Солнечный свет

Часть третья

Итак, я сказала бы, что немногое может быть хуже – исключая смерть или превращение в нежить, – чем первые недели после ночи, когда я отправилась к озеру и лично и близко познакомилась с шайкой вампиров. Я бы сказала, что лежать парализованной от шеи до пяток или обладать неоперабельной опухолью мозга хуже. Все остальное не так уж страшно. Но эти мои мысли лишь показывают, насколько ограниченно человеческое воображение.

Первые недели после того, как Кон исцелил мою рану, оказались хуже.

Это забавно, потому что два месяца после встречи у озера я думала, что тема великого кризиса – «Кто я, или кем стала, или что, черт возьми, со мной не так (и будет еще более не так), и почему в результате все изменилось». Но я до сих пор сопротивлялась идее, что все действительно изменилось.

Протыкание смешливого вампира столовым ножом должно было вырвать меня из этого самообмана, даже если трюк с зонтиком от солнца не помог, но я была слишком занята переживанием ужаса от недавнего опыта, чтобы много думать о философском подтексте. То, что открыла мне недолгая беседа с Джессом и Патом, добавило головной боли, а тот факт, что в течение следующего столетия вампиры должны покорить мир, был еще хуже. Я чувствовала себя, как блин в руках маниакального пекаря. Но когда судьба швыряется тобой, как мячиком, нет времени подумать, что будет дальше. Кормя второй за день автобус туристов, не думаешь о дне рождения на пятьдесят душ через неделю. Может, и стоило бы, но не думаешь. Настоящего более чем достаточно.

До ночного исцеления с Коном я все думала, что как-то смогу сказать «нет», смогу еще спрятать голову в песок. Ей-ей, я не рассчитывала еще присутствовать в мире сем через сто лет – разве что, может быть, начну много магодельствовать, но я ведь не хотела этого, правда? Как раз этого я делать не намеревалась: магоделие не увеличивает продолжительность жизни, это миф, тогда какая разница?

Можно стать действительно отвратительной, эгоистичной тварью, если тебя достаточно напугали. Я была испугана достаточно.

Конечно, у меня на груди была незаживающая рана, – я думала, навсегда, – меня мучили кошмары, и я чертовски плохо работала после всех давящих мыслей о том, что значит произошедшее на озере. Но до сих пор я упорно притворялась, что мне всего лишь крупно не повезло, а выживание мое не было… невероятным. Бабушка показывала мне все те фишки с превращением пятнадцать лет назад, и с тех пор я ими не пользовалась. Может, пройдет еще пятнадцать лет, прежде чем я снова воспользуюсь своим даром. Или тридцать. И какая кому разница – одним вампиром больше, одним меньше?

А ножевая атака случилась только потому, что именно смешливый вампир ранил, отравил меня. Это единичный случай. Внутренний голос нашептывал: это не я, это не мое искаженное, испорченное наследие.

И если я избавила мир от одного вампира, вроде как случайно спася другого, то суммарное мое воздействие на численность вампиров аннигилируется, отсутствует, равняется нулю. Чего в точности я и хотела.

Я сказала себе, что всегда была дочерью своего отца. Я столкнулась с тем, что жило во мне всегда.

Но я также столкнулась с тем, чего во мне никогда не было.

«Видеть в темноте» – звучит здорово. Не спотыкаться ночью о порог туалета… Но не все так просто. Человеческие глаза не видят в темноте. Просто не приспособлены к подобному. Таким образом, ты делаешь нечто нечеловеческое. Это отнюдь не позднее пробуждение таланта, как если музыкант обнаруживает талант играть джаз после того, как полжизни посвятил музыке Баха. Это может быть странным, но это укладывается в рамки человеческого. А ночное зрение – нет. И ты знаешь это. Отсюда не следует, что я могу что-либо объяснить; но, поверьте мне, можно отличить – видишь ли ты благодаря тому, что света достаточно или благодаря тому, что нечто странное и вампирское происходит в твоем мозгу, и делает вид, что происходит в глазах, потому что это ближайший эквивалент. Как если бы некий человек исцелился от отравленной раны благодаря какой-то дикой взаимовыгодной сделке с фениксом – и вдруг научился летать, вероятно, маша руками вместо крыльев.

Имейте в виду, никто не видел феникса вот уже тысячу лет, и фениксы не склонны делать людям добро. Скорей уж наоборот. Думаю, совсем как вампиры. Отличие в том, что многие люди считают фениксов мифом, но немногие настолько глупы, чтобы считать мифом – вампиров. Я думаю, у феникса по меньшей мере пятьдесят процентов шансов существовать на самом деле, слишком уж они ужасны. Чего нет в этом мире – так это золотых рыбок с тремя желаниями, встреч на балу с прекрасным принцем, концовок вроде «и жили они долго и счастливо до конца своих дней». Ну и тому подобной магии. А любой зловредной, увечащей магии – навалом. Кто создал эту систему?

Я преотлично видела в темноте. И думала: а хочу ли я видеть, как приближается Бо?

Ах да, «видеть в темноте» не означает просто «видеть после захода солнца». Это работает и со всеми дневными тенями. – Вампира бы такое не волновало, но меня тревожило чертовски. Даже обычный столовый нож отбрасывает тень – хотя на самом деле мне больше не нужны напоминания, что столовые ножи для меня обычными не станут.

Это выводит из равновесия – видеть сквозь тени. Ощущение глубины искажается, как если пытаться смотреть сквозь чужие очки. Предметы приобретают странные контрастные края, а иногда эти края, в свою очередь, едва заметно озарены красным. «Эффект чужих очков» проявляется даже при взгляде на собственные руки и тело, на лица и фигуры людей, которых любишь и которым доверяешь. Но в одном-единственном случае это пропадает – когда смотришь в зеркало. А может быть, это только у меня так. На случай, если понадобится напоминание, что я получила это от вампира. Вот спасибо.

Меня бесило, что в темноте я теперь «видела» гораздо лучше, чем на свету. В темноте все эти особенности имели смысл. Я терпеть этого не могла.

Первые дней десять я была настолько неуклюжа, что Чарли проделал очередной трюк с забреданием в пекарню и закрыванием двери. Черт возьми, дважды за две недели: похоже, я становилась худшей занозой, чем думала. Черт! С минуту Чарли бродил по пекарне, как будто думал, что бы сказать. Я отлично знала: такие вещи он продумывает заблаговременно. Когда я еще жила с ним и мамой, я частенько видела, как Чарли бродит вокруг дома этой обманчиво ленивой походкой, размышляя, что сказать кому-то и что собеседник может на это ответить. Чарли и обдумывает это на ходу, и говорит тоже на ходу. Он много кругов намотал вокруг дома, когда городской совет пытался окультурить нас. Журналисты, которые предпочитают хороший сюжет правдивости, представили «Кофейню Чарли» центром борьбы нашей округи за право остаться такими, как мы были: дешевыми и паршивыми. Не так уж сильно они погрешили против истины. Именно тогда кофейня появилась на карте Новой Аркадии, а не просто на карте Старого Города, и одним из результатов было то, что Чарли смог позволить себе построить пекарню.

Должна сказать, он частенько бродил и тогда, когда мы с мамой особенно сильно вцепились друг другу в глотки. Эти две эпохи частично совпали. Кенни и Билли, должно быть, боялись за свою жизнь.

Но оттого, что Чарли так знакомо бродил вокруг, мне стало дурно. Я больше не жила в его доме, но создавалось впечатление, что теперь он не расхаживает столько, как тогда; значит, он по большей части вывел, как говорить то, что должен говорить Чарли из «Кофейни Чарли».

Наверное, пекарь-магодел с тягой к вампирам не относится к разряду дежурных проблем кофейни. Тривиален здесь скорее стерв-фактор.

– У тебя в последнее время были определенные проблемы, – мягко и тихо начал он, обращаясь к одной из печей.

– Печь работает хорошо, – ответила я, думая: «Если ты собираешься управлять мною, то можешь просто сделать это».

Он развернулся.

– Извини. Мы… у кофейни бывали тяжелые времена, но… интерес ООД к одной из моих работниц – это что-то новое.

Я воздержалась от напоминания, что регулярные сотрудники ООД всегда любили мое общество. Тогда я думала – это потому, что я так люблю слушать их истории, но как выяснилось, все дело в том, что они помнят моего отца, пусть даже не помнит Чарли – и, соответственно, мы с мамой.

– Ага, – ответила я, – Типа того. Я думала: ладно, мой отец всегда был моим отцом, но толку от этого… Я могла и дальше не понимать, что это означает.

Чарли помедлил с ответом.

– Ну… сомневаюсь, Светлячок. Если бы у тебя просто кофе не остывал – еще может быть. Но, умея… – его голос замер. – Ты говорила об этом с Сэди?

Я качнула головой. Пилить себя тупым ножом? Нет, спасибо.

– Ты знаешь, какова Сэди – знаешь, как никто. Ты унаследовала ее суть – ее упрямство.

Огромное отличие меня от матери – не считая того факта, что она нормальна до мозга костей, а я – урод от магоделия, – в том, что она настоящая. Пусть у мамы есть небольшие проблемы с пониманием точек зрения других людей, но она честна в этом. Она стерва с сержантскими замашками, поскольку верит, что знает все лучше всех. Я такая же – но потому, что не хочу подпускать кого-либо на дистанцию, с которой можно понять, какое я на деле хилое существо с обнаженными нервами.

– …И ее ужасный характер, – закончила я. Чарли улыбнулся:

– Она отлично знала твоего отца. Ты знаешь, что она любила его? Любила по-настоящему. В глубине сердца любит до сих пор. О, не волнуйся, теперь она любит меня. И вместе мы счастливы – вот в чем фокус. Она счастлива быть администратором в «Кофейне Чарли».

И рвать на клочки важничающих придурков, подумала я. Но если маме под руку давно не попадалось придурков – спасайся, кто может.

– С твоим отцом она знала много радости – даже эйфории – особенно поначалу. Но жить долго в его мире не могла. А в моем смогла. Я считаю, что она вынырнула из мира твоего отца и забрала тебя с собой как раз потому, что знала, чем ты являешься. Думаю, она знала, что ты вырастешь чертовски необычной, и сочла: того, что она тебе даст – будучи твоей матерью и вырастив тебя в таком месте, как эта кофейня, – окажется достаточно. Достаточно весомым якорем – когда то, что передал тебе отец, начнет выходить на свет.

Я уже давно сделала вывод, что она не включила его в Службу Спасения от Дурной Крови, а потому версия Чарли на мой счет не включала возможного демонизма. В общем, я считала, что моя версия более правдоподобна, чем версия Чарли. Потому, наверное, что она была более гнетущей.

Я очень по-чарлийски сместилась к табурету и села. Посмотрела на свои руки, оттененные светом, тьмой и красными линиями. Подумала о неудачных генетических гибридах. Уронила голову в ладони и закрыла глаза.

– Как думаешь, Светлячок? – осторожно спросил Чарли, – этого хватит?

– Не знаю, – глухо ответила я. – Чарли, я не знаю.

Август был не таким адским, как обычно, в смысле температуры (что, среди прочего, означало, что мне не пришлось умолять Паули не увольняться) – хотя, если судить по количеству автобусов «Вокруг Света», месяц был еще тот. И, возможно, потому, что все не использованное августом тепло нужно было куда-то деть, начало сентября выдалось жарче обычного. Так что я вытащила на свет свои самые нескромные топы и носила их. Шрам оставался видимым, но кожа стала ровной и гладкой – никаких складок, а сама белая отметина казалась ужасно старой и полустершейся – такими иногда становятся старые шрамы.

Я до сих пор не до конца представляла, что же произошло той ночью во время «исцеления». Но, как бы там ни было, это сработало.

Я стала часто ходить домой с Мэлом. Он рад был находиться рядом, рад, что не нужно больше убеждать меня пойти к очередному доктору. Он, конечно, понятия не имел о Константине, но знал довольно много – слишком много – о недавних событиях. Знал, что я нуждаюсь в утешении, не зная, насколько мне нужно чувствовать себя… человеком.

Это очень глупо, но я также обнаружила, что верю: Мэл – единственный человек в кофейне, который сможет вовремя остановить меня, если мое дурное наследство вдруг проснется, я возьму свою электрическую вишнечистку и пойду искать теплой крови. Что он спокойно утопит меня в бочке с томатным соусом, пока все остальные будут стоять с открытыми ртами, заламывать руки и спрашивать: кому позвонить, чтобы побыстрее оцепить кофейню?

Хуже всего было по понедельникам, во время киновечеров. Гостиная Сэддонов никогда не казалась такой маленькой и настолько набитой хрупкими, уязвимыми человеческими телами. Если Мэл был не в настроении идти, не шла туда и я.

Это не войдет в лучшую десятку романтических историй – большинство женщин, нуждающихся в присутствии своих любимых, отнюдь не беспокоятся о подавлении врожденной склонности к убийству. Но в присутствии Мэла я действительно чувствовала себя немного спокойнее.

Наверное, я вообще в это не верила. Я просто не хотела покидать его. Мэл был теплым, дышащим, с бьющимся сердцем.

Человек. Угу. Я не горела желанием идти на прием к человеческому доктору, как упрашивал Мэл. Нет. Я обратилась за помощью к вампиру. И незамедлительно согласилась, стоило ему эту помощь предложить.

Мэл, должно быть, задавался вопросом: что же случилось с моей раной? Но не сказал ни слова. Он замечательно умел не говорить на ненужные темы. И только с Ночи Столового Ножа я стала думать: его сдержанность – ради моего блага или ради его?

А если ради его… Нет. Мэл нужен был мне надежным, неизменным, неколебимым. Мне это было слишком необходимо, чтобы я всерьез думала о подобных вещах. Слишком нужно, чтобы интересоваться, почему на нем так много живых татуировок. Многовато даже для бандита-байкера.

Другой вопрос, который до сих пор не привлекал моего внимания: если мы вместе ехали домой, то домой к Мэлу. Он бывал у меня дома считанные разы. Если у нас был свободный день, мы шли в поход или, опять же, ехали к нему. Если выдавался свободный вечер, и мы решали прогуляться, мы шли туда, куда хотелось ему потому что мне не хотелось никуда. Я знала его друзей. Он моих – нет. Его домашние обереги были настроены узнавать меня. Мои на Мэла – не были.

У меня не было друзей. У меня была кофейня. Несколько библиотекарей – в основном Эймил, которая всю свою сознательную жизнь была завсегдатаем «Кофейни Чарли» – практически единственные мои «внешние» контакты.

Это наполовину правда, что, если участвуешь в семейном бизнесе, жизни у тебя нет. Но только наполовину. У Мэла жизнь была.

Я уже говорила, что в юности Мэл был немного хулиганом, хотя никто не знал точно, насколько. А может быть, его служба в войну нивелировала прошлые грехи. Мэл вовсе не стар, но у него было время пойти не по той дорожке, а потом свернуть с нее. Впрочем, должны были быть знаки, что он идет верной дорогой. Среди его татуировок были весьма странные. Предназначения некоторых из них я не знала: когда я спрашивала, Мэл говорил «Гм-м» и замолкал.

Любой, кто проводит уйму времени на мотоцикле или возле него, обзаводится парой оберегов от повреждений летящим металлом или столкновений с деревом на высоких скоростях; их накалывают в виде татуировок, носят на цепочке на шее, вшивают в потайной карман на поясе или в подошвы мотоциклетных ботинок. Такие у Мэла имелись. Но сверх того у него был не сразу узнанный мною заговор ясновидения: хорошая, полезная штука для человека не с той стороны закона (или не с той стороны поля боя), который должен замечать неприятности вовремя.

Но мэлов оберег не был стандартным «задержать-и-предупредить», который используют для подобных целей большинство мелких мошенников. Иногда можно частично определить вид преступника, с которым довелось иметь дело – по тому, видели вы оберег или нет. Мошенники, конечно же, тщательно его прячут: не годится, чтобы он болтался на браслете или был выколот на запястье, когда вы уже почти получили деньги от человека, которого забалтываете. Пара ребят из старой мэловой банды, которые тоже раздумали быть профессиональными плохими парнями, в свое время накололи оберег на тыльной стороне своих вечно чешущихся кулаков – чтобы парень, который вот-вот получит, хорошо видел заговор на кулаке у себя под носом.

Впрочем, неважно. Мал все так же покупал и продавал мотоциклы. Все так же пил пиво с друзьями в «Ночном Приюте» или «Кувшине». Жены и постоянные девушки (в некоторых, весьма редких, случаях – постоянные парни) могли при желании присоединяться. Более того, предполагалось, что мы будем говорить. Конечно, особенно приветствовались женщины, способные рассуждать о зажигании, смесях и устойчивости поршней, но все сразу не получишь.

Мэл купил дом в бывшем Честерфилде, ныне – Пустыре, наиболее пострадавшем от Войн районе Новой Аркадии, очистил, переоберег его и постепенно превращал в нечто, что даже моя мать признала бы обитаемым – хотя при виде мастерской по ремонту мотоциклов на бывшем первом этаже маму, наверное, хватил бы удар. Он любил готовку и нашу кофейню, но это не поглощало его с головой.

Я чувствовала желание одолжить у Мэла его курс выживания. Возможно, проблема была в том, что первые главы его книги посвящены побегу из дома в четырнадцать, лжи о своем возрасте и вступлении в байкерскую банду. И только потом следует мысль: то, что именно ты всегда жаришь над костром сосиски на всю компанию, может быть подсказкой сменить образ жизни на что-либо с лучшими перспективами. А уж пять лет Войн предоставили достаточно времени для размышлений на эту тему.

Мэл понял бы, почему я поехала на озеро той ночью. Он, наверное, и понял – без слов. Хотелось бы услышать вслух это понимание. Но я не хотела говорить ему. Потому что я не могла – не могла– рассказать о том, что случилось после.

Но когда занимаешься любовью, говорить не нужно, а у тел собственный язык. И не так сильно нужно пользоваться глазами. Задействованы другие органы чувств.

Тем временем я все так же промахивалась при попытке ухватить противень, форму для кекса или ложку, очень неловко обращалась с ними, когда вообще ухитрялась их схватить, и слишком уж часто въезжала в двери вместо того, чтобы спокойно пройти. Хорошо хоть, я наизусть знала свои стандартные рецепты и не должна была всматриваться в распечатки рецептов и отметки на мерных кувшинах. Не потеряла я и чутья, идет ли тесто в целом правильно или нет, и что делать, если оно идет неправильно.

Можно было рассказать Джессу и Пату о видении в темноте – и пусть они говорят мне, как с этим бороться. Или как использовать. Раз уж мои странно-новые таланты заходили дальше Нетрадиционного Использования Столовых Ножей. И, возможно, расскажи я им, я смогла бы открыться и людям в кофейне.

Но им всем незачем было знать, почему я теперь могу видеть в темноте. В том числе и в дневной темноте.

Однажды, когда Пат и Джон зашли за булочками с корицей с-пылу-с-жару где-то в шесть тридцать две, я сама выложила их на тарелку и подала – Лиз все еще зевала над кофейником.

– Может, у вас вскорости найдется немного свободного времени? – спросила я, стараясь, в свою очередь, чтобы голос звучал обыденно.

Они оба подались вперед на стульях, пытаясь не выглядеть почуявшими дичь псами. Немногие люди, даже в «Кофейне Чарли», в это время находятся в прекрасной форме, но это не повод для беспечности. И здесь была миссис Биалоски, притворяясь, что читает газету – на самом деле она, похоже, ждала кого-то из своих сторонников с секретным докладом.

– Для тебя, Светлячок, все, что угодно, – ответил Пат.

– Я освобождаюсь в два, – кивнула я.

– Подходи к нашей конторе, – сказал Пат. – Там на входе два стола, помнишь? Подойди к правому, скажи, что Пат ждет, и тебя пропустят.

Я кивнула.

За указанным столом сидела молодая женщина, рядом – табличка с именем. Строгая униформа, строгий взгляд – как будто рядом с именем на табличке должно было быть указано и звание, но откуда мне знать? Она нажала два зуммера: первый открыл внутреннюю дверь, второй, вероятно, оповестил Пата, потому что тот вышел навстречу, не успела я как следует углубиться в безликий коридор – по которому, должно быть, вел меня Мэл той, последней для смешливого вампира, ночью. Впрочем, коридор был настолько невыразителен, что я готова была поверить, что прошла сквозь портал и нахожусь на Марсе. Если так, то Пат попал сюда вместе со мной. Может, мы и той ночью были на Марсе.

– А что, если бы другой человек пришел раньше и сказал, что ты его ожидаешь? – спросила я.

– Я сказал им: среднего роста, тощая, с растрепанными волосами – потому что они только что были под косынкой по причине работы в ресторане, к тому же никогда не расчесываются; со свирепым взглядом, – сказал Пат. – Я полностью себя обезопасил от ошибки.

– Свирепым? – переспросила я, а про себя еще подумала: «Тощая?» – но у меня своя гордость. Высказывание насчет волос – правда.

– Ага. Свирепым. Нам сюда, – он открыл дверь и провел меня внутрь. Это, очевидно, был патов кабинет. Стул за столом пустовал, но выглядел так, будто с него только что кто-то встал. Джесс сидел на стуле рядом.

– Хочу тебя кое с кем познакомить, – Пат кивнул в сторону еще одной гостьи. Она встала со стула и довольно нервно произнесла: «Привет».

Эймил?

Я смотрела на нее, она – на меня. Благодаря моему странному зрению впадины ее глаз и ямочки на щеках обзавелись блестящей черной каймой.

– О'кей, – сказала я, собираясь сдерживаться, разве что вдруг понадобится обратное. – Что ты здесь делаешь?

– Чаю? – любезно предложил Пат.

– Сначала скажи мне, что здесь делает Эймил, – отрезала я.

– Ну, мы же теперь открываем все карты, так ведь? – так же мягко ответил Пат. – С той самой ночи. Так что пришло время тебе узнать, что Эймил – одна из нас.

– Одна из вас, – поправила я. – ООД. А я вот думала, что она – библиотекарь.

– Сотрудник ООД под прикрытием, – сказал Джесс.

– На полставки, – добавил Пат.

– Я и есть библиотекарь, – сказала сама Эймил. – Но иногда я… э-э-э… также и библиотекарь для ООД.

Я задумалась над этим. Эймил я знала с того времени, когда мне было семь лет, а ей – девять. Она со своей семьей почти каждое воскресенье завтракала у Чарли; они уже были завсегдатаями, когда мама начала работать в кофейне. И только потом в кофейне начала ошиваться я. Эймил была одной из немногих знакомых в моей новой школе. Я пропустила полгода из-за болезни, а потом во втором полугодии мама выжимала из меня все соки, чтобы мне не пришлось оставаться на второй год, когда осенью я вернулась к учебе. Да, я нисколько не преувеличиваю. Второй класс – неимоверно тяжкая работа, когда тебе семь или восемь.

Оглядываясь на прошлое, я понимаю – с этого кофейня и начала заключать в себе всю мою жизнь: в эти шесть месяцев, пока меня выжимали, у меня не было времени завести друзей. Я виделась только с детьми, приходившими в кофейню. И не то, чтобы я со многими из них познакомилась – мне не разрешали беспокоить посетителей. Но Эймил спрашивала обо мне, и мне разрешалось с ней разговаривать. Она общалась со мной, потому что ей было меня жаль: те полгода я была низенькой худосочной девочкой с виноватым лицом, и всегда сидела за домашней работой. Я уже не помню, с чего все началось – может, она увидела меня зубрящей за стойкой (это мне разрешали, когда было не слишком людно).

Мы смогли сохранить дружбу вне школы, хотя на занятиях почти не пересекались; когда ты ребенок, разница в два года разделяет, как Большой Каньон. Эймил перевелась в библиотечное училище, когда я перешла в четвертый класс, и начала стажировку в большой библиотеке в центре города через год после того, как я принялась работать полный рабочий день у Чарли. Мы часто плакались друг другу, как тяжело зарабатывать на жизнь. Два года спустя она получила работу в районной библиотеке возле нашей кофейни. Временами Эймил, как и прежде, завтракала у нас с родителями по воскресеньям.

– Когда ты стала оодовкой – под прикрытием, на полставки или для мебели? – спросила я. Голос мой звучал недружелюбно. И чувствовала я себя соответственно.

– Двадцать месяцев тому назад, – быстро ответила она. Я расслабилась. Немного.

– Хорошо. Так почему ты пошла на это? Эймил вздохнула.

– Тогда это казалось хорошей идеей. – Она бросила взгляд на Пата и Джесса. Я тоже перевела взгляд на них. Если они примут еще более обходительный и мирный вид, то просто растекутся лужами сиропа.

Эймил снова поглядела на меня:

– Тебе это не понравится.

– Знаю.

– ООД отслеживает в глобонете любителей читать о Других, – сказала Эймил. – Именно так они вышли на меня. У них досье на каждого участника «Дарклайн».

Угу, то есть и на нее, и на меня. Теоретически любая мощная линия позволит тебе искать в глобонете все, что хочешь, а параметры определяются только уровнем оплаты и скоростью линии. Но на практике есть еще некоторые особенности. «Дарклайн» – твой выбор, если ты в основном заинтересован получать свежайшие глобонетские сведения о Других, не посещая для этого «Даркшоп», библиотеку или любой другой общественный источник информации.

Если бы я хоть изредка думала о чем-либо за пределами кофейни, то поняла бы – ООД должно заниматься вещами вроде отслеживания «Дарклайн». То есть они должны знать, что я ею пользуюсь. Это вкупе с моим отцом железно должно было вызвать их интерес.

Если бы я думала о мире за пределами кофейни – но я не думала. Я жила в своем собственном тесном мирке. Я, лучшая ученица кружка вампирской литературы Джун Яновски. Но в том-то ведь и было дело. Другие для меня были чем-то, происходящим под обложками книг вроде «Вампирских историй» и «Ужасных историй про Других». Болтовня оодовцев, услышанная у Чарли, воспринималась скорее как сказки. Сухарей находили – но среди них не было моих знакомых. Вампиры существовали, но где-то очень далеко от меня.

До недавних пор.

– Мы, конечно, к тому времени уже нашли тебя, – сказал мне Пат. – Из-за твоего отца.

– Да, – сказала я. – Мог бы уже перестать мне об этом напоминать. А с твоим отцом ведь ничего такого, правда? – обратилась я к Эймил.

Эймил немного горько рассмеялась и наклонила голову. Упавшая на лоб челка оставляла на коже мерцающие коричнево-красные следы. Я моргнула.

– Ничего, о чем я знала бы. То же самое с мамой. Вот почему для них было таким шоком, когда у меня выросли два ряда зубов. К счастью, у мамы есть кузен-дантист. Не болтливый. И до смерти напуганный тем, что и с его кровью может быть что-то не так. Плюс повезло, что мои вторые зубы не были того сорта, что растут постоянно, хотя формы они были престранной. Их удалили, и больше они о себе не напоминали. А мамин кузен больше не имеет ничего общего с нашей ветвью семьи. Но я не зарегистрирована. Помнишь Азара?

Как раз его я сейчас и вспоминала.

Азар был на год старше меня и на год младше Эймил. В первый мой год в средней школе он был самым младшим в школьной футбольной команде. Это было до того, как его нижняя челюсть начала отвисать и расширяться, чтобы удержать эффектную пару клыков, которые начали расти одновременно с ней. Клыки, конечно, удалили, но операции над его лицом нельзя было начинать, пока челюсть продолжала увеличиваться. После первой операции его семья уехала из города, чтобы Азар мог учиться где-нибудь, где его никто не знал. Это произошло уже после его регистрации. После того, как школа потребовала вернуть назад все его спортивные награды: он был полукровкой и должен был обладать – в силу самого этого факта – нечестным преимуществом. Вздор. А парнем он был милым. Не дурак, не задира.

– Это интересная ситуация, – вмешался Пат. – Одна из официальных целей ООД – искать незарегистрированных полукровок, регистрировать их и как следует наказывать, а иногда даже арестовывать и бросать в тюрьму – что тоже случается. Одна из неофициальных целей – искать определенные виды незарегистрированных полукровок, защищать их от разоблачения и вербовать к нам на службу. Мы в самом деле любим библиотекарей. У них, как правило, с мозгами все в порядке.

– Полукровок-библиотекарей, наверное, раскрыть легче легкого, – сказала Эймил. – Нас можно найти в «Страже Других» и в «Опаске».

Это два самых больших в глобонете средоточия информации о Других, эксклюзивной для «Дарклайн». За весьма умеренную дополнительную плату также можно скачивать миллионы гигабайт каждую неделю и потом валиться с параличом мозга от перегрузки – разве что ты тренированный сотрудник ООД или научно-технической библиотеки, или сливолицый академик – или, на худой конец, киборг с кнопкой для перезагрузки. Даже в таких случаях желательно имплантировать в мозг дополнительные извилины для хранения информации. У меня мозги были обычные, не кибернетические. Кроме того, я всегда питала нездоровую склонность к фантастике. Поскольку теперь я, похоже, стала живой фантастикой, выбор мой теперь представлялся чрезвычайно здравым.

– Я несколько часов в неделю тратила на отслеживание разных тредов и… ну, следовала своему чутью.

– Мы связались с Эймил, потому что поставленные ею лично фильтры на входных паролях, казалось, давали ей чрезвычайно хороший трафик по переписке Других и полукровок, а не только по Другой информации. Так что мы пригласили ее несколько раз на беседу, и когда она немного смягчилась…

– Для тебя кто-нибудь тоже синел? – спросила я.

Эймил усмехнулась.

– Да.

– …Мы выяснили, что чутье часто говорит ей, когда какой-то конкретный Другой положил руки на клавиатуру, а это иногда бывает весьма интересно, – сказал Джесс.

– Особенно, когда она выходит на кровопийцу, – продолжил Пат.

Все присутствовавшие заметили, как я застыла.

– Эй, крошка, – сказал Пат, – это уже вроде бзика. Так реагировать на слово «вампир». Помнишь?

Я одеревенело кивнула. Расщелина – или, лучше сказать, расщелины – в моей жизни все время углублялись и расширялись. Я чуть было не подняла руку к тонкому белому шраму на груди, но вовремя одернула себя. Если кто-либо из этих людей заметил, что все жаркое лето я носила футболки с высоким воротом, то они никак это не упоминали. Не упоминали они и то, что я вдруг перестала их носить как раз с началом мягкой осенней погоды.

– Я… я просто не люблю говорить о вампирах, – чуть помедлив, ответила я. Если одна пятая мирового капитала – а, может, и больше – находится в руках вампиров, то, конечно, у многих из них не просто стандартное ком-оборудование для управления толстенными банковскими счетами, но чудовищные ком-сети – они, небось, вообще перестали замечать, что не могут выходить наружу при дневном свете. Уйма человеческих технарей тоже днем наружу не вылазит. Но ком-сети должны включать выходные линии в глобонет. А некоторые обладающие ими вампиры, несомненно, развлекались общением с людьми в чате.

Я знала это. Но те вампиры были страшными безликими кошмарами, для борьбы с которыми существовал ООД. Что я делаю здесь, в офисе ООД?

Полагаю, полукровки сбиваются в стаю. Что, если сказать им, что я не знаю, что я вхожу в здравомыслящие десять процентов. Я содрогнулась.

Есть ли у Бо выход в глобонет? Он – вампир-владыка. Конечно, есть.

А у Кона?

Я содрогнулась опять. Сильнее.

– Светлячок, мне жаль, – сказала Эймил. – Я знаю, это немного значит, но иногда, когда я отслеживаю кого-то – что-то, – то даже при таком контакте, через мили кабелей и всего такого, меня начинает лихорадить. Я представить себе не могу, каково тебе.

Правда.

– А теперь насчет чая… – начал было Пат.

– Ты до сих пор не сказала мне, зачем находишься здесь, в кабинете Пата, в данный момент, – напомнила я Эймил.

Она покачал головой.

– Интуиция, наверное. Я пришла днем сдать свой обычный отчет – а Пат привел меня сюда, сказал, что я сейчас встречусь со старой подругой, которая тоже недавно завербована. И что, возможно, я смогу убедить ее, что иметь дело с ООД не значит автоматически потерять интерес к фантастике и однажды утром проснуться с неудержимым стремлением носить защитный цвет и коллекционировать оружие.

– Эй, – воскликнул Пат, одетый в брюки цвета морской волны и белую рубашку.

– Цвет морской волны и белый – тоже защитный, – твердо сказала Эймил. – Но, Раэ, я не знала, что это ты, пока ты не появилась на пороге.

– Тогда почему ты говоришь, что тебе жаль, что со мной такое случилось? Что ты знаешь об этом?

Эймил уставилась на меня, явно озадаченная.

– Что случилось?.. С… с той самой ночи весь Старый Город в курсе, что у тебя были какие-то проблемы с кровопийцами, когда ты исчезала на два дня весной – а многие из нас уже подозревали. Что еще могло случиться?

Верно. Что еще могло случиться?

– Это мог быть неподконтрольный демон, – упрямо сказала я.

Эймил вздохнула.

– Да вряд ли. Многие полукровки могут распознать других полукровок, так ведь? Такого дара, как у Пата, у меня нет. Но чистокровный демон… удерживай тебя отступники, я бы знала. Как кошачья шерсть на рубашке говорит, что у тебя дома кошка. Точно так же сумел бы любой сотрудник ООД, посланный для беседы. ООД не отрядило бы для беседы с тобой кого-то, кто не умеет этого.

– А Джокаста хорош, – отметил Пат. – Даже лучше меня.

«Хорошо» – последнее слово, которым я могла бы охарактеризовать свои ощущения после того интервью, но я промолчала.

– Точно так же знали бы и многие посетители «Кофейни Чарли», – продолжила Эймил. – Ты разве не заметила – ну, например, что миссис Биалоски последнее время глаз с тебя не спускает?

– Миссис Биалоски – оборотень, – возразила я.

– Ага. И чутье у нее действительно хорошее, – сказал Пат.

– Полагаю, она – еще один сотрудник ООД под прикрытием, – сказала я.

Пат рассмеялся.

– ООД не удержало бы ее, – ответил он.

Им с Иоландой стоило бы встретиться, подумала я, но вслух этого не сказала. Если у ООД нет причины интересоваться моей хозяйкой, я не буду затрагивать эту тему. Если Пат думает, что она – колдунья, то тем лучше.

А если они уже проверили, то я не хочу этого знать. – Ты знаешь, что, кроме коллег и соседей, есть такое понятие, как «друзья»? – мягко спросил Джесс.

Я открыла рот, собираясь сказать: «Нуда, конечно, и вы бы сидели у Чарли и наблюдали за мной по меньшей мере в четыре глаза каждый день, будь я обычной дурочкой, которая впуталась во что-то жутко Другое, так?» А потом я закрыла рот, потому что поняла: ответ – «да». Может, они наблюдали бы за мной не так интенсивно. Может, наблюдали бы, не надеясь, что смогут выйти на что-то полезное для них – кроме бесперебойных поставок булочек с корицей на завтрак. Но они бы наблюдали. Потому что для этого ООД и предназначен – теоретически это его первая и главнейшая цель, – для охраны наших граждан. И ООД, при всех своих ошибках, относился к этому очень серьезно. Я вздохнула.

– Ну, так как насчет чашки чая? А затем вы, возможно, наконец скажете мне, почему хотели, чтобы я встретила здесь Эймил?

Пат развернул свой комбокс экраном к Эймил. Она уселась, подключилась, и на очистившемся экране появился символ глобонета. Я отвела взгляд. С тех пор, как я стала видеть в темноте, я не могла долго смотреть на свой ком-экран, телевизор, «Гейм Делюкс» (вне моей сферы увлечений, но у Кенни потрясающий экземпляр) – да что угодно. Бррр. Головокружения не было, хотя мигрень подкралась близко. По крайней мере, я теперь не тратила деньги на подключение к «Страже Других» и «Опаске» – просто потому, что не подходила к своему комбоксу.

Впрочем, боковым зрением я могла видеть, что Эймил вызывает списки сохраненных писем. Она выбрала список, нажала клавишу, и появились блоки текста. Я почувствовала почти физический удар, и, чтобы успокоиться, оперлась на спинку стула Эймил.

– Ага, – сказал наблюдавший за мной Пат.

– Что? – неприятным голосом сказала я. Не люблю сюрпризы. Особенно сюрпризы такого рода – а с тех пор, как я переступила порог штаб-квартиры ООД, это был уже второй.

Эймил, изучая экран, сказала:

– Я сохраняю все, что – ну, что, как я думаю, исходит от Других, так? Забавное ощущение. Вот за что эти ребята мне платят. Нас, делающих эту работу, много – мы, конечно, не знаем друг друга, но сомневаюсь, что все мы – библиотекари. Когда какая-нибудь зацепка в нете заставляет нас нервничать, ООД пытается разузнать, кто – или что – стоит за этим. Джесс попросил меня отделить некоторые треды из активного списка ООД, которые я лично считаю скорее вампирскими, чем какими-то еще, и…

– Мы хотели знать – может, какой-то из них будет что-то значить для тебя… ну, с позиционной точки зрения, – сказал Джесс.

«С позиционной точки зрения?» – мысленно повторила я. Мы на одном языке говорим?

– Вспомни ту самую ночь, – сказал Джесс. – Ты знала, где находится кровопийца, несмотря на то, что он был за пределами обычной. – э-э-э – слышимости. Или видимости. Что заставило тебя подпрыгнуть, когда Эймил открыла список сохраненных писем?

Я покачала головой.

– Да, похоже, я реагирую как раз так, как вам хочется, чтобы я реагировала, – сказала я. – Но можно ли добиться чего-нибудь, кроме ощущения, что я сунула пальцы в розетку – не знаю.

– Попробуй, – предложил Джесс.

Эймил встала со стула, а я заняла ее место, пытаясь почувствовать, не пробуждаются ли во мне злые гены. Я чувствовала, что это был бы вполне логичный момент для срыва, и, наверное, практически подходящий с точки зрения сопротивления здравомыслящей части меня. Джесс и Пат достаточно тренированы в рукопашной, и даже в берсеркерской ярости, даже накачай я нечеловеческие мышцы поднятием бесчисленных подносов с булочками, я ничего не смогла бы противопоставить паре агентов-ветеранов ООД.

Экран зловеще светил на меня. Я закрыла глаза. Ничего не происходило. Тело мое продолжало спокойно дышать, ожидая приказа что-либо сделать.

– Что мне делать?

– Если нажмешь «Дальше», – подсказала Эймил, – перейдешь к следующему сообщению.

Я открыла глаза на минутку, чтобы найти клавишу «Дальше». Можно было посмотреть на клавиатуру. Я взглянула на экран. Слова на нем корчились. Мне это не нравилось, но это и не сигнализировало мне «вампир». Я нажала «Дальше».

Снова извивающиеся слова. Уф-ф. Впрочем, тоже ничего. Я нажала «Дальше».

И снова «Дальше».

Во мне странным образом нарастало напряжение. Я не могла в полной мере отнести его ни к попыткам смотреть, не глядя, на ком-экран, что гарантировало мне заряд божественно сильной головной боли, ни к пониманию того, что я окружена оодовцами, жадно ожидающими от меня каких-то действий. Ни к тому, что Я готова была вот-вот переключиться в режим Невероятного Чудовища и попытаться кого-то съесть. Так что можно было догадываться, что мое странное понимание, тяготение, Глобальное Навигационное Высокоточное Позиционирующее Устройство (ожидаем патентования) – да как ни назови – признавало присутствие вампиров где-то по ту сторону экрана, но – что дальше?

Дальше. Дальше. Дальше. Я вспотела.

Я поняла, что на меня давит. Предвкушение. Я приближалась.

Приближалась к чему?

Дальше.

Здесь.

Я резко закрыла глаза и откинулась на спинку стула, который откатился на несколько футов назад, пока не ударился об угол стола, у стены. Неаккуратно сложенная кипа бумаг шлепнулась на пол.

Шатаясь, я встала, по-прежнему не глядя на экран. Я чувствовала биение «здесь». Я повертела головой, как будто стояла в поле и искала ориентиры. Нет. Не здесь. Я повернулась на четверть оборота и ждала, пока «здесь» настроится. Нет. Повернулась еще на четверть оборота… почти. На восьмую долю оборота назад. Нет. На восьмую вперед, потом еще на восьмую. Да. Здесь.

Я подняла руку.

– Туда. Теперь выключите это, чем бы оно ни было – мне от него плохо.

Эймил нырнула к компьютеру, и экран погас. Я села.

– Так, так, так, – сказал Пат. Удовлетворение в его голосе вдруг очень меня разозлило, но я была слишком усталой и больной, чтобы сказать ему об этом. Я закрыла глаза.

Я снова открыла их минуту спустя. Пар из чашки горячего чая ласкал мое лицо. Я приняла чашку. Кофеин мой – друг мой. Я не была уверена, есть ли у меня еще друзья в этой комнате.

Особые Отряды Других существуют, чтобы контролировать, обезвреживать, нейтрализовать или уничтожать любую возможную Другую угрозу человеку. Это легко и честно, и для меня-человека это звучало – раньше – очень хорошо, хотя в то же время я не одобряла политику «все Другое – плохо», что, кажется, являлось неофициальным девизом ООД. Теперь я узнавала, что ООД – по-видимому – кишит полукровками, возможно – чистокровными Другими и, вероятно, оборотнями, и тайком симпатизирует уклоняющимся от регистрации.

Это должно было ободрить меня. Если я сама была полукровкой, то полукровкой среди полукровок. Я должна бы радоваться сотрудничеству с моей собственной маленькой группой оодовцев.

Которые ненавидели вампиров. Всех вампиров. По определению. Ненавидели вампиров и охотились на них, потому что верили – вампиры не просто мешают жизни общества, но усложняют жизни и им, и им тоже, социально приспособившимся и интегрировавшимся полудемонам и демонам, как и оборотням, которым нужна была всего одна ночь в месяц. Если бы не вампиры (согласно теории Пата), люди, вероятно, отменили бы законы, автоматически ограничивающие права всех с кровью Других в жилах.

Вероятно, теория была верна.

Не говоря уже о том, что меньше чем через сто лет мы все капитулируем перед вампирами.

Видение в темноте ужасало меня не только потому, что оно пришло от вампира. Дело в том, что оно постоянно, беспрестанно, непрерывно напоминало о связи с… вампирством.

«Я не знаю, что дал тебе этой ночью. И не знаю, что дала мне ты».

Я сознавала это, неподвижно стоя под открытым небом солнечным днем. Даже отсутствие тени – своего рода тень. Ты можешь не знать этого, но я знаю. Теперь знаю. Хотелось знать, похоже ли это на, осмелюсь сказать, обычное следствие смешанной крови: знать, что ты человек – и не человек, – но яростно, до боли в зубах верить, что это не делает тебя менее…

А кем именно? Человеком? Личностью? Разумным существом?

«Напомни мне, что ты разумное существо».

Я мечтала спросить кого-нибудь. Но полувампиров не существует, это невозможно. Кем бы я ни была, это называется иначе. Так ведь? Так?

Пей свой чай, Светлячок, и прекрати думать. Размышления – не твоя сильная черта.

Было еще нечто, касающееся этой темы, что тревожило меня – но туда я пока не добралась. Не было необходимости. Мне хватало проблем и там, где я находилась.

– Тебе лучше? – спросил Пат.

– Нет, – ответила я.

– Ты знаешь, на что ты указывала?

– Нет, – повторила я. Я подняла взгляд, посмотрела вдоль найденной мной линии и подумала, как расположено здание ООД и где в нем я предположительно нахожусь. Я, вероятно, указывала на запад, примерно на запад. Это мало что давало: к западу располагались все заброшенные фабрики, там же худшие из городских пятен скверны. Теперь в той стороне никто не жил; население после Войн Вуду постепенно увеличивалось, но возвращать к жизни ту область никто не спешил – новые магазины, офисные центры и новостройки поднимались к востоку и югу, а также – за исключением озера с его пятнами скверны – теснились, к северу, обходя наркоманский район. Причина, по которой каждый пытался прибрать к рукам Честерфилд – то, что он располагался к югу. Лет через двадцать-тридцать мы и следующий город к югу, Пискатавех, наверное, сольемся в один большой город. Если все не уйдем во тьму раньше.

Западная окраина Новой Аркадии не полностью пустынна – там разбросаны разные мелкие фирмы и клубы, которые полиция регулярно закрывает, но через день или неделю они открываются снова. Иногда они быстро открываются в другом месте, иногда даже не изображают попыток переехать. Именно на западные окраины города банды – в основном человеческие, все больше тинейджерские – ходят дурачиться и искать вампиров. Эта местность также популярна среди фермеров, хотя убытки от смертности весьма существенны. Много сомнительных маленьких фирм, которые ухитряются продержаться там, работает на скотоводов – те не могут позволить себе платить за строительство, но, если хотят жить, должны платить за оберегание. Есть два вида дешевых оберегов: одни не работают, другие путаются с тем, что, за неимением лучшего слова, можно назвать черной магией. Что наводит на мысли. Бродягам лучше бы спать в трущобах Старого Города, но я признаю, что для Старого Города лучше, что большинство их так не поступает.

Не требовался комбокс или удар по голове, чтобы сказать любому жителю Новой Аркадии: если вы ищете вампиров – ищите к западу.

– Я показала на запад, – нехотя сказала я. – Невелика заслуга.

– Мы пока не знаем, велика или нет, – резонно возразил Пат. – И не узнаем, пока не отвезем тебя туда.

– Нет, – сказала я.

– Может, к примеру, оказаться, – равнодушно продолжил Пат, – что это вообще не запад Новой Аркадии; это может быть гораздо дальше – Спрингфилд, Лакнау, Манчестер. – Манчестер прославился как город вампиров. – Глобонет есть глобонет; невозможно узнать, откуда пришел какой-то конкретный мэйл.

– Разве что вы ООД, и вы выследите его, – сказала я. Ненадолго повисла тишина. Джесс вздохнул.

– Это не так-то просто. То есть, выслеживание кого-либо в нете всегда непросто…

– Все эти скучные законы насчет частной собственности, – сказала я.

– …переступить которые стоит усилий даже ООД, – кивнул Пат.

– …но многие обычные, хмм, физические правила не работают с Другими так же, как с людьми, – продолжил Джесс.

Да, подумала я. Как ставосьмидесятифунтовый человек превращается в девяностофунтового волка? Куда уходят остальные девяносто? Лежат на стойке для зонтиков всю ночь?

– География и вампиры – одно из худших. Место, где находятся они и место, где находимся мы, часто, похоже, хмм, не соотносятся.

«Чувства вампиров во многих аспектах отличаются от человеческих… Ключевую роль играет не расстояние, а однородность…» Очевидно, это работало в обоих, хмм, направлениях. Эйнштейн ошибался. Интересно, не слишком ли поздно для того, чтобы испортить настроение моему старому скрипучему учителю физики.

– Так что даже если мы хорошо считали мэйл – который, мы уверены, отправлен кровопийцей, – от этого мы, возможно, имеем не больше, чем до того, как потратили несколько рабочих минут на его взлом. Мы готовы использовать любую помощь, которую сможем получить.

– Что я, помнится, не так давно уже говорил тебе, – добавил Пат. – Имей также в виду, что ребята, которые не хотят быть найденными, обычно имеют преимущество над нами – ребятами, которые хотят их найти. Даже люди, а с ними обычно легче. Помоги нам, Светлячок. Мы же не пытаемся разрушить твою жизнь шутки ради, ты же знаешь.

Я уперлась взглядом в дно своей кружки. В том, что я слишком привязана к вампиру, нет вины Джесса или Пата. Но не думаю, что они с пониманием отнесутся к идее сделать для него исключение. Мне и самой это не доставляло радости. Но я вряд ли отважилась бы сказать Пату, что из-за наличия в ООД скрытых полукровок мне стало не лучше – хуже.

Плохи же мои дела, если я начинаю думать, что, возможно, сойти с ума и попасть под колпак из-за собственных способностей – лучший исход для меня.

А что, если я указала на Кона?

Нет. Ответ пришел почти сразу. Нет. То, на что я указывала, было… нездоровым в корне, антагонистическим по отношению к людям. К чему угодно теплому и дышащему. От предательства меня бы мутило по-другому. Я была уверена.

Чрезвычайно уверена.

Человек не должен быть способен мыслить такими категориями, как «предать вампира». Но это не работало. Как те бессмысленные предложения, которыми тебя будят, когда ты должна учить иностранный язык. Я съела шляпу своего дяди. Я посидела на кошке своей тети. Хотя тут уже все зависит от кошки.

Это не помогло, как не помогла способность видеть в темноте. Дно моей кружки было в тени. Я не делала последний глоток, потому что в нем было бы слишком много чайных листьев. Даже они отбрасывали тени, крошечные тени в тени, плывущие в тенисто-темной жидкости.

– Хорошо, – сказала я.

То, что я нашла, могло быть Бо. То, что я почувствовала через глобонет. Ничего страшнее этой мысли я не представляла. Бо, которого Кон хотел найти, чтобы начать вставлять ему палки в колеса прежде, чем он сделает то же с нами. Снова. Постоянно.

– Так ты пойдешь с нами?

Я немножко подумала. Обдумывать было особо нечего.

– Мне нужно вернуться к шести, – ответила я.

– Договорились, – кивнул Пат.

Поехали только Пат с Джессом и я. Эймил вернулась в библиотеку. Когда мы неловко прощались, ее лицо было полно ярких теней, которые я прочитать не могла. Я смотрела на свою подругу, пытаясь мысленно переопределить ее как полукровку и сотрудницу ООД. Много ли усилий это потребовало? Не знаю. Мне стоило больших усилий быть тем, чем я сейчас являлась.

Пока Пат рылся в бумагах, а Джесс исчез на несколько минут, я передвинулась к свету, падающему через серое окно кабинета. Свет был тусклым, но это был солнечный свет. Окна в здании ООД все были серыми из-за стойкостекла: стойкого к пулям, зажигательным бомбам, оборотням-камикадзе, когтям демонов (разрывают и стекло, и сталь), заклинаниям, заговорам – да ко всему почти, кроме разве что артдивизиона с гаубицами. Стойкостекло всего лет десять как поступило в продажу, как раз после Войн – которые могли бы быть чуть менее фатальными, будь оно изобретено на несколько лет раньше. Все «высокорисковые» фирмы, военные и большая часть других правительственных учреждений, плюс множество параноиков, как имеющих реальных врагов, так и наоборот, теперь устанавливали стойкостекло в окна домов и машин. Модернизатор стойкостекла – популярная карьера среди молодых магоделов. Не нужно быть магоделом, чтобы тебя наняли на должность модернизатора, но так ты, наверное, проживешь дольше.

Впрочем, никто так и не выяснил, как сделать его менее серым. Серым и депрессивным, как будто в тюрьме находишься. Неужели никто не проводил исследований о необходимости света для человека? Не просто света – солнечного света. Он нужен всем людям, не только мне. Я надеялась, что в «Кофейне Чарли» не собираются устанавливать стойкостекло.

Я надеялась, что я до сих пор человек.

Пат подвел машину к крыльцу и посадил меня рядом с собой на переднее сиденье.

– Ты все еще чувствуешь… это?

Я подумала над его вопросом. Очень неохотно. Порылась в себе в поисках ощущения «здесь». Нашла. Это было как найти дохлую крысу в гостиной. Здоровенную дохлую крысу.

– Да, – ответила я.

– На запад?

– Да.

Мы поехали. Старые дома этого района быстро превратились в Старый Город, который почти так же быстро превратился в деловую часть города, а затем, несколько медленнее – в неконкретный город. Кварталы слегка запущенных домов сменялись кварталами обветшалых магазинов и офисов и обратно. Город был невелик; вскоре мы пересекли границу того, что большинство из нас называло Не-Городом. Во-первых, я не хотела ехать туда вообще, во-вторых, мне не нравились напоминания о том, что это так близко. Единственные большие пятна скверны в Новой Аркадии расположены в Не-Городе, что вынуждает многих объезжать эти места десятой дорогой. Даже машина ООД может ехать только там, где еще сохранились дороги, и городские пятна скверны быстро заканчиваются. Но мы должны были проехать недостаточно далеко от пятен, чтобы я забыла о них.

«Здесь» переместилось с задворок сознания в переднюю его часть – будто здоровенная крыса-зомби поднялась с пола гостиной и последовала за тобой в кухню. И ты понимаешь, что она больше и отвратительнее, чем тебе казалось, ее зубы – длиннее, и пусть зомби очень-очень тупые, они также очень-очень злые. Они почти так же быстры, как вампиры, и, поскольку они не возникают сами по себе, а создаются с определенной целью, то, раз один из них идет за тобой, – ты его цель. И у тебя проблемы.

«Здесь» становилось хуже. Оно готово было вырваться из моего черепа и танцевать на приборной панели – а это не то зрелище, которое кому-либо хотелось бы видеть.

– Стоп, – сказала я.

Пат остановился. Я попробовала вдохнуть. Крыса-зомби, казалось, сидела у меня на груди, и вдохнуть не получалось.

Впрочем, я больше ее не видела – казалось, не осталось ничего, кроме ее маленьких красных глаз – нет, ее больших, всепоглощающих бесцветных глаз…

– Я. Не. Могу. Больше. Поворачивай. Назад, – думаю, я сказала именно это. Не помню. Память возвращается с того момента, как Пат развернулся и поехал обратно к Старому Городу. Спустя, казалось, вечность я снова начала дышать. Я была вся липкая от пота, голова болела, как будто череп разбит на кусочки и края трутся друг о друга. Но Крыса-Зомби исчезла.

Это было слишком похоже на пятно скверны, от которого не защитила нас машина ООД, в тот день, когда Джесс и Пат отвезли меня обратно к домику у озера. (Эти бесцветные глаза… одновременно зеркально-пустые и глубокие, как пропасть… если это были глаза…) Но мы не пытались проехать сквозь пятно скверны. И в этот раз схватило только меня. Пат и Джесс ничего не заметили. Кроме моего маленького кризиса.

Я не знала, на что злюсь больше – на их попытку заставить меня делать… что бы это ни было, или на тот факт, что я потерпела неудачу. Я бывала в He-Городе еще подростком. Не то чтобы я понятия не имела, куда иду. Любой подросток с малейшими претензиями на силу, крутость и т. д. (а этого, боюсь, у меня было навалом), с большой долей вероятности попытается, если ему предложат – а ему предложат. А Не-Город – это ритуал посвящения: даже вполне здравомыслящие дети хоть раз да ходили туда. Я была там отнюдь не раз. Некоторые клубы были достаточно круты по любым стандартам. Кенни сказал (когда мама не могла слышать), что это и сейчас так. Правдой до сих пор было и то (сказал Кенни), что все подзадоривали друг друга забраться дальше, через завалы вокруг пятен скверны, хотя далеко никто так и не заходил. Но я заходила не менее далеко, чем другие в его возрасте.

Так передвинулось ли что-бы-там-ни-было с моих времен, или я стала чувствительнее, чем тогда? He-Город в самом деле теперь стал гораздо чище, чем когда мне было шестнадцать-семнадцать, то есть сразу после Войн. Или, будучи однажды пойманной вампирами, я теперь слишком остро реагирую на их присутствие? Если «остро реагировать на вампиров» не было явным противоречием.

Или это была очередная жуткая индивидуальная реакция, как когда я услышала смешливого вампира раньше, чем кто-либо?

Я не знала, хочу ли, чтобы ответ был «да» или «нет». Если «нет», то, возможно, моя связь с кровопийцами распространяется на них всех, о чем думать не хотелось. Но если «да», то значит, я наткнулась на нечто, связанное с Бо. О чем равнозначно не хотелось думать.

Разве что это был Кон. Его дневные обереги, защищавшие его – нас – от общества пары ненавидящих вампиров оодовцев.

Нет. Это был не Кон. Что бы это ни было, это был не Кон.

Пат снова подъехал к заднему входу здания ООД. Они не сказали мне ни слова обвинения или разочарования, хотя я, казалось, чувствовала, как они это думают. Слова вроде «триангуляции». Не знаю, отметили ли они, где именно я развернула их. Да, наверное. Но они этого не упоминали. Покамест.

– Я бы отвез тебя прямо к кофейне, но вряд ли ты захочешь, чтобы вся округа видела тебя в машине ООД, – сказал Пат, безмятежный, как будто мы за покупками ездили.

Я начала было качать головой – неофициальные машины ООД вроде оодовцев без формы: все равно понятно, кто и откуда, – но передумала.

– Спасибо, – я нащупала дверную ручку.

– Может, хочешь зайти обратно? Ты выглядишь немного… изношенной. В задней части здания есть несколько спален. Не то чтобы они очень роскошные, но там есть кровати и там тихо. Или я могу отвезти тебя домой.

На этот раз я смогла покачать головой. Осторожно.

– Нет. Спасибо. Я пройдусь. Очищу голову, – последнее, чего мне хотелось бы – это лежать в маленькой темной комнатке и пытаться заснуть. Домой тоже не хотелось. Там могла обнаружиться дохлая крыса в гостиной.

Я вышла из машины, подняла лицо к свету. Это было как поцелуй крестной феи. Правда, добрых фей не существует. Когда я шла к выходу, Пат окликнул меня:

– Эй. Ты разве не хотела нам что-нибудь рассказать? Когда вошла?

Я посмотрела на Пата – тени перечеркнули его лицо. Он стоял, прислонившись к дверце машины неприметно-полицейско-синего цвета. Наверное, из-за этого тени во впадинах его глаз, верхней губы, горла имели голубой оттенок.

– Я сейчас не вспомню, – отозвалась я. – Это вернется позже.

Губы Пата дернулись в легкой улыбке:

– Прости, Светлячок.

Я подняла руку и развернулась обратно. Он мягко сказал: «Увидимся». Возможно, Пат имел в виду всего лишь встречу в «Кофейне Чарли», где мы виделись долгие годы. Но я знала, что он имеет в виду другое.

Моя прогулка была долгой. Я по спирали медленно углублялась в Старый Город: с внешнего края, где на границе между Старым Городом и деловой частью расположены штаб-квартира ООД и здание муниципалитета, к следующему кругу, где находятся библиотека, Музей Других и старые городские постройки, затем через несколько небольших парков по длинной зеленой аллее – Дороге Генерала Астера (осенью он становится пурпурным от астр – спасибо чувству юмора муниципального садовника), затем по закоулкам вокруг «Кофейни Чарли», где постоянно кто-то теряется – даже люди, жившие там всю жизнь, как Чарли, Мэри и Киоко. Я привыкла теряться. Я была не против. В конце концов я выйду к какому-нибудь знакомому месту.

Я бродила и думала о недавних событиях, о которых думать не хотела. Кажется, в последнее время случилось так много вещей, о которых не хотелось думать.

Я не хотела думать о все возрастающем ощущении, что с Коном что-то случилось. И что это важно.

Не существует товарищества между людьми и вампирами. Мы – огонь и вода, голова и хвост, север и юг… день и ночь.

Может, я придумала наши узы. Может, так я пыталась решить сложившуюся ситуацию. Как посттравматическая дребедень.

Кон сам сказал, что узы существуют, но и он ведь мог ошибаться. Вампиры смертоносны, но никто не утверждает, что они не совершают ошибок.

Я моргнула своими предательскими глазами, наблюдая, как вещи в тенях скользят и сверкают. Мне и так хватало причин для волнения. О вампирах тоже не было необходимости беспокоиться. Об одном вампире. Последнее, что мне хотелось – тревожиться за него.

Нет, предпоследнее. Последнее – быть к нему привязанной.

Я не думала, что мне нечего терять – я имела в виду невинность? – после тех двух ночей у озера. Я не знала, что какие-то вещи можно обнаружить, только потеряв. Мне это не казалось хорошим методом.

Более чем два месяца умирания от отравы, наверное, тоже добра мне не принесли. И кошмары были ужасны. Но они по-своему все же были чисты. Я совершила ошибку – ошибку, за которую дорого заплатила, – но это была ошибка.

Месяц назад я позвала Кона. О'кей, я тогда дошла до точки. Но, тем не менее, я попросила помощи у вампира – не у Мэла, не у человеческого доктора с человеческой медициной. И вампир помог мне. С тех пор кошмары утратили свою чистоту.

Здесь мои мысли сделали паузу, побалансировали на краю пропасти и ринулись через край.

Что, если поездка на озеро не была ошибкой? Что, если я должна была это сделать – если не конкретно это, то в том же духе? Что, если неугомонность, которой я не могла дать имя, привела именно к тому, к чему и должна была привести?

Вопрос, который я не задала Кону у озера: «Мой отец тоже твой старый враг? Или старый друг?»

– Спасибо, – повторила я.

– Мод, – сказала она. – Меня зовут Мод. Я живу… там, – и она указала на один из старых домов, окружавших маленький парк. – Я часто сижу здесь, когда погода хорошая. Я обнаружила, что это место хорошо подходит для размышлений: мне нравится верить, что полковник Олдрой был приятным парнем, и именно поэтому неприятные мысли улетучиваются, если посидеть здесь.

Полковник Олдрой был одним из тех военных ученых, которые десятки лет проводят под замком в каком-нибудь огромном засекреченном подземном лабиринте, потому что занимаются чем-то настолько важным, что само существование лаборатории – конфиденциальная информация. Широкой публике до сих пор не известно, где находилась его лаборатория, но Олдрой заработал себе доброе имя (и уйму проклятий в свой адрес) тестом крови, который ООД до сих пор применяет на соискателях должности. До Олдроя не существовало надежного теста на выявления демонов-полукровок. (Кстати, помните, что «демон» – не более чем общепринятый термин. Оборотень не может быть полукровкой: ты или являешься им, или нет. Все прочее – все прочее живое – можно назвать демонами, хотя существа вроде ангелов и пери, наверное, будут протестовать). Первым открытием Олдроя было то, что он сам – полукровка. Он ушел на пенсию, прежде чем его успели вышвырнуть, и последние двадцать лет своей жизни выращивал розы, называя новые сорта, к примеру, «Люцифер», «Маммона», «Вельзевул» и «Бельфегор».

«Бельфегор», под менее сомнительным названием «Чистота Сердца», стал большим коммерческим успехом. «Чистота Сердца» растет у мамы на заднем дворе. Олдрой, возможно, прожил не очень счастливую жизнь, но, судя по всему, с чувством юмора у него было все в порядке. Интересно, имел ли он отношение к синтезированию лекарства, от которого полукровки писали зеленым или сине-фиолетовым, но проходили его тест крови. Или к принятию нелегальной системы наставничества.

– Иногда помощь приходит неожиданно, – сказала я. – Иногда люди подходят и предлагают «Шоколадные Колеса».

– Иногда, – сказала она.

– Я Раэ, – представилась я. – Вы знаете «Кофейню Чарли»? Это примерно в четверти мили в ту сторону, – указала я направление.

– Я не часто захожу так далеко, – сказала она.

– Ну, как-нибудь, если захотите, может, зайдете попробовать наших «Бешеных Зебр». Между ними сильное фамильное сходство… Скажите тому, кто будет вас обслуживать, что Светлячок говорит, что вы можете заказать столько, сколько сможете унести, чтобы принести обратно в этот парк и съесть. В солнечном свете.

– Так ты тоже Светлячок? Я вздохнула.

– Да. Наверное. Я тоже Светлячок.

– Добра тебе, – сказала она и погладила мое колено.

В тот вечер я добралась до дома где-то в девять тридцать, сделала чашку чая с корицей и шиповником, смотрела в темноту и думала. Был по крайней мере один положительный результат моего негативного прозрения днем в Олдрой-парке: казалось, мне открылось так много плохого, что беспокойство за Кона стало чистым и честным. В конце концов, он мне спас жизнь. Дважды. Невзирая на смягчающие обстоятельства. Стоя на своем маленьком балконе, я вспомнила: «Я не мог прийти к тебе, если ты не позовешь, но ты позвала – и я обязан был прийти».

– Константин, – тихо сказала я в темноту. – Я нужна тебе? Если да, ты должен позвать меня. Ты сам рассказал мне правила.

Он сказал, что Бо идет по нашему следу. И что Бо вскоре сделает ход. Я склонна была думать, что «вскоре» в данном случае означает такое определение скорости, которое одинаково воспринимают и люди, и вампиры. Кон уже должен был вернуться, чтобы сообщить мне, что происходит и что нам делать. Как далеко он продвинулся в выслеживании Бо.

Он не пришел.

Что-то случилось.

Той ночью я спала плохо, но это становилось так привычно, что непросто было решить, стоит ли уделять внимание сегодняшним кошмарам. Я решила, что, пожалуй, стоит – но не знала, как именно уделять внимание, и потому ничего делать не намеревалась. Я пошла на работу, выключила мозг и начала выпечку булочек с корицей и чесночно-розмариновых булочек для ланча. Потом я делала пирожные с патокой, «Лавину Каменистой Дороги», «Бешеных Зебр» и множество кексов, а затем часы отзвонили девять тридцать, и ланчевая смена закончилась.

Я стянула фартук и как раз собиралась развязывать косынку, когда рука Мэла задержала мою ровно настолько, чтобы он поцеловал меня сзади в шею. Я высвободила волосы, сказала «да», мы поехали к нему домой и провели какое-то время на крыше. Нет ничего приятнее, чем заниматься любовью под открытым небом теплым солнечным днем, а это время года делало ощущения совершенно особенными.

Мэл иногда смеялся, как раз после кульминации, необычайно мягко и удивленно, как будто никогда не ожидал стать настолько счастливым, потом задумчиво целовал меня, а я прижималась к нему в надежде, что правильно понимаю знаки. Тот день был одним из таких случаев. Он лежал на мне, что, признаю, устроила я, потому как вокруг вился легкий осенний бриз, а под телом Мэла было тепло и хорошо. Его грудь пахла кофе и корицей. Мы лежали там какое-то время после – я любила это неповторимое ощущение его плоти, расслабляющейся во мне, – и пока мы лежали, я была в порядке, мир был в порядке, а все, что могло быть не так, могло подождать. Светило солнце, и можно было просто лежать, закрыв свои предательские глаза, и чувствовать солнечный свет на лице.

После расслабленного, несколько отвлеченного ланча он спустился на первый этаж – разбирать или собирать очередной мотоцикл, – а я отправилась в библиотеку. Я хотела поговорить с Эймил.

Она подняла глаза от своего стола, слабо улыбнулась, сказала:

– У меня перерыв через… м-м – сорок минут, – и вернулась к работе.

Я прошла мимо полок с новинками, где находилась книга, истерически озаглавленная «Бич Другого». Она была добрых два дюйма толщиной. Я захотела было украсть ее и засунуть в мясорубку в нашей кофейне – но библиотека просто купит другую, а фарш из чернил и вязкого клея ничего хорошего нашей мясорубке не сделает. Я знала, не открывая, что главы будут названы пафосно до тошноты – ну там, «Демоническая угроза», или «Проклятие оборотня». Не хотелось гадать, какое существительное, достаточно отчаянное, подобрали для вампиров. Четыре месяца назад я бы просто нахмурилась. Сегодня у меня от этого живот заболел. Получалось, что у меня много друзей-Других. И Кон, конечно, кем бы он ни был.

Кон, с тобой все в порядке?

Мой чай уже заваривался, когда я в поисках Эймил вернулась в тесную кухоньку для персонала.

– Как же это получилось? – спросила я. Она не стала спрашивать, о чем я.

– Я знала об оодовцах в кофейне с твоих слов.

– Я сказала тебе это, чтобы ты не прекратила со мной разговаривать из-за того, что мне вроде как нравятся некоторые ребята в хаки и цвете морской волны.

– Предполагалось, что они, как оодовцы, должны помочь?

– Они рассказывали лучшие истории о Других.

– Еще бы. Я могла бы вообще-то обойтись… впрочем, неважно. Как бы там ни было, я узнала их, когда они пришли сюда. Однажды Пат и Джесс попросили прийти к ним как-нибудь в контору для беседы – до того я не думала, что можно чувствовать себя окруженной двумя людьми, понимаешь? – и что мне было ответить – «нет»? Я сказала «да». А потом они спросили, не интересует ли меня небольшая работа на ООД, и тут, конечно, я сказала «нет». Тогда они взялись за работу – говорить мне, что им не так интересно мое отношение к библиотеке, как то, что я делала в «Страже Других» и «Опаске». Казалось, они знают и о том, чем я занимаюсь дома, и прежде чем я совсем впала в панику, Пат задержал дыхание и посинел. «Что мне мешает подать на вас рапорт?» – спросила я. А они ответили: «То, что ты – такая же»… Понятия не имею, как они это вызнали, – Эймил остановилась, но не с завершительной интонацией.

– И? – поторопила я. Она вздохнула.

– Прости, Раэ. Они сказали: «Потому, что ты друг Светлячка».

Окна в кухоньке не было. А мне нужен был солнечный свет. При чем здесь моя дружба? Она работает на ООД почти два года.

– И ты ничего мне не сказала.

Эймил подошла к двери и осторожно закрыла ее. Я тоже не хотела, чтобы кто-либо слышал нас, но мой позвоночник стало покалывать от клаустрофобии, или темнофобии, – да неважно.

– Прости, – опять сказала Эймил. Только с тех пор, как я работаю на них, я начала… я смогла начать думать о себе как о Другой. Полукровке. Знаешь, лучший способ сыграть роль хорошо – это поверить в нее. Родители знают, конечно, но они не сделали ни единой попытки выяснить, откуда это у нас. Ни с кем из моих братьев ничего странного не случалось, и насколько мне известно, обо мне они не знают. Я не говорила своей семье, что я – в ООД, и не говорила – раньше – никому, что я полукровка. Кому мне было говорить? Зачем? Единственный человек, кто будет иметь право знать – это отец моих детей, а я не собираюсь заводить детей и передавать это дальше. Я надеюсь, что никто из детей моих братьев… ну… Потому что тогда пришлось бы им рассказать.

Я немного помолчала, прежде чем спросить:

– Когда ты выяснила?

– Да, – кивнула Эймил. – Примерно тогда же, когда встретила тебя. Ты выглядела настолько же потерянно, насколько я чувствовала себя. А потом случилось так, что мы поладили, и…

– Неужели все, кроме меня и моей матери, знали, кем являлся мой отец?

– Все было не настолько плохо. Я посмотрела на нее.

Она неохотно сказала:

– Возможно, хуже было во время Войн Буду, но к тому времени все знали тебя, и твоя мама вышла за Чарли, и семья Чарли жила в Старом Городе испокон веков, и ты была нормальной по контексту, знаешь? А потом ты получила две нормальные до смерти занозы в братья. Никто никогда не заставал тебя за чем-нибудь странным в школе – ты, казалось, была так же зачарована, как все мы, когда какие-нибудь Энгусы или Бладэксы говорили о магоделии. Я не отрицаю, что несколько людей смотрели на тебя немного косо.

Чай настаивался слишком долго, но горечь во рту казалась вполне уместной.

– Ты с головой ушла в готовку, Раэ. А поколение или два назад Блейзы, конечно, были большими шишками…

«А были ли?» – подумала я. Сколько же вещей мать никогда не рассказывала мне! Хотя я на самом деле не могу винить ее за то, что я избегала читать глобонетские статьи, упоминавшие Блейзов. Могла ли я? Я ведь хотела тогда быть Раэ Сэддон.

– К началу Войн ты все так же мало слышала о них… но потом такое впечатление, что остатки Блейзов попросту исчезли. Так может, ты в самом деле нормальна, понимаешь? Большинство утверждает, что дар магоделия в роду рано или поздно иссякает.

– Оодовцы так не думают, – пробормотала я. Исчезли…

«Шайка Бо привела мне Блейз. И не какую-нибудь троюродную кузину, которая способна на карточные фокусы и, может, сумеет нарисовать знак-оберег, который почти работает, – а дочь Оникса Блейза».

Оникс Блейз.

Чья мать научила внучку превращать вещи. Как люди, что смотрели на меня косо, отсчитали эти одно или два поколения? Что еще умела моя бабушка? И что сделала?

Исчезли как?

– И нет никого более нормального, чем твоя мама.

Правда. Я подумаю, как отблагодарить ее за мою тепличную нормальность, позже. Непросто будет выбрать между цианидом и удавкой.

– Мы можем выйти? – спросила я.

Солнце пряталось за облаком, но дневной свет все равно лучше полутемной комнаты.

– Эймил. Я хочу попросить тебя об одолжении.

– Не вопрос.

– О'кей. Спасибо. Это связано с тем, что хочет от меня ООД – попытка определить местоположение по одному из твоих бросающих в дрожь мэйлов. Но я хочу сделать это где-нибудь, где нет стойкостекла.

– В дневном свете, – кивнула Эймил. – Хорошо. Мы займемся этим у меня дома. Следующий свободный день у меня – четверг.

– Я найду с кем поменяться.

– Дело не только в стойкостекле, так ведь? Также и в ООД. Ты не хочешь делать это только потому, что так говорит ООД.

Я кивнула:

– Я знаю – они хорошие ребята и все такое, но…

– Знаю. Когда я узнала, что они наблюдали за мной, то стала делать некоторые вещи несколько иначе. Они хорошие ребята, я действительно работаю на них и ничего не имею против – почти. Но для меня все это немного дико. И я до сих пор не отказалась от глупой идеи, что моя жизнь принадлежит МНЕ.

Были веские причины, чтобы мы с Эймил подружились.

Четверг выдался не совсем идеальным, но я справилась. Паули был немного слишком не-огорчен поменять свою единственную в неделю смену с полпятого утра на дневную в этот четверг, и он также до сих пор не отработал пропущенные смены с прошлой тринадцатидневной недели. Позже меня встревожило, насколько он был не огорчен.

Тем временем я поднялась в три утра, чтобы испечь кое-что сверх нормы, как будто это было необходимо. Допивая традиционную пинтовую чашку чая чернее черного, я опять стояла на балконе, выискивая любые сигналы от Кона. Все, чего я добилась – усилившееся чувство, что дело плохо; но я замечательно умею чувствовать беду даже там, где ее и в помине нет – черта, явно унаследованная от матери. А в данном случае не было ничего, кроме моего смутного беспокойства.

Есть свои преимущества в том, чтобы водить древнюю развалюху, а не современную машину: развалюхи скрипят, вздрагивают под твоими руками на рулевом колесе и не дают уснуть. Амулеты в бардачке тоже вели себя оживленнее, чем обычно – наверное, реагировали на мое вождение. К тому времени, как я освободилась днем, мне казалось, что со времени моего сна прошло уже несколько лет, и вместо обеда я вздремнула. Я взяла с собой сэндвичи в пакете, а у Эймил меня ждала кружка чая.

День опять выдался серым, но Эймил развернула экран комбокса так, чтобы стул стоял спинкой к окну, которое она открыла. Свет – уж какой был – упал на меня, когда я села, а небольшой ветерок взъерошил волосы.

– С чего ты хочешь начать? – спросила Эймил. – С того, результативного, или начнешь сначала?

Об этом я как-то не думала. Хорошенькое начало. Так сложно было вообще заставить себя что-либо делать, что детали как-то позабылись…

Кого – или что – я искала? Кона? Или Бо? Раз я занималась этим наедине с Эймил, то я не пыталась осчастливить Пата и Джесса. Тогда что осчастливит меня? И что значит – осчастливит?

Но если я нашла нечто на другой стороне земного шара, так что Пат и Джесс с ног собьются, договариваясь с тамошним аналогом ООД, это могло отвлечь их от моей персоны.

Нахождение Бо явно не осчастливит меня, но я не хотела искать Кона, когда рядом кто-либо есть, даже Эймил. То есть остается Бо или Неизвестное. Неизвестное на данный момент было неизвестно. С другой стороны, Бо охотился за мной. Значит, Бо.

– Начнем с результативного.

Эймил открыла файл, выдвинула на первый план нужный мне мэйл и отошла. Я бегло взглянула на экран. Я видела мерцающий прямоугольник выделения, и нужная кнопка находилась под моим пальцем. Я нажала.

Это было, как руки, сомкнувшиеся на горле, давящий, раскалывающий вес на груди; а еще – жуткое, невозможное давление на глаза, мои бедные, ослепленные темнотой глаза… Я затерялась в темноте, я больше не знала, где верх, а где низ, у меня кружилась голова, меня вот-вот должно было стошнить…

Нет.

Я успокоилась. Я обнаружила… ось. Где-то. Где-то, протянувшуюся во тьме… Я… нет, я не стояла. Стоять вроде бы было не на чем, и я не была уверена, что мне есть чем стоять. Если исчезли мои ноги, то неудивительно, что мои глаза – нет, мой взгляд – тоже исчез. Это была не просто темнота: это было то, что пришло за ней. Это было затменье. А видеть я могла только в темноте. Мои глаза все еще были на месте – или, вероятно, теперь это были мои не-глаза – я не могла видеть ими, и моргание, казалось, отсутствовало по факту, но давление никуда не делось. И почему так трудно было дышать? Особенно потому, что, в то же время, дыхание казалось настолько же несущественным, как и моргание. Почему я хотела дышать?

Где я? Я была вытянута вдоль какой-то неосязаемой линии; иголка компаса. Компасным иголкам темнота нипочем. Хотя я сомневалась, что указываю на что-нибудь вроде севера, что я могла идентифицировать в реальном мире. Возможно, я обнаружила, откуда пришел мэйл Эймил. Но где это – «здесь»? И есть ли здесь какой-либо ключ, который можно взять с собой в известный мне мир?

Если я смогу туда вернуться.

Я поэкспериментировала с движением. Движение, похоже, в списке доступных действий не значилось. Я слишком была ничем здесь, в этом нигде, в затменье. Ладно, о'кей, в следующий раз я лучше сформулирую вопрос, отправляясь в…

В следующий раз, при условии, что переживу этот.

Я была благодарна за давление на глаза, за трудности с дыханием: благодаря им я чувствовала, что все еще существую… как-то. Где-то.

Я – магодел, передельщик, Блейз по крови, а позднее – и на деле. Практики мало, но профессиональный рост постоянен.

Я вспомнила другое чувство оси – когда превращала свой ножик в ключ. Я потянулась к этому ощущению. Нет – к своему ножу. Его не должно было быть там, и у меня не было пальцев почувствовать его, но я внезапно осознала его. Я не видела его, но знала, что это – свет даже в этой тьме. И с помощью его невидимого света я могла… видеть. Видеть. Чувствовать. Слышать. Обонять. Жить…

Я услышала шуршание, будто листья под ветерком. И какое-то мгновение я стояла на четырех стройных, покрытых мехом ногах и чувствовала, слышала и обоняла, как не способен ни один человек.

А потом я снова сидела в гостиной Эймил, и ее рука протягивалась через мои бессильные пальцы и нажимала кнопку. Экран потемнел.

– Это было не хорошо, – сказала она.

– Что случилось? – я была поражена ощущением собственного тела, сидящего в кресле, гравитации, зрения (свет, мерцающие тени), пальцев на клавиатуре, ног на полу. «Чувства вампиров во многих аспектах отличаются от человеческих». Я что? Что я?

Листва положила рисунок солнечных пятен на мою коричневую спину, когда я стояла на опушке леса, впереди раскинулось золотое поле. Я подняла свой черный нос к ветру, повернула свои большие уши вперед и назад, прислушиваясь.

Бр-р-р. Мои человеческие пальцы сомкнулись на ноже, все еще находилась в гостиной Эймил.

– Ты пропала, – сказала Эймил. – Ненадолго – где-то секунд на десять – как раз столько времени у меня заняло сделать два шага и дотянуться до кнопки. Но в твоем теле тебя не было, – она неожиданно села на пол. – Ты знаешь, куда ушла? – она наклонила голову между коленями, потом запрокинула лицо обратно и посмотрела вверх, на меня. – Знаешь?

Я покачала головой. Эксперимент с движением. Я вспомнила пустоту, ось, другие чувства – свой маленький нож. Мое дерево. Мою… олениху. Я спрашивала себя, когда она приняла смерть, от которой, она знала, не уйти. Знала ли она, для чего предназначалась ее смерть, меняло ли это что-нибудь, поэтому ли она… Я коснулась выпуклости ножа в своем кармане. На ощупь он был совершенно таким же, как обычно. Мы сидели в дневном свете; если вынуть нож, он будет выглядеть, как любой другой карманный нож. Второе лезвие, используемое редко, будет покрыто карманной пылью; первое лезвие, используемое постоянно, будет нуждаться в заточке. В разложенном виде он достигал длины моего среднего пальца, немного шире и глубже; он был исцарапан и истерт годами, проведенными в самых разных карманах, необходимостью делить тесное жилье с вещами вроде мелочи и ключей от машины. И он светился в темноте, даже в затменье пустоты. Светился, как маяк, говоривший: «Держись. Я вижу тебя. Сюда».

Я чувствовала – осторожно – после моего опыта в Нигде. Так принесла ли я, в конце концов, что-нибудь оттуда, что-нибудь, чем я могла воспользоваться?

Да. Но я не знала, что это. Это не было что-либо непосредственное, как направление.

– После такого не кофеин нужен, – сказала Эймил, все так же сидя на полу. – Виски. – Она поднялась на четвереньки и добралась до маленького бара возле дивана. – И можешь даже не просить меня, если хочешь попытаться снова, потому что ответ будет «нет».

Я посмотрела на Эймил, когда она передавала мне маленький тяжелый стакан, на палец наполненный темно-янтарной жидкостью примерно того же цвета, что и маленькие деревянные пластинки, вставленные по бокам рукояти моего ножа.

– Мы не будем пытаться снова сегодня, – сказала я. – Но мы должны попытаться опять.

– Нет, мы не должны, – возразила она. – Пусть ООД разгадывает этот ребус. Это их работа.

– Если бы они могли справиться сами, то не стали бы просить нас.

– Войны окончены, – напомнила Эймил.

– Не совсем, – после паузы ответила я. – Разве Пат не говорил тебе…

– Да, он говорил, что через сотню лет мы все уйдем под тьму! – раздраженно перебила она. – Я в курсе!

Я соскользнула к ней на пол, чувствуя себя коллекцией старых несмазанных шарниров. Я наклонилась к Эймил и обняла ее.

– Я тоже не хочу знать. Через мгновение она сказала:

– За последнюю неделю в Старом Городе нашли еще двух сухарей. Ты слышала о них?

– Да. – Это показывали в новостях несколько дней назад – как раз то, что нужно, когда ведешь машину в темноте. И Чарли с Лиз как-то говорили об этом, когда я вынесла первый поднос булочек с корицей. Они резко замолчали. Я притворилась, что ничего не слышала, и опрокинула первую обжигающе горячую булочку на тарелку миссис Биалоски. Она погладила меня по руке и сказала: «Не переживай, родная, это не твоя вина». Из-за того, что она была миссис Биалоски, я почти поверила ей, но сделала ошибку – улыбаясь, посмотрела на ее лицо и увидела выражение ее глаз. Ой. Я чуть не погладила ее по руке в ответ и чуть не сказала, что это и не ее вина, но это не изменило бы ситуацию к лучшему. Я, похоже, не была удивлена, узнав, что миссис Биалоски занимается не только мусором, крысами и цветочными клумбами.

– Я не пошла бы работать в ООД только потому, что Пат умеет синеть, – сказала Эймил. – От работы в комнате стойкостеклом у меня астма. Даже от работы на полставки. А может, дело просто во всех этих ребятах в хаки.

Той ночью я поехала домой, снова стояла на балконе и говорила в темноту: «Кон, Константин, с тобой все в порядке? Если я нужна, позови меня».

На мгновение я почувствовала… нечто. Как подергивание удочки, когда ты наполовину заснула или думаешь о чем-то постороннем. Это может быть рыба, или просто течение… но это может быть рыба. (Я научилась рыбачить по тому, что Мэл учил меня, а не потому, что любила насаживать маленьких беспозвоночных на зазубренные крюки, выдергивать из водоемов за ротовую полость и душить таких же кислорододышащих, как я). Сам проблеск навел меня на мысли, что я наполовину заснула или задумалась о постороннем, потому что я реагировала на малейший знак. И сразу же ощущение исчезло.

Я вернулась в кофейню на дневную смену, но Чарли хватило одного взгляда на меня, чтобы принять решение:

– Я найду кого-нибудь тебе на замену. Иди домой.

– Пойду, когда ты найдешь, – ответила я. И прошло два часа, прежде чем бедный Паули согласился отказаться от остатка своего свободного вечера, после того, как он про стоял на посту целый день. Это научит его радоваться избавлению от предрассветной смены. Домой я добралась к половине девятого; уже полностью стемнело. Чарли отослал меня домой в компании бутылки шампанского, в которой оставалось где-то полтора стакана – чудесно. Я стояла на балконе, пила его и смотрела в темноту. Темнота плясала.

Мне еще раньше пришла в голову идея. Мне она не то чтобы нравилась, но я должна была попробовать.

Я вернулась в комнату и отключила свой комбокс. Под небом не бывает полностью темно, а на балконных окнах занавесок у меня нет. Я засунула ком подмышку, нырнула в шкаф и закрыла дверь. Вот это – настоящая темнота. Пространства здесь было немного, но я отодвинула несколько пар обуви и села. Включила ком, послушала возмущенное жужжание батареи; это был старый комбокс, предпочитавший работать от сети. Загоревшийся экран спросил, хочу ли я войти в глобонет. Я сидела, уставившись в светящуюся надпись. В темноте она совершенно не мигала, не разбегалась в миллионы едва заметных, перетекающих друг в друга, ускользающих измерений – будто смотришь в зеркало, когда другое над плечом. Читать было легко.

Мне это нравилось даже меньше, чем то, что моя идея сработала. По крайней мере, у Чарли не приходилось пользоваться комбоксом. Тяжело было бы объяснить, зачем мне нужен шкаф.

Я вынесла комбокс из шкафа обратно и включила со своего стола. Не то чтобы я часто приглашала кого-нибудь к себе домой, но у меня был пунктик: выглядеть нормальной даже перед собой – а сейчас я вела себя скорее как дочь Оникса Блейза. Комбокс на столе гораздо более нормален, чем комбокс в шкафу. Мог ли мой папа видеть в темноте? А кто-либо из его семьи? Я не помнила никого из них, кроме моей бабушки: остальные представлялись высокими расплывчатыми силуэтами из моего раннейшего детства. Эймил была права: Блейзы во время Войн действительно исчезли. Но я не заметила. Я была занята – я была дочкой своей матери. Даже захоти я связаться с ними, я понятия не имела, как.

Можно было спросить Пата или Джесса. Сразу после того, как я сказала бы, что у меня свежая справочная линия по Миру Вампиров, а заодно – новый аттракцион в комнату ужасов. Симулятор «Нападение Вурдалаков» в Музее Других просто отдыхал бы. Да что там – «Драконьи горки» в Монстроленде выглядели бы забавой для дошкольников. Как только мы проработаем некоторые второстепенные детали – например, как туда попасть. И как вернуться обратно. А между тем я до сих пор не открыла, что могу видеть в темноте. Сказала бы я им несколько дней назад, если бы Эймил там не было? Я ведь собиралась об этом заговорить.

Я прошла обратно на балкон. Нащупала ось. Я стояла на краю пустоты, но стояла в своем мире, на своих обычных ногах, глядя в обычную темноту своими… не совсем обычными глазами.

Константин, Кон, ты там?

На сей раз я была уверена, что почувствовала рывок на линии, уходящей в темные небеса – отчетливый укол чего-то в неясном ничто. Но я опять потеряла его.

Я устала настолько, что приходилось опираться на перила, чтобы стоять прямо.

Потому я пошла в комнату и легла спать.

В других областях тем временем моя адаптация шла полным ходом. Когда нужно было взять ложку или пакет с мукой, или включить духовку – у меня это уже получалось с первого раза. Правда, несколько дней подряд, проходя на кухню, я не вписывалась в дверной проем.

С того момента, когда в парке Олдрой новое зрение буквально накатило на меня, словно океанская волна, после того, как я увидела на лице Мод то, что увидела – увы, я никак не могла спросить у нее самой, было это или нет, – после того, как волна отхлынула и я снова оказалась на твердой земле, частично отхлынуло и головокружение. Мне казалось, что темнота – это что-то вроде дорожной карты, которая до последнего времени лежала вверх ногами, и только теперь я разобралась, что с ней не так. Хотя дорожные карты как правило не имеют привычки сами раскладываться и кричать: «Сюда! Сюда смотри, тормоз!». Наверное, это неправильная дорожная карта. Карта неизвестной мне страны с подписями на неизвестном языке, от которой путаницы больше, чем пользы. И она не столько разворачивалась, сколько взрывалась.

Не знаю также, в самом ли деле я видела нечто и в лице миссис Биалоски в то утро, когда она попросила меня не переживать.

Итак, что мне больше по душе: то, что мои способности растут так стремительно, что я могу просто выпасть из реальности и оказаться в темном чужом мире, или то, что у меня прогрессирует неоперабельная опухоль мозга – и поэтому я постепенно схожу с ума? Может, есть еще какая-то третья возможность?

Целый день я вкалывала, и пришла домой как раз вовремя, чтобы выпить чашечку чая в саду. Племянница Иоланды со своими дочками уехала после двухнедельного визита, и – хотя это было, в общем-то, не мое дело – я тайком радовалась, что сегодня наш сад принадлежит нам одним. Иоланда вышла и присоединилась ко мне. Несколько поздних роз словно танцевали вальс со своими тенями, когда легкий вечерний бриз играл их стебельками. Я перевела взгляд на Иоланду. Мне всегда нравилось на нее смотреть: если бы она держала свое самообладание в бутылках, я бы обязательно попросила немного для себя. Она была чем-то похожа на Мэла, только без татуировок. Я так устала, так расслабилась и так засмотрелась на нее, что не сразу заметила некую несообразность.

Тени исчертили лицо Иоланды.

Я буквально выпрыгнула из расслабленного состояния и вытаращилась на нее. Она поймала мой взгляд и улыбнулась. Я быстро отвела взгляд. Что? Как? Почему? Как об этом спросить?

Да никак.

Я снова посмотрела на нее. Тени на ее лице лежали спокойно, но они успели… опуститься. Как будто смотришь на небо.

А что я о ней знала? Она получила этот дом в наследство от дальней родственницы; у той тоже не было детей, и она считала, что все старые девы должны держаться друг за друга. Она переехала сюда из Холодной Гавани, после того, как вышла на пенсию. Откуда она уходила на пенсию, я от нее не слыхала. Она обладала той холодной сосредоточенностью, которая свойственна бывшим учительницам, священницам, медсестрам и акушеркам; я не могла представить ее в деловом костюме, сидящую за компьютерным терминалом с экраном в размер теннисного корта, с толпой усердных молодых помощников, подстриженных особым образом – чтобы прическа сочеталась с гарнитурами глобонет-телефонов, которые они не снимают по десять часов в день.

Я не могла спросить у нее. Если бы она хотела что-то мне рассказать, то уже давно бы рассказала. В любом случае то, что я увидела, похоже, не имело никакого отношения к ее прежней работе. Это все равно как веснушки, или кудрявые волосы, или способность к трансмутации – с этим рождаются. Но такие вещи, как способность к трансмутации, приводят к необходимости рано или поздно делать выбор…

– Кажется, вы никогда не говорили мне, кем прежде работали, – вырвалось у меня.

– Я была мастером амулетов – просто сказала она, как будто речь шла о том, какая чудная сегодня погода, и как будто мой вопрос вовсе не показался ей бестактным.

Мастер амулетов.

Меня потянуло на смех. Не удивительно, что обереги в этом доме оказались так хороши. Этот титул просто так не дается.

На каждого, мастера приходились сотни обережников первого, второго и третьего класса. Звание мастера амулетов давало право придумывать и создавать любую защиту против любых Других, которую закажет клиент. Но даже у мастеров была своя специализация: крупный бизнес, мелкий бизнес, защита дома, личная безопасность и весь спектр безопасности наблюдения, от официального надзора до незаконного шпионажа. Но ранг мастера нельзя получить, пока не проявишь свои способности во всех этих областях.

Мастер амулетов. Значит, она должна… собственный дом… но Кон… Я поняла, что первое слово произнесла вслух – надеюсь, только первое, – потому что она мне ответила.

– Я не вписываюсь в твое представление о мастерах амулетов, а? Я ни в чье представление никогда не вписывалась. Но как только я начала свою карьеру, все пошло как по маслу, и бывшие клиенты предупреждали новых клиентов, что им предстоит встреча со старенькой бабушкой – я, кстати, старенькая бабушка со времен своей юности – из тех, что вряд ли способны самостоятельно перейти дорогу, – она с улыбкой посмотрела на меня. – Признаю, что самостоятельный переход дороги – это для меня непростое дело. Машины ездят слишком быстро и часто выруливают с неожиданных сторон. Вот изготовление амулетов – это другое дело.

Я не знала, как задать следующий вопрос, даже не смогла заставить себя посмеяться над шуткой о старой бабушке.

– Впрочем, – продолжала она, словно читая мои мысли, – люди часто не таковы, какими кажутся. Я бы никогда не подумала, что приятная молодая леди, которая обожает солнце и работает в семейном ресторане, водит дружбу с вампиром.

Теперь я и вовсе ничего не могла сказать.

– Моя дорогая, – продолжала Иоланда, – я почти ничего больше не знаю о твоих личных делах. Да, в этом саду и в этом доме амулетов больше, чем ты думала, и если ты их не обнаружила, значит, я еще не утратила профессиональных навыков. Конечно же, я знаю, что сюда приходил вампир, и знаю, что ты не просто пригласила его, но сделала это совершенно добровольно. Хороший амулет, дорогуша, не позволит никому добиться вынужденного приглашения. А мои амулеты можно отнести к категории хороших.

Она улыбнулась:

– Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что стряслось с тобою в те два дня весной, когда ты пропала – особенно принимая во внимание тот факт, что от тебя за версту несло вампирами. Шерлок Холмс – сейчас, интересно, молодежь читает такие книги? – сказал замечательную фразу о том, что после того, как вы отметете все невозможное, то, что останется, скорее всего окажется правдой, каким бы невероятным оно ни казалось. Это очень полезный совет для изготовителя амулетов, а я ведь еще не совсем отошла отдел. Вампиры, как им и положено, тебя мучили. Но, что весьма необычно, не замучили до смерти. Таким образом, этот конкретный вампир, по всей видимости, оказал тебе некую услугу, и эта услуга вас определенным образом связала. Это безумное предположение, рожденное моим старческим маразмом, затем подтвердилось, когда он вернулся, и не один раз, а два. Я знаю, что твой так называемый друг – вампир, знаю, что это мужчина-вампир, и что он единственный, кого ты пригласила переступить твой порог. Это, кстати, меня весьма обнадежило. Если бы их было более одного, то боюсь, мне пришлось бы изменить своей привычке всегда надеяться на лучшее. Я признаю, что удвоила защиту моей части дома… ты ведь понимаешь, что мне нет никакого резона демонстрировать то, что они мой друг тоже. Недоверие человека к вампиру весьма обоснованно.

Иоланда наклонилась вперед и посмотрела мне в глаза.

– Ты взвалила на себя непосильную задачу. Как пожилая леди себе на уме, которая слишком много времени проводит в одиночестве, я предлагаю тебе свою помощь в ее решении. Учитывая естественную антипатию между людьми и вампирами, можно предположить, что некая задача имеет место; мне не верится, что вы просто наслаждаетесь обществом друг друга. Не думаю, что твои новые друзья из ООД знают об этой задаче, равно как и о твоем новом друге. Или все-таки знают?

Я заставила себя отрицательно покачать головой. – Неудивительно. Сомневаюсь, что ООД может проявить достаточную гибкость в таких вопросах. Недостаток гибкости – вечная проблема всех крупных организаций.

Я вспомнила, как синеет Пат, и слегка улыбнулась. Но лишь слегка. Она была права насчет их отношения к вампирам. И насчет отношения людей к вампирам вообще.

– Вначале я ничего не собиралась тебе говорить. Минуло четыре месяца, и я надеялась, что все осталось в прошлом. Но от тебя по-прежнему несло вампирами: та рана на груди – это ведь работа вампиров, правильно?

Вот и надейся теперь на маскировку в виде рубашек с высоким воротником. Я кивнула.

– А потом пришел твой друг – и вот раны нет. Эти два события связаны между собой, верно?

Я снова кивнула.

– Это для меня вполне удовлетворительное объяснение вашей дружбы. Но… ладно, не буду называть это вонью… отпечаток, след вампира по-прежнему был на тебе. Увы, на ум мне приходит метафора о человеке, употребляющем мышьяк. Если есть его очень понемногу, то со временем можно выработать к нему определенный иммунитет. Не знаю, с чего бы тебе… получать иммунитет подобным образом. Или с чего бы ему… Дорогая, прости мне мою навязчивость. Но твой глубокий, и полностью оправданный, испуг, равно как и смятение, и растерянность, изменились за четыре месяца, но нисколько не уменьшились. Они только усилились – и это не может меня не волновать.

Она замолчала, надеясь услышать ответ, но я ничего не могла сказать.

– Дорогуша, есть еще кое-что, о чем мне сообщили амулеты: твое прозвище – это не просто дружеская шутка. Я никогда не поверю, что человек, который черпает свои силы из солнечного света, может служить злу. Если только я смогу тебе чем-то помочь, то я это сделаю.

С плеч моих свалилась гора, и чувство было таким реальным, что голова пошла кругом. И только теперь я поняла, насколько эта гора была тяжела. В мире не было никого, кому бы я могла рассказать о своем так называемом друге, никого, кому бы я рискнула открыться. А теперь Иоланда рассказала мне о нем сама. Нас, знающих, было теперь двое.

Может быть, это означало, что задача не так уж непосильна.

Какой бы ни была эта задача.

Впрочем, расправа над Бо есть благо для всего человечества – неважно, выживем мы с Коном или нет. Но пока я не видела, чем нам может пригодиться мастер амулетов. Если не считать моего эгоистического желания остаться в живых. И спасти будущее человечества.

А Кон почему-то не явился, чтобы помочь мне строить планы. Хотя именно он сказал мне, что времени осталось мало. И новые «сухари» в Старом Городе означали то же самое.

Но теперь еще один человек узнал обо мне и о Коне – и смог это принять. Я почувствовала себя лучше, хотя вроде бы не с чего.

– Спасибо.

– Пока рано меня благодарить, – сказала Иоланда. – Я еще ничего не сделала, только вмешалась в твои личные дела. Я бы так не поступила, если бы у меня был выбор.

Что ж, спасибо господу и ангелам за любопытных леди. За эту любопытную леди.

– Существует ли такая вещь, как анти-оберег? Чтобы притягивала? – спросила я.

Иоланда посмотрела на меня, с удивлением подняв брови.

– Мой… так называемый друг… должен был придти, но не пришел. И я не знаю, как его найти.

– А связь между вами?

Я покачала головой.

– Она недостаточно крепка, чтобы соединять миры. А я не могу войти в мир вампиров.

«Может, и могу, – подумала я, – но понятия не имею, что делать, когда я там окажусь. Как искать там кого-либо. И как выбраться обратно».

– Значит, он не позвал тебя.

Она знает, что он может меня позвать, интересно…

– Я думаю, он в беде. Возможно, в такой беде, что не может позвать меня. Или не знает, как. Вампиры ведь не зовут людей, верно?

Она задумалась, оставив поднятой только одну бровь.

– Я поняла твою проблему.

Несколько минут она сидела молча, и я сидела в этой тишине, смутно припоминая слово «покой». За эти четыре месяца я успела его забыть. Должно быть, состояние моей психики было несколько неадекватным, если, попросту поделившись с другим живым человеком своей тайной, я вспомнила о покое… вместо тяжелых и страшных размышлений о Бо.

Она встала и пошла в дом. Я налила себе еще чая и посмотрела на розы. Чувство покоя, пусть и шаткого, помогло мне легко соскользнуть до предела возможностей моего ночного зрения. Тени роз признались мне, что любят солнце, но любят и темноту, ведь их корни прорастают в загадочный подземный мир, где света нет. «Тебе не нужно выбирать» — сказали розы.

Мое дерево сказало: «дас-с-с». Моя олениха стояла в тени на опушке леса, глядя на солнечный свет, лучи сквозь листву пятнышками падали ей на спину.

Тебе не нужно выбирать.

Я в это не верила. Многим ли любителям гамбургеров отомстили коровы?

Иоланда вернулась, и не с пустыми руками.

– Я могу сделать что-то более подходящее, что-то вроде веревочной петли, но кое-что ты можешь попробовать прямо сейчас. – Она вручила мне две свечи и небольшой пучок трав с сильным запахом.

– Поставь свечи с двух сторон от себя, а травы положи спереди и сзади. Их тоже зажги, у тебя найдутся курильницы? Подожди несколько минут, пока дым от трав смешается с дымом свечей. Затем ищи своего друга.

Я подождала, пока полностью стемнеет, и расположилась на полу террасы. Зажгла свечи и травы, затем травы притушила. Дождалась, пока дым смешается. Запах нельзя было назвать приятным, но он был сильным и необычным. И… влекущим. Он увлекал меня.

Я закрыла глаза.

Кон, чтоб тебя, ну где ты? Точно ведь знаю, что ты в беде: Позови меня на помощь, ты, тупица.

Я снова была в мире вампиров, но запах вошел туда вместе со мной, обернулся вокруг меня, как невероятно длинный шарф, один конец которого за моей спиной уходил в мир людей, а другой тянулся впереди меня вглубь вампирской темноты. Я снова была словно подвешена между мирами, но на этот раз не было ощущения боли и потерянности.

Обрати на это внимание, Светлячок. Нет ощущения боли и потерянности. Это какой-то другой мир, куда людям ни к чему и незачем соваться. Разница заключалась только в том, что этот мир не пытался меня убить. По крайней мере, пока. Может, это что-то вроде окружной дороги, проселочной дороги, которую не сравнить с автострадой, со всем ее шумом и смрадом? Я все еще не ориентировалась в маршрутах.

Жаль, что нельзя просто сесть на автобус.

Я извивалась, паря в невесомости – зловещее ощущение чужого мира давило, дышать, смотреть и двигаться было тяжело, как будто человеческое тело не годилось для таких путешествий, но не ощущалось враждебности, как в тот вечер в гостиной Эймил, дым-шарф защищал меня от этого холодного ветра. Если бы я была машиной, то плотно бы закрыла все свои дверцы и подняла стекла. Ну ладно. Я не машина. Я должна дышать. Прошло какое-то время, если время здесь вообще движется. И странное ощущение, не-враждебное странное ощущение стало… просто небольшим неудобством.

Я была художником, которого заставили лепить из глины, певцом, которого посадили за рояль… пекарем, который связался с вампирами.

Я наклонялась и крутилась, ища своего союзника. Там… Нет. Но близко.

Там.

И затем я услышала его голос.

Светлячок…

Всего раз. Всего один раз. Мое имя. Там.

Когда я нашла нужное место, то испытала шок, как от удара током. Bay! И я рванулась вперед, как горящая стрела. Дым расступился, не выдержав моей скорости, волосы натянулись, едва не выдираясь из кожи, давление росло… и росло… меня растягивало, раскатывало, как раскатывают между ладонями шарик теста, как прядут овечью шерсть, делая пряжу все тоньше и тоньше, как сминают двумя пальцами кончик нитки, вставляя его в игольное ушко.

Бум.

Я вылетела из темноты, из иного мира, снова оказалась в реальном месте. Снова в своем теле, если я его вообще покидала.

Я чувствовала вкус чего-то. Чего-то скорее холодного, неподатливого и необычно… бугристого. По нему бы скользить.

Но это что-то обхватило меня руками, перевернуло, навалилось сверху всем своим весом и вонзило мне в шею клыки.

Я замерла. А что мне было делать? Все это произошло слишком быстро, как в кино, где не успеваешь различить отдельные кадры.

Здесь было темно, дочерна темно, как в том мире, откуда я только что вырвалась, и хотя я могла видеть в темноте, с такой темнотой мне сталкиваться не приходилось, и кроме того… ну, в общем, сейчас происходило слишком много всего одновременно. Все мое внимание было сосредоточено на зубах, смыкающихся на моей шее.

Но зубы не вошли под кожу. Его зубы. Его волосы упали мне на лицо. Его волосы и раньше касались моего лица, но в тот раз, лежа на мне, он еще и истекал кровью. Может быть, это мой шанс его отблагодарить? Он говорил, что не обратит меня – что не может обратить меня. Но он также говорил, что меня можно убить, как любого другого человека. А любого другого человека вполне можно убить, выпив его кровь досуха.

Может, вампиры просто не любят непрошеных гостей? Ну, я ведь пыталась сначала позвонить в дверь. Ха-ха.

Его зубы все еще касались моей шеи. Если не считать этого, он был неподвижен. В буквальном смысле. Неподвижен. Как будто на меня положили огромный камень. Камень с клыками, разумеется.

Его волосы пахли глиной и сыростью. Этот запах был мне скорее приятен – он напоминал о весенних ручьях, влажной земле и камнях, покрытых мхом, – но это не был его обычный запах, запах вампира. Не спрашивайте, почему я была уверена, что это он – я просто знала, и все. Помимо прочего, будь это любой другой вампир, он бы не стал колебаться перед моментом укуса.

Он был холодный. Неподвижный и холодный. Холодный сверху донизу…

Он прижимал меня к полу своей тяжестью. Я дрожала под ним и моргала в темноте. Затем на мгновение его губы коснулись моей шеи, закрывая клыки. Его лицо осталось лежать в изгибе моей шеи, прошла секунда, две. Два удара моего сердца. Он становился менее холодным. Я уже привыкла – если можно так сказать – к отсутствию сердцебиения; но я была уверена, что сейчас он даже не дышит. Я о том, что вампиры называют дыханием. Даже той живости, которую я ощутила, когда бросилась ему на шею в день побега, обнаружив, что моя машина исчезла, там, у озера, – того сейчас не наблюдалось тоже.

Он поднял голову. Еще один удар сердца, и еще один. Его руки поменяли положение, теперь он уже не держал меня так, как автомеханик держит сломанный мотор. Я слегка повернула голову. На черном фоне уже выделялись серые конуры его щеки и скулы – ночное зрение начинало работать. Глаза пытались что-то увидеть, как на приеме у окулиста, когда вам дают одну из таких забавных линз, – в них надо смотреть, и все вдруг искажается. В замешательство приводило именно то, что я могла что-то различить в такой тьме… мертвецкой тьме; нет, неудачная метафора. Но где бы мы ни находились, у меня было ощущение, что мы под землей, и не только из-за темноты.

Он поднял голову выше, посмотрел на меня, и я увидела, как его глаза меняют цвет, становясь из пепельно-серых изумрудно-зелеными. Я вспомнила, что когда впервые увидела его глаза, в ту ночь на озере, они тоже были пепельно-серыми. Как же я тогда не запомнила это превращение? Может быть, потому, что не смотрела ему в глаза в тот момент. Ведь я тогда еще считала себя в полной мере человеком, а человек не может смотреть вампиру в глаза.

Он становился теплее. Теперь он был уже примерно такой температуры, как спящая ящерица. Но мне все еще было от него прохладно.

Я ощутила, как вздымается его грудь, и почувствовала на своем лице его первый выдох. Я вспомнила, как он нес меня на себе от озера, я узнала это движение его груди, узнала его дыхание, но ритм теперь был другим.

Он перевел вес своего тела на локти, и дышать мне стало легче.

Я вспомнила собственные мысли о том, что никогда не смогу подстроить свой ритм дыхания к нему, я думала об этом во время долгого пути от озера. Но сейчас он подстраивал свой ритм под мой. И я вдруг почувствовала, как растет и твердеет, упираясь мне в ногу, его член.

Мы оба были обнаженными.

Я знала, что температура тела у вампиров, как и циркуляция крови, может управляться волевым усилием. Возможно, она могла колебаться и произвольно, особенно при стрессе. Всего за минуту от смертельного холода, простите за такое определение, он перешел к тому, что можно было назвать обычной температурой человеческого тела. Я знала – да я просто была в этом уверена, – что он в беде; поэтому я и была здесь. Может быть я – э-э… – привела его в чувство слишком резко. Может быть, он был в том состоянии, которое у вампиров соответствует человеческому шоку, и его нервная система не отзывалась.

Но как тогда быть с членом? Он-то отзывался!

Теперь он уже был горячим. Таким горячим, как будто стоит у печи, делая булочки с корицей, а на дворе август. Я уже знала, что при определенных условиях вампиры могут потеть – например, когда они прикованы цепью к стене дома, а через окна рядом с ними падают солнечные лучи. Теперь он тоже потел. Капли его пота стекали на меня.

Запах мужского пота мне всегда скорее нравился. При других обстоятельствах, лежа под потеющим мужчиной, я бы не сомневалась в его намерениях. И это бы вызвало и во мне соответствующий энтузиазм. Но ведь не то чтобы сейчас происходило что-то… из этой оперы. Пока. Ведь вся эта цепочка событий произошла очень быстро и очень внезапно. И если он был в состоянии шока, то я – не в меньшей степени. Может быть, мой здравый смысл не прилетел сюда вместе со мной, остался там же, где и моя одежда. Ощущая его мощную эрекцию, я повернула голову и лизнула его потное плечо.

То, что произошло потом, длилось, наверное, секунд десять. Может быть, меньше.

Не думаю, что я услышала звук, изданный им – я просто его почувствовала. Он повернул мою голову к себе – и поцеловал меня. Никаких клыков я не почувствовала. Остатки здравого смысла подсказали мне не делать ничего своими зубами, что я бы обязательно сделала, будь на его месте человек.

Но я все равно была сейчас занята другим – работала руками и языком… Я извивалась под ним. Когда он начал гладить мои волосы, я снова поцеловала его. Пытаясь прижаться к нему еще плотнее, я приподнималась на локтях. Наверно, я и сама теперь издавала какие-то звуки…

Мне всегда казалось, что земля под нами должна плыть не с самого начала, а только в момент кульминации.

Всего секунду назад я сжимала бедра, чтобы тесней прижаться к нему – и поверьте мне, он там был, – и вот он отрывает меня от себя и буквально швыряет на стену. Вскочил на ноги. Исчез.

Я лежала там, вникая в обстановку. Первое: где бы, у какой чертовой бабушки, я ни находилась, здесь был гладкий, идеально гладкий каменный пол. Стена, об которую я шлепнулась, была из того же материала.

Второе: что, черт возьми, произошло?

Третье: с чего мне теперь начинать?

Надеюсь, мне представится возможность сказать Иоланде, что нет необходимости делать для меня специальный амулет: травы и свечи работают нормально. Если это, конечно – нормально.

Я с трудом вспомнила, что когда я, так сказать, прилетела, Кон был холоден и не дышал. Но исходя из моих скромных познаний, это вполне соответствовало вампирской дреме. Люди тоже часто ведут себя плохо, если их внезапно будят. Ладно. Допустим. Моя миссия выполнена – он был в какой-то вампирской беде, и я его оттуда вытащила.

Наверное, мне должно было быть стыдно. Мне должно было быть мучительно стыдно. Я сидела – нет, скрючилась – голая на холодном каменном полу, у стены, на которую меня бросило… существо, с которым еще минуту назад я вроде бы собиралась испытать интимную связь. Может быть, я должна была благодарить судьбу за то, что обошлось без близости с одним из самых опасных Других.

Метафора «навалилась темнота» теперь обрела для меня совершенно новый, буквальный смысл.

Я не благодарила судьбу. Если говорить о раздражении, то coitus interruptus выводит меня далеко за рамки раздражения. Теперь же мне казалось, что мои неудовлетворенные нижние губки буквально давят на мозг – на то, что осталось от мозга, – и если меня сейчас же не трахнет кто-то или что-то (вампир вполне подойдет), то я просто взорвусь.

То, что вышло за рамки раздражения, не спешило превращаться в стыд. Оно превращалось в ярость. Мое кровяное давление потихоньку приходило в норму, но в душе я кипела. Я не могла игнорировать то, что нахожусь совершенно голая в темноте неизвестно где. Но и слишком на этом сосредоточиться тоже не могла. Честное слово.

Я сидела в большой комнате, пустой – если не считать меня – и с таким высоким потолком, что даже с ночным зрением я не могла его разглядеть. Без мебели. Без окон. Без ничего. Навряд ли это подходящее место для сна. Или для укрытия. Но мне ли решать, что подходит вампирам для тех или иных целей?

Здесь было, как минимум, так же темно, как в моей кладовке. Ничто не мерцало и не светилось. Смотреть было не на что. Ух ты ж, повезло-то как! Постараюсь сдержать свое ликование!

Он появился снова. На нем было то, что я привыкла считать его обычной одеждой – длинная черная рубашка навыпуск и черные брюки. Босой. Не могу сказать с уверенностью, но кажется, я еще ни разу не видела его обутым. Он принес с собой какую-то вещь и, подойдя поближе, протянул ее мне, глядя в сторону. Развернув ее, я обнаружила, что это еще одна длинная черная рубашка. Когда я ее надела, она достала мне почти до колен. Чтоб это все сгорело. Я была не в лучшем настроении.

Он по-прежнему не смотрел на меня. Я по-прежнему кипела.

– Очень прошу меня простить, – сказал он.

– Да, – ответила я. – Я тоже рада тебя видеть.

Он сделал какой-то жест, как всегда, по-вампирски неуловимый для человеческого глаза. Мои глаза, уже не совсем человеческие, уже почти могли проследить за ним, по крайней мере, я поняла, что это был жест разочарования. Хорошо. Нас теперь таких двое. Потом мелькнула мысль – обрывок мысли, – что это разочарование вряд ли физического порядка. Злость заставила меня порадоваться черной рубашке: в ней я, наверное, была похожа на смерть; особенно при таком освещении, точнее сказать, при таком отсутствии освещения. Черный – совсем не мой цвет, в любых сочетаниях. Но, черт возьми, все похожее на смерть, наверно, очень привлекательно для вампира! В таком случае еще более неясно, почему…

Моя ярость отступала. Хотя я не хотела, чтобы она отступала. Мне нужен был ее жар. Он ведь оттолкнул меня, верно? Он меня не хотел, как бы там ни вел себя его член.

Ярость – это куда лучше, чем горечь. Но горечь уже стояла наготове. Меня затрясло, я обхватила себя руками, чтобы унять дрожь. Наверно, он заметил это и начал:

– После твоего… Тебе надо поесть. А мне даже нечем тебя покормить.

Он опустил глаза, как будто ожидая, что у него под ногами вдруг чудесным образом появится бутерброд с ореховым маслом. Или раздумывая над идеей вскрыть себе вену и предложить мне крови. Ответ был – нет. Если он действительно обдумывал такой вариант, то в итоге отбросил его. Не знаю, что именно он подразумевал, говоря «мне даже нечем тебя покормить».

– Я должен также поблагодарить тебя за то, что ты вытащила меня, – сказал он. Теперь он уже смотрел мне в глаза.

Вытащила? Я сейчас расплачусь.

– В любом случае, – сказала я, – теперь я могу вдвойне наслаждаться разнообразием новых шрамов на теле, вспоминая, где и как я их получила. Одни – от того, что меня швырнули на камень и сверху навалили, кажется, мешок с булыжниками, другие – несколько секунд спустя — от того, что меня пришлепнули к стенке!

Я увидела, что он вздрогнул. Один в пользу человечества.

– Светлячок… – сказал он, шагнул ко мне, но я отшатнулась. Один в пользу вампиров.

Я не собиралась этого говорить. Не собиралась говорить ничего подобного. Я твердо решила не говорить ничего такого. Собственный голос показался мне чужим и странно высоким.

– В чем дело? Я знаю, что таких, как ты, надо приглашать!

Для девочек лет тринадцати-четырнадцати эта история может месяцев шесть оставаться самой любимой. Ведь она позволяет думать, что у тебя есть сила.

– Может, я что-то неправильно поняла? Может, тебе следует присылать визитную карточку – думаю, тебе больше понравится не с золотым обрезом, а с черной каемкой – по всей форме, RSVP,[4] которую надо положить тебе под дверь загодя, как минимум за сорок восемь часов до визита? А может, лучше написать кровью на пергаменте? Ну уж извини, твою дверь я найти не смогла!

Мой голос становился все выше, все визгливее. Я заткнулась.

Он застыл на месте, опустив голову. Волосы упали на лоб. Мне хотелось убрать их, чтобы увидеть его глаза. Нет, ничего такого я не хотела. Я скорее отгрызу себе руку, чем снова прикоснусь к нему по доброй воле.

– Ты приглашала, сама того не осознавая, – сказал он в конце концов.

Я вздохнула.

– Нуда. Пошли загадочные вампирские фразы. Это моя любимая часть. Теперь ты скажешь что-то красивое и глубокомысленное о том, что нас нечто связывает. Или, может быть, о том, что эта связь забросила меня сюда, но не поможет выбраться отсюда?

Он так быстро приблизился, что я не успела бы отстраниться, но в последний момент он сам остановился и не прикоснулся ко мне. Но он стоял теперь так близко, что коснуться его можно было даже нечаянно. Я убрала руки за спину, как диабетик, стремящийся воздержаться от смертельной для него шоколадки.

– Я не намеренно обидел тебя, – сказал он. – Так трудно в это поверить? – он добавил еще один чисто вампирский звук, что-то вроде «урррр». – Впрочем, может, и трудно. Нам… в нашей ситуации… ничуть не легче оттого, что мои соплеменники тысячи лет… обижали твоих.

– «Обидеть» – отличное слово! – съязвила я, будучи все еще в плохом настроении, обиженной, и желая выместить обиду. И все еще не в себе после сегодняшнего вечера, после открытия, что хозяйка дома знает о моем знакомстве с вампиром. Слишком много всего произошло за слишком короткий промежуток времени, помимо недавней жутко чувствительной сцены из эксцентрической мыльной оперы.

– Я тоже огорчен, – тихо сказал он.

Я открыла рот для очередной колкости, но передумала, отошла в сторону и прижалась спиной к стене. Мне не хотелось садиться на пол, чтобы он стоял надо мной, а прислониться было больше не к чему. Кроме него, конечно, но этот вариант сейчас был неактуален. Огорчен – ну и пусть огорчается. Если бы я не чувствовала себя глубоко уязвленной личностью, то уже давно сосредоточилась бы на том, что собственно, происходит. Он – вампир. Я – человек. И между нами не предполагалось никаких иных отношений, кроме исконной вражды двух видов. И кстати, об эксцентричных мыльных операх – никто еще не завязывал интрижку с вампирами, даже в «Кровавой науке», которую вечно прикрывают то по одной статье, то по другой. Потому что после тринадцати-четырнадцати лет перестаешь верить, что вампир мечтает кое-чем с тобой заняться, но не может сделать это без приглашения, и начинаешь принимать тот факт, что, произнеся «Войди и возьми меня, красавчик», вскоре после этого расстаешься с жизнью.

Писать рассказы и снимать фильмы о сексуальных отношениях между людьми и вампирами – незаконно. Это кстати, был один из немногих законопроектов, который сразу получил поддержку Глобального Совета. Рассказы все равно пишут, и фильмы все равно снимают, но если кого-то поймают на горячем – посадят, причем надолго.

Ну ладно. Допустим, его все это огорчило.

Я посмотрела на него, не зная, размышляет ли он сейчас о том, как нам выбраться из этого места, где бы это место ни находилось. И о том, каким образом между нами возникла эта странная связь, и какова ее природа. Может и правильно, что не стоит делать эту связь более сложной и более интимной, чем она есть.

Я вдруг почувствовала себя изможденной.

– Мир? – спросила я, все еще прислоняясь к стене.

– Мир, – ответил он.

Я просто хотела на минутку закрыть глаза…

Я проснулась, чувствуя себя скорее даже комфортно. Я лежала на чем-то мягком, но не чересчур, и была укрыта чем-то теплым и меховым. И еще был запах яблок. Желудок завыл. Я открыла глаза.

Нет, я не открыла глаза, я только подумала, что сделала это. Это был самый нелепый сон в моей жизни – совсем не и духе «Замка Отранто» или «Дома мертвецов». Мне хотелось сказать своему воображению: «Ну хватит уже!».

Но желудок по-прежнему выл (я часто ем во сне, и знаю, что для вас это необычно), яблоки, а вместе с ними хлеб и фантастический кубок, странно смотрящийся на фоне этого места, стояли рядом со мной, так что я просто потянулась к ближайшему плоду. И увидела собственную руку в черном шелковом рукаве.

Я уже настолько привыкла ко всяким фокусам, которые вытворяло мое зрение, что даже не сразу обратила внимание на мерцание света. Но тем не менее: свет здесь был, и он мерцал. Рядом со мной явно находился также источник тепла.

Я обернулась. Это, конечно же, оказался огромный камин, выполненный в форме монстра с разинутой пастью. У чудовища были глаза (два точно, другие я решила не искать) над каминной полкой, которая являлась одновременно губой монстра. Каждый глаз был больше моей головы и светился красным. Может, просто пламя отражалось? Нет, пламя здесь ни при чем.

Кон сидел на полу, скрестив ноги, обнаженный до пояса, босой, слегка склонив голову. Его вид напомнил мне о нашей первой встрече. Правда, сейчас он не был таким тощим, как Тогда. В свете камина он также не казался таким уж серым. И сейчас мое сердце билось чаще, ведь я смотрела на него уже с совершенно других позиций. Как только я повернулась в его сторону, он поднял голову, и наши взгляды встретились. И первой отвела глаза. Взяла яблоко и надкусила его. Может быть, он живет рядом с фруктовым садом. (Интересно, как долго я спала?) Но это не могло объяснить появление хлеба. Я не собиралась его расспрашивать. И о бутылке, которая стояла возле небольшого столика (столик этот был сделан в виде грустной женщины в чем-то облегающем, держащей собственно столешницу под странным углом между шеей и плечом; еще более странной была форма ее груди, такого, пожалуй, не добиться и с помощью пластической хирургии), я тоже не собиралась ничего спрашивать Но лучше бы это была чашка чая. Ко всем событиям этого дня не хватало только пары стаканов чего-нибудь крепкого, чтобы у меня окончательно поехала крыша. Впрочем, она уже поехала. Я аккуратно налила немного вина в кубок – пробка была уже вынута. Какой внимательный хозяин. Казалось, кубок так глубок, что жидкость долго не может достичь его дна.

Я принялась за второе яблоко и сделала глоток вина – даже в таком гамлетовском кубке это было обычное шардонэ. А сам этот чертов кубок дрожал у меня в руке.

Мне совершенно не хотелось сейчас общаться с этим полуголым гимнастом. Считаете, что я опошлила всю романтику обстановки? Я вас умоляю… Покончив с третьим яблоком, я принялась за хлеб. По его виду можно было заподозрить жульничество – скорее всего, в муку доложили клейковину, но вкус был ничего: у пекаря хватило гуманности или чувства долга, чтобы позволить тесту настояться и как следует подойти. А может быть, я просто была слишком голодна.

– Спасибо, – сказала я.

– Это то малое, что я мог сделать, – ответил он.

– Сколько я проспала?

– Четыре часа. Сейчас четыре часа до заката.

И Паули выйдет сегодня в утреннюю смену – сам предложил. Хорошо.

Моя короткая экскурсия в не-пространство вообще не должна была занять времени. Таково одно из тех немногих свойств этого пространства, которые подчиняются хоть какой-то логической системе. Мой взгляд непроизвольно возвращался к инкрустированному кубку. Надо отдать должное прочитанным книгам – к тому, чтобы оказаться в комнате наподобие этой, я была готова. Чего нельзя было сказать про не-пространство.

Кон не выказывал никаких признаков страданий после выхода из комы, или в чем там он находился. Не знаю, как назвать состояние между жизнью и смертью в контексте вампиров. В любом случае, он был достаточно здоров, чтобы сходить за продуктами: и хлеб, и яблоки были свежими.

– Никогда бы не подумала, что ты станешь сидеть у огня, – сказала вдруг я. Казалось, что такое может быть свойственно только глупым вампирам-лихачам. Вроде тех детей, что играют в прятки в Не-Городе.

Он ничего не ответил. Отлично, опять эта игра. Я взяла еще одно яблоко.

Он поднял голову и почти человеческим движением убрал волосы со лба. Почти.

– Нам, в отличие от вас, не нужно тепло, – сказал он, и я уже привычно перевела для себя «нам» и «вам» как «вампирам» и «людям», – но мы тоже можем им наслаждаться.

Наслаждаться. Я совсем не насладилась мыслью о наслаждениях вампиров. О том, чем они обычно наслаждаются.

– Я наслаждаюсь им, – сказал он и вдруг добавил: – Это тепло жизни и жар смерти.

Для холоднокровного вампира жизнь определяется как тепло? А смерть – как сожжение огнем солнечного света? Он все-таки пострадал от комы – она сделала его философом. То же самое сделало со мной швыряние об стены.

– Я… у меня было чувство… что с тобой какое-то время не все было в порядке, – глубоко вздохнув, сказала я. – Думаю, это началось той ночью, когда ты меня вылечил. Но мне потребовалось время, чтобы разобраться, если ты понимаешь, о чем я.

– Да, – сказал он.

За то время, которое мне потребовалось, чтобы справиться с четвертым яблоком, он так ничего больше и не сказал. Но яблоки ведь были мелкие, правда. Может, это невежливо – есть на глазах у вампира. Я, конечно, делала это и раньше.

Но если будущее – за мирным сосуществованием вампиров и людей, то надо было создавать некие правила этикета.

– Ты расскажешь, что с тобой произошло? – спросила я, испытывая одновременно раздражение от того, что мне приходится вытягивать из него слова щипцами, и стыд за свое чрезмерное любопытство. Что это – дружба? Горькая ирония. Мы оба зациклились на этой нашей совместной миссии, не уступающей по масштабам плану разрушения Карфагена. Я бы, пожалуй, села поближе к огню, чтобы тоже насладиться теплом жизни. Но он – вампир, а я человек, и в жизни еще полным-полно интересного, как-то: превращения, отравленные раны, не-пространство… Не говоря уже о солнечном свете.

Но если мы собираемся стать друзьями, то я должна свыкнуться с мыслью, что мой новый друг не слишком-то разговорчив.

Медленно, словно вслушиваясь в каждый звук собственного голоса, он произнес:

– Лечение твоей раны отняло у меня больше сил, чем я думал. Понимаешь, я никогда раньше не делал ничего подобного. Как я уже сказал, мне пришлось… придумывать, как это сделать. Я не привык к такому.

Одно из преимуществ долгой жизни. Есть время попрактиковаться.

– После того, как я ушел, я действовал неосмотрительно. И меня… засекли. Кое-кто из банды Бо. Мне нужно было скрыться и не дать им выследить тебя через меня. Оберегать человека – еще одна вещь, к которой я не привык.

У меня было чувство, что за его словами скрывается нечто большее.

– Они не собирались отставать от меня, не заполучив твоих координат.

Интересно, что представляет из себя записная книжка вампира: неужели там запахи жертв вместо названий улиц? Как записать запах?

И может ли один вампир украсть записную книжку другого?

– Они, конечно же, попросили поделиться информацией о тебе и были очень… настойчивы. В конце концов мне удалось уйти, но это было непросто. Я пришел сюда. Тут ты меня и нашла.

Голый в темной каменной комнате. Подходящее место для выздоровления.

– Ты хочешь сказать, что пробыл в таком состоянии больше месяца? Дебил, не мог меня раньше позвать?

Он посмотрел на меня, и я была уверена, что при этом он слегка улыбнулся. Улыбка вышла гротескной, но, в конце концов, не такой и плохой. Вовсе не такой ужасной, как, например, его смех.

– Мне это просто не приходило в голову.

Я вспомнила, как сама говорила Иоланде: «Вампиры ведь не зовут людей, верно?»

Он снова перевел взгляд на камин.

– А если бы и пришло, не думаю, что я бы это сделал. Не думал, что ты сможешь чем-то помочь.

– Но ты ведь позвал меня. Назвал мое имя. Один раз. Я бы не нашла тебя, если бы ты этого не сделал.

– Я услышал, что ты меня зовешь. И просишь ответить на твой зов.

– Я позвала тебя, чтобы ты позвал меня.

– Да. Светлячок, ты хочешь, чтобы я снова перед тобой извинился? Если да, то я это сделаю. Я не смог выздороветь сам. Я был… слишком далеко. Но я услышал твой зов и сумел ответить. Ты пришла и… принесла с собой часть меня. Я благодарен тебе. Спасибо. Это было бы для меня не лучшей кончиной. Чаша весов между нами снова сместилась.

– А, ты опять про эту чертову чашу весов, – сказала я. – Нот о чем я думаю: если бы тебе не нужно было меня прикрывать, то все было бы проще, верно? Значит, я тебя ослабляю. Начиная с того момента, как ты растратил свои силы, спасая меня в тот день.

Используя оленью кровь.

Бывают такие моменты, вот как сейчас, когда свет и тепло ощущаются как-то по-особому. Так же, как по-особому работает мое ночное зрение, но не так. Это «по-особому» не имело отношения к вампирам.

На мгновение меня стало три. Моя человеческая душа. Душа-дерево. Душа-олень.

Пересилим ли мы трое мою вампирскую душу?

– Ослаблять, – сказал он задумчиво. – Думаю, ты неправильно понимаешь смысл этого слова. Физически я сильнее любого человека. И могу обходиться без пищи дольше, чем кто-либо из людей. Но тебе подходят в качестве пищи яблоки и хлеб, а мне – нет. И ты можешь выйти на дневной свет, чего я сделать не могу. Что для тебя – слабость?

Я думала о том, действительно ли я принесла с собой часть его. Я вздохнула. Он уже однажды сказал, что не сможет противостоять Бо в одиночку. То, что он выбрал меня в качестве союзника, было куда проще и понятнее странных рассуждений о получении калорий из яблок и хлеба.

– Где я?

Кажется, он замялся. Очередной момент, когда понимаешь, что вампиры испытывают эмоции, только не такие, как у нас.

– Это мой… дом, – сказал он в конце концов.

– Сам ты не называешь это место домом, – заинтересованно сказала я.

– Верно. Могу назвать… моим подземельем, что ли. Я провожу здесь дневное время уже много лет.

– Подземелье? Так мы под землей?

– Да.

– А как же камин?

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Ну, разве дым не выдает твое присутствие?

– Этот дым в мире людей не виден.

Ух ты. Если бы вампиры запатентовали универсальный воздушный фильтр, у них в руках оказалось бы больше, чем пятая часть мирового богатства. Если посмотреть на Войны Вуду с точки зрения циника, то получается, что, убив достаточное количество людей, вампиры понизили уровень промышленного производства, не давая нашему виду погибнуть в аду экологической катастрофы, и таким образом даже сделали нам некое одолжение. Если сами вампиры и рассуждали подобным образом, в чем я лично сомневаюсь, то вряд ли их действия были продиктованы одним лишь альтруизмом. Хотя, смотря что понимать под словом «альтруизм».

Я снова осмотрелась. Камин был единственным источником света, и мое ночное зрение как будто не могло разобраться, в каком режиме ему работать. Меховое одеяло, которым я была укрыта, оказалось действительно меховым. Длинное и шелковистое, оно было черного цвета с белыми полосками. Не знаю даже, какому животному может принадлежать такой мех. Какому-то несуществующему, которое тем не менее стало добычей вампира. В одной облегающей черной рубашке – и с синяками – я чувствовала себя девушкой с обложки садомазохистского журнала «Связанные и безропотные». Не хватало только наручников и более модной прически. Фигуры на спинке дивана, где я лежала, были и форме голов горгулий – одни с высунутыми языками, другие с пальцем, приставленным к носу. Честно говоря, их лица больше напоминали задницы. Сам диван был обит пурпурным плюшем, но тень отбрасывал… лиловую. Хотя, если уж я могла путешествовать по не-пространству, то мне ли удивляться разноцветным теням или меху несуществующих животных. Мои познания в зоологии черно-белых все равно заканчивались на зебрах и скунсах. Может, этот зверь и существовал. Мех мог быть и покрашен, но по-моему, это для вампиров нетипично. Хотя, с моей точки зрения Кон сам был нетипичным вампиром. Этот готический стиль был необычен.

– Интересный интерьер, – сказала я.

Он окинул комнату взглядом, словно припоминая, как она выглядит.

– У моего хозяина был утонченный вкус.

Меня поразил как «хозяин», так и «был». Это было сказано так, как будто «был, но уже нет», как будто речь шла о мертвеце в полном смысле слова, а не о живой нежити.

– У твоего хозяина? – рискнула я.

– Это его комната.

Повисла тишина. Кон снова вернулся к своему занятию – умиротворенному созерцанию огня в камине. Пожалуй, хватит наводящих вопросов. Но на этот раз Кон меня удивил:

– Ты хочешь узнать про моего хозяина? – спросил он.

– Хочу, – ответила я.

Пауза. Что он делал в эти мгновения – собирался с мыслями? Решал, что исключить из рассказа?

– Он обратил меня, – сказал он. – Я был не очень-то… благодарен. Но я ему подходил. Когда пути назад уже не было, я согласился исполнять его волю…

Снова пауза, дальше он заговорил с характерной интонацией бесстрастней-некуда (точно так же он мог стоять неподвижней-некуда):

– Новообращенный вампир может быть куда более послушен, чем ты думаешь. Хотел я того или нет, но первое время я зависел от своего хозяина, и… решил позволить ему обучить меня всему тому, что мне было необходимо знать. Это было много лет назад, когда эта земля еще называлась Новым Светом.

Ой. Это триста или четыреста лет назад, смотря от каких пришельцев из Старого Света отсчитывать. Но это не может быть правдой: будь он так стар, то не мог бы выходить и на лунный свет.

– Он пожелал править здесь, когда началась освободительная война. По крайней мере, неофициально.

На человеческом языке это называется «подпольно». Неофициально – читай «подпольно»: он хотел стать самой опасной и самой отвратительной заразой Темной стороны. Официально – все равно читай «чуть менее подпольно»: добиться контроля еще над двумя пятыми мировой экономики и потихоньку превратить наш Глобальный Совет в удобную ширму.

– У него были шансы на победу, но ему не повезло, а вот его врагу, могущественному и упорному, повезло. После той войны у моего хозяина почти не осталось бойцов. Я был одним из уцелевших. Жизненные силы хозяина были подорваны крушением его амбиций; вместо власти ему пришлось удовлетвориться коллекционированием. Оставшиеся бойцы гибли или бежали один за другим, в конце остался только я. Когда дошла очередь до моего хозяина, я оказался совсем один.

Я была рада, что от камина исходит тепло. Голос Кона был тихим и как всегда бесстрастным, я не поняла даже, испытывал ли он к своему хозяину положительные чувства… может быть, после того, как перестал злиться из-за обращения? И для какой цели хозяин его приспособил? Я, пожалуй, не хотела этого знать. Хорошо. Есть еще один вопрос, который мне не следует задавать, и который имеет все шансы остаться без ответа. Почему Кон остался, если другие бежали? Я помню, как месяц назад он сказал мне: «Быть такими как мы можно по-разному». По описанию его хозяин еще до Войны за Независимость представлял собой махровую разновидность старого кровопийцы, жаждущего мирового господства, и выделялся этим даже среди себе подобных. Так почему Кон остался? Кон, который сейчас даже не имел своей банды. Были и другие вопросы, которые я не решалась задать, боясь, что он ответит.

Что я вообще знала об эмоциях вампиров? Жажда крови. Что еще? Другая жажда? Жажда жизни – изначальная, может быть? Сумел ли Кон преодолеть свою неблагодарность хозяину, просто потеряв способность быть благодарным? Нет – Кон ведь недавно сказал мне, что благодарен за то, что я его нашла. Но благодарность – это чисто человеческое понятие, и его иногда сводят к простой вежливости, столь же лишенной реального смысла, как формула «благодарю вас».

И еще есть Бо. Тягостная связь между мною и Коном, которую мы пытались укрепить, но не слишком, вызвана тем, что Бо угрожает нам обоим. Мне не нравилось, в какую сторону уводила эта мысль.

– Враг твоего хозяина… это Бо?

– Нет. Это был хозяин Бо.

Все сразу стало куда лучше. Чтобы не зареветь, я заткнула собственный рот кончиком мехового одеяла.

Кон посмотрел на меня. Может быть, он подумал, что Хлеба и яблок оказалось недостаточно, и я все еще голодна.

– Я уничтожил его хозяина. Теперь есть только Бо.

Я рванула зубами мех неведомого животного. Уж не обессудьте, это сообщение не показалось мне слишком обнадеживающим. Только Бо.

И его прислужники, которые не так уж давно посадили Кона на цепь в доме на озере, откуда ему удалось сбежать только благодаря редкой удаче. Может, второй раз Кон и не попадется в эту ловушку – но у Бо были и другие возможности. Например, месяц назад одна из таких возможностей чуть не стоила Кону жизни. Почему бы ему не дать объявление – в глобонете должны были существовать скрытые вампирские сайты – и не попросить своих старых боевых товарищей ненадолго вернуться и помочь? В качестве награды он мог бы предложить вещи своего хозяина – тем более, что сам он, кажется, не испытывал к ним никакого интереса. Если драгоценные камни в инкрустации одного только этого кубка настоящие, то он сравним по стоимости с национальным долгом небольшого государства.

Почему бы ему просто не управлять бандой, как делают все нормальные вампиры в его возрасте?

И на все эти вопросы мне тоже не хотелось знать ответы. Я выплюнула мех и попыталась поправить одеяло. Отпечатки зубов, вероятнее всего, уменьшили его стоимость. Я почувствовала себя ужасно усталой и, несмотря на присутствие Кона, – одинокой. Даже наоборот – благодаря его присутствию. Я снова подняла кубок – сначала даже подумала, что не справлюсь одной рукой – и поднесла ко рту. Когда я наливала в кубок вино, оно как будто долго не могло достичь его дна, теперь так же долго оно не могло достичь моих губ. Однако пить из горлышка бутылки – это тоже не вариант. Не в этой комнате. Разве что в комнате Кона – в той, что пуста и без мебели. И без камина.

Мне хотелось превратить целую гору теста в булочки с корицей и хлеб, мне хотелось обслужить целую толпу неожиданно нагрянувших туристов в день, когда на кухне некому работать, хотелось, чтобы мне заказали вишневые пироги для большого застолья, хотелось прикорнуть на моей веранде со стопкой книг и полным чайником, хотелось теплой руки Мэла, руки с татуировками на моем плече и солнечного света на лице. Мне хотелось домой. Вернуться к своей жизни.

Я всем этим обладала. У меня уже было все это прежде – и тогда, чтобы избавиться от этого, я поехала на озеро.

– Откуда эта вещь? – спросила я, поднимая кубок. Я сдалась и держала его двумя руками. Это могла быть чаша для пиров. Приз за первое место в высшей вампирской лиге. В него, конечно же, не наливают шампанского; у игроков проигравшей команды отрезают головы и кровь сливают в кубок.

– Это Чаша Душ для церемонии в Оранхэлло.

– Что?! – я поспешно поставила кубок на место. Хватит, Светлячок, просто не спрашивай больше ни о чем. Не удивительно, что по моим долбаным рукам пошла эта долбаная дрожь. Никто не знает, где находится Оранхэлло. По крайней мере, если кто и знает, то не говорит. Никто из тех, кто считает, что это реальное географическое место с реальной широтой и долготой, не помещает ее поблизости от Новой Аркадии. Но в целом нет единого мнения о том, является ли это географическим наименованием или названием ритуала. Сама я ничего не знала о чашах душ и о подобных церемониях, более того, я не хотела ничего этого знать.

– В этой комнате есть несколько вещей, которые отдали моему хозяину добровольно, и это одна из них, – сказал Кон. – Обычно приобретение сопровождалось определенным нажимом.

Да уж, я думаю.

– С какой стати могущественному клану отдавать что-либо вампиру-хозяину, особенно вампиру-владыке?

– Его отдали не даром. Он был предложен в качестве оплаты за взаимовыгодную услугу, и предложение было принято. Эту услугу можно было оказать разными способами, и кубок должен был убедить его принять единственно правильное решение. В нем нет ничего такого, что могло бы тебя огорчить.

«Ага, и хрустальные бокалы из подарочного магазина в вашем обиходе не приживаются», – подумала я, но вслух спросила:

– Тогда почему у меня дрожат руки, когда я его держу?

– Должно быть, потому, что он некогда принадлежал клану Блейзов.

Я вскочила с дивана, споткнулась, ударилась о столик и, убегая, услышала, как кубок ударился об пол.

Далеко уйти мне не удалось: хозяин Кона собрал такую большую коллекцию, что пробраться среди экспонатов было очень трудно. Я почти сразу же налетела на что-то, похожее на оттоманку, и упала так же быстро, как и кубок, с той лишь разницей, что из меня ничего не пролилось. Еще одна заметка для моего исследования эмоций вампиров (если таковые вообще имеют место): не рассчитывайте, что вампир поймет всю волнительную сложность человеческих семейных отношений – в том числе и разорванных; а может, им чужда наша трусость и подсознательное стремление спасаться от дурных вестей бегством.

Я встала. Вот и новые синяки. Круто. Теперь никакие рубашки с высоким воротником не помогут: нужен будет целый скафандр. Я медленно обернулась, опираясь на какой-то спазматически закрученный столб, который в данной обстановке вполне мог сойти за ионическую колонну. Кон стоял спиной к камину и смотрел на меня, пламя освещало его. Может, это я была в таком состоянии, но он вдруг показался мне более крупным и более загадочным, чем когда-либо. Лица его я не видела – кажется, падение отключило мое ночное зрение, – но с его силуэтом в свете камина что-то было не так; вообще, то, что его окружал свет, было не так. Я вспомнила свое впечатление в тот первый раз, на озере: хищник. Чужой. Это был не Кон, это был вампир, непостижимый и смертоносный.

Я пошла обратно. Не знаю, хотела ли я показать Кону, что он по-прежнему мой союзник, или просто осознала бессмысленность бегства. Чтобы приблизиться к камину, мне пришлось пройти совсем близко от него: среди валяющегося кругом хлама был всего один проход. Я опустилась на колени на коврике перед камином – по крайней мере, здесь был коврик, хотя на ту клыкастую морду, которая имелась на другом его краю, лучше было не смотреть – и протянула руки к огню. Ощущение было как от настоящего огня. И что еще важнее, запах был как от настоящего огня – когда я слишком приблизилась, глаза начали слезиться. И искрило по-настоящему – поскольку задержать искры было нечему, они летели прямо на коврик. Я посмотрела под ноги: коврик неожиданно произвел отталкивающее впечатление: сплошные коричневатые пятна говорили о том, что искры падали сюда множество раз. Еще несколько подпалин не испортят его вид, потому что вида он не имел никакого.

Я чувствовала себя похожей на этот коврик. Никогда не задумывалась особенно о своем внешнем виде: всегда было полно других забот – как, например, приготовление булочек с корицей и ожидание свободной минутки, чтобы вздремнуть. Но теперь я начала чувствовать на себе слишком много следов от искр. Как будто слишком долго пролежала у камина, не отгороженного экраном.

Слышала ли я, как он присел рядом со мной? Вампиры приближаются бесшумно – это я знаю по собственному опыту. Но ведь это не какой-нибудь вампир – это Кон. Я уже пообещала ему свою помощь, и мне была нужна помощь с его стороны. Нет, я не обещала. Но это не важно. Между нами существовала связь. Я не подписывала никакого контракта, просто однажды проснулась со множеством условий и подпунктов на своем теле. А если мне нужна была подпись, то это был шрам на моей груди. И я слышала его приближение, хотя и не могла этого слышать.

Я выждала еще секунду, прежде чем посмотреть на него. Вампир. Опасный. Непредсказуемый. Ужасающий. Зовут его Константин. Мы встречались раньше…

Хорошо.

– И что теперь? – спросила я. – Я доставлю тебя домой, – ответил он.

– Хорошо, это сейчас. А потом? Завтра?

– Мы должны добраться до Бо.

Мой желудок сжался. Может быть, это из-за яблок. Мне уже пора бы привыкнуть, что нерешительность вампирам не свойственна. Он никогда не научится начинать фразу с «может быть» или «наверное».

Я знала, что речь не идет о том, чтобы вооружиться колами из яблоневой древесины или кухонными ножами и постучать во входную дверь.

– Так ты не знаешь, где он э-э… живет?

– Нет. И я начал искать только после нашей встречи на озере. Он под надежной защитой, и его хорошо охраняют.

Я подняла глаза к невидимому потолку. Исходя из того, какой здесь была мебель, потолок должен был быть феноменальным. Или антифеноменальным: как голова медузы Горгоны или взгляд Василиска.

– Надеюсь, твоя защита еще более надежна, – сказала я.

– И я надеюсь.

Не нравится мне, когда вампиры говорят «надеюсь».

– Мой хозяин особенно увлекался вещами, которые имеют защитные свойства или могут быть использованы в качестве защиты. Он понимал, что его попытка победить путем агрессивного натиска провалилась, и не хотел, чтобы после этого кто-то нарушал его покой.

Горгульи и всякие цацки – арсенал вампира! – Я сам всегда предпочитал одиночество, и многое здесь усовершенствовал. У меня есть основания полагать, что, если я останусь в этом месте, никто не придет за мной.

– Ты забываешь про путь через не-пространство, – сказала я. С чувством сказала.

– Не забываю. Я достижим для тебя и не достижим ни для кого и ни для чего более.

Достижим. Любопытное прилагательное. Я посмотрела на него снизу вверх, а он на меня – сверху вниз. Я не видела, что скрывают тени на его лице. Это были просто тени. Они не двигались и не мерцали, не отливали красным. Не опускались никуда. Просто тени. Замечательно. Единственный человек, который в моих глазах выглядел нормально, не был человеком и не был нормальным.

Мы все глядели друг на друга. Вряд ли он мог обманом завлечь меня в погибельную ловушку, как чуть было не получилось на вторую ночь у озера, но мне казалось, что погибель все еще кроется в его глазах.

– Усовершенствовал? Ты имеешь в виду эти, м-м… эти предметы? – прочие слова я проглотила, иначе получился бы бестактный намек на гостиную какого-нибудь знаменитого самоубийцы, вроде австрийского эрцгерцога. – Здесь что-то принадлежит тебе?

– Нет, ничего из того, что ты здесь видишь. Не люблю связывать себя с предметами. На эту тему у меня был спор с хозяином. Физическая форма имеет определенную прочность, которой более тонкая форма лишена, но я чувствую, что эта прочность – мнимая. Он думал иначе.

«И проиграл», – подумала я.

– Ты знаешь, какая у Бо… стратегия обороны? Пауза. И затем ответ:

– Почти все свои силы он вкладывает в свою банду. Это не поможет нам его обнаружить.

– Снова твое «вампиры-чувствуют-совсем-по-другому»? – Я вздохнула. Наверно, мне стоило рассказать ему о том, что я нашла в глобонете – как я впервые наткнулась на дурное Нигде, не-пространство, запредельное для человеческого сознания, и что еще там, кажется, имелось. Если «там» годится.

На, под, внутри, за, среди – предлогов ведь много. А про ООД мне рассказывать?

Нет, пока ничего рассказывать не стоит. Он не слишком-то торопится доставлять меня домой. Насколько далеко, если пользоваться мерками земной географии, это «подземелье» от дома Иоланды? Союзник он или не союзник, но мне бы не понравилось, если б мы оказались соседями.

– Бо – это его ненастоящее имя, верно? – спросила я. – Больше похоже на собачью кличку.

– Это сокращение от Борегард.

Я засмеялась. Вот уж не думала, что способна сейчас на смех! Вампир по имени Борегард. «Прекрасный взгляд» по-французски! Просто великолепно. Вряд ли это имя дал ему отчим – хозяин кофейни.

– Сколько у нас времени?

Я уже начинала чувствовать, когда он действительно думает над ответом на вопрос, а когда выбирает, как лучше ответить мне, самонадеянной человечишке. В этот раз он действительно думал.

– Я был не в курсе событий с момента нашей последней встречи. Не знаю. Но выясню.

– На том же месте, в тот же час, – пробормотала я. – Нет.

– Я не понимаю!

– Нам придется встретиться снова, верно? – спросила я. – У меня тоже есть о чем тебе рассказать. Кажется, у меня есть… собственная ниточка, ведущая к Бо.

Он кивнул. Не знаю, гордиться мне этим или обижаться. Может быть, он думал сейчас о том, что не зря сделал меня своим союзником. Равное партнерство с вампиром – звучит роскошно. Если только проживешь достаточно долго, чтобы этому порадоваться. Думаю, что «молодец, круто, так держать!» – все эти слова в вампирском лексиконе отсутствуют, этому его еще учить и учить, вместе с «может быть» и «наверное».

– Я приду к тебе, если позволишь, – сказал он.

– Лучше ты, потому что я сюда не вернусь, – я не хотела этого говорить, само вырвалось.

На долю секунды на его лице появилось удивление. Если бы в этот миг я не смотрела прямо ему в глаза, я бы этого даже не заметила, но это было.

– Ты можешь приходить сюда, если захочешь, я… – он замолчал.

Я знала, о чем он думал. Потому что сама думала о том же.

– Приходи. Я дам тебе знак.

Он легко скользнул в проход между барахлом (в моем лексиконе не нашлось лучшего слова для всех этих вещей; казалось, что все прочитанные мною страшные рассказы и мифы окружали меня сейчас и подбирались со всех сторон) и исчез в темноте. Проходя мимо перевернутого кубка, я бросила на него быстрый взгляд. Ночное зрение включалось, когда я смотрела на спину Кона, но не позволяло поддаться желанию рассмотреть подробнее все то, что скрывалось в темноте: гидры с бесконечным числом голов, Лаокоон с двумя дюжинами сыновей и двойным комплектом змей, заросли триффидов, колесница Бен Гура – застывшие в керамике, дереве или камне.

Кон остановился возле буфета. Причудливые рельефные узоры на дверцах напоминали рога сатиров, и что-то – похоже на самих сатиров – стояло по краям. Это и впрямь были сатиры. Их руки служили ручками буфета. Ух. Кон, касаясь рукой одной из дверец, посмотрел на меня.

– Почему кубок огорчил тебя?

Я пожала плечами. Разве это объяснишь?

– Это не просто любопытство. Я не хочу в будущем огорчать тебя.

По крайней мере, пока мы не победим мистера Бо. Светлячок, дай вампиру передышку. Он ведь старается изо всех сил.

Вряд ли я смогу это объяснить. Я и себе-то это вряд ли смогу объяснить. Вампиры ведь почти не связаны семейными узами, верно?

– Верно.

Да уж. И еще вампиры не улавливают иронию.

– Со мной это произошло из-за отца. Если я до сих пор жива, то это благодаря его наследству в моей крови, верно? Но… – я посмотрела ему в глаза, выговаривая эти слова, и решила, что его стандартное бесстрастие сейчас сместилось но шкале в сторону большей мягкости и понимания – так мрамор считается чуть помягче адаманта. – Мне малость не по себе из-за связи между нами, и при мысли, что… у нее имеется какая-то предыстория… что у твоего хозяина были какие-то дела с семьей моего отца… Мне это не нравится.

Не хотелось думать, что мой детский страх, прятавшийся под кроваткой, не просто оказался реальностью, но еще и был некогда не прочь пропустить кружечку пива с моим папочкой.

– И все мои тренировки, если их вообще можно назвать тренировками, сводятся к тому, что пятнадцать лет назад бабушка учила меня превращать цветы в перья, и сейчас я чувствую себя… уязвимой. Неготовой.

Я чуть не сказала «достижимой».

– Понимаю.

Мгновение Кон смотрел на уродливую дверцу, словно раздумывая, а затем открыл ее. За ней оказалось несколько рядов маленьких ящиков. Я услышала – ну, не тепло, и не запах, и не тихие голоса, но все это сразу. В ящичках было полно вещей. Они визжали, излучали, выделяли что-то вроде «Я! Я! Я!», как школьники, играющие в квача. Интересно, из чего сделан этот буфет. Но не настолько интересно, чтобы подойти и прикоснуться к нему самой. Ухмылки на рожах сатиров мне не нравились.

Кон выдвинул один из ящиков и достал тонкую цепочку. Все остальные голоски тут же смолкли, разочарованно фыркнув. Цепочка блестела в темноте, – рыжий свет от камина туда уже не доходил, – она была похожа на опал, если только из опала можно было бы изготовить крохотные звенья, подвижно соединенные между собой. Она издавала тонкое подобие звука, я пыталась разобрать мелодию, но мне не удавалось. Кон переложил ее из одной руки в другую – в его больших ладонях цепочка казалось паутинкой, – затем снова поднял, держа на пальцах таким образом, что она практически образовала круг. Звук изменился. Он становился до боли знакомым, как шум холодильника или треск помех в телевизоре. Знакомым: уютным и успокаивающим. Я чувствовала, что звук становится знакомым, потому что сам этого хочет, словно черная тень на другой стороне улицы, в которой неожиданно угадываешь старого друга в знакомом пальто, которое советовал ему выбросить давным-давно.

Эта волшебная цепочка приноравливалась ко мне… переодевшись старым другом.

Свою работу она знала. Когда она умолкла, мне уже казалось, что эта вещь – моя. Может быть, так и было. Кон передал ее мне, и когда она коснулась моих пальцев, я ощутила в них легкое покалывание. Мгновение я смотрела на то, как она мерцает – частота мерцаний напоминала сердцебиение, – и затем надела ее на шею. Цепочка исчезла под воротником рубашки, но я чувствовала, как она касается моего тела, пересекая линию шрама под ключицами и возле сердца.

– Спасибо, – нерешительно сказала я. Я не удивилась сильному ощущению присутствия магии, когда я брала ее и надевала, но никогда раньше мне не приходилось сталкиваться ни с чем настолько… подходящим: обычно приходится потратить массу усилий, чтобы добиться хотя бы половины такого эффекта. Конечно, я так много еще не знала о магоделии, что моих незнаний хватило бы на целую библиотеку.

Мое «спасибо» в обмен на такое чудо было самым жалким из возможных ответов.

– Я подумал, что она с радостью пойдет к тебе.

– А… ты?

– Нет. Мой хозяин рассердился, когда понял, что она не подойдет ни ему, ни кому-либо другому из нас. В этом буфете есть и другие вещи, разочаровавшие его.

– Я слышала голоса, когда ты его открывал.

– Да. Все эти вещи предназначены людям – но они не видели ни одного человека с тех пор, как оказались здесь.

Пауза.

– Им не нравится лежать без дела. Среди них есть очень могущественные. Я не могу ими воспользоваться, я их только храню. И я бы предложил их тебе…

– Если бы ты был уверен, что я не наломаю дров, – перебила я. – А такой уверенности быть не может.

Вопрос о демонской примеси в моей крови, не уходивший далеко от передовой линии моих размышлений, несмотря на преобладание там вампиров и неминуемой смерти, выскочил на поверхность, и я сообразила, что «человеческие» истицы приветствовали меня – как человека. Впрочем, если они оценивали меня по сравнению с Коном… Я не знала, сколько времени они пролежали здесь взаперти, но, видимо, достаточно, чтобы прийти в отчаяние.

Я коснулась цепочки пальцем и наполовину услышала, наполовину представила тихий – самый тихий из всех тихих – голосок. Если бы я могла быть уверена, что я его слышала, то я бы назвала этот голосок счастливым. Но я не могла с уверенностью сказать, слышала ли я хоть что-то.

– Кубок был моей ошибкой.

– Позволь напомнить тебе, что перед тем, как мне попался этот чертов котелок, я пережила тот еще день. Меня не подготовили. И нас не представили. Даже опытного чародея – а это не мой случай – можно застать врасплох!

– Это ожерелье поможет тебе снова найти сюда дорогу, – сказал он. – Затем ты сможешь подготовиться и посмотреть другие вещи, если захочешь.

Я выдавила из себя смешок.

– Такая подготовка займет несколько лет. Несколько лет упорного рутинного труда. Кроме того, для этого нужен учитель, а его у меня нет, не считая того, что начинать надо было как минимум пятнадцать лет назад.

Выдержав паузу, Кон ответил:

– Мне тоже пришлось… придумывать большую часть своей подготовки. Иногда лучше не иметь учителя вообще, чем иметь учителя, с которым ты не согласен.

«Так почему же ты остался?» – подумала я.

– Я думаю, что «опытных чародеев», которые смогли бы, как ты, добраться сюда таким путем и выжить, можно пересчитать по пальцам.

Да уж, по части придумывания у меня, пожалуй, перебор. Солнечный зонтик для вампира. Бестелесное радарное зондирование. Не говоря уж о «Горькой Шоколадной Смерти» и «Бешеных Зебрах». Бедная я, бедная…

– Если примешь мой совет, то я рекомендую тебе больше не ходить этой дорогой, разве что в случае крайней необходимости.

– Уж в этом можешь не сомневаться, – сказала я. – Только не создай мне снова эту крайнюю необходимость, хорошо? И даже простенькую такую полу-необходимость…

– Хорошо. Обещаю. Насколько это в моих силах.

Он закрыл буфет. Если все-таки побываю здесь еще раз, – подумала я, – то первым делом вытащу все эти вещички из мерзкого буфета – из-за него, наверняка, им еще тошнее лежать без дела. Авось тут найдется что-нибудь более подходящее, в этой барочной комнате смеха.

– Нам пора в путь. До рассвета остается час.

– Час? – спросила я. – Ты хочешь сказать, что мы… что это место так близко?

В этой моей реплике не было и капли дружеской приязни, но Кон ответил, как всегда, безмятежно:

– По человеческим меркам – нет. Но благодаря тому факту, что ты добралась сюда, и той цепочке, которую ты теперь носишь, я думаю, что ты сумеешь воспользоваться одной из моих коротких дорог.

Мое сердце сжалось.

– Но ты ведь только что сказал мне не пользоваться больше не-пространством!

– Этим путем я больше не могу ходить, как и под солнцем, – ответил Кон. – Я говорю о другой дороге.

– А, – сказала я, – тогда ладно.

Не знаю, каким образом мы снова оказались на твердой земле, но это была обыкновенная ночь, дул обыкновенный ветерок и вокруг порхало несколько обыкновенных летучих мышей. Летучие мыши. Банально. Они, однако, прилетели сюда явно не вместе с нами. Перехода, например по какому-нибудь туннелю, я не запомнила: просто жестокая, глухая тьма подземного логова Кона поблекла, растаяла – и вот мы уже ступаем по жесткой траве и земле. А над головой – летучие мыши. Ветер, забравшись под длинную черную рубашку, неприятно напомнил мне о том, как скудно я одета, явно не по сезону. Но я была так счастлива дышать свежим воздухом, так отчаянно хотела оказаться дома! И когда Кон взял меня за руку, я не отшатнулась, как прежде. Хорошо хоть он не предложил взять меня на руки. Хотя и шла босиком. Я заметила, что мне свойственно всякий раз, когда я пересекаюсь с Коном, служить примером того, как не надо одеваться.

Его «короткая дорога» напоминала переход реки вброд, когда ступаешь по камням, а поток – в данном случае поток ТОЙ реальности, куда мне так сильно хотелось вернуться – грозит сбить с ног и унести в омут. Без его руки я, пожалуй, потеряла бы равновесие: ступая по камням, приходится смотреть вниз, а от того, что одна реальность сменяется другой со скоростью сто десять, голова уже и так кружится. А камни, по которым приходилось идти, были как настоящие – скользкие и неустойчивые. Я старалась не думать, отчего именно они скользкие, и чем я рискую, если свалюсь – вымокну в чем-то? Или похуже? Этот путь не так напрягал нервы, как тот, которым я воспользовалась несколькими часами ранее, а тот, в свою очередь, был полегче улета от почты Эймил, но все равно я напрягалась. Очень.

Интересно, путешествия через не-пространство имеют отношение к тому, что Кон предсказывал месяц назад: «Теперь ты начнешь читать слова силы, власти и магии, как читаю их я»? Он сказал «читать». Если это чтение такое, то страшно представить, как же тогда – «делать»!

Камни начали становиться все больше и больше, а поток – стихать, и вот мы уже в саду Иоланды.

Я не заметила, как Кон исчез. Упустила момент, когда он отпустил мою руку. Но, различив в свете звезд очертания знакомого дома, я поняла, что со мной никого Нет.

Поднимаясь по ступенькам и стараясь не наступить на особенно скрипучие, я вспомнила, что ключа от комнаты у меня нет. Опять! Придется прятать под ковриком запасной, специально для тех случаев, когда мне приходится делать нечто странное в компании Кона, без обуви и в неподходящей одежде. Однако я справилась сама – может, благодаря цепочке: коснулась рукой замочной скважины, что-то пробормотала – ей-ей, не знаю что, – и услышала, как проклятый замок открылся. Еще я услышала тонкие голоски амулетов, сердито меня окликающие, но помешать мне войти они не могли. Я закрыла за собой дверь.

Я даже не сняла его рубашку. Просто упала на кровать и отключилась.

Я ожидала, что проснусь, лежа в куче пепла – вампирская рубашка сгорит при первых лучах солнца. Еще больше я ожидала, что проснусь и вспомню тяжелый запутанный сон про Кона в подходящем – запутанном – антураже, то бишь в каком-то лабиринте. Я вспомнила, как в прошлый раз тоже проснулась с надеждой, что странное-дело-с-Коном – это только странный сон. Но и тогда это не был сон. И все эти дела-не-во-сне становились неуклонно тяжелее – кстати о создании новых привычек.

От новых царапин и синяков тело ныло, и я встала с кровати с гибкостью дубового полена. Шею так свело, что я смирилась с мыслью отныне всегда смотреть вбок. Я оглянулась на груду одежды у открытой балконной двери, пошла и ванную и начала набирать воду. Все это уже было раньше, только в тот раз меня отделали другие вампиры.

«Хватит киснуть, – подумала я, – четыре с половиной месяца назад все было куда хуже». Но киснуть я продолжала.

На мгновение – короче, чем те десять секунд, сколько это длилось – я вспомнила прикосновение его губ и его обнаженное потеющее тело.

Нет. Я подставила голову под кран, чтобы вода смыла все эти мысли. Все равно волосы пора было мыть.

Рубашка, хотя уже и нуждалась в стирке, при дневном свете по-прежнему выглядела экстравагантно. Хорошее качество. И ткань ничего. Черный все-таки не мой цвет. Но сейчас на моем теле было довольно много темно-синего и фиолетового, и с этими цветами он вполне гармонировал. Я скорчила зеркалу рожу. Сама виновата, что вообще туда посмотрела. Цепочка на шее блестела и при дневном свете. Сейчас она казалась скорее золотой, на ощупь определить материал было трудно, тем более что с золотом я общалась мало – носила все больше пластмассовую бижутерию.

Я аккуратно сняла рубашку и положила ее к остальной приготовленной для стирки одежде. Интересно, это натуральная ткань, можно ли ее химией? Как-то забыла расспросить Кона, а ведь это важно. Когда берешь рубашки у обычных парней, таких проблем не возникает. Как правило, на этикетке указано, как их стирать. В данном случае этикетка вообще отсутствовала.

Я забралась в ванну и подумала, идти ли мне в кофейню на ланчевую смену.

Мне было далеко не так плохо, как тогда, весной. Просто я кисла. Одной ванны хватило. Из очень горячей вода постепенно превратилась в просто горячую, и я поняла, что снова могу легко вертеть головой.

Радужную цепочку я для купания не сняла. Снимать ее не хотелось ни под каким видом тем более, очень маловероятно, что обычная вода с мыльной пеной могла ей навредить. А вот познакомить цепочку с другими моими талисманами нужно было обязательно. Я понятия не имела, как очистить рабочее место после вчерашнего магоделия – ни одно из тех слов, которым успела научить меня бабушка, не подходило здесь в полной мере. Положим, я выброшу горелую траву и уберу свечи, но уж больно неблагодарное у меня настроение сейчас… а что-то делать было надо. Талисманы – это подходящий компромисс.

Для торжественного ритуала обстановка не подходила: я сидела на кровати, на смятых простынях, скрестив ноги, замотанная в полотенца, все еще мокрая. Из кармана лежащих на полу брюк я достала свой маленький нож, а из ящичка у кровати – таинственный амулет. Разгладила подушку, положила оба предмета на нее. Затем бережно сняла с шеи цепочку и положила ее на подушку в виде кольца, так что нож и знак оказались окружены этим кольцом.

Не знаю, чего я ожидала. Просто подумала, что нужно сделать именно так. Нож, знакомься, это Цепочка. Амулет, это Цепочка. Цепочка, знакомься, это Нож и Амулет. Поскольку мы – одна команда, мы и тот парень из подземелья, и нас ждут всякие беды, хочется убедиться, что вы нормально ладите друг с другом, прежде чем мне придется просить вас прикрыть мне спину. Или что-то вроде этого.

В эту пору года солнце днем не дотягивалось до моей подушки. Поэтому не могу сказать, что именно произошло. Вдруг вспышка – как будто в комнату ворвался поток солнечного света, но не просто поток: словно пламенный меч, словно озарение, явленное христианскому пророку. Она опустилась на мои талисманы с почти слышимым шлепком — как будто у короля соскользнула рука, и он основательно треснул посвящаемого рыцаря по плечу, вместо того, чтобы легонько похлопать и наречь его «сэр Амулет».

И подушка загорелась.

Я сидела совсем рядом, и от моих мокрых полотенец вдруг пошел пар. Я смотрела на все это с открытым ртом, а у моего инстинкта самосохранения, вероятно, был сегодня выходной – я сунула руки в огонь, сгребла все три оберега вместе и выхватила их из пламени.

Пламя угасло. Подушка лежала на месте, обуглившаяся и дымящаяся.

Рукам было немного горячо – я легко отделалась. Когда я разжала пальцы, то увидела на ладонях три красных пятна, пересекающиеся между собой: длинный почти правильный овал – это от ножа, тоже овал, но короче и шире – это амулет, тонкая полоска на большом пальце – это от цепочки. Сами вещи были уже обычной комнатной температуры. За эти несколько секунд с ними не произошло никаких внешних изменений. То есть с того момента, когда неизвестные мне силы вызвали неожиданное возгорание.

– Ох, – сказала я дрожащим голосом, – ну ничего себе!

Я поспела аккурат к ланчевой смене – не хотелось оставаться дома одной. Я снова надела цепочку, а нож и амулет положила в разные карманы. Оставлять что-то из этих вещей в ящике тумбочки мне теперь не хотелось. Мы скрепили нашу незримую духовную связь сожжением подушки. Последняя пошла в корзину для мусора, а постельное белье – в стиральную машину. Мои простыни никогда не были такими чистыми, как в последнее время – стоило застелить постель свежим, как случался какой-нибудь инцидент, и я лихорадочно сдергивала простыни, л тащила в стирку, и сыпала двойную дозу порошка, и выставляла все кнопки на максимум: и промывку, и споласкивание, и выжимание, и защиту от всяких штук, склонных взрываться по ночам. К сожалению, последнюю кнопку я все никак не могла отыскать второпях. Когда-нибудь, и причем скоро, обязательно куплю новую подушку и комплект наволочек.

Длинные рукава, высокий воротник, джинсы – и синяков совсем не видно. Один, правда, на скуле – этот не спрячешь, когда волосы будут подобраны под косынку, – и еще ссадина на предплечье – ее решила заклеить пластырем, хотя это ее только подчеркнет. А что мне оставалось делать? В общественном питании нельзя работать с открытыми ранами, равно как не может пекарь не засучивать рукава. Вот только что потом сказать Мэлу?

Паули обрадовался, увидев меня. Утро было напряженное; впрочем, здесь каждое утро такое. «Оодовцы так и набежали», – сказал он. Я промолчала. Я увидела их сквозь стекло, когда проходила мимо главного входа, и осмотрительно воспользовалась боковой дверью – для персонала (и голодных завсегдатаев низшего разряда, специально на случай визита ООД или полиции). Я надела чистый фартук, молниеносно связала волосы (удар молнии, пламенный меч, скорость сто десять) и припудрила щепоткой муки скулу, чтобы замаскировать синяк. К тому моменту, когда в пекарню лениво, словно без всякой цели, заплыл Пат, мои руки были уже по локоть в тесте. Я не видела его, когда входила; наверно, он тоже двигался со скоростью сто десять, если уже поспел сюда из штаб-квартиры по вызову.

– Можно тебя на пару слов, когда сделаешь перерыв?

– Но я же только пришла, – сказала я, стремительно слепляя воедино муку, масло и сахар.

– И все-таки, – лениво сказал он.

– Не раньше, чем через пару часов, – успокаивающим тоном ответила я.

Паули за моей спиной удивленно поднял брови: Пат на правах старого друга всегда имел определенные привилегии. Но это было до того, как я поняла, что мои симпатии не просто разделились – они разорвали меня на две половинки, и половинки эти уже исчезали за горизонтом, несясь в разные стороны.

– Что бы вы там ни говорили, мэм, – сказал он, шутливо салютуя мне, впрочем, не очень убедительно, – я полагаю, булочек с корицей не осталось.

– Не осталось.

– Как насчет булочки с ореховым маслом? – спросил Паули. – Или пончики с голубикой, тыквой, апельсином, морковкой? Имбирный пряник, медовик?

– Всего по одному, – сказал Пат и удалился.

Паули еще слишком мало здесь проработал, чтобы начать спокойно относиться к заигрываниям клиентов. Рукой и сахаре он потер лицо, скрывая довольную ухмылку, а через мгновение уже нагружал тарелку и звал Мэри, чтобы та ее отнесла.

Мне хотелось вообще не признаваться, когда у меня перерыв, но уж и так пришлось много лгать – буквально закрывая ложью черные дыры моего отсутствия днем (и ночью), – не хватало еще, чтобы это вошло в привычку. Точно так же не хотелось мне потерять разницу между светом и темнотой, но мои шутники-глаза и мой новый полувампирский образ жизни вели меня именно к этому. Не смешно.

Моя душа-светлячок. Душа-дерево. Душа-олень. Пересилите вы мою темную душу? Я похлопала по карманам, где лежали нож и амулет, оставив на фартуке два новых пятна. Я сняла фартук, помыла руки, сделала себе чашку чая и вышла в зал. Пат то ли уже вернулся, то ли просидел здесь все время. Тарелки, которую два с половиной часа назад наполнил Паули, оказалось мало – сейчас он поглощал хрустики «Лимонный кайф» и «Бешеную Зебру». Любой другой человек, имея такой аппетит, уже стал бы карикатурным толстяком. С аппетитом Пата я была знакома уже много лет, и не догадывалась удивиться. Но ведь он работает ООД – а значит, много тренируется, и метаболизм у него быстрее… Я снова подумала, к какому типу демонов он относится. Например, если он – демон-паук (они иногда бывают синие), значит, бегает по стенам, и сжигает при том массу калорий. Я кивнула ему и вышла наружу, посидеть на бордюре цветочной клумбы миссис Биалоски. Солнце ярко светило.

Он пошел за мной.

– Слушала вчера новости?

«Я их создавала», – подумала я, подавляя дрожь.

– Нет.

– В He-Городе один труп и трое пропали, – сказал он. – Убитый – явно жертва кровососа.

– Но ты же не можешь быть уверен насчет остальных троих? – спросила я. – Может, они просто убежали.

Пат посмотрел на меня.

– Я имею в виду, убежали от чего-то другого. Не от вампиров.

– Может, от твоей «Бешеной Зебры»? Не думаю. Много людей видели всех четверых вместе, они шатались там вечером.

Я ничего не сказала.

– Четыре – слишком много для одной ночи, даже в Не-Городе.

Я по-прежнему молчала.

– Мы бы хотели попросить тебя прогуляться с нами этим вечером по почтовым ящикам, – сказал Пат.

– Сегодня я не освобожусь раньше десяти.

– Мы подождем, – мрачно ответил Пат. – Есть одна загвоздка – Эймил не хочет это делать. Она сказала, что несколько дней назад ты проверяла почту на свой страх и риск и куда-то пропала. Она думала, что ты погибла. С чего бы тебе хотеть рисковать в одиночку?

– Почему бы и нет? – спросила я, спокойно глядя ему в глаза. На его лице лежали тени – чистые и четкие. Я чуть-чуть присмотрелась, используя свое особое зрение. Эти тени казались слегка шероховатыми, как ткань, – я уже догадалась, что это отличительный признак полукровки; такие же тени были на Мод, и Эймил тоже. У Пата эта примета несовсем-человеческой природы была отчетливо синяя. Пат был тем, кем себя считал, и верил в то, о чем говорил.

– Я тоже хочу найти этих парней, – сказала я. – А от ООД, я конечно прошу прощения, у меня мурашки по коже.

Пат вздохнул и потер голову, встопорщив свои волосы, остриженные коротко, как полагается у оодовцев.

– Послушай, малышка, мне известны все жалобы на ООД, и с большинством из них я мог бы согласиться, – он увидел, что я смотрю на его волосы, и слегка улыбнулся. – Я не слишком-то забочусь о своей прическе и о форме, но ведь это не преступление, верно? Но ты нигде не найдешь лучшей защиты, чем в нашей конторе, а сама можешь здорово влипнуть. А ну если то, за чем ты следила, обнаружило тебя? Думаешь, мол, я так быстро вернулась, что оно не успело за мной проследовать до самого дома? Конечно, Эймил до сих пор жива, и это вроде бы отчасти доказывает твою правоту. Но я думаю, что вам просто чертовски повезло. А на одной слепой удаче, вообще на одной удаче еще никто не прожил долгую и счастливую жизнь. Надеяться на авось – все равно, что разрывать собственное горло при встрече с кровососами. Даже беря во внимание твои сверхспособности, Светлячок.

Я сглотнула.

– А Эймил ты объяснил все это?

– Объяснил, девочка, объяснил, все это и даже больше. Ведь она числится у нас в ведомостях на зарплату и должна подчиняться нашим правилам. А ты – нет. Но хотя это и так… Не так уж много у нас платят, и чаще нам приходится, прямо скажем, шантажировать таких людей, как ты или Эймил, не говоря уже о том, как на официальном языке формулируется задача, ради которой мы вас привлекаем. Я мог бы скрутить тебя узлом всякими бюрократическими уловками сверхсекретности, неразглашения и прочего – у нас есть полномочия, чтобы поставить обычного человека в условия, выгодные нам, ты ведь знаешь это? И мы могли бы создать такие условия для тебя – но это требует слишком много времени, и я подозреваю, что тебя это рассердит. Ты так сильно нам нужна, что мы не станем тобой рисковать, будь у нас хоть один шанс добиться твоей помощи другим способом. Кстати, ты ведь собиралась прийти к нам и поделиться тем, что учуяла на другом конце почтовой связи у Эймил, правда? У тебя нет никаких героических самоубийственных планов расправиться с кровососами своими силами? Ты ведь не настолько глупа, верно?

Я ответила со всей доступной искренностью:

– Нет, я не собираюсь расправляться с кровососами в одиночку, ни в коем случае.

Пат слегка нахмурился:

– Это должно бы меня обнадежить, но почему-то не обнадеживает.

Я посмотрела на него, стараясь придать себе как можно более невинный вид. Он вздохнул:

– Ну ладно. Увидимся в десять. Я подойду сюда к закрытию.

– Если уж я сказала, что приду, то значит, не собираюсь смыться через заднюю дверь, – в сердцах сказала я.

– Ты не сказала однозначно, что придешь, – спокойно уточнил Пат. – И мне бы не хотелось, чтобы ты ходила одна по городу в такое время, даже если Бозо пока соблюдает благоразумие.

Это было очень близко, даже слишком близко к правде.

– Бозо? – осторожно спросила я. – Вы узнали его имя?

– Разве мы когда-нибудь узнаем имена? Мы их находим, протыкаем колом и для надежности сжигаем. Но здесь мы имеем дело с вампиром-владыкой, и нам проще как-то его называть. Предполагая, что это он, а не она. Вот мы и зовем его Бозо. Так ты будешь ждать меня в десять?

– Но если Эймил…

– Я скажу ей, что ты в любом случае придешь, письма мы сохранили, и если понадобится, то справимся и без нее. У нее есть выбор: стать частью нашей системы безопасности, или сидеть дома в ожидании по-настоящему плохих новостей, а затем получить вызов на ковер и вылететь вон с большим шумом.

– Какие вы все добрые, – сказала я. Пат ответил без капли юмора:

– Да. Но мы искренне преданы идее спасения человеческих жизней. Что у тебя с рукой и с подбородком? Это от того падения со стула у Эймил?

– Наверное, – сказала я. – Не помню точно.

В кофейне был самый обыкновенный день. С улицы забрел какой-то псих и пытался втолковать нам, что приближается конец света. У него был довольно оригинальный вариант этой байки: Луна застынет между Землей и Солнцем, создавая длительное затмение – и за это время темные твари растерзают всех нас. А остановится луна благодаря некоему прибору, чего-то-там-метру, изобретенному темными тварями, и они сейчас заняты его доводкой. Почему-то он говорил именно «темные твари», а не «вампиры». Я и так была вся на нервах, а это только подлило масла в огонь. Существует масса темных тварей, но мне кажется, что только вампиры достаточно умны, чтобы придумать такое колдовство. Так почему он не сказал «вампиры»? По его словам, до затмения осталось полтора года, если не меньше.

Хорошо, что он бормотал и раскачивался, как лунатик – а то некоторые ему бы поверили. Я подумала, что из этой байки получился бы неплохой роман. Во всяком случае, он был бы интереснее как роман, а не в реальном воплощении. Мэл от него избавился. Мэл всегда помогает возмутителям спокойствия покинуть заведение, прикидываясь добрейшим милягой, и что самое интересное, когда это делает он – они больше не возвращаются. Те несколько раз, когда пришлось вызывать копов, Мэла просто не было на месте. Болтливые психи всегда раздражали Чарли. Поскольку мы живем в Старом Городе, психов здесь полно: ну, если признаться честно, половину из них мы тихонько подкармливаем с черного хода, но немногие из них так болтливы. Чарли может успокоить посетителя, который вознамерился затеять драку, а Мэл просто выбрасывает дебошира за дверь, для этого достаточно нагрубить официантке. Я вполне поддерживаю Мэла: пытаться договориться с хулиганами на их условиях – не самый лучший способ избежать вызова полиции. Иногда мне кажется, что чем больше людей вылетает за дверь, тем лучше – у нас вполне достаточно клиентов, чтобы не надо было ублажать всяких кретинов; но «Кофейня Чарли» такова, как она есть, потому что решает здесь все Чарли – и это, в сущности, совсем неплохо. И все-таки шумными психами занимается Мэл, Я пока он тут имеется, проблемы решаются проще. Иначе Чарли вздумалось бы нанять вышибалу с дипломом социального психолога.

Этот шизик явился в период затишья между налетом полдневных обжор и временем ужина, когда посетителей почти нет. Миссис Биалоски была на месте, и мне не понравилось то, с каким видом она его слушала: подумалось даже, что у нее возникли те же мысли, что и у меня. А может, она просто подумала о полнолунии. Но о фазах луны шизик даже не упомянул. Наверно, он сам – не оборотень.

– Ладно, хоть какое-то развлечение среди этой скуки, – сказал Мэл, обращаясь ко мне. – Здесь его номер не удался, шел бы в цирк зрителям мозги пудрить. На следующий раз приглашу жонглеров.

Я улыбнулась, потому что он этого ждал, но обратила внимание, что он потирает одну из своих татуировок: песочные часы, на них даже видно, как сыплется песок. Это заговор против опозданий. Ведь он тоже слушал речь шизика…

Я ничего не видела сквозь тени на лице Мэла. Они почти не мерцали, зато красная кайма была особенно яркой. Я не могла заглянуть за эти блики, а может быть – не хотела. Но если не хотела, то что я боялась там увидеть?

К десяти часам я устала, мне хотелось пойти домой и завалиться в кровать. Мне еще много надо было наспать, чтобы компенсировать все бессонные ночи. Но меньше всего мне хотелось сейчас смыться от ООД, оказавшись, таким образом, в еще более тугом переплете, и когда на кухню пришла Киоко и сказала, что Пат ждет меня на улице, я не рванула к задней двери, хотя и не давала обещания этого не делать. Можно было слепить еще несколько булочек с корицей, но я бросила фартук в стирку, наскоро почистилась и пошла навстречу своей судьбе.

У двери я ненадолго задержалась. Несколько дней назад я натянула над притолокой веревочку, чтобы прицепить часть маминых оберегов. Притолока была узкая, и они свисали, едва не задевая за головы проходящих. Мама ничего на это не сказала, но мы вообще не упоминали в разговорах о том, что она заходит в пекарню в мое отсутствие – при мне-то она редко переступает мой порог – и всюду растыкивает обереги. А бардачок в машине уже набит доверху. Но мама, видно, пытается взять меня измором. Оберегов же не хватает надолго, когда им приходится защищать дверной проем, сквозь который туда-сюда постоянно шастают люди. Но так они могут хотя бы присматривать, так сказать, за мной, пока я нахожусь в помещении. (И пока у них действует то, что заменяет оберегам глаза.)

Любопытно, что в этом положении я начала чувствовать их присутствие и уже почти не возражала. Я уже упоминала, что обычно обереги меня выводят из равновесия, как неврастеника или младенца, у которого болит живот, а мама спит в другой комнате и не слышит, как дитя надрывается. И вот, когда я замешкалась у двери, я ощутила, как их… ну, скажем, благоволение проникает внутрь меня, словно ром, пропитывающий сдобную бабу, или уксусная заливка в овощном салате. Я встряхнула головой, чтобы услышать, как звенит цепочка на шее, и снова похлопала себя по карманам.

Странно, но мы с Патом пошли пешком.

– Просто хочу узнать, не ошивается ли поблизости какая-нибудь дрянь, чтобы на тебя напасть, – сказал он. – Надеюсь, ножик у тебя в кармане?

– Очень смешно, – ответила я.

– Но думаю, он не понадобится, – спокойно продолжал Пат. – Несколько моих ребят прикрывают нас и готовы придти на помощь, если что.

Это меня отнюдь не утешило – в первую очередь потому, что вампир мог появиться из ниоткуда и убить нас обоих раньше, чем любой человек-телохранитель успеет вздохнуть, понять, что возникла проблема, и начать действовать. И во вторую очередь потому, что ООД не подозревали о моих внеклассных упражнениях, и мне бы не хотелось, чтобы они за мной слишком уж приглядывали. И еще мне не нравилось, что их бесценное время расходуется на та, чтобы прикрывать меня.

– Ты так говоришь, как будто все это так серьезно.

– И еще как!

– Почему? Ведь у тебя нет никаких доказательств, что наши с Эймил попытки – это не просто психические фокусы!

Секунду Пат молчал, а затем тяжело вздохнул:

– Знаешь, Светлячок, с тобой тяжело иметь дело. Ты слишком много думаешь. Читала что-нибудь о маленьких мерных коробочках, которые должны, по идее, регистрировать Другую активность? Их называют «маятники».

– Да. Они не работают.

– На самом деле – работают, и весьма неплохо. Проблема в том, что среди населения куда больше незарегистрированных полукровок, чем властям хочется признать – ну, это понятно, – поэтому маятники считаются неэффективными. Или, я бы сказал, их саботируют. В ООД это считалось серьезной проблемой, уж не знаю почему. Ведь есть же способы настроить эту штуку, так, чтобы твердо знать, с какой страницы читаешь. Потому мы все же пользуемся маятниками, и они действительно помогают. И представь себе, мы взяли с собой два маятника в Не-Город, когда ты помогала нам с локацией, и они чуть не поплавились начисто. И то же самое повторилось в тот вечер, когда вы с Эймил совершали ваше преступление.

– Засунь преступление себе в задницу, – отбрила я.

– Попытка войти в контакт с враждебными чужаками – это преступление, моя милая, а все Другие – это враждебные чужаки. Это правило не всегда соблюдают неукоснительно, но тем не менее им пользуются. И мне кажется, что попытка вычислить Других очень похожа на попытку войти с ними в контакт. Так или иначе, но маятники еще никогда себя так не вели. Не знаю, что ты подразумеваешь под словами «психический фокус», но фокусы у вас выходят мощные, и мы начинаем уже думать, что ты – наш лучший шанс за многие годы, а не очередной случай излишне оптимистической оценки, как со мной уже случалось…

Я подумала, не устроить ли мне нервный срыв прямо сейчас. Я могла бы напрочь разрушить их надежды, сообщим в подходящих выражениях, что сил моих терпеть больше нет, что моя жизнь треснула по швам и сгорела за те две ночи, которые я провела на озере, и все потуги Пата и ООД – не более чем пляска на углях этого костра, и кстати, ты не при хватил с собой топор, мне хочется маленько побегать по улицам, потому как мои гены слишком медленно проявляются и потому я спятила этак месяца два назад, и вообще-то и этом тоже виноваты ребята из ООД, и пошли вы все к черту с вашими подходами и душеспасительными разговорчиками… В то время как одна часть моего мозга обдумывала планы срыва, вторая рассматривала вероятность того, что мне удастся вычислить Бо достаточно точно, и пусть потом ООД занимается им. И мне с Коном не придется тогда мерить шагами мили улиц He-Города, будь то вампирские мили или людские. Мы бы сидели дома и пили шампанское в ожидании газетной передовицы: «ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ ООД НОВОЙ АРКАДИИ РАЗРУШИЛО ГНЕЗДО ВАМПИРА-ВЛАДЫКИ И УНИЧТОЖИЛО ЕГО САМОГО. Наш корреспондент…» – ну и так далее.

Моему воображению больше нравилось «Самая блистательная победа со времен Войн Вуду», но этого бы уж точно не было. В моих представлениях задача приобретает всемирный масштаб только потому, что на карту поставлена моя жизнь.

Всего этого не произойдет. Я не знала, почему, и уж тем более не смогла бы это объяснить. Но я чувствовала это, как чувствуют головную боль, или наступающую простуду, или чей-то взгляд, буравящий затылок. Оодовцы могли вмешаться, наделать шума, поджарить пару молодых вампиров, может быть – даже нарушить ближайшие планы Бо. Но… есть что-то еще, что мне предстоит научиться видеть за тенями. Может, это начало приходить ко мне после путешествия в не-пространстве, или после похода «короткой дорогой» Кона, когда я оказалась в совершенно ином месте, когда смотрела со стороны на свою обыденную жизнь и осознавала, что есть иные миры, где царят совершенно иные законы. Тогда я начала понимать, насколько на самом деле отношения в мире вампиров не похожи на человеческие.

Я была привязана к Кону так же крепко, как он был прикован к стене дома, там, на озере. Между ним и Бо тоже была связь – связь, которая обязывала одного из них уничтожить другого. Похоже, для вампиров это все так же нормально, как для меня – делать булочки с корицей? И кстати, если с одним вампиром, связанным такой смертельной клятвой, случится… что там в мире вампиров соответствует нашему попаданию под автобус? – что остается делать второму, оставшемуся без долгожданного катарсиса? Отправляться в пустоту – ту самую, мерзкую пустоту?

Может, потому она и кажется посетителям такой чертовски жуткой?

«Он мог бы меня и предупредить, – подумала я. – Кон мог мне это сказать в то второе утро на озере. Приходило ему это в голову? Нет. А что бы он сказал? «Ты умрешь либо сейчас, либо потом»? Да, выбор так выбор, И поскольку моя нынешняя ситуация – это печальное, но неизбежное следствие моего появления не в то время и не в том месте, пора расти, Светлячок. Бо всего капельку сердится лично на меня. На меня, которая не просто сбежала, а еще и прихватила с собой такого ценного пленника.

Благодаря чему я до сих пор жива? Мой магодельческий талант, загнанный под спуд и презираемый – или странный, противоестественный союз с Коном, из-за которого я ввязалась в их противостояние? Простые смертные не вступают в кровную вражду с вампирами-владыками. Но ведь обычные люди вообще не способны пережить встречу с вампиром.

Я мысленно вернулась в то утро, и поняла, что он все-таки предупредил меня, или по крайней мере намекнул. Я просто пропустила это мимо ушей. А зачем мне было к этому прислушиваться? И почему он вообще подумал, что меня надо о чем-то предупреждать?

«Если исчезнем мы оба – значит, произошло нечто необычное. И это почти наверняка как-то связано с тобой, разве нет? А значит, они не заметили в тебе чего-то, чего-то очень важного. А это понравится Бо даже меньше, чем понравился бы простой бесхитростный побег обычного пленника-человека. Он прикажет своим найти тебя. Не стоит облегчать им задачу». Это я сама недооценила важность предвидения Кона.

Позже Кон сказал даже более конкретно: «Я знал, что события на озере – это еще не конец». И я, кажется, даже не была удивлена.

Ну ладно – в одном наша позиция ясна: мы собираемся отправить Бо в преисподнюю. Но не создаст ли это новые цепи вражды и ненависти?

Мне хотелось засмеяться, но на ум не приходило никакой забавной истории, чтобы с ее помощью объяснить Пату, что меня так насмешило. Если конечно, не засмеяться истерическим смехом в качестве увертюры к нервному срыву.

Я все-таки не засмеялась. Я хотела найти Бо и покончить с этим. Неважно, что будет потом. Неважно. Про «потом» подумаю завтра, если завтра для меня наступит. На сегодня с меня хватит, как хватило в свое время того, что удалось убраться живой с озера. Если письмо в ящике у Эймил – от Бо, и если я смогу его выследить, а ООД предоставит мне защиту, чтобы он не выследил меня, то я готова рискнуть. Я хочу найти Бо. Разве не я только что сообразила, что между Бо и мной тоже есть связь? Толстая жирная связь, мать ее так.

Чего я не хотела – это опять позволить себя затянуть и вынырнуть где-нибудь посреди логова Бо. Эта мысль была первой в списке того, о чем мне было тяжело даже думать.

Моя душа-светлячок, душа-дерево, душа-олень. Разве мы не пересилим темную душу?

Надо было выяснить, причем быстро, смогу ли я оставить какой-то ориентир, какую-то нить, чтобы мы с Коном могли воспользоваться этим ориентиром раньше, чем ООД. За последнее время слишком многое произошло, и я просто не успела разобраться с тем, что нашла – или почти нашла, или вроде бы нашла – в гостиной Эймил. Если с этим вообще можно было разобраться. Эймил боялась, что Я погибла…

Нет. Я разберусь. Должна разобраться.

Способны ли маятники на что-то кроме того, чтобы регистрировать необычную активность? Могут они ее идентифицировать?

Тогда они вычислят меня с Коном, как только мы направимся совершать задуманное. Если. Если вообще наши приблизительные человеческие выводы окажутся верными, и то, что мы ищем, находится в He-Городе. Но… если ООД собирается теперь внимательнее следить за мной, не значит ли это, что они поставят маятник возле дома Иоланды? Ну и ну. Сможет ли она обмануть такую штуку?

Эймил ждала нас в кабинете Пата вместе с Джессом и Тео, выглядела она несколько подавленно. Она молча встала и обняла меня. Я ответила таким же крепким объятием и несколько секунд мы просто смотрели друг на друга.

– Похоже, эти ребята тебя аккуратно обработали – синяков не видно, – сказала я.

– Увы, не могу сказать о тебе того же, – ответила она, осторожно прикоснувшись к моему подбородку.

– Это я ушиблась о дверцу верхней духовки. Давайте уже к делу, а? Я хочу домой, в постель. До четырех часов утра осталось уже не так много времени.

Терминал Пата был включен, и стоило ему коснуться клавиатуры, как на экране появился текст электронного письма. Даже до того, как установилось прямое соединение, картинка показалась мне зловещей: казалось, черный шрифт имел кровавую красную окантовку, каждую букву словно охватывали тонкие алые губы.

– Готова? – спросил Пат.

Я присела и положила руки на клавиатуру, как будто собиралась сделать что-то привычное и обыкновенное: проверить почту или просмотреть заголовки новостей. «Готова». Он кликнул иконку соединения с глобонетом, и почтовый ящик открылся.

Меня почти сразу засосало. Не знаю, как именно это произошло. Может, кто-то может научить, что делать в таких ситуациях? Глобонет появился сравнительно недавно, но магоделы умеют быстро приспосабливаться – им иначе нельзя. Если бы меня научили прослеживать электронную почту… Нет. Будь это так просто, в штате ООД обязательно были бы люди, занимающиеся именно этим. И со мной бы не носились как с чем-то бесценным и уникальным в своем роде. Я отправлялась туда, где еще никто не бывал. И я была не в восторге от этого.

Только мои талисманы удерживали меня в сознании и в этом мире. Я почувствовала, как они нагрелись: как вода в чайнике, поставленном на сильный огонь, или тело вампира, которого вывел из состояния «комы» визит незваного гостя. Мне подумалось, что сейчас на моей шее и груди образуется красный круг, да еще по овалу на каждом бедре.

Надеюсь, моя одежда не загорится – это сложновато будет объяснить, да и неловко как-то.

Это была мука. Как будто меня тянули вперед и назад одновременно. Как будто вернулся момент, когда меня разорвали на две части, и кто-то стал растягивать половинки в разные стороны. He-пространство разинуло свою пасть, но прошлой ночью, когда Кон ждал меня на другом конце этой темной проселочной дороги, оно показалось мне просто чуждым, далеким, неземным – местом, куда мне совершенно незачем было соваться. Но сейчас я вынуждена была войти в него и позволить ужасному водовороту увлечь меня. Если позволишь этому Мальстрему себя поглотить, то уже никогда не вернешься – разве что в виде мелких кусочков.

Но у меня была причина посягнуть на эту враждебную территорию. С трудом заставив себя сосредоточиться на едва слышном гудении, я подумала, что это охранная система Бо. Так, если я смогла найти охранную систему, то, весьма вероятно, смогу найти и то, что она охраняет. Или эта логика слишком человеческая? Я попыталась сориентироваться, потихоньку, осторожно, помня, что на самом деле я сижу на стуле в кабинете Пата, и ощущая, как талисманы медленно прожигают в моем теле дыры. В этот раз сама я не была стрелкой компаса, я пыталась изогнуться так, чтобы увидеть, куда эта стрелка показывает…

Там.

Меня так сильно рвануло назад вместе со стулом и так крепко шмякнуло об пол, что воздух вылетел из легких. Но это было к лучшему, потому что терминал Пата взорвался, и на меня осыпалась целая куча мелких осколков электронной начинки и чуть более крупных обломков пластикового корпуса. Я услышала возгласы удивления и боли, затем словно затрезвонили сигналы тревоги. Я все еще пыталась вдохнуть, когда в комнату стали вбегать люди. Сигнал тревоги оказался настоящим!

Казалось, весь наличный состав штаб-квартиры ООД явился сейчас в кабинет Пата, причем их было явно больше, чем должно было, по идее, быть в пол-одиннадцатого ночи.

Как только я снова смогла дышать, то сразу сказала медику, что со мной все в порядке В ООД всегда есть дежурный медик: семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки – все за деньги налогоплательщиков. Ну, впрочем, мало ли где есть медики, но вот таких, с нашивками за боевые действия, встретишь не часто. Этот был с нашивками.

Только футболка моя надорвалась, обнажая грудь, цепочку и отметину от нее на коже; бормоча что-то о странных последствиях взрыва терминала, медик смазал рану противоожоговым кремом. К счастью, ему не пришло в голову сорвать с моей шеи цепочку, чтобы облегчить дыхание. Бедра по-прежнему горели, но я была рада и тому, что у меня вообще остались бедра.

Пату досталось больше всех: самый большой кусок корпуса терминала вспорол ему плечо, так что пришлось накладывать швы; лицо и руку не слишком украсили ожоги, к счастью, не опасные.

– Я и раньше был тем еще красавчиком, – сказал он. – Это не испортит мне жизнь.

Но, судя по всему, даже Пата пришибло, потому что прошло несколько минут, пока он заметил, что двое из прибежавших по тревоге (у одного на голове торчал переговорный микрофон, и он в него что-то бормотал) сразу уселись у второго терминала и принялись лихорадочно стучать по клавишам. Я-то, лежа на полу, хорошо их видела, но была в этот момент слишком занята собой, чтобы думать о том, чем именно они заняты. Пат и Джесс обменялись тревожными взглядами.

В этот момент в комнату вошла женщина, и уровень всеобщего напряжения зашкалил. Мне вдруг показалось, что я попала в ракету из старых фильмов, где центробежная сила прижимает всех, кого к стенам, а кого к полу. Может быть, я и не очень удачно выбрала метафору, но когда я посмотрела на нее, то не увидела теней вообще, как будто она светилась сама, от нее тянуло чем-то горячим и опасным, как от ходячего ядерного реактора. Впрочем, я ведь ни разу в жизни не видела ядерный реактор, могла и ошибиться, но ничего другого на ум не приходило. Приступ головной боли. Приступ желания бежать отсюда, неважно-куда-лишь-бы-подальше, И все это – только от одного ее присутствия.

Это, должно быть, и есть Богиня Боли. А я-то думала, что это прозвище – не более чем шутка. Ха-ха.

Она негромко что-то приказала одному из тех двоих, с микрофоном. Приказ ему явно не понравился, но тем не менее он покачал головой. Его сообщник только пожал плечами и развел руками.

– У вас замыкание, а у нас вся компьютерная система полетела, – сказала она ледяным тоном, хуже любых криков, – что вы, черт возьми, наделали?

Почти в буквальном смысле беря себя в руки, Пат ответил:

– У меня есть разрешение. Спросите Санчеса.

– У тебя нет разрешения корежить региональную систему ООД. И тебя наверняка плохо выучили в школе про предохранители, – сказала женщина, ни на один расщепленный атом не смягчив тон. – Ты все еще не сказал, что вы здесь делали, а Санчеса, как ты видишь, здесь нет.

Парень с микрофоном у терминала что-то буркнул, и она на минуту обернулась, выслушивая короткий доклад. Когда она снова посмотрела на Пата, тот уже успел подготовиться чуть лучше.

– Мы пытались проследить письмо Другого, а точнее, его источник. Мы с Эймил работаем, – кивнул в ее сторону, – уже несколько месяцев. Это Раэ Сэддон, и у нас есть причины считать, что она может нам помочь. Это уже второй раз, когда она пытается войти в контакт. Что до предохранителей, то… – и он пустился в объяснения, изобилующие техническим жаргоном, из которого я не понимала ни слова, да и не хотела понимать. Я просто отключилась.

Я уже могла дышать, хотя каждый вдох отзывался болью в груди. Но голова болела сильнее. Глазные яблоки словно засыпало осколками стекла, а череп так и гудел. Мне казалось, что все предметы окружает кроваво-красная окантовка, кое-где шириной с карманный нож, или тонкая, как опаловая цепочка. Эти линии были как щели в реальности, щели, открывающие тот хаос, который только что преградил мне путь к Бо сквозь не-пространство. Я вцепилась в подлокотники кресла (его быстро подняли с пола, и медик усадил меня, когда закончил осмотр).

– Не дергайтесь, – сказал медик Пату, пытаясь наложить очередной шов на его плечо. Мне не хотелось больше смотреть на Богиню Боли; я понимаю, конечно, что с моими глазами не соскучишься, но с ней было действительно что-то не так – я не знала сути дела, но моей голове от этого становилось совсем худо.

Я смотрела, как двое людей собирают кусочки терминала. Еще один принес большую бутыль с растворителем и занялся комочками геля. Еще кто-то собирал самые крупные комочки в ведро. От них остались следы всюду, куда они попали. Джесс получил легкие ожоги предплечья; Тео и Эймил не задело вовсе. Могло быть куда хуже.

Нет, хуже быть не могло. И дело было совсем не в ожогах.

Красная окантовка предметов постепенно сужалась. Но очень медленно.

Я не заметила, что разговор прервался, пока меня не окликнули во второй раз.

– Раэ Сэддон, – сказала Богиня. Я подняла глаза – и вздрогнула: моя голова оказалась еще не готовой к резким движениям, как и я сама была не готова к тому, чтобы встретиться взглядом с Богиней. – Я слышала о том инциденте, который произошел несколько недель назад с вампиром в Старом Городе.

Я ничего не ответила.

– Я бы хотела как-нибудь переговорить с вами, – продолжила она.

Я молчала. Бросила взгляд на Пата. Он выглядел настолько спокойным, что я поняла – он волнуется. Голова его была окружена большим красным нимбом, а тени на лице были такими ярко-голубыми, что я удивилась, как это все остальные их не замечают. Если не замечают.

– Вряд ли я смогу вам чем-то помочь, – сказала я. – Думаю, это была просто случайность.

– Остаточные последствия ваших приключений на озере? – спросила она. Мне не понравилась ее осведомленность. Интересно, что еще она обо мне знает. – Да, согласна, это наиболее вероятно. Но это первый подобный случай в наших записях, с которым я столкнулась, – (значит, она была настолько заинтересована, что проводила исследование?) – и поэтому мне бы хотелось знать об этом как можно больше. Необычные и уникальные случаи всегда интересуют ООД. Должны интересовать, по крайней мере.

Она улыбнулась. Я заметила это боковым зрением. Улыбка была не то чтобы неискренняя – но это была улыбка официального образца, смазка для лучшего вращения заедающих шестеренок общения. Такая улыбка хорошо сочеталась с ядовитой аурой, – этакий слой ядовитого масла на поверхности бушующих волн общества. В общем, мне она пришлась не по вкусу. Пат, со всеми его прямолинейными идеями о тотальном истреблении вампиров, тем не менее относился к хорошим людям. Чего нельзя было сказать о ней.

Я не ответила на ее улыбку. Попыталась прикинуться, будто мне так плохо, что и улыбнуться не могу. Не вышло. Получилось, будто мне так плохо, что я даже не могу заставить себя улыбнуться против воли.

– Я полагаю, что и сегодняшняя неудачная попытка установить контакт — следствие неверных выводов из все тех же событий?

От тона, которым она это произнесла, рогалики с корицей развернулись бы, кексы осели, а «Шоколадная Смерть» расплавилась. Я отчаянно надеялась, что она обращалась к Пату, а не ко мне.

Ответил ей все-таки Пат:

– Уже был прецедент. Миленкович…

– А от вас ждали большего, чем от нее, агент Веласкес, – перебила Богиня. – Миленкович была старухой, выжившей из ума.

Пат глубоко вздохнул.

– Мэм, полевые записки Миленкович отражают…

Джесс в это время о чем-то спорил с ребятами у терминала. Мне хотелось услышать, о чем они говорят, но пока Богиня смотрела на меня, не стоило показывать, что меня вообще что-то интересует. Не думаю, что она действительно слушала рассказ Пата о неудачах бедняги Миленкович. Я сосредоточилась на том, чтобы выглядеть обалдевшей и безразличной ко всему. И глупой. Я – обычная вчерашняя школьница из пригорода, которая зарабатывает на жизнь выпечкой хлеба. Интеллект не для меня. Держаться за эту мысль. Спрятавшись за «выпечкой хлеба», я пыталась восстановить в памяти все, что произошло, когда я была в контакте. Успела я что-то найти, или мне помешали раньше? Я не собиралась вскочить и указать рукой направление, как сделала это в прошлый раз в этом же офисе, – нет, только не при Богине. Но я чувствовала это направление. И я боялась, что если не воспользуюсь им как можно быстрее, то потеряю его, если вообще было что терять.

В моем поле зрения появилась Эймил. Она тоже смотрела на меня, но в ее взгляде читалось желание помочь.

Я медленно поднялась на ноги. Я дрожала, но пыталась заставить себя дрожать еще сильнее. Эймил поддержала меня. Как только я сделала первый шаг, я ощутила это… Да. Я кое-что нашла. И я пока еще это не утратила. Я подумала, что Эймил ощутила пробежавшую по моему телу волну и, может быть, даже догадалась о причине.

– Раэ хорошо досталось, – сказала Эймил, придавая своему голосу убедительную интонацию. – Можно мне отвезти ее домой?

Я узнала эту интонацию, способную разжалобить инквизитора. Когда попечительница библиотечного совета обосновалась в районной библиотеке у Эймил с проверкой, моя подруга именно таким голоском ухитрялась убедить ее, что неотложные дела требуют ее присутствия… на другом краю города.

– Скажите мне, Раэ, – снова обратилась ко мне Богиня. – Вы все-таки обнаружили сегодня что-то, или нет?

– Не знаю, – осторожно ответила я. – Все случилось так внезапно, а сейчас у меня жутко болит голова.

– Как правило, – сказала Богиня, – чем меньше времени прошло после события, тем больше информации можно получить при расспросе.

Я попыталась сделать вид, что искренне хочу помочь. – Извините. Это было как падение в бездну, а затем меня швырнуло обратно, и терминал взорвался.

Чутье подсказывало Богине, что я чего-то не договариваю. Я с трудом подняла глаза и встретилась с ней взглядом. О том, чтобы вглядеться в тени на ее лице, не было и речи – могла только смотреть на нее, и не более того. Что это, черт возьми, такое? Какая-то персональная охранная магия? Никогда ни с чем подобным не сталкивалась.

Мы смотрели друг на друга. Она не была моим боссом, не была вампиром, а жизнь с матерью научила меня выдерживать тяжелые взгляды, но почему-то голова у меня заболела еще сильнее… Ох. Что? Она читает меня…

Это было грубое нарушение закона и нарушение моих гражданских прав, и любая информация, полученная таким путем, также была незаконна – но ведь если ты что-то знаешь, то ты это знаешь, верно? Можно получить лицензию на сканирование памяти при определенных условиях, но к лицензии прилагается список ограничений, в котором пунктов не меньше, чем в хартии Глобального Совета, к тому же для этого надо быть магоделом достаточно высокого уровня, а таких специалистов можно пересчитать по пальцам. Так или иначе, если у Богини и была лицензия, то на такие действия она точно не распространялась.

– Эй! – сказала я и подняла руку, словно прикрываясь от ветра. Чтение памяти – сложная наука даже для тех, кто овладел ею в совершенстве, и объект чтения должен быть неподвижен. В каждом крупном полицейском участке есть стул для психо-сканирования и обслуживающий его медик, который делает допрашиваемому инъекцию препарата, называемого в народе просто «отрубил», который делает человека неподвижным, и причем надолго.

Я была совершенно уверена в том, что ей не удалось что-то вытянуть из меня, и тем не менее ее попытка мне не понравилась. Теперь я поняла, почему ребята – Пат, Джесс Эймил и Тео, – о которых я невольно начала думать как о своих, так нервничали.

– Извините меня, – сказала она без всякого извинения в голосе. – Я привыкла сканировать наших агентов. Это получилось само собой.

«Само собой, черт тебя возьми? Ты просто надеялась, что я ничего не замечу!» – это я подумала, а сказала другое:

– Доброй ночи. Я дам вам знать, если что-либо вспомню.

Наверное, она хотела бы меня остановить, но не посмела этого сделать. Я поймала ее на горячем, и обвинение в незаконном сканировании памяти негативно отразится на репутации ООД, даже если они будут все отрицать. Мне подумалось, что если уж она решилась на такой шаг, значит, действительно очень хотела узнать ответ на свой вопрос. Так сильно желала выследить вампира – или здесь что-то еще, о чем я пока не знаю? Глупышка я. Конечно же, что-то еще. Будь она так помешана на борьбе с вампирами, они с Патом были бы заодно во всем, а это не так.

Еще я поняла, что ей не удалось ничего вытянуть из моей памяти, иначе она бы нашла повод, чтобы меня задержать.

Я осторожно пошла к двери, решив не проверять, передумает она или нет. Кроме того, мне не хотелось потерять то направление, которое я ухватила. Оно дрожало, как дрожит стрелка компаса, когда держишь его на весу.

Эймил заботливо взяла меня под локоть.

– Моя машина во дворе.

Мы были уже на полпути к выходу, когда услышали, что нас догоняет Пат.

– Я оставил Джесса объясняться с Богиней, – сказал он. – Светлячок, извини, можешь идти чуть быстрее? Нам всем лучше убраться отсюда, пока она не выдумала причину, чтобы дернуть нас обратно.

Поддерживая с обеих сторон, они слегка подталкивали меня вперед. Раненую руку Пат прижимал к телу, зато другой рукой держал меня достаточно крепко.

Когда мы вышли на улицу, чувство нужного направления снова пронзило меня.

– Мне нужно остановиться, – сказала я. Пат не стал спорить, только оглянулся через плечо.

Мы стояли на верхней ступеньке небольшой лесенки, выводящей на парковку. Я глубоко вздохнула и попыталась заставить стрелку компаса перестать дрожать. Она этого явно не хотела. Иномирному компасу тяжело, должно быть, сориентироваться в обычной реальности, как обычному человеческому компасу тяжело не сбиться с толку, когда рядом много металлических предметов. Я надеялась, что никаких аналогов таких металлических предметов поблизости не было. «Успокойся», – говорила я стрелке. Я не потеряла направление. Только не говорите мне, что я его потеряла.

– Э-э… – сказала Эймил. – Не знаю, сможет ли это тебе как-то помочь, – она достала из кармана кусочек взорванного терминала и протянула мне.

– Моя ж ты мышка, – сказала я. Симпатическая магия – это всегда не самый лучший способ, и часто – самый грубый, но когда нужно что-то заземлить, нет ничего лучше, и с этим справится любой балбес, имея хоть каплю магодельческой крови в шестом поколении. Я взяла кусочек пластика двумя руками.

В этот раз мне не пришлось вращаться вокруг своей оси. Я почувствовала, как оно бьет по моему плечу – нет, сквозь плечо – прямо в сердце. Как осиновый кол, пронзающий тело вампира.

Я выпустила обломок терминала из рук и ушла с линии его падения. Цепочка на шее, нож и знак в карманах снова раскалились, это было как удар электрическим током.

Пат подхватил меня, иначе бы я упала со ступенек прямо па мостовую.

– Вай! – вскрикнул он, ощутив жар, и чуть было не разжал руки. Но он был настоящим агентом ООД, или ему в тот день по графику полагалось спасать девиц, или я была для него дороже, чем собственные руки. Так или иначе, он вздрогнул, но его хватка стала только крепче.

– Прости, – сказала я. – Это малая толика того, что спалило терминал.

Эймил покачала головой, медленно подошла, к тому месту, где еще раскачивался упавший изгибом вниз обломок терминала, еще медленнее наклонилась и подобрала его.

Смелая женщина. Но бросать здесь такую улику было нельзя: о симпатической магии знают все, в том числе и шпионы Богини.

Пат тер обожженные ладони о брюки.

– Мощная засада, – сказал он. – Светлячок, ты в порядке?

– Да. Более-менее, – я посмотрела в ту сторону, откуда пахнуло угрозой. Снова He-Город. Обернулась. – Твои швы разошлись.

– Ты что-нибудь узнала?

– Не-Город. Мы и так это знали. Пат резко и зло выдохнул.

– Значит, мы разнесли компьютерную систему, сломали чертову кучу оборудования, подставили свои задницы, и все, что мы узнали – это He-Город. Черт бы все это побрал.

Я посмотрела на Эймил, она мужественно решила воздержаться от реплики: «А я тебе говорила…».

– Прости, – сказала я.

– Ты не виновата, Светлячок. Я уверен, ты нам еще поможешь, надо только научиться использовать твой дар. Как-нибудь надо будет повозить тебя по округе, убедиться, что это точно He-Город, может, область поиска тогда уменьшится.

Мне подумалось, что это сродни тому, чтобы, падая в пропасть, пытаться обнаружить земное ядро, но вслух я этого не сказала.

– Но это будет нескоро, а я ждать не люблю. Проклятие. Джон же спец по компам. Надо было заранее с ним все обговорить. Я перевел стрелки на Санчеса – ладно. Пусть все идет, как идет, теперь Богиня будет следить за каждым нашим шагом.

– Кто она? – спросила я.

– Богиня Боли? Светлячок, ты что – спишь? Она вторая по званию в нашем подразделении, но мы не теряем надежды, что ее повысят и отправят куда-нибудь в региональный штаб, подальше от нас. Наш босс – Джек Деметриос, с ним проблем нет.

Это я и так знала. Вопрос был совсем о другом.

– У нее есть какие-то… э… необычные способности, или Обереги, что-то в этом роде?

Пат посмотрел на меня с тем встревоженным выражением, которое мне никогда не нравилось.

– Ты имеешь в виду, кроме того, что любому нормальному человеку при ее появлении хочется подальше удрать? Ты хочешь сказать, что она может это контролировать? Светлячок, к чему ты клонишь?

Я покачала головой.

– Да ни к чему. Просто этой ночью слишком многое свалилось на мою голову.

– Она пыталась тебя прочесть, разве нет?

– Да, – сказала я.

– И ты заблокировала, благодарение добрым богам! Это хорошо в любом случае, но то, что Богиня облажалась – особенно приятно.

Убедить их, чтобы отпустили меня самостоятельно поехать домой, оказалось непросто. Даже очень непросто. Эймил знала меня достаточно хорошо, и в конце концов просто перестала спорить, а вот Пат остался сердитым и разозленным. Но не таким сердитым и не таким разозленным, как следовало ожидать. Это означало, что они уже установили что-то у Иоланды, чтобы присматривать за мной. Черт.

«Развалюха» была в хорошем настроении. Всю дорогу мы держали тридцать пять миль в час, и после того, как я выключила зажигание, мотор работал еще секунд пятнадцать. Я порылась в карманах в поисках чего-нибудь, на чем писать и чего-нибудь, чем писать – поскольку карманы были заняты магическими предметами, для немагических места почти не осталось. «Иоланда, помогите. ООД пытается проследить здесь активность Других. С», – нацарапала я и просунула записку под дверь. Я прислушалась, нет ли рядом маятников, но мне никто не объяснял, какие звуки они издают и к чему прислушиваться.

Я кое-как втащилась по лестнице. После прошлой ночи я так и не навела порядок, поэтому найти несколько кусочков воска от свеч, принесенных Иоландой, не составило труда.

Я положила их в курильницу и зажгла под ней свечу. Я подождала, пока воск начнет плавиться и можно будет почувствовать его тонкий запах. После этого я закрыла глаза и погрузилась в себя…

Я никуда не собиралась отправляться. Я только хотела оставить сообщение. Цепочка на шее стала теплой. Просто чуть-чуть теплой.

– …Светлячок?

– …Я здесь…

– …Завтра…

– …Осторожно. Здесь ООД…

Хорошо, что мои руки достаточно неплохо знают свою работу, потому что назавтра у меня даже автопилот барахлил – наверно, разболтался привод и шестеренки не сцеплялись. С утренней запаркой я справилась, «Развалюха» до ставила меня домой, я заснула, не дойдя несколько ступенек до двери, но ноги все же донесли меня до кровати.

Проснулась я в три часа, лежа по диагонали на нерасстеленной кровати, с одного края свисали мои ноги; щеку мне примяло и синяк на скуле разболелся от твердого края рамы Меня постигло справедливое наказание за грех неаккуратности.

«Ох, ай», – простонала я, переворачиваясь. Время принимать ванну. Если тебе плохо – прими ванну. Моя семья, а особенно те родственники, которые помнили, что это та кое – жить со мною в доме, где есть только одна ванная, каждый год на зимнее солнцестояние дарили мне столько пены для ванн, чтобы хватило до следующего солнцестояния. Я всегда обожала ванны с пеной. Но в этом году мне это разонравилось. Этот год вообще был особенным.

Одевшись, я вышла на балкон, чтобы расчесать волосы под светом солнца. Иоланда была в саду, подстригала кусты Она обернулась на звук открывшейся двери.

– Добрый день, – сказала она. – Сделать тебе чаю?

– Спасибо, с удовольствием, – ответила я. – Буду через пять минут.

Я спустилась по лестнице и увидела, что дверь открыта, Закрыв ее за собой, я прошла в кухню. Моя комната ограничивалась бывшим чердаком, а комнаты Иоланды занимали весь первый этаж, а дом-то был просторный. Я не стала долго осматриваться, но все же поймала себя на том, что рассматриваю знакомые предметы в поисках магических амулетов; при этом мне казалось, что на одни предметы тени падают совсем не так, как на другие, и эти предметы оказывались самыми неожиданными. Неужели, к примеру, эта старая помятая открытка с надписью «Сувенир из Портленда», прислоненная к подсвечнику – это нечто большее, чем просто потенциальная жертва ближайшей уборки?

Когда я вошла, Иоланда уже заваривала чай. Чашки стояли на столе. Я знала, где лежат тарелки, поэтому сразу взяла одну и сложила на нее свои гостинцы: фундук в шоколаде, «Джем-денди», «Черепашки» с кешью и полдюжины пончиков. (К счастью, когда я провалилась в сон, судьба уберегла меня от падения на сумку с выпечкой). Вообще-то до конца рабочего дня нам не разрешается ничего откладывать для себя, но я хотела бы посмотреть на того, кто помешает мне это сделать.

– Забавно, – сказала она, – что ООД, наши светлые рыцари, борцы с тьмой, создают тебе столько проблем. Но, думаю, могу гарантировать – они не заметят твоего друга, если он снова придет сюда. Ты уж прости, но я настроила свою защиту только на него одного. А ты как справилась прошлой ночью?

Я не хотела смеяться, но не сдержала легкое «хи-хи».

– Да. Достигла даже большего успеха, чем следовало.

– Боюсь, иногда это неизбежное следствие овладения истинной силой. Эта сила велика и притом не слишком покорна.

– Не в самой силе дело, – грустно сказала я. – Но она притягивает ко мне проблемы.

Иоланда придвинула к себе мою чашку, накрыла миниатюрным серебряным ситечком и наполнила чаем. До встречи с ней я была уверена, что приготовление чая заключается в том, чтобы бросить в кружку пакетик и залить кипятком. Четыре года назад я убедила Чарли добавить в меню листовой чай в заварничке. Я сказала ему, что кафе, где подают шампанское в бокалах, может позволить себе и листовой чай. Вечерний наплыв клиентов после этого стал еще больше. Должно быть, в Новой Аркадии куда больше беженцев с Туманного Альбиона, чем мы думаем. Англия особенно сильно пострадала в Войнах.

– Я не согласна с твоей трактовкой, – сказала Иоланда. – Прости за откровенность, но я не думаю, что если бы ты была дурочкой, то прожила бы так долго.

– Я знаю, что это прозвучит глупо, но иногда мне больше хочется быть дурочкой. Живой дурочкой, скажем так.

Иоланда улыбнулась, не сводя с меня внимательного, изучающего взгляда.

– Ответственность – всегда тяжелая ноша, – сказала она.

– От того, что вы мне это говорите, она не становится легче.

– Совершенно верно. Зато ты быстрее к этому привыкнешь.

– Вы, специалисты по оберегам и амулетам, проходите такое жесткое обучение, и вас уж потом ничто врасплох не застанет – вы всегда готовы. И вам даже ничего не надо делать – все работает само.

Она рассмеялась, и это был искренний смех.

– Только теоретически. Скажи мне, каковы были твои первые булочки с корицей? Разве рецепт не был таким простым и понятным на бумаге? И разве те инструкции, которые дал тебе учитель, прежде чем уйти заниматься своими делами, не были точными и почти идеальными?

Я бросила в свою чашку сахар и улыбнулась, вспоминая те дни.

– Это были маленькие скругленные кирпичи. До сих пор не могу понять, как они выходили такими. Они становились тяжелее. Они не, могли весить больше, чем мука, из которой я их делала, но тем не менее они тяжелели, могу поклясться. У нас есть семейная байка, что когда Чарли сооружал забор вокруг маминого сада, он использовал их в качестве строительного материала. Не удивлюсь, если окажется, что в этом есть доля правды.

– Когда я изготовила свой первый охранный знак – а это первый самостоятельный шаг после изучения основ, повторения, повторения, и снова повторения, и к этому шагу идут довольно долго, – я ухитрилась взорвать мастерскую. К счастью, учитель посчитал, что мой талант стоит этой жертвы. Если, конечно, все доживут до окончания моей учебы.

– А у меня однажды взорвалась духовка, но это была не только моя вина… Хорошо. Вы правы. Но я не думаю, что кто-то может объяснить, как передвигаться по не-пространству.

– В таком случае я надеюсь, что ты подробно все конспектируешь, чтобы твоим ученикам потом было легче!

– Вас трудно переспорить! – сказала я.

Она наклонилась вперед и легонько коснулась цепочки на моей шее.

– В этой вещи заключена большая сила. У тебя есть и другие, но эта новая. Вокруг нее ореол тьмы, но эта тьма – чистая. Как черная бархатная подушечка, на которой лежит драгоценный камень. Это подарок от твоего друга?

Я кивнула, пытаясь спокойно принимать ее прозорливость.

– Мой учитель ею бы очень заинтересовался, но он живет на другом конце страны.

– Ваш учитель? – воскликнула я, потеряв всякую учтивость. – Но вы ведь такая…

– Старая, – спокойно закончила она мою фразу. – Да. И даже более старая, чем ты, вероятно, думаешь. Это один из эффектов магоделия, разве ты этого не знала?

– Я считала это просто сказкой. Как волшебную палочку или лампу Аладдина.

– Это не очень надежное средство, и если говорить об обычных изготовителях амулетов или заклинаний, то эффект весьма незначителен. Но для тех из нас, кто глубоко погрузился в воды магического источника, он куда сильнее. Этот эффект не выбирают, знаешь ли. Или, можно сказать, он сам выбирает тебя.

– Я всегда считала, что моя бабушка очень молодо выглядит, – медленно сказала я. – С тех пор, как мне исполнилось десять, я ее не видела. Когда я стала старше, то решила, что это потому, что она не была седой – вот и не выглядела как старушка.

– Я не знала твою бабушку, но знала других Блейзов, из старшего поколения. Могу предположить, что она была куда старше, чем ты можешь себе представить.

– Была, – сказала я. – Но это не помогло ей пережить Войну Вуду, как и моему отцу.

– Мне очень жаль.

– Я не могу с уверенностью сказать, что они погибли. Но я никогда не поверю, что бабушка жива и не прислала мне ни единой весточки… – мой голос дрожал. – Я… Я всю жизнь провела с мамой и ее родственниками, даже когда с нами еще жил отец, это было так. Кроме последних четырех месяцев. Уже почти пять. Для меня это тяжело.

Она задумчиво посмотрела на меня:

– Подумай о том, что, может быть, ты должна была достичь определенного возраста, прежде чем твой дар раскроется.

– Но должен же быть более легкий путь?

Она снова засмеялась.

– Всегда кажется, что должен быть более легкий путь. Я тоже попыталась улыбнуться.

– Мои двоюродные сестры и братья, дети маминых сестер – в моем возрасте у них уже были свои семьи. Те, что младше, занимаются спортом или коллекционируют марки, или кукольную мебель. Двое учатся в колледже, Анни хочет быть морским биологом, а Вильям – учителем младшей школы. Мир Других для них словно не существует. Даже Чарли говорит, что он почти забыл, кем был мой отец, хотя если кто-то и должен это хорошо помнить, то это он.

На минуту я замолчала.

– Я даже не знаю, как мои родители познакомились. А ведь это странно, разве нет? То, что мисс Совершенно Нормальная полюбила мистера Загадочность. Знаю только, что до замужества мама работала в цветочном магазине. Что случилось с системой безопасности? Если у меня должен был открыться дар, то почему у меня не было учителя? Почему бабушка не оставила параграфа в завещании о том, чтобы кто-то опекал меня? Она только научила меня превращать вещи. Значит, знала, что я что-то унаследовала!

Несколько минут Иоланда молчала, а я пыталась справиться с чувством вины за свои ненужные откровения.

– Я не верю в судьбу, – сказала она наконец, – но я верю в… исключения. Я считаю, что все, за счет чего существует наш мир – это результат совпадений, счастливых или иных. Возможно, твоя бабушка предположила, что ты можешь быть исключением. Возможно, она завещала, наоборот, оставить тебя в покое во что бы то ни стало. Представь, что ты занимаешься с учителем, и он заявляет, что перемещаться в не-пространстве невозможно?

В этот вечер я не смогла читать – книги про Других навевали тоску, а прочее чтиво было настолько оторвано от жизни, что казалось глупым. Даже «Дитя призраков», любимое вот уже десять лет утешение, не смогло меня увлечь. Конечно, с моим необычным зрением чтение становилось проблемой, но все-таки иметь дело с четким черным шрифтом на белом фоне было проще, чем со всем остальным. Я старалась изо всех сил ровно держать книгу и не двигать головой – в противном случае текст тут же разбегался в разные стороны. Это было похоже на зазывающие надписи на обложках книг, типа «Эта история настолько правдоподобна, что герои готовы сойти со страниц!». Не знаю, как герои, но буквы сходили со страниц элементарно. Особенно это сбивает с толку, когда читаешь журнал «Пекарь». Беря в руки этот ежемесячник, я каждый раз чувствовала гордость за свою профессию, к тому же там было над чем посмеяться. Мама каждый год продлевала мою подписку в качестве подарка. Сюрприз.

На полчаса я закрылась с ноутбуком в туалете.

Мне потребовалось собрать все мое мужество, чтобы нажать кнопку подключения к сети, но ничего необычного не произошло. Фух. Наверное, глобонет как компьютерная сеть сама по себе не так уж и опасна. Я знала, что официальная точка зрения состоит в том, что эта сеть – целиком и полностью изобретение людей, но разве человеческая официальная точка зрения может быть иной? Если допустить, что в сети много вампирских разработок, то объясняются сразу две вещи: первое – откуда у вампиров столько денег, второе – почему любая власть на этой планете, неважно, будь то правительство, экологическая, социальная служба или бизнес, так фанатично ненавидит кровопийц. Однако, поскольку мой ноутбук до сих пор не взорвался, а из экрана не выскочила и не набросилась на меня какая-нибудь ужасная тварь, можно было сделать вывод, что в глобонете все же достаточно и человеческого, чтобы поддерживалось определенное равновесие.

Я просматривала свою почту, чтобы убедиться, не пропустила ли я каких-то важных сообщений. Обычный глобонетовский спам. «Космическая экскурсия всего за сто тысяч мигов». «Пластическая хирургия: мы гарантируем, что сделаем вас такой же красивой, как Нефертити, а если нет – вернем вам деньги». А лицо тоже вернете? Не думаю. «Обучайтесь заклинаниям на дому в свободное время – начните зарабатывать миллион и живите вечно». Мне всегда казалось, что жить вечно – это столь же реально, как и зарабатывать миллионы. Не знаю, сколько лет Иоланде, и сколько – ее учителю. Лет четыреста, наверное.

Я ответила на несколько писем. В последние пять месяцев я стала реже заходить в зоны сети, посвященные Другим. А ведь я могла дать ответы на многие обсуждаемые там вопросы. Удавалось ли когда-либо человеку, побывавшему в плену вампиров, спастись? Случалось ли когда-либо вампиру и человеку вести беседу на равных? Была ли вообще хоть одна беседа между человеком и вампиром, после которой вампир бы уходил, оставляя человека целым и невредимым? В процессе поиска возникал еще один, не менее важный вопрос: было ли хоть одно интервью с вампиром неподдельным? Мне не хотелось проверять. Хотелось и дальше притворяться, что Корица (мое сетевое прозвище вот уже семь лет) – обыкновенная женщина, в жизни которой не происходит ничего необычного.

Когда я вышла из туалета, на улице еще только смеркалось. Мне казалось, что ночь никогда не наступит. Пожалуй, впервые в жизни мне хотелось, чтобы темнота сгустилась как можно быстрее. Прежде мне всегда хотелось, чтобы свет солнца никогда не мерк. Зимой мне было куда тяжелее вставать в четыре утра, когда до рассвета еще далеко, другое дело – летом, когда ко времени моего прихода в «Чарли» уже светало.

Я сидела на балконе с чашкой ромашкового чая и ждала, ощущая, как сгущается темнота, словно что-то оседает на мою кожу.

В этот раз я услышала его приближение. Не знаю правда, почему я говорю «услышала», ведь уши здесь не при чем. И я не видела, как он идет через сад, но тем не менее знала, что он уже здесь. Все-таки это было ближе всего к «слышать», как ночное зрение ближе всего к «видеть».

– Добраться сюда становится все сложнее, – сказал он.

– Да? – переспросила я. – А, это наверное новые охранные знаки Иоланды. ООД поставили здесь маятники и, может быть, что-то еще.

– Маятники? – повторил Кон.

– Ты знаешь, – сказала я. – Должен знать. Их использует ООД – они фиксируют всех Других в зоне своего действия. А показания считываются с экрана монитора.

– Я практически не имел дела с ООД. Вампирский Дон Кихот. Но значит ли это, что я – Санчо Панса?

– Не важно. Дело в том, что ООД считают, что таким образом они меня охраняют. Поэтому я попросила Иоланду обезвредить все их штучки, которые могут тебя заметить.

– Иоланду?

– Хозяйку дома.

– Ты рассказала ей обо мне? Я фыркнула.

– Она сама мне рассказала. Оказывается, она знала с самого начала. Она мастер амулетов. Очень полезно иметь на своей стороне такого человека.

Кон молчал. Я его понимала. Если бы он втянул в наше предприятие какого-нибудь своего друга, мне бы это тоже не понравилось. Моя голова была так занята другими мыслями, что пока я не взяла его за руку, я и не подумала о нашем предыдущем, тяжелом свидании, а потом было уже слишком поздно.

Он вынырнул из задумчивости – наверно, решал, как быть с еще одним человеком, свалившимся его голову. Его пальцы обвились вокруг моих. Я выждала приличия ради секунд десять, потом отключила кнопку сдержанности.

– Послушай, – сказала я, хотя его восприятие, наверно, еще меньше походило на «слух», чем моя способность предвидеть его появление. Как ни странно, показать ему мою новоприобретенную дорожную карту получалось легче, нежели самой разбираться в ней. Да ведь он знал и язык, и ландшафты той страны. У меня появилась отличная идея: в следующий раз, когда Меня пригласят в ООД на очередной сеанс технического потрошения, взять с собой Кона. «Пат, знакомься, это мой друг, он вампир. Не волнуйся, хозяйка дома, в котором я живу, – Мастер оберегов на пенсии, ну, почти на пенсии, – сказала, что с ним проблем не будет». Ну да. Если уж говорить о людях, свалившихся на голову, то можно представить реакцию Пата – и все встанет на свои места.

Но я смотрела в зеленые глаза Кона и выравнивала его – или себя. Это как взять кого-то за плечи и развернуть в правильную сторону, ткнуть пальцем в нужное место на карте со словами: «Посмотри! Вот та гора, к которой мы сейчас подъезжаем!».

На одно очень неприятное мгновение мне почудилось, что между нами установилась слишком прямая связь. Что, ткнув пальцем в точку на карте, я тут же оказалась на этой горе, и тигры обступили меня. Я отпрянула, но Кон не отпустил мою руку, и рывок получился, как поворот калейдоскопа – фрагменты просто сложились в новою комбинацию.

Еще это было похоже на наблюдение за аквариумными рыбками. Рыбки носятся стайкой туда-сюда как сумасшедшие, как маленькие пушечные ядра, но я могу разглядеть каждую из них в отдельности, и поэтому вижу много разных рыбок, а не просто хаотическое движение. Сравнение было интересное, но мне не удалось извлечь из него никакой пользы: они все равно двигались слишком быстро, чтобы разобраться, кто из них куда плывет и как проложить свой маршрут среди них… Зато думать таким образом было не так тошно, и не так страшно. Это хорошо, наверное. Но я помнила уроки страха, и не была уверена, что полностью отказаться от него – разумно и полезно.

То, что мы искали, находилось за снующими туда-сюда рыбками. И оно по-прежнему оставалось страшным и тошнотворным. Эта анимированная трехмерная карта мне не нравилась. «Здесь обитают драконы», – вспомнилась мне надпись на древних картах. Но это было куда хуже, чем любой дракон, даже если он прямо перед тобой – это были твари, которые просто изнемогают от желания отведать человеческой плоти. «Здесь обитают чудовища, не поддающиеся описанию». И я почти уже различила их очертания – или, по крайней мере, очертания их чудовищной охранной системы, – прежде чем меня выкинуло, вытолкнуло оттуда даже с большей грубостью, чем Кон швырнул меня о стену, – впрочем, сейчас именно Кон меня удержал…

Я свалилась на него, он подхватил меня рукой за талию, я прижалась ухом к его мертвой груди. Наконец, опираясь на его вторую руку, я приподнялась и встала на собственные ноги, которые показались мне очень маленькими и очень далекими.

– Я перенесла нас отсюда? Кон, это было на самом деле?

Мир вокруг все еще шатался. Если бы в моем желудке было сейчас что-нибудь, кроме чая – все оказалось бы снаружи. Что до чая, то он несколько раз подпрыгнул и успокоился. Цепочка на шее горела.

– Нет, – сказал Кон. – Мой Светлячок, ты должна научиться терпению. Нашего врага нельзя сокрушить, просто ринувшись в его крепость через главные ворота.

Я издала шелестящий звук, который приходился смеху примерно троюродным родственником.

– У меня и в мыслях не было ломиться в ворота. Я думала, что просто смотрю. Если это можно так назвать.

– Нет, – снова сказал Кон. Я чувствовала, что он задумался о чем-то. – Если бы ты была новичком – но одной из нас, – я мог бы кое-чему тебя научить. Но не думаю, что смогу обучить этому человека.

Я вздохнула.

– Верю на слово. Тебя ведь не смущает, к примеру, твое ночное зрение, поскольку дневное тебе почти и не нужно.

– Мне очень жаль.

Наше партнерство оставляло желать лучшего.

– Это был он?

Глаза Кона вспыхнули.

– Не смотри в эти глаза, Светлячок – так вампиры смотрят на свою добычу. – Да.

– Ты можешь – можешь определить его местонахождение точнее, чем я тебе показала?

Лицо Кона приняло одно из его выражений, почти неуловимых для грубого человеческого зрения. Я могла только предположить, что это было выражение иронии.

Отметим факт существования иронии у вампиров.

– Не уверен. Это определенно сигнал, который надо проследить. Но как нам удастся проследить его, не рискуя напрасно, – не знаю. И помни, что это было не на самом деле. Это была твоя собственная память, твоя трактовка того, что ты видела.

Я вся дрожала.

– Мне кажется, тебе угрожала не такая уж и большая опасность, даже вчера ночью. Это было больше похоже на… Как называются эти машинки, которые светятся и приманивают насекомых?

– Мухоловки? Ну да, мухоловки. Муха залетела – и хлоп.

– Тебя захлопнуло. Машинка не разбирает, муха это или нет. Она просто захлопывается. Я сам использую такие штуки.

– А мухоловки вампиры не используют? – спросила я, заинтересовавшись.

Ничто так не подогревает академический интерес, как нависшая над тобой смертельная опасность.

Этот феномен мне уже приходилось наблюдать.

– А как же все ваши хождения по ночам?

– Не используют.

– Кровь не такая?

– Вампиры, э-э… не видны на радарах насекомых.

– А… – ну, вот и причина, чтобы захотеть стать вампиром. Я всегда принадлежала к тем людям, которые незаменимы как на пикнике, так и в туристическом походе: собирают всех комаров на себя.

Все, Светлячок, соберись.

– Это у меня уже не первый раз… лучше я расскажу тебе все сначала… – И я рассказала. – Итак, вчерашней ночью это был уже третий раз, и худший из всех. Как думаешь, может он использовать какую-нибудь умную мухоловку, которая скажет ему: «Эй, босс, это опять был тот комарик!».

– Прошу тебя не приближаться к этому месту, даже если этот Пат снова тебя попросит о такой услуге.

– Меня беспокоит не сколько Пат, – сказала я, – сколько Богиня Боли.

– Ясно, – на его лишенное эмоций лицо легла зловещая тень.

– Кон, – нервно позвала я.

Его взгляд вернулся из блужданий неведомо где.

– Нет.

Я не стала спрашивать, что означает это «нет». Вампиры Чем-то похожи на воров-домушников, как мне кажется. Ведь если опытный вор задумал обчистить чей-то дом, то даже лучшая в мире сигнализация, ограда под током, свора специально обученных ротвейлеров, амулеты и обереги, и маленькие домашние божки, благословения священников, простых или верховных, любой из религий на выбор, и труды наилучших колдунов, каких можно нанять за деньги, вряд ли смогут его остановить. Или ее. И лучше пусть это действительно будет домушник, а не вампир, потому что продать дом и поселиться в трейлере, где нечего красть, куда проще, чем изменить химический состав своей крови. Такая процедура не только стоит кучу денег, но может и привести к летальному исходу, хотя, говорят, как минимум двое членов Глобального Совета не раз прибегали к этому средству и остались живы.

Так или иначе, но эта операция не по карману пекарю. И после того, как я осознала, что Бо приводит в бешенство сама мысль о том, что я жива, Кон стал не просто моим лучшим шансом – он стал моим единственным шансом.

Но когда твой союзник – не человек, в этом есть одна проблема: человеческая жизнь для него не слишком многого стоит. Особенно жизнь человека, который может читать мысли его союзника-человека. И от этого становится страшно. Я ведь и сама не особенно высоко ценю жизнь среднестатистического вампира.

– Я могу сказать Богине «нет», если будет необходимость, – выпалила я.

– Не сомневаюсь в этом, Светлячок, – сказал Кон.

И он ушел. Я не могу сказать, что видела, как он уходит, или слышала шаги, или что-то еще. Но в тот момент я не уделила этому должного внимания, потому что меня беспокоило совсем другое: у меня было ощущение, что перед уходом он поцеловал меня в губы.

Снова это ужасное чувство, когда не можешь понять, что происходит. Когда не знаешь, что происходит у тебя за спиной, и что в следующий момент вынырнет из темноты. Когда было особенно тяжело, я начинала думать: а не выдумала ли я Кона? Ведь он – частичка калейдоскопа, которая не вписывается в узор, разве нет? Да, это очень утешает. Фуу-у-у…

Все, начиная со шрама на груди и ночного зрения, заканчивая спонтанным воспламенением подушек, не давало мне забыть о том, что какие-то изменения все-таки происходят. Кроме того, теперь в кофейне как будто вовсе не стало ни одного оодовца, но каждый раз, когда я вхожу или выхожу, неведомо чей взгляд буравит мой затылок.

Какое-то время я ходила только через заднюю дверь даже в часы, когда кофейня открыта. Потом я решила, что тем самым усугубляю пустяки, хотя у меня есть куда более серьезные проблемы, с которыми ничего пока не поделать, и, набравшись храбрости, снова стала пользоваться парадным входом. Пусть смотрят. Эймил как-то заметила, что миссис Биалоски бывает у нас даже чаще, чем раньше. Но она, можно сказать, выполняла сейчас негласную функцию моего защитника. По городу разошлась перевернутая с ног на голову версия недавних событий, и к нам то и дело захаживали зеваки, желающие выяснить, действительно ли у меня три головы и я говорю исключительно на неизвестных языках. Так нот, если Биалоски вступала с ними в разговор, то надолго они не задерживались. Тем самым она любезно избавляла от лишних хлопот персонал, и без того изрядно уставший, как И я сама, от моей шумной известности.

Все это было уже чересчур, и мой переутомленный мозг начинал искать, что можно отнести к области воображения. Кон был первым кандидатом на признание его выдуманным. Иногда мне начинало казаться, что если бы я избавилась от Кона, то избавилась бы таким образом и от всего остального: от Бо, от моего дара, от удушающего внимания ООД, от моей миссии. Я знала, что это не так. Но…

Только одно событие стало для меня приятным сюрпризом. Однажды во второй половине дня я вышла из кухни и увидела, что за столиком миссис Биалоски сидит кто-то еще, и они беседуют. Сопротивляться любопытству я не смогла, поэтому, чтобы не подходить к их столику и не пялиться, я перегнулась через барную стойку. Не могу сказать, что уловки сработала, потому что миссис Би тут же подняла голову и повернулась в мою сторону. Зато ее подруга тоже обернулась, и, увидев меня, заулыбалась – это была Мод. На столе перед ними стояла большущая тарелка с целой горой крошек и одной недоеденной «Бешеной Зеброй».

Я бы не удивилась, если бы однажды утром, идя на работу в четыре тридцать, увидела бы агента ООД в засаде на углу, и то, что я никого не видела, еще не говорило о том, что на самом деле никто не прятался где-нибудь там.

Пат официально предложил, чтобы меня сопровождали домой и на работу, но я отказалась, даже не дав ему договорить до конца. А вообще я его почти не видела: наверно, Богиня послеживала и за ним. Мне уже самой казалось странным, что желание быть независимой пересиливает во мне даже страх от ожидания возможных бед. Когда я приближалась на рассвете к кофейне, самым нелюбимым для меня углом был не самый близкий – где улица Мандельбаума пересекалась с главной, – а тот, что на другой стороне сквера – там начинался один из самых узких и темных переулков Старого города. Я притворялась, что ищу по карманам ключи, затем разыгрывала долгую пантомиму под названием «Выбор нужного ключа», присматриваясь в это время к теням, с которыми было что-то не так. В этом углу с ними всегда было что-то не так. Все эти дни я ощущала, что за мной оттуда наблюдают. Вопрос только в том, кто. Или что.

Я входила, закрывала за собой дверь на замок, и только после этого выключала сигнализацию. Раньше я этого не делала. Теперь же я специально попросила Чарли запрограммировать сигнализацию на задержку в несколько секунд, чтобы я успевала войти. Он посмотрел на меня с тревогой, но просьбу выполнил. И даже ни о чем не спросил.

У нас в «Чарли» нет суперсовременной сигнализации – мы просто не можем себе ее позволить, – но друзья из ООД иногда бывают полезны: у нас есть забавные небольшие штучки, которые сообщают обо всех проблемах. Впрочем, никаких проблем, если не считать расстройства моей психики, не наблюдалось.

Когда вошла Мэри и сказала, что Тео хочет со мной поговорить, я как раз доставала из духовки выпечку – кукурузные хлебцы. Я призадумалась над этим, ответив: «Хорошо. Когда у меня будет перерыв».

Тео вошел как-то бочком, словно его против воли заставили передать дурные вести. Мой личный чайник как раз вскипал.

– Чаю?

Он покачал головой.

– Хлебцев?

Он немедленно расцвел. Сколько бы я здесь ни проработала, все равно буду не лучше Паули: если человеку нравится моя стряпня – значит, он сразу друг, не нравится – путь к моему сердцу ему сразу же закрыт. Только когда общаешься с вампирами, начинаешь понимать, сколь несовершенен такой подход.

Тео достаточно знаком с кухонным делом – во всяком случае у нас, – чтобы выучить простое правило: ко всему, что сию минуту вынуто из духовки, надо подходить с особой осторожностью. Хлебцы еще исходили жарким паром, но он аккуратно взял один за бочок, водрузил на него здоровенный кусок масла и заворожено смотрел, как оно тает, пропитывая тесто. Когда он расправится с хлебцем, то оближет не только пальчики, но и тарелку. Это одно из преимуществ приема пищи на кухне – никто не обращает внимания на твои манеры. Я и сама иногда облизываю тарелки. Однажды, когда я поддразнивала Киоко насчет Тео, я в шутку назвала его лизуном. Она посмотрела на меня с интересом: «Да? Ну, наверное, он все-таки человек». Затем она покачала головой. «Нет. Он – ООД». Тогда я не поняла, насколько это была удачная шутка.

– Ну, давай теперь к делу, – сказала я, когда облизывание завершилось.

Он вздохнул.

– Пат хочет видеть тебя сегодня вечером.

Еще в предрассветной мгле утра после встречи с Богиней и уже решила, что отвечу на следующее предложение такого рода.

– Это не приведет ни к чему хорошему. В прошлый раз кое-что сгорело. Я сгорела. На следующее утро я проснулась и поняла, что чего-то не хватает. И не хватает до сих пор.

На его лице отразилось удивление, тревога, задумчивость. Затем, к моему удивлению – надежда.

– Он все равно захочет тебя увидеть.

– И чему ты, интересно, так рад? Он заколебался.

– Богиня хочет прибрать к рукам… прибрать к рукам тебя. Она твердит, Пат-де уничтожил государственное имущество, дискредитировал себя, а она хочет навести порядок и разобраться с тобой, и если нет угрозы безопасности, то тебя вернут откуда взяли, а вообще-то это все ерунда. На самом же деле она злится из-за того, что кто-то ухитрился до чего-то додуматься или что-то открыть раньше, чем это сделала она. Что-то, что может оказаться важным – важным для нее.

– И ты думаешь, что, по мнению Пата, разнести целую компьютерную сеть без уважительной причины – это лучше, чем дать Богине узнать, что причина все же была?

– Ну да.

Я подумала об этом ходячем ядерном реакторе.

– Знаешь, если бы я уже тогда не испугалась Богини, то теперь забоялась бы!

Он улыбнулся. Улыбка вышла не слишком удачной.

– Ты половины не знаешь. А хочешь знать все, вампир тебя подери. Во сколько освобождаешься сегодня? Пат подойдет к этому времени.

– В три, – сказала я.

Он перевел взгляд на стеллаж с булочками. Отрубевые с изюмом и овсяные с яблочной глазурью. Ждут, когда их переложат в лоток на стойке в зале.

– Возьми одну на дорожку, – сказала я.

– Спасибо, – сказал он. И взял две.

Пат пришел за несколько минут до трех часов. Я уже знала, что заставить его выглядеть уставшим непросто, но сейчас он выглядел именно так. Даже еще хуже. Он поднял на меня тусклые глаза и пробормотал:

– Привет, Светлячок.

– Ну и видок у тебя, – ответила я, вытаскивая последний кекс из формы. Чтобы съесть все, что я наготовила, нашим альбионским эмигрантам придется очень постараться – или быть очень голодными. И еще я приготовила свой фирменный сырный соус – специально к имбирным хлебцам. Раньше мне казалось, что хлебец, каким бы вкусным он ни был – это только предлог, чтобы отведать соус, поэтому соуса я всегда клала вдвое больше, чем указано в рецепте. Потом оказалось, что некоторые клиенты без ума от соуса еще в большей степени, чем я, и мы начали класть его еще больше, а потом подавать отдельно в глубоких соусницах. Иногда, правда, встречались аскеты, которые просили без соуса, но эти проблемы как-то решались.

– Спасибо, – сказал он.

– Что происходит?

Он пожал плечами. Плечо вроде его не беспокоило. Наверное, кровь синих демонов ускоряет выздоровление.

– Тео тебе уже все рассказал.

– Ты выглядишь так, как будто только что вылез из застенка. Я думала, что с иголками под ногтями давно покончено.

– Иголок ей не требуется. Богиня Боли просто пялится на тебя – и твои мозги плавятся.

Я снова вспомнила о той ночи.

– Да уж.

– Тео сказал, что ты потеряла след.

– Да. Богини могу не бояться. Если нет мозгов, то нечему и плавиться.

– Никто не может быть в безопасности от Богини. – На поверхность выплыл Пат, каким он был всегда, и посмотрел на меня своим обычным взглядом: пронизывающим, веселым, хитрым. – И насколько безнадежно след потерян?

Я сняла передник и косынку, распустила волосы.

– Пока безнадежно. Если я сменю предохранители и система снова заработает, я дам тебе знать.

– Может быть, ты просто устала?

– Может быть, – легко согласилась я.

Пат провел рукой по остатку своих волос на затылке.

– Мне не нравится, когда ты со мной соглашаешься. Это не твой стиль, Светлячок. Чего ты недоговариваешь?

– Я просто не хочу больше пробовать.

Я поняла, что он на это купился. Ссутулился, сразу стал выглядеть меньше и старше. Я ощутила острый укол совести, но напомнила себе, что, по его мнению, лучший вампир – это проткнутый колом, обезглавленный и сожженный вампир. На мгновение я представила такой вариант развития событий, чтобы со мной и Коном была группа ООД, когда мы будем… но тут же поняла, что этот сценарий столь же невозможен, как и тот, при котором Богиня Боли завтра уволится из ООД и откроет салон красоты для дам.

– Смотрю я, тебе без кофеина не обойтись, – сказала я. – Я пойду возьму нам чего-нибудь со стойки. Предпочитаешь уединение или утешение?

Утешительными у нас считались симпатичные столики под навесом снаружи, с видом на сквер и клумбу миссис Биалоски, где, несмотря на позднее время года, все еще цвели астры и хризантемы.

– Уединение.

Он устроился за одним из шатких столиков в унылом внутреннем дворе – мы так и не привели его в приличный вид, а потому избегали пускать сюда посетителей. К шуму кухонных вентиляторов мы привыкли, и мама ухитрилась даже выставить пару вечнозеленых кустов в горшках, которым даже жар от духовок оказался нипочем. Мы почти не говорили. Пат пил кофе, ел булочки и другие вкусности, которые я захватила, но с безразличным видом, как будто выполняя процедуру заправки горючим. Он даже не пытался убедить меня попробовать снова, не уговаривал проверить, насколько у меня выгорели способности – а может, и вовсе не выгорали? От этого я чувствовала себя кругом виноватой.

Повисла тишина. Пат молча смотрел в пустоту.

– Мне очень жаль, – сказала я.

– Я тебе верю, – ответил он, вставая из-за стола. – Не скажу, что верю всем твоим словам, но верю, что тебе действительно жаль. – Он помолчал и затем добавил: – В какой-то степени мне и вправду от этого легче. – Когда он продолжил, я на мгновение узнала в нем старого привычного Пата. – Будем надеяться, что к тому моменту, когда ты решишь, что не так уже и бессильна, Богиня примется распинать кого-нибудь другого.

Я ничего не сказала. Он провел обеими руками по волосам и продолжил:

– Будь начеку, Светлячок. Если что, я тебе этого не говорил.

Затем он ушел.

Мэл появился через несколько минут после того, как ушел Пат. Я сидела, уткнувшись носом в чашку с чаем. Я забыла процедить заварку, поэтому на донышке осталась гуща, но я ничего не могла по ней прочесть.

– Похоже, тебе не помешает небольшая доза смеха, – сказал он. – Знаешь анекдот про дворника и обороголубя?

– Знаю. Мэл, как ты думаешь, хоть кто-нибудь является в действительности тем, за кого себя выдает?

– Чарли, наверное, – ответил он после короткой паузы: то ли удивился, то ли задумался. – Больше никого не приходит на ум.

Я смотрела на то, как он чешет одну из своих татуировок.

Может я бы и себе сделала татушку, но слишком многое меня останавливало. Любой оберег можно обратить против тебя, если он столкнется с тем, от чего предназначен защищать, но это нечто окажется намного сильнее. Татуировки питаются силами своего носителя, поэтому они куда более устойчивы и живучи, чем большинство оберегов, которые таскаешь с собой или навешиваешь, даже если носишь их прямо на теле. Но такой оберег гораздо легче разрушается, если взбунтуется – или его кто-то взбунтует. А взбесившаяся татуировка может просто сожрать своего хозяина. Такое случается время от времени. Еще пять месяцев назад я считала, что ни в каких серьезных оберегах не нуждаюсь. Теперь считала наоборот, и все-таки татуироваться не собиралась.

– Чарли… – сказала я. – Мне тоже больше никто не приходит в голову.

Ни Мэл. Ни я сама.

– Ни миссис Би, – улыбаясь, добавил Мэл. – Светлячок, я не ударяюсь в философию, пока я трезвый, а сейчас только пол-четвертого и вечером я на работе. В чем дело?

Если бы Мэл был обыкновенным байкером, его татуировки не были бы такими красивыми и стильными. Многие колдуны делают себе татуировки, но, как правило, не показывают их – так их труднее взбесить. Соответственно, поэтому колдуны, приступая к работе, предпочитают облачаться в длинные балахоны с большим капюшоном. Ну, а в быту, гуляя с собакой или выходя за покупками, они предпочитают маскировать свои татуировки с помощью косметики. С длинными рукавами и высоким воротником летом жарковато, к тому же многие татуировки такого рода делают на губах, щеках и на лбу.

Но магия – и от этого я в восторге – часто допускает отклонения от правил в пылу работы. Если колдун хочет, чтобы какая-то из его татуировок работала, когда он (или она) магодействует, ее нельзя ни замазывать тональным кремом, ни заклеивать, так как действующим (или бездействующим) может оказаться именно видимый контур.

У моего отца не было никаких татуировок. Это я помнила. Но, во-первых, я помнила его не слишком хорошо, во-вторых, тату были все-таки не у всех колдунов.

Но колдуны есть колдуны. А татуировщики в основном зарабатывают себе на жизнь, накалывая заклинания не на живую кожу, а на свиную или бычью. Если ты – обычный человек – попросишь их сделать тебе, скажем, три магические татуировки, они объяснят тебе, почему этого делать не стоит. В кровавых подробностях. И дело не в эстетичности: многие магические тату могут, скажем так, несколько разбалансировать человека. Они начнут разговаривать с тобой в твоих снах, и доведут тебя до того, что ты перестанешь отличать реальность от галлюцинаций. Конечно, завести себе множество магических татуировок – лучший способ продемонстрировать, что ты крепкий орешек: предполагается, во-первых, что тебе зачем-то нужны все эти заговоры и обереги, а во-вторых, что ты способен противостоять психическому давлению и просто так с толку тебя не собьешь.

Однако это не лучший способ показать себя крепким орешком, в значительной степени из-за того, что никакой татуировщик, дорожащий своей лицензией, на это не пойдет, а татуировщик без лицензии вполне может наломать дров. К примеру, разница между заклинанием от опьянения и заклинанием от рези в глазах заключается всего в одной линии, но если понадобится добраться домой целым и невредимым после приема на грудь, второе заклинание ничем в этом не поможет.

Это касается даже обычных простых заклинаний, а татуировки Мэла были далеко не простыми, и совсем не обычными. И это были не просто узоры, а именно обереги. Магию можно было почувствовать, как чувствуешь запах озона и воздухе перед грозой. Кроме того, ни один уважающий себя байкер не станет делать себе татуировок-узоров – узорчики для слабачков.

Мэл не колдун – это не то занятие, которое можно долго скрывать, – и тем не менее сделал себе много татуировок. Когда он пришел к Чарли устраиваться на работу с открытой шеей и закатанными выше локтя рукавами – а был январь, и холодно, – это было очень в его духе. Хотя, может быть, этим он произвел хорошее впечатление на Чарли, который по-своему искренне наслаждается тем, что у его закусочной репутация «заведения на самом краю».

– Кто же ты, Мэл? – спросила я.

Он взял обе мои руки и поцеловал их. Его губы были теплыми. Он положил мой руки на стол, но не отпустил их. Я смотрела, как солнечные блики играют на тоненьких волосках его запястий, смотрела на красные, золотые и черные линии татуировок. И волоски, и татуировки были окружены необычно яркой красной окантовкой, словно охвачены пламенем. Или они сами были пламя. Руки его тоже были теплыми. Человеческой температуры. Температуры пламени жизни, если уж вспомнить о философии.

– Я твой друг, Светлячок, – ответил он. – Все остальное – суета.

Я не знала, расслышал ли он, что сказал Пат. Не знала, кто делал ему татуировки. Вполне может быть, что все мои сведения о магических татуировках – из той же серии, что и «Мастурбация приводит к слепоте и кретинизму» (на зрение человека не влияет даже общение с уби). Может, стоило спросить его об этом. Но тогда бы пришлось отвечать на вопрос, почему меня это интересует.

Даже если существует возможность быть чародеем и успешно это скрывать, Мэл все равно не мог им быть. Чародеи – одиночки, они не устраиваются работать поварами в закусочные и не тусуются с байкерами. Они сближаются только с другими чародеями, и то ненадолго и всегда с определенной целью. Все они слишком параноидальны, чтобы иметь друзей среди обычных людей, и слишком эгоистичны, чтобы дружить между собой. Обыватели считают, что чародеям вообще нельзя доверять, и людям лучше не связываться с магией. Да и магоделами заодно.

Но кто тогда делает татуировки чародеям?

Наверное, я совсем ничего не знаю.

Я ехала домой и размышляла об этом «будь начеку». Я и так начеку, и Пату это хорошо известно. Что он имел в виду: что за мной следит ООД? Мог ли этот законопослушный полукровка из ООД таким образом намекнуть мне, что ООД нельзя доверять? Положим, я недавно услышала, что все полукровки должны держаться вместе и помогать друг другу – а про Богиню Боли, которую в ООД никто не любил, слыхала уже давно. Однако причину этой неприязни я видела только в том, что она – поганая сука, которую собственная карьера волнует больше, чем безопасность человечества. На что же тогда намекал Пат? На помешанную на карьере горгону, или на измену в рядах ООД?

О боги, разве с меня не достаточно Бо?

Остановившись у светофора, я открыла бардачок и полюбовалась на кучку оберегов. Некоторые из них еще шевелились. Бедная мама. Она ведь старалась. Я поняла, что благодарна ей даже за эти безуспешные усилия. Просто за то, что она что-то делала. Понимала, что мне нужна помощь, и пыталась ее оказать. И пусть она понятия не имела, какая это должна быть помощь и в каком объеме. Это знал только Кон, но он не был человеком, поэтому знал, и в то же время не знал. Не знал, что именно он знает. Вроде бы так.

Добравшись до дома, я какое-то время сидела, всматриваясь в тени от листьев на асфальте дороги. Тени мерцали и нарушали все мыслимые законы физики – так было теперь всегда, – но они были красивы и не значили ничего. Просто свет падал на листья, и листья отбрасывали тень. Лето кончилась, наступила осень, и листья уже начинали опадать. Один большой и желтый как раз спланировал на крышу «Развалюхи».

Я открыла рюкзак и забросила туда всю кучу амулетов: свечу зажигания, веревочки, несколько резинок – остаток тех дней, когда бардачок служил, как положено, для хранения перчаток. От прикосновения к одному из оберегов, не знаю, к какому именно, по рукам прошла легкая дрожь. Потом я вышла из машины и постучала в дверь Иоланды.

Она открыла почти сразу же.

– Заходи. Я поговорила со своим старым учителем.

Я вздохнула и вошла в дом следом за ней. Мы зашли в комнату, где я еще ни разу не была, сразу за кухней, тоже выходящую окнами на сад. Мне сразу же стало понятно, что сюда заходило очень мало людей: во-первых, если Иоланда желала скрыть свой род занятий или хотя бы притвориться пенсионеркой, эта комната сразу бы ее разоблачила. Во-вторых, закрытость излучалась здесь отовсюду, как тепло или свет. Казалось, будто невидимая вуаль залепила мне лицо и мешает дышать. Я даже потерла лицо, словно стараясь сорвать ее.

Иоланда заметила это и со словами: «Ох, извини, пожалуйста» убрала что-то с входной двери. Чувство, что я нарушила чье-то личное пространство, тут же исчезло, отхлынуло, как морская волна. Удивленная, я посмотрела под ноги. Тени на полу были весьма подвижны.

Ту вещь, которая раньше была на двери, Иоланда положила на стол. Я села рядом, наклонилась и накрыла эту вещь рукой – и мою ладонь как будто обожгло. Правда это можно было отнести к теплу с тем же успехом, как и мое ночное зрение – к глазам, но все-таки больше всего это было похоже на тепло. Я убрала руку и посмотрела: маленький круглый кусочек чего-то, больше всего напоминающего цветное стекло. Я не могла разобрать, был ли там какой-то рисунок, или странное переплетение теней.

Мастер амулетов. Это звучит так… жестко. Пусть ты разнесла мастерскую, но ты по крайней мере сделала это в процессе обучения, и знала, для чего это обучение нужно. Учитель говорил тебе, что делать до того и что делать потом.

Глядя на меня, Иоланда заговорила:

– Моя дорогая, прости. Я знаю, что тебе не это хотелось бы услышать, но мне кажется, что все то, чего ты пока не можешь понять – это именно то, чего тебе понимать пока не стоит. То есть ты хорошо справляешься…

Она излагала свои мысли почти в той же манере, что и Кон. Без лишних предисловий. Мне хотелось сказать: «Все, чего бы мне хотелось, – это до конца жизни печь булочки с корицей», но я знала, что это уже не совсем правда, к тому же мне надоело жаловаться на жизнь. И я ничего не сказала. Вместо этого я взяла свой рюкзак и поставила его на стол. Поднимая его, я почувствовала, как амулеты отчаянно пытаются избежать контакта со странными тенями на полу. Ставя его на стол, я поняла, что эта поверхность им тоже не по душе. В рюкзаке что-то скреблось. Значит, по крайней мере один из них еще живой.

Сначала глаза Иоланды округлились, затем она нахмурилась.

– Подними его еще раз, если тебе не трудно, – сказала она.

Я подняла, она достала что-то из ящика стола, посыпала столешницу и жестом указала мне снова поставить туда рюкзак. Что бы там ни происходило с моим барахлом, теперь возня в рюкзаке прекратилась.

– Ты хочешь, чтобы я на что-то взглянула?

Я открыла рюкзак, и вдруг мне почему-то расхотелось прикасаться к оберегам.

– Погоди-ка, – сказала Иоланда и снова что-то достала из ящика – на сей раз деревянные щипцы.

С обеих сторон на них были начертаны необычные символы. Я уцепила один из оберегов за кончик и рванула его из рюкзака – хотя мне показалось, что еще немного – и он выскользнул бы сам, как снятое со спиц вязанье. Как только амулет оказался на свободе, второй его конец закрутился в воздухе, словно искал что-то, потом, изогнувшись, обвился вокруг щипцов и пополз вверх – к моей руке.

– Брось его, – резко велела Иоланда. Я бросила. Как только оберег коснулся поверхности стола, я услышала шипящий звук и почувствовала неприятный запах – не просто неприятный, а очень неприятный, – и спустя мгновение перед нами лежал только какой-то вязаный лоскут, прицепленный к свече зажигания; в нем зияла дыра, по краю обведенная коричневато-фиолетовой каймой. Кайма подрагивала.

– Ой, – сказала я.

– Вот именно, ой, – спокойно подтвердила Иоланда. – Это не оберег, а «жучок». Где он был?

– В «Разва…» – в моей машине.

– Ты ее закрываешь?

– Здесь – нет, – ответила я, чувствуя, как по позвоночнику поднимается волна холода.

– Нет, – сказала она. – Если бы тот, кто подбросил тебе это, приходил сюда, то я бы об этом знала.

– Значит, этот кто-то или что-то может проникать в закрытую машину, – волна холода продолжила свое восхождение. «Все-таки что-то, – подумала я. – Нет, стоп. Вампиры не делают «жучки». Или делают?»

– Так, откуда все остальное?

– Понимаете, с тех пор, как я пропадала на два дня, моя мама стала закупать для меня амулеты. Чтобы служили оберегами. И я решила спросить у вас, живые ли они еще.

– А машина вообще не защищена магией?

– Только той, что шла в комплекте – на руле, на колесах…

Все производители в мире вставляют в логотипы магический символ, а производители машин, соответственно, ставят свой логотип с магическим элементом на рулевом колесе каждой тачки.

– Замки на дверцах снабдил заговорами тот парень, у которого я купила машину, но думаю, что его штуки не сработали. – Я нахмурилась. Дэйв никогда не претендовал на роль специалиста по оберегам, он обещал только, что «Развалюха» сможет тронуться с места. – Машине пятнадцать лет, тогда сплав еще не изобрели.

Благодаря этому сплаву производители получили возможность зачаровывать в машине практически что угодно. Между древними машинами, выпущенными до изобретения сплава, и теми, что были изготовлены уже после, имеется существенная разница в цене. Однако кое-кто, включая меня, Мэла и Дэйва, считали, что этот сплав сродни кремам для лица, которые гарантируют стопроцентную защиту от морщин, или пищевым добавкам, которые гарантируют фигуру голливудской звезды за тридцать дней.

В последнее время коммерческие лаборатории занялись разработкой заговоров, которые растворялись бы в краске, как соль в воде, и любой предмет, окрашенный такой краской, становился бы, таким образом, зачарованным. Когда они его получат, то, конечно, организуют колоссальную рекламную компанию – но на самом деле от него будет мало толку. Не больше, чем от соли в воде. Конечно, для уничтожения зловредных триффидов это отличное средство, но вспышки размножения триффидов не наблюдалось уже несколько поколений. Когда воспаляется горло – лучше поесть меда и выпить аспирина, чем полоскать его соленой водой. А если имеешь дело с вампирами – может быть, краска и остановит их на несколько секунд, но не сможет помешать в конце концов разбить лобовое стекло и вытащить тебя наружу.

Лучшим оберегом для поездок, увы, по-прежнему оставалась скорость езды.

Иоланда не стала говорить о пользе быстрой езды, не стала успокаивать и прочее. Ну, мы ведь только что убедились, что успокаиваться пока рано. Этому «жучку» явно не повредила езда в автомобиле.

Иоланда взяла что-то, сильно смахивающее на вязальный крючок – там даже крючочек на кончике был – и начала тыкать этой штукой лежащую на столе кучку оберегов. Из нее выкатилась бледно-голубая бусина, еще чуть-чуть блестящая.

– Я думаю, часть из них были вполне дееспособны еще совсем недавно. Их заговорили на защиту от «жучка», от его действия они и износились. И давно ты придумала складывать обереги в…

– В бардачок… – рассеянно добавила я.

Как правило, «жучок» по форме приблизительно соответствует тому объекту, за которым с его помощью следят. Если требуется выследить человека, «жучок» похож на эдакую вытянутую звездочку, кончики которой – это голова, руки и ноги, а вместо сердца внутрь вставлена бусина, или кристалл, или микросхема. Я была уверена, что заметила бы, если бы мама подсунула мне «жучка»… да и мама не была настолько глупа, чтобы так поступить. Восемь лет совместной жизни с отцом обеспечили ей лучшее понимание вопросов магии, да во всех других вопросах одурачить ее было сложновато.

В какой момент я заметила, что десяток или даже дюжина амулетов в моем бардачке из аккуратной кучки превратились в спутанный клубок? Когда я открывала бардачок? Ах да, мне нужна была карта, я сидела за рулем. Несколько вещичек вывалились оттуда на пол. Они зашуршали, как и полагается шуршать оберегам, а я наклонилась за ними, не сводя глаз с карты. Я подняла один или два, но шуршание продолжалось. Они двигались по полу, заползали под сиденье пассажира, а некоторые даже добрались тормозов и проползли под мое сиденье, выказывая необычную для амулетов оперативность. Я по-прежнему не обращала на это все должного внимания. Я шарила руками по полу, хватала все, что движется и не глядя забрасывала в бардачок.

Но если бы под сиденьем водителя находился жучок, амулеты бы попытались объединиться и вместе нейтрализовать его.

Это произошло через день или два после нашей с Патом и Джессом безрезультатной вылазки в Не-Город.

«Будь начеку», – сказал мне Пат.

– ООД, – сказала я, сама не веря. Нет, уже веря. Веря, и чувствуя себя так, словно лечу по шахте лифта в ледяную воду. – Это сделал кто-то из ООД. Из ООД.

Кто бы это ни был, ему не понравится то, что этот трюк не сработал. Ни один нормальный представитель человеческой расы не может уметь обезвреживать жучки.

– Моя дорогая, – сказала Иоланда, – все крупные организации в той или иной степени коррумпированы. И чем мощнее организация, тем опаснее коррупция. В молодости я хотела вступить в одну из крупных гильдий обережников – Заммит или Друзиллу, для этого надо было доказать свою профпригодность. Кое-кто из моих соучеников туда поступил, и наш учитель неделями, а то и месяцами, переживал «потерю». Он так и говорил: «Мы потеряли Бенедикта», или «Мы потеряли Ансиллу». Мне повезло – наука шла у меня туго. Когда мне представилась возможность выбрать, где именно реализовать свои навыки, я предпочла остаться где была. Многие годы нас было всего трое: Хрисогон, Ипполит и я, остальные приходили и уходили.

«Надо взять на заметку, – подумала я. – Если встречу кого-то с таким странным именем, нужно будет спросить, не занимается ли он амулетами».

– В любом случае с ООД лучше, чем без него. И потом, надо же где-то зарабатывать на жизнь, а в пределах видимости ООД нет ничего, сравнимого с маленькой мастерской моего учителя.

Она была права. Гильдия Стражей ничего из себя не представляет, а «Защитники» – тем более.

– Тот человек из ООД, который приходил сюда однажды – он на твоей стороне.

– Пат? Это точно?

– Он не идеален, – ответила она. – Как и я. Как и ты. Как и твой темный компаньон. Но он действительно твой друг. Как и все мы, он стремится к победе над тьмой и злом.

«Смотря что подразумевать под словом «зло», – подумала я. – Или под словом «мы».

– Пата интересует не только то, что ты можешь сделан, для ООД. Или для его карьеры.

– Не забывай про мои булочки с корицей, из-за которых сильные мужчины становятся слабыми, а сильные женщины бегут сломя голову на высоких каблуках по булыжнику от автобусной остановки, чтобы вовремя успеть в «Чарли» Теперь, зная все это, ты можешь сказать, кто подбросил мне «жучок»?

– Боюсь, что нет. Но это точно не Пат, потому что однажды, ожидая тебя, он двадцать минут просидел на одном месте, и по случайности рядом с этим местом находился один из моих самых сообразительных амулетов – и все это время он собирал информацию.

«Едва ли удастся заставить Богиню просидеть двадцать минут под дубом у поворота к дому Иоланды», – подумала я.

– Я уже сказала, что поговорила о тебе со своим учителем. Я также переговорила с Хрисогоном. Мы думаем, что смогли бы сделать для тебя кое-что, но эта вещь будет лучше и сильнее, если…

– Вам нужна моя кровь, – безропотно сказала я. Большинство обережников вынуждены довольствоваться такими предметами, как например, запачканный передник (думаю, моя мама пользовалась именно этим). Только более смелые или более преуспевающие потребуют доставить им волос или обрезанный краешек ногтя объекта. Но существует огромный черный рынок таких вещей, как ногти и волосы, и чем больше вы желаете обзавестись оберегом, тем менее уверенно вы себя чувствуете, передавая другому человеку кусочки себя. С кровью хуже всего. Не только потому, что это самое сильнодействующее вещество, пригодное для самых разных манипуляций, но еще и потому, что любая ситуация, в которой слово «кровь» связана со словом «магия» наводит на мысли о вампирах, и таким образом просто отпугивает большинство людей. Этот страх совершенно необоснован, потому что, во-первых, вампиров не интересуют крошечные бутылочки магоделов или лабораторные пробирки с кровью, а, во-вторых, если какой кровопийца и обнесет мастерскую обережника, это не значит, что с того момента, как вампир попробует твоей кровушки, он не успокоится, пока не заполучит тебя самого. Хотя паранойя вокруг самого явления кровопускания понятна.

– Да, – ответила Иоланда.

Я никогда раньше не обращалась к мастерам амулетов, Не говоря уже о том, чтобы для меня изготавливали персональный талисман. Но понятия «Иоланда» и «черный рынок» явно несовместимы. Значит, все правильно? Только вот кровь у меня особенная, и вливание, сделанное в лечебных целях Коном, лишь усугубило ситуацию.

– Угу, – сказала я. Иоланда улыбнулась:

– Можешь закрыть глаза.

– Хорошо.

– Положи руки на стол ладонями вверх. Когда я закончу с ними, мне еще придется кольнуть тебя в центр лба.

Еще до того, как я закрыла глаза, цепочка на шее начала нагреваться, обе ноги тоже отозвались теплом. «В чем дело, ребята, это что, оскорбляет ваше достоинство?» – мысленно обратилась я к оберегам. Когда дело дошло до лба, я вздрогнула, но с пальцами все прошло легко, даже для меня.

Одной рукой я прикоснулась к цепочке, другую засунула в карман.

– Я еще хотела вас попросить… Расшифруйте кое-что для меня. Я нашла это на дне старого ящика на гаражной распродаже.

– Ух ты! Поразительно! Это же… это амулет Прямого Пути! Очень чисто и точно выполненный. Да, чистый – очень хорошо сохранился для такой старинной вещи. Он представляет силы света, дневного света. В самом верху солнце, затем животное, затем дерево. Интересно, мне кажется, животное – это олень, а обычно принято изображать хищников, чаще всего – льва. И у этого оленя нет рогов, значит это самка. А по кромке – видишь эту волнистую линию? Это вода. Все это должно защитить тебя от сил тьмы. Но это, конечно, только амулет.

– Волшебный гребешок, который кидают через плечо в самом крайнем случае, – сказала я.

– Но эта вещь сама нашла тебя. А это немаловажно. Это не то чтобы очень редкий амулет, но он сделан просто и красиво, и он сам тебя нашел. Держи его при себе и не потеряй. Сердце подсказывает мне, что это хорошая новость.

В моем положении любая хорошая новость становилась бесценной.

– А когда ваш амулет будет готов?

– Скоро. Попроси своего темного союзника подождать, пока все не будет готово. Это займет день-два, не более.

Теперь о плохих новостях. Иоланда и ее товарищи считают, что мы с Коном очень скоро встретимся с Бо. В общем, и я тоже так думала.

Немного позже, у себя на втором этаже, я сидела, скрестив ноги, у открытой балконной двери; горели свечи, я положила руки на колени, расслабилась. Я никуда не собиралась. Мне просто нужно было слово.

Как скоро?

Не сегодня. И не… следующей ночью. Тогда…

Не раньше. Иоланда… оберег…

Похоже, потребуется немало труда, прежде чем такая «связь напрямую» заменит телефон. Но я этого уже не увижу, так как, похоже, жить мне осталось пару дней.

А я еще жаловалась на ожидание!

Что делать, когда знаешь, что жить осталось два дня? Погоди-ка, разве со мной такое не случалось раньше? Нет. Я лишь притворялась. Я не знала, что в прошлый раз была уверена – Кон спасет меня, была уверена до сих пор, – а теперь знала, что не спасет. Но я все знала об этом раньше: и уже усвоила, что обо всем жалеешь, когда теряешь. И я уже давно поняла, что таково дурацкое устройство мира…

Итак, на чем я остановилась? Правильно. Что делать, когда знаешь, что жить осталось два дня? Почти все то, что делала бы, если бы не знала. Шесть месяцев ты же прожила под угрозой смерти! Но за два дня? Хм. Съесть целую «Горькую Шоколадную Смерть» одной. Честно говоря, мне это не удавалось. Мэлу всегда приходилось доедать последний кусочек. Плитка «Горькой Шоколадной Смерти» не очень большая, но сытная.

Еще – перечитать свой любимый роман, тот, который позволялось перечитывать, только лежа больной в постели. Я бы наслаждалась этим еще сильнее, учитывая то, что я никогда не болею, если бы смерть не казалась слишком уж паршивым компромиссом. Купить восемь дюжин роз в лучшем цветочном магазине города – супердорогих, тех, которые пахнут как розы, а не только похожи на них, – и разбросать по всей квартире. Я купила пять дюжин красных и три дюжины белых.

У меня была одна ваза и один кувшин для чая со льдом, который чаще был наполнен срезанными цветами, нежели чаем со льдом. После того, как я использовала их, и два стакана, украшенных золотистыми пятнышками, и два дешевых бокала для шампанского плюс лучшие из моей ограниченной и разномастной коллекции стаканов для воды и вина, я вылила шампунь из бутылки – очень симпатичной, даром что пластиковая – в баночку из-под джема, и поставила в нее несколько роз. У большей части оставшихся цветов я срезала головки и наполнила ими все, куда можно было налить воду, включая ванну. Я решила, что это одна из моих лучших идей. Последние три – одну красную и две белых – я связала вместе и подвесила на зеркале заднего вида «Развалюхи». Все лучше, чем аляповатые игральные кости.

Посмотри внимательно на всех, кого ты любишь – на всех местных; у тебя есть только два дня. И никому не говори. Тебе же не нужно, чтобы тебя окружали огорченные люди; ты уже достаточно огорчена за всех.

Конечно, в моем случае я не могла никому сказать, потому что иначе мне либо не поверили бы, либо попытались меня остановить.

Я подумывала о том, чтобы нагрубить мистеру Кагни. Об этом я мечтала долгие годы, и на второе утро мне случилось оказаться за стойкой, когда он жаждал кому-то пожаловаться. Но я посмотрела на его сморщенное недовольное лицо и решила, с определенным сожалением, что есть вещи поважнее для моего последнего утра на земле. Потому я сказала «хм-м» пару раз, подлила ему кофе в чашку (он налил другого и сказал, что тот был холодный, о'кей, я не Мэри, но кофе не был холодным) и оставила его Чарли, который не знал, что это было мое последнее утро на земле, и поспешил оставить поднятие навеса, чтобы помешать мне нагрубить.

Еще кое-чего я решила не делать – не тратить время на выяснение того, кто подбросил мне «жучок».

Иоланда порылась в «Развалюхе» и не нашла ничего, кроме двух амулетов под передним бампером и маятника за задним номерным знаком. Она была в восторге от амулетов, говоря, что отстает в исследованиях, так как это были совершенно новые амулеты для путешествий и самые эффективные из всех, виденных ею. Они тоже могли быть из ООД. Вот тебе и большая коррумпированная организация. Затем она оставила их в покое.

До этого мне хотелось увидеть Пата. Завтра и послезавтра я смогла бы предложить ему все то, что ему так нравилось. Но он все не появлялся, вообще практически не появлялся с того дня, как мы разнесли компьютерную систему. Неужели он теперь берет булочки с корицей где-то в другом месте? Я уже мало в чем была уверена в этом мире, но знала, что привычки людей остаются неизменными. Было бы жаль упустить возможность попрощаться, хотя прощаться в обычном смысле слова тоже не представлялось возможным. Когда на кухню зашла Мэри и спросила, нет ли чего-нибудь свеженького для Джесса и Тео, я ответила, что принесу им сама, потому что хочу испробовать на них свое очередное «не знаю что, но должно быть вкусно». Мне нравилась мысль о том, что в последний день своей жизни я изобрела новый рецепт, а еще мне всегда нравилось видеть лица этих хомячков в тот момент, когда они откусывают первый кусочек. Когда я сказала им: «Передайте привет Пату», оба посмотрели на меня так, как будто это было некое закодированное сообщение. В действительности так и было, но я сильно сомневалась, что им удастся его расшифровать. Не-знаю-что сразило их достаточно быстро, и, наверно, мне следовало совершить немыслимое: записать рецепт и передать его Паули. А Эймил придумает подходящее название. «Апокалипсис Светлячка». Ну нет, мой апокалипсис должен быть поинтереснее: много крема, орешки и три вида шоколада…

Мне будет не хватать оодовцев – они хорошие едоки.

Мне будет не хватать моей жизни.

Вечером я должна была быть на работе, но, решив, что мне нужно еще раз посмотреть на закат со своего балкона, попросила Эмми себя заменить. Я не хотела, чтобы она растеряла все свои пекарские навыки только из-за того, что ее сделали помощником повара – она еще понадобится Паули. Ему я даже пожала руку, когда он согласился взять мою вечернюю смену – наша четверговая договоренность столько раз перекраивалась, что я уже не помнила, то ли он оставался должен мне несколько рабочих часов, то ли я ему. Может, такая неразбериха и к лучшему. Пусть заранее узнает, каково быть шеф-поваром.

Было еще несколько человек, с которыми мне было бы слишком тяжело прощаться, поэтому я даже не пыталась. Мама, в первую очередь. Если бы я сделала попытку прийти в кабинет и попрощаться с ней, она бы вызвала скорую и копов, даже не дослушав меня до конца. Она моя мама, она всегда была моей мамой, но надо признать суровую правду – мы никогда не разговаривали с ней ни о чем, кроме специфических вопросов, касающихся дел закусочной. Кенни протирал столики. Мы обменялись беглыми «пока». Ни разу не прощалась с ним, и сейчас было не время начинать. Билли мне удалось пронаблюдать целые две трети секунды раньше, днем, когда он ворвался в кофейню ровно настолько, чтобы оповестить через плечо ближайшего родителя, что вечер он намерен провести в компании своего приятеля, не менее гиперактивного, чем он сам. Меня он не заметил – я была просто инвентарем семейного бизнеса. А что было замечать? Вся моя значимость лежала где-то между восемью горячими булочками и «по два печенья из каждой корзины, а если шоколадные, то по четыре», которые они забирали с собой, уносясь так же быстро, как и появлялись.

Мэри и Киоко я сказала «До встречи». Помахала рукой Эмми, которая с встревоженным лицом чем-то занималась в главной кухне. Хотя я уже начала подозревать, что за ее вечной встревоженностью скрывается на самом деле глубокая радость жизни, – просто она не может до конца поверить в свою удачу. С Чарли мы всегда перед уходом проверяли расписание на предмет неожиданных провалов, которые я бы могла заполнить. Сейчас я предупредила его, что меня заменит Паули. Просто сказала, что устала – глядя на меня, в этом не приходилось сомневаться. С ним я тоже не попрощалась. На его «До завтра, Светлячок», я всегда отвечала «До завтра», ответила так и в этот раз. Даже перед выходными он говорил мне «до завтра», и как правило, это сбывалось.

Я так и не поняла еще, что никогда раньше мне не приходилось ни с кем по-настоящему прощаться.

Мэл… Когда я уходила, у него был перерыв, и он не болтал в этот момент про тяжкие трудовые будни с ребятами в засаленных джинсах, уминая вместе с ними пастрами и сэндвичи, и даже не обсуждал международные новости с более интеллектуальными посетителями. Он сидел в самом углу, пил кофе и бормотал что-то себе под нос. Я даже знала, что именно: «Уже десять лет как бросил курить, а каждый раз, когда пью кофе, хочется затянуться, а пью ведь часто». Порой его пальцы даже невольно повторяли давно забытое движение – скручивали несуществующий косячок. Из-за этого он пил больше кофе. Дело шло к тому, что однажды он проснется и обнаружит, что превратился в кофейную плантацию, и с тех пор в кофейне «У Чарли» всегда будут свежесмолотые зерна, хотя шеф-повара пришлось бы сменить. Есть пещи и похуже, чем проснуться и обнаружить, что ты превратился в плантацию. Проснуться вампиром, например. Хотя книги говорят, ты это почувствуешь заранее.

Мэл поднял голову, увидел меня, и его лицо смягчилось этакой улыбкой рубахи-парня. Мэл пользовался своим обаянием так же неторопливо, как и накрывал на стол, так что можно было четко его разглядеть. Это была одна из его хороших черт. О чем бы он ни умалчивал, но то, что он говорил, было правдой. «Я твой друг, Светлячок». Он все еще выглядит как парень, который скорее будет носить засаленные джинсы, нежели фартук, хотя татуировки портили впечатление; засаленные джинсы и мантия с капюшоном? Гм… Я задумалась, использовали ли когда-нибудь магоделы пятна от продуктов вместо косметики.

– Привет, Светлячок.

– Привет.

– Наша договоренность на пятницу в силе?

Я кивнула – может, чересчур энергично, потому что его улыбка увяла.

– Что-то не так?

«Все не так, – подумала я, – как и в прошлый раз, когда ты спрашивал об этом, просто все ухудшается быстрее, чем я ожидала». Я покачала головой, стараясь делать это не столь энергично.

– Все нормально, спасибо.

Он допил свой кофе, поставил кружку и подошел ко мне:

– Уверена?

– Уверена. Да, – я обняла его, уткнувшись лицом в его плечо (лбом в дуб, который был виден из-под оборванного рукава футболки), и вздохнула. Он пах едой и дневным светом. Я чувствовала, как бьется его сердце. Он обнял меня.

– Может, это затяжное несварение желудка от одиннадцати двенадцатых вчерашней «Горькой шоколадной смерти», – сказала я.

Я почувствовала слабый толчок его диафрагмы, когда он засмеялся – его смех походил на щекотное хихиканье, – но он слишком хорошо меня знал.

– Попробуй еще раз, Светлячок, – сказал он. – Голубые киты получают передозировку, пропуская через себя всю эту морскую воду? В твоих венах течет не кровь, а шоколад – темный, полусладкий, высшего качества.

К сожалению, цвета он красного. У вампиров это вызывает определенные идеи. Я ничего не ответила.

– Ты можешь рассказать мне об этом в пятницу, хорошо? – спросил он.

Я кивнула:

– Хорошо, – если бы я сказала что-то еще, я бы разревелась.

Я медленно ехала домой. Подумала, не заехать ли в библиотеку, но решила, что Эймил входит в категорию «трудных собеседников», и она, вполне вероятно, могла догадаться, отчего я чувствую себя такой подавленной, а рисковать я не хотела. Что за ужасный повод не видеть кого-то в последний раз! Но я так устала.

Я сидела в машине у дома и смотрела, как кружатся листья. Казалось, за эти два дня было слишком много осени. Я подумала о тех двух днях вне времени, которые провела после того, как Кон поставил мне диагноз и перед тем, как он вернулся, чтобы меня излечить. Я, конечно, знала, что скоро умру, но это как бы не имело значения. И дело было даже не в том, что я действительно верила в исцеление, а в том, что я просто ничего не могла поделать. Сейчас у меня не было такой роскоши. Что бы там ни было, через это надо будет пройти. Мне никогда не нравились сказки про принцесс, которые годами ждут, чтобы их спасли – «Спящая красавица», например. И никто не сказал глупышке: «Пробудись и сама разделайся со злой феей». Все же я поймала себя па мысли, что проспать всю беду – это не так уж плохо.

Иоланда высматривала меня в окно, и дверь открылась еще до того, как я припарковала «Развалюху». Нетвердой походкой я потащилась к ней. И ведь даже неизвестно, должно ли все произойти именно сегодня. Я вспомнила о тех ночах, когда лежала в ожидании Кона, а смерть обнимала меня, как любовник. Казалось, с тех пор прошло сто лет. Я попыталась извлечь из этой мысли надежду, но не получилось. Это было все равно что надувать дырявый шарик. Привет, Смерть, давненько не виделись. Все никак не можешь от меня отстать?

О, боги и дьяволы! Больше дьяволы.

Иоланда завела меня в мастерскую. На ее столе блестело пятно солнечного света. Что? Я даже моргнула. Выглядело так, будто сквозь щель в ставнях пробился один-единственный луч света и не просто коснулся стола, а… пролился весь, хотя никаких признаков собственно солнечных лучей не наблюдалось.

Я чувствовала, как сужаются и расширяются мои глаза, словно объектив камеры, которую никак не могут настроить на нужную резкость и яркость. Эта лужица, это кучка света тени также не отбрасывала. Просто округлый холмик чистого золотого света.

Когда я перестала пялиться, Иоланда подошла к столу и подняла это нечто. Свет как будто потек по ее рукам, как течет мед или вьются ручные змейки. Когда оно отделилось от ее рук, то стало видно, что это своего рода сеть. Нити встречались и расходились, образуя необычный узор, на самих нитях тоже можно было различить что-то наподобие полосочек, какие бывают у змей. Оно двигалось медленно, но двигалось – уже оплетало запястья Иоланды. Интуитивно я ощущала, что оно – или они – не враждебно, но наполовину как бы дремлет.

– Она проснется, как только коснется тебя, – сказала Иоланда, словно прочитав мои мысли. – Нам пришлось торопиться, чтобы сплести ее вовремя, и она еще не была в деле.

Она подошла ко мне, аккуратно растягивая сеть между руками, как детскую скакалку – и вдруг набросила ее на меня.

На мгновение меня окружил мерцающий свет, затем я почувствовала, как нити опускаются на кожу – мягкие как хлопья снега, только теплые. Я ошеломленно наблюдала за происходящим. Знаете, как это бывает: если сконцентрировать внимание, то чувствуешь каждую упавшую на тебя снежинку, успеваешь почувствовать собственную дрожь и исходящий от снежинки холод, прежде чем она растает и исчезнет. Так же и с этими нитями: я чувствовала, как они опускаются, касаются меня, мягче перышка, причем по всему телу – одежда не стала для них преградой. Но они были не просто теплыми, некоторые оказались неприятно горячими и оставили крошечные красноватые следы. И когда, подобно снежинкам, они таяли, то просто просачивались сквозь мою кожу, не оставляя ни влажности, ни липкости, вообще ничего… Когда все они исчезли, и я потрясла в воздухе рукой, то увидела на ней сеточку лучей, как вены, только золотые. Кое-где чуть-чуть зудело, особенно там, где тело охватывали ремень джинсов и лямки лифчика.

Иоланда сделала долгий и глубокий вдох. Я вопросительно посмотрела на нее.

– Я не была уверена, что сработает. Как я уже сказала, все пришлось делать в спешке.

– Но что это такое? Секунду Иоланда молчала.

– Не знаю, как лучше тебе это объяснить. Это не амулет – по крайней мере не то, что обычно понимается под амулетом. Это что-то вроде магнита, такие вещи обычно используют только магоделы. Она концентрирует твою собственную силу. Черпает ее прямо из источника, намного эффективнее, чем ты можешь это сделать сама. У большинства магоделов развит какой-то определенный талант, порождаемый связью с тем или иным явлением нашего мира. Ясновидец, лично связанный с миром деревьев, с большей вероятностью сможет увидеть будущее в узорах древесной коры, чем в традиционном хрустальном шаре. Чародей, связанный с водой, скорее утопит своего врага, чем встретит его в рукопашной схватке, а вот имеющий связь с металлом – наоборот, приготовит меч.

– Связь, – с горечью в голосе сказала я. – У меня связь с вампирами.

– Это не так, – ответила Иоланда. – Зачем ты так говоришь?

– Пат. ООД. Потому я нужна им. Потому что я чародей… – говорить было трудно, чародей от слова «действо», и этот термин здесь не подходил, – у которого связь с вампирами.

Иоланда покачала головой.

– Иерархия магических способностей – это не совсем моя область. Но твоя связь – с солнечным светом, и так всегда было. Обычно это один из четырех основных элементов: огонь, вода, земля и воздух. Иногда металл или дерево. Мне никогда раньше не приходилось слышать о склонности именно к солнцу, но существуют специальные тесты. У тебя не огонь и не воздух, однако в какой-то степени и то, и другое, и что-то еще. Проведя тесты и ни к чему не придя, я подумала о солнечном свете, потому что все эти дни видела, как ты нежишься в его лучах, будто собака или кошка, и только в эти моменты ты бывала полностью расслаблена. И я помню твой рассказ о том, что ты заболела, проживя год в подвальном помещении, и потом лечилась, лежа у окна, после того как перебралась выше. И еще я подумала о твоем прозвище – в нем скрыта твоя истинная суть. А то, о чем ты говоришь… давай назовем это противосвязью. У тебя противосвязь с вампирами. О таком я тоже раньше знала, но слышала, что, скажем, магу воды проще пересечь пустыню, что дольше всех задерживать дыхание может чародей, у которого связь с водой, а тот, у кого связь с землей, лучше всех летает. Сила твоей стихии позволяет тебе эффективнее сопротивляться ее противоположности, и одновременно использовать ее. Тьма не может тебя поглотить, потому что ты состоишь из света.

Я не чувствовала себя состоящей из света. Мне казалось, что я состою из желудочных соков и холодной флегмы. Конечно же я знала о четырех элементах и о таком явлении, как противосвязь. Чародеев огненной стихии не берут в пожарные команды – когда они поблизости, потушить пламя сложнее. А вот воздух и вода там востребованы – первые никогда не задохнутся в дыму, а вторые легко усилят струю огнетушителя. Сколько жизней было бы спасено благодаря таким магоделам, служи они в пожарной охране! Правда, к себе понятие противосвязи я никогда раньше не применяла.

Впрочем, раньше я вообще мало задумывалась о чародействе. Для этого я была слишком увлечена историями про Других.

– Я могу видеть в темноте… теперь, – сказала я, не имея никакого желания вдаваться в подробности, с чего именно это началось, – но от этого одни проблемы. В темноте-то все в порядке. Но при дневном свете я вижу сквозь тени. Причем довольно странным образом. Я практически не понимаю, что именно вижу. И большинство из них двигаются.

Иоланда выглядела заинтересованной.

– Когда-нибудь ты мне об этом расскажешь поподробнее. Может быть, я смогу помочь.

«Когда-нибудь, – подумала я. – Да уж».

– Ваши тени не двигаются. Просто лежат, как и положено всем теням.

– Ах, это, вероятно, признак моего мастерства в искусстве изготовления амулетов. Становясь мастером, а я ведь мастер, проходишь через серию испытаний, задача которых – раскрыть присущие тебе изначально силы. Без этого ты просто не овладеешь тем, чем должен овладеть мастер. Думаю, что других мастеров ты будешь видеть точно так же.

Я так и не разобралась до конца, двигались ли тени у Кона…

Тени света и тени тьмы – это разные вещи. Так сказать. А если провести аналогию, значило ли это, что Кон – вампир-хозяин? Что такое вампир-хозяин или вампир-владыка? ООД использует этот термин для обозначения того, кто руководит бандой.

Я посмотрела на свои руки и отметила легкий золотистый оттенок одновременно с ощущением легкого зуда. Я оттянула вбок прядь собственных волос, чтобы можно было ее рассмотреть, и увидела, что волосы тоже приобрели золотистый оттенок. Иоланда могла бы запатентовать новый способ окрашивания волос: «Вам больше не придется обновлять краску каждые две недели!».

А я бы могла демонстрировать результат. Жаль, что меня уже не будет.

Солнце уже почти садилось. Я потрясла руками.

– Спасибо. Чешется, но большое спасибо.

– Пожалуйста, моя дорогая, – ответила Иоланда.

– Думаю, мне пора.

– Да. Но я верю, что ты вернешься и расскажешь, как это было.

Наши взгляды встретились, и я с ужасом поняла, что она все знает.

– Я тоже верю.

Я сидела у балконной двери, скрестив ноги и сложив руки на коленях. Я даже не пыталась выйти с ним на связь, сказать ему что-то, спросить о чем-то. Он придет достаточно скоро. Он придет. На этот раз от судьбы не убежишь. Все начнется сегодня ночью. И закончится, вероятно, тоже.

Закат добавил в осеннюю листву алые тона. Тени чернели и удлинялись.