Страсть Клеопатры

1

Молодой доктор еще никогда не встречал столь обворожительной женщины, как та, которая лежала с ним сейчас. Ее страсть была ненасытной. Она неустанно жаждала его, и ее неуемное желание казалось таким неукротимым, как жажда самой жизни.

Когда несколько дней тому назад он в первый раз посетил ее палату, его уверяли, что она неминуемо умрет. «Она обгорела с головы до ног», – причитали медсестры. Тело ее было извлечено из-под груды ящиков с самого дна товарного вагона. Никто не знал ни кто она такая, ни как долго ехала в этом поезде. И самое главное – как она вообще могла остаться жива.

Однако, когда он откинул полог москитной сетки, он увидел ее, настолько красивую, что, как ему тогда показалось, красота ее просто ослепила его. Черты ее абсолютно неповрежденного лица были совершенны, волнистые волосы, разделенные посередине пробором, напоминали две темные пирамиды по обе стороны ее головы. В сознании его почему-то промелькнули слова «судьба» и «рок». Впрочем, он тут же пристыдил себя за то, что возбудился при виде ее сосков, проступавших под прикрывавшей ее простыней.

– Вы очень красивый мужчина, – прошептала она.

Может быть, она была падшим ангелом? Иначе как еще можно объяснить такое чудесное исцеление? Как объяснить полное отсутствие болей и проблем с потерей ориентации? Но было и еще кое-что: ее произношение. Идеальный, безукоризненный британский английский. А когда он спросил, есть ли у нее тут друзья, с которыми следовало бы связаться, она ответила очень странно и несколько загадочно: «Да, друзья у меня есть. А также есть условленные встречи, где я должна быть. И еще кое-какие счета, по которым нужно расплатиться».

Но больше об этих своих друзьях она не упоминала, вплоть до того времени, когда он увозил ее из того отдаленного поселения где-то на краю Судана. Эти часы, когда он сломя голову бросился в ее объятия, целиком отдавшись во власть по-змеиному волнообразных движений ее безупречного тела, были незабываемыми.

Поначалу она настаивала, чтобы они отправились в Египет. Когда же он поинтересовался, не в стране ли фараонов находятся ее друзья, о которых она упоминала, она ответила просто: «У меня много друзей в Египте, доктор. Их там великое множество». И снова улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой.

Она обещала, что в Египте приоткроет часть своей тайны.

Она сказала, что в Египте объяснит ему, как может обходиться без сна, почему способна поглощать пищу в огромных количествах в любое время суток и при этом не набирать ни фунта веса. А также, возможно, даст какое-то объяснение пронзительно синему цвету своих глаз, столь редко встречающемуся у женщин средиземноморской внешности.

Но поделится ли она с ним самой любопытной подробностью о себе? Назовет ли она ему свое имя?

– Теодор, – тихо сказал он ей сейчас.

– Да, – отозвалась она. – Тебя зовут Теодор Дрейклифф. Славный британский доктор.

После всего времени, что они провели вместе, это выглядело так, словно они едва знакомы. Как будто слова эти содержали информацию, которую она должна была себе постоянно напоминать.

– Ну, полагаю, в глазах своих коллег я не такой уж и славный, – вздохнул он. – Славный доктор не станет бросать свой госпиталь без всяких объяснений. И не сбежит с прекрасной пациенткой не раздумывая.

На это его замечание она не откликнулась снисходительным хихиканьем, какого можно было бы ожидать от большинства тех невыносимо скучных женщин из Лондона, на которых его хотели женить его родители. А она просто молча устремила на него свой синий взгляд. Возможно, она не поняла его иронии или же почувствовала, что он далеко не все ей рассказывает.

Его репутация в клинике была определенно неважной. Он хорошо поработал в том отдаленном поселении, однако в эту глушь был сослан из-за чудовищной ошибки, которую несколько лет тому назад допустил по молодости. Сразу после окончания медицинской школы, отчаянно стремясь продемонстрировать свою компетентность перед старшими коллегами, он, начиная уже с первых дней своей практики, не соизволил снизойти до того, чтобы задать своим опытным сослуживцам ни одного профессионального вопроса, задать которые следовало бы. В результате он едва не оставил калекой одну свою пациентку, прописав ей недопустимую дозу лекарства.

Впрочем, «недопустимая» – это еще мягко сказано, потому что его коллеги для описания случившегося использовали другие эпитеты. Например, смертельная, также преступная. Он чудом остался практиковать, только по милости божьей. Его жестоко распекали за то, что свое тщеславие он поставил выше здоровья пациентки, и согласились не давать огласки его проступку только при условии, что он либо вообще откажется от медицинской практики, либо уедет из Лондона.

Их жалкое лицемерие вызвало в нем чувство горького удовлетворения. Им было все равно, навредит ли он еще кому-нибудь где-то на другом конце света, лишь бы только последствия этого не прокатились по всей Британской империи и не ударили по ним.

«Вот уж действительно тщеславие», – подумал он тогда.

Вот так молодой доктор и начал практиковать в местах, которые его прежние коллеги по профессии называли «африканской глушью». Когда он приехал сюда, он был другим: дерзким, заносчивым, но в то же время избалованным и испорченным. Африка изменила его, продемонстрировала ему слабости Британской империи и пределы ее влияния, открыла ему чудесные явления, которым христианская церковь в его юности не дала не только объяснений, но даже названий.

Например, она. Действительно, о ней было проще думать как о явлении природы, чем как о живом человеке.

Само слово «человек» было для нее слишком прозаичным, чтобы описать всю ту невероятную магию, которую являло собой это существо.

И тем не менее, даже когда они лежали голые, переплетясь руками и ногами, а лицо ее сияло счастливым блаженством, мысли его все равно были заняты вторым в его жизни и, похоже, роковым для него скандалом, который он, несомненно, вызвал своим внезапным исчезновением из госпиталя.

В первый раз на то, чтобы избежать громкой огласки, на путешествие до Судана и на расходы в первые месяцы после переезда ему хватило относительно небольшой суммы денег. Теперь же он был не в состоянии точно оценить, во что ему в конечном счете обойдется потеря профессиональной репутации. И мог ли он вообще такое себе позволить. О том, чтобы вернуться домой, к своей семье, не было и речи. Когда он подсчитал издержки этого путешествия, оказалось, что у него практически не осталось денег даже на проживание. Аренда двух автомобилей – один для палаток, продовольствия и нанятых рабочих, второй для них самих – плюс оплата двух шоферов. Провианта и воды достаточное количество, хватит на много дней. А может, не хватит, если непомерный аппетит его прекрасной спутницы в какой-то момент не уймется. А еще динамит. Несколько ящиков угрожающих динамитных шашек.

Однако она пообещала ему, пообещала всем им, что того, что они найдут в конце своего пути через эту пустыню, хватит с лихвой, чтобы погасить все свои долги раз и навсегда.

Было тихо, лишь полог палатки похлопывал под ветром, веющим из пустыни. Издалека доносился приглушенный смех водителей их авто. Он сказал им, чтобы они держались от палатки на приличном расстоянии, и пока что они его слушались.

– Тедди, – прошептала она.

Кончики ее пальцев скользнули по его щеке.

Он был так удивлен этим неожиданным прикосновением, что невольно вздрогнул.

– Скоро я назову тебе свое имя, – снова шепотом сказала она.

Затыкая уши пальцами, он чувствовал себя глупым мальчишкой. Он никогда в жизни не находился вблизи взрыва и просто не знал, чего ожидать.

А его прекрасная спутница не выказывала ни тени страха, глядя, как их люди с динамитными шашками в руках скрываются среди скал впереди них.

Перед ними лежал островок из острых шпилей выветрившегося песчаника, которые словно образовывали редкую изгородь вокруг высокой насыпи из золотистого песка. Про археологические раскопки в Египте Тедди знал очень мало, практически только то, что во время раскопок на большой территории разбивают целую сеть больших и маленьких палаток. Но здесь никаких следов раскопок видно не было.

Они находились в двух днях езды от Каира, в каком-то богом забытом месте. Тем не менее она привела их сюда абсолютно уверенно, ориентируясь только по звездам. И теперь, когда их люди, подпалив кончики бикфордовых шнуров, бегом бросились врассыпную, тело ее напряглось, словно в ожидании наслаждения, если судить по ее вызывающей позе, близкого к сексуальному.

Он еще глубже затолкал пальцы в уши.

Рабочие на бегу тоже прикрыли свои уши ладонями.

От взрыва песок у них под ногами содрогнулся и в воздух взмыло облако дыма. А его компаньонка захлопала в ладоши. Она хлопала в ладоши и радостно улыбалась, как будто динамит обладал колдовской силой, такой же могущественной, как и та, которая, по ощущениям Тедди, исходила от нее самой.

Когда дым рассеялся, он увидел, что одну сторону песчаного холма словно сдуло. Открывшийся в камне проход был разворочен взрывом, и его неровные острые края торчали, словно гнилые корявые зубы.

Землю эту никто не тревожил веками, однако женщина точно знала местоположение этого похороненного в толще песка древнего храма.

Египетские рабочие в ужасе отшатнулись.

Было ли там действительно нечто такое, чего следовало бояться?

Не так давно пресса оживленно писала о том, что один магнат, владелец могущественной британской транспортной компании, обнаружил мумию в гробнице. Многочисленные надписи, обнаруженные в гробнице, указывали на то, что это место последнего упокоения Рамзеса Проклятого. Также внутри были найдены предметы римской мебели и женская статуя, предположительно изображавшая Клеопатру, последнюю царицу Египта.

Журналисты тогда на все голоса дружно утверждали, что все это бред, полная чушь. Рамзес II правил за тысячу лет до правления Клеопатры. И тело его покоится в Каирском музее. Это известно каждому!

Но когда египтолог, вскрывший гробницу, упал замертво прямо в ее стенах, в научных кругах вновь разгорелись горячие споры о древних проклятиях. Последнее, что читал об этом Тедди, касалось того, что, по требованию дочери покойного археолога, мумию отправили в Лондон. Теперь он припомнил и их фамилию – Стратфорд. «Интересно, где она ее поместила, – подумал он. – У себя в гостиной? Как омерзительно! Очевидно, она определенно не боялась никаких проклятий мумии».

Однако все эти люди, окружавшие его сейчас, скорее всего, боялись не столько проклятий, сколько той женщины, которая привела их сюда.

Свет его фонаря не проникал далеко вглубь темного прохода. Она шла впереди по самой границе светового пятна, но он заметил, что ее как будто тянет во мрак. Эта гробница со всеми ее тенями по углам, казалось, была ей хорошо знакома.

И вдруг свет его фонаря упал на груды сокровищ впереди. Тедди тихо ахнул. Женщина остановилась, ожидая его, затем еще немного подождала, пока все помещение залило ярким отраженным светом, как будто там горела целая дюжина свечей.

В волнении он принялся оглядываться по сторонам в поисках саркофага или каких-то следов иссохшей мумии, покоящейся вечным сном в этом зловещем месте. Но повсюду видел лишь кучи старинных монет – это оказалось древнее хранилище несметных сокровищ. А его прекрасная компаньонка лениво расхаживала среди этого великолепия, на ходу рукой сметая с гор золота пыль и песок. Здесь также возвышались небрежно расставленные вдоль стен статуи разных размеров. Похоже, их занесли сюда в спешке в последний момент, просто чтобы сохранить.

– Откуда ты знала, что все это находится здесь? – спросил он.

– Потому что сама приказала своим солдатам сложить это все сюда, – ответила она.

Его нервный смех прозвучал сдержанно и недоверчиво. Но тут взгляд его упал на лицо ближайшей к нему каменной статуи. Воздух в легких вдруг куда-то пропал – вместе с ощущением реальности происходящего.

– Ты был очень добр ко мне, Тедди, – сказала женщина. – Могу я рассчитывать на твою доброту и в дальнейшем в обмен на часть этих богатств?

Он попытался что-то ответить, но вместо этого лишь издал какой-то сиплый, сдавленный хрип – нечто похожее было с ним, когда он чуть не задохнулся, подавившись куском стейка.

Ее сладкое дыхание уже было у самого его уха, изящные руки обвивали его сзади, а влажные губы нежно касались его шеи. Она была осязаемой, дышащей, живой. Статуя, в упор глядевшая на него, была поразительно похожа на эту женщину – как, впрочем, и все остальные статуи, спрятанные в этой подземной усыпальнице. То же совершенное лицо, те же волосы цвета воронова крыла, та же кожа насыщенного оливкового оттенка. Только вот цвет глаз был другой. У всех статуй глаза были черными, а не синими, хотя имели точно такую же форму и казались такими же, как у нее, выразительными и осмысленными, полными жизни даже под слоем пыли.

– Современный человек, взглянув на эту усыпальницу, просто обвинил бы меня в том, что я ограбила свое царство в последние часы своего правления. Что не верила в собственного любовника. В то, что сражение при Акциуме остановит продвижение Октавиана.

Октавиан. Акциум. Женщина, которая никогда не спит и не может умереть. Женщина, которая стоит перед ним и позади него. Она живая, живая, живая…

– Но это же не… – запнулся доктор, – невозможно. Это просто… невозможно.

– Никто так не знает этого, как знаю я: главная защита империи заключается в ее богатстве, а не в армии. Именно богатство долгие годы обеспечивало нам мир с Римом. Богатство и наше зерно. Таким образом, ваши историки находят определенный смысл в том, что в последние часы моего царствования, в последние часы своего пребывания на троне меня в основном заботили мои сокровища, не так ли?

Она сделала паузу, а затем продолжила:

– Но, видишь ли, они ошибаются. И ошибаются очень серьезно. Даже когда уже стало ясно, что Октавиана не остановить, когда я приняла решение оборвать свою жизнь, прибегнув к змеиному укусу, меня тем не менее не покидала мысль, что мои изваяния будут уничтожены римскими солдатами. Пусть история увековечила меня как царицу-развратницу, но Изида тому свидетельница: я не сдалась и не позволила римским ордам надругаться над моими изображениями.

Он понял, что речь шла не только о ее статуях, а также и о монетах, на каждой из которых было отчеканено ее лицо, и вообще о ее сокровищах. Все было спрятано в этом склепе и хранилось здесь более двух тысяч лет.

– Мой дорогой Тедди, спроси меня еще раз, – еле слышно сказала она. – Спроси меня, как мое имя.

– Как твое имя? – послушно прошептал он.

Она медленно развернула его к себе и взяла его лицо в свои изящные ладони, обладавшие тем не менее сверхъестественной силой. Однако поцелуй ее был нежным и долгим, и при этом она пристально смотрела ему в глаза.

– Клеопатра, – наконец ответила она. – Мое имя Клеопатра. И я желаю, чтобы ты показал мне все радости этого нового мира, чтобы я могла в полной мере разделить их с тобой. Понравилось бы тебе такое предложение, Тедди?

– Да, – едва выдохнул он. – Да, Клеопатра.

И она поведала ему невероятную сказочную историю. Историю про бессмертие и пробуждение от вечного сна, про ужасные и трагические события.

Она рассказывала о своей смерти как о прекрасном огромном озере непроницаемой тьмы, из которого ее внезапно вытянули.

До того как тело ее было обнаружено, оно сберегалось в целебных грязях дельты Нила. А потом несколько десятилетий лежало в Каирском музее, в стеклянном футляре, к которому была прикреплена скучная, ничем не примечательная табличка, на которой значилось:

С тех пор бесчисленное множество разных историков и обычных туристов пялились на нее сквозь стекло, не подозревая, что рассматривают лицо, которым в свое время любовались Цезарь и Марк Антоний.

И вот два месяца тому назад ее узнали, узнали даже после ее смерти; и признал ее один человек из ее древнего прошлого, который вновь живет на этой земле.

Рамзес! Выходит, это все-таки было правдой, все эти дикие бредни в газетах про недавно обнаруженную гробницу, про находившуюся в ней мумию, про оставленные там свитки, подтверждавшие, что здесь действительно покоится Рамзес II, один из величайших фараонов Египта. Римская мебель внутри, немыслимые басни про бессмертного советника, который в течение тысяч лет служил многим великим правителям Египта, содействуя им своими рекомендациями. Все перетолки, столь категорично отметавшиеся многочисленными учеными и историками, вдруг оказались чистой правдой, а женщина, которая сейчас стояла перед ним, воскресшая и вполне живая, – лучшее тому доказательство.

Рамзес II. Она утверждала, что он и теперь находится среди них. В Лондоне, по-видимому. А может быть, где-то в другом месте – этого Клеопатра не знала. Но она знала наверняка, что он был разбужен солнечным светом, когда его гробница была вскрыта и его тело было переправлено в Лондон. Каким-то невероятным образом оказавшись в Каирском музее, он узнал ее и пробудил с помощью того самого эликсира, который даровал бессмертие и ему самому и который он когда-то, будучи фараоном, отобрал у одной безумной хеттской жрицы во времена своего правления Египтом.

Их нынешняя встреча было полной противоположностью их первой встречи за две тысячи лет до этой. Старые жрецы из Александрии рассказали ей легенду о мудром бессмертном советнике, которого пробудил от вечного сна ее собственный прадед. Она тогда посмеялась над словами жрецов и потребовала, чтобы ее отвели в усыпальницу этого так называемого бессмертного. Увидев внутри иссохшую мумию, она приказала открыть створки гробницы, чтобы осветить это мрачное место солнечными лучами. Ее презрение к древней молве и мифам моментально сменилось благоговейным изумлением, когда безжизненное тело, искупавшись в божественных лучах небесного света, прямо на каменной плите стало обрастать кожей и волосами и когда постепенно начали проступать черты благородного красивого лица.

Сказки оказались правдой! А человек, которого она тогда пробудила, сам Рамзес Великий, в течение долгих лет после этого был ее главным советником и любовником.

Но потом она столкнулась с коварной изменой, ее предали.

Рамзес одобрил ее любовную связь с Цезарем и даже советовал укреплять ее. Зато в Марке Антонии он разглядел виновника неизбежной гибели своей царицы. Поэтому, когда она пришла к нему накануне сражения при Акциуме и попросила эликсир – не для себя, а для своего любовника, чтобы тот мог сформировать бессмертную армию и остановить наступление Октавиана, – Рамзес ей отказал. И тогда она, в полном отчаянии, решила покончить с собой, применив змеиный яд.

А что же произошло теперь?

В этом недавно начавшемся столетии Рамзес присоединился к группе лондонских аристократов, друзей и родственников Лоуренса Стратфорда, человека, который обнаружил его гробницу и вскоре после этого скончался. Вся эта группа отправилась в Египет. С какой целью, Клеопатре было неизвестно. Она знает только, что, когда Рамзес увидел ее мертвое тело в музее, его охватила такая безграничная печаль, что он сделал то, чего раньше никогда не совершал.

Он вылил свой бесценный эликсир на ее останки. А затем, видимо, сбежал, оставив ее в полном смятении, доходившем до исступления, которое охватывало ее в первые дни после пробуждения. Впрочем, свое безумие она описала Тедди только в самых общих чертах.

Он и не настаивал на подробностях.

Но было ясно, совершенно понятно, что Рамзес, придя в ужас от содеянного, просто скрылся, поручив заботу о Клеопатре одному из членов их странствующей компании, а именно Эллиоту Савареллу, графу Резерфорду, который путешествовал вместе со своим сыном Алексом. И тут, когда ее повествование дошло до роли Алекса во всей этой истории, неожиданно взгляд ее затуманился и стал рассеянным. Она с чувством повторила это имя дважды… Алекс… Алекс Саварелл. Как будто само упоминание о нем уже переполняло ее эмоциями. Как будто произнести это имя было невероятно трудно для нее.

Что она испытывала, вспоминая этого мужчину, лондонского виконта? Злость, угрызения совести, горе утраты, разбившее ей сердце? За этим, без сомнения, что-то крылось. Между нею и Алексом было нечто такое, что даже теперь приводило ее в замешательство, уводило ее мысли в сторону.

В ее рассказе были и другие туманные моменты, когда она надолго умолкала; можно было догадаться, что такие паузы вызваны либо чем-то, что стерлось из ее памяти, либо эмоциями, которыми она не желала делиться. А еще по этому тягостному молчанию Тедди каким-то шестым чувством ощущал, что в те первые дни ее безумного пробуждения, когда она еще не могла толком понять, кто она на самом деле, она, возможно, отняла чью-то жизнь.

Что ж, так тому и быть.

Она была существом, неподвластным законам природы. Кто он такой, чтобы применять к ней законы человеческие?

– Это был несчастный случай? – все-таки спросил он. – Ну, когда ты так страшно обгорела?

Это были его первые слова за последний час. Ветер наконец утих и больше уже не уносил в сторону возбужденные разговоры рабочих, собравшихся неподалеку от их палатки. Их волнение было вполне объяснимо: ведь она пообещала им часть тех несметных сокровищ, к которым вела их весь сегодняшний день.

– Да, несчастный случай, – подтвердила она. – Это был прискорбный несчастный случай.

Она могла ничего не объяснять больше.

Значит, все закончилось плохо. Наверное, даже трагично. С этим бессмертным Рамзесом уже и так связаны две печальные кончины, и она просто не хочет выносить на свет еще одну. Однако в те первые часы после своего чудесного исцеления она потихоньку давала ему понять, что речь идет о мести. И он вдруг отчетливо уяснил, что готов сделать для нее все, о чем бы она его ни попросила.

– Значит, ты хочешь встретиться с этими людьми снова? – спросил он, уже зная наперед, что она, скорее всего, собирается причинить им вред.

Некоторое время она неотрывно смотрела на него. Ему хотелось верить, что она оценивает его, пытается определить, достойный ли он компаньон теперь, когда она все ему рассказала. Он догадывался, что это маловероятно, и это причиняло ему боль. Было тягостно сознавать, что она, погруженная в какие-то свои сокровенные мысли, смотрит сквозь него куда-то дальше.

– Всему свое время, – глухо сказала она. – Всему свое время.

– А что ты собираешься делать теперь?

– Хочу почувствовать себя живой, Тедди. – Ее улыбка доставила ему не меньшее удовольствие, чем прикосновение ее ноготков к его спине. – Я хочу почувствовать себя живой вместе с тобой.

Еще ни одни слова на свете никогда не наполняли его сердце такой радостью.

2

Рамзесу казалось, что это сон. Он никогда не видел более изумительного города. Он стоял перед окном и восторженно таращился то на тянувшийся напротив него, по другую сторону Гранд-канала, бесконечный ряд дворцов, то на ясное синее небо над головой, то на темно-зеленые воды внизу. Под ним проплывали изящные черные гондолы, забитые нарядно одетыми европейцами и американцами, которые с благоговением и энтузиазмом глазели на то же диво, которое пленяло и его, лишая дара речи. Сколько вокруг пестрых дамских шляп, украшенных перьями и цветами! А на берегах каналов играли буйством красок пышные цветочные базары. Ах, Италия! Ах, настоящий рай! Он улыбнулся, в очередной раз испытывая досаду оттого, что не может достаточно быстро осваивать современные языки, чтобы иметь возможность в полной мере описать все эти красоты, используя богатства местного наречия. А ведь есть же уникальные, особенные названия и ныне поблекших оттенков старинных зданий, некогда выкрашенных в красные и темно-зеленые цвета, и всевозможных архитектурных элементов, этих декоративных арок и балконов, и стилей всего этого многовекового искусства, и периодов истории, когда это было построено.

Ах, великая земля, прекрасная земля, удивительным образом сумевшая на протяжении всей своей истории породить крупнейшие мегаполисы, в которых простолюдин и человек благородных кровей могут в равной степени свободно любоваться местными красотами. Он жаждал увидеть больше, жаждал охватить целый мир, но при этом ему не хотелось уезжать отсюда.

Полуденную жару постепенно унес свежий бриз с Адриатики. Венеция оживала после сонной сиесты. Пора и ему выйти в город.

Он задернул зеленые шторы и вернулся в роскошную спальню, которая сама по себе казалась ему просто волшебством, настоящим сказочным сокровищем. В этих ярко расписанных комнатах прежде жили короли с королевами – по крайней мере, ему так сказали.

– Это достойно тебя, дорогой мой, – сказала ему Джулия, когда он поселялся сюда. – А цена значения не имеет.

А своей Джулии он полностью доверял.

«Стратфорд Шипинг», огромная корпорация, которую она унаследовала после смерти отца, вновь приступила к работе под бдительным надзором ее сострадательного дядюшки, так что денег у них, как она заверяла Рамзеса, всегда будет с избытком. Но во времена Рамзеса такую роскошь было невозможно купить ни за золото, ни за серебро.

Полы с узорчатым паркетом, твердым и блестящим, как шлифованный камень, инкрустированная кровать и туалетные столики с отделкой из полированной бронзы, и эти зеркала, ах, эти огромные зеркала! Куда бы он ни взглянул, повсюду в этих больших темных зеркалах он видел свое отражение – слегка улыбающееся лицо, словно по другую сторону каждого из этих стекол жил и дышал отдельный его двойник.

Вне всяких сомнений, это была славная эпоха, органично впитавшая в себя культурные ценности многих славных эпох, на протяжении которых он спал в своей гробнице в Египте, потерянный во времени и лишенный сознания; тогда ему даже присниться не могло, что впереди его ждут подобные чудеса.

Рамзес Проклятый, который скорее бы согласился навеки почить, чем стать свидетелем полного падения Египта. Рамзес Проклятый, который с самого начала знал, что после погребения, когда его укроют от лучей солнца, он станет бессильным и будет пребывать в дремоте, бесконечной дремоте, до тех пор пока беспечные смертные будущих эпох опрометчиво не вынесут его мощи к солнечному свету.

Здесь, в тишине и спокойствии, он с упоением размышлял о том, что пришлось ему пропустить за эти годы и что сейчас буквально зачаровывало его своей новизной, куда бы он ни повернулся.

Но его уже ждали возлюбленная Джулия и Эллиот Саварелл, ждал весь город; Рамзесу предстояло снова проплыть по этим очаровательным водным улицам к площади Святого Марка, чтобы вновь войти в ту церковь, где он увидел Джулию в первый раз, едва не упав при этом перед ней на колени. В этой стране повсюду были возведены церкви, наполненные скульптурами великих мастеров и картинами невообразимой красоты и совершенства, но ни одно из этих священных мест не подавляло его своим величием настолько, как собор Святого Марка.

Он быстро привел себя в порядок, поправил черный галстук на шее и надел золотые запонки, которые ему подарила Джулия. Затем провел щеткой с перламутровой ручкой по своим густым каштановым волосам и нанес на гладковыбритое лицо чуть-чуть одеколона. В зеркале перед ним стоял типичный европеец, мужчина с загорелой кожей и сияющими синими глазами; в этом облике не было ничего от грозного правителя, которым он был для многих тысяч человек в те далекие времена, когда он даже представить себе не мог ничего подобного в сегодняшней жизни.

– Рамзес, – глядя на свое отражение, произнес он вслух. – Никогда, никогда больше не погружайся в тот пассивный и лишенный надежды сон. Никогда. Что бы этот мир ни предлагал тебе, что бы он с тобой ни делал. Запомни это мгновение и торжественно поклянись здесь, в этой спальне в Венеции, что встретишь грядущее мужественно, что бы тебя ни ожидало впереди.

Пружинистой походкой он спустился по широкой мраморной лестнице и, пройдя сквозь оживленное фойе отеля, направился в сторону причала.

Через считаные секунды привратник в ливрее предоставил в его распоряжение гондолу.

– На площадь Святого Марка, – сказал Рамзес одетому в колоритный костюм гондольеру, вручая ему несколько монет. – А если еще и доставите меня туда быстро…

Он откинулся на спинку скамьи и снова стал разглядывать здания, пытаясь вспомнить названия стилей, в которых были выполнены наиболее восхищавшие его арки. Были ли они мавританскими? Или же готическими? А как называются эти маленькие вычурные столбики на балконах? Ах да – балюстрада. В голове кружилась масса новых слов, каждое – со своим глубинным смыслом: декаданс, барокко, грандиозный, рококо, монументальный, непреходящий, трагичный.

Новые идеи, концепции, новые хроники, бесконечные истории про расцвет и падение царств и империй, про дальние заморские страны, про края суровых гор и про земли, сплошь укрытые снегами и льдом, – все эти поразительные вещи буквально переполняли его сознание.

Да, для описания такого мира требуется бескрайнее море слов. Он был очарован тем, что видел, но тем не менее неизменно мысленно уносился в свое далекое прошлое, на свою плывущую по Нилу папирусную лодку наслаждений: там на веслах сидели обнаженные красавицы, все как на подбор, вдоль широкой реки дул приятный легкий ветерок, а по берегам собирался простой люд, чтобы поклониться своему фараону. Как медленно и неторопливо текло тогда время, не подгоняемое тиканьем и боем часов; каким вечным казался золотистый песок и темные участки наносного речного ила с аккуратно возделанными зелеными полями на них. На фоне идеальной синевы неба раскачивались высокие пальмы, и границы познаваемого были четко определены.

Однако сейчас ему казалось сном именно то давно прошедшее время, а не эти величественные и надежные дворцы, которые возвышались вокруг него.

– Нет, никогда больше ты не вернешься в тот сон опять, – промолвил он вслух самому себе.

Вскоре их длинная черная лодка причалила к берегу, и он, выйдя на большую, заполненную людьми площадь, стал осматриваться по сторонам в поисках ресторана, в котором должен был встретиться со своей возлюбленной и их ближайшим другом. В тенистых порталах величественного собора Святого Марка толпились туристы, и ему вдруг неудержимо захотелось одному проскользнуть внутрь, чтобы вновь полюбоваться сияющей золотой отделкой храма и его прекрасной мозаикой.

Но он уже опаздывал. Так что великолепной церкви придется подождать до завтра или до послезавтра.

Хотя, возможно, для милых его сердцу друзей это было неважно. Может быть, они тоже упивались весельем и были очарованы красотой этого одного из самых восхитительных городов мира.

Он заметил их первым и остановился среди праздношатающихся туристов, чтобы полюбоваться ими: Джулия с Эллиотом сидели за вынесенным на улицу столиком под красным навесом. В белом полотняном костюме с ярко-синим галстуком на шее и зачесанными назад волосами, спрятанными под мужскую соломенную шляпу с повязанной на ней черной лентой, Джулия выглядела по-мужски элегантно. Ее синие глаза сияли, когда она страстно и убедительно говорила что-то моложавому на вид графу Резерфорду, который, скрестив ноги, развалился на своем плетеном стуле и кивал Джулии, глядя куда-то мимо нее.

Его эликсир чудесным образом трансформировал их обоих – этих смертных, единственных из всех живых существ, которым он дал свою божественную жидкость. Это исцелило их от всевозможных потаенных страхов, сняло для них многие запреты.

Конечно, сами они не могли понять этого так глубоко, как понимал он, поскольку он хорошо знал их еще до того, как дал им волшебное зелье, и мог сравнивать. Глядя на них, он восторгался собой, тем, что, поделившись с ними эликсиром, совершил такой смелый поступок, тогда как на протяжении многих столетий не предлагал его раньше никому. Точнее, никому, кроме Клеопатры, своей смуглой любви, которая при жизни отказалась от колдовского настоя, а после смерти у нее просто не оказалось выбора; Клеопатры, чей отказ тогда разбил ему сердце.

От внезапно нахлынувших мрачных мыслей он содрогнулся. Его Клеопатра. Ему отчаянно хотелось забыть навеки, что всего два месяца назад он, случайно натолкнувшись на ее никем не опознанное тело в Каирском музее, в порыве какого-то полного помешательства плеснул на него эликсиром, чтобы возродить ее к жизни.

Какой это был позор! Просто возмутительно! Причем этот непростительный поступок совершил не какой-то убогий смертный, а он, Рамзес Великий, и всего лишь ради того, чтобы жалкая воскресшая Клеопатра – это безумное, бестолковое, импульсивное создание – вновь оказалась навсегда потерянной для него, когда ее автомобиль на полной скорости столкнулся с летящим через пустыню поездом.

Искупит ли он когда-нибудь свою вину за эту страшную ошибку? Простит ли себя за то, что плеснул драгоценную жидкость на полуразложившийся труп, когда-то бывший его величайшей любовью, и тем самым возродил смертоносное чудовище с короткой памятью и сердцем монстра? Он всей душой хотел это поскорее забыть.

Вокруг сновали туристы, а он все стоял, погрузившись в раздумья. Этот грех будет на нем всегда, несмотря на то что прежде он считал, что согрешить не может в принципе, поскольку любая его мельчайшая прихоть считалась исполнением воли богов Египта. Однако теперь Рамзес был вынужден признать, что допустил еще одну серьезную ошибку, содеяв еще одно ужасное преступление.

Тысячи лет назад он уже совершил непростительный и крайне опрометчивый поступок. Дело было во вражеской стране и касалось легкомысленной и насмешливой жрицы, у которой он отобрал сокровища, принадлежавшие ему по праву завоевателя, – эликсир вместе с его засекреченными ингредиентами, превративший его в бессмертного, каковым он оставался и по сей день.

Бездумное уничтожение ее прямо перед ее жалким алтарем стало для него непоправимой ошибкой, которая потом постоянно преследовала его. Она напомнила о себе и теперь, в этой похожей на сон новой реальности, где из окон струился мягкий электрический свет, где на столах ресторана горели свечи, а в голубых сумерках повсюду зажигались уличные фонари.

Мысли об этом угнетали его – нелепо было убивать единственного в мире человека, который, имея ключ к составляющим этой удивительной жидкости, заставил его тысячелетиями ломать голову над происхождением этого чудодейственного вещества.

Но довольно воспоминаний, это осталось в прошлом. Одного воскрешения и повторной смерти Клеопатры уже было достаточно, чтобы вызвать в нем раскаяние и омрачить этот потрясающий вечер и встречу с его замечательными компаньонами.

И он поблагодарил богов (какими бы они ни были и где бы ни находились сейчас), за то что он больше не одинок в силе и власти, данными ему эликсиром, и что теперь эту участь разделяли с ним Джулия и Эллиот.

Джулия наконец заметила его, и у нее на губах заиграла улыбка. Терраса на помосте перед рестораном теперь представляла собой море мерцающих свечей.

Быстро подойдя к столику, он склонился над обращенным к нему лицом Джулии, чтобы галантно и уважительно, как это делают европейские мужчины, поцеловать ее, а потом, обернувшись, пожал крепкую руку Эллиота Саварелла.

Эллиот поднялся ему навстречу и отодвинул стул справа от себя, чтобы Рамзес сел между ним и Джулией, лицом к площади.

– Ну наконец-то, – заявил Эллиот. – Мы уже умираем с голоду, не так ли?

– Тогда начнем пировать, – ответил Рамзес. – Прошу меня извинить, что заставил вас ждать. Мне нужно было побыть одному, в тишине, чтобы хорошенько обдумать все происходящее. – Он улыбнулся, глядя на оживленную толпу людей. – И сейчас я хочу только одного – больше путешествовать, больше увидеть, больше узнать, большему научиться.

– Я понимаю вас, – отозвался Эллиот. – Мы с вами одержимы общей идеей, мой царь, – сказал он. – Вы подарили мне этот мир, и я также мечтаю путешествовать по нему в истории, но в настоящий момент у меня есть одно первоочередное дело.

– Что же это, Эллиот? – удивился Рамзес.

– Не буду вдаваться в подробности, – ответил Эллиот. – Скажу лишь, что я собираюсь посетить Монте-Карло и другие центры азартных игр. Я обнаружил, что под воздействием эликсира во мне пробудились способности и страсть к карточной игре, чего раньше за мной не замечалось. При моих обстоятельствах мне необходимо использовать это по совершенно очевидной банальной причине.

– Эллиот, все, что вам нужно, это просто попросить… – начала Джулия.

– Нет, моя дорогая. Нет. Через это мы с семьей уже прошли, и я не могу больше позволить себе подобных одолжений.

Его гордость была понятна Рамзесу. Он отметил это его качество с их первой встречи. Это был аристократ по натуре, хотя и не обладавший присущим аристократии богатством, человек с родословной и привилегиями, но без средств на то, чтобы содержать в надлежащем виде дома, находящиеся в его собственности, чтобы поддерживать определенный стиль жизни, а также чтобы обеспечивать комфортную жизнь своих близких. Эллиот знал этот мир; Эллиот прочитал множество книг, он был компетентен в истории, литературе; но он также познал унижение от постоянного пребывания в долгах, знал, каково это – все время находиться на грани финансового краха. И даже теперь, когда кровь его была наполнена эликсиром вечной жизни, он все равно не освободился от привычной тяги к богатству.

– Что ж, возможно, граф Резерфорд, у меня для вас имеется нечто, что поможет решить ваши проблемы, – сказал Рамзес. – Конечно, поезжайте в Монте-Карло и предайтесь игре, используя ваши открывшиеся способности, – продолжал он, – однако вот это гарантировано принесет вам кое-что на будущее.

Он пощупал свой внутренний боковой карман. Ах, эта европейская одежда, такая толстая, да еще и с подкладкой; столько в ней всяких скрытых карманов! Да, листок, на котором он нарисовал карту, был на месте, и теперь он передал его графу.

– Вы сможете это разобрать? – спросил он.

Эллиот взял в руки лист почтовой бумаги с логотипом отеля и, прежде чем ответить, внимательно изучил его. Рамзес заметил любопытство в синих глазах Джулии, но терпеливо ждал, не опережая события.

– Да, мне здесь все понятно, это Золотой берег в Африке, хотя вы использовали здесь современные названия этих мест, – наконец сказал Эллиот. – Правда, я там никогда не бывал…

– Я советую вам купить землю точно в том месте, которое я отметил на карте, – пояснил Рамзес. – Никто не ищет там золота. Но вы, если постараетесь, найдете его именно там, как найдете также среди древних развалин копи, в далекие времена принадлежавшие фараону Египта.

– Но почему вы отдаете это мне?

– Берите, – ответил Рамзес. – У меня есть и другие ресурсы, не менее богатые. Я задавал вопросы, много вопросов, расспрашивал банкиров, с которыми мы встречались здесь и в других местах, говорил с агентами, которые ведут дела Джулии. Ресурсы, о которых я говорю, были забыты миром, и я могу выйти на них в любой момент, когда они понадобятся. Это месторождение золота – лишь одно из многих; это мой вам подарок, и я обязываю вас принять его.

Эллиот благодарно улыбнулся, но на лице его мелькнула тень протеста. Рамзес задел его рану и прочитал это в его глазах. «Он будет жить вечно, – подумал Рамзес, – и через много столетий, в один прекрасный день навсегда забудет об этих своих душевных муках. Но сейчас, когда он переживает этот момент, все его страдания реальны».

– Я вполне серьезно, – сказал Рамзес. – Вы уже приняли из моих рук эликсир, граф Резерфорд. Возьмите же и это. Я настаиваю.

Эллиот на некоторое время задумался; отблески пламени свечей играли в его синих глазах, почти такого же оттенка, как у Джулии, и у Рамзеса. Цвет, безошибочно указывающий на то, что человек этот принял чудесный эликсир. Затем Эллиот аккуратно сложил карту и сунул в карман.

– Отправляйтесь в Монте-Карло, – повторил Рамзес. – Но будьте мудры и распорядитесь выигрышем разумно. И тогда очень скоро у вас появятся средства на то, чтобы заняться разработкой рудников.

Эллиот кивнул.

– Хорошо, ваше величество, – ответил он с легкой иронией в голосе. – Это было очень великодушно с вашей стороны.

Он улыбнулся, но это была улыбка потерпевшего поражение.

Рамзес пожал плечами:

– Поговорите со своими банкирами об этих землях прямо сейчас. Задержка в начале разработок будет только играть вам на руку, но купить участок необходимо как можно скорее.

Он бросил взгляд на Джулию:

– А для тебя, мое сокровище, у меня, как я уже сказал, есть другие подобные карты.

Джулия смотрела на него с нескрываемым восторгом.

Стало уже совсем темно. Волшебная атмосфера на площади Святого Марка постепенно куда-то исчезла, а небо у них над головами затянул густой туман, и террасы ресторана начали наполнять мелодии струнных квартетов. Наверное, и величественный золоченый собор тоже скоро закроет свои двери. Ну да ладно, он увидит его завтра. Придет сюда в тихое дневное время, когда итальянцы обычно отдыхают.

Мимо сновали официанты, в бокалы наливалось вино, и, когда Рамзес уловил ароматы подававшихся за другие столики блюд, в нем внезапно проснулся зверский аппетит. Этот голод никогда нельзя было унять по-настоящему, равно как и возникавшую вместе с ним жажду, которую не утоляли ни вино, ни пиво, сколько бы их ни выпить. «Несите же наконец еду», – возбужденно подумал он. Отравление алкоголем осталось для него в прошлом, но ему хотелось вновь почувствовать вспышку тепла в желудке от вина, пусть и длилось это всего несколько минут после каждого выпитого бокала.

Джулия на беглом итальянском о чем-то говорила с официантом, когда кто-то тронул ее за локоть. Это был один из многочисленных посетителей, англичанин, знавший ее по Лондону.

Узнав стоявшего перед ней хорошо одетого мужчину, Джулия встала, поздоровалась, а затем быстро поцеловала его спутницу. Это были лондонский торговец с супругой.

– О, твои глаза, Джулия! – воскликнула дама. – Они стали синими. Твои глаза!

Рамзес взглянул на Эллиота. Эта история повторялась постоянно, и Джулия с уже ставшей привычной уверенностью поведала подруге небылицу о том, как загадочная болезнь, подхваченная ею в Египте, неожиданным образом изменила цвет ее глаз с карих на синие. Абсолютная нелепица, разумеется. Эллиот с трудом сдерживал улыбку. Но эту пару объяснение вполне устроило: они успокоились, хоть и несколько удивились. Графа Резерфорда они не узнали, а Джулия не стала представлять их друг другу.

– Опять пронесло, – вздохнул Эллиот. – Но как они всему этому могут верить?

– Чему именно? – переспросила Джулия, вновь усаживаясь на свое место и поднимая бокал. – Тому, что какая-то лихорадка изменила цвет моих глаз? Я вам объясню, почему это происходит. Они верят потому, что должны в это поверить.

Рамзес рассмеялся. Он прекрасно понимал, что она имеет в виду.

– Дело в том, что человеческие глаза не могут изменять свой цвет, – сказала Джулия. – Поэтому люди, которые это наблюдают, с радостью воспринимают любое объяснение, чтобы спокойно возвратиться в свой обычный мир, где такие вещи в принципе невозможны.

Она пригубила свое вино.

– Замечательно. – Она прикрыла глаза от удовольствия.

Скрывая мучившую ее жажду, она выпила крошечными глоточками весь бокал. За ее плечом тут же появился официант, готовый налить ей снова.

– Очень даже разумное объяснение, хотя я и не перестаю этому удивляться, – сказал Эллиот. – Знаете, об этом как-то писали даже в одной из лондонских газет. «Наследница Стратфорда в Александрии переболела лихорадкой, которая изменила цвет ее глаз на синий». Или что-то в этом роде. Алекс прислал мне вырезку из Лондона.

– Что случилось, Рамзес? – вдруг спросила Джулия.

Только тут Рамзес понял, что уже давно пристально смотрит на нее. Он не ответил ей сразу, а сначала взглянул на Эллиота.

В неровном и мерцающем свете свечей его бессмертные компаньоны казались ему невообразимо красивыми.

– Вы для меня – боги, – наконец ответил он чуть слышно.

Подняв свой бокал, он медленно, одним глотком осушил его. Наслаждаясь богатым и насыщенным вкусом кьянти, он улыбнулся.

– Вы не можете себе представить, каково это чувствовать, – сказал он. – После стольких веков одиночества, когда в своем бесконечном путешествии я оставался один на один с этой великой силой… и вот теперь со мной вы, вы оба. Я часто задавал себе вопрос, почему я смог так легко дать вам эликсир, если сам столетиями страдал от полной изоляции и тягостного одиночества. А все потому, что вы оба для меня – боги, образцы совершенства нового времени.

– Вы тоже для нас бог, – ответил Эллиот, – и, думаю, вам об этом известно.

Рамзес кивнул:

– Но вам не дано узнать, какими я вас вижу – образованными, независимыми, сильными.

– Полагаю, я вас понимаю, – сказал Эллиот.

– А еще вам никогда не узнать, что значит для меня иметь таких компаньонов…

Рамзес умолк. Выпив второй бокал вина, он немного отодвинулся, давая возможность официанту подать первое блюдо – приготовленный на медленном огне красный суп из морепродуктов с овощами. Еда… он чувствовал постоянный голод, как и все они, с той лишь разницей, что по сравнению с ним они совсем недолго пребывали под действием эликсира и еще не успели устать от этого изнуряющего голода.

Джулия всплеснула руками и, склонив голову, принялась читать молитву своим богам, которых Рамзес не знал.

– Кому вы молитесь, дорогая? – поинтересовался Эллиот, который ел свой суп с неджентльменской поспешностью. – Расскажите мне.

– Не имеет значения, Эллиот, – ответила она. – Я молюсь богу, который слышит меня, который знает меня и хочет, чтобы я ему помолилась. Возможно, это тот самый бог, который создал этот эликсир. Я точно не знаю. А вы, Эллиот, уже не молитесь?

Эллиот быстро взглянул на Рамзеса, а затем снова перевел глаза на Джулию. Он уже доел свой суп, тогда как Рамзес только начал. Лицо Эллиота омрачилось.

– Думаю, что уже не молюсь, дорогая, – сказал он. – Когда я пил эликсир, ни о каком боге я точно не думал. А если бы подумал, то, наверное, пить зелье не стал бы.

– Почему же? – изумился Рамзес.

Много лет назад в том хеттском гроте Рамзес, мечтая о кубке с эликсиром, был убежден, что его поступки как фараона всегда угодны богам. Ну а если эта жидкость, эта магическая смесь принадлежит хеттскому богу, что ж, Рамзес вполне вправе похитить ее.

– В тот момент мне следовало бы подумать про Эдит и про моего сына, – вздохнул Эллиот. – В этой жизни я отделен от них навеки. Кроме того, я не уверен, что поступок мой понравится нашим местным богам, которым поклоняются у нас в Британии.

– Все это чушь и пустая болтовня, Эллиот, – отрезала Джулия. – Сейчас вам просто нужно подумать, как позаботиться о своих близких.

– Это верно, – согласился Рамзес. – Но теперь у вас впереди ваши дела в Монте-Карло. Я тоже хотел бы когда-нибудь побывать там. Я хочу увидеть весь мир.

– Да. Кстати говоря, я собираюсь уехать отсюда сегодня же ночью, – сообщил граф. – Мне кажется, мои выигрыши здесь, в Венеции, уже начали привлекать к себе ненужное внимание.

– Но вам же не угрожает опасность? – встревожилась Джулия.

– О нет, нет, ничего такого, – ответил Эллиот. – Просто полоса удач в игре с джентльменами, но я не собираюсь закреплять успех. А еще я должен сказать, что мне вас будет не хватать. Вас обоих. Я буду ужасно по вам скучать.

– Но вы ведь, разумеется, приедете в Лондон, не так ли? – забеспокоилась Джулия. – Я имею в виду, на торжество по случаю нашей с Реджиналдом помолвки. Вы же знаете, что я пообещала Алексу, что они с Эдит смогут устроить этот праздник в вашем поместье? Они сделают это для нас. Они так хотят, чтобы мы были счастливы.

– Торжество по случаю нашей помолвки, – проворчал Рамзес. – Какие странные обычаи. Но, если так хочет Джулия, я готов пойти и на это.

– Да, я в курсе, они оба говорили мне об этом. И для меня большая честь, что вы предоставили нам такую возможность. Я постараюсь там быть, но не уверен, что мы увидимся уже так скоро. В любом случае, Джулия, я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы были так добры по отношению к моему Алексу.

Рамзес заметил, что слова эти были сказаны совершенно искренне, без обычной для графа насмешки. Как это называется у европейцев? Сарказм? Цинизм? Он не мог сейчас этого припомнить, понимал только, что граф Резерфорд любил Джулию, любил своего сына Алекса, и ему теперь было грустно оттого, что его сын и Джулия уже никогда не поженятся, однако он стойко принял это и смирился.

Хотя на самом деле молодой Алекс Саварелл уже вполне оправился после своей неудачи с Джулией. В настоящее время он тосковал по загадочной женщине, с которой познакомился в Каире, по безымянной роковой женщине, в которую влюбился, по женщине, которая могла бы убить его так же легко, как убивала многих других, – по Клеопатре, так жестоко пробужденной от вечного сна чудесным эликсиром.

Размышляя над этим, Рамзес в который раз ощутил раскаяние. «Всю мою жизнь, сколько бы она ни длилась, куда бы я ни шел, этот грех всегда будет на мне…»

Но вечер был слишком хорош, жареная дичь на блюде перед ним – слишком аппетитна, а венецианский воздух – слишком влажен и сладостен, чтобы сейчас думать о таких вещах. Он не грустил, что им придется вернуться в Англию на это торжество. Он хотел увидеть эту страну вновь – английские леса и зеленые долины, знаменитые английские озера, и вообще ту Англию, которую он еще не видел.

Где-то рядом небольшой оркестр заиграл один из тех романтичных вальсов, которые так нравились Рамзесу; и хотя места для танцев в этом ресторане не было и мелодию выводило всего несколько скрипок, музыка звучала все равно восхитительно.

О да, Рамзес, запомни навсегда этот момент, когда вкрадчиво играет музыка, твоя любимая улыбается тебе, а рядом с тобой твой новый друг Эллиот; какое бы будущее ни ожидало тебя, никогда больше не поддавайся мраку, не уступай мертвому сну, не беги от реальности. Потому что этот мир слишком чудесен, чтобы можно было такое допустить.

Через час они распрощались с Эллиотом в суматошном фойе отеля, после чего поднялись в свой номер.

Джулия сорвала с себя свою стесняющую движения мужскую одежду. Вырвавшись из нее, словно розовый цветок из белого футляра, она бросилась в его объятия.

– Моя царица, моя бессмертная царица, – простонал он.

К глазам его подкатили слезы. Он позволил ей снять с него пиджак и отбросить его в сторону и расстегнуть его плотно облегающую обременительную рубашку.

Оставшись обнаженными, они упали, не выпуская друг друга из объятий, в постель, пропахшую ароматами дождя и яркого итальянского солнца, под доносившееся в окно проникновенное пение гондольера.

«Она никогда не умрет, как умрут все остальные», – думал Рамзес, целуя ее волосы, грудь, ее гладкие ноги, нежную кожу ее изящных рук.

Она не умрет никогда, как умерли все смертные женщины, с которыми он когда-то сражался в темноте спален.

– Моя Джулия, – с придыханием шептал он.

Когда он вошел в нее, лицо ее вспыхнуло, на нем выступили капельки пота, к щекам прихлынула кровь, мягкие губы расслабленно приоткрылись, а веки чуть прикрыли заблестевшие глаза. Капитуляция при абсолютном доверии к нему, при том, что она теперь была так же могущественна, как и он сам. Кончая, он крепко прижал ее к себе.

«Спасибо тебе, спасибо, бог эликсира! Благодарю тебя за мою благословенную супругу, которая будет жить столько же, сколько и я!»

Настало раннее утро, а ему так и не удалось крепко заснуть. Да, он время от времени дремал, отдыхал, но не спал, хотя его Джулия спала, уютно устроившись и разбросав блестящие волосы по подушке, розовая, точно букет роз, стоявший в вазе напротив. Он вновь выглянул в окно на темные воды канала внизу, а потом перевел взгляд на темное еще небо, усыпанное загадочными угасающими звездами. Когда-то, будучи фараоном, он думал, что после смерти отправится куда-то туда, на одно из этих бессмертных небесных светил. А сейчас он знал всю правду про эти звезды, согласно современным представлениям о бесконечных просторах космоса и об их крошечной Земле, такой незначительной в масштабах Вселенной.

Он снова подумал о Клеопатре, об этом чудовище, которое он пробудил от смерти. Он своими глазами видел яркую вспышку от взрыва бензина, когда ее машина на полном ходу врезалась в движущийся поезд.

«Прости меня, кем бы и где бы ты сейчас ни была! Я не знал, что так получится. Я просто не знал».

Он молча вернулся босиком по полированному полу к будуару, где среди подушек и смятых покрывал оставил Джулию.

– Зато эта жива, – тихо прошептал он. – Она жива, она любит меня, между нами прочная связь, которая придаст мне сил, чтобы я смог простить себе все остальное.

Он поцеловал ее в губы. Она вздрогнула и открыла глаза, а он все продолжал целовать ее – ее шею, плечи, теплые груди. Его пальцы нащупали ее соски и крепко сдавили их, в то время как он целовал ее приоткрывшийся рот. Прижимаясь к ней, он чувствовал нарастающее тепло у нее между ног. «Навсегда, навсегда с ней. Наше будущее будет таким же блистательным и волшебным, как этот миг. Новые открытия, восторг и изумление перед чудесами этого мира и любовь, любовь без конца».

3

Ей нравился этот Тедди, этот доктор Теодор Дрейклифф.

Нравилось, как он занимается с ней любовью – жадно и страстно.

Нравилось, что относится к ней как к царице.

Нравилось, как его бледная кожа розовела от ее шлепков.

Она сделала его настолько богатым, что такого он не мог бы себе вообразить даже в самых своих диких фантазиях, но он по-прежнему оставался верным ей, по-прежнему демонстрировал свою преданность.

Но все же просить его привезти ее в Александрию было ошибкой.

Теперь он уже мало что мог сделать, чтобы что-то исправить. Они стояли рядом на волноломе и молча смотрели на Средиземное море. Медитировать, глядя на море, переполненное уродливыми стальными кораблями, все равно было для нее легче, чем обследовать город, столь разительно изменившийся к худшему по сравнению с тем, каким она его помнила. Каким она хотела его помнить.

Вид Каира, наводненного бешеным рычанием автомобилей, все-таки не так терзал ее душу.

Когда она была царицей Египта, она изучила Нил на всем его протяжении. Но даже тогда его верховья были как бы окутаны ореолом древности; местные жители там говорили на языке, непонятном для большинства ее советников. Она посчитала для себя необходимым освоить этот язык, однако эти края не стали для нее ближе и роднее. Ее родиной была Александрия, и поэтому для нее было невыносимым видеть родной город лишенным своего маяка и знаменитой библиотеки, покрытым сеткой темных унылых переулков там, где раньше красовались прекрасные улицы с зелеными островками виноградников.

Она поймала себя на том, что вцепилась в руку Тедди, словно в единственную опору на крутой лестнице без перил.

– Дорогая, – наконец прошептал он. – Я чувствую, что тебе больно. Чем я могу помочь? Скажи только, и я все сделаю.

Она взяла его лицо в свои ладони и нежно поцеловала. Он с этим ничего поделать не мог. Сейчас, по крайней мере. Но все, что он делал для нее до сих пор, было ее настоящим триумфом, и поэтому она старалась, чтобы он чувствовал твердую уверенность в своих возможностях.

В Каире он нашел собирателей древностей, привез их к раскопанной гробнице с сокровищами и организовал быструю распродажу всего, что в ней находилось.

Он вернулся к ней раньше покупателей, чтобы помочь ей укрыться в близлежащих холмах до их приезда. Он настаивал на этом, потому что если коллекционеры сокровищ заметят ее сходство с изображавшими ее статуями, это, по его словам, выдаст ее перед всем миром.

Но это его требование породило в ней подозрения. Мрачные подозрения.

Уж не заключил ли он с этими людьми какую-то тайную сделку? Не придется ли ей срочно свернуть ему шею одним движением своей сильной руки? Поэтому она спряталась не в холмах, как предлагал он, а укрылась поблизости, за одной из машин, чтобы послушать их быструю английскую речь. А дальше все происходило так, как и предположил Тедди. С возгласами удивления, рукопожатиями и многочисленными предупреждениями от этих частных коллекционеров, что в научном сообществе поднимется большой скандал, если только в прессу просочится информация об обнаружении этого захоронения и распродаже всего найденного. Но что они могут поделать? Всем ведь нужно как-то зарабатывать себе на жизнь, много раз повторяли эти люди.

«Какое смешное выражение, – подумала она. – Зарабатывать себе на жизнь».

В этой фразе не было места ни богам, ни царицам. Как будто подразумевалось, что каждое человеческое существо, каждая личность, вообще каждый из людей сам организовывает свою жизнь, а не проживает предложенную ему свыше. Чем ближе она узнавала современную эпоху, тем больше находила ее временем неумелых правителей, которые плохо заботятся о своих подданных, либо временем, когда правителей слишком много, чтобы их управление людьми было эффективным.

Те люди ушли. Тедди сиял от счастья. Он сообщил ей, что обо всем остальном позаботится уже в Каире. Главное – сделки заключены, деньги переведены. Покупатели оставили здесь охрану, наняв для этих целей египтян.

Деньги переведены на их общий счет, добавил он, радостно сверкая глазами.

Выходит, он не предал ее. И ничего не украл. И поэтому ей не придется снова обагривать руки кровью в этой своей второй, уже бессмертной жизни.

– Что дальше, любовь моя? – спросил он. – Что еще я могу сделать для тебя, моя прекрасная богиня Клеопатра?

Когда он назвал ее так, что-то кольнуло ей сердце. Прежде так звал ее другой мужчина, который проявлял к ней ту же преданность, что и Тедди, но при этом был намного обаятельнее.

«Ты не должна вспоминать о нем, – говорила она себе. – Ты не должна думать о юном, невинном, благородном Алексе Саварелле. А также о его отце Эллиоте, графе Резерфорде. Или об этом бледном, вечно ноющем котенке, Джулии Стратфорд. Если уж тебе суждено было вырваться из лап смерти, то заставь себя освободиться и от Рамзеса с этой его жалкой компанией из двадцатого века».

Вероятно, именно это смятение чувств и подтолкнуло ее к тому, чтобы ответить слишком поспешно, о чем она теперь сожалела:

– Прошу тебя, Тедди. Я хочу увидеть Александрию.

И вот она стоит среди серых и пыльных развалин собственной империи, которые ни на йоту не похожи на славный город, которым она когда-то правила.

Но было и еще что-то, отзывающееся сейчас болью в ее сердце; она не делилась этим чувством со своим новым компаньоном, но оно, похоже, по приезде сюда только усилилось.

Возвращавшиеся к ней воспоминания были разрозненными и бессвязными.

Некоторые были очень яркими, но другие, словно подернутые дымкой, с каждым днем становились все более размытыми. И кто знает, чего еще она не могла вспомнить и теперь уже не вспомнит никогда? Она чувствовала себя одураченной.

Вид моря, ставшего синевато-серым в лучах заходящего солнца, навеял воспоминания о веслах ее роскошной галеры, некогда мерно опускавшихся в эти самые воды. С того ее давнего путешествия в Рим, к Цезарю, прошла целая вечность, прежде чем Александрия скрылась за горизонтом, а свет маяка был последней увиденной ею частичкой ее родины, но и он вскоре растаял на горизонте темных морских вод и ночного неба.

Она помнила связанные с этим странствием страхи и мучившую ее неопределенность в мыслях о том, как она будет принята Цезарем и Римом в целом. Ей запомнилась унылая серость уродливого города, его узкие грязные улицы – он казался ей просто сточной канавой по сравнению с ее сияющей, отбеленной жарким южным солнцем Александрией. То, что могущество империи, меняющей облик мира, берет начало в таком убогом и дурно пахнущем месте, вызывало в ней ужас и казалось несправедливым. Эти вспышки воспоминаний вызвали в ней яркие эмоции, достаточно сильные, чтобы вновь перенести ее в те далекие времена, когда она была царицей.

А вот лицо Цезаря в памяти не всплывало.

Многие другие воспоминания про период ее царствования были похожи на сегодняшние. Словно мозаика, на которую смотришь сквозь воду, пронизанную лучами ослепительного света. Яркие вещи, манящие, но нечеткие, с размытыми очертаниями. Хронология событий прошлого была ей близка и понятна, но запахи, звуки, ощущения по-прежнему казались очень и очень далекими. Осталось только выяснить, что именно из этих воспоминаний было результатом чтения в поезде огромного количества книг по истории.

Да, она помнила, как он впивался губами в ее шею, как сжимал ладонями ее лицо во время интенсивного, мощного оргазма; она также смутно помнила запах мужчины, смешанный с резким металлическим запахом доспехов, – хотя это и было странно, но она сразу с уверенностью поняла, что это его запах, запах Цезаря. Ей также удалось вспомнить разительное отличие между сексом с ним и с Марком Антонием, который овладевал ее телом яростно, с безудержным неистовством.

Однако многое из этого было общеизвестными фактами. Она просто откуда-то знала об этом, это не было полными мельчайших подробностей воспоминаниями о пережитом ею.

По крайней мере, так было сейчас. Возможно, для этого требуется время. А может быть, с каждым новым воскрешением из мертвых она будет все больше и больше забывать свои прежние жизни. Эта мысль напугала ее.

Забыть о славном времени своего царствования в результате еще какого-нибудь несчастного случая, вроде того, что произошел с ней недавно? Это было просто немыслимо.

А еще ее бесило, что до самых крохотных мучительных деталей она почему-то помнила каждую свою встречу с Рамзесом.

Объяснялось ли это тем, что он присутствовал в момент ее воскрешения? Его лицо было первым, которое она увидела, когда эликсир возродил ее из останков сморщенной плоти и высохших костей. Рамзес стоял у музейного стенда, когда она протянула свои костлявые руки и разбила стекло; возможно, его вид пробудил все ее давние воспоминания, так же как эликсир вернул к жизни ее бренное тело. Так в только что родившемся детеныше животного уже содержится запечатленный образ его матери.

От этой мысли у нее закружилась голова. Рамзес не был ей ни матерью, ни отцом. Он не был настоящим прародителем ни для кого.

Цезарь и Марк Антоний были словно скрыты от нее плотной матовой пеленой, зато Рамзес, человек, приведший ее к окончательной гибели, стоял перед глазами как живой; думать об этом было для нее просто невыносимо.

Она до сих пор пребывала в некотором смятении, хотя это и близко не было похоже на наполненные ужасом первые ее дни после пробуждения в Каире, когда ее тело представляло собой сплошную зияющую рану, а в голове кружился водоворот воспоминаний, то исчезающих, то появляющихся, но лишь для того, чтобы исчезнуть вновь.

Сейчас и в теле ее, и в душе утвердилась стабильность. Но сознание не исцелилось полностью. Она нуждалась в воспоминаниях.

В поезде по пути в Александрию она жадно поглощала книги по истории, которые купил для нее Тедди. Ее нисколько не удивило то, как излагали ее прошлое римляне. Могущественная куртизанка, вся сила которой скрывалась у нее между ног. Как будто одной похоти достаточно для того, чтобы покорить такого человека, каким был Цезарь, человека, который мог позволить себе взять любую царицу, какую только захотел бы, – кстати, зачастую он так и делал.

Она думала, не станет ли проклятьем ее бессмертия то, что ей приходится быть свидетельницей того, как победившие нации упрощают и обесценивают в истории образы своих противников.

Ее бесило, что из-за обрывочности и ненадежности всплывающих в ее памяти воспоминаний, она по сравнению с другими авторами была не в состоянии даже изложить на бумаге свою версию тех событий.

Когда она устала читать, Тедди постарался деликатно просветить ее о современном мире, в котором они путешествовали, рассказать ей об изобретениях человечества, с которыми ей еще предстояло столкнуться, и о конфликтах между странами, названия которых она прежде никогда не слышала.

Время от времени он говорил ей о том, что она и так знала; в такие моменты она останавливала его, нежно положив ему руку на бедро, и сообщала, например, что у них в Александрии ученые мужи даже в те далекие годы уже рассуждали о том, что Земля круглая.

Тем не менее объем информации о новом для нее мире шокировал ее. Мир оказался невообразимо огромным. И явно слишком большим, чтобы центром его мог быть один город, даже такой, как Лондон.

Однако Тедди описывал свой родной город именно таким. Как центр громадного хаотического мира, расположенного между двумя морозными полюсами. Это ассоциировалось с попыткой установить под ветром в пустыне гигантскую палатку с помощью одной камышинки. Конечно, усилия великих империй, которые во времена ее царствования могли обеспечить достаточно продолжительные периоды стабильности, теперь не могли уже сдерживать такой необузданный и разросшийся мир.

Потом разговор пошел о серьезном конфликте, который назревал на континенте Европа; как она поняла, это название было дано территориям, которыми прежде в основном правил Рим.

Но эти беседы могли занимать ее мысли лишь ненадолго. В этой новой, серой, рычащей автомобилями Александрии за ее сознание сражались прошлое и настоящее. И она совершенно не представляла, что из них победит.

– С моей стороны было ошибкой привезти тебя сюда, любовь моя, – наконец произнес Тедди. – Ужасной ошибкой.

– Ничего подобного, – ответила она. – Это я попросила тебя сделать это, и ты всего лишь исполнил мою просьбу. В чем же тут твоя ошибка?

Он обнял Клеопатру и, чтобы их не затоптали, отвел в сторону, с дороги, по которой маршировал отряд бледнолицых солдат в военной форме, на вид еще более тусклой, чем та, что в ее время носили римляне. Может, и это римляне? Или британцы, вроде тех, с которыми сейчас водит знакомство Рамзес? В любом случае, это не объясняло присутствия солдат здесь. Здесь, в ее Александрии.

«Нет, не в моей. Она больше не моя. Александрия не моя уж тысячу лет».

Они сразу же уедут отсюда, уедут вдвоем. Она легко преодолеет свое горе и разочарование, просто сев на ближайший поезд. Страх смерти ушел. К тому же у нее есть Тедди. По-мальчишески красивый Тедди, который ловит на лету каждое ее слово и который…

…Который бледнел прямо у нее на глазах. Улыбка сошла с его лица, на нем появилась тревога, когда он увидел, как изменилось выражение ее лица. Она попыталась что-то сказать, но его фигура вдруг дрогнула и расплылась, а на месте его лица появилось другое. Женское. Она не узнавала эту женщину. За контурами ее фигуры начиналась непонятная тьма, похожая на расползающийся фон беззвездного ночного неба.

Это была белая женщина с длинными золотистыми волосами, спадающими волнами, и в облике читалось точно такое же замешательство, которое сейчас испытывала Клеопатра. Как будто они отражали друг друга. Но во что была одета эта женщина? На ней было что-то длинное и кружевное, нечто похожее на ночную сорочку.

А потом она внезапно пропала.

Стоя на шумной улице с оживленным движением, Клеопатра потянулась к своему ускользнувшему видению, и тут Тедди схватил ее за руку.

Со времени своего воскрешения она ни разу не испытывала тошноты или головокружения. Однако сейчас и то и другое накатили на нее с неожиданной силой. Ее качнуло, и она прислонилась к стене ближайшего дома. По непонятным причинам она оттолкнула Тедди и привалилась к холодной бетонной опоре.

Это видение… именно оно вывело ее из душевного и физического равновесия. Иначе чем еще можно такое объяснить? Но может ли она рассказать об этом Тедди? Поймет ли он? Ведь возможен и худший вариант, когда его преданность ослабеет, если ее тайны и магия приобретут темную окраску.

Кем была эта странная блондинка? И где она находилась?

Она не была воспоминанием из ее прошлого – в этом Клеопатра была абсолютно уверена.

И почему эта женщина рассматривала ее с таким же любопытством?

– Что-то не так, – прошептала она. – Что-то не…

– Я здесь, Клеопатра. Я здесь. И я сделаю все, что хочешь, только скажи мне. Прошу тебя.

«Будь ты проклят, Рамзес. Как раз тогда, когда я стараюсь от тебя освободиться…»

– Клеопатра, – шептал Тедди.

– Дорогой Тедди, ты ничего тут сделать не можешь. Есть только один человек, который мог бы помочь мне в этой ситуации, и этот человек…

– Рамзес, – закончил за нее Тедди.

Она повернулась к нему, вновь возвращаясь в его уютные объятия.

– Что все-таки ты видела? – спросил он. – Казалось, что ты смотришь куда-то сквозь меня.

– Это было видение. Женщина, которую я не узнала. Причем она находилась где-то в другом месте.

– Это был сон.

– Но ведь я постоянно бодрствую. Я вообще не сплю, для меня в этом нет необходимости.

– В этом-то все и дело, как ты не понимаешь? Ты не спишь, но тело у тебя по-прежнему человеческое, поэтому твой мозг обрабатывает информацию об окружающей действительности, как у любого человека. Смертные делают это во время сна. А ты, очевидно, делаешь это, грезя наяву. Вот и все, дорогая. В этом и все дело, правда!

О, как бы ей хотелось поверить в такое объяснение, которое он преподнес так трогательно и искренне. В конце концов, он ведь имел непосредственное отношение и к науке, и к медицине, несмотря на громкий скандал в прошлом.

– Мой милый Тедди, боюсь, что лечение таких существ, как я, выходит далеко за пределы твоей компетенции.

– Это верно, – согласился он. – Выходит, есть только один человек, у которого могут быть ответы на вопросы о твоих недугах. Рамзес Великий.

Он резко отстранился от нее, и она испугалась, что потеряла его. Но он всего лишь порылся в боковом кармане пиджака и быстро отыскал там сложенный листок бумаги.

– В Каире я еще раз посетил отель «Шепард». Да, я помню: ты сказала, что не хочешь больше их видеть. Но я подумал, что Рамзес и его друзья сами могли искать тебя, и, если их поиски продолжаются, тебе лучше об этом знать. Их в отеле уже не было, осталось только вот это. Телеграфное сообщение. Это поступило на адрес гостиницы и пролежало у портье всего несколько дней.

– Телеграфное? – озадаченно переспросила она, забирая у него бумагу.

– Да. Это такое сообщение, когда слова передают по проводам, а потом записывают. Хочешь, чтобы я прочел тебе? Адресовано это послание Эллиоту Савареллу, человеку, который заботился о тебе. Он – друг Рамзеса. А послано это было его сыном. Очевидно, он думал, что отец его до сих пор живет там, но портье сказал мне, что Эллиот некоторое время назад уехал.

Но она уже прочла телеграмму самостоятельно.

Значит, автором этого послания был Алекс. Красивый и влюбленный в нее молодой человек, с которым она провела единственную, но незабываемую ночь в Каире. Тот самый, что обещал ей все на свете, хотя толком и не знал ни кто она на самом деле, ни каким образом вновь вернулась к жизни.

В этом простом и сжатом послании было много такого, что нужно было понять и обдумать. И все же одно написанное здесь слово неотвратимо приковывало к себе ее внимание снова и снова, не менее могущественное и завораживающее, чем видение, посетившее ее несколько минут тому назад.

Алекс…

– Это ведь он, верно? Мистер Рамзи, я имею в виду? – поинтересовался Тедди. – Вымышленное имя, конечно. Он должен жениться на этой Джулии Стратфорд. А она дочь того человека, который обнаружил гробницу, не так ли?

– Да, – подтвердила она.

– Ты хочешь отправиться к нему? – спросил Тедди.

Она заставила себя взглянуть ему в глаза, отбросив мысли о мужчинах, с которыми спала, и о женщинах, которых едва не убила.

– Нет, не собираюсь. Я не хочу ехать к нему. Но мне необходимы ответы на мои вопросы, а знает эти ответы только он. Так что у меня просто нет другого выхода.

– Что ж, любимая, – сказал он, беря ее за руку. – Это у нас нет другого выхода, моя прекрасная богиня Клеопатра.

Это была она! Та самая женщина с рисунка. И сопровождал ее красивый молодой человек, англичанин, наверное, как и те люди, которые ее разыскивали.

Человек шел за ними от самого железнодорожного вокзала, и теперь он был уже уверен в своих выводах. Рисунок, сделанный дорогим художником, был хорош, так что сомнений в сходстве не было никаких. Этот рисунок несколько недель назад привез его кузен, заявивший, что его друг из Каира ищет эту женщину. Сам кузен мало что мог к этому добавить; знал только, что друг его, Самир Ибрагим, был соотечественником недавно скончавшегося знаменитого британского археолога, родственники которого по неизвестным причинам очень хотят найти эту женщину.

С тех пор человек приходил на вокзал к приходу каждого поезда из Каира и высматривал в толпе лицо той женщины.

Наконец сегодня, когда он уже начал уставать от этих безрезультатных поисков, она наконец появилась, сойдя с утреннего поезда под руку со своим красавчиком-компаньоном. И вот теперь он неотступно шел за ними, куда бы они ни направлялись.

Его попросили просто проследить за ними настолько долго, чтобы потом можно было составить подробный отчет об их действиях. И больше ничего. Потому что она, как считали те англичане, была опасна.

Что ж, он увидел достаточно.

Он вновь влился в толпу прохожих и поспешил в сторону ближайшего отделения телеграфа.

4

Сибил Паркер отчаянно пыталась записать содержание сна, который только что разбудил ее. Не зажигая лампы, она вынула из выдвижного ящика прикроватной тумбочки свой дневник.

В узкой полоске света, пробивавшегося из приоткрытой двери спальни, она принялась лихорадочно писать.

Написание этих нескольких фраз совершенно обессилило ее.

Это был первый спокойный сон с тех пор, как начались ее ночные кошмары. Она понимала, что ей следовало бы наслаждаться таким облегчением. Но стоило ей только прикрыть глаза, как образы из других ее снов, страшных и непонятных, мрачными тенями снова встали вокруг ее кровати с балдахином.

Один из них был наиболее жутким. Тот, в котором она смотрела на красивого мужчину восточной внешности, который при виде нее пришел в ужас. Его испуг вначале просто озадачил ее, пока она не увидела свои тянущиеся к нему руки, иссушенные чуть ли не до костей. Она услышала треск раскалывающегося дерева, звон разбитого стекла, и уже в самый последний момент перед своим пробуждением догадалась, что выбирается из какой-то витрины.

Еще через неделю ей приснилось, что она своими руками душит женщину также восточной внешности, наблюдая по ее глазам, как жизнь медленно покидает ее тело. И, словно первые два сна доставили ей недостаточно страданий, ей приснился и третий кошмар. В нем из ночной темноты на нее неслись два огромных поезда; они двигались навстречу, с противоположных направлений, и ярко светившие прожекторы на их локомотивах напоминали глаза разгневанных богов. Затем она почувствовала, что уносится в небо на ложе из огня, и проснулась с пронзительным криком, который разбудил всех в доме.

Невозможно было забыть эти кошмары. Но где-то в глубине души она определенно чувствовала: эти сны представляют собой обрывки чьего-то жизненного опыта или переживаний, которые она пока не могла осмыслить и которым у нее не было объяснения. Поэтому ей было важно сохранить все фрагменты в целостности на будущее.

Спустя несколько минут Сибил немного успокоилась и перестала судорожно хватать ртом воздух; дыхание постепенно стало глубоким и размеренным, а комната опять вернула обычные очертания ее спальни.

Кричала ли она во сне и на этот раз?

Видимо, нет. В противном случае к ней бы зашла Люси. Или кто-то из других горничных. А может быть, кто-то из ее братьев, Итан или Грегори – тот из них, кто еще не упился до беспамятства.

Мощные порывы ветра со стороны озера Мичиган постоянно трепали их огромный дом. Некоторые ставни окончательно разболтались и сейчас ритмично стучали в каменные стены – звуки эти напоминали тяжелую неровную поступь какого-то раненого великана.

Их дом, Паркер-хаус, был одним из первых особняков, построенных на месте осушенных болот к северу от делового района Чикаго, и родители Сибил оставили его ей, исключительно ей, чтобы эта недвижимость не стала жертвой пороков ее младших братьев. С семейным бизнесом родители поступили похожим образом, устроив Итана и Грегори на малозначительные должности, создававшие только иллюзию власти и влияния, тогда как более квалифицированные работники следили за тем, чтобы братья не натворили глупостей.

На протяжении всей жизни Сибил снились очень яркие запоминающиеся сны. И вплоть до последнего времени это были длинные и обстоятельные сны, навеянные и подпитываемые многочисленными книгами, которые она жадно читала с детских лет. Это были сны о романтической любви, приключениях и дальних странах. Записывать наутро их содержание в дневник было для нее настоящим наслаждением. Многие из старых ее дневников по сей день были источником вдохновения для написания маленьких рассказов, как насмешливо называли их ее братья, и это несмотря на то, что эти самые маленькие рассказы в настоящее время приносили львиную долю всех доходов семьи.

Сколько она себя помнила, ей постоянно снился Египет. Не счесть, сколько раз она плавала вместе с Клеопатрой на знаменитой барже наслаждений, возлежа на подстилке из лепестков роз. Чудесные улицы Александрии были для нее столь же реальными, как и Мичиган-авеню, и в детстве она частенько лила слезы по поводу того, что живет в современном убогом Чикаго, а не в древнем роскошном Египте.

– Ты слишком начиталась Плутарха, – посмеивалась над нею ее мать.

Но она читала о Египте не только у Плутарха, а и у многих других авторов. Она жадно поглощала все, что могла найти о последней царице Египта, начиная с тонких детских книжечек и заканчивая обнаруженными ею в библиотеке объемными подборками фотографий археологических раскопок. Каждый новый артефакт, каждая иллюстрация с изображением прекрасной древней Александрии с ее знаменитыми, но давно разрушенными музеем и библиотекой порождали новые фантазии и новые сны, настолько яркие, насколько и возбуждающие. И лишь ее отец заметил в этой ее детской одержимости и игре воображения первые проблески таланта.

– Когда вырастешь, дорогая моя девочка, – сказал он ей однажды, – ты поймешь, что не все вокруг начитаны так, как ты. Не все так же хорошо владеют родным языком. В тебе, без сомнения, угадывается слишком повышенная чувствительность, но даже она может тебе пригодиться в жизни. И твои слезы по поводу краха Клеопатры и Марка Антония – это не просто результат какого-то болезненного нервного возбуждения. У тебя дар, Сибил, редкий и замечательный. Ведь слова для большинства людей – это всего лишь записанные на бумаге символы, обозначающие определенные звуки. А для тебя они способны создавать новые миры в твоем сознании.

Ее отец был убежден, что сны Сибил были отражением ее врожденного таланта, и поэтому поощрял то, что она их подробно описывала, и таким образом первым ее по-настоящему литературным произведением стал дневник с записанными сновидениями. Сейчас, став автором примерно трех десятков популярных романов, действие которых происходило в Древнем Египте, она знала о том, как люди реагируют на печатное слово, даже, наверное, больше своих родителей. Возможно, это и не было образцом высокой литературы нынешней эпохи, но книги Сибил волновали ее преданных читателей и расходились успешнее, чем, например, произведения Генри Райдера Хаггарда, Артура Конан Дойла и еще целого легиона других популярных англоязычных писателей.

Но та роль, которую в ее творчестве играли сны, оставалась ее тайной. Правда, с недавних пор ее сновидения были полны страха и мучений, и выглядело это так, будто какая-то темная сторона ее натуры, прежде где-то глубоко похороненная, теперь вдруг вырвалась на поверхность в результате какого-то потрясения. Вот только какого?

Могла ли стать причиной этого ее скорбь по родителям? Но ведь прошло уже три года с тех пор, как они оба утонули в результате ужасного несчастного случая на воде.

А может быть, виной всему пьяные выходки ее братьев? Если так, то почему многие ее странные сны связаны с далекими краями и почему она видит их как бы чужими глазами, глазами незнакомки, способной на убийство? Если причиной ночных кошмаров были Итан и Грегори, то почему они сами в них ни разу не появились?

Непонятно, можно ли было считать это подсказкой свыше, но только в этот момент из прихожей снизу послышался шум и поднялась суматоха – это явились домой ее братья.

– Сибил! – прогремел со стороны лестницы голос Итана. – Джину! Джину всем!

«Мои дорогие папа и мама, – начала молиться она, – прошу вас, как было бы здорово, чтобы ветер принес домой ваши души и вы врезали бы вашему сыну, этой ужасной неблагодарной пьяни, прямо по его противной физиономии!»

– Сибил! Просыпайся! Мы пришли не одни! – Теперь к Итану присоединился и Грегори. – Если, конечно, ты там не с поклонником. В этом случае мы приносим свои соболезнования!

Это его замечание вызвало внизу взрыв хохота, в том числе женского.

Было три часа ночи, вся прислуга спала на мансарде, и ее звали в качестве служанки. Чтобы прислуживать кому? Какую приличную компанию можно было ожидать в три часа ночи?

Сибил опустила ноги на холодный деревянный пол и, запахнув халат, обвязала вокруг талии пояс.

Она вышла на верхнюю площадку широкой массивной лестницы, и ее братья вместе со своими подругами недовольно уставились на нее снизу вверх, так, как будто Паркер-хаус был гостиницей, а они четверо – запоздалыми посетителями, которых нагло заставляет ждать медлительная консьержка.

Итан был намного выше брата. Он был бы чертовски красив, если бы из-за постоянного пьянства не перестал следить за своими роскошными черными волосами, превратив их в лохматую гриву; кожа на его лице была покрыта нездоровыми пятнами, нос покраснел, опух и стал похож на луковицу. У Грегори, который был едва ли не вдвое ниже старшего брата, фигура напоминала грушу; он носил пышные рыжеватые усы, но исключительно из-за того, что так он казался себе старше и выглядел более солидным бизнесменом, чем был на самом деле.

Их подруги в этот вечер были одеты в скромные, свободно спадающие платья, которые и прикрывали, и в то же время каким-то образом оголяли их длинные ноги. Этот стиль моды совсем недавно стал популярен среди девушек, особенно среди частых посетительниц джазовых клубов. Сибил это не особо интересовало, и поэтому она всегда забывала название этого стиля: что-то отрывистое, резкое – слово, напоминающее какую-то птицу.

Обе дамы лишь мельком взглянули на нее, после чего переключили свое внимание на окружающую обстановку – на большие напольные часы в прихожей, которые принадлежали еще их деду, и на ведущую наверх великолепную лестницу под куполом, украшенным витражами, которому позавидовало бы даже здание муниципалитета.

– Сейчас начало четвертого утра, – тихо сказала она. – Вы действительно думаете, что я буду вас развлекать?

– А сколько комнат в этом доме? – спросила одна из девушек.

– О, множество, детка, – ответил Итан. – В Паркер-хаусе масса комнат, и мы собираемся их вам все показать. А где Люси?

– Тише, я здесь, – послышался запинающийся голос Люси. Ох, бедняжка Люси. На лестнице, ведущей с мансарды для прислуги, застегивая на ходу халат, появилась любимая служанка Сибил. Яркий свет люстры слепил ее спросонья, и она часто моргала заспанными глазами.

– Экскурсию вы можете провести утром, – сказала Сибил, спускаясь по лестнице. Люси шла следом за ней. – Или в какой-нибудь другой день. А сейчас мы обе, Люси и я, хотим спать.

Ее братья побледнели при мысли, что придется ждать еще несколько часов в обществе подруг, чтобы удовлетворить свою похоть.

– Джину, Люси! – проревел Грегори. – Джину всем!

– Люси, ты можешь возвращаться в постель, – строго сказала Сибил.

– Только принеси нам выпить, Люси, – крикнул Грегори.

– В постель, Люси! Немедленно! Я настаиваю.

Люси развернулась и ушла обратно по лестнице, по которой только что спустилась.

– Эй, а это что? – спросила одна из женщин. Она взяла с пристенного столика в прихожей пакет, завернутый в коричневую упаковочную бумагу, и потрясла им, словно детской погремушкой. – Кто-то из этих славных джентльменов приготовил мне подарок? Ну и ну, мальчики! Мы же только познакомились!

– О нет, это для нашей сестрицы, – ответил Итан. – Видите ли, сестра наша – коллекционер, можно сказать. Она обожает пыльные старые вещи со всего света, потому что они наводят ее на мысли о личной жизни.

Итан выхватил сверток из рук своей подружки и потряс им возле уха.

– Итан, положи обратно, – попросила Сибил, уже почти спустившись по лестнице. – Пожалуйста!

– На кусок скипетра фараона что-то не очень похоже, – заметил тот.

– Это могут быть какие-то новые косточки, – вставил Грегори. – Помнишь, как один старик прислал ей непонятные кости, и она потом часами сидела за столом, изучая их со всех сторон, точно какой-нибудь съехавший с ума ученый? Нужно было упрятать ее в сумасшедший дом еще тогда!

– Положи сверток, Итан!

Но Итан только поднял руки вверх, так что Сибил никак не могла дотянуться до пакета. Женщины восторженно захихикали, словно ничего более забавного в жизни не видели.

Большинство предметов, которые она приобретала через одного торговца антиквариатом в Нью-Йорке, были слишком хрупкими, чтобы выдержать столь грубое обращение. И мысль о том, что ее мерзкий брат может сломать какой-то ценный артефакт просто для того, чтобы произвести впечатление на свою сегодняшнюю подружку, была просто невыносима.

Ей было тридцать лет, она была писательницей с международным признанием, а ее никчемный брат относился к ней как к зазнавшемуся капризному ребенку.

– Видите ли, наша Сибил любит разные маленькие истории, – крикнул он и отпрыгнул назад, продолжая дразнить ее. – И ее драгоценная головка постоянно выдумывает что-то новенькое. Наверное, она просто хотела быть кем-то другим.

Сибил резко наступила брату на ногу, и от неожиданности и боли он выпустил пакет. Сибил удалось поймать его на лету.

Когда она заговорила вновь, голос ее, казалось, зазвучал откуда-то издалека:

– Вам обоим следовало бы не забывать, что мои так называемые маленькие истории обеспечивают максимальную часть всех семейных доходов и помогают финансировать ваши мелкие гулянки в городе посреди ночи! И если уж вы, ослепив, в чем я даже не сомневаюсь, этих прекрасных дам сказками про свой блестящий менеджмент в торговом центре «Паркерс Драй», и дальше будете мешать спать нам с Люси, то я с огромным удовольствием поведаю им, что на самом деле компанией управляют знающие и достойные люди, которые умеют намного больше, чем просто прикладываться к бутылке незаметно для коллег, чем, собственно, ваши таланты и ограничиваются!

О да, она многое дала бы за то, чтобы каким-то образом запечатлеть выражение лиц ее братьев в этот момент! Выглядели они так, как будто после ее тирады весь алкоголь из их крови мгновенно испарился.

Она была ошеломлена своей внезапной вспышкой не меньше, чем братья, но постаралась скрыть эту реакцию, чтобы не испортить свой имидж грозной женщины, только что напугавшей двух взрослых мужчин.

Она уже привыкла к тому, что слова непринужденно, решительно и легко выходили из-под кончика ее пера, но чтобы они так гладко срывались с ее губ…

– Все, шоу закончилось, леди, – сказал Грегори. Обняв свою подругу за плечи, он повел ее к выходу. Итан последовал его примеру со своей дамой.

Еще перед тем как дверь за двумя женщинами закрылась, она услышала, как одна из них сказала другой:

– Да кем она себя мнит? Думает, что она какая-то императрица?

«Ох, если бы, – с сожалением подумала Сибил. – Если бы…»

Поднявшись наверх по парадной лестнице, она обернулась и увидела, что братья смотрят на нее испуганными глазами побитой собаки.

– Это же был всего лишь какой-то сверток, – проскулил Грегори.

В ответ она громко захлопнула дверь в свою спальню.

Как она и предполагала, посылка эта была от Линна Уилсона, ее знакомого антиквара из Нью-Йорка. Далее она разорвала обертку голыми руками – не спускаться же за канцелярским ножом вниз, где можно было снова наткнуться на братьев.

Статуэтка, слава богу, была цела и невредима. И в идеальном состоянии. На крошечной платформе сидела богиня женственности и материнства Изида, расправив за спиной свои крылья; левая ее нога была согнута, а правая от колена до ступни прижималась к полу, так что она могла видеть свое левое крыло.

К внутренней стороне коробки было прикреплено несколько сложенных газетных вырезок.

Первым порывом Сибил было тут же выбросить все это в мусор.

Хотя этот антиквар и казался ей хорошим человеком, но ей абсолютно не хотелось, чтобы кто-то – будь то персонаж из заметки или сам Уилсон – мог предъявить ей претензии относительно авторских прав, если ее будущая книга хоть чем-то будет напоминать газетную историю, какой бы сенсационной она ни была.

Однако любопытство все же взяло верх.

Эту захватывающую историю она проглотила буквально на одном дыхании, а когда покончила с вырезками, то оказалось, что она сидит на полу рядом с кроватью.

Заголовок одной из статей гласил:

Чуть ниже располагался рисунок тушью с изображением того красивого мужчины, которого она видела в своем ночном кошмаре.

Он стоял возле верблюда вместе с погонщиком. Имя красивой молодой женщины рядом с ним (Сибил так и не определила, была ли та американкой или англичанкой) указано не было, но внизу было подписано: «Долина царей». В этом горделивом красавце, выглядевшем настоящим джентльменом в своих легких брюках и белом шелковом пиджаке, не было ни капли от того злодея, который привиделся ей, когда она в своем сне тянулась к нему худыми, как у скелета, руками.

Но все же это был он – она была в этом абсолютно уверена. Эти поразительные глаза, прекрасной формы волевой подбородок. И царственная осанка.

У нее вдруг появилось ощущение, что грудь ей сдавливает неподъемная тяжесть. Руки задрожали.

Но она заставила себя читать дальше.

Кто-то похитил из Каирского музея мумию, убив при этом женщину-служительницу. Пропавшая мумия представляла собой прекрасно сохранившиеся останки женщины времен династии Птолемеев, которые много столетий пролежали в целебных грязях дельты Нила, прежде чем были обнаружены и перевезены в музей. Некоторое время полиция подозревала в содеянном «загадочного египтянина», некоего мистера Рамзи, который находился в Египте на отдыхе вместе с членами семьи владельцев компании «Стратфорд Шипинг». Однако вскоре все подозрения с него были сняты и ему было позволено вернуться в Лондон вместе с его спутниками по отдыху.

Казалось бы, история исчерпана, поскольку все ее персонажи были удовлетворены.

Но дремавший в Сибил детектив-любитель сразу почувствовал слабые места и пробелы в этой хронике. Для нее это было примером того, как решают сложные вопросы богатые и влиятельные люди, следы вмешательства которых четко просматривались во всех прочитанных ею заметках.

Если мистер Рамзи был оправдан, то кто оставался главным подозреваемым? И как насчет местонахождения похищенной загадочной мумии времен династии Птолемеев?

Эта маленькая игра в детектива помогала ей отвлечься от странного ощущения, которое появилось в руках и ногах, от непонятного покалывания, затруднявшего дыхание. Но было и другое чувство, которое объяснить было еще труднее.

Возбуждение, почти иррациональное возбуждение, гулко пульсировавшее в висках.

Ночные кошмары в последний месяц стали такими отчетливыми и пугающими, что неослабевающий страх потерять рассудок стал для Сибил таким же естественным, как и биение сердца. Но теперь в ее двери – можно сказать, в буквальном смысле – постучало более таинственное объяснение происходящего, объяснение, которое отметало сомнения в ее здравом уме и предполагало, что на белом свете действительно существуют непонятная магия и настоящие чудеса, о которых она пыталась писать в своих маленьких историях.

«Значит, человек из моих снов на самом деле существует, – подумала она. – И между нами есть какая-то связь. И если я прослежу эту связь, куда бы они ни завела, то, вероятно, моим ночным страданиям придет конец!»

Она быстро вынула из выдвижного ящика своего стола несколько листов лучшей почтовой бумаги и села писать письмо своему лондонскому издателю.

Лишь только взошло солнце, она позвонила своему агенту в Нью-Йорк.

За завтраком Сибил молча положила перед братьями по две таблетки аспирина; однако ни один из них не оторвал взгляда от своей тарелки с полусъеденным омлетом и, похоже, их нисколько не заботило, что уже практически полдень понедельника, а никто из них даже не вспомнил о работе, хотя новая трудовая неделя уже началась.

– Я уезжаю, – заявила Сибил.

Грегори в течение нескольких секунд проглотил свой аспирин. Он запил таблетки малым количеством воды, чтобы не растревожить свой страдающий после алкоголя желудок.

Итан прекратил массировать виски, приоткрыл красные глаза и постарался взглянуть на сестру более-менее осмысленным взглядом.

– Что, очередная прогулка в оранжерею Линкольн-парка? – недовольно проворчал он. – Чтобы представить себя античной дамой, героиней одного из этих наводящих тоску романов, которые ты так обожаешь?

– Да нет, на этот раз подальше, чем в парк.

Оторвав наконец свой взгляд от тарелки, Грегори заметил, что она одета в дорожный костюм. На ней был приталенный жакет в белую и синюю клетку, с воротником, отвороты которого были обшиты синим атласом. На незатейливой шляпке красовалась синяя лента в тон. Сибил никогда не старалась ужимать себя сильно корсетом, как, например, девушки с картинок Чарльза Дана Гибсона, но нервные руки Люси этим утром затянули его слишком туго. «Однако в этом есть свой смысл», – подумала она. Ибо так она чувствовала себя неприкасаемой, устремленной вперед, словно нос корабля, на который она планировала сесть в самое ближайшее время.

– И насколько дальше? – жалобно простонал Итан. – Тебе ведь нужно писать.

– Да, конечно, – с улыбкой сказала Сибил. – Не знаю, слышали ли вы об этом, но сейчас писать разрешается исключительно в Чикаго. Президент Вудро Вильсон издал специальный закон по этому поводу.

– А президент ничего не говорил там насчет твоего острого языка? – проворчал Грегори.

– Как знать, как знать, – ответила Сибил. – Возможно, и он также поклонник моего творчества.

– Ха! Ни один человек из коридоров власти не станет читать эту вашу ерунду, мисс, – огрызнулся Грегори.

– Так куда ты едешь, Сибил? – вернулся к своему вопросу Итан.

– В Лондон.

– В Лондон?! – хором воскликнули братья. Из-за негодования, синхронно прозвучавшего в их вопросе, они даже на миг перестали ощущать последствия своего тяжелого похмелья.

Оба заголосили и принялись дружно причитать об ответственности и о якобы каких-то ее обязанностях, с которыми никто без нее справиться не сможет. Она и ожидала именно такой реакции. Но она также знала, что Итан и Грегори очень ленивы, и что, если представить им эту поездку как нечто неминуемое, как очевидный факт, они, скорее всего, не станут слишком активно противиться ей.

– И как долго тебя не будет? – наконец спросил Грегори, когда понял, что она не реагирует на их доводы и жалобы.

– Столько, сколько потребуется, – отрезала она.

– И сколько же времени потребуется на это? Ну почему тебе обязательно нужна какая-то секретность и таинственность? Знаешь, вообще-то поговаривают о войне. На Балканах война уже идет, а если так дело пойдет и дальше, то Германия с Австрией очень скоро могут развязать новую, теперь уже общеевропейскую.

– И поделом! – проворчал Итан. – На крошечном континенте куча стран теснятся, как лошади в конюшне. Чего еще можно ждать в такой ситуации?

– Ты не можешь отправляться в такое путешествие одна, без сопровождения, я этого не допущу! – заявил Грегори. – Нет, и еще раз нет – вот мое слово! К тому же ты уже была в Европе раз пять вместе с мамой. Ты видела там буквально все.

– Вот и пришло время поехать мне туда одной, – ответила Сибил. – С другой стороны, какой, собственно, иной реакции я могла от вас ожидать? – Но тут она вспомнила свой сон, газетные статьи и лицо того мужчины.

– Я уверена, Итан, – продолжала она, – что к моменту моего возвращения ты станешь большим специалистом в области международных отношений и сможешь поделиться своим глубоким анализом мировых проблем с нашим президентом.

– Ты нужна нам здесь, – не унимался Грегори. – Нужно следить за домом, за прислугой.

– Моя поездка всего лишь означает, что теперь вам придется со всем этим управляться самим, – подытожила она.

Она была уже почти в дверях, когда Итан вновь окликнул ее:

– Как некстати, что ты уезжаешь перед самым началом рабочей недели!

– Сегодня уже понедельник, джентльмены, – ответила она. – Так что с этим вы опоздали: рабочая неделя началась уже несколько часов тому назад!

Захлопнув за собой дверь в столовую, она услышала оттуда звон разбитой посуды, скрип ножек стульев по паркету и звук тщательного соскабливания остатков завтрака с пола.

На подъездной дорожке к дому ее уже ждали старик Филип и Люси. Ее чемоданы были давно погружены в роллс-ройс, и теперь Филип и Люси улыбались ей, словно гордясь тем, насколько быстро ей удалось этим утром оторваться от братьев.

Авторитетный голос, твердая уверенность в себе, продемонстрированные ею сегодня, – это было для нее что-то новое. Дав себе волю в полной мере, она, благодаря ощущению собственной силы, словно стала выше ростом. Еще совсем недавно она в подобной ситуации сбежала бы потихоньку, ничего не сказав братьям, а по дороге на вокзал бесконечно переживала бы за свой неожиданный отъезд, терзаясь мыслью, а не нарушает ли она данное родителям слово присматривать за младшенькими, несмотря на их несносную избалованность и потакание собственным слабостям.

Однако сейчас она чувствовала себя абсолютно другой Сибил Паркер, способной самостоятельно обойти весь земной шар и готовой раздавить любого, кто осмелится встать у нее на пути.

5

Самир Ибрагим несся через площадь Согласия к самому знаменитому в мире ресторану, сжимая в руке телеграмму, которая напугала его до глубины души.

Он должен был немедленно разыскать Джулию и Рамзеса.

Со всей предупредительностью, возможной при подобной спешке, он проталкивался через собравшуюся в баре «Максим» толпу мужчин в смокингах и женщин в шикарных вечерних платьях. Пробивавшиеся сквозь громкий гомон возбужденных бесед гипнотические звуки вальса Штрауса «Утренние листки» безошибочно вели его в сторону главного зала ресторана.

Он заметил их с порога.

На площадке для танцев было множество пар в безукоризненных нарядах, кружившихся в венском вальсе, но он был убежден, что всеобщее внимание публики все же было приковано к Джулии Стратфорд и ее партнеру, красавцу египтянину.

На какой-то миг Самир даже забыл о своей печальной миссии, наблюдая за тем, как в объятиях бывшего фараона скользит по паркету единственная дочь его дорогого, безвременно почившего друга Лоуренса, с которым они объездили весь мир, раскапывая гробницы и отыскивая древние реликвии. Когда они вернулись из поездки в Египет, последовавшей вскоре после гибели отца Джулии, казалось, что горе захлестнет ее с головой. Однако теперь было очевидно, что в психологическом плане она отлично восстановилась. И действительно, она так уверенно и красиво танцевала, что на глаза Самира невольно навернулись слезы.

Ее мужской наряд являл собой образец безупречного вкуса – черный фрак, пышная прическа, венчавшаяся шляпкой-цилиндром, изящные руки в белоснежных перчатках, которыми она держалась за своего партнера.

Что же касается ее партнера по танцу, ее будущего жениха, то это был человек, гробницу которого ее отец отыскал среди песчаных холмов недалеко от Каира. Этот человек спас Джулию от покушения на убийство, предпринятого ее собственным кузеном. Он был не обычным мужчиной, он был бессмертен и три тысячелетия назад правил Египтом более шестидесяти лет, прежде чем инсценировал собственную смерть, чтобы сокрыть свое бессмертие от своих подданных и сохранить эту тайну навеки.

Рамзес Великий. Горделивый красавец Рамзес. Рамзес, фараон Древнего Египта, который разрушил понимание Самиром границ возможного в этом мире и навсегда изменил его взгляды на жизнь.

«Просто потрясающе, – думал Самир, – сознавать, что этот человек из далекого прошлого реально живет в суете и круговерти этого роскошного напыщенного места, с его колоритными разрисованными стенами, официантами в ливреях, в этих витающих облаках сигаретного дыма, к которым примешивается смесь ароматов десятков различных духов, образуя какой-то сверхъестественный запах». Было поистине восхитительно поклоняться этому человеку, принимая справедливость его бессмертия, принимая превосходство ума Рамзеса, принимая могущество и чарующее обаяние этого истинного монарха, которому Самир навеки поклялся в своей безусловной преданности.

Самир чувствовал, что наступившим моментом нужно насладиться в полной мере, посмаковать его.

«Ох, Лоуренс, – думал Самир. – Ты был бы счастлив, увидев сейчас свою дочь. Это большая радость сознавать, что она не только защищена и находится в безопасности, но также и наделена бессмертием. Она более жива, чем когда-либо. О, как жаль, что мы с тобой не можем вместе разделить восторг этих откровений, что Рамзес Великий жив, что по нашей земле ступает царь, который когда-то возглавил армию боевых колесниц на битву против хеттов. О, если бы ты только мог сам услышать, что этот человек рассказывает про те давно ушедшие в прошлое столетия и как непринужденно он отвечает на самые сложные вопросы относительно тех времен…»

Самир встрепенулся, возвращаясь от этих мыслей к действительности, в зал ресторана с вальсирующими парами.

Ну почему именно ему суждено разбить их счастье?

Но с этим можно и подождать. По крайней мере, еще хотя бы пару минут.

И он вместе с остальной публикой продолжал любоваться их танцем. Его восхищала выносливость бессмертных, позволявшая им кружиться без пауз на восстановление дыхания, тогда как остальные танцующие, похоже, начали уставать. Благодаря этой же выдержке они могли танцевать, не оглядываясь по сторонам, всецело сосредоточив свои восторженные взгляды друг на друге.

Интересно, обратил ли кто-нибудь внимание на то, что глаза у них одного и того же оттенка синего цвета? Возможно. А может быть, все были слишком поглощены зрелищем неподражаемого танца.

Рамзес заметил его сразу же, как умолкла музыка. И Джулия тоже. Они оба направились в его сторону мимо переполненных столиков, раздавая направо и налево улыбки аплодировавшим им посетителям.

Увидев его, они не были удивлены. Он заранее планировал встретиться с ними в Париже, но, правда, не думал принести им такие пугающие новости.

– Самир, друг мой, – сказал Рамзес, похлопывая его по спине, – вы немедленно должны присесть за наш столик. Мы здесь познакомились с новыми друзьями и будем рады, если вы присоединитесь к нам.

– Боюсь, что должен отказаться, сэр, – ответил Самир.

В этом многолюдном месте не следовало вдаваться в подробности. Он вручил Рамзесу телеграмму.

– Мне кажется, что ее нашли, – сказал Самир.

Рамзес принялся читать. Джулия рядом с ним напряглась и замерла.

– Значит, в Александрии, – помрачнев, произнес Рамзес.

– Да.

Когда телеграмму прочла Джулия, лицо ее превратилось в ледяную маску.

«А она совсем не удивилась», – подумал Самир. До того как стать бессмертной, Джулия едва не погибла от рук Клеопатры.

– Понятно, – с едва заметной улыбкой сказала Джулия. – Что ж, на это можно взглянуть и с другой стороны: теперь нам известно, что и мы тоже сможем выжить во время страшного пожара. – Лицо ее побледнело, губы задрожали, и она судорожно сглотнула.

Рамзес приобнял невесту рукой за талию и повел ее к выходу.

– Пойдемте, – сказал Рамзес. – Предлагаю прямо сейчас вернуться в отель и обсудить возможные последствия.

Этот шикарный номер люкс в отеле «Риц» с его высокими, занавешенными тяжелыми портьерами окнами, выходящими на Вандомскую площадь, служил им домом вот уже неделю – это была их последняя остановка на континенте перед возвращением в Лондон. Рамзесу здесь очень нравилось – впрочем, как и во всех дорогих отелях, где они спали, обедали, занимались любовью.

Обслуживающий персонал добросовестно в любое время суток по первому требованию приносил в номер блюда со свежей соленой и сладкой выпечкой, а также шампанское в ведерках со льдом.

Рамзес сидел за обеденным столом и неустанно перечитывал телеграмму, как будто при тщательном изучении в этом послании можно было выявить какой-то скрытый смысл или подсказку.

Лучше уж подробнее расспросить Самира, чем вчитываться в эти скупые строчки. Хотелось еще шампанского. Самир уже достал бутылку из ведерка со льдом и налил ему бокал. Сам Самир сейчас сидел, пыхтя своей короткой темной сигарой с обрезанными концами. Джулия тоже наслаждалась этим маленьким удовольствием – невинными «затяжками». Для Рамзеса же этот дым был сродни аромату благовоний. Много веков тому назад табак в его царстве был большой редкостью, его доставляли из безымянных стран за далекими морями. Это был один из многих предметов роскоши, которыми он пользовался в свою бытность царем.

И снова в голове его мелькнула мысль, что ни одному фараону тех времен и не снилась та роскошь, в которой живут многие сегодняшние бизнесмены и коммивояжеры. Даже простолюдины пьют марочные вина и курят высококачественный табак. Вздохнув, он осушил свой бокал шампанского одним долгим глотком.

Как же злило его это безрадостное сообщение из Александрии!

Это была их последняя неделя в великой европейской столице, прежде чем они должны были ехать на свою помолвку, прием по поводу которой устраивал молодой аристократ Алекс Саварелл – тот самый, за которого Джулия еще недавно собиралась замуж. Рамзес не боялся этого события как такового, а просто очень хотел, чтобы все поскорее закончилось. Он понимал, что за широким жестом Савареллов стоят добрые намерения, а также, что для его возлюбленной спутницы жизни очень важна эта семья.

Однако, как только все будет позади, он хотел вновь отправиться в путешествие, чтобы повидать знаменитый английский Озерный край, старинные замки на севере страны, окутанные легендами озера и узкие горные долины Шотландии.

А теперь это неожиданное известие спутывало им все карты, грозясь сорвать их планы и здесь, в Париже, и в ближайшем будущем.

Джулия встала и открыла окно, чтобы проветрить комнату от дыма. Тяжелые шторы затрепетали от прохладного ночного ветерка.

С недавних пор она сильно изменилась, исчезла ее былая уязвимость, а вместе с ней и деликатность. Это была уже не та смертельно напуганная юная девушка, которая так дрожала, увидев, как он встает из своего саркофага в ее лондонском доме – кстати, как раз вовремя, чтобы остановить ее преступного кузена Генри, намеревавшегося отравить ее чашкой чая; того самого мерзавца, который отравил в Египте ее отца, и все ради неуклюжей попытки оплатить собственные карточные долги за счет средств семейной компании. Но теперь Генри Стратфорда уже не было, равно как ничего не осталось и от той Джулии, которую он едва не убил. То была искренняя, наивная девушка, на которую давила перспектива выйти замуж за нелюбимого человека и которая вот-вот должна была столкнуться с правдой жизни, с низостью и подлостью людей, подгоняемых алчностью и жаждой наживы.

Да, той Джулии больше нет и в помине, ей на смену пришла избранница его сердца, его полная жизни невеста, перед которой ему не было нужды клясться в вечной верности во время торжественной церемонии с обручальными кольцами.

Во время обратного путешествия морем из Египта в Лондон та Джулия пыталась покончить с собой, но вместо гибели в мрачной морской пучине очутилась в его крепких объятиях, а еще несколько часов спустя дрожащими руками приняла от него волшебный эликсир.

Эта новая Джулия излучала спокойную уверенность и самообладание, взглянув на мир с совершенно другой стороны. И еще совсем недавно их помыслы были направлены только на то, чтобы открывать для себя этот мир, лежавший сейчас у их ног.

Рамзес посмотрел на Самира. Он высоко ценил своего смертного друга и преданного сторонника, жителя современного Египта с темными глазами и смуглым лицом, который глубоко понимал Рамзеса и ход его мыслей и поступков. Такого понимания не было у северных людей со светлой кожей, даже у его возлюбленной Джулии. Однажды, когда-нибудь в будущем, вероятно, пробьет час даровать эликсир и этому человеку, но у Рамзеса еще будет время обдумать этот шаг; сам же Самир никогда не попросит о таком подарке – даже на короткий миг он и в мыслях не допустит, что Рамзес, его бог и повелитель, взвешенно и обдуманно решится на это, а уж тем более не сочтет это само собой разумеющимся.

– Что мы знаем о человеке, который путешествует вместе с ней? – наконец спросил Рамзес. – Помимо его имени.

– Достоверной информации немного. Но у меня есть догадки.

– Так поделись ими, Самир.

– Как я уже писал вам некоторое время тому назад, один из поездов, ударивших ее машину в ту ночь, поехал дальше. Значительная часть его груза направлялась в одно отдаленное поселение в Судане. Проведя кое-какие расследования, мои люди натолкнулись на короткое сообщение, свидетельствовавшее о том, что в одном из товарных вагонов было обнаружено человеческое тело.

– Кто написал об этом?

– Один местный журналист.

– А что насчет тамошней больницы? – поинтересовался Рамзес. – Ты связывался с персоналом?

– Оказалось, что там не с кем было поговорить. Из медсестер, дежуривших в ту ночь, никого не осталось, все они уехали.

– Но ведь это было всего два месяца тому назад, – удивилась Джулия.

– Этот человек, который путешествует с нею, – произнес Рамзес. – Ты считаешь, что это кто-то из больницы? Доктор, возможно?

– Возможно, сэр.

– А остальные, которые уехали?

– Новые трупы, – прошептала Джулия.

– Да, может быть, Джулия, – ответил Самир. – А может быть, и нет. Один из моих людей в Каире только что сообщил мне о довольно крупной распродаже древних артефактов. Частной распродаже. Археологическая общественность в бешенстве, разумеется. Тот, кто устраивал эти торги, предпринял определенные меры к тому, чтобы скрыть их истинное происхождение. Но ходят слухи, что разграбленное захоронение, о котором идет речь, было секретным хранилищем сокровищ, которые Клеопатра прятала лично для себя. Многие монеты и скульптуры оттуда носят ее изображение. Кое-что об этом было и в египетских газетах. Я заказал вырезки из них, мне пришлют их по почте в мой офис в Британском музее.

– Когда стало ясно, что Египту не устоять перед Римом, Клеопатра отправила огромные сокровища куда-то на юг, – сказал Рамзес. – Я помню это.

Казалось бы, простое воспоминание, но в результате он погрузился в задумчивость, отправившись бродить по лабиринтам своей памяти.

Как бы ему хотелось считать существо, которое он вызвал к жизни, всего лишь презренным чудовищем, ничтожным отклонением от нормы, воскресшим в результате его беспечности и гордыни. Но в ночь того страшного несчастного случая, всего за несколько секунд до того, как она в смятении выбежала из здания Оперы, украла машину, которой не умела управлять, и вылетела между двумя несущимися навстречу друг другу поездами, она совершенно не была похожа на жалкого поверженного монстра. Она была сосредоточенной, целеустремленной, полной желания отомстить. А перед этим у нее была стычка с Джулией в дамской комнате, где она запугивала ее, грозилась убить. И наслаждалась испугом Джулии.

Во время ее буйного неистовства в Каире Самир и Джулия изо всех сил пытались убедить его, что она была существом без души. Не самой Клеопатрой, а всего лишь ее жуткой, внушающей страх оболочкой. Однако когда они с ней столкнулись в Опере лицом к лицу, сомнений у него не осталось: он узнал в этих глазах неукротимый дух прежней царицы.

А что же теперь? Она по-прежнему жива. И похоже, по-настоящему неуязвима.

Но что она хотела? Зачем отправилась в Александрию рука об руку с этим молодым человеком? Возможно, чтобы попрощаться со своей бывшей родиной? Ведь и сам он всего несколько месяцев назад предпринял длительное путешествие в Египет именно по этой причине.

Все в ней было окутано тайной для него. Он, когда пил эликсир, был мужчиной в расцвете сил; она же представляла собой иссохший труп, когда он пролил на нее свое зелье. Ему никогда, по-видимому, не приходилось гореть в таком огне, в котором выжила она. Поэтому ему трудно было сейчас – как, впрочем, и раньше – угадать, что у нее на уме, каковы ее планы, не говоря уже о том, какая перспектива открывается впереди перед ее телом и душой. А душа ее была не менее пылкой, чем его собственная. Он видел это своими глазами, когда она боролась за продолжение своей жизни.

Он встал на ноги и, дав знак Самиру оставаться на месте, принялся расхаживать по просторному гостиничному номеру, зная, что Джулия неотрывно следит за ним.

Он многое вспоминал и пытался подытожить для себя все, что ему было известно про эликсир.

За те тысячи лет, которые прошли с момента, как он отобрал его у той болтливой старухи, хеттской жрицы, он много раз проверял силу эликсира и его свойства, а также убедился в его немудреной простоте. Во времена, когда он был царем Египта, у него была высокая цель использовать эликсир бессмертия для создания изобилия продуктов. Но выращенное таким образом зерно нельзя было есть: его пришлось полностью собрать и утопить на дне моря. Поскольку множество людей, едва отведав его, погибло в страшных мучениях.

В последующие годы он выяснил, в какой мере солнечный свет может влиять на него и поддерживать его силы. И до какой степени он может ограждать себя от жизненной силы земного светила, погружаясь в сон, близкий к состоянию смерти; сон, в котором его тело усыхает и чахнет. Естественного света, непосредственно от солнца или отраженного от ночного неба, хватало, чтобы поддерживать его жизнь. Глубокий сон наступал только тогда, когда он полностью ограждал себя от любого источника освещения на несколько дней.

Это он и сделал две тысячи лет тому назад, когда его отказ дать Клеопатре эликсир для Марка Антония привел к ее самоубийству, и Египет попал под власть Рима.

Думать об этом сейчас было мучительно, но отныне так будет всегда.

Тяжело было вспоминать, как она преследовала его, когда они обнаружили тело Марка Антония, покончившего с собой. Как она умоляла воскресить Марка Антония из мертвых, взывая к нему, Рамзесу. Настаивала, что только он может сделать это с помощью своего драгоценного секретного эликсира.

А он дал ей пощечину! Он ударил ее за одну только мысль использовать эликсир для подобных целей. И по иронии судьбы (подумать только!) через две тысячи лет он применил волшебное зелье именно при таких же обстоятельствах, правда, для останков не Марка Антония, а ее собственных.

Теперь, когда его поступок в Каире привел к угрозе, от которой, возможно, им всем не уйти никогда, не обернется ли прежняя любовь Клеопатры к нему злом и ненавистью?

Джулия, почувствовав его внутренние страдания, подошла к нему и нежно положила руку на его плечо.

– Ты считаешь, что за распродажей этих сокровищ стоит Клеопатра, которая за вырученные деньги купила молчание всех тех в больнице, кто мог ее запомнить? – спросила Джулия.

– А также всех тех, кто мог вспомнить, сколь быстро она выздоровела, – вмешался Самир. – Но как знать, нужны ли вообще такие предосторожности? Кто поверит сказкам о ее чудесном исцелении?

– Есть ли у нас причины полагать, что она снова кого-то предала смерти? – продолжала Джулия.

– Нет, вовсе нет, – ответил Самир. – Однако мы точно знаем, что она очень энергична, раз проехала через весь Египет. И что она не одна.

– Нам известно и еще кое-что, – заметил Рамзес.

– Что же это, дорогой? – спросила Джулия.

– Мы определенно знаем, что, если она снова решится на убийство, нам мало что удастся сделать, чтобы ее остановить.

Увидев, как помрачнели лица его компаньонов, он пожалел, что сказал это. Но это была правда. Суровая, неотвратимая правда, которую им следовало знать.

Когда же он набрался мужества, чтобы взглянуть на Джулию, в глазах ее не было страха, а лишь сочувствие и тревога. Тревога за него. Это поразило его.

– Я не хочу, чтобы ты понапрасну корил себя за это, Рамзес.

– Сейчас я вас покину, – тихо сказал Самир. – Мои люди потеряли ее в Александрии, но, возможно, им удастся найти ее снова. Если хотите, я могу организовать проверку всех кораблей, прибывающих в Англию из Порт-Саида. Дайте мне знать, каким будет ваше решение, мой повелитель, и я все исполню.

– Нет, Самир, – возразила Джулия. – Вы не должны уходить так скоро. Побудьте с нами. Отдохните. Поешьте что-нибудь. Я распоряжусь, чтобы вам подготовили комнату.

– Нет, но я вам благодарен за заботу, – ответил Самир. – Я остановился у своего давнишнего знакомого по Британскому музею. Утром я вернусь в Лондон убедиться, что в вашем доме вы будете в полной безопасности.

– В безопасности? – удивилась Джулия. – Разумеется, там безопасно.

– Конечно. Но сердце мое успокоится только тогда, когда я проверю это лично. Как успокоилось оно сегодня вечером, когда я увидел вас в «Максиме», таких красивых и полных жизни.

Он поднялся и взял Джулию за обе руки, а та поцеловала его в щеку.

– Доброй ночи, дорогая Джулия. Доброй ночи, мистер Рамзи. – Произнеся это вымышленное имя, Самир робко улыбнулся. – Я бы хотел прибавить еще «и приятных сновидений», но увы…

И он вышел, закрыв за собой дверь.

Когда Самир ушел, Джулия перевела взгляд на Рамзеса. Впервые за много недель она выглядела такой встревоженной. Ему это очень не нравилось. Как не нравилось и то, что их похожее на сон путешествие по странам и континентам оборвалось так внезапно.

Но что в действительности ее тревожило? Казалось, ее больше беспокоило его мрачное настроение, чем то, что Клеопатра жива и здравствует.

– Ты думаешь, нам следует бояться ее, Рамзес?

– Она грозила сломать тебе шею, как тростинку. Я в точности передаю ее слова.

– Ну, сейчас это у нее уже не получится. К тому же она сказала это уже после того, как ей это не удалось. Потом мы с ней, если помнишь, были наедине довольно долго, но она лишь бросала мне угрозы.

– Да, но тогда ей помешали, не так ли? Неужели ты действительно веришь, что с тех пор она изменила свои намерения?

– Наверняка этого никто сказать не может.

– А я могу, – сказал Рамзес. – Из Оперы ее выгнало чувство гнева. Она испытывала досаду и злость на меня за то, что много лет назад я допустил, чтобы Марк Антоний потерпел в бою поражение и потому погиб. Ее переполняли эмоции, она потеряла контроль над собой, поэтому выехала на железнодорожные рельсы. Видишь ли, она никогда не хотела эликсира для себя. Я предлагал ей его, когда она была царицей, но она отказалась. Клеопатра попросила его, лишь когда ее любовнику грозил крах, но даже тогда она просила его исключительно для него, для него одного. И все ради осуществления безумной мечты о создании бессмертной армии.

– Ты был прав, Рамзес, когда не дал ей зелья. Подумай о том, как ужасно мог бы в результате измениться наш мир. Порой смерть деспота – единственное, что может освободить нас от него. А когда люди, облеченные властью, нарушают Божьи законы… От одной мысли об этом меня бросает в дрожь.

– Не знаю, – покачал головой Рамзес, и голос его упал до шепота. – Да, она была царицей, но она могла бы справиться со своим деспотизмом. Как я, будучи царем, преодолел свой произвол, отойдя от власти. Но могла бы или нет – этого мы не узнаем никогда. Сейчас мне известно только одно: она жива и убивает без колебаний и раскаяния. А ответственность за то, какой она есть сейчас, в настоящее время, лежит на мне. Причем, боюсь, нынче она намного опаснее, чем могла бы когда-либо стать в древние времена.

Джулия ничего не ответила. Рамзес взглянул на нее. Она снова села за стол и подняла на него печальные глаза.

– Я не люблю ее, дорогая моя, – сказал он. – То, что ты услышала в моей исповеди, это не тоска по ней. Это раскаяние в том, что я натворил, разбудив ее.

Рамзес подошел к ней вплотную и встал перед ней на одно колено. В глазах Джулии он увидел терпимость и глубокое чувство любви.

– Ты – моя любовь, моя единственная любовь, – произнес он. – Мы представляем собой союз двух бессмертных, истинный союз умов, тел и духа. Но сейчас наш светлый путь омрачает тень этого существа, которое я допустил в наш рай.

Джулия жестом попросила его встать и, когда Рамзес сел за стол напротив нее, прямо взглянула на него.

– С той страшной аварии, в которую попала Клеопатра, прошло уже два месяца, – сказала она. – Если она до сих пор жаждет отомстить, то что-то не слишком она торопится.

– Есть еще одна причина, по которой я склоняюсь к мнению, что она вообще не хочет контактировать с нами.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – Джулия заглянула ему в глаза. – Рамзес, тебе не следует опасаться, что я стану ревновать тебя к этому созданию, как какая-нибудь школьница. Кем бы она ни была, сейчас я равна ей и по силе, и по неуязвимости.

– Я знаю это, – сказал он.

– А еще я, как и раньше, не верю, что это настоящая Клеопатра.

– Но кто же это еще может быть, Джулия?

– Рамзес, у Клеопатры не может быть души. Просто не может. А я верю, что у каждого человека есть душа. Я не знаю, куда попадают души людей после смерти, но я уверена, что они не могут оставаться внутри трупов, которые столетиями лежат в земле или хранятся в музеях.

Он потянулся к ней и погладил по щеке. Какая она ослепительная и бесстрашная, сообразительная и отважная.

Человеческие души. Ну что мы вообще знаем о душе?

В голове его кружилось множество древних молитв и песнопений, перед глазами возникали лица давно умерших жрецов. Вспышкой промелькнула его прежняя обязанность, которую он выполнял, будучи царем, участвуя во всевозможных ритуалах на рассвете, в сумерках, в полдень. Он спускался в свою новую гробницу, подготовленную для него во время его царствования, и просил, чтобы ему читали вслух бесконечные надписи на ее стенах. Его душе после его смерти на земле предстояло отправиться на небеса. Однако где она находилась сейчас? Разумеется, в нем.

Это было слишком сложно для осмысления. Но он точно знал, что это существо было Клеопатрой! Джулия могла сколько угодно рассуждать о невозможности такого, могла называть ее монстром, выходцем с того света, могла говорить о христианских поверьях, согласно которым человеческая душа покидает тело на невидимых крыльях. Но он был уверен, что та, кого он воскресил в Каирском музее, была Клеопатрой.

– Пойдем. Давай прогуляемся, – предложила Джулия. – Мы с тобой находимся в одном из прекраснейших городов мира и при этом не нуждаемся в сне. Если уж нам суждено скоро возвращаться в Лондон, давай сейчас пройдемся по этим улицам, не думая об уличных грабителях, несчастных случаях и даже о самой Клеопатре.

Радостно рассмеявшись, он позволил ей поднять его на ноги с такой неожиданной силой, которую всего несколько месяцев назад даже нельзя было себе вообразить.

6

Когда-то Джулия боялась рек.

Еще девочкой она отказывалась подходить к любым перилам по берегам Темзы, потому что была уверена, что неминуемо поскользнется, упадет через ограждение, и темные воды бесследно поглотят ее.

Но сейчас, когда они с Рамзесом шли вдоль Сены в сторону темных очертаний собора Нотр-Дам, она не испытывала страха.

Она чувствовала, что, стоило только ей захотеть, и она могла бы без устали проплыть эту реку по всей ее длине. Вместе они могли бы по Сене добраться до самого моря, а там поселиться на каком-нибудь необитаемом острове, куда из-за жестоких штормов и неприступных скалистых берегов не мог бы вторгнуться ни один смертный. Там они нашли бы уединение, которое позволило бы им неторопливо наслаждаться любыми своими мыслями с тем же упоением, с которым иные рассматривают драгоценные камни.

На какой-то миг ей даже показалось, что им с Рамзесом стоило бы сделать это прямо сейчас, хотя она и знала, что у них нет другого выхода, кроме как вернуться в Лондон, причем чем скорее, тем лучше.

Стоял теплый весенний вечер, и поэтому они сняли свои пальто, а она – и свой цилиндр, так что кудри ее волос рассыпались по белой рубашке. Случайный прохожий сейчас мог бы принять ее за изящную уличную музыкантшу, отдающую предпочтение в одежде мужскому стилю. Жара или суровый мороз, равно как и навязчивые предубеждения общественного мнения, благодаря эликсиру больше уже никогда не будут волновать ее. К ее новым качествам относилось также обостренное восприятие, позволявшее ей определять, скрывается ли в далеких тенях что-то материальное или нет, и способность в считаные минуты запоминать огромные объемы текста. Обретя такие умения, она ощущала, что сможет удивительно легко отказаться от своих скучных и утомительных повседневных обязанностей.

– Ты встревожена? – спросил Рамзес, беря ее за руку.

– Нет, не встревожена. Просто задумалась.

– Поделись со мной своими мыслями.

В его тоне чувствовались мощь и царственность, и одновременно доброжелательность. Все потому, что на протяжении многих сотен лет он играл роль мудрого советчика, тогда как правил как фараон всего шестьдесят четыре года.

– Я думала о том, что могло бы людей в нашем положении в конце концов подтолкнуть к тому, чтобы выбрать уединение, – ответила она.

– Интересно. Изоляция без компаньона была бы немыслимой для меня. Потому что для меня уединение означает лишь одно – сон. А он был бы предпочтителен только в том случае, если требования человека, призвавшего меня к жизни, стали бы невыносимы.

– Выходит, ты не допускаешь мысли, чтобы поселиться со мной на каком-то необитаемом острове, где не могут жить простые смертные?

– А ты мечтаешь об этом, Джулия?

– Я не вполне уверена, но такая возможность кажется очень соблазнительной. Однако лишь как одна из тысячи других. Или даже из миллиона. Потому что сейчас у нас достаточно времени, чтобы опробовать их все.

Рамзес улыбнулся и на ходу прижал ее к себе ближе.

– Наслаждаться этим даром вместе с тобой – совсем другое дело. Все вообще воспринимается иначе, когда ты чувствуешь, что ты не одинок. Но с тобой это ощущается особенно ярко.

– Так и должно быть. Только что ты назвал это даром, но прежде для тебя это было проклятием, и самого тебя звали Рамзесом Проклятым. Но сейчас я даже представить себе не могу, чтобы ты назвал себя так. И это радует меня, Рамзес. Очень радует.

– Да, теперь я и сам вижу, что проклятьем было не бессмертие, а та роль, которую я выбрал для себя. Роль советника. Я ни на секунду не пожалел об этом, но в конце концов это стало невыносимым. И я не могу больше винить в своих прошлых несчастьях исключительно падение власти Клеопатры.

– Или падение Египта, – прошептала Джулия.

– Да. Мною руководила жажда новой жизни, но у меня не было возможности ее утолить. Поэтому я добровольно отдал себя во власть времени. Открытие твоего отца, мое пробуждение были знаками судьбы, но самое замечательное в этой судьбе – это ты, моя Джулия.

Эти слова побудили Джулию с восторгом броситься к нему в объятия. Ее шею враз опалило его горячее дыхание. Час был уже поздний, и такое бурное проявление чувств в это время казалось Джулии абсолютно неприемлемым, даже в Париже. Но только до принятия ею эликсира.

– Нам необязательно возвращаться в Лондон, Джулия. Если, конечно, ты этого не хочешь.

– Наоборот, я хочу этого. И это не просто ради Алекса, Рамзес. Я мечтаю об этом торжестве, этой помолвке, я хочу праздника и для себя, и для тебя. Это к тому же необходимо. Я не могу просто так оборвать все связи. Я должна побывать в управлении «Стратфорд Шипинг», чтобы самой убедиться, что там все в порядке. Вдобавок ко всему… А что, если это существо найдет Алекса? Что, если она знает достаточно, чтобы выследить его в Лондоне?

– Она может легко разыскать как его, так и нас, – вздохнул Рамзес. – Таковы нынешние времена. Пресса, телеграф, фотография…

Джулия уже начала сознавать, что им, возможно, следовало бы оставаться в Англии хотя бы для того, чтобы при необходимости защитить Алекса Саварелла. Но она пока не хотела принимать определенного решения. Только время могло показать, проявит ли воскресшая Клеопатра интерес к кому-то из них. Кроме того, существовал еще и Эллиот, который также был способен защитить своего сына от нападения чудовища. Однако ей очень не хотелось тревожить Эллиота и отвлекать его от дел, которыми он считал необходимым заняться.

Она подвела Рамзеса к скамейке на набережной, к удобной чугунной скамье, куда можно было присесть и понаблюдать за прогуливающимися парами.

– Может, нам телеграфировать Эллиоту? – предложила она. – Чтобы предупредить его насчет Клеопатры?

– Пока не нужно, – ответил Рамзес. – Если хочешь, мы отправимся в Лондон завтра же. Я бы хотел, чтобы он осуществил свои планы. От него зависят его близкие, его семья. Я люблю этих людей, потому что их любишь ты; и я привязан к ним, потому что ты к ним привязана. Если вдруг выяснится, что Клеопатра едет в Лондон искать молодого Саварелла, вот тогда мы и предупредим Эллиота.

Это глубоко растрогало ее. Она не была уверена, что ему стоило это говорить. Какая сложная и любящая натура ее Рамзес! Джулия внезапно поняла, что, если бы он не любил Эллиота, это разбило бы ей сердце.

Эллиот Саварелл был очень близким другом ее отца. Она даже подозревала, что в юности они были любовниками. Нет, на самом деле она в этом даже не сомневалась.

Еще девочкой она запомнила один странный летний день. Они с отцом гостили в загородном поместье Эллиота. Джулия с Алексом ушли на прогулку, но очень скоро она устала, ей стало скучно, и она, вернувшись в дом одна, застала отца с Эллиотом в библиотеке.

Они заметили ее не сразу, а спустя мгновение.

Но в это мгновение ее глазам явилось нечто, что показалось ей странным. Мужчины стояли у окна спиной к двери. Эллиот, обнимая Лоуренса одной рукой, что-то шептал ему вкрадчивым голосом.

Странность эта состояла в том, что двое мужчин стояли настолько тесно друг к другу, что ее отец практически прижимался к Эллиоту, и их губы почти соприкасались. Тогда это произвело на нее сильное впечатление и даже испугало.

Должно быть, она издала какой-то звук. Мужчины оторвались друг от друга и повернулись к ней. Но она успела заметить, как в глазах отца блеснули слезы, которые, казалось, мгновенно исчезли.

Они об этом случае никогда не говорили. Но во время долгой дороги обратно в Лондон отец посадил Джулию рядом с собой в старом вагоне и крепко обнял – с какой-то грустью и безысходностью, как ей тогда показалось.

– О чем ты сейчас думаешь, папа? – спросила тогда Джулия.

– Ни о чем значительном, дорогая моя, – ответил он, глядя на пробегающие за окном поля. – Просто в жизни нам приходится рано или поздно от очень многого отказываться, потому что мы не можем иметь всего, что хотим. Ты сама это скоро узнаешь. Мы с тобой счастливы, моя дорогая. Вполне счастливы, но каждому в этой жизни когда-нибудь обязательно приходится чем-то жертвовать.

Помимо этого случая, ей в своей жизни неоднократно пришлось наблюдать Эллиота в разных необычных ситуациях, и она время от времени заставала его скучающим и утомленным на провинциальных светских приемах и балах.

Что ж, зато теперь перед Эллиотом лежал весь мир. Ему больше не нужно было совершать никаких жертв, вроде той, на которую он пошел много лет назад, женившись на американке – наследнице большого состояния, оплатившей все его долги и подарившей ему красавца-сына для продления его древнего рода.

Оглядываясь в прошлое, ее не удивило, что Эллиот сразу после знакомства с Рамзесом заподозрил в нем существо, далекое от понимания обычных людей. Именно Эллиот пошел за Рамзесом в Каирский музей в тот вечер, когда была разбужена Клеопатра. И именно он взял на себя заботу о воскрешенной царице Египта, когда Рамзес бежал от нее в страхе из-за содеянного.

Вероятно в порыве раскаяния, позже, когда их большое путешествие подошло к концу, Рамзес дал Эллиоту пузырек с эликсиром, чтобы тот поступил с напитком по своему усмотрению. И Джулию не удивило, что Эллиот выпил эликсир.

И возможно, Эллиот, пока живы его жена и сын, никогда не вернется в Лондон, если сможет избежать этого. Он никогда не допустил бы, чтобы известие о его бессмертии обидело их или причинило кому-то из них душевную боль. Он, конечно, щедро посылал бы им свой богатый выигрыш в казино, он разыскал бы золотые копи в соответствии с инструкциями Рамзеса и оставался бы загадочным любящим дедушкой для своих внуков, которые никогда бы не встретились с их вечно молодым родственником.

Теперь же Джулии предстояло как-то обмануть Эдит и Алекса в отношении своей собственной волшебной трансформации. Какими бы ни были ее планы на будущее, но это торжество с помолвкой ей было нужно, чтобы высказать свою признательность и любовь Эдит и Алексу, тщательно скрывая в душе боль оттого, что теперь их навеки разделяет бездонная пропасть.

Из всех людей, которые присоединились к ним во время их египетских приключений, Алекс оставался единственным, кто по-прежнему считал, что мистер Реджиналд Рамзи был загадочным египтологом, случайно попавшим в их группу, а таинственная женщина, с которой он провел незабываемую ночь любви в Каире, – старинной приятельницей Рамзи, внезапно лишившейся рассудка.

По глубокому убеждению Джулии, Алекс никогда не должен узнать правды. Он бы не выдержал, если бы он узнал все про нее, Рамзи, Клеопатру и про своего отца, это просто подкосило бы его.

Нет, теперь все ее помыслы должны быть направлены на то, чтобы Алекс пришел в себя после пережитого им – после того, как Клеопатра якобы погибла, Алекс замкнулся и ушел в себя.

На корабле по пути в Лондон он признался ей, что любит ту женщину, которую практически не знал, но тут же поклялся забыть ее. Он снова будет двигаться вперед, чтобы продолжать жить дальше, упрямо повторял он. Они все вернутся к обычной жизни.

Она тогда еще задумалась над этой мрачной фразой: двигаться вперед, чтобы продолжать жить дальше. Она и сейчас считала эту фразу какой-то зловещей.

Конечно, Алекс постепенно восстанавливался. И то, что он сам захотел устроить торжество в честь ее помолвки, было свидетельством его восстановления. Деньги, потоком поступавшие от отца, придали Алексу твердую уверенность и увеличили его привлекательность в глазах богатых невест, способных оценить его происхождение, его титул, его утонченное обаяние.

Рамзес взял ее за руку. Где-то ударил церковный колокол. Было уже поздно, и пешеходная дорожка вдоль Сены была пустынна.

– Ты сейчас думаешь об Алексе или о его отце? – спросил Рамзес.

– Об Алексе. Я должна сделать признание, потому что оно освободит меня от необходимости совершить кое-что.

– Конечно. Я слушаю.

– Что-то внутри меня хочет рассказать Алексу обо всем.

Неужели это говорит она? Собственные слова шокировали ее. Но нет, она действительно это чувствует. Просто правда более важна, чем жалость и сочувствие.

– Ты находишься в смятении из-за чувства вины. То, что ты откроешь ему правду, не изменит того факта, что ты никогда не любила его. И ты не должна терзаться угрызениями совести из-за этого. Фактически вас принуждали жениться, причем исключительно из финансовых соображений. И никто из инициаторов этой затеи не думал о том, что у тебя на сердце.

– Да, конечно. Конечно. Но…

– Я просто говорю о твоих чувствах. Прости меня. Я был советником намного дольше, чем царем. И я слишком быстро возвращаюсь в эту роль.

– Я хочу изменить его, Рамзес. Я действительно никогда не любила его. Но он мне небезразличен, и я хотела бы видеть, как он меняется, чтобы…

– Чтобы что, Джулия?

– Чтобы он мог испить радости этого мира полной чашей, как это делаем мы. Чтобы он увидел все его краски и его волшебство. Чтобы он был готов рискнуть ранить свое тело и свое сердце, если это будет нужно для полного познания того, что значит по-настоящему быть живым. Видишь ли, в этом – моя большая проблема. Скорее, даже единственная проблема сейчас. И заключается она в том, что во мне горит желание поделиться теми изменениями, которые претерпела сама, со всеми, кто мне особенно дорог.

– Ты имеешь в виду поделиться эликсиром?

– Конечно, он не мой, чтобы я могла им делиться. Но ты понимаешь, что я хотела сказать. Потому что ты на протяжении своего существования должен был ощущать нечто подобное.

– Ощущал, но тем не менее ты должна знать следующее: приобретаемый тобой жизненный опыт принадлежит только тебе. И эликсир не меняет тебя полностью. Да, он, разумеется, делает человека сильнее, решительнее. И я в полной мере наслаждаюсь этими изменениями. Но сердце остается прежним. Оно отдает только то, чем уже было наполнено. Оно освобождает твою любовь. Это происходит не со всеми, кто принимает эликсир. Но я знаю, что верить в это очень соблазнительно.

– Но если у человека пропадает страх смерти, разве он не становится от этого…

– Каким? Не становится ли хорошим? Я возродил Клеопатру из мертвых и лишил страха смерти. И что? Разве потом не от ее руки погибли в Каире ни в чем не повинные люди?

– Это другое, Рамзес. Она совсем иное создание. У нас для него даже имени нет.

– Эликсир не в состоянии исцелить падшую душу. Можешь в этом не сомневаться. Твой опыт принадлежит исключительно тебе.

– И ты тоже принадлежишь исключительно мне, – прошептала она. – А еще ты относишься к той части моего жизненного опыта, которой я не желаю делиться ни с кем. Никоим образом.

За этим последовал поцелуй, страстный, смелый, без оглядки на то, что кто-то их может увидеть. Еле оторвавшись от нее, он взял ее за руку.

– Пойдем, – сказал он. – Пойдем в собор.

– Нет, любимый, – покачала головой она. – Только не в эту нашу последнюю ночь здесь. Сегодня я хочу увидеть самые мрачные уголки Парижа, узкие темные закоулки, таверны и кабаре, куда я в прошлом не смела бы ступить и ногой. – Она рассмеялась. – Я хочу побывать в самых опасных местах. Хочу наблюдать, как воры, увидев в нас легкую добычу, потом вдруг невольно, что теперь стало абсолютно неизбежным, отступаются от нас, как если бы мы были ангелами.

Он улыбнулся. Он понял ее, насколько мог понять ее мужчина, подумала она. Любой мужчина, который понятия не имеет, каково это – быть женщиной.

И, взявшись за руки, они пошли от реки в сторону незнакомых им парижских улочек – два ночных путника, два искателя приключений, о которых мир смертных не знал ничего.

7

Этот англичанин занимался любовью, как француз, за что Мишель Мальво был ему бесконечно признателен.

Официанты и крупье в казино называли его графом Резерфордом, и Мишель тоже предпочитал думать о нем именно как о графе. Его титул как бы деликатно подчеркивал, насколько он отличался от всех остальных клиентов Мишеля.

Он затащил Мишеля в постель так же рьяно и неистово, как играл за зеленым сукном казино вот уже несколько дней подряд. С энергией мужчины, вдвое моложе себя самого. И даже, между прочим, с энергией мужчины, вдвое моложе Мишеля. В его движениях не было неуместной торопливой стыдливости. Как не было в нем и тени нерешительности или нервозности. На самом деле этот красивый синеглазый аристократ ласкал, изучал и познавал его тело с той же развязностью, что и молодые мужчины, с которыми Мишель, будучи еще мальчишкой, экспериментировал в виноградниках позади родительской фермы.

Нет, в нем не было ничего общего с другими его клиентами, мужчинами и женщинами, которые зазывали его в свои гостиничные номера вороватыми тайными сигналами и жестами. Которые торопливо прощались с ним, как только дело было закончено, но, правда, вручив ему перед этим обязательный подарок. Деньги, драгоценности или обещание угостить хорошим ужином – и все с целью заручиться его благоразумным молчанием, а может быть, и вернуть в свою постель на следующий вечер при аналогичных обстоятельствах.

Даже комната у этого человека отличалась от всех других.

Мишель уже бывал раньше в большинстве номеров «Отеля де Пари», но только не в этом шикарном люксе с обоями цвета безоблачного неба, с высокими и легко открывающимися окнами, выходящими на море, с небольшим изящным балкончиком. А как бесстрашно граф оставлял окна открытыми, позволяя океанскому воздуху целовать их обнаженные тела, когда они страстно сливались воедино. Зрелище это большинству людей показалось бы отвратительным.

Однако именно эта дерзость графа первоначально и привлекла к нему Мишеля несколько дней тому назад. Граф был одним из лучших игроков, с которыми Мишелю приходилось сталкиваться в жизни, и обладал почти сверхъестественной способностью видеть карты, использовать во всем объеме различные комбинации в рулетке и распознавать все оттенки выражения лица крупье. Каждый раз в тот самый момент, когда его необычайное везение, казалось, могло вызвать подозрение у хозяев заведения, он благодушно вставал из-за стола. Он раздавал щедрые чаевые официантам, постоянно подкармливавших его запасом каких-то небольших закусок, которые, похоже, придавали ему сил.

В чем был его фокус? Мишелю непреодолимо хотелось выведать это. Потому что он сам много лет назад приехал в Монте-Карло именно для этого – оседлать фортуну, постигнув секреты лучших игроков, чтобы поддерживать деньгами овдовевшую больную мать.

Его бедную маму.

Она-то считала, что он достиг высокой цели. Если бы она только могла допустить, что деньги, которые он регулярно присылает домой, зарабатываются тем, что он удовлетворяет интимные чувственные потребности богачей, сердце ее было бы разбито. Недавно он отослал ей кольцо с изумрудом в обрамлении бриллиантов, и она написала ему, что с большой радостью и гордостью за сына надевает его всякий раз, когда к ней приходит сестра. Ах, если бы она узнала, что это был подарок от одного немецкого генерала и его жены, которых он искусно довел до одновременного оргазма, это, без сомнения, просто убило бы ее.

Но в тот час, когда он покидал родной дом, он был намного моложе и глупее. И после нескольких месяцев пребывания в переполненной квартирке вместе с несколькими крупье он был вынужден признать крах своей мечты. К тому времени он стал прекрасным любовником, однако на то, чтобы научиться лучше играть, требовалось больше времени. Поэтому у него не было выбора, и свой первый подарок он успел растранжирить, пока пытался заработать на второй.

Однако теперь появилось и многое другое, что ему хотелось бы узнать об этом человеке, помимо секретов его фокусов за игральным столом. Очень много другого.

Когда граф довел его до оргазма, крики, которые в экстазе издавал Мишель, звучали восторженно и одновременно умоляюще; Резерфорду это, похоже, понравилось, потому что он только усилил свои атаки, пока оба они, обессиленные, не свалились на ворох смятых простыней.

Мишеля клонило в сон.

Тогда как его компаньон, напротив, казалось, совершенно не устал. Нежным движением он убрал со лба Мишеля мокрые от пота волосы.

– У графа Резерфорда есть немало секретов и талантов, – наконец прошептал Мишель.

– Возможно, в следующий раз в подобной ситуации мне все-таки удастся убедить вас называть меня Эллиотом.

– Вы очень таинственны, Эллиот, и восхитительно искусны.

– Вы сейчас имеете в виду мое искусство за столом для блэкджека или же?… – Кончиком пальца он медленно очертил круг на животе Мишеля.

– И то и другое.

– Понятно. Значит слухи, которые ходят о вас, мой юный Мишель Мальво, все-таки правдивы.

– Какие еще слухи?

– Что вы очень преуспели в искусстве соблазнения. И что этим зарабатываете себе на красивую жизнь. Возможно, именно поэтому мне также захотелось показать вам и свое умение.

– Выходит, мы с вами соревнующиеся жиголо?

– Нет, – рассмеялся Эллиот, – это вряд ли.

– А я в этом уверен. У вас есть титул.

– И что этот факт позволяет вам предположить насчет меня?

– Ничего, – тихо сказал Мишель. – Никаких предположений, потому что вы уже и так бросили вызов всем моим ожиданиям. В вас нет ни сдержанности английских аристократов, ни их претенциозной заносчивости. По крайней мере, по сравнению с теми, кто встречался мне.

– И много ли вам таких встречалось, мой мальчик? – спросил граф с озорной улыбкой.

– Будьте снисходительны, Эллиот, и будьте добрее. Не все родились в богатой семье. И мы делаем то, что можем делать, чтобы выжить.

– Ну, в отношении вас мне хочется быть исключительно добрым, – ответил тот, нежно целуя его. – Причем постоянно и с большим энтузиазмом.

– Значит, слухи обо мне вас не беспокоят?

– Абсолютно. В моей жизни наступил период великих трансформаций. В результате я освободился от прежних ограничений и ярлыков.

– А ваш титул относится к тем ярлыкам, от которых вы сейчас освобождаетесь?

– Если мой титул дает мне возможность доступа к такой красоте, как ваша, мой юный Мишель, я не желаю освобождаться от него никогда.

– А ваше бесстрашие, которое так отличает вас, Эллиот? Откуда оно в вас? Неужели это мастерство в азартных играх дает вам подобную уверенность?

– И вы хотите понять мои трюки, не так ли? Вы полагаете, что я считаю карты?

– О, Эллиот, я хотел бы понять многие вещи, касающиеся вас.

Словно крошечная трещинка проступила на лице графа, какая-то едва уловимая тень мелькнула в ясных синих глазах. «Может быть, я сказал ему что-то лишнее? – подумал Мишель. – Может быть, в моих словах просквозило слишком явное желание узнать сокровенное?»

Эллиот снова осторожно провел кончиками пальцев по его щеке – на этот раз почти сочувственным жестом.

– Можно сказать, что со мной происходит великое приключение. Но одновременно я стараюсь погасить свои долги. В настоящий момент я достаточно привилегирован, чтобы иметь возможность сочетать эти занятия.

– Вы гасите долги? Своими выигрышами?

– Да.

– И скоро вы уедете отсюда? – спросил Мишель, надеясь, что на этот раз ему удалось добавить в свой голос ледяного холода.

– Да.

– А куда? В Баден-Баден? Или в другое казино, где станете применять свои искусство, пока не начнете вызывать подозрение у администрации заведения?

– Вы умный мальчик, Мишель. Очевидно, вы немало повидали в этом мире.

– Это не так. Но я много повидал в Монте-Карло. А в Монте-Карло сейчас съезжаются многие люди со всего мира.

– В Монте-Карло со всего мира приезжают те, у кого есть деньги. Но в мире много и таких, у кого денег нет. И кроме того, весьма значительная часть мира продолжает скрываться под завесой великой тайны.

– А много ли из этого таинственного мира видели вы сами, граф Резерфорд?

Ему показалось, что Эллиота внезапно охватила волна былых ярких воспоминаний, которая унесла его куда-то очень далеко от этого роскошного гостиничного люкса с потрясающим видом на море. Мишель почувствовал себя невидимой ширмой, пустым местом – Эллиот смотрел сквозь него, и это ранило его больше, чем он был в силах вынести. Это было жестоким напоминанием о том, что вскоре они расстанутся. И граф Резерфорд станет для него всего лишь еще одним богатым путешественником, чьим вниманием и щедростью Мишель пользовался один короткий миг.

– Мой дорогой Мишель, – наконец шепотом заговорил Эллиот. Складывалось впечатление, что он пребывает в забытьи и слова срываются с его губ сами собой. – В последнее время я столкнулся в этом мире с такими вещами, которые не поддаются никаким объяснениям. Вещами, которые поставили под сомнение все, что я до сих пор знал о жизни и смерти. И все благодаря царю.

«Царю?» – удивился Мишель, но вслух ничего не сказал – это могло нарушить атмосферу внезапной откровенности человека, находившегося, казалось, в состоянии гипнотической задумчивости. Но Эллиот почти сразу же пришел в себя. На лице его мелькнуло испуганное выражение, которое он безуспешно попытался скрыть за запоздалой теплой улыбкой.

– Примите душ, а потом мы посидим на балконе и полюбуемся открывающимся оттуда видом, – сказал граф.

Стоило только Эллиоту подняться с постели, как температура воздуха словно сразу упала на несколько градусов. Мишель почувствовал себя брошенным, но граф Резерфорд между тем не попросил его уйти. Его не выставили торопливо из номера. Пока, во всяком случае. Поэтому он просто вымылся, как ему и было предложено.

Когда он снова вошел в спальню, Эллиот уже сидел на балконе. Над его головой змейкой вился дым от сигареты.

На комоде рядом с бумажником Мишеля лежало чье-то письмо. И, хотя в данный момент бумажник ему был не нужен, близость этих предметов показалась ему достаточным оправданием тому, чтобы украдкой заглянуть в эти несколько страниц, исписанных торопливым почерком.

Понимая, что этот блаженный вечер подходит к концу и что эти строчки, возможно, единственная возможность для него заглянуть во внутренний мир этого незаурядного человека, Мишель с отчаянной жадностью быстро пробежал глазами письмо.

Оно было от сына графа, Алекса Саварелла.

Он благодарил отца за то, что тот наконец-то сообщил телеграфом дату своего возвращения из Монте-Карло, и за деньги, которые тот пересылал семье. В результате, писал он, их загородное поместье в Йоркшире опять открыто для гостей и они уже набрали требующуюся для этого дополнительную прислугу. Именно там они собираются устраивать торжество по поводу помолвки женщины по имени Джулия Стратфорд с мистером Реджиналдом Рамзи, ее женихом.

На последующих страницах многократно повторялись просьбы к Эллиоту возвращаться домой. Однако из письма не было понятно, что, собственно, связывало Джулию Стратфорд и Реджиналда Рамзи с графом Резерфордом и его сыном. Упоминалось какое-то «большое пагубное путешествие по Египту», но без детальных подробностей, помимо намека на то, что Эллиот уехал отчасти для того, чтобы избежать последствий этого «большого путешествия».

С балкона неожиданно донесся скрип металла, заставив Мишеля вздрогнуть.

Быстро отбросив письмо обратно на комод, он отступил на шаг.

Но оказалось, что Эллиот просто, упершись ногой в кованые перила, стал раскачиваться на задних ножках своего стула.

Таким образом, его шпионство осталось незамеченным. Или все-таки его разоблачили? Эллиот обладал непостижимой сверхъестественной способностью ориентироваться в обстановке за игральным столом. Возможно, он так же способен распознать и тайные действия Мишеля в нескольких шагах за своей спиной?

Умышленно шумно Мальво стал натягивать на себя брюки. После чего вышел на балкон, где Эллиот встретил его теплой улыбкой и жестом показал на пустой стул рядом с собой.

Внизу под ними пролегала оживленная набережная.

Мишелю хотелось задать столько вопросов графу Резерфорду (например, насчет его необыкновенных синих глаз), он столько хотел о нем узнать, но опасался, что эффект будет таким же, как в случае, когда слишком торопишься поймать падающий воздушный шарик: одно неловкое движение – и шарик уже унесся прочь с бешеной скоростью.

«Вещи, которые поставили под сомнение все, что я до сих пор знал о жизни и смерти. И все благодаря царю».

Что, собственно говоря, могут означать эти слова?

И почему Эллиот так загадочно улыбается ему сейчас?

«Он все знает, – подумал Мишель, – знает, что я прочитал письмо. Он почувствовал это так же, как чувствует, какую карту крупье вытащит следующей».