Страстная амазонка

Жорж Мак СТРАСТНАЯ АМАЗОНКА

Представитель венесуэльской фирмы «Петролиум аферс» — худенький черноволосый Артуро вошел в зал ресторана неуверенным шагом и огляделся по сторонам. Гостей было много. Несколько пар с подчеркнутой развязностью танцевали посреди зала под звуки крикливой сумбурной музыки, за столами провозглашались тосты, тарелки опустошались быстро и основательно.

Сеньор Арканьялис чувствовал за собой вину. Он опоздал на прием, устроенный его шефом, на добрых два часа и теперь подыскивал в уме возможное оправдание. Честно говоря, оправдания не могло быть. Их делегация жила здесь же, в этой гостинице, в лучших номерах, какие только мог себе позволить их шеф, владелец крупнейшего латино-венесуэльского нефтяного концерна. Шеф возжелал преподнести дамам из местной мэрии самые лучшие цветы. Но сеньор Арканьялис вместо цветов встретил на улице молоденькую японку, ту самую, с которой летел прошлой ночью в самолете, напросился к ней в гостиницу и там…

Но, Бог с ней, с японкой! Надо было как-то выкручиваться. Шеф — крупный, в белой рубашке мужчина, увидев его, поднял руки, как бы давая понять, что он тут, на месте, и общество давно заждалось молодого Артуро.

— Представляю вам моего ассистента, сеньора Арканьялиса! — провозгласил шеф и взглянул на Артуро покрасневшими глазами. — Я, кажется… поручал вам… — Крепко подвыпивший шеф не мог вспомнить своего поручения. — О’кей! Надеюсь, вы сделали то, © чем я вас просил… Можете не докладывать. Вы знаете, Арканьялис, что этот прием дает наша фирма. Мы заключили отличную сделку, и я хотел бы, чтобы никто не скучал сегодня.

Арканьялис облегченно вздохнул. Буря миновала. Он знал, что его могущественный шеф после четвертой рюмки немного терял память, после пятой начинал вести околесицу, а потом уже и вовсе становился безмозглой скотиной. Арканьялис нашел свободное место в конце стола, щедро уставленного закусками, и сразу же принялся за еду.

Шеф продолжал городить какую-то чушь, дамы из мэрии хихикали музыка свирепствовала, перемалывая подвыпившие пары на тесном пятачке между эстрадой и столами.

«Но где же она? — вдруг вспомнил сеньор Арканьялис свое главное задание. — Где сеньора Виктория? Пока я не хлебнул лишнего, как мой шеф, нужно искать ее!.. Мы не виделись с ней более десяти лет… Напрасно я связался с той японкой!.. Десять лет!..» Конечно, она изменилась, и узнать ее будет непросто… Но если она здесь, а она непременно должка быть здесь, я ее отыщу…».

В душе Артуро вспыхнула тревога. Он отставил рюмку с коньяком. Хватит! Прильнувшая к нему солидная дамочка из местной мэрии явно пыталась втянуть его в беседу. Более того — томно шепнула ему о своем желании потанцевать.

У нее были ярко накрашенные толстые губы, редкие волосы, тяжелый подбородок.

— Простите, сеньора… — с едва сдерживаемой брезгливостью сказал Арканьялис. — Мне нужно выйти на минутку. Я скоро…

Он юркнул между столами, вышел в коридор, прислонился спиной к стене и невольно закрыл глаза.

— Вам нехорошо? — спросил его проходивший мимо с подносом официант в длиннополом фраке. — Мужской туалет там. — Он показал на завешенную бордовой портьерой дверь.

— Благодарю, сеньор, — ответил Арканьялис.

И вдруг увидел, что стоит в довольно неудобном месте, как раз напротив женской комнаты. Оттуда выходили дамы. Он опустил голову и, скрывая смущение, хотел прошмыгнуть в соседнюю дверь мужского туалета.

Но тут же натолкнулся на нечто розовое, в глубоком декольте, с ровно спадающими на плечи темными волосами. С первого взгляда Артуро узнал ее.

— Сеньорита Виктория!

Женщина была поражена.

— Сеньор… Арканьялис!.. Артуро!..

— Я ищу тебя, Виктория. — Он схватил ее за руку и повел в глубь коридора, спеша на ходу объяснить ситуацию.

Он безумно рад их встрече. Они ведь не виделись десять лет… Если она не забыла статую Симона Боливара в Каракасе, то он хотел бы ей напомнить, как они гуляли вместе в тот вечер… Разумеется, это прошлое, их детство, их молодость. И очень хорошо, что они встретились! Артуро Арканьялис прибыл сюда с делегацией компании «Петролиум афере», которую возглавляет сам сеньор Флорис де Кумайо. Подписан великолепный контракт. Поставки нефти на двести миллионов долларов!..

— Я знаю это, — сказала спокойно Виктория, одергивая на своей изумительно стройной фигуре розовое платье. — Я знаю, что с вашей делегацией должен прибыть человек и передать мне деньги. От моего дедушки из Каракаса.

— Этот человек — я! — жарко воскликнул Артуро.

Он был в восторге от встречи. Виктория превзошла все его ожидания. За эти десять лет после их расставания в Венесуэле она стала еще лучше, еще ярче, еще ослепительней! Бурный темперамент Артуро уже искал путь к сближению. Он стал рассказывать, как нелегко ему было перевезти через таможню крупную сумму долларов, обмануть «старика», найти ее здесь в ресторане…

— Ты меня не искал, — обронила сухо Виктория. — Нашла тебя я.

— Да… Но я вышел специально…

Они стояли в ужасном месте, возле самого выхода из ресторана в фойе, в сутолоке входивших и выходивших посетителей, под любопытными взглядами швейцара. Мог появиться и страж порядка. В чем дело, граждане? Иностранец? Простите, не фарцовщик ли?.. Да, место было действительно отвратительное, продуваемое сквозняком, неуютное для серьезного разговора. А тем более для воспоминаний, о том, как он, Артуро Арканьялис, в далекие годы юности тискал возле статуи Симона де Боливара эту превосходную девчонку по имени Виктория.

— Пойдем отсюда, — сказала Виктория, почувствовав на себе неприятный до дрожи в теле пытливый взгляд швейцара.

— Сеньора, — умышленно громко по-испански произнес Артуро, — я приглашаю вас к себе в номер.

— Это удобно? — спросила она тоже по-испански, хотя за эти годы стала уже забывать родной язык.

— Иностранцу с валютой все дозволено, — уверенно прошептал Артуро.

При слове «валюта» Виктория слегка вздрогнула, и Артуро это заметил, Продолжая болтать по-испански, он взял ее под руку, провел через холл к лифту, нажал кнопку, и когда мягко соскользнувшая вниз кабина открылась перед ними своим ярким внутренним освещением, втолкнул туда Викторию, снова нажал на кнопку и тут же, едва закрылась дверца, страстно поцеловал молодую женщину в губы.

— Артуро! — отстранилась Виктория. — Мы в Киеве, а не в Каракасе. — И изрекла ироническим шепотом: — Ах да, я забыла, что сеньору иностранцу с валютой все дозволено.

В его номере было открыто окно, весенний воздух вливался в комнату вместе с шумом проносившихся по бульвару машин. Артуро зажег свет и быстрым движением руки задернул на окне тяжелые шторы Он чувствовал, что сейчас он будет вознагражден сполна за все свои труды. Горячее тело Виктории было рядом. Шеф шумит в ресторане. Доллары у него в кейсе.

— Сядь… прошу тебя!.. — подвел он ее к креслу под торшером.

— Ты знаешь, за чем я пришла… — произнесла она, пытаясь робко высвободиться из его объятий.

— Но эти деньги я вез за тысячи миль.

— Ты хочешь вознаграждение? — в её голосе прозвучало оскорбленное чувство знающей себе цену женщины.

— Хочу тебя!

— Но я замужем. Мой муж внизу, за одним столом с твоим Флорисом де Кумайо.

Ее шепот выдал страх и внезапно проснувшуюся страсть. В нем не было гнева, не было желания уйти отсюда. Артуро понял, что Виктория колеблется. Надо дать ей право самой решать все и за все отвечать перед собственной совестью,

— Я могу вручить тебе деньги, и ты уйдешь к своему муженьку, — сказал он сухо, садясь в кресло. — Но не забывай, что рано или поздно ты вернешься к нам в Каракас. А там уже хозяином буду я! Мы с твоим дедушкой — пайщики одной компании. Мы оба во власти сеньора Флориса де Кумайо. Если ты сейчас обидишь меня… — Он протянул к Виктории руку, усадил ее в кресло напротив себя, и, сжав ладонями ее красиво обрамленное темными волосами лицо, сказал: — Если ты забудешь, что в пятнадцать лет ты отдалась мне и стала женщиной, забудешь, что я был твоим первым мужчиной — считай, что твоему мужу будет очень трудно работать с нами.

Она испугалась его раздраженного тона.

— Хорошо… но нас могут хватиться…

— Плевать мне!

— И потом, ты требуешь, чтобы я за деньги… за деньги моего дедушки…

Все это были слова. Артуро понял, что она сдалась и только ищет благопристойного повода, как бы капитулировать, сохранив свое достоинство. Тогда он решил разыграть из себя обиженного. Решительно поднявшись, он достал из шкафа кейс, поманипулировал с наборным устройством, открыл крышку и вынул оттуда конверт. Небрежным жестом бросил его на стол.

Зеленые банкноты веером рассыпались по темно-бордовой политуре столешницы.

— Бери! И можешь идти к своему благоверному! — с чувством хорошо разыгранного оскорбления промолвил Артуро. Он знал силу больших денег и знал, как они действовали на женщин.

Тогда Виктория встала с кресла, положила ему на плечи руки, ее темные глаза сузились, и в них блеснула едва сдерживаемая страсть:

— Он мне еще не муж. Моим первым мужем был ты, Артуро! Потуши свет!

Он встрепенулся. На его лице заиграла похотливая улыбка.

— Свет мы тушить не будем.

— Но я же прошу!..

— Я десять лет не видел твоего тела, Виктория, — зашептал он дрожащим голосом. — И если действительно был когда-то твоим первым мужем, тогда… извини меня… тогда я буду делать с тобой все, что хочу.

Он наклонился, взял обеими руками подол ее розового платья и стал медленно поднимать его вверх. У Виктории были смуглые длинные ноги, сразу же опьянившие Артуро. Ее узкие кружевные трусики оказались до уровне его глаз, сквозь них едва заметно проступали контуры лобка, зовущие и алчущие, полные таинства, сладкого томления, вседозволенности и запрета.

— Не рви платье! — попросила Виктория. — Я сама сниму.

Оставшись в одних трусиках, она подняла руки и сразу стала как бы выше, стройнее, Грудки у нее были упругие, девичьи, живот втянут, бедра широкие и округлые.

Артуро знал много женщин. Но такой красавицы не видывал никогда. На его давнюю каракасскую подружку она была мало похожа. С той было просто и легко, тогда он чувствовал себя повелителем. Здесь он вдруг испытал робость. Спросил ее:

— Как ты хочешь?

— Без слов.

Надо было показать свою силу, напомнить Виктории, как у них тогда все начиналось: у самого моря, на горячем песке, среди кустов агавы, под призрачным светом луны. А тут она стояла перед ним с поднятыми руками и как бы казнила его за недозволенную дерзость.

Потом ей стало вроде жаль его. Она сама сняла трусики и упала навзничь на кровать.

— Так что же ты, Артуро? Где твоя креольская страсть?

— Не смотри на меня!

— Испугался?

— Да.

Он лег на бок, стал гладить ее живот, ниже живота, его пальцы дошли до горячих срамных губ и углубились в их влажный огонь. И вдруг его обдало жаром. Это не был жар половой страсти, а скорее вспыхнувшая в нем ярость за свое бессилие перед этой красавицей, перед ее точеным, матово-смуглым телом, перед ее пылающим женским треугольником.

Руки у Артуро были крепкие, и ему хватило сил сорвать Викторию с кровати. Он перевернул ее на живот, спустив ее ноги на пол, раздвинул ей ягодицы и, навалившись на нее всем телом, как-то стремительно, грубо вошел в нее своей горячей плотью. Виктория не успела вскрикнуть, не успела запротестовать, как он начал быстро совокупляться с ней.

— Не хочу так!.. Не смей… — стонала Виктория, ощущая не столько страсть, сколько жгучий пронизывающий стыд.

Но в нем уже проснулся зверь. Сладострастно и дерзко он терзал ее, как бы стараясь отомстить за ее красоту и за свою минутную растерянность. Не удовлетворившись в одной позе, тяжело перевернул ее на спину, закинул себе на плечи ее ноги и снова вонзился в нее со всей своей яростью. Видимо, достал до матки, ибо ей сделалось нестерпимо больно. Она схватила его за волосы, попыталась оттолкнуть от себя.

Неизвестно, чем бы закончился этот необузданный порыв Артуро, если бы у него не наступил последний миг оргазма, и он, почувствовав сладость конца, излился внутрь своей жертвы…

Затем они лежали долго, обессиленные и молчаливые, он — с чувством удовлетворенного мужского самолюбия, она — с каким-то холодным безразличием. Может быть, даже раскаянием.

— Послушай, Арканьялис, — молвила едва слышно Виктория, — ты отличный мужчина. Лучше даже, чем был. Но мне этого мало. Скажешь моему дедушке, что я благодарю его за деньги. Я выхожу замуж за порядочного человека, за сеньора Гаверу. Он получает патент на новый метод разработки нефтяных месторождений.

— О! — оперся на локоть Артуро, как бы почувствовав себя неловко перед Викторией. — Наша фирма сможет порядочно заработать на этом.

— Не порядочно, а миллионы, миллиарды!

— Так выходи скорее за него замуж и приезжайте к нам в Венесуэлу. — Артуро соскочил с кровати, стал одеваться. Вежливо протянул Виктории ее трусики и бюстгальтер. — Если бы я знал, с чьей невестой провел такие сладостные минуты! — В его голосе зазвучало искреннее уважение. — Одно мне только неясно. Извини, дорогая, что я касаюсь твоего прошлого… Ты не боишься вернуться в наш буржуазный Каракас? Насколько я помню, твой папаша был когда-то сторонником марксистских доктрин и, кажется, состоял в агентах КГБ, за что ему пришлось смыться от полиции в Москву.

— Может, и пришлось, — вяло ответила Виктория. — Во всяком случае, когда он бежал в Москву, он меня не спрашивал. Мою маму тоже, — Виктория помолчала. — Слава Богу, мой дедушка и, насколько я понимаю, ты — компаньоны и никогда не были «красными». Поэтому он и посылает мне «зелененькие».

— Извини, Виктория.

— А ты поменьше вспоминай прошлое.

Они оделись. Пора было спускаться в ресторан!

Виктория заторопилась.

— Пойдем, Артуро, а то мой великий Гавера устроит мне сцену ревности.

— Боишься его? — Артуров притянул Викторию к себе, хотел ее поцеловать напоследок, но она уже успела подкрасить губы. От нее веяло холодком.

— Таких людей не боятся, а берегут. Дурачок! — В голосе Виктории чувствовалась искренняя грусть: — Мы с ним работаем вместе. Когда-нибудь я тебя с ним познакомлю. Если, конечно, мне удастся вырвать его отсюда.

— A что его тут держит? — удивился сеньор Арканьялис.

Виктория нахмурилась.

— Болтают, что он убил свою жену, и теперь соседи пишут про него всякую чушь. — Она взяла со столика конверт с Долларами, спрятала его в сумку. На ее лице появилось выражение досады… — Если он и сделал это, то только ради меня. А я, как видишь, оказалась мерзавкой! Ну, пойдем. Только прошу тебя: в ресторане не подходи ко мне.

И она решительно направилась к двери.

Едва я вернулся с обеда, если так можно назвать чашечку кофе с бутербродом, как Лидочка, хозяйка нашей приемной, прибежала ко мне в кабинет и сказала:

— Андрей Аверьянович, шеф просил вас зайти.

— Слушаюсь, — со вздохом ответил я, одновременно пытаясь улыбнуться. — Что ему надо, ты, случайно, не знаешь?

— Не знаю. Но догадываюсь. Наверное, по жалобе, которую переслала нам городская прокуратура.

Я снова вздохнул. Вызовы к шефу обычно сулили лишь дополнительную работу. А тут еще письмо из вышестоящей инстанции. Того и гляди — заставят писать какую-нибудь справку. И так дел хоть отбавляй, дух перевести не успеваешь. Но начальство есть начальство, ему, как говорится, сверху виднее.

— Вот, почитай, — шеф протянул мне исписанный тетрадный лист с подколотым к нему конвертом. — В верхнем углу красовалась резолюция: «Проверить. Доложить до…»

Первым делом я глянул на подпись: «Соседи».

И несколько неразборчивых каракулей. Больше всего я не люблю таких соседских жалоб. Как правило, в них запутанные и никчемные склоки.

— Николай Васильевич, — упавшим голосом сказал я, — может, перешлем это соседское послание в ЖЭК? На мне же два нераскрытые убийства.

— Возможно, добавится и третье.

— Это? — с едким сарказмом спросил

— Это. И потом, ты резолюцию видел? Так что давай действуй.

Гражданин Гавера, сообщали бдительные соседи, собирается в ближайшие дни жениться на своей молодой сослуживице. Ни для кого не секрет, что старая жена, мешавшая ему связать свою жизнь с молодушкой, ушла из жизни не без его помощи. Есть и более конкретные факты: перед смертью несчастная Лидия Антоновна позвала к себе соседку (имярек) и со слезами на глазах заявила, что ей лучше умереть, чем видеть гнусное поведение мужа, который не кормит ее, бросает одну в квартире, подсылает к ней своего племянника-хулигана, тот устраивает дебоши, водит потаскух, развратничает. И все это делалось с одной целью — поскорее свести ее, Лидию Антоновну, со света и жениться на молодой красавице! Со дня похорон не прошло и трех месяцев. И вот такая поспешность. К тому же, сообщали бдительные соседи, Гавера настолько ослеплен своей новой пассией, что забыл о ее весьма темном прошлом. Сия молодая дама, эмигрантка из Латинской Америки, имеет за рубежом богатого родственника, сорит направо и налево долларами, занимается недозволенным бизнесом и, вообще, давно заслуживает того, чтобы стать объектом внимания наших правоохранительных органов.

— Ну, так что? — спросил меня шеф. — Есть над чем поразмыслить?

— Не знаю… Обвинения в недозволенном бизнесе меня смущают меньше всего, — сказал я. — А в общем — обычная жэковская грязь! На душе у меня вдруг стало прескверно. Порвать бы все это в клочья! И чего людям неймется? Мертвая похоронена, живой продолжает жить. Какое кому дело до его женитьбы? Ну, сложилось так у человека. При чем здесь убийство? Смерть и ее причины документально подтверждены врачом. Никакого заключения о возможном насилии или злодеянии он не сделал. И вот, на тебе, нашлись доброхоты.

Узнав в справочном номер телефона Гаверы, я позвонил ему и попросил зайти ко мне. Все, что он сообщил, мне уже было известно из письма.

— Да, я собираюсь вторично жениться, Моя жена Лидия Антоновна умерла несколько месяцев назад. Я понимаю, что годичный, так сказать, ритуальный срок траура не выдержан. Но жить в одиночестве я просто не могу. Если за это привлекают к уголовной ответственности, — судите! Я так измучился, что порой мне кажется: лучше отправиться в тюремную камеру, чем каждый день возвращаться в собственный дом.

— Итак, вы полностью отрицаете свою причастность к смерти вашей супруги? — Я смотрел на него сочувственно, будто желая подсказать нужные слова.

— Не полностью, — выдавил он из себя и сразу же прикусил губу.

— Что вы хотите этим сказать, Леонид Карпович? — странный холодок прокрался мне в душу.

— Видите ли, Андрей Аверьянович, наша жизнь с Лидией Антоновной давно не имела ничего общего с супружеством. Она превратилась в ад. Особенно в последние месяцы. И я бы покривил душой, если бы сказал, что продолжал любить ее по-прежнему.

— Но, надеюсь, вы не собирались умерщвлять её?

— Она сама укорачивала себе жизнь.

— Не ревностью ли?

— Да.

— Наверное, вы давали ей повод?

— Видимо, да. В последнее время я не жил дома. Но все домашние обязанности выполнял исправно: приносил продукты, готовил, убирал…

Странно устроен человек. Коль не дома живешь, то к чему говорить о домашних обязанностях? Конечно, жена могла ревновать. Но давать повод для ревности не значит целенаправленно сводить в могилу.

— В письме говорится, что ваша знакомая… извините, возможно, ваша будущая жена, занимается «незаконным бизнесом». Никаких фактов не приводится, но…

— Именно «но»! — воскликнул возмущенно Гавера. — Я могу говорить «но» по каждому пункту пасквиля! Да, Виктория Сергеевна — женщина сложной судьбы. Ее отец в свое время как коммунист-подпольщик выехал с семьей из Венесуэлы, прожил в нашей стране до самой смерти. Человек, насколько я знаю, безукоризненной честности, А то, что у Виктории остались в Венесуэле родственники, к тому же, насколько мне известно, довольно состоятельные, — так за это, простите, теперь не судят.

— Короче, вы полностью ей доверяете?

— Ну… — замялся Гавера, — в пределах того, что я знаю.

— Хорошо, а как насчет «племянника-хулигана»? Действительно его, так сказать, развязные подруги отравляли жизнь покойной?

— Что вы! Скромнейший парень, студент. На курсе числится среди лучших. Начал даже печататься в научном сборнике. Да и не так часто он у нас бывал. Живет в общежитии.

— Но вы собираетесь жениться на «молодой красавице», как говорится в письме?

— Считайте это моим личным делом, — хмуро ответил Гавера. — Хотя, вообще-то, должен вам сказать, история со смертью моей жены мне самому представляется несколько странной. Умерла она, конечно, как обычно умирают все люди, — после длительной болезни, после всяких наших невзгод и раздоров. И все же это подметное письмо — он кивнул на стол, где лежала анонимка, заставляет меня думать плохо о некоторых моих соседях. Вы к ним приглядитесь. Хорошенько приглядитесь!

После разговора с Гаверой я тщательно просмотрел медицинское заключение, которое он, по моей просьбе, прихватил с собой. Все было «в норме». Угасание жизнедеятельности, общая анемия, сердечная недостаточность… Ничего похожего на насильственную смерть. Несчастная отжила свой положенный срок, нервы ее были на пределе, семья фактически распалась, вот и пришла, так сказать, пора уйти в мир иной.

Правда, сам Гавера с бесхитростной прямотой назвал себя косвенно виновным в кончине Лидии Антоновны. Видно, большего за собой не чувствовал. Любовь ушла (признался откровенно), но за это статьи не предусмотрено.

Вечером, сидя дома перед телевизором, я смотрел какой-то кошмарный голливудский боевик. Человекоподобные вампиры бросались на прекрасных амазонок, их метко сражали электрическими пулями герои-ковбои, джунгли были полны жаждой крови и мщения. Жена моя такие фильмы терпеть не может, однако, предвкушая следующий за ним по программе астрологический календарь, терпеливо ждала конца.

— Одно мне ясно, — бросила она с нескрываемой иронией, — дикари Амазонки намного культурнее, чем мы, цивилизованные варвары.

— И чем же они тебе так милы? — поинтересовался я.

— Ну, хотя бы тем, что убивают гуманным способом. Вон, глянь на того Красавца в перьях. Выпустил стрелу из лука, и его противник даже пикнуть не успел. Хотя стрела попала ему только в плечо.

— Они, я читал, смазывают стрелы ядом кураре.

— Чем бы они не были смазаны, но смерть мгновенная, и человек не мучается. И не такая эта смерть отвратительная, как в нынешних войнах. Помнишь, вчера показывали: снаряд в Сараево угодил прямо в толпу мирных граждан? Лежат несчастные, корчатся, ноги, руки оторваны, вся мостовая в крови…

Странное рассуждение, подумал я, но в чем-то она и права. И тут же вспомнил намек Гаверы относительно соседей. Вспомнил и подумал о письме, которое могли состряпать только люди с нечистой совестью.

Гавера жил у Виктории уже третий месяц. Собственно, и раньше заглядывал к ней, еще при жизни жены. Но тогда больше украдкой, тогда еще не было у него морального права входить в этот дом спокойно, не ожидая вздохов, горьких сетований, грустных взглядов. Теперь он вдов, и его будущее определено.

У Виктории была однокомнатная квартира, в которой она сразу же приютила его как хозяина. «Тут ты мой властелин! — заявила с некоторой торжественностью. — Наши юридические отношения оформим после, когда ты сочтешь нужным. Живи и все!» Они работали в одном геологоуправлении и, разумеется, их близость ни для кого не была секретом.

Его многое смущало. Прежде всего, разница в возрасте. Лет двадцать, не меньше. Она выглядела совсем молодо, а он уже с сединой на висках, той самой сединой, которая даже в песнях давно стала символом неизбежной разлуки.

Радость приносили успехи на работе. Сделанное им открытие в области нефтеразведки, кажется, было признано многими иностранными фирмами. А Вика после приезда в Киев президента Флориса де Кумайо стала на него просто молиться. Называла его не иначе, как «мой дорогой гений», «мой великий мудрец», «мое золотое будущее»!

Правда, в ее поведении он улавливал теперь и нечто непонятное. Она стала намного скрытнее, куда-то исчезала вечерами, несколько раз, идя на колоссальные растраты, звонила в Каракас своему дедушке и подолгу говорила с ним по-испански.

— Это о тебе, любимый! — старалась как бы оправдаться перед Гаверой.

— Он одобряет твой выбор? — спрашивал Леонид Карпович с сомнением.

— Ждет нас. Говорит, что твой новый метод может дать большие дивиденды. О нём уже говорят, как о сенсации века. Нужно проверить его на практике.

— Главное — принцип, — слегка смущался Леонид Карпович.

— Мой принцип — это ты, — шептала Виктория. — Моя любовь! Мой мужчина! Мой господин!

Она любила бросать его на широкую тахту, ложилась на него, закрывая его лицо густой россыпью своих черных волос.

— Давай хоть разденемся! — умолял он ее, чувствуя себя стесненным в рубашке, при галстуке, в брюках и ботинках.

Раздеваться она ему не разрешала. Это вовсе ни к чему. Если хочешь настоящей любви, идем на кухню. Да, неприлично! Даже очень неприлично! Можно возле столика, а можно и стоя, опираясь на косяк двери. Требовала, чтобы Гавера терзал ее по-мальчишески, чтобы был с нею груб, резок, почти как в пьяном угаре. «Ты же знаешь, что среди моих предков были индейцы племени араваков, совершенно дикие люди, бешенные и неистовые, — говорила она ему после того, как они, насладившись близостью, обессиленные и изнеможенные лежали на тахте. — Аравакские женщины требовали особого полового удовлетворения. И не то, чтобы они были развратны, а просто их постоянно обуревала какая-то шальная страсть». «И как же они удовлетворяли сию страсть? — спрашивал Гавера. — Многомужьем, что ли?» «Упаси Боже! — решительно возражала Виктория. — Только разнообразием приемов. Всевозможными выдумками и причуда-ми. Некоторые женщины любили совокупляться с мужчинами на ветвях деревьев. Другие предпочитали делать это в море. Так, рассказывают, одна из моих прабабушек, став женой вождя племени араваков, увлекла своего молодого мужа подальше от берега и отдалась ему там, среди кипящих волн. Мне кажется, они хотели быть ближе к природе, чувствовать себя частичкой стихии».

Их безмятежность была нарушена вызовом к следователю.

Встреча с ним заставила Гаверу насторожиться. Сперва он решил не тревожить Викторию. Однако она что-то, видимо, почуяла. И почуяла неспроста. Ее удивила холодность Леонида. Не помогли ни ее экстравагантные позы у кухонного стола, ни даже ее дерзкое требование: «Хочу тебя здесь же, на полу!»

— Давай поговорим, Виканька, — попробовал он угомонить свою страстную подругу.

— Может, после того, как…

— Нет, есть дело. Очень серьезное.

Виктория сразу же села у кухонного столика, подперла подбородок кулачком. Он залюбовался ее смуглым, с большими черными бровями личиком. Как бы это ей сказать правду? Она же у него чувствительная, нежная, станет паниковать. Ее всегда радовали его успехи в геологоуправлении, часами могла рассказывать подругам о своем «гениальном» Гаверчике. Была немного хвастлива, так что же? Хвасталась его успехами, его открытиями.

— Ну, что тебя волнует, милый? — спросила Гаверу и, потянувшись рукой к нему через стол, нежно потеребила его редкие волосы.

Он сказал ей о вызове в милицию. Точнее — к следователю прокуратуры. Пришло гнусное письмо. Разумеется, анонимное. Там наплели такого, что с ума сойдешь. Какие-то идиоты утверждают, что он, Гавера, угробил свою жену. Но все это, разумеется, чушь собачья! Доказать никто ничего не сможет. Просто зависть! Мещанская мерзость! Лидия Антоновна умерла естественной… то есть, обычной смертью. У нее было больное сердце, есть диагноз, заключение судебно-медицинской экспертизы. Да, он не жил с ней и этим причинял ей страдания. Вокруг каждый день распадаются семьи, мужья бросают своих жен, жены — мужей, и никто никого не обвиняет в смертных грехах.

— А тебя могут обвинить, — вдруг с горечью произнесла Виктория и, будто почувствовав сквозняк, плотнее закуталась в красный махровый халат.

— Это в чем же? — спросил с недоумением Гавера,

— В том, о чем написали те идиоты, — сказала спокойно Виктория. — Я же тебя просила: не ходи к ней, не терзай ее больную душу, порви все сразу, и она бы успокоилась. Но ты, добренький, мягкий все боялся, никак не мог решиться на последний шаг.

— Не понимаю, в чем же моя вина?

— В том, что ты полюбил страстную, глупую, взбалмошную женщину. А наше бабье вокруг считает, что ради такой женщины, как я, мужик способен на любую глупость. Даже на преступление.

В ее взгляде блеснула хитринка. Хотела, видно, успокоить Гаверу. Подсев к нему на колено, засунула ему руку за пояс, нащупала его мужскую плоть. Там был полный ноль. Она стала постепенно, но настойчиво возбуждать Гаверу. При этом приговаривая томным голосом: все будет хорошо, все будет отлично, все обернется для них большим счастьем! Главное, что они вместе! И что он крепкий мужик, первоклассный ученый, изобретатель… Теперь надо только побыстрее оформить брак, и перед ними откроются широкие дороги. Его, Гаверу, ждет мировая слава, у них будет свой дом в Каракасе…

— Что ты несешь? — вспыхнул Гавера. — Бросать Украину я не собираюсь.

— Зачем же бросать? — удивленно спросила Виктория. — Деловые люди запада имеют дома по всему миру. Офис в Киеве, офис в Венесуэле, офис в Нью-Йорке…

— А в Гималаях не хочешь? — вспылил Гавера.

— Над Гималаями мы будем летать на собственном самолете.

— Чушь!

— Почему же? — Виктория как бы попыталась что-то вспомнить, лицо ее подернулось дымкой романтической грусти: — Ты мне читал одного вашего великого писателя, украинского, из тех, старых, забытых, в свое время запрещенных. Произведение с удивительным названием — «Солнечная машина»…

— Винниченко… Да, читал. Ну и что?

— Помнишь, как германская принцесса Луиза… я хорошо запомнила имя: Луиза!.. как она говорила своему возлюбленному, что они построят себе воздушную виллу и будут летать над планетой, будут останавливаться в самых роскошных уголках земли, будут парить над Гималаями…

— Да, что-то припоминаю, — пробурчал Гавера, и его лицо слегка прояснилось. — Так это же романтическая мечта.

— Нет, это не просто мечта, — решительно качнула головой Виктория. — Они хотели особой любви, такой, о которой мы теперь забыли. — Виктория встала с его колен, потянулась руками вверх, ее стройная фигурка выпрямилась и сделалась по-девичьи гибкой, изумительно красивой. — Разве любовь не делает нас лучше, благороднее, способными на подвиг? Разве во имя любви человек не способен бросаться в пламя, сражаться до последней капли крови, до последней капли…

— …своей части! — бросил резко Гавера.

— Ну, ты-то своей части не уронишь, — помрачнела Виктория.

— Как сказать.

Ей не хотелось ссоры, и она снова потянулась к нему через стол своей смуглой тоненькой рукой.

— Я хочу, чтобы ты знал, милый… — В ее голосе зазвучала боль. — За тебя я буду бороться до конца. И никому тебя не отдам. Я не чистая, не святая, но если я что-нибудь и совершила недозволенное, то только во имя нашей любви! Да, во имя нашей любви! И главное… — в ее голосе почувствовалось колебание, — я достала деньги. Большие! Валюту! Поверь, это мне стоило многого. Я решилась на все, лишь бы увезти тебя отсюда. Из этой темной, жалкой, нищей страны! И я тебя увезу!

На следующий день я отправился на розыски авторов письма. Начал с соседей по лестничной клетке. Дверь приоткрыла пожилая женщина в темном поношенном платье и переднике. Волосы растрепаны, в узеньких глазках — подозрительная настороженность.

— Из милиции? — будто нюхом почуяла она.

— Из районной прокуратуры, — я показал удостоверение.

Сняв цепочку, она впустила меня. На ходу придвинула к окну стул, одернула на столе выцветшую скатерть, открыла балконную дверь.

— Весна уже. Если бы Лидке, бедняжке, дожить до тепла, — проговорила с сожалением.

— А чем она, собственно, болела? — спросил я.

— Неврозы всякие. — Она села к столу, облокотилась на столешницу, — Правда, последнее время ей полегчало. Помаленьку стала выходить на улицу. Я, говорит, буду брать домой работу от кооператоров. Раньше была учительницей, школа тут рядом, возле хлебного магазина, а раз болезнь, — значит, надо по-домашнему. И я ей присоветовала: зарабатывай, Лидка, как можешь, твой тебя долго кормить не станет.

— Почему?

— А потому. Все вы, мужики, хороши, пока жена в порядке, а случись что — уже побег к молодухе.

— Разве он был плохим мужем?

— Да никаким. Днями не бывал дома. Еду, правда, приносил: кефир, творог, яблоки…

— Зимой яблоки дорогие.

— Я не говорю, что дешевые. Так он же ей рот хотел заткнуть, потому что девку себе завел.

— Вы его видели с ней?

— Увидишь! Они теперь хитрющие, мужчин к себе приводят по ночам. Она из его экспедиции. Он с ней давно крутит. Мне говорили, что у него завелись большие деньги. Премию получил. О нем даже печатали в газете: «За открытие новых месторождений на глубинных горизонтах». Что это за горизонты, не знаю, а деньжат ему за них отвалили, видать, порядочно. Чего же тут не разгуляться?

Я решил действовать в открытую. Достал из кейса «коллективное» письмо, положил его перед соседкой на стол. Нет ли ее подписи среди других? Она не стала отрицать.

— Что же он — удушил ее? — спросил я.

— Не знаю.

— Сами говорите, что носил всякую еду и яблочками зимой баловал, и за кефиром выстаивал очереди. К тому же, вы знаете, что по заключению врача, никакого насилия над покойной совершено не было.

— Доктора не знают, что пишут. Врут все! А дело здесь нечистое, надобно хорошенько разобраться, Будете его покрывать, — глазки моей собеседницы угрожающе сверкнули, — мы и выше напишем!

«Эта напишет, — невесело подумал я. — Из ангела черта сделает».

— Для того, чтобы обвинить человека в таком страшном преступлении: нужны серьезные доказательства. Вы говорите, что Гавера имеет любовницу. Допустим, так. Но из этого отнюдь не следует, что он убийца. Почему вы сделали такой вывод? А факты? Какие-нибудь факты у вас имеются?

Моя собеседница упрямо уставилась на свои руки. Ее пальцы-сосиски сжались в кулаки. Видно, нечего определенного она сказать не могла, но ее убежденности в своей правоте ничто не могло поколебать. Заговорила, наконец, хмуро о том, что у нее болит душа. Все было так хорошо в тот день. С утра Лидия Антоновна заходила к ней, похвалилась связанным свитером: мол, сама связала и еще будет вязать. Лишь бы сердце по ночам не давило. К ней обычно заходила сестра из поликлиники, уколы делала. Глюкозу в вену для поддержания сердечной мышцы. Обещалась и в тот день зайти пораньше. Но не появилась.

— Кто? — переспросил я.

— Ну, сестра из поликлиники. Оля, девчонка-несмышленка.

— Совсем не появилась?

— Да нет же. Другая пришла. Звонит мне, я отворяю, а она лупает на меня черными глазищами: «Где Лидия Антоновна живет?» Я говорю: «Кто будете?» Она: «Я — сестра из поликлиники». Показала я ей квартиру соседки и захлопнула дверь. Не помню, что я еще тогда делала. Кажись, по телеку показывали интересную картину. Дочка с зятем уехали в Омск, приходится самой сидеть. Ну, значит, кончился фильм, стала я готовиться ко сну, пошла на кухню проверить, выключен ли газ. Аж тут — стук в дверь. Не звонит, а колотит прямо-таки. Я даже цепочку забыла накинуть, отворяю: стоит сосед, значит, Гавера. Лицо безумное. «Что с тобой?» — спрашиваю, а он задыхается: «Лида… Лидия Антоновна мертвая!» Мне спервой почудилось, что это он спьяна. А присмотрелась — поняла: беда! Побегла к нему и… на диване увидела Лиду. Днями она сидела одна. Он ночью приперся — нашел ее мертвой. Убила бы гада!

Я еще расспросил о подробностях, уточнил кое-что и пригласил Клавдию Афанасьевну (так ее звали) на завтра к себе для дачи свидетельских показаний. Уходя, вспомнил:

— Значит, Оля, сестра из поликлиники, не пришла вовсе?

— Нет, была другая, первый раз ее видела.

— Можете описать?

— А че?.. Молоденькая дрянь!

Я оборвал женщину, поняв, что разговор вести без протокола не следует. Сказал ей, что завтра встретимся и все обсудим.

Уже на лестнице, когда спускался вниз, услышал испуганный окрик Клавдии Афанасьевны:

— А поди-ка сюда, следователь!

Я мигом к ней поднялся. Она поманила меня от порога пальцем, в дом к себе не впуская. Ее глаза показались мне растерянными.

— Может, не надо завтра приходить, а?

— Почему — «не надо»?

— Боюсь я… Не хочу греха на душу брать. Он, может, и убийца, — кивок в сторону Гавериной двери, — а все равно любил ее. — И, помолчав мгновение, вспомнила:

— Тогда ночью до утра плакал за стеной. Лучше закрой это дело, следователь. Чего теперь докапываться…

— Поздно, Клавдия Афанасьевна. Это уже ни от меня, ни от вас не зависит.

На следующее утро я сразу пошел в поликлинику. Справился в регистратуре, какая медсестра обслуживает улицу Гагарина (там жила покойная). Как раз тут и девушка появилась: невысокого роста, светленькие волосы, на шее голубая косынка, вязанная шапочка. Когда я отвел ее в сторону и показал удостоверение, она вся сжалась.

— Ольга Баштан? — спросил я ее и тут же почувствовал, что в голосе у меня слишком много казенности.

— Да, — прошептала она едва слышно.

— Вы делали уколы Лидии Антоновне Гавере?

— Так она же…

— Я знаю… Но вспомните хорошенько, Оля. В тот день, когда Лидия Антоновна умерла, вы были у нее?

— Нет.

— А кто приходил?

— Не знаю.

— Но приходила же другая девушка?

— Не знаю. Ничего не знаю! У меня мама больна, я всегда опаздываю на электричку в Бучу, А когда она позвонила, я даже обрадовалась.

— Постой… как позвонила? Кто?

— Не помню, кажется Лидия Антоновна. В регистратуре мне сообщили, что идти не надо. — Брови у Оли сдвинулись, она, видно, раскручивала очень запутанный клубок мыслей. — Нина Михайловна, старший регистратор, сказала, что у Лидии Антоновны ночует ее племянница, тоже медсестра, и сама сделает ей укол.

Все во мне вмиг перевернулось. Выходит, Олю умышленно отстранили, она не должна была являться к Гаверам, она кому-то мешала…

— Послушай, Олечка, если ты говоришь правду, а я уверен, что лгать тебе незачем, то, значит, вместо тебя, — я впился глазами в Олю, — могли прислать другую девушку?

— Нет, не могли. Раз Лидия Антоновна попросила не присылать…

— Ясно, — произнес я, хотя именно в этот миг мои мысли совершенно запутались. — Ну, тогда давай прощаться. И если ты мне еще понадобишься, я тебя вызову.

Появилась тайна. И в ней нечто зловещее. Я вызвал к себе по телефону Гаверу, сказав, что нужно выяснить некоторые дополнительные обстоятельства, связанные со смертью его жены. На этот раз он пришел с некоторым опозданием, резкий, даже грубоватый, в хорошем импортном костюме, в белоснежной рубашке. Американский крокодильей кожи кейс играл в его руке, как лакированный. Опустился на стул и сел в небрежной позе оторванного от важных дел человека.

— Я вас слушаю, Андрей Аверьянович, — бросил недовольным тоном.

— У вас дурное настроение? — поинтересовался я.

Он криво усмехнулся. Облокотись на столик, подпер кулаком подбородок. Так сидят скучающие на длинных служебных совещаниях ответственные товарищи. Ничего подобного раньше в его поведении я не замечал. Выяснилось, что настроение у него, наоборот, отличное. Более того — преотличное! Во вчерашней газете (он вынул из кейса уже порядком помятую газету) список лауреатов Государственной премии. Среди них и его скромная фамилия. Посему пришлось вчера немного погудеть с друзьями. И, естественно, голова, сами понимаете!

— Но надеюсь, вы пригласили меня не для того, чтобы поговорить о моем настроении? — снисходительная улыбка тронула уголки его губ.

— Вы правы, — улыбнулся и я. — Надо уточнить некоторые детали. В вашей квартире произошло нечто странное.

— Не странное, а трагическое, — бросил сухо Гавера.

— Именно странное, — произнес я несколько загадочным тоном.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что ваша супруга, как выяснилось, попросила по телефону медсестру Олю не приходить к ней на укол. Явилась другая девушка. Назвалась медсестрой. Ну… и после укола случилось непоправимое. — Я сделал паузу. — Вы знаете что-нибудь об этом?

Гавера медленно повернулся ко мне. Его лицо сделалось каменным. Он сглотнул слюну.

— Такого не могло быть!

— Было. Леонид Карпович. Как я установил, ровно за четыре часа до вашего возвращения домой.

— Но у нас нет телефона. Жена на улицу не выходила.

— Да, возможно… И, как мы установили, от соседки она тоже не звонила.

— Откуда же был звонок? — искренне удивился Гавера.

— Вот и я спрашиваю вас: откуда? И кто звонил? Что это была за женщина? Откуда она узнала имя медсестры и телефон регистратуры? Это могла знать только ваша жена. Подумайте, взвесьте все эти факты.

Гавера молчал. Видно, старался выяснить для себя что-то крайне важное. Через некоторое время сказал неуверенно, что у него бывает иногда в гостях племянник, студент университета. Ночует то в общежитии, то у них. С едой теперь туговато, они его и подкармливали. Но в последнее время он рассорился с Лидией Антоновной. Так что его присутствие исключается.

— Как его зовут?

— Миша… Михаил Гавера.

— А факультет?

— Химический… Постойте, неужели вы в самом деле допускаете мысль, что Миша мог…

— Тут не мысль, Михаил Карпович, а суровая реальность. Во время вашего отсутствия в вашей квартире был посторонний. Женщина. Выдала себя за медсестру, якобы пришедшую делать уколы. Ну, а дальше вы знаете…

— Странно, — смутился Гавера. — Боюсь, тут не обошлось без моих соседей. Гнусный народец!

— Не знаю. Во всяком случае, факт требует тщательной проверки. — Я сделал внушительную паузу. — Кстати, вы сами где были в тот вечер? Надеюсь, вы сумеете доказать свое алиби?

Теперь уже Гавера не кипятился. Заносчивость с него как рукой сняло. В голосе зазвучали нотки грусти. Да, он частенько не бывал дома. Отношения с покойницей у него складывались не лучшим образом. Ее постоянная ревность, придирки, нетерпимость доводили его до отчаяния. И, разумеется, вызывали желание найти где-то разрядку, уединение. Скажем прямо: утешиться на стороне…

— Чему способствовали ваши близкие отношения с одной из ваших сотрудниц по геологоуправлению? Не так ли?

Гавера сердито хмыкнул.

— Эта «одна из», как вы выражаетесь, вскоре станет моей женой. Очень скромная, отзывчивая женщина.

— Фамилия, имя?

— Я не хотел бы впутывать ее… — еще больше раздражаясь, произнес Гавера. — Но если вы настаиваете… В первом браке ее фамилия Шубович. Виктория Сергеевна Шубович.

— Через три месяца после смерти супруги вы решаетесь на новый брак? — не удержался я от колкого вопроса.

— Что ж… бывает.

— Конечно, бывает… Итак, перейдем, как говорится, к процедурным делам. Порядок требует установления вашего полного алиби на час смерти Лидии Антоновны.

— Ну, это легче легкого, — даже обрадовался Гавера. — Я с женой… то есть, простите, с моей будущей женой, с Викторией Сергеевной были в гостях у начальника морской геологии Пимоненко. Пробыли там от семи до одиннадцати.

— Телефон Пимоненко? Адрес?

— Пожалуйста. — Гавера предупредительно достал записную книжку, нашел номер. — К слову, он сейчас у себя.

— Кто еще был с вами?

— Да там собралась тьма народа. Хотя бы Володя Мкртчан, Владимир Ованесович значит… Сидел со мной рядом. Еще Георгий Петрович…

— Достаточно, — остановил я его, почувствовав нарастающую нервозность в голосе Гаверы. — Чистая формальность. Но, как говорится — служба!

— Разумеется, — согласился Гавера. — Закон — для всех закон. Хоть он иногда и не совершенен. Чем еще могу быть полезен?

— Пока все, благодарю вас, Леонид Карпович.

Он слегка наклонился ко мне, в его голосе явственно почувствовалось желание сделать меня соучастником некоего общего дела:

— Вы бы к моим соседям присмотрелись. Там у нас темный народец!

— Хорошо. Спасибо. Пока обождем.

Я принялся наводить справки. Надо было задавать вопросы очень осторожно, не ставя под сомнение ничью репутацию и, конечно же, доброе имя новоиспеченного лауреата. Дескать, возникла одна сложная ситуация, нужно установить присутствие некоторых лиц…

— Что, затевается уголовное дело? — спросил напрямик начальник отдела морской геологии, по всей видимости, человек прямолинейный и резкий.

— Пока нет. Только проверка.

— Уверяю вас, что все мои гости с криминалом не имеют ничего общего. А о ком, собственно, речь?

— Мы хотим уточнить, кто был у вас в гостях в день вашего рождения?

— Перечень довольно длинный.

— Желательно пополнее.

В этом списке Гавера был на самом почетном месте. Я поблагодарил за сведения, положил трубку и принялся за другого свидетеля. Этот оказался немного строптивее. Заявил, что в отношениях с органами МВД он всегда придерживается строго формальных канонов. Если его вызовут повесткой, он с удовольствием… Хоть сейчас. Но только в пределах законности.

— Давайте без повестки, — предложил я. — Скоро обеденный перерыв, приходите в скверик возле памятника.

— Надеюсь, удостоверение у вас имеется?

— Надеюсь, имеется, — сдержанно ответил я.

Гавера, напряженно слушавший наш разговор, выразил неудовольствие.

— Я с Володькой в очень сложных отношениях, — предупредил он. — Тоже претендовал на звание лауреата. И провалился.

— Не бойтесь, Леонид Карпович. Мне нужно только ваше алиби. Никаких характеристик не требуется.

Мкртчан был высок, худощав, с бородкой клинышком, с большими очками на крупном носу. Подал мне руку, поинтересовался моей фамилией. Я хотел было достать удостоверение, однако на сей раз Мкртчан продемонстрировал завидную терпимость. Сказал, что нюхом чует во мне рыцаря права и чекиста душой и сразу же готов выложить все аргументы в пользу Леонида Гаверы… Да, уважаемого Леонида Карповича! Ведь речь о нем, верно? Откуда он знает? Да это уже известно всему Главному геологическому управлению. Только и судачат кумушки по углам. Дело в том, что некая стерва прислала в институт анонимку с обвинением Леньки в умерщвлении собственной жены. А поскольку анонимки имеют длинные ноги, у них в институте только и разговоров об этом.

— Ну вот и положим конец разговорам, — предложил я со всей прямотой. — Для меня важно установить, был ли Леонид Карпович в вашем обществе, когда скончалась его жена?

— Да мы с ним не разлучались ни на миг! — воскликнул запальчивый Мкртчан. — Он все убеждал меня не держать на него зла за это лауреатство. Я ему прямо заявил: «Ты, Леонид, умница! Твое открытие стоит трех лауреатских премий! И посему я предлагаю выпить за твою Вику!»

— Виктория Шубович была с вами?

— Неотлучно. Красивая дама! — Мкртчан сделал паузу. Мы сидели в сквере по-весеннему свежем, наполненном первыми благоуханиями цветов. — Если мои соображения имеют для вас ценность, послушайте меня. Лидию Антоновну никто не убивал, не резал, не душил. Лидию Антоновну погубили ее нервы. Она же дикая истеричка! Псих! И к тому же — да простит меня Бог! — очень несправедливая. Вы, очевидно, знаете, что у Лени есть племянник, круглый сирота. Мальчик приехал в Киев учиться. Живет в общежитии. И Леня его иногда приглашал к себе пообедать, деньгами помогал. Что же здесь плохого? Потом у парня появилась девушка. Студентка, как и он. Может, со временем поженятся… Так вы бы видели, что устраивала эта самая Лидия Антоновна! Все ей казалось, что Миша не такой, что он ее не уважает, что у него невеста… простите, блядь! «Знаю я вас, — орала она однажды при мне. — Хочешь занять нашу квартиру! Хочешь сжить меня со свету!..» Вот до чего додумалась, идиотка! Да простит меня господь Бог… Чушь собачью несла и, конечно, изводила себя до последнего предела.

Я слушал внимательно. Появился новый мотив, и я невольно переключился на него. Кто знает, может, в подозрениях Лидии Антоновны и была некая зацепка. И ее ссоры с мужниным племяшем не казались мне такими уж безосновательными. Если у парня действительно возникли трудности с жильем, а Лидия Антоновна упрямо закрывала перед ним дверь… Не было ли тут мотива и не тут ли кроются ответы на некоторые загадки?

Распрощались мы чуть ли не друзьями, поняв друг друга в главном. Подозрение в виновности Гаверы отпадало как бы само собой. И Мишка-племянник не очень смахивал на злодея-убийцу, хотя вовсе сбрасывать его со счетов я не спешил. Мотивчик у него, как не крути, все же имелся. Кто его знает, какую роль он сыграл в общем развитии болезни усопшей? Прямого криминала вроде бы нет, но ссоры были, больная доводила себя до пароксизма ненависти, сердце ее дергалось, изматывалось, силы угасали, и в один прекрасный день, а точнее — вечер, Лидия Антоновна дошла до предела.

Возникла мысль встретиться с лечащим врачом Лидии Антоновны. В той же поликлинике, где я отыскал медсестру Олю, мне указали кабинет врача. Очень симпатичная, уже немолодая дама в ослепительно белом халате, очках в золотой оправе, движения спокойные, неторопливые. Я решил говорить с ней в открытую. Смерть Лидии Антоновны Гаверы вызывает у кое-кого сомнение. То есть не смерть, а ее причина. У меня своей версии нет, но есть предположения.

— А у меня — уверенность, — деловым тоном изрекла врач. — Лидию Антоновну я уже фактически поставила на ноги. Она ходила по комнате, занималась кухней, делала легкую уборку в квартире, стала читать. Совершенно нормальная кардиограмма! Сердце пришло в норму. И вдруг: экзитус! Меня, скажу откровенно, ее смерть поразила.

— Так в чем же вы уверены?

— В том, что ей помогли уйти из жизни.

— Муж?

— Скорее — племянник. Не берусь отыскивать следы его преступления, одно мне ясно: он ненавидел Лидию Антоновну! Самоуверенный, эгоистичный парнишка, для которого нет ничего святого.

— Вы видели заключение судмедэксперта?

— Полностью подтверждает мои мысли, — сказала врач. — Сердце не выдержало. Вот вам и весь ответ. Он же буквально осаждал ее, этот наглый прохвост! Он требовал от нее комнату. Завел девицу — хочу скорее жениться! Ох, эта молодежь, совсем обнаглела.

— Значит, вы объясняете все элементарными ссорами?

— Да не элементарными. Дикими скандалами, оскорблениями, угрозами. Леонид Карпович дома бывал редко, всегда в командировках. Искал, видите ли, нефть…

— И, кажется, что-то нашел.

— Пусть еще достанут ее, — досадливо махнула рукой врач. — А вот жену потерял. Умную, интеллигентную, высокообразованную. — Врач глубоко вздохнула. — Мне кажется, он до сих пор страдает по ней.

— И торопится жениться на молодой, — бросил я.

Врач нахмурилась. Видно, не испытывала особой симпатии к новой избраннице Гаверы. Слово по слову, она выложила мне нечто похожее на биографию сей молодой дамы. Успела где-то разведать, что Вика Сергеевна и своенравна, и властолюбива, и неравнодушна к житейским благам. Да, внешне броская, умеет увлечь мужчин. Вот и пленила нашего славного лауреата. Но самое интересное в этой скоропалительной женихальной истории то, что новая или, скажем, будущая жена Гаверы страдает слабостью к перемене мест. Ходят слухи, что сейчас она собирается уезжать к своим родственникам в Южную Америку. Нашелся какой-то

дальний родственник. Или родственник нашел ее. Короче, наши будущие молодожены здесь не засидятся. А если учесть, что у Гаверы появились деньжата, дорога их ждет далекая.

Теперь было о чем поразмыслить. Естественно, прежде всего, о племяше прославившегося геолога. В моем представлении он был опутан мотивами, как собака репейниками. Подумалось, что хорошо было бы заполучить новые сведения о нем от соседки Клавдии Афанасьевны, всезнающей и ко всему имеющей свою особую отмычку.

Она встретила меня несколько настороженно. Даже вроде бы испугалась. Сказала, что снова была та самая сестра милосердия, которая делала последний укол Лидии Антоновне. На этот раз не сама, а с двумя мужиками. Зашла в кухню, похвалила тетю Клаву за чистоту, за свежий воздух в квартире. И вдруг спросила о чем расспрашивал ее следователь.

— Я ей говорю: ни о чем. А она мне: вы, Клавдия Афанасьевна, будьте осторожны с ментами, они вас втягивают в грязную историю. Хотят дело пришить Мишке-племяннику. Может, парень и погорячился, расстроил тетку Лиду, довел ее до сердечного приступа, так не его лее вина, что она такая жмотиха… — Соседка даже утомилась от своего длинного повествования, Села на стул возле кухонного стола. — Ты, следователь, садись, садись… Так вот что я решила: больше в ваши допросы-перепросы играть не буду, — Она рубанула ладонью воздух. — Никого не знаю, не видела, не слышала… Все!.. А то парня засадите понапрасну, каково мне потом жить на свете?

— Не знаете, Леонид Карпович пришел с работы? — спросил Я:

— Какое — пришел' — вскипела соседка. — Он уже три месяца тут не живет. У молодушки своей ночует.

— Значит, Миша поселился у него?

— Да как вам сказать… — Соседка горемычно, чуть не со слезами, махнула рукой. — Пропал, парень! Пьет запойно. И все один, один. Совсем свой институт забросил. — Она прислушалась. — Во, слышь, и сейчас орет.

— На кого?

— Да не он орет. Это, значица, уже как порядком дернул, включает телек, сам мордой в подушку — и храпит до утра.

— А давайте-ка зайдем к нему, — предложил я.

— Пошли, — согласилась соседка.

У нее был ключ от квартиры покойной. Она открыла дверь, смело прошла в прихожую. Телевизор гремел во всю мощь. В комнате горела люстра, яркий свет заливал неубранную комнату, заваленный книгами обеденный стол и диван. На диване ничком лежал Михаил в одной майке и брюках. Неистовый храп врывался крещендо в гомон телевизионной программы.

— Чего он так мается? — спросил я у Клавдии Афанасьевны. — Тетка же ему была не люба. Свободен теперь…

— Да девчонка от него ушла.

— К другому, что ли?

Вдруг я увидел на столе прижатую опорожненной до половины бутылкой телеграмму. Я невольно потянулся к серому листку. Грех читать чужие послания, но тут сработало профессиональное чутье: а что за весть? Я пробежал глазами наклеенные полоски букв: «Мишенька, прости, ты не можешь решить квартирную проблему, ухожу к Аркадию. Рая».

Я отдал телеграмму соседке. Она сразу же выпалила:

— Так это же от его Райки!

— С которой он встречался?

— Сами видите, гражданин следователь. — Соседка вернула мне телеграмму. — Пускай их черт рассудит! — Она двинулась к двери.

— Клавдия Афанасьевна, один вопросик, — остановил я ее. — Где эта Рая живет?

— В его же общаге. В университетской.

Я тоже направился к двери. Врываться в чужой дом без санкции прокурора — за такие вещи по голове не погладят. Главное я успел ухватить. Телеграмма, решение некой Райки бросить своего неустроенного жениха наталкивали на невеселые мысли. Я уже прошел через комнату, как меня вдруг остановил голос с дивана. Обернувшись, я увидел Михаила-студента сидящим, взъерошенным, с подозрительно прищуренными глазами.

— А вы кто будете, уважаемый? — просипел Миша голосом не похмелившегося алкаша.

— Хотел поговорить с вашим дядей, — смущенно ответил я, остановившись у двери.

— И чего вам, собственно, надо?

— Думал, застану его дома.

— А дверь как отперли?

Тут-то я попался. Выдать соседку, что ли?

— Соседка к вам заходила, телевизор выключить. Вот и я за ней…

Он поверил. Опустил ноги на пол. Носки у него были рваные, не первой свежести. Я отвел глаза. Миша заметил это и смущенно сунул ноги в растоптанные шлепанцы.

— Так что, уважаемый, — довольно грубо произнес он, — с какими вестями пришли к нам?

— Хочу понаблюдать, как живет наше славное студенчество перед весенней экзаменационной сессией, — сказал я с легким укором.

— Наплевать!

— А если отчислят? Как на это посмотрит дядюшка?

— Да не стращайте вы меня дядей! — тряхнул головой Миша. — Уже пуганый.

Я присел к столу.

— Давай начистоту, Миша, — заговорил я тоном, располагающим к предельной откровенности. — Сядь. — Миша послушно переместился с дивана на стул. Его познабливало, и он спрятал руки между коленями. — Я — следователь. Хочу установить истину: почему скоропостижно скончалась твоя тетка Лидия Антоновна?.. Постой, не перебивай!.. Это нужно для восстановления чести и, как говорится, достоинства твоего дяди. Считай наш разговор неофициальным. Я зашел сюда случайно и допрос тебе учинять не имею права. Но если ты можешь чем-нибудь помочь следствию…

— Могу, разумеется, — вскинул голову Миша. — Это я ее прикончил!

— Не дури, Миша!

— Ну… не в прямом смысле слова. Вы имеете представление о биоэнергетических полях, о психоиндукции? Так вот, я ее так ненавидел, что каждый день желал ей смерти. А у меня сильная воля, поверьте. У меня биополе не слабее, чем у Кашпировского.

— Вы ссорились, я знаю. Но чтобы желать человеку смерти…

— Какой она человек? Деспот, лгунья, паразит на шее бедного дяди. Он ей горшки тут подавал, а она его ругала последними словами… И сейчас вот… — он схватил со стола телеграмму от Раи. Из-за нее все. Я же просил только на полгодика пустить нас пожить здесь. На черта мне ваша столица нужна! Мы отсюда уедем!

— Хорошо, допустим, твоя ненависть к Лидии Антоновне была оправданной, — заговорил я размеренным тоном. — Но мы, юристы, биоэнергетику в расчет не берем. Я должен знать, кто приходил сюда в день смерти Лидии Антоновны? Ты был здесь?

— Был, — чистосердечно признался Миша.

— А твоя Рая?

— И Райка забегала.

— Когда именно?

— Не знаю, — буркнул Миша, — Я ее встретил вечером в общаге. Говорит: хотела последний раз поговорить с тобой начистоту, а напоролась на твою ведьму.

Дело поворачивалось не в лучшую сторону. Мне даже жутковато стало: неужели молоденькая девчонка, будущая жена Миши-студента, бросилась в авантюру? Да и что она могла сделать? Ведь никаких следов. Ни малейших!

Миша угадал мои мысли. Протянув руку через стол, он попросил срывающимся голосом:

— Вы ее не трогайте… Она у меня славная… Считайте, что это я задушил тетю Лиду.

— Не знаю, не знаю, — буркнул я, поднимаясь из-за стола. — Придется вызывать вас для снятия официального протокола.

Теперь все мои мысли были о Рае. Вон какой телеграммкой ошарашила своего возлюбленного! И никакого алиби у нее нет. В день смерти Лидии Антоновны была в ее доме.

Еду в университетское общежитие. Спрашиваю у дежурной, где живут студенты химического факультета. Четвертый этаж. Девчата в правом крыле, хлопцы в левом. Коридор длинный, полутемный, пахнет жареной картошкой. Вот и комната Раисы.

Постучался. Услышав разрешение войти, открыл дверь. В комнате — две девушки.

— Кто из вас Рая Бидненко? — спросил с порога.

— Я, — ответила невысокая, светловолосая. — А вы кто будете?

— Следователь из прокуратуры.

— Из прокуратуры? Что случилось?

— Я только что был у Миши…

— Боже мой! Что с ним?

— Пьет. Из-за вас.

— Но я же не виновата. Я ему сказала, что переселяться туда не буду. Это некрасиво, мы не зарегистрированы. Есть же какое-то чувство порядочности!..

— Но, простите, чувство порядочности не помешало вам послать Мише жестокую телеграмму. И, кажется, сойтись с Аркадием.

Девушка взметнула брови. Какая телеграмма? Она никакой телеграммы не посылала… Аркадий — ее старый друг, афганец. Они еще в школе дружили, он очень уважает Мишу.

Еще одна неожиданность. А может, звенья одной цепи? Кто-то пытается вывести Мишу из равновесия, бросить на него тень подозрения.

— Значит, вы телеграмму не посылали?

— Да клянусь вам! — всплеснула руками Рая.

— Хорошо. Я вас вызову к себе. Пока считайте наш разговор частной беседой.

Спустившись по лестнице, я вышел. Откуда-то с верхних этажей доносилась музыка.

Дохожу до угла и вижу, как ко мне бросается какой-то человек. В последнее мгновение успеваю увернуться и выбить из руки нападающего занесенный надо мной нож.

Вскрикнув, человек бросается наутек. И тут я узнаю его. Мишка! Вот тебе и скромный парень! Еще минута — и был бы мне конец. Осторожно поднимаю с асфальта нож, заворачиваю его в носовой платок, прячу в карман куртки. И быстрым шагом направляюсь к троллейбусной остановке.

На следующее утро меня вызвал к себе шеф.

— Почему не требуете ордер на арест студента?.. — спросил он, едва я переступил порог его кабинета.

— Хотел сначала побеседовать с вами.

— На него совершается покушение, а он, видите ли, еще побеседовать хочет.

— Любопытно, откуда вы узнали?

— Киев — большая деревня. — Прокурор сдержанно улыбнулся. — И я очень рад, что прибывшему на место вчерашнего происшествия наряду милиции не пришлось осматривать ваш труп.

Откинувшись на спинку стула, прокурор затягивается сигаретой, потом наклоняется к столу и, взяв в руки лист бумаги, говорит:

— Докладная начальника районного отдела милиции. Так… Срочный вызов дежурной общежития… Прибыли на место. Ага, вот: «Из опроса свидетелей, случайно оказавшихся на месте преступления, мною установлено, что следователь прокуратуры Андрей Аверьянович Шульга подвергся нападению студента химического факультета Гаверы Михаила, но сумел отбиться, в драке ранен не был, хотя против него было применено холодное оружие в виде ножа. Гавера скрылся в неизвестном направлении». Имена свидетелей зафиксированы. Ну что, все верно?

— Попытка расправиться со мной имела совершенно определенную цель — устранить меня как человека, вышедшего на след преступления. Учитывая некоторые улики, мотивы поведения, высказывания свидетелей, короче, принимая во внимание всю совокупность фактов, я решил просить подписать ордер на задержание Михаила Ивановича Гаверы не в связи с покушением на убийство, а по подозрению в убийстве.

— Вас, кажется, не убили?

— Могли бы убить, — бросил я раздраженно. — А что касается покойной жены Гаверы, тут уж факт налицо.

— Где же сейчас ваш подозреваемый?

— Найдем.

— А я не уверен, — возразил прокурор, сдвинув густые черные брови. — После попытки убийства преступник, как правило, не спешит возвращаться домой.

— Куда он денется?

— Если у вас были подозрения раньше, почему же вы…

— Потому, что еще не все знал. Версия стала вырисовываться только ночью. Вкратце она такова. Студент Михаил Гавера собирается жениться на студентке Раисе Бидненко. У будущих молодоженов типичная история — нет жилья. Поселиться в квартире дяди им не разрешает Лидия Антоновна. У студента возникает мысль устранить ее. Он устраивает ссоры, подрывает и без того ее слабое здоровье. Потом, чтобы ускорить развязку, подсылает к ней свою знакомую, которая… — тут я замялся.

— Которая — что? — в голосе прокурора сквозила ирония.

— Вот тут пусть он сознается сам.

— А нападение с ножом?

— Я же сказал: чтобы убрать меня с дороги и довершить свое дело. О его вине говорит и полученная вчера телеграмма от Раисы. Невеста фактически поставила его перед фактом: или квартира, или конец их отношениям!

— Вы допросили девушку?

— Отказывается ‘от телеграммы. Я даже поверил ей сначала. Невинное создание. Но после покушения на меня я хочу еще раз проверить ее алиби.

— Что ж, ордер на арест я подпишу, — не совсем уверенно произнес прокурор. — Хотя ваша версия меня не очень убедила.

Я быстро спустился к себе на первый этаж. Как отыскать парня? Он не профессиональный преступник, связи с бандитскими группами не имеет.

— Андрей Аверьянович, разрешите…

Мне показалось, что я ослышался. За моей спиной прозвучал голос Михаила. Я обернулся. Он быстро встал со стула под стеной, лицо его напоминало белую маску.

Внезапная усталость охватила меня. Я открыл дверь в свой кабинет:

— Заходи.

Студент стоял, опустив глаза: ярчайшая картина раскаявшегося грешника. Нейлоновая курточка, помятые джинсы, волосы всклокочены.

— Я мог вас убить…

— Рад слышать.

— Но я не хотел этого.

— Весьма логично.

— Я решил, что Раиса вместе с Аркашкой послали телеграмму. Прибежал объясниться. Когда услышал за дверью мужской голос, совсем голову потерял. Я знал, что Аркадий сильный, он же в физкультурном учится. А я драться не умею…

— Поэтому взялся за нож?

— Да.

— Невинный убийца. — Я подошел к нему, взял его за отвороты курточки. — Сейчас ты получишь бумагу, ручку и напишешь явку с повинной: как готовил уничтожение тети Лиды, кого прислал к ней вечером вместо сестры из поликлиники и каким способом эта сестра ее умертвила.

— Но я…

— Чем больше искренности будет в твоем признании, тем снисходительнее будет к тебе суд. Да, не забудь указать имя, фамилию, адрес медсестры.

— Но честное слово, я ничего не понимаю!

— Не понимаешь, так и напиши — дело твое. Все равно мы истину установим. Иди в соседнюю комнату, там свободный стол.

Закрылась дверь. Я опустился на стул. Что-то давило мне грудь. В ушах звучали слова прокурора: «Ваша версия не очень убедительна…» И сам я подумал: меня она тоже не убеждает. Убийца, покушавшийся на второе убийство, сам явился к следователю. Странное дело! А что, если действительно никакой телеграммы Раиса не посылала, никакого плана умерщвления Лидии Антоновны у них не было? Тогда, выходит… Тогда моя версия ничего не стоит, и нужно начинать все сначала.

Но что за укол сделала фальшивая медсестра Лидии Антоновне? В который раз достаю медицинскую карточку покойной. Вот записи о последнем осмотре. Делал их, видимо, человек дотошный. Отвратительный, правда, почерк, но я настойчиво расшифровываю его каракули: трупные пятна едва заметны, никаких следов насилия. Полное отсутствие токсического воздействия… И вдруг в последней строке читаю: «Затвердевшее белое пятно выше изгиба правой руки…». Какое еще затвердевшее пятно? Пятна характеризуются цветом, а не твердостью.

Снимаю трубку и набираю номер поликлиники, где работает медсестра Оля. Повезло. Дежурная зовет ее к телефону. Стараюсь говорить как можно мягче, даже виновато:

— Олечка, солнышко, на полчасика ко мне… Если у вас вызовы — забегите после работы. — Стараюсь придать своему голосу игривый тон. — За мной духи, Олюша!

— Дождешься от вас, — ворчит Оля. — Ну, ничего. У меня как раз вызов на бульвар Леси Украинки. Сейчас заскочу.

Ее пропускают без задержки — вроде бы уже своя. Одета в летнее платье, глаза встревожены, слегка прищурены. Ей так не хочется быть свидетелем в таком деле! Склонилась над записью судмедэксперта. Губы слегка шевелятся. Прочитала раз, другой. И тут же решительно покачала головой: ничего подобного на руке Лидии Антоновны не было!

— Ты уверена?

— Я ей даже сказала как-то: какая у вас кожа гладкая, ни единого пятнышка, даже жалко колоть. Но она уколов не боялась. Сама себе жилку накачивала. Сожмет кулак — разожмет, сожмет — разожмет…

— Жаль, нет фотографии трупа, — пробормотал я задумчиво.

— Трупа? — испугалась Оля.

— Ты что, боишься?

— Я на эксгумацию не пойду. Ни за что! — глаза девушки наполнились слезами. — Меня уже раз вызывали, так я там сознание потеряла. От одного запаха.

— Думаю, раскапывать не придется. Но при одном условии: если ты еще раз все хорошенько вспомнишь и со всей ответственностью засвидетельствуешь, что ничего подобного на руке Лидии Антоновны не было.

— Обязательно!.. — с готовностью соглашается Оля. — Я же не вру.

— Можешь идти, Олечка. — Я провожаю ее до милиционера, стоящего у входной двери. Там на миг задерживаю, взяв за локоть: — Но теперь уже запомни: никому ни слова! Ни звука!

Оля уходит, и по ее лицу я заключаю — не скажет, не разболтает.

Когда я учился на юрфаке, старенький профессор-токсиколог из мединститута читал лекции по ядам. Посещали их немногие, ибо уже тогда среди студентов бытовало мнение, что преступления на токсикологической основе практически исчезают. Дескать, все это из области шекспировской романтики. Короли, шпаги, ночные отравления, убийства ядовитыми кинжалами!.. Как бы теперь пригодились знания старенького профессора!

Домой я возвращался со своим сослуживцем, молодым следователем Николаем Гурским. Парень он современный, умница, начитанный, аналитически мыслящий. Армейскую службу проходил на флоте. Я знал, что у него хорошая библиотека.

— Вы того студента, наверное, посадили в следственный изолятор? — спросил меня Николай, и в его тоне я уловил неодобрение.

— Посадил. Он на меня нож поднял.

— Недавно я прочел один американский детектив, там проскальзывает интересная мысль: если порядочный человек совершает преступление, тем более из добрых побуждений, его следует оправдать.

— Вы считаете моего студента порядочным?

— Более того — очень порядочным! — с уверенностью в голосе проговорил Гурский. — Тянуть на себе «хвост» обвинения в убийстве, замахнуться ножом на следователя и после этого прийти к нему… Ну, знаете, я таких еще не встречал.

— Если я ошибся, поверьте мне: стану перед ним на колени и попрошу прощения. — Я помолчал. — Вы, кажется, немного занимались токсикологией. Видел у вас на столе книгу.

— Полагаете, что мальчишка мог отравить свою тетку?

— Нечто похожее напрашивается. Скажите, существуют яды, которые не оставляют в теле человека следов? В крови, в желудке? Вы же плавали по морям-океанам, повидали столько стран, много знаете.

— Не оскорбляйте врожденного моряка, — с наигранной строгостью молвил Николай. — Мы не плаваем, а ходим по морям-океанам. А что касается ядов… Даю консультацию: единственный в мире смертельный яд, который очень тяжело определить в организме человека, — кураре.

— Оттуда? — кивнул я куда-то в неопределенном направлении.

— Да, оттуда, из-за бугра. А точнее — из Бразилии. Когда наш эсминец стоял в порту Макарайбо, нам рассказывали о загадочном преступлении, потрясшем страну: молодой парень, желая завладеть наследством родителей, умертвил их с помощью этого яда. Но судебным медикам удалось изобличить его. Вообще, яд кураре, добываемый из сока тропических растений, считается в Бразилии символом коварства и жестокости. Его называют «таинственной смертью». Или «невидимой». — Он сделал паузу. — Неужели ваш молодой ревнивец мог достать нечто подобное?

— Ревность, Коля, способна на все. Особенно в условиях неразрешимого жилищного кризиса.

Придя домой, я спросил жену:

— Как назывался тот фильм о Латинской Америке? Помнишь, там индейцы убивают вождя соседнего племени стрелами, смазанными ядом кураре.

— Меня яды не интересуют, я тебя травить не собираюсь.

— Что за глупая шутка.

— Тогда не спрашивай, — огрызнулась жена. — Ты напрасно копаешься в этой старой истории. Все ведь установлено, есть медицинское заключение.

— И еще кое-что есть, дорогая моя. Особенно нож, которым меня чуть не угробил один псих…

Раздался телефонный звонок.

— Тебя, — позвала из коридора жена.

Звонила Рая, плакала навзрыд, требовала немедленно освободить Мишу. Говорила, что если я не выпущу его сегодня же, она завтра идет к прокурору…

— Сегодня не получится. Чтобы выпустить его, мне тоже надо идти к прокурору. Но если у тебя имеются факты, реабилитирующие Мишу, живо ко мне. Да, домой.

Она примчалась не одна. За ней следовал верзила, на голову выше меня. Представился Аркадием Пушкарем. Он — тот, из-за которого заварилась вся каша. Да, Миша ревновал Раю к нему, у них даже было нелегкое объяснение, чуть не дошло до ссоры, но ведь Мишка потом поверил, что Рая любит его и только его. И вообще, никакой телеграммы Рая не посылала. Чушь собачья!

— Но меня чуть не убили, приняв за вас, — сказал я.

— Так это же все из-за той проклятой телеграммы, — вскрикнула Рая.

Мы сидели в моем кабинете. Гости в креслах, я за письменным столом. Голос у девушки срывался:

— Как вы могли посадить в тюрьму невинного, Андрей Аверьянович! Я вам тогда так поверила… Ну, он дурак, идиот, безумно меня любит, боится потерять… Получил дикую телеграмму от какого-то подлеца. У него помутилось в голове.

— Спокойно, Раечка, — поднял я руку. — Что подлец, согласен. Но телеграмма вовсе не дикая. — Я сделал паузу. — Тут расчет, и я начинаю понимать: расчет на то, чтобы я поверил, что именно Миша… Во всяком случае, после телеграммы — так полагал отправитель — Миша наделает неимоверных глупостей, (что, собственно, и случилось!) следствию станет известно о вашем полном разрыве, причина — квартирные склоки с Лидией Антоновной, она виновата во всем, ее следует устранить, Миша готов на убийство, хватайте Мишу!.. Да, кажется, все шло именно по этому пути. Минуточку. — Я вышел к жене и попросил ее приготовить кофе. Вернулся с двумя чашечками. — Пейте, ребята. Я это зелье не употребляю. Итак, подытожим разговор. Телеграмма была отправлена неизвестным лицом, которое готовило — скажем со всей прямотой! — жестокое умерщвление Лидии Антоновны. До последней минуты я склонялся к версии: убийца Леонид Гавера! Сейчас я заколебался. Если вы с такой уверенностью заявляете, что не посылали телеграмму, значит, Мишу просто-напросто подставляют. Тем более, что у меня появились новые данные из области судебной экспертизы… Да, пожалуй, с задержанием Михаила мы поторопились. — Я поднял глаза на Раю. — Но тогда, выходит, последней в доме покойной были вы, Рая. Ведь вы застали ее живой.

— Но я ушла, когда она была еще жива! — возмутилась девушка. Голос ее задрожал. Она быстро поставила недопитую чашечку на журнальный столик. — Андрей Аверьянович, как же я могла быть последней, когда после меня еще явилась медсестра!

— Откуда вы знаете, что после вас? — я сделал ударение на слове «после».

— Потому что я ее встретила.

— И до сих пор молчали!

— А кто меня об этом спрашивал? Вы?.. Я вас второй раз в жизни вижу. Мы с ней столкнулись на площадке. Я только вышла, а она стоит. С сумочкой, улыбается… «Мне к Лидии Антоновне, — говорит. — Укол ей сделать». «Делайте», — говорю. Лидия Антоновна ее впустила, я еще оглянулась — и бегом вниз.

— Как она выглядела?

— Улыбалась.

— Можете описать ее?

— Черноволосая, глаза большие. И очень симпатичная.

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь, — зайдите, Рая, завтра ко мне, я вам выпишу направление в лабораторию, чтобы вы составили фоторобот, А Михаила мы, возможно, завтра отпустим. Я лично к нему претензий не имею. Хотя, вы сами понимаете., — я развел руками, — его нож мог стоить мне жизни.

Вскоре по моему звонку явился Гавера-старший (мысленно я начал так называть его), Руку подал мне с подчеркнутой учтивостью-, попросил разрешения сесть. Был одет в легкий, кремового цвета костюм, на ногах — желтые мокасины. Открыл кейс и достал оттуда газету.

— Прошу, полюбуйтесь,

Передо мной лежала ярко иллюстрированная «Нью-Йорк таймс» о большими снимками, четко отпечатанная, лоснящаяся.

Я увидел на первой же странице фотографию Гаверы — скромная улыбка, уверенный взгляд, вокруг него солидные люди. Английский язык мне не чужд и я быстро прочел: «Выдающийся украинский геолог приглашен на симпозиум в Соединенные Штаты».

— Когда отбываете? — спросил я сдержанно. Торжествующее выражение на его лице неприятно задело меня.

— Через месяц.

— Боюсь, придется задержаться.

— Но…

— Всплыли новые факты, Леонид Карпович, — сказал я тоном, не терпящим возражения. — Вашу покойную жену перед самой смертью посетила фальшивая медсестра.

— Вы все еще копаетесь в этом нелепом деле? — Гавера, видно, хотел сказать что-то порезче, но сдержался. — Мое алиби полностью доказано.

— Допустим.

— Тогда вы не можете меня задерживать!

— Но вы имеете определенное отношение к покойной. И, очевидно, могли бы помочь нам в раскрытии некоторых тайн.

— Но почему я?

— Ну… Не принуждайте меня излагать мотивы, Леонид Карпович, — заговорил я со всей мыслимой терпимостью. — Хотя бы потому, что вы тяготились супружескими узами с покойной. Да, да. Не о любви речь. В наше прагматичное время любовь редкость в семейной жизни. Во всяком случае, к такой мысли подводит нас и пресса, и искусство, и наша расхожая мораль. К тому же, как нам стало известно, вы вскоре сочетаетесь браком с Викторией Шубович. Сами сообщили мне об этом.

— Ваши подозрения — гнусность! — Он взорвался. — Я буду протестовать! — На его лице выступили красные пятна. — Когда я застал Лидию Антоновну мертвой, меня чуть не хватил инфаркт…

— Леонид Карпович, подумайте хорошенько, кто еще мог быть заинтересован в смерти Лидии Антоновны, кто мог прислать к ней подставную медсестру?

— Бред! Какая медсестра?

Я опустил голову. Надо было сдержаться. Но я ударил наотмашь:

— Два неопровержимых свидетельства здесь, — я хлопнул ладонью по столу. — В этой папке. Два человека видели ее. Вот фоторобот этой медсестры.

В глазах Гаверы застыл неподдельный страх.

— Но, поверьте… Я лично… просто нелепые подозрения!..

— Даже без эксгумации трупа нам удалось установить факт отравления вашей супруги сильнодействующим ядом. Допустим, вы на такое злодейство неспособны. Фактически вы уже разошлись с Лидией Антоновной. Почти не жили дома. Любили другую. Вас ждала блестящая карьера, поездки за границу, деньги… Зачем убивать? Да вы и не способны на это. Преуспевающий талантливый ученый… Но кому-то очень хотелось вам нагадить. Крепко нагадить! — Я поднялся, протянул ему руку. — Даю вам время осмыслить случившееся. Если вы нам поможете… не знаю, может, вам еще удастся попасть на самолет, следующий рейсом Киев — Нью-Йорк. Только не медлите. Завтра я вас жду.

Ко мне в кабинет вошел Коля Гурский. Увидев на моем столе редкий справочник по токсикологии, который мне удалось выклянчить у одной знакомой библиотекарши из медицинской научной библиотеки, Коля удивленно вскинул брови, взял книгу, полистал. Я молча наблюдал за ним. Высокий, стройный, в рубашке из варенки, внешностью напоминает героя американского боевика.

— Ищете следы, изобличающие вашего студента? — спросил он.

— Вы же сказали, что приобрести яд кураре у нас практически невозможно. А может, вы знаете способ его доставки к нам?

— Очень простой способ, Андрей Аверьянович, — сказал тоном знающего человека Коля. — В чемоданчике с наклейкой «мейд ин Бразилия»… А если по порядку, то действуем так. Сначала вы получаете визу. Скажем, в ту же знойную Бразилию. Далее пересекаете на самолете маленькую лужицу, именуемую «Атлантик оушен». То есть Атлантический океан. Перед вами замечательная страна тропиков. Снова садитесь в самолет, перепрыгиваете через Анды, и — бросок к верховьям Амазонки. После двухдневного перехода по сельве взбираетесь на высокогорное плато возле Кахамарки, вам показывают дворец последнего инкского императора Атуальпы, темницу, в которую его заключил прохвост-конкистадор Писсаро. Наконец, выйдя на маленькую площадь, вы сталкиваетесь с торговцами всевозможными злаками и растениями. Вот здесь вы и сможете приобрести столь долгожданную порцию яда кураре.

— А если мне не дадут визы? — спросил я, заинтригованный красочным рассказом моего молодого коллеги.

— Тогда дадут вашему другу.

— Какому?

— Ну… хорошему парню, получившему назначение за океан.

— За океан мои друзья не летают, — сказал я. — А уж подозреваемые в преступлении тем более.

Вечером по телевизору снова показывали фильмы из жизни тропиков. Эти тропические комплексы начинали меня бесить. Стрелы на экране летали, как стаи гусей, медленно, уверенно и точно. Мертвые падали с деревьев и молча испускали дух. Моя жена, уже не рассчитывая на астрологический календарь, гладила на столе белье, искоса насмешливо поглядывая на меня.

Ничего общего с делом Гаверы фильм не имел. Но я невольно задумался. Вдруг вспомнилась фраза, вычитанная в токсикологическом справочнике: «Кураре — самый сильнодействующий яд в Латинской Америке». «И самый недоступный в нашей стране», — подумал я.

— Да, совершенно недоступный! — сказал я сам себе, и поскольку фраза прозвучала в момент звуковой паузы на экране, то привлекла внимание жены.

— Что недоступно? — спросила она, взглянув на меня.

— Кураре. Яд, которым можно ухлопать любого подлеца.

— Подлецы неистребимы, Андрюша.

— Зато невинные…

— Тут ты совершенно прав, — подхватила жена. — В наше время невинных убивают даже без яда.

Ночью мне не спалось. Мучили кошмары. Самолет, страшные пропасти внизу, какие-то каменные изваяния, дикари со стрелами… Едва уснул перед рассветом. И сразу же был разбужен телефонным звонком. Жена тихонько заглянула в комнату и позвала:

— Ты не спишь?.. Тут Коля тебя просит. Гурский.

Я бросился к телефону. Жена накинула на меня халат, я сел на маленький стульчик, хрипло поздоровался.

— В чем дело, Колюша? — спросил я.

Парень звонил уже с работы. Ночью ему надлежало вылетать в командировку, и он просил меня, как старшего по группе следователей, разрешить ему не присутствовать на работе. Я разрешил и уже хотел положить трубку, как Коля вдруг вспомнил:

— Вечером меня будут провожать ребята из МИДа.

— Ну и что? — Сидеть в продуваемом утренним сквозняком коридоре было неприятие, и я плотнее закутался в халат.

— Один из них летал недавно туда… За оушен.

— Да, да! — я вмиг все понял. — Коленька, считай, что моя бутылка у тебя на столе. И мой самый скромный тост

— Приходите, Андрей Аверьянович. Вы увидите таких ребят, что закачаться мало!

Провожание Коли вылилось в обычную шумную пьянку. Где уж тут было узнавать, выспрашивать, уточнять? Мидовцы смешались с юристами, мужчины с женщинами, на кухне стоял дым коромыслом от подгоревшего жаркого, Коля рвался к «последнему слову осужденного» (так ему иногда нравилось называть свои шалые тосты):

— Ребятки, други!.. — провозглашал он с поднятой в руке рюмкой, раскрасневшийся и несколько растерянный. — Вы знаете, какая меня ждет дорога… Может, подстрелят, может, возьмут в заложники. Черт с ним… Но преступников, увезших на Кавказ наши родные украинские денежки, я обещаю разыскать.

— Главное, вернись целым, а деньги теперь фантики, — оборвал его один из ребят.

— Все равно достану! Вырву с кровью! — орал разъяренно Коля.

Ему действительно предстояла нелегкая дорога: раскручивать концы опасной коммерческой сделки, в которой были задействованы самые темные силы из Кавказского региона. След тянулся к некой военизированной организации, скупавшей оружие и передававшей его местным боевикам.

Принесли жареную утку с яблоками — ее лично водрузила посередине стола его молоденькая круглолицая женушка. Увидев утку, Коля округлил глаза, и его словно пронзила новая мысль:

— Други мои! Да как же мы так?.. До сих пор не дали слова нашему папаньке, нашему мудрому искателю заморских таинств. — Коля ткнул в мою сторону вилкой, еще выше поднял рюмку с расплескивающейся водкой. — Говорите, Андрей Аверьянович!

Я встал и произнес сумбурную (уже под хорошим шафе) речь. И тут началось. Что-то пытался вставить худосочный блондин, о чем-то допытывалась молодая женщина в очках, все хотели знать, какие таинства влекут меня в заокеанские дали. Я мямлил неразборчиво о служебном долге, вспомнил дурацкий американский фильм и вдруг назвал яд кураре. Если бы мне выведать, какими путями он попадает на Украину — я бы дал кое-кому прикурить!

С другого конца стола отозвался сухощавый, с казацкими усами мужчина:

— Кураре — вещь недешевая. Но бутылку армянского я вам определенно сию тайну открою.

— Так скажите…

— Э, нет. За столом деловые проблемы не обсуждаются.

Домой мы возвращались с ним вместе. Усач оказался как раз тем работником МИДа, с которым пообещал свести меня Коля. Разговор наш свелся к краткой констатации: несколько месяцев назад из Бразилии вернулась большая группа наших промышленников. Список их у него есть, и если это поможет делу, тайны здесь никакой нет.

Меня вдруг охватил азарт охотника:

— Дело не в тайне. Дело в том, что у меня возникло нелепое предположение, совершенно дикая гипотеза, связанная с одним мнимым преступлением. Хочу проверить ее.

— Приходите, и завтра же мы проверим вашу гипотезу, — твердо пообещал усач.

Утром следующего дня я был уже в сером, массивном здании украинского МИДа. И сразу же принялся изучать список, который положил передо мной на столе наш дипломат. Фамилии мне были незнакомы, какие-то директора заводов, ученые, экономисты, новоиспеченные предприниматели. Я записал их телефоны, адреса. С кого начинать? О чем их спрашивать? Фантасмагория, не меньше! Никто из них переправкой яда, естественно, не занимается, никаких коммерческих дел с продавцами этой шальной отравы не имеет… Я сидел над списком, уставившись в незнакомые мне имена, и все больше испытывал чувство полного душевного банкротства»

Вдруг меня осенило:

— Скажите, среди ездивших в Бразилию были геологи?

— Кажется… — дипломат пробежал глазами список. — Да, определенно вот этот уважаемый муж. — Он ткнул пальцем в ничего не говорящую мне фамилию. — Заключал сделки с фирмами нефтедобывающей промышленности. Очень хороший специалист. Отличный инженер, искатель…

— Это мне и нужно было, — сказал я, подымаясь. — Одно только вас прошу: разговор между нами.

Дипломат подал мне руку, и я удалился.

Геолог пришел ко мне по первому же звонку. Представился как положено: Барт Юлий Евсеевич. Это был суровый, темноволосый мужчина, кустистые брови придавали его лицу выражение властности, в горделивой осанке чувствовался характер сильный и волевой. Не вникая в подробности поездки, я спросил его об общем впечатлении от Амазонки, удалось ли ему выполнить задание пославшей его организации. При этом пододвинул ему пачку сигарет «Кэмэл» (сам я не курил, но считал нужным угощать собеседников).

Он молча слушал меня. Взяв предложенную сигарету, долго вертел ее в руках. И, наконец, произнес без всякого перехода:

— Я говорил, что он дурак и этим кончится. Моей вины здесь нет!

Меня как в прорубь окунули. Ничего подобного я не ожидал. Даже не успел задать более-менее конкретный вопрос по существу. А оказывается… О ком это он? Кто — дурак?

Я решил приступить к формальной процедуре, как положено:

— Будем считать, что ваши слова для протокола. Будьте любезны, назовите имя, о ком идёт речь?

— Да о Гавере. — Геолог кисло улыбнулся. — Вы думаете, я сразу не догадался, когда вы позвонили мне, что вам от меня нужно? Но я прошу: мои слова запротоколировать точно. И ни слова не упускать!

— Значит, вы с полной ответственностью заявляете, что вы имели дело с Гаверой?

— Да.

Я невольно отложил ручку. Не мог больше писать. Гавера — получатель яда! Того самого яда, которым, вероятно, была умерщвлена его жена! Ужас! Неужели он, милый, интеллигентный, добропорядочный человек — убийца? У меня язык не поворачивался вести допрос.

— То есть… вы хотите сказать, что Гавера поручил вам достать для него в Бразилии яд кураре?

— Не только поручил, а сунул мне перед дорогой двести долларов, — заявил возбужденно «бразилец». — Я ему сказал… и вы это обязательно запротоколируйте! Обязательно!., что я отказываюсь, что у меня не будет времени на всякие покупки, тем более такие. А он, знаете, вскипел: такой ты друг! Забыл, кто тебе помог оформиться в заграничную поездку? Тычет деньги, ерепенится, требует. Достань этой самой курар, добудь где можешь. Мне она позарез нужна!

— Не сказал, для чего именно?

— Вроде для коммерции.

— И вы поверили?

— Поверил. — Барт закивал головой. — Сейчас за всякие яды долларами расплачиваются. Мы им, к примеру, яд гюрзы они нам — кураре. Обыкновенный бизнес. На этом зарабатывают миллионы.

— Но завозить бразильский яд для перепродажи?.. Нелогично.

— В бизнесе все нелогично, гражданин следователь.

Словом «гражданин» мой собеседник будто решил еще четче провести черту между собой и Гаверой. «Гражданин» означало, что всё здесь сказанное — истинная правда, для протокола, и он, Барт, со всякими подозрительными гражданами дел иметь не намерен. Всё! Кончено! Точки над «i» поставлены!

Меня вдруг начало знобить. Еще не осознавая вполне случившегося, я почувствовал, как подо мной разверзается пропасть. Черная бездна человеческой трагедии. Оказывается, Гавера давно готовился к преступлению. Его действия имели точную юридическую дефиницию и могли быть определены Уголовным кодексом, по крайней мере, двумя статьями: за контрабанду и за незаконное хранение ядов. Ну… а в случае, если в ходе следствия обнаружится и применение этого яда для умерщвления, то…

Поднявшись со стула, я подошел к окну и некоторое время глядел вниз на улицу, по которой стремительно проносились машины. В груди у меня все застыло. Ни одно дело никогда так близко не трогало меня.

Я решил закончить разговор:

— Вы свободны, Барт. Но знайте, ваше участие в незаконной перевозке яда кураре, возможно, станет предметом отдельного судебного разбирательства.

— Простите!.. — весь встрепенулся «бразилец», его лоб покрылся испариной. — Я же чистосердечно…

— Как раз наоборот, Барт! Совершенно не чистосердечно. Можете идти. Мы вас вызовем.

У Виктории было какое-то чужое лицо, такой он видел ее впервые. Пришла из геологоуправления на час позже, чем обычно. Притянула две тяжеленные авоськи с овощами.

Гавера попытался подхватить в коридоре авоськи, но она его отстранила.

— Хватит, пора кончать! — произнесла прокурорским тоном.

— В каком смысле? — не понял он.

— Я была в венесуэльском посольстве, пришло письмо от деда.

— Почему он не пишет сюда?

— Идиот! — вспылила Виктория. Упав на диван, откинула со лба темную прядь волос. Все ее смуглое тело еще дышало летним зноем улицы. — Ты что, не понимаешь? Дипломатические пересылки идут во сто крат быстрее.

Он удивился: при чем тут скорость? Что она решит в их жизни? И сразу же как бы отрезвел. Да ведь ее дед — промышленник, отчаянный делец, ведет у себя в Каракасе какую-то сложную игру, борется с конкурентами. У него все поставлено на карту. В одном из писем к Виктории прямо попросил ее не мешкать с замужеством. Гавера понимал, что деда интересовали его, Гаверины, разработки и исследования по нефтедобыче, и если бы Гавера поделился с ними своим открытием — считай, старый хрыч заработал бы миллионы! Поэтому и переманивает Гаверу к себе. Для Гаверы тут тоже выгода. Огромная! Чем торчать в этой вонючей после-перестроечной дыре, лучше уж окунуться в большое дело, где тебя оценят, вознесут, в ножки тебе поклонятся!

— И что же написал твой мультимиллионер-дедуля? — спросил с горькой иронией Гавера.

— Он ждет нас! — воскликнула Виктория. На ее лице вдруг отразилось отчаяние. — Мы можем с тобой потерять все!

— Ему угрожают американские нефтедобытчики? — почему-то съехидничал Гавера.

— Да. Техасцы хотят внедрить свой метод. Они скупят акции нашей компании. Дед разорится. Наши миллионы… миллиарды… пойдут по ветру.

Вытянув ноги, Виктория откинулась на спинку дивана. Гавера увидел ее коленки, чудные, нежные, зовущие. Захотелось погладить их. Она это почувствовала и незаметно поддернула коротенькую юбку из черного блестящего атласа. Ее глаза заиграли.

— Ну, что? — сказала она с легким вызовом. — Боишься дотронуться до меня?

— Лучше я поцелую их. — Он наклонился и быстро чмокнул ее в бронзовое колено.

— Ну, знаешь… мы не в гимназии!

Она быстро стянула с себя юбку, расстегнула кофточку, на пол полетели лифчик, трусики. Стояла перед Гаверой, как античное изваяние, стройная, требовательная, вся в ожидании.

Но глаза его были пусты.

— Раздевайся! — приказала она и тут же сама принялась расстегивать его брюки.

— Да постой… я хочу поговорить с тобой… — попробовал он остудить пыл своей молодой подруги.

Но ей вовсе не хотелось говорить. Расстелила на тахте простынку, бросила подушечку, полотенце на потом…

— Иди ко мне, милый! — позвала. Притянула его, полураздетого, к себе, уложила рядом, стала обцеловывать. Длинные пальцы с темно-бордовыми ногтями легли на его плоть, стали гладить ее, возбуждать, звать к действию.

Он тоже старался ответить ей, как полагается. Напрягся из последних сил, рукой потянулся к ее влагалищу. Там — огонь. Только дотронься — сожжет. И тело будто еще горячее стало, и волосики курчавее, и срамные губы полуоткрыты…

— Ну, давай, ложись на меня… — шептала Виктория, прижимаясь к Гавере.

Он поцеловал ее в лобок. Нежный, ласковый, зовущий. «Все тебе принадлежит, — подумал. — Такая молодая женщина, что же ты канителишься?» Лег на нее и рукой вставил в ее алую плоть свой почти безвольный член. Напрягся. Поднатужился. Помог себе рукой. Может, хоть так получится?

— Не переживай, родненький! — утешала его Виктория, понимая, как ему сейчас неловко чувствовать свое бессилие. — Может, хочешь, чтобы я стала на коленки?

И тут же была уже в другой позе. Раньше при такой позе он вмиг бы возбудился. Ее ягодицы манили его, срамные губы сами как бы открывались перед ним, все было его, все жаждало совокупления.

Но он только насупился и лег рядом. Тогда она пожалела его. Прикрыв простыней, стала теребить ему волосы, стала его, будто ребенка, убаюкивать: ничего, ничего, все еще наладится!.. Полетят они к ней на родину в Каракас, и там все будет иначе… Ничего, ничего… Только не волноваться… Это с мужчинами случается… Это ненадолго… Дед говорит, что отдаст им свое бунгало на пляже, и будут они лежать у моря, и будет море шуметь, и от зеленых волн станет ему лучше, и вся их жизнь станет лучше…

Но Гавера вдруг поднялся, сел на тахте, обхватив руками колени, и произнес сдавленным голосом:

— Лучше не будет!

— Это почему же?.. Ты не веришь мне? Не веришь моему деду? — Она тоже села и обняла его за голые плечи. — Перестань переживать. Давай вот что… Завтра же подадим заявление в ЗАГС. Чтобы быстрее. И начнем оформлять документы. Полетим вдвоем, как супруги.

Его голос стал глуше:

— Меня не выпустят.

— Не имеют права!.. Теперь полная свобода выезда… — сказала Виктория, — Я могу пойти в венесуэльское посольство…

Он положил ей на колено руку, слегка сжал его.

— Погоди… — в его голосе прорвалась боль. — Давай будем откровенными до конца.

— В чем?.. В чем я перед тобой не откровенна?

Он не хотел ей говорить всего, ранить ее душу. Однако одному сражаться дальше было невмоготу. И он, набравшись духу, сказал ей о разговоре со следователем. О том дурном, нелепом разговоре, когда он, Гавера, впервые почувствовал себя, как над пропастью. Ни в чем не виноват, а вот стоит над страшной пропастью и, кажется, еще миг… еще мгновенье… Короче, дело стало набирать угрожающие обороты. Следователь подозревает его… ну, не подозревает, а как бы стал недоверчивее, и все докапывается, все намекает, какие-то фразы нехорошие… И самое страшное: сообщил ему о том, что в день смерти Лидии Антоновны ее посетила «фальшивая медсестра».

— Не понимаю тебя? — повернулась к нему с настороженной улыбкой Виктория.

— Короче, вместо постоянной нашей Олечки заявилась совсем другая. А на самом деле вроде бы и не медсестра вовсе.

— Но при чем здесь ты?

— А при том, что он хочет связать меня с ней, — сказал Гавера. — «Вы имеете определенное отношение к покойной, сказал следователь, и могли бы помочь нам в поисках убийцы. А пока вам придется задержаться».

Виктория пошла в ванную, долго там мылась. Затем принялась что-то стряпать на кухне. Ужинать сели на кухне. Виктория снова смотрела на него спокойными глазами. Когда стали пить чай, она заявила:

— Какая же идиотская у нас страна! И для чего мой папаня когда-то притащил нас с мамой сюда? Поверил в «коммунистический рай»! А это не «рай», а дом умалишенных! Какому-то следователю захотелось состряпать громкое дело. И придумывает, накручивает!.. — Она потянулась горячей рукой к Гавере. — Довели моего муженька до того, что он уже перестал чувствовать свою женушку! Пойдем-ка лучше в постельку. Я тебя сейчас так растормошу, что ты у меня чертом станешь!

И кинулась снова стелить простынь на тахте. Воистину — кобылица необузданная! Расстилая, еще и приговаривала:

— Никогошеньки мы не убивали! Никаких следователей мы не боимся! Мы сейчас с родненьким полежим, побалуемся…

От ее уверенного, спокойного голоса у него полегчало на душе. И чего на самом деле переживать? О нем скоро заговорит весь мир, да уже и сегодня его проект оценивается миллионами. Белая простынка звала к мужским подвигам, нужно только отбросить от себя ненужные мысли.

Из коридора донесся телефонный звонок. (Говорил Вике, чтобы перенесли аппарат в комнату, ближе к столу!). Он вялым шагом двинулся в коридор, взял трубку.

Никак не мог узнать голос: кто-кто?.. Куда ходил? A-а, Юлик? Привет!.. Долго же ты не отзывался, чертяка!.. Да, живу уже тут, у новой своей женушки. Заходи — взбрызнем!.. Что?.. Какие там особые дела? Ну, не тяни резину!..

— Надо бы встретиться, — донеслось как из потустороннего мира. — Сложное дело.

Гавера невольно вздрогнул.

— А по телефону не можешь, Юлий?

— Боюсь, не получится… — Голос на другом конце провода оборвался, пауза показалась Гавере недоброй, затяжной. — Нельзя откладывать ни на минуту.

Гавере вдруг стало зябко, и он невольно закрыл дверь в комнату. Страх заползал ему в душу. Захотелось обмануть себя. Звонил — не звонил… А там, гляди, больше не напомнит о себе. Разумеется, этот хитрец что-то прослышал о его, Гавериных успехах, хочет найти предлог, чтобы сойтись с ним, Гаверой, поближе.

— Ты знаешь, Юль, я тебя попрошу в другой раз… Мы с женой собрались в гости…

— Нет! — резанул твердым голосом Барт. — Не хочешь дома, встретимся на улице. И немедленно! — он умолк на мгновение. — Меня вызывал следователь. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Пол зашатался под ногами, и сердце забилось громко, с надрывом, будто он взбежал по эскалатору метро.

— Хорошо… понимаю, — промолвил тихо, невольно прикрыв трубку рукой. — Ты где сейчас?

— Приезжай на Крещатик к Главпочтамту.

— А может, найдем место поспокойнее? Может, зайдем в кабачок? Ну, скажем, на площади Победы? Там у меня свои ребята. Людей меньше.

Договорились. Теперь нужно было как-то улизнуть от белой простынки, от требовательных объятий.

Виктория что-то почувствовала, насторожилась.

— Ты куда?

— Да я тут ненадолго. На часик, — бросил Гавера. — Товарищ просит по какому-то делу.

Место в ресторане нашлось сразу. Помог «свой» швейцар, «свой» официант, «свои» завсегдатаи, что пили и не напивались, и с хитроватой усмешкой кивали головами Гавере, который вел между столиками солидного, увесистого Барта.

— Пивца или беленькой? — спросил, стараясь говорить непринужденно, Гавера. Где-то в его подсознании еще теплилась надежда на благополучный исход встречи.

Однако Барт решительно качнул головой. Можно» конечно, по маленькой, но сперва будет разговор. Официанту дали понять, чтобы не очень торопился.

Лицо Барта излучало здоровье, почти детский румянец вызывал воспоминания о крымских пляжах, о безмятежных днях отдыха, о смелых прогулках в горы по осыпающимся тропкам. Темно-серый костюм был безупречен. Только в движениях толстых пальцев чувствовалось напряжение, некая нервная торопливость.

— Так что ты там натворил, глубокоуважаемый ученый муж? — задал он вопрос напрямую, сверля Гаверу глазами.

— Хорошо, не темни, — сказал Гавера, почувствовав себя, как на судилище.

— Чего уж темнить, когда за спиной стоят мальчики в мундирах?.. Ну, ты даешь, старик! Втянуть меня в такое болото!

И он кратко пересказал содержание весьма неприятной беседы в кабинете следователя. Крепко сдрейфил он, чуть было штаны не намочил. Ведь ему прямо угрожали судебным разбирательством за контрабанду особо опасного ядовитого вещества под названием кураре. Слышал про такое?.. Ах да, сам же уважаемый Гавера и выканючил его для весьма непонятного дела. То есть, следователь, разумеется, начинает кое-что понимать, скоро доберется до сути и напомнит многоуважаемому господину Гавере, что с ядами шутить недозволенно!

— Я отдал его одному врачу… онкологу… — пробормотал невнятно Гавера.

— Но ты же говорил, что это для коммерческих целей, — с подозрением глянул на него Барт.

— Ты понимаешь, у Виктории… у жены… то есть, у моей невесты…

— У жены, не жены… Завираешься, старик! — мрачно бросил Барт. — Мог бы быть со мной и пооткровеннее. — Он помолчал минутку. — Ты со своими великими открытиями и со своими женами-невестами совершенно запутался… Да постой, не перебивай!.. Спорить с тобой я не собираюсь. А пришел сказать, что у тебя остался последний путь к спасению: прекратить дело! И как можно быстрее смотаться отсюда! Что ты, собственно, и намеревался сделать раньше, да как-то оно у тебя не вышло.

— Поверь, я ни в чем не виновен!.. Но обстоятельства…

— Пусть верит гражданин начальник, а мое дело предупредить тебя: спасайся, старик! — Лицо Барта приобрело зловещее выражение. — Не знаю, что натворила твоя прекрасная амазонка, — кажется, так ты ее когда-то называл, — но уверен, что всякие бл… кураре придуманы ею. Вот пусть и выкладывает!

— Что? — спросил испуганно Гавера.

— Доллары! Много долларов! Полагаю, тысяч десять… Если еще удастся…

— Ты с ума сошел!

— Целочку из себя не строй, а подумай, как улизнуть из-под удара.

Принесли выпивку, закуски, Барт разлил в рюмки водку, поднял свою.

— Итак, считай, что в моем лице явился Христос-спаситель. Дело, пожалуй, удастся замять, ну… хотя бы месяца на два. Доллары свое сделают… А за это время ты улизнешь в свое венесуэльское гнездышко. Пришлешь мне оттуда весточку. Я явлюсь к тебе. Моя фирма заключит с тобой договор. И мы еще хорошенько покутим!

— А если долларов нет? — осторожно спросил Гавера.

— Хочешь, чтобы я за тебя горел синим огнем? Нет. Тогда я иду к следователю и кладу ему на стол вот эти газетки. — Барт отвернул борт пиджака, из внутреннего кармана которого выглядывал краешек сложенной вчетверо газеты. — У меня их штук двадцать. Я слежу за всеми западными изданиями. Особенно за теми, в которых уже начали упоминать имя великого Гаверы! — Барт наклонился вперед, глаза его сузились. — И скажу я следователю: уважаемый, не кажется ли вам странным, что человек, который мечтает занять высокое положение в мире латиноамериканского бизнеса, увлекается ядом кураре? Не кажется ли вам, уважаемый, что некоторые конкурирующие между собой западные нефтяные фирмы давно хотели бы прихлопнуть его старую женушку» одеть на него вериги нового брака и эдак легонько переселить вместе с его изобретениями и технологиями на свой континент?.. Как ты полагаешь, старик: сия тирада убедит в чем-нибудь грозного следователя и всю его следовательскую рать?

— Итак, ты считаешь…

— Не я считаю, а жизнь.

Гавера задумался. Нарисованная Бартом картина поразила его своей циничной логичностью. Он вдруг подумал о том, что так оно, видимо, и есть. Ему самому следовало бы давно спуститься на грешную землю. Знал же, что его тянут в Каракас, тянут изо всех сил, буквально волокут за волосы. Он верил в чувства Виктории, однако не мог забыть и постоянных писем ее деда, и ее воспоминаний о роскошном бунгало… Боже! Значит, она могла?.. Нет, нет… Она добрая, нежная, страстная?..

— Не могу поверить… — пробормотал едва слышно, ковыряясь вилкой в затвердевшем бифштексе.

— Говори прямо: хочешь жить или пойдешь в кутузку? — прервал его тяжелые раздумья Барт. — Конец славе, карьере, полный жизненный крах!

Гавера поднял на него глаза.

— Допустим… доллары будут, — выдавил сухим, почти чужим голосом. — Что же дальше?

— Вот это другой разговор. — Барт встал и знаком подозвал официанта. — Прошу расчет. Идем. Нас ждут.

— Уже? Сейчас?

— Прекрати ломаться, старик! — раздраженно прошипел Барт, взял Гаверу под руку и, словно тяжело больного, повел к выходу. — Ждут люди, которым ты должен поклониться в ножки.

Такси подвезло их к скромному особняку возле Печерской лавры. Домик был неказистый, окруженный низеньким штакетником. В окнах горел неяркий свет.

На звонок вышел тучный мужчина в свитере. Узнав Барта, приветливо кивнул ему.

— А Геннадий Маркович уже волнуется, — сказал он с легким укором.

Геннадий Маркович, еще более тучный и более пожилой в идеально белой рубашке, бородка клинышком, на мясистом лице дежурная улыбка — нечто среднее между итальянским карабинером-гарибальдийцем прошлого столетия и русским разночинцем-бомбистом. Комната была просторная, тесно заставленная мебелью в стиле русского ампира.

Не поднимаясь, он протянул Гавере руку и указал на стул.

— Итак, ваши условия меня устраивают, — сразу же перешел он к делу. — Хотя… есть еще процент риска. Два куска.

Гавера непонимающе пожал плечами. Он хотел бы сначала поговорить по существу… Дело в том, что он не чувствует себя виноватым, его жена тоже… Но возникла ситуация…

— Да, да, ситуация весьма пикантная! — тихо прервал его Геннадий Маркович и выпятил толстую губу. — Мы обо всем хорошо осведомлены. Следим за вашей, так сказать, жизненной стезей. — Видно, хозяину нравилось изображать из себя эдакого тонкого лингвиста. — Но видите ли, глубокочтимый Леонид Карпович, нас не интересуют проблемы вашей личной жизни… Главное — квинтэссенция… Вы понимаете, о чем я…

— Да, естественно, — сказал Гавера. — Вы можете помочь мне доказать мою невиновность. И еще помочь мне и моей жене…

Тут вмешался Барт. В этом доме он, по-видимому, был не впервые:

— Что ты несешь, старик? Говори прямо: ты просишь прекратить, а точнее — отложить следствие по делу об убийстве твоей первой жены!

— Но я не уверен, что ее убили… — пролепетал Гавера,

— Убили, убили! — громко произнес Барт,

— Мы тоже имеем сведения, что именно убили»— вмешался хозяин. — Квинтэссенция, так сказать! — Он для чего-то поднял указательный палец. — Моя контора не занимается мокрыми делами. Не занимается «о принсип»! Но, учитывая вашу огромную популярность, ваше имя, связи, я решил пойти вам навстречу. Месяц вам гарантирован. В случае, если вы не успеете выехать отсюда за месяц, такса несколько увеличится. До пятнадцати тысяч долларов! — Хозяин снова выпятил толстую нижнюю губу. — Но я просил бы вас не затягивать. — Он с видом заговорщика потянулся к Гавере всем своим мясистым телом. — Оформляйте заграничный паспорт, берите жену и «алон кураж»! — Французскими словечками хозяин, видимо, очень любил манипулировать.

Гавера сидел подавленный. Эти мафиози вели себя так, будто он законченный преступник. Всё знают! За него все решили! Надо только признать себя… Да, собственно, что признавать? Невиновен — и всё! И Виктория невиновна! И всё это — мерзкая фантасмагория, бред, нелепость!

— Хорошо, я принимаю ваши условия, — сказал он осипшим от волнения голосом.

Хозяин встал и подал на прощанье руку. Подведя Гаверу к двери, задержал на миг.

— Только моя контора любит точность. Доллары должны быть завтра же у меня. С процентами за риск.

— Доллары вы получите, — сказал Гавера и направился к выходу.

На улице они с Бартом долго ловили такси. Гавера стоял удрученный. Где-то далеко на Днепре вскрикнул пароход, и звук этот показался ему воплем загнанного зверя.

— Послушай, Юлик, — взял он за локоть своего друга, — что это за контора? Что за темный тип?

Барт по-дружески обнял его за плечи.

— Слушай, старик… а не лучше ли тебе подумать о другом? Как организовать гонорар в долларах?

— Доллары будут, — уверенно сказал Гавера. — Но знай хоть ты: я ни в чем невиновен!

Виктория ждала его с милой улыбкой. Не стала ни упрекать, ни допрашивать, будто все хорошо уже знала и даже была согласна на все. Помогла Гавере снять пиджак, расстегнула ворот рубахи. Лицо у нее было спокойное и безмятежное,

В кухне на столике красовалась бутылка коньяка и одна тарелка.

— Ты поешь, а я уже… Не дождалась тебя, — Она склонилась над ним, как мать над нашкодившим сыном.

Взяв бутылку, Гавера плеснул себе в рюмку. Выпил залпом. Плеснул еще. Снова выпил.

— Может, достаточно, милый? — спросила ласково Виктория.

— Не-е-е-т! — промычал Гавера. Ему захотелось по-настоящему напиться. Чтобы забыть все к ядреной матери! Осточертели эти подозрения, обвинения, вызовы, угрозы, протоколы.

С ним происходила некая душевная трансформация. Он как бы почувствовал себя в двух ипостасях. Вот он сидит за столиком, глушит коньяк, жует затвердевшую куриную ножку, и все это происходит вроде бы не с ним. Он в стороне, он наблюдает за собой, и так ему странно его собственное поведение. Почему этот тип по имени Гавера так напуган? Чепуха!.. Человек не должен ничего бояться, если он уверен в своей невиновности. И пускай не боится и его родная женушка. Ибо она у него святая! Она у него… ну, просто богиня!..

Однако в душе вдруг что-то неприятно шевельнулось»

— Вик… я все хотел тебя спросить… — начал он.

Она присела к столику, посмотрела на него с грустью:

— Спрашивай.

— Вик, родная… ты же меня не любишь, я знаю… — бормотал он заплетающимся языком. — Ты и замуж выходишь за меня только ради моего имени… Ради моего открытия, которое, возможно, ничего не стоит…

— Так спрашивай же! — резко произнесла она, и ее глаза сделались холодными и жестокими.

— Скажи, для чего ты тогда просила меня достать яд кураре?

Она будто ждала его вопроса. Ответила спокойно, как бы думая о чем-то своем.

— Нужно было… Одна подружка была при смерти. Помогает в микроскопических дозах.

— Для нее, значит? — пробормотал Гавера, едва шевеля сухим языком.

— Да, миленький мой гений. Для нее и… для тебя.

— Не совсем понимаю.

— Когда-нибудь поймешь.

— А ты знаешь, где я сейчас был?

— Не знаю и знать не хочу, — отрезала Виктория, внезапно разозлившись. — И хватит трепать мне нервы. — Она вдруг схватила его за плечи, встряхнула со всей силы — На кого ты похож? Гений! В тебе уже не осталось ни капли мужского… Ничтожество ты! Весь извелся. Иди и забудь, что я тебе принадлежала. Вон отдельная постель!

Его словно сорвало с табурета. Стоял в одной майке, лицо налилось кровью. Хмель еще больше ударил в голову. Но где-то в глубине сознания еще что-то теплилось. Очень важное. Нужно было не забыть сказать Виктории. Но трудно было вспомнить, что именно.

Он подошел к тахте, плюхнулся на нее. Ноги дрожали.

— Послушай, а ты знаешь, что я тебя спасаю? — произнес он с каким-то задиристым смешком. — Месяц! Нам дан один месяц! За десять тысяч долларов… Плюс два процента… За риск…

Виктория уже улеглась на раскладном кресле, смотрела в потолок, не выключая торшера.

— Никаких долларов у меня нет.

— Придется поискать, дорогая Викторушка, — лепетал он, проваливаясь в сон. И вдруг оперся на локоть. Ему вспомнилось то, самое главное: — А ты знаешь, Викторушка, что он что-то знает, следователь этот, Андрей Аверьянович. Он мне вчера сказал, что есть две свидетельницы. Всё видели! И даже составили… как его?.. Фоторобот!.. — Виктория молчала. — Слышишь?.. Показывал мне… Очень похож.

— На кого? — спросила безразличным тоном.

— Да так, не понял… — Тахта заскрипела и за минуту послышался легкий храп.

Телефонный звонок в коридоре прозвучал как-то осторожно. Еще не успевшая уснуть Виктория, будто что-то учуяв, бросилась на непонятный звонок. Бесшумно прикрыла дверь. Чутье подсказывало, что это звонят ей.

— Да… я слушаю… — И тут же по первой испанской фразе определила, кто звонит, — Артуро!.. Откуда ты?

Артуро объяснил, что ищет ее уже два дня, живет в гостинице «Украина», у него много дел и главное — решить её проблему.

Она прошептала с горечью, что у нее сплошные проблемы! Тоже хотела бы его увидеть.

— Я еду за тобой, — сказал он с готовностью.

— Да, но уже двенадцать! Ты не найдешь машины.

— Машина есть. — И сразу же добавил: — Выходи на улицу. Я мигом.

Машина была иномарочная. За рулем сидел парень кавказской внешности с черными усиками, в кожаной кепченке. Промчал по ночному Киеву, как войсковой патруль.

Гостиничный номер поразил Викторию страшным кавардаком: вещи разбросаны по всем стульям и креслам, на подоконниках, возле батарей — бутылки, стаканы, в тарелках горы окурков, воздух спертый, тяжелый. Постель неубрана.

Зато сам Артуро был как с иголочки: белая рубашка, светлые брюки. Войдя в номер, неуверенно осмотрелся, будто попал не к себе.

— Вот видишь, сеньорита, до чего доводит мужчину тоска по женщине.

— Ты что, не летал в Каракас?

Он сказал, что все эти дни ему пришлось мотаться по русской глубинке, занесло даже в Тюмень, к нефтяникам, где хаос еще похлеще, чем здесь. Шеф хочет купить несколько русских нефтепромыслов и построить прямо за Уралом свой нефтеперерабатывающий завод. У шефа очень тонкий нюх, он понимает, что пока американцы будут долго торговаться с Москвой, тут как раз можно отхватить лакомый кусок!

— Посему мне и дано задание: вернуться в Киев! — закончил он.

Виктория сидела в кресле, ее угнетал поток делового словоблудия Артуро.

— Я вижу, ты устала, — сказал он и, не ожидая ответа, бросился к холодильнику.

Как он мог трепаться, когда возле него сидела прекрасная Виктория! Налил ей коньяка, пододвинул конфеты. Что еще? Что ей нужно?

Когда их глаза встретились, он понял, что.

Вмиг сорвал с нее платье, бросил ее на кровать.

— Осторожней!.. — воскликнула Виктория. — У нас с трусами напряженка.

Разделись донага.

И вдруг Виктория почувствовала себя словно обиженной, обворованной. Приехала в гостиницу, чтобы броситься в объятия любовника, когда дома осталось своё, родное: мужчина, обжитое гнездышко, заботы, щемящие надежды.

Артуро был неистов,

— Проснись!.. Что с тобой?.. Убери руки!..

«А что делает сейчас ОН? — подумала Виктория. — Переживает, нервничает!..»

И вдруг ее охватило бешенство. Бешенство и страсть. И желание заглушить все свои черные мысли, отомстить кому-то.

— Ну… что же ты медлишь? — прошептала она в отчаянии. — Я тебе покажу любовь!

Артуро даже испугался.

Такой он еще никогда не видел Викторию. Впилась руками в его плоть, овладела ею и, расставив широко ноги, сама ввела ее в свое жаждущее тело. Растерянный, он никак не мог совладать с ней, она оказалась сильнее и жарче его, она металась под ним, царапала его ногтями, покрывала поцелуями его шею, лицо, грудь. Ей было мало, мало…

— Артуро, — стонала она, — сделай меня счастливой! Выпей меня всю!

Так длилось долго, а может, только миг, пронесшийся огненной кометой, или просто был усталый вздох и затем — крик желания, и еще один крик, и еще…

— Я тебя не узнаю, — прошептал он ей, когда они, слившись в последнем оргазме, замерли в объятиях. — Ты вроде мстишь ему?

— Это он должен мстить, — сказала она. — Я лишила его всего: спокойствия, силы, мужества…

Артуро почувствовал, что настал его час. Время полностью прибрать сеньору Викторию к рукам. Оделись, сели в кресла перед телевизором, немного выпили. Но теперь уже разговор пошел деловой, взвешенный, будто на торгу.

Артуро сказал Виктории, что он посвящен во все ее проблемы. Невесть откуда успел раздобыть сведения о Гавере. Он знал, что против Гаверы начато следствие, прокуратура ведет дело со всей строгостью и имеет веские основания выдать ордер на его арест.

— Откуда ты знаешь? — ужаснулась Виктория. — Это неправда! Он невиновен.

— С ним покончено, — как окончательный приговор произнёс Артуро. — Может, еще потрепыхается, но не долго.

— Он не виноват… Его оклеветали…

— У меня есть источник информации в ваших органах. Мне дали понять, что Гаверу не выпустят из страны. А это значит, что я не выполню поручение сеньора Флориса де Кумайо. — Артуро налил себе коньяка, затянулся сигаретой. Черты его смуглого, удлиненного лица стали ещё резче. — Виктория, ты близкий человек. Все эти годы я помнил о тебе и верил, что мы будем вместе. Я хочу спасти тебя.

Она будто не поняла его.

— От чего спасти?

— Тебя видели на месте… преступления. В доме Гаверы.

— Это неправда!

— Мои источники надежные. Тебя видели два человека, две женщины.

Она опустила голову и молчала. Он взял ее за руки, притянул к себе. Глаза их встретились. Артуро был славным парнем, Виктория только сейчас почувствовала, как много она потеряла тогда, когда отец увез ее с матерью с родины, с ее славной, жаркой Венесуэлы, где было много веселого смеха, дешевых бананов, горячего песка на пляже, и где они с Артуро бродили по темным переулкам, мечтая о будущем.

— Я не спрашиваю, как это получилось, — вел дальше Артуро. — Ты, видимо, хотела побыстрее прибрать к рукам своего выгодного жениха. Ты хотела вырваться отсюда. Но теперь вам вырваться не удастся. Я могу увезти только тебя одну.

— Как?.. Самолетом?

— Нет, Виктория. Завтра мы уедем машиной в Одессу, там садимся на пароход…

— Нас не выпустят.

— Документы готовы. У тебя другое имя: Сильвия Арканьялис. Моя жена. Немного косметики, изменим прическу, и проблема решена.

Она смотрела на него оценивающим взглядом. Хороший мужчина, молодой, крепкий, компаньон деда. Значит, есть деньги, много денег. Что ж, бунгало над морем будет принадлежать не Леониду, а этому молодому крепышу с железными скулами и отчаянной хваткой. Он много успел сделать в последние дни, подумала Виктория. Весь в деле. За ним — шеф, могучий сеньор Флорис де Кумайо, с его компанией, с его офисами, гостиницами, банковскими счетами, с его неуемной жаждой наживы и бешенной враждой с конкурентами.

— Значит, твой шеф отказался от Гаверы? — спросила Виктория с нескрываемой горечью. — Предал его?

— Решение принял я, — ответил твердо и откровенно Артуро. — Другого выхода просто нет. Или мы их, или они нас. Проклятые гринго[1], толстосумы из Техаса. Хотят заполучить всю нефтедобычу Венесуэлы. И это в то время, когда наша компания выходит на мировые связи. Ты представляешь, какие у нас перспективы! Шеф наладил контакты с японцами. Нужно двигаться вперед. В космос! Японские инженеры предлагают нам создать в ближайшем будущем станцию космической дозаправки кораблей. Будем разрабатывать космические технологии. Беречь нефть и использовать ее только для синтеза, для молекулярных расщеплений. Двигательную энергию дадут солнечные батареи. Могущественные и неиссякаемые.

Виктория невольно прониклась его порывом. Кто мог подумать, что из этого каракасского мальчишки вырастет такой отчаянный бизнесмен! Но ведь он предлагал нанести удар по ее будущему мужу, по их планам, мечтам…

— И вот теперь, в самый решающий момент, мы можем потерять разгон, — вел дальше Артуро. — Только проект твоего друга… твоего Гаверы спасет нас.

— Но ты же решил предать его и оставить здесь? — еде слышно выдавила из себя Виктория.

— Так решила судьба, — несколько патетически сказал Артуро. — Видимо, индейский дух Кахунья на моей стороне, — Он улыбнулся, — Я понимаю, тебе трудно. Ну что же, я или, те свидетельницы! Которые тебя опознают и отдадут в руки правосудия.

— Но сегодня Гавере пообещали, что следствие прекратится. — робко пыталась возразить Виктория. — За большие деньги, за доллары!

— Я тоже знаю этих людей. Крупный подпольный синдикат, — сознался Артуро, — Но и они не всесильны. Гаверу они спрячут под свое крыло, тебя нет. Ты слишком наследила! — Он встал. — Не забывай: тебя видели! Свидетельницы допрошены. Или будут допрошены.

— Хорошо, — поднялась с кресла Виктория. — Завтра все решим.

— Нет, сегодня. Сейчас.

— Ну, чего ты хочешь? — взмолилась она.

Артуро прошелся по комнате. Из приоткрытого окна веяло свежестью киевской ночи, под самым домом шелестели каштаны. Артуро отвернулся к окну. Оставалось сказать самое главное:

— Виктория, я не могу уехать отсюда и не могу увезти тебя… — он заколебался, — без разработок Гаверы. Без его материалов. Да, да! — голос Артуро чуть не сорвался на крик: — Пусть это будет его патент, его право. Мы заплатим ему, как положено, за все авторские идеи. Но папку с его проектной документацией ты должна взять с собой. — Артуро виновато улыбнулся. — Можешь оставить ему записку и честно написать об этом. Всё. Поехали. Машина внизу. Завтра в двенадцать жду тебя здесь.

Голос секретарши был взволнованным:

— Андрей Аверьянович, вас к шефу. Быстренько! Я бросился в приемную, кивнул Леночке и зашел в кабинет прокурора.

Георгий Шалвович стоял посреди комнаты, держа в руках лист бумаги.

— Хорошо, что вы на месте, — произнес он, супя густые брови. — Тут звонили в мое отсутствие. Из райотдела. И Леночка записала. Читайте.

Я прочел. Всего одна фраза. Страшная и беспощадная: «Внезапно скончалась свидетельница по делу Гаверы гражданка Потушняк, труп найден в коридоре, начали расследование».

— Ясно… труп… — у меня сдавило горло. И, видимо, на губах появилась жалкая улыбка.

— Улыбаться нечего! — сказал прокурор резко. — Дело приняло более серьезный оборот, чем мы думали. Машину!

Во дворе стояло два милицейских «бобика» и одна «скорая». Возле них толпились жильцы, обсуждали происшествие. Прокурор прошел первым, я за ним. На площадке третьего этажа — зеваки из соседних квартир, лица перепуганные, кто-то шепчет: «Убили ни за что!..»

И Михаил здесь. Он тупо уставился в цементный пол, лицо землистое.

Дверь соседки приоткрыта, слышны голоса. Я спрашиваю у стоящего на площадке милиционера:

— Пальцы зафиксировали?

— Да.

Миша делает шаг ко мне:

— Это я первый заметил. Выскочил утром в университет, вижу — не заперто. Я постучал… затем открыл… а она лежит на полу…

— Видно, наследил, как черт?

— Что я, не понимаю? — обижается Михаил.

В комнате уже работает наша группа: фотограф, судмедэксперт. Почему-то сорвана вешалка, на полу пальто, куртки, всякое барахло. У кухонной двери скрюченное тело Клавдии Афанасьевны.

Судмедэксперт разводит руками. Пока что-то сказать трудно. Но борьба, видно, была жестокая. Она сопротивлялась и ее пришлось…

— Как?

— Говорю же: не знаю, — пожимает плечами молодой медик. — Похоже, паралич сердца.

Тут меня осенило. Склоняюсь над мертвой. Осматриваю ее руки, шею… да вот же! Большое шелушащееся пятно. Укол был сделан сюда. Ее схватили, прижали к полу и ввели яд. Совершенно идентичный почерк.

— Сфотографируйте в разных ракурсах, — приказываю фотографу. — Сделайте крупный план. И на исследование.

Выйдя на лестничную площадку, я знаком руки приглашаю Михаила зайти к нему в квартиру. За мной следует и прокурор. Мишу трясет, как в лихорадке. Не знает, что мне от него ничего не надо. Ему страшно, он совершенно беспомощен.

— Миша, ты завтракал сегодня? — спрашиваю его.

Пожимает растерянно плечами.

— У меня двадцать копеек в кармане. — Для убедительности он выворачивает карманы брюк. — Сегодня обещают стипендию.

— Возьми, — протягиваю ему десятку. — Внизу в кафе заправишься и на весь день в дело. — Перехватив недоумевающий взгляд Георгия Шалвовича, объясняю: — Нужно спасти хотя бы третьего человека.

— Кого? — хмурит брови-гусеницы прокурор.

— Раю, его невесту.

Миша срывается со стула. Он готов бежать. Что? Где она?.. Я успокаивающим жестом заставляю его сесть на место. Пока что это лишь мое предположение, но рисковать не стоит. Убийца начал действовать. К сожалению, я вспугнул его. Да, допустил ошибку. Роковую! На днях в разговоре с Гаверой я обронил фразу о том, что у нас имеется свидетельство двух лиц, которые видели фальшивую медсестру и могут ее опознать. Гавера, разумеется, предупредил убийцу, иначе и быть не могло. Клавдию Афанасьевну они успели умертвить. Всё той же «невидимой смертью» — уколом кураре. Следующая жертва, очевидно, Рая, поскольку она столкнулась с фальшивой медсестрой у двери Лидии Антоновны, видела ее и теперь может помочь в опознании преступницы.

— Вы уверены, что соседка умерщвлена уколом? — спрашивает прокурор.

— Без сомнения.

Михаилу не терпится. Засунул в рубашечный карман ассигнацию, готов сию минуту бежать к Рае.

— Так что мне теперь делать?

— Первое: найти Раю. Хоть из-под земли. Пусть сидит в общежитии, запрется в своей комнате и никого не впускает. Дежурную предупредим строжайше: никого! А потом жми к сопернику, к Аркаше. Чтобы его афганцы были начеку! Любого подозрительного возле вашей общаги пускай задерживают без стеснения. — Я оборачиваюсь к прокурору. — Верно, Георгий Шалвович?

— Конечно, — говорит разрешающим тоном прокурор. — Мы еще и своими людьми поможем.

— Так я побежал? — смотрит на меня горящими глазами Миша.

— Беги… Нет, стой!.. Держать со мной связь постоянно. Я либо у себя в кабинете, либо у товарища прокурора. Запиши его номер телефона. — Я называю номер Георгия Шалвовича, Миша записывает и стремглав вылетает из комнаты,

Мы тоже встаем.

— Георгий Шалвович, по-моему, мы сейчас узнаем, чьи следы оставлены в доме убитой… Минутку.

Мы едем в прокуратуру, Я заскакиваю в свой кабинет, открываю сейф. Там американская газета «Нью-Йорк таймс», оставленная мне как презент Гаверой. Глянул мельком на фотографию счастливчика, крупную, внушительную — истинное паблисити мирового масштаба. Что-то меня тогда заставило придержать эту газету у себя.

Звоню в дактилоскопический отдел: нужно провести сверку отпечатков. Бегу туда с газетой. Манипуляция занимает буквально несколько минут. Сверяем отпечатки пальцев на дверной ручке убитой Потушняк и на американской газете. Точное совпадение, — выносит свой вердикт пожилой майор-дактилоскопист.

— Вот видите? Эти линии никогда не повторяются. Из двух миллиардов людей едва ли найдете идентичные. А тут — тютелька в тютельку!

Я все еще не могу поверить. Значит, «наследил» Гавера? Он был там?

Поднимаюсь к прокурору. Бросаю на стол оба снимка. Неопровержимая улика: Гавера входил в квартиру Потушняк. Теперь никаких сомнений. Получатель яда, и он же убийца!

— Прошу разрешения на обыск в квартире Гаверы, — говорю я.

— Обыск или задержание? — хмурит брови прокурор.

— Не будем торопиться. Я уже раз поспешил. Если подтвердится еще одна улика, тогда арестуем:

Знаю, что Гавера живет у Виктории Шубович где-то на Троещине. Даль невиданная. На работе его сегодня нет, сказали, что взял домой какие-то материалы и корпит над ними.

Но прежде — одно немаловажное дельце. Я заскакиваю в районное почтовое отделение, откуда послана телеграмма Мише. Та нагловатая, несуразная фальшивая телеграмма-

Спрашиваю у заведующей почты: так, мол, и так, следственные органы хотели бы взглянуть на первоисточник телеграммы, кто ее отправлял. Мое служебное удостоверение производит на почтовую даму соответствующее впечатление. Она мигом поднимает какие-то папки, роется в них, находит ту, что нужно, и вот уже стоит сияющая перед окошком. Есть! Правда, не написана, а напечатана на машинке.

— Придется изъять, — с сожалением говорю я.

— Прошу только расписочку.

— Составим протокол изъятия.

Итак, держу первоисточник.

Машиночка отцокала! Интересно, чья же? О многом сей факт может рассказать. Кругленькие буковки, крепкие точки… Правда, неразборчивая подпись. Подпись ведь фальшивая, подписывался, скажем прямо, убийца. Чтобы отвлечь и затуманить, так сказать…

Хорошо, сия бумаженция должна мне крепко помочь. Осторожно кладу телеграмму в папку, влезаю в «бобик» и гони, брат, на Троещину!

Но не успеваем свернуть за ближайший угол, как в радиотелефоне прорывается сквозь хрип и треск торопливый голос Леночки:

— Андрей Аверьянович!.. Где вы там?..

— В дороге, Ленуся.

— Срочно к шефу!

— С ума сойти… Сейчас буду.

Мчим назад в управление. Ребята-милиционеры на заднем сидении улыбаются. Суматошный у них сегодня день. И начальство суматошное.

Снова знакомая лестница, знакомый темно-бордовый коврик у двери приемной, встревоженные Леночкины глаза и жест, приглашающий к двери шефа. Скорее, мол, ждут!..

Я рванул на себя дверь и столкнулся нос к носу с прокурором.

— Вернулись?.. Я уже думал ехать за вами.

Плотно прикрыв дверь, он стал излагать новое задание. С первых же слов я понял, что дело очень серьезное. Запахло, так сказать, международной политикой.

— Возьмите мою «Волгу» и езжайте… — Он подвел меня к карте. — Вот тут на выезде, за площадью Шевченко, он будет вас ждать.

— Не понимаю… кто? — удивленно уставился я на прокурора.

Георгий Шалвович сам ничего не мог растолковать по существу, Нервно закурил сигарету, тут же бросил ее в пепельницу, снова подошел к карте. Оказывается, был срочный звонок городского прокурора, тот в панике, разыскивают Шульгу, ведущего «дело Гаверы».

— Мне что, ехать к нему? — спросил я настороженно. Когда в мои следственные дела начинает вмешиваться высокое начальство, это к добру не приводит.

— Нет. Вы должны ехать по трассе на Вышгород, как я вам только что сказал… И там встретитесь с неизвестной личностью.

— Оружие?..

— Думаю… да.

— Мой штатный в сейфе. Пойду заберу.

— Но это так, на всякий случай, — говорит неопределенно прокурор, вытягивая из пачки новую сигарету.

— Кого же мне ждать?

— Я понял одно… — прокурор пристально рассматривает карту. — Был звонок из какого-то посольства. Иностранные доброжелатели хотят нас… точнее вас… уведомить или предостеречь. Короче, у них тревожные сведения! Возможен большой международный скандал.,

Меня охватил страх. Не то, чтобы обычный физический страх, — ко всяким угрозам, нападениям, провокациям я готов ежеминутно! — просто подумалось о другом. Если ввязываются чужестранные дипломаты и если с наших прокурорских олимпов раздается вот такой высочайший приказ, то, вероятно, дело начинает поворачивать в сторону большой политики, там все сложно, остро, опасно, полная неизвестность, будут искать виновных, и я могу оказаться в роли стрелочника… Кому это надо?..

Но, глянув на угрюмое лицо Георгия Шалвовича, я понял, что мне не выкрутиться. Георгий Шалвович подошел к своему большому столу, склонился над бумагами.

— Ага, вот еще. — Он стал разбираться в своих каракулях-записях. — Ровно в одиннадцать ноль-ноль… Сейчас у нас сколько?.. Десять двадцать… в одиннадцать утра на втором километре за площадью Шевченко по трассе на Вышгород вас буде ждать посольская вольва. Какое именно посольство — умалчивается. Неизвестный из вольвы должен сказать несколько слов. — Прокурор сделал короткую паузу, задумался. — Странно только… Хотят встречи именно с вами. И почему их заинтересовало «дело господина Гаверы»? — Прокурор слегка растянул в улыбке губы. — Я могу поехать с вами, но… они настаивают на сугубо конфиденциальном разговоре.

— Что же, время, — сказал я. — Почему вы считаете, что лучше в вашей машине?

— Дипломат… Но… — прокурор предостерегающе поднял палец, — наши хлопцы пусть не отстают. Ясно?

— Абсолютно, — говорю.

Захватив с собой оружие, я выбегаю во двор.

— Ребята, — приказываю своему наряду, — сейчас поедете за мной. Буду в машине Георгия Шалвовича. Двигаемся в сторону площади Шевченко. Скорость предельная. Когда я остановлюсь, — не приближаться. А там смотрите по обстановке. Вперед!

День обещал быть сверхжарким. Асфальт уже плавился. В радиотелефоне все время трещал эфир, но мне казалось, что это задыхается от волнения мой шеф. Что я ему скажу? И скажу ли вообще… Может, пакостный какой-нибудь мафиози уже приготовил для моей головушки свою заокеанскую пулю? Успеют ли хлопцы подскочить на «бобике»? У него-то двигатель не ахти какой. Больше шума, чем скорости.

Нажимаю на акселератор, город убегает от меня, дома уносятся, сонно ползут троллейбусы. Им-то что? Был бы соблюден график. А вот каким будет мой график?

За широкой клумбой на площади Шевченко, перескочив через трамвайные пути, начинаю сбавлять скорость. Мельком замечаю, как мне со своей будки-стекляшки приветливо машет рукой орудовец. Видно, уведомлен. Знает, что еду на задание.

От его взмаха немного потеплело на душе. «Добрые мои люди, — успел я подумать. — Какая силища! И не можем совладать с преступным миром… Ползет на нас всякая гнусь, а мы все боимся: как бы не нарушить, как бы соблюсти права человека… На тебя с пулей, а ты его должен еще предупреждать: уважаемый, не стреляйте в меня. Ибо если стрельнете, мои детишки останутся сиротками, моя женушка помрет с голоду на вдовьих харчах…».

Часы показывают ровно одиннадцать. Управился! Мастер спорта так бы не сумел. К тому же на чужой машине. Я засекаю на спидометре километраж. Есть первым… сейчас будет второй…

«Ба, родненькие мои. — вон же стоит вольвушка».

Задрала зад, словно дразнит меня. Да она ли это?.. Открылась дверца. Вышел мужчина в белой рубашке. Руку слегка приподнял. Без оружия, без ничего. Широкая улыбка на молодом лице.

Притормозив, я вылезаю из «Волги» и медленно, не совеем уверенно начинаю идти к незнакомцу.

Именно — начинаю. Ибо первый мой шаг дается мне с трудом, я словно рву связывающие меня путы. Надо и мне улыбаться. Вроде бы плевать на него, знать я ничего не знаю. Познакомимся, поговорим, если вам так приспичило.

«Дипломат» (так я окрестил его с первой минуты) стоит, не двигаясь. Он, видно, еще не уверен, с кем имеет, так сказать, честь…

— Вы звонили? — спрашиваю его.

— О'кей! — отвечает он, и по его произношению я сразу определяю, что передо мной американец,

Мы здороваемся за руку. У него юношеское, открытое лицо, рыжеватые волосы, обычная, довольно скромная тенниска. Поражает ее белизна. Материал, видно, фирмовый, как сказал бы мой внук.

Он говорит на хорошем украинском языке, правда, с легким галицийским акцентом. Взяв меня по-свойски под руку, отводит к придорожному рву и некоторое время молчит.

— Хорошая погода, правда? — говорит он, глядя на безоблачное небо.

— Превосходная, — соглашаюсь я.

— Мне бы хотелось, чтобы вы не смотрели на меня такими… недоверчивыми глазами. Я человек не военный, не разведчик, у меня, как видите, нет оружия.

«Зато у меня есть, — проносится в моей голове. — Очевидно, он это почувствовал».

— Пусть вас это не пугает, но я хотел бы показать… — Он вытягивает из глубокого брючного кармана маленький черный магнитофон. — Здесь записана одна вещь. Вам будет интересно услышать ее… если, конечно, вы захотите.

— Я для того и приехал, чтобы послушать вас, — говорю ему, постепенно расслабляясь.

— Но прежде несколько слов, уважаемый коллега, — дипломат нажимает на кнопку, что-то прослушивает. — Видите ли, вас, очевидно, удивит, что мы иногда занимаемся такими делами. Буду искренен: запись сделал не я, а определенные лица, не имеющие к нам прямого отношения. Но они отдали мне запись и сказали: мы знаем тебя, ты всегда был честным и мужественным. Сумей сделать так, чтобы они, то есть вы, узнали, как их хотят обмануть прохвосты! — Дипломат нахмурил светлые брови. — Скажу вам прямо: я прослушал запись, и мне стало ясно, что речь идет об обычной, а может, и необычной экономической диверсии. Точнее, об экономическом шпионаже!.. Ну, хорошо, не буду комментировать. Лучше я включу. Слушайте.

Он снова нажал кнопку, послышался шорох, звонкое фонирование, еще шорох… И вдруг раздался нервный женский голос. Я напряг слух. К сожалению, женщина говорила по-испански…

— Очевидно, — сказал дипломат, — вы не владеете испанским. Мы это предвидели. То есть, предвидели мои друзья. Я принес диктофон для того, чтобы вы убедились в истинности того, что произошло. Нам стало известно, что вы ведете одно сложное дело некоего Га-ве-ры. Верно?

— Да, — кивнул я.

— Значит, сказали мои друзья, вы можете быть совершенно уверены, что это голос любовницы Гаверы. Она беседует с одним венесуэльским бизнесменом по имени Артуро. Содержание их беседы переведено здесь. На этом листке. Можете его взять.

Я послушно сунул сложенную вчетверо бумажку в боковой карман пиджака.

— А нельзя ли полюбопытствовать, как…

Дипломат перебил меня, добродушно улыбнувшись:

— Как им удалось? Вы забыли, что в век электроники и лазера никакие стены не могут быть препятствием для тех, кто хочет подслушать. Одно только хотелось бы сообщить вам: мои коллеги уверены, что Украина может потерять несколько миллиардов долларов! Торопитесь!

Спрятав в карман свой магнитофон, молодой дипломат поднял на прощанье руку, сел в машину, круто развернулся и помчал в сторону города.

Я стоял ошарашенный. Какая-то шпионская фантасмагория! Запись беседы… ясно… Я невольно стал свидетелем схватки экономических разведок Запада. И в этой схватке гибель Лидии Антоновны, а затем умерщвление Потушняк были лишь мелкими эпизодами. Да и сам Гавера, со всем своим техническим талантом, попал в западню. Нужно прослушать запись. Я скрыл от дипломата, что немного знаю испанский.

Сев в «Волгу», я начал прослушивать кассету. Это был целый спектакль. Любовные объяснения перемешались с отчаянными атаками, женский голос требовал, умолял, упрашивал и, наконец, прозвучало решение Артуро:

— «Все готово, Виктория. Завтра я забираю тебя, мы едем в Одессу и там садимся на пароход…»

Были еще какие-то слова, увещевания, было названо новое имя Виктории…

И вдруг:

«Решение принял я, — сказал Артуро. — Другого выхода просто нет. Или мы их, или они нас. Проклятые гринго, толстосумы из Техаса! Хотят заполучить всю нефтедобычу Венесуэлы… Только проект твоего друга, твоего Гаверы спасет нас».

И в самом конце:

«Виктория, я не могу увезти тебя без разработок Гаверы. — Папку с проектной документацией ты возьмешь с собой. Всё. Завтра в двенадцать жду тебя здесь».

Часы показывали без десяти двенадцать. Я понял: предотвратить встречу я уже не мог.

Теперь едем к Гавере: я в волге, за мной мои ребята в бобике. Дорога длиннее, чем я предполагал. Жарко. Опускаю оба стекла, слева и справа. Колдобины несусветные.

Пролетаю по величественному Московскому мосту. Навстречу мне пахнуло заднепровскими далями, хуторками, синевой неба. Вон уже и первые дома Троещины, розовые, белые…

Останавливаюсь возле нужного дома. За мной приткнулся бобик.

Два милиционера, двое понятых (дворник с женой) и я поднимаемся лифтом на шестой этаж. Я нажимаю на красную кнопку звонка. Дверь открывает сам Гавера в роскошном синем шлафроке с бархатными отворотами. Увидев милицию, слегка побледнел.

— С ордером? — спрашивает вежливо.

— Только на обыск.

— Прошу.

В квартире — идеальная чистота, полно книг, стены увешены картинами в багетовых рамах, в углу японский телевизор. Дворнику неудобно, он с женой мнется в прихожей. Но мои попутчики-милиционеры знают свое дело: один стал у двери в кабинет, другой — возле гостиной.

— Так с чего начнете? — не скрывая иронии, спрашивает Гавера, туже затягивая халат. — К слову, а где ордер?

Я показываю. Он с безразличным видом возвращает его мне. Что ж, порядок есть порядок. Жаль только, у него мало времени: ровно в четырнадцать ноль-ноль ему надлежит быть в Бориспольском аэропорту для встречи президента венесуэльской нефтяной компании.

— А если без вас?

— Боюсь, могут быть осложнения. Меня уведомили из кабинета министров.

— Да, трудная ситуация, — в тон ему произношу я. — Что же, тогда попрошу о маленьком одолжении. Где ваша пишущая машинка?

— Я как раз работаю на ней… — растерялся Гавера. — Вынуть листок?

— Наоборот, — говорю я с подчеркнутой деловитостью. — Хотел бы глянуть на ваш шрифт. Прошу извинить меня, вчитываться в содержание не буду. Геология для меня — темный лес. Так, красивые буквы. Даже, я бы сказал, отменные. Где вы достали такой шрифт?

— Редкостный! Мне привез его из Германии один приятель. Немцы умеют отливать наши буковки лучше, чем мы сами.

Непонятно, наивный он или строит из себя дурачка? Я сразу определил, что телеграмма отбита именно на его «редчайшей» машинке. Разумеется, пусть еще поработают специалисты, у них, возможно, возникнут свои соображения. Однако факт налицо.

— Что вы там нашли интересного? — спрашивает Гавера. — Я как раз разрабатываю методику акустических исследований.

Мне трудно поднять на него глаза. Искренность, прямо-таки детская непосредственность его слов меня поражают. Блестящий игрок! А может… Черт его знает!

Я осторожно вынимаю листок из машинки.

— Вы не могли бы одолжить мне эти самые ваши акустические исследования на пару дней?

— Да будьте любезны!

Снова чувствую смущение от его «прямоты», от его «полнейшей недогадливости». Видимо, дальше играть в прятки неразумно. Спрятав листок в папку, я сажусь на диван и приглашаю сесть Гаверу. Итак, машинка, говорю ему, стала уликой. По всему видно, что на ней отпечатана одна телеграмма. Отпечатавший ее стремился отвести от себя подозрение в убийстве. То есть, свою вину переложить на другого. И что особенно прискорбно — на своего близкого родственника. Итак, налицо уже две неопровержимые улики.

— Ничего не понимаю, — бормочет Гавера, глядя на меня невинными, честными глазами. — О каких уликах вы говорите? Вы ведете непонятную игру, уважаемый Андрей Аверьянович!

— Да какая там игра, — с неподдельным сожалением говорю я. — Дело серьёзное. И вы это прекрасно знаете, Леонид Карпович. Помните, я предупреждал вас? Но вы не сделали для себя никаких выводов. И вот теперь — улики. Хочу вас предупредить, Леонид Карпович, если вы не сориентируетесь, как вам правильно вести себя в данной ситуации, вас могут ожидать самые тяжелые последствия.

За несколько минут молчания я успеваю подытожить ситуацию. Общая картина: улик более чем достаточно… Но, кажется… Не стал ли сам Гавера жертвой? Ведь ТЕ, Артуро и компания, выбросили его уже на помойку. Отработанный материал! Он еще не знает об уготованной ему судьбе. О предательстве любимой женщины. Вдруг в моем сознании вспыхивает странная мысль: все будто бы совершено его руками, но как бы без его ведома. Иначе он был бы осторожнее. Обилие улик, железобетонных, неопровержимых, заставляет меня задуматься. Если вам дадут хлеб с маслом и тут же станут сверху намазывать еще один слой масла, вы решите, что с вами шутят или разыгрывают комедию. Преступники стараются замести следы своего преступления. А тут, умертвив соседку, Гавера преспокойно оставляет на дверной ручке следы своих пальцев. Отсылается телеграмма с целью свалить вину на невиновного — и телеграмма, как оказалось, напечатана на машинке подозреваемого, дескать, не думайте про других, знайте: все совершено мной!

Я пытаюсь найти с Гаверой общий язык. Нужна доверительность. И… даже сочувствие!

— Итак, не буду говорить то, что нам известно, Леонид Карпович, — начинаю я спокойно, И вдруг резко бросаю: — А теперь прошу назвать лицо, которому вы передали яд! — Я повышаю голое: — Быстрее! Барт во всем сознался.

— Ага… — кивает головой Гавера. — Я так и знал.

Он говорит сбивчиво, путает имена, даты. Ему обещали большой заработок. Его шантажировали, Буквально вынудили к этому…

— Стоп! — поднимаю руку. — Может случиться, что сегодня вашим ядом будет убит еще один человек.

— Какой человек?

— Второй свидетель. Я нечаянно проболтался вам, и это предрешило судьбу вашей соседки. Сегодня ночью она убита такой же «невидимой смертью», как и ваша жена, Гавера! Мы нашли на ручке ее квартиры отпечатки ваших пальцев. Если погибнет Раиса, вам не избежать самого сурового наказания… Итак, кому вы передали яд?

В его глазах поочередно вспыхивают то страх, то отчаяние, то надежда. Конечно, он будет утверждать, что лично никого не убивал, и его отпечатки — простая случайность. Как и его машинка, его германский шрифт. Мало ли на свете всяких машинок с такими шрифтами?

Однако он, видно, чувствует, что аргументировать нечем. Блестящее будущее рушится. Тень разрушения уже упала и на его красивое лицо, на высокий лоб. Он поднимается.

— Поверьте, я не виновен. Но во многом… Свершилось нечто страшное…

— Даже страшнее, чем вы предполагаете, — говорю я, внезапно почувствовав жалость к этому обманутому человеку. — Женщина, которую вы любите, оставила вас. И, по-видимому, забрала все ваши материалы. Все, что связано с акустической нефтеразведкой.

Он бросается к столу. Вытягивает ящики — один, другой, третий… Шарит в глубине рукой.

— Нет!.. Где моя папка?.. — Он распрямляет спину, на лице его смятение. — Откуда вы знаете, что она забрала мои материалы?.. Где она?.. Мы же сегодня так… мы же попрощались только утром…

— Боюсь, навсегда, — произношу я несколько драматично.

Он хватается за сердце. Мертвенная бледность разливается по его лицу, по шее. Оперся рукой на стол.

— Воды!.. там пилюли… нитроглицерин… — показывает на свой висящий на спинке стула пиджак.

Я даю ему пилюлю, укладываю его на диван. Он с трудом открывает рот. Шепчет:

— Когда вы… когда узнаете всё… вы ужаснетесь…

— Вызовем скорую.

— Ни в коем случае!.. Я должен ее дождаться… Иначе навеки… Поверьте, моей вины нет!.. Клянусь памятью матери! Самым святым для меня именем… Но для чего же она так?.. За что?..

— Скорую мы все же вызовем.

Появившийся вскоре врач с медбратом хмурится, увидев милицейские мундиры.

— Что здесь? — спрашивает он, осторожно обходя меня, — Попытка убийства?

— Осмотрите больного, — говорю я и киваю на дверь в кабинет Гаверы.

Через несколько минут врач появляется в коридоре, направляется в ванную вымыть руки. На мой вопрос, как состояние гражданина Гаверы, врач что-то бормочет о слабом сердце, о перебоях и высоком давлении, что вполне может быть предвестником микроинфаркта. Хотя кардиограмма довольно сносная.

Я спрашиваю может ли больной остаться дома?

— Для вас это важно? — настораживается врач.

— В определенном смысле — да.

Врач долго моет руки, насухо вытирает их полотенцем, хмурится. Его что-то раздражает в нашем разговоре. Пожалуй, он подумал, что я собираюсь арестовать больного или уже отдал приказ об аресте. Суть дела его не интересует, но посягательство правоохранительных органов на свободу интеллигентного человека, к тому же больного, вызывает в нем невольный протест.

— Ну, так как? Вы оставляете его?

— Да, — решительно кивает врач. И сразу же, будто желая обезопасить Гаверу от посягательств милиции, добавляет со всей решительностью: — Но при одном условии: строжайший постельный режим! Я прослежу.

«Наивный он человек: как будто постельный режим может оградить человека от силы закона», — думаю я. — Что же, пусть остается дома. Но мой контроль будет не менее строгим.»

Я раскланиваюсь, и мы уезжаем.

Вечером после работы я усаживаюсь перед телевизором. Хочется забыть обо всем на свете. Нервы на пределе. Даже жена заметила мою раздражительность. Мои следственные дела давно сидят ей в печенках. К тому же при мизерной зарплате, при постоянном риске… Разве ей понять, что есть еще у нас, следователей, своя профессиональная гордость? Да и просто чувство гражданского долга. Кому-то же надо!

И вдруг на экране знакомое лицо. Я не верю своим глазам. Гавера! Документальные кадры. Показывают встречу в аэропорту какого-то высокопоставленного латиноамериканского банкира, к тому же магната нефтяной промышленности, И у Гаверы, умиравшего сегодня от психического стресса, хватило сил явиться к трапу самолета! Отчаянный человек… Или, может, просто пытается набить себе цену в глазах высокого начальства. Персона, так сказать!

Но вид-то у него не ахти… Лицо измученное, мешки под глазами, какие-то угловатые движения. «Когда вы узнаете всё, вы ужаснетесь». До сих пор я слышу этот его шепот. Он не может меня обмануть. У человека трагедия. Он понял, что жестоко обманут, но еще пытается удержаться на плаву.

Вдруг раздаётся телефонный звонок.

Жена пошла в коридор. Я слышу ее недовольный голос, хочет оградить меня от служебных разговоров.

Сейчас она бросит трубку.

А что если это…

Я быстро иду в коридор:

— Кто?

— Ну кто же?.. Твой преступничек! Устраивает ночные истерики!

Я беру трубку:

— Слушаю.

Да, действительно у Гаверы истерика. Голос дикий, с надрывом:

— Помогите!.. Ее еще можно спасти… Быстрее!..

В голове у меня сумбур. Пытаюсь ухватиться за мысль, за его слова:

— Кого спасти?

— Викторию… Потом объясню…

— Где вы?

— Звоню из дому.

— Вы знаете, где она?

— Да, — срывающимся голосом произносит Гавера. — На даче у своей тетки, в Бучанке. Я еду туда. Третий дом от санатория «Победа». Только прошу вас: скорее! Она задумала страшное!..

— Выезжаю.

Думать не приходится. Вызвав дежурную машину, я натягиваю плащ. Жене бросаю на ходу:

— Извини, что-то непонятное.

— До утра хоть вернешься?

— Не знаю.

Рука — в карман. Там газовый пистолет. Беру штатное оружие и засовываю его в кобуру подмышкой. На этот раз, кажется, так просто не обойдется.

Виктория понимала, что ситуация безвыходная. Особенно ей запомнилось выражение лица Гаверы, когда он выбежал из квартиры убитой соседки. Шел, как очумелый, по улице, оттягивая пальцем воротничок с туго завязанным галстуком. Пришлось рассказать ему всю правду. Да, она, Виктория, виновата: убрала свидетельницу! Это их последнее испытание. Иначе раскрылось бы худшее… «Что может быть ещё хуже?» — прохрипел Гавера, сжав рукой горло, будто хотел задушить себя. — Там труп на полу!.. Лежит в коридоре…» «Не волнуйся, дорогой, — сказала Виктория, из последних сил стараясь сохранить спокойствие. — Я тебе напишу обо всем». «Откуда напишешь?». «Леня, иди в управление, ты должен быть на месте, чтобы тебя все видели». «Значит, и то первое убийство совершила ты? Лиду отравила ты?» — никак не мог поверить в случившееся Гавера. «Немедленно иди в свой кабинет, — приказала грубым, почти гневным голосом Виктория. — Напросись к шефу, разложи на столе все бумаги, скажи, что работал с самого утра… А я заскочу на минутку домой и потом тоже буду крутиться возле тебя, чтобы нас видели вместе… Пойми, для всех мы с самого утра на работе! Мы не выходили с работы ни на шаг! В этом твое спасение, Ленечка. Пойми!» «А твое? — Он невольно остановился. «А-а!.. Всё кончено! — твердо произнесла Виктория и махнула рукой, как бы прощаясь с ним. — Иди, иди!»

Ей нужно было взять дома материалы Гаверы, все его чертежи, записи, расчеты, схемы нефтеносных залежей на разных горизонтах. Ту самую заветную папку, которую потребовал Артуро. В ней, собственно, было ее спасение. План был продуман до мелочей. Каждый шаг взвешен. Время торопило, время выносило ей последний приговор.

Половина двенадцатого… Гавера, очевидно, уже у себя в кабинете, включился в телефонные разговоры, имитирует напряженную деятельность. Его голос слышен во всех коридорах. К нему прислушиваются. От него выходят с радостными лицами. Отличный парень! С таким можно работать. Никому и в голову не придет, что он отсутствовал. Может, шеф соберет совещание, начнет распекать лодырей, требовать графики работ за квартал. Самых нерадивых — к позорному столбу! Не ее, разумеется, нет. Она в почете. Хотя, кто знает?..

Предстояла дальняя дорога. Если они отправятся в Одессу, там еще лето в разгаре, ходят в светлом, нужно держаться просто и легко. В кожаную сумку вместилось немного: несколько пар туфель, платья, косметика… Да, еще доллары! Их положила на дно. В дороге особенно пригодятся. Хотя, без сомнения, расходы возьмет на себя славный ее рыцарь Артуро Арканьялис. Где он? Заждался, наверно, в гостинице. Измучился.

Ее сердце сжала тоска. Как все нелепо получилось! До сих пор не могла поверить, что у нее хватило сил убить человека… двоих!.. Раньше боялась даже смотреть на мертвецов. Когда хоронили ее близкую подругу по управлению, нарочно сказалась больной… Лишь бы не присутствовать.

И вот все напрасно. С чужим человеком (хотя и не совсем!) уезжает навсегда, бросив семью, любимого, друзей. Как сложится ее жизнь с Артуро? Знала, что для него, красавца и богача, женщины были всегда разменной монетой, которой он сорил по любому поводу и без повода. Разумеется, она, Виктория, не разменная монета. Миллионы ее деда в Каракасе заставят Артуро уважать ее. Будет он еще слаже, безумнее в любви. Еще расточительнее, когда они будут устраивать свой домашний очаг.

В ее руках была папка с чертежами и расчетами Гаверы. Достала ее из нижнего ящика стола. Толстая, тяжелая, потертая на изгибах. Когда увидела голубую наклейку с каллиграфической надписью: «Данные по тестам за последний год», когда дотронулась пальцем до тугого узелка завязанной тесёмки, ей вдруг сделалось нехорошо. Если бы она могла сейчас сформулировать свои мысли, то она сказала бы себе, что все, совершенное ею, все то нелепое, кошмарное, что она пережила за последние месяцы, по существу становилось ненужным, ибо она убивала Лидию Антоновну, убивала соседку не ради этой папки с синей наклейкой, не ради чертежей с химерными расчетами, а ради того, чтобы их взял в руки и подарил миру ЕЕ МУЖ, ее Ленька, ее немолодой уже, с первой сединой на висках Леонид Карпович Гавера. Без МУЖА его слава была ей не нужна, его открытия теряли всякий смысл. И деньги, которые за них получит она в Каракасе, не имели для нее ценности. Всё совершенно напрасно. Абсолютно!

Посмотрела на мерно качающийся под стеклянным колпаком маятник часов, на тоненькую стрелку и подумала, что у нее уже нет времени на подобные чувства и рассуждения. Ибо за ней шло возмездие, которое лишило ее права оставаться прежней женщиной.

«Без двадцати двенадцать, — произнесла она про себя. — Всё решено. Артуро готов в дорогу, документы приготовлены. Я выполнила его требование. Я предала, и отступать мне некуда».

К гостинице подъехала на такси. И сразу увидела у главного входа знакомую мазду — в такой Артуро привозил ее тогда ночью к себе. Значит, и сейчас все готово. И тот самый парень с кавказской внешностью сидит за рулем, ожидая распоряжений.

С сумкой двинулась к двери, прямо на нагловатого швейцара. Видимо, почувствовав значимость персоны, он пропустил ее, не спрашивая. В холе она огляделась. Грусть не покидала ее. Тут она тоже в последний раз. Когда вошли тогда ночью с Артуро, он сказал ей: «Родная, вызовем лифт». И ей почему-то вспомнилось, что по-французски «родная» — «наталь». Значит, если бы ее в Каракасе при крещении назвали русским именем Наташа, в ней бы всю жизнь ощущалось нечто родное. Для кого? И во имя чего?.. Сейчас Артуро назовет ее «родной», то есть назовет ее «Наташей», хотя она — Виктория и, следовательно, ему не так плохо будет с ней, значит, он постоянно будет носить в себе переливающееся от нее к нему ощущение грядущей победы. Ведь каждый мальчишка на улице сегодня знает, что «Виктуар» — это победа!

Виктория поднялась лифтом, смело дернула дверь. Но дверь оказалась запертой. Тогда Виктория требовательно забарабанила кулачком: быстрее! Не заставляй ждать!

Артуро был сонный и, как ей показалось, встретил ее несколько растерянно. На сборы это было не похоже.

Увидев дорожную сумку, он насупился и молча пропустил ее в номер. Рубашка у него была помятая, ворот расстегнут. Небритый, он, кажется, только проснулся.

— Я видела внизу твою машину, а ты еще не готов, — сказала Виктория, уловив в поведении Артуро что-то настораживающее. — Я сделала все, как повелел мой грозный кабальеро.

— Спасибо… — сказал он уклончиво.

— Ну, быстрее, собирайся!

Однако Артуро не торопился. Предложил Виктории кофе. Ему недавно принесли его из буфета. Прескверный, конечно, как все у русских, но пить можно… У него страшно болит голова, просто раскалывается. Не спал до полуночи.

— Я тоже не спала, — сухо произнесла Виктория, все больше тревожась. — Мне было не до сна. Сегодня я сделала последний шаг. Роковой шаг!.. Но об этом после.

Она окинула взглядом комнату. На стуле стоял чемодан, вещи уже были уложены. Значит, Артуро всё-таки приготовился. Это ее немного успокоило.

Но он не позволил себе ни улыбки, ни доброго слова. Вдруг, взглянув на нее из-под густых, черных бровей, сказал едва слышно:

— Нам нужно поговорить, сеньорита. — В обращении «сеньорита» проскользнуло что-то холодное, даже враждебное. Они сели в кресла, Артуро вынул сигареты, но курить не стал. Движения его были неуверенны, глаза все время бегали. — Виктория, — наконец, решился он, — мои планы несколько изменились. — Он постарался придать своему лицу дружеское выражение. — Нет… не бойся… я тебя очень ценю. Ты благородная женщина, красивая… Однако, видишь ли, был звонок… Даже два… Короче, во-первых, я получил сигнал из Каракаса от самого хозяина. Он считает, что проект твоего Гаверы на сегодня устарел… Проще говоря, стал ненужным для компании… Подожди, я все объясню… У хозяина, видно, наладились добрые отношения с техасскими боссами, и он предпочитает не фрондировать с ними, а искать общий' язык. Но даже не это главное…

— А что же? — Вся встрепенулась от страшной догадки Виктория. Ее сердце сжалось.

— Мне только что сообщили… буквально несколько минут назад сообщил наш источник в вашей милиции, что сеньор Гавера попался на ужасном преступлении. Дважды попался! Сегодня вторично. Ты даже представить себе не можешь… — Артуро по-настоящему волновался. У него осип голос, он едва выдавливал слова, будто боялся быть услышанным кем-либо. — Твой Гавера сегодня утром убил свою соседку, в том доме, где он раньше жил. — Артуро сглотнул слюну. — Ваша полиция точно установила, что это дело его рук. Нашли на дверной ручке отпечатки его пальцев. Вот идиот!

Тело Виктории как-то сразу обмякло. Она опустила голову, будто ее уже допрашивали в милиции, направив на нее слепящий свет настольной лампы.

— Это я убила, — произнесла она, чеканя каждое слово.

— Ты?… То есть…

У Артуро отвисла нижняя челюсть. На его побелевшем лице отразилось смятение. Какой ужас! Перед ним — убийца! И по всему видно — так оно и есть.

Он сразу же сообразил, что произошла крупная афера, в которой замешано несколько человек: Гавера, Виктория, может, еще кто-нибудь. Он знал, что американские агенты следили за ним от самого Каракаса. Экономическая разведка США упорно докапывалась до тайников сеньора Флориса ди Кумайо. Между фирмами шла постоянная конкурентная борьба, взаимное выслеживание, вынюхивание, попытки перекупить лучших инженеров, завоевать надежные рынки сбыта.

Взгляд Артуро упал на коричневую сумку Виктории. Если сюда явится милиция, беды не оберешься.

— Кто убил — ты или твой муж — мне безразлично, — заговорил он, стараясь сразу взять казенный тон и отмежеваться от всего, что было связано с преступлением. — Считай, что я в стороне. У меня дипломатический паспорт. Если мой шеф узнает о случившемся, я могу распрощаться с местом в правлении компании. Меня не спасет даже твой дед! — Он медленно поднялся с кресла, — Вообще, сегодня я улетаю в Париж. А оттуда в Каракас.

— Но ты же обещал вывезти меня… — прошептала помертвевшими губами Виктория.

— Ничего я не обещал! — отрезал Артуро, затягиваясь сигаретой. — Была лишь предварительная договоренность. Но ты пойми, в каком ты положении. Вашей милиции уже все известно. Муж будет валить всё на тебя. Да я его и понимаю. В его ситуации это единственное спасение.

— Разумеется, — вспыхнула Виктория, — все вы, мужчины, ищете «единственное спасение»!

— А как же, родная! — Викторию передернуло от этого слова. — Ну, давай спокойно порассуждаем. Милиция разошлет ваши фотографии… То есть, твои фотографии. Он на месте, его искать не надо. Дороги будут перекрыты. Полицейские посты уведомлены. Да я не смогу проскочить даже за городскую черту. Арестуют нас обоих: тебя, как преступницу, и меня, как иностранного сообщника, эдакого международного гангстера! Сразу же справки в Каракасе. Ваш человек? Ваша фирма?.. Присылайте адвоката, будем разбираться. Ты согласна со мной?

Виктория встала. Она поняла, что искать здесь помощи ей бесполезно. Перед ней был жалкий, до смерти перепуганный человечишка, плюгавый сморчок, готовый залезть в первую попавшуюся щель,

В ее душе вдруг вспыхнуло чувство лихой удали. И одновременно желание напомнить о своей силе, показать, что она не позволит так просто избавиться от себя.

Виктория положила Артуро на плечи руки и с горьким укором посмотрела в его расширенные, застывшие от страха глаза.

— Ты же спал со мной, паршивец!

— Да… я не отказываюсь… но есть предел, который…

— Ты меня любишь, я знаю, но страх подавил в тебе все мужские чувства.

— Может быть… я тоже человек, пойми Виктория!.. Я тоже….

— Мне очень печально, Артуро, что ты оказался подлецом, — продолжала твердо, почти жестоко Виктория. — Конечно, мы могли бы создать отличную деловую семью, на взаимных интересах, с нашими общими капиталами, со всем дедовым наследством. И вот ты… ты от всего отказался. Но тогда… — в ее голосе зазвенел металл, — если в тебе осталось хоть немного порядочности, и если ты не хочешь, чтобы мой дед… да, да!.. мой беспощадный, безумно любящий меня дед… не узнал с твоей мерзкой трусости, я тебя прошу: отвези меня за город,

У Артуро Арканьяниса отлегло от сердца. Может, и впрямь испугался деда-компаньона, который был фактически главой их дочернего предприятия, владел солидным пакетом акций в компании Флориса, был яростен и необуздан в своих действиях, и если Виктории удастся вырваться отсюда и она сообщит ему о их последнем разговоре, о его, Артуро, бегстве… все может обернуться самым прескверным образом.

Впрочем, Артуро Арканьялис мог почувствовать и жалость к Виктории, которая в молодости подарила ему лучшие минуты любви. Он даже устыдился немножко своего малодушия. И поэтому решил, действуя осторожно, в пределах разумных возможностей облегчить ее участь.

— Хорошо, — сказал он ободряющим тоном, — я отвезу тебя. И дам тебе еще денег. У меня осталось около трех тысяч долларов. За такую сумму местные гаврики переправят тебя хоть к самому дьяволу.

— Не надо, — отмахнулась Виктория. — У меня к тебе одна просьба: едем!

— Только пообещай: без задержек! Чтобы я успел на ночной самолет.

— Успеешь, — сказала Виктория почти безразличным тоном. И тут же кивнула на свою сумку: — Будь кабальеро. Возьми.

— Решено. Ради тебя я готов на всё, — стал болтать с подчеркнутой беззаботностью Артуро. — Вот только уложу вещи. Тут немного. Но я хотел бы подсказать тебе один ход. На всякий случай. В Одессе у меня есть адрес. Надежные люди. Скажешь, что просил я, и все будет улажено.

— Да собирайся ты! — раздражённо бросила Виктория.

— Готово! Едем!

В дачный поселок мазда привезла их за полчаса. Оставив у ворот машину, Виктория повела Артуро через сад, по узкой тропке к ветхому деревянному домику. Взбежав на крыльцо и найдя в условном месте над дверным косяком ключ, она отперла дверь и впустила Артуро в прохладную большую комнату,

Это ее последнее пристанище. Они стояли молча, удрученные и растерянные. Виктории вдруг сделалось весело. В ее веселости, правда, было больше отчаяния, но это не мешало ей сразу же повести разговор в легкой, с оттенком удали на все решившегося человека, манере.

Она столько пережила за это время, что ее душа уже не воспринимала ни боли, ни страха, и не было в ней даже капли осознания своей вины. Просто у нее не получилось, вот и все.

— А знаешь что, Артуро, — сказала она, обняв его за плечи, — у моей тетки, я знаю, есть бутылочка. Выпьем за нас.

Он смущенно опустил голову.

— Давай выпьем за нашу неудавшуюся любовь, — сказал Артуро. — Если говорить честно… — он замялся, — я улетаю не сегодня, а завтра. У меня еще есть немного времени.

Включили свет. Комната оказалась уютной, тесно заставленной всякой не очень современной мебелью: стульями с потертым дерматином, широкой кроватью с сияющими никелированными шарами, овальным столом под растрепанным матерчатым абажуром, совершенно уродливым буфетом. Бутылочка отыскалась как раз в этом буфете. Там же в глубоких нишах были и бокалы.

Выпили стоя. Виктория хотела налить еще, но, взглянув на слегка порозовевшего Артуро, вдруг решила, что не стоит тратить на это драгоценное время. Возле нее стоял молодой крепкий мужчина, может, последний мужчина в ее жизни.

— Артуро, возьми меня, — сказала она, — В любой позе. В самой бесстыдной!

Он не спросил ее, почему она этого хочет. Возможно, вспомнила об их недавней близости. Или, скорее всего, ничего не вспомнила. Украдкой глянув на часы, закусил губу. Его пугали темные окна, далекая дорога в город, этот дом, пропахший нафталином. По-видимому, настоящего желания близости у него не было.

Положил Викторию на кровать, не раздевая. Стал расстегивать брюки.

Но тут ее взорвало:

— Так не пойдет! Я хочу тебя всего… Мне нужно твое тело!.. Раздевайся!..

Ему пришлось подчиниться. Начал стягивать с нее платье.

— О, санта Мадонна! Разве так раздевают женщину? — возмутилась Виктория.

— Но я могу порвать платье, — виноватым голосом промямлил Артуро.

— Кому оно нужно? Сопливый щенок! Завтра ты будешь купаться в Каракасе, видеть венесуэльских женщин, а сейчас ты жалеешь для меня своих сил! Спускай брюки! Быстрее!

Кровать тяжело прогнулась. Заскрипели пружины. Усталая плоть Артуро с трудом вошла в тело Виктории. Она ничего не чувствовала. Она знала его не таким. Знала его неистовость, его страсть…

— Что ты сопишь, как свинья! — прикрикнула на него Виктория, — Бери меня по-настоящему! Бери, иначе я тебя задушу!

— О, сеньора… я больше не могу, — взмолился Артуро,

— Предал меня и не можешь?

— Все… я уже…

— Бери! — закричала она громче. — Как в первую ночь… В ту кашу каракасскую ночь… Ну, еще, еще!..

Вдруг случилось невероятное. Виктория увидела над собой другого мужчину. Это был их шофёр-кавказец. Он вошел незаметно в дом, привлеченный их голосами, глаза его горели от похоти, губы подергивались. Стоял над ними в нерешительности, как бы упиваясь их нагими телами, но его мужская сила уже обожгла Викторию. Она потянулась к нему.

— Что же ты стоишь, дурачок? Может, хоть ты будешь смелее?

Для кавказца это был сигнал. Его крепкие руки схватили за плечи голого Артуро и швырнули его на пол. Послышался звук падающего тела, легкий вскрик, и все затихло. Шофер разъяренным зверем бросился на Викторию. Две необузданные силы слились в одну.

Вся плоть Виктории, вся истерзанная ее душа, все ее обиды и страхи отозвались стоном наслаждения. Она обхватила кавказца ногами, затанцевала в такт его движениям.

— Не жалей меня, парень!.. так… не жалей!..

Скрипели пружины кровати, скрипел пол, глухо, надрывно дышал кавказец.

Виктория не видела его лица, видела только черные усики и хищный блеск глаз. И чувствовала пронизывающую боль и разливающийся между бедрами огонь.

Тут с ней произошло непонятное. Когда шофер, достигнув оргазма, излился в нее и, сразу отяжелев, навалился на нее всей горой своих мышц, ее внезапно охватило чувство отвращения. Уперлась в него руками и вырвалась из-под его потного, липкого тела, вся трясущаяся, обнаженно-бесстыдная, злая.

На полу лежал в полном беспамятстве Артуро, на кровати — мускулистый обессиленный человек-зверь.

— Слушай… ты… — прохрипела она сдавленным голосом. — Теперь уматывай отсюда!

— За что обижаешь, хозяйка? — криво ухмыляясь, спросил кавказец. Повернувшись на бок, он, словно кичась своей мужской мощью, провел рукой по своему члену. — Тебе мало этого?

— Уходи вон! Или я тебя…

— Не пугай, дорогая.

Чувство отвращения, стыд за свершившееся, беспомощность и отчаяние овладели ею. Схватила лежавший на буфете большой хлебный нож, двинулась на кавказца. В выражении ее лица было столько глухого озлобления, что шофер сорвался с кровати и попятился к двери.

— Уезжай! — приказала ему Виктория.

— A-а… он? — верзила кивнул на неподвижного Артуро.

— Утром заедешь за ним.

— Тебе виднее, — пробормотал шофер. — Но он мне должен…

— Вон, говорю! — Лицо Виктории исказилось от холодной решимости, нож взметнулся над головой. — Последний раз говорю: вон!

— Приказано — сделаем, — улыбнулся покорной улыбкой шофер и скрылся за дверью.

Тогда ей стало зябко. Мигом оделась, поправила волосы, разгладила постель. Простыня отдавала запахом мужского пота. Виктории сделалось дурно. Опустилась на стул, втупилась в мертвенно-бледное лицо Артуро. Не думала о нем. Спит, или без сознания, или мертв? Негодяй, ничтожество!..

Не хотелось ему помогать. Всё ее существо содрогалось от мысли, что она только что поочередно совокуплялась с одним и с другим. Этот трус, тот бандюга. Ее жизнь скатывалась в пропасть. Спасения не было. Не чувствовала уже в себе ничего женского, ничего человеческого,

Ее вдруг пронзила мысль о Гавере. Она разрушила его жизнь. Вторглась со своей страстью, со своей алчностью и довела его до гибели, Конец и ей, и ему. Его ждала расплата за ее роковые ошибки. Несчастный, добрый Гавера! Ей стало нестерпимо жаль его… Как она могла, как пала так низко?

Хотя его еще можно спасти. Она должна его спасти…

Вышла во двор, в темень, За забором в соседнем домике горел свет. Там жила старая женщина, пенсионерка, из тех, кого одиночество сделало вечным узником дряхлой старости. Они были знакомы. Пойти к ней и попросить помощи… Нет, не помощи, а излить душу. Не до конца, но хотя бы…

Решение пришло сразу. Была уверена, что соседка выполнит ее последнюю просьбу. Только так, и как можно быстрее.

Вернувшись в дом, нашла шариковую ручку (слава Богу, паста еще не высохла!), вырвала из валявшейся на комоде старой школьной тетради несколько листков, уселась за стол.

Ее взгляд упал на распластанное тело Артуро.

— Ты сам хотел этого, — проговорила она без злости.

Вдруг Артуро открыл глаза и сонно глянул на потолок. Значит, жив, ничего с ним не случилось. Снова закрыл глаза, вроде бы впал в дрему. И тут забормотал что-то неразборчивое, шепелявя, глотая слова. Затем стал ругаться, выкрикивать чье-то имя… Виктория, оторвавшись от листка бумаги, прислушалась, и ей стало ясно: он ругал ее! Называл ее то «вонючей свиньей», то «продажной тварью», то «бешеной кобылицей»…

— Дурачок ты, Артуро, — сказала примирительным тоном Виктория, снова принимаясь за писание. — Это ты сделал меня «кобылицей». Ты и поедешь со мной дальше! — Она мрачно уставилась в черное ночное окно. — А ехать нам уже недалеко.

Шофер гнал машину словно по сигналу тревоги. Таким он, собственно, и был. И водитель это как бы чувствовал. Я сжался в комок, не отрывая глаз от пронизанной светом фар ночной дороги, скорость машины придавала мне силы и звала меня вперед. Телефонный звонок Гаверы заставлял думать о самом невероятном. От кого спасать Викторию? Она ведь сама ищет спасения. Ее увозит Артуро. У них точный маршрут: машиной в Одессу, далее морем, потом по воздуху через океан. Проектные расчеты Гаверы Артуро прихватил с собой. За границу уплывают наши миллионы!

Может, что-то помешало им вырваться? А вдруг негодяи прихватили с собой и Раю? Нужно бы заскочить сначала в общежитие. Да теперь поздно. И ни к чему. Если бы случилась беда, Мишка уже сто раз сообщил бы мне об этом.

После прослушивания магнитофонной записи беседы Виктории с Артуро (полученной мною от американского дипломата) мне было ясно, что главной, так сказать, черной силой в истории с Гаверой была она, Виктория Сергеевна, взбалмошная, страстная, неудержимая в житейских наслаждениях, мечтательница о прекрасной жизни на золотых россыпях далекого венесуэльского деда. И все эти умерщвления, и все попытки свалить вину на кого-то — тоже дело ее рук.

А тут надо ее спасать! Великая раскаявшаяся грешница!

Однако я чувствовал, что гнало меня в ночь не желание выручить из беды эту дрянь, мадам Шубович (фамилия в первом браке, а в девичестве, видно, иная, чисто испанская). Насторожил меня, прямо-таки привел в недоумение непонятный ужас в голосе Леонида Гаверы. Того, кто пострадал от Виктории Сергеевны больше всего и посему, по логике вещей, должен был больше других ненавидеть ее.

Как дико закричал он в трубку: «Ее еще можно спасти!.. Езжайте немедленно!..» И сам помчался туда и уже, видимо, подъезжает к этому роковому месту.

Не сбавляя газа, мчимся дальше. Глухая ночь, низкие тучи почти цепляются за осокоры. Тускло дремлют фонари на железнодорожной платформе. Водитель жмет на газ, делает крутые повороты, мы въезжаем в узкую улочку и вдруг… впереди багровое зарево. Огненные крылья раскинулись над крышами домов.

Пожар! Горит!

Вижу людей, стоящих в растерянности, жигуль с открытыми дверцами. Возле него — человек в белой рубашке. Узнаю его сразу: Гавера! Стоит перед проваливающимся в огненные тартарары домом, перед своей жуткой тайной.

Выскочив из машины, я быстро подхожу к нему:

— Здесь?

Он молча кивает головой. Его лицо раскраснелось от пышущих жаром бревен.

Какая-то женщина говорит со знанием дела:

— Тут уже ничего не спасешь. Одни головешки останутся.

Я с силой встряхиваю Гаверу:

— Где ваша жена? Что с ней?

Он безучастно кивает головой, будто подтверждая мои худшие предположения. И, наконец, выдавливает из себя плачущим голосом, что Виктория Сергеевна там… что ее нет в живых. Сгорела.

Затем, схватив меня за руку, тянет в сторону, в темень улочки, куда-то к забору. На меня глядят совершенно обезумевшие глаза.

— Знаете, что она сказала мне по телефону?.. — Он с трудом сглатывает слюну. — Она закричала, что какой-то Артуро увозит ее в Каракас и что нет у нее другого выхода.

— Какого выхода?

— Она крикнула: «Я возвращусь к тебе через огонь!»

— Откуда она звонила?

— Вон от той старушки. — Гавера показал на согбенную фигуру у столба. — Вика забегала к ней перед пожаром, звонила от нее. Плела что-то о своих грехах, о своем последнем очищении… Но старушка решила, что это спьяну. Не поверила. — Руки у Гаверы дрожат, он пытается удержать меня возле себя. — И еще она крикнула мне: пью за наше не удавшееся счастье, Гавера! За тебя, дурака, за твое одиночество, за твою долгую жизнь, в которой ты будешь маяться, как неприкаянный грешник! Прощай, Гавера! И пусть огонь заберет меня на суд Всевышнего!..

— Значит, когда вы звонили, вы уже знали, что она решила поджечь дом?

— Разумеется.

— И все же надеялись спасти ее?

— Думал, запугивает… Она — страстная, дикая, безумная… Но вот видите, таки сдержала слово. И поднялась с огнем на небеса.

— Безумная преступница, — сказал я, испытывая одновременно и горечь, и досаду, и даже легкое разочарование. Мое расследование, по сути, сорвалось. Самосожжение — если удастся установить, что оно действительно имело место, — никак не облегчало моего положения. Не облегчало и участи самого Леонида Гаверы. Он оставался под самым тяжким подозрением.

Видно, Гавера понял мои мысли и сказал, что Виктория Сергеевна обещала ему помочь. Через день-два он должен получить ее последнее письмо.

Вскоре из города прибыл наряд милиции. Окружили догорающий дом. Удалили посторонних. Все, что рассказал Гавера, следовало проверить, установить истину. Когда пепелище немного остыло, пожарники вместе с милиционерами перерыли обгоревшие бревна, покореженную домашнюю утварь, остатки мебели и действительно нашли нечто похожее на обуглившийся женский труп. По серебряному браслету на руке Гавера установил, что это останки Виктории Сергеевны. Там же откопали и еще одно обгоревшее тело. Артуро? Я решил, что заниматься этим не мне. Пусть определяет служба безопасности.

Через два дня на имя Гаверы пришло предсмертное письмо Виктории. Но он его не дождался — у него был нервный срыв, и его пришлось поместить в психиатрическую больницу.

Письмо теперь оказалось у меня. Мы прочли его вместе с прокурором. Вот его содержание: