#Сталкер

16

Собралась. Не ожила, нет, но склеилась. Слава приходил с цветами на следующий день. Дверь даже не открыла — вызвала полицию, его увели. С тех пор не появлялся — видимо понял.

Бросила всё и на два месяца сорвалась к маме. Было лето — тёплое в этом году. Ходила босиком по траве на дачном участке, думала. Залечивала, зализывала раны; прятала боль глубоко внутри, скрутив её в тугой комок.

Когда вернулась, лето заканчивалось. Я брала единичные заказы от частных клиентов, днями напролёт мазалась в краске для стен и белилах для потолка. Вечером отскребала пятна с кожи, надевала свои лучшие платья, нижнее бельё и чулки — шла в город.

Сменила с десяток любовников, но запомнились только двое — один любил делать кунилингус до беспамятства. Обрабатывал начисто, я громко кончала, сжимая его голову бёдрами, не позволяя отстраниться слишком рано. Второй грешил позой шестьдесят девять — необычно, мне понравилось. Он трахал меня пальцами, я сосала его член; а потом лежала полупьяная и уставшая, пока он скакал по моей спальне, наспех надевая свою одежду.

За дверь выставляла всех — никто не оставался в моей постели до утра. Если становилось одиноко спать, кутила всю ночь, до самого рассвета. Пила яркие приторные коктейли в ночных клубах, которые облегчали знакомства с противоположным полом; курила тонкие ментоловые сигареты. В сумочке поселилась зубная щётка и запасные трусики — на всякий случай. Превратилась в проблядушку — стыдно признаться, уже тридцать два.

Пару раз видела Руслана в барах. Всегда с друзьями, ни разу с женщиной. Мне плевать, пусть делает что хочет. Он бросал на меня короткие взгляды, если замечал в обществе нового кавалера (что происходило каждый раз), укоризненно качал головой и сжимал губы. Один раз зажал в дамском туалете, но я ударила его по лицу и оттолкнула, послав с душой: «Иди на х%*».

Ругалась матом, да. Много и смачно, полюбилось. Вставляла для связки слов, заливисто смеялась пошлым шуткам и щипкам за попу. Сальные прикосновения к груди не вызывали отвращения — привыкла. Хотели, чтобы раскрепостилась? Получите–распишитесь.

Время летело быстро, пришла осень, бархатистая и тёплая — начало сентября. Именно тогда я снова столкнулась с ним.

17

В тот вечер, как обычно, сидела в баре. Мужики слетались, как пчёлы на мёд, ну, или мухи на дерьмо. Немудрено — на лице отпечаток бессонных ночей, но глаза блестят похотью. Кто такую упустит — лёгкая добыча.

Мне хотелось секса — безумного, жаркого, безудержного. Беда в том, что «безумно», «жарко», «безудержно» было только в первый раз, а потом появлялась скука. Искала, сама не знала, чего. А может и знала — в недрах души, где сидела, сжавшись, боль от предательства. Как назло, и в этот раз никто приличный на глаза не попался — все были слишком простыми или замороченными. Угощали выпивкой, говорили комплименты — чушь несусветная. Слушать это не было сил, меня не волновало больше какие у меня глаза — серые или голубые, большие или маленькие, красивые ли волосы — плевать. Просто разденьте меня, подарите крупицу кайфа и проваливайте из моей жизни вон.

Ушла из бара расстроенная — опять придётся трогать себя под одеялом и засыпать неудовлетворённой. Громко стучали по асфальту высокие каблуки, слишком короткая юбка задиралась, приоткрывая ямочки ягодиц — но какая мне разница. Хотите смотреть — смотрите, а лучше сделайте что–нибудь, чтобы унять этот тлеющий жар внутри.

Проходила по тёмному переулку, мимо гаражей, фонарь не горел. Сердце гулко забилось в груди, услышала в собственных ушах. Сзади что–то зашуршало, я пошатнулась. За руку сильно схватили, прижали стене спиной.

В нос ударил омерзительный запах алкоголя и дешёвых сигарет.

— Кто тут у нас, — прокаркал липкий мужской голос, — Такая красивая и одна.

Я завизжала, пытаясь ударить его по лицу, но он схватил запястья и скрутил их над головой. Больно тряхнул — ударилась затылком о кирпичную стену, слёзы брызнули из глаз.

— Не рыпайся, сука, не то прирежу, — в темноте сверкнуло холодное лезвие, его тут же прижали к моей шее.

Начал задирать и без того неприлично короткое платье, дёрнул вырез — раскрыл декольте. Бюстгальтер треснул под нетерпеливыми руками, когда он опустил чашечку и начал с силой сминать мою грудь.

— Хороша, — промычал, снова одарив своим амбре изо рта.

В темноте не видела его лица — представился толстым и лысым — стандартный образ злодея в мультиках и кинофильмах. Почувствовала себя беспомощной, неживой, руки обмякли. Пусть делает что хочет, только бы быстро. Больнее мне уже не сделаешь, а с отвращением к себе справиться, пожалуй, можно.

Он что–то пыхтел, разрывая трусики, я не обращала внимания. Закрыла глаза — абстрагировалась. Представила рядом с собой другого мужчину — высокого, крепкого, нежного. Грудь защемило от тоски — до сих пор жду, глупая.

Лезвие больно резануло по коже, насильник упал на землю. Я вскрикнула, увидев вторую фигуру и замолчала, когда услышала глухие удары по человеческому телу. Глаза начали привыкать к темноте — снова закричала, то ли от радости, то ли от ужаса.

Пришёл.

Вернулся!

Руслан остановился, услышав мои всхлипы, обхватил сильными руками и прижал к груди.

— Не плачь, девочка, — сказал мягко, как когда–то, — Ничего не случилось, только не плачь.

Я взревела, вцепившись в его рубашку пальцами. Затряслась всем телом, ноги подкосились. Подхватил, удержал, не дал упасть. Понёс куда–то в темноту, а потом вышел под фонарь — я зажмурилась от неожиданного света, когда он поставил меня на ноги и прислонил к столбу.

— Ублюдок, порезал, — прошипел он, прикоснувшись пальцами к моей шее, — Убью.

Дёрнулся назад, но я перехватила за руку.

— Не надо, — едва дыша произнесла и снова разрыдалась, — Домой. Домой хочу.

Сжал челюсти, но не ушёл. Прикрыл порванное платье, спрятал грудь обратно в лифчик, снова подхватил на руки. Обняла за шею руками, вдохнула его запах, проливая слёзы на гладковыбритую шею.

Донёс на руках, быстро и широко шагая. От дома никогда не уходила далеко, вот и сегодня была в своём районе. Поставил у подъезда, выхватил сумочку и вытащил ключи. Открыл дверь, я вошла внутрь на дрожащих ногах, побежала наверх, скинув туфли. У квартиры встала — ключи у него остались. Поднялся быстро, молча открыл замок и втолкнул внутрь.

Застыл на пороге, глядя на меня, не моргая. Лицо разгладилось, когда я попыталась прикрыться, улыбнулся.

— Чай? — предложил, зная, что иногда пью сбор успокоительных, если не могу уснуть.

Кивнула, юркнула в ванную, встала прямо в одежде под душ — смыть с себя грязь и чужие потные руки. Стояла долго, давясь рыданиями и размазывая косметику по лицу. Как вышла смутно помню, просто стянула с себя испорченную одежду, обернулась полотенцем и пошла на кухню, даже не посмотрев на своё отражение.

— Спасибо, — сдавленно проговорила, обхватив протянутую чашку ладонями, — Не знаю, как ты там оказался, но спасибо.

— Не за что. Больше не ходи по ночам одна, разодетая, как шлюха.

В словах злость, неприкрытая и грубая. Я вскинула голову, прошипела:

— Не твоё дело, как я хожу и с кем.

Он прищурился, толкнул на стул — горячий чай расплескался по рукам. Вскрикнула от боли и от его слов.

Устало вздохнул, присев передо мной на корточки. Брови сошлись на переносице, посмотрел хмуро.

— Что же ты с собой делаешь? Зачем? Для чего?

— Я живу так, как я хочу и мне никто не указ, — снова злобный тон, вскинула голову, — Тем более ты. Чем ты лучше? Ты хоть знаешь, как больно мне было? Осознаёшь, что ты со мной сделал? Как унизил?

— Осознаю. И я просил прощения за это, — взгляд тёмный, ни тени раскаяния.

Просто констатация факта: «Виноват. Прощения просил».

Скотина.

— А я не буду прощать, — выплюнула, — Таких как ты ещё в утробе давить надо. Чтобы дышалось легче. Ненавижу тебя, всю оставшуюся жизнь ненавидеть буду.

Отставила чашку на стол. Поднялась.

— Что? Что я с собой делаю? Трахаюсь, как кошка, даже имён не спрашиваю. А кто меня научил этому? Ты! — толкнула в грудь, когда выпрямился, — ТЫ! Хочешь обвинить — вини себя. Не появился бы ты в моей жизни, была бы забитая, как раньше. Сидела бы мышкой дома. А ты научил, спасибо тебе, показал, что верить никому нельзя, но можно хотя бы получать удовольствие от лжи.

— Идиотка! — замахнулся рукой, я сжалась, думала ударит, — Да я же… — обхватил лицо ладонями, притянул к себе, — Да я же всё для тебя сделаю, только попроси. Хочешь, чтобы ушёл — уйду. Хочешь, чтобы пришёл — позови, приду. Хочешь, буду ползать перед тобой на коленях; хочешь убью ради тебя. Только не молчи, говори, чего ты хочешь?! — заорал, опустил руки на плечи, встряхнул.

— Хочешь знать, чего хочу? — распахнула полотенце, сбросила его на пол и осталась голой, — Бери! Секса хочу. Бери, а потом проваливай.

Провизжала так звонко, как будто ногтём по стеклу. Он шагнул назад, уставившись на моё тело сумасшедшими глазами. Потом скривился весь, сжался, медленно пробежался глазами вверх–вниз и шагнул назад ещё раз.

— Дура. Дура, — покачал головой, — Посмотри, что ты с собой сделала. Ты хоть видела себя со стороны?

Я отшатнулась, оттолкнула его и пошла в прихожую, к зеркалу. Щёлкнула выключателем — белый свет залил крошечное помещение. Посмотрела на своё отражение и ахнула.

По всему телу следы — чужие руки. Свежие, старые — синяки, отпечатки пальцев, ладоней. Грудь блестит, будто липкая, грязная. На шее засосы разной давности — жёлтые, красные.

Лицо — маска. Без косметики под глазами пролегли тёмные мешки, губы красные припухшие. Прикрыла рот рукой в ужасе — это не я. Никогда такой не была.

Руслан появился в отражении, встал за спиной. Глаза блестели налитые кровью и слезами.

— Что ты наделала? Как к тебе прикоснуться такой? Самой не противно?

Сказал, как ударил. Пошатнулась, наклонилась, уронив ладони на комод. Опустила голову — спутанные волосы закрыли лицо. Вздохнул за спиной, а потом открыл дверь и вышел. Хлопать не стал, просто тихо прикрыл за собой.

Я подняла глаза на чужую женщину, отражающуюся в зеркале. Вяло улыбнулась — зубы стали жёлтыми. Выпрямилась, но плечи сразу поникли. Приложила руку ко рту, дыхнула — запах такой же, как у того мужика в переулке — гнилостный, мерзкий, отвратительный. К горлу подкатила тошнота — сама себе противна, снова был прав. Еле добежала до унитаза — выворачивало наизнанку пол ночи. Забралась под душ, села на кафельный пол и тёрла себя жёсткой мочалкой, пока кожа не покраснела. Намыливалась и смывала снова, волосы промывала до скрипа. Зубы почистила три раза, постоянно проверяя — воняет или нет.

Воняло. Гнило. Я сгнила изнутри.

18

Синяки долго не заживали. По пять раз на дню мазала их рассасывающим гелем, а они, как назло, только медленно желтели и зеленели.

Чтобы не видеть, сходила в солярий — немного подзагорела. Отметины остались, но стали не такими заметными.

Приехала мама. Встретила её на автовокзале, улыбнулась, обняла. Вечером долго разговаривали, рассказывала ей всё, лёжа у неё на коленях, как маленькая девочка. Она гладила по волосам и вздыхала.

Знаю мама, знаю. Глупая у тебя выросла дочь.

Мы гуляли по Кадриоргу, фотографируясь в пожелтевшей осенней листве. Купили две шерстяных шляпы с широкими полями — обе чёрные. Улыбались осеннему солнцу.

Я повела её в кафе, когда начался дождь. Было воскресенье — народу не протолкнуться, все укрывались от неожиданного ливня, согреваясь чашкой кофе. Устроились у окна — по стеклу водопадом лилась вода; разговаривали обо всём и ни о чём на свете, потягивая тёплое какао и смакуя шоколадное пирожное с миндалём.

Взгляд лениво прогулялся по помещению, застыл у дальнего столика в углу. Узнала знакомую спину, короткие волоски на затылке. Задержала дыхание, по сердцу резануло — был не один. С девушкой.

Молодая, хорошенькая. Брюнетка — жгучая и яркая. Лицо невинное, улыбчивое, открытое. Он что–то сказал, залилась румянцем — как он любит, я знаю. Поэтому обратил на неё внимание.

Проглотила кусок, вставший в горле. Сморгнула непрошенные слёзы — обидно. Обидно. Больно.

Забыл. Всё–таки забыл. Отпустил.

Проблема в том, что я так и не отпустила.

Она принялась изучать меню, чуть нахмурившись. Повернул голову — показался точёный профиль. Я прикрылась полями шляпы — не нужно, чтобы заметил. Захотелось раствориться в воздухе, стать невидимкой, но именно сейчас природная незаметность так некстати куда–то исчезла.

Девушка что–то сказала, кивнул. Поднялся из–за стола и пошёл к кассе. Я вжалась в сиденье, словно из–под земли донёсся голос матери:

— Божена? Всё в порядке.

— Он здесь, — шепнула, едва дыша.

— Кто? Где? — начала крутить головой, а мне захотелось завыть от досады.

Мама всегда была шумной, громкой. Вот и сейчас слишком высоко произнесла, на нас обернулись. И обернулся он.

Увидел меня, застыл как вкопанный. Нахмурился, посмотрел пристально.

И отвернулся.

Какао перестал быть вкусным. Шоколадное пирожное стало слишком сладким и приторным. Я прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями и улыбнулась маме:

— Никто, мам. Никто. Нет его больше.

Он ушёл первым — так и не сделав заказ. Подошёл к своему столику, что–то сказал спутнице, она поднялась. Приобнял её за талию, и вышел в деревянные двери вместе с остатками моего разбитого сердца.

19

Снова пришла зима — на этот раз слякотная и пасмурная. Пришлось купить резиновые сапоги с меховой отделкой — привычные кожаные промокали в чвакающей серой жиже. Работала усердно, параллельно собирала браслеты и продавала их в интернете. На рождественской ярмарке арендовала домик на Ратуше — туристы хорошо покупали изделия ручной работы.

В праздничный вечер они прогуливались по площади, попивая глинтвейн, купленный в соседней лавочке. Я сразу узнала — и её, и его.

— Рус, посмотри, — девушка в скошенной набок вязаной красной шапке подошла к моему домику и улыбнулась моей работе, — Какая красота. Можно потрогать? — посмотрела на меня чистыми серыми глазами, робко улыбнулась.

— Можно, — ответила я с искренней улыбкой.

Хорошенькая. Милая. Живая. Не чета мне — я давно уже умерла.

Она сняла бежевую кожаную перчатку и прикоснулась тонкими пальцами к бусинам. Подошёл её спутник — мой бывший сталкер, посмотрел на меня, вымучено улыбнулся.

— А дорого? — спросила девушка.

— Вы же местные? — бросила на неё мимолётный взгляд, и снова посмотрела на Руслана — сил оторвать глаза не было, — Могу вам скидку сделать. Здесь цены для туристов, — заговорщицки шепнула и подмигнула ей, стараясь быть приветливой.

Она рассмеялась. Звонко, заливисто. Улыбнулась широко:

— Не знаю, что выбрать? Как ты думаешь? — спросила его, прильнув к плечу.

— Пусть девушка посоветует, — неуверенно ответил он.

Я встрепенулась, посмотрела на прилавок. Провела рукой по бусинам:

— Здесь полудрагоценные камни. Агат, лунный, кошачий глаз, опал. Кто вы по знаку зодиака?

— Козерог, — воодушевившись, ответила она.

— Тогда вам подойдёт оникс, — вытащила два браслета с тонкими бежево–рыжеватыми полосками на бусинах, — Ваш камень. Говорят, что он «лечит» — снимает боль, помогает ранам заживать быстрее. На востоке его не очень любят, но в эзотерике считается, что он концентрирует в себе энергию и придаёт жизненных сил, обостряет ум, — я перебрала украшения в холодной руке и протянула девушке, — Они с разными подвесками.

Она взяла изделия в руку, прикоснулась к камням. Посмотрела на подвески — широкие кольца с тибетским узором. На одном висели сложенные ладони — Анджали–хаста — символ почитания. На другой — медальон Инь–Янь — чёрное и белое, добро и зло.

— А сколько будут стоить оба? — спросила осторожно, и посмотрела на меня.

— Пятнадцать, — ответила, не задумываясь — чистую себестоимость.

Она натянула браслеты на тонкое запястье, подвески прозвенели друг о друга в морозном воздухе. Руслан вытащил кошелёк из кармана и протянул мне две купюры. Взяла их трясущейся рукой, от холода, и положила в барсетку, висящую на плече.

— Спасибо вам, — пропел звонкий голосок, — Такая красота.

Она прижалась к его руке, довольно улыбнувшись. Я не отрывала взгляда от её смуглой кожи — камни подходили. Руслан сдержанно кивнул и начал разворачиваться, чтобы уйти.

— Стойте, — сказала, не думая, — Подождите.

Присела, зарылась в коробки, стоящие под прилавком. Открыла одну из них, с редкими камнями, выбрала самый красивый — с тонким переплетением ветвей. Поднялась и протянула Руслану:

— Это вам. Возьмите. Просто так.

Он снял перчатку и аккуратно взял у меня камень причудливой формы. Посмотрел на него, затем взглянул мне в глаза.

— Что это?

— Это коралл. Он… Снимает отрицательные эмоции, погашает гнев. Хранит от искушений. Возьмите, на удачу, — проговорила, заплетающимся языком.

— А для какого он знака зодиака? — спросила его девушка.

— Для скорпиона, — ответила, снова не задумываясь.

— Ой, Руслан! Ты же скорпион! А вы не провидица? Как вы узнали?

— Просто… Берите.

Руслан сжал камень в ладони, убрал его в карман шерстяного пальто. Коротко кивнул, усмехнулся. Они развернулись, из–за его плеча я слышала её удивления:

— Вот это да? Как так можно угадать, кто человек по гороскопу? Чудеса…

Не чудеса, девочка. Не чудеса…

Не угадала я. Я просто знаю.

Так провела декабрь, январь посвятила работе. По ночам спала, правда заглатывая две таблетки слабого снотворного, но спала — спокойно. Иногда доставала его кожаную куртку, спрятанную в шкафу, водила по ней носом — искала запах.

Запаха уже не было, и я убирала её обратно — глубже на полку с каждым разом.

Он пришёл, вместе с неожиданным снегом в конце февраля. Позвонил в дверной звонок, послав трели соловья по моей квартире. Я красила гостиную — добавляла красок, разливая их прямо из банки в хаотичном порядке. Красные, жёлтые, синие пятна растекались по стене, а я стояла в одной грязной футболке и трусиках.

Посмотрела в глазок — выдохнула. Прошло почти два месяца, как случайно встретились, а по ощущениям словно целая вечность. И всё равно, задержала дыхание, когда открыла и впустила в квартиру.

Потянула футболку вниз, покраснела — не специально, нет. Он обжёг взглядом, улыбнулся ярким пятнам на моих руках и ногах, подошёл вплотную. Наклонился, чтобы поцеловать, вдохнул запах у волос, собранных на затылке.

— Не сдержался. Соскучился, — прошептал едва слышно, — Прогони.

— Не могу. Тоже соскучилась.

Расстегнула куртку, зашуршала ткань. Сбила растаявшие снежинки с волос, улыбнулась, вложив остатки душевного тепла в свою улыбку.

— Я стены крашу.

— Я заметил, — рассмеялся, щёлкнув по носу, — Покажешь?

— Покажу.

Повела его за руку в комнату. У входа снял носки — тоже строитель, знает, что там, где краска, всегда грязно. Улыбнулся, увидев творение моих рук, а потом покачал головой.

— Тебе нужна помощь — там просветы.

Махнул рукой под самый потолок и начал стаскивать с себя рубашку. Я захлопала в ладоши, как девчонка; запрыгала, вокруг него, помогая раздеться до трусов.

Смеялся, щипал за ноги, подхватывая банки с краской и замахиваясь высоко. На потолок с огромным трудом полдня клеила плёнку — за него не боялась. Заляпает — не страшно. Хохотала, когда жестянка выскользнула из его рук, и его окатило жёлтым цветом с головы до ног.

Вытер глаза, я согнулась пополам от смеха. Рухнула на завешанный диван, била подушки руками. Подошёл близко, провёл грязными руками по бёдрам — остались жёлтые следы. Снова размазал по коже краску, потянул мою футболку вверх, стащил через голову.

— Иди ко мне, — прозвучало мягко, нежно.

Пошла. Протянула руки, запрыгнула — впилась губами, не обращая внимания на привкус акрила во рту. Проник языком в рот, руки скользили по моему телу. Член скользнул по животу — твёрдый, горячий, готовый.

Не удержалась, застонала, когда прижал к скользкой стене. Сорвал трусики — ворвался, дико, необузданно, как я хотела. Как он умеет. Задвигался резкими рывками, прорычал мне в ухо, перемазав моё лицо жёлтыми разводами. Остановился, посмотрел мне за спину и улыбнулся. Молча опустил, развернул лицом к стене — свежая краска сохранила отпечаток моего тела — очертания позвонков и лопаток.

— Положи ладони, — прошептал в шею, прикусил затылок.

Послушалась, вдавилась руками в густой слой акрила на стене. Снова начал трахать — осторожно и бережно. Ладони скользили, оставляя дорожки; пальцы впивались в краску и оставляя глубокие борозды. Обхватил затылок и поднял голову — поцеловал, проникнув языком в рот, кружа им по моему языку.

Хрипло стонала, покрикивала. Просила не останавливаться — не остановился. Брал у стены, размазывая разноцветные художества моим телом, взял на диване — глубоко, больно, но сладко.

Оторвался от меня, я стояла на коленях, держась за спинку. Вздохнул совсем близко, очень близко, затем провёл языком по припухшей плоти. Вскрикнула, прикусила губу, запрокинула голову.

— Раздвинь ноги, — голос низкий, властный.

Сделала, как он сказал, напряглась. Начал лизать, посасывать, покусывать. Ахнула от удовольствия, порвала тонкую строительную плёнку ногтями. Провёл языком вниз, уткнувшись носом туда, куда ещё никто никогда не проникал. Вздрогнула, дёрнулась вперёд — страшно.

Застыл за спиной, а потом обхватил ягодицы руками, раздвинул и снова начал лизать. Но не влагалище, нет. Кое–что повыше. Замерла от такой дерзости, от непонятных ощущений, подумала, что умру от того, как резко горячие и холодные волны проходят по телу. Желудок сжался, по спине пробежала нервная дрожь.

Это неправильно. Не естественно. Я должна его остановить. Но последняя отрезвляющая мысль куда–то улетает, когда его язык проталкивается туда, туда, о Боже — туда. Не глубоко, но чувствительно. Приятно.

Я уронила голову на спинку дивана от острых ощущений. Краска на коже начала высыхать, противно трескаясь и стягиваясь. Но все мои нервы сейчас сосредоточились в одном месте, которое вылизывал мой мужчина.

Жадно. Будто голодный.

Он выпрямился за спиной, положил ладонь на поясницу и прогнул мою спину. Тело, словно не моё собственное, следовало за движением его рук. Обошёл диван встал передо мной, провёл головкой члена по губам.

— Открой рот, — хрипло, порывисто.

Открыла, взяла всю длину, начала жадно сосать. Влагалище сводило от пустоты, бёдра подрагивали, но сосала так, как будто делаю это в последний раз в жизни. Слюна стала густой, липкой, перемешанной с его предэякулятом и моей смазкой — кисло–солоноватая на вкус. Отстранился, погладил подбородок, наклонился и поцеловал в губы. Снова вернулся за спину — почувствовала что–то влажное на попе.

— Что ты делаешь? — спросила со страхом в голосе.

— Я не сделаю тебе больно. Ты знаешь это, — сказал уверенно, а затем начал медленно вводить член туда, куда по определению ему вход закрыт.

Вскрикнула, отстранилась — больно. Опять обманул. Он удержал, накрыл рукой мой клитор и начал кружить шершавыми пальцами. Мышцы расслабились за секунду, и он начал проталкиваться глубже. Боль ушла, осталось только неприятное ощущение — лёгкий дискомфорт, который сразу сменяется тяжестью в животе, когда он надавливает пальцем на клитор. Непривычно. Запретно.

— О. Мой. Бог, — выдохнула, когда он погрузился полностью.

Замер на секунду и начал плавно двигаться. Я чувствовала каждый сантиметр, чувствовала рельеф, выступающие толстые вены на его естестве — чувствовала. Это такое невероятное ощущение, что глаза заволокло пеленой. Он там, горячий, большой, длинный — и я чувствовала это.

Да, я извращенка. И отныне я полюбила анальный секс. Если говорить откровенно — он теперь будет в моём wish–листе пожизненно. На первом месте. Пусть сначала он, а потом всё остальное.

Мои стоны были громкими, отчаянными, пока от трахал меня. Я плакала от счастья — такое возможно, да. Выла, когда он вдалбливался на всю длину, когда он задвигался нетерпеливо и быстро. Вскрикнула, когда настиг оргазм — и это было долго. Я сжала его тисками, а он продолжал проталкиваться, и моя пятая точка словно читала шрифт Брайля — его рельеф ощущался так глубоко и явственно.

— Чёрт. Возьми, — проревел он за спиной, погружаясь глубоко, повалив меня на диван и вдавив лицом в подушку, накрытую полиэтиленом, — ДА!

Я улыбнулась, как дура. Сумасшедший. Псих. Он кончал во мне целую вечность. Вздрагивал, замирал, снова вздрагивал, протяжно стонал, если я двигалась навстречу. Как будто не мог остановиться, дёргал мои волосы и выжимал всё до предела.

Если существует Рай — то на Земле. С этим мужчиной.

Рухнул сверху, грудь на моей спине перекатывалась. Часто дышал, громко.

— Это было феерично, — пролепетал непослушным языком.

Я промычала в подушку, и он приподнялся, чтобы я могла повернуть голову. Выдохнула, вдохнула, зажмурилась.

— Люблю тебя, — сказала так же, как и он — невнятно, разморенная и уставшая, — Люблю.

20

Так мы начали жить вместе. Конечно, не сразу — торопиться было некуда. Он показал мне свой дом, зазывал перебраться к нему, но я отказывалась — полюбила свою квартиру. Встречались у него, у меня, ходили в рестораны; Руслан дарил шикарные букеты, и конфеты птичье–молоко — мои любимые.

С той брюнеткой расстался задолго, как вернулся — не сложилось. Не обманывал — ни её, ни меня, честно сказал: «Люблю другую». Она поняла, отпустила — хорошая девочка, без злости и желчи.

Я знала это. Знала, потому что расспрашивала о нём общих знакомых — ненавязчиво. Собирала информацию о том, где живёт, чем занимается, чем увлекается. Каждая крупица: «Надёжный партнёр в бизнесе», «Ответственный строитель», «Золотые руки и светлая голова», такая незначительная для других, была для меня драгоценной. Сказали, что не женат и никогда не был — по телу приятное тепло разлилось. Поведали, странный — редко в кампанию девушек приводит — улыбалась, как дура. Потому что знаю, что ревнивый — для себя бережёт, с другими не делится, своим не хвастается.

Весной работал на объекте неподалёку от моего дома — забегал на обед каждый день. Я готовила, изучая кулинарные сайты в интернете, ни разу не подала на стол одного и того же блюда. Смеялся, что разбалую; я отмахивалась, моя посуду — ну и пусть. Заслужил.

Вечерами приходил уставший. Тащил за собой в душ, где брал меня — порывисто и жадно. Мылся сам, гладил руками моё тело — особенно ему нравилось намыливать волосы.

На полочках в ванной поселилась его тёмно–синяя электрическая зубная щётка и станок с гелем для бритья. Его парфюм — Dolce&Gabanna «The one» — всегда стоял с открытой крышечкой в прихожей, чтобы наполнять её ароматом. Возвращалась домой из магазина или с работы — готова была реветь от этого счастья — чувствовать родной запах, пропитавший стены.

По ночам обнимались, путаясь в одеяле. Любили друг друга жадно, не могли насытиться. Страсть обычно притухает, а у нас — наоборот — горела ровным пламенем, сжигающим всё на своём пути.

Он будил меня рано утром, щекоча в пятку, и улыбался, подперев щёку ладонью. Приносил кофе в постель — щепотка соли и капелька сливок — так готовил только он. Уходил на работу, глубоко поцеловав на прощание, оставляя на губах запах зубной пасты и вкус горечи от сигарет, которые курил на балконе.

Кстати, о балконе. Покрыл пол досками, прикрутил горшки — теперь у нас была своя летняя веранда. Я посадила зеленушку — укроп, петрушку, лук, кресс–салат, мини–томаты. Поливала в засушливые дни из ярко–зелёной лейки — в тон перилам, отрезала первые всходы и подавала на стол. В мебельном магазине раскошелилась на плетёный диванчик с большими белыми подушками и стеклянный стол. Когда ночи стали теплее, мы зажигали большие свечи на столе, и ужинали на свежем воздухе, закутавшись в друг друге и большом шерстяном пледе.

В мае поехали в Турцию, на две недели. Остановились в небольшом бунгало на берегу моря, там он как с цепи сорвался.

— Руслан, я больше не могу, — простонала в одно утро, когда почувствовала колючую щёку на внутренней стороне бедра.

— Цыц! — приглушённо рассмеялся, откинул одеяло и поднял голову, — Просто лежи и наслаждайся.

Не оставил мне выбора, зарылся лицом между ног, засунув язык глубоко, так глубоко, что я вскрикнула. Вцепилась в его волосы, приподняла бёдра навстречу — улыбнулся, почувствовала плотью. Поднял лицо, смотрел жадными глазами на меня — открытую, мокрую, припухшую. Просунул палец внутрь, погладил стенки, я томно простонала, двигаясь навстречу его руке. Закружил языком по клитору, как будто рисуя восьмёрки — я забилась в мгновенном оргазме.

— Вот так, — приговаривал он прямо туда, — Вот так, молодец.

Его голос возбуждал до чёртиков в такие моменты. Он говорил пошлости, приказывал раздвинуть ноги или открыть рот, требовал кончать — и я повиновалась. Вы тоже не смогли бы сопротивляться, Руслан как будто обладал какой–то невидимой властью, незаметно подчиняя себе и не давая даже секунды подумать.

Ласкал меня так, как никто кроме него не делал. Поглощал, рычал, когда запульсировала вокруг его пальцев вновь, начал жадно вылизывать всю меня — смазки стало больше.

— Ты не представляешь, как течёшь во время оргазма, — пробормотал, собирая языком мою влагу с пальцев, — Это так заводит, что я готов спать, зарывшись в тебя лицом.

Я покраснела, засмущалась. Он улыбнулся, забрался сверху, провёл языком по моей нижней губе — пахнет мной. Открыла рот, лизнула щёку — тихо рыкнул.

— Моя очередь, — мягко оттолкнула его, и он перекатился на спину.

Член стоял гордо, маня попробовать. Устроилась у него в ногах, вдохнула поглубже, и набросилась. Полюбила ласкать его, дразнить, доводить до исступления, водить по грани, но не успела насладиться. Хотела, чтобы кончил в рот — вкус его спермы стал самым–самым — всегда жадно глотала, пока он вздрагивал, выкрикивая моё имя; глотала всё до последней капли. Только нашла нужный ритм, рывком дёрнул меня наверх, схватил за ягодицы и насадил на себя. Начал трахать, работая бёдрами — вроде и снизу, а всё равно главный.

Я упала на его грудь, зарылась лицом в шею, обхватила его голову руками. Он держал за попу, высоко приподнимал и резко опускал вниз. Погладил руками анус — задрожала. Шумно засопел, протолкнул один палец внутрь, я задвигалась навстречу:

— Посмотри на меня.

Подняла лицо, упёрлась руками в подушку за его головой. Он прикусил мой подбородок и обхватил затылок рукой, впился губами в мои, и начал повторять языком движения своего члена и пальца.

Стонала ему в рот, порвала подушку — по номеру закружили крошечные перья. Дрожала от бешеного оргазма — везде, во рту, во влагалище, между ягодиц. Сжималась с ним внутри, конвульсивно насаживалась глубже. Глаза сами закатывались от кайфа, но пыталась держать открытыми и смотреть на него.

Секс с ним — как наркотик. Попробуешь раз — соскочить больше невозможно.

Я продолжала кончать, он последовал за мной, оторвавшись от моего рта. В глазах — похоть, огонь, зрачки расширены — тоже наркоман. Тоже вынужден увеличивать дозу с каждым разом — мало. Зажмурился, прикусил губу и замер подо мной.

Только расслабились, в дверь бунгало постучали:

— Room service. Your breakfast, mister.

Я села, всё ещё подрагивая. Накинула простынь на плечи, попыталась встать с кровати.

— Я открою, — успела вымолвить, когда он схватил за руку и нахмурился.

— Нет уж. Незачем горячих турецких парней радовать, — улыбнулся, но глаза недобро сверкнули.

Ревнивый до чёртиков.

Подскочил с кровати, подхватил пляжные шорты с пола и быстро надел. Пошатываясь пошёл к двери, забрал еду и захлопнул дверь перед любопытным носом обслуживающего номеров.

— Руслан, мы на отдыхе. Я вообще–то рассчитывала на пляже косточки погреть. В купальнике, а не парандже, — с укором сказала я, пока он разливал кофе.

— Мне не нравится эта затея, — покачал головой с улыбкой, — Вообще–то, я хотел запереть тебя в этом милом, — обвёл рукой деревянное убранство, — Домике до конца отпуска.

— Да я ходить не смогу, — рассмеялась, откинувшись на спину.

— Внесу тебя на руках в самолёт на обратном пути.

— Я же не могу приехать из Турции бледная.

— Тогда, перед отлётом, отнесу сначала в солярий.

Я фыркнула и покачала головой.

— А как же море? Мы ещё ни разу не купались.

— Пойдём ночью, когда все спят.

Не удержалась — рассмеялась.

— Ну, Русла–а–ан.

— Что, Еня? — люблю, когда он так сокращает моё имя, — Ну не могу я, — присел рядом, почесал затылок, — На тебя смотрят, а я бешусь, злюсь. Ты же красивая, заметная. Не хочу дел натворить, или тебя ранить. Вон, в самолёте молодые сосунки летели вчетвером, всю тебя глазами…

— Ты поэтому со мной в туалет пошёл во время полёта? — приподнялась на локтях, улыбка не сползала с моего лица.

Глупый. Пусть смотрят, пусть хотят. Никто, кроме него не нужен. Я даже не замечаю их взглядов.

Нахмурился и кивнул. Поцеловал в лоб, потянулся к столику с завтраком. Села, обняла со спины и положила подбородок на плечо.

— Руслан, я тебя люблю больше жизни. Кроме тебя мне никто не нужен. И я всегда тебя слушаюсь, но, прости, из Анталии я без бронзового загара не вернусь, — надул губы, засопел недовольно и нахмурился, — И только попробуй запереть.

— Отомстишь?

— Да. Отомщу. И мстя моя будет страшна.

— Ладно. Но без меня и шагу не делай, — рассмеялся, протянул мне кофе, который был непривычно крепким.

— Хорошо. И купаться будем днём.

— Не наглей, Божена. А то ведь и вправду запру.

21

Отпуск провели волшебно. Возвращались домой загорелые — Руслан вообще в мулата превратился, словно шоколадка. Счастливые. Я набрала пять килограммов — закармливал восточными сладостями со шведского стола и не принимал возражений. Одну не отпускал ни на шаг, всегда следовал по пятам — даже в туалет. Не подумайте ничего плохого — возле уборной просто ждал, подпирая стену мощным плечом.

В Таллинне снова завёл разговор о переезде в его дом. На носу июнь — я предложила попробовать оставаться там на выходные — в пригороде конечно хорошо летом, лучше; но работа–то далековато. Не давил, понимал, что мне трудно всё вот так бросить и перевезти коробки в новое жилище — мне за жизнь хватило. Были и общаги, и съёмные квартиры со Славой, потом долго жили в холодном, отапливаемом только дровами, деревянном домике — пока строился наш большой и собственный; была и квартира с обшарпанными стенами и ржавчиной на кафеле в ванной — после развода. Ждал, когда решусь; давал время подумать.

Я тоже ждала — его, каждый день, когда забежит на обед. Когда вернётся вечером с работы. Приедет, чтобы забрать на выходные на «дачу» — двухэтажный особняк с баней, бассейном и гаражом на две машины.

Удивлялась, для кого построил такой огромный дом — живёт–то один. Уже почти сорок — ни жены, ни детей, родители рано умерли. Отшучивался, что ждал меня, но в глазах гуляла грусть — хотел бы, да не получилось.

Рутина не утомляла, не становилась пресной, напротив. Было хорошо и спокойно. Знала, что к двум зайдёт в строительном комбинезоне, поест жадно, поцелует в макушку и убежит обратно. Вечером приходил грязный, быстро принимал душ и ужинали на балконе. Ночью лежали разомлевшие, потные, довольные на мокрых простынях.

— Рус? — шепнула в приоткрытую балконную дверь, откуда доносился запах дыма, — Ты чего опять здесь? И раздетый совсем, ночь на дворе — холодно, — прошептала с укором, — Заболеешь.

Ведь разрешила курить в квартире, правда на кухне — там чаще всего окно открыто. А всё равно, как мальчишка, прятался.

— Я сейчас, Енечка, сейчас, — быстро затянулся, отвернулся, выдохнул дым тонкой струйкой.

Подошла к нему, обняла сбоку руками, спрятала лицо на груди. С ним было хорошо и уютно, счастливо. Ну и что, что курит — зато свой, родной. От других запах табака не переносила, а Руслану он шёл что ли, подходил, как вторая кожа.

Он подносил сигарету к губам, долго затягивался и выдыхал в сторону, чтобы мои волосы не впитали запах дыма. Обнял одной рукой, погладил по плечу, прижал к себе. Почувствовала — улыбнулся, когда сказал:

— Здравствуйте, Марфа Васильевна.

— Здравствуй, Русланчик, здравствуй. А я вот уснуть не могу, — вздохнула соседка, — Вы такие красивые, счастливые, глаз не оторвать.

Я повернула голову, посмотрела на старушку с седыми завитками — искренне ведь говорит.

— Здравствуйте, — пролепетала одними губами.

— И тебе, Боженька, и тебе, — бабуля вздохнула, отвернулась, посмотрела куда–то вдаль, — Счастливые, — продолжала приговаривать она, — Деток вам надо, да побольше, чтобы продолжение ваше было.

Почувствовала, что Руслан напрягся. Докурил быстро, в две затяжки, выстрелил сигаретой далеко и обнял меня двумя руками. Поцеловал в макушку, грустно улыбнулся.

Знал, что не могу детей иметь. В своё время по молодости голодала — тогда на дискотеке ляпнули, что для таких как я проёмы надо расширять. Похудела — быстро, резко, стала, как тростинка. Вот только на здоровье это хорошо не сказалось — какой–то гормональный сбой. Сижу на таблетках уже четырнадцать лет, без них месячных нет по полгода, а то и больше. Славе не говорила, отмахивалась — думала он несерьезно о ребёнке, блажь очередная. А Руслан спросил однажды, как–то сразу рассказалось. Честно и открыто, ничего не утаивая.

Я бы и хотела. Хотела бы подарить ему наследника, родить сына, затем и дочь. Но, увы.

Он смирился. Отшутился — сказал, что всё равно старый, а детей молодым заводить надо — когда и здоровье есть, и силы.

Так и жили — вдвоём. Научила его лепить бусины. Он научил пользоваться дрелью — собрали вместе консоль в гостиную. На стену притащил телевизор с 3D–эффектом и парой забавных очков — любил смотреть ужастики и боевики «пореалистичней». Я протестовала — дорого, а он отмахнулся — не покупал ведь, а из дома привёз — там всё равно ещё три штуки таких же есть — в каждой спальне.

Продолжал щекотать в пятку по утрам и будить запахом кофе. Водил в рестораны, в кино, на концерты, а сам не мог удержаться от касаний. Сжимал талию, обнимал за плечи. Я вторила ему — гладила по бедру, зарывалась лицом в шею. Постепенно выходить куда–то перестали, всегда заканчивалось одинаково — увозил в первый тёмный переулок и брал прямо на сиденье, ненасытно, порывисто, разрывая бельё и портя одежду.

Любил жадно, со всей страстью — оставляя синяки, но я не жалуюсь. Я полюбила видеть на своём теле его отметины, следы его рук — больная на всю голову, но полюбила. Если перебарщивал, то долго не прикасался или ласкал только языком — пока у меня не заживало.

Скажете — придурки? Скажете — психопаты? Отвечу — ДА!

Завидуйте молча.