь в Орилью. А вот ты… Ты что же думаешь, я привезу с собой в Техас шлюху-полукровку?

Оторопев, она смотрела на него. Горячие слезы хлынули из ее глаз и потекли по смуглому лицу, освещенному лунным иянием.

— Но я думала… что… что же мне делать?

Бэрон Салливен положил руки на колени и наклонился, так что их головы почти касались друг друга.

— Ты же всегда сможешь вернуться к Змеиному Языку, — напомнил он ей, и в ярком лунном сиянии его блестящие светлые волосы казались короной из серебра.

В полутора тысячах миль от Сан-Франциско, высоко в горах Чисо, в Техасе, та же луна освещала маленькое поселение апачей-мескалеро.

Полночь уже давно миновала. В поселении все дышало тишиной и покоем. Семьи, жившие здесь, находились в своих хижинах и наслаждались глубоким сном.

А в это время вождь Змеиный Язык лежал нагишом на берегу журчащего ручья в обществе молодой и красивой женщины своего племени.

Вождь бодрствовал. И настроение у него было хуже некуда.

Хотя женщина, помогавшая ему коротать ночь, считалась одной из самых красивых в поселении, угодить ему она не смогла. Так же как не смогли угодить ему и три другие, которые — одна вслед за другой — посетили и покинули в этот вечер его хижину.

Когда он, так и не получив удовлетворения, отослал домой последнюю из этих трех, один из воинов напомнил ему, что сейчас полнолуние, и быстро присоветовал вождю привести женщину, которая еще не побывала в его руках, не в хижину, а на луг около ручья. В свете высокой полной луны она будет выглядеть почти как белая женщина.

— Верно! — с воодушевлением подтвердил вождь. — Ее кожа будет казаться светлее. Кто же это будет? Кого я еще не испробовал? И чтобы была достаточно красива? Есть у нас такая?

Воин, который подал этот умный совет, тут же сообщил:

— Мою сестру, по имени Быстроногая Лань, считают достаточно красивой, чтобы на нее стоило посмотреть. Она сочла бы для себя честью, если бы могла угодить тебе.

— Разбудите ее и сейчас же пришлите ко мне!

И вот теперь, лежа на шерстяном одеяле под полной луной — в этот час здесь было светло как днем, — вождь пребывал в самом скверном расположении духа. Больше часа он провел с женщиной по имени Быстроногая Лань. Она щедро предоставила свое тело в его распоряжение, она охотно выполняла все, о чем он ее просил.

Она и впрямь была красоткой, и ее твердые, как дыньки, груди и крепенькие бедра были хороши и на взгляд, и на вкус. И все равно он не был удовлетворен. Хотя в лунном свете ее кожа казалась намного светлее, чем была в действительности, этого было недостаточно. Все равно она была женщиной из индейского племени, женщиной с темной кожей, темными волосами и смиренными повадками.

Вождь Змеиный Язык внезапно перестал облизывать пальцы ног Быстроногой Лани, выпустил из рук ее ступню и приказал ей уйти. Огорченная и разочарованная, она собрала свою разбросанную одежду и, вся в слезах, побежала к себе в хижину.

Через пару минут все поселение было разбужено громким звуком сигнальной трубы, далеко разносящимся в ночи. Проворные воины, схватив свои ружья, выбежали из хижин, а перепуганные женщины собрали вокруг себя детей и ждали, что будет дальше.

Вождь Змеиный Язык, надев свою дьявольскую маску, что было сил дул в старую трубу, захваченную в одном из давних набегов на отряд белых солдат. Когда он трубил в трубу, это был сигнал, по которому каждому мужчине следовало бросить любые свои занятия и немедленно мчаться к вождю.

Змеиный Язык опустил трубу.

Он стоял широко расставив ноги; мраморные глаза маски блестели, красные рога казались почти черными. Он высунул свой собственный длинный язык в отверстие над кожаным языком маски, что придавало ему вид рогатого дьявола с двумя языками.

Внезапно он отбросил трубу. Сорвал дьявольскую маску и тоже швырнул ее на землю. Сцепив пальцы рук за спиной, вождь принялся расхаживать взад-вперед перед ожидающими бойцами. Не переставая шагать, он поведал им, что недоволен. Сообщил, что никогда не будет полностью удовлетворен, пока не получит желаемое.

Вождь остановился. Несколько раз высунул язык. Затем отдал им приказ:

— Доставьте мне белую женщину. Мне все равно, где вы ее раздобудете. Схватите дочку фермера. Устройте нападение на дилижанс. Выкрадите жену хозяина какого-нибудь ранчо. Мне нужна красивая белая женщина с шелковыми желтыми волосами и кожей белой, как молоко.

Все воины что-то забормотали, заерзали и начали переглядываться. Голос вождя возвысился до душераздирающего вопля:

— Достаньте мне белую женщину!

Глава 30

На следующее утро Эми проснулась оттого, что луч теплого майского солнца коснулся ее лица. Первым чувством, которое она испытала, было удивление: почему это ей так хочется пить и почему у нее так болит голова? Она медленно открыла глаза и, откинув с лица спутанные волосы, приподнялась на локте и с трудом обвела взглядом комнату.

В хозяйской спальне она была одна. Нагишом, на широкой белой кровати без одеял и подушек, — в общем, как это бывало каждое утро. Только солнце стояло выше и грело жарче. Очевидно, она слишком заспалась.

Спустив на ковер длинные стройные ноги, Эми потянулась за серебряным кувшином с холодной водой, стоявшим на ночном столике, безуспешно поискала стакан, пожала голыми плечами, наклонила кувшин к губам и сделала несколько жадных глотков.

Глубоко вздохнув, она подняла серебряный кувшин повыше, осторожно покачивая его и прижимая ко лбу, где, казалось, стучали молотки, а потом опустила кувшин пониже, чтобы остудить грудь и живот. От прикосновения холодного серебра к разгоряченной коже Эми ахнула и задрожала.

И тут она вспомнила.

Вспомнила все.

Глаза Эми расширились от ужаса, и губы у нее сложились так, чтобы выдохнуть недоуменное «нет», но ни звука она не смогла произнести. Прижимая к себе кувшин с холодной водой, она вздрагивала, и встряхивала головой, и отчаянно пыталась отрицать то, что случилось. Просто ей сон такой приснился, вот и все. Она не… Она никогда бы не… о Боже!

Маленькая соломинка, застрявшая в волосах, упала на кровать.

Эми припомнила, как она в одиночестве пустой гостиной читала книгу и как она подняла глаза и увидела Луиса, стоящего в арочном проеме. Как потом поспешно оделась и вышла в толпу веселящихся гостей. Как он обнял ее, чтобы начать танец, и сказал, что остается так мало времени… Заставил ее поверить, что он уезжает.

Ублюдок! Он нарочно навел ее на мысль, что его вызывают для участия в сражении, что он уйдет на рассвете и они больше никогда не увидятся! Он все продумал с самого начала! Он имел наглость предположить, что при мысли о его отъезде она совершенно утратит осторожность и… и…

Все новые и новые воспоминания жгли душу.

Вот она слизывает соль у него с ладони, а он — у нее. Вот она танцует с ним снова и снова, забыв, что в мире есть кто-то еще. Связана с ним… носовым платком. Ревущий костер. Им обоим становится жарко. Они обливаются потом, выходят из толпы… и… и…

Дрожащими руками Эми осторожно водрузила кувишин на место — на ночной столик, плотно сжала дрожащие колени и обхватила себя руками. Закрыв глаза, она чувствовала, что к горлу подступает комок и она вот-вот разразится рыданиями.

Перед ее закрытыми глазами неотступно маячило видение — пара обнаженных человеческих существ, связанных красным шелковым шарфом, совокупляющихся в сене на полу конюшни, как пара животных.

Глухое рыдание вырвалось у Эми из груди.

Они и были настоящими животными. Она сама была ничем не лучше животного. Там, в объятиях Кинтано — человека, который в открытую презирал ее, — она была тварью, которой неведом стыд. Почему? Что же с ней происходит? Неужели она совершенно потеряла рассудок?

«Господь всемогущий, что же мне делать? Я не вижу выхода из этого нескончаемого кошмара!»

И тут Эми увидела — впервые увидела — аккуратно сложенную желтую депешу, лежащую на ночном столике рядом с серебряным кувшином.

Она сразу же поняла, что это такое. Приказ, полученный капитаном. Приказ, который она безуспешно пыталась найти раньше.

Стиснув зубы, Эми потянулась за бумагой и быстро прочла ее. Все было сказано совершенно ясно: капитану предписывалось оставаться в Орилье. Ярость горячей волной поднялась в душе Эми. Он оставил здесь депешу специально — в насмешку над ней.

Опять он ее одурачил! Опять показал ей, что против него она беспомощна. Он мог заставить ее не только делать и говорить все, что он пожелает, но и быть такой, какой ему заблагорассудится.

Содрогаясь от отвращения к себе, Эми положила желтую депешу Хуареса туда, откуда взяла, и встала с кровати. Внезапно ее пронзила ясная мысль: она должна уносить ноги сию же минуту. Он не собирается уезжать, значит, уезжать придется ей. Она не сможет больше провести в Орилье ни одной ночи!

Эми поспешила в гардеробную. Ей мучительно хотелось принять ванну, но нельзя было терять время. Судя по всему, час был отнюдь не ранний. В любую минуту может войти капитан; он застанет ее, когда она будет купаться, и вытащит из ванны, и…

Одевшись как можно быстрее, Эми схватила с полки большой саквояж и наспех набросала туда несколько платьев и кое-что из белья. Потом сообразила, что не сможет ничего взять с собой, если не хочет возбудить подозрений. С сильно бьющимся сердцем она выглянула в коридор и, никого не обнаружив, шагнула за порог. Она беспрепятственно сбежала по лестнице и миновала пустую столовую.

Она не рассчитывала, что в кухне помимо Магделены встретится и с Педрико Вальдесом. Краска бросилась ей в лицо, когда она увидела этих двоих, сидящих за столом и пьющих кофе. Она почувствовала себя так, словно была непослушным ребенком, которому предстоит выслушать нотацию от взрослых.

Но ее встретили не нотацией, а теплыми улыбками, и в глазах у обоих было такое выражение, как будто они полностью одобряли ее поведение. Возможно, они ничего не знали. Может быть, они, как все прочие, от души развлекаясь минувшей ночью, просто не заметили, как капитан увел ее в конюшню.

— Доброе утро, — поздоровалась она, стараясь держаться как можно беспечнее.

— Сеньора Эми! — приветливо откликнулся Педрико, учтиво поднявшись со стула.

— Сегодня вам надо позавтракать поплотнее, — заметила Магделена.

Посмеиваясь, она налила в чашку дымящийся кофе, подала эту чашку Эми и пообещала:

— Я подам вам особенный…

— Мне не хочется есть, — перебила ее Эми. Беспокойно оглянувшись по сторонам и приняв от Магделены чашку, она добавила: — Я… ах да… я подумала, что мне бы надо сейчас съездить в город.

Магделена подбоченилась:

— В город? Зачем? Нам ничего не нужно. От праздника столько еды осталось, что нам ее ни в жизнь не съесть!

— Да, я знаю. — Эми как-то еще умудрялась говорить ровным беззаботным тоном. — Но я подумала… Ты могла бы собрать корзинку с гостинцами, а я бы отвезла это Маку для его детишек.

— Вам нужен отдых, у вас такой вид, как… как… — Магделена на мгновение опустила глаза. А потом спросила: — Вы уверены, что в состоянии съездить в город?

— Я чувствую себя прекрасно, — отрезала Эми и обратилась к Педрико: — Отвезешь меня?

— Капитан уехал прокатиться верхом, — с улыбкой ответил Педрико. — Как только он вернется, я отвезу вас в Сандаун.

— Нет! — раздраженно фыркнула Эми. — Я не желаю ждать, пока вернется капитан. Я хочу ехать сейчас же.

— Но, сеньора, к чему такая спешка? Если вы только…

— Я еду в Сандаун, Педрико. Если ты отказываешься отвезти меня, тогда я вполне и сама обойдусь!

Обменявшись взглядами с Педрико, Магделена сказала:

— Раз уж вы настаиваете, он вас отвезет. Угощение я соберу, это и минуты не займет.

Не прошло и получаса после отъезда Эми и Педрико из асиенды, как капитан вернулся с утренней прогулки. Спешившись, он отвел Ноче в его отдельный кораль, держа длинные кожаные поводья в одной руке, а в другой — пламенеющий букет оранжевых мексиканских маков.

Управляясь одной рукой, Луис снял с неоседланного жеребца уздечку и вошел в темноватый сарай, чтобы повесить уздечку на крюк. Несколько раз моргнув, чтобы глаза привыкли к темноте после яркого солнца, он двинулся в глубь сарая. И тут на глаза ему попалось нечто лежавшее на сене.

Он осторожно отложил в сторону букет маков, сделал несколько шагов вперед и присел на корточки. Его лицо расцвело радостной улыбкой, когда он поднял яркий красный шарф. Шарф, который ночью пришлось разрезать.

Пальцы Луиса играли с погубленным шелком; накинув ткань на колено, он нежно поглаживал ее, а тем временем перед его мысленным взором проносились волнующие картины.

Вот нагая несравненная Эми — здесь, на сене; связанные между собой этим длинным красным шарфом, они занимаются любовью.

Потом, все еще связанные шарфом, они ласкали и целовали друг друга, пока взаимное влечение не разгорелось снова в полную силу. Они опять устремились к соединению — на этот раз лицом к лицу; Эми была под ним. Лицом к лицу. Глаза в глаза. Сердцем к сердцу.

Шарф натягивался, ограничивая движения, и становился помехой.

— Разрежь его, — прошептала она, не отводя от его лица взгляда прекрасных глаз, обнимая ногами его стан. — Разрежь шарф, дорогой мой. — Она порывисто подалась к нему бедрами. — Мы и без него все равно будем связаны.

Он достал нож из стоящего рядом сапога и разрезал нарядный шарф у нее на тонкой талии. Потом она забрала у него нож, подсунула острие под красный шелк, туго натянувшийся у него на ребрах, и тоже разрезала ткань.

И теперь, когда Луис медленно поднялся на ноги, он аккуратно сложил обрезки шарфа, расстегнул среднюю пуговицу рубашки и засунул находку внутрь.

Наклонившись, он поднял букет оранжевых маков. Эти цветы он собрал для Эми.

Пересекая западное патио, Луис чувствовал себя как взволнованный мальчик. Оказавшись в широком коридоре, он беспокойно оглянулся по сторонам и шумно вздохнул, с облегчением увидев, что коридор пуст. Он взбежал по лестнице, перемахивая разом через две ступеньки, и сердце его билось гулко и неровно.

Остановившись перед тяжелой резной дверью спальни, он пригладил пальцами волосы, окинул себя быстрым взглядом (надо же было удостовериться, что выглядит он прилично) и поднял руку, чтобы постучать.

Потом опустил, так и не постучав.

Он повернул ручку, молча вошел в спальню и прикрыл дверь за собой. Его глаза сразу же устремились к большой белой кровати. Увидев, что кровать пуста, он нахмурился.

Видимо, Эми отмокает в ванне после той бурной ночи, которую разделила с ним. Он не мог и придумать лучшего времяпрепровождения на остаток утра, чем, никуда не торопясь, смотреть, как она купается.

Сжимая букет мексиканских маков обеими руками, Луис двинулся через комнату, негромко окликая Эми по имени. Но когда он добрался до белой мраморной ванны, он увидел лишь собственное отражение в стенных зеркалах. Ванна была пуста.

Едва уловимая тень беспокойства мелькнула где-то на самом краю сознания. Руки у него опустились, когда его охватило предчувствие, что она сбежала. Нервно похлопывая букетом по собственному бедру, он стоял рядом с кроватью, смотрел на смятую постель и вспоминал, как они вдвоем поднимались по лестнице в пять часов утра… полуодетые, смеющиеся, одержимые мечтой добраться до этой самой кровати.

Его черные глаза сузились. Луис наклонился и поднял с белой шелковой простыни маленькую соломинку. Он бросил букет маков на кровать и отправился вниз — разыскивать Эми.

Он уже понимал, что не найдет.

Эми не теряла времени зря. Как только Педрико остановил лошадей перед парадным крыльцом заведения Мака, она спрыгнула с подножки коляски на деревянный тротуар со словами:

— Тебе незачем заходить. Я постараюсь не слишком задерживаться.

Не ожидая ответа, она поспешила внутрь и испытала немалое облегчение, не увидев здесь никого из отряда Луиса. Она нашла взглядом Мака, стоявшего за прилавком, быстро подошла к коренастому ирландцу и спросила, не может ли его старший сын Рауль выполнить одно ее поручение.

Мак добродушно рассмеялся:

— Если вам удастся его растолкать. Он спит на солнышке во дворе за лавкой. Где, интересно, мы с его матушкой сплоховали?

Эми посмеялась вместе с ним, повернулась и направилась к выходу во двор.

Она осторожно разбудила одиннадцатилетнего Рауля. Паренек тер глаза и моргал, но слушал внимательно, когда Эми попросила его сейчас же сбегать в платную конюшню, взять там самую лучшую лошадь, какая у них найдется, проследить, чтобы ее оседлали, и привести на задний двор отцовского заведения. Нужные для этого деньги Эми ему дала.

Босоногий мальчик бегом сорвался с места и через несколько минут вернулся, ведя в поводу крепкого на вид, уже оседланного чалого мерина. Довольная Эми достала из ридикюля золотую монету, вручила ее Раулю и сказала:

— Это — твое, если ты сделаешь мне еще одно, последнее одолжение.

— Да, сеньора?

— Ступай обратно и еще поспи.

— Ах, si, si, — с удовольствием согласился Рауль.

Он засунул монету в карман штанов, свернулся, как кот, на солнышке и закрыл глаза. Но один глаз он прикрыл не до конца и в щелочку между веками подсмотрел, как Эми села верхом на чалого и поскакала на запад. Когда утих стук копыт и улеглась пыль, поднятая чалым, Рауль зевнул, потрогал золотую монету у себя в кармане и снова заснул.

Тремя часами позже, вне себя от тревоги и раскаяния, Педрико Вальдес вернулся на ранчо. Стоя в коляске и нахлестывая усталых лошадей, он пронесся под высокой белой аркой Орильи.

В это время безупречно одетый капитан — в снежно-белой рубашке, синих форменных брюках и до блеска начищенных черных сапогах — расхаживал из конца в конец тенистого западного патио. Он так расхаживал уже целый час. Завидев на горизонте облако пыли, он почувствовал, как болезненно сжалось сердце у него в груди.

Скрестив на груди руки, широко расставив ноги, он стоял в ожидании на подъездной аллее, когда Педрико круто осадил лошадей на гравии дороги. Капитан шагнул навстречу своему лейтенанту.

— Dios, капитан! Во всем виноват я! Мне не следовало…

— Лейтенант Вальдес, — спокойно перебил его Луис, — расскажите мне, что случилось.

— Она пропала! — выкрикнул Педрико. — Я отвез ее в Сан-даун вопреки вашим пожеланиям, и сеньора Парнелл пропала!

Не позволяя дать волю собственным чувствам, Луис ровным тоном произнес:

— Успокойся, дружище. Тебе надо пропустить стаканчик. А после расскажешь все по порядку.

Педрико в точности так и поступил. И потом внимательно выслушивал приказания, которые отдавал Кинтано тихим бесстрастным голосом:

— Прикажи оседлать одну из самых быстрых лошадей Орильи.

— Вы не хотите ехать на Ноче?

Луис покачал головой:

— Нет. Апачи не подковывают своих лошадей, дружище. А Ноче подкован. Пусть седлают пегого.

— Dios! — Педрико торопливо перекрестился.

— Собери вещи: одеяла, запасную одежду, свечи, воду, оружие. Теперь иди!

Через несколько минут Кинтано спустился вниз. Мундира на нем уже не было. Теперь его одежду составляли брюки из мягкой оленьей кожи и такая же куртка с бахромой вокруг ворота и вдоль рукавов. На узких бедрах был затянут оружейный ремень с «кольтом» сорок четвертого калибра в кобуре. На смену черным армейским сапогам пришли мягкие коричневые ковбойские сапожки. Вокруг шеи был повязан ярко-синий платок.

Заламывая руки, заливаясь слезами, Магделена последовала за Луисом из дома на крыльцо. Он обернулся и распорядился:

— Не ходи дальше, Магделена. И перестань убиваться. Я ее верну.

Не в силах выговорить ни слова, плачущая женщина подняла подол передника, вытерла покрасневшие глаза и проводила взглядом удалявшегося Луиса.

— Вы не разрешите мне отправиться с вами на поиски? — спросил Педрико, когда Луис усаживался в седло.

— Нет, друг мой. — Луис взглянул на искаженное болью лицо пожилого соратника. — Ты должен принять на себя командование, пока я буду отсутствовать.

— Я недостоин доверия, капитан, — возразил Педрико. Луис наклонился и, крепко сжав плечо лейтенанта, сказал:

— Нет на земле человека, более достойного доверия, чем ты, amigo.

Прежде чем Педрико смог ответить, Луис выпрямился, пришпорил коня и пустил его рысью по аллее. Педрико смотрел вслед; слезы застилали его единственный глаз. Он сморгнул и попытался проглотить комок, подкативший к горлу.

Чья-то рука мягко легла на его плечо. Он повернул голову и увидел стоявшую позади Магделену. Без слов он обнял ее за талию, и они. молча стояли на крыльце, наблюдая за удалявшимся всадником.

Они смотрели, пока капитан не скрылся из виду. А потом повернулись и вошли в дом.

Глава 31

Верхом на чалом мерине Эми мчалась по дороге прочь от Сандауна, и ее синяя юбка раздувалась на ветру. Не оглядываясь назад, Эми стегала длинными поводьями по бокам чалого и яростно подгоняла его ударами каблуков. Низко пригнувшись к шее скакуна, она неслась по холмистой равнине, и удары ее сердца вторили дробному стуку копыт о твердую землю.

Она не замедлила скачку, пока не оставила далеко позади тихий городок Сандаун. Только тогда она осадила послушного мерина и остановилась на широкой ровной площадке наверху пологого холма, в двух милях от города. Пока конь крутил головой и беспокойно приплясывал на месте, Эми привстала в стременах и подняла руку, заслоняясь от полуденного солнца.

Направляя чалого таким образом, чтобы он прошел по небольшому кругу, сама она тем временем собиралась с мыслями, чтобы сделать правильный выбор: каким путем ехать дальше. В чем не приходилось сомневаться, так это в конечной цели пути. Это мог быть только Новый Орлеан, штат Луизиана. Она проедет поездом до Галвестона, затем пересядет на пароход до Нового Орлеана. Доберется до тетушки Мэг и дочки Линды и останется там, пока коварный капитан со своим отрядом не уйдет из Орильи. Бедная Магделена будет вне себя… но побеспокоиться на сей счет можно будет и потом.

Эми оглядывалась вокруг.

Далеко к западу, на границе с Мексикой, лежал город Пасо-дель-Норте. На севере путь преграждала гряда Гваделупских гор, где возносился к небу самый высокий пик в Техасе, носящий — вот поистине ирония судьбы! — имя Эль-Капитан. Эми вздрогнула и поторопилась отвернуться от его неприступной холодной вершины. На востоке находился техасский город Пекос, а выбор южного направления сулил ей встречу с горами Дэвиса и с Большой Излучиной реки Рио-Гранде. И с племенами апачи-мескалеро.

Эми в нерешительности вздохнула.

На восток или на запад? Если она выберет Пасо-дель-Нор-те, то потеряет на дорогу драгоценное время: ведь тогда придется ехать в направлении, противоположном цели ее путешествия. Но если она повернет на восток, к Пекосу — а это совсем маленький городишко, — ее могут заметить и донести капитану, когда он бросится на поиски. Зато никто не обратит на нее внимания в шумном пограничном городе Пасо-дель-Норте. Добравшись туда, она, вероятно, сразу же сможет сесть на поезд, идущий в восточном направлении.

Эми объехала на чалом полный круг, снова пустила его в галоп и поскакала на запад. Путь до Пасо-дель-Норте был не близок: предстояло преодолеть не менее шестидесяти миль. Однако, по ее расчетам, если она поскачет достаточно быстро и будет делать только короткие остановки, чтобы напоить чалого и дать ему передышку, то весь путь займет не больше суток.

После того как она провела в седле все послеполуденные часы, у нее гудело в висках и болела спина. Резкие лучи солнца прожигали ее тонкую кожу, от пыли глаза горели и слезились. Голод напоминал о себе: она ничего не ела со вчерашнего ленча. И что еще хуже — ужасно хотелось пить, а воды у нее не было. По звукам, которые издавал пыхтящий взмыленный чалый, было ясно, что жажда мучит и его.

Эми мысленно пообещала и себе, и задыхающемуся животному, что если не делать лишних остановок, то она скоро приметит какое-нибудь ранчо на дальнем холме. Или неглубокий пруд для водопоя. Беспокоиться не о чем.

Она мчалась вперед.

Постепенно умеряя сжигающую силу своих лучей, солнце начало медленно склоняться к западу, когда Эми краешком глаза уловила с юга от себя какое-то движение. Не замедляя скачки, она повернула голову и всмотрелась в ту сторону.

Вначале ей показалось, что это просто быстро проносящийся песчаный смерч, «пустынный дьявол». Однако облако песка увеличивалось в размерах, приближалось, и наконец из песчаной тучи показались лошади. Эми немедленно придержала чалого; ее пересохшее горло уже заранее ощущало дивный вкус холодной воды из фляг, которые наверняка имеются у всадников.

Группа наездников с грохотом приближалась, и от неожиданности Эми разинула рот. Хватило доли секунды, чтобы страх и изумление парализовали ее полностью. На всадниках, во весь опор несущихся к ней, она не увидела ни кожаных ковбойских штанов, ни сапог, ни широких сомбреро. Их одежды состояли из набедренников, мокасин и перьев, воткнутых в длинные черные волосы.

Апачи!

Сердце у Эми готово было выскочить из груди. Ее мозг взывал к бесполезным рукам и ногам, чтобы они хоть как-то заработали, но они его не слушались. Вечностью казались секунды, пока она неподвижно сидела в седле, а индейцы тем временем неуклонно приближались; и вот один из них, как видно старший в группе, издал долгий завывающий вопль — сигнал к атаке.

Эми вскрикнула и пришпорила чалого.

Она мчалась через бесплодную равнину; громоздкие юбки взлетали и хлопали ее по лицу; каблуки вдавливались в живот мерина. Оглянуться назад она не смела, но по стуку копыт лошадей и по крикам, от которых кровь застывала в жилах, Эми понимала, что банда дикарей быстро ее догоняет.

Чалый делал все, что мог, перепрыгивая через узкие пересохшие русла ручьев и продираясь сквозь колючие кустарники, оставляющие на руках и ногах кровоточащие царапины. Когда перед ними возник широкий неглубокий овраг, чалый спрыгнул на его дно, подняв тучи мягкой песчаной почвы. Он уже выбирался на противоположную сторону, когда один из индейцев подхлестнул своего быстроногого скакуна, и тот, словно птица взвившись в воздух, перемахнул овраг одним прыжком.

Рука индейца метнулась вперед. Схватив чалого за мундштук, он резко пригнул голову мерина. Чалый не отказался от дальнейших попыток, но копыта его передних ног тщетно взрывали песчаный склон. Эми тоже не сдавалась: она криком подстрекала усердного чалого, молотила пятками по его раздувающимся бокам и отчаянно дергала поводья, пытаясь вырвать их из мертвой хватки краснокожего преследователя.

Когда стальная рука обхватила ее талию, Эми завопила во всю силу своих легких. Но как ни цеплялась она за поводья, ее перетянули из седла на спину гарцующего индейского конька, и через мгновение она уже была прижата к потному голому торсу коренастого воина. Он заставил своего каурого попятиться назад — при том, что Эми еще держалась за поводья чалого. С выпученными глазами испуганный чалый спотыкался и дико ржал, пока в ярком солнечном свете не блеснул нож — натянувшиеся поводья были перерезаны, и все, что оставалось теперь в руках у Эми, было не более чем двумя бесполезными полосками кожи.

Ее голова ударилась о подбородок индейца, когда тот резко повернул своего конька. Бессильно извиваясь в капкане бандитской руки, Эми царапала грудь и спину индейца, била его ногами и кричала, чтобы он немедленно ее отпустил. Но он и не подумал отпускать ее.

Он с легкостью удерживал свою добычу одной сильной рукой, пока его каурый жеребчик стремительным галопом мчался вперед. Вскоре с ними поравнялись еще с полдюжины вопящих смеющихся бандитов. Держась бок о бок с тем, кто ее вез, они пялили глаза на Эми, с веселым торжеством рассматривая дергающуюся и вопящую белую женщину.

Они все еще были возбуждены и удивлены до крайности тем, что высмотрели в пустыне эту одинокую всадницу. Все были как нельзя более удовлетворены видом перепуганной желтоволосой пленницы. Они радостно кивали друг другу и ухмылялись. Счастливые от выпавшей им удачи, они, ликуя, мчались по пыльному плато к холодным синеющим горам, величественно вырисовывающимся на фоне багряного вечернего неба.

Их дом находился на противоположном склоне этих суровых гор. Именно туда они везли красивую белую женщину. Им предстояло скакать верхом, пока они не доберутся до далекого горного поселения, где их нетерпеливый воин-вождь дожидался доставки бледнокожей желтоволосой женщины, которую он сможет сделать своей.

Вождь Змеиный Язык.

Луис поехал прямо в Сандаун, в заведение Мака.

Заверив встревоженного ирландца, что все обстоит как нельзя лучше, Луис терпеливо порасспросил юного хозяйского сына. Он улыбнулся и потрепал Рауля по темной голове, когда тот сообщил все, что знал сам. То есть почти все: он умолчал о блестящей золотой монете, схороненной в самой глубине его кармана. Поблагодарив и отца, и сына, Луис присел на корточки и внимательно изучил следы на песке около лавки, оставленные подковами взятого напрокат чалого. Юный Рауль присел рядом с ним.

— Сеньор, — обратился он к Луису, указывая на что-то пальцем, — видите это маленькое «К» с правой стороны каждой подковы? Наш кузнец, Келли, всегда ставит этот значок, когда подковывает какую-нибудь лошадь. Это вам поможет?

— А как же, — сказал Луис и поднялся на ноги.

Не добавив ни слова, Луис взлетел в седло и тронулся в путь. В выгоревшей бесплодной равнине было легко идти по следу чалого. Луис перевел коня в быстрый галоп, время от времени поглядывая вниз, дабы убедиться, что Эми не вздумалось внезапно изменить направление.

Отчетливые отпечатки подков ясно указывали: Эми взяла курс на запад. Для Луиса это было отрадное обстоятельство: значит, она решила ехать до Пасо-дель-Норте. Он понимал, что у нее есть фора в добрых два часа, но в то же время знал, что сумеет эту фору наверстать. До Пасо-дель-Норте — шестьдесят миль. Она не может держаться в седле сутки.

Зато он может.

И продержится. Он не сойдет с коня, пока не найдет ее. Приученный к дальним расстояниям, пегий жеребец достаточно вынослив, чтобы час за часом нести на себе седока. Если хоть немного повезет, безмозглую беглянку удастся нагнать еще до заката.

Подбородок у Луиса затвердел, и немигающие глаза сузились. Он был не столь обеспокоен, сколько зол. И больше злился на себя, чем на Эми Парнелл. Женщина, которую он преследовал по выжженной прерии, снова выставила его дураком, как уже было десять лет назад.

Неужели он никогда ничему не научится?

Неужели он никогда не сумеет вбить себе в голову, что она — всего лишь красивая и лицемерная искусительница, для которой он ровным счетом ничего не значит? Даже прошлой ночью, когда она лежала в его объятиях, и называла его «милый», и кричала от наслаждения, она все это вытворяла, чтобы притупить его осторожность и сбежать!

Если уж ей так позарез хотелось избавиться от него… вероятно, он бы ее отпустил. Может быть, ему следовало бы ее бросить. Разве это изменило бы хоть что-нибудь? И вообще, какая разница — с ней он проводит время или с кем-то другим?

Да никакой разницы! Эми Парнелл такая же женщина, как любая другая; у него были десятки женщин, ничуть не уступавших ей по красоте. Если он даже и не вернет ее домой, коротать ночи в одиночестве ему не придется. Блистательная танцовщица из трио фламенко еще в Сандауне. Две-три юные хорошенькие мексиканки из домашней прислуги в Орилье поглядывали на него с нескрываемым интересом. И к тому же существовала на свете веселая богачка Диана Клейтон. В тот день в гостинице «Ла-Посада», когда он нахваливал ее модное платье, мисс Клейтон постаралась показать совершенно недвусмысленно, что она более чем охотно выскользнула бы из этого наряда в любую минуту.

Стоит ли гнать коня еще хотя бы одну лишнюю милю? Пусть миссис Парнелл катится, куда ей угодно. Пусть остается там навсегда или возвращается, когда вздумает. Кому какое дело? Он получил то, что хотел. То, ради чего вернулся сюда. Что ему принадлежало по праву. Он получил Орилью.

Он мчался вперед, дальше и дальше.

Прищурив черные глаза, защищаясь от жестокого сияния техасского солнца, Луис держал длинные поводья, свободной петлей наброшенные на руку. Ладонь прижата к животу, большой палец подсунут под оружейный ремень. Убаюканный тишиной и однообразием пустыни, усталый после ночи бурных любовных ласк, Луис прикрыл глаза и удобно ссутулился в седле. Уверенный, что след Эми ведет прямо к Пасо-дель-Норте, он расслабился и вскорости задремал.

Солнце село.

Светлое розовое свечение еще догорало на западе, позади далекой горной цепи Франклина, представляющей собой один из отрогов Скалистых гор. Внезапно Луис проснулся: крупный конь у него под седлом прыжком преодолел широкий, хотя и неглубокий овраг, но ему не хватило нескольких дюймов, чтобы приземлиться всеми четырьмя копытами на противоположной стороне оврага, и задние ноги грохнулись на косой склон. Этот-то непорядок и разбудил Луиса. Крепко прижав колени к бокам пегого, Луис удержался в седле, но теперь сон отлетел, и он вновь был собран и вновь начеку.

Конь рванулся, выбрался на ровное место и помчался вперед как ни в чем не бывало. Человек, сидевший в седле, бросил торопливый взгляд вниз, на землю, и, резко осадив коня, осмотрелся повнимательнее.

На песке пустыни не было никаких следов.

Эми кричала, пока не охрипла настолько, что уже не могла издать ни звука. Она царапалась и брыкалась, пока не дошла до такого изнеможения, что была не в состоянии шевельнуть ни ногой, ни рукой. Когда захвативший ее широкоплечий индеец-апачи передвинул ее, пристроив плотнее у своей широкой груди, у нее не хватило сил даже для попытки поднять голову. Эми не смогла этого сделать.

Когда отгорел закат и тьма окутала пустыню, рот и нос Эми оказались прижатыми к голой груди индейца. Отвратительный запах немытой кожи настолько оскорблял обоняние, что желудок Эми взбунтовался. Инстинктивно пытаясь удержаться от рвоты, Эми попробовала подать голос — сказать, что ей худо. Но сорванный голос ей не повиновался, и пришлось проглотить обратно горячую желчь, подступившую к ободранному, саднящему горлу.

Слезы снова хлынули из покрасневших глаз, когда внезапно ее потряс контраст между мерзким запахом этого громилы-индейца и чистым неповторимым запахом, исходящим от капитана. Ей вдруг пришла в голову убийственная мысль о роковой цепочке следствий и причин… Во тьме минувшей ночи она бурно осыпала поцелуями гладкую обнаженную грудь Луиса, упиваясь запахом его бронзовой кожи. Если бы она не так безумно наслаждалась счастьем быть в его руках, сейчас ей не пришлось бы оказаться в руках грязного дикаря во тьме наступающей ночи.

Эми крепко зажмурила полные слез глаза. Ее все время мутило. Она пыталась дышать менее глубоко, чтобы не так сильно вдыхать запах застарелого пота, дыма и сала, исходивший от голой груди, к которой была прижата ее щека.

Наконец «морская болезнь» слегка отступила, и тогда хоть часть сил вернулась к Эми. Этих сил хватило, чтобы она сумела отвернуть голову и глубоко вздохнуть, набрав полную грудь освежающего воздуха, теперь уже ставшего более прохладным.

Последний луч заката погас. Звезды высыпали на ночное небо, и большая белая луна поплыла по своему пути. Индейцы быстро продвигались на юго-восток, и пейзаж заметно изменился. Пустынные равнины сменились чередой разрозненных холмов, через долины между ними пролегал путь к Большой Излучине.

В этом огромном диком треугольнике техасской земли, примыкающей к Рио-Гранде, Эми никогда не доводилось бывать южнее Форт-Дэвиса. Вокруг форта простирались обширные прерии с редкими разбросанными ранчо. Но дальше этот край пересекали суровые горы Сантьяго. И за ними начинались по-настоящему бесплодные земли.

Из белых людей мало кто отваживался забираться южнее хребта Сантьяго — в места, для которых еще не были составлены карты, в первозданную дикость скал, пустынь и горных хребтов. Поговаривали, что в тех краях зияют каньоны столь глубокие и широкие, что человек, который в них забредет, может проблуждать там до конца дней своих и так и не найти выхода. Большую Излучину Техаса населяли индейцы, беглые каторжники, кагуары и ягуары, одичавшие лошади и гремучие змеи.

И ни от кого не приходилось ожидать дружелюбия.

Отчаяние обуяло Эми с новой силой, когда бандиты-апачи повернули своих лошадей вверх по каменистой тропе. Они явно направлялись к предгорьям хребта Дэвиса. Если эти дикари утащат ее в Большую Излучину, со всякой надеждой на освобождение можно будет распроститься.

Ей совсем не хотелось здесь умирать. Никто и понятия не имеет, что с ней случилось. Линда, ненаглядная озорница Линда, так и не узнает, как погибла ее мать. Никто не найдет ее побелевшие кости и не отвезет их в родную Орилью.

Страх и отчаяние вызвали в ней новый прилив сил. Эми круто обернулась и прямо в лицо державшему ее здоровяку закричала:

— Нет! Не везите меня через горы! Остановитесь и убейте меня здесь!

Безмолвный индеец даже и ухом не повел. Он спокойно направлял коня вверх по крутой каменистой тропе. Всадники резко свернули в узкое ущелье, где протекал ручей, и яркий лунный свет сразу сменился тьмой. Эми не могла разглядеть вообще ничего. Ей казалось, что она задыхается.

Она слышала только звук падающих камешков, отлетающих от лошадиных копыт, и суматошное хлопанье крыльев потревоженных птиц. И тут на Эми обрушилась настоящая паника, когда она впервые предположила, что апачи, может быть, и не собираются ее убивать. Если бы они замышляли убийство, так с чего бы им медлить с этим делом?

Они уже покинули открытую равнину и могли не опасаться, что им помешают. Им незачем было еще чего-то дожидаться. Было темно, и они уже вошли в столь неприветливое место, что убить ее им не составило бы никакого труда. Никто их не застанет врасплох. Форт-Дэвис обезлюдел с первых же дней войны, солдаты в голубых куртках уже не патрулировали здешние края.

Индейцы везли ее к себе домой! Милосердный Боже,неужели они собираются оставить ее в живых? Держать ее в плену, пока смерть не освободит ее?

Всадники вышли из плотной темноты каньона, и Эми перевела дух: лунный свет каким-то образом облегчал ее состояние.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — не отвозите меня к себе в деревню! Неужели у вас не хватает совести убить меня по эту сторону гор?

Ответа не было. Никто и глазом не моргнул.

К ужасу быстро примешалась злость. Эми согнула руку в локте и двинула молчаливого индейца под дых. Он издал звук, похожий на хрюканье. И наконец взглянул на нее сверху вниз, при этом брови у него сошлись над переносицей.

— Убей меня, будь ты проклят! — завопила Эми, хотя она так охрипла, что кричать было трудно. — Слышишь? Убей меня сейчас же, на этом самом месте! Убей меня, забери мой скальп и убирайся! Но оставь меня здесь!

Он уставился на нее, слегка нахмурившись, но не издавая ни звука.

Эми не оставила попыток:

— Я хочу, чтобы меня похоронили на моей земле! Уж это-то ты можешь понять? Когда кто-нибудь из вашего народа погибает в сражении, вы же его там не оставляете? Разве вы не забираете его, чтобы похоронить на родине? Прошу тебя… прошу тебя, не увозите меня в Большую Излучину!

Она умолкла, но продолжала упорно смотреть прямо в его тусклые невыразительные глаза, надеясь, что он понял ее слова и исполнит ее желание. Несколько секунд она ждала ответа, и эти секунды показались ей вечностью. Не выдержав, она снова закричала.

Наконец она получила «ответ».

Припечатав широкую грязную ладонь ко рту Эми, он сжал ее щеки — одну большим пальцем, а другую — всеми прочими. Захватив таким образом ее лицо, как в тиски, он несколько раз резким рывком повернул ее голову из стороны в сторону так сильно, что она услышала хруст собственных суставов. Она почувствовала боль и вкус крови, когда нижняя губа была прижата к зубам. Похоже было на то, что в любую секунду ей свернут шею. Голова у Эми закружилась, и звездное небо волнами поплыло перед глазами.

Ее глаза закрылись, и звезды словно разлетелись вихрем разноцветных искр. Сквозь нарастающий шум в ушах она с трудом различала грубый голос индейца. Она не понимала этого языка, но тон был явно угрожающим.

Последнее, что она успела подумать. — он намерен ее прикончить. Это уже казалось утешением.

Луис повернул коня, стараясь возвратиться точно по своему следу и молча проклиная себя за то, что посмел задремать.

У широкого оврага он спешился, предоставив пегому возможность потоптаться на месте с волочащимися за ним поводьями. Луис присел на корточки и, прищурившись, обследовал поверхность песка. Следы подков с характерной меткой отсутствовали. Он встал на ноги, спрыгнул в овраг и поспешно поднялся по склону на противоположную сторону. Там он снова присел на корточки.

Вот тут он похолодел.

Здесь были следы Эми… и следы еще полудюжины всадников. Всадников на неподкованных лошадях. Луис снова спрыгнул в овраг. Чертыхаясь из-за недостатка света, он зажег спичку и поднес ее к самой земле. Все, что здесь происходило, он прочитывал с пугающей ясностью. Он быстро встал, выбрался из оврага, подхватил поводья, оперся рукой о переднюю луку, а ногой — в стремя и вбросил себя в седло. Он повернул жеребца на юго-восток, к зубчатым горным вершинам, едва виднеющимся за пустыней, над которой уже спустились сумерки.

Луис коснулся шпорами боков коня. Крупный жеребец спрыгнул в овраг, потом поднялся по противоположному склону и немедленно перешел на грохочущий галоп.

Повинуясь малейшему нажиму колен седока, пегий мчался вперед. Луис протянул руку за спину и, дернув конец узкого кожаного ремешка, развязал узел, который сзади стягивал его волосы в пучок. Он разжал пальцы, и ремешок упал на землю.

Затем Луис сорвал с шеи синий платок, поднял его, туго повязал вокруг головы на высоте висков и надежным узлом закрепил на затылке, а потом наклонил голову, чтобы густые черные волосы рассыпались вдоль лица.

Когда он поднял голову, никто не признал бы в нем капитана Луиса Кинтано. Испанский аристократ исчез бесследно. Теперь это был худощавый индеец в одежде из оленьей кожи, индеец с резко обозначенными чертами лица, бесстрастными черными глазами и развевающимися в диком беспорядке волосами; он скакал во весь опор через темнеющую пустыню по направлению к далеким горам Дэвиса. И к последнему оплоту апачей-мескалеро.

Глава 32

Наступил полдень. Яркое солнце стояло прямо над головой. Его испепеляющий жар даже змей и ящериц заставил искать укрытия где-нибудь в тени. Ни малейшее дуновение ветра не шевелило листву и не разгоняло густой удушающий дым десятков костров.

В самой середине небольшой долины, среди высоких неприступных гор Чисо, под обжигающим полуденным солнцем стояла привязанная к высокому кедровому столбу бледная, объятая ужасом женщина: таким образом ее выставили на всеобщее обозрение для всего племени апачей-мескалеро, обитающих в этой деревне.

Эми чувствовала, как солнечные лучи жгут ее лицо и голые руки. Ее запястья, стянутые за спиной и привязанные к столбу, были покрыты царапинами и порезами. Руки давно затекли и онемели. Лодыжки были стерты в кровь; левую ступню как будто кололи миллионы игл, а она не имела даже возможности поднять ногу, чтобы потопать по земле и унять боль.

Губы пересохли, покрылись коркой и потрескались, лицо обгорело, так что кожа чуть не лопалась. Боль стучала в висках; горло было содрано настолько, что даже глотать было трудно. Грудь разрывалась от приступов кашля, накатывающих на нее из-за необходимости дышать едким дымом. Желудок содрогался в спазмах, протестуя против жирного недоваренного мяса, которым ее попотчевали на завтрак.

Ее привезли в поселение индейцев-мескалеро утром, и с тех пор она, словно какой-нибудь ценный охотничий трофей, диковинное животное, угодившее в капкан, была выставлена напоказ, чтобы все желающие ее осмотреть получили такую возможность. Когда похитители притащили ее сюда, поглазеть на нее сбежались все — мужчины, женщины, дети.

Все глаза были прикованы к ней.

Тот, который ее вез, так и лучился гордостью. Подняв грязную руку, он откинул с лица Эми длинные растрепавшиеся волосы, чтобы соплеменникам ничто не мешало разглядеть его добычу. Сначала поднялся тихий неуверенный гул, потом пошли задумчивые кивки, возгласы одобрения, и наконец ее окружило море улыбающихся медных лиц.

Через несколько минут она уже была привязана ремнями к кедровому столбу, а индейцы разводили костры и возбужденно сновали вокруг, как будто им предстояло участие в каком-то важном собрании племени.

Многие из зрителей-мужчин, разглядывая ее и смеясь, указывали пальцами то на нее, то на едва видную верхушку хижины из шкур животных, стоящей в некотором отдалении от прочих хижин — на небольшом пригорке среди деревьев.

Эми подняла глаза, чтобы проследить, куда это они тычут пальцами. Их языка она не понимала, но было очевидно, что речь идет о ней. Она предположила, что в этой хижине, стоящей особняком, они собираются ее держать. Если это так, то, как она надеялась, ее вскоре туда отведут. После трех дней, проведенных в пути, когда похитители с нее глаз не спускали и ни на минуту не позволяли остаться одной, перспектива даже такого жалкого подобия уединения казалась невероятно привлекательной.

Эми пришлось отвлечься от беседующих мужчин и от отдаленной хижины: кто-то дернул ее за юбку. Нахмурившись, Эми посмотрела на приземистую тучную особу, которая вцепилась в подол ее перепачканной в земле синей хлопковой юбки. Эми издала какой-то каркающий звук, который должен был выразить ее недовольство, и в это время женщина подсунула руку к ней под подол и оторвала полоску кружева от перепачканной белой нижней юбки.

Толстушка была явно довольна собой: ее тело тряслось от смеха, а блестящие глазки скрылись за складками медно-красной кожи. Она отвернулась от Эми и высоко подняла руку с кружевом, горделиво размахивая им, словно флагом.

Могло показаться, что этот жест послужил сигналом для прочих женщин. Все они подтянулись поближе. Вперед выступила высокая молодая девица. Она взглянула Эми в глаза с нескрываемой ненавистью. Протянув руку, она принялась дергать широкий синий рукав и дергала его до тех пор, пока он не оторвался и не соскользнул вниз по руке Эми до самого запястья.

То был полдень — начало долгого знойного дня, дня нескончаемой пытки для связанной Эми. Женщины, смеясь, набрасывались на нее, отрывали куски от ее одежды и больно дергали за длинные волосы. Час за часом они хватали ее руками, и рвали одежду, и мучили, и в конце концов на Эми уже мало что осталось.

Синее платье и пышная нижняя юбка были растерзаны в клочья. Все пуговицы сорваны. В сорочке с кружевной каймой зияла прореха до самого пояса, открывая взглядам даже груди пленницы. Под лохмотьями, оставшимися от платья и нижней юбки, виднелись ее голые ноги и бедра.

Никому здесь и в голову не приходило посчитаться с ее достоинством и стыдливостью, и женщины продолжали тянуть к себе клочки ее разорванной одежды. Эми уже не сомневалась: они не прекратят издевательств, пока не оставят ее нагишом. В отчаянии она подняла к небу покрасневшие глаза, а потом закрыла их, не желая видеть ни женщин, ни жестокого солнца. Наконец день подошел к концу, но пытка не прекратилась. На закате хихикающая женщина с длинными черными косами ухватилась за кружевную оборку панталон Эми и дернула эту оборку к себе. Тонкое кружево тут же оторвалось от атласной штанины. Широкая полоска кружева соскользнула с бедра Эми, миновав колено и икру левой ноги, и повисла над связанной лодыжкой.

Женщина с косами уставилась на застрявшее кружево, встряхнула головой и снова протянула руку. Эми застонала от отчаяния, когда женщина вцепилась в левую штанину атласных панталон.

Именно в тот момент, когда блестящая ткань начала разрываться, какой-то мужской голос перекрыл гвалт, царящий вокруг, и бесстыжая мучительница немедленно выпустила атласную штанину.

Эми наблюдала за ее отступлением, одновременно испытывая и облегчение, и опасливое недоумение.

Внезапное безмолвие упало на становище, всякая суета прекратилась в одно мгновение.

Женщины, толпившиеся вокруг Эми, словно растаяли, оставив Эми у столба в одиночестве. Кроваво-красная вечерняя заря окрашивала зловещим цветом стоявшую у столба пленницу. Эми испуганно огляделась и за рассыпавшейся стайкой женщин увидела группу одетых в короткие штаны воинов, мерным шагом приближающихся к ней.

Они также сохраняли безмолвие. Когда между ними и Эми осталось ярдов двадцать, они как один остановились и воззрились на нее.

Тишина стояла мертвая. Дети прекратили беготню и возбужденные вопли, смолкли самые голосистые младенцы. Более того, оборвалось даже постоянное тявканье собак.

В полнейшей растерянности Эми осторожно огляделась. Она понятия не имела, что происходит, почему женщины столь внезапно отошли от нее и почему все голоса смолкли.

По прошествии бесконечных минут, когда уже могло показаться, что все племя навсегда замерло в неподвижности, фаланга воинов расступилась, образовав посредине проход, который вел к спрятанной за деревьями хижине.

Все взгляды обратились к этому проходу, не исключая и взгляда Эми.

Некоторое время ничего не происходило, а потом в этот проход вступил высокий худощавый мужчина в одежде из оленьей кожи; его голова заметно возвышалась над толпой. Он двинулся по проходу. У Эми кровь застыла в жилах.

Высоченный вождь остановился и выждал несколько мгновений. Он стоял, широко расставив ноги и обводя ее жадным взглядом с головы до ног, и у Эми по спине побежали мурашки.

Лицо у этого человека было самым отвратительно-уродливым из всех виденных ею лиц.

Маслянистым блеском отливали крошечные глазки-бусинки, посаженные слишком близко к переносице. Бесформенный ком носа выглядел неправдоподобно огромным на узком лице, так же как и рот, являющий собою по-шутовски растянутую щель. Он плотоядно ухмылялся, и казалось, у него вот-вот слюни потекут.

Мало того что он сам был чудовищно безобразен, так еще под мышкой он нес маску, еще более безобразную. Грубо сработанную маску дьявола с длинными острыми красными рогами, жуткими мраморными глазами и прорезями под ними, с болтающимся языком из кожи и торчащими клыками.

Сердце у Эми ушло в пятки, когда этот человек, внушающий ужас одним своим видом и вдобавок имеющий при себе еще более ужасную маску, направился в ее сторону. Он медленно приближался по образовавшемуся проходу, при этом его походка напоминала скользящие движения подкрадывающейся змеи. Когда он остановился прямо перед ней, Эми инстинктивно съежилась: каждый мускул у нее напрягся в тщетном усилии спастись от него и от его гадких крошечных глаз. Эти жадные глазки ощупывали ее самым бесцеремонным образом; его взгляд опустился с перепуганного лица Эми на ее шею, а потом с видимым интересом задержался на груди.

Ужас Эми возрос стократно, когда он поднял руку, засунул ее внутрь изодранной атласной сорочки и сильно, до боли, сдавил оголенную трепещущую грудь. Эми громко вскрикнула, и он отпустил ее. Глаза вождя вновь обратились к лицу пленницы. Он улыбнулся ей, растянув рот в ширину до совсем уж немыслимых пределов, а затем, три или четыре раза подряд высунув свой знаменитый язык, более подобающий какой-нибудь рептилии, чем человеку, уставил указательный палец в сторону груди Эми. От омерзения она чуть снова не лишилась чувств.

Эми лихорадочно дергалась, пытаясь освободиться от пут, когда он, не прерывая своих трюков с высовыванием и втягиванием языка, откинул в сторону лохмотья синей юбки и принялся шарить рукой по правому бедру беспомощной жертвы, пытаясь подсунуть пальцы под атласные панталоны. Каждая клеточка ее тела протестовала против этого гнусного вторжения; ничего уже не видя перед собой, Эми как безумная мотала головой из стороны в сторону и изо всех оставшихся сил вопила, чтобы он не смел ее трогать.

Руку он убрал, но при этом улыбнулся, покачал головой и заговорил, явно обращаясь к ней. Понять произносимые слова Эми не могла, но и жесты вождя, и весь его вид поясняли значение этих слов даже слишком красноречиво. С дьявольской усмешкой вождь-страшила, встав несколько враскорячку, поднес сложенную лодочкой ладонь к собственному паху и с непристойной выразительностью похлопал себя по причинному месту, а затем пальцем указал сперва на свои чресла, а потом на низ живота Эми и обратно. Важно кивнув, он еще раз высунул язык; в глазах у него горело черное нетерпение.

Как видно, ее бесплодные попытки освободиться только позабавили его. Он оглушительно расхохотался, завершил свою гнусную пантомиму, поднял зловещую дьявольскую маску, надел ее на голову и аккуратно закрепил. Из-под мраморных глаз блеснули воспаленные похотью глаза, а длинный собственный язык вождя высунулся в отверстие над кожаным языком маски.

Душа у Эми ушла в пятки: его намерения были вполне ясны. Он собирался ее изнасиловать. И собирался этим заняться не снимая тошнотворной маски.

Внезапно вождь повернулся и зашагал от столба. Он вновь направился к группе своих воинов и возбужденно заговорил с ними, то и дело оборачиваясь и через плечо поглядывая на Эми. Она напряженно прислушивалась, стараясь понять, что ее ждет. Вождь говорил на своем языке, но жесты и время от времени проскальзывающие испанские слова давали ей возможность уловить смысл сказанного.

Вождь Змеиный Язык сообщил своим людям, что он более чем удовлетворен их добычей — белой женщиной, которую они ему доставили. Она красивее всех женщин, которые были у него раньше. Она настолько хороша, что он решил взять ее в жены, чтобы она нарожала ему дюжину детей.

Сейчас он удаляется к себе в хижину, чтобы помыть подмышки и чресла, а также чтобы приготовить постель из самых лучших шкур, какие только у него есть, для его новой белой женщины. Когда он с этим управится, он снова вернется сюда, перережет ремни, удерживающие у столба красивую пленницу, отнесет ее к себе в хижину и сделает своей женщиной.

По привычке высунув из маски язык, он поспешно двинулся к своей хижине; тем временем последние розовые отблески покинули небо. Молчанию, которое опустилось на деревню при появлении вождя, пришел конец. Воины хлопали друг друга по спине, обменивались поздравлениями и с удовольствием предвкушали веселую ночь долгожданного празднества.

Через несколько минут застучали барабаны, дети разразились дикими воплями и начали гоняться друг за другом. Собаки залились лаем, а оживленно болтающие женщины захлопотали, взявшись готовить торжество. То был час великой радости в горах Чисо, в поселении, которым правил вождь по имени Змеиный Язык. Наконец-то нашлась достойная пара для их вожака. Жизнь станет легче для всех — теперь, когда вождь обзавелся бледнолицей женщиной, с которой будет вместе проводить каждую ночь.

Когда за горами Чисо исчезли последние следы розовой вечерней зари, Эми начала жалобно умолять, чтобы хоть кто-нибудь ей помог. Понимая, что в хижине отвратительного вождя ее постигнет участь, которая хуже смерти, она рыдала и взывала ко всем, кто проходил мимо, заклиная освободить ее.

Никому до нее и дела не было. Они суетились вокруг, занятые своими насущными делами, и их нисколько не волновало ее состояние, хотя она уже была на грани истерики. В отчаянии она окликнула маленькую голую девочку. Малышка с любопытством взглянула на нее, подошла поближе, и Эми почувствовала у себя в сердце какую-то искру надежды.

Глядя на Эми во все глаза, девочка встала прямо перед ней. Содрогаясь от рыданий, Эми постаралась набраться духу и прошептала:

— Кожаные ремни… развяжи их. У меня за спиной. Руки… развяжи мне руки!

Девочка с минуту стояла молча, уставившись на Эми, а потом потихоньку обошла вокруг и уже оказалась позади нее. Эми думала, что она сейчас взорвется от восторга, когда почувствовала, как маленькие детские пальчики дергают кожаные ремешки, стягивающие ее запястья.

— Д-да… да… — подбадривала Эми юную спасительницу, а слезы тем временем сбегали по ее щекам. — Развяжи их, и…

Внезапный рывок заставил девочку отлететь от столба, и какая-то рассерженная женщина, громко распекая малышку, оттащила ее подальше.

Эми поняла, что все потеряно, и уронила голову на грудь.

Но немедленно подняла ее снова, услышав новый взрыв выкриков, и, сморгнув слезы, посмотрела, что происходит, — в эту долю секунды она пережила тысячу смертей.

Уверенной медленной поступью к ней направлялся вождь в надетой на голову маске; его ликующие подданные при этом выкрикивали приветствия, хлопали в ладоши и подзадоривали его, подстрекая к дальнейшим подвигам. Когда темная фигура вплотную приблизилась к Эми, бой барабанов достиг оглушающей силы. Он неподвижно стоял перед ней — высокий худощавый символ невыразимого зла и порока.

Эми не могла вздохнуть. Удушье сдавило горло, она судорожно сглотнула. И сразу же вождь выхватил из-за пояса кожаных штанов острый нож, и воздух громким вскриком вырвался из ее легких.

Лезвие ножа зловеще вспыхивало в свете костров; Эми закричала еще пронзительнее. Вождь зашел сзади и перерезал кожаные ремни, которыми были привязаны к кедровому столбу ее запястья. Затекшие слабые руки бессильно упали, и этого было достаточно, чтобы Эми потеряла равновесие. Еще немного, и она рухнула бы на землю ничком, но он, снова оказавшись перед ней, успел поддержать ее, прижав к талии плоскую ладонь.

Продолжая поддерживать ее одной рукой, он присел на корточки и другой рукой перерезал путы у нее на лодыжках, а затем поднялся во весь рост. Прижав Эми ладонью к столбу, он снова засунул нож за пояс штанов.

— По… нет… Пожалуйста! — рыдала Эми.

Он не слушал.

Неуловимо быстрым движением оторвав Эми от земли, он поднял ее на руки. И пока она кричала, и билась у него в руках, и умоляла о пощаде, высокий вождь в ужасной маске решительными шагами продвигался в сгущающейся тьме к дальней хижине, скрытой за деревьями.

И пока барабаны выбивали бешеный ритм, а буйные воины-мескалеро пустились в дикую пляску вокруг пылающих костров, их воинственный вождь в наводящей ужас маске донес свою извивающуюся, перепуганную насмерть бледнолицую красотку до дальней хижины и скрылся внутри.

Упал входной полог хижины. Барабаны застучали еще быстрее. Крики белой женщины становились еще громче. Люди переглядывались, посмеивались и понимающе кивали друг другу.

Их предводитель, могучий Змеиный Язык, мог теперь забавляться всласть.

И они тоже.

Глава 33

Сейчас он стоял неподвижно: ни дать ни взять — настоящий индеец с отлетающими за спину черными волосами и с непроницаемой маской равнодушия на лице. Немигающие глаза над высокими скулами сверлили ее с холодным бесстрастием.

Впору было подумать, что он — совершенно чужой для нее человек, если судить по тому, как он с ней держится… и как держался всю эту долгую трудную ночь. Но Эми не обманывалась: он был чертовски зол. Так зол, что ему приходилось призывать на помощь всю силу своего самообладания, которую она уже научилась распознавать. И ненавидеть.

Его окаменевшую спину тронули первые лучи рассвета. Эми знала, что все его стройное мускулистое тело напряглось от затаенного гнева. Под покровом этого напускного безразличия Эми инстинктивно угадывала неодолимое желание вытрясти из нее душу.

В другое время, в других обстоятельствах она бы сжалась от страха перед этой искусно скрываемой мужской яростью. Но только не сейчас. и, прекрасно понимая, как он сейчас обозлен, Эми с облегчением вглядывалась в жестокое красивое лицо и с трудом обуздывала свой собственный порыв — протянуть руку, коснуться высоких скул, сильного подбородка, недоброго рта.

В изодранном платье, с растрепанными волосами и подтеками слез на грязном лице, она стояла перед капитаном, чувствуя, как его холодный взгляд странным образом ее согревает, а глухой гнев порождает необъяснимое ободрение. Ничто из сказанного или сделанного им — и даже ничто из того, что он вздумал бы еще сказать или сделать, — уже не могло изменить главного: он пришел за ней.

Поборов неуместное желание улыбнуться этому кипящему от злости смельчаку, Эми в сотый раз вспомнила тот миг, когда минувшей ночью перед ней возникло его лицо.

На закате солнца за ней явился вождь Змеиный Язык, спрятав лицо под устрашающей маской злого духа. Перерезав ремни, которыми ее привязали к кедровому столбу, он без труда подхватил ее на руки и потащил к себе в хижину, не обращая ни малейшего внимания на ее отчаянные крики.

От ужаса она не сразу поняла, что он без остановки пересек это мрачное логово со стенами из шкур и, покинув хижину с противоположной стороны, перебросил Эми через плечо и бегом кинулся прочь от деревни.

Ее подбрасывало при каждом его шаге; каменные мускулы плеча вдавливались ей в живот, а когда она пыталась вырваться, ее оголившуюся спину нещадно саднил острый кроваво-красный рог жуткой маски. Он мчался изо всех сил по заросшему лесом склону, а тем временем в ущельях и котловинах гор Чисо сгущались сумерки.

Когда они оказались на полянке, где к раскидистому можжевеловому дереву был привязан большой пегий жеребец, высокий вождь немедленно опустил Эми на землю. Сбитая с толку, охваченная ужасом, она отпрянула в сторону, вскочила и чуть было не кинулась прочь, но вождь оказался проворнее. Железной хваткой сжав ее запястье, он свободной рукой сдернул с головы омерзительную маску и швырнул под ноги.

Потрясенная, Эми только часто моргала. Под маской открылось прекрасное бронзовое лицо Кинтано. У Эми вырвался истошный крик — она боялась поверить своим заплаканным глазам. Ей было невдомек, как могло произойти такое чудо.

Не успела она обрести голос, как капитан, одетый в куртку и штаны из оленьей кожи, ловко отвязал мощного коня, обернулся и, подхватив Эми, перебросил ее через конский круп, а потом и сам взлетел в седло.

В то же мгновение жеребец рванулся с места и помчался сквозь густые заросли деревьев и кустарника, унося своих седоков вдаль от безумного шабаша, которому предавались на радостях индейцы-мескалеро по случаю исполнения желаний их предводителя.

Только сейчас Эми немного успокоилась. Затаив дыхание, она обвила слабыми, дрожащими руками стройный стан капитана, прильнула щекой к его широкой груди, на мгновение закрыла глаза и вдохнула неповторимый чистый запах.

Он вызволил ее из беды! Хвала Господу! Ей не грозит ни смерть, ни насилие в хижине похотливого вождя. Бесстрашный воин, чье сердце отбивало мерный ритм под ее щекой, стал ее избавителем. Проник, безоружный, во вражеский лагерь и просто-напросто ее похитил!

Отдаваясь ощущению его близости, запаха, силы, Эми провела рукой по груди Луиса; ее давно не мытые пальцы ослабили завязки его кожаной куртки. Когда под шнуровкой блеснула золотая цепочка, пальцы Эми сами собой сжались вокруг массивных звеньев и извлекли наружу сверкающий Солнечный Камень.

Задохнувшись от чувства благодарности, она поднесла прохладный металл к сухим потрескавшимся губам. На какой-то миг она так и застыла, одной рукой обнимая капитана, а другой сжимая Солнечный Камень.

Забыв обо всем, кроме всевластия этого человека и его талисмана, Эми начала мало-помалу приходить в себя. Ни с чем не сравнимое чувство безопасности растопило леденящий страх, под гнетом которого она прожила четыре кошмарных дня и ночи.

Барабанная дробь теперь звучала где-то совсем далеко, сполохи костров едва угадывались на фоне ночного неба. Звуков погони не было — ни конского ржания, ни треска сучьев под копытами; воздух не пронзали боевые кличи мстительных апа-чей. Эми не сомневалась: опасность осталась позади. Им чудом удалось бежать, сейчас они спустятся по горным склонам и вскоре доберутся до Орильи. Она устало зевнула, глубоко вдохнула горную прохладу и нехотя оторвалась от груди Луиса.

Ветер относил ее слова, когда она заговорила:

— Когда мы устроим привал? Я совсем выдохлась.

Черные глаза скользнули по ее лицу, и Эми заметила, как сузились его зрачки. Ответа не было. Она выжидала, но так и не услышала ни слова. Тогда Эми сделала еще одну попытку:

— Умоляю, давайте остановимся на ночлег. Я не смогу двигаться дальше.

Он по-прежнему молчал, не сводя глаз с опасной тропы. Эми не выдержала:

— У меня сил нет, я не могу держаться в седле. Мы теперь в безопасности, и…

— Мы еще не в безопасности, — перебил он, словно нарушив обет молчания. — Вы не сойдете с коня, пока я не сочту это возможным.

Только теперь она осознала, что путь домой будет нелегким. Страшная усталость и опустошенность заставили ее подчиниться. Она лишь кивнула и снова опустила голову ему на грудь. Наверное, он прав. Наверное, не стоит рисковать. Лучше убраться от стойбища мескалеро подобру-поздорову. Больше она не жаловалась.

Сумерки перешли в ночь, ночь близилась к рассвету. В горном воздухе висел пронизывающий холод. Эми больше не пыталась завести разговор. Точеное лицо Луиса, то и дело озаряемое лунными бликами, хранило все то же ледяное непроницаемое выражение.

Чутье подсказывало Эми, что лучше его не трогать. Впереди предстоял долгий путь. Рано или поздно отчуждение должно было растаять. Взошло солнце. Они остановились в узкой неприметной расщелине, надежно скрытой среди скал. У Эми дрожали колени. Она всматривалась в неулыбчивое лицо Кинтано, за всю ночь не нарушившего молчания.

Расседланный жеребец мирно щипал траву, не ведая о тех страстях, которые нагнетались между двумя людьми. Эми хотелось только одного: свалиться на землю и уснуть, но она догадывалась, что капитан ждет от нее слезных покаяний за те тревоги, которые она причинила своим близким.

Переступая пыльными ступнями, она потерла ладонями обожженное солнцем лицо, облизнула сухие губы, набрала побольше воздуха и произнесла:

— Мне очень неприятно, что из-за меня случились такие беды. Спасибо, что пришли на выручку. Вы спасли мне жизнь.

В ответ он лишь досадливо тряхнул головой.

Эми решила, что сказанного недостаточно. — Вождь племени — это адское отродье. Мне… мне просто… — Она содрогнулась и обхватила руками плечи. — Слава Богу, вы подоспели вовремя, пока это чудовище ничего не успело сотворить. Вы его убили?

— Нет. — Он наконец-то разомкнул губы. — Я не убиваю своих братьев.

— Вы не… — Эми посмотрела на пего словно на умалишенного. — Да ведь он хотел…

— Не осуждайте апачей, они мои братья по крови. — Его голос звучал ровно и терпеливо. — Это дети природы. Непослушные дети, — добавил он, разводя руками.

У Эми дрогнул подбородок.

— Непослушные дети? Как у вас поворачивается язык их защищать? Они просто-напросто грязные, дикие, злобные крас…

— Краснокожие? Вы ведь это хотели сказать?

— Ну, я… не совсем так…

— Для меня никогда не было тайной, как ваше семейство — включая и вас — относится к моему народу.

— Вы ошибаетесь! Я никогда… Мой отец глубоко уважал., . И потом, вы не… Вы ведь…

— Метис? Полукровка? Это еще хуже, верно?

— Вовсе нет. На самом деле вы…

— Что вы думаете обо мне — не имеет значения, — перебил он и после короткой паузы продолжил: — Будете во всем мне подчиняться, пока не доберемся до Орильи. — У него на щеке дрогнул мускул. — А потом — хоть провалитесь.

— Послушайте, я понимаю, вы на меня сердитесь, но нельзя же…

— Сержусь? — переспросил он, словно полоснув ножом. — Да мне следовало бы довести до конца то, что не успели апачи! Самому вас изнасиловать и истерзать! — Он внезапно рванулся к ней, и его широкие плечи заслонили ее от лучей быстро поднимающегося солнца.

Эми задрожала, но не сошла с места. Еще не вполне оправившись от выпавших на ее долю испытаний, она все же не снесла его ледяного презрения. Ее терпение лопнуло.

— Так какого черта вы медлите? — Она прищурила воспаленные глаза и откинула спутанные пряди волос с запыленного лица. — Я совершенно беззащитна. Едва на ногах держусь. Начинайте! Пытайте меня. Надругайтесь, если желаете. Убейте меня. Доставьте себе удовольствие, капитан!

Его удивила такая вспышка.

— Успокойтесь, я не собираюсь…

— Отчего же? Победитель получает все! Вы же выкрали меня у вождя племени. Разве не потому, что сами хотели того же, что и он?

— Хватит, — прервал он и отошел в сторону.

Присев перед сброшенным на траву мешком, Луис извлек из него пару мягких кожаных штанов и синюю полотняную рубаху. Перебросив вещи через руку, он выпрямился.

— На дне каньона есть ручей. Нужно спуститься на полсотни футов вон за тем поворотом. Я покараулю, пока вы будете мыться. Потом оденетесь в чистое. — Он протянул Эми одежду.

Помедлив в нерешительности, Эми приняла у него штаны и рубаху и устало спросила:

— Мыла, конечно, нет?

Он молча достал непочатый кусок душистого белого мыла, и Эми едва сдержалась, чтобы не выдать ликование. Только сейчас она почувствовала, что все ее тело давно стало липким от пота. Ей не терпелось очутиться у воды, стянуть с себя засаленные лохмотья и смыть всю грязь минувших дней.

Пока Эми плескалась в мелком ручье, Луис сидел, прислонясь спиной к каменному уступу. Он не выпускал из рук заряженный «винчестер». Его внимательные черные глаза обшаривали все подходы к каньону, откуда могли появиться пре-следователи-апачи.

Прошло уже полчаса — его охватило беспокойство.

Тут показалась Эми. Она вышла из-за нависающего уступа скалы, и Луис изумленно уставился на нее.

Ее чисто вымытые, еще не просохшие волосы, отливающие на солнце золотом, мягко струились по спине. Лицо блестело свежестью, синие глаза лучились умиротворением.

Рубашка — его рубашка — оказалась точно такого же цвета, как эти усталые глаза. Полотно прилипало к чистому влажному телу, мягко облегало грудь и топорщилось на упругих сосках.

Штаны из оленьей кожи дразняще обтягивали ее крутые бедра и аккуратные ягодицы, но оказались не по росту длинными. Эми закатала штанины, открыв израненные щиколотки. Она остановилась, согнув одну ногу в колене и слегка отклонив ее в сторону. Концы кожаных шнурков, стягивающих прореху штанов, свободно болтались на ее плоском животе, свисая между стройными бедрами.

Солнце било ей прямо в лицо. Она сонно зевнула, а потом спросила:

— А теперь-то мы можем хоть немного поспать?

Его сердце готово было выскочить из груди, но он не показал виду и лишь бесстрастно ответил:

— Конечно. — Он не двинулся с места, не выпустил из рук оружия, но и не отвел от нее взгляда.

Никогда еще она не казалась ему столь мучительно желанной и в то же время столь сладостно непорочной. Несмотря на усталость, его поджарое тело откликнулось мгновенно. Кровь прилила к чреслам, обжигая каждую клетку.

Ему сделалось трудно дышать. Разгоряченное лицо пылало жаром. Он с крайней досадой отметил эти телесные проявления, но они были столь естественны, что не вызвали у него ни малейшей тревоги. Самая банальная похоть. Перед ним стояла привлекательная — кто бы стал это отрицать? — особа женского пола, и ее тело вызывало у него плотское возбуждение, как у любого нормального мужчины.

Но к возбуждению добавилось и что-то другое. Что-то неизведанное, опасное, не поддающееся объяснению и оттого тревожное.

Испытывая телесное влечение, Луис понимал, что это такое, и не терял головы. Но сильное непрошеное желание обнять эту хрупкую, загорелую, златовласую бунтарку, оградить от опасностей, даже от тех, которые исходили от него самого, и никуда не отпускать — вот что привело его в смятение и породило нешуточный страх.

Не в силах разобраться в своих чувствах, он поступил так, как повелось со времен Адама: дал волю беспричинному раздражению. Оно обрушилось на Эми, словно та перед ним провинилась.

— В чем дело? — процедил он сквозь зубы. — Вроде бы вы падали с ног.

— Еще бы! Конечно, я устала, — откликнулась она, лениво потянулась, запустила пальцы во влажные волосы, покрутила головой, а потом импульсивно наклонилась вперед, так что золотистые пряди едва не коснулись земли.

Не зная, какими глазами он смотрит на нее, и даже не задумываясь об этом, Эми уперлась руками в землю, выставив кверху обтянутые штанами округлости. Оттого, что ей вдруг вздумалось размяться, Кинтано озлился еще больше. Просто пришел в ярость. Убежденный, что все эти упражнения делались с единственной целью — ввести его в искушение, он твердо вознамерился не подавать виду, что эта цель достигнута как нельзя лучше.

Самым небрежным тоном он бросил:

— Ступайте в ущелье, расстелите одеяло и ложитесь спать.

Эми выпрямилась и обратила к нему раскрасневшееся лицо. Волосы золотой гривой накрыли ее плечи. Склонив голову набок, она подошла к Луису и присела на корточки прямо перед ним, невзначай задев его руку длинными кожаными шнурками.

— А вы? — спросила она, не сдержав зевоты.

— Обо мне не беспокойтесь.

— Как же так? Вам тоже нужно…

— Делайте, что сказано! — перебил он. — Нечего спорить.

Эми и не спорила. Все так же сидя на корточках, она с любопытством разглядывала его застывшее лицо. Черные глаза капитана смотрели сурово, даже гневно. Руки сжимали «винчестер» — сильнее, чем следовало. Но лицо выражало уже не тот неприкрытый гнев, который был ей слишком хорошо знаком. К этому выражению примешивалось другое, едва уловимое… Что это было: мука? страх? раскаяние?

— Что случилось? — мягко спросила она.

Новая волна жара обдала все его тело, в паху нестерпимо заныло, странно защемило сердце. Собрав в кулак силу воли, он холодно бросил в ответ:

— Ничего, миссис Парнелл. Ровным счетом ничего.

Глава 34

Эми пошевелилась и открыла глаза. Она потеряла всякое представление о времени. Отвесные склоны узкого каньона были погружены в темноту, но между ними в вышине сверкала синевой узкая полоска неба. Капитана поблизости не было.

В первое мгновение Эми охватил ужас. Она резко поднялась и огляделась, открыла было рот, но покричать не решилась. Любой звук эхом разнесся бы по всему каньону, а у нее не было ни малейшего желания привлечь внимание каких-нибудь разъезжающих поблизости апачей.

Ступив в сторону от расстеленного одеяла, она с тревогой отправилась на поиски своего до странности замкнутого спутника. Обходя скалу, она наступила босой ступней на острый камень и вздрогнула, хотя и удержалась от крика. Дальше она шла прихрамывая и морщась. Приходилось осторожно нащупывать дорогу в этом царстве скал, песка, мелких камней и спутанных веток низкого кустарника.

Она остановилась как вкопанная, когда увидела Кинтано на том же месте, в той же самой позе, что и раньше. Ей с трудом верилось, что он так и сидел, не смыкая глаз и не выпуская из рук оружия, все то время, что она спала.

Эми не проронила ни звука, но его темноволосая голова мгновенно обернулась в ее сторону. Он тут же прислонил винтовку к скале и поднялся на ноги. Только теперь Эми заметила, что его кожаная куртка с бахромой лишилась рукавов, отчего длинные руки с могучими бицепсами оголились до самого плеча.

— Похоже, вам стало слишком жарко, — сказала она, указывая на куртку, превратившуюся в безрукавку.

Почему-то это невинное замечание пришлось ему не по нраву. Он двинулся в ее сторону, словно намереваясь отомстить за оскорбление. Эми невольно попятилась и снова наступила голой пяткой на острый каменный обломок. Тихонько взвыв от боли, она все же не спускала глаз с его неподвижного лица и продолжала отступать назад.

— Стойте, — приказал он, приблизившись, опустился перед ней на одно колено, вытащил из-за пояса пару мягких высоких мокасин и взялся за правую ногу Эми. Ей пришлось опереться на него, чтобы не упасть. Он поставил ее ступню на свое согнутое колено и внимательно осмотрел ссадины, проводя пальцами по мягкой ступне.

Эми боялась щекотки. Она со смехом попробовала высвободить ногу, но пальцы его руки обхватили тонкую щиколотку.

— Громче, — сказал он, подняв глаза к ее лицу. — Смейтесь громче, чтобы услышали апачи — пусть повеселятся вместе с вами.

Смех застрял у нее в горле.

— Больше не буду.

— Закатайте брюки, я надену вам мокасины. Она кивнула:

— Эти мокасины сшиты из ваших рукавов.

— До Орильи еще далеко. Босиком не дойти.

— Да нет, я… Спасибо вам. Такая забота…

Молча натянув ей на ногу мягкий мокасин из оленьей кожи, он зашнуровал его под самым коленом, потом проделал то же самое с другой ногой и опустил закатанные штанины на голенища.

— Собирайте поклажу, — приказал он, распрямляясь. — Апачи пока не появлялись. Солнце еще высоко. Если повезет, к ночи спустимся до подножия Чисо.

— Вы хоть немного поспали?

Он отвернулся и зашагал от нее прочь, но обернулся и бросил через плечо:

— Посплю следующей ночью.

Эми последовала за ним и положила руку на его голое предплечье:

— Человек не может обходиться без сна.

Ответом ей был ледяной взгляд — Эми виновато отдернула руку. Тогда он произнес:

— Я могу обходиться без сна. Могу обходиться без пищи. Если будет нужно, обойдусь без воды. — Он замолчал, сверкнув черными глазами, а потом закончил: — К слову сказать, миссис Парнелл, я также обойдусь и без вас.

Она подбоченилась:

— Разве кто-нибудь в этом сомневался? Вот и идите без меня. Просто оставьте меня здесь и…

— Собирайте поклажу!

Было около шести часов вечера.

Пара седоков, спустившись по склонам, должна была вот-вот выбраться из каменных нагромождений гор Чисо. Эми сидела по-мужски за спиной Луиса, обхватив его за пояс. С тех пор как каньон остался позади, они ехали по широкой долине и за все это время не обменялись и десятком слов.

Усталость давала себя знать. Эми не могла дождаться наступления темноты и радовалась, что по дороге они не наткнулись на апачей.

Только теперь, немного успокоившись, Эми осознала всю меру грозившей им опасности. Она со вздохом прижалась щекой к прямой спине капитана, закрыла воспаленные глаза и задремала.

Вдруг поблизости раздались какие-то хлопки. Эми встрепенулась и подняла голову. Два огромных черных грифа-стервятника, широко расправив крылья, пытались примоститься на сучьях засохшего дерева. У нее по спине пробежал холодок. Это был зловещий знак. Где-то поблизости таилась опасность.

— Эми, вы не спите? — мягко спросил Луис, но даже от его негромкого голоса Эми вздрогнула.

— Нет, — выдавила она, не спуская глаз с крылатых хищников.

Этот холодный неприступный гордец сказал «Эми». Он никогда не называл ее по имени. Не иначе как что-то случилось.

— Сможете спрыгнуть на землю, так чтобы не переломать себе кости?

— В чем дело? — в испуге спросила Эми, чувствуя, как стынет кровь в жилах.

— Мы здесь не одни, — спокойно ответил он.

Она резко обернулась, прищурилась, но в первый момент ничего не заметила. Потом на виду показались апачи. Их разделяло расстояние ярдов в сто.

— Я насчитал девятерых, — сказал Луис.

— Почему же мы еле плетемся? — В ее голосе зазвенел страх. — Надо пустить пегого во весь опор и оторваться от них!

— Еще не время, — возразил он, и в его голосе ничто не выдавало тревоги. — Слушайте меня внимательно и выполняйте все в точности. Мы будем двигаться с такой же скоростью — подпустим их поближе. А вы пока отвяжите сумку. Суньте руку ко мне под рубашку и достаньте из-за пояса револьвер — его надо спрятать среди мягких вещей. Наденьте ремень сумки себе на плечо. Но сперва расчехлите «винчестер» и передайте мне.

Эми без промедления принялась за дело. Она еще не знала, что он задумал, но беспрекословно подчинялась его распоряжениям.

— Там, впереди, начинаются холмы Сантьяго, видите?

Эми сосредоточенно кивнула, но не произнесла ни звука.

— Эми?

— Да-да, вижу.

— Когда мы обогнем первый из них и скроемся из глаз апачей, полностью расслабьтесь и соскользните с коня на землю, а потом что есть духу бегите вверх по лесистому склону. Сможете сделать так, как я сказал?

— Смогу. А вы что будете делать?

— Попытаюсь отвлечь апачей.

— Нет, Луис, так не пойдет! Я останусь с вами. Рисковать — так вместе.

— Не спорьте! — резко оборвал он. — Принимайтесь за дело. Делайте, как я сказал, только одной рукой покрепче держитесь за меня. Сейчас я прикажу этому пегому зверю наддать как следует.

Он тронул пятками бока жеребца, и тот понесся галопом. Всего в полумиле за ними неотступно мчались преследователи, оглашая воздух боевым кличем. Однако Луис пока не опасался их пуль. Он рассудил, что воинам было приказано вернуть бледнолицую женщину вождю племени целой и невредимой. Они не смели стрелять из страха ненароком задеть ее. Поэтому-то Луис и усадил Эми позади себя.

Эми совершала чудеса ловкости, балансируя на спине скачущего во весь опор жеребца. Ей удалось вытащить «кольт» и завернуть его в одеяло, снова свернуть поклажу и надеть через плечо седельную сумку. «Винчестер» она передала Луису.

Она приготовилась.

Вдоль тропы мелькали стволы деревьев. В ушах свистел ветер. От волнения у Эми бешено стучало сердце. В любое мгновение капитан мог приказать ей спрыгнуть на полном скаку.

— Давай, Эми, — скомандовал Луис, повернув к ней голову, и Эми, неловко свалившись со скачущего коня, упала на траву.

Вся сила удара пришлась ей на локоть. Руку пронзила нестерпимая боль, и Эми выронила седельную сумку.

Перехватив ее другой рукой, она вскочила. Ноги, обутые в удобные мягкие мокасины, сами понесли ее вверх по склону, под защиту густых зарослей. Ветки кустарника хлестали по лицу, шипы и колючки впивались в кожу рук и ног, но это не могло ее остановить.

Наконец она забралась достаточно высоко и, обессиленная, задыхающаяся от бега, рухнула наземь.

Внизу раздался цокот копыт низкорослых индейских лошадей. Расчет Луиса оправдался: апачи даже не заподозрили, что беглянка могла выпрыгнуть из седла.

Устало опустив рядом с собой увесистую сумку, она нашарила дрожащей рукой тяжелый револьвер и подняла его, чтобы прицелиться. Он ходил ходуном, дуло то и дело опускалось книзу. Чтобы иметь возможность хоть как-то с ним управляться, пришлось правую руку подпереть левой.

Жадно глотая воздух, она замерла в тенистых зарослях, готовая обороняться. Заслышав внизу грохот первых выстрелов, она вздрогнула. Пули рикошетом отскакивали от каменистого склона. Эми упала навзничь, готовая вжаться в землю, но не выпустила из рук оружия. Она приподнялась на локтях, навела револьвер вниз, на тропу, и, напряженно вглядываясь, пыталась понять, что происходит.

Стрельба не прекращалась; выстрелы следовали один за другим, но звучали все глуше — апачи удалялись. Эми облегченно вздохнула, но ее мысли тут же обратились к Луису. Что с ним? Сумел ли он увернуться от пуль? А вдруг он ранен? Истекает кровью? Или погиб?

Нет, убеждала она себя. Если стрельба продолжается, значит, пули его не настигли. Он ушел от преследования. В стрельбе и верховой езде ему нет равных. Либо он оторвется от погони, либо перебьет их всех до единого!

Минуты тянулись мучительно долго.

Когда выстрелы смолкли, Эми обуял ужас. Не иначе как апачи убили Луиса и теперь прочесывают местность. Перевернувшись на спину, Эми села.

Так прошел час. Кругом стояла тишина, лишь изредка с горы срывался камешек да где-то тявкал одинокий койот. Над горами Сантьяго сгущались сумерки.

Эми оставалось только ждать. Солнце давно зашло, на лесистую вершину опустился недобрый ночной холод.

Она пыталась внушить себе уверенность. Капитан знает, что делает. Ему не занимать ловкости и отваги. Он жив! Апачи его не догнали, он непременно вернется за ней. Надо только затаиться и набраться терпения. Он появится из темноты верхом на пегом жеребце.

Все обойдется.

Над вершинами сосен и можжевеловых деревьев вставала луна, но ее бледный свет едва проникал сквозь полог переплетающихся ветвей. У Эми совсем затекли руки, сжимающие револьвер, но она все так же напряженно вглядывалась в темноту, ни на минуту не расслабляясь. Каждая мышца была натянута как струна.

Апачи его убили, кричал ее воспаленный разум. Разве мыслимо от них спастись? Они настигли его, выбили из седла, искромсали томагавками, сняли скальп. Его мертвое тело сковал вечный холод, незрячие глаза устремлены к небу.

Поддавшись этим мыслям, Эми задрожала от страха и душевных мук. Капитан погиб. В этом повинна только она одна. Теперь помощи ждать неоткуда, а между тем апачи уже карабкаются по склону. Вот-вот они сомкнутся в кольцо, надругаются над ней, снимут скальп… перережут горло…

Поблизости тихонько треснула сухая ветка. Эми в испуге вскочила. Во мраке ничего не было видно.

Револьвер в ее руках предательски дрожал. Застывшие, онемевшие руки уже не могли держать его ровно, да и не понимала она, в какую сторону нужно целиться. Сердце колотилось как бешеное, дышать становилось все труднее.

Обезумев от ужаса, она вся обратилась в слух. Вот опять совсем рядом треснул сучок, задетый ногой преследователя. Эми резко повернулась в ту сторону, откуда донесся шорох. Палец сам собой лег на спусковой крючок. Откуда-то из непроглядной мглы должен был вот-вот появиться враг.

Чья-то рука, стремительно выброшенная из темноты, накрыла ей рот, а другая стальным захватом прижала ее руки к бокам, а спину — к чьей-то широкой мускулистой груди. Ее правая рука не выпускала револьвер, но теперь от него не было никакого проку.

Глубокий уверенный голос тихо сказал ей в самое ухо:

— Эми, это я, Луис. Не хотел тебя пугать, но ведь ты могла закричать.

При этих словах ее дрожащее тело безвольно обмякло. Не убирая рук, Луис продолжал:

— Когда я тебя отпущу, ничего не говори. Ни звука.

Закрыв глаза от облегчения, она кивнула, насколько позволяла крепкая ладонь, накрывающая ей рот.

Луис убрал руки и взял у нее «кольт». Тогда она обернулась и молча бросилась ему на шею. Свободной рукой он обнял ее, чтобы приободрить.

Когда Эми немного успокоилась, Луис еще раз знаком приказал ей хранить молчание. Она повиновалась, но не разжала рук. Прищурившись, Луис зорко вглядывался в темноту. Некоторое время он прислушивался, а потом прошептал:

— Прямо перед тобой, ровно в восьми футах, стоит толстое дерево. Ступай туда, только как можно тише. Стань спиной к стволу, а затем вернись на два фута назад.

Он осторожно разжал ее пальцы, сцепленные у него за спиной.

Выставив вперед руки, Эми, словно слепая, с величайшей осторожностью двинулась вперед. Когда ее пальцы коснулись шершавой коры, она повернулась и сделала два небольших шажка по направлению к Луису.

Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он приблизился к ней и жестом заставил ее сесть. После этого он зашел сзади, медленно опустился на землю между нею и стволом дерева, расставил согнутые колени и привлек ее к себе.

Касаясь губами ее уха, он едва слышно произнес:

— Я здесь. Тебе ничто не грозит. Если сможешь, отдохни вот так, сидя. — Она кивнула, и Луис добавил: — Прислонись ко мне и попробуй вздремнуть.

Эми не заставила себя упрашивать. Ее синяя полотняная рубашка была плохой защитой от горного холода и ветра. От груди Луиса исходило живительное тепло. Подтянув к себе колени, Эми откинула голову ему на плечо.

У нее вырвался благодарный вздох. Она осознала, что ее согревает не только жар его широкой груди, но и тепло сочувствия и понимания. Неужели он оттаял? Может быть, пережитая опасность — они двое против апачей и стихии гор — растопила лед его души, усмирила гнев.

Эми подняла руку и положила ладонь ему на щеку, молча прося наклонить голову. Он понял; когда его черные волосы коснулись ее лица, она прошептала:

— Все вышло, как ты задумал. Твой ум, твоя находчивость… это просто чудо какое-то!

Она убрала руку от его щеки, и Луис выпрямился, ничего не сказав. Не прошло и получаса, как Эми уже крепко спала, прислонясь спиной к его груди, а он оставался настороже, вдыхая мучительно-тонкий запах ее волос и от души желая, чтобы этот аромат не был настолько сладостным. Укоряя себя за то удовольствие, которое он испытал, когда она похвалила его ум и находчивость.

Его рука сжимала «кольт», взгляд обшаривал ночную чащу, а разум предупреждал о близкой опасности. Но не о той, что таилась где-то во мгле, а о той, что уютно пристроилась у него на груди. В похвалах этой женщины он не нуждается, твердил он себе.

Его губы тронула язвительная усмешка. Интересно, похвалит ли она его за ум и находчивость завтра утром, когда узнает, что у них уже нет лошади?

До самой Орильи теперь придется идти пешком.

Глава 35

—Повтори, что ты сказал?

— Пегий бегает на воле.

Голос Эми зазвенел: — Ты хочешь погибнуть?

— Напротив, — невозмутимо ответил Луис, — я хочу выжить. Поэтому и поступаю так, а не иначе.

Было раннее утро. Они стояли под укрытием старого можжевелового дерева у подножия горы. При первых проблесках рассвета Луис осторожно тронул Эми за плечо — в считанные минуты они собрали поклажу.

— Пора, — негромко приказал он тогда и направился вниз сквозь густые заросли.

— Пора так пора, — отозвалась Эми, следуя за ним. — А где ты привязал своего пегого?

— Я его не привязывал.

Эми резко остановилась:

— Так что, ты его стреножил?

— Нет. — Луис даже не обернулся.

Эми помрачнела. Бегом догнав Луиса, она схватила его за голое предплечье и заставила остановиться:

— Куда ты дел коня?

Луис небрежно повторил, что коня пришлось отпустить на волю. Эми недоверчиво переспросила:

— Значит, ты не хочешь погибнуть и поэтому отпустил коня? Извини, но я, наверное, чего-то не понимаю. Мне кажется, что это безумие!

Поправив на плече мешок с поклажей, Луис терпеливо объяснил, что у него не было выбора. Его настигали апачи, уйти от преследования оказалось невозможно. Индейцы стреляли. Укрывшись за поворотом, он натянул вожжи и привязал их к луке седла, потом дал коню шенкеля, а сам спрыгнул на землю и бросился в густой подлесок. Пегий исправно несся вперед, увлекая за собой преследователей. Когда же апачи поняли свою оплошность, было уже слишком поздно.

— Так что прошу прощения за причиненные неудобства, — заключил Луис, — но другого выхода не было. — Он развел руками.

— Теперь понимаю, — кивнула Эми. — Вот только… как же мы доберемся до дому?

— Может быть, прогуляемся пешком? — насмешливо предложил Луис.

— Пешком? — Эми не поверила своим ушам. — Пешком? А ты знаешь, сколько миль отсюда до Орильи?

— По прямой — ровно семьдесят. Но через горы выйдет никак не меньше ста.

— И что же, по-твоему, я теперь должна отшагать сто миль? — Эми уперлась руками в бока.

— А ты предпочитаешь остаться здесь?

— Да я не дойду! Человеку это не по силам.

— Ошибаетесь, миссис Парнелл. Мне это вполне по силам. Я уже проделывал такой путь. Причем не раз. Так вы идете или остаетесь? — спросил он через плечо.

Опешив от злости, Эми словно приросла к месту. Она смотрела ему в спину, а он удалялся неторопливой, ленивой походкой, словно на воскресной прогулке. Эми готова была размозжить ему голову. Однако расстояние между ними все увеличивалось. Вскоре он и вовсе исчез из виду, скрывшись за каменным утесом.

Еще несколько мгновений Эми не могла прийти в себя, а потом сломя голову бросилась за ним вдогонку, да так, что вскоре сердце билось где-то у нее в горле. Она ныряла под низкие сучья деревьев, продиралась сквозь колючий кустарник, сбегая вниз по крутому склону. Ступив на ровное место, она закричала:

— Луис, постой! Я иду. Подожди! Пожалуйста!

Ответом ей была тишина. Эми перепугалась. Господи, неужели он бросил ее одну? Что теперь будет? Ей в жизни не выбраться из этого хаоса скал.

Задыхаясь, Эми добежала до каменной глыбы, у которой в последний раз мелькнула фигура Луиса. Обходя эгу песчаниковую громаду, она продолжала выкрикивать его имя.

— Луис, не бросай меня! Подожди, я с тобой! Я тоже могу… — Она поперхнулась и еле устояла на ногах.

В шести футах от нее, прислонясь к гладкому граниту скалы и скрестив на груди голые руки, стоял Кинтано. Он поставил одну ногу на невысокий каменный выступ и повернул темноволосую голову в ту сторону, откуда бежала Эми. Белый шрам, тянувшийся через его щеку, сейчас казался розовым в свете утренней зари.

Эми перевела дыхание, робко улыбнулась и заспешила к нему.

— Если ты сможешь дойти пешком, то и я смогу, — осторожно произнесла она.

В его взгляде сквозило холодное равнодушие. Он оторвался от гранитной скалы, поднял голые руки и поправил на висках синюю головную повязку.

— Тогда вперед.

Эми сама не знала, как ей удалось пережить это утро. Твердо решив ни на что не жаловаться, она резво поспевала за своим молчаливым спутником — по бездорожью, через самую гористую местность во всем штате. Нещадно палило солнце, поднимаясь все выше в безоблачное небо. Жара сделалась невыносимой. Эми карабкалась по предательским каменным уступам, стараясь не заглядывать в бездонные пропасти, но ничем себя не выдала.

Она без звука преодолевала пересохшие речные русла; в мокасины забивался мелкий песок, терзавший кожу на пятках и между пальцами. Она, как могла, выбирала дорогу среди каменных завалов, где острые камни впивались ей в подошвы. Она старалась не замечать иголки кактусов и шипы кустарника, которые протыкали насквозь ее кожаные штаны, оставляя глубокие царапины на теле. Она уже не поправляла волосы, которые на ветру лезли в глаза и в рот; не останавливалась, если длинные пряди цеплялись за шершавые стволы деревьев. Она безуспешно отмахивалась от слепней, жаливших лицо, руки и шею.

Когда у нее нестерпимо пересохло в горле, когда казалось, что вся она высохла, как пергамент, даже тогда она не решилась попросить глоток воды.

Споткнувшись о зазубренный красноватый камень, Эми вдруг обратила внимание на то, что вышагивающий впереди рослый худой человек, за которым она едва поспевает, вовсе не выглядит усталым или измученным жаждой.

С ожесточением прихлопнув на левой руке раздувшегося от крови овода, Эми прищурилась и покосилась на Луиса, маячившего футах в двадцати впереди нее. Вид у него был такой, словно объемистый тюк у него на спине вообще ничего не весит. Его широкие плечи были развернуты, руки, бронзовые от загара, свободно висели вдоль тела, крепкие ягодицы мерно ходили под узкими кожаными штанами. Он двигался мягко, стремительно и бесшумно, как леопард.

Словно почувствовав на себе ее взгляд, Кинтано остановился и резко обернулся. Он стоял выше, на краю крутого обрыва, и бесстрастно наблюдал, как она из последних сил торопится за ним.

По лицу Эми, обожженному лучами горного солнца, да к тому же горящему от напряжения, струился пот. Светлые волосы сбились в немыслимый колтун, облепили влажные щеки и шею. Она как безумная отмахивалась от назойливого овода, так и норовившего впиться в потную шею. К непомерно широким штанам пристали головки репейника, колючки и сухая трава. Ко всему прочему она еще припадала на левую ногу.

— Ну, как ты? — спросил Луис, когда она приблизилась.

Прежде чем заговорить, Эми несколько раз сглотнула, чтобы хоть немного смочить пересохшее горло.

— Великолепно, — ответила она, высокомерным движением головы отбросив волосы со лба. — А ты?

При всем кажущемся равнодушии Луиса его взгляд не упускал ничего. Было очевидно: она вконец обессилела, но гордость не позволяет ей в этом признаться. Такое упрямство вызывало у него глухую досаду, но вместе с тем и невольное восхищение.

В углах его рта на миг мелькнула кривая усмешка, когда он ответил:

— А вот я немного притомился.

Он шагнул вперед и легко подхватил ее на руки. Эми не протестовала: у нее просто не нашлось для этого сил. Она испытала несказанное блаженство оттого, что израненные, сбитые о камни ноги оторвались наконец от земли. Ее голова невольно опустилась к нему на плечо.

Луис отнес ее по крутому склону на северную сторону горы, где — примерно в сотне футов ниже вершины — обнаружилась тенистая котловина в виде кратера или чаши, а в ней — широкое устье небольшой пещеры. Там он опустил Эми на ноги и без обиняков заявил:

— Жару переждем здесь.

— Если это из-за меня, то не нужно, — слабо запротестовала Эми, пошатываясь от изнеможения. — Я скоро смогу идти дальше.

— А я не смогу, — отрезал Луис и сбросил с плеча тяжелый кожаный мешок.

Откупорив флягу, он протянул ее Эми. Та с жадностью сделала несколько глотков, но напиться всласть ей не удалось: Луис забрал у нее из рук флягу и тщательно завинтил пробку, так и не пригубив ни капли.

— Разве тебе не хочется пить? — нахмурившись, спросила Эми.

— Не особенно, — солгал он, не желая сообщать ей, что их запас воды почти иссяк, а в мае в этих краях стоит страшная сушь и им не так-то легко будет найти ручей, который не высох.

Эми покачала головой и устало опустилась на ровный каменный пол пещеры. Отчаянно расчесывая багровые волдыри на шее, она отсутствующим взглядом наблюдала, как Луис с преувеличенной тщательностью расстилает одеяло внутри пещеры, у самого выхода, и выкладывает вдоль него какие-то предметы, извлеченные из седельной сумки. Но когда он позвал ее, присев на корточки, ей стало не по себе.

— Идите-ка сюда, миссис Парнелл.

Проглотив слюну, она пыталась разглядеть его лицо, но против солнца ничего не было видно. Она окаменела. Не иначе как ее ждало наказание. Теперь, когда им не угрожали дья-волы-апачи и он оказался с ней наедине в этом тенистом укрытии среди гор, не вздумал ли он разыграть дьявола самолично? Уж не собрался ли он сам покарать ее тем способом, который предпочитал всем остальным?

— Я сказал, идите сюда. — Его голос бучто заполонил всю пещеру, гулко отдаваясь от стен.

— Нет. Не пойду, — отозвалась Эми, стараясь говорить ровно, хотя у нее в сердце стучал страх.

Луис все так же сидел на корточках, обхватив руками колени, отрезая ей единственный путь к бегству, загораживая весь мир. Он угрожающе смотрел на нее сверху, как хищник на загнанную добычу. Даже его черные глаза в тусклом свете напоминали глаза зверя.

— Пойдете. — Негромкий голос обволакивал ее. — Ну же, я жду.

Этот глубокий повелительный голос лишал ее последних сил. Затаив дыхание, Эми попыталась устоять перед этими магнетическими токами. В пещере стало тихо и душно. Так душно, что Эми не могла вздохнуть.

— Я сказал, чтобы вы шли сюда. — Его бархатистый голос нарушил тишину.

У Эми вырвался сдавленный стон. Ей ничего не оставалось, как приблизиться к нему в ожидании, что он сорвет с нее одежду и повалит на одеяло.

Не поднимаясь с колен, она перебралась через разделявшее их пространство и остановилась на расстоянии шага от Луиса. Она пыталась хоть что-то прочесть в его непроницаемо-холодном красивом лице. Нервно сменив позу, она тоже присела на корточки.

Наконец Луис очнулся от неподвижности и протянул к ней руки. Облизнув губы, Эми положила на его ладонь свою руку. Сильные пальцы сомкнулись, и Эми почувствовала, как ее обдало жаром. По спине бежали искры; тело вздрагивало, словно под электрическим током.

Она смотрела в черные глаза, внушающие ей ужас и благоговение, и уже понимала, что не сможет противостоять их господству… Ей оставалось только ждать.

Глава 36

Эми ждала. Отрешенно. Истово. Она ждала, чтобы Кинтано властно, до боли крепко прижал ее к груди. Чтобы этот жестокий чувственный рот накрыл ее дрожащие холодные губы жаркой волной. Чтобы эти бронзовые руки сорвали покровы с ее окаменевшего тела.

Ждала кары.

Ждала наслаждения.

Поблескивая в полумраке черными глазами, Луис мягко сказал:

— Сейчас тебе станет легче.

Эми задрожала. Теперь она точно знала, что за этим последует, и торопливо кивнула, признавая свое добровольное поражение.

И снова убедилась, что этот смуглый человек, обладающий таким неотразимым природным магнетизмом, являет собой неразрешимый парадокс.

Луис не сжал ее в объятиях, не обжег поцелуем, не сорвал с нее одежду. Вместо этого он обошелся с ней бережно и ласково… так, как любящий отец ласкает непослушного, но обожаемого ребенка.

Он осторожно усадил Эми на расстеленное одеяло, и она, с наслаждением вытянув ноги и приподнявшись на локтях, смотрела на него снизу вверх сквозь опущенные ресницы, в который раз обескураженная загадкой, которую таил в себе этот человек, капитан Луис Кинтано.

Пока Эми спрашивала себя, чего можно от него ожидать, он принялся старательно очищать ее одежду от шипов и колючек. Не прошло и минуты, как она закусила губу, пытаясь удержаться от смеха: он стянул с ее ног мокасины и стал вытирать — насколько это было возможно без воды — песок, налипший на сбитые ступни.

Она ужасно боялась щекотки; невзирая на его суровый укоряющий взгляд, Эми в голос расхохоталась, когда он, склонясь над ее ногой, принялся счищать песчинки со ступни и из промежутков между пальцами.

Завершив эти действия, Луис потянулся за мешком и достал флягу. Среди мелочей, разложенных рядком вдоль одеяла, оказался белоснежный носовой платок. Смочив его несколькими каплями драгоценной влаги, он завинтил крышку фляги и повернулся к Эми.

Ее смех мгновенно умолк, когда влажное полотно коснулось растрескавшихся губ. Луис с осторожностью провел платком по ее щекам, подбородку, переносице, убрал пряди волос со лба и висков, протер даже маленькие розовые ушные раковины.

Потом платок заскользил по шее, стирая пот и налипший песок. Рука Луиса оказалась у расстегнутого ворота ее рубахи, и Эми почувствовала благотворное прикосновение влажного полотна к плечам, и ключицам, и округлостям обеих грудей.

— Дай руки, — приказал он.

Эми села и протянула ему правую ладонь. Он закатал рукав и обтер руку до самого локтя, потом проделал то же самое с левой.

Покончив с умыванием, Луис отбросил ставший ненужным платок в сторону, поднял с каменного пола крошечную склянку бальзама, снял колпачок и набрал немного снадобья на подушечку пальца.

Теперь настало время заняться страшными волдырями, оставшимися от укусов слепней. Он пристально осмотрел все открытые части ее тела и отодвинул, где было возможно, края одежды, чтобы нанести теплую густую мазь даже на самые маленькие красные точки.

Эми поразилась: зуд и дергающая боль мгновенно утихли. Облегчение было сродни волшебству.

— Ммм, какая благодать, — с чувством протянула она. — Прямо колдовское зелье. Что это за чудо?

Не отрывая взгляда от ее белокожего запястья, Луис ответил:

— Ицтак-патли.

— Никогда не слышала, да оно и неудивительно, — улыбнулась Эми.

— Это старинное ацтекское снадобье, изготовленное по заветному рецепту из редких растений. — Он перечислил пять диковинных названий.

— Вот как, — кивнула она, хотя так ничего и не поняла. — Но где ты его раздобыл?

Его лицо оставалось непроницаемым.

— Я же ацтек. — Только сейчас он поднял глаза к ее лицу. — Или ты забыла?

— Нет, не забыла, просто мне…

— Тицитль не раскрывает секретов. — На его губах мелькнуло подобие улыбки. — Это означает «целитель».

— Понимаю. Просто мне любопытно, где ты взял…

— Готово, — прервал он и, обтерев руки, закрыл склянку. Продолжать расспросы не имело смысла, и все же Эми сгорала от любопытства. Каким образом к нему в руки попало снадобье ацтеков, сделанное из растений, о которых она даже не слышала?

Эти размышления прервались сами собой, когда Луис взял с пола жесткую волосяную щетку и сел на одеяло позади Эми, обхватив ее с боков согнутыми коленями. Не менее получаса он распутывал длинные сбившиеся пряди, освобождая их от сора и колючек, и отложил щетку, только когда ее волосы золотистой волной свободно легли на плечи.

— Запрокинь голову, — сказал он.

Когда она подчинилась, он собрал у нее на затылке тугой пучок, а потом ловко заплел его в густую косу, кончик которой перехватил белым кожаным шнурком, также заранее извлеченным из седельной сумки.

— Тебе лучше? — спросил он, наклоняя к ней смуглое лицо. Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась:

— Гораздо лучше, большое спасибо. Где ты научился заплетать женщинам косы?

Вместо ответа он шутя подергал ее за косу и пожал плечами. Но любопытство Эми вспыхнуло с новой силой.

Слишком уж искусно он справился с такими деликатными задачами. Не каждый сумел бы расчесать длинные волосы и заплести косу.

Откуда-то возник непрошеный образ, не раз тревоживший ее воображение. Капитан и Диана Клейтон, сияя улыбками, скрываются за дверью отеля «Ла-Посада». Что произошло между ними в тот день? Что происходило между ними в последующие дни?

Эми попыталась прогнать эти мысли. Сейчас это не имело никакого значения.

— Пока есть возможность, нужно отдохнуть. — Голос Луиса вернул ее к действительности.

— Конечно, — согласилась она, перекидывая косу через правое плечо. — Тебе тоже необходим отдых.

— Разумеется, — подтвердил он, но не сдвинулся с места, стоя у выхода из пещеры и окидывая взглядом лежащие внизу холмы и далеко простирающуюся равнину. — Только прежде я должен убедиться, что по нашему следу не идут мескалеро.

— Мммм… — промурлыкала Эми, подложив руки под голову. Она закрыла глаза, вскоре ее дыхание стало более глубоким и она крепко заснула. Через несколько часов она пробудилась, хотя и не вполне. Приоткрыв глаза, она увидела, что Луис все еще недвижно стоит у входа в пещеру.

На фоне ясного неба его фигура вырисовывалась четким силуэтом и казалась изваянной из гладкого камня. Классический мужской профиль, густые черные волосы, совершенные мускулы. Он был великолепным творением искусства — творением, от которого у нее захватывало дух.

Долгие счастливые минуты Эми наблюдала за ним из-под полуопущенных век, словно зачарованная его дикой мужественной красотой, ожидая хотя бы самого легкого его движения, которое доказало бы ей, что он в действительности человек из плоти и крови, а не холодная безжизненная статуя.

Прошло несколько минут, показавшихся ей бесконечными, прежде чем она уловила подрагивание густых черных ресниц. Улыбнувшись, она закрыла глаза и снова провалилась в сон.

Луис быстро обернулся.

Он знал, что она за ним наблюдала. Теперь он сам наблюдал за ней. Наблюдал, пока не уверился, что она крепко спит. Довольный тем, что она впала в глубокое забытье, он снял куртку и подошел к одеялу. Опустившись на колени, вытащил из-за пояса «кольт», положил его рядом с одеялом, а затем бережно приподнял голову Эми и подсунул под нее сложенную куртку. Тихонько вздохнув во сне, она повернулась на бок, и ее губы приоткрылись над ровными белыми зубами.

Луис невольно улыбнулся, но тут же одернул себя и нахмурился. Он вытянулся рядом с ней, подложив руку под голову, а другой прикрыв собственный обнаженный живот. Его мышцы, которые давно болели от напряжения, начали расслабляться. Безмерно усталый, он чувствовал, что мог бы спать до скончания века, но понимал, что не может себе этого позволить, что им необходимо добраться до ручья Терлингва-Крик до наступления ночи, иначе они останутся без капли воды.

Установив свой «внутренний будильник» на четыре часа пополудни, он закрыл измученные глаза и тяжело вздохнул.

Обессиленные беглецы еще спали, когда настал и миновал полдень; жаркое солнце, свершая свой путь по безоблачному небу, понемногу опускалось, и его косые лучи проникали в пещеру все дальше от входа.

Капитан предвидел, что так и будет, и, выбирая место, где расстелить одеяло, позаботился, чтобы этот уголок оставался прохладным и защищенным от солнечных лучей. Тем не менее в какой-то момент жаркого безветренного дня Луис проснулся. Но его сон был потревожен не солнцем, не сухой жарой и не угрозой приближения апачей.

Дело было в Эми.

Он видел ее во сне. В этом сне волосы были у нее длиной до земли, и оба они находились на облаке, плывущем в поднебесье; и он знал, что она нагая, но ее длинные густые волосы укрывали ее непроницаемой пеленой, и из-за этого он не может созерцать ее прелести. И еще ему снилось, что он заплетает ее волосы в толстую косу… чтобы не торопясь, без помех любоваться ее красотой.

Во сне она охотно позволяла ему рассматривать ее прекрасное обнаженное тело и, словно дразня, щекотала его концом длинной косы, проводя им по его лицу, груди и животу, пока он не ослабел от желания.

Но когда он наклонился к ней, она улыбнулась странной улыбкой, быстро обмотала косой его шею и, смеясь ему в лицо, задушила его… и звук бессердечного смеха был последним, что он услышал, прежде чем его поглотила тьма.

Сон был настолько реален, что Луису было слышно, как бешено колотится его сердце. Он быстро повернул голову и увидел ее ангельское лицо и золотую косу, упавшую на грудь.

На вид это было прелестное и совершенно безобидное создание, но только на вид. Она была самой опасной женщиной из всех, кого он знал, и он ее боялся. Как по-дурацки он утратил всякую осторожность… с того момента, когда вынес ее из становища индейцев-мескалеро.

Она пробиралась ему в душу.

Опять.

Он не должен этого допускать. А если допустит, ему будет некого винить, кроме себя. Все отлично и замечательно, когда своими светлыми руками и ногами она обвивает его тело; все прекрасно, пока она не прибирает к рукам его сердце.

Глаза Луиса сузились, когда он всмотрелся в ее лицо. Внезапное желание ранить ее, причинить ей боль поднялось из самых глубин его существа с такой силой, что его кинуло в жар. У него сжались кулаки, и все тело напряглось. В этот момент Эми проснулась, и первое, что она увидела, были злобные черные глаза, обращенные к ней. Испуганная, она поднялась, опираясь на локоть:

— Случилось что-нибудь… плохое?

На смуглом лице капитана дрогнул мускул. С усилием отведя от нее взгляд, он принял сидячее положение и ответил:

— Пора идти. К ночи мы должны добраться до ручья Терлингва-Крик.

Эми и догадаться не могла, что породило в нем такую перемену. Она видела лишь то, что добрый заботливый спутник, который лечил ее от волдырей, оставшихся после укусов насекомых, и заплетал ее волосы, остался где-то позади, в пещере среди гор.

Угрюмый человек, шагающий впереди по высокому плато, не разговаривал с ней с тех пор, как они покинули пещеру. Теперь, когда солнце спряталось за горами и сухой разреженный воздух начал остывать, Эми жаждала узнать, далеко ли еще до ручья. Но спрашивать она не смела. А сам он, конечно, и не подумает ей это сообщить.

Когда они наконец дошли до ручья, в горах уже сгустились сумерки. При виде этого изобилия чистой, прозрачной воды Эми радостно улыбнулась. Но Кинтано не улыбался. Он хмурился и избегал ее. Она отважилась заговорить:

— Я знаю, что будет холодно, но мне так хотелось бы выкупаться!

В ответ он лишь пожал плечами, словно его совершенно не интересовало, что она делает.

Ну что ж, прекрасно. Ее тоже не заботит, что ему интересно, а что нет. И пошел он ко всем чертям. Уж он-то, во всяком случае, не тот человек, мнением которого она дорожит. Скорчив гримасу в сторону его закостеневшей спины, Эми достала одеяло из дорожного мешка, развернула его, перебросила через руку и направилась к излучине ручья.

Вода была такая холодная, что у Эми перехватило дыхание, и уже через несколько секунд она была уверена, что тело у нее синеет. Она поплыла к берегу и выбралась из воды; ее начала бить крупная дрожь, когда ночной воздух обдал мокрое тело.

Она схватила одеяло и, накинув его себе на плечи, поплотнее укуталась. Потом она стояла скорчившись под одеялом, и зубы у нее стучали, и дрожь не унималась. Конечно, она понимала, что надо бы одеться, но одна лишь мысль о том, что для этого придется освободиться от одеяла, казалась невыносимой — так она закоченела.

Эми заметила слабый лучик света, просочившегося из-за поворота ручья — оттуда, где Луис сейчас разбивал бивуак. На ее лицо, застывшее от холода, набежала улыбка. Он развел костер! Она может согреться, а уж потом оденется. Эми торопливо собрала свои вещи и устремилась к свету.

Она обошла излучину, увидела Луиса и остановилась, прежде чем он ее заметил. Сидя на корточках, он подбрасывал сучья в огонь. Он был без куртки, и пляшущее пламя костра освещало его обнаженный торс. Его волосы, черные, как ночное небо, спадали на лицо.

Луис почувствовал ее присутствие и поднялся.

В надежде, что его настроение хоть немного изменилось к лучшему, Эми неуверенно улыбнулась и направилась к нему.

— Вода просто ледяная, — сказала она тоном непринужденной беседы. — Я почти замерзла, прежде чем успела выбраться.

Приблизившись к нему, она сразу же поняла, что ничего не изменилось. А если и изменилось, так только к худшему. Он смотрел на нее с холодным презрением, и его окружала хорошо ей знакомая аура сдерживаемого злого неистовства.

Когда Луис взглянул на Эми, он почувствовал, как нарастает в нем гнев и растерянность. Да ведь она, похоже, находит наслаждение в том, чтобы мучить его. Было очевидно, что под одеялом на ней ничего нет. По-видимому, она слишком хорошо разгадала его слабость и прекрасно понимала: когда он видит ее обнаженной, он не может унять в себе желание, жажду, необходимость соединиться с ней.

Да пропади она пропадом!

Одержать над собой верх он ей не позволит. Он в состоянии управлять своими чувствами — и своими желаниями — не хуже любого другого мужчины. Пусть себе хоть раздевается и пляшет вокруг костра — наплевать ему на это. Он не станет к ней прикасаться.

Этой ночью.

И вообще никогда.

Глава 37

Его взгляд из-под опущенных век источал более лютый холод, чем вода ручья. В свете костра было видно, как пульсируют вены у него на лбу и на выступающем рельефе бронзовых рук.

Он стоял с крепко сжатыми кулаками; Эми явственно ощутила, что он действительно борется с желанием ее ударить, и инстинктивно отступила от него на несколько шагов.

Оказавшись на сравнительно безопасном расстоянии, она сказала:

— Я вернусь к ручью и там оденусь.

— Незачем, — бросил он. — Я отвернусь.

Он повернулся, и Эми торопливо оделась, не спуская с него настороженного взгляда. Стоя к ней спиной, закрыв глаза, он разве что зубами не скрежетал, короткие ногти врезались в ладони. Он строго приказал своему телу не валять дурака.

Оно не слушалось никаких приказов.

По истечении нескольких минут, показавшихся Луису долгими, как жизнь, Эми оповестила его, что уже оделась. Луис шумно выдохнул воздух и, полуобернувшись, но не глядя на нее, отрывисто произнес:

— Пойду выкупаюсь.

Ледяная вода благотворно подействовала на напряженное, объятое лихорадочным жаром тело.

Он плавал от берега до берега через широкий в этом месте студеный поток до полного изнеможения и добился своего: он почти задыхался, но зато снедающий его злой огонь отступил.

Вполне взяв себя в руки, он оделся и вернулся к месту их стоянки. Расположившись по обе стороны разделявшего их костра, они в молчании, уткнувшись взглядами в свои оловянные миски, разделались с ужином, состоявшим из бобов и вяленой говядины с хлебом. Потом легли спать, повернувшись спиной друг к другу, и каждый старательно делал вид, что другой не существует.

На следующее утро, когда солнце уже высоко стояло в небе, а они оставили позади множество травянистых долин и бесчисленные нагорья, поросшие кактусами и сильно пахнущими кустарниками, путники продвигались среди скал горного хребта Сантьяго. Все утро они не разговаривали. Напряжение между ними нарастало с каждым часом.

От холодности, которую напустил на себя Луис, у Эми озноб пробегал по коже. Очевидно, он хотел только одного — чтобы она на глаза ему не попадалась. Ну что ж, придется ему убедиться, что чувства у них вполне взаимны.

Солнце близилось к зениту и палило нещадно, когда они начали восхождение по скалистым, изрезанным ущельями кручам. Вот тогда-то дела пошли совсем скверно. Луис проворно взбирался по крутым откосам, поднимался на массивные валуны и при этом не выказывал ни малейшего сострадания и даже не останавливался, чтобы в трудных местах подать ей руку.

Прилагая все усилия, чтобы не отставать, Эми не просила о помощи. Она понимала, что он-то ждет именно этого. Ну, что ж, пусть ждет, пока в аду котлы не замерзнут. Она пройдет через эти враждебные горы без посторонней помощи, даже если это будет стоить ей жизни.

Эми игнорировала его присутствие, когда, помедлив на гребне скалы, он хмуро взглянул на нее сверху вниз. Она не удостоила его вниманием, когда он, растянувшись на широком уступе, притворился, что задремал, и пренебрегла его молчаливым предупреждением, что, если она не поторопится, он оставит ее и уйдет один.

Но наступил момент, когда у нее уже не оставалось сил, чтобы вскарабкаться еще хотя бы на один склон. И тогда она крикнула:

— Я делаю привал! Если хотите, идите дальше без меня. Вы свободны.

И больше не сделала ни одного шага, просто рухнула на каменную площадку, прислонилась спиной к гладкому валуну и закрыла глаза. Она не открыла их, даже когда услышала, как быстро он спускается к ней и камешки осыпаются у него под ногами.

Вся подобравшись, она откинула голову на валун, во всю длину вытянула перед собой ноги и лениво зевнула.

Когда он приблизился к ней, Эми почувствовала это в ту же секунду, хотя и не открывала глаз. Она ощущала его всеподавляющее присутствие так сильно, что даже золотистые волоски у нее на руках готовы были встать дыбом. Она не отказалась от решения держать глаза закрытыми, даже когда совершенно точно поняла, что он стоит прямо перед ней и при этом сверлит ее уничтожающим взглядом.

Но до конца выдержать характер ей не удалось.

Она робко открыла глаза и ахнула.

Он стоял не просто перед ней. Он стоял над ней. Почти у нее над головой. Он стоял, подбоченившись и твердо упираясь обутыми в мокасины ногами в камень по обе стороны от ее бедер. А поскольку голова у Эми была несколько отклонена назад, выходило так, что прямо перед глазами находились его чресла.

Пока она ошеломленно смотрела на него, он медленно присел на корточки, зажав ее у себя между согнутыми разведенными коленями, так что Эми поневоле была вынуждена созерцать стык опасно натянувшихся штанин его кожаных брюк.

Возмущенная столь вопиющим напоминанием о его сокровенных мужских достоинствах, она отвела взгляд. Когда же он поднял руки и прижал ладони к валуну с обеих сторон от ее головы, она разозлилась еще больше при виде попавшихся ей на глаза темных волос у него под мышками.

Рассерженная и обескураженная, она запротестовала:

— Ты меня так задушишь! Отодвинься, черт тебя побери!

— Отодвинусь, как только согласишься идти дальше.

— Ни за что я не соглашусь.

— Значит, вот так и посидим, пока не передумаешь.

— Нет, — заявила она. — Не посидим.

— Ну почему же. Обязательно посидим.

— Не думаю, — язвительно возразила она, понимая, что в такой неудобной позиции, какую он сейчас занимает, никто не сможет долго продержаться.

— Гарантирую, — холодно заверил он ее.

— Увидим, — мрачно процедила она.

— Увидишь, — поправил он ее и остался недвижим.

Так началось состязание характеров, которое растянулось на весь следующий час. Положение у Эми было самое незавидное. Пронесся порыв ветра, и песчинка залетела в ее левый глаз. Ей безумно хотелось стереть песчинку, но ее руки лежали на бедрах, а твердые ягодицы капитана нависали менее чем в дюйме над ними. Она боялась дотронуться до него и не решалась шевельнуть руками, а потому была обречена сидеть и терпеть мучения.

Глаз уже начал слезиться, а к тому же и нос зачесался. Потом капля пота, выступившего на лбу, медленно покатилась вниз — с ума можно было сойти от собственного бессилия. Когда наконец эта капля сорвалась с подбородка и Эми уже вздохнула было с облегчением, она вдруг неудержимо расчихалась.

И все это время капитан Луис Кинтано оставался в одном и том же положении, не шевельнув ни единым мускулом; с виду могло показаться, что ему очень даже удобно в этой позе — на корточках, с широко разведенными коленями и с прижатыми к камню руками.

В конце концов Эми признала свое поражение:

— Если вы будете любезны посторониться, я попытаюсь идти дальше.

Вскоре после полудня они добрались до урочища Персиммон — одного из двух небольших разломов неприветливых гор хребта Сантьяго. Луис первым вошел в широкий просвет между скалистыми кручами. Когда они уже одолели около ста ярдов внутри ущелья, Луис вдруг остановился так резко, чтоЭми, шагавшая с низко опущенной головой, с ходу ткнулась лбом прямо в его спину.

Оправившись от неожиданности, она спросила:

— Чего ты добиваешься? Испугать меня до полусмерти?

— Тихо! — шепнул он, прижав палец к губам.

— В чем дело?

— Молчи, — одними губами скомандовал он.

Он опустился на колени, наклонился и прижал ухо к камню. Нахмурившись, Эми застыла на месте. Когда он встал, подхватил ее за локоть и быстро направил к ребристому склону каньона, ей показалось, что сердце у нее готово выскочить из груди.

— Апачи?.. — шепотом спросила она, сразу объятая страхом.

— Если и апачи, то один, — ответил он. — Я слышал только одну лошадь. Вероятно, они разослали разведчиков, чтобы обшарить горы, и один сумел обнаружить наш след.

Они обогнули высокий песчаниковый утес; там Луис подтолкнул Эми в незаметную расщелину между двумя отвесными скалами. Сняв со спины дорожный мешок, он вытащил свой «винчестер» и оставил Эми, строго-настрого запретив ей высовываться из-за укрытия.

Он взобрался на вершину песчаникового утеса и выбрал место, откуда мог бы, сам оставаясь незамеченным, увидеть любого, кто появился бы в каньоне. Вскоре и Эми смогла уже услышать звук лошадиных копыт, ударяющихся о камень, — звук раздавался все ближе и ближе. Она отступила как можно дальше в своем тесном укрытии, ссутулила плечи, зажала руки между коленями и плотно зажмурила глаза.

Она чуть не подскочила, когда рядом с ней приземлился спрыгнувший со скалы Луис. Он безмолвно взял ее за руку и вывел из тайника, а потом потянулся за мешком.

Эми шепотом спросила:

— Они нас заметили? Преследуют нас?

— Это не апачи, — сообщил он, передавая ей «винчестер» и вытаскивая из мешка длинную веревку. — Там одна лошадь. Дикая лошадь. — Потом у него на лице появилось что-то похожее на улыбку. — Мы все-таки поедем в Орилью верхом. Пошли.

Поспешая вслед за ним, Эми скептически заметила:

— Не смеши меня. Ты же не можешь поймать дикую лошадь.

— Смогу, если не будешь шуметь.

Хотя и потише, Эми возразила:

— А если и сможешь… какой в этом смысл? Если она дикая, как мы будем ею управлять?

Он не ответил. Они обогнули скалу, за которой собирались прятаться, и вернулись в главный коридор урочища. Луис осмотрелся по сторонам и приметил крупный валун с плоским верхом — достаточно большой, чтобы они оба могли на нем поместиться. Он взял Эми за руку, подвел ее к валуну, подсадил на высоту чуть побольше полутора ярдов, затем сам вскарабкался наверх и приказал ей лечь на живот и лежать смирно.

Сам он сразу же растянулся на камне рядом с ней. Через несколько секунд они увидели лошадь. Эта гнедая кобыла ростом была с хорошего жеребца и, по-видимому, столь же сильная. Ее грива развевалась в диком беспорядке над гладкой шеей, а длинный хвост волочился по каменистой тропе.

Кобыла почуяла их запах и остановилась как вкопанная в пятидесяти ярдах от них. Прищуренными глазами Эми всматривалась в лошадь; совершенно неожиданно для нее Луис тихо свистнул.

Лошадь насторожила уши. Луис свистнул еще раз и покосился на Эми, когда любопытная кобыла бойкой рысцой припустила по направлению к ним. Приблизившись, гнедая беспокойно заржала, и Луис заговорил с ней — заговорил тихим ровным голосом.

Заинтересованная, но испуганная, кобыла снова остановилась, когда до нее оставалось еще ярдов двадцать. Раздувая ноздри, с дико вытаращенными глазами, она издавала тоненькое ржание и вскидывала голову, тогда как ее тело дрожало от возбуждения.

Эми лежала не шевелясь и не издавая ни звука, а Луис тем временем продолжал что-то говорить пугливой лошади; его голос звучал тихо, настойчиво и подбодряюще. Нервная гнедая упрямилась, отказываясь приблизиться еще хотя бы на шаг. А он упорно завораживал ее, подманивал и успокаивал.

Она все еще не желала подойти ближе, громко фыркала и тяжело дышала, тогда как он терпеливо тянул свои монотонные заклинания. И наконец его тактика возымела действие. Кобыла медленно пошла к нему, настороженно поглядывая на него и прядая ушами.

— Вот и правильно, умница, — приговаривал Луис, — иди ко мне. Я не обижу тебя. Иди же сюда, иди. Позволь мне приласкать тебя. Я безопасен, милая девочка.

Со смешанным чувством суеверного страха и прелое клонения Эми наблюдала, как нервная лошадь, словно понимая каждое слово, приближалась к человеку, который так уверенно приманивал ее. У нее был такой вид, будто она еще колеблется, но чрезвычайно заинтригована. Она медленно подходила к нему, но в тридцати футах остановилась — оробевшая, почуявшая опасность.

С быстротой, ошеломившей в равной степени и кобылу, и Эми, Луис вскочил на колени и метнул лассо, петля взвилась высоко в воздух. Испуганная гнедая кинулась в сторону и угодила головой прямо в петлю. Поняв, что попалась, она обезумела от страха.

Луис спрыгнул с валуна и пошел к кобыле, туго натягивая веревку и кольцами набрасывая на локоть виток за витком, по мере того как сокращалось расстояние между ним и лошадью. Гнедая пятилась и ржала, выкатывая глаза и содрогаясь всем телом.

Поднявшись на колени, Эми наблюдала за. тем, как искусный наездник усмиряет перепуганную лошадь. Спустя несколько минут Луис, обхватив рукой шею лошади, уже ласково похлопывал ее. Придвинув голову к прижатому уху гнедой, он тихо что-то бормотал, убеждая ее, что она — гордое и красивое создание и что меньше всего ему хочется причинять ей хоть какой-нибудь вред.

В том положении, в каком находились Эми и Луис, заполучить в свое распоряжение лошадь для возвращения домой могло оказаться делом жизни и смерти. И все-таки Эми поймала себя на ужасной мысли: она втайне надеялась, что сильная гнедая кобыла не поддастся колдовству тихо журчащих речей и ласковых рук. Наблюдая за тем, что происходит, Эми с горечью твердила себе, что великолепное дикое создание — единственное существо женского пола, которое может поставить капитана на место! Пусть-ка попробует ее оседлать! Да он оглянуться не успеет, как слетит на камни. И красавица гнедая, так и не укрощенная, умчится из каньона, оставив его с носом, и даже не оглянется на него!

Эми даже дыхание задержала, когда Луис ухватился за густую гриву кобылы и, перекинув длинную ногу через лошадиный хребет, уселся верхом. Кобыле это не понравилось. Она возмущенно поднималась на дыбы, пронзительно ржала, негодующе храпела и делала все, что могла, лишь бы сбросить со спины непрошеного седока.

Но человек, что сидел у нее на спине, оставался с ней, прижимая ноги к ее раздувающимся бокам и крепко держась за веревку и гриву.

— Нет, — беззвучно заклинала Эми гнедую кобылу. — Нет… Не позволяй ему одержать над тобой верх. Что ж ты, не видишь, он решил добиться господства над тобой, чтобы ты склонилась перед его волей!

Чтобы достичь именно этой цели, Луису понадобилось на удивление мало времени. Пятнадцати минут не прошло с того момента, когда он уселся верхом на спину неоседланной гнедой кобылы, — и вот она уже прекратила попытки сбросить его наземь. Не забывая нахваливать ее, Луис проехал на ней по широкому кругу, преподавая лошади важнейший урок: он учил ее, как откликаться на натяжение веревки, на нажим его колена, и в то же время исподволь убеждал ее, что действительно не желает ей зла.

Когда гнедая уже была вполне спокойна, вполне покорна ему, он подъехал на ней к валуну, где ожидала Эми. Одним прикосновением правого колена к холке кобылы он заставил ее развернуться и встать боком к валуну.

Одной рукой держась за веревку, а другой опершись на собственное бедро, он сидел и смотрел на Эми, ожидая, пока она заговорит. С трудом одолевая горячее желание залепить хорошую оплеуху этому самодовольному укротителю, она молчала.

— Не угодно ли вам поехать со мной верхом на лошади? Или вы предпочитаете прогуляться до Орильи пешком? — поинтересовался он.

Его тон не оставлял сомнений: он предоставит ей возможность «прогуляться», если она будет причинять ему хоть какие-то неудобства.

Ненавидя его за эту неизменную самоуверенность, ненавидя дурацкую кобылу, так быстро подчинившуюся его воле, ненавидя себя за то, что не может обойтись без них обоих, Эми нехотя кивнула:

— Я бы лучше поехала верхом.

— Со мной?

— С вами.

Слова едва успели слететь с ее губ, как он потянулся к ней. И пока смирившаяся гнедая махала длинным хвостом, Луис снял Эми с валуна, усадил ее перед собой, достал с камня мешок и закинул его за спину. Он развернул кобылу в нужном направлении, и они двинулись к северу — через урочище Персиммон.

Если Луис и ожидал от Эми каких-нибудь похвал за достижение, граничившее с чудом, — поимку и быстрое укрощение дикой лошади, — он этих похвал не сподобился. Эми молчала словно воды в рот набрала, не снисходя до благодарности за его героическое деяние.

В душе сурового замкнутого капитана еще оставалось что-то от чувствительного, ранимого мальчика, и, может быть, этот мальчик рассчитывал, что Эми будет поражена. Он думал, что по крайней мере она оценит его ловкость, его умение обращаться с лошадьми.

Уязвленный тем, что она не удостоила его ни словом похвалы, он сказал себе, что она просто упрямая гордячка. Сото siempre. Как обычно. Какая разница? Если он пожелает, она будет принадлежать ему, вполне и безоглядно. Если он того захочет. А когда он ее оставит, она будет умолять его, чтобы он не уходил.

Тень улыбки коснулась его губ, и он с удовольствием допустил такую приятную мысль: «Я могу приручить вас, миссис Парнелл, так же как я приручил эту упрямую кобылу».

Для разнообразия на сей раз именно Эми прочла его мысли, — прочла с той же ясностью, как если бы он сказал это вслух.

— Никогда! — холодно уведомила она его, так что он даже вздрогнул от неожиданности. — Вам придется подождать, пока котлы в аду замерзнут, прежде чем вам удастся меня приручить!

Глава 38

Дела шли чем дальше, тем хуже. Никто не мог так быстро и надолго рассердить Кинтано, как Эми Салливен Парнелл. И именно эта ее способность разозлить его внушала ему страх: он чертовски ее боялся. А страх, который она на него нагоняла, заставлял его гневаться еще пуще.

В свою очередь, свирепое озлобление капитана нагоняло страх на Эми. А необходимость признать, что она боится, и ее приводила в бешенство.

Таким образом, два человека, в чьих душах буйствовали злость и страх, ехали на север верхом на гнедой кобыле. Когда кобыла пронесла их между крутыми скалами, что высились по обе стороны урочища Персиммон, никто не произнес ни слова, хотя мысли, мелькавшие у обоих в этот момент, были совершенно одинаковы.

Луис, стиснув зубы и глядя прищуренными глазами на тропу впереди, обещал самому себе, что никогда больше не дотронется до златокудрой ведьмы.

Эми, столь же упрямо задрав подбородок, клялась себе, что никогда больше не позволит этому ублюдку с волосами цвета воронова крыла дотронуться до нее!

В молчании они проехали весь день. В закатный час они разбили лагерь на плоском краю обрыва. Тридцатью футами ниже, на дне ущелья, находился родник, из которого вытекала холодная чистая вода. Однако ни Эми, ни Луис не доверяли друг другу — или самим себе — в достаточной мере, чтобы раздеться и выкупаться.

Они провели беспокойную ночь: каждый не мог заснуть. Облака набежали на небо, луна скрылась, и тьма окутала твердое ложе путников. Поднявшийся ветер печально завывал, обегая острые пики скал, проносясь сквозь расселины каньона и заставляя шелестеть листву в густых зарослях чаппараля.

На следующий день им удалось далеко продвинуться вперед. Еще до восхода солнца они встали и тронулись в путь. К полудню горы Сантьяго остались позади. Они остановились, чтобы подкрепиться, на берегу узкого притока ручья Аламито-Крик, подремали часок в тени хлопкового дерева и снова уселись на спину гнедой кобылы.

На закате они добрались до высоких розовых скал, примыкающих к Форт-Дэвису. Не доезжая пятидесяти ярдов, Луис осадил гнедую, но они не спешились. Пораженная зрелищем руин на месте некогда многолюдного форта, Эми — в первый раз за минувшие сутки — подала голос:

— Господи, да что же это…

— Ваши дружки-приятели, — услышала она у себя за плечами его голос. — Форт сожгли апачи-мескалеро, когда во время войны солдаты были выведены отсюда.

Покачав головой, Эми устало вздохнула:

— Я-то думала, мы здесь найдем безопасность и приют, когда доберемся.

Луис послал лошадь вперед.

— Может быть, и найдем. Похоже, одна из офицерских казарм уцелела, — показал он на северо-запад.

Эми взглянула в том направлении. У подножия отвесно вздымающихся скал среди руин форта виднелось одинокое строение с обвалившейся крышей крыльца и зияющими пустотами окон и дверей. Сейчас для Эми это здание выглядело как дворец.

Внутри, в одной из комнат, их встретило нагромождение обломков: стол был изрублен в щепки, осколки разбитого стекла усеивали дощатый пол. Но вдоль противоположных стен сохранились ряды узких коек, покрытых протертыми матрасами. Луис бросил мешок на одну из коек и быстро расчистил место от мусора. Он сообщил своей спутнице, что если она хочет выкупаться, то пусть имеет в виду, что в каньоне около форта протекает река, знаменитая своей прозрачной, чистой водой.

Эми надменно уведомила его, что река Лимпия ей прекрасно известна, но у нее нет намерения принимать ванну. В ответ он только пожал плечами и повернулся к двери.

— Куда вы?.. — спросила она.

— Спущусь до Лимпии и вымоюсь.

— Но уже темнеет.

— Я не боюсь темноты, — возразил он, выходя за порог.

— И я тоже, — заверила она его, с размаху усевшись на койку и сложив руки на груди.

Сумерки заволокли безмолвный угрюмый форт. Из-за двери донеслись ржание гнедой кобылы и тихий голос капитана. Потом и эти звуки смолкли.

Эми сидела одна в бывшей офицерской казарме, чувствуя, что силы ее на пределе. В помещении быстро темнело. Уж конечно, она не боялась темноты. Никогда не боялась, даже в детстве. Но здесь, в забытой Богом глуши, в руинах разрушенного форта, она не могла считать себя в безопасности. Апачи уже побывали здесь раньше. А что, если они вернутся?

Эми сидела на койке, пока могла, пытаясь успокоиться. Она напомнила себе, что они уже отъехали на многие мили от поселения Змеиного Языка в горах Чисо.

Но одно лишь воспоминание об отвратительном вожде заставило ее вскочить, промчаться через комнату и вылететь за дверь. Угасающий день еще давал достаточно света, чтобы Эми смогла найти дорогу до Лимпии и до Луиса. Она подумала, не следует ли ей его окликнуть, но благоразумно воздержалась от этого. Если где-нибудь поблизости бродят индейцы, незачем привлекать к себе их внимание.

Она вышла к журчащему потоку и проследовала вдоль берега туда, откуда доносился плеск воды. Когда же за следующим поворотом послышалось лошадиное ржание, она замерла на месте, а потом осторожно продвинулась вперед еще на несколько шагов и услышала низкий мужской смех.

На этот раз любопытство превозмогло все прочие чувства. Прикусив нижнюю губу, Эми на цыпочках прокралась вдоль кромки реки, делающей здесь крутой поворот вокруг высокого каменного обрыва. Обогнув раскидистое хлопковое дерево, она снова остановилась и словно вросла в землю.

Она не могла поверить собственным глазам. В наступающих сумерках все же можно было различить смеющегося мужчину и отфыркивающуюся лошадь, которые плавали па середине реки, как беззаботные дети. В полнейшем изумлении Эми наблюдала, как Луис ухватился за длинный хвост кобылы и та весело поплыла по течению, потащив за собой Луиса, словно на буксире.

Внезапно Луис выпустил лошадиный хвост и исчез под поверхностью воды. Пристально вглядываясь в сгустившуюся тьму, Эми забеспокоилась: секунда проходила за секундой, а он все не появлялся. Забеспокоилась и гнедая. Она мотала головой, пытаясь оглянуться через плечо и понять, что же случилось с ее новым приятелем.

Наконец голова и плечи Луиса показались над водой на расстоянии какого-нибудь фута перед мордой испуганной лошади: выпустив ее хвост и уйдя под воду, он проплыл у нее между ногами, под брюхом, и вынырнул прямо у нее перед носом. Ошеломленная гнедая нервно ржала, пока Луис не обхватил рукой ее мокрую скользкую шею и не рассмеялся от души.

Странная пара еще несколько минут продолжала резвиться в воде, и Эми поймала себя на том, что улыбается как дурочка, тайком созерцая это зрелище. Однако улыбка быстро угасла, когда Луис подплыл к берегу, встал на ноги и вышел на камни.

Совершенно голый.

Послушная кобыла проследовала за хозяином, и потом несколько минут человек и лошадь стояли на берегу в поздних сумерках, стряхивая с себя остатки воды.

Взгляд Эми не мог оторваться от обнаженного мужского тела. Да, ей хотелось бы иметь возможность повернуться и унести отсюда ноги, но она боялась резким движением привлечь его внимание и потому поневоле стояла в неподвижности.

Тем временем он поднес руки к голове и откинул с лица за спину мокрые пряди волос.

Когда он приказал кобыле поднять с камня его кожаные брюки, Эми не стала ждать, чтобы посмотреть, выполнит ли гнедая эту команду. Стараясь производить как можно меньше шума, Эми повернулась и начала отступление; только оказавшись под прикрытием стены обрыва, она припустила во весь дух. Промчавшись по темной тропе, она достигла разрушенного форта, пролетела через пустынный плац и вбежала в офицерскую казарму.

Остановив свой выбор на первой попавшейся койке, она быстро улеглась на это ложе, натянула на себя одеяло и плотно зажмурила глаза.

Ее сердце все еще билось неровно после пробежки, когда в казарму вошел Кинтано. Он слегка помедлил у двери, и Эми предположила, что он смотрит в ее сторону, пытаясь понять, спит она или нет. Он двинулся с места, и Эми испытала мгновенное облегчение. Он шагал к своей койке, через всю комнату. Значит, на берегу он ее не заметил.

Луис действительно подошел к койке, но не торопился укладываться спать. Он снял «кольт» с оружейного пояса и положил его на койку. Затем обтер влажную грудь кожаной курткой-безрукавкой и внимательно вгляделся в лежащую Эми.

Бесшумно, как индеец, он пересек небольшую комнату, наклонился и похлопал Эми по плечу. Вздрогнув, она широко раскрыла глаза и обнаружила прямо перед собой капитана. Он стоял здесь, рядом, как зверь, подобравшийся для прыжка, и его глаза метали молнии в темноте казармы.

— Мне не нравится, когда за мной шпионят, — сказал он тихим ровным тоном.

Испуганная, она нервно возразила:

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Прекрасно понимаете, — мягко упрекнул он. — Если вам так уж неймется поглядеть на меня в голом виде, то, как я могу предположить, мне следует просто пойти вам в этом навстречу. — И он тут же взялся за завязки своих кожаных брюк.

— Нет! — закричала она. — Не смейте снимать свои штаны!

— Ах, значит, вы бы хотели, чтобы я снял ваши штаны, миссис Парнелл?

— Держитесь от меня подальше, — прошипела она.

— С удовольствием, — учтиво ответил он.

Следующий день стал вторым долгим днем, прошедшим в напряженном молчании. Они спускались с холодных гор Дэвиса по заросшим травой склонам. Перед заходом солнца они остановились на высоком плато и с него осмотрели простирающиеся внизу пустынные равнины.

Ни он, ни она не сказали ни слова. Оба сознавали, что будут дома, прежде чем настанет следующий закат. Им осталось провести еще лишь один день в обществе друг друга — завтра этому настанет конец.

Стремясь как можно скорее попасть в Орилью и предчувствуя, что по выжженной пустыне хочешь не хочешь придется продвигаться медленно, они ехали верхом еще долго после того, как скрылось за горизонтом солнце, а на небо поднялась луна. Лошадь шла медленным ровным шагом. В томительном молчании завершалось их странствие, их путь домой.

Как они и предвидели, следующий день оказался чрезвычайно неприятным. Уже с утра солнце палило вовсю. Вдыхать сухой прокаленный воздух было все равно что вдыхать огонь. Луис знал законы выживания в пустыне. К десяти часам утра он нашел укрытие, в котором они смогли переждать самые жаркие дневные часы.

Уже в два часа пополудни они снова были в пути. Солнце еще не растеряло свой жестокий жар, но они были полны решимости засветло добраться до Орильи.

Они не успели еще проехать и мили, когда на северном краю горизонта показалось большое облако пыли. Луис осадил лошадь и внимательно присмотрелся к этому облаку.

В облаках клубящейся пыли показались всадники в военной форме. Это было похоже на гигантский мираж: в мареве знойного воздуха бешеным галопом мчались по пустыне солдаты мексиканского отряда, разыскивающие своего капитана и хозяйку Орильи. Возглавлял спасательную операцию одноглазый Педрико Вальдес.

Много было криков и шумных изъявлений радостиБ и первое, что почувствовала Эми, — это то, что она уже не сидит верхом на гнедой кобыле вместе с Луисом. Она ехала позади молодого мексиканца на мышастом жеребце. Крепко вцепившись в пояс солдата, она оглянулась и увидела Кинтано верхом на чалом мерине. Верная гнедая кобыла трусила следом.

Эми быстро отвернулась. Наконец она свободна от него. Больше не будет долгих часов, когда его руки удерживали ее на спине бегущей лошади. Больше не будет бессонных ночей, когда она лежала в темноте рядом с ним. Так или иначе, но ее побег оказался в конце концов удачным.

За последние дни Луис ясно дал ей понять, что больше не испытывает к ней никакого влечения. Прекрасно! Сегодня ночью она сможет выспаться; она будет спать одна у себя в постели с полудюжиной подушек, с шелковым покрывалом и мягкими пушистыми одеялами. И ей не придется беспокоиться из-за того, что дверь невозможно запереть. На закате Эми различила вдали высокую арку ворот Орильи, темным силуэтом вырисовывающуюся на фоне бледно-лилового неба, и мерцающие огни старой асиенды.

Эми была почти столь же рада вновь увидеть Магделену, как была обрадована пожилая мексиканка. Не стирая слез, струйками сбегавших по смуглым щекам, Магделена чуть не задушила хозяйку в крепких материнских объятиях и прерывающимся голосом по-испански возблагодарила Всемогущего за спасение жизни столь дорогого для нее существа, за то, что это дитя Орильи благополучно возвращено домой.

После роскошного ужина, за которым Эми почти ничего не ела, она не стала возражать, когда Магделена велела ей немедленно отправляться наверх, принять горячую ванну и сразу же идти спать. Едва сдерживая зевоту, Эми выпила последний глоток кофе, встала из-за стола, потянулась, еще раз обняла Магделену и покинула большую столовую.

Вскоре после этого в широком коридоре асиенды появился капитан, только что принявший ванну в бараке-казарме. Он увидел, что столовая ярко освещена, услышал голоса, доносившиеся оттуда, и решил, что Эми еще сидит за столом.

Это давало ему возможность забрать кое-что из своих вещей, не испрашивая на то дозволения Эми. Белые брюки, которые ему пришлось позаимствовать у одного из своих подчиненных, прекрасно сидели на его узких бедрах и длинных ногах, но рубашка была явно мала. На ногах у него были надеты изодранные мокасины, пришедшие за последнюю неделю в полную негодность.

Он быстро и бесшумно поднялся по застланным ковром ступеням и вошел в хозяйскую половину. Спальня была пуста. Около кровати с отогнутым покрывалом горела одинокая лампа. Луис скинул мокасины и босиком проследовал в просторную гардеробную комнату.

Он снял слишком тесную рубашку, отбросил ее в сторону и уже потянулся за чистой рубашкой, когда краем глаза уловил какое-то движение и резко обернулся.

В дверном проеме между ванной и гардеробной стояла Эми — с заколотыми на макушке волосами, закутанная в большое белое полотенце. Ее синие глаза гневно сверкали.

Луис уже собрался извиниться за вторжение: ведь он не стал бы сюда соваться, если бы знал, что она здесь. Он был готов ей это объяснить, и сказать, что сожалеет, и заверить ее, что это впредь не повторится.

Но Эми не оставила ему возможности все это высказать. Его раскаяние быстро уступило место озлоблению, когда она, ложно истолковав его намерения, возмущенно бросила:

— Будь у вас хоть капля порядочности, вас бы здесь не было!

Он не удержался от искушения ответить в том же тоне:

— Будь у вас капля честности, вы признались бы, что хотите именно этого — чтобы я был здесь!

Глава 39

—Еще чего! — вспылила она. — Здесь тебе нечего делать. Не хочу тебя видеть! И никогда не хотела! Никогда!

Не отводя от нее холодного взгляда, он приближался к ней с настойчивостью хищника.

— Это ложь, миссис Парнелл.

Эми попятилась, сжимая на груди белое купальне полотенце.

— Нет, это чистая правда! — Шаг за шагом она уже оказалась в зеркальной ванной комнате. — Да убирайся же отсюда, черт тебя побери!

— Разве пора? — произнес он в ответ, подступив к ней почти вплотную. — По-моему, еще нет.

Слишком поздно сообразив, что дразнить его таким образом глупо, она попыталась сменить тактику:

— Наверное, мне следует извиниться. Просто вы застали меня врасплох. Прошу вас, уйдите. Вам же самому не так уж хочется…

— Вот именно, — подтвердил он, тесня ее к зеркальной стене, — но дело в том, что вам очень хочется, миссис Парнелл.

Эми не поверила своим ушам. Он что, рехнулся?

— Какое завидное самомнение! — процедила она, едва сдерживая ярость. — Вы действительно верите, что каждая женщина…

— Не каждая, — перебил он и взялся за верхнюю кромку полотенца. — Речь идет только о вас.

С негодующим воплем Эми пустила в дело острые коготки, пытаясь оторвать от полотенца наглую руку.

Не обращая ни малейшего внимания на эту атаку, он резко дернул полотенце, и оно распахнулось. Эми лихорадочно пыталась прикрыться, но Луис ее опередил. Он стянул одной рукой оба угла полотенца и привлек ее к себе.

Пока Эми барахталась, пытаясь высвободить руки, он вкрадчиво заговорил:

— Право, миссис Парнелл, вам только кажется, что вы боретесь со мной, а на самом деле вы боретесь с собой.

Все-таки ей удалось вытащить правую руку. Длинные ногти расцарапали в кровь его щеку, но он как ни в чем не бывало продолжал:

— Тебе незачем так волноваться, ласточка. Я дам тебе то, чего ты хочешь. То, что тебе нужно.

— Ничего я не хочу! Мне от тебя ничего не нужно! — вскричала Эми.

— Это правда?

— Да, черт возьми, это правда! Он с сомнением покачал головой и посулил:

— Не пройдет и получаса, как вы у меня будете стонать от наслаждения, миссис Парнелл.

Не оставив ей возможности ответить или хотя бы собраться с мыслями, он снова прижал ее к себе, не выпуская из рук полотенце, склонил темноволосую голову и завладел ее полураскрытыми губами. Это было началом долгого властного поцелуя, и потаенная жажда страсти, которая всегда тлела между ними, захлестнула обоих. Поцелуй был неистовым и оглушающим. Эми еще пыталась противиться неприкрытому желанию, которое вспыхнуло так внезапно и захватило ее целиком. Но его горячие губы и трепетный язык лишили ее последних сил, и она замерла в его объятиях.

Жаркий поцелуй не кончался. У нее набухли груди, твердые соски касались голого мужского торса. Край золотого Солнечного Камня, зажатого между их телами, врезался в ее кожу.

Не отрывая от нее губ, Луис опустил полотенце, так что оно едва прикрывало ей бедра. Теперь у Эми были развязаны руки, однако она не оттолкнула его, но и не бросилась ему на шею. Ее руки бессильно повисли вдоль тела. Наконец Луис выпустил из плена ее губы, но не спешил выпрямиться.

Эми с вызовом сказала:

— Не хочу…

Губы Луиса снова наложили печать молчания на ее рот. По-прежнему не выпуская край полотенца, он прижал ее бедра к своим. То стискивая ее до боли, то чуть отпуская, он всякий раз сам подавался ей навстречу.

Эти движения, сопровождаемые ненасытным поцелуем, вовлекали Эми в какой-то ритмичный чувственный танец. Зная, что ей нравится эта безрассудная прелюдия, он продолжал дразнящую игру.

Только теперь нужды в полотенце больше не было.

Оно упало на ковер к босым ногам Эми. Руки Луиса легли на ее округлые ягодицы. Не сбиваясь с ритма, он — даже сквозь плотную материю своих облегающих белых брюк — чувствовал, как ее заливает жаркий мед. Тогда он прижал ее к себе еще теснее, чтобы грубая ткань терлась о чувствительную кожу ее живота.

Но как только их губы разомкнулись, Эми пробормотала:

— Ты мне… ты мне не нужен.

Ладони Луиса заскользили вверх по ее влажной прямой спине к бокам и остановились под мышками. Он оторвал ее от пола, без труда удерживая на вытянутых руках. У Эми 310 перехватило дыхание.

— Нет! — Она выгнула спину, помимо воли придерживаясь за его могучие плечи и упираясь босыми пальцами ног ему в колени. — Прошу тебя… отпусти.

— Непременно, — пообещал он, привлек Эми к себе поближе и запечатлел легкий поцелуй на ее животе. — Непременно отпущу.

Все так же поднимая ее над полом, он вышел из ванной, очутился в просторной спальне и направился прямиком к кровати. Упершись коленом в матрас, он положил Эми поперек кровати на шелковистые простыни и оказался над ней.

Его рот снова нашел ее губы. Этот новый поцелуй стал еще агрессивнее: язык Луиса был неумолим. Во время поцелуя и покрывало, и мягкое пуховое одеяло, и подушки в наволочках с кружевной каймой были сметены на пол.

Когда он наконец заглянул ей в глаза, она слабо взмолилась:

— Не делай этого, капитан. Уходи.

— Чуть погодя, — ответил он и тут же приказал: — Сними у меня с шеи амулет, я не хочу, чтобы тебе было больно. — Видя, что Эми не шелохнулась, Луис опять нашел ее рот, легонько куснул нижнюю губу и сказал: — Тогда ваши ласки, миссис Парнелл, достанутся не только мне, но и Солнечному Камню.

Он покрыл поцелуями ее губы, шею, плечи; темные волосы щекотали ее подбородок, а тяжелый медальон холодил ребра.

— Не хочу, — шепнула она и попыталась приподняться, но его колено пригвоздило ее к матрасу.

Дорожка поцелуев потянулась вниз по ее груди. Добравшись до твердого, как алмаз, соска, губы Луиса охватили его, словно это быдо редкое лакомство.

Эми не могла дышать. Трудно было даже открыть глаза. Она медленно подняла руку, но прежде, чем тонкие пальцы опустились на гриву черных волос, губы Луиса оставили напружинившийся сосок и двинулись дальше вниз.

Еще ниже.

Подложив руку ей под талию, он целовал ее плоский живот. Эми охнула — то ли от магии его губ, то ли оттого, что массивный Солнечный Камень скользнул меж ее разведенных бедер и угнездился в самом сокровенном уголке женского естества.

Это произошло не случайно. Пока Луис трогал кончиком языка и губами ее аккуратный пупок и треугольник золотистых завитков, он, придерживая медальон ладонью, мягко поглаживал ее тело благородным металлом.

Потом Луис поднял голову, встретился взглядом с Эми, поднес медальон к лицу и поцеловал, а после этого поправил цепочку и перебросил Солнечный Камень через плечо, на изрезанную шрамами спину.

Не отводя взгляда, он сказал:

— Там, где был амулет, будут мои губы. Это понравится тебе еще больше.

Эми это уже поняла.

— Я не позволю, — выговорила она.

— А я не просил разрешения. — Он бегло поцеловал ее в левое бедро.

Взяв Эми за руку, он каким-то неуловимым, почти мистическим усилием заставил ее сесть, а сам соскользнул с кровати, развел ей колени и опустил голову. Крепко сжимая ей ноги сильными пальцами, он сказал:

— Следите за мной, миссис Парнелл. Смотрите внимательно, что я буду делать.

— Нет… не могу… ни за что…

И все-таки Эми неотрывно смотрела на темный затылок. Ее охватила мучительная сладость. Губы Луиса оставили влажную дорожку на внутренней стороне ее левого бедра. Добравшись почти до самых завитков, он резко остановился, поднял к ней лицо и приказал:

— Поцелуй меня.

И снова власть была у него: Эми нетерпеливо привлекла к себе его смуглое лицо и в жадном поцелуе раскрыла его губы своим гладким, словно атласным, язычком. Луис высвободился, опустился на корточки и поцеловал ее правое колено. Как и в первый раз, он медленно провел влажную дорожку до самой границы золотистого клинышка.

Эми выгнула спину, у нее участилось дыхание. Груди налились и заныли, мышцы живота подрагивали. Меж разведенных ног, под покровом пушистых завитков, томилось средоточие страсти — женская плоть трепетала от нетерпеливого ожидания.

Такую боль томления мог причинить ей только он один. Она никогда прежде не испытывала ничего подобного: он открыл ей врата неукротимого вожделения. Теперь ею — владело одно желание — чтобы он прижался к ней губами, чтобы усмирил эту неотступную муку.

Луис не спешил дать ей избавление. Он потерся щекой о мягкий пух, тронул увлажнившиеся завитки языком, дразня горящую плоть, и одарил ее лишь легким дуновением. Когда он почувствовал, что Эми долго не выдержит, он поднял голову и устремил на нее выжидающий взгляд.

— Умоляю… — выдохнула она. — Целуй меня. Целуй.

— В какое местечко, милая?

— Ты сам знаешь.

— Нет, покажи.

— Вот сюда, — сдалась она и прижала пальцы к заветной плоти, не ведая смущения.

Горячий рот накрыл ее пальцы, и она негромко охнула, но не убрала руку.

Это было странное в своей новизне чувство. Самое сладостное чувство. Язык Луиса касался ее пальцев, которые трогали сокровенный мысок. Она собиралась было убрать руку, но Луис не позволил. Не поднимая головы, он сжал ее запястье и прошептал:

— Пусть останется так.

Она повиновалась. Странный, но приятный ритуал продолжался с единственной целью: продлить для нее наслаждение. Луис нажимал языком на ее пальцы, а они нажимали на гладкий скользкий холмик. Потом кончик языка раздвинул преграду и принялся жадно искать набухшее средоточие женской страсти.

Неизведанное манило Эми — в этом они с Луисом были схожи. Она упивалась диковинной любовной игрой. Если он поставил себе целью проникнуть сквозь преграду, то она должна остановить этот напор. Она без остатка отдавалась новизне ощущений.

Игра длилась недолго: одна из сторон, сгорая от любовного огня, не могла больше оказывать сопротивление — ведь оба хотели одного и того же. Всегда чуткий к ее малейшим прихотям в том, что касалось любовных утех, Луис отпустил ее запястье, и Эми тотчас же убрала влажную руку. Когда его раскрытые губы оказались там, где Эми больше всего жаждала их ощутить, у нее вырвался вздох неизъяснимого блаженства.

Ласки были нежными и неспешными. Эми, как ого хотел Луис, неотрывно смотрела на него и чувствовала, что собственное тело перестает ей принадлежать. От его языка исходили жаркие токи; каждое биение воспламеняло и ее саму.

— Да, да… — застонала Эми, запуская пальцы в его густые волосы.

Она неистово притянула его к себе, развела колени еще шире, ритмично устремляясь ему навстречу, и почувствовала приближение неизбежного.

Руки Луиса сжали ее ягодицы и приподняли тело Эми вверх, чтобы облегчить путь к потаенным глубинам. Это был настоящий праздник плоти: его язык бился, кружил, сводя ее с ума. Эми изгибалась и вздрагивала от каждого касания, ловила ртом воздух; ей чудилось, что центр мироздания уместился в ее лоне, под горячими чувственными губами Луиса.

Освобождение от этого сладостного гнета ошарашило ее полнотой и яркостью переживания. Эми запустила пальцы в длинную гриву черных волос, не заметив, как ей на глаза навернулись слезы. Волны блаженства одна за другой уносили ее все дальше, любовное безумие достигло кульминации, и Эми застонала, не заботясь о том, что ее могут услышать, не задумываясь, есть ли кто-то поблизости, кроме этого мага любви, зарывшегося бронзовым лицом в ее лоно, увлекающего за собой, от вершины к вершине.

Последняя волна была самой сильной — Эми содрогнулась и вскрикнула. Луис прекратил свои ласки, только тогда ее тело перестала бить любовная дрожь, а тонкие пальцы отпустили гриву его черных как смоль волос. Только тогда он поднял голову, напоследок поцеловал ее живот, выпрямился во весь рост, а затем осторожно уложил ее поперек кровати.

Вернув тяжелый золотой медальон на прежнее место, Луис поправил его на груди и устремил взгляд на Эми.

Она выглядела обессиленной и ошеломленной. Золотистые волосы окружали лицо, словно легкий нимб. Тонкая рука, согнутая в локте, касалась чистого чела. Длинные стройные ноги все еще были разведены в стороны.

Влажные губы Луиса тронула улыбка. Эми получила все сполна. Он подчинил ее себе. Одержал над ней верх. Теперь можно уходить. А она пусть на досуге поразмыслит и признается себе, что вышло так, как он предрекал.

Она хотела его. Как всегда. Ему ничего не стоило возбудить в ней желание.

Да, теперь надо ее оставить, и поскорее, чтобы она, чего доброго, не заметила, как сжигает желание его самого. — Вот теперь я ухожу, — с напускной небрежностью сообщил он и не спеша направился к двери, демонстрируя ледяное спокойствие и равнодушие.

— Разве пора? — возразила Эми, мгновенно стряхнув с себя дремоту. — По-моему, еще нет.

Она настигла его так быстро, что он опешил. Ее пальцы взялись за пояс его белых брюк.

— Вам нельзя уходить, когда вы так хотите меня, капитан!

— Я хочу? — Луис покачал головой и равнодушно пожал плечами. — Заблуждаетесь, дорогая. Я вас не хочу. — Он попытался отстранить ее руку.

— Это ложь. — Эми улыбалась так же самоуверенно, как перед тем улыбался Луис.

Не отпуская его пояс, она приблизилась вплотную, нагнула голову, и кончик ее языка дразняще тронул его плоский коричневый сосок.

— Вы хотите меня. Я вам нужна.

— Нет. Не хочу, — выдавил он, судорожно проглотив слюну. — Я… — Слова застряли у него в горле, когда Эми, не обращая ни малейшего внимания на его протесты, покрыла частыми поцелуями его бронзовую грудь, а потом положила свободную руку на опасно вздымающуюся застежку облегающих белых брюк. Пробежав по ней пальцами, Эми заглянула ему в глаза и спросила:

— А как вы объясните вот это?

Луис вздрогнул:

— Не делай этого. Ради всего святого…

— Нет, исключительно ради вас, мой капитан.

Эми заставила Луиса отступить к кровати, тесня его своим хрупким обнаженным телом, не убирая рук и не переставая целовать его широкую грудь. Когда Луис коснулся икрами матраса, Эми оставалось лишь подтолкнуть его. Он упал на спину, а она мгновенно оказалась сверху.

— Не пройдет и получаса, как вы у меня будете стонать от наслаждения, капитан.

Подавшись вперед, она принялась целовать его губы, подбородок, шею; невзирая на внутреннюю решимость, у Луиса не хватило сил ее оттолкнуть.

Игриво куснув его шею, Эми приказала:

— Снимите с шеи амулет, мой капитан, я не хочу, чтобы вам было больно.

Луис отрицательно покачал головой.

— Нет? — переспросила она. — Тогда ваши ласки достанутся не только мне, но и Солнечному Камню.

— Вы уже получили удовольствие, миссис Парнелл. Может быть, хватит?

— Но вы еще ничего не получили.

Эми сжала в одной руке золотой диск, а в другой — массивную цепь, ловко стянула медальон и надела его себе на шею. Теперь металл тускло поблескивал в ложбинке меж двух обнаженных холмов.

Когда Эми опустила голову и покрыла поцелуями ребра и живот Луиса, увлажняя дорожку черных завитков, сбегающих книзу, Солнечный Камень упал ему на грудь. У него вырвался тяжелый вздох, когда ее проворные пальцы добрались до застежки брюк.

Луис слышал стук своего сердца. Эми расстегнула все пуговицы, одну за другой, потом ее руки оказались под поясом его брюк, а сама она соскользнула с кровати и требовательным жестом заставила его приподнять бедра. Он повиновался; быстро стянув с него брюки и нижнее белье, она отбросила их в дальний угол спальни.

Не давая ему опомниться, Эми вновь заняла прежнюю позицию поверх его твердых чресел. Опершись на руки, она рассчитанным движением направила свисающий с шеи золотой диск так, чтобы металл скользнул по напрягшемуся мужскому телу.

— Нет… — прошептал Луис, но она не слушала.

Пока ее губы и язык ласкали его плоский живот, рука сжала Солнечный Камень и осторожно, со знанием дела провела вверх-вниз по пульсирующему стержню мужественности.

Луис учащенно дышал и едва слышно постанывал под этими прикосновениями. Эми подняла голову, поднесла к губам золотой амулет, поцеловала и перебросила его через плечо на спину.

— Там, где был амулет, будут мои губы. Это вам понравится еще больше, — пообещала она.

— Нет… Ты ведь никогда… Я не позволю.

Эми уже была у края кровати. Луис резко сел, качая головой. Она развела его ноги и опустилась перед ним на колени.

— Я не просила разрешения, — отозвалась она, сжимая его мускулистые бедра, а потом добавила: — Следите за мной, капитан. Смотрите внимательно, что я буду делать.

— Нет, черт побери… Мне…

Но Луис, растворяясь в сладостном томлении, не мог отвести взгляд от золотистой макушки. Эми начала с его правого колена и проложила дорожку поцелуев по внутренней стороне бедра — до иссиня-черного облака, клубящегося вокруг упругого стержня.

Подняв лицо к Луису, она приказала:

— Поцелуй меня.

У Луиса вырвался беспомощный стон. Взяв в ладони ее лицо, он жадно приник к сочным губам своим горячим ртом, еще хранившим вкус ее тела. Эми прервала этот поцелуй и, опустившись на корточки, проделала такой же путь по внутренней стороне левого бедра, а потом уткнулась носом и ртом в густую черную поросль у него на чреслах. Кончик ее языка трогал жесткие черные завитки. Она дразнила его возбужденную плоть, даря лишь легкие дуновения.

Так продолжалось недолго. Луису стало трудно дышать, все мышцы натянулись, как струны. Он хрипло выговорил:

— Умоляю… целуй меня… целуй…

— В какое местечко, капитан?

— Боже мой, ты сама знаешь.

— Нет, покажи.

Взгляд Луиса затуманился от страсти. Он сжал средоточие своего желания:

— Вот сюда.

Эми не заставила его повторять дважды. Ее губы коснулись сильных бронзовых пальцев.

— Пусть останется так, — скомандовала она, когда Луис попытался убрать руку.

Сжав его запястье, как совсем недавно делал он, Эми провела языком по его пальцам, а потом раздвинула их, чтобы проникнуть туда, где томилась твердая мужская плоть.

На этот раз игра оказалась совсем краткой. Его грудь тяжело вздымалась, сердце стучало, как молот, а пальцы сами собой разжались. Эми отпустила его запястье, и Луис впился пальцами в край матраса, когда ее мягкие губы оставили легкий поцелуй у самого основания его плоти.

Кончиком языка Эми неспешно провела снизу вверх по твердому стволу, дойдя до гладкой вершины. Затем она мягко сжала этот символ мужской власти, а сама подняла лицо к Луису и встретилась с ним взглядом. Ей стало ясно, что сейчас ее женская власть сильнее всего остального.

— Признавайтесь, капитан: хотите меня?

— Господи, да! — в отчаянии простонал он и почти задохнулся, когда она вновь наклонилась к нему. — О-о-о, Эми, Эми…

Ее теплые губы сомкнулись в кольцо. Медленно, бережно она вбирала в себя его плоть. Луис не сводил с нее глаз — он чувствовал, что пути назад уже нет.

— Да, да… — вырвалось у него; пальцы погрузились в роскошные шелковистые пряди. В неистовом порыве он притянул ее еще ближе к себе, еще шире развел для нее колени, еще сильнее сделались его толчки.

Эми тоже понимала, что кульминация совсем близка. Она приняла его глубоко, едва ли не в самое горло, решив подарить ему то, чего он еще не изведал.

До конца оставались считанные секунды. Луис попытался ее отстранить, но Эми не поддалась. Она осталась с ним и, когда наступило завершение, поняла, что его экстаз превзошел все, что судьба посылала ему до сих пор.

— Нет… о-о-о… ах… Боже мой, да, да… Милая, да, крошка моя…

Бог-Солнце вздрогнул в последний раз и бессильно откинулся на спину.

Глава 40

Итак, их бурный роман продолжался… как прежде. Но красавец капитан никогда не упускал возможности напомнить своей обнаженной белокурой красавице, что независимо от того, как жарко разгорается в них страсть или каких высот блаженства они достигают во взаимном порыве, наслаждение остается чисто телесным и никогда не затрагивает его сердца. Она не затрагивает его сердца.

Эми также была тверда как кремень.

Даже лежа в его объятиях, ночь за ночью, содрогаясь от чувственного восторга, который он ей дарил, и доводя его до такого же страстного ликования, она бесстрашно выдерживала гипнотический взгляд его черных глаз и упрямо доводила до его сведения, что, даже завладев ее телом, он никогда не овладеет ее сердцем.

И при всем том Эми страдала как никогда раньше. Испытывая к себе самой куда большее отвращение, чем к черствому язвительному капитану, терзаясь неизбывным чувством вины, она тем не менее находила ни с чем не сравнимое упоение, проводя в его объятиях ночные часы. Их пылкие соединения ничем не напоминали то, что было между ними в юности.

Тогда они оба были невинны и неопытны, и они вместе учились любить друг друга. Они были неловкими и неискушенными; они ничего не знали о том, как давать и получать наслаждение сполна.

А этот мужчина с суровым лицом… с ним все было совсем по-другому. В высшей степени умелый любовник, Кинтано был способен довести ее до сладостного опустошения — и добивался этого самыми разными способами. В частых актах их безумного слияния он подстрекал ее совершать такие действия, о которых и речи не могло быть, когда она делила ложе с мужем. И, понимая всю свою вину, она со стыдом признавалась себе, что эти действия не вызывают в ней отвращения. Она получала невероятное удовольствие от каждого сладострастного порыва, соединявшего их в единое целое, от каждого — пусть даже пугающего — телесного выражения ненасытного голода плоти, который они столь рьяно старались утолить.

Тем не менее она постоянно убеждала себя, что ненавидит жестокого капитана. Ненавидит себя — за то, что разделяет его неостывающий жар: ведь это непростительный грех — делать то, что делают они, когда ни один из них не питает к другому даже тени человеческой привязанности! Ненавидит его за то, что он делает ее шлюхой, ведь именно шлюхой она должна себя считать по его милости. Ненавидит душные ночи, когда она столь постыдно себя ведет.

Ненавистными были для Эми ночи, когда Луис занимался с ней любовными утехами. Но еще более ненавистными были ночи, когда он этого не делал. Капитан оказался сущим виртуозом в искусстве отмерять не только наслаждение, но и муку — и ни на минуту не позволял Эми обрести хоть какое-то равновесие. Словно видя насквозь ее истерзанную душу, он безошибочно угадывал моменты, когда она больше всего жаждала его прикосновения.

И тогда он отнимал у нее эту радость.

Долгими жаркими бессонными ночами, когда она сильнее всего стремилась к нему, нуждалась в нем, Луис не приходил к ней в спальню. Зная, что она томится в ожидании, он неторопливо прогуливался вдоль стен асиенды, и огонек его сигары светился в ночи, как маяк.

В иные ночи он приходил. Приходил лишь для того, чтобы раздеться донага и уснуть рядом с ней. Чтобы вздыхать и потягиваться, заставляя ее изнемогать от желания.

И не прикасаться к ней, зная, что ее терзают адские муки, что ее сжигает жажда его близости. А потом, когда она меньше всего ожидала этого, когда жар в ее крови начинал понемногу остывать, тогда он властно привлекал ее к себе и вновь возносил в райские кущи.

В одну из таких ночей, беглым поцелуем коснувшись босой пятки Эми, Кинтано поднялся с кровати, натянул штаны и сказал:

— Не вставай. Я сейчас вернусь.

Он вышел из спальни. А когда вернулся, в руках у него была высокая стопка больших коробок, которые он расставил перед Эми на кровати. Эми, которая сидела прислонившись к спинке изголовья, вопросительно взглянула на Луиса.

— Это тебе, — сказал он и поставил одну из коробок ей на голые коленки.

Любопытная, как дитя, Эми подняла крышку, отогнула складки упаковочной бумаги и вынула из коробки самое умопомрачительно красивое вечернее платье из всех, какие ей довелось повидать на своем веку.

То был шедевр из переливающейся на свету золотистой тафты с плотно облегающим лифом. Глубокий вырез оставлял открытыми плечи, на руки ниже выреза набегали от лифа несколько косых складок. Согласно самой последней моде, линия талии была завышена, а юбка — более узкая, чем то дклалось раньше, — расклешена сзади.

Эми не могла сдержать восторг. Ее синие глаза так и сияли, когда она держала перед собой это восхитительное платье, откровенно любуясь им.

Обращаясь скорее к себе самой, чем к Луису, она тихо проговорила:

— Никогда не видела ничего подобного. Как красиво! Даже не помню… какое же платье я в последний раз…

Луис наклонился и забрал платье у нее из рук:

— Встань и примерь его.

Эми немедленно вскочила с кровати:

— Наверное, мне нужно надеть корсет… и сорочку, и нижнюю юбку, и…

— Сегодня тебе ничего не нужно надевать под платье.

Он взял ее за руку и повернул, потом поднял платье, надел его на Эми и одернул подол вниз. Разгладив ткань по фигуре и ловко застегнув крючки короткого, плотно облегающего лифа, Луис приказал:

— Повернись.

Ее руки благоговейно пробежались по юбке из тафты. Обратив к Луису лучистые глаза, Эми сказала:

— Сидит просто великолепно! Как будто специально для меня сшито!

— Оно действительно сшито специально для тебя.

— Для меня? Но как ты…

— Однажды в Сандауне я встретил твою приятельницу, Диану Клейтон. Она была одета очень красиво; мне всегда хотелось видеть тебя в платьях именно такого стиля. Она назвала мне имя и адрес своей портнихи в Сан-Антонио. Я и послал туда одного из моих людей с твоими мерками, чтобы он заказал дюжину платьев.

Временно позабыв об истинной природе своих отношений с Луисом, Эми так и ахнула:

— Ты хочешь сказать, что заходил с Дианой в гостиницу и все, чем вы там занимались, было…

— Чем же еще?..

Он пожал плечами. Но она успела уловить тень самодовольства, промелькнувшую у него во взгляде, когда он заподозрил, что она его приревновала. В свою очередь, он поинтересовался:

— Но ты-то каким образом узнала, что я был в гостинице с мисс Клейтон?

— Ах… да, в общем, это не важно… А можно мне посмотреть остальные? — спросила она и, отступив от него на шаг, подняла крышку другой большой коробки.

Великолепное платье из шелка абрикосового цвета, со смелой горизонтальной линией выреза. Потом — из светло-голубого файдешина, с рукавами модного покроя «пагода» и тонким кружевом, обрамляющим глубокий треугольный вырез. Желтое атласное, с глухим воротом до подбородка, длинными узкими рукавами, узким лифом и спинкой, открытой чуть ли не до талии.

Луис стоял, прислонившись мускулистым плечом к угловому столбику кровати, и наблюдал за Эми, с великим воодушевлением разглядывающей новые платья. Она настоящая женщина, снисходительно думал он, женщина с головы до пят. Ей и в голову не приходило прибегнуть к каким-либо фальшивым уловкам, чтобы скрыть радость, которую она испытывала при виде этих новых роскошных нарядов.

Сейчас она, босая, стояла в вечернем платье из золотистой тафты; растрепанные волосы падали ей на лицо, и она выглядела как настоящий ребенок. Как взбудораженная маленькая девочка, которой только что позволили посмотреть, что же положил ей Санта-Клаус под рождественскую елку.

И сразу же боль пронзила его сердце: он слишком хорошо помнил время, когда она и в самом деле была маленькой девочкой. Любопытной маленькой девочкой с косичками, которая повсюду ходила за ним по пятам и задавала миллионы вопросов и вечно желала узнать, что он думает о том или об этом.

Эми схватила желтое атласное платье и сказала: — По-моему, теперь надо примерить вот это. А ты как думаешь?

Она подняла на него вопрошающий взгляд — и на какую-то секунду он почувствовал себя снова двенадцатилетним мальчиком по имени Тонатиу, которого боготворит эта одиннадцати-летняя белокурая девочка. Мускул дрогнул у него на подбородке, и он покачал головой.

Его взгляд упал на изгиб ее полной груди, виднеющейся над краем глубокого выреза платья. И она уже не девочка, и он не мальчик. Они не дети. Он взял у нее из рук желтое платье и отбросил его в сторону.

— Примерь их завтра, — посоветовал он, придвигаясь поближе к ней. Его рука легла ей на плечо, а потом медленно опустилась, приняв в ладонь ее правую грудь. Потом, отпустив ее, он быстро освободился от своих брюк, наклонился, поцеловал ее раскрытые губы и сказал: — Давай порезвимся.

— Тебе придется расстегнуть крючки у меня на спине, — был ее ответ.

— Нет, — возразил он. — Оставайся в платье.

— Да как же! Мы его помнем!

Он сел на край кровати, подтянул ее к себе, быстро сдвинул перед золотистой юбки вверх, до талии, и усадил ее верхом к себе на колени. Пока он прокладывал путь в ее лоно, тафта громко шуршала. Понимая, что ее красивое новое платье будет безнадежно измято, Эми нахмурилась.

Но ненадолго.

Через несколько минут она уже вздыхала от удовольствия, и эти вздохи звучали громче, чем шорох тафты, и оказалось, что заниматься любовью в дорогом вечернем туалете — это огромное, хотя и слегка извращенное, наслаждение.

Странными, очень странными оставались их отношения в течение всего знойного техасского лета. Каждый день, встречаясь друг с другом на глазах у слуг и солдат, они вели себя как вежливые, но совершенно чужие друг другу люди. Каждый вечер они переодевались к обеду: Эми — в новые ослепительные наряды, а Кинтано — в какой-либо из своих военных мундиров. С самым чопорным видом они восседали на противоположных концах длинного обеденного стола, и с каждой минутой нарастало между ними напряжение, и на сердце у них становилось все тяжелее и тяжелее.

Когда же наступала душная ночь, они взрывались ураганом страсти — и оба были убеждены, что их сердца и души не подвластны этому урагану, охватывающему только их разгоряченную плоть.

Луис продолжал держаться так, словно Эми ничего для него не значила. Но это не совсем соответствовало действительности. Чем больше он сжимал ее в своих объятиях, тем большее значение она для него приобретала, тем больше он к ней привязывался. А чем больше он замечал за собой эту слабость, тем более отчужденно держался. И его высокомерная манера обращения с ней наталкивалась на рассчитанную холодность Эми.

Всегда и везде… если не считать постели.

Там она не могла кутаться в защитный плащ ледяного безразличия. В жаркие летние ночи она по-прежнему уступала страстному влечению — и то же происходило с ним. Но несмотря на эти непростительные ночи, Эми пребывала в уверенности, что презирает его.

Вот так все и продолжалось до знойного августовского дня, когда одинокий светловолосый всадник легким галопом промчался по длинной, усыпанной гравием подъездной аллее Орильи.

Глава 41

Стоял самый знойный час дня. Старая асиенда была погружена в тишину и безмолвие. Слуги дремали у себя в комнатах. Время сиесты в Орилье. В просторном особняке бодрствовала только Эми.

Жара мешала ей уснуть. При закрытых ставнях и задернутых шторах в темной спальне было мучительно душно. Это не беспокоило ее в начале сиесты, когда они с капитаном занимались любовью.

Тогда жара почти ей не досаждала, хотя они оба покрылись испариной уже после первых поцелуев. И говоря по правде, это каким-то образом даже усиливало удовольствие.

Но потом, когда он заснул, а она лежала рядом с ним, ей вдруг стало трудно дышать спертым воздухом спальни, трудно выносить липкость собственной кожи. Она молча выбралась из кровати, обтерлась мокрой губкой, оделась и, выскользнув из комнаты, спустилась по лестнице.

Теперь она стояла на каменном крыльце, поливая жаждущие, увядающие кустики олеандров.

Она заметила облако пыли на горизонте и отставила лейку. Поддавшись любопытству, она пересекла просторное крыльцо, подняла руку, защищая глаза от солнца, и увидела одинокого всадника, быстро приближающегося к асиенде.

Натянув поводья, он осадил лошадь, спешился и долго стоял на месте, осматривая асиенду. Потом снял шляпу, и Эми схватилась за сердце.

По центральной дорожке к ней решительным шагом направлялся высокий стройный мужчина. Его светлые золотистые волосы блестели на солнце, а широкая улыбка оставалась такой же фальшивой, какой была всегда.

— Бэрон… — Эми беззвучно, одними губами произнесла его имя.

Да, по дорожке и в самом деле вышагивал к ней навстречу ее эгоистичный подлый братец, не подававший о себе вестей уже много лет, а ее первой и единственной мыслью была мысль о Луисе Кинтано, который сейчас спал мирным сном в ее постели. Что же произойдет, когда он проснется? Что произойдет, когда Бэрон узнает, что Луис здесь?

— Бэрон… — сказала она, с трудом обретая голос. — Я просто поверить не могу. — Она шагнула вперед, чтобы приветствовать его, в то же время лихорадочно соображая, как быть. — Что же ты нас не предупредил?..

Бэрон, который выглядел много старше своих сорока лет, вступил на каменное крыльцо. Его лицо, когда-то бесспорно красивое, было бледным и одутловатым; голубые глаза потускнели от постоянного пьянства и разгульной жизни. Он, прежде так заботившийся о своей наружности, теперь явился в родной дом в истрепанной и грязной одежде, мешком висящей на слишком худой фигуре.

Но улыбка, рассчитанная на то, чтобы покорять самые холодные сердца, все так же сияла, намертво приклеенная к лицу.

— Рад видеть тебя, сестренка, а ты?

Он раскрыл братские объятия, но от этой чести Эми уклонилась.

— Ты, должно быть, устал и натерпелся от жары, Бэрон, — сказала она, с трудом скрывая беспокойство. — Посиди здесь, в тени, я принесу тебе чего-нибудь прохладительного выпить. Как ты к этому относишься?

Бэрон поднял светлые брови и остался на ногах.

— С чего бы это мне вдруг захотелось сидеть тут на крыльце, когда я могу войти в дом, где все-таки попрохладнее? — Он шагнул к парадной двери. — Нет уж, поднимусь-ка я наверх, приму ванну да скину с себя хоть часть дорожной пыли.

— Подожди! — воскликнула Эми, преграждая ему путь. — Я… ах… может быть, мы сначала посидим вместе, а потом…

— Это что-то новенькое, ей-богу! — Его улыбка стала еще шире, и он укоризненно покачал головой; — У тебя раньше для меня и двух слов никогда не находилось. Откуда же сейчас взялась эта сестринская забота? — Он протянул руку и коснулся длинного золотистого локона, лежавшего на плече Эми. — Э-э, сестренка, уж не завела ли ты себе еще одного мексиканского жеребчика с горячей кровью, чтобы он согревал тебе постель, пока старина Дуг играет в солдатики под началом у Максимилиана?

— Ну что ты, конечно, нет. Не будь таким…

— Об заклад бьюсь, что попал в точку, — перебил он ее. — Держу пари, при тебе тут ошивается какой-нибудь Хосе, или Карлос, или Хесус и каждую ночь вставляет тебе то, что полагается. Что скажешь, сестричка? Все еще позволяешь объездчикам поездить на себе?

— Прекрати, Бэрон! Не смей так со мной разговаривать!

— Ладно, я иду в дом, — небрежно бросил он.

Эми, выведенная из себя, круто развернулась и бросилась в дом впереди него, пытаясь придумать, как быть дальше. Она стремительно пересекла коридор, надеясь увлечь Бэрона за собой в гостиную. Но Бэрон, едва ступив за порог, задержался и дальше двигаться не стал. Эми оглянулась: сначала на него, а потом — туда, куда воззрился он.

Наверху лестницы стоял обнаженный по пояс Луис Кинтано с «кольтом» сорок четвертого калибра в поднятой руке. При виде неукротимой ненависти, горевшей у него в глазах, Эми невольно вскричала:

— Господи помилуй, нет! Луис, не стреляй, это же мой брат! Затаив дыхание, она наблюдала, как медленно опустилась его рука. И сразу же раздался звук выстрела, и на бронзовой груди расплылось яркое крбвавое пятно. Эми в ужасе вскрикнула, но, прежде чем она успела шевельнуться, прозвучал еще один выстрел.

Словно все это происходило во сне, Эми повернулась и увидела, как Бэрон, не выпуская дымящегося револьвера, повалился на пол.

А к нему спокойно подходила Магделена, все еще сжимая пистолет, от которого также поднималась струйка дыма, и ее лицо являло собой застывшую маску ненависти. Не в силах ни двигаться, ни соображать, Эми словно вросла ногами в пол, сердце у нее бешено стучало от страха и потрясения, а тем временем пожилая мексиканка, которая на своем веку и мухи не обидела, решительно приближалась к умирающему светловолосому покорителю сердец.

Прижимая руку к животу, уставившись на эту женщину голубыми глазами, которые уже застилала смертная пелена, он пробормотал:

— Мэгги… Магделена, лапочка… За что?

— Было время, я любила тебя всем сердцем, — сказала она, стоя рядом и глядя на него сверху вниз. — Но потом ты убил мое дитя, мою Розу. А теперь я убыо тебя.

Она медленно навела пистолет.

— Нет! — разрезал гнетущую тишину голос Педрико, и этот голос услышали все. Он рывком распахнул парадную дверь, кинулся к Магделене и отнял у нее пистолет. И тогда, зарыдав, она уткнулась головой ему в плечо.

Полный ужаса взгляд Эми был прикован к брату. Не двигаясь, она наблюдала, как Бэрон Салливен испустил последний вздох. Эми не подошла к нему. Не разразилась слезами. Ни на секунду в ней не шевельнулась хотя бы тень сожаления.

— Луис! — отчаянно закричала она и кинулась вверх по лестнице.

На высоком лбу Эми пролегли складки беспокойства: она была измотана вконец. Эми Салливен Парнелл сидела подле кровати раненого капитана Луиса Кинтано, отказываясь кому бы то ни было перепоручить уход за ним.

С того момента, как разразилась трагедия, прошло три дня.

За эти три ужасных дня Эми прожила целую жизнь. Через час после перестрелки прибыл из Сандауна доктор Гонзалес, который извлек пулю из груди Луиса. Следующие двое суток его жизнь висела на волоске. Но этим утром наконец, когда взошло солнце, черные глаза Луиса открылись, и он попросил воды.

Теперь, когда солнце уже спускалось по небосклону, Эми сидела в полумраке и всматривалась в спокойное лицо на белой подушке. Его выступающие скулы, казалось, заострились еще больше.

Сдвинув брови, Эми наклонилась ближе к нему. Она откинула белую простыню с забинтованной груди и осторожно положила руку на его впалый живот. Если он не начнет в самом скором времени принимать пищу, последние запасы сил, еще оставшиеся у него, быстро истощатся.

Эми погладила его по животу, как будто он был больным ребенком, и горестно покачала головой. Снова укрыв простыней его грудь и плечи, она на цыпочках вышла из комнаты. Оказавшись в коридоре, она поспешила к лестнице и, позабыв об усталости, спустилась на кухню.

Там она нашла Магделену.

Мексиканка, сидевшая у стола, положив сцепленные руки на столешницу, подняла голову и взглянула на вошедшую Эми. С того времени, как стряслась беда, это была их первая встреча. Обильные слезы ручьями потекли по пухлым щекам Маг-делены.

Встав из-за стола, она заявила:

— Я убила вашего брата. Я должна оставить Орилью. Завтра я уеду.

— Орилья — твой дом. Я хочу, чтобы ты осталась, — возразила Эми, и эти слова шли от души. Широко раскинув усталые руки, она шагнула вперед, чтобы утешить друга… женщину, которая была ее другом всю жизнь.

Магделена рыдала, даже не пытаясь сдержать слезы:

— Неужели вы сможете простить мне то, что я натворила?

— Тут нечего прощать, — постаралась Эми ее утешить и погладила ее вздрагивающую спину. — Выкинь это из головы, и не будем больше об этом заговаривать.

— Dios, сколько же у вас доброты и терпения, — с благодарностью сказала Магделена. Она отклонилась назад, чтобы подолом передника вытереть слезы.

— Нисколько нет. — Эми тоже сморгнула набежавшие слезы. — Сейчас мне требуется твоя помощь. Капитану нужно поскорее поесть что-нибудь питательное, или…

— У меня уже сварен для него крепкий мясной бульон. Подогревается на плите. Он проснулся?

— Нет, но я собираюсь его разбудить. Я намерена его. кормить, хочет он или не хочет.

Кивнув, Магделена напомнила:

— Доктор Гонзалес говорил, что Луису повезло: пуля не задела сердце. Так что выкарабкается наш капитан. Или нет?

— Не знаю. Я очень беспокоюсь, Мэгги. Сегодня утром доктор Гонзалес сказал мне другое: он не замечает тех признаков выздоровления, которые уже должны были бы проявиться. По его словам, все выглядит так, будто Луис не борется. Как будто ему все равно, будет он жить или умрет.

— А уж это ваше дело — добиться, чтобы ему было не все равно, — заключила Магделена и поспешила налить горячий бульон в чашку.

Эми удалось добиться, чтобы ему было не все равно.

Она его разбудила и настояла на том, чтобы он разрешил ей покормить его, — таким образом он проглотил несколько ложек крепкого бульона. И этот простой акт человеческой заботы стал началом глубоких перемен в душах обоих любовников.

Именно во время выздоровления Луиса жестокость уступила место доброте. На смену похоти пришла любовь. Жажда мести сменилась раскаянием.

Две долгие недели Эми не покидала его дольше чем на пару минут. Она делала для него все, отклоняя помощь Магделены и Педрико. Она кормила его, мыла, брила и меняла на нем бинты. Она исполняла все, в чем возникала нужда, ласково, терпеливо и ни на миг не теряя присутствия духа и хорошего настроения.

В свою очередь, Луис стал образцовым пациентом. Он беспокоился о ее здоровье. Он пытался убедить ее побольше отдыхать, не сидеть при нем столь неотлучно, позволить ему самому позаботиться о себе. Он от всего сердца благодарил ее за все, что она для него делала, сколь бы незначительной ни была оказанная услуга.

Однажды — дело было вскоре после полудня — Эми заметила выражение страдания в его черных глазах, хотя он ничего ей не сказал. Он ни на что не жаловался. Но ей невыносимо было сознавать, что его мучит боль. Доктор принес изрядное количество лауданума, но она не могла уговорить Луиса принять хотя бы малую дозу. Тогда она прибегла к такому способу, который уже не раз выручал ее за то время, что прошло после его ранения. Она незаметно добавила несколько капель в чашку с чаем и заставила Луиса этот чай выпить.

Через несколько минут он заснул и проспал все оставшиеся часы этого долгого жаркого дня. Сон, подаренный принятым снадобьем, был крепким и спокойным. А Эми, сидя на своем постоянном месте, в кресле около кровати, наблюдала за ним, как наблюдает заботливая мать за своим единственным ребенком.

Она наблюдала за ним со стесненным сердцем. Он был так красив, так невозможно красив! Его лицо, обращенное к ней, не тронули морщины; гладкая кожа не имела ни единого изъяна, если не считать белого шрама на щеке. Он выглядел как юный невинный мальчик. Как юный невинный мальчик, которого она обожала… целый век тому назад.

И сразу потребность дотронуться до него накатила на нее с такой силой, что она соскользнула с кресла. Опустившись на колени около кровати, она медленно, осторожно откинула простыню с его груди. Прилагая все старания, чтобы не потревожить рану под повязкой, Эми положила руку поперек его тела и прижалась щекой к правой стороне его груди.

Тихо вздохнув, она позволила своим рукам легко, любовно погладить его выступающие ребра. Глубоко вдохнув его неповторимый запах, она закрыла глаза и тихо прошептала:

— Милый мой, я так казню себя, так казню! Все плохое, что когда-нибудь случалось с тобой, — это моя вина…

Ее дрожащие веки разомкнулись, но щека оставалась прижатой к его горячей груди. Губами касаясь его гладкой бронзовой кожи, она беззвучно повторяла его имя. Просто повторяла имя, снова и снова. Не Луис. Его настоящее имя. Единственное имя, которое для нее было неотделимо от него.

Тонатиу.

— Тонатиу, мой Тонатиу, — шепнула она. — Тонатиу. Тонатиу. Тонатиу… — Она вздохнула. — Любимый мой, единственный мой, Тонатиу… Тонатиу, Тона…

Эми внезапно замолкла, когда почувствовала, как мягко легла ей на затылок его рука. У нее перехватило дыхание, когда длинные твердые пальцы зарылись в ее волосы. Она не смела шевельнуться, не смела произнести хоть слово… не смела надеяться.

Глава 42

—Любимый…

У Эми вырвалось рыдание, когда он мягко привлек ее к себе здоровой рукой.

Его губы прижались к ее губам… и это был первый нежный поцелуй, которым они обменялись со времен их юности. Луис ощущал соленый вкус ее слез, и его сердце содрогнулось от боли. Медленно, ласково он поцелуями стер слезы с лица Эми.

Но новые ручьи слез покатились по ее пылающим щекам, когда их губы разлучились; и тогда у Эми вырвалось:

— Столько мучений тебе выпало… и все из-за меня! Я так перед тобой виновата!

— Шшш, любимая. — Он положил руку ей на голову. — Это я во всем виноват. Я был жесток. Я заставил страдать тебя и никогда себе этого не прощу!

Оба заговорили разом, стремясь убедить друг друга, что все провинности забыты. Каждая торопливая неоконченная фраза прерывалась пылкими поцелуями, и все, что держалось под замком в тайниках обеих душ, сейчас вырвалось наружу. Были даны и приняты объяснения. Прощение, которого искал каждый, было даровано щедрой мерой. Прозвучали и были услышаны признания в любви. Оба плакали не стыдясь, и слезы смыли последние горькие следы непонимания и недоверия.

Наконец Эми положила голову на грудь Луиса и, блаженно вздохнув, сказала:

— Прошу тебя, любимый, расскажи мне про ту ночь, когда братья увезли тебя из Орильи. Как тебе удалось пережить эту ночь? Кто тебя спас?

Эми медленно подняла голову и увидела, что его великокпные черные глаза полны слез. Это тронуло ее больше все, что было раньше. И она заплакала. Она зарыдала, когда слезы покатились по его смуглым щекам и он сказал:

— Не плачь, милая. Поцелуй твоего Тонатиу. И скажи ему: «Здравствуй».

Луис улыбнулся и поцеловал ее в лоб:

— Солнечный Камень.

Эми ни на минуту не усомнилась в его словах. Если ее возлюбленный Тонатиу говорит, что его спас Солнечный Камень, значит, это так и было.

— Но как же это случилось? — настойчиво спросила она: ей хотелось узнать все.

Тихим и ровным голосом Луис начал:

— Была полночь, когда Бэрон и Лукас бросили меня на верную смерть в мексиканской пустыне. Бэрон швырнул в меня Солнечный Камень… даже в этом движении сквозила лютая ненависть. Талисман упал на песок в нескольких футах от того места, где я лежал. Его блеск притягивал меня как магнит. Я пополз к нему, зная только одно: я должен до него дотянуться, чтобы он был у меня в руках.

В конце концов мне это удалось. Я, как сейчас, помню этот момент, когда мои пальцы сжали золотой диск. А следующее мое воспоминание — как я очнулся в огромной подземной пещере со множеством сталактитов и сталагмитов и еще каких-то других — странных, неестественных — фигур из известняка. Первым звуком, который я услышал, было тихое позвякивание колокольчиков. Зрение у меня еще было затуманено, но, когда оно прояснилось, я увидел, что рядом со мной, на каменном полу пещеры, сидит моя красавица мать, последняя ацтекская принцесса.

На ней было великолепное одеяние из алого шелка; пришитые к подолу и по краям длинных широких рукавов золотые бубенчики звенели при каждом ее движении. Она подняла правую руку и приложила ее к моей щеке.

И тогда раздался глубокий мелодичный голос богини Шочикецаль. Она сказала: «Тонатиу, мой единственный сын, ты находишься в пещере, которая зовется Обителью страха. В течение столетий здесь совершались важные ритуалы. Одним из таких ритуалов было испытание храбрости наших юношей, которых оставляли одних в темноте».

При этих словах она улыбнулась, точеной рукой отбросила с лица длинные черные волосы и продолжала: «Ты, сын мой, мой Тонатиу, выдержал испытание куда более суровое, чем испытание темнотой». Ее улыбка сбежала с лица, а глаза стали как ледяные, когда она сказала: «Кнут белого человека». Улыбка снова осветила ее лицо, и она меня похвалила: «И боги открыли мне, что ты не издал ни звука».

Луис умолк, вспоминая тот день. Эми крепко обняла его и, глядя прямо ему в глаза, заверила, что гордится им так же, как богиня Шочикецаль. Она клялась, что будет целовать шрамы, оставленные кнутом на его спине, пока не сотрется даже след от этих шрамов.

Тут Луис засмеялся, и Эми подумала, что этот чудесный смех — самое замечательное, что она слышала в жизни. И ничего не видела более отрадного для глаз. Мелькнули его белые зубы, и озорной блеск зажегся в черных глазах, и резкие черты лица неузнаваемо смягчились. Он выглядел на удивление юным и беззаботным. И это заставляло петь ее сердце.

— Женщина! — воскликнул он, глядя на мягкие чувственные губы Эми. — Для твоих губ я мог бы подыскать место и получше.

— У тебя совсем стыда нет, — поддразнила она его и со счастливым вздохом снова наклонилась к нему, опершись подбородком на руки, так чтобы можно было смотреть на любимое лицо. — Расскажи мне еще что-нибудь. Расскажи мне о каждой минуте каждого дня и ночи, когда ты был вдали от меня.

И Луис рассказывал. О том, как провел два года со своей матерью и ее двором. О том, как отплыл на корабле за океан, чтобы ознакомиться со своим испанским наследием. Не желая ничего утаивать от Эми, он рассказал о том, как убил ее брата Лукаса в Пасо-дель-Норте. Самозащита — так решил судья. Длинный шрам на щеке — это след ножа Лукаса.

Он взглянул ей в глаза и не нашел в них ни возмущения, ни осуждения. Она просто кивнула и взглядом, как лаской, одарила длинный белый шрам.

Они говорили и не могли наговориться, раз и навсегда избавляясь от всего, что еще могло порождать недоразумения или сложности. Только один секрет еще сохранила Эми. Если бы он спросил, ей пришлось бы сказать ему правду.

Они поцеловались, повздыхали и погрузились в легкое, спокойное молчание. Эми первой нарушила его:

— Тонатиу…

— Да, милая?

— Дуг Кроуфорд думает, что я его жду.

— Я знаю, — тихо отозвался Луис, и в голосе его прозвучала нотка глубокой печали. — Мы родились под несчастливыми звездами, родная моя. — Он прижал ее к себе теснее. — Я нашел тебя лишь затем, чтобы потерять снова.

— Я люблю тебя, — промолвила она. — И всегда любила. Так что же нам делать?

Она крепко обняла его и уткнулась лицом ему в грудь. А он заговорил:

— Я хотел бы сказать, что мы уедем отсюда вместе и забудем о существовании других людей. Что мы найдем такое место, где нас никто не знает, и начнем все с самого начала. Ты лучше узнаешь меня, а я…

— Я всегда знала тебя, Тонатиу, — возразила внезапно притихшая Эми; она словно перенеслась в те времена, когда жизнь была доброй к ним обоим.

— Да, ты знала. Значит, ты знаешь и то, что мы должны делать. У меня есть обязательства: я офицер армии Хуареса — Армии освобождения. И теперь я должен снова вести своих людей в сражение. — Он помолчал, ожидая, что она скажет, и, не дождавшись, продолжил: — У тебя, любимая, тоже есть обязательства. Твоя маленькая дочка не поймет тебя, если узнает, что ее мать сбежала с полукровкой. Дугу Кроуфорду и без того выпало на долю достаточно напастей. Он будет хорошим мужем и отцом.

Глаза Эми снова наполнились слезами, и она спросила:

— Но что же будет с нами? С тобой и со мной?

Луис с усилием проглотил подступивший к горлу комок:

— Мы уже потеряли так много времени. Давай больше не терять ни минуты. Пока я здесь — давай жить так, словно мы будем вместе всегда. — Он улыбнулся и добавил: — И мы действительно всегда будем вместе, любимая. Много лет назад я сказал тебе, что ты — моя tonali. Моя судьба. Мое предназначение. Ты всегда будешь частью меня самого — пока я дышу.

— Это просто так говорится. Этого недостаточно, Тонатиу. Я тебя люблю. Я хочу тебя. Мне нет дела до других! Только ты… только ты…

Но, даже произнося эти слова, Эми знала, что надеяться не на что. Любовь — как бы ни была она глубока — не могла все изменить. Не могла полностью переиначить прошлое и все, что случилось с ними обоими.

О разлуке они больше не заговаривали.

Они держались так, словно благословенные часы, отпущенные им, будут длиться вечно. Они проводили вместе каждое мгновение каждого дня и ночи. И эти мгновения, и эти часы были золотыми, бесценными, незабываемыми.

Магделена все это знала и ревностно оберегала уединение, столь необходимое любящим. Она строго-настрого внушала вышколенным домочадцам, которые были у нее под началом, чтобы они не мешали хозяевам и держались подальше от этой пары.

Однажды вечером Магделена вышла из дома, чтобы подышать свежим воздухом в восточном патио. Ее заметил Педри-ко и, приблизившись, попросил разрешения составить ей компанию; Магделена улыбнулась и такое разрешение дала.

Они потолковали насчет влюбленной пары, и Педрико сказал:

— Они заслужили несколько часов счастья.

— Да, — согласилась Магделена, а потом спросила: — Ты знал, что…

— Что они были любовниками — тогда, прежде? Да, знал. А Линда… она его дочь?

— Да, его, — подтвердила Магделена. — Эми и словом не обмолвилась, но я женщина, а женщины понимают такие вещи. И Линда до того похожа на Луиса!

Кивнув, Педрико побарабанил пальцами по подлокотнику деревянного кресла, а затем без особой надобности откашлялся:

— Магделена…

— Да?

— Может быть, Луис и Эми не единственные люди, которые заслужили хоть немного счастья? — Магделена уставилась на него, широко открыв глаза. Педрико нервно погладил свой тонкий ус и вернулся к занимавшему его предмету: — Моя жизнь была одинокой. И по-моему, твоя тоже. Ты не считаешь… то есть, может быть, ты поразмыслишь насчет того, чтобы подождать меня, Магделена? Когда кончится эта война… я хочу сюда вернуться. Орилья — единственное место на земле, которое я считал своим домом.

Изумленная и растерянная, Магделена застенчиво пригладила свои седеющие черные волосы и улыбнулась, почти как смущенная девочка:

— Я буду здесь, Педрико. И буду ждать.

Под присмотром такой красивой и заботливой сиделки, как Эми, Луис быстро поправлялся. Вскоре он набрался сил и был вполне способен сам о себе заботиться, но он предпочел не торопить события. Уж очень было приятно, когда Эми суетилась и хлопотала вокруг него.

В один из жарких дней начала сентября на пустыню обрушился редкий в этом краю ливень, да еще с грозой. От громовых раскатов вздрагивала земля, сверкали молнии, и дождевые струи хлестали в высокие окна спальни.

В это время Луис сидел, прислонившись к спинке кровати, и улыбался радостной мальчишеской улыбкой, а Эми обтирала его намыленной губкой. В ритуал умывания, помимо манипуляций с губкой, мылом и водой, входили также шутливые дразнилки, смех и легкие шалости. Луис откинул голову и глубоко вздохнул.

— Я люблю запах дождя в пустыне, — проговорил он. — Этот запах заставляет меня… Эми, милая… что случилось?

Внезапно Эми подняла на него глаза, полные слез. Бросив губку обратно в фарфоровый таз с водой, она схватила большое белое полотенце и прижала его к мокрой груди Луиса.

Она должна ему сказать. Больше она не могла хранить свою тайну: это было бы нечестно по отношению к нему.

— Тонатиу, Линда — твоя дочь. Твое дитя. И она так похожа на тебя. Твои черные глаза, твоя яркая внешность, твоя необычная красота…

— Любимая… Ты хочешь сказать, что тогда…

Эми решительно тряхнула головой.

— Когда Бэрон с Лукасом увезли тебя из Орильи, я уже носила твое дитя. Поэтому я и вышла за Тайлера Парнелла. Я не знала, что еще могла сделать.

— Конечно, у тебя не было другого выхода, маленькая. Ты сама тогда была настоящим ребенком. О Боже.. Эми, Эми…

Он протянул к ней руки, но она остановила его:

— Подожди. У меня есть кое-что, что я хотела бы отдать тебе.

Она достала из высокого бюро красного дерева фарфоровую музыкальную шкатулку, откинула крышку, и, когда зазвучала нехитрая мелодия, вынула маленький золотой медальон.

Протянув медальон Луису, Эми попросила:

— Открой, Тонатиу.

Он осторожно открыл его и пристально уставился на миниатюрный портрет поразительно красивой девочки:

— Это… она?

— Да. Наша дочь Линда. Я хочу это тебе отдать.

Эми надела тонкую золотую цепочку Луису на шею. Медальон лег точно во впадину между ключицами. И сразу же Луис снял с шеи цепь с тяжелым Солнечным Камнем. Он надел эту цепь на Эми и поместил золотой талисман в ложбинку между ее грудями.

Он привлек ее к себе.

— Наша дочь почти такая же красивая, как ты, любовь моя. — Вспышка близкой молнии осветила его смуглое лицо. От последовавшего затем удара грома задребезжали оконные стекла. — Я всегда буду помнить, как виноват перед тобой… сколько горя я тебе принес. Я был с тобой непростительно жестоким! Но я люблю тебя, Эми. Я буду любить тебя до конца дней своих… — Его руки сжали ее сильнее. — Родная моя, сегодня мне доставили депешу. Приказ о выступлении. Завтра утром мы отправляемся.

— Значит, я должна вернуть тебе Солнечный Камень, — решительно заявила Эми, подняв голову. — Тогда в сражении ты будешь под его защитой.

Она уже взялась за цепь, чтобы снять амулет, но он остановил ее:

— Нет. Его должна носить ты. Он — часть меня. — Луис не стал говорить, что его безопасность теперь мало что значит, раз им не суждено быть вместе. — Если дождь прекратится, ты съездишь со мной к Пуэста-дель-Соль… когда солнце сядет?

Не в силах вымолвить ни слова, Эми кивнула и поцеловала его в грудь.

И потом, ночью, когда небеса очистились от туч и миллионы звезд засветились во тьме, они оба, верхом на могучем вороном жеребце Ноче, отправились к своей заветной речной излучине. Там, в серебряном лунном свете, они в последний раз предались любовной близости — это было почти слияние душ.

Когда их тела еще не разъединились, Луис приподнялся, чтобы лучше видеть Эми. В его черных глазах горела любовь, когда он сказал:

— Мы больше не встретимся. Но ты всегда будешь со мной, и я всегда буду с тобой.

— Да, мой любимый, мой единственный, — ответила она, — мой дорогой Тонатиу.

На рассвете следующего дня капитан Луис Кинтано, по всей форме одетый в военный мундир, стоя рядом с беспокойным вороным жеребцом перед строем своих солдат, уже сидящих в седлах, держал перед ними короткую речь. Его спина была обращена к розовато-оранжевой асиенде, ноги в сапогах широко расставлены, широкие плечи уверенно развернуты, руки сложены за спиной.

Когда отзвучало последнее слово, он собрался вскочить в седло, но вдруг остановился, обернулся и увидел Эми, спешившую к нему; в лучах утреннего солнца ее золотистые волосы блестели, образуя светлый ореол.

Не утруждая себя мыслями о том, как на это посмотрят солдаты и слуги, Эми пересекла травянистый газон, мокрый от утренней росы, и песчаную площадку, где ждал ее Луис. Прижимая ладонью к груди Солнечный Камень, она приблизилась к нему.

Луис смотрел на нее, словно вбирая в память каждую черточку ее совершенного облика. Он не сказал ничего. И она тоже. Одной рукой он обнял ее и привлек к себе. Их объятие было кратким, но исполненным значения.

Как будто им никогда больше не суждено увидеть друг друга.

Глава 43

Когда капитан и его отряд скрылись из виду, Эми вздохнула, повернулась и побрела обратно к асиенде.

Асиенда сразу показалась безлюдной и заброшенной, Эми чувствовала себя потерянной и опустошенной. Не зная, куда девать себя, она бесцельно слонялась по тихим комнатам; в ушах у нее звучал глубокий низкий голос, который она больше никогда не услышит, а перед глазами стояло смуглое лицо, которое ей уже не суждено увидеть наяву.

Когда долгий летний день угас, а над пустыней взошла полная яркая луна, Эми поднялась к себе.

Войдя в спальню, она прислонилась спиной к двери и окинула взглядом просторную, словно осиротевшую комнату. Здесь не осталось ничего, что могло бы послужить приметой недавнего мужского присутствия. Ни запонки, лежащей на бюро красного дерева или на ночном столике. Ни брюк, небрежно перекинутых через спинку кресла. Ни оружейного пояса, застегнутого вокруг углового столбика кровати.

Эми оттолкнулась от двери и перешла в гардеробную комнату. И здесь то же самое. Никаких голубых военных мундиров. Никаких черных блестящих сапог. Никаких белоснежных рубашек.

Ничего.

День выдался утомительный — пора было ложиться спать. Как всегда, на постели была выложена чистая ночная рубашка. Внезапно улыбнувшись, Эми поступила с рубашкой в точности так, как каждую ночь поступал Кинтано. Она подняла рубашку, отбросила ее в сторону и разделась.

Не оставив на себе ничего, кроме Солнечного Камня, Эми забралась между белыми шелковыми простынями, задула лампу и пристроилась поудобнее на мягких подушках. Вздохнув и вытянув ноги во всю длину, она натянула простыню до шеи. При этом она напомнила себе, какая это роскошь — спать в постели с подушками, простынями и пушистым одеялом.

И потом горько заплакала, потому что она с радостью отказалась бы на всю жизнь от этой роскоши, если бы могла засыпать каждую отпущенную ей ночь в объятиях своего капитана.

А на следующий день, ближе к вечеру, через высокие белые ворота ранчо Орилья въехала небольшая группа кавалеристов из армии Максимилиана, возглавляемая Дугам Кроуфордом.

Первой углядела их Магделена. Она тотчас позвала Эми. Эми поспешила на крыльцо и, прищурившись, попыталась рассмотреть приближающихся всадников. Увидев пламенеюще-рыжую шевелюру их предводителя, ярко выделяющуюся в солнечном свете, она узнала его сразу.

— Боже мой… Дуг… — беззвучно прошептала она. — Это Дуг. Он приехал домой…

Безотчетным движением она расстегнула лиф своего платья и убрала Солнечный Камень внутрь. А потом шумно вздохнула, подобрала юбки и бросилась бегом навстречу всадникам, чтобы приветствовать рослого и доброго человека, который любил ее и доверял ей.

Дуг Кроуфорд соскочил с седла, обхватил Эми, поднял ее и закружил. Поставив ее на ноги, он воскликнул:

— Солнышко, я почти забыл, какая ты красивая.

— До чего же приятно увидеть тебя, Дуг, — ответила Эми. И она не кривила душой.

Дуг Кроуфорд был наделен добротой и благородством. Речь у него звучала мягко, и ее нисколько не портила едва заметная манера по-южному протяжно произносить слова. Его улыбка, когда он смотрел на Эми, была искренней и светлой.

Только после того как Магделена подала лимонад его кавалеристам, которых мучила жажда, Дуг улучил момент, когда Эми была в кухне одна, и сказал:

— Солнышко, я могу пробыть здесь не дольше двух часов. Мы отправляемся на соединение с главными силами около города Чиуауа.

У Эми сжалось сердце. Чиуауа! Туда же повел свой отряд и Луис!

— Но может быть, ты хотя бы переночуешь, и…

Внезапно он привлек ее к себе и крепко обнял:

— Господи, как бы мне этого хотелось. Эми, Эми…

Он прижимал ее к его широкой груди, и Эми ощущала спрятанный под платьем Солнечный Камень.

Чувство вины жгло ее невыносимо. Глаза наполнились слезами. Она уткнулась лбом в мускулистое плечо и отважно начала:

— Дуг, я кое-что должна тебе сказать… — Она откинула голову, чтобы видеть его лицо.

Дуг Кроуфорд улыбнулся и сказал:

— Солнышко, я хочу, чтобы ты сказала мне только одно. Скажи, что ты будешь здесь и будешь ждать меня, когда я вернусь насовсем.

Эми уже не могла сдерживать слезы, и они покатились по щекам.

— Я буду здесь, — пообещала она. — И постараюсь стать тебе доброй и верной женой, Дуг.

— Солнышко, ты — это все, что я когда-нибудь надеялся найти в жене. — Улыбнувшись, он еще раз обнял ее и сказал: — Мои орлы повеселились вволю, насмехаясь надо мной; по их понятиям, я просто одурел от любви, если проделал весь этот путь сюда только для того, чтобы напоследок взглянуть на твое прекрасное лицо.

На закате Дуг Кроуфорд со своими молодцами покинул Орилью. После их отъезда Эми еще долго стояла в сумерках одна, молча вознося молитвы Богу, умоляя его простить ее грехи и сохранить обоих людей, которые были ей дороги.

Следующие дни были для Эми долгими и мучительными. Вести из Мексики поступали медленно, но в конце концов до Сандауна дошел слух, что повстанческая армия Хуареса заняла исходные позиции и ожидает нападения французских отрядов. Затем последовало кровопролитное сражение. Город Чиуауа был взят. Но обе стороны понесли тяжелые потери.

Эми не оставалось ничего иного, как взволнованно шагать взад и вперед и ждать. Магделена прекрасно ее понимала. Она тоже не находила себе места от беспокойства. Но однажды ясным сентябрьским утром женщины услышали цокот копыт, ударяющихся о гравий. Обе вылетели на крыльцо и остановились, держась за руки; тем временем одинокий всадник мчался по обсаженной пальмами подъездной аллее.

— Педрико! — выкрикнула Магделена и, выпустив руку Эми, кинулась ему навстречу. Они-обнялись, а потом направились к Эми, которая все это время неподвижно стояла на месте, пытаясь унять сильно бьющееся сердце и дрожь в коленках.

Не в силах произнести ни слова, она подняла к лицу Педрико тревожный вопрошающий взгляд. Педрико взял ее за руку:

— Мне очень жаль сообщать вам это, сеньора Эми… Капитан Дуглас Кроуфорд убит во время последней кавалерийской атаки. Он погиб как герой.

Эми покачнулась, но устояла на ногах. Почти шепотом она спросила:

— А Луис?

— Пропал без вести, — сообщил Педрико. — Капитан пропал без вести.

Эми заметно побледнела, и Магделена обняла ее за талию. Педрико поспешил продолжить:

— Очень много людей полегло, но гораздо больше захвачено в плен. Мы еще можем надеяться… можем верить, что…

— Да, конечно, — без особой убежденности согласилась Эми. — Мы можем надеяться. Но теперь, если вы меня извините…

— Подождите, сеньора, — остановил ее Педрико. Он вынул из внутреннего кармана перепачканной форменной куртки замшевый мешочек, сложенный в форме конверта. — Перед началом сражения капитан поручил мне передать вам вот это, если… если…

В замшевом конверте оказалось завещание, составленное за несколько часов перед тем, как Луис вступил в бой. Все, чем владел Луис, — бесценные сокровища, полученные им от матери, принцессы ацтеков, и имущество, которое досталось ему в результате разумных вложений капитала, выполненных его кастильскими кузенами, — все это он завещал Эми. Все — за исключением небольшой части земель Орильи. Если Эми согласна, гласило написанное от руки завещание, Педрико Вальдес должен унаследовать дальний юго-западный угол огромной равнины Санленд — Солнечной Земли.

Педрико был так глубоко тронут этой заботой, что лишился дара речи. Эми легко коснулась щеки пожилого мексиканца и сказала:

— Я жалею только о том, что не подумала об этом сама, Педрико.

— Gracias, сеньора…

— Тут не за что благодарить, — возразила Эми и повернулась к Магделене: — Мэгги, пожалуйста, скажи девушкам, пусть уложат мои саквояжи. Я еду в Новый Орлеан за Линдой.

Спустя два дня Педрико и Магделена стояли на платформе частной железнодорожной ветки Орильи и провожали Эми в дорогу.

Магделена хмурилась, и Эми попыталась ее подбодрить: — Тебе не о чем тревожиться, Магделена. Поездом я доеду до Галвестона, оттуда на пароходе через Мексиканский залив, а в Новом Орлеане меня встретят на пристани тетя Мэг и Линда.

— Дайте мне обещание, что вы с Линдой скоро вернетесь, — потребовала Магделена.

— Конечно, вернемся, и очень скоро. Ну а теперь пора отправляться, — решительно заявила Эми, оперлась на предложенную ей проводником руку и по приставной лесенке поднялась в вагон.

Когда паровоз набрал скорость и поезд скрылся из виду, Педрико повернулся к Магделене и без долгих околичностей выпалил:

— Магделена, может быть, тут не слишком романтичное место для такого разговора и время не самое удачное, но я все-таки спрошу: не окажешь ли ты мне честь стать моей женой?

Приземистая седеющая женщина подняла глаза на стройного кавалериста с седой шевелюрой:

— Ах, Педрико, ты уверен, что действительно этого хочешь? — Она окинула взглядом горизонт. — Ты теперь землевладелец, важный барин. Ты можешь взять в жены настоящую леди.

Единственный глаз Педрико весело блеснул. «Важный барин» взял руку Магделены, поднес к губам и поцеловал:

— Моя дорогая Магделена, для меня ты всегда была самой настоящей леди.

Глава 44

Стоя у поручней на палубе колесного парохода «Прекрасная креолка», Эми рассматривала оживленную, заполненную народом набережную Нового Орлеана. На пристани собралась многолюдная толпа встречающих. Улыбающийся негритенок, сидя наверху высокой кипы мешков с хлопком, вдохновенно играл на банджо. Стоящие вокруг люди хлопали в ладоши и притопывали ногами. Настроение у всех было праздничное.

Эми напряженно вглядывалась в улыбающиеся лица; она начала махать рукой и кричать, когда заметила на дощатом причале свою красивую темноглазую дочку: девочка прыгала от радости, и лицо у нее сияло. Ее розовое хлопковое платье вихрем закручивалось вокруг смуглых коленок, темные волосы рассыпались по плечам, и можно было подумать, что Линда подросла на целый фут с того времени, как уехала из Орильи.

Продолжая махать рукой и посылать воздушные поцелуи, Эми перевела взгляд на хорошо одетую женщину, стоявшую рядом с Линдой, и ахнула. Тетю Мэг почти невозможно было узнать. Мэг всегда была бледной и изящной, но женщина, чья рука в перчатке лежала сейчас на плече у Линды, была не просто бледной, а мертвенно-бледной и худой как щепка. Волосы, которые виднелись из-под маленькой модной соломенной шляпки — волосы, которые так долго сохраняли свой удивительный золотистый оттенок, — теперь были сплошь седыми.

Это ничего не значит, сказала себе Эми. Что ни говори, прошло уже несколько лет с тех пор, когда она в прошлый раз приезжала повидаться с обожаемой тетушкой. Мэг Салливен просто постарела, как постарела и она сама.

Издавая пронзительные гудки, взбивая лопастями колес обильную белую пену, пароход подвалил к предназначенному для него причалу, и через минуту, сбежав по длинным дощатым сходням, Эми угодила прямо в объятия своей ликующей дочки.

Затем они проехали в карете по длинным бульварам Крезент-Сити, и по пути все говорили одновременно. Когда экипаж остановился перед домом тетушки Мэг, время было уже обеденное. С тех пор как скончалась старая Стелла, Мэг не стала никого нанимать на ее место, поэтому она сняла шляпку, бросила ее на столик в вестибюле и объявила, что пойдет приготовит мясо, а мама с дочкой пусть пока побудут вдвоем.

— Подожди, — сказала Эми, дотронувшись до исхудалой руки Мэг. — Тетя Мэг, у тебя немножко усталый вид. Разреши мне заняться обедом: я научилась готовить…

— Ну уж нет, — возразила тетушка с теплой улыбкой. — Мы с Линдой всю неделю придумывали, какой устроить обед к твоему приезду.

При этом она подмигнула Линде.

И пока хрупкая хозяйка дома готовила вечернее застолье, Эми сидела в уютной гостиной и внимательно выслушивала восторженные рассказы своей разговорчивой дочки о 344 самом захватывающем летнем сезоне в ее жизни.

Позднее, когда Линду уложили спать, Мэг, присевшая к столу, чтобы выпить в обществе Эми чашку крепкого чая, взглянула на свою драгоценную гостью и сказала:

— Эми, дорогая, ты сейчас такая красивая, какой я тебя еще не видела.

— Ох, ну что ты, тетя Мэг!

— Нет, правда. Подожди, когда мы с тобой виделись в последний раз? Три года тому назад… вы с Линдой приезжали погостить. — Мэг задумчиво приглядывалась к Эми. — Ты всегда была хорошенькой, но теперь… знаешь… ты… — Она тихонько засмеялась и выразилась более решительно: — Дорогая, ты выглядишь точь-в-точь как полагается выглядеть женщине, познавшей прекрасную тайну любви. Я так счастлива, что ты… — Она внезапно смолкла и прижала руку к груди: — Эми, родная, в чем дело?

— О, тетя Мэг… Я… я… — Эми покачала головой.

— Что, девочка моя? — Мэг отставила чашку, быстро перешла к софе и пристроилась рядом с Эми. — Расскажи мне, что тебя тревожит.

Эми рассказала. Рассказала правду. Рассказала о лете, которое провела с Луисом Кинтано. О том, что любит его и любила всегда. О том, что Линда — дочь Луиса. О том, как мучит ее сознание своей ужасной вины перед Дугом Кроуфордом.

К ее немалому облегчению, ее добродетельная и чопорная тетушка не выразила порицания, не пустилась читать мораль и даже не выглядела шокированной. Вместо этого она обняла Эми и, выказав бесконечную доброту и понимание, сумела найти такие слова утешения, которые были сейчас нужнее всего.

— Мне так стыдно, — рыдала Эми.

— Дорогая моя, не стыдись. В истинной любви нет ничего позорного.

После того как Эми излила в бессвязных речах все, что накопилось у нее на сердце, Мэг Салливен поцеловала ее в горячую щеку и спросила:

— А как ты посмотришь на то, чтобы позволить своей старой тетушке укрыть тебя на ночь одеялом, как в те времена, когда ты была в возрасте Линды?

Они вместе поднялись по лестнице, и Мэг ласково умыла раскрасневшееся от слез лицо Эми и помогла ей надеть ночную рубашку. Эми, чуть живая после трудного дня, забралась в мягкую чистую постель. Мэг укрыла ее простыней с кружевной каймой, присела на край кровати и сказала:

— Спи спокойно, дитя мое. Я здесь, и я побуду с тобой. — Она наклонилась и поцеловала Эми в лоб.

Эми, испытывая такое же чувство полнейшей защищенности от всяческого зла, какое она испытывала в детстве, когда приезжала погостить в этот мирный дом с хорошо налаженной жизнью, глубоко вздохнула и погрузилась в крепкий спокойный сон.

Проснулась Эми на рассвете. Ей понадобилось не больше секунды, чтобы сообразить, где она находится. Она быстро накинула халат и на цыпочках спустилась по лестнице. Она надумала устроить сюрприз Линде и тетушке — приготовить обильный вкусный завтрак.

Однако, войдя в кухню, она обнаружила там тетю Мэг, которая стояла у окна и наливала из большого флакона в чайную ложку какое-то лекарство янтарно-желтого цвета. Эми молча наблюдала, как тетушка выпила три полных ложки, и в сердце ее закралась тревога.

Она ничего не сказала, но тетя Мэг почувствовала ее присутствие и медленно повернулась к вошедшей.

— Что с тобой, тетя Мэг? — Спросила Эми, направляясь к ней.

— Доктор Вайс говорит, что у меня редкая тропическая болезнь крови. У нее есть длинное научное название, но я не могу…

— И насколько это серьезно?

Мэг Салливен глубоко вздохнула, прежде чем ответить:

— Это неизлечимо. — Она слабо улыбнулась. — Я так рада, что смогла посмотреть на тебя в последний раз!

— Господи помилуй, — ахнула Эми, и слезы брызнули у нее из глаз. Она поспешно подошла к тетушке и вцепилась в худенькие плечи. — Теперь первое, что мы должны сделать, — это найти другого врача!

— Милая, мы уже консультировались со специалистами в области гематологии. Все они пришли к такому же выводу. Боюсь, придется взглянуть правде в лицо. Мне осталось всего несколько недель.

Эми судорожно сглотнула и твердо заявила:

— Тогда мы посмотрим этой правде в лицо вместе. Мы поедем с тобой в Орилью. Там твой настоящий дом, и…

— Нет, — возразила Мэг, мягко высвободилась и устремила взгляд на магнолии за окном. — Я не могу, Эми.

— Да почему же не можешь? Ты не хочешь быть вместе со своей семьей? Со мной и Линдой?

С глазами, полными слез, Мэг Салливен проговорила:

— Хочу, но это невозможно.

— Но почему, почему? Я понять не могу! И никогда не понимала, отчего ты всегда отказывалась приехать в Орилью. Даже в гости! Сколько раз я просила папу уговорить тебя — а он этого не делал. Неужели ты так ненавидишь Техас? Или ранчо? Из-за этого уехала… и не вернулась?

— Боже мой, как ты могла такое вообразить?

— Я не знаю, что и подумать, — честно призналась Эми. Мэг взяла руку Эми и прижала ее к своей щеке:

— Эми, Эми… не ты одна виновата в обмане. Эта вина лежала и на совести Уолтера Салливена. И на моей совести.

Эми растерянно переспросила:

— На твоей? Не верю.

Мэг Салливен взглянула в дорогое лицо и произнесла:

— Я уехала из Техаса в тот давний год, потому что была беременна.

Онемев от такого сообщения, Эми молча смотрела на бледную больную женщину, пока та спокойно объясняла, что Эми приходится ей дочерью, а не племянницей. Она не состояла в браке с отцом Эми, потому что тот уже был женат. Известный и уважаемый в Сан-Антонио человек, редкостный красавец, он провел в Сандауне несколько недель, пока его жена путешествовала по Европе. Он был обходителен и красноречив, и Мэг влюбилась в него без памяти.

У них было несколько тайных романтических свиданий в укромных уголках, а через неделю после того, как ему пришлось вернуться в Сан-Антонио, выяснилось, что у нее будет от него ребенок.

Ее брат Уолтер немедленно отослал в Новый Орлеан и ее, и свою жену Бет. В Сандауне он говорил всем, что Бет беременна и останется в Новом Орлеане, пока не родит.

— Вот так и получилось, — тихо закончила Мэг свое повествование, — что Бет Салливен увезла тебя в Техас, когда тебе было всего несколько недель. Бет и Уолтер вырастили тебя как свою дочь. Он считал, что будет лучше всего, если я не вернусь в те края. Он боялся, что кто-нибудь заметит, как ты похожа на меня, и угадает правду.

— Боже мой, — сказала потрясенная Эми, — как же ты настрадалась, мама.

Мэг Салливен улыбнулась сквозь слезы:

— Всю жизнь я мечтала услышать, как ты назовешь меня этим словом.

— Мама… мама… мама… — повторяла Эми и обвила руками исхудавшую плачущую женщину. — Слушай, мама, ты едешь домой, в Орилью, и пусть хоть весь Сандаун увидит, что я твоя дочь, — мне наплевать!

Мэг Салливен отступила на шаг и с материнской гордостью улыбнулась сильной молодой женщине, стоявшей перед ней:

— Я очень хотела бы провести последние дни своей жизни в моем любимом Техасе.

Все трое прибыли в Орилью в первую неделю октября. В юго-западном Техасе еще было тепло — дни стояли солнечные и ясные.

Но осень приближалась, и эти золотые дни становились короче. И все меньше золотых дней оставалось для Мэг Салливен.

Эми прилагала все усилия, чтобы скрасить последние дни своей матери. Обе женщины были неразлучны. Они проводили часы в задушевных беседах, вспоминали счастливые времена, делились секретами и глупыми мечтами и часто смеялись, как юные беззаботные девочки.

Они ездили за покупками. Варили еду. Совершали дальние прогулки. Ездили верхом. Рано вставали и поздно ложились спать.

Они делали все, что им взбредало в голову.

Теплые великолепные осенние дни сменяли друг друга, и в ранчо начались приготовления к свадебному празднику. Уже был назначен день свадьбы Педрико и Магделены; Эми и Мэг намеревались развернуться вовсю по случакэ этого счастливого события. Верная своей романтической натуре, Мэг Салливен с воодушевлением строила планы праздника, намеченного на конец ноября.

Но она не дожила до этого дня.

За неделю до великого события Маргарет Салливен отошла в мир иной. Она мирно угасла на руках своей любящей дочери.

Эми убедила Магделену и Педрико не откладывать свадьбу, настойчиво уверяя их, что Мэг, безусловно, присоединилась бы к ее мнению. Но от замысла устроить многолюдное празднество пришлось отказаться. Пожилая пара обвенчалась тихо и скромно; перед тем как отправиться в короткое путешествие — на время медового месяца, — Магделена обняла Эми и сказала:

— Не хочу я уезжать и оставлять вас одну.

— Я не одна. Со мной Линда. Поезжай без разговоров, — распорядилась Эми.

Новобрачные отбыли, и на следующий день погода внезапно переменилась, По утрам в воздухе стоял ледяной туман, а к вечеру становилось так холодно, что в каминах Орильи приходилось разводить огонь.

После смерти матери Эми овладело непонятное чувство: к глубокому одиночеству примешивалась странная умиротворенность. Они провели вместе несколько незабываемых недель. Точно так же провели несколько незабываемых недель она и Тонатиу. Большинству людей и этой радости не выпадает за целую жизнь.

Кончался ноябрь. Зябким серым днем, пребывая в меланхолическом настроении, Эми одна отправилась верхом к Пуэста-дель-Соль, где любовь соединила ее и Тонатиу в первый раз.

И в последний раз.

Под тяжелым мрачным небом Эми села на гладкую каменную площадку у берега. Обхватив руками колени, она задумчиво смотрела в холодную воду, в зеркальной поверхности которой отражалось это угрюмое небо.

Внезапно налетевший с севера холодный осенний ветер нарушил безмятежную гладь реки: по поверхности побежала легкая рябь. Ветер разметал вокруг лица Эми легкие пряди свободно распущенных золотистых волос и пробрался сквозь ткани одежды; холод вывел ее из задумчивости. Она вздрогнула, и из глубин ее души поднялось какое-то жутковато-мистическое чувство.

Ветер утих. Темные тяжелые тучи уплыли за горизонт. Показалось яркое согревающее солнце и залило мир ослепительным блеском.

У Эми перехватило дыхание и часто забилось сердце. Она медленно подняла глаза.

На вершине скалы стоял обнаженный индеец.

В сиянии солнечных лучей.