Соната незабудки

ПРОЛОГ

Англия, осень 1984 года

Октябрьское небо было особенно очаровательным. Создавалось впечатление, что сам Господь Бог благословил мерцающим золотым светом деревушку, осенние деревья и аккуратно вспаханные поля, чтобы как-то отметить этот великий день. Кроваво-красные и цвета розовых фламинго облака плыли по небу, в то время как умирающее солнце опускалось, подобно лаве, медленно скрываясь в вечерней дымке. Природа торжествовала, но смиренная душа Сесила Форрестера, казалось, так и не нашла успокоения.

Грейс была единственной из дочерей Сесила, кто не плакал на похоронах.

Алисия рыдала. Рыдала с чувством особой драматичности, которая пронизывала все аспекты ее жизни. Рыдала так театрально, словно все время находилась на сцене, а лицо ее освещали огни рампы. Она тяжело вздыхала, глотая слезы, и протяжно всхлипывала, сдерживая надрывный плач. Ее руки, затянутые в черные перчатки, дрожали, когда она касалась мокрых щек. Она была достаточно осторожна, чтобы не позволить горю исказить черты лица, выражая эмоции только прелестным подрагиванием губ и легким наклоном головы, окутанной соблазнительно тонкой черной вуалью, приколотой к полям шляпки. Леонора тоже плакала, только очень тихо. Не по отцу, которого потеряла, а по отцу, которого никогда не имела. Так плачут по незнакомцу, возможно, дальнему дядюшке или старому школьному учителю. Более близкими их отношения никогда и не были. Леонора бросила взгляд на свою младшую сестру, которая невозмутимо смотрела, как гроб опускается в аккуратную яму в земле, и задалась вопросом, почему та не проявляла никаких эмоций, ведь из них троих у нее были самые большие основания для скорби.

Грейс была более чем на десять лет младше своих сестер-близнецов. В отличие от Алисии и Леоноры, которых отправили получать образование в Англии, едва им исполнилось десять, Грейс выросла в цветущем английском предместье Херлингем в Буэнос-Айресе. Но не разница в возрасте и не долгие годы разлуки возвели между ними непреодолимую стену и стали причиной того, что они очень мало знали ее. Просто Грейс была другой. Подобно сказочным волшебным феям, она как будто пришла из другого, знакомого только ей одной, волшебного мира, далекого от житейской суеты, недоступного и непонятного обычным людям, и потому казалась отрешенной от реальной жизни, непохожей на других. Алисия объясняла странный характер сестры просто: мама уделяла ей слишком много внимания и избаловала, потому что очень страдала, когда они с Леонорой уехали, оставив ее одну. Леонора так не считала. Грейс такой уродилась. Мать поступила правильно, не отпустив ее от себя. В холодных английских школьных аудиториях Грейс бы увяла, подобно диким степным цветам, тихо пряча в подушку слезы тоски по дому.

В то время как Алисия нарочито громко всхлипывала и вздыхала, Грейс спокойно смотрела на опускавшийся в землю гроб. Казалось, роль в вечернем спектакле под сенью волшебного неба все больше увлекала Алисию. Грейс не осуждала ее. Она безмятежно наблюдала за происходящим, зная, что ее отец не в гробу, как все считали. Она знала это, потому что душа покинула его тело в момент смерти. Он улыбнулся ей, будто бы говоря: «Ты всегда была права, Грейс», — а затем в сопровождении своей покойной матери и любимого дядюшки Эррола перенесся в другое измерение, оставив после себя только бренное тело. Она устала говорить им правду. В конце концов, они сами поймут, когда придет их час уходить в мир иной. Грейс взяла за руку стоявшую рядом мать, нежное лицо которой выражало одновременно сожаление и облегчение. Одри с благодарностью крепко сжала руку дочери. Хотя Грейс была уже молодой женщиной, в ее облике угадывалось особое очарование чистоты и невинности, придававшее ей сходство с ребенком. Для Одри она останется такой навсегда.

Одри считала Грейс особенной. С того самого момента, как она появилась на свет в больнице «Литтл Кампани оф Мэри» в Буэнос-Айресе, Одри знала, что Грейс отличается от своих старших сестер. Алисия проложила себе путь в этот мир пронзительным нетерпеливым криком, а Леонора смиренно последовала за ней, дрожа от ожидающей ее неизвестности. Но Грейс была другой: она выскользнула из хрупкого тела своей матери без шума, подобно умиротворенному ангелу, и ослепила ее своей мудрой улыбкой, доверчиво играющей на розовых губках. При виде этой улыбки доктор сначала ощутил прилив крови к лицу, а затем от испуга стал мертвенно-бледным. Но Одри не удивилась. Грейс была божественна, и Одри просто задыхалась от любви. Она держала крошечную малютку у своей груди и с обожанием вглядывалась в полупрозрачное личико — личико ангела, вне всякого сомнения.

Для Одри Грейс стала благословенным даром, ниспосланным ей милосердным Господом. Ее непокорные белые кудряшки создавали вокруг головы нимб, а глаза напоминали зеленую гладь реки, хранившей в своих глубинах все тайны мира. Грейс одновременно очаровывала и пугала людей, потому что под ее пронизывающим взглядом многим казалось, будто она знает их лучше, чем они сами себя знают. Но никто не боялся ее так сильно, как ее собственный отец. Сесил Форрестер делал все возможное, чтобы избежать контакта с этим существом, таким же непостижимым для него, как пришелец с другой планеты. Она не была похожа на него ни внешне, ни внутренне. Ни сила характера, ни железная воля отца не могли заставить Грейс поступать так, как хотелось ему. В такие моменты она улыбалась с изумлением, будто понимала, что именно заставляет отца вступать с ней в борьбу. А он не мог понять ее, по крайней мере, до дня своей кончины. В тот день, несмотря на всю их непохожесть, он вдруг улыбнулся ей так же, как улыбалась она, — понимающе, почти снисходительно, и с любовью обнял ее. А потом он умер, и на лице его застыла едва уловимая усмешка, которая никогда не появлялась на нем при жизни.

Одри отпустила руку дочери, шагнула вперед с достоинством, которое поддерживало ее все эти долгие суетные годы, и бросила в могилу белую лилию. Торопливо прошептав молитву, она подняла глаза к угасающему солнцу, которое садилось за деревья. Длинные черные тени легли на церковный дворик. В этот момент ее мысли перепутались и унеслись в те времена, когда под палисандровыми деревьями расцветала ее любовь. Теперь она стара и никогда не полюбит снова — не полюбит так, как любила в юности. Возраст украл у нее эту невинную надежду. Перед черной могилой своего мужа Одри наконец-то отдалась потоку воспоминаний, которые вереницей призраков возникали в ее мыслях. Никакие узы больше не сковывали их крыльев. Она снова стала молодой девушкой, а все ее мечты были яркими, новыми и многообещающими…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Буэнос-Айрес,

английская колония Херлингем, 1946 год

— Одри, идем скорей! — крикнула Айла, хватая свою шестнадцатилетнюю сестру за руку и с силой выдергивая ее из шезлонга. — Тетя Хильда и тетя Эдна с мамой пьют чай. Я успела подслушать, что Эмму Таунсэнд застали в объятиях аргентинского парня. Стоит послушать. Это что-то!

Одри закрыла книгу и последовала за сестрой, которая уже бежала по лужайке к зданию клуба.

Декабрьское солнце с трудом прокладывало себе дорогу к Херлингему — крохотному предместью Буэнос-Айреса, где царили английские нравы и традиции. Жители его всеми силами сопротивлялись ассимиляции с туземцами, успевшими сплотиться в крепкую здоровую нацию. Подобно хрупкому плоту в Испанском море, англичане плавали здесь под своим флагом, горделиво выставляя напоказ свою национальную принадлежность. Пьянящие запахи эвкалипта и гардении танцевали танго в воздухе, смешиваясь с ароматами чая и пирожных, приглушенным звучанием голосов, говорящих по-английски, стуком теннисных мячиков, вторящих шуму, создаваемому аргентинскими пони и болтовней гаучо[1], которые за ними присматривали. Две культуры двигались параллельно, как две лошади, не подозревая, что фактически тянут одну и ту же упряжку.

Одри с Айлой выросли в этом британском уголке Аргентины. Центром общины стал клуб, где в гостиной под строгими портретами короля и королевы подавались ростбифы, бифштексы и пироги с ливером. Британская колония была большой и влиятельной, а жизнь в ней была такой же приятной, как игра в крикет. За высокими тисовыми заборами в английских деревенских садиках прятались роскошные дома, связанные между собой грунтовыми дорогами, которые терялись в просторах пампасов. Сестры соревновались друг с другом на спортивных площадках, играли в теннис, плавали, дразнили соседского страуса, бросая ему в загон мячики для гольфа и с восторгом наблюдая, как он их заглатывает. Они носились на лошадях по равнинам, гонялись в высокой траве за зайцами. Когда солнце садилось и щелканье крикетных бит сменялось фырканьем пони, возвещая о наступлении вечера, они вместе с мамой и кузенами устраивали пикник в тени эвкалиптовых деревьев. То было безмятежное, наивное время, свободное от проблем взрослого мира. Сложности готовила им взрослая жизнь, а пока все интриги и скандалы, шепотом обсуждавшиеся в общине за поглощением ячменных лепешек и огуречных сэндвичей, служили для девочек источником развлечений, особенно для Айлы, которая страстно желала поскорее стать старше, чтобы получить право точно так же сплетничать.

Когда сестры Гарнет вошли в клуб, присутствующие оторвались от своих чашек с китайским чаем и ячменных лепешек, чтобы проводить их взглядом. Девочки привыкли к тому, что на них смотрят, но если Одри всегда застенчиво опускала глаза, то Айла еще выше поднимала подбородок и пытливо разглядывала гостей, морща свой изящный носик. По мнению матери, такое внимание объяснялось тем, что их отец был очень влиятельным человеком — председателем Ассоциации промышленников, но Айла знала — причиной всему их густые волнистые волосы, спадающие до талии и искрящиеся подобно высушенному на солнце сену, а также хрустально чистые зеленые глаза.

Айла была на полтора года младше Одри. Упрямая и непослушная, она получила в дар от природы кожу цвета бледного меда и губы, легко складывавшиеся в лукавую улыбку, которая очаровывала людей, даже когда Айла не делала ничего, чтобы заслужить их внимание. Айла была немного ниже сестры, но казалась выше, оттого что слегка подпрыгивала при ходьбе и обладала чрезвычайной самоуверенностью, которая заставляла ее прямо держать спину и расправлять плечи. Она наслаждалась всеобщим вниманием. У местных жителей она переняла манеру плавно жестикулировать во время разговора, что не ускользало от людских глаз и вызывало восхищение.

Красота Одри была классической: прелестное лицо, задумчивый взгляд. Она обожала романтические повести и лирическую музыку. Как любая мечтательная девушка, она часами сидела в шезлонге в клубе, представляя себе мир, находящийся за пределами территории клана, к которому она принадлежала. Тот мир, где страстные и решительные мужчины танцевали со своими возлюбленными под звездами в облаках аромата жасмина на брусчатых улицах Палермо. Ей ужасно хотелось влюбиться, но мать полагала, что она слишком мала, чтобы впускать в свои мысли романтику. «Для любви у тебя впереди много времени, моя дорогая. Подожди, скоро придет твой черед, — говорила она, посмеиваясь над мечтательностью своей дочери. — Ты читаешь слишком много романов, в жизни все по-другому». Но Одри инстинктивно чувствовала, что мама не права. Она знала, что такое любовь, будто уже испытала ее в другой жизни, и душа девушки в тягостной ностальгии тосковала по ней.

— Вот и мои прелестные племянницы! — воскликнула тетя Эдна, увидев девочек. Затем наклонилась к сестре и прошептала: — Роуз, они хорошеют с каждой минутой! Недалек тот день, когда мужчины начнут за ними ухаживать. За Айлой придется следить, — ее глаза заблестели, — для большей уверенности.

Тетя Эдна, бездетная вдова, с типичным британским стоицизмом и здоровым чувством юмора ухитрялась сглаживать трагедии своей жизни. Она утоляла материнский инстинкт, обнимая своих племянников и племянниц, как будто это были ее собственные дети. Тетя Хильда выпрямилась и с негодованием посмотрела на Одри и Айлу. Ее собственные дочери были худыми и некрасивыми, с желтовато-болезненным цветом лица и пассивным характером. Она часто терзалась мыслью, что, если бы они были мальчиками, пускай даже непривлекательными, шансов успешно женить их было бы намного больше.

— Девочки, присаживайтесь, — продолжала тетя Эдна, барабаня пальцами по стоящему рядом стулу. Унизанные кольцами, они казались еще более полными. — Мы говорили о…

— Не при детях, — по-французски перебила ее Роуз, наливая себе еще одну чашку чая.

— Ну, мама, скажи, — стала канючить Айла, повернувшись к тете Эдне, которая подмигнула ей в ответ. Если мама не скажет им сейчас, тетя сделает это позже.

— Нет ничего плохого в том, чтобы рассказать девочкам эту историю, Роуз, — сказала Эдна сестре. — Это тоже часть воспитательного процесса. Ты согласна, Хильда?

Хильда поджала влажные губы и принялась теребить в руках нитку жемчуга, висящую на ее тощей шее.

— Предупредить болезнь легче, чем лечить, — ответила она сдавленным голосом. Тетя Хильда, когда говорила, едва открывала рот. — Я не вижу в этом ничего плохого, Роуз.

— Хорошо, — покорно согласилась мама, облокотившись на стул. — Но рассказывать будешь ты, Эдна. Мне больно говорить об этом.

Голубые глаза тети Эдны заблестели, и она медленно зажгла сигарету. Обе ее племянницы ждали с нетерпением, но тетя драматично тянула время, глубоко затягиваясь сигаретой.

— Трагическая, но очень романтическая история, мои дорогие, — наконец начала она свой рассказ, выпуская, подобно дракону, кольца дыма. — Несчастная Эмма Таунсэнд была обручена с Томасом Леттоном, но все это время отчаянно любила одного аргентинского парня.

— Хуже всего то, что этот парень не принадлежит к приличной аргентинской семье, — перебила тетя Хильда, возмущенно подняв брови, чтобы подчеркнуть свое неодобрение. — Он сын пекаря или что-то вроде этого.

Она запустила свои худые пальцы в пачку сигарет сестры и закурила.

— Бедные родители, — сокрушалась Роуз, качая головой, — им, должно быть, так стыдно.

— Где они познакомились? — спросила Одри, заинтригованная загадочностью этой любовной истории, страстно желая услышать продолжение.

— Никто не знает. А Эмма не расскажет, — ответила тетя Эдна. — Но насколько я знаю, он живет в соседнем предместье. Где еще она могла его найти? Судя по всему, это была любовь с первого взгляда. Из достоверного источника мне известно, что ночью она вылезала через окно спальни и бегала к нему на свидания. Представьте себе, какой позор!

Взволнованная, Айла села поглубже на стуле. Глаза тети Эдны широко раскрылись, как у лягушки, которая только что приметила жирную муху.

— Ночные свидания! С этого и начинаются все глупые любовные романы, — негодовала она, вспоминая тайные встречи в павильоне, на которые сама с удовольствием бегала в молодости.

— Но скажи же, как все открылось, — взмолилась Айла, не обращая внимания на неодобрительный взгляд матери.

— Их застала ее бабушка, старая миссис Фэзэфилд, которая страдает бессонницей и часто бродит по саду поздно ночью. Она заметила молодую пару, целующуюся под сикоморовым деревом, и предположила, что это ее внучка со своим женихом, Томасом Леттоном. Можете представить ее ужас, когда она увидела незнакомого темнокожего парня, обнимавшего юную Эмму, и…

— Эдна, хватит, — неожиданно сказала Роуз, с громким стуком поставив чашку на блюдце.

— Томас Леттон, должно быть, в отчаянии, — продолжала тетя Эдна, тактично меняя направление разговора, чтобы удовлетворить пожелание сестры. — Теперь нет никакой надежды, что он женится на ней.

— А я слышала, глупышка твердит, что влюблена, и умоляет бедных родителей позволить ей выйти замуж за сына пекаря, — колко добавила тетя Хильда, гася окурок.

— Неужели? — воскликнула тетя Эдна, обмахивая свое возбужденное круглое лицо, явно смакуя каждую деталь этой истории.

— Какой ужас, — печально вздохнула Роуз.

— Как чудесно! — ерзая на стуле и с трудом переводя дыхание от восторга, произнесла Айла. — Какой красивый скандал! Как вы думаете, они сбегут вместе?

— Конечно, нет, моя дорогая, — ответила Роуз, поглаживая руку дочери, чтобы успокоить ее. Айла всегда была легковозбудимым ребенком. — Эмма ведь не захочет бросить тень на свою уважаемую семью!

— Как печально, — вздохнула Одри, чувствуя всю силу боли влюбленных так остро, как если бы пережила ее сама. — Как горько и грустно, что они не могут быть вместе. Что же с ними теперь будет? — она посмотрела на мать своими большими мечтательными глазами.

— Я думаю, девушка придет в чувство рано или поздно и, если ей повезет, бедняга Томас Леттон согласится жениться на ней. Я знаю, он любит ее.

— Если так, то он святой, — прокомментировала тетя Хильда, тщательно намазывая ножом джем на ячменную лепешку.

— Действительно, святой, — согласилась тетя Эдна, наклоняясь над столом, чтобы дотянуться до уолкерского песочного печенья. — Она тогда могла бы считать себя счастливицей! Из-за войны мужчин сейчас мало, огромное количество молодых девушек останется без мужей. Ей следовало быть более сдержанной.

— Но ведь тот парень любит ее? — спросила Одри тихо.

— Ему не на что было надеяться! — решительно ответила тетя Хильда. — Да, а вы знаете, что Мойра Филипс в конце концов уволила своего шофера? Думаю, это правильно, учитывая тот факт, что он передавал все их разговоры полицейским, — продолжала она своим громким сиплым голосом. — Можно только представить, как это ужасно!

Одри сидела молча, пока ее мать и тетушки обсуждали шофера миссис Филипс. Она мало знала Эмму Таунсэнд, так как та была почти на шесть лет старше, но видела ее в клубе. Симпатичная девушка с волосами пепельного цвета и приятными чертами лица. Интересно, что она сейчас делает и что чувствует? Одри подумалось, что Эмма страдает, представляя свое будущее мрачной черной дырой, в которой нет места любви. Она взглянула на свою сестру, от скуки игравшую с бутербродом: разговор о шофере миссис Филипс не шел ни в какое сравнение с любовной историей Эммы Таунсэнд. Но Одри знала, что интерес сестры к скандалу носит совершенно иной характер. Внимание Айлы было приковано к неприятностям, с которыми столкнулась девушка. Романтические или трагические элементы истории интересовали ее гораздо меньше. Ее забавляло, что все судачат об этом, причем приглушенными шипящими голосами, какими обычно говорят о смерти, жадно, с чувством особого злорадства смакуя каждую непристойную подробность, перед тем как рассказать о ней своим друзьям. Но больше всего ее увлекал исключительный шик происходящего. Как легко, оказывается, нарушить размеренное течение жизни общины! Втайне Айла желала оказаться на месте Эммы Таунсэнд и греться в отсветах этого любовного огня. По крайней мере, она получила бы удовольствие от всеобщего внимания.

Прошло около двух недель, прежде чем Эмма Таунсэнд снова появилась в клубе. Как лесной пожар, скандал распространился и разросся до таких масштабов, что некоторые херлингемские леди в своих сплетнях уже приписывали ей беременность. К числу последних принадлежали четыре пожилые дамы — тетя Эдна зло называла их «крокодилицами». Эти дамы мастерски организовывали все мероприятия, проходившие в клубе: соревнования по поло, спортивные состязания, выставки цветов, вечеринки в саду и танцы. Они играли в бридж по вечерам во вторник, в гольф по утрам в среду, занимались живописью днем в четверг и со скучным постоянством рассылали приглашения на чаепития и молитвенные вечера. Как заметила тетя Эдна, эта «протокольная полиция» строго следила за тем, чтобы маленькие сиреневые пригласительные достигли адресата и не потерялись по пути к чьей-то парадной двери. Хотя, по правде говоря, придумывать предлог и текст извинения, чтобы отклонить приглашение, часто становилось для членов общины настоящим мучением.

Одри и Айла две недели высматривали всюду бедняжку Эмму Таунсэнд. Она не появилась в церкви в воскресенье, что привело «крокодилиц» в бешенство. Тесно прижавшись друг к другу в своих шляпах с перьями, они, как стая жадных гусей, злорадно шипели, осуждая девушку за то, что она не предстала перед лицом Господа, моля о прощении. При появлении Томаса Леттона и его родных прихожане затаили дыхание и не отрываясь следили за его статной фигурой, когда он с величайшим достоинством прошел через боковой неф храма. При этом ни один мускул на его лице не дрогнул, он великолепно владел собой, ничем не выдавая унижения, которым, как казалось Одри, горела каждая клеточка его тела. Херлингемские леди сочувственно закивали, когда молодой человек прошел мимо, устремив взгляд на алтарь и сделав вид, что не замечает их, а затем сел рядом с матерью и сестрой. Эмма не показывалась ни на игре в поло, ни на последовавшем за ней пикнике, организованном Шарло Осборн и Дианой Льюис — двумя «крокодилицами», которые заявили, что, если Эмма наберется наглости и явится на это мероприятие, они с позором выставят ее на улицу. При этом каждая из дам страстно желала, чтобы девушка пришла и дала им новую пищу для сплетен. Наконец, спустя долгие две недели, в субботу, Эмма Таунсэнд с родителями вечером появилась в клубе.

Одри и Айла сидели за столом вместе с братьями, родителями и тетей Эдной, когда, глядя в пол, вошла Эмма Таунсэнд. Болтовня стихла. Все смотрели на торжественную процессию, участники которой заняли свои места за маленькими столиками в углу. Все, за исключением полковника Блиса, который, спрятав седые закрученные усы за «Иллюстрированными лондонскими новостями», курил турецкие сигары. Мистер Таунсэнд, крупный мужчина с седыми волосами и густыми бакенбардами, казалось, проглотил свое негодование, предпочитая молчание активному нападению, которое являлось его обычной реакцией в подобной ситуации. Он скромно заказал напитки, а затем повернулся спиной к присутствующим, которые, как шакалы, с нетерпением ожидали, что он будет делать дальше.

— Ну, — разразилась тирадой тетя Эдна, — что же Артур не ворчит, по своему обыкновению? Это так на него не похоже.

— Эдна, перестань! — упрекнул ее Генри, загребая целую горсть орехов. — Не наше дело давать оценку случившемуся.

— Думаю, ты прав, — уступила она, улыбаясь, — «крокодилицы» сделали это за нас.

— Они расстроятся, когда узнают, что пропустили этот момент, — Айла хихикнула и подтолкнула локтем сестру. Но Одри не могла присоединиться к веселью. Она чувствовала невероятную жалость к семье, которая переживала позор вместе со своей дочерью.

И в тот момент, когда стыд, казалось, вот-вот задушит всех Таунсэндов, по комнате, подобно внезапному порыву ветра, прокатился вздох изумления. Одри оглянулась. Томас Леттон с высоко поднятым подбородком решительно вошел в зал. Айла застыла с широко открытым ртом. Альберт, не желая упустить возможность отомстить сестре за долгие годы издевательств и дразнилок, схватил земляной орех и ловим движением вбросил его ей в рот. Айла удивленно уставилась на младшего брата, затем замахала руками и покраснела, как свекла: орех застрял в горле. С грохотом упал стул, вдребезги разлетелись стаканы, отвлекая внимание присутствующих от Томаса Леттона и семьи Таунсэндов. Налитые кровью глаза Айлы округлились. Она давилась кашлем и неистово размахивала руками, взывая о помощи. Прежде чем Одри осознала, что происходит, отец подбежал сзади, схватил Айлу, оторвал ее от пола и, обхватив руками ее живот, стал с силой надавливать на него. Айла брызнула слюной, потом глотнула воздух. Кровь постепенно стала отливать от ее лица, а тем временем все присутствующие, точно стадо любопытных коров, столпились вокруг их стола, страстно желая, чтобы Генри Гарнет спас свою дочь от ужасной смерти. Роуз стояла, окаменев от ужаса. Ей казалось, что жизнь покидает маленькое, бьющееся в конвульсиях тело ее дочери. Она тихо молилась Богу. Позже она будет благодарить Его за помощь, потому что одного толчка оказалось достаточно, чтобы удалить орех, и легкие ребенка снова наполнились кислородом. Альберт бросился к матери и разразился слезами, испытывая угрызения совести. Тетя Эдна кинулась, чтобы обнять девочку, которая только что была на грани смерти, и стала бездумно трясти ее. Толпа зрителей аплодировала, и только Одри заметила, что Эмма Таунс энд и Томас Леттон покинули комнату. От нее также не ускользнуло и то, что, уходя, они держались за руки.

— Глубокоуважаемый дядя Чарли умер от удушья, — торжественно заметила тетя Эдна, когда аплодисменты стихли. — Но причиной был не орешек, а кусок сыра, обычного фермерского сыра чеддер, его любимого. После этого случая мы называем его не иначе как Чеддер Чарли, не так ли, Роуз? Бедный Чеддер Чарли!

ГЛАВА ВТОРАЯ

К неудовольствию херлингемских леди осенью Томас Леттон и Эмма Таунсэнд поженились. Роуз радовалась, что наконец-то члены семьи Таунсэндов могут снова ходить с высоко поднятой головой, а вот тетя Хильда была абсолютно уверена, что эта девушка не заслуживает такого благородного молодого человека. Тетя Эдна за глаза называла Хильду «почетной крокодилицей» и прищелкивала языком, а Айла хихикала и повторяла за ней. Младшая из сестер никогда не была тактичной. Она подражала своей тетушке и, подобно маленькой стрекозе, летала по комнате, стреляя во все стороны лукавыми глазками и прищелкивая языком.

— Что происходит с ребенком, Роуз? Все эти странные ужимки… Что, черт возьми, это значит? — жаловалась тетя Хильда.

Даже Роуз нелегко было скрывать свое веселье по этому поводу, но она заверила сестру, что это всего лишь игра, которой Айла научилась в школе.

— Ну бог с ней, — ответила Хильда, — а то я подумала было, что она кривляется, издеваясь надо мной.

— Конечно же, нет, Хильда. Не обращай на нее внимания, она скоро переключится на что-нибудь другое, — сказала Роуз. И оказалась права. Айла легко увлекалась и легко остывала. Очень скоро игра «тетя Хильда — почетная крокодилица» попросту наскучила ей.

История любви Эммы Таунсэнд произвела на Одри глубокое впечатление. Она никак не могла забыть о случившемся. Издали наблюдала она за свадебной церемонией, представляя себе пассивное смирение невесты со своей судьбой, когда та покорно давала обет верности и входила в новую жизнь без любви. Две недели спустя пара вернулась из свадебного путешествия. Молодая супруга выглядела счастливой в своей новой роли. Скандал забылся, отчасти благодаря прошедшему времени, а отчасти из-за желания членов общины забыть о нем. Вскоре даже херлингемские леди спрятали свое неодобрение под маской радушия и стали принимать новую миссис Леттон с милыми улыбками, с тем же завидным постоянством направляя ей свои маленькие сиреневые конвертики. Но Одри казалось, что сквозь легкий беззаботный смех девушки она слышит приглушенные крики боли. Ей казалось, что она читает страдание в ее глазах в те редкие моменты, когда Эмма теряет контроль над собой, бездумно уставившись вдаль, словно вызывая в памяти ощущения, подаренные теми нежными поцелуями под ветвями сикоморового дерева. Для Одри Эмма стала романтической героиней, а ее трагедия придавала ее облику необычную тонкую прелесть, которой она раньше не обладала.

В январе 1948 года, когда Одри исполнилось восемнадцать, мать и тетя Эдна взяли сестер с собой за покупками в большой магазин «Харродс», располагавшийся на Авенида Флорида. Вечер они планировали закончить чаепитием в отеле «Алвеар Пэлэс». Тетя Эдна, которая, так же как и ее сестра Роуз, никогда не была в Лондоне, бродила по «Харродс», жалуясь, что ему далеко до знаменитого лондонского тезки, который по роскоши и ассортименту мог сравниться с пещерой Аладдина. Но для Одри и Айлы это было долгожданное развлечение, не только потому, что мама купила им новые наряды, но и потому, что наблюдать за элегантными дамами в аккуратных шляпках и перчатках, которые прохаживались, покачиваясь на высоких неустойчивых каблучках, по устланным коврами отделам и разглядывали косметику и модную одежду, привезенную из Европы, было настоящим приключением.

Айла с завистью смотрела, как старшая сестра примеряет взрослые платья и шелковые блузы, а потом насупилась, когда ей сказали, что сережки она получит только в день своего восемнадцатилетия. Чтобы успокоить младшую племянницу, тетя Эдна купила ей красивый набор белья, который тут же вернул на уста Айлы улыбку, вызвав недовольство ее матери, огорчавшейся, когда тетя Эдна сводила на нет ее слабые попытки призвать Айлу к порядку.

Стояла невыносимая жара. Они шли по пыльным улицам, не обращая внимания на замызганных маленьких попрошаек, которые, подобно обезьянкам, выныривали из тени и просили денег или сладостей. Они прошли мимо газетного ларька, с витрин которого, растиражированное всеми национальными газетами, им улыбалось румяное лицо Эвы Перон. Ее крашеные белые волосы были стянуты в тугой хвост, в холодных карих глазах и победной улыбке отражались амбиции, которые невозможно было удовлетворить. Тетя Эдна и Роуз оставили при себе свои комментарии из-за боязни быть услышанными. Ходило много историй о людях, которых сторонники Перона избили из-за неосторожного замечания, брошенного в адрес их кумира и его супруги. Улицы Буэнос-Айреса — неподходящее место, чтобы говорить плохо о Первой Леди. Никто не чувствовал себя в безопасности даже в стенах своего собственного дома.

Одри обожала город. Возможность целый день купаться в сладостной анонимности нескончаемого лабиринта улиц дарила ей особый вкус свободы. Она любила суету людей, уверенно и целеустремленно шагающих на работу, на деловые встречи, и беспечность тех, кто легкой походкой прогуливался по авеню, с любопытством заглядывая в витрины магазинов, и спокойствие тех, кто останавливался, чтобы погреться в лучах солнца и понаблюдать за стремительным движением мира. Шумные потоки машин вызывали в ней восторг, простор площадей и великолепие зданий очаровывали ее. Она страстно желала быть частью всего этого, тихонько вплести свой жизненный путь в этот мир, подобно шелковой ниточке в огромном гобелене. Она обожала романтику маленьких кафе и ресторанов, расположившихся вдоль тротуаров и вносящих живительную струю спокойствия в суматошную повседневность. Привлекательные чистильщики обуви и цветочники собирались в тени, обсуждая политику и торговлю, потягивали мате через витые серебряные трубочки. В воздухе тяжело плыли запах бензина от автобусов и ароматы карамели и выпечки. Они перемешивались с оживленными детскими голосами, парившими над деловым гулом города. Она не пропускала ни единой детали, следуя по тротуару за матерью. Одри понаблюдала немного за молодыми парами, бродившими рука об руку под пальмовыми деревьями на Плаца Сан-Мартин, потом ее мысли снова вернулись к любви. Сердце наполнилось страстным желанием, когда густой запах гардении и свежескошенной травы ударил в лицо, унося ее в упоительный мир романов, которые она так любила читать. Она представила, что однажды так же, как эти влюбленные, она пойдет с кем-то рука об руку и у фонтана сорвет поцелуй с чьих-то губ…

В кафе отеля «Алвеар Пэлэс» Роуз завела разговор о двух молодых людях, которые недавно прибыли из Англии, чтобы работать в компании ее мужа.

— Сесил и Луис Форрестеры, — сказала она. Ее губы изогнулись в легкой улыбке, выдавая волнение.

— Братья? — спросила тетя Эдна, расстегивая пуговицу на блузке и обмахивая свое потное тело.

— Да, братья, — ответила Роуз. — Сесил постарше, ему тридцать, а Луису двадцать два. Луис немного… — она запнулась, чтобы найти подходящее слово, боясь показаться злобной, — эксцентричный, — продолжила она, а затем резко переключилась на старшего брата. — Сесил — красивый и воспитанный. Приятный молодой человек.

— Можно мне заказать блинчики с dulce de leche?[2] — перебила мать Айла, заметив тележку с лакомствами, которую возил между столами официант в белых перчатках. Он во все глаза смотрел на девушек, выделявшихся из общей массы посетителей прокуренного зала.

— Конечно, можно, Айла. Ты тоже будешь, Одри?

Одри кивнула.

— Они приехали сюда без родных? — спросила она.

— Да, вдвоем. Бедняжка Сесил! Он прошел войну. И проявил себя с лучшей стороны, я уверена. — Роуз тяжело вздохнула. Она хотела возмущенно добавить, что, в отличие от брата, Луис отказался воевать, остался в Лондоне и продолжал наигрывать на рояле свои заунывные мелодии даже во время налетов, но потом решила сдержать свой порыв. Было бы нечестно настраивать дочерей против этого юноши еще до того, как они познакомятся. — Они перебрались сюда, — продолжала она свой рассказ, — подальше от Европы и послевоенной депрессии. Мистер Форрестер, их отец, в прошлом вел с Генри какие-то дела, потому и предложил им пожить в Аргентине. Мы многим ему обязаны. Он был очень добр к Генри. Я рада, что теперь муж может быть полезным его детям. Они остановились в клубе.

— Да, сейчас юноши в большом дефиците, — сказала тетя Эдна, наливая себе большую чашку чая «Седой граф». — Война украла у нас лучшее поколение. Война… Какая же это все-таки трагедия!

— Да, действительно, — согласилась Роуз, мысленно продолжая возмущаться тем, что младший из братьев не участвовал в военных действиях, в то время как ее муж и многие другие совершили опасное путешествие через реки и моря, рискуя жизнью во имя защиты страны, которую они считали своей родиной, несмотря на то что нога некоторых из них никогда не ступала на британскую землю. Даже она внесла свой вклад в победу, присоединившись к гильдии херлингемских леди, которые собирались в клубе, в комнате для игры в пинг-понг, и вязали свитера, носки, шарфы и высокие гольфы под водонепроницаемые ботинки для солдат. Как только война закончилась, Роуз поклялась, что больше не сделает в своей жизни ни одной петли, так как каждое движение спицы напоминало ей о тех изнуряющих днях ожидания и тех страданиях, которые приносила с собой надежда на скорое завершение этого кошмара.

— Ты пригласишь их на вечеринку Одри? — спросила Айла, которая настолько увлеклась разговором, что забыла о своей тарелке.

Роуз выпрямилась, загадочно склонив голову.

— А почему бы и нет, — ответила она, ища у сестры одобрения.

— Конечно же, они должны прийти! — воскликнула тетя Эдна с энтузиазмом. — Для них это будет замечательный способ познакомиться с приличными англичанами. Кроме того, девочки Хильды подыскивают себе мужей, и близнецы Персон тоже. Я уж не говорю о бедной Джун Хиппс, ведь если она никого не найдет в ближайшее время, то так и будет всю жизнь пылиться на полке. Следующей весной ей исполнится двадцать девять.

Сесил Форрестер показался Роуз достойным кандидатом в мужья собственной дочери, хотя обе девушки были еще слишком юными, чтобы думать о замужестве. Некрасивых девочек Хильды можно было не принимать в расчет, то же самое касалось и Джун Хиппс, а вот близняшки Персон были стройными, симпатичными и страстно желали устроить свою судьбу. Поэтому она поджала губы и проглотила подкативший к горлу комок.

— Может, и так, — сказала она сухо. — Но мы говорим о вечеринке по случаю дня рождения Одри, а не о смотре местных невест.

Тетя Эдна поняла, что сказала лишнее, и покраснела до самых корней волос.

— О, Роуз, но я не имела в виду… ну… — она запнулась. — Ты видела этих молодых людей, Роуз. Как они выглядят? Ты думаешь, они понравятся твоим девочкам?

Роуз улыбнулась и поставила чашку с чаем на стол.

— Я уверена, понравятся. Луис подходит Одри по возрасту, но он производит впечатление немного… как бы точнее сказать… диковатого. Наверное, так будет правильно. Он все еще не нашел себе пару. А вот Сесил — совсем другой. Он ответственный, благоразумный и красивый. Очень обаятельный молодой человек, хотя, конечно, он намного старше Одри. Не думаю, что это имеет значение. Интересно проводить время в обществе мужчины, который успел повидать мир. Одри, ты хотела бы, чтобы я пригласила их на твой праздник? — обратилась она к старшей дочери.

Одри, пытаясь скрыть волнение, намазывала маслом печенье, есть которое ей совсем не хотелось. Она с благодарностью кивнула и стала нервно теребить уголок скатерти.

— Держу пари, эти братья Форрестер влюбятся в Одри, — хихикнула Айла. — Готова спорить, так и будет, — настаивала она, когда сестра бросила на нее смущенный взгляд. — Не будь скромницей, Одри. Ты гораздо привлекательнее других девушек, даже близняшки Персон тебе не соперницы. Как бы то ни было, — лукаво добавила она, — я потанцую и с тем, и с другим.

— Дождись сначала, чтобы тебя пригласили, Айла, — возразила мать. Потом, улыбаясь, она обратилась к тете Эдне: — Что скажут «крокодилицы», увидев, как Айла мечется по залу, приглашая мужчин на танец?

Тетя Эдна в ответ только щелкнула языком. При этом ее многочисленные подбородки так смешно затряслись, что вся компания от души расхохоталась.

Одри и Айле не пришлось долго ждать знакомства с братьями Форрестер, так как несколько дней спустя молодые люди были приглашены отцом на обед в их дом на Каннинг-стрит. Стол установили под оплетенным виноградом навесом на террасе, освещенной большими фонарями-молниями и маленькими свечами, которые одновременно служили и украшением, и источником света. Одри и Айла нарвали в саду свежих цветов и сделали прекрасную икебану, пока Роуз обсуждала меню с молодой поварихой Марисоль. Тетю Эдну она пригласила не только из вежливости, но и для того, чтобы узнать мнение сестры о Сесиле Форрестере, который со временем мог составить хорошую партию Одри. Младшим сыновьям не позволили сесть за стол вместе со взрослыми, чтобы избежать лишнего шума. Кроме того, Айла всегда плохо себя вела, когда рядом был Альберт.

Одри и Айла ждали в саду, обе в новых платьях, купленных матерью в магазине «Харродс». Айла отметила, что ее сестра выглядит уже как молодая женщина, и чувствовала себя с ней рядом весьма неловко. Она была всего на полтора года младше Одри, но все же сегодня Одри держалась как-то по-особому, с большим достоинством, и казалась поэтому гораздо взрослее. Впервые в жизни Айлу охватило чувство глубокой тоски. Их детство медленно, но неумолимо подходило к концу.

— Девочки, вы выглядите великолепно! — воскликнула тетя Эдна, выходя из дома в белоснежной шелковой блузе и юбке, играя ниткой жемчуга, украшавшей ее пышную грудь и свисавшей почти до самой талии. Она обильно надушилась духами «Кристиан Диор» и напудрилась, оставив комки пудры, словно снежные сугробы, висеть на кончике носа. Айла не имела ни малейшего желания говорить ей об этом. Будет забавно наблюдать за тетей весь вечер, в то время как она будет пребывать в счастливом неведении! Одри не была столь безжалостной: она тотчас же раскрыла тетушке глаза на эту досадную оплошность и стряхнула нежными пальчиками нелепый «снежный сугроб».

— Ты прелесть, — благодарно вздохнула тетя Эдна, вынимая из сумки пудреницу, чтобы удостовериться, что на носу ничего не осталось. Удовлетворившись тем, что ей удалось максимально подчеркнуть все хорошее, чем ее наградила природа, тетя Эдна, прежде чем закрыть сумочку, еще раз подкрасила губы, затем посмотрела на часы. — Молодые люди будут здесь с минуты на минуту, — сказала она. — Должна заметить, я с нетерпением жду этой встречи. Клуб гудит от волнения. Я слышала, вчера Сесил помог пожилой Диане Льюис сесть в машину и очаровал ее своими манерами. Я случайно встретила Шарло, и она рассказала мне, что полковник Блис обедал вчера вечером с Сесилом, а потом они до самого утра играли в карты. Так вот, они стали хорошими друзьями. Старый полковник любит порассуждать о войне (нам всем от его болтовни становится ужасно скучно), а милый Сесил оказался отличным собеседником. Думаю, на фронте он показал себя героем. Полковник говорит, что в Лондоне у Сесила хорошая репутация — в отличие от брата, который труслив. Так мне сказали. Все вечера напролет Луис играет на фортепиано, не обращая ни на кого внимания. Еще куда ни шло, если бы он играл что-то для души, так нет, он выдумывал какие-то дикие мелодии. Мелодии, которые влезают в голову и от которых потом снятся кошмары. — Она презрительно фыркнула, выразив тем самым свое крайнее неодобрение.

Генри и Роуз Гарнет появились на лужайке в сопровождении двух молодых людей.

— Ах, наконец-то, — вздохнула тетя Эдна, расплываясь в улыбке, от чего ее пухленький подбородок раздался вширь и стал похож на аппетитный кусочек зефира. — Девочки, вы готовы? — бросила она, поспешно направляясь к приближающимся гостям.

Одри и Айла обменялись взволнованными взглядами. Айла не смогла совладать с насмешливой улыбкой, застывшей на ее обезьяньем личике, даже в момент представления гостям. А вот Одри сумела взять себя в руки и стыдливо опустила глаза, обмениваясь с новыми знакомыми рукопожатием.

Разница между двумя братьями поразила ее. Сесил был высокий и стройный, с правильными чертами лица, светлыми голубыми глазами и длинным аристократическим носом. Внешне он был полной противоположностью своему брату, чьи невыразительные глаза, казалось, заблудились в своем собственном мире. Темные каштановые волосы Сесила были аккуратно расчесаны на косой пробор и блестели так же, как и его туфли. Он доверительно улыбнулся и наклонил голову, приветствуя девушек, тотчас же отметив красоту и грацию старшей сестры. Луис был ниже брата, черты его лица были неправильными, мягкими. Нечеткий изгиб губ говорил об изменчивом характере и глубокой чувствительности. Он не был красив, но улыбка с легким оттенком печали оживляла его лицо. Поймав его взгляд, Одри опешила при мысли, что в его глазах, таких же глубоких и затягивающих, как водоворот, можно утонуть. Ошеломленная, она быстро перевела взгляд на землю и тут заметила, что у него потертые туфли и из-под брюк торчат носки — один синий, а другой черный. Его длинные белые пальцы без конца двигались, будто касаясь клавиш воображаемого фортепиано. Когда она снова подняла глаза, то увидела, что он продолжает с любопытством смотреть на нее сквозь рыжеватую челку, которую даже не потрудился расчесать. К своему стыду, Одри ощутила, что обжигающе горячий ком подкатил к горлу. Сердце девушки учащенно забилось. Она отвернулась в надежде, что никто не заметил ее состояния. Луис не был красив, никто не назвал бы его очаровательным, но его взгляд лишил ее покоя. В нем таилась темная притягивающая сила, и инстинктивно Одри чувствовала, что должна ей сопротивляться, что бы ни случилось.

С бокалами шампанского в руках гости бродили по саду. Сесил гулял с родителями девочек и тетей Эдной, в то время как Одри и Айла шли рядом с Луисом. Роуз заметила, что Сесил украдкой поглядывает на брата, подобно отцу, который присматривает за непослушным ребенком.

Одри предприняла пару жалких попыток завязать разговор, искренне жалея, что не находится сейчас рядом с родителями.

— Мама говорит, что это ваш первый визит в Аргентину, — обратилась она к Луису, пряча смущение за обычной вежливостью.

— Да, — ответил он и тяжело вздохнул. На лице молодого человека вдруг отразилась глубокая тоска. — Кажется, что Европа страдает от вечной зимы. Здесь же весна, а с весной приходит новая жизнь и надежда. Человек забывает о бедах, когда светит солнце.

Одри растерянно посмотрела на него, размышляя, что он имел в виду и как можно ему ответить. Айла хихикнула и с ухмылкой подмигнула сестре, которая сделала вид, что не заметила ее ужимок.

— Весна здесь очень красивая, — сказала Одри, надеясь, что это не прозвучит слишком глупо. А затем порывисто добавила: — Зима заканчивается, и людям снова улыбнется солнышко. Даже в Европе.

При этих словах Луис обернулся, чтобы посмотреть на нее. Его лицо внезапно покраснело. Одри с облегчением вздохнула, когда выражение его лица стало мягким и удивительно нежным.

— По-моему, война очень похожа на зиму, — ответил он, глядя на Одри и пытаясь угадать, действительно ли она понимает его или сказала первое, что пришло на ум. — Я иногда спрашиваю себя, почему Господь послал нас всех на землю, если единственное, что мы здесь делаем, — боремся друг с другом?

— Этого я не знаю, — ответила Одри, качая головой, — но я уверена, что если бы все время была весна, мы бы не радовались ей. Люди должны страдать, чтобы понять, что такое счастье. Я не думаю, что жизнь должна быть легкой. Война — это ужасно, но она проверяет человека на стойкость и может показать его с самой лучшей стороны, — добавила она, вспоминая невероятные истории о людской доброте, которые рассказывал ей отец.

— И с самой ужасной, — подхватил он цинично. — Чего никогда не должно происходить.

— Вы были на фронте? — вдруг спросила Айла.

Одри вздрогнула: ведь достаточно было только посмотреть на него, чтобы понять, что нет. Внезапный прилив стыда окрасил его щеки в пунцовый цвет, а губы сжались, выдавая смущение. Плечи Луиса поникли, но он вежливо продолжил разговор.

— Нет, нет, я не воевал, — ответил он быстро.

Одри тактично сменила тему, чтобы избежать неловкости в дальнейшем.

— Я слышала, что вы великолепно играете на фортепиано, — сказала она с энтузиазмом.

Молодой человек взял себя в руки, и его глаза с благодарностью улыбнулись ей.

— Тетя Эдна сказала, что, наслушавшись вашей музыки, члены клуба долго не могли уснуть, а потом всем снились кошмары, — со смешком перебила сестру Айла.

Луис довольно хмыкнул.

— Я играл от всего сердца, а даже я не всегда его понимаю.

— Вы говорите очень странные вещи! — заметила Айла. Уголки ее губ опустились в капризной гримаске.

— Айла!

— Не тревожьтесь, Одри. Мне нравятся люди, которые говорят что думают. Немногие на это способны.

— Боюсь, Айла всегда говорит что думает. Или почти всегда, — добавила Одри, улыбаясь. — Правда, часто она не думает вообще.

— А Одри думает слишком много, — хихикнула Айла.

Луис еще раз посмотрел на старшую сестру, словно оценивая ее.

— Я вижу, — сказал он.

Одри в смущении опустила глаза. Его изучающий взгляд казался ей назойливым. Но, к своему ужасу, она поняла, что именно это приводит ее в волнение.

Айла почувствовала, что пауза слишком затянулась.

— Вы оставили в Англии возлюбленную? — спросила она, отпивая очередной большой глоток шампанского.

— Если бы у меня была возлюбленная, я бы сюда не приехал, — ответил он. — Я надеюсь встретить свою любовь в Аргентине, стране танго и романов.

Айла снова засмеялась.

Одри чувствовала, что вся горит, и тоже отпила немного из своего бокала, чтобы скрыть смущение.

Ветра не было, воздух был насыщен влагой — тяжелой, пропитанной запахами природы.

— Тетя Эдна говорит, что сейчас очень мало мужчин, так как многие ушли воевать и не вернулись, — продолжала Айла.

Одри пожалела, что мама позволила младшей сестре пить шампанское.

— Перестань, Айла! Бедный мистер Форрестер недавно приехал, а ты хочешь его женить еще до начала ужина.

Луис рассмеялся и покачал головой.

— Не беспокойтесь, Одри, я правильно понимаю вашу сестру. Она говорит то, что у нее на уме, почти так же, как я. — Затем он повернулся к младшей из сестер и мягко добавил: — Пожалуйста, называйте меня Луис, обращение «мистер Форрестер» заставляет меня чувствовать себя старше. Мистер Форрестер — это не обо мне. Сесил, например, с достоинством носит это имя. Мистер Сесил Форрестер… звучит очень хорошо.

— Ваша сестра живет в Англии? — спросила Айла, следуя за родителями, которые направились к террасе, где под сенью винограда накрыли стол.

— Сисли? Да, в Англии. Она живет в холодном доме в деревне, — ответил он.

— Ей, должно быть, очень грустно оттого, что она отпустила своих братьев в Аргентину.

— Я так не думаю, — сказал он с улыбкой. — Если бы вы знали мою сестру, вы бы поняли меня. Она не очень сентиментальная женщина.

— А моя сестра очень сентиментальна, — сказала Айла, начиная глотать слова. — Она живет в своем мире.

Васильково-синие глаза Луиса остановились на Одри. Он задумчиво улыбнулся.

— Я тоже романтик, — произнес он, и на мгновение Одри показалось, что тень печали упала на его лицо, словно солнце ненадолго исчезло за тучами.

— Я бы умерла от горя, если бы Одри оставила меня жить в чужой стране, — мелодраматично воскликнула Айла. — Пообещай, что такого никогда не будет, Одри!

Одри поймала встревоженный взгляд матери, которая заметила, что ее младшая дочь успела выпить слишком много.

— Обещаю, что не сделаю этого, — ответила она снисходительно. Когда она снова посмотрела на Луиса, его лицо просветлело.

— Айла, дорогая, сходи, пожалуйста, на кухню и скажи Марисоль, пускай подает ужин, — сказала Роуз. И добавила шепотом, когда Айла нетвердой походкой проходила мимо нее: — Выпей большой стакан воды, пока будешь там. Отец придет в бешенство, если заметит, что ты пьяна.

Гости сели рядом с хозяйкой дома, Айла устроилась между Луисом и отцом. Слева от Одри сел Сесил, а справа — тетя Эдна. Одри поглядывала на Луиса. Ей так хотелось поменяться местами с сестрой! Луис поднял глаза и смотрел на девушку, не пытаясь скрыть своего восхищения. Одри тотчас же уставилась в свою тарелку с супом. Минуту спустя она вступила в разговор. Мама с Сесилом беседовали о войне, и было очевидно, что она очарована им. Позволь Одри себе задержать взгляд на секунду дольше, она увидела бы, как лицо Луиса озарилось нежной улыбкой.

— Он просто прелесть! — задыхаясь от восторга, шепнула тетя Эдна.

Одри знала, что она говорит не о Луисе.

— Да, конечно, — машинально ответила она.

— И очень красив. Красивый военный, невероятно романтичный, ты не находишь? Мне кажется, ты ему понравилась, моя дорогая. Я видела, что он с тебя глаз не сводит.

— Я так не думаю, — возразила девушка. — Кроме того, я слишком молода для любви.

Тетя Эдна засмеялась.

— Тебе восемнадцать, дорогая. Мне тоже было восемнадцать, когда я влюбилась в Гарри. Милый Гарри… Он был хорошим человеком.

— Вы его очень любили? — спросила Одри, чтобы отвлечь тетушку от рассуждений о своей собственной судьбе.

— Очень, — ответила тетя Эдна, подумав о том, что не позволит мыслям о своем покойном муже испортить ей удовольствие от такого чудесного вечера. Она улыбнулась, в который раз юмором побеждая грусть и тоску. — Гарри был великолепный актер, — начала она. Одри посмотрела на Луиса, который громко смеялся над шуткой Айлы. К своему сожалению, при виде их радости она испытала необъяснимый приступ ревности, поэтому повернулась к тетушке, отчаянно пытаясь не обращать внимания на это новое чувство, которое одновременно было и незнакомым, и недостойным. — Он умело пародировал мою мать — твою бабушку, — продолжала тетя Эдна, не замечая смятения своей племянницы. — Однажды, когда мой отец крикнул из сада: «Элизабет, что ты предлагаешь сделать с этим вишневым деревом?», Гарри ответил голосом моей матери, еще до того, как та успела открыть рот: «Сруби его, дорогой, сруби их все». Мой отец так и остался стоять в замешательстве.

— Тетя, а как вы узнали, что Гарри и есть тот мужчина? — спросила Одри, подавляя желание снова посмотреть на сестру и ее кавалера.

Тетя Эдна нахмурилась.

— Как же ты любопытна, дитя мое! — Пухленькие пальцы тетки опустились на рубиновое обручальное кольцо, которое она все еще носила. Она задумчиво вздохнула. — Потому что он отличался от других мужчин, которых я когда-либо встречала. Он смешил меня чаще других. Мне кажется, я это почувствовала. Инстинкт, примитивный до безобразия. С ним я была счастлива. С Гарри я всегда шла навстречу солнцу. Мой солнечный Гарри… С тех пор, как он ушел, солнце уже никогда не казалось мне таким ярким, — добавила она, затем крепко сжала губы, возвращаясь мыслями в настоящее. — Ты узнаешь, Одри, дорогая. Когда придет он, ты узнаешь!

Одри вдруг показалось, что она уже знает. Она снова украдкой взглянула на Луиса, осознавая, что неведомая сила притягивает их друг к другу.

Когда подали горячее, Роуз повернулась к Луису, давая Сесилу возможность поговорить с Одри. Их беседа была легкой и непринужденной. Его лицо было очень добрым, а внимание было направлено на очаровательную собеседницу. И, если бы не его брат, который сидел напротив них, уже спустя мгновение девушка купалась бы в его романтическом настроении, и сердце ее могло бы быть покорено этим ослепительно красивым военным. Но Одри нравился Луис. Он завладел ее мыслями, и ей безумно хотелось услышать, о чем он говорит с Айлой. Она знала, что поступает дурно, и отчаянно боролась с этим желанием, пытаясь взять верх над своими чувствами.

— Как долго вы планируете быть в Аргентине? — спросила она у Сесила.

— Пару лет, — ответил он. Он снова устремил на девушку неподвижный взгляд, желая, чтобы она стала уговаривать его остаться подольше. Кусочек хлеба застрял у него в горле, он закашлялся и запил его водой. Обезоруженный прелестью этой обворожительной молодой женщины, он вдруг почувствовал себя неловко.

— Значит, вы вернетесь в Англию?

— Таковы наши планы.

— Может быть, Аргентина покорит ваше сердце. Это произошло со многими, — сказала она и заметила, что в ответ на его губах появилась легкая улыбка. Сердце молодого офицера уже было покорено, но Одри еще не догадывалась об этом.

— Вы никогда не были в Англии, не так ли? — спросил он.

Одри отрицательно покачала головой.

— Нет, но отец часто говорит о ней, и я чувствую, что довольно хорошо знаю ее.

— Нет другого такого места, как Англия. Может быть, однажды вы найдете время и съездите туда.

— Мне бы очень этого хотелось. Но я, наверное, не смогла бы жить в другой стране. — Она засмеялась. — Полковник Блис всегда следит за погодой в Лондоне. Он читает «Иллюстрированные лондонские новости», а потом неделями комментирует прочитанное. И выходит, что там все время идет дождь.

— Ах да, неподражаемый полковник Блис! — Сесил с довольным видом расправил плечи. — Такой забавный! Истинный англичанин, потому что, как и все мы, он говорит только о войне и о погоде.

— Дождь не прекращается ни на минуту?

— Мой дорогой приятель, — сказал вдруг Сесил, пародируя глубокий зычный голос полковника, — полагаю, лето снова будет мокрым. Чертовски не повезло тем, кто участвует в гонках! — Сесил засмеялся и был очень доволен, увидев, что плечи Одри тихонько задрожали, когда она расхохоталась. — Полковник Блис прав. К сожалению, дождь действительно идет очень часто. Промокаешь до нитки. Зимой стоит очень неприятный сырой холод, а вот весна в Англии лучше, чем где бы то ни было в мире, даже лучше, чем здесь. Все вокруг зелено. И можете себе представить, как все радуются, когда ярко светит солнце. Именно поэтому англичане постоянно говорят о погоде, ведь хороший денек — большая редкость и большое удовольствие.

Беседуя с Одри, Сесил не замечал, что в паузах, возникающих в диалоге, внимание девушки переключается на его брата. Одри вежливо смеялась его шуткам и вставляла по ходу разговора остроумные комментарии, поэтому Сесил чувствовал себя в ее обществе весьма комфортно. Впрочем, как и всегда. Все любили Сесила Форрестера: любая мать мечтала увидеть его мужем своей дочери, а некоторые втайне вздыхали о нем сами. Молодые девушки инстинктивно чувствовали, что он заслуживает доверия, и делали все возможное, чтобы завоевать его симпатию. Но Одри была другой. В ее присутствии Сесил терял свою уже ставшую привычной самоуверенность. Девушка, как и его брат, была немного не от мира сего. Тем не менее Сесил находил мисс Гарнет чрезвычайно привлекательной. В ней было что-то такое, с чем Сесил раньше никогда не сталкивался, и эта загадка делала Одри недосягаемой.

Он посмотрел на Луиса и поморщился. Тот даже не удосужился прилично одеться к ужину. Сесил был уверен, что брат постарался забыть о правилах хорошего тона, чтобы нарочно позлить его. Луис был своевольным и диковатым, заставляя Сесила краснеть, где бы они ни находились. Сесил вспомнил, с каким облегчением родители восприняли его добровольное предложение взять Луиса с собой в Южную Америку. Они притворялись, что грустят, но на самом деле были очень рады возможности помахать ему рукой на прощание. Он до смерти измучил их своей экстравагантностью.

Роуз пригласила сестру и дочерей пройти в дом. Мужчины остались курить на террасе, обсуждая плюсы и минусы приватизации. Айла схватила Одри за руку и зашептала ей в ухо:

— Ну, разве он не самый привлекательный мужчина, которого ты когда-либо встречала?

— Кто? Луис?

Айла нетерпеливо покачала головой.

— Не будь глупой. Луис чудак! Разумеется, Сесил. Он такой красивый, что просто дух захватывает.

— Да, действительно, — вздохнула она с облегчением. — Он настоящий джентльмен.

— Тебе так повезло, ты болтала с ним весь вечер! А я могла только смотреть на него. Я так рада, что он придет на твой день рождения, Одри. Я буду танцевать с ним первый танец.

— Конечно, если тебе так этого хочется.

— Просто чтобы подразнить всех девчонок. Он самый желанный жених во всем Буэнос-Айресе, Одри, и он твой, если ты этого хочешь.

— О, Айла, ты все еще пьяна! — засмеялась старшая сестра.

— Возможно, но не настолько, чтобы не заметить, как он смотрит на тебя.

— Ерунда! Он просто был вежливым.

— У вежливости есть границы, и он их перешел!

Одри не могла ничего с собой поделать, она была польщена. Ведь она понравилась такому привлекательному мужчине!

Незадолго до ухода гостей Одри оказалась наедине с Луисом в мягком свете уличного фонаря. Она обеспокоенно оглянулась на тропинку и увидела, что родители задержались на пороге, чтобы показать Сесилу странное дерево, название которого никто не знал. Это дерево поставило в тупик многочисленных экспертов-ботаников, приезжавших со всей Южной Америки, чтобы идентифицировать его. Луис смахнул неуверенным жестом со лба рыжеватую челку и перевел взгляд на взволнованную девушку, переминавшуюся с ноги на ногу около него. Она о чем-то думала, позабыв обо всем вокруг.

— Вы умеете танцевать? — спросил он.

Одри удивилась, почувствовав, что его вопрос был продиктован не любезностью, а любопытством. Он спрашивал так настойчиво, как будто для него это было очень важно.

— Немного, — ответила она, не в силах сдержать улыбку. — Не думаю, что я делаю это хорошо.

— А мне кажется, вы могли бы стать прекрасной танцовщицей. Вы двигаетесь с природной грацией. Понимаете? Вы уже танцуете, хотя даже не подозреваете об этом.

Одри уставилась на свои ноги.

— Я так не думаю, — возразила она. — Я не очень часто танцую. У меня нет возможности.

— Я бы хотел научиться танцевать танго, — сказал Луис, и пальцы его зашевелились в такт мелодии, которую только он мог слышать. — Я бы хотел танцевать на брусчатых улицах Буэнос-Айреса. Танцевать с вами.

Одри закусила губу, а затем в восхищении посмотрела на него. Он стал тихо напевать мотив, одновременно двигаясь плавно, как профессиональный танцор. Одри засмеялась, но на этот раз увидела на его лице пленительную улыбку, каких прежде никогда не видела. Она никогда не ощущала себя такой счастливой, как в эти минуты, когда он отсчитывал ритмы, возникающие в его голове, а радость, подобно лучику, освещала его черты. Одри подумала о муже тети Эдны, которая сравнивала его с лучиком солнца. Теперь она поняла, что та имела в виду.

— Вы, конечно же, умеете танцевать, — доверчиво сказала она, страстно желая, чтобы ей хватило таланта составить ему пару.

— Да, но не танго.

— Это прекрасный танец.

— Прекрасный, — согласился он. — Этот танец строг, но в то же время пронизан чувственностью. Это самый романтичный из всех танцев. Такой интимный, трогательный. Даже когда я просто наблюдаю за танцорами, по телу бегут мурашки. А когда танцуешь сам, ощущения ни с чем не сравнимы. — Его глаза были широко раскрыты от волнения.

— Танго танцуют в Палермо, — сказала Одри. — Вы были в Палермо?

Он отрицательно покачал головой.

— Там есть маленькие кафе, где проходят вечера танго. Мне об этом рассказывала домработница тети Хильды. Кстати, это секрет. Тетя Хильда пришла бы в ужас, если бы узнала об этом. Она считает танго такой же интимной вещью, как… — она зарделась.

— Как занятия любовью? — перебил Луис.

— Да, — тихо ответила девушка, смутившись.

— Она права, так и есть. Именно поэтому этот танец мне нравится. Ваша тетушка, должно быть, просто сухая бессердечная старуха.

Одри засмеялась, касаясь руками горящих щек в надежде хоть немного охладить их.

— Возможно, однажды какой-нибудь счастливчик увезет вас в Палермо танцевать танго, — тихо сказал он.

— Разве только так, чтобы ни моя тетушка, ни моя мама не узнали об этом. Я не думаю, что приличные молодые леди так поступают.

— Как это скучно — быть приличной молодой леди! Приличные молодые леди должны играть роль паиньки до полуночи, а затем им следует позволить себе сойти со сцены и от души повеселиться. Я бы хотел увидеть, как вы покидаете «театр» через черный ход и двигаетесь в ритме танго в красках заката… — Затем он добавил тихим голосом: — Вы такой же романтик, как и я. Окружающие не понимают романтиков. Их пугают мечты. Не бойтесь мечтать, Одри.

Повисла тяжелая тишина, прежде чем Одри справилась со своим смущением и нашла что ответить. Луис зачарованно смотрел на нее. Ему казалось, что они одни на белом свете. Эта девушка была первым человеком, который понял его. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Луис разбудил в сердце Одри огромное желание любить. Непреодолимая сила притягивала их друг к другу.

Когда Одри начала путаться в словах, ее родители вместе с небольшой группой гостей присоединились к ним. Они все еще смеялись и обсуждали странное дерево.

— Итак, как вы его называете? — спросил Сесил.

— Птичье дерево, — ответил Генри.

— Потому что летом оно привлекает птиц со всей округи, — сказала Роуз, обнимая мужа за талию.

— В любом случае, это забавно, — заметил Сесил. — Спасибо, что пригласили нас, Роуз, мы провели чудесный вечер.

— Нам тоже было очень приятно, — оживленно ответила она. — И добро пожаловать в Херлингем. Приходите как можно чаще. Вы почти стали членами нашей семьи.

Не успели Сесил и его брат уйти, как хозяйка дома пришла к выводу, что старший из братьев оказывает Одри особые знаки внимания. Она была приятно удивлена, отметив, что они хорошо смотрятся вместе. От ее внимательных глаз не ускользнуло и то, что, пока они разговаривали под птичьим деревом, взгляд Одри пару раз остановился на Сесиле. Она вдохнула сладкий воздух и внутренним чутьем ощутила зарождение новой любви.

В ту ночь Одри лежала в постели и размышляла над страстной влюбленностью, которая внезапно изменила ее мир. Она не могла спать, но была слишком утомлена, чтобы читать. Она слышала далекие свистки полицейских, патрулирующих улицы. Теплый бриз проникал сквозь открытое окно, принося с собой запах апельсиновых деревьев и жасмина. Но ни сладкие ароматы сада, ни бодрящий свист не приносили желанного успокоения ее встревоженной душе. Было сыро и слишком жарко, чтобы выбрать удобное положение и просто лежать. Поэтому она сбросила одеяло и сквозь голубые тени босиком прошлепала по ступенькам к двери. И только очутившись в саду, она снова вдохнула полной грудью. Ступни были влажными от росы, такой прохладной и приятной. Шагая след в след их шагам по саду, Одри вспоминала тот краткий разговор с Луисом, который так взволновал ее. Она вызывала в памяти его непринужденную улыбку и далекий свет в глазах, задерживалась мыслями на его пугающей непредсказуемости и невероятной импульсивности. Он жил вне правил, которые придумали люди их круга, следовал своим желаниям, не думая о протоколе и этикете. Одри попала в плен очарования этого мужчины, чей необъяснимый шарм очень резко контрастировал с тем, что он говорил. Она не могла ни с кем сравнить его — он был единственным в своем роде. И хотя интуиция подсказывала, что увлекаться им опасно, Одри не могла сопротивляться вихрю эмоций. В Луисе было что-то устрашающе неизведанное, и в то же время до боли знакомое. Она чувствовала, что горит от страсти.

Когда Одри вернулась в постель, сладкий сон очень быстро пришел к ней, нежно окутав ее душу. В сумеречном свете своего воображения она танцевала с Луисом на старых брусчатых улицах Палермо. Их тела слились воедино. Сквозь платье она чувствовала жар его тела и теплоту дыхания, и они оба знали все па так хорошо, словно танцевали вместе всю свою жизнь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В начале марта, вернувшись в Буэнос-Айрес после шестинедельного пребывания на уругвайском курорте Пунта-дель-Эсте, Гарнеты к своему разочарованию обнаружили, что если уважение людей к Сесилу Форрестеру продолжало стремительно расти, то его брат не прилагал никаких усилий, чтобы завоевать хоть малую его толику. Безусловно, странные поступки Луиса не ускользнули от зорких глаз «крокодилиц», которые были очень рады посудачить о нем во время «пленэров», устраиваемых по четвергам в неухоженном саду Дианы Льюис.

— Он играет совершенно непонятные мелодии. — Диана окунула кисточку в кувшин с мутной водой, а потом поднесла ее ко рту, чтобы губами отжать влагу. — Он словно впадает в транс. Но при этом делает такое серьезное лицо… Очень интересно!

Из четырех «крокодилиц» она казалась самой безвредной. Обычно она с невинным видом отпускала комментарии в адрес окружающих и анализировала их поступки, используя для этого любой удобный случай, подобно гиене, которая сама никого не убивает, но никогда не пройдет мимо падали. От процедуры «разделывания тушки» очередной жертвы она испытывала не меньше удовольствия, чем ее подруги.

— Рисовать небо невероятно трудно, — беззаботно пожаловалась она, ожидая, когда собеседницы проглотят наживку. Шарлотта Осборн, по крайней мере, никогда не обманывала ее надежд.

— Диана, ты всегда была королевой сдержанности! Он определенно чокнутый. И фортепиано — наименьшая его странность. Но как бы то ни было, он одаренный музыкант. Просто его манера игры кажется мне неестественной. — Шарлотта понизила голос и добавила: — Чокнутый, совсем чокнутый! И в этом не виновата война. Нет, Луис Форрестер, вне всякого сомнения, вспыльчивый, богемный молодой человек без царя в голове. Я спокойно отношусь к людям с некоторыми отклонениями от нормы. Например, простачок-сын Дороти Франклин не блещет умом, но он таким уродился, и, по моему мнению, заслуживает только сочувствия. Но Луис не прост, он высокомерен. Да, это своего рода проявление высокомерия — не надевать галстук к обеду, не заботиться о своей внешности. Он открыто пренебрегает традициями, а ведь именно традиции лежат в основе общества, и уважительное к ним отношение является признаком хорошего воспитания и высокой культуры. А Луис Форрестер не слишком хорошо воспитан, не так ли? — Шарло презрительно фыркнула. — Диана, у тебя губы синие, — грубо добавила она, оглядывая свою подругу поверх очков узкими, как у змеи, глазами. — Когда я рисую, я просто «вымываю» небо.

— Что ты имеешь в виду, говоря «вымываю»? — спросила Диана, забыв вытереть рот.

— Я просто макаю кисточку в воду и вожу ею по листу, а затем добавляю немного голубого, совсем капельку. Смотри, вот так! — С наигранной старательностью Шарло продемонстрировала свое умение. — Довольно эффектно, правда? — Отклонившись, она полюбовалась своим рисунком точно так же, как любовалась всем, что делала в своей жизни. Неважно, что ты сделал; если это было сделано с полной отдачей, этим нужно восхищаться. Оставаясь привлекательной в свои шестьдесят восемь — красивое лицо, умные голубые глаза и серебристые волосы, — она была убеждена, что способность увлекать мужчин зависит от внутренней уверенности женщины, а не от красоты.

— Очень эффектно, Шарло, — вздохнула многозначительно Филлида Бейтс, проводя языком по тонким ровным губам. Будучи, наверное, самой язвительной из всех четырех, Филлида была одновременно малодушной и безжалостной. Ядовитая, как змея, она всегда шла в том направлении, куда двигалось большинство, и получала огромное наслаждение от перемывания косточек общим знакомым. — Ты полагаешь, Шарло, что Луис Форрестер, как бы это поделикатнее сказать, психически неуравновешен? — спросила она, от удовольствия потирая пораженные артритом руки.

Шарло громко рассмеялась.

— Вы только посмотрите, Филлида пытается быть деликатной! Деликатной, но очень язвительной!

— Сумасшедший, — вступила в разговор Синтия Кляйн, высовываясь из-за своего мольберта. Будучи наименее злобной из «крокодилиц», она имела единственный недостаток — всегда называла вещи своими именами. — Он определенно сумасшедший.

— Я с тобой согласна, — кивнула Шарло. — Его взгляд пугает меня. Этот молодой человек непредсказуем. Я молчу о том, что он потакает своим прихотям, не считаясь ни с чем. Он довольно красив, но бесчестное нежелание защищать страну в момент опасности перечеркивает все положительные черты. Знаете, я видела его танцующим в одиночестве прошлым вечером после ужина. Я как раз собиралась уходить, и вдруг увидела его фигуру в лунном свете. Это точно был он! Шляпа криво сидела на голове… Никто, кроме него, так не надевает шляпу, особенно вечером! Представьте только, танцевать в полном одиночестве и без музыки! Очень странно. Брат стыдится его, и я его понимаю. Сесил — порядочный, хорошо воспитанный молодой человек, вернулся с войны героем. Настоящим героем! Только благодаря таким мужчинам, как он, мы не узнали ужасов оккупации. Он рисковал жизнью ради нас всех, а его глупый брат танцевал всю войну. Стыдно! Интересно, почему, черт возьми, он приехал сюда?

— Я думаю, ответ очевиден: он дискредитировал себя в Лондоне, — негодовала Диана, вытирая руки о халат для рисования.

— Он очень плохо начал, — сказала Шарло. — Нам всем известен его секрет. Ему не убежать от позора. Как ты думаешь, что может послужить оправданием его поступку? Пацифизм?

— В какой-то мере. Или какая-нибудь сумасшедшая религия, — ответила Диана, получая удовольствие от того, что внесла в разговор свежую струю.

— О да, возможно, он член какой-нибудь секты, — писклявым голосом согласилась Филлида. — Черные намерения он скрывает под маской пацифизма!

— Да ну, девочки, вы слишком далеко зашли. Он не плохой человек, просто кажется немного странным нам, людям старшего поколения. — Синтия оторвала лист бумаги от мольберта и бросила его на траву к другим наброскам, которые перестали ей нравиться. — Нельзя вот так, за глаза, обвинять Луиса в том, что он не воевал. Может быть, у него есть вполне уважительная причина. Кроме того, я нахожу его привлекательным. В своем роде… Мне лично очень нравятся мужчины, которые выглядят уязвимыми. За ними просто нужно хорошенько присматривать. Этого парня нужно усыновить.

— В твоем случае, Синтия, скорее «увнучить», — насмешливо сказала Шарло.

— Уж кто бы говорил, а ты бы помалкивала, Шарло, дорогая! Ты так давно вышла из цветущего возраста, что трудно даже вспомнить, когда именно это случилось!

— При нынешнем дефиците молодых мужчин как тяжело приходится девушкам! Бедняжки, они живут надеждами на удачное замужество! — вздохнула Диана, поднося кисть ко рту и добавляя к синему цвету немного зеленого.

Шарло, видя, что подруга кладет на лицо больше краски, чем на бумагу, ухмыльнулась.

— Ни одна здравомыслящая мать не захочет иметь такого зятя, — сказала Синтия. — Если бы я была на пятьдесят лет моложе, я бы всерьез взялась за его брата, Сесила. Он — благоразумный молодой человек.

— Да, действительно, — вступила в разговор Диана, вспоминая утонченные манеры старшего из братьев Форрестер. Как галантно он помог ей сесть в машину! — И истинный джентльмен. По-настоящему благородный.

— К сожалению, девушки часто ошибаются, — высокомерно сказала Шарло, — они не всегда знают, что для них лучше. Некоторые глупышки могут влюбиться и в загадочного и обаятельного Луиса.

— С такими приятно флиртовать, но не жить, — вставила свое слово Синтия. — Многие выбирают в мужья солидных и надежных мужчин, с которыми можно жить как за каменной стеной. Мой Эрни был именно таким.

— Каменная стена! — воскликнула Шарло. — Скажи лучше, кирпичик. Как только ты придашь ему нужную форму, глядь, а вместо стены лежит маленький камешек!

— Шарло, иногда ты заходишь слишком далеко, — упрекнула ее Диана.

— Не спорь с ней, Диана, — сказала Синтия с улыбкой. — Я лучше знаю, каким был мой Эрни, упокой, Господи, его душу. А что до тебя, Шарло, ни один из трех твоих мужей не был похож на каменную стену.

— Да, в этом ты права, — согласилась та, макая кисть в краску, чтобы завершить работу. — Может быть, с четвертым мне повезет больше, — провокационно добавила она.

Синтия приподняла брови.

— Ах! — вздохнула она, не в силах удержаться от искушения поддеть подругу. — Полковник Блис крепче любого камня. Возможно, в четвертый раз удача тебе улыбнется.

Бледное лицо Шарло, полускрытое широкими полями шляпы, исказилось негодованием.

— Полковник Блис! — воскликнули Диана и Филлида одновременно, вставая, чтобы выглянуть из-за своих мольбертов, так резво, как только позволяли их старые ноги.

Синтия торжествовала.

— Сколько раз он предлагал тебе выйти за него? — спросила она. — Давай, рассказывай.

Шарло поерзала на стуле и выпятила подбородок, пытаясь сохранить спокойствие. У нее не было ни малейшего желания выходить замуж за полковника. Он просто пошутил. Ему нравилось флиртовать с ней, вот и все.

— Дважды, — беззаботно ответила она.

Филлида и Диана с удивлением уставились друг на друга.

— И что ты ему ответила? — продолжала Синтия.

— Он говорил несерьезно, — запротестовала Шарло, вставая и откладывая в сторону кисточку.

— Ну же, Шарло, что ты ему сказала? — настаивала Диана, а затем, повернувшись к Синтии, спросила: — Что она ему ответила?

— Я сказала ему, — отчетливо произнесла Шарло, — что у меня есть жуткая привычка — хоронить своих мужей. Вряд ли он снова когда-нибудь сделает мне предложение.

— Бедный полковник Блис, — вздохнула Филлида, снова присаживаясь. — На что может надеяться такой пожилой человек?

Шарло закатила глаза и широкими шагами направилась к дому.

Одри провела шесть недель у моря, предаваясь неистовым романтическим фантазиям. Представляя себя то одной, то другой капризной героиней из любимых романов, она лежала на песке, проигрывая в воображении сцены, в которых Луис виделся ей в роли пылкого возлюбленного, обдумывая все диалоги и жесты до мельчайших деталей. Очень скоро желания девушки проникли в ее сны, и по утрам ей безумно не хотелось вставать. Она подолгу лежала в постели, желая, чтобы прекрасный сон никогда не кончался. Никто не замечал странной отрешенности Одри, потому что она с детства была рассеянной. Мама думала, что всему виной книги о любви, в которые девушка с увлечением погружалась. Тетя Хильда без конца ворчала, что девчонкам нельзя позволять читать такую чепуху, потому что от этого мозги превращаются в вату.

— Любовь никогда и никому не принесла ничего хорошего, — озлобленно комментировала она. — Вспомнить только Ромео и Джульетту!

Одри была очень рада вернуться в Херлингем, с нетерпением ожидая воплощения своих мечтаний в реальность. Здесь, в городе, она могла дышать с ним одним воздухом… Но ее постигло разочарование: мама и тетя Эдна сообщили девушке, что Луис потерял расположение членов клуба. Она спрятала горькое чувство обиды за дежурной улыбкой, но позже, оставшись в саду наедине со своими мыслями, долго и безутешно рыдала. Сидя на любимой розовой скамейке матери, Одри оплакивала свои надежды. Да, ее мечты срубили под корень. У них с Луисом ничего не получится, и вряд ли она что-то сможет с этим поделать. О планах матери по поводу себя и Сесила Одри впервые случайно услышала, когда та беседовала с сестрами под виноградом, который теперь напоминал ей о Луисе, впрочем, как и все в саду.

— Но он ведь недавно приехал, — протестовала Роуз, нахмурившись и качая головой. — Думаю, у всех должен быть шанс. В конце концов, внешность может быть обманчивой.

— Иногда внешность — правдивое отражение характера человека, — настаивала тетя Хильда, крепко сжимая губы в знак глубочайшего неодобрения. — Взять хотя бы Луиса: он такой же неряшливый, как и те странные брюки, что он носит. Можешь себе представить, что говорят о нем «крокодилицы»!

Тетя Эдна нервно теребила пальцами янтарные бусы, круглые сверкающие капли которых украшали ее грудь.

— Эти «крокодилицы» такие противные, — констатировала она. — Они шипят потому, что Луис не воевал. Уверена, на то есть веская причина.

— Разве для него есть оправдание? Он не хромой и не однорукий! — резко перебила сестру тетя Хильда. — А ты говоришь!

— Боже, Сесил, должно быть, очень беспокоится о своем беспутном брате, — предположила Роуз.

— Бедный Сесил, — с улыбкой вздохнула тетя Эдна. — Я заметила, как он смотрел на Одри в тот первый вечер.

— Я тоже, — мягко согласилась Роуз, исполнившись материнской гордости. — Я могу только надеяться, что… — она нервно передернула плечами.

Тетя Эдна обмахивалась массивным веером, который Гарри купил ей в Ла-Бока в первые дни их бурной совместной жизни.

— Я тоже надеюсь. Одри и Сесил — прекрасная пара, — прогремела она. — Как же нам повезло, что он приехал пожить в Херлингем!

— Тебе не кажется, что он немного староват для Одри? — возразила Хильда. Ее голос от возмущения прозвучал визгливо — ее дочери до сих пор еще не были представлены такому перспективному жениху.

— Ну, Хильда, не стоит обращать внимание на такие мелочи, — щелкнув языком, возразила тетя Эдна.

Тетя Хильда никогда не упускала возможности испортить окружающим настроение, поскольку была хронически недовольна своей собственной жизнью.

— Сесил на двенадцать лет ее старше, — сказала она сердито. — А Одри еще слишком молода, чтобы думать о замужестве. Скажите, что я старая дура, но моей Нелли уже двадцать пять, а мысли о браке еще не волнуют ее.

— Зелен виноград, — бестактно вставила тетя Эдна. — Я очень люблю Нелли, но она — не самая привлекательная из твоих дочерей и ничего не пытается с этим делать. Если бы она хоть иногда надевала на лицо улыбку, то, возможно, ею бы кто-нибудь заинтересовался.

Хильда вынуждена была признать, что на этот раз Эдна права. Нелли была до обидного бесцветной.

— Можно подумать, возраст имеет какое-то значение в любовных делах, — сказала Роуз. — Как бы то ни было, я заметила, что они симпатизируют друг другу, и молю Бога, чтобы это чувство переросло в нечто большее. Я пригласила братьев Форрестер на празднование дня рождения Одри, которое состоится в субботу, — добавила она. — Сесила — потому что он может составить ей прекрасную партию, а Луиса — просто из великодушия. Любезной следует быть со всеми.

— Ты очень добра, Роуз, — сказала тетя Эдна.

Хильда не могла сделать своей сестре подобный комплимент: ревность комом стала у нее в горле, преграждая путь словам, которые замерли, не имея возможности выйти наружу, словно пузырьки воздуха в закупоренной бутылке.

Одри вернулась в дом, глотая слезы. Она уже не была рада предстоящей вечеринке. Она больше не хотела видеть Луиса. Как жаль, что она позволила себе в него влюбиться!

Но, как любил говорить Генри Гарнет, «все приходит, чтобы уйти», и, несмотря ни на что, суббота все же наступила, принеся с собой ужасное волнение в преддверии встречи с братьями Форрестер.

— Что с тобой? — спросила Айла у сестры за завтраком. — Сегодня твой праздник, ты должна улыбаться до ушей. Только подумай о всеобщем внимании, которое сегодня принадлежит тебе! Я буду танцевать до самого восхода!

— А мне все равно, — ответила Одри равнодушно. — У меня нет настроения.

— К вечеру появится. Ты, наверное, встала не с той ноги, только и всего. — Айла прищурила свои зеленые глаза и многозначительно улыбнулась. — Ты влюблена, не так ли?

Одри чуть не уронила чашку с кофе.

— Конечно, нет, — возразила она и поставила чашку на стол, боясь выдать себя дрожанием рук.

— Да, да, да, ты влюблена! — засмеялась Айла. — Я это точно знаю. Ты все лето ходила как заколдованная. С тех самых пор, как встретила Сесила Форрестера.

Плечи Одри опустились, она с облегчением вздохнула и облокотилась о стул.

— Это так очевидно? — спросила она и удивилась своим словам.

— Боюсь, что да. Но только для меня, потому что я слишком хорошо тебя знаю.

— Ты никому не скажешь, правда?

— Конечно, нет. Я обещаю. Если ты влюблена в Сесила, почему тебя так путает вечеринка?

Чтобы выиграть время на раздумье, Одри наклонилась за упавшей на пол салфеткой. Айла права: если девушка утверждает, что влюблена, ее плохое настроение выглядит неестественно.

— Потому что предмет моей любви не ответил взаимностью на мои чувства, — осторожно ответила она, поражаясь тому, как легко говорит неправду.

Айла мелодраматично вздохнула.

— Сестренка, ты правда не понимаешь, насколько ты привлекательна? Бога ради, все парни влюблены в тебя, а Сесил даже больше других. В тот вечер, за ужином, у него это на лбу было написано!

— С тех пор прошло несколько недель, и он мог забыть меня.

— Я так не думаю. Разлука заставляет сердце любить еще сильнее. Держу пари, он с нетерпением ждет встречи с тобой, — доверительно сказала Айла. — Он идеален. В отличие от брата, — добавила она тоном, полным восхищения. — Ты наверняка увидишь его сегодня в клубе. Давай выйдем пораньше — поиграем в теннис и поплаваем. Папа и мальчики идут кататься верхом, а мама играет в гольф с тетей Эдной. Мы можем провести там весь день. Господи, как же это здорово — вернуться домой!

— А ты не считаешь, что мне стоит остаться дома? — сказала слабым голосом Одри, пытаясь сопротивляться.

— Совсем нет, — ответила Айла. — Доедай свой завтрак, и мы выходим. Поторопись!

Они на велосипедах подъехали к клубу. С улицы доносился лай собак, детский визг и пронзительные крики домработниц, переговаривающихся по-испански через ограду. Одри доверила сестре тайну своего страстного увлечения, рассказала о мучениях, которые она в связи с этим испытывала. К своему удивлению, она почувствовала облегчение, получив возможность излить душу, несмотря на то что они с Айлой говорили о двух совершенно разных людях. Когда они приблизились к калитке, сердце Одри забилось быстрее, а по телу разлился жар.

— Успокойся, Одри! — Айла спрыгнула с велосипеда и прислонила его к стене. — Черт возьми, у тебя все это серьезно! — воскликнула она, беря сестру за руку. — Давай сначала поплаваем, а потом поиграем в теннис. Так ты немного остынешь и успокоишься.

Одри ответила согласием, и сестры прошли к бассейну. В этот ранний час вокруг на расстоянии многих метров не было ни души. Роса переливалась, рассыпаясь мерцающими бликами в лучах утреннего солнца. Вдали виднелись фигуры хозяев, выгуливающих своих собак, и всадников, скачущих вдоль аллеи высоких платановых деревьев. Никто не помешает им получить удовольствие от плавания.

Плавая в бассейне, Одри без конца посматривала в сторону парка. Сердце замирало у нее в груди при мысли, что с минуты на минуту она увидит Луиса. Она страстно желала и в то же время очень боялась этого. Каждый раз, когда кто-то появлялся у входа в клуб, ее сердце сжималось, а затем снова захлебывалось в волнах разочарования. Чтобы отвлечь Одри от ее нетерпеливого «дежурства», Айла предложила поиграть в теннис. «Пока не очень жарко», — сказала она.

Но Одри не смогла сосредоточиться и на игре. Айла, прекрасная теннисистка, вскоре начала сердиться, видя, что старшая сестра попросту пропускает мячи или рассеянно отбивает их прямо в сетку. Одри пожалела, что не осталась дома, где могла бы спокойно почитать какой-нибудь роман или помечтать, устроившись под сенью птичьего дерева. Странно, но в последнее время мечты увлекали ее намного больше, чем события реальной жизни… В конце концов раздраженная Айла настояла на том, чтобы отправиться в клуб и найти Сесила.

— Нет, не нужно! — воскликнула Одри, которую подобное предложение привело в ужас.

Но Айла была непоколебима. Что может доставить больше удовольствия, чем охота на юношу, сердце которого вскоре поразит стрела Купидона?

— Пойдем выпьем чего-нибудь, осмотримся. Я буду очень осторожна, — настаивала она.

Айла и Одри по-разному трактовали значение слова «осторожность». Айле ни разу в жизни не удалось сохранить чужой секрет. Она выбалтывала все без злого умысла, в силу своего темперамента не умея держать язык за зубами. Теперь Одри рисковала попасть в неловкое положение перед Сесилом. Она пожалела, что не ответила на вопрос любопытной девчонки отрицательно. Но Айла, увлеченная идеей уладить сердечные дела сестры, была уверена, что устроить все наилучшим образом — ее прямая обязанность. Одри точно знала, что не этот зарождающийся роман волновал Айлу, а чувство риска. Сама того не желая, Одри дала ей возможность попробовать свои силы в решении очень сложной задачи.

Одри послушно проследовала за сестрой к зданию клуба в надежде, что оба брата не появятся здесь в течение дня, а еще лучше — навсегда уехали в Англию на корабле, которым прибыли в Аргентину. Но, к своему невероятному огорчению, она сначала услышала знакомый голос, а затем восхищенный визг Айлы.

— Ах, Сесил! — воскликнула младшая из сестер. — Как приятно снова видеть вас!

Одри подняла глаза и увидела на лице Сесила Форрестера застенчивую улыбку. Молодой человек очень обрадовался встрече с девушкой, заполнявшей все его мысли и мечтания последние два месяца. Он чувствовал себя неловко в ее обществе и пытался взять себя в руки. Одри очень хотелось спросить, где Луис. Но младшего из братьев нигде не было видно.

— Здравствуйте, Одри, — сказал он, склонив голову в официальном поклоне. — Я вижу, вы играли в теннис.

— Да, — ответила девушка. — Только, боюсь, не очень удачно. Вот, решили выпить чего-нибудь.

— Почему бы вам не присоединиться к нам? — Айла дрожала от волнения.

Сесил улыбнулся в знак согласия. Одри поняла, что сердиться на сестру бессмысленно. Она ему нравилась, это было очевидно.

Они втроем устроились за маленьким круглым столом в выложенном кафелем холле и пили лимонад. Одри делала все возможное, чтобы создать видимость хорошего настроения, хотя больше всего ей хотелось лечь в шезлонг в тени деревьев и думать о Луисе. Отвечая на вопросы Сесила и обрывая бес церемонные и неосторожные реплики Айлы, она мысленно представляла себе Луиса. Вспоминала вспышку огня в его глазах, когда он рассказывал о танго и тело его двигалось в такт неслышной мелодии, как будто не могло остановиться, вспоминала, как он сказал, что не нужно бояться мечтать. Она тихонько улыбнулась. Сесил был уверен, что эта улыбка адресована ему, не зная о существовании невидимого соперника. Айла ликовала. Со стороны могло показаться, что троица мирно общается, наслаждаясь компанией друг друга. Но ни Айла, ни ее сестра не подозревали, что сердце Сесила тоже было в смятении. Несколько недель он терзался мыслью, пригласить ли Одри Гарнет на ужин или нет. Что ни говори, она была дочерью его босса, а сам он недавно приехал в Буэнос-Айрес. Сесил чувствовал, что не стоит торопить события. Прежде чем демонстрировать свои чувства, ему нужно завоевать уважение отца девушки. Оставалось только надеяться, что никто другой не покорит сердце Одри до тех пор, пока у него появится возможность за ней ухаживать.

Через час стало очень жарко. Айла заскучала. Страстная влюбленность Одри в Сесила уже не казалась ей такой забавной, потому что вызов был принят, а битва — выиграна. Она устроила их встречу, сделала пару тонких намеков и выразила свое восхищение их дружбой. Остальное — их личное дело. Неожиданно до их слуха донеслась странная печальная мелодия. Одри тотчас же поняла, что это — откровение Луиса, боль его души и страдания, ожившие в музыке. Тоска закралась в сердце девушки, и она вдруг осознала, что эти звуки стали отражением ее собственной бесконечной грусти. Не в силах больше ни минуты оставаться за столом, она пробормотала слова извинения и убежала, влекомая гипнотическим звуком фортепиано.

Одри остановилась у инструмента и стала смотреть на длинные пальцы Луиса, скользящие по клавишам. Он не читал ноты, а сам сочинял музыку. Его глаза были закрыты, он просто следовал своим чувствам, как будто качаясь на морских волнах, зная, что она рядом, но не испытывая потребности видеть ее. Его пальцы слегка подрагивали, а губы изогнулись в легкой улыбке. Затем минорные аккорды сменились мажорными, и вскоре мелодия стала на удивление жизнерадостной, полной надежды.

Мгновение спустя Луис открыл глаза. Он задержал взгляд на девушке, которая, даже не осознавая того, стала причиной рождения прекрасной мелодии. Затем его лицо озарила улыбка, и Одри почувствовала, что улыбается в ответ. Луис был простодушен и открыт, как ребенок, который легко переходит от грусти к радости. Такая разительная перемена обескуражила Одри, и ее мысли воспарили к небесам вместе с мечтами и чаяниями Луиса.

— Идите сыграйте со мной, — сказал он, освобождая для нее место на стуле.

— Нет, что вы, вы играете так чудесно, — попыталась отказаться она. — Я не умею импровизировать.

— Да нет же, умеете. Давайте я вам покажу.

Одри села рядом с Луисом и тотчас же ощутила тепло его тела. Она нервным движением положила пальцы на клавиши и ждала его указаний.

— Тональность, в которой мы будем играть… си минор, — сказал он, беря первый аккорд.

Одри послушно сыграла гамму си минор.

— Вот так, совсем не трудно, не так ли?

— Я потратила годы на изучение гамм.

— Вы великолепно их играете. А теперь я придумаю для вас мелодию — «Сонату Одри». И как только вы услышите ее, я хочу, чтобы вы закрыли глаза и позволили чувствам руководить вашими пальцами. Не беспокойтесь, если будете ошибаться, это не важно. Вскоре пальцы станут продолжением вашего сердца, и вы не будете думать о нотах, только о чувствах. Вы ощутите потребность выразить их. А теперь закрывайте глаза.

Одри повиновалась. Луис сыграл ей грустную манящую мелодию, глубоко тронувшую мятежную душу девушки. Затем он заговорил о музыке мягким, гипнотическим голосом, унося ее душу прочь из клуба Херлингема в далекие края, где в волшебной долине под покровом темного неба они оказались наедине друг с другом. Пальцы Одри наугад начали касаться клавиш. Сначала нерешительно — нотка здесь, нотка там, — а потом все увереннее, складывая ноты во фразы, которые вплетались в музыку Луиса, рождая скорбную сонату мечтаний.

Манящая мелодия заполняла зал… Старый полковник, сидевший в своем привычном кожаном кресле и читавший «Иллюстрированные лондонские новости», отложил газету в сторону и прислушался. Он словно окаменел. А музыка между тем растапливала лед, которым за долгие годы обросло его сердце. Потом она оборвалась, и пожилой джентльмен вдруг вскочил со стула с проворством юноши. Мысли смешались в голове, а эхо прекрасной мелодии все еще звенело в ушах. Когда полковник посмотрел вокруг, мир вдруг показался ему более ярким и нежным. Он снова и снова удивленно хлопал глазами. Все вокруг казалось необыкновенно хрупким и округлым, как будто бы чья-то невидимая рука отполировала все острые углы жизни. «Любопытно, — пробурчал он себе под нос. — Более чем любопытно…»

Позже, днем, когда Одри вместе с семьей села за обеденный стол, ее душа все еще парила в небесах, сопровождаемая музыкой, которую они с Луисом создали вместе, а перед глазами вставали новые образы и картины, нашептанные Луисом, рожденные его пытливым гением. Она больше не боялась его. Скорее наоборот, она чувствовала, что понимает его. Одри знала, что не должна любить его, но Луис стал самым дорогим для нее человеком. Он был не от мира сего, и он пленил ее дух своей музыкой, страстью и импульсивностью, делавшими его самого таким уязвимым. Она старалась прислушиваться к слабому голосу своего сознания, но вечная мелодия любви заглушала его.

— Ты так волнуешься перед своим праздником? — спросила у племянницы тетя Эдна, когда они принялись за еду.

— Да, — ответила она.

Тетя Эдна нахмурилась, не одобряя ее настроения.

— Она нервничает, потому что влюблена, — громким шепотом пояснила Айла.

Лицо Одри стало багровым от стыда и горького чувства обиды. Она укоризненно взглянула на сестру.

— Прости меня, Одри, — засмеялась Айла. — Но у тебя же все на лице написано, и, в конце концов, они все равно все узнают.

Трое братьев захихикали, прикрывая рот ладошкой.

— Не смущай сестру, — нежно упрекнула Роуз младшую дочь, с укоризной глядя на сыновей. Ей ужасно хотелось спросить у Одри, кто этот счастливчик.

Одри опустила глаза. Она была бы очень рада, если бы случилось чудо и она исчезла из этой комнаты. Но бьющий через край энтузиазм Айлы вышел из-под контроля.

— Она влюблена в Сесила Форрестера, — выпалила Айла, радостно подпрыгивая на стуле, отчего волосы упали ей на лицо. — Но она не думает, что ее чувства взаимны. Только Одри может быть такой скромницей.

— Давайте сменим тему, — строго сказал Генри.

Роуз поймала взгляд сестры. Выражение ее лица не изменилось, но Роуз прочитала в ее глазах удовлетворение. Тетя Эдна тоже все поняла. Сестры прекрасно понимали друг друга. Сесил, без сомнения, мог стать для Одри прекрасным мужем.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Одри сидела в одиночестве под сенью эвкалиптового дерева, глядя на здание клуба с безучастной покорностью. Она знала, что не следовало доверять Айле свой секрет, но, как дурочка, в очередной раз поддалась порыву и все рассказала. Теперь родители думают, что ее сердце принадлежит Сесилу. Знай они правду, они бы умерли от горя.

Потом ее мысли переключились на Эмму Леттон. Интересно, как бы сложилась ее жизнь, выйди она замуж за аргентинца? Была бы она счастливее, или их чувства — не более чем страстная влюбленность, которая со временем исчезла бы без следа? Возможно, неосознанное стремление нарушить правила и испробовать, какова на вкус жизнь за пределами уютного островка их общины, подтолкнуло эту девушку к действию.

Она знала, что Сесил достоин любви. Не потому, что интуитивно понимала, что именно этого от нее ждали родители, а потому, что слышала отзывы людей о братьях. Сесил был уравновешенным, ответственным, обладал прекрасными манерами, особым шармом и подавал большие надежды на работе. Луис же был своенравным и импульсивным. Человеком, который не пошел воевать за свою страну.

— Вы хорошо себя чувствуете? — раздался сзади низкий голос.

Одри обернулась и в лучах солнца увидела Сесила, который смотрел на нее сквозь затемненные очки.

— Я в порядке, — ответила она со вздохом. — Прошу прощения, что так внезапно ушла сегодня утром. Было очень жарко, и мне вдруг стало нехорошо.

— Надеюсь, вам уже лучше. Здесь в тени прохладно. — Он улыбнулся ей, и вокруг рта появились крошечные морщинки. На жарком аргентинском солнце он успел хорошо загореть. — Не возражаете, если я составлю вам компанию?

Одри кивнула, и он присел возле нее. Только сейчас она заметила, что на нем костюм для верховой езды, начищенные коричневые кожаные ботинки и рубашка-поло.

— Вы играете в поло? — удивилась она.

— В Англии иногда играл, — ответил он, а затем уточнил: — Но хвастать мне нечем.

— Здесь вы подучитесь. Аргентина — страна конного поло.

— Я знаю. Мне легко даются те виды спорта, где есть мяч. У меня хороший глазомер, поэтому игра в поло мне близка. А практика отточит навыки.

— Вы правы, — согласилась девушка, глядя вдаль. — Вам здесь нравится?

— Уже чувствую себя как дома. Приятные люди и прекрасный жизненный уклад. В этой части света нет ни серого неба, ни послевоенной депрессии.

— Я слышала, вы вернулись с войны героем, — сказала Одри, ища способ подвести разговор к интересующему ее предмету — Луису. — Вы, должно быть, очень храбрый.

— Никто заранее не может предсказать, как он поведет себя на поле боя. Я боялся, что струшу перед лицом опасности. Но война сделала из меня мужчину.

— Все только и говорят, что о вашем героизме, особенно полковник Блис. Он искренне восхищается вами.

Сесил засмеялся:

— Полковник слишком добр ко мне.

— А Луис не воевал, не так ли? — спросила Одри. Она знала ответ, но ей нужно было как-то оправдать упоминание его имени.

Лицо Сесила потемнело, утолки рта опустились.

— Нет, Луис не такой, как все.

— Это — часть его особого обаяния, — сказала Одри, отворачиваясь, чтобы Сесил не заметил вспыхнувшего на ее щеках румянца.

— Вы — уникальный человек, если считаете его обаятельным, — сказал Сесил, испытывая по отношению к Одри чувство восхищения и благодарности: она нашла в Луисе хорошие черты. Эта способность сопереживать вызывала доверие. — Ах, Одри, иногда он приводит меня в отчаяние, — добавил он. — Я беспокоюсь о Луисе, о его будущем.

— Но он справляется со своей работой в компании отца, не так ли?

Сесил утвердительно кивнул и засмеялся.

— Вы такая милая, Одри! Он получает зарплату, потому что ваш отец — очень щедрый человек. Единственное, чего хочет Луис, — мечтать и играть на фортепиано. Если бы не музыка, я бы считал его совершенно потерянным, но он очень одаренный пианист. Жаль, что он не может направить свой талант в другое русло. Не хочет работать. Он мог бы давать концерты, причем скоро стал бы одним из лучших. Он мог бы преподавать музыку или писать ее, но ему не хватает желания и дисциплинированности. Вместо этого он сидит за столом в душном офисе в городе, рисуя шаржи на прохожих. Он живет в своем собственном мире, и никто не может достучаться до него. Никто, даже я.

При этих словах сердце Одри бешено забилось, так как она знала, что уже достучалась до Луиса. Он пригласил ее в свой мир, и она там чувствовала себя как дома. Говоря о брате, Сесил выглядел таким напряженным… Одри вдруг захотелось рассказать ему об их с Луисом общей любви к музыке и их игре на фортепиано, но она сдержалась. Когда Сесил внимательно посмотрел на нее, она прочитала в его взгляде обожание. Не стоит убивать в нем надежду. Раньше он казался ей сильным и неуязвимым, но сейчас, рассказывая о брате, Сесил выглядел подавленным.

— Он всегда был таким? — спросила она, поднимая упавшую веточку и растирая ее пальцами, чтобы почувствовать «больничный» запах эвкалипта.

— Да. Он всегда чувствовал себя лучше наедине с самим собой, чем с другими детьми. Ему никто не был нужен. Единственный момент, когда он возвращался к жизни — игра на фортепиано. У моей матери в комнате для рисования стоял большой рояль, и он часами играл, сочиняя мелодии, еще до того, как выучил нотную грамоту. Он мог сыграть все что угодно. Нужно было только напеть ему мелодию, и он превращал ее в нечто необыкновенное. Я не знаю, откуда у него этот дар, никто из моих родителей не обладает музыкальным слухом. Моя мать играет только потому, что ее в детстве заставляли родители, но это не врожденный талант, не такой, как у Луиса. Потом он не пошел в армию, когда все парни его возраста добровольно шли на фронт. Это был страшный удар для моего отца, участвовавшего в Первой мировой и получившего орден. Он — гордый мужчина, воин до мозга костей, и никогда не понимал Луиса. Мама, будучи женщиной и обладая более мягким характером, делала все от нее зависящее, чтобы наставить сына на путь истинный, но в конце концов отчаялась.

— А Сисли?

— Сисли — папа в юбке. Луис всегда раздражал ее. Она всем говорила, что он — приемыш. Она так часто это повторяла, что я тоже почти поверил в это, настолько Луис на нас не похож.

— Как жестоко, — Одри задохнулась от возмущения. — Луис знал об этом?

— Боюсь, что да, но, похоже, его это не очень волновало. Не думаю, что он хотел быть частью нашей семьи. Ему никто не нужен. Я привез его сюда, так как думал, что переезд пойдет ему на пользу. Здесь его никто не знает, и можно начать все с чистого листа.

Одри смотрела на него, чувствуя, что ее лицо пылает от восхищения.

— Вы очень добры, — сказала она. В ее глазах светилась благодарность. — Луису очень повезло, что вы заботитесь о нем.

— Я делаю все возможное, но временами задаюсь вопросом, зачем. Я не получаю благодарности, и мне очень больно слышать, как люди ругают его.

— Они грубы, потому что не признают ни за кем права быть не похожим на них. Это маленькая община, и если ты не соответствуешь принятым стандартам — ты изгой. И Луис — не первый, кто с этим столкнулся, — сказала Одри, думая об Эмме Леттон.

— Я не думаю, что у Луиса есть шанс что-то изменить.

— Да нет же, есть. Он покорит их, в конце концов. Я никогда раньше не слышала, чтобы кто-то так хорошо играл на фортепиано. Как бы то ни было, он не изгой, он просто очень эксцентричен и талантлив. Он уникальный, очень одаренный, особенный.

— Вы прелесть, — сказал Сесил, чувствуя, что сердце тает от нежности. — Если я вам открою секрет, вы обещаете хранить его, что бы я вам ни сказал?

Одри кивнула.

— Я обещаю.

Сесил посмотрел в туманную голубую даль.

— Луис хотел воевать. Он безумно хотел попасть на фронт, но ему не позволили. Из-за здоровья.

— А чем он болен? — спросила Одри тоненьким взволнованным голосом.

Сесил тяжело вздохнул, понимая, что рассказывает малознакомой девушке то, о чем знают только члены его семьи. Но, отставив все сомнения, тихо сказал:

— Несколько лет назад у него был психотический срыв.

— А что такое психотический срыв?

— Нервное расстройство. Несколько месяцев Луис лежал в больнице с тяжелой депрессией. Он не умеет справляться с трудными ситуациями. На него нельзя положиться, понимаете?

— Понимаю, — медленно произнесла она. В сердце девушки родилась глубокая симпатия к этому заботливому молодому мужчине. Затем, секунду подумав, она добавила: — Я уверена, любовь исцелила бы его. Ему нужен кто-то, кто полюбит его и будет о нем заботиться.

— В этом нуждается каждый, — мягко сказал Сесил, пристально глядя на собеседницу.

— Наверное, он слишком чувствителен для этого жестокого мира, — заключила она.

— Вы хорошо разбираетесь в людях, хотя еще очень молоды. Откуда все эти познания?

Одри застенчиво засмеялась.

— Не думаю, что я такая уж мудрая.

— Но это так.

— Я много читаю. Читаю все. Романы, сотни романов. Из литературных произведений можно очень много узнать о людях.

— Ваши познания заслуживают восхищения.

— Спасибо.

— Нет, это вам спасибо, Одри. В последнее время я пребываю в подавленном настроении. Вы сделали меня очень счастливым. Я с нетерпением жду сегодняшнего вечера.

— Я тоже.

— Вы обещаете мне танец?

— Конечно.

— Могу я попросить вас об одолжении? — неожиданно сказал он, склонив голову набок и нахмурив лоб.

Она утвердительно кивнула.

— Мне страшно неловко просить вас об этом…

— Пожалуйста, говорите, я все сделаю, — ответила она в надежде, что сможет помочь ему.

— Вы не потанцуете с Луисом?

Одри посмотрела на него с восхищением.

— Конечно, — ответила она, с трудом сдерживая слова, готовые сорваться с ее губ.

— Если вы подадите хороший пример, Одри, остальные члены общины, быть может, последуют ему. Все о вас высокого мнения.

— Не беспокойтесь, Сесил, я сделаю это с удовольствием, — искренне сказала девушка.

Сесил смотрел на нее с благодарностью.

— У вас очень доброе сердце, Одри. Никто еще не был так милосерден к Луису. Боюсь, он не отблагодарит вас, но я сделаю это от его имени.

— Мне не нужна благодарность. У каждого должен быть шанс быть понятым, — ответила она, не зная, что добавить.

Сесил подумал, что она — самая добрая и ласковая девушка, которую он когда-либо встречал. Позже, когда он носился по полю, играя в поло, Одри жила в его мыслях и в его сердце, и ему было все равно, что он пропускает мячи, потому что наконец-то он встретил женщину, с которой хотел провести свою жизнь.

Для Одри ванна была особым удовольствием. Окутанная ароматами розы и лаванды, окруженная паром, она лежала в розоватой воде в абсолютном одиночестве, погрузившись в тайный мир своих грез. Из коридора доносился визгливый голос Айлы, которая ссорилась с Альбертом. Но Одри была далеко-далеко, и рядом с ней был Луис. Они сидели на вершине горы, укрытой зеленью, где, подняв руки, можно было дотронуться до неба. Она не могла не думать о музыке, которую они сочинили вместе, и о словах, которые перенесли ее в мир его фантазий. Она закрыла глаза. Каждое мгновение вставало у нее перед глазами очень отчетливо, и она переживала его заново. Одри представила себе его рыжеватые волосы и осмелилась провести по ним руками, ощущая кончиками пальцев их мягкость и вдыхая исходивший от них острый мужской запах. Она дотронулась до его лица, до морщинок, которые протянулись от висков к уголкам глаз. Она нежно целовала его лицо в попытке стереть их и те воспоминания, которые оставили такой след…

Одри лежала в ванне, пока вода не остыла, а пар не превратился в капельки конденсата. Девушка открыла глаза и неохотно вернулась к реальности. Она много читала о любовных терзаниях в книгах, но теперь сама узнала, что это такое. Все тело болело, сердце выскакивало из груди из-за переполнявших душу эмоций. Она знала, что мать пришла бы в ужас (не говоря уже о «крокодилицах»), если бы узнала, что ее душа томится страстью к Луису. Но укротить растущее чувство Одри была не в силах. Она могла думать только о нем.

Столовую херлингемского клуба украсили лилиями и гардениями, сиренью и жимолостью, невероятно приятный аромат которых изгнал запах старого дерева и закостенелого педантизма. Открытые высокие двери вели прямо в сад, утопающий во влаге и туманном янтарном вечернем свете. Одри вместе с сестрой стояла на пороге, глядя, как садится солнце. Вопреки моде волосы Одри и Айлы были завиты в длинные локоны, мягко спадавшие по спине до самой талии и успевших округлиться бедер. Их шелковые платья доставали до пола и шелестели при ходьбе подобно осенним листьям, подчеркивая нежную линию оголенных плеч и сияние кожи. Платье Айлы было изумрудного цвета, гармонировавшего с цветом ее глаз. Одри выбрала нежно-голубое. На них обеих были длинные перчатки, а лица казались более взрослыми, чем обычно, и невероятно взволнованными.

— Я обожаю это время суток, — вздохнула Одри, думая о Луисе. — Так романтично! Хочется, чтобы день продолжался, а он внезапно исчезает, унося с собой все свое очарование. Наверное, в этой скоротечности и кроется загадка красоты природы.

— С кем ты будешь танцевать? — спросила Айла, оживившись. Танцы интересовали ее намного больше, чем такие мелочи, как закат. — Я потанцую со всеми. Собственно говоря, я буду танцевать всю ночь. Полагаю, ты до рассвета будешь кружиться с Сесилом.

— Возможно, — осторожно ответила Одри, и легкая улыбка тронула уголки ее губ. На свете существовал только один мужчина, с которым она хотела танцевать.

— Как именинница, ты можешь танцевать с тем, кого выберешь сама, — засмеялась Айла.

— Юные леди, вы неотразимы! — Отец подошел к ним сзади, стуча каблуками начищенных черных туфель.

Сестры обернулись и с обожанием посмотрели на него.

— Я очень горжусь вами, девочки, — добавил он, с удовольствием отмечая для себя прелесть их округлившихся фигурок и великолепную осанку. — Ваша красота делает мне честь!

Одри и Айла светились от счастья. Отец нечасто делал дочерям комплименты, а когда делал, это значило, что они их действительно заслужили. Даже Айла, не любившая сантиментов, ощутила прилив особой нежности к отцу.

— Совсем недавно вы были крошками, — продолжал он, думая о быстротечности времени. — Как ты знаешь, Одри, год твоего рождения был отмечен визитом принца Уэльского и его брата, принца Георга. Кажется, только вчера я танцевал с вашей мамой в этой самой комнате, а ты в это время спала дома в своей кроватке.

— А мама танцевала лучше всех, — добавила Одри со снисходительной улыбкой. Она слышала эту историю тысячу раз.

Генри Гарнет сделал паузу.

— Да, действительно, — продолжал он, не скрывая восхищения. — Никто не кружится в вальсе с такой грацией, как ваша мама.

— А тетя Эдна и тетя Хильда? — спросила Айла. Ее лицо вдруг утратило выражение язвительности, и на нем заиграла немного глуповатая детская улыбка.

Генри не мог не улыбнуться в ответ, представив тучное тело тети Эдны, неуклюже кружащейся в паре с каким-нибудь красавцем мужчиной, пригласившим ее на танец, и тетю Хильду, худую и сухонькую, которая могла и сломаться от вибрации сильных аккордов музыки.

— В отличие от вашей мамы у них нет к этому способностей, — ответил он дипломатично.

Айла расхохоталась.

— У них нет никаких способностей, — добавила она.

— Айла, а тебе не кажется, что ты несправедлива к тетушкам? — спросил он. — Вам обеим повезло, потому что вы унаследовали грацию вашей матери. Одри, сегодня вечером я хочу пригласить тебя на первый танец.

Лицо Одри озарилось улыбкой. Девушка с благодарностью посмотрела на отца.

— С удовольствием.

— Молодым людям придется немного подождать, — добавил Генри Гарнет. Радостное согласие его дочери позволило ему почувствовать себя молодым и полным сил.

Гости прибывали, оставляя подарки на столе у входа, но Одри искала в толпе лишь одно лицо. Тетя Эдна вошла вместе с мамой, затем появилась тетя Хильда с четырьмя своими бледными дочерьми и мужем Гербертом, чопорно вышагивавшим в своем белом галстуке и во фраке. Сестры Персон впорхнули в зал, щебеча, подобно двум весенним воробышкам, за ними проследовали полковник Блис и Шарло Осборн, которая ослепила присутствующих блеском своего серебристого платья и серебристых же волос, собранных в высокую прическу и украшенных великолепным жемчугом. Когда остальные «крокодилицы» увидели ее идущей под руку с полковником, они тотчас собрались в тесный кружок и с упоением сплетничали до тех пор, пока последний, подобно льву, не набросился на них, разогнав эту стайку хищников, столпившихся над куском старого мяса.

Оркестр играл, гости общались, а Одри делала все возможное, чтобы быть вежливой, приветствуя вновь прибывших, и не забыть сделать любезный комплимент по поводу платья или прически. Ни одна женщина не должна была уйти с приема, не услышав приятных слов о своем очаровании и красоте.

— Роуз, твои дочери прелестны. И невероятно обаятельны, особенно Одри, — с неподдельным восхищением произнесла Филлида Бейтс.

Прежде чем Роуз успела поблагодарить ее, Синтия Кляйн, стоявшая к ним спиной, резко обернулась, чтобы поддержать подругу.

— Я согласна с Филлидой, — решительно сказала она. — Огромное удовольствие — видеть в девушках такую грацию и деликатность. Здесь достаточно дурнушек, от которых мужчинам впору снова сбежать на войну. По правде говоря, при виде их безжизненных маленьких мордашек у меня на глаза наворачиваются слезы, — громко прокомментировала она.

Роуз вспыхнула и огляделась по сторонам, чтобы удостовериться, что этого никто не слышал.

— Ты абсолютно права, Синтия, хотя я бы никогда не осмелилась заявить об этом с такой прямотой, — согласилась Филлида. Ее тараканье лицо при этом сморщилось от удовольствия.

— Красота — не более чем внешняя оболочка, — тактично возразила Роуз, питая надежду, что кто-то подойдет и спасет ее.

— Дорогая, но мы все смотрим именно на эту оболочку, — фыркнула Синтия. — Какая польза от прекрасного характера, если он скрывается под непривлекательной внешностью? — продолжала она с настойчивостью пожилых людей, полагающих, что имеют право говорить все, что думают.

Но в этот момент появился долгожданный спаситель — к ним подошел стройный и красивый Сесил Форрестер.

— Добрый вечер, миссис Гарнет, — сказал он, кланяясь. Затем подошел к «крокодилицам» и, назвав каждую по имени, поприветствовал дам. — Какой чудесный вечер, не правда ли?

Он сделал хозяйке изысканный комплимент, похвалив убранство комнаты. Роуз горячо поблагодарила его.

— Вот это — по-настоящему благородный молодой человек, — сказала Синтия. — Сесил, в этой комнате есть молодая особа, достойная вас. Предлагаю вам окольцевать ее, пока этого не сделал никто другой.

Роуз снова зарделась.

— Вы возводите меня на пьедестал, миссис Кляйн, однако, боюсь, я этого не заслуживаю, — скромно ответил он.

— Очень даже заслуживаете, — настаивала Филлида.

— Надеюсь, вы потанцуете с именинницей, — сказала Синтия, вопросительно подняв брови.

— Да, — подтвердил Сесил и повернулся к Роуз. — Сочту за честь.

— Я так рада, — ответила та смущенно. — Не слушайте Синтию, она слишком добра к нам.

— Полно, Роуз, ты ведь меня знаешь! Филлида, скажи Сесилу, что я всегда говорю только правду.

— Если вы имеете в виду Одри, миссис Бейтс, то меня не нужно убеждать. Эта девушка — само совершенство, — сказал Сесил, поднимая глаза, чтобы отыскать Одри в толпе.

— Пойдемте, Сесил, я уверена, мой муж будет рад вас видеть, — сказала Роуз, найдя удачный предлог, чтобы удалиться. — Прошу прощения, — обратилась она к «крокодилицам», которые, стоило ей отойти, пустились на поиски следующей жертвы.

Когда среди облаков шелка и ярких пятен галстуков Одри различила фигуру Луиса, ее сердце снова посетило чувство спокойствия, впервые испытанное ею в тот день, когда они вместе играли на фортепиано. Она не могла сдержать своей радости: ее лицо озарила широкая улыбка, а щеки от волнения вспыхнули румянцем. Он тоже заметил ее и улыбнулся в ответ с обезоруживающей искренностью и нежностью. Эта улыбка была адресована ей, ей одной. В те короткие мгновения, когда во взгляде ясно отражались их чувства, прятать которые больше не было сил, они ощутили, что знают друг друга так хорошо, как никого другого в мире. Пока праздник набирал обороты, Луис и Одри без слов говорили друг другу о своей любви, и никто из них не хотел нарушать это понятное только им двоим красноречивое молчание.

Когда послышались первые аккорды вальса, Одри встала в пару со своим отцом. Но она не возражала, поскольку, скользя в танце, чувствовала на себе взгляд Луиса, следивший за каждым ее шагом и придававший ей еще больше энергии и грации. Генри Гарнету приходилось вглядываться в лицо дочери, чтобы удостовериться, что он танцует не со своей супругой, какой она была восемнадцать лет назад. Но Одри не знала, что за ней следит еще одна пара внимательных глаз, — Сесил, которого порадовал разговор с ее матерью, размышлял о том, что, когда они получше узнают друг друга, он непременно пригласит девушку на ужин. Конечно же, предварительно испросив разрешения у отца Одри, хотя для себя он уже точно решил, что его намерения самые серьезные и что выбор свой он уже сделал.

Когда гости уселись за стол, Одри оказалась между Сесилом и Джеймсом Персоном, старшим братом близняшек. Ей так и не удалось поговорить с Луисом. У нее не было ни одной свободной секунды: отец передал ее требующему двух танцев дяде Герберту, который крепко и бесцеремонно прижимал ее к себе, затем она очутилась в тесных объятиях Сесила, который, как и подобает офицеру, расправив плечи, спину и высоко подняв подбородок, терпеливо дожидался своей очереди. Одри не нужно было украдкой оглядываться, чтобы удостовериться, что Луис наблюдает за ней. Она знала это наверняка. Его пристальный взгляд пронзал ее, подобно солнечному лучу. При мысли об этом Одри улыбалась, и эта улыбка освещала ее счастливое лицо. Сесил был уверен, что она улыбается ему, потому что ее глаза, казалось, смотрели ему в душу, выражая полное понимание и доверие.

Сесил чинно наполнил тарелку Одри, а затем, пока не подали десерт, оживленно беседовал с ней. Одри безумно хотелось найти Луиса, и пока Сесил делал все возможное, чтобы развлечь ее, она лихорадочно осматривала зал. Придя к выводу, что его нигде нет, девушка извинилась и кинулась в дамскую комнату, где наткнулась на Айлу.

— Одри, — завопила сестра, — я танцевала с дядей Гербертом, и клянусь тебе, в кармане он носит орех.

— Орех в кармане? — переспросила смущенная Одри, в растерянности разглядывая пол.

— Да, понимаешь, о-орех! — Сестра широко раскрыла глаза, изображая удивление, а затем снова разразилась хохотом.

Внезапно Одри все поняла и укоризненно покачала головой.

— Как отвратительно, — воскликнула она. — Он же твой дядя!

— Такой трогательно маленький орешек! Неудивительно, что тетя Хильда всегда ходит с такой кислой миной. — На лице Айлы появилась самодовольная улыбка.

— Айла!

— Но ведь это так и есть. Маленький орешек дяди Герберта не удовлетворит и мышки!

— По-моему, ты снова слишком много выпила.

Одри вздохнула, забыв внезапно о своем волнении и обратив все свое внимание на пылающее лицо сестры.

— Я никогда больше не стану с ним танцевать, — продолжала Айла. — Что хорошего в мужчине с маленьким орешком? Я должна пойти и рассказать тете Эдне, ей это понравится!

И она резко бросилась прочь из дамской комнаты, оставив Одри перед зеркалом вглядываться в свое бледное лицо. Вечер скоро подойдет к концу, а она еще ни разу не танцевала с Луисом.

Внезапно дверь приоткрылась и она увидела веселое лицо Луиса.

— Луис! — Одри пришла в ужас. Неужели все ее желания так быстро сбываются?

Его глаза с нежностью поймали ее взгляд, уголки губ тронула улыбка, словно он прочел ее самые потаенные мысли.

— Я понимаю, сюда мужчинам вход запрещен, но ты здесь уже целую вечность, а Сесил сказал, что ты обещала мне танец, — сказал он, вопросительно подняв бровь.

Одри не могла удержаться от смеха. Она подбежала к нему.

— Я ждал весь вечер, — добавил он, беря Одри за руку.

Они оба почувствовали внутренний импульс, совсем как тогда, когда он впервые прикоснулся к ней. Одри жалела, что их руки разделял атлас ее перчаток. Прикосновение к его коже успокоило бы ее. Но жар его руки проник сквозь атлас и, пока он с достоинством вел ее по залу, стал подниматься вверх по руке к груди. Тело Одри горело подобно китайскому фонарю.

— Ты же не боишься меня, не так ли? — серьезно спросил он, уверенно прижимая Одри к себе.

Очарованная близостью его тела, девушка смогла только отрицательно покачать головой и улыбнуться. Запах его кожи коснулся ее ноздрей, заставляя мысли пылать и воскрешая запретные желания.

Они позволили музыке руководить своими телами, а сами молча продолжали преданно смотреть друг другу в глаза. Плавно кружа по залу, они не ведали о том всплеске восхищения и удивления, который пронзил всех собравшихся: никто не ожидал, что эксцентричный Луис Форрестер может танцевать с такой грацией. На какую-то долю секунды даже «крокодилицы» забыли о его неначищенных туфлях и пыльном фраке. Они были поражены красотой его лица и невероятным светом в глазах, который разгорался все ярче, повинуясь звукам музыки.

— Вот это да! — пробормотал полковник Блис, гоняя лед в пустом стакане. — Пусть он и не отличает один конец ружья от другого, но он чертовски красиво двигается. Кто бы мог подумать, что молодой Луис будет танцевать на этом вечере!

Сесил ощутил острый приступ ревности, но потом вспомнил, что сам предложил Одри потанцевать с братом. Теперь он жалел об этом.

Одри не ощущала ничего, кроме руки Луиса на своей спине и близкой теплоты его груди. Она знала, что еще никогда не танцевала так хорошо. Они были единым целым, словно сотни лет танцевали вместе. По окончании танца Луис не стал дожидаться следующего — он молча увлек Одри за собой в тишину сада, где они наконец-то смогли остаться одни.

Полукруглый месяц улыбался влюбленным с чистого звездного неба. Воздух был влажным и тяжелым, напоенным сладким запахом мокрой травы и цветущих гардений. Луис не выпускал руку Одри из своей ладони. Он крепко держал ее, пока они не удалились от клуба настолько, что музыка стала казаться далеким легким мурлыканьем. Они вдвоем погрузились в волшебную тишину ночи. Луис остановился и взял обе ее руки.

— Я безумно влюблен в тебя, — сказал он, сжимая пальцы девушки, чтобы подчеркнуть важность своих слов. Затем опустил голову и тяжело вздохнул. — Я чувствую невероятный восторг и в то же время глубокую печаль, как человек при виде прекрасного заката. И мне грустно.

Одри была глубоко тронута его откровенностью.

— Я тоже это чувствую, — ответила она.

— Грусть? — спросил он, внимательно глядя на нее.

— Нет, любовь, — сказала она и, к своему удивлению, не зарделась, не задрожала, не начала заикаться.

С импульсивностью, заставившей Одри засмеяться, Луис заключил ее в объятия. Затем его губы коснулись мягкой кожи на шее девушки, и этот трепетный поцелуй разбудил в ее сердце пожар. Одри в свою очередь нежно положила руки ему на плечи.

— Знаешь, почему мне грустно? — прошептал он ей на ухо.

— Потому что все красивое навевает грустные мысли, — ответила она, закрывая глаза и опуская голову ему на грудь.

— Почему?

— Потому что мы не можем наслаждаться красотой вечно.

— Да, она преходяща, как радуга или закат. Все красивое исчезает. А еще потому, что она напоминает нам о том, откуда мы пришли, откуда происходят наши души, — прошептал он.

— Может быть.

— Ты веришь в Бога?

— Да, верю.

— И я верю. А в судьбу?

— Да.

— Я верю, что Господь создал нас друг для друга. Я верю, что сама судьба привела меня в Аргентину, к тебе.

Одри мягко засмеялась.

— Я знал это с той самой секунды, как увидел тебя. Это было как вспышка молнии — внезапно и неожиданно. Я думал о тебе все эти дни. Думал ежесекундно. Мое сердце томилось по тебе. Не знаю почему, но я чувствую, что ты — единственный человек, который понимает меня. Ты единственная, с кем я могу быть самим собой. Со всеми остальными я другой. У меня было много времени на раздумья, Одри, пока ты была в Уругвае. Мне было интересно, смотришь ли ты на небо и думаешь ли обо мне. Я старался не обращать особого внимания на свои чувства в надежде, что они исчезнут, но они только стали сильнее. Я впервые увидел тебя, и твое лицо всегда стоит у меня перед глазами. Будто бы ты создана для меня. Я старался гнать от себя эти мысли, ведь твой отец — мой босс, а я — не тот мужчина, которого он хотел бы видеть рядом со своей дочерью.

— Я знаю, — грустно вздохнула она. — Ты слишком импульсивен, часто во вред себе.

— Я не могу идти наперекор своему сердцу, Одри. Я пытался. Но я не могу, — объяснил он. — Когда мы разговаривали в тот вечер в твоем саду, я знал, что ты поняла меня. А когда мы сегодня танцевали вместе, я еще раз убедился в этом. Ты действительно понимаешь меня, правда, Одри?

— Да, я понимаю тебя, Луис, — ответила она тихо, осознавая, как важно для него быть понятым.

— Ты даже не представляешь, насколько мы похожи! Ты позволяешь себе мечтать о невозможном, и твое сердце слишком велико для твоего тела. О Одри, твое сердце такое же большое, как океан, а мое — как само небо! Я благодарю Бога за то, что встретил человека с сердцем достаточно большим, чтобы вместить мое.

У Одри от волнения перехватило дыхание.

— Ты говоришь так красиво, — прошептала она.

— Потому что рядом с тобой я ощущаю эту красоту. С тобой музыка в голове не изводит меня, потому что все мелодии создаются для тебя.

— Сначала я боялась тебя. Твой открытый взгляд, твоя смелость, импульсивность… А теперь они совершенно меня не пугают. Я хочу обвить руками твою шею и заботиться о тебе. Ты как редкий зверек, чудесный редкий лесной зверек, и я хочу оберегать тебя, любить тебя, присматривать за тобой.

— Ты сейчас говоришь самые прекрасные слова, — сказал он.

В глазах Луиса заблестели слезы, потому что никто прежде не заботился о нем. Родители всегда стыдились его, потому что он был не такой, как все, а Одри любила его именно за эту непохожесть. Он чувствовал себя маленькой лодкой в жестоком море, наконец-то нашедшей свою гавань. С Одри мир казался безопасным.

Когда до них донеслась музыка, парящая в воздухе вместе с запахом сосен и сырой травы, Луис крепче прижал ее к себе и начал двигаться в такт мелодии.

— О Одри, как мог я так долго жить без тебя?

Луис взял в ладони лицо девушки, которое казалось еще более бледным и более прекрасным в серебряном лунном свете, и мягко поцеловал ее лоб, глаза и, наконец, губы. Одри знала, что нельзя позволять целовать себя так скоро, но ей было все равно. Она закрыла глаза и позволила ему целовать себя так, как целовали влюбленные своих избранниц в романах, так, как целовал Эмму Леттон под сикоморовым деревом ее аргентинец. Беспокойства она не испытывала, только бесконечную грусть — грусть, которая возникает в душе при виде чего-то необыкновенно прекрасного. Она обвила руками его шею и отдалась своим чувствам, совсем как в то мгновение, когда они вместе играли на фортепиано. И все время, пока она обнимала его, мелодия, созданная Луисом специально для нее, снова и снова звучала в ее сознании, завораживая своим необъяснимым волшебством, прорывающимся сквозь ноты и оставляющим неизгладимый след в ее душе.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Было пять часов утра, когда Одри и Айла пробрались к двери. Рассвет опалил небо, еще минуту назад казавшееся темным и непроницаемым. Одри не слышала и не видела ничего вокруг. Тело девушки все еще двигалось в такт музыке, принесенной с вечеринки теплым, ласковым ветерком. Душа Одри разрывалась от любви, покоренная красотой хрупкого утреннего света, который окутал улицы и дома бледным янтарным свечением, наполняя ее сладкой меланхолией. Усталости не было. Она могла бы вальсировать всю ночь, среди прыгающих сверчков и всевидящих платанов, которые, подобно снисходительным стражам, прятали их запретный танец под сенью своих мощных ветвей. Там он поцеловал ее. Теперь Одри ощущала себя иначе, словно тот поцелуй открыл ей глаза на другой, более красивый мир. Девушка осмотрелась. Теперь все вокруг казалось понятнее и ярче, ей хотелось обнять самого Господа и поблагодарить его за то, что он подарил ей встречу с Луисом.

Айла тоже не чувствовала усталости. Она весь вечер танцевала и не обратила никакого внимания на внезапное исчезновение своей сестры. Порхая от одного партнера к другому, она осознавала, что является одной из самых привлекательных девушек в зале, и наслаждалась всеобщим восхищением.

Когда гости разошлись, она последовала за сестрой в спальню и бросилась на кровать.

— О, Одри, это была райская ночь! — мелодраматично воскликнула она, сбрасывая туфли. — Если бы она могла длиться вечно!

— Мне бы тоже этого хотелось, — честно ответила Одри, скрывая свою тайну за многозначительной улыбкой.

— Я видела, ты танцевала с Сесилом.

— Да.

— И сидела рядом с ним во время ужина.

— Да.

— Должно быть, ты очень счастлива. Чувство влюбленности отражается на его необыкновенно красивом лице, — хихикнула она.

— Он действительно красив, — согласилась Одри, снимая платье и закутываясь в домашний халат. — Но у него есть очень необычная черта — чувствительность, которой я раньше не замечала, — добавила она, вспоминая их с Сесилом утренний разговор.

— Ну, если тебе это нравится… — Айла засмеялась. — А вообще он не в моем вкусе.

— А кто же тогда?

— Никто, — бесцеремонно ответила она. — Романы меня не интересуют.

— Такого не может быть, Айла, — настаивала сестра. — Ты очень хорошенькая. Должен же тебе нравиться какой-нибудь парень!

Айла вздохнула и в раздумье подняла глаза к потолку.

— Знаешь, я пробовала влюбиться, правда, но никто не смог тронуть мое сердце, — высокомерно заключила она.

— Вот как, — Одри присела за туалетный столик и стала расчесывать свои длинные волосы цвета коньяка.

— Я бы с большим удовольствием завела собаку, — сказала Айла. — Большую косматую собаку. Понимаешь, собаки не слишком многого требуют — они не ревнуют, их не нужно целовать, ну разве что иногда, в мордашку. Да, я бы предпочла возлюбленному собаку.

— Айла, иногда ты бываешь несносной, — засмеялась Одри.

— Мама много думает о вас с Сесилом. Она считает, он мог бы стать для тебя прекрасным мужем.

— Мне кажется, она беспокоится преждевременно, — сказала Одри. — Мы ведь еще даже не держались за руки.

— Но вы же танцевали.

— Танцевали, но…

— Случается, танец очень похож на занятия любовью, — провокационно заметила Айла, прищурив глаза.

Расческа замерла в волосах. Одри вгляделась в свое отражение, с трудом узнав женщину, с уверенностью смотревшую на нее из зеркала. Танец с любимым мужчиной действительно можно было сравнить с актом физической любви. Два тела, которые двигаются вместе. Две души, разделенных только внешней оболочкой — кожей. Два сердца, рвущихся из груди навстречу друг к другу… Сестра даже не представляла себе, насколько была права.

— Можно, сегодня я посплю с тобой? — спросила Айла, зарываясь в подушку.

Одри нахмурилась.

— Мы так давно не спали вместе, Айла. В последний раз, когда были еще совсем маленькими.

— Я знаю. Но мне очень хочется. Ты — моя сестра, и я чувствую, что ты взрослеешь, — объяснила Айла. — Ты скоро выйдешь замуж, и мы уже никогда не будем вдвоем, только ты и я. Ты и я — одни во всем мире. Ведь очень скоро я останусь одна, а вы с Сесилом перенесетесь в другой мир — блаженный мир законного брака.

Одри засмеялась.

— Ну хорошо, если тебе так хочется.

— По-моему, пора ложиться, — сказала Айла и зевнула. — Если Альберт нас разбудит, я ему задам…

— Он обнаружит твою кровать пустой и подумает, что ты продолжаешь танцевать.

— А я и буду танцевать, но только во сне.

Одри скользнула под одеяло и закрыла глаза. В воображении она тоже продолжала танцевать с Луисом под кронами деревьев. Когда теплое тело Айлы крепко прижалось к сестре, та уже почти спала. Постепенно погружаясь в дремоту, она чувствовала близость другого живого существа, слышала легкое дыхание и тихое посапывание сестры, когда та пыталась умоститься поудобнее. Интересно, какие бы ощущения она испытывала, если бы лежала в объятиях Луиса? Одри отчетливо представила себе это. Еще мгновение, и сознание девушки утратило связь с реальностью, увлекая ее в сумбурный мир грез.

Она лежала в объятиях Луиса на маленьком чердаке, где все было ей до боли знакомым. Глаза Луиса нежно вглядывались в ее лицо, а пальцы ласкали ее тело. Он признавался ей в своей любви при помощи поцелуев и несказанных слов, довольствуясь давным-давно изобретенным языком жестов. Откуда-то доносилась музыка. Танго. Казалось, музыканты расположились под окном и играли только для них. Одри погрузилась в теплоту объятий возлюбленного, пребывая в полной уверенности, что они принадлежат друг другу и связаны вечными узами, которые никто не в силах разорвать. Затем ей почудилось, что музыка начинает отдаляться, сменяясь холодным, методичным барабанным боем марша. Вдруг лицо Луиса превратилось в лицо Сесила, и прелесть момента ускользнула безвозвратно. Одри сжалась от ужаса, но не пыталась бежать, потому что знала, что так решила она сама.

Холод ледяной рукой стиснул сердце, и Одри проснулась. Открыла глаза, осмотрела свою спальню, полюбовалась чистым утренним светом, принесенным в комнату ветром, прислушалась к жизнерадостному щебетанию обитателей птичьего дерева. На заводе Гудеар прогудела сирена. Семь часов. Сестра спала. Одри прислушалась к ее глубокому дыханию. Слава богу, она в своей комнате. Это всего лишь сон. Сердцебиение успокоилось, но сон не хотел отступать. Девушка боялась закрыть глаза, чувствуя, что образ Сесила присутствует в сознании. Возможно, пройдет время, и, повинуясь божественному предопределению, он украдет у нее надежду на безоблачное будущее…

Но Одри верила, что в будущем ее ожидает счастье. Она загнала плохие мысли в самые потаенные уголки сознания, чтобы они не беспокоили ее, и всем сердцем отдавалась запретному и опасному роману с Луисом Форрестером. Им приходилось использовать тысячи ухищрений, чтобы встречаться. Братья работали в Буэнос-Айресе и каждый день уезжали из Херлингема утренним поездом. Луис изобрел способ общения при помощи записок: утром, перед отъездом, он прятал в расщелину между кирпичами здания вокзала крошечное письмо, а вечером там же находил ответ Одри. Вечера братья часто проводили у Гарнетов: пока Сесил общался на террасе с Роуз и Генри Барнетами, Луис сидел в доме и рисовал карикатуры тети Эдны, портреты Одри и Айлы. Никто не замечал нежных взглядов, которыми обменивались влюбленные. А ночью, когда долгие часы ожидания наконец-то заканчивались, девушка тайком выходила в сад, где, спрятавшись под зонтом вишневого дерева, ее ждал Луис.

Чтобы родные ничего не заподозрили, Одри всегда была очень мила с Сесилом. Ее сердцем безраздельно владел Луис, но она все же принимала ухаживания его брата. «Пускай, — думала Одри, — они считают, что я влюблена. А вот в кого, им ни за что не догадаться». Одри была настолько поглощена своим тайным романом, что не заметила главного: Сесил с каждым днем влюблялся в нее все сильнее, а родители этому искренне радовались.

— Почему он не ухаживает за ней? — вздохнула как-то тетя Эдна.

Было прекрасное субботнее утро. Одри, Лила, Сесил и дочери Хильды — Агата и Нелли, которые не отличались особой привлекательностью, грелись на солнышке у бассейна.

Роуз оперлась на клюшку для гольфа и с надеждой улыбнулась:

— Генри полагает, это происходит потому, что Сесил — слишком воспитанный молодой человек. И его можно понять, ведь он влюблен в дочку хозяина. Я думаю, ему нужно время, чтобы убедиться в том, что его чувство взаимно. Потом он попросит у Генри разрешения.

Тетя Эдна одобрительно кивнула, готовя клюшку к удару.

— У него прекрасные манеры. Большинство молодых людей действовало бы напролом, никого не спрашивая.

— Но только не Сесил, — сказала Роуз. — Он другого склада. Я понимаю, что с момента его приезда в Аргентину прошло еще слишком мало времени, но я уже влюблена в него. — Она наклонилась, чтобы положить мячик на исходную позицию.

— Я тоже, — согласилась тетя Эдна, — но Луис мне тоже нравится.

Роуз выпрямилась и приготовилась к удару.

— Мне тоже. За эти несколько недель я узнала его лучше. Он прекрасно играет на фортепиано. Просто Луис — не тот мужчина, которого родители хотят видеть рядом со своей дочерью.

— Ты права. Как хорошо, что Одри рассудительна, — согласилась с сестрой Эдна.

— Да, Одри достаточно умна, чтобы не влюбиться в Луиса. Ей нужен сильный мужчина со стабильной работой, солидный и перспективный. Меня больше беспокоит Айла. Вот она может влюбиться в самого неподходящего молодого человека и навлечь на нас всех неприятности.

— Тебе придется строго следить за ней, — согласилась тетя.

— Тебе тоже. Нам всем. — Роуз пару раз примерилась к мячу, затем выставила вперед свою точеную ножку, отвела клюшку и ударила. — Сегодня гораздо лучше, чем вчера, тебе не кажется? — Она смеялась, а мяч тем временем красиво летел в воздухе по заданной траектории.

— Боже мой, Роуз, великолепный удар, — восхитилась тетя Эдна. — Мысли об Одри и Сесиле, как я посмотрю, весьма способствуют хорошим ударам.

Роуз попыталась было скрыть удовлетворение, но она так радовалась счастью дочери, что, отбросив все сомнения, открыто улыбнулась.

— Когда я думаю о них, мне все удается, — ответила она.

Сесил не знал, что и думать. Временами Одри была с ним очень приветлива — они гуляли в саду вечерами, болтали, сидя у бассейна, смеялись, слушая игру Луиса. Она была такой оживленной и ласковой, что ему начинало казаться, будто более важного человека, чем он, в ее жизни не существует. Но уже в следующий момент девушка становилась рассеянной, смотрела вдаль, уходила в себя, будто его не было рядом. И достучаться до нее не получалось. Именно эти странные перепады настроения удерживали его от решительных шагов. Сесил терялся в догадках. Ему очень хотелось поговорить об этом с Луисом, но Луис не был человеком, которому можно довериться. Да он бы, наверное, и не понял. Луис никогда не был влюблен, и, возможно, никогда не полюбит. Его мысли всегда витали в заоблачных далях. Поэтому все свои тревоги Сесил решил оставить при себе и быть терпеливым. Как бы то ни было, поведение Одри Гарнет свидетельствовало о том, что его общество она предпочитает обществу других кавалеров, а значит, все в его руках.

Пока Сесил размышлял о предмете своего обожания, Луис и Одри пребывали в полной уверенности, что никто и ничто не может стать между ними, и искренне радовались своему умению вводить окружающих в заблуждение.

— Я хочу свозить тебя в Палермо, — заявил Луис как-то вечером. — Я хочу станцевать с тобой танго.

Одри нахмурилась и вопросительно посмотрела на него. Она чувствовала себя в безопасности только в стенах этого сада. Идея улизнуть в город посреди ночи испугала ее.

— О, Луис, я не знаю, — начала она. — Как мы туда доберемся?

Луис взял обе ее руки и поцеловал их.

— Любимая, не нужно ни о чем беспокоиться, я никогда не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось. — На встревоженном лице Одри появилась легкая улыбка. — Твоя проблема в том, что ты слишком много думаешь. — Луис усмехнулся, проводя пальцами по ее щеке. — Помнишь, я говорил тебе, что не нужно бояться мечтать? — Она утвердительно кивнула. — Я не боюсь мечтать и превращать свои мечты в реальность.

— Я бы тоже так хотела, — ответила девушка, но в ее груди уже зарождалось чувство тревоги и волнения. Одри дрожала, несмотря на то что было очень жарко. — Я боюсь, что нас увидят.

— В Палермо? Ну кто может увидеть нас там в час ночи?

— Я не знаю, — засмеялась она. — Что будет, если нас увидят вместе?

— Нас не разоблачат, пока не придет время. К черту все, я хочу танцевать с тобой.

Луис видел, как она вспыхнула. Одри вспомнила слова Айлы о танце влюбленных. Затем, словно прочитав ее мысли, он добавил, глядя ей прямо в глаза, увеличивая тем самым силу своих эмоций:

— Я хочу быть ближе к тебе, Одри. Там мы почувствуем друг друга по-настоящему.

Она поняла, что он имел в виду. Щеки девушки окрасил румянец.

— Хорошо, — сдалась она. — Едем в Палермо.

Луис вскочил, потянув ее за собой. Крепко обнял, стиснул ее нежные пальцы в своих и прижал к груди. Тихонько что-то напевая, он продолжал танцевать с ней на сверкающей росой траве в саду. Она засмеялась, умиленная его импульсивностью, но затем, когда его лоб тесно прижался к ее лбу, перестала смеяться и ощутила то знакомое чувство меланхолии, которым наполняет душу любовь. Не произнося ни слова, Луис и Одри медленно двигались под нежную мелодию сочиненной специально для нее сонаты, которую он тихо напевал.

На следующее утро Одри как обычно поехала на велосипеде на станцию за запиской Луиса. Это был еще один жаркий день в бесконечной череде таких же изнуряюще жарких дней. Небо было лазурным, почти фиолетовым. Солнце лихорадочно пульсировало, не в состоянии справиться с собственной силой. На станции было тихо. Пара костлявых дворняжек сновала по тропинке, обнюхивая землю, подобно диким собакам в пампасах.

Прислонив велосипед к стене, она направилась к зданию вокзала. Нащупав щель между кирпичами, Одри вынула оттуда маленький кусочек белой бумаги. В эти последние несколько недель она жила только этими записками.

«Сегодня на брусчатых улицах Палермо мы будем танцевать танго. Смотри на часы и думай обо мне, потому что сегодня каждая минута будет казаться тебе бесконечной. Я желаю тебя каждой клеточкой своего тела. Буду ждать тебя сегодня вечером на том же месте, в тот же час. Не бойся! Моя любовь защитит тебя».

В качестве меры предосторожности, на случай, если кто-то другой найдет записку, Луис всегда подписывался «Тот, кто больше всех любит тебя», а она в свою очередь писала «Искренне любящая тебя».

Одри улыбалась, снова и снова перечитывая записку, гладила пальцами бумагу, которую он держал в своих руках всего пару часов назад. Затем она поднесла записку ко рту, провела ею по губам, закрыв глаза, словно таким образом можно было приблизить его к себе. Наконец она свернула ее, спрятала поглубже в карман и достала свою записку, написанную рано утром, когда сон казался ей напрасной тратой времени. Она ведь могла провести эти часы, думая о любимом. Развернув свою записку и снова перечитав ее, Одри получила удовольствие от мысли, что сегодня вечером по возвращении домой он тоже будет ее читать. Текст был очень прост:

«Сегодня я люблю тебя еще сильнее, чем вчера, хотя я думала, что это невозможно. Моя любовь безгранична.

Искренне любящая тебя».

Счастливая от мысли, что ее слова порадуют Луиса, Одри свернула записку в крохотную трубочку и сунула в щель. Затем сделала шаг в сторону и осмотрелась, чтобы убедиться, что не привлекла ничьего внимания.

— Todo bien, Señorita?[3] — спросил Хуан Хулио, выползая на солнышко из своего прохладного офиса.

Одри виновато обернулась в надежде, что он не заметил, куда она спрятала записку.

— Все хорошо, спасибо, Хуан Хулио, — ответила она по-испански.

Мужчина поправил шляпу и подтянул брюки, чтобы прикрыть выпирающий живот. Его лицо было красным и потным. Он был слишком полным для такой жары и слишком ленивым для такой работы. Тяжело дыша, он медленно, вразвалочку шел к ней, подобно пингвину, который только что до отвала наелся рыбы.

— Как сегодня жарко, — сказал он, не задумываясь о том, что последние два месяца говорит одно и то же всем, с кем затевает разговор.

— Да, очень жарко, — утвердительно кивнула девушка. — Я люблю жару.

— А я чувствую себя ужасно, — сокрушался Хуан, вытирая лоб засаленным носовым платком. — На платформе всегда жарче. Для моего давления это не очень хорошо. Совсем нехорошо. — Он прошел мимо нее, направляясь к сигнальной будке.

Одри вздохнула с облегчением. Он был слишком увлечен собой, чтобы заметить записку или даже просто поинтересоваться, что она здесь делает. Она помчалась к тому месту, где оставила велосипед, и наткнулась прямо на Диану Льюис и Шарло Осборн, одетых так, как будто они собрались на вечеринку — кремового цвета шляпы, шелковые платья и длинные жемчужные ожерелья.

— Юная леди, вы выглядите сегодня очень счастливой, — слащаво улыбаясь, сказала Шарло, которая не могла не заметить сияющие глаза и улыбку Одри.

— Прекрасный день, — ответила та, поднимая велосипед.

— А что ты здесь делаешь? — спросила Диана, снимая перчатки. — В перчатках слишком жарко, — пробормотала она себе под нос и бросила их в сумочку.

Одри сообразила, как избежать расспросов: нужно направить разговор на самих «крокодилиц».

— Вы едете в город? — спросила она.

— В городе дают благотворительный обед, — вздохнула Шарло. — Мы должны выполнять свой долг по отношению к нашим ближним, — ханжески добавила она, оглядывая Одри с ног до головы своими проницательными голубыми глазами.

— Безусловно, должны, — согласилась Диана. — Деточка, для поездки в город сегодня слишком жарко. Господи, я просто таю. Но кто-то же должен думать о бедных и хоть что-нибудь для них делать!

— Одри, как поживает Сесил Форрестер? — вкрадчиво спросила Шарло. — Полагаю, он часто бывает в вашем доме.

— Да, и он, и его брат, — невинно ответила Одри. — Они оба очень симпатичные.

Шарло недовольно скривила рот, но Диана не собиралась уйти, не насадив на крючок наживку.

— Одри, ты выглядишь очень довольной жизнью. Да, быть молодой и любить — это счастье! — вздохнула она, тряхнув головой, от чего ее подбородок затрясся, как зоб у хорошо откормленного цыпленка.

Одри нахмурилась, глядя на нее.

— Пойдем, Диана, я слышу стук колес. Нам нельзя опаздывать.

— И что бы бедные делали без нашей помощи?

Помахав на прощание Одри, они вошли в здание вокзала и стали сплетничать о развивающейся дружбе Сесила и Одри, которая, как они обе были уверены, в ближайшем будущем должна была перерасти в нечто более серьезное.

— Она будет дурочкой, если упустит его, — сказала Диана, вынимая кошелек.

— Не беспокойся, девочка не настолько глупа, — уверенно заявила Шарло. — Она знает, что хорошо, а что — нет, и всегда поступает правильно. С детства.

Айла и братья были в школе, мама играла с сестрами в гольф в клубе, а Одри весь день предавалась мечтам. Сидя на скамейке в тени деревьев, она читала. Взгляд ее скользил по строчкам, но мысли были далеко — в другой реальности, там, где есть Луис, там, где они счастливы. Она обвела вокруг пальца даже «крокодилиц»! Можно поздравить себя с успехом — она научилась мастерски вводить людей в заблуждение. Все считали, что ее сердце принадлежит Сесилу. И хотя Одри готова была кричать о своих истинных чувствах с крыши собственного дома, она понимала, что еще не время, но, в конце концов, их терпение будет вознаграждено, и можно будет объявить о своей любви всему миру, не боясь столкнуться с неодобрением и запретами. Рано или поздно окружающие поймут, как хорош ее избранник…

Минуты тянулись очень медленно, как и предполагал Луис. Девушка смотрела на часы и думала, что он тоже смотрит на них, желая, чтобы время летело быстрее. Наконец, день сменился ночью. На землю опустилась темнота, чтобы спрятать их тайну в прохладном омуте ночных теней, рассеять которые не мог даже лунный свет. Одри сняла туфли, прошлепала босиком вниз по ступенькам, стараясь идти как можно тише. Она была слишком взволнована, чтобы заметить, что пара любопытных глаз украдкой наблюдает за ней из окна наверху.

Как обычно, Луис ждал ее под вишневым деревом в фруктовом саду. Иногда она приходила туда днем, когда он был на работе, чтобы всем телом ощутить вибрацию его голоса, хранимую ветвями и листьями, и почувствовать его незримое присутствие рядом. Он крепко обнял ее, пылко поцеловал и повел ее на улицу, где за углом, подобно затаившейся пуме, их ждал автомобиль. Водитель уже знал, куда ехать. Одри сидела в объятиях Луиса, наблюдая за таинственным миром ночи за окном. Когда они въехали в город, она заметила, что улицы не спят. Здесь царили шум и движение: мерцали огоньки, сигналили машины, выражая нетерпеливое желание поскорее добраться до места назначения. В наполненных сигаретным дымом ресторанах толпились люди, музыка звучала на укрытых листьями улицах и площадях, по которым под сенью уличных фонарей гуляли, взявшись за руки, влюбленные пары. Одри сжала ладонь Луиса, чтобы показать, как она рада тому, что приехала сюда. Он ответил ей тем же.

Когда они въехали в Палермо, пейзаж изменился. Широкие проспекты сменились узкими брусчатыми улочками, которые вели наверх и плавно переходили в небольшие площади, усеянные маленькими ресторанчиками и кафе, разместившимися на тротуарах рядом с темными витринами закрытых на ночь антикварных магазинов. Машина остановилась, и Луис дал указание водителю вернуться за ними через пару часов. Они прошли по площади, счастливые от того, что вместе могут находиться там, где их никто не знает и где никому до них нет никакого дела. Они целовались на площади, а затем, привлеченные музыкой, которая доносилась из-за двери старенькой таверны, направились туда.

— А теперь мы будем учиться танцевать танго, — сказал Луис, ведя ее навстречу музыке.

Одри отступила назад.

— Ты знаешь это место? — встревоженно спросила она.

— Да, я бывал здесь несколько раз. Винсент ждет нас, — ответил он.

— Винсент?

— Винсент тебе понравится. Он парень что надо. — Луис поцеловал пальцы Одри. — Не бойся, я уже скомпрометировал тебя, привезя сюда, так что давай получим удовольствие. — Он улыбнулся ей своей обезоруживающей улыбкой.

Одри, сгорая от любопытства, последовала за ним в таверну.

Хозяин таверны поприветствовал Луиса и повел их, петляя между круглыми деревянными столиками, в глубь заведения. Пожилой седоволосый мужчина с маленькими карими глазами и крючковатым носом, Винсент весело болтал и всячески демонстрировал свое страстное желание угодить. Он был известен в Палермо своими вечерами танго и хорошим вином. Он налил гостям по бокалу своего лучшего vino tinto[4], сделал Одри комплимент по поводу ее красоты и грации, затем нетерпеливо подал знак жене, чтобы та поставила мелодию сначала.

— На этом этапе шаги не важны, — начал он, закатывая рукава белой рубашки, которую носил под черным жилетом. — Вы должны чувствовать музыку и дать ей возможность вести вас. — Чтобы придать вескости своим словам, он стукнул себя кулаком в грудь, закрыл глаза, еще раз повторил: — Чувствовать!

Одри улыбнулась Луису, а тот улыбнулся в ответ, по выражению лица возлюбленной понимая, что первый шаг к сближению уже сделан.

— А теперь прижмитесь друг к другу, — приказал Винсент.

Луис притянул Одри к себе.

— Ближе! Танго — это танец страсти. Танцевать его — все равно что заниматься любовью.

Одри вспыхнула и попыталась спрятать лицо на груди у Луиса.

— Не робейте, сеньорита, танго — чувственный танец, поэтому забудьте обо всех запретах и условностях, просто следуйте ритму своего сердца. — Он снова ударил себя кулаком в грудь.

Луис улыбнулся и поцеловал Одри в висок, чтобы подбодрить ее.

— Я следую ритму твоего сердца, Одри, потому что оно поймало мое в ловушку, — прошептал он ей прямо в ухо.

— Тогда нам ничего не остается, кроме как танцевать вместе, — ответила она, начиная двигаться в такт проникающим в душу звукам скрипки и аккордеона.

Сначала Одри нервничала. Снова и снова, ощутив, что Луис прижимает ее к себе, она теряла гибкость, осознавая, что это — настоящая физическая близость, какой не было между ними прежде, и что вокруг слишком людно, чтобы они могли в полной мере насладиться ею. Сложные танцевальные па повторялись снова и снова и наконец-то были освоены. Тогда она закрыла глаза, чтобы единственными ее ощущениями были близость Луиса, музыка и нетерпеливые нотки ее собственной внутренней мелодии.

В течение следующих полутора часов Луис и Одри учились танцевать танго под руководством полного энтузиазма Винсента, с огромной радостью демонстрирующего им каждое следующее па в паре со своей угрюмой супругой Маргаритой, которая ни разу не улыбнулась, а только танцевала с живостью, присущей женщине лет на двадцать моложе ее.

Пообещав вернуться на следующей неделе, они выскользнули из таверны, вышли на площадь, где, снова прильнув друг к другу, долго танцевали танго в лунном свете, с радостью применяя на практике то, чему только что научились.

— Я так рада, что мы приехали сюда, — счастливо вздыхала Одри, пока они двигались в такт музыке, доносившейся из таверны.

— Я мечтал о том, чтобы привезти тебя сюда, — ответил Луис, прижимаясь щекой к ее волосам. — Я знал, тебе понравится. Видишь, ты смогла оставить притворство и театральную игру дома. Разве это не здорово?

— Мне нравится чувство свободы. Здесь нас никто не знает, никто не осуждает. Мы — два незнакомца, такие же, как и все, танцующие в своем собственном тайном мире. Когда я нахожусь так близко от тебя, мне кажется, что, кроме нас, на свете нет никого и ничего…

— Ты сделала мою жизнь прекрасной, Одри, — сказал Луис, снова ощутив прилив знакомого чувства — грусти. — Со мной это уже случалось. В детстве чувство защищенности приходило ко мне только в те минуты, когда я играл на фортепиано. Без музыки мир казался серым и пугающим. Никто меня не понимал. Я будто жил в другом измерении, был изгоем. Поэтому я погружался в музыку и пытался отдалиться от семьи, от знакомых. Но ты, Одри, дала мне смелость любить. Ты согрела мое сердце, и теперь оно никогда не очерствеет, никогда. Оно всегда будет открыто, и ты всегда будешь жить в нем. Пути назад нет. Мы принадлежим друг другу.

Он отстранился от нее, чтобы увидеть ее прекрасное лицо, подсвеченное золотыми бликами уличных фонарей. Затем очертил пальцами линию ее подбородка и поцеловал в губы. Осознавая неутомимый бег времени, они прижались друг к другу со страстью влюбленных, от которых судьба требует расставания навеки. Одри и Луис дарили друг другу поцелуи, чтобы набраться сил и прожить друг без друга еще один день, а затем снова встретиться в фруктовом саду под вишневым деревом. Они не осмеливались планировать свое будущее дальше, чем на один день.

Было раннее утро, когда Одри поднялась по лестнице. Она немного пританцовывала на ходу, потому что в голове ее продолжала звучать музыка. Впервые в жизни она чувствовала себя свободной и наслаждалась сладостным вкусом приключения. Одежда ее едва уловимо пахла сигаретами. Этот запах стал более ощутимым в чистом свежем воздухе дома. Тихо отворив дверь спальни, Одри оказалась на безопасной территории. К своему удивлению она обнаружила, что Айла лежит в ее постели. Как можно тише, она закрыла дверь, но Айла спала очень чутко, даже во сне продолжая ждать возвращения сестры. Она тотчас же открыла глаза и села на кровати.

— Где ты была? — взволнованно прошептала она. Затем озорно улыбнулась. — Ты гуляла с Сесилом?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Одри очень не хотелось лгать сестре. До этого момента ей удавалось говорить полуправду. Эта полуправда меньшим грузом ложилась на ее совесть, чем если бы ложь была абсолютной. Но сейчас, вглядываясь в пытливое лицо сестры, она понимала, что расскажет ей все, а потом пожалеет, как это всегда бывало. Но Одри была не в силах остановиться. Она была слишком счастлива, и счастье делало ее безрассудной.

Бросившись на кровать рядом с Айлой, она потянулась, как довольный котенок.

— Я была в Палермо, — выпалила Одри, обезумев от радости. — Я так влюблена! Любовь, как огонь, обжигает мое тело. Ничто не может погасить ее, она растет с каждым мгновением. Ах, Айла, все происходит так, как описывают в романах! Любовь действительно великолепна. Еще немного, и мое сердце разорвется от счастья.

Айла улыбнулась.

— Сесил возил тебя в Палермо! — восхищенно повторила она. — А мне казалось, что он не способен на такой поступок. Скорее, Луис…

Одри вспыхнула от стыда. Она все еще сомневалась, стоит ли рассказывать всю правду. Но Айла знала ее достаточно хорошо, чтобы почувствовать, что старшая сестра что-то скрывает. Она покачала головой и подозрительно прищурила свои зеленые глаза.

— Это был не Сесил, не так ли? — медленно произнесла она, с пристрастием врача изучая черты лица сестры. — Ты ездила в Палермо с Луисом.

Одри выдавила из себя улыбку, понимая, что Айла может обидеться из-за того, что она не открылась ей раньше.

— Ах, Одри, в это невозможно поверить! Это же все меняет, — громким шепотом воскликнула Айла. — Неужели на самом деле Луис? Не думала, что ты способна на такое… Ты пошла против всех, Одри.

— Я люблю его, — просто ответила она в надежде, что честность искупит вынужденную ложь.

— Тетя Хильда часто повторяет: «Между любовью и браком нет ничего общего». И ты знаешь, что мама и папа убьют тебя, если узнают о твоих отношениях с Луисом. Ведь Сесил покорил их сердце. — Глаза Айлы заблестели от радости, когда вся полнота страдания и борьбы, переживаемых сестрой, дошла до ее сознания.

— Я знаю, — удрученно ответила Одри. — Именно поэтому мы скрываем свои чувства, чтобы дать родителям время узнать и полюбить Луиса. В конце концов, он не такой неотесанный дикарь, каким его считают. Мнение, бытующее о нем в общине, ошибочно.

— Но ты же знаешь нашу общину! Сложившееся однажды мнение очень трудно изменить. Имей в виду, если вас разоблачат, нелюбовь сменится ненавистью, ведь все скажут, что он сбил тебя с пути истинного. — Айла задумчиво покачала головой. — Одри, я не могу поверить, что ты совершила этот поступок. И это при том, что я не подбивала тебя на очередную глупость!

— Это безнравственно, правда?

— Безусловно. — Айла усмехнулась, крепко сжала горячую дрожащую руку Одри и сказала искренне: — Я счастлива оттого, что ты счастлива. Ты просто светишься от счастья. А я-то думала, что всему виной Сесил… — Неожиданно Айла стала очень серьезной. — Но, Одри, ведь Луис не совсем нормален! Он непредсказуем, эксцентричен, как все люди искусства. Да, он прекрасно играет на фортепиано и рисует, как Леонардо да Винчи. Но этот сумасшедший пугающий взгляд… Сейчас он печален, через секунду — счастлив, и никогда не знаешь, каким он будет секунду спустя. Ах, Одри, надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь!

— Ты недостаточно хорошо его знаешь. Он добрый и ласковый, чуткий и щедрый. Извини, что не доверилась тебе раньше, я очень боялась, что ты проболтаешься. — Одри внимательно посмотрела на сестру. — Ты ведь не проболтаешься, правда, Айла? Ты даже не представляешь, как это для меня важно.

— Не проболтаюсь, — ответила она. — Ни в коем случае.

— Ты правда никому не скажешь?

— Никому… — продолжала она, — но при одном условии.

Одри вздохнула.

— Каком?

— Ты расскажешь мне все с самого начала, и с этой минуты я буду знать о каждом твоем шаге.

Одри улыбнулась и села на кровать.

— Я расскажу тебе все, если от этого будет зависеть, смогу ли я тайно встречаться с Луисом, — сказала она, снимая с себя одежду.

— Я буду помогать тебе, — с энтузиазмом предложила Айла, горя желанием присоединиться к новой игре. — Как будет весело вместе изобретать новые планы и обводить всех вокруг пальца!

Одри повесила платье на спинку стула.

— Тебе не помешает встать пораньше и принять ванну. Ты вся пропахла дымом.

— Разве? — Одри поднесла к носу прядь волос.

— Да, — сказала Айла. — Но мне это нравится. Так пахнет запретный плод. Ну, давай же, ложись и расскажи мне, как все началось. Началось в тот первый вечер, когда он пришел на ужин, правда? Тогда ты поняла, что Луис — это именно тот мужчина? И в то утро, когда я подстроила ту встречу в клубе, ты уже была влюблена, но не в Сесила, правда? — Айла задохнулась от восхищения. — Не могу поверить, что я ничего не замечала! Но я больше не буду оставаться в неведении, не так ли?

Одри скользнула под одеяло и свернулась калачиком рядом с сестрой.

— Луис покорил мое сердце, как только я увидела его улыбку…

Она подбирала слова, которые вполне могли сойти со страниц какого-нибудь романа. Возможность рассказать о своих чувствах Айле принесла Одри особое облегчение. Исповедь перед сестрой позволила ей сбросить с души часть вины. Это также дало Одри шанс снова пережить каждый миг этой связи. Она перекладывала события в поэзию слов, делая их таким образом еще более реальными.

Айла выслушала рассказ о приключениях старшей сестры без тени зависти. Конечно, ей тоже хотелось, чтобы ее пригласили танцевать в Палермо, хотелось бы в полночь убегать в сад на свидание, жить тайной жизнью и следить за тем, чтобы об этом никто не догадался. Но одно только упоминание о любви заставляло ее корчиться от отвращения. Влажные поцелуи, сомкнутые руки, физическая близость, — этого было достаточно, чтобы по телу начали бегать мурашки. Для нее вся прелесть любовных отношений заключалась во флирте, в приятной лести и уникальной возможности нарушать правила. Для Айлы самым привлекательным в любовной истории Одри было то, что она полностью разрушила и изменила ее представления о покорности и покладистом характере сестры. Никто не удивился бы, если бы на подобный шаг отважилась Айла. Но Одри… Своевольная и непокорная, Айла с ужасом думала о том, что будет, если тайну Одри раскроют.

— Что ты собираешься делать? — спросила она, когда сестра закончила рассказывать о танцах на площади в Палермо.

— Не знаю. Я стараюсь не загадывать наперед, — ответила та, хотя мечты о будущем занимали все ее мысли. — Я хочу провести всю свою жизнь с Луисом. Что бы ни случилось.

— Отец вряд ли позволит тебе быть с ним. Я слышала, как он разговаривал с мамой в саду несколько дней тому назад, пока вы с Сесилом играли в шахматы на террасе. Они считают Луиса очень ненадежным.

— Только потому, что он не такой, как все! — в отчаянии воскликнула Одри. — Он же никого не убил! Боже мой, люди иногда бывают такими недалекими!

— Я просто предупреждаю тебя, Одри. Ты разобьешь им сердце. Мама обожает Сесила.

Одри глубоко вздохнула. Груз тоски опустился ей на плечи, подобно паре невидимых рук.

— Дай им время. Неважно, как долго это будет длиться. В конце концов они полюбят Луиса так же, как люблю его я, — продолжала отстаивать свою мечту Одри.

— Хочется в это верить, — сказала Айла.

Сестры долго лежали с закрытыми глазами, но не могли уснуть. В конце концов, они приняли решение: бороться и полагаться на волю судьбы в тех случаях, когда они не в силах что-либо изменить. Разбросав по подушке шелковые кудряшки волос, они лежали крепко обнявшись, как двое влюбленных.

Такими своих дочерей увидела утром Роуз. Была суббота, и она решила позволить им поспать подольше. Тихо закрыв за собой дверь, она улыбнулась своим мыслям. Одри и Айла были очень привязаны друг к другу. Они были не только сестрами, но еще и близкими подругами, поэтому воспоминание о том, что они спят, тесно прижавшись друг к другу, подобно маленьким щенкам, снова наполнило сердце матери радостью. Она спустилась на первый этаж, где шумно играли трое ее сыновей, а затем прошла на террасу, где под оплетенным виноградом навесом завтракал муж.

В течение двух последующих месяцев благодаря мудрым планам, изобретенным Айлой, Одри и Луис виделись гораздо чаще. Пока Генри и Роуз питали тщетные надежды относительно брака Одри и Сесила, расценивая их частые встречи как признак взаимной симпатии, Айла помогала прятать записки на станции, провожая Одри в клуб и устраивая все таким образом, чтобы влюбленные могли побыть наедине. Она каталась с ними верхом по пампе, и они не просили оставить их вдвоем, потому что демонстрировать привязанность друг к другу им доставляло особое удовольствие. Они нуждались в Айле. Не будь этой девочки, их любовная связь ограничивалась бы встречами в саду. Айла была в восторге от этих романтических ночных путешествий. Она провожала влюбленных взглядом, пока они не исчезали вдалеке под покровом ночи. Затем, продолжая прислушиваться к звукам за дверью, засыпала в кровати Одри, готовая вскочить в ту самую секунду, когда Одри с сияющими глазами вернется из Палермо и начнет мечтательный поэтичный рассказ о своих ночных приключениях. Айла больше всего любила эти мгновения. Она переживала все прелести любви вместе с сестрой, избегая необходимости самой испытывать все ужасы физической близости. Они лежали в бликах бледного утреннего света, крепко обнявшись, и шептались до тех пор, пока горло не начинало болеть, а глаза — слипаться от усталости. Айла ценила эту близость и чистоту отношений, которые она трепетно оберегала от жестокости взрослого мира. У нее был один-единственный секрет, который она не доверяла никому, даже Одри, — ей не хотелось взрослеть. Никогда.

Дни становились короче, приближалась зима. Сесилу понадобилась вся его смелость, чтобы пригласить Одри на ужин. Чем чаще он думал, что именно скажет, тем больше нервничал. Он чувствовал себя неуклюжим великаном: руки слишком велики по сравнению с туловищем, язык — со ртом, а нос — и того хуже… Ему никогда прежде не было так неуютно в собственном теле. Присутствие Одри лишало его привычной самоуверенности. В этой девушке была загадка — отстраненный взгляд, легкая походка… Он не мог избавиться от ощущения, что она все время ускользает от него. Иногда ему даже казалось, что она уделяет ему внимание из вежливости. Но Сесил снова и снова делал скидку на ее характер. Просто Одри — менее страстная и импульсивная по сравнению со своей младшей сестрой. Он утешал себя мыслью, что, скорее всего, она, так же как и он, очень волнуется.

И только в конце июня, когда зима украла у птичьего дерева его листья и песни, Сесил наконец осмелился пригласить Одри на ужин.

— В это время года здесь очень пустынно, не правда ли? — сказал Сесил, прогуливаясь с Одри по спящему саду.

Одри ощутила невероятный прилив чувств, когда они проходили мимо вишневого дерева, ставшего молчаливым свидетелем ее недозволенной любви. Это дерево прятало влюбленных знойными летними ночами. Несмотря на свою абсолютную наготу, оно сохранило в замерзших ветках нежные воспоминания.

— Да, действительно очень пустынно, — ответила она. — Но мне нравится смена времен года. Летом очень жарко и влажно. А теперь так приятно устроиться у камина и почувствовать удовольствие от зимней прохлады.

— Вы правы, — согласился Сесил, нервно потирая руки. — Здесь не так холодно, как в Англии.

— И не так сыро.

— Да, согласен, — усмехнулся он.

Одри обратила внимание на напряженные нотки в его голосе. Она терялась в догадках.

Они молча дошли до ворот в конце сада. Одри ушла в себя. Спящие цветочные клумбы под сгнившей листвой напоминали ей кладбище — там, под покровом, жили души растений, ожидая весеннего воскрешения.

Сесил закашлялся. Он увидел, что скоро они подойдут к дому, и решил, что пришла пора сказать о главном.

— Одри… — начал он. Девушка посмотрела на него и улыбнулась. «Улыбка ободрения», — подумал он и смело продолжил, переходя на «ты»: — Я бы хотел пригласить тебя на ужин.

Ее глаза заблестели от удивления, а щеки стали пунцовыми.

— Вот как! — сказала она.

— Я еще не просил разрешения у твоих родителей, потому что хотел сначала поговорить с тобой, — объяснил он.

Девушка потупила взор и тихонько засмеялась. Каким серьезным и официальным тоном он приглашает ее на свидание!

— Сесил, как мило с твоей стороны пригласить меня!

Он не знал, поняла ли она всю серьезность происходящего. Речь ведь шла не об ужине. Он просил у нее разрешения продолжить ухаживания.

— С каждым днем ты очаровываешь меня все больше и больше, — продолжал он в надежде помочь девушке избавиться от каких бы то ни было сомнений по поводу своих намерений.

На этот раз Одри с трудом выдавила из себя улыбку.

— Да, вы с Луисом стали частью нашей семьи, — сказала она, очевидно, неверно истолковав его слова. — Мама и папа относятся к вам, как к своим сыновьям.

— Твои родители очень добры, — согласился Сесил, глядя, как она скрещивает руки на груди. Застенчивость девушки вызвала еще большее восхищение и придала уверенности.

— Да, они очень добры, — ответила Одри, зная, что родители были бы счастливы узнать, что Сесил официально начал за ней ухаживать. Она чувствовала, что почва уходит из-под ног, и, чтобы поскорее окончить разговор, зашагала быстрее. Ей нужно было посоветоваться с Луисом и Айлой. Они наверняка знают, что делать.

Когда они вошли в дом, Луис заметил напряжение на лице Одри и горделивую улыбку, игравшую в уголках губ брата, и понял, что, пока он рисовал Айлу, случилось что-то очень важное. Он также отметил, что его возлюбленная спешит уединиться для разговора с сестрой. Одри с благодарностью посмотрела на него и в смятении покинула комнату, оставив Луиса нервно ерзать на стуле и теряться в догадках относительно того, что произошло.

Сесил нашел главу семьи в кабинете. Генри Гарнет писал письма. Как всегда безукоризненно вежливый, молодой человек спросил, может ли босс уделить ему несколько минут.

— Конечно, — ответил Генри, жестом приглашая Сесила присесть у камина. — Унылый день, ужасно холодно, — Генри отложил ручку и повернулся к Сесилу, демонстрируя готовность выслушать его.

— Я прошу вас разрешить мне ухаживать за Одри.

— Вам не нужно мое разрешение, Сесил. У моей дочери есть голова на плечах, и именно у Одри вам следует спрашивать согласия, — добродушно хмыкнул Генри.

— Я уже сделал это, и она позволила мне пригласить ее на ужин.

— Я счастлив, — воскликнул Генри. — Одри уже не ребенок, но у нее нет опыта в общении с мужчинами. Я рад, что она попадет в заботливые руки.

Сесил был польщен.

— Я месяцами думал об этом, Генри. Я работаю на вашем предприятии, и мне казалось, что такая просьба могла бы быть расценена неверно.

— Какая чушь, дорогой Сесил! Мы с Роуз с удовольствием наблюдаем, как крепнет ваша дружба. Мы благословляем вас, и, если вы получите согласие Одри, вам не о чем беспокоиться.

— А теперь я пойду и обыграю своего брата в шахматы, — весело сказал Сесил, вставая с кресла. Его сердце стало невесомым, словно облако.

Генри смотрел ему вслед и думал о том, как же сильно он отличается от Луиса. «Похож, как гвоздь на панихиду», — сказал он сам себе, качая головой. В какой-то момент он с ужасом представил Айлу и Луиса супружеской парой и вздрогнул. Никто бы не удивился, если бы его своевольная младшая дочь влюбилась в такого мужчину, как Луис. Нет, в парне не было ничего плохого, просто муж из него получился бы неважный.

— Он очень ненадежен, — произнес Генри вслух, потом взял ручку и отогнал от себя эту мысль.

Генри имел особый дар: он никогда ни о чем не беспокоился до тех пор, пока это «что-то» не происходило. А вот его супруга — наоборот. Она с ужасом наблюдала за тем, как растет привязанность Айлы к Луису. Роуз поделилась своими опасениями с тетей Эдной. Она понимала, что только один человек в мире имеет хоть какое-то влияние на девочку, и этот человек — Одри.

— Ах, Айла, я не знаю, что делать, — воскликнула Одри, бросаясь на кровать. — Сесил пригласил меня на ужин!

— О господи! — воскликнула Айла. — Это плохо. — Она тряхнула головой, и похожие на пружинки локоны волос упали ей на лицо.

— Он такой чопорный! Как персонаж романа Джейн Остен. Ты будешь смеяться: он ходил просить разрешения у папы.

— Вот так так! Похоже, он собирается на тебе жениться.

— Не шути!

— А я и не шучу.

— Нет, этого никогда не будет.

— Конечно, нет. Ты не должна выходить замуж против воли, — заверила ее Айла. — Ты приняла предложение?

— Я вынуждена была принять, — Одри села на кровать. — Я не могла сказать «нет» после того, как все это время морочила ему голову.

— Ты играешь даже лучше, чем я думала, — с усмешкой добавила Айла.

— Спасибо.

— Тебе придется рассказать все Луису, — продолжала Айла, открывая комод и вынимая оттуда блокнот и ручку. — Сейчас же напиши ему записку, а я незаметно отдам ее, когда Луис будет уходить.

— О боже, я чувствую себя такой беспомощной!

— Конечно же, тебе придется поужинать с ним, — Айла устроилась перед туалетным столиком Одри с расческой в руках. — Это хорошее прикрытие. Пока Сесил ухаживает за тобой, никто не узнает правды. Это тоже часть игры, Одри.

— А что, если игра зайдет слишком далеко? — со страхом спросила Одри.

— Все зависит от тебя, — ответила Айла, глядя на отражение сестры в зеркале. — Ты не должна подпускать его слишком близко.

— Айла, я чувствую, что поступаю подло. Он так добр ко мне и так обходителен. Мне он очень нравится. Действительно нравится. Но выходить за него замуж я не хочу.

— Это опасная игра, Одри, но у тебя нет выбора. Если ты сейчас отвергнешь его, над тобой нависнет опасность выдать свои чувства к Луису. В конце концов, посмотри на себя! Ты же само воплощение влюбленности. Ни у кого нет ни малейшего сомнения, что ты безумно влюблена, просто все думают о другом мужчине. Как бы ты объясняла свою влюбленность, не имея алиби? За тобой бы начали следить, а потом догадались бы обо всем, так же, как и я.

— О Айла, все звучит так ужасно, — взмолилась Одри.

— А это и есть ужасно! Это правда жизни, а не твой любимый женский роман, Одри. И ставки слишком высоки. А теперь поторопись и напиши записку. Я думаю, тебе лучше встретиться с Луисом сегодня вечером. Я тебя прикрою.

Одри написала записку, успокоилась и вернулась в гостиную вместе с сестрой. Айлу переполняло чувство собственной значимости, и она подчеркнуто гордо прошла по комнате. Роуз видела, как они вошли, но все ее внимание было приковано к младшей дочери, которая немедленно устроилась рядом с Луисом, чтобы понаблюдать за разыгрываемой братьями шахматной партией.

Альберт лежал на полу у камина и вместе с двумя младшими братьями строил карточные домики. Одри не осмелилась сесть рядом с Луисом. Она была слишком взволнована и напутана тем, что все может раскрыться, поэтому просто присоединилась к младшим братьям и попыталась отвлечься от своих мыслей. Подозрения Роуз подтвердились еще до ухода гостей: она увидела, как Айла передала Луису записку. Это был всего лишь неуловимый жест, тайный и быстрый. Если бы Роуз не догадывалась, что между ними что-то происходит, она ничего бы и не заметила. Как только Форрестеры ушли, она заманила Одри в свою комнату под предлогом, что ей нужен совет по поводу наряда для вечеринки у тети Хильды.

Одри последовала за матерью в спальню и, как ей было велено, закрыла за собой дверь. Роуз оперлась на подоконник. Она была бледна, ее губы дрожали.

— Мне нужно кое-что у тебя спросить, Одри, — начала она серьезным тоном.

Одри почувствовала, как ладони от страха становятся мокрыми, а колени — ватными. Она села на кровать и стала рассматривать свои ногти.

— Что случилось, мамочка? — спросила она, делая все возможное, чтобы не выдать себя. Роуз была слишком обеспокоена, чтобы заметить замешательство дочери.

— Боюсь, что у Айлы и Луиса… — Роуз сделала паузу, подыскивая слова. Сказать «связь» было бы слишком грубо, «роман» — слишком игриво. — Я думаю, они любят друг друга, — наконец-то вымолвила она.

Одри была готова кричать от счастья.

— Что заставляет тебя так думать, мамочка? Это же абсурд, — воскликнула она.

— Готова поклясться, я видела, как сегодня вечером Айла передала Луису записку.

— Думаю, ты ошибаешься, — заверила ее Одри. — Конечно же, эти отношения не носят романтический характер. Айлу любовь не интересует. Она мне все рассказывает, и, если бы между ними что-то было, я бы знала.

— Ты действительно так думаешь? — спросила Роуз, отступая от подоконника и усаживаясь на кровати рядом с Одри. — Правда?

— Я это знаю, — уверенно ответила старшая дочь.

Роуз вытерла глаза.

— Ты сняла огромную тяжесть с моих плеч, Одри, — вздохнула она. — Спасибо.

— Но, мама, все же, что в Луисе не так? — осмелилась спросить Одри.

Роуз покачала головой.

— С ним все в порядке, дорогая. Но он безответственный. Знаешь ли, друзья Генри рассказывали о нем не самые лучшие вещи. Он распущен, ненадежен, за ним тянется не очень хорошая слава. Он приятный молодой человек, красивый, в этом нет сомнений. Но я не хотела бы, чтобы он ухаживал за моей дочерью. Я этого не потерплю. Он не является человеком чести, моя дорогая. Как можно было пренебречь своим долгом защищать родину? Это позор!

Одри чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.

— Не думаю, что он так плох, как о нем говорят, — сердито сказала она. — Мне кажется, что вы все неоправданно жестоки к нему.

Роуз решила, что Одри защищает Луиса потому, что он приходится братом мужчине, которого она любит. Она погладила руку дочери и снисходительно улыбнулась.

— Моя милая девочка, ни у кого нет ни малейшего сомнения по поводу цельности натуры Сесила и его хорошего характера.

— Но Луис тоже хороший человек! Он непредсказуем и импульсивен, откровенен и чужд условностей, но это не делает его плохим.

— Конечно, нет, — согласилась мать. — С ним приятно общаться.

— Но только до тех пор, пока он не пытается завести романтические отношения с одной из твоих дочерей, правда?

— Да, это было бы не очень приятно, — ответила Роуз. Щеки ее при этом горели от волнения. — Расскажи мне, о чем вы с Сесилом говорили на прогулке? Он выглядел очень счастливым, когда вы вернулись.

Одри тяжело вздохнула, зная, что снова должна играть свою роль.

— Он пригласил меня на ужин, — тихо ответила она.

— О, как это мило с его стороны, — живо отреагировала Роуз, стараясь не выдать свою радость. — Ты согласилась?

— Он сказал, что сначала должен спросить разрешения у вас с папой.

— Очень правильно, — восхищенно откликнулась мать. Она встала и, чтобы успокоиться, стала приводить в порядок маленькие старомодные коробочки на туалетном столике. — Мы разрешаем. Я могу говорить и за Генри, — спокойно сказала она. — Ведь ты тоже хочешь этого, моя девочка, и это важно.

— О, я буду очень рада составить ему компанию, — сказала Одри, пытаясь придать голосу хотя бы немного энтузиазма. — Ведь это всего лишь ужин.

— Конечно, — сказала мать. «Должно быть, она боится, — подумала Роуз, — ведь это ее первый ужин наедине с мужчиной». Но вслух она произнесла: — Уверена, он поведет тебя в хороший ресторан, у него прекрасный вкус. Ах да, а что же ты наденешь? Думаю, нам нужно съездить в город!

В ту ночь в саду Одри крепко прижималась к Луису, чтобы согреться. Он провел весь вечер в клубе, неистово ударяя по клавишам фортепиано и вымещая на них все свое негодование, пока Диана Льюис не попросила его либо играть что-нибудь более гармоничное, либо не играть вообще.

— Любимая, я не хочу, чтобы ты ужинала с ним, но, если это даст нам возможность продолжать встречаться, затея того стоит. Пожалуйста, скажи, что отношение ко мне твоих родителей меняется!

— Да, понемногу. Дай им время, — ответила она, не желая ранить его пересказом своего разговора с матерью.

— Времени у нас как раз нет, — грустно произнес он.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— У Сесила очень серьезные намерения. Ты нравишься ему все больше и больше, — объяснил он, со злобой акцентируя имя брата. — Ты не можешь играть с ним в эту игру вечно. И ты не можешь навсегда отречься от меня.

— Я не отрекаюсь, Луис. — Одри с трудом перевела дыхание, уязвленная его обвинением.

— Тогда давай сбежим!

— Ты же знаешь, я не могу этого сделать.

— Есть другой выход?

— Если бы не мои родители! — воскликнула девушка, отрываясь от возлюбленного и глядя ему в глаза. — Почему я так забочусь о том, что они подумают?

— Потому, моя милая Одри, что ты выросла в атмосфере любви, — сказал он, нежно проводя теплой рукой по ее лицу и целуя ее в лоб. — Естественно, ты не хочешь причинять им боль. Ты в них нуждаешься. Ах, Одри, ты не из тех, кто готов бежать с возлюбленным, не правда ли?

— А ты? Ты такой?

— Конечно. Я бы сбежал с тобой без колебаний. Да, но на меня нельзя полагаться. — Он грустно усмехнулся.

— Ах, Луис! Ты замечательный. Для меня ты идеален.

— Я люблю тебя, Одри, — мягко сказал он, снова обнимая ее и прижимаясь губами к ее виску. — Я безумно люблю тебя!

— И я люблю тебя, Луис. Все остальное не имеет значения. Мы всегда будем вместе.

— Конечно, будем. Я не такой глупец, чтобы отпустить тебя. Кроме того, у нас впереди целая жизнь, полная приключений. И твои мечты… Кто-то же должен сделать их явью!

— Мы уже танцевали в Палермо, — засмеялась она.

— Значит, мы будем танцевать и на вершине Мачу-Пикчу, и в цветущей пустыне Атакама. Мы будем танцевать везде, от Атлантики до Парижа, от Рима до Вены. Мы будем танцевать по всему миру, и я никогда не позволю музыке утихнуть. Любимая, я обещаю тебе: музыка всегда будет звучать в наших сердцах!

Одри прильнула к возлюбленному, пребывая в полной уверенности, что так и будет.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Перспектива провести вечер с Сесилом пугала Одри. И не потому, что ей было неприятно его общество; она знала о его любви и понимала, что поступает неправильно и нечестно. Ее беспокоила запутанность этой интриги, которая медленно тянула на дно всех участников. Не в ее правилах было причинять боль, но Айла убедила сестру в том, что обстоятельства вынуждают ее поступиться своими принципами.

— Не глупи, Одри. У Сесила слишком холодное сердце. Его можно сравнить с рыбой, которые, как известно, лишены чувств.

Сесил не мог сосредоточиться на работе, игре или еще на чем-то, что могло отвлечь его внимание от приближающегося ужина с Одри Гарнет. Он сделал все возможное, чтобы достойно организовать этот вечер, потому что очень хотел завоевать ее расположение. Он даже купил билеты в ложу театра Колон и договорился с Генри, что тот одолжит ему свой «Форд». Сесил представлял, как они с Одри будут обмениваться нежными взглядами в темноте. Возможно, она даже позволит ему прикоснуться к своей руке. Эта мысль бродила в его сознании до тех пор, пока в мечты не ворвался телефонный звонок, возвращая его к реальности. Но стоило Сесилу положить трубку, как внимание снова рассеялось, и в сознании возник желанный образ Одри.

Сесил никогда не обсуждал с братом своих проблем. Но на этот раз, в поезде по дороге с работы домой, переполняемый оптимизмом и потребностью поделиться с кем-нибудь своей радостью, он решил открыться Луису. Уверенностью и гордостью были пронизаны слова Сесила, и Луис с трудом подавил приступ ревности. Он пытался сменить тему, но Сесил возвращался к этому разговору снова и снова. Луису не осталось ничего другого, кроме как смириться и слушать.

— Я даже не смел надеяться, что она примет мое приглашение. Но когда она сказала «да», у меня было такое ощущение, будто разводной мост наконец-то соединили, чтобы я мог пройти по нему. — Сесил вздохнул, пребывая в уверенности, что битва за сердце Одри закончена и он — победитель.

Его самодовольная улыбка бесила Луиса.

— И куда ты собираешься ее пригласить? — спросил он сдавленным голосом, сложив руки в замок на коленях, будто пытаясь защититься.

— Одри — утонченная девушка. Она любит музыку и танцы, — начал Сесил тоном, предполагающим, что он знает о ней больше брата.

Луис посмотрел в окно, но было темно, и единственное, что он смог увидеть, — отражение своего собственного бледного лица.

— Я купил билеты в театр Колон на балет «Жизель», — ответил он. — Она любит балет, но редко выезжает. — Затем добавил с необычным блеском в глазах: — Для Одри это будет сюрприз.

Луис подавил стон и нервно закашлялся.

— Ты все продумал, — мрачно сказал он.

— Надеюсь, что да.

— Но тебе же никогда не нравился балет!

— Не имеет значения. Главное, что он нравится Одри, а мне доставит удовольствие смотреть, как она им наслаждается.

— Не торопи ее, — добавил Луис, не в силах больше сдерживаться.

— О чем ты говоришь?

— Она очень юная. Если ты будешь торопить события, то испугаешь ее.

Но Сесил был настолько уверен в себе, что просто многозначительно улыбнулся и ответил:

— Это не игра, Луис. Может быть, она и молода, но обладает рассудительностью взрослой женщины. У меня далеко идущие планы, и я полагаю, она догадывается об этом.

Луис вздрогнул: оказывается, брат убедил себя в том, что Одри разделяет его чувства. Противоречивые эмоции разрывали его сердце. С одной стороны, он ощущал вину: сердце Сесила скоро разобьется, а он, Луис, принимает участие в этой чудовищной игре. Ему вспомнился бедный Мальволио из комедии Шекспира. Луис уже жалел, что втянул брата в такую жестокую авантюру. Но, с другой стороны, мысль о том, что избранница Сесила не ответит на его чувства взаимностью, доставила ему удовольствие. Придет день, и Одри, в конце концов, откроет ему правду. Луис убеждал себя, что нужно быть терпеливым. Время распутает этот клубок.

Когда они прибыли на станцию Херлингем, Луис вытащил из щели маленькую записочку Одри, и к нему снова вернулось хорошее настроение. Она любит его, и никакие ухаживания и признания со стороны брата не заставят ее разлюбить. Пока они шагали к клубу по холодным зимним улицам, пальцы Луиса весело играли с запиской Одри. Этот клочок бумаги передавал ему теплое ощущение уверенности. Их тайна наполняла гордостью его сознание. Ему отчаянно хотелось рассказать всем, что Одри принадлежит ему. Но как долго им еще придется скрывать свои чувства?

Роуз была так обеспокоена романом своей старшей дочери, что допустила серьезную ошибку, проболтавшись в булочной Диане Льюис о предстоящем ужине Одри и Сесила. Диана, не теряя времени, позвонила Шарло Осборн, а та передала услышанное полковнику Блису во время чаепития в клубе.

Полковник подкручивал кончики своих белых усов и задумчиво сопел.

— Сесил Форрестер — лучший молодой человек, которого я знаю, — сказал он, затягиваясь турецкой сигарой. — А юная Одри — просто клад, и всегда была такой.

— Прекрасная девушка. Прекрасная, — подтвердила Шарло. Главным достоинством женщины, по ее мнению, была красота, и ни о чем она не жалела больше, чем о том, что ее собственная уже увяла. — Девушка должна использовать свою привлекательность, пока молода, потому что молодость быстротечна. Посмотрите на меня! Когда-то я тоже была хорошенькой. Но сейчас… — Она вздохнула, зная, как отреагирует на эти слова старый полковник.

Он похлопал ее по руке своими грубыми мозолистыми пальцами и с нескрываемым восхищением посмотрел на нее сквозь толстое стекло монокля. Шарло уже отметила, что полковник стал более терпимым к слабостям других, но не знала, что послужило этому причиной. Присущая ему жесткость исчезла, он стал более человечным. Она даже смела надеяться — более романтичным.

— Ты замечательно созрела, моя старушка, подобно хорошему красному вину, — сказал он, и его сухие губы вытянулись в довольную улыбку. — Красота — это банальность, моя дорогая. Вокруг нас слишком много красоты, а чувств мало. У тебя хватило бы темперамента, чтобы отвлечь от работы целый континент.

Встретив его лукавый взгляд, Шарло засмеялась. Может ли быть, что любовь растопила сердце старого вояки?

— Вы слишком добры ко мне, полковник, — возразила она, проводя рукой по своим густым серебристым волосам. Взгляд ее голубых глаз, несмотря на то что веки потеряли свою упругость, по-прежнему оставался завораживающим.

— Ну ладно, ладно, старушка, ты же знаешь, как я восхищаюсь тобой, — продолжал он, еще чаще затягиваясь сигарой.

— Я не заслужила вашего восхищения, полковник.

— Ты заслуживаешь, но не хочешь принять, — гневно парировал он, стукнув кулаком по столу, от чего фарфор на скатерти подпрыгнул так, словно случилось землетрясение.

— Ну-у-у, не знаю…

— Я знаю, что ты похоронила троих мужей. Я же выжил в великой войне, но битва с тобой стала бы самой великой и самой ответственной из всех. Ты ведь не лишишь старика возможности поучаствовать в последней схватке?

— Меня называют черной вдовой, — предупредила она.

— Чтобы загнать меня в могилу, мало укуса насекомого! Я крепкий, как носорог, — возбужденно воскликнул он. — Ты не путаешь меня, Шарло, ты порабощаешь меня.

— Я стара.

— Я тоже.

— Увы, я слишком стара для романа.

— Ты же сама в это не веришь!

— Я вынуждена в это верить.

Какое-то мгновение полковник жевал кончик сигары, сетуя на свою неспособность укротить эту женщину.

— Ты — прелестный кошмар, Шарлотта Осборн. Я добьюсь тебя, чего бы мне это ни стоило.

Красивое лицо Шарло светилось от удовольствия.

— Конец может быть ближе, чем мы оба предполагаем.

— Вот именно, моя дорогая, именно поэтому я не желаю больше тратить время на погоню.

— А я всегда считала погоню самой веселой частью любовных историй, — пошутила она, с удовольствием делая акцент на слове «веселой».

Полковник Блис вынул сигару изо рта и прищурился.

— На этом этапе нашей жизни неразумно играть в игры. Боже мой, старушка, ты ведь знаешь все о веселье, которое последует за гонкой, и должна позволить себя поймать.

— Меня ловили трижды, полковник, и каждый раз я разочаровывалась. Я уже слишком стара сейчас, чтобы перенести очередное разочарование.

Полковник отложил сигарету и откинулся на спинку стула, сраженный ее аргументом.

— Итак, вернемся к юному Сесилу Форрестеру. Уж он-то никого не разочарует, — сказал полковник со сдавленным смешком.

— Сейчас нет, — угрюмо произнесла Шарло. — Но в будущем, возможно… Сердечные дела всегда таят в себе некую степень разочарования. Чем выше парит сердце, тем с большей высоты ему предстоит упасть.

— Молодость… — вздохнул он. — Наивность — чудесное блаженство, так же как и неведение.

— Вот именно. С возрастом человек становится циничным.

— Только если он сам позволяет себе стать таким, старушка.

Прошло совсем немного времени, и вот уже все члены общины судачили об ухаживаниях Сесила. Девушки покровительственным тоном одобряли выбор Одри, испытывая скрытую зависть, что из всех потенциальных невест он выбрал именно ее.

— Так естественно для Одри влюбиться в Сесила, — злословили Агата и Нелли, маскируя свою ревность за слащавой добротой. — Одри так благоразумна! Они отличная пара.

«Крокодилицы» обсуждали отношения Одри и Сесила за партией в бридж, и, к своему разочарованию, вынуждены были признать, что им не к чему прицепиться. Только тетя Хильда выражала свою горечь узкой линией рта, который, казалось, стал еще более тонким, чем обычно. Она так хотела, чтобы Сесил стал мужем одной из ее дочерей!

Одри была в отчаянии — все говорили о том, что у них с Сесилом роман. Девушка избегала появляться в клубе. Роуз сожалела, что именно она Дала толчок этой лавине сплетен. Всеобщий интерес к делу, которое никого не касалось, пугал ее. Поэтому она старалась сделать все возможное, чтобы успокоить дочь. Одри же в назначенный день чувствовала себя так плохо, что готова была отказаться от ужина с Сесилом, сославшись на головную боль. Но Айла помассировала сестре виски лавандовым маслом и напомнила причину, по которой та приняла приглашение Сесила.

— Завтра ты снова окажешься в объятиях Луиса, и, если будешь умницей, сможешь еще какое-то время держать Сесила в неведении, — говорила она.

— Думаю, я больше не смогу притворяться, — попробовала протестовать Одри. — Я поговорю с Луисом завтра. Продолжать эту запутанную игру больше нет сил. Я считаю, мы должны рассказать родителям правду и быть готовыми ко всему. В конце концов, что такого плохого может произойти?

— Плохого? — резко переспросила Айла. — Имей в виду, если бы я была на твоем месте, я бы не раздумывала. Я бы с самого начала не скрывала своих чувств. Но ты слишком хорошо воспитана и слишком боишься огорчить родителей. У тебя слишком мягкий характер. Будь я на твоем месте, я бы уже давно сбежала с любимым. Ты всегда была покорной и несмелой, Одри, поэтому все тебя и любят. А я от своей взбалмошности, наоборот, когда-нибудь пострадаю, и стану объектом ненависти для целой общины. Я точно это знаю.

Айла была права. Одри была покорной и ласковой. Была такой всегда. Она не могла причинить боль матери. Как бы ей хотелось быть похожей на сестру! Но, тем не менее, чем чаще она терзала себя мыслью о необходимости начать готовить почву для неприятного признания, тем яснее понимала всем сердцем, что это не приведет ни к чему хорошему. Счастье родителей всегда было для нее превыше своего собственного.

Когда настал злополучный вечер, Сесил появился в дверях аккуратный и наглаженный, как офицер на параде. Запах его одеколона был таким резким, что Одри позабыла о головной боли и страдала теперь от накатывающих приступов тошноты. Сесил очень нервничал: руки его стали липкими от пота, а выражение лица было таким трагичным, словно он собрался на похороны. Он знал, что переборщил с одеколоном, но уже ничего нельзя было изменить. От этого он начал заикаться. Он сделал комплимент длинному лиловому наряду Одри и терялся в догадках, почему красноречие и выдержка покинули его именно в тот момент, когда он в них больше всего нуждался.

Айла сидела на ступеньках и грызла ногти, в то время как мама и тетя Эдна, выглядывая из-за штор в гостиной, внимательно следили за тем, как пара покидает дом.

— Он ужасно красив, — прошептала Роуз, глядя, как Одри и Сесил садятся в машину.

— Да, настоящий джентльмен, — подтвердила тетя Эдна. — Такие молодые люди не часто встречаются в наши дни.

— Я вовсе не думаю, что он подходит Одри, — сердито отозвалась Айла с порога.

Роуз и тетя Эдна обернулись. На их лицах было написано удивление.

— Да, не подходит. У них нет ничего общего. Одри любит поэзию и музыку, а Сесил — армию и шахматы. Они — плохая пара. И уж что Одри точно не нужно, так это чтобы в ее жизни появился еще один человек, который будет навязывать ей свою волю!

— Что ты такое говоришь, Айла? — спросила Роуз в замешательстве.

Тетя Эдна нахмурилась, глядя на Роуз, но та лишь неодобрительно покачала головой.

— Закончится все тем, что Одри выйдет за него, только чтобы доставить удовольствие тебе и папе! — закричала Айла в отчаянии. Она хотела добавить: «И она вовсе не любит его», но вовремя остановилась и побежала вверх по лестнице в свою комнату.

Когда за младшей дочерью захлопнулась дверь, Роуз в недоумении пожала плечами.

— Боже мой, — вздохнула она, — что происходит с моей дочерью?

Тетя Эдна многозначительно взглянула на сестру.

— Зеленоглазое чудовище? Ревность? — заключила Роуз, прочитав по выражению лица мысли сестры.

— Боюсь, что да, — ответила тетя Эдна. — Как бы то ни было, но все внимание вы сейчас уделяете Одри, а малышке Айле не достается ничего.

— Ты права, Эдна. Но не беспокойся, я все исправлю, — сказала Роуз, почувствовав облегчение от мысли, что гневные слова дочери не имеют под собой оснований.

Сесил сел в машину и опустил стекло. Порывы свежего зимнего ветра помогли Одри справиться с приступом тошноты. Как только первая неловкость исчезла, разговор начал складываться и Сесил вновь обрел уверенность. Зная, что за ней не наблюдают полные надежды глаза матери и тети, Одри почувствовала себя спокойнее. Скоро она пришла к выводу, что ее страхи были преувеличены, и продолжала глядеть в окно, вспоминая полные тайны волшебные ночи в Палермо. Ее сердце принадлежит Луису, но почему бы ей не получить удовольствие от дружеского общения с Сесилом?

Одри была очарована красотой театра «Колон», выделявшегося на фоне других домов широкой Авенида де Юлио. Он был похож на огромный, богато украшенный дворец из мира сказок. Подсвеченный золотыми огнями, мерцающими в зимней темноте, его фасад соединял в себе элегантность и вычурность архитектурных памятников Парижа, навевал мысли о романтических дворцах Рима. Для Одри театр стал воплощением культуры и искусства того далекого мира, которым она однажды будет наслаждаться с Луисом. Одри и Сесил вышли из машины и медленно направились к театру. Сесил набрался смелости и приобнял Одри, желая поддержать ее при переходе через скользкую мостовую. Город Одри очень нравился, и она чувствовала, как приятное волнение охватывает ее, нетерпеливо проникая в каждую клеточку и поднимая настроение. Радуясь происходящему, она начала смеяться и болтать без умолку, давая оценку людям, их одежде и украшениям, великолепию театра и своему собственному безудержному веселью.

Сесил был очень счастлив. Все в Одри казалось ему прекрасным, особенно ее умение восхищаться миром, которое он открыл для себя в этот вечер. Глубоко тронутый тем, что девушка чувствует себя рядом с ним совершенно комфортно, он смотрел на ее оживленное лицо и думал о том, что видит ее такой, какой никто другой никогда прежде не видел.

Они заняли свои места в одной из многочисленных лож, висевших по периметру театра, словно позолоченные спасательные шлюпки на борту корабля, и стали наблюдать за бесконечным потоком сопровождаемых кавалерами женщин, плавно двигавшихся по проходам в блестящих нарядах, жемчужных ожерельях и бриллиантах. Гул восторга поднимался к потолку, смешиваясь в жарком воздухе с тяжелым запахом духов и шампанского. Одри положила руки, обтянутые перчатками, на перила перед собой и стала разглядывать музыкантов в оркестровой яме, которые настраивали инструменты. Сесил открыл программку и передал Одри маленький театральный бинокль.

— Боже мой, как красиво! — восторженно воскликнула девушка, наводя бинокль на музыкантов. — Посмотри, вон стоит дирижер, — прошептала она, когда публика в зале перестала шуметь и чинно зааплодировала.

Дирижер поклонился, сделал эффектный жест. Удержав внимание музыкантов на какое-то время, он опустил руки, и полилась прекрасная трепетная музыка.

С этого момента взгляд Одри был прикован к сцене. Танцоры двигались с грациозностью газелей, и она в восхищении следила за ними. Сесил, которому балет не нравился, смотрел в темноте на Одри, получая удовольствие от созерцания ее лица, выражение которого менялось по ходу действа.

— Это было великолепно, — выдохнула Одри в конце первого акта. — А сцена, когда героиня покончила с собой…

— Я очень рад, что тебе нравится, — ответил Сесил, смущенный тем, как бурно она реагирует на происходящее. — Можно предложить тебе что-нибудь выпить? Может быть, бокал шампанского?

Она утвердительно кивнула и стала искать в сумочке носовой платок.

— Господи, я всегда плачу, когда слушаю красивую музыку. Но эта такая грустная…

— Не стесняйся своих слез, это так трогательно, — сказал он, протягивая ей бокал холодного шампанского и свой шелковый носовой платок.

— Айла считает меня слишком чувствительной. Она никогда ни о чем не плачет.

— Будет плакать, когда станет чуть старше. Она еще слишком молода, чтобы понимать такого рода вещи, — сказал он отеческим тоном, зная, что возраст тут совсем ни при чем. Ему тридцать, а он так и не научился понимать волшебную прелесть музыки и танца.

Одри тихонько улыбнулась, так как знала, о чем он думает. Ей вспомнились слова сестры: «Рыбы лишены чувств». Было ясно, что музыка и искусство танцоров не произвели на Сесила впечатления, но ей это было безразлично. Она знала, что Луис плакал бы вместе с ней, держа ее за руку, чувствуя всю силу и красоту, скрытую в музыке. Недостаток чувствительности в Сесиле не тревожил ее. Она подумала о Луисе и мечтательно улыбнулась, потом отпила шампанского и стала ждать, пока погасят свет и поднимут занавес, чтобы снова расслабиться и представить себе, что рядом с ней сидит Луис.

Во время последнего акта из глаз Одри снова потекли слезы, и Сесил накрыл ее руку своей рукой. Увлеченная происходящим на сцене, она не сразу это заметила, а заметив, вздрогнула. Кровь ударила в голову, щеки вспыхнули от смущения. Она не знала, что делать. Если отдернуть руку, он может обидеться; если оставить все как есть, он станет лелеять ложную надежду. Одри утратила всякий интерес к спектаклю. Ее рука, обтянутая шелковой перчаткой, лежала под его ладонью, похожая на мертвую рыбешку. Несколько минут спустя (а они показались ей вечностью) девушка осознала, что ничего с этим не может поделать. Она должна забыть об этом и найти в себе силы досмотреть финальную сцену. Одри пыталась убедить себя в том, что это всего лишь дружеский жест. В конце концов, она ведь плакала, а какой мужчина не захотел бы успокоить плачущую женщину? Он просто добр к ней. Она заставила себя снова сосредоточить внимание на танцорах.

Сесил был счастлив тем, что Одри даже не попыталась найти предлог, чтобы высвободить руку. Он осмелился сжать ее крепче. Все шло даже лучше, чем он надеялся.

Когда представление закончилось, молодые люди вышли из здания театра и направились к маленькому ресторанчику неподалеку. Одри пребывала в подавленном настроении. Сесил решил, что она слишком взволнована увиденным, чтобы говорить. Рука Одри горела под шелком перчаток, а голова болела от мысли, что границы официальных отношений были нарушены и именно она позволила этому случиться.

Одри не хотела портить Сесилу вечер. Он ведь так старался, и было бы нечестно омрачать его радость. Прилагая колоссальные усилия, чтобы быть вежливой, она смеялась и поддерживала разговор, отчаянно пытаясь создать хотя бы видимость хорошего настроения. Сесил был слишком толстокожим, чтобы заметить перемену в ее настроении. Он не чувствовал ее душевного состояния, а видел только выражение ее лица и блеск в глазах, которые убеждали его в том, что его чувства взаимны.

И только когда они остановились на пороге дома Гарнетов, Сесил наконец-то осмелился произнести то, что намеревался сказать с того самого момента, как взял ее за руку в театре.

— Одри, — начал он, — я получил от сегодняшнего вечера огромное удовольствие.

— Я тоже, Сесил. Я не смогу достойно отблагодарить тебя, — ответила она, чувствуя облегчение при мысли о том, что вечер закончен, и повернулась, чтобы открыть дверь.

— Можешь, — возразил Сесил, неожиданно беря девушку под локоть.

Она вовремя увернулась и заметила в его глазах пугающую решимость. Как остановить его, чтобы он не сказал этих слов?

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Одри, — сказал он, победно улыбаясь, будто был уверен, что она хотела услышать эти слова так же сильно, как он жаждал произнести их.

Одри попятилась и вынуждена была опереться о дверь, чтобы не упасть.

— Я знаю, что это для тебя неожиданность, и ты не обязана давать мне ответ сегодня или завтра. Ты можешь все обдумать. Но со своей стороны я уверен, что ты — та женщина, с которой я хочу провести всю свою жизнь, и думаю, ты тоже это знаешь. Правда, Одри, ты знаешь?

Одри попыталась придумать достойный ответ, но ее разум вдруг заполонило несметное количество слов, и она не знала, какие выбрать. Она застыла на месте с приоткрытым ртом и хлопала глазами, испытывая единственное желание — убежать и разрыдаться.

Сесил галантно придержал дверь и смотрел, как она идет по коридору.

— Я с нетерпением буду ждать твоего ответа, — шепотом сказал он, зная, что в доме все спят. — Спокойной ночи.

Одри заставила себя обернуться и пробормотать «спокойной ночи». Сесил закрыл дверь и зашагал вниз по тропинке, которая вела на улицу, насвистывая свой любимый военный марш.

Одри, пошатываясь, поднялась вверх по ступенькам, замирая от ужаса и крепко держась за перила, чтобы не споткнуться. Айла, ожидавшая сестру в ее спальне, услышала тяжелые шаги и выскочила на лестницу. Увидев бледное лицо Одри и ее синие губы, она испугалась, что случилось что-то ужасное:

— О боже, он набросился на тебя?

Одри медленно покачала головой.

— Это было бы не так страшно, — отрешенно ответила она.

— Что может быть страшнее?

Одри подняла глаза. Айла схватила ее за руки.

— Он просил тебя выйти за него, да?

Одри кивнула и выдавила из себя улыбку.

— И я сама виновата в этом.

— Это хорошо, — уверенно сказала Айла. — Но ты же сказала «нет», не правда ли?

— Я ничего не сказала.

— Ты ничего не сказала? — переспросила Айла, сморщив носик. — Почему?

— Я не знала, что сказать. Это было так неожиданно.

— Но ты ведь могла сказать «нет».

— Господи, Айла, что мне теперь делать? — тяжело вздохнула Одри, снимая перчатки и вытирая слезы шелковым платком Сесила.

— Пойдем в комнату, — спокойно предложила сестра. — Думаю, пришло время рассказать родителям правду.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Из очередной записки Луиса Одри узнала, что Сесил рассказал ему обо всем. «Я сгораю от ревности, — писал Луис, — хотя знаю, что она беспочвенна. Я презираю брата за его дерзость». Настроение у девушки совсем испортилось. Она хотела поведать ему обо всем сама, ночью, в саду, и они вместе смогли бы обсудить происходящее и разработать план дальнейших действий. Одри подумала о Сесиле, и ее негодование усилилось. Мысль о том, что он может сообщить о своих намерениях кому-нибудь еще, ужаснула ее. Ей захотелось проснуться и убедиться, что все это — страшный сон. Единственное верное решение — сказать Сесилу, что она не любит его и никогда не выйдет за него замуж. Затем признаться родителям, что ее сердце отдано Луису, и будь что будет.

Одри торопливо сунула свою записку в щель между кирпичами и покинула станцию. А тем временем Хуан Хулио снова наблюдал за ней, притаившись на платформе. Как только Одри ушла, он выполз из своего укрытия и, почесывая брюхо, как ленивый толстый кот, стал озираться по сторонам, чтобы убедиться, что никто не увидит, как он будет читать очередной фрагмент любовной истории, увлекавшей его не меньше, чем слезливый роман — пятнадцатилетнюю девчонку. Когда Одри Гарнет исчезла из вида, он просунул свой короткий толстый пальчик в щелочку и извлек оттуда, как улитку из ракушки, белый листок бумаги. Хуан Хулио хмыкнул, увидев слово «любовь» — одно из немногих английских слов, которые понимал, и несколько других слов, похожих на испанские. Не имело значения, что содержание письма оставалось для него загадкой. Таинственность увлекала его, и он с нетерпением ожидал каждого следующего дня, желая узнать продолжение этой истории. Чтобы не подвергать опасности собственное удовольствие, он аккуратно положил записку на место и поднялся по платформе к сигнальной будке, где, спрятавшись от холода, размышлял над судьбой несчастных влюбленных.

Айла вернулась домой из школы бледная и в слезах, утверждая, что плохо себя чувствует. Альберт округлил глаза и обвинил ее в том, что она притворяется лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание. Роуз соглашалась с ним, пока не смерила девочке температуру и не обнаружила, что у нее сильнейший жар.

— Все тело ломит, — стонала Айла, забираясь под одеяло и сворачиваясь в клубок.

— Айла, милая, все будет в порядке, — ласково уговаривала ее мама. — Я сделаю тебе горячий напиток с лимоном и медом, и ты мигом поправишься.

— Значит, завтра ей не придется идти в школу, — проворчал Альберт.

Айла частенько увиливала от школы благодаря придуманной болезни. Но на этот раз девочка действительно была больна. Она лежала в кровати с трагическим выражением лица актрисы, знающей, что все взгляды обращены к ней.

— Милая Айла, — вздыхала Одри, сжимая горячие руки сестры. — Бедняжка! Тебе очень плохо?

— Ужасно, — ответила Айла. — Но ты можешь подбодрить меня. Ты сегодня встречаешься с Луисом?

— Конечно, а потом расскажу правду Сесилу.

Айла высунула свою мордашку из-под одеяла, как будто сомневаясь, что у сестры хватит смелости на такой решительный шаг.

— Только Сесилу? Или ты собираешься рассказать правду и родителям?

— Всем. Я устала от вранья и от того, что прячу свои истинные чувства. И Луис тоже устал.

— Хорошо, — отозвалась Айла, широко улыбаясь. — Я уже жду не дождусь, когда это произойдет.

— Мне очень жаль Сесила. Ты ведь знаешь, он очень хороший и не заслужил такого обращения. Я проявила жестокость и бездушие, пренебрегая его чувствами.

— О господи, Одри! — упрекнула сестру Айла. — Он сам виноват! Ему не стоило так спешить. Это было первое свидание! Предложение руки и сердца не делают так скоро. — Она посмотрела на Одри, прищурив глаза. Щеки ее пылали. — Должно быть, ты дала ему повод быть таким импульсивным.

Лицо Одри побледнело от ужаса.

— Я не давала ему повода, — твердо ответила она, оскорбленная подобным обвинением. — Ни малейшего! — Словно защищаясь, она скрестила руки на груди и вдруг вспомнила, что позволила ему держать себя за руку.

— Прости. Я не хотела сказать, что ты спровоцировала его. Просто он мог неправильно тебя понять.

— Конечно же, он меня неправильно понял, — торопливо ответила она, пряча глаза под настойчивым испытующим взглядом сестры.

— Ты все сделаешь правильно, — заверила ее Айла. — Но приготовься к буре.

Тетя Хильда сидела у туалетного столика, втирая в морщинки холодный крем. Как и многие женщины, живущие в жарком климате, она слишком часто подставляла свое лицо солнечным лучам, и никакой уход теперь не мог сделать мягче и нежнее ее кожу, обожженную снаружи чрезмерным загаром, а изнутри — желчью и горечью, которые кипели в ней всю ее жизнь. Молодость подарила ей привлекательность, а возраст украл ее. Совсем мало красоты осталось в ее холодных, налитых кровью глазах и в тонкой линии рта, который не украшала улыбка даже в те редкие минуты, когда появлялся повод чему-нибудь искренне порадоваться. Она не умела получать удовольствие от успехов других людей и взяла себе в привычку постоянно находить новую причину, чтобы разочаровываться в своей собственной жизни. Для тети Хильды ее негативный мир был очень близким и знакомым…

Когда Нелли, ее не блистающая красотой дочь, вошла в комнату, чтобы рассказать матери о том, что Айла лежит в постели с гриппом, Хильда перестала мучить свое лицо кремом и сердито заметила, что не верит в ее болезнь.

— Этот ребенок вьет из Роуз веревки, — вздохнула она. — Я бы скорее поверила в то, что она тайно встречается с этим ужасным Луисом Форрестером. Никакой это не грипп!

Мать посадила Нелли на строгую диету, негодуя, что племянницы красивее и милее ее собственных дочерей. Нелли же не нашла ничего лучше, чем в долгих разговорах с родней принижать достоинства своих кузин, чувствуя при этом странное удовлетворение, хотя бы на какое-то время. И то, что она тоже была влюблена в Луиса Форрестера, только усиливало ее стремление критиковать всех и вся.

— Почему ты считаешь, что Айла притворяется? — спросила Нелли, скрывая горькое чувство обиды под показным отвращением.

Хильда накрыла баночку крышкой и промокнула кожу салфеткой, чтобы снять излишки крема.

— Это для всех абсолютно очевидно, Нелли. Для всех, кроме моих дорогих Роуз и Генри, — ответила она. — Они так увлечены романом Одри и Сесила! Уверяю тебя, они пожалеют о том дне, когда братья Форрестер ступили на землю Херлингема.

— Но откуда тебе известно, что Луис влюблен в Айлу? — упорствовала Нелли. Эта мысль не приходила ей в голову. — Мне кажется, Айла еще слишком молода, чтобы интересоваться парнями.

Хильда ехидно усмехнулась. При этом ее выщипанные брови удивленно поднялись на лоснящемся лбу.

— Дорогая, Эдна тоже так думает. Роуз даже заметила, как они передают друг другу записочки.

— А зачем им держать это в секрете? Айле не впервой доставлять семье неприятности. Она выкрутилась бы и на этот раз.

— Может, и так, но она понимает разницу между словами «неприятность» и «скандал». Она умна, как утка. Думает, что запудрила нам мозги. Надо же, грипп, как бы не так! Она просто симулирует болезнь, чтобы получить возможность наслаждаться тайными свиданиями с Луисом. Вспомнишь мои слова!

— Если это правда, то Луис и Айла созданы друг для друга! Оба совершенно безответственные, — сказала Нелли, чтобы заставить мать продолжить разговор. Ее уловка сработала: Хильда поерзала на стуле и потуже запахнула розовый домашний халат на дряблой груди.

— Ты абсолютно права, Нелли. По крайней мере, я могу гордиться, что научила тебя мыслить здраво. Айла хитра, как лиса, но у нее в голове не мозги, а бог знает что. В наши дни молодые люди ценят благоразумных женщин. Вступить в тайную связь с Луисом Форрестером — все равно что на глазах у всех совершить самоубийство. Да-да! Слухи о подвигах Луиса преодолели Атлантический океан. Хотя я думаю, Луис надеялся, что прошлое никогда не настигнет его. — Она снова подняла брови, чтобы подчеркнуть весь ужас ситуации. — Целомудрие — самое большое достоинство женщины. Потеряв его, она теряет все, — заключила она пафосно, акцентируя на этом внимание своей дочери.

Нелли была не в силах смотреть матери в глаза.

— Мама, ты хочешь сказать, что Луису нужно от нее только одно? — спросила она, вспыхнув. Мысли о плотской любви с Луисом ворвались в ее сознание, сделав его образ еще более привлекательным.

— Боюсь, это именно так. Слава Богу, вы с сестрой достаточно умны, чтобы вовремя заметить, с какой похотью он смотрит на женщин.

Хильда и не подозревала, что при встрече с Луисом Нелли стремилась поймать его взгляд. Смелость Айлы восхищала и одновременно возмущала ее. Окажись она на месте младшей кузины, она тоже считала бы Луиса неотразимым…

Когда Луис и Сесил прибыли в дом Гарнетов, шел сильный дождь. Сесил жаждал увидеть Одри и надеялся получить ответ, а Луис отчаянно хотел прекратить весь этот цирк. Айле становилось все хуже, ее температура поднималась с такой скоростью, что Роуз вынуждена была вызвать врача. Ветер Судьбы требовательно стучал в окно, угрожая ворваться в дом и унести Айлу в темноту.

Айла слушала, как дождь стучит по стеклу. Разбитой лихорадкой девочке вдруг показалось, что в окно пытается влезть какое-то отвратительное существо, поэтому она позвала мать. Роуз была слишком занята больной дочерью, чтобы уделять внимание младшим детям, вернувшимся с прогулки. Генри с Сесилом обсуждали дела в гостиной у камина, в то время как Луис с мрачным видом сидел на диване, испытывая единственное желание — заставить Одри прекратить эту изматывающую игру и рассказать родителям правду. Но Одри с матерью с нетерпением ожидали доктора. Сесил чувствовал, что это не самый удачный момент, чтобы требовать от девушки ответа. Луис же смирился с тем, что придется немного подождать, прежде чем огорошить всех своим признанием.

Когда пришел доктор, мать и дочь бросились к нему: Одри забрала у него мокрое пальто, а Роуз практически подтолкнула его к лестнице.

— Она в бреду, доктор, лихорадка становится сильнее, — повторяла Роуз, обеспокоенно качая головой. — Она обильно потеет и бормочет что-то о чудовищах. Надеюсь, вы сможете облегчить страдания ребенка.

Доктор Свонсон, пожилой англичанин с густыми кудрявыми волосами, похожими на шерсть барашка, и румяным круглым лицом человека, не отказывающегося от нескольких стаканчиков крепких напитков после тяжелого трудового дня, последовал за Роуз в спальню Айлы, прихватив с собой черный медицинский чемоданчик, который всегда был предметом острого любопытства сестер, когда они были детьми. Теперь этот чемоданчик выглядел зловеще, и Одри охватил ужас.

Увидев воспаленные глаза Айлы, доктор подошел к краю кровати и нахмурился.

— Э, да у тебя жар, моя девочка, — сказал он, положив свою холодную руку ей на лоб.

Айла молча смотрела на него, опустошенная болезнью, которая с бешеной скоростью высасывала из ее тела энергию.

— Она была очень бледной, когда вернулась сегодня днем из школы, — сказала Роуз, ломая руки. — Все произошло очень быстро. В одну секунду у нее поднялась температура, а в следующую она уже вся горела.

Доктор Свонсон подтянул стул и сел, поставив на колени свой черный чемодан.

— Я умру? — вдруг спросила Айла.

Доктор Свонсон удивленно хмыкнул.

— Не от гриппа, моя дорогая. От гриппа еще никто не умирал, — убедительно сказал он, вынимая длинный черный стетоскоп.

— Правда, Айла, не говори такого! — закричала Одри, ища глазами поддержки у матери.

— Подумать только, Айла оказалась такой трусишкой, — улыбнулась Роуз, стараясь казаться веселой. Но она чувствовала себя неспокойно, словно материнский инстинкт подсказывал ей горькую правду. — Пойдем, Одри, не будем мешать доктору, — сказала она, уводя старшую дочь из комнаты. — Пойди и поговори с братьями Форрестер. Генри, должно быть, навел на них скуку деловыми разговорами. Они пришли не для того, чтобы обсуждать бизнес. Для этого у них был целый день.

Но Одри не хотелось уходить.

— Я хочу подождать доктора с тобой.

— Нет, милая. Сесил расстроится, если ты не спустишься.

— Айла важнее, — попробовала протестовать девушка.

— С ней все будет в порядке. У нее просто сильный грипп. Как сказал доктор, от гриппа еще никто не умирал.

— Хорошо, я пойду вниз, но только если ты пообещаешь рассказать нам, что сказал доктор.

Роуз кивнула и ласково подтолкнула дочку под локоть. Одри слышала, как мать вернулась в комнату Айлы и закрыла за собой дверь.

Атмосфера в гостиной была напряженной. Альберт и двое младших братьев играли в вист за карточным столиком в углу комнаты. Одри присела на диван рядом с Луисом. Сесил внимательно наблюдал за ней, сидя в кресле.

— Как она? — спросил Генри своим обычным флегматичным тоном, каким спрашивал о погоде.

— Ей очень плохо, папочка, — грустно ответила Одри.

— Бедная девочка, — сказал Луис, не отрывая взгляда от Одри.

Одри знала, о чем он думает, но, к своему удивлению, не почувствовала ничего, кроме страха за сестру.

— Она ужасно выглядит, — продолжала Одри. — Еще совсем недавно все было нормально, а потом эта болезнь…

— При гриппе первая ночь всегда самая тяжелая, — сказал Сесил, желая успокоить ее. — А затем тихим голосом добавил, переводя взгляд с Одри на Генри: — Может быть, нам лучше уйти?

— Ни в коем случае, Сесил, — ответил Генри, беря портсигар. — Хотите сигару?

Сесил заглянул в коробку.

— Очень хорошие сигары, свежие, доставлены из Гаваны, — с гордостью заметил Генри. — Луис?

Луис отрицательно покачал головой. Сесил взял сигару и откинулся на стуле, чтобы закурить.

— Айла — крепкая девочка, она поправится, вот увидите, — продолжал Генри, улыбаясь Одри. — Как мало нужно, чтобы посеять панику в моей семье! — хмыкнул он. — Еще никто не умирал от гриппа!

Одри молчала. Сесил с отцом говорили о политике и промышленности. Затем разговор плавно перешел на маленький остров в сотнях миль отсюда, который они считали своим домом. Луис хотел взять возлюбленную за руку, чтобы успокоить, но ему вдруг показалось, что мысли ее где-то очень далеко. Еще немного, и она отнимет у него свою любовь… Он ощутил, как сжалось сердце при мысли, что Одри медленно от него отдаляется. Луис чувствовал — должно произойти нечто важное. Ему стало не по себе от сознания надвигающейся опасности.

Наконец Одри услышала, как наверху приглушенными голосами переговариваются доктор и мама. Она напрягла слух, но не смогла разобрать слов. Затем они спустились в коридор. Мама подождала, пока доктор наденет пальто, и попрощалась с ним бодрым голосом, что Одри сочла добрым знаком. Роуз вошла в гостиную, выдавила из себя улыбку, которая далась ей нелегко.

— Айла поправится, — сказала она, обращаясь к Одри. — Эта ночь будет тяжелой, но к утру ей станет лучше.

— Можно мне увидеть ее? — спросила Одри.

— Да, но не надолго, ей нужно отдыхать, — ответила мама, опускаясь на стул. — Быть матерью — нелегкая задача, — сказала она и вздохнула. — О детях беспокоишься, даже когда они уже далеко не дети.

Луис смотрел, как Одри выходит из комнаты, и хотел последовать за ней. Он понимал, что если дождь не мог стать преградой для их ночного свидания, то болезнь Айлы — совсем другое дело. Сестра была для Одри самым близким в мире человеком. Луис посмотрел на Сесила, который курил сигару, и понял, что за стальным спокойствием тот прячет сильные эмоции. Тем не менее намерения брата возмущали его. Как он смеет даже думать об Одри! Ему страшно хотелось разрушить надежды Сесила, но он понимал, что следует подождать, пока Айла поправится, потому что до этого момента Одри будет всецело принадлежать сестре.

Дождь лил бесконечным потоком. Луис и Сесил, прячась под зонтами, возвращались в клуб. Они молчали, погруженные в свои мысли. Сесил беспокоился об Одри, молясь, чтобы к утру Айле стало лучше, Луис же не мог побороть раздражение и злость. Одри не замечала его присутствия! Взбешенный тем, что она отнеслась к нему с такой холодностью, он сел на обтянутый гобеленом стул, не снимая промокшей одежды, и стал заливать свою печаль алкоголем, вымещая свое страдание на костяных клавишах фортепиано, до тех пор пока брат и полковник Блис силой не оттянули его от инструмента и не заперли в спальне.

— Мой дорогой друг, — обратился полковник к Сесилу за стаканчиком виски позже вечером, — этому молодому человеку необходима дисциплина. Армия пошла бы ему на пользу. Сделала бы из него мужчину. Не стоит плакать из-за женщин. Они того не стоят, эти мегеры. — Он с силой опустил стакан на стол и подумал о Шарлотте Осборн. — Мегеры! Все они такие, — добавил он, фыркнув.

Сесил размышлял. Неужели правда, что Луис влюбился в Айлу? Но стоило по телу разлиться приятному теплу, как этот вопрос перестал его интересовать и мысли снова переключились на Одри.

Одри вместе с матерью провели несколько часов в комнате Айлы. Создавалось впечатление, что жар, сжигающий худенькое тело девочки, добрался и до ее слабеющей души. Генри с трудом удалось убедить их немного поспать.

— Ваша тревога пугает малышку, — ласково сказал он, уводя жену за руку. — Дайте ей отдохнуть!

Одри не смогла уснуть. Она слушала дождь и думала об Айле. Слезы струились по щекам, капали с носа на подушку. Сесил и Луис отошли на второй план. Вцепившись руками в одеяло, Одри воскрешала в памяти ночи, когда она крепко прижимала к себе теплое тело сестры и рассказывала ей о своих полуночных свиданиях с Луисом и об их тайных путешествиях в Палермо. Айла наслаждалась тогда каждой деталью этих рассказов. Как ей хотелось вернуться в то время, снова испытать ту радость разделенных переживаний! Необъяснимый ужас пронизывал все ее существо, предвещая беду. Одри не хотелось прислушиваться к своему внутреннему голосу. Она пыталась не обращать на него внимания. Но чем больше она старалась сосредоточиться на приятных моментах, тем сильнее ее душу сковывал страх. Неужели она может потерять Айлу?

Тайком Одри пробралась в спальню сестры. Дождь стучал в стекло, скудный свет с улицы пробивался в комнату, освещая кровать и пылающее в лихорадке тело сестры, подергивающееся в судорогах. Она присела на край кровати и, обмакнув губку в кувшин с водой, с бесконечной нежностью начала вытирать пот с горящего лба Айлы.

— Пожалуйста, поправляйся, — шептала она. — Айла, прошу тебя, борись!

Айла металась в жару. Она бредила. Одри заплакала.

— Господи, помоги ей, я чувствую себя такой беспомощной! Я не знаю, что делать. — Затем она заговорила с еще большей настойчивостью, желая, чтобы сестра проснулась и услышала ее. — Я чувствую, ты уходишь, Айла! Пожалуйста, останься. Ты нужна мне!

В этот момент покрасневшие веки Айлы поднялись. Ее воспаленные глаза блестели, как мокрые морские камешки. Едва сосредоточившись на чем-то, они тут же уносились вдаль, словно видели грань между этим и тем миром.

— Айла, ты меня слышишь? — спросила Одри дрожащим голосом, отжимая губку и укладывая ее на место.

Айла осмотрелась, словно не узнавая свою спальню. Одри поднесла губку к ее шее и снова начала обтирать горячую кожу. Но, похоже, Айла этого не чувствовала и продолжала рассматривать комнату, которая теперь не имела для нее никакого значения. Одри в отчаянии смотрела на сестру. Она хотела позвать маму, но ведь Айле не было больно… Она не кричала. Наоборот, девочка казалась умиротворенной и спокойной. Одри надеялась, что самое страшное осталось позади.

Когда взгляд Айлы остановился на сестре, на какое-то мгновение ей показалось, что у ее кровати сидит ангел, пришедший из другого измерения. Айла никогда не верила в мир духов. Фантазии всегда были приоритетом старшей сестры, но сейчас, будучи на грани Жизни и смерти, Айла была убеждена, что духи существуют. Сейчас эта истина раскрылась перед ней со всей очевидностью. Айла засмеялась. Одри вздрогнула от удивления. С разочарованием Айла осознала, что это никакой не ангел, а ее сестра, и что это еще не конец.

— Одри… — прошептала она, а затем задумалась, спрашивая себя, почему ее голос звучит не так, как раньше. Сейчас сил хватало только на шепот.

Одри наклонилась, чтобы не пропустить ни слова.

— Айла, тебе больно?

Айла отрицательно покачала головой.

— Я как пьяная, — ответила она и улыбнулась. — Это очень приятное чувство.

— Айла, я так рада! Ты выздоровеешь. Утром ты будешь здорова, и мы вместе над этим посмеемся.

— Я умру, — спокойно сказала сестра.

Ее слова шокировали Одри.

— Нет, никогда!

— Да, я умру.

— Айла!

— Я хочу пышные похороны. Не экономьте. Слезы, страдания, громкие рыдания, заламывания рук…

— Айла, пожалуйста…

— Я буду наблюдать за вами, поэтому, пожалуйста, позаботьтесь о хороших проводах. Я узнаю, если вы этого не сделаете.

— Но это же нелепо, Айла! Ты говоришь ужасные вещи. Ты не умрешь! — Голос Одри сорвался. — Ты не можешь умереть! Ты нужна мне!

— С тобой все будет в порядке и без меня. У тебя будет Луис.

— Мне не нужен Луис, если для этого нужно пожертвовать тобой!

— Просто пообещай мне кое-что.

— Что? Я все сделаю.

— Наберись храбрости и следуй велению своего сердца, Одри, — сказала Айла, получая удовольствие от торжественного и печального звука собственного голоса. Она понимала, что говорит, как героини романов, которые так любила Одри, и очень хотела, чтобы это были ее последние слова. Но, к своему разочарованию, закончив тираду, она не умерла. Поэтому ей пришлось продолжать подыскивать подходящие последние слова, чтобы произнести их, прежде чем она окончательно потеряет связь с этим миром и увидит яркий белый свет и идущую к ней с распростертыми объятиями покойную бабушку, излучающую абсолютную любовь, какой не испытывал никто из живущих на земле.

Когда на рассвете Роуз и Генри вошли в комнату Айлы, Одри спала на кровати, свернувшись клубочком рядом с сестрой и крепко обняв ее за талию. Глядя на их длинные кудрявые волосы, разбросанные по подушке подобно золотому нимбу, сиявшему в бледном утреннем свете, и легкое движение грудной клетки при дыхании, никто не узнал бы, какую битву с болезнью им пришлось выдержать. Щеки Одри пылали, как спелые персики, лицо Айлы приобрело серый оттенок. Огонь погас, и девочка больше не сгорала от жара, а спала спокойно и умиротворенно. Роуз внезапно охватил страх. Холодной рукой она сжала шею, подбежала к кровати и встала на колени, вглядываясь в лицо младшей дочери глазами, полными слез.

— Айла! — позвала она. — Айла, просыпайся!

Одри проснулась и тотчас же в панике вскочила с кровати. Айла не подавала никаких признаков жизни, кроме едва заметного частого дыхания, которое, казалось, появлялось и исчезало в ее теле, подобно внезапному ветру, проносившемуся сквозь проходы пустой церкви. Не сумев разбудить ее, мать и отец к своему ужасу поняли, что Айла без сознания.

Снова вызвали доброго доктора. Внимательно осмотрев больную, он с тяжелым сердцем сообщил, что она в коме.

Пока вся семья стояла вокруг кровати в ожидании приезда «скорой помощи», только у Альберта хватило смелости произнести вслух то, что было у каждого на уме.

— Никто и никогда не умирал от гриппа, — сказал он, глядя на мать опухшими от слез глазами, требуя объяснений.

Роуз повернулась к мужу. Тот тяжело дышал и в отчаянии кусал губы.

— Это не грипп, сынок, — ответил он, качая головой — такой тяжелой, будто ее наполнили свинцом.

— Тогда что, папа?

— Доктор сказал, это менингит.

— Почему же он не сказал этого вчера вечером?

— Он еще не знал. Менингит имеет симптомы гриппа. Доктор не мог предположить этого вчера. — Генри был не в состоянии смотреть на жену. Они оба знали, что такое менингит.

— Но ведь она поправится? — спросил Альберт, вспомнив тот день, когда он забросил сестре в горло орех. Тогда ведь она не умерла!

— Она не умрет, правда? — спросил Джордж, младший сын Гарнетов.

Вся семья смотрела на мальчика, который был еще слишком мал, чтобы понимать, что такое смерть.

— Нет, нет, — бодро сказал Генри. — Только не наша Айла! — Он похлопал Джорджа по плечу.

— Нет, Джорджи, — оживилась Роуз, — она поправится, вот увидишь!

— Доктора помогут ей выздороветь, да? — с надеждой спросил Альберт.

Затем заговорила Одри.

— Айла ушла, — сказала она слабым голосом.

С самого раннего утра, с того момента, как она попросила сестру не покидать ее, Одри не произнесла ни слова. И теперь ее голос был далеким и чужим. Айла хотела уйти. Смерть больше не пугала ее, она приглашала в свои объятия, как старый добрый друг.

Все посмотрели на кровать, где лежало неподвижное тело Айлы. Легкий ветерок с шелестом улетел в небо, оставив за собой опустошенную ракушку. Все молчали. Спустилась угрожающая тишина. Роуз плакала. Слезы ручьем стекали по щекам. Она взяла мужа за руку.

Нет страшнее горя, чем горе родителей, потерявших ребенка. Роуз и Генри остались наедине со своей болью, и, взявшись за руки, пытались смириться со своей участью. Джордж и Эдвард плакали, потому что плакала мама. Они были еще слишком маленькими, чтобы осознать всю трагичность смерти. Альберт тоже хотел бы заплакать, но страх заморозил его эмоции и похитил голос, поэтому только дрожащий подбородок выдавал растущий ужас.

— А мы даже не попрощались с ней, — прошептала Роуз. — Мы ведь никогда даже не говорили ей, как сильно мы ее любим!

— Она и так знала это, — сказал Генри.

— Я была последней, кто говорил с ней, — мягко сказала Одри, не отрывая глаз от сестры. — Она знала, что умирает, но ей не было страшно. Она была счастлива уйти, ждала этого с нетерпением. Казалось, Айла осознает, что ее слова могут стать последними. Она просила сказать вам, что любит вас, и всегда будет любить, и что сожалеет, что у нее не было времени сказать вам это самой. Потом она сказала, что должна уйти.

Роуз покачала головой и крепко прижала руку к губам, чтобы унять дрожь.

— Уйти куда? — спросила она тихим шепотом.

Одри пожала плечами.

— Ведь это же Айла! — Она улыбнулась, вспоминая уход сестры. Полное спокойствие… Едва заметное скользящее движение к неизведанному… — Айла смотрела в дальний угол комнаты, и ее лицо светилось радостью. Потом она сказала: «Так вот куда ты ушла, бабушка! Мне всегда было интересно, как устроены Небеса!»

— Она сказала именно так? — восхищенно спросила Роуз. Неожиданно в ее сознании из подверженного соблазнам и несовершенного человеческого существа дочка превратилась в святую, или, скорее, в ангела.

— Да, она просила не забыть сказать вам, что хочет пышные похороны с большим количеством слов, громкими рыданиями и заламыванием рук.

— Правда, Одри?! — недоверчиво переспросил отец, понимая, что это неподходящий момент для шуток.

А Роуз выдавила из себя слабую улыбку и печально засмеялась.

— Конечно, правда, — грустно подтвердила она. — Это так похоже на Айлу!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

28 июня 1948 года

Смерть Айлы потрясла общину. Встречаясь, люди говорили мало, а те, кто все-таки говорил, обсуждали это печальное событие. То, что Перон купил британскую железную дорогу и принял меры по выполнению своего предвыборного обещания — уменьшить иностранное влияние на экономику, на фоне этой трагедии казалось сущим пустяком. Смерть Айлы была неожиданной. Неожиданной и бессмысленной. В день похорон школу закрыли. Жители Херлингема потянулись к церкви, заполняя ряды стульев, словно черные летучие мыши. Все вспоминали Айлу, ее чувство юмора и веселость, ее смех и присущее девочке особое очарование. Даже «крокодилицы» говорили только хорошее о ребенке, который не успел вкусить прелесть порока и не испытал соблазнов взрослой жизни. Айла была возведена в ранг святой, а у святых не может быть недостатков.

Роуз спрятала горе под черной вуалью и привела своих плачущих младших детей к предназначенному для их семьи месту в церкви, где они расселись и стали с благоговейным страхом смотреть на маленький гробик, установленный на возвышении и усыпанный огромным количеством белых лилий. При жизни Айла казалась намного выше. Генри, оставивший последние слезы в далеком детстве, рыдал так, что его слез хватило бы на огромное озеро. Он делал все возможное, чтобы успокоить семью: как бы то ни было, кто-то же должен позаботиться и о живых… И несмотря ни на что он чувствовал себя раздавленным грузом тяжелой утраты.

Одри с самого утра не проронила ни слова. Она не чувствовала под собой ног, и, пройдя на свое место, тихо опустилась на скамью. Девушка тупо смотрела на гроб и старалась представить, как могла неугомонная Айла согласиться лежать в таком тесном ящике. Казалось невероятным, что девочка, хранившая в душе больше жизни, чем все члены семьи вместе взятые, могла умереть. Затем Одри сосредоточила взгляд на восково-бледном лице сестры. Еще недавно она, бездыханная, лежала в кровати, а Одри убеждала себя, что, каким бы это ни казалось невероятным, Айла мертва. Она угасла… Одри внезапно ощутила себя одинокой в этом мире и заплакала — о себе и об Айле, которой слезы уже не помогут. Айла была теперь в прекрасном месте, там, где можно бегать с развевающимися на ветру локонами и веселой улыбкой на губах. Она вспомнила просьбу Айлы громко плакать и стенать, но большое количество прихожан не способствовало столь бурному выражению чувств.

Для Одри церемония похорон прошла как в тумане. Она слышала, как отец читает молитву. Его пальцы, с силой сжимавшие края кафедры, побелели. Было очевидно, что сердце Генри Гарнета сжигает бесконечная боль. Плечи Роуз вздрагивали. Генри никогда прежде не выглядел таким уязвимым. Она любила его так сильно, что сердце ее было готово разорваться на части. Церковные гимны были спеты неуверенными слабыми голосами под аккомпанемент органа, который звучал слишком громко. Затем викарий прочитал молитву, испытывая благоговейный страх перед тяжело повисшей тишиной.

Одри отыскала взглядом тетю Хильду и тетю Эдну, сидевших между вялыми и поникшими дочерьми Хильды. Рот Хильды казался еще тоньше и был искривлен недовольством более, чем обычно. Скорее всего, она упрекала Всевышнего в том, что он снова ранил ее семью в самое сердце. Эдна же сидела, грустно опустив голову, с благодарностью вспоминая своего любимого Гарри и тихо молясь о том, чтобы он встретился с Айлой и присматривал за ней, где бы она ни находилась.

У Одри не хватало смелости оглянуться. Она точно знала, что и Луис, и Сесил были рядом. Неожиданно ей подумалось, что сейчас она должна хотеть быть поближе к Луису. Но такого чувства не было. Раз она не могла находиться рядом с Айлой, единственным ее желанием было остаться наедине со своими мыслями. Казалось, Луис утратил свое значение в ее жизни. И Сесил тоже. Смерть Айлы преподнесла ей важный урок: в мире нет ничего важнее семьи.

Благодаря Божьей милости Одри заметила присутствие Айлы в церкви. В этом не было ничего удивительного — обещала же она, в конце концов, что придет. Вначале Одри ощутила внутренний трепет, потом почувствовала присутствие кого-то так близко, что могла слышать его дыхание. Кровь ударила в голову, щеки лихорадочно запылали. Она осторожно огляделась, чтобы понять, чувствует ли это еще кто-нибудь. Нет, никто. Окружающие внимали заключительной молитве викария. Одри подняла глаза и задержала взгляд на алтаре, ощущая незримое присутствие духа Айлы. Но как бы она ни вглядывалась, она ничего не увидела. Девушка закусила губу и стала смотреть еще внимательнее. Одри знала сестру и отдавала себе отчет в том, на что та была способна. Затем, словно обидевшись на неспособность Одри увидеть его, дух Айлы сотворил маленькое чудо. Одри затаила дыхание. Долгое время она просто не могла шевельнуться. Наконец, не отрывая глаз от алтаря, она подтолкнула локтем Роуз и прошептала ей в ухо, сжимая руку матери горячими пальцами:

— Ты заметила, что на алтаре только что потухли две свечи?

Роуз отрицательно покачала головой:

— О чем ты говоришь?

— Посмотри!

Одри была права. Первая и шестая свечи из двенадцати в ряду погасли. От фитильков к сводам церкви тянулись ниточки дыма.

— Ты о чем говоришь, Одри? — еле слышно прошептала мать.

— Айла, — тихонько сказала та.

— Всевышний! — удивленно воскликнула Роуз. — Ты что, хочешь сказать…

— Да! Айле было шестнадцать. Разве тут может быть ошибка?

Они обе впились взглядами в алтарь. И хотя никто из них не видел его, обе были уверены, что дух Айлы витает совсем близко.

Как только панихида закончилась, Одри помогла матери встать.

— Милая Одри, ты — мое утешение, — сказала Роуз, нежно улыбаясь дочери. — Если бы не ты, я не знаю, что бы я сейчас делала. Теперь ты — моя единственная девочка. Ты была моим первенцем. Я никогда не думала, что смогу любить другого ребенка так же сильно, как тебя. Но затем появилась Айла, и я поняла, что дети приходят в этот мир, принося с собой свою собственную любовь, и я любила ее так же сильно, как тебя. А теперь мы снова вдвоем. Сегодня я молилась о тебе. Молилась о том, чтобы Сесил позаботился о тебе и сделал так, чтобы никакие беды не коснулись тебя. — Одри опустила глаза. Если бы только мама знала, кого она на самом деле любит! — Я чувствую, что твое будущее с Сесилом будет безоблачным, — сказала она, беря дочь за руку. — А теперь пойди найди его, моя девочка, и пригласи к нам на чай. Приглашены все, Марисоль приготовила empanadas[5].

Одри смотрела, как мать с отцом идут по проходу, и ощутила прилив грусти.

Постепенно церковь опустела. Голоса стихли, и Одри наконец-то осталась наедине с невидимым духом Айлы. Она тихонько пробралась к алтарю, где над первой и шестой свечой все еще вился дымок как доказательство случившегося чуда. Так, даже после смерти, Айла разговаривала с ней. Дрожащими руками Одри вынула погасшие свечи из серебряных подсвечников и поднесла к глазам, чтобы получше рассмотреть. Затем стала на колени, закрыла глаза и в тишине пустой церкви ощутила присутствие сестры так отчетливо, как если бы она была жива.

— Айла, я так надеялась, что ты придешь! Без тебя я чувствую себя потерянной. Я боюсь, у меня нет связи с этим миром. Как ты могла так быстро уйти? У нас даже не было времени сказать тебе, как сильно мы тебя любим, какая ты особенная. Но ты ведь это знала, правда? Ты всегда знала, а сейчас знаешь даже больше, чем раньше, потому что оттуда ты все видишь. Как бы мне хотелось быть там с тобой! Я не хочу жить без тебя. Жизнь теперь кажется мне такой долгой и безрадостной… Как я буду жить без твоей дружбы, твоей поддержки, твоего смеха и твоей любви? Я не думаю, что у меня хватит сил бороться. — Одри уже не осознавала, где находится. Слова лились непрерывным потоком. Она не чувствовала своих слез, не слышала своего голоса, который перешел в шепот. — Ты же была полна жизни, Айла, — продолжала она, — куда исчезла твоя живость? Почему ты не боролась настойчивее? Я никогда не перестану скучать по тебе и любить тебя. Никто из нас не перестанет. А однажды мы снова воссоединимся. О Айла, я не могу дождаться этого момента!

Прежде чем поставить свечи на место, она поцеловала их. Затем, утерев перчатками слезы, поправив шляпку и убрав с лица волосы, она собралась уходить. К ее удивлению, в глубине церкви в темноте кто-то сидел. Она ощутила, как кровь прилила к щекам: этот кто-то слышал ее, или, хуже того, видел, как она целовала свечи. Подойдя ближе, она узнала Луиса.

— Луис! Что ты здесь делаешь?

— Жду тебя, — ответил он, вставая.

Когда молодой человек вышел на свет, Одри заметила, что его закрытое шляпой лицо серое, как пепел, а глаза — опухшие и заплаканные.

— О, Луис, я не могу поверить, что она умерла, — сказала Одри, чувствуя неловкость.

Луис хотел заключить ее в свои объятия, но что-то останавливало его. Казалось, любовь покинула сердце Одри. Теплая аура, обычно окружавшая ее, сменилась холодностью, которая теперь удерживала его на расстоянии. Смерть Айлы нарушила естественный ход событий. Луис проглотил обиду и попытался заговорить, но из горла вырвался только хрип.

— Она была моим самым лучшим другом, — продолжала Одри, не замечая его боли. — Я не представляю, как буду жить без нее!

Луис смотрел на свою возлюбленную — маленькую, несчастную и настолько бледную, что, казалось, жизнь тоже покинула ее, оставив лишь восковое тело. Его длинные пальцы нервно двигались в воздухе, а звучание музыки в сознании усиливалось. Душераздирающая траурная мелодия… Он тряхнул головой, чтобы избавиться от нее, но музыка становилась громче. Луис уже с трудом разбирал слова Одри. Потом, когда он уже практически не мог выносить этот кошмар, она обвила руками его шею и расплакалась у него на груди. Он крепко прижал ее к себе, вдыхая аромат ее кожи, словно это был кислород, необходимый ему, чтобы жить. Он закрыл глаза и зарылся лицом в ее волосы. Музыка стала утихать, сменившись неистовым биением сердца. Слезы немного облегчили боль. Они стояли в полной тишине, прильнув друг к другу. Одри — чтобы получить поддержку, Луис — чтобы выжить. И они оба знали, что смерть Айлы вдребезги разбила их мечты.

— Что теперь будет? — спустя несколько мгновений спросил он.

Инстинктивно Луис чувствовал, что не следовало задавать этот вопрос, но не мог сдерживать себя. Его нетерпение возрастало.

Одри отстранилась и села на скамью. Она вспомнила о скандале, связанном с Эммой Леттон, и злобные «крокодилицы» снова возникли в ее воображении, как темные судьи, жаждущие приговорить ее, Одри, к жизни в изгнании за то, что она причинила боль людям, любившим ее больше всех на свете. Затем она увидела искаженное горем, испуганное лицо матери и поняла, что еще недостаточно сильна и самостоятельна, чтобы плыть против такого мощного течения.

Луис присел рядом с ней. Он всмотрелся в ее изможденное лицо, и его плечи уныло опустились. По выражению лица Одри он догадался, что она сейчас скажет.

— Нам не обязательно обсуждать это сейчас, — добавил он поспешно, желая забрать назад свой вопрос, но было слишком поздно.

— О, Луис, разве ты не понимаешь? Я не могу причинить боль своим родителям. Смерть Айлы сломила их — она сломила всех нас. Я не могу думать только о себе. Не могу думать только о своем собственном счастье. Разве ты не понимаешь? — Она посмотрела на него грустными глазами и едва слышно добавила: — Мне нужно время.

— Я буду ждать столько, сколько ты захочешь. — Он сжал ее руку, но перчатка стала барьером, который помешал ему восстановить их близость.

Одри покачала головой.

— Я не знаю, как долго это будет продолжаться. Теперь я — единственная дочь. Я не могу огорчать родителей.

Луис больше не мог сдерживать раздражение, и на его лице вдруг появилось выражение страшной злости.

— А как же я? — Его голос эхом отдавался в стенах церкви. — Разве я больше ничего для тебя не значу?

Одри снова встала и взяла его руки в свои.

— Конечно, значишь. Я люблю тебя.

— Тогда поступай так, как велит тебе сердце!

— И разбить сердца тех, кто мне дорог? Я не могу. Не сейчас.

— А как же твои мечты?

— Я боюсь мечтать, Луис, потому что мои мечты приносят мне боль.

Луис откинулся на скамье и устремил взгляд вдаль. Было холодно. Он дрожал. Вдруг у него появилось такое чувство, что умерла не Айла, а Одри. Его рот исказило отчаяние. Большую часть своей жизни он прожил без любви, а теперь, насладившись теплом любви Одри, он не знал, как будет жить без этого. Его будущее медленно таяло в клубящемся сером тумане, и все, что он мог сделать — наблюдать за тем, как оно ускользает. Спасения нет…

— Тогда всему конец? — спросил он глухим голосом. Битва состоялась, и он ее проиграл.

— О, Луис, пожалуйста, не говори так обреченно, — попросила Одри. — Я не могу сейчас мыслить здраво. Просто дай мне время, вот и все.

— Время для чего? — Он передернул плечами. — Ты же сама сказала, что не можешь огорчать свою семью. А я с рождения для всех — громадная неприятность.

— Луис…

— Да, так было всегда. Я огорчал своих родителей и Сесила. Я сею неприятности там, где появляюсь. Но доставлять лишние хлопоты тебе? Нет!

— Луис, не говори так! Ты преувеличиваешь.

— Преувеличиваю? Я люблю тебя, Одри! Единственное, в чем я виновен, — в том, что люблю тебя. — Его глаза загорелись страстью и болью, и у него больше не было сил продолжать. Но Луис всегда видел мир либо в белом, либо в черном цвете. Одри любит либо не любит его. Третьего не дано. Кроме того, сейчас ему нужно было защищаться. Даже если бы он захотел, он не смог бы усмирить возрастающее нетерпение, которое разрывало его.

— Я тоже люблю тебя, Луис. Я до боли люблю тебя, — уверяла она. — Но моя сестра мертва! Моя прекрасная, живая Айла ушла! Ты понимаешь? Она никогда не вернется. Как я могу думать о себе, если она умерла?

— Потому что ты должна думать о том, как жить сейчас.

— Сейчас? Сегодня? — Одри задохнулась от ужаса, отыскивая слова, которые помогли бы ему ее понять. Нетерпение и самоуверенность Луиса поразили ее. — Возможно, завтра или послезавтра. Но сегодня? Как я могу думать о чем-то, кроме Айлы?

— Я достаточно сильно люблю тебя, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся в сердце после ее смерти.

— Никто никогда эту пустоту не заполнит. Даже ты, Луис, любовь моя! Даже ты.

— Позволь мне попробовать.

— Тогда дай мне время. Дай нам всем время, чтобы смириться с этой трагедией.

— Но ведь ничего не изменится! Твоя семья всегда будет считать меня эксцентричным. А я не могу стать другим. Я не смогу стать Сесилом, это противоречит моей природе. Они никогда не примут меня в качестве своего зятя, я не могу на это рассчитывать, Одри.

— Давай сейчас не будем говорить об этом. Пожалуйста, Луис, давай вернемся к этому разговору, когда пройдет время и мы справимся с горем. — Одри хотела добавить, что нуждается в его поддержке, а не в его требовательности, но он выглядел таким несчастным! Она испугалась, что возлюбленный может что-нибудь с собой сделать, поэтому промолчала, теряясь в догадках, куда исчез тот Луис, которого она знала и любила.

Луис подумал, что таким образом Одри хочет оттянуть решительное объяснение. Она больше не любит его, и он больше не хочет быть рядом с ней. Какой сильной была боль, причиненная ее отказом!

Одри умоляла его проводить ее до дома и попить с ними чаю, но он настоял на возвращении в клуб. Одри знала, что в клубе Луис будет играть на фортепиано самые печальные мелодии. Она с завистью думала о том, что он может дать выход своим эмоциям. Ей тоже хотелось переложить невыносимую агонию своей души на прекрасную музыку, но все, на что она была способна, — это плакать. Она видела, как он уходит. Потом, закутавшись в пальто, поспешила домой, сопротивляясь сильному ветру и чувствуя себя абсолютно опустошенной.

Одри бросила взгляд на голые зимние деревья, блеклое, сырое небо и вспомнила об Айле, которой до природы никогда не было дела. Она едва замечала все это… И тем не менее они прекрасно понимали друг друга, несмотря на огромную разницу в характерах, которая для других могла бы стать непреодолимой. Она вспомнила ее чувство юмора, ее язвительные шутки, интерес, который она питала к интрижкам окружающих, и как ей всегда хотелось удивлять других и быть в курсе всех событий. Конечно, сегодня она всех удивила, но совсем не так, как делала это обычно. Одри смотрела на поникшие старые деревья и думала об Айле, которая останется вечно юной, в то время как она сама и все остальные будут медленно стареть.

Мысль о том, что Айлы больше нет, подобно кукушке, не умолкавшей ни на минуту, не давала Одри покоя. Образ так рано ушедшей сестры постоянно присутствовал в ее сознании, вытесняя все личное, даже ее чувства к Луису. Требования Луиса настолько выбили ее из колеи, что она была не в силах думать о его сердечных переживаниях. Одри чувствовала себя беззащитной и безумно усталой. Единственное, чего ей хотелось, — свернуться калачиком под одеялом, уснуть и забыть о своем горе. Со стороны Луиса было нечестно давить на нее, когда ей так плохо! Если бы у нее было больше сил, она бы почувствовала злость, но сейчас испытывала лишь легкое разочарование.

Она вернулась домой и увидела, с каким нетерпением ее ждет Сесил. В гостиной гудели печальные голоса друзей и родственников, которые пришли, чтобы выразить соболезнования и сказать слова утешения Роуз и Генри, но Одри не могла смотреть им в глаза. Она попросила Сесила проводить ее в сад.

Было уже темно, сад казался неподвижным, замерзшим и неприступным. Казалось, он тоже протестовал против смерти Айлы. Одри не могла представить себе весны без нее, и сердце девушки снова наполнилось щемящей грустью.

— О, Сесил, я чувствую себя такой потерянной! — Они шли под покровом черного, лишенного звезд неба. — Душевная боль еще хуже, чем физическая. Мне кажется, я никогда не выздоровею. — Она опустила голову, и лицо ее снова исказило горе.

Сесил, переполняемый жалостью, повернулся и обнял ее. Одри слишком устала, чтобы сопротивляться. К ее удивлению, именно это ей было сейчас нужно. Она прижала голову к его груди, и от его теплых и надежных объятий по телу разлилось спокойствие. Он долго не отпускал ее, позволив изливать свое горе и печаль ледяному ветру до тех пор, пока сил плакать не осталось.

— Вы были друг для друга самыми близкими людьми. Это все равно что лишиться правой руки, правда? — сказал Сесил ласково.

Одри кивнула, продолжая глотать слезы.

— Смерть — трагедия даже в старости, — продолжал он. — Но в этом случае человек, по крайней мере, прожил долгую жизнь, а Айла ведь была совсем ребенком. И вся жизнь у нее была еще впереди. Эта мысль наполняет мое сердце злостью. В такие минуты я задаю себе вопрос, есть ли Бог на небесах.

Одри удивилась, что Сесил может говорить с такой страстью.

— Я верю в Бога. Для Айлы пришло время уйти, — ответила она. — Я знаю, что она на небесах. Я действительно верю в это. Я очень буду скучать по ней, вот и все. Я не представляю себе жизни без нее. Я плачу о себе.

— Она всегда будет с тобой. Если ты веришь, что она на небесах, тогда она — дух, как сказал бы Луис, и она будет с тобой.

Одри подумала о Луисе и ощутила вину за то, что позволяет себе так тепло общаться с его братом. Но потом она вспомнила о его несвоевременной требовательности, и от этого сочувствие Сесила показалось ей еще более трогательным.

— Я не могу выйти за тебя, Сесил, — сказала она, не задумываясь. — Мое сердце сейчас далеко.

Сесил приобнял ее и улыбнулся.

— Конечно, не можешь, и твое сердце может быть сейчас только с Айлой. Я понимаю, моя дорогая Одри. Ты не должна была допускать мысли об этом. Мое предложение не лишает меня способности думать. Ты же не считаешь, что я могу быть таким бездушным глупцом?

Внезапно сердце Одри переполнило чувство благодарности.

— Ты не бездушный глупец. Ты — самый добрый, самый лучший мужчина, которого я когда-либо встречала!

— Не думай больше об этом. Пусть время вылечит твою боль. А потом, однажды, когда ты снова будешь готова предстать перед лицом будущего, вернись к моим словам. А я больше не буду говорить об этом. Но буду ждать тебя так долго, как ты захочешь.

— Спасибо, Сесил, — едва выговорила Одри, отстраняясь от него и вынимая из кармана пальто носовой платок. — Ты очень добрый.

Одри вдруг увидела совершенно с другой стороны человека, которого всегда считала холодным. «А рыбы все-таки чувствуют», — подумала она, вспоминая злой комментарий Айлы.

Вернувшись в клуб, Сесил увидел Луиса за фортепиано. Истерзанный отчаянием и пьяный, он бессмысленно ударял по клавишам.

— Я потерял женщину, которую любил, — пробормотал он, не открывая глаз, чтобы не видеть света и зла реального мира.

— Мне очень жаль, Луис, я не понимал этого, — по-доброму сказал Сесил, похлопав брата по плечу. Итак, полковник оказался прав. Луис действительно был влюблен в Айлу.

— Ты, глупец, и половины всего не знаешь, — закричал пьяный Луис. А затем расхохотался, как сумасшедший.

— Утром тебе будет лучше, — вздохнул Сесил, стараясь поставить брата на ноги. Он в сотый раз помог брату подняться по лестнице в его комнатушку, а затем стал раздевать его, словно больного ребенка. Интересно, освободится ли он хоть когда-нибудь от этой обязанности?

— Только смерть избавит меня от этого ада, — в сердцах произнес Луис.

— Ну же, Луис, старик, ты снова полюбишь, — попытался ободрить его Сесил, но терпение его было на исходе.

— Я никогда снова не полюблю! Она — ангел, другой такой не существует.

— Она — ангел. Она с Богом.

Луис озадаченно посмотрел на него.

Сесил нахмурился.

— Время — прекрасный лекарь, — продолжал он.

Эти слова еще больше взбесили Луиса.

— Время! Именно этого она хотела. А у меня его нет!

— Что ты имеешь в виду? — спросил Сесил, стягивая с брата туфли и носки.

— Я не хочу оставаться здесь, если не могу быть с ней. Это убьет меня.

— Сегодня все ощущают то же, что и ты. Мы все чувствуем, что у нас что-то украли, но мы не можем бежать от своей боли.

— Для меня она теперь мертва. Я тоже мог бы уйти.

— Куда?

— Я уйду туда, куда уведет меня ветер.

— Не делай глупостей, — настаивал Сесил, помогая Луису надеть пижаму.

— Я ухожу, чтобы все забыть.

— Что ты будешь делать?

— Умирать, потому что мое сердце разбито. — Он снова засмеялся, но на этот раз его смех был пустым и безнадежным.

— Я умоляю тебя, успокойся, — ласково упрекнул Луиса брат, укладывая его в кровать. — Утром ты даже не вспомнишь свои слова…

А утром Луис уехал. Сесил искал в его комнате хоть что-нибудь, что помогло бы понять, куда он направился и когда вернется. Но Луис забрал с собой все свои вещи, оставив брату на столике записку.

Сесил взял и развернул ее. По мере того как глаза скользили по строкам, лицо его бледнело, а рот скривился в гримасе страдания. Он сделал глубокий вдох и продолжил читать. Закончив, Сесил задумался, снова и снова теребя в руках маленький клочок бумаги. Наконец, он вернулся в свою комнату. Там он свернул записку и положил в полированную шкатулку из орехового дерева, в которую складывал бумаги особой важности. Тряхнув плечами и выпрямив спину, он отправился на Каннинг-стрит, чтобы рассказать о случившемся Роуз и ее семье. «Я выжил на войне, переживу и это», — думал он. Но знал, что ему предстоит ответить на самый большой вызов, который может бросить жизнь.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Внезапное исчезновение Луиса послужило подтверждением догадки о том, что они с Айлой были влюблены друг в друга. Но Айла мертва, и их отношения теперь никто не воспринимал как нечто ужасное. Наоборот, жители Херлингема видели в их влюбленности романтическую трагедию в духе бессмертного творения Шекспира, и Луис, скорбящий влюбленный, снискал уважение, на которое прежде не мог даже рассчитывать. Община пришла к выводу, что если уж этот юноша удостоился любви Айлы, то, должно быть, он на самом деле особенный. Смерть Айлы спасла его репутацию, но Луис не знал об этом. Он сидел на мокрой палубе грузового корабля, который направлялся в Мексику.

Роуз утирала слезы, когда с приходом рассвета на Каннинг-стрит с новостями появился Сесил.

— Он любил мою Айлу? — спросила она, завернувшись в домашний халат и вцепившись руками в подлокотники кресла. — Я считала, что знаю о жизни дочери все, но оказалось, я ошибалась. Я была чудовищно несправедлива к дорогому Луису! Айла любила его, значит, я тоже люблю его.

— Луис оставил записку, в которой говорится, что он не может жить в этой стране, лишенный ее любви, — объяснил Сесил, и его лицо стало угрюмым. — Луис не такой, как другие, — продолжал он убедительно. — Но он хороший человек. Думаю, он пожалеет, что уехал, и вернется. Вчера вечером он словно обезумел… Нам всем очень больно, но ваша боль невыносима, Роуз. Как я уже сказал, Луис воспринимает мир иначе. Он не анализирует происходящее — им руководят чувства, а не рассудок. Я говорил ему, что время облегчит страдания. Но… Пока Айла была жива, он выглядел таким счастливым и веселым… Это был совсем другой Луис. — Сесил посмотрел по сторонам и вытер лоб платком. Странное чувство… Ему казалось, словно он все время пребывает в состоянии невесомости.

— Хочется надеяться, что Луис вернется, — сказала Роуз. — Мне так хотелось бы услышать о его дружбе с Айлой! Меня изводит мысль о том, что в жизни моей дочери были важные моменты, о которых я ничего не знаю. О Сесил, ты действительно думаешь, что он может вернуться?

В этот момент в комнату вошла Одри. Она тоже была в домашнем халате, и ее распущенные локоны укрывали спину. У Сесила перехватило дыхание, потому что такой красивой он никогда ее раньше не видел. Он тотчас же исполнился решимости. В отличие от него Одри чувствовала себя опустошенной, словно кто-то высосал из нее все силы, оставив только открытую рану и постоянную боль.

— Кто уехал? — равнодушно спросила она, инстинктивно обнимая плечи руками, словно желая оградить себя от опасности и успокоиться.

Сесил замер, обезоруженный ее беззащитностью.

— Ты знала, что Айла любила Луиса? — нетерпеливо спросила Роуз у дочери.

— Айла любила Луиса… — в растерянности повторила Одри. — Но она не любила его.

— Любила! Доказательством служит записка, которую оставил Луис. Он покинул нас. Он сказал Сесилу, что не может оставаться в Аргентине, если ее нет рядом. Какая ранимая душа у этого юноши!

— Луис уехал? — Одри задохнулась от ужаса. В панике она повернулась к Сесилу.

— Да, он уехал сегодня утром.

Одри опустилась на стул и заплакала.

Сесилу снова захотелось прижать ее к себе, как в тот день, после похорон, но он знал, что сегодня этот жест может быть встречен враждебно.

— Моя милая малышка, — попробовала успокоить дочь Роуз, приблизившись к ней. — Для нас всех это тоже стало ужасным ударом. Луис — та часть жизни Айлы, о которой никто из нас не знал. Должна признаться, мне казалось, что она должна была доверить свои сердечные тайны тебе…

Но Одри не могла сейчас думать ни о чем, кроме своей личной трагедии.

— Куда он уехал? — всхлипывала она.

— Скорее всего, в Англию, — ответил Сесил. И сам удивился своим словам: — Думаю, он успокоится и вернется. Вчера вечером Луис был совсем разбитым. К тому же он слишком много выпил. Смею полагать, когда протрезвеет, он обретет способность думать. Не отчаивайся, он вернется, я уверен в этом. — На самом деле он уверен был только в одном: что бы сейчас ни произошло, пути назад не будет.

Одри взбежала по ступенькам и заперлась в ванной. У нее открылась рвота. Как он мог уйти вот так, даже не попрощавшись и ничего не объяснив? Если он любит ее, разве может он заставить ее так страдать? Затем она вспомнила слова Сесила и отчаянно ухватилась за эту маленькую надежду — возможно, Луис придет в себя и вернется, когда поймет, что счастье стоит того, чтобы подождать. Если он это поймет, не все потеряно. Но в его отъезде есть часть ее собственной вины. Как она могла отнестись так бесчувственно к его переживаниям? Ведь он тоже нуждался в ней… А она думала только о себе.

— Видишь, все-таки я была права, — сказала с довольным видом Шарло, изучая сквозь очки свои карты. — Эта Айла была настоящим источником неприятностей!

— Но очень милых неприятностей, — добавила Диана, расплываясь в сочувственной улыбке.

— И все мы ошибались насчет Луиса Форрестера, — сказала Синтия. — Я всегда с удовольствием признаю свою неправоту.

— Я тоже, — перебила Филлида, нервно перебирая карты. Она не очень хорошо играла в бридж, и каждый раз, когда они садились за игру, чувствовала себя мухой, пожираемой тремя очень крупными ящерицами. Она нервничала и бездумно смотрела на свою бесполезную стопку карт.

— Но я до сих пор считаю, что Луис — дерзкий, безрассудный и бездушный юноша и всегда будет таким, — заявила Шарло.

— Ах ты вредина! — возмутилась Синтия, уставившись в стол. — Ты говорила, что он сумасшедший!

— Нет, Синтия, дорогая, это ты говорила, что он сумасшедший.

— По крайней мере, у меня хватает совести признать это. Шарло, ты просто дьявол в юбке! Он вовсе не сумасшедший, и не бездушный. Он — романтик, а в наши дни таких очень мало! — фыркнула Синтия.

В ответ Шарло вздернула подбородок.

— Я лучше разбираюсь в мужчинах, потому что уже троих похоронила, — сказала она и засмеялась своей собственной неудачной шутке.

— Надеюсь, четвертый похоронит тебя!

— По правде говоря, — мягким голосом перебила подругу Диана, — мы все были несправедливы к Луису, а теперь он уехал. Мне его безумно жаль. Бедный юноша! Что может быть хуже любви, которой не суждено сбыться?

— Мы все будем ужасно скучать по Айле.

— Ужасно скучать, — повторила Филлида.

— Не беспокойтесь, Одри выйдет за Сесила, и это даст всем нам хороший повод снова улыбаться, — сказала Шарло.

— Или ты выйдешь замуж за полковника и дашь нам хороший повод посмеяться, — добавила Синтия со злобной улыбкой.

Но Шарло не улыбнулась. На ее напудренном лице вдруг проявились морщины. С полковником что-то происходило. Ласковый взгляд, отрешенное выражение лица, мягкие нотки в голосе и грустная мелодия, которую он без конца напевает себе под нос… Шарло смела надеяться, что именно она вдохновила его на такие перемены, но не собиралась делиться своими мыслями с остальными «крокодилицами». Они бы засмеяли ее, стоило ей только озвучить столь непривычное для нее сентиментальное предположение.

— Вы можете начать смеяться даже раньше, чем вы думаете, — бросила она вызов.

Синтия уставилась на Шарло, разинув рот.

— Не верю, — сказала она медленно. — Ты действительно собираешься хоронить четвертого?

— Нет, нет, думаю, с живым полковником мне будет веселее, — съязвила она и добавила с неожиданной горечью: — Мне уже не кажется, что смерть может вызывать улыбку.

Члены британской общины были так заняты смертью Айлы, что взаимоотношения полковника и Шарлотты Осборн их не интересовали. Херлингем стал городком мрачных теней, потому что все пребывали в недоумении, вспоминая солнечного ребенка, чьи щеки с ямочками и прыгающая походка привлекали всеобщее внимание. Как могло случиться, чтобы существо, полное жизненной энергии, вдруг внезапно могло стать мертвым? Каждый думал о хрупкости своей собственной жизни, и яснее, чем когда-либо, осознавал, что является гостем на этой земле. Пробьет его час, и что тогда?

Воображаемая любовь между Айлой и Луисом (современными Ромео и Джульеттой) стала легендой, которой община наслаждалась, негодуя, что все закончилось так печально. Мужчины восхищались преданностью Луиса, а женщины завидовали бесстрашию Айлы. Вдруг оказалось, что все знают очень много об их любви: знают, как она началась, где они встречались, о чем мечтали, и, конечно же, догадывались о том, что в ту самую ночь, когда Айла заболела, влюбленные решили сбежать. Новые истории появлялись ежечасно, причем каждая последующая была невероятнее предыдущей. После смерти Айла принадлежала всем.

— Нелли плачет уже месяц, — жаловалась Хильда. — Луис уехал и увез с собой ее сердце. Я еще никогда не видела, чтобы столько слез было пролито из-за мужчины.

Роуз днями сидела у камина в гостиной, сжимаясь от холода, несмотря на тепло, даримое огнем. Она находила некоторое успокоение в частых визитах сестер, которые не давали ей погрязнуть в бездонной яме жалости к самой себе.

— У Нелли нет повода плакать, — нетерпеливо прищелкивая языком, говорила Эдна, которая устала слушать постоянные жалобы сестры. — Как Одри, Роуз? — спросила она ласково.

Роуз покачала головой, а Хильда поджала губы. Ее раздражало, что все говорили о дочерях Роуз с почтением, словно о святых. Пока Айла была жива, она попирала правила общины и вызывала только неодобрение, но теперь она была выше этого. Одри кропили той же святой водой. Хильда сердито уставилась на чашку с чаем.

— Она очень тяжело переживает случившееся, — мрачно сказала Роуз. — Сидит в своей спальне, печально глядя в окно, или нервно расхаживает по комнате. Я не могу понять, что ее так расстраивает. Один Бог знает, — добавила она набожно. — В конце концов, мы все в Его власти.

— А Сесил? Неужели он ничего не может сделать, чтобы развлечь ее?

— Ей нужно время, чтобы выплакаться, — ответила Роуз, опуская глаза. Ей казалось, что ее будущее счастье тоже зависит от отношений Одри и Сесила. — У него колоссальная выдержка. Он приходит каждый вечер, чтобы повидаться с ней, но она отказывается выходить из комнаты.

— Боже мой, но ведь это сведет его с ума! — надрывным тоном, в котором прозвучали завистливые нотки, сказала Хильда.

— Я так не считаю, Хильда, — ответила Роуз. — Сесил — чуткий юноша. Он понимает, что девочке нужно время, чтобы смириться со смертью Айлы, прежде чем она сможет сосредоточить свои мысли только на нем.

— Но ведь было бы естественно, если бы именно в такую минуту она приняла его поддержку!

— Все по-разному справляются с горем, Хильда, — возразила Эдна. — Одри всегда отличалась от других девочек. Она скрытная. Вспомни, она ведь потеряла не только сестру, упокой, Господи, ее душу, но и своего лучшего друга. — Повернувшись к Роуз и тяжело вздохнув, она добавила: — Разве мы ничего не можем сделать, чтобы она воспрянула духом? Слишком длительный траур плохо влияет на здоровье человека.

— Ну, Сесил предложил… — начала Роуз слабым голосом.

— Что именно?

— Звучит немного странно, но…

— Я бы ухватилась за любой шанс, — сказала Эдна.

— Он предложил нам купить пианино, совсем маленькое.

— Это еще зачем? — поинтересовалась Хильда. — Она сто лет не играла на пианино!

— Сесил говорит, что Луис играет, чтобы успокоить душу. А однажды он видел, как Одри играла вместе с ним, и, казалось, получала от этого огромное удовольствие.

— Потрясающая идея, Роуз! А что говорит Генри? — спросила Эдна с энтузиазмом. «В чем действительно нуждается этот дом, так это в маленьком источнике радости», — подумала она.

— Он хочет попробовать, — ответила Роуз.

— Тогда купите пианино как можно скорее, пока у ребенка окончательно не исчезла вера в будущее. Сесил и так уже слишком долго ждет!

Роуз поспешила заказать инструмент, и его привезли через неделю. Одри по-прежнему отказывалась выходить из комнаты, настолько она была убита горем. Альберт и двое младших братьев радостно били по клавишам, пока Роуз не объяснила им, что пианино купили для Одри и играть на нем может только она.

Однажды весенней ночью, когда ее душа уже была готова разорваться от отчаяния, Роуз разбудила трогательная музыка. Она выскользнула из кровати, накинула халат и спустилась на первый этаж. По мере ее приближения к гостиной мелодия становилась все громче. Роуз приоткрыла дверь и увидела ровную спину и дрожащие плечи Одри, которая, рыдая, играла сонату, сочиненную для нее Луисом. Тонкие пальцы девушки скользили по клавишам, словно она проигрывала всю свою жизнь, а глаза были закрыты, давая ей возможность унестись в те далекие уголки земли, которые она мечтала посетить с Луисом. Чтобы не расплакаться, Роуз пришлось зажать рот кулаком. Она стояла в темноте, слушая, как дочь музыкой выплескивает свое горе. Затем ушла так же тихо, как и появилась. Одри так никогда и не узнала, что мать видела ее в минуты глубокой личной трагедии.

Одри наконец осознала, что Луис не вернется. Она давала волю своей скорби до тех пор, пока она полностью не опустошила ее. Она тосковала по сестре, но скоро воспоминания о Луисе вытеснили все мысли и желания. Она ждала, ждала, ждала до тех пор, пока надежда не уступила место отчаянию, а затем, в конце концов, смирению. Фортепиано и их музыка, — вот все, что осталось от их любви. Начав играть, она уже не могла остановиться.

Одри неистово ударяла по клавишам, извлекая резкие аккорды и заставляя мебель вибрировать от силы своей злости. Луис не позволил ей побыть в своем горе ни секунды. Он потребовал, чтобы она думала об их будущем в тот момент, когда она не в состоянии была этого делать. В тот самый день, когда у нее отняли Айлу… Тогда, в приступе эгоизма и раздражительности, он опустошил ее душу. Разве может любящий мужчина быть таким бессердечным? Что на него нашло? Она изливала свою печаль, любовно извлекая из инструмента гармоничные аккорды, настолько трогательные, что даже каменные глаза тети Эдны наполнялись слезами. Единственный мужчина, которого она когда-либо любила, уехал, и в музыке звучали вся ее любовь и безнадежность. Когда Одри оставалась одна в полуночной темноте, то ощущала присутствие Луиса так явственно, что чувствовала его запах. Пальцы вопреки ее воле скользили по клавишам, а их мелодия разливалась по комнате, пронизывая время и пространство. Их соната, единственная ниточка, связывавшая их судьбы. Она играла ее, чтобы сохранить Луиса в памяти таким, каким знала его до того вечера в церкви, когда рухнули все ее мечты. Одри назвала эту мелодию «Соната незабудки», потому что до тех пор, пока она будет играть ее, Луис останется в ее сердце.

Но самое удивительное — с каждым сыгранным аккордом ей становилось легче. Ее настроение поднималось, и раны стали заживать. А потом, со временем, Сесил завоевал ее дружбу, доверие и, наконец, ее любовь.

Одри сидела на песке и смотрела на море, которое было на удивление бурным для середины лета. Солнце вот-вот должно было исчезнуть в воде. Как в детстве, она сидела и ждала, когда же оно зашипит и от поверхности к небу начнет подниматься пар. Но ничего такого не происходило. Так много всего изменилось с уходом детства… Мир выглядел по-другому. Со дня смерти Айлы и исчезновения Луиса прошло два года, и часть души Одри погрузилась в странный долгий сон. Прекрасный способ справиться с болью…

— О чем ты думаешь? — спросил Сесил, беря девушку за руку. Его часто интересовало, что было у нее на уме, особенно когда он слушал, как она играет на пианино. В последнее время мелодии стали менее печальными и более гармоничными. Такой стала и сама Одри.

— Мы с Айлой, бывало, сидели на уругвайском побережье и наблюдали, как садится солнце, — ответила она. Теперь Одри уже не отстранялась испуганно, когда Сесил брал ее за руку. Она привыкла к его прикосновениям, и с удовольствием принимала их. Он всегда поддерживал ее, стал для нее внимательным другом. Сесил не пытался давить на нее, никогда ничего не требовал, радуясь возможности просто быть рядом. Она крепко держала его руку, с удовольствием ощущая теплоту его кожи. — Природа никогда особо не интересовала Айлу, но она тоже всегда ожидала шипения и пара, когда солнце падало в воду. Она даже клялась, что слышит, как оно шипит. А я всегда чувствовала себя обманутой, потому что никогда не слышала…

— Маленькая озорница Айла, — ласково произнес он.

— Ни дня не проходит, чтобы я о ней не думала. Мы все делали вместе, все! Я правда очень по ней скучаю.

— Конечно, скучаешь.

— Но теперь я полностью полагаюсь на тебя, Сесил, — искренне сказала Одри.

Сесил смотрел на море. Он боялся, что взгляд выдаст страстное желание его сердца.

— Хорошо, — пробормотал он.

— Единственное хорошее, что осталось у меня после этой трагедии, — это ты. — Она улыбнулась ему, и он поспешил ответить ей улыбкой. Сесил сосредоточился на горизонте, а рука еще крепче сжала руку девушки. — Без Айлы я чувствую себя потерянной, но, по мере того как горе уходит, ты становишься мне ближе. Твоя дружба очень много для меня значит.

— Мне приятно это слышать.

— Я не могла себе представить будущего без Айлы. Я не хотела жить. Все было таким мрачным, но именно ты принес в мою жизнь солнечный свет. Я понимаю, что с тех пор, как ты сделал мне предложение, прошло уже два года. И, как было обещано, ты никогда больше не вспоминал о нем. Надеюсь, я не покажусь тебе слишком навязчивой или дерзкой, но, если ты принимаешь меня такой, какая я есть… Я хочу стать твоей женой.

От нахлынувшего чувства облегчения Сесил был готов расплакаться. Каждый день ожидания ложился бременем на его плечи, и сейчас он уже почти согнулся под этой тяжестью. Он уже устал задаваться вопросом, полюбит ли она его когда-нибудь хотя бы вполовину так сильно, как он ее. С течением времени его чувство только усиливалось, и теперь он уже не представлял своего будущего без нее. А если он случайно и допускал эти мысли в голову, кровь стыла у него в жилах. Ведь это означало, что его жизнь будет холодной и пустой. А теперь все тяготы ожидания показались ему смешными. Она согласилась принадлежать ему, и его сердце готово было выскочить из груди от радости.

Сесил повернулся и посмотрел на Одри. В его взгляде светилась такая любовь, что в ответ невозможно было не улыбнуться.

— Я никогда не думал, что буду любить кого-то так сильно, как люблю тебя, Одри. Ты — удивительная девушка, и я считаю честью, что ты выбрала меня и хочешь прожить со мной жизнь.

Одри улыбнулась. Он всегда говорил так официально…

— Нет, это ты оказываешь мне честь, если все еще хочешь быть со мной. Я заставила тебя ждать так долго…

— Я мог бы ждать тебя вечно, — сказал он, пристально глядя на нее.

Одри опустила глаза, предвидя, что он захочет поцеловать ее. Она старалась не думать о Луисе. Каждое утро она просыпалась, видя его лицо, и каждое утро прогоняла его, прятала в своих мыслях, чтобы через какое-то время он вернулся снова. Она с изнуряющим постоянством чувствовала тянущую боль в сердце, и теперь уже не знала, кто тому виной — Айла или Луис, — но как бы то ни было, ощущение утраты никогда не покидало ее. Единственной надеждой на спасение было спокойное будущее и размеренная жизнь. Сесил даст ей первое, а собственное терпение — второе. И тогда, возможно, она проснется однажды без ощущения непрерывного падения в бездну, без чувства горечи и тоски по тем, кого ей так не хватает.

Поцелуй Сесила был на удивление приятным. Он не обжигал так, как поцелуй Луиса, но и не был противным. Он был теплым, нежным и покровительственным. Одри обвила руками его шею и ощутила, как чувство защищенности ослабляет узы страдания и горя, сжимавшие ее душу своими крепкими пальцами. С Сесилом у нее есть будущее. Может быть, не такое, о котором мечталось, но жить в мире грез не было больше сил.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Шарло Осборн настояла на венчании в церкви. И вовсе не потому, что была невинной невестой. Она первой готова была признать, что не является таковой. Еще бы, похоронив трех мужей… Но ей казалось, что будет правильно пригласить близких друзей присутствовать на церемонии венчания, а потом устроить грандиозную вечеринку в клубе. Ей хотелось цветов, шампанского и слов восхищения в свой адрес. Полковник готов был достать для Шарлотты луну с неба — так он был благодарен за то, что она согласилась стать его женой. Долгая погоня увенчалась успехом, и в финальной битве за ее сердце он вышел победителем. Шарло сдалась. Она выбросила белый флаг с энтузиазмом женщины, которой давно хотелось быть завоеванной.

— Теперь иди ко мне, старушка, и позволь себя поцеловать, — сказал он, притягивая Шарло к себе. Бакенбарды приятно щекотали ей лицо. — Хочу узнать, какова ты на вкус…

Шарло засмеялась радостно, как молодая девушка, которая влюблена впервые, а полковник продолжал:

— Ты похожа на дорогое шампанское, моя милая. Как только пробка вылетает из бутылки, оно начинает шипеть и пузыриться. Так и ты, старушка, — ты полна жизни! — Он с нежностью посмотрел на избранницу и игриво добавил: — Но стоит пузырькам выйти, напиток обретает вкус и запах винограда. Уверен, ты не разочаруешь меня, Шарло Осборн. Ты непредсказуема, и так будет всегда. Боже мой, ты стоишь этих лет ожидания! — В ушах полковника по-прежнему звучала незабываемая мелодия. Она снова наполнила его сердце утонченной грустью, из которой рождалась невероятной силы любовь.

Весна ворвалась в церковь вместе с бледным утренним светом и яркими букетами сирени и лилий. Полковник Блис, позабыв о своей хромоте, бодрым шагом шествовал по проходу между скамьями. Его бакенбарды победоносно топорщились. Он чувствовал себя полководцем, одержавшим величайшую победу в своей жизни, — прекрасная и неприступная Шарло Осборн шла рядом, опираясь на его руку.

Диана Льюис не могла оторвать взгляд от превосходного сиреневого костюма невесты. Прическа Шарло тоже была чудо как хороша — серебристые седые волосы, уложенные в элегантную высокую прическу, венчала кокетливо сдвинутая набок широкополая шляпа. Она не могла не восхищаться подругой, красота которой в осенние годы жизни стала необыкновенно изысканной. «Единственное, что немного выдает возраст Шарло — ее губы, которые с годами стали тоньше», — думала она. Филлида Бейтс сидела ссутулившись — больной позвоночник лишал ее возможности выпрямиться. Она ненавидела свадьбы, потому что сама так и не стала невестой, но натянуто улыбалась, чтобы никто не заподозрил, сколько яда в тот момент содержит ее слюна. Синтия Кляйн, слишком ленивая, чтобы притворяться, глазела на пару перед алтарем, готовую обменяться клятвами любви и верности, и задавалась вопросом, выполнит ли Шарло эти обещания. Но, как бы то ни было, она ощущала нежность — пожилые, убеленные сединами жених и невеста, такие беспомощные пред лицом Всевышнего, пытались взять максимум счастья от тех лет, которые им оставалось прожить.

— Пока смерть не разлучит нас, — сказала Шарло дрожащим голосом.

В это время Диана поймала взгляд Филлиды, затем осторожно посмотрела на Синтию. Все они думали об одном и том же. Долго ли ждать полковнику встречи с Создателем?

Но Шарло после смерти Айлы смотрела на жизнь по-другому. Начало «последнего акта» ее жизни ознаменовалось взрывом аплодисментов. Но этот прекрасный мужчина уйдет со сцены вместе с ней, а не до нее…

Одри сидела рядом с мужем и думала только о сестре. Так случалось всякий раз, когда она посещала церковь. Она помнила день похорон настолько отчетливо, словно это было вчера, и по-прежнему сильно тосковала по Айле. Боль, терзавшая душу, из острой превратилась в ноющую. Она тосковала и по Луису, но уже смирилась с собственным выбором. К тому же Сесил очень ее любил, и Одри не на что было жаловаться.

После свадьбы дочери Роуз сняла траур, и в стенах дома на Каннинг-стрит снова зазвучал смех. Однако все по-прежнему очень скучали по маленькому лучику света по имени Айла. Свадьба была роскошной и пышной. Роуз постаралась сделать этот праздник прекрасным и запоминающимся. Тетя Эдна на время переехала к ним жить и исполняла роль секретаря: составляла списки и вносила в них поправки, устраивала встречи с цветочниками, торговцами продуктами и портными. А Одри просто плыла по течению. Девушку вполне устраивало, что все решения принимают за нее. Она уступила контроль над своей жизнью так же охотно, как и свое сердце, и только душа по-прежнему принадлежала Луису.

Сесил купил небольшой домик в нескольких минутах ходьбы от дома Гарнетов, и Одри сделала все возможное, чтобы превратить его в уютное теплое гнездышко. Для нее было жизненно необходимо создать маленькую крепость, где можно было бы спрятаться и предаться воспоминаниям. Она вкладывала всю свою нерастраченную любовь в оформление комнат, пока интерьер не проникся силой ее страждущего духа. Пианино поставили в гостиной. Она часто играла ночью, и мягкий мерцающий свет десятков свечей, расставленных вокруг инструмента, успокаивал ее нервы и уносил вдаль, в те края, где жили ее солнечные и светлые мечты. Роуз находила дом молодой четы сказочно красивым, Сесил не уставал восхищаться супругой, которая сделала их семейный очаг таким изысканным. Только тетя Эдна чувствовала, что ее племянница что-то скрывает; по ее мнению, энергию, которую Одри тратила на обустройство дома, лучше было бы направить на построение гармоничного супружеского союза. В свое время, после смерти Гарри, Эдна тоже много занималась домом, чтобы успокоиться и подпитать свои воспоминания. Но ведь у Одри все по-другому — ее муж Сесил жив и здоров!

Когда Шарло и полковник, теперь уже законные супруги, шли к выходу из церкви, их глаза светились счастьем. Одри, которую снова увлекли в свой плен воспоминания, тряхнула волосами и внимательно посмотрела на свет, пробивающийся сквозь толстые стекла окна. Взгляд скользнул вслед за лучом и остановился на лице Эммы Леттон, которая в тот момент вспоминала о своем свидании под сикоморовым деревом. Вдруг Эмма подняла глаза и посмотрела на Одри. Они молча, оценивающе смотрели друг на друга, чувствуя невидимую ниточку взаимопонимания, которая их связывала. Одри застенчиво улыбнулась и обрадовалась, когда Эмма ответила ей улыбкой. Эмме нравилась юная миссис Форрестер, что не мешало ей слегка побаиваться этой чуткой девушки, которая, казалось, понимала ее как никто другой. Всепроникающий взгляд Одри, казалось, вызывал к жизни ее глубоко спрятанную печаль и воскрешал в памяти проступок, который едва не стоил ей репутации…

— Ты довольна своей ролью супруги? — спросила Эмма у Одри, когда они вместе выходили из церкви.

Это был непростой вопрос. Увидев грустную улыбку девушки, Эмма поняла, что Одри тоже скрывает ото всех свои чувства, покорившись требованиям семьи и общества. Одри захлопнула свою хорошенькую сумочку, стараясь не смотреть на деревянную скамью в глубине церкви, которая всегда напоминала ей о Луисе.

— Да, вполне, — ответила она на вопрос Эммы. — Наша церковь была свидетелем стольких свадеб… Если бы можно было посмотреть на мир глазами этого здания, то рождения, бракосочетания и смерти превратились бы в бесконечную цепочку событий. В такие моменты я вспоминаю о том, что все мы тоже смертны.

Эмма подумала об Айле и взглянула на Одри с глубоким сочувствием.

— А мне церкви напоминают о безудержном смехе в классной комнате, о потрясающе красивом проповеднике, который пытался научить нас слову Божьему, но добивался лишь того, что у нас громко стучали сердца и краснели щеки, о том времени, когда я была невестой и до окончания свадебной церемонии в страхе прятала лицо под фатой.

Одри засмеялась. Эмма была довольна, что ей удалось придать разговору более оптимистичное направление.

— Скажи, это правда, что ты сбежала с возлюбленным?

— Мне не удалось бежать. Отец нашел меня, когда я, дрожа, стояла в темноте и думала о том, что теперь наверняка попаду в ад.

— Ты уже искупила свой грех, — заметила Одри. — Томас помог тебе вернуть уважение общины.

— Да, помог, — вздохнула она и шепотом добавила: — Но мне иногда так хочется, чтобы этого не произошло. Когда ты думаешь о том, что когда-нибудь умрешь, разве в тебе не рождается желание жить так, как хочется, а не так, как удобно кому-то?

Одри посмотрела на Эмму. Янтарный свет покорности сиял в ее глазах, но они вдруг стали печальными и безжизненными.

— Мы не являемся творцами своих собственных судеб, — осторожно ответила она. — В детстве я верила, что смогу стать, кем захочу.

— А этого не произошло?

— Не так, как хотелось бы. Но я счастлива, — поспешно добавила Одри, глядя на Сесила, который ожидал ее у двери. — Семья — это чудесно. К тому же у вас с Томасом есть ребенок.

— Да, Роберт. Это Божий дар.

— Именно так, — ответила Одри, улыбаясь мужу, который махал ей рукой.

— Сесил такой красивый и благородный… Знаешь, когда ты вышла за него, тебе завидовали все женщины в Херлингеме, и замужние, и незамужние.

— Не могу в это поверить!

— Так было и так есть. Сесил нравится всем. А что же случилось с Луисом?

— Я не знаю, — Одри вздрогнула и отвела взгляд. Она боялась, что Эмма прочтет правду в ее глазах и поймет, что она тоже любит другого. — Луис уехал, и с тех пор о нем ничего не слышно.

— Неужели?

— Да, к сожалению.

— И Сесил ничего о нем не знает?

— Нет.

— Надеюсь, что Луис обрел свое счастье. Он всегда казался мне очень интересным. Он гений, а таких людей сложно понять. Ты когда-нибудь слышала, как он играет на фортепиано?

Одри кивнула.

— Почему бы тебе не прогуляться с нами? Ведь так здорово, что погода наладилась и пришла весна, правда?

— Да, в самом деле. Где же Томас? О, думаю, его нужно спасать! Он разговаривает с Дианой Льюис и Филлидой Бейтс. Им всегда удается загнать его в угол, а бедный Томас слишком вежлив, чтобы развернуться и уйти.

— Я пригласила Эмму и Томаса Леттонов прогуляться с нами в клуб, — сказала Одри, подойдя к мужу.

— Ты говоришь о той Эмме, которая несколько лет назад решила бежать, влюбившись в аргентинского парня? — поинтересовался Сесил.

— Да, но сейчас она счастлива в браке с Томасом.

— Вполне понятно. Ведь подобного рода чувства очень быстро проходят.

— Не думаю. — Одри вздохнула и подумала, что ее супруг плохо знает женское сердце.

Улыбаясь и обсуждая свадьбу, они вчетвером пошли по дороге, усыпанной фиолетовыми цветами палисандровых деревьев, вдыхая ароматы гардении и жимолости, взорвавшихся бурным цветением с приходом первых теплых дней.

— Подумать только, старина полковник дал связать себя брачными узами, — весело сказал Томас.

— Разве он никогда не был женат? — спросила Одри.

— Много лет назад его жена умерла, — сказала Эмма, многозначительно подняв бровь.

— Тогда у них с Шарло много общего. Интересно, кто кого переживет? — спросил Томас.

— У меня забавное предчувствие, что на этот раз они хотят покинуть бренный мир вместе, — сказала Одри.

Сесил взял жену за руку и улыбнулся.

— Это так похоже на тебя, Одри! Ты всегда была романтиком.

— Эмма тоже романтик, — сказал Томас, с обожанием улыбаясь своей жене. — Должно быть, она единственный человек, который считает, что противная Шарло Осборн…

— Шарло Блис, — поправил Сесил со смешком.

— Шарло Блис, достопочтенная миссис Блис, — добавил Томас, делая акцент на слове «миссис», — была красива, словно юная невеста.

— Она действительно выглядела очень красивой, — восхищенно выдохнула Эмма.

— Дьявол имеет много масок, — вставил свое слово Сесил.

— А я согласна с Эммой, — сказала Одри. — Шарло — красивая, элегантная женщина. И я буду очень рада, если в ее возрасте смогу выглядеть хотя бы наполовину так же хорошо, как она.

— Дорогая, твоя красота исходит изнутри и никогда не иссякнет, — серьезно сказал Сесил.

— Спасибо, — ответила Одри, чувствуя, как краснеют ее щеки.

— Эмме я всегда говорю то же самое, — сказал Томас. — Почему женщины нам никогда не верят?

Сесил пожал плечами.

— У вас много общего, не правда ли? — спросил он.

Эмма и Одри обменялись многозначительными улыбками.

— Да, — ответила Эмма.

Одри промолчала. Она взяла мужа под руку и опустила глаза, зная, что у них гораздо больше общего, чем Томас и Сесил могут предположить.

— Я хочу сказать несколько слов о моей супруге, — начал полковник, слегка покачиваясь и держась одной рукой за стул, а другой удерживая только что откупоренную бутылку шампанского. Казалось, круглый живот вот-вот перевесит и он упадет, но этого не произошло. Он подмигнул Шарло, и его бакенбарды трогательно подпрыгнули вверх. — Мы уже не молоды, — продолжил он, приподняв брови, похожие на облезлые кошачьи хвосты. — Все это понимают. Наше с Шарло существование близится к закату, но для меня жизнь никогда еще не была такой прекрасной. Я считал, что красота полей Сомм — предел восхищения, которое я могу испытать в жизни. А потом я встретил Шарло. Я ушел на пенсию и думал, что время сражений прошло. Но Шарло стала знаменем, которое я решил завоевать любой ценой. Она не знает, и, прошу вас, не говорите ей о том, что она — самая большая победа в моей жизни. Чтобы ее добиться, я пустил в ход все свои резервы, всю энергию, всю храбрость, но никогда еще не получал такого вознаграждения! Она красива, элегантна, она мудра и достаточно сильна, чтобы спасти меня от меня же самого. Шарло, — продолжал он, глядя на жену сверкающими глазами, переполненный эмоциями, вызванными не столько алкоголем, сколько дивным очарованием момента, — я не уронил ни слезинки, когда зимой 1916 года был убит молодой Джимми Мак-Маннус, хотя каждый нерв моего тела требовал этого. Я удержался от слез, когда старый Бернард Блис, мой покойный отец, умер от пневмонии, а я остался несмышленым тринадцатилетним мальчишкой. Но вот ты, старушка, заставила меня плача благодарить тебя за то, что ты решила провести остаток своей жизни со старой, потрепанной в боях боевой лошадью. Я сделаю тебя счастливой, видит Бог, сделаю, и мы, старушка, проживем вместе еще много-много лет. Жизнь становится интересной, ты — рядом, и я снова чувствую себя двадцатилетним. Давайте поднимем наши бокалы за Шарло Блис, Шарло Гамильтон-Хьюз-Фординтон-Озборн-Блис, и, если хотите знать, именно столько имен по силам нести этой женщине. В жизни миссис Блис больше не будет ни похорон, ни свадеб, потому что, уходя, я заберу ее с собой. — Он поднял бокал, а затем, самодовольно улыбаясь, добавил: — Нам чертовски повезло с погодой, ведь в Лондоне сейчас идет снег!

Когда аплодисменты утихли, заиграла музыка, и полковник закружил свою супругу в танце, прижимая вспотевшую щеку к ее щеке. Шарло заметила, что его руки дрожат, а тонкие губы сложились в нежную улыбку.

Тетя Хильда смотрела на свою дочь Нелли и задавалась вопросом, сможет ли та когда-нибудь найти себе мужа. Она не становилась красивее с годами, а холостых мужчин так мало… У Нелли никогда не было шикарной возможности выбирать, как, например, у Одри, по которой вздыхали все потенциальные женихи Херлингема. Нелли вынуждена была ждать, пока кто-то обратит на нее внимание, но на сегодняшний день на расстоянии сотни миль не было ни одного достойного молодого человека. Муж Хильды танцевал с Викторией, младшей сестрой Эммы Леттон. Она с трудом подавила растущее чувство возмущения: он непристойно крепко прижимал девушку к себе. Бедная Виктория, съежившись, выглядывала из-за его плеча и беспомощно улыбалась. Хильда вспомнила, как откровенно муж восхищался юной Айлой, но теперь Айлы не было в живых, и он не упускал возможности потанцевать с любой молодой девушкой, лишь бы только прикоснуться к ней своими похотливыми руками. «Мерзкий старикашка!» — брезгливо подумала Хильда.

— Нелли, почему ты не танцуешь? — спросила она у дочери, когда та проходила мимо. Было очевидно, что молодая женщина устала и ее единственным желанием было уйти домой.

— Потому что меня никто не приглашает, мама. Кроме того, я не хочу танцевать с отцом, он слишком много выпил и потеет, как старый боров.

— Нелли, нельзя так говорить об отце, — холодно упрекнула дочь Хильда.

— Беру пример с тебя, мамочка. Те сравнения, которые ты для него придумываешь, гораздо хуже.

— Это не причина для ухода. Должен же быть хоть кто-то, с кем ты можешь потанцевать!

— Никого, — твердо заявила Нелли.

Она взглянула на молодого человека со скошенным подбородком, которого мать считала вполне подходящей для нее парой, и в отчаянии закатила глаза.

Одри была довольна Сесилом. Он был добрым, обаятельным, внимательным и щедрым. Но у них было так мало общего… Одри любила литературу, поэзию, музыку и природу, а Сесил получал удовольствие от бизнеса, политики, экономики и общения с друзьями. Ему хотелось, чтобы дом был полон гостей, а Одри предпочитала проводить время в одиночестве среди деревьев и цветов, чтобы иметь возможность парить в мечтах и оживлять чаяния, которые были давно похоронены, но очень ей дороги. Одри знала, что муж не понимает ее, потому что ее истинное «я» проявлялось только тогда, когда комната утопала в свете свечей, а пальцы танцевали по клавишам фортепиано. Но Сесил подарил ей уютный дом и отчаянно пытался сделать ее жизнь приятной. Только, к сожалению, слепого нельзя научить ценить картины, а Сесил был слеп к потребностям души Одри.

Сесил тоже был доволен, и ему очень хотелось вернуть счастье, которым он наслаждался в первые пьянящие месяцы их свиданий. Но Одри, казалось, заблудилась в своем собственном далеком мире, словно закрылась в невидимой непробиваемой ракушке, из которой он не мог ее выманить. Когда Одри садилась за инструмент, у Сесила голова шла кругом: печальные мелодии, которые она играла часами и повторяла снова и снова, напоминали ему о брате. Выражение лица жены было таким же вдохновенным, как у Луиса — казалось, ее кожа теряет цвет и становится полупрозрачной. Сесил потратил годы на то, чтобы понять брата, теперь же большая часть его времени уходила на то, чтобы понять собственную жену. Но, несмотря на все отчаянные попытки интересоваться столь любимой ею поэзией и музыкой, вести разговоры о красоте природы и о смысле жизни и смерти, ничего не менялось. Временами казалось, что она говорит на другом языке, и в мире нет ни одного учебника, способного обучить его понимать сказанное. Сесилу было легче общаться с Роуз и Генри, чем с их дочерью.

Роуз обожала Сесила со всей страстью матери, которая утратила дочь, но приобрела сына. Она восхищалась им и заботилась о нем. Он напоминал ей Генри во времена их первых свиданий — прямая спина, широкие плечи, красивый нос и строгость, придающая его манерам особый шарм. Ей нравилось наблюдать, как Сесил и Генри до позднего вечера сидят, покуривая гавайские сигары, и обсуждают экономику, приглушенными голосами ругая диктатора, который, по их мнению, привел страну к разрухе. Сесил был воплощением всего, чего родители Одри ожидали от зятя, — он не только сделал их дочь счастливой, — Сесил вернул счастье и в их жизнь. Ее переполняла гордость от того, что Одри нашла себе такую хорошую пару, хотя она никогда и не сомневалась в том, что все случится именно так. Ее дочь всегда была рассудительной девочкой…

Чтобы заглушить боль потери, Роуз старалась не сидеть без дела, поэтому не покладая рук заботилась об Одри и Сесиле, Эдне и Хильде, Генри и своих младших сыновьях. Она испытывала потребность ежесекундно быть занятой, так, чтобы не иметь времени думать о смерти Айлы.

Однажды летним вечером Одри сообщила, что ждет ребенка. Никогда прежде Роуз так отчетливо не осознавала непрерывность жизни, которая продолжалась вопреки смерти Айлы. Именно тогда она смирилась с мыслью о смерти, осознав, что рождение и смерть — две стороны одной медали. Человек должен думать о будущем, а не размышлять о прошлом. Будущее Роуз теперь было определено: сыновья вырастут и покинут родительский дом, а Одри и Сесил останутся рядом. Внуки заполнят ее жизнь.

Сесил надеялся, что рождение ребенка станет фундаментом, на котором они с Одри наконец-то построят свою семью. Возможно, материнство заставит Одри остепениться, и она забудет о своих странных мечтах…

Алисия и Леонора появились на свет в октябре 1954 года в больнице «Литтл Кампани оф Мэри», где двадцать четыре года тому назад родилась их мать. Одри с нежностью смотрела на крошечных человечков, которых Господь доверил ей. Они глядели на нее удивленно, как на незнакомку, а ведь она девять месяцев носила их под сердцем, ощущая, как они двигаются в ее лоне. Обнимая малышек, Одри изучала их маленькие лица, и ее сердце рвалось на части при мысли, какое долгое и сложное путешествие по жизни их ждет. Алисия была подвижной и сильной, с мокрыми белыми волосиками и мощным голосом, готовым отстаивать свое мнение. Леонора издавала нежные мяукающие звуки и отчаянно цеплялась за пеленку, в которую была закутана. Одри была слишком растрогана и слишком устала, чтобы говорить. Она приложила обеих малышек к груди, целуя их влажные личики и обнюхивая кожу, как это делают животные. Впервые за многие годы ее сердце не болело, а билось с новой энергией и новой силой. Бремя ответственности вывело ее из мира грез. Мысли о Луисе спрятались в глубь сознания, забрав с собой грусть и печаль, чтобы в ближайшие десять лет она могла играть только колыбельные и веселые песенки, которые они будут петь все вместе в солнечной гостиной перед широко открытыми дверями, ведущими на зеленую террасу.

Во время родов Одри чувствовала присутствие Айлы: ей казалось, что сестра восхищенно наблюдает за ней из мира духов, который от нашего мира отделяют неуловимые невидимые стены. Одри была счастлива. Теплое чувство наполнило все ее тело, словно кровь превратилась в золотой мед.

Когда вошел Сесил, происшедшая с супругой перемена поразила его. Одри встретила его улыбкой.

— Близнецы! — воскликнул он, охваченный восторгом.

Она кивнула, и ее глаза наполнились слезами.

— Это самый счастливый день в моей жизни, Сесил. — Она говорила шепотом, чтобы звук голоса не разрушил все волшебство момента. — Я снова обрела себя, словно какой-то этап моей жизни завершился. Рождение дочерей поможет мне справиться и со смертью Айлы. Впервые за несколько лет моя душа не болит. — Она говорила искренне, и глаза ее ярко блестели.

Сесил боялся смотреть ей в глаза, потому что источник этого света пугал его. Одри перевела взгляд на крошечные комочки, которые неожиданно вернули ей смысл жизни. Затем протянула мужу руку, и Сесил взял ее. Будущее снова обрело для Одри все краски любви.