Глава 3

Эмме было трудно уснуть этой ночью. Она лежала на постели под одной простыней. Лунный свет играл на поверхности моря, превращая далекие горы в острова, плавающие в дымке. Почему она так отчаянно оттолкнула Уолтера? Когда это несколько поцелуев вечером после танцев значили так много? «Каков он, этот счастливчик, для которого ты бережешь свои поцелуи»? Такого человека не существовало. Никогда не существовало. Она действительно хотела любви, часто мечтала о ней, размышляла как бы все это было, и с грустью признавала, что время идет, и с ней, наверное, такого уже никогда не случится.

Она не хотела причинить боль Уолтеру. Он воспринял все очень хорошо, отпускал шутки о человеке, который завладел ее сердцем, но его гордость была задета. О Нике Уоррендере, Нико, мистере Хмурый Взгляд, она не позволяла себе думать.

На следующее утро она чувствовала себя так, словно не спала вовсе. Зато леди Чартерис Браун, напротив, была в прекрасном настроении. Во время завтрака она объявила, что будет сопровождать Эмму в поездке, которую запланировала, по кафе и тавернам Аджио Стефаноса.

— Но перед тем, как мы отправимся в путь, я хотела, чтобы ты выяснила у служащих отеля, когда мы, наконец, сможем увидеть эту горничную. Конечно, она вернется на работу сегодня!

Эмма была вынуждена пойти к регистрации и неожиданно была разочарованна, когда увидела за стойкой обходительного молодого человека.

— Мария? — Он воздел руки к небесам и уронил их. — Мне очень жаль, но ее нет. У нее большие проблемы. Ее отец… Вы понимаете? Телефон? Там, где живет Мария, нет телефона. Может быть завтра…

— Завтра? — вскричала леди Чартерис Браун, когда Эмма пересказала ей содержание разговора. — Но мы должны уезжать завтра! Горничные пропадают, дети набрасываются на скейтбордах… Это худший из всех отелей, где я когда-либо останавливалась.

— Все равно, я думаю, нам следует зарезервировать наши номера еще на некоторое время, — сказала Эмма. — Не забывайте, Мария — единственная ниточка, которая у нас есть.

— Если все это того стоит! Если мы когда-нибудь вообще увидим эту Марию! Ну да ладно. Оставь за нами эти номера на пару дней.

Утро в Аджио Стефаносе нельзя было назвать удачным. Город был забит, стояла жара. Вскоре, после визитов по кафе и тавернам, леди Чартерис Браун устала и выглядела подавленной. Никто не признавал девушки на фотографиях. С усталостью леди Чартерис Браун становилась все более капризной и упрямой. Легкий ланч в таверне у моря и Эмма везла ее назад в отель на сиесту.

— Не стоит так разочаровываться, — сказала она старой леди, когда та прикрыла веки от яркого света. — Официанты в кафе и тавернах видят столько людей, что просто физически не могут помнить все лица, и даже если вспомнят, что они могут нам сказать больше того, чем мы знаем от Марии, что Алтея была в Аджио Стефаносе? Попозже, когда станет немного прохладнее, я объеду дома, в которых сдаются квартиры и комнаты. Это может нам дать больше шансов. Без отдыха Эмма отправилась из своего номера в сад. Накануне у бассейна ее кожа обгорела на солнце, и Эмма решила, что будет лучше сегодня избегать солнечных ванн. Было очень тихо. Группа уехала на свою очередную экскурсию. Эмма нашла место в тени и присела с книгой, но успокоиться никак не могла. Для нее было большим разочарованием, что они никак не могли услышать то, что Мария знала об Алтее. Ее информация могла ничего не стоить, а могла и навести их на след девушки. Какова была Алтея? — задумалась она. Почему леди Чартерис Браун так мало рассказала ей об Алтее? Не потому ли, что старая леди по-настоящему не знала своей внучки? У Алтеи не было близких друзей. После ее исчезновения ни один человек не мог даже высказать предположения, почему она ушла, и куда могла уйти.

Откуда-то из гущи олеандров у себя за спиной она услышала пронзительный крик. В напряжении, она прислушивалась. Крик раздался снова, но теперь вместе со звуком сильных ударов. Потом стон, словно кому-то причиняли боль. Боже мой, что там происходит? Пробравшись по узкой тропинке среди цветущих кустарников, она попала на небольшую поляну, окруженную валунами. В центре ее маленький мальчик в пластмассовых доспехах лупил по чему-то мягкому и пушистому игрушечным мечом.

— Что ты делаешь? — закричала Эмма по-английски, так как это был никто иной, как маленький сын Ника Уоррендера, производивший истязание.

Ребенок бегал кругами. Его лицо под шлемом горело, глаза были широко распахнуты и сияли.

— Я убил Минотавра, — сказал он.

— Да?

Ребенок обернулся и ударил кулаком по пушистому комку, зажатому между колен.

— Я — Тесей, а кролик — Минотавр, — он выхватил и высоко поднял за уши игрушечного кролика. — Он не истекал кровью, но он точно умер. И теперь, — сказал он, повергая в прах мертвого Минотавра, — я собираюсь стать царем и жениться на Ариадне. Хочешь быть Ариадной — встань вон там, — он показал на пышное рожковое дерево с зелеными глянцевидными листьями. — Там моток пряжи. Мне приходилось самому изображать Ариадну, понимаешь, но будет гораздо лучше, если Ариадной будешь ты.

— По-моему, — сказала Эмма, — я пришла как раз вовремя.

Она нашла моток пряжи у рожкового дерева там, где был привязан конец нитки.

— И сейчас ты собираешься найти дорогу из Лабиринта с помощью этой нити?

Но у Тесея, похоже, возникла проблема:

— Я потерял свой конец нити! Эмма смотала клубок и малыш подпрыгнул, схватив конец тянувшейся нитки.

— Нашел! — закричал он как триумфатор. Бегая зигзагами по пустырю и имитируя путь по Лабиринту, он подбежал к рожковому дереву.

— Добрался, — сказал он, срывая шлем. — Просто запросто!

Он уселся на нескошенную траву.

— Как тебя зовут?

— Эмма.

— А меня Янни.

— Да, я знаю.

Он посмотрел на нее исподлобья и нахмурился так же, как это делал его отец. Теперь он вспомнил, и Эмма пожалела о сказанном. Он отшатнулся от нее, дергая за ремешки своего нагрудника.

— Помочь тебе?

— Нет.

Она наблюдала, как он борется с пластмассовыми креплениями. Ему было жарко, полосы повлажнели от пота. Она вспомнила, что его отец говорил о кашле.

— Ты был в Кноссе, где Тесей убил Минотавра? — спросила она.

Он кивнул.

— Ты знаешь, что случилось дальше? — Он повернулся посмотреть на нее, и она потихоньку протянула руку к непослушным лямкам. — Как Тесей не остался на Крите и поплыл назад в Афины…

— И забыл поменять паруса на своем корабле с черных на белые. Его отец подумал, что Тесей погиб и бросился на скалы, и поэтому Тесей стал правителем Афин.

Нагрудник был снят.

Эмма сказала:

— Я собираюсь пойти попить холодного лимонада в бар у бассейна. Хочешь пойти со мной?

— Мне не разрешают ходить к бассейну. — Все будет в полном порядке, — заверила она его, — если ты будешь моим гостем. Я понесу доспехи и Кролика, а ты понесешь свой меч.

Они вышли из гущи олеандров на солнечный свет. Как выяснилось, Янни бывал в Кноссе несколько раз и продолжал рассказывать ей все об этих поездках, пока шел, прыгая рядом с ней.

— У них были игры с быками, — сказал он. — Можно даже увидеть то место, где они прыгали через быков. И девушки тоже.

— Я бы побоялась.

— А я нет. Просто запросто.

Всего несколько человек лениво плавали в бассейне или наслаждались солнцем у его края. Они уселись за столом под полосатым зонтом и потягивали прохладный лимонад через соломинки.

— Когда я вырасту, я буду жить в Греции всегда и буду археологом.

— Это должно быть ужасно тяжелая работа, особенно когда стоит такая жара, как сейчас.

Он рассмеялся через стол. У него были темные глаза, как у его отца, но другого цвета. Его кожа была кожей северного человека, с веснушками, вольно рассыпавшимися по его носу. Она, должно быть, была симпатичной, молодая женщина, которую так любили… Боль за всех за них охватила ее — за Ника Уоррендера, за Янни, за Джули… И за саму себя, которая никогда не знала любви.

— Твоя бабушка ищет тебя везде, — откуда-то сзади раздался голос Ника Уоррендера, который беззвучно подкрался к ним в мягких кроссовках. — Манолис сказал мне, что ты здесь, но я отказывался этому верить.

Паника Янни была смешной: — Эмма сказала мне, что все будет в порядке, если я буду ее гостем.

Ник сурово кивнул:

— Я понимаю.

— Она была Ариадной и помогла мне выбраться из Лабиринта — дала нить.

Ник отодвинул стул и сел:

— Итак, Минотавр повержен?

Только сейчас он позволил себе посмотреть через стол в ту сторону, где сидела Эмма. Потом он улыбнулся, и Эмма с внезапной пугающей ясностью поняла, почему она сопротивлялась поцелуям Уолтера Фередэя накануне вечером. Она чувствовала, что не в силах пошевелиться, и щеки горят. Стало тяжело дышать. Это уж совсем смехотворно! Так это не случается! Она была рассудительной и хладнокровной Эммой Лейси. У нее, должно быть, солнечный удар.

Манолис, бармен, поставил перед ними три стакана лимонада.

Ник Уоррендер сказал:

— Ваше здоровье! Это правда, Янни мне сказал, что ты никогда не была в Кноссе?

Она должна была сидеть, потягивать лимонад и каким-то образом поддерживать беседу о Кноссе и археологии на Крите. Она с трудом потом могла вспомнить, что именно она говорила. Но никто не спросил с беспокойством:

«Вы не больны? Вам не дурно?» Никто, очевидно, и не заметил, что для девушки под полосатым зонтом весь мир перевернулся вверх дном.

Когда его стакан с лимонадом опустел, Ник Уоррендер сказал:

— Хорошо, Тесей. Возвращайся к Yiayia, а меня ждет работа.

Он подбросил меч, и Янни поймал его.

— Скажи спасибо мисс Лейси. Пошли! Я понесу остальное обмундирование.

Янни бросился наутек, рассекая воздух своим мечом. Ник Уоррендер собирал вещи своего сына.

— Я прошу прощения, что он снова надоедает. Мы не разрешаем ему бывать там, где гости отеля.

— А он не надоедал мне. Это я вмешалась в его игру, когда он отделывал Минотавра. Было очень мило с его стороны позволить мне участвовать.

Он снова улыбнулся, и она отвернулась. Значит, это была правда. Значит, это случилось! Ее поразило это безумие. Древние греки представляли себе в таких случаях стрелы, пущенные богом.

— Я действительно огорчен, что вам так до сих пор и не удалось поговорить с Марией. Ее отцу очень плохо. Они отвезли его в больницу в Гераклион.

— Пожалуйста, — сказала она, — не беспокойтесь об этом. Потом, когда все пойдет на лад…

— Да, конечно, потом. Мне было приятно слышать, что вы остаетесь. А сейчас, я прошу извинить меня…

— Конечно, — она все еще не смотрела на него. Молодая парочка дурачилась в бассейне, хватая друг друга за ноги. Эмма едва слышала, как он ушел, беззвучный в своих белых кроссовках. Потом она обернулась и наблюдала, как он прошел мимо стены, увитой розами и вошел в отель. Она уронила голову на руки и так и осталась сидеть за столом. «Я влюбилась в мужчину и хочу, чтобы он любил меня. А он ни в малейшей степени не собирается этого делать. О Боже, как это случилось со мной? Я разговаривала с ним всего несколько раз. Я едва знаю его». Но это была неправда. Она знала его. Что-то в глубине ее существа отзывалось на нечто в глубине его. Но что ей оставалось делать? Что могла сделать девушка?

В каком-то оцепенении она дошла до номера леди Чартерис Браун. К четырем часам, как договорились. Старая леди все еще была уставшей после утра, проведенного в городе, и была лишена всякого желания предпринять еще одну поездку.

— Я не желаю есть ни в одной из твоих гадких таверн сегодня вечером, — сказала она.

На обратном пути Эмма сделала заказ на вечер у обходительного молодого человека.

Ей было интересно, в каком родстве состоит он с Ником. Сводный брат? Муж сестры?

Город все еще был словно в полудреме от полуденной жары. В Бюро информации она получила список домов, где сдавались комнаты и карту города, и начала систематично прорабатывать адреса. Она ходила вверх и вниз по крутым улочкам в верхней части города. Она взбиралась по узким переулкам, чьи ступени были выбелены и украшены цветущими лилиями и гвоздиками в зеленых горшках. Домовладельцы демонстрировали дружелюбное участие, когда она доставала фотографии Алтеи. Но для Эммы оказалось довольно сложно разбирать их греческий с сильным критским акцентом. Правда, это едва ли имело значение, так как никто не признавал девушку на снимках. Похоже, никто не видел молодой англичанки.

Солнце уже опустилось низко над западными холмами. Город, море, деревеньки, все было залито тем золотым вечерним светом, который она так хорошо помнила со времени своего давнего пребывания на Крите. Эмма плотно прижалась к выбеленной стене, чтобы пропустить старуху, которая ехала домой верхом на осле. Она была на верхней окраине города. Жизнь внизу оживлялась, вдоль всего побережья начали вспыхивать огоньки. В воздухе стоял густой аромат критских лилий. Крит, остров легендарного царя Миноса и Минотавра, с бесчисленным количеством лет человеческой истории хранимых в его памяти! Она любила его. И Ник Уоррендер принадлежал ему, даже если только отчасти. Но она должна выкинуть Ника из головы. Ей удавалось делать это довольно успешно, с тех пор как она уехала из отеля. Позже ей придется столкнуться лицом к лицу с этой странной фантазией и что-то решать, но сейчас у нее есть работа, которая должна быть сделана.

В этой части города был еще один дом, в который ей предстояло зайти, до того как возвращаться к леди Чартерис Браун и идти ужинать с ней. Одос Лефтериоу, 23. Его было нелегко найти. В конце узкой и извилистой улочки выщербленные ступени привели ее к входной двери. Глядя на дом, перед тем как постучать, Эмма подумала, что это должно быть самое высокое место в Аджио Стефаносе. Если Алтея по какой-то маловероятной случайности выбрала именно это жилище, то это скажет нечто определенное о характере девушки. Обычные цветущие растения обступили ступени и виноградная лоза тянула свои усики, чтобы обвиться вокруг входной двери и окон.

В ответ на ее стук дверь открыла бесстрастная женщина средних лет. У Эммы наготове в руке была пара фотографий и она прямо приступила к привычным вопросам, стараясь говорить медленно и четко.

— Будьте добры, вы не видели когда-нибудь эту девушку? Может быть она хотела снять у вас комнату?

Женщина ответила не сразу.

Ne, — сказала она потом. Да.

Ne? Вы видели ее? Она приходила сюда, в этот дом?

Женщина разволновалась, и Эмма не могла разобрать ни слова из того, что она говорила.

Parakalo, — сказала Эмма, — говорите немного медленнее. Я не понимаю.

Женщина отодвинулась от двери и живо жестикулировала, приглашая ее войти.

— Пожалуйста, — сказала Эмма. — Мне самой не нужна комната. Я пытаюсь найти эту девушку, узнать, она останавливалась здесь?

Снова женщина жестом пригласила ее войти. Заинтригованная, Эмма последовала за ней через тронутый сумерками холл в комнату. Как и в номере леди Чартерис Браун в отеле, Эмма поначалу была поражена окном и видом, открывавшемся из него. Отсюда было видно широкое пространство залива, обрамленное холмами, которые сейчас были затуманены, так как солнце уже зашло, мерцающая линия набережной и темнеющая масса Аджио Стефаноса, лежащего прямо под ними.

Эмма обернулась к критской женщине, которая разводила руками и, казалось, приглашала ее осмотреть комнату. Пол был выложен плиткой. Узорчатые шторы на окнах. Кровать под тканым покрывалом, стол, несколько стульев. На белых стенах висела пара живописных критских ковриков и одна или две религиозных картинки.

Эмма еще раз спросила на правильном греческом: — Девушка на фотографии — она останавливалась здесь?

Критянка кивнула.

Ne, — и тут она затараторила очень быстро. Единственные слова, которые смогла разобрать Эмма были: — Одна неделя, восемь тысяч драхм.

Эмма вздохнула в отчаянии. Критянка была явно убеждена, что Эмма сама хочет снять комнату. Она огляделась вокруг себя. Это было изумительное жилище, напоминавшее орлиное гнездо. Ей нравилось думать, что Алтея выбрала именно это место.

Epharisto poli, — сказала она, улыбаясь критянке и продвигаясь к двери. Что толку было пытаться добиться чего-то еще. И тогда критянка коснулась ее руки, стараясь привлечь ее внимание к шкафу.

— Да, — снова улыбнулась Эмма. — Очень хорошая комната.

Но критянка уже что-то доставала с полки. Это была пара карандашных набросков. На них были изображены крыши, видные из окна. Сердце Эммы забилось. Алтея хотела изучать искусство. Могли ли эти забытые картинки принадлежать ей? Она перевернула листы. Ничего, никакой подписи.

Эмма показала на фотографии Алтеи, которые держала в руке, и потом на карандашные наброски.

— Эта девушка нарисовала эти картины? — спросила она.

Критянка пожала плечами. Они постояли еще несколько мгновений, уставившись друг на друга во взаимном непонимании. Терпение критянки подходило к концу, и Эмму потихоньку оттесняли в холл к входной двери.

Эмма поздно вернулась в отель и обнаружила, что все постояльцы, включая леди Чартерис Браун, уже за ужином.

— Боже мой, где ты пропадала?

Эмма была не уверена, стоит ли что-нибудь говорить леди Чартерис Браун в такой момент о комнате, которую она мысленно окрестила «гнездо Алтеи».

Она сказала только:

— Смотрела комнаты.

— Безуспешно, естественно, — заявила старая леди. Вопроса, на который необходимо было бы отвечать не последовало.

Подали суп, который буквально пищал от жара.

— За мной хорошо присматривали в твое отсутствие, — сказала леди Чартерис Браун. — Этот очаровательный молодой человек…

Прошло несколько мгновений, прежде чем Эмма сообразила, что очаровательным молодым человеком для леди Чартерис Браун был вовсе не Ник Уоррендер, а Уолтер Фередэй.

— Он купил мне джина с шипучкой и представил мне такую приятную пару — профессора и миссис Хэллидей. После ужина здесь будет нечто, что мистер Фередэй называет представлением среди публики, и был столь любезен, что пригласил нас присоединиться к вечеринке.

Когда ужин был закончен, Уолтер Фередэй подошел к ним, пробравшись между столиками.

— Я уговорил администрацию устроить небольшое шоу с национальными песнями и танцами для нашей группы, — сказал он. — Пусть пофотографируют что-то новенькое.

Он проводил их в огромный зал, которого Эмма до сих пор не видела. Стулья стояли вокруг небольшой танцевальной площадки. Вся экипировка ансамбля уже была на месте. Зрительские места быстро заполнялись. Прибыли Хэллидеи, и Эмма была им представлена. Он был крупный и напыщенный, она маленькая и суетливая, с манерами столь отличными от манер леди Чартерис Браун, что старая леди разве что не мурлыкала от удовольствия.

Представление началось с очаровательного деревенского танца, который исполняли молодые мужчины и девушки в красочных костюмах под бодрящую мелодию бузуки и скрипок. Эмма видела греческие танцы слишком часто, чтобы понять, что это обычная вежливая и милая чушь, предназначенная для туристов. Ей было трудно усидеть на месте. Надо было что-то делать с «гнездом Алтеи». Был только один человек, к которому она могла обратиться за помощью. Но она отказалась от мысли пойти и разыскать его.

Когда первый номер закончился, она извинилась перед леди Чартерис Браун и выскользнула из зала. В саду воздух был прохладен после духоты переполненного помещения. Она старалась успокоить свои нервы. Вовсе не было причины, почему бы ей не попросить Ника Уоррендера о помощи. Он знал, что леди Чартерис Браун приехала на Крит в поисках своей внучки. Он предвидел, что может возникнуть проблема с языком. Чувство, которое она с удивлением обнаружила в себе сегодня утром, было не более чем романтическая фантазия, от которой ей придется отказаться как от сумасбродства. Чем оно на самом деле и было.

У стойки регистрации она спросила молодого грека, можно ли ей поговорить с Нико. Она будет на террасе.

Он вышел к ней почти в ту же минуту. Он был в темных слаксах и белой рубашке. Он встал рядом со столом с таким официальным видом, словно она собиралась заказать выпивку из бара.

— Я прошу прощения, если доставляю беспокойство, — начала она, злясь на себя за то, что у нее самым нелепым образом перехватило дыхание. — Если время неподходящее…

— Оно абсолютно подходящее, — сказал он. — Чем могу быть полезен?

— Прежде всего, — сказала она запальчиво, — тем, что сядете.

Он выдвинул стул и сел, как она просила. Но стало только хуже, потому что теперь, когда он сидел за столом напротив, его глаза были на одном уровне с ее глазами.

— Доктор Уоррендер, — она заставила себя произнести его имя и продолжила:

— Я не стала говорить об этом раньше, потому что здесь был Янни, но прошлой ночью я встретила вашего друга Дамьена. Он рассказал мне о вас. Я считала вас греком.

Он позволил себе вежливую улыбку.

— Это имеет какое-то значение?

— Вы позволяли и дальше так думать, когда я рассыпала вам комплименты за ваш английский.

Теперь он улыбался сардонически, наслаждаясь ее неловкостью.

— А вы не позволяли мне узнать, что говорите по-гречески. Давайте считать, что мы квиты.

— Но я не говорю по-гречески, по крайней мере, недостаточно хорошо, чтобы справиться с его критским вариантом.

— Местный диалект немного неразборчив.

— Сегодня я ездила по домам, в которых сдаются комнаты, пыталась выяснить не узнает ли кто-нибудь внучку леди Чартерис Браун по фотографиям. Я зашла в один дом, почему-то я была почти уверена, что Алтея жила там, — и она подробно рассказала ему обо всем, что произошло на Одос Лефтериоу, 23.

— И ты хотела, чтобы я поехал с тобой и выступил переводчиком?

— Ты можешь сделать это?

— Прямо сейчас?

— Я не думала о том, когда. Я просто хотела спросить не согласишься ли ты.

— Я уже сказал, что завтра я целый день простою на регистрации. Сейчас дела идут не очень хорошо. У них не хватает людей. Дела идут не очень хорошо.

— Мне жаль слышать это.

— Да, это печально. На них давят владельцы крупных отелей, которые хотят выкупить у них дело. Моя мать и отчим — вон тот старик, который сходит с ума по своим розам — отошли от дел пару лет назад. Теперь этот бизнес принадлежит Спиро, а он уже смертельно устал от него.

— Кто это, Спиро?

— Обходительный парень на регистрации. Женат на моей маленькой сестренке Анне. Ваше пребывание в «Артемисе» началось бы более приятно, если бы в тот день, когда вы приехали, работал Спиро.

«Нет, все равно я не хотела бы чтобы все сложилось по-другому», — подумала Эмма, но она не смогла бы хорошо выразить это.

— Но, что касается вашей проблемы, — продолжал он. — Почему не сейчас?

— Леди Ч. Б. Я не хочу тревожить ее, если нет повода для радости.

— Она на этом шоу в зале? — Он поднялся со своего места. — Мы вернемся раньше, чем оно закончится.

— Она может не захотеть сидеть до конца. Я узнаю, все ли будет в порядке в случае моего отъезда.

Через несколько минут она догнала его в фойе.

— С ней все в порядке. Оказывается, Хэллидеи устраивают вечеринку у себя в номере после шоу, и она собирается пойти к ним.

Она копалась в сумочке в поисках ключей от машины.

Ник открыл дверь перед ней и помахал рукой Спиро, когда они выходили.

— Только транспорт — мой, сказал он. — Я не люблю, когда меня везут.

— Особенно женщина?

— Я этого не сказал.

«Но подумал!» Эмма не стала спорить, не испытывая особого желания вести машину через Аджио Стефанос ночью. Смиренно она шла следом за ним в гараж, но здесь остановилась как вкопанная.

— Только не мотоцикл!

— А что плохого в мотоцикле? — спросил он, взяв с полки два шлема и протянул один ей.

— Много чего.

— Я езжу очень хорошо и очень осторожно, — заверил он ее. — Тебе не будет никакого вреда. Обхвати меня за талию и держись крепко.

«Обхвати меня за талию». Она снова почувствовала, что не может пошевелиться, лицо горело.

Он вывел мотоцикл через двор и, балансируя, выехал на дорогу.

— Я сказал, держись крепче, — прокричал он.

И тут они стали набирать скорость. Эмма выкрикнула: «Да, хорошо», — но ее голос унес ветер. До этого Эмма никогда не ездила на мотоцикле. Тем более она была влюблена. Позже она не смогла бы сказать, что больше занимало ее мысли: страх перед скоростью, когда они мчались, рассекая теплый ночной воздух, или самозабвенный восторг от того, что обнимает тело мужчины, которого любила.

Она вся дрожала, когда слезла с мотоцикла на Одос Лефтериоу и сняла шлем. Внизу под их ногами маленький город был похож на красочный калейдоскоп света. Небо над их головами было глубоко черным, с точечными проколами звезд.

Когда он ставил свой мотоцикл, то возвышался рядом с Эммой как башня.

— Не так уж плохо, правда?

Может быть. Она не была уверена ни в себе, ни в своих чувствах, ни в здравом уме. Она повела его вверх по ступеням к дому номер 23 и постучала в дверь.

Все оказалось так просто в этот раз. Эмма достала фотографии. Ник и женщина разговаривали. Женщина провела их в комнату с чудесным видом на город и снова достала карандашные наброски из шкафа.

Потом Ник повернулся к Эмме.

— Да, девушка на этих фотографиях приходила сюда в конце прошлого года и сняла эту комнату. На неопределенное время. Вносила плату по восемь тысяч драхм каждую неделю вперед. Потом, приблизительно через две недели, девушка исчезла.

— Исчезла? Что она имеет в виду?

— Она вышла однажды утром с рюкзаком, говорит наша дама, и никогда больше не вернулась.

— Когда это было? — спросила Эмма. Ник переспросил у домовладелицы.

— В конце ноября.

— Но это сто лет назад.

— Эта дама даже не знала, что ей делать. Она думала, что должна пойти в полицию, но у нее уже бывали студенты перед этим. Которые просто вставали и уходили, и она предоставила всему идти своим чередом. Сначала она оставила комнату, хотя ей и не заплатили, а потом ее сын вернулся домой с моря, и она отдала эту комнату ему. А вещи девушки и ее чемодан сложила в шкаф в холле. Однажды, некоторое время спустя, пришла женщина и сказала, что англичанка прислала ее забрать вещи и хотела бы заплатить за то время, которое домовладелице пришлось продержать комнату. Но она взяла деньги только за одну неделю.

Эмма перевела взгляд с Ника на домовладелицу.

— Что это была за женщина, — спросила она по-гречески.

Ник переводил, когда она не понимала.

— Приблизительно того же возраста, как и она сама. Гречанка, возможно с Крита. Это все, что она знает. Наброски она нашла в шкафу гораздо позже, и она не уверена принадлежат ли они Алтее или кому-то еще, кто жил потом в этой комнате. Она думала, они могут помочь. Она сожалеет. Она считает, что это на ее совести, что она не сообщила об исчезновении девушки в полицию.

— Она не догадалась спросить у женщины, которая приходила за вещами, что все-таки случилось?

Ник сказал:

— Я спрашивал ее об этом. Очевидно, нет. Она не хотела показаться назойливой, я полагаю.

— Девушка была одна все это время? — спросила Эмма на правильном греческом, так как женщина, казалось, понимала ее, тогда как Эмма не могла понять ее критский греческий. — Приходили к ней друзья?

Домовладелица покачала головой, и Нику не пришлось переводить.

Они ушли, пожав друг другу руки со взаимными наилучшими пожеланиями.

— Вы были очень добры и очень помогли нам, — добавила Эмма на своем четком правильном греческом.

Снаружи, на Одос Лефтериоу темнота, казалось, стала еще гуще, чем раньше. Эмма дрожала, когда они спускались вниз по каменным ступеням мимо цветов.

— Ты замерзла, — сказал он. — И эта надежда тоже рассеялась. Будет лучше, если ты выпьешь чего-нибудь перед обратной дорогой. Я приметил кафе-бар, когда мы ехали сюда.

Оставив мотоцикл там, где он припарковал его, Ник повел ее вдоль узкой улочки, сделав несколько шагов вниз, чтобы срезать расстояние до переулка, который был уровнем ниже. Померанцы и фиговые деревья в изобилии росли на крошечных участках между домами, своими кронами они закрывали звезды над головой. Вдруг на углу в глубокой тени из под ног Эммы с воплем выскочила кошка. Эмма споткнулась.

— Держись! — произнес Ник, подхватывая ее под локоть. Но она потеряла равновесие и тяжело рухнула на него. Она чувствовала движение его рук, старавшихся поддержать ее, ощущала тепло и упругость его тела. С долгим прерывистым вздохом она позволила себе утонуть в его объятиях. Она почувствовала, как огромной и трогательно-неуклюжей рукой он провел по ее волосам. Потом его руки сомкнулись вокруг нее, и его губы нашли ее рот.

Его поцелуй был долгим, сильным и настойчивым. В нем не было и намека на нежность, и ей, наконец, пришлось вырываться от него также, как от Уолтера Фередэя, чтобы перевести дыхание.

— Извини, — сказал он охрипшим голосом, поспешно отстраняясь от нее, и помчался вниз по неровным ступеням. С жалким видом она делала все, чтобы поспеть за ним.

Столы неряшливого кафе-бара стояли на открытом пространстве внизу. В недобром свете бара его лицо приобрело жесткое, недоступное выражение.

— Я действительно прошу прощения, — сказал он. — Этого не должно было случиться. У меня нет привычки навязываться симпатичным молодым туристкам в темных углах.

— Замолчи, — вскрикнула она в горьком разочаровании и вонзила ногти себе в ладони, стараясь не заплакать.

Она так никогда и не узнала, что именно он заказал ей выпить, но напиток был мягким и разливался по телу сильным теплом. Себе он взял кофе, черный и крепкий. Склонившись над своей чашкой, он, казалось, был за тысячу миль отсюда, твердо держа дистанцию. Он выглядел усталым и напряженным. Ее охватила буря чувств, когда она сидела напротив него: гнев, безнадежность и причиняющая боль любовь.

— Спасибо, что помог мне, — сказала она.

— Угу… — он откинулся назад, отпил воды, которую ему принесли вместе с кофе. Темные брови нахмурены, взгляд отсутствующий. Как она могла достучаться до него через это напряжение внутреннего гнева!

— Когда я приехала сюда сегодня днем, — сказала она, — у меня почему-то было такое чувство, что Алтея жила в этой комнате. Это было чудесно, не правда ли, там, наверху, над городом. — Она слышала свой голос, но ей было интересно, слышит ли он ее. — А потом, хотя женщина и продолжала говорить «Ne» , когда я спрашивала, была ли там Алтея, я начала сомневаться в том, что она понимает меня. Это было глупо, но в один момент мне стало не по себе. Когда она сказала, что Алтея ушла с рюкзаком и больше не вернулась. Что-то должно было случится с ней, правда, иначе она забрала бы свои вещи сама. Но, конечно, открытка была гораздо позже.

Он, наконец, заговорил:

— Открытка, которая заставила леди Чартерис Браун отправиться на поиски. Ты видела ее?

Она встрепенулась:

— Чего ты ждешь? Что Алтея не писала ее? В этом случае…

— Ваша леди Чартерис Браун, конечно, знала бы написана ли она рукой ее внучки. Нет, мне было интересно узнать, что же на самом деле написала девушка.

Теперь не было никакой нужды скрывать что-либо от него.

— Что-то вроде «Не беспокойся обо мне. Я счастлива здесь. Я, наконец, дома. Я люблю тебя. Алтея». Довольно трогательно, ты так не думаешь? А потом, да, она написала: «Пожалуйста, не пытайся найти меня».

Он наклонился к ней, его глаза сузились над выступающим подбородком.

— Она написала это? Что не хочет, чтобы ее нашли, и ты все же взялась за эту работу?

— Да, но…

— Ты сказала, что она совершеннолетняя. Девушка получила все права? Мне интересно, ты серьезно задумывалась о том, что делаешь? Или это для тебя просто возможность бесплатно прокатиться на Крит?

— Нет! — Она почувствовала, как в ней поднимается волна гнева навстречу его гневу. — Я работаю. У меня приличные заработки. Я могла съездить на Крит в любой момент, когда мне этого захотелось бы. Если захотелось бы. Я согласилась помочь леди Чартерис Браун, потому что мне было жаль ее.

— Жаль ее! Эту старую каргу! — он только не произнес «каргу», а употребил то же самое греческое словцо, которое использовал раньше, когда говорил о леди Чартерис Браун своей матери. — Она — чудовище! Если внучка сбежала от нее, тебя это удивляет?

— Мое чудовище, между прочим, однажды высказало мне ту же самую мысль.

— Ты меня изумляешь.

Она посмотрела в его темные как шторм глаза.

— Неужели люди не изумляют тебя постоянно? — требовательно спросила она. — Потому что они таковы! Ничто не бывает просто там, где замешаны люди. Как и любой другой человек, она — невероятная смесь. Она была красива, она богата. Может быть, у нее нет семи пядей во лбу, как у тебя, и она испорчена. Но она любит свою внучку Алтею. Это все, что у нее осталось от ее единственного сына. Она вырастила девочку…

— Бедная Алтея!

— Хорошо! Но и бабушка тоже бедная. Ты — доктор. Ради всего святого! Неужели ты ничего не понимаешь о людях, о любви и о семье?

Внезапно он оттолкнул стул и встал. Ее слова эхом отозвались в ее голове, и до нее дошло, что она наговорила. Она поняла, что зашла слишком далеко.

Она тоже встала. Он расплачивался за напитки. Она ждала, стоя рядом с ним.

— Пожалуйста, я прошу прощения, если я задела тебя за живое…

Он весь дрожал. Она шла за ним по направлению к лестнице.

— Смотри, куда идешь.

В этот раз в тени фиг и померанцев не было никаких нежностей. Не то, чтобы в прошлый раз их было много. Эмма вздрогнула, когда вспомнила его поцелуй. Остановившись, чтобы перевести дух на верхней ступеньке лестницы, она прислонилась к низкой стене.

— Ты, конечно, права, — заговорил он рядом, — насчет того, что ты задела меня за живое. Я сам попал в положение, похожее на это.

Она посмотрела на мерцающий внизу город, на линии улиц и аллей, свет, сконцентрированный вдоль побережья.

— Ты имеешь ввиду Янни?

— Янни-Джонни, что уже достаточно говорит само за себя.

Она ждала. Плечом она почувствовала легкое прикосновение его руки. Ее наполнило желание продолжить это прикосновение, желание настоящей близости между ними.

— Моя жена Джули умерла, когда он родился.

— Дамьен рассказал мне. Мне очень жаль.

— С этого момента началась война за Джонни. Между моей матерью, гречанкой, и родителями Джули, англичанами, которые живут рядом со мной в Лондоне. И я сам был в центре такой же войны перед этим. Мой отец умер, когда я был мальчиком, и моя мать вышла замуж за Кристоса Соткиракиса, человека, которого ее семья прочила ей в мужья до этого. Мой отец был специалистом по классике, всю жизнь сходил с ума от Греции. Он приезжал на раскопки, когда был студентом, встретил мою мать и вскружил ей голову. Мои английские бабушка и дедушка выиграли битву за меня, и как я ни хотел остаться с матерью, меня отправили в школу в Англии, и я приезжал на Крит только на каникулы. Это был кошмар для меня, и теперь это становится кошмаром для Джонни. Обе стороны хотят воспитывать его. У родителей Джули большие амбиции насчет их единственного внука, и они хотят вырастить его англичанином. Моя мать и ее семья обожают его — греки любят детей — и Джонни наслаждается этим. Он заявляет, что его следует называть Янни, что он хочет жить в Греции всегда. Я знаю, что он будет счастливее здесь во многих отношениях, но он на три четверти англичанин, и только на одну — грек. Очевидно, сейчас он должен остаться со мной, что не очень-то весело для него. Но это — проблема, и она не решится сама собой.

— Я понимаю и действительно сочувствую. Но во всех отношениях ситуации Янни и Алтеи едва ли сопоставимы.

— Эта жажда обладать внушает мне отвращение, — сказал Ник. — Жажда, которую я вижу в своей матери, как бы сильно я ее ни любил, в родителях Джули и в твоей леди Чартерис Браун.

— Я сомневаюсь, что старая леди хочет владеть Алтеей…

— Зачем она ищет ее тогда? Девушка пишет, что у нее все хорошо, что она счастлива. Почему бы твоей леди Чартерис Браун не быть благодарной за это и оставить ее в покое, дать ей жить ее собственной жизнью так, как она того хочет? Но бабуля желает формировать, вести, влиять, вмешиваться…

— Нет! — Эмма повернулась лицом к нему. — Она хочет найти ее, потому что она любит ее. Она хочет жить, участвуя в юной жизни, о которой она заботилась и которой дорожит. Конечно, у нее есть право…

— У нее нет права! — сказал он. — Ни у одного родителя, ни у одного дедушки или бабушки нет такого права. Место в сердце выросшего ребенка — награда. Ее нужно заслужить.

— Это абсурд. Это бесчеловечно, — сказала она раздраженно. — И ты должен это знать! Подожди немного и посмотришь, что будешь чувствовать, когда Янни будет восемнадцать! Мне пора возвращаться.

К старой карге, которая хочет владеть своей внучкой. Вести, и формировать, и влиять, и вмешиваться. Нет сомнений, кое-что из его слов было правдой, но это не вся правда. Она помнила, как старая леди рухнула в кресло, как ее лицо утонуло в тонких, жилистых руках. Чувствуя себя совсем одинокой, Эмма шла за ним к тому месту, где был припаркован мотоцикл. Ник Уоррендер был холоден. Он не понимал человеческого сердца. Она не должна даже смотреть в его сторону, чтобы найти помощь в поисках Алтеи, равно как и в поисках любви.

Загрузка...