Глава 13

Сан-Франциско


Старушка прожила в Сан-Франциско всю жизнь, но за те семьдесят два года, которые она ходила по этим холмам, они не стали менее крутыми. Все те же девяносто градусов, да еще эта корзина с жестянками кошачьей еды до невозможности оттянула ей руки.

— Здравствуйте, миссис Добсон. Тепло сегодня, не находите? — Голос, заставивший ее остановиться, был мягким и добрым.

Она повернулась лицом к солнцу и увидела нимб над головой молодого человека, который светящее сзади солнце сотворило из его рыжих волос. Она моргнула, молодой человек повернулся, и она разглядела его лицо.

— Ба, да это же молодой Себастьян. Боюсь, я немножко запыхалась.

— Давайте вашу корзину. Нам по пути.

Он шел совсем в другую сторону, но ее старое морщинистое лицо было потным, а легкие пряди седых волос прилипли к покрасневшему лбу. Он удивленно посмотрел на корзинку, оказавшуюся на редкость тяжелой, потом заметил все эти банки с кошачьей едой, и его охватило такое глубокое сочувствие, что он отбросил прочь сожаление. Он собирался посетить центр реабилитации.

— Как сегодня дела в школе? — спросила Инид Добсон, опираясь о стену, чтобы лучше держаться на ногах, когда они свернули на Питман-стрит с ее старыми, но сохранившими былую элегантность жилыми домами. Когда она была девушкой, жить в этом районе считалось престижным. Да, то были славные денечки, подумала Инид, глядя на высокие, трехэтажные дома канареечного цвета с кружевными занавесками на окнах.

— Я только что закончил колледж, — прервал ее мысли Себастьян, перекладывая корзину в другую руку и беря ее под руку галантным старомодным жестом, что заставило почтенную миссис Добсон покраснеть как школьницу и игриво взглянуть на него выцветшими голубыми глазками.

Ах, уж эти теперешние молодые люди! Себастьян был среднего роста, но все равно возвышался над маленькой старушкой, которая на мгновение в мыслях перенеслась в довоенные дни, когда они танцевали вальс, а не раскачивались на месте, как нынешняя молодежь, и когда большинство молодых людей были такими, как этот парнишка. В те годы было проще простого отличить девушку от парня.

— Закончил, да? — повторила она, качая головой. — Жаль, что мне не пришлось учиться в колледже. Но… в мое время девушки не учились в колледжах. А потом началась война, и мы все пошли работать на заводы… — Ее голос немного дрожал от старости, но в нем чувствовался характер.

Себастьян покачал головой, искренне сочувствуя ей. Чтобы отвлечь от печальных мыслей, он решил ее мягко поддразнить.

— И что бы вы хотели изучать, миссис Добсон? Готов поспорить, поэзию. Например, все эти замечательные подвиги сумасшедшего, порочного и опасного лорда Байрона?

Инид засмеялась, и смех ее неожиданно прозвучал так молодо и беззаботно, что несколько прохожих с любопытством повернули головы в сторону странной пары — маленькой, сгорбленной старушки и молодого красивого парня с волосами цвета английских каштанов и влажными карими глазами.

— Ах, это было бы замечательно. Бедная леди Каролина Лэм. Знаешь, ведь она умерла от разбитого сердца. Мне кажется, сегодня никто на это не способен. И еще Теннисона, разумеется, — я всегда обожала «Королеву Марию». Ты английским занимался?

Себастьян по-мальчишески усмехнулся, продемонстрировав ровный ряд белых зубов, и покачал головой.

— Нет. Психологией. Осенью начну работать в психиатрической интернатуре при больнице.

— А, — произнесла Инид. Она не доверяла этой новомодной науке. Ей казалось, что люди должны держать свои проблемы при себе, так было всегда. Ей становилось жутко при мысли, что можно пойти и поведать свои самые сокровенные тайны совершенно незнакомому человеку. — Ну… — Она попыталась сказать что-нибудь приятное, потому что Себастьян Тил, когда-то добрый, вежливый маленький мальчик, вырос на ее глазах, а ей не хотелось быть неприветливой с человеком, который однажды спас ее Пушка из-под колес молочного фургона. — Уверена, ты прекрасно учился. Значит, мне следует теперь говорить тебе «доктор»?

Себастьян, который ясно читал ее мысли, засмеялся.

— Пока еще рановато. Мне еще пять лет учиться. И одновременно я должен три года подвергаться психоанализу.

— В самом деле? А зачем?

— Медицинская комиссия должна убедиться, что я подхожу по всем статьям. Ведь не могу же я помогать людям, если сам слегка не в себе?

— Да брось ты! — Старушка игриво шлепнула его по руке и вздохнула. — Ну вот, наконец-то. Я совсем вымоталась.

Ее дом стоял в конце улицы. Ей пришлось разочек передохнуть, прежде чем она осилила пять ступенек, ведущих к двери. Огромных размеров черно-белый кот скатился по ступенькам и стал тереться об его ноги.

— Привет, Пушок! Все еще гоняешься за молочными фургонами? — Он легонько погладил кота, отчего тот немедленно пришел в экстаз. Он издал громкое мурлыканье, напомнившее Себастьяну звук работающей газонокосилки, и сузил зеленые глаза в щелочки. Сообразив, что от него требуется, Себастьян начал чесать коту живот, и газонокосилка прибавила оборотов.

— Ох уж этот кот! — сказала Инид с наигранным возмущением. — Он меня до могилы доведет.

Умение Себастьяна находить общий язык с животными удивляло многих. Злые собаки, даже тренированные для охраны, подчинялись ему сразу же. Еще мальчишкой он каждую неделю притаскивал домой какое-нибудь животное из тех, что во множестве водились в его родной Калифорнии, включая большую жабу, которой машиной раздробило заднюю ногу. Он назвал ее Гарри и, к большому неудовольствию матери, нянчился с ней шесть лет, пока та не умерла от старости. Он был единственным в классе, кто научился ловить мух голыми руками, но после кончины Гарри эти его способности оказались невостребованными.

Но лучше всего Себастьян умел ладить с людьми. Он всегда больше слушал, чем говорил, и с детства хорошо умел разбираться в человеческих характерах. Его собственная врожденная чувствительность со временем развилась в умение разглядеть, что скрывается под маской, которую люди привычно носят. Еще мальчиком Себастьян приносил домой не синяки и ссадины после драки, а записку от учителя с похвалой за то, что он уладил ссору, помог избежать драки, а порой и превратил заклятых врагов в неразлучных друзей.

Хоть он и ровно учился по всем предметам, его с раннего возраста больше интересовали гуманитарные науки, что сильно огорчало отца. В четырнадцать лет он начал изучать социологию и увлекся ею, к удивлению многих своих приятелей, которым этот предмет казался скучным. С разрешения польщенного учителя он год назад взялся за психологию и в шестнадцать лет блестяще сдал экзамен по этому предмету. Но не его успехи в учебе, не его привлекательная внешность и чувство юмора привлекали к нему людей десятками. Он вряд ли мог пересчитать всех своих друзей. Было в нем что-то такое, на что люди реагировали сознательно и неосознанно. Всех раненых душ влекло к нему как магнитом. Его тихий голос, мягкий взгляд, умение слушать, острый ум и полное отсутствие чувства превосходства делали его не по возрасту идеальным отцом-исповедником.

Когда ему было пятнадцать, Артур Уайт признался, что пристрастился к бутылке, прекрасно зная, что Себастьян не предаст его и не будет презирать. Его ожидания полностью оправдались. Себастьян не стал советоваться с учителями или родителями, а обложился литературой по борьбе с алкоголизмом и разработал для приятеля схему освобождения от пагубного пристрастия. Он все время находился рядом, проводил в его доме выходные под предлогом совместных занятий, чтобы Артур не сорвался. Через два года, когда Артур уже обрел способность более реально смотреть на вещи, он убедил его признаться родителям и вступить в группу анонимных алкоголиков. Были и другие случаи. Мальчишки и девчонки обращались к нему с проблемами, которые мучают подростков во всем мире.

Забеременев, Сью Энн Хайнес обратилась к нему, хотя и была на год старше и почти его не знала. Он пошел вместе с ней в больницу, держал ее руку, пока она говорила с доктором, обсудил с ней все возможные варианты и вместе с ней пошел к ее родителям.

Иногда его мать задумывалась, был ли он на самом деле когда-нибудь ребенком. Его необычные умственные способности проявились с самого раннего детства. В двенадцать лет он прошел тест на интеллект, получив высочайшие оценки, после чего двери всех университетов были для него открыты. Но он остался дома, учился в местном колледже, успев за два года пройти то, на что другим требовалось четыре. При этом он начисто был лишен тщеславия.

Теперь он выпрямился, взял кота, с обожанием лизавшего его руку, и вместе с корзинкой внес его в дом.

— Ты ведь выпьешь стакан лимонада, правда? — спросила Инид, надеясь что ее голос не выдает желания задержать его подольше.

С тех пор как погиб на фронте муж, Инид чувствовала себя такой одинокой, что иногда разговаривала с котом. При этом она сама себе казалась старой дурочкой, но Пушок никогда не возражал.

Он сразу расслышал мольбу в ее голосе и кивнул.

— С удовольствием, — сказал он и, понимая, что старой женщине не придется по душе жалость, мудро добавил: — От этого солнца у меня дикая жажда.

Дом был заполнен безделушками, дешевой керамикой, картинками с осенними английскими пейзажами, купленными в ближайшем магазине, и диванами, покрытыми выцветшими ситцевыми чехлами. Она жила только на первом этаже, выше ей взбираться было трудно. Весело болтая, она провела его на кухню, где он помог ей разгрузить корзинку. Она налила ему стакан ледяного лимонада, и он сел, оглядывая кухню и высматривая, не требует ли что починки. Он полагал, что просидеть ему придется не менее трех часов. Краска на стенах облупилась, окна покрылись грязью, отчего в кухне было темно и мрачно. Он приготовит ей что-нибудь легкое на обед. Большинство одиноких стариков ленятся себе готовить, он знал это по опыту работы в доме для престарелых.

— Почему бы вам не сдать два верхних этажа, миссис Добсон? — спросил он.

Она сначала удивилась, потом встревожилась.

— Ох, нет. Я не могу. Я что хочу сказать… там, наверху, такой беспорядок.

Себастьян отпил глоток, понимая, что должен действовать крайне осторожно. Она ведь представляет себе жильцов, которые будут устраивать полуночные вечеринки, и уже дрожит при мысли о возможных жалобах соседей, собаках, которые разорвут ее Пушка, шумных ребятишках. Она так давно живет одна, что самая мысль о постоянном пребывании в доме людей пугает ее.

— Я подумал, что вы могли бы сдать верх каким-нибудь пенсионерам, мужу и жене. Вот, например, миссис и мистер Петтит. Он проработал сорок шесть лет в садоводческой компании и жил в одном из домов, принадлежавших ей. Платил всего пять долларов в месяц, но они вырастили шестерых детей, которые все разлетелись кто куда, так что денег на покупку собственного дома у них не осталось. Теперь он ушел на пенсию, и им с женой приходится жить в однокомнатной квартирке при приюте просто потому, что домовладельцы не желают сдавать жилье старикам.

По мере того как он рассказывал, лицо Инид становилось все сердитее, и в конце концов она раздраженно стукнула кулаком по столу.

— Это ужасно. Кошмар какой-то! Не знаю, куда движется эта страна. Вот испанцы… они не бросают своих стариков. Бедняжки. Ты говоришь, одна комната?

Себастьян кивнул.

— Им хочется иметь свое жилье. Они могли бы платить двадцать долларов в месяц…

— Это слишком много! — перебила его раскрасневшаяся от возмущения Инид, глаза ее метали искры. — Я ведь не пользуюсь этими комнатами.

— К тому же миссис Петтит чувствует себя очень одинокой, когда ее муж уходит работать в приют. Он человек гордый, а святому отцу нужна помощь. А у вас же тут так много места, вполне можно бы поселить еще бедного мистера Крокета. Знаете, он вдовец…


Через пять часов, когда он довольный покидал этот маленький дом с пожелтевшей фотографией красивого мужчины в форме военного летчика и большим черно-белым котом, стены в кухне были выкрашены, а окна сверкали. В приюте вскоре станет на четыре старика меньше, а у миссис Добсон появятся помощники чуть моложе ее, с кем можно будет сходить в магазин и поговорить.

Солнце уже садилось, тонуло в Рыбацкой гавани — любимом месте туристов, наезжающих в город летом. Себастьян устал, был сердит и хорошо знал почему. Он потратил долгие годы, чтобы узнать себя, каждую свою реакцию. Если что-то его раздражало, он не успокаивался, пока не добирался до причины и не устранял ее. Он знал все свои недостатки и относился к себе куда суровее, чем к кому-либо. Теперь пришло время попытаться заставить отца понять, что он не собирается отказываться от выбранной им карьеры, сколько бы его ни подкупали, пугали или эмоционально шантажировали.

Себастьяну не хотелось идти домой в огромный бунгало, наполненный предметами искусства, — последний крик моды среди американской элиты. Ему требовалось время, чтобы подготовиться к разочарованию отца и молчаливому осуждению матери.

В китайском квартале всегда можно отвлечься, но Себастьян, американец до мозга костей, прекрасно понимал, что там он посторонний, пытающийся заглянуть в чужой мир. Он знал, что Лин Чун радостно встретит его в своем маленьком ресторанчике и накормит настоящей китайской едой, не той, что он подает обычным посетителям. В этом он видел печальную иронию. У него были друзья всюду — разные по цвету кожи, вероисповеданию, характеру, и все же он чувствовал себя чужим среди них.

Скользнув взглядом по мосту «Золотые ворота», где с энтузиазмом фотографировалась группа туристов, он посмотрел на мрачный остров, где располагалась знаменитая тюрьма Алкатрас, странным образом являющаяся причиной всех его неприятностей. Ему не хотелось иметь дело с благородной клиентурой Ноб-Хилла, что вполне одобрили бы родители. Его не интересовали мелкие проблемы сильных мира сего. Он хотел помогать людям. Хотел бороться с людской болью напрямую и победить ее. И когда Себастьян смотрел на Алкатрас, он знал, что прав: именно там, внутри мрачной крепости, и есть настоящие боль и отчаяние. И если что и вызывало ненависть у Себастьяна, так это людские страдания.


Вернулся домой он лишь через час и очень удивился, заметив свет в окнах. Обычно родители вечерами куда-нибудь уходили, стараясь подняться еще выше по социальной лестнице. Он пожал плечами, достал из кармана джинсов ключ и вошел, сразу наткнувшись на уродливую железную скульптуру — новейшее приобретение матери. В последнее время в моду вошли маленькие коврики, так что везде в доме были разбросаны мексиканские ковры густо-красного, белого и черного цветов. В следующем месяце будет что-нибудь другое.

Он вошел в гостиную, полную табачного дыма, и обнаружил родителей при полном параде. Значит, они его ждали. Он легонько вздохнул, когда отец медленно встал.

— Ответь мне, папа: тебе на самом деле нравится курить трубку или ты делаешь это, потому… — он кивком головы показал на дорогую трубку в руке отца, — что это подарок президента компании?

Отец внимательно посмотрел на него и пожал плечами.

— Разумеется, это политика, Себастьян. Надо, чтобы все видели, что я курю трубку мистера Хелмана. Он через два года уходит на пенсию, и на его место претендуют Филип Свитен, Ральф Хайнс и я. Выпить хочешь?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду спать. — Мать, сидевшая на неудобной банкетке, вывезенной из Японии, неожиданно встала, причем движения ее были странно резкими и нервными.

— Можешь подождать минутку? Мы с отцом хотели бы с тобой поговорить.

Себастьян хорошо знал этот тон, и ему захотелось сбежать. Но он кивнул и пожал плечами, понимая, что разговор неизбежен, а откладывать он никогда не любил.

— Ладно. Я все же выпью. — Он налил себе немного джина с тоником — больше тоника, чем джина, — и сел.

Отец откашлялся, и Себастьяна захлестнула волна любви и жалости. В свои сорок пять лет Доналд Тил был типичным американцем средних лет из высшего общества. Аккуратная прическа, седые волосы, усы. В последнее время он начал полнеть, но пока лишний вес был ему к лицу. Загорелый, карие глаза, на руке перстень с черным камнем.

— Мы с мамой подумали… то есть… мы надеемся…

— Слушай, папа, давай выкладывай прямо. Так намного проще, — мягко попросил Себастьян.

— Прекрасно. Ты все еще собираешься… — он деликатно прокашлялся, — работать с… заключенными?

На мгновение он встретился с полным надежды взглядом отца и ему захотелось соврать. Себастьян ненавидел боль со страстью, которую многие тратят на политику или религию. Он ненавидел ее как личного врага и старался избежать ее любой ценой. Но здравый смысл победил. Иногда это неизбежно, надо только стараться свести боль до минимума. Он глубоко вздохнул и ответил:

— Да, собираюсь.

— Понятно. — Доналд взглянул на Джейн, бывшую ему хорошей женой вот уже двадцать один год, и беспомощно пожал плечами.

— Себастьян, — задумчиво протянула Джейн, что обычно случалось, когда она собиралась закамуфлировать приказ под предложение. — А ты думал когда-нибудь о Европе?

Себастьян удивленно моргнул.

— Европе?

— Ну да. Я что хочу сказать, ты ведь молод, холост, тебе наверняка хочется попутешествовать, посмотреть мир? — Она встала и начала беспокойно ходить по комнате. Ее итальянские туфли оставляли небольшие вмятины в ковре, а запах духов Шанель приятно щекотал ноздри. Она упорно не смотрела на своего единственного сына.

— Я бы поехал, если бы мог, — сказал Себастьян, все еще не догадываясь, к чему они клонят. — Но мне надо заниматься. А этому абсолютно ничего не должно мешать, — решительно закончил он.

Джейн взглянула на него повлажневшими глазами. Он всегда был послушным мальчиком. Даже маленьким, в раннем детстве, он никогда не капризничал. И все же эта… эта его одержимость так некстати.

— Мы это понимаем, — вмешался Доналд. — Но я только что говорил по телефону с Джулиусом Ремусом. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Мы познакомились во время войны, когда я был в Англии.

— Я помню.

— Сэр Джулиус — лучший психиатр в Англии. Насколько я помню, он учился вместе с Юнгом в Швейцарии. Работа со специалистом такого калибра… Вряд ли мне стоит говорить, как это может помочь твоей карьере. Сэр Джулиус — замечательный человек. Сейчас он уже на пенсии, но, когда я рассказал ему о тебе, о твоих успехах… он сказал, что будет очень рад, если ты приедешь. Он все еще официально является главным врачом больницы св. Эдмунда в Лондоне.

— Той самой больницы? Психиатрической клиники для преступников? — сразу заинтересовался Себастьян.

Доналд поморщился при этом уточнении, но спокойно кивнул.

— Той самой. Он сказал, что может взять тебя в штат. Кроме того, он предложил стать твоим гм… психоаналитиком.

— Ясно. Англия ведь так далеко. — Себастьян попытался рассмеяться, но не мог скрыть обиды. — И сэр Джулиус такая знаменитость, что вполне можно упомянуть о нем в разговоре с друзьями во время моего отсутствия, — печально добавил он.

Джейн ахнула, расплакалась и попыталась оправдаться.

— Себастьян, пожалуйста.

Но она могла не беспокоиться. Он признал свое поражение, едва увидев ее слезы.

— Ладно, мама, — быстро сказал он, подходя к ней и обнимая. — Англия — это просто замечательно.


Вода в озере оказалась холодной, но вокруг никого не было, и Кайл начал живо раздеваться, предвкушая удовольствие от купания. Кларисса лежала рядом на большом банном полотенце и втирала крем для загара в кожу. Она ласково следила за любовником, но, заметив его взгляд, отвернулась.

Кайл мрачно улыбнулся. Клариссе нечего беспокоиться. У нее все еще фигура двадцатилетней девушки, и она это хорошо знает. Да и то сказать, печально подумал он, разве относился бы он к ней иначе, если бы она выглядела на свои годы? Он стянул рубашку через голову и сердито бросил ее на траву. Конечно нет. Даже если бы она выглядела сморщенной старухой, он все равно был бы ее рабом.

— Будь осторожен, дорогой, — протянула Кларисса. — Вода холодная.

Кайл подошел к воде и пальцем ноги пощупал воду. И вздрогнул в приятном, слегка мазохистском предвкушении.

Кларисса смотрела, как он входит в воду, потом огляделась вокруг. Но поблизости никого не было. Озеро Талман, находящееся на приличном расстоянии от ближайшего города, они обнаружили случайно примерно год назад. Теперь они часто приезжали сюда, чтобы поплавать и позаниматься любовью.

— А ты пойдешь в воду? — спросил Кайл, поворачиваясь к ней.

В закрытом купальнике персикового цвета, который необыкновенно ей шел, она выглядела просто бесподобно.

— Пока нет, дорогой. Ты знаешь, я люблю следить за тобой.

Губы Кайла изогнулись в мрачной усмешке.

— Жаль, что твой муж плохо следит за тобой, — негромко пробормотал он, но она все равно услышала.

Кларисса весело рассмеялась и погрозила ему пальцем.

— Будет тебе. Сам знаешь, что Дункан ничего против тебя не имеет. Я же говорила, мы поженились не по любви. У Дункана даже есть любовница в Чарлстауне. Я тебе о ней уже говорила?

Кайл тяжело вздохнул. С одной стороны, было приятно сознавать, что он не разбивает семью или причиняет боль Дункану Сомервиллу. С другой стороны, угнетала мысль, что они встречаются с благословения ее мужа.

— Нет, не говорила, — коротко ответил он и нырнул в чистую холодную воду. Через несколько футов он задыхаясь вынырнул. Насмешливый смех Клариссы все еще звучал в его ушах.

Кайл медленно и лениво поплыл кролем. От холода руки покрылись пупырышками, но он не обращал на это внимания. Он думал совсем о другом.

Как обычно, этим другим оказалась Кларисса. Какая злая судьба свела их много лет назад? И почему он не перерос свое юношеское восхищение ею? Ему уже за тридцать, сердито подумал он, переворачиваясь на спину и глядя в небо. И все же… он знал, что умрет, если она перестанет приходить.

— Любовь, — сердито пробормотал он. Надо смотреть фактам в лицо. Он любит эту хитрую, высокомерную, лживую… восхитительную… стерву.

Внезапно Кайл почувствовал острую боль в лодыжке. Он вскрикнул, резко дернулся, неловко взмахнув руками, и голова его ушла под воду. Судороги, промелькнула мысль. Замечательно. Только этого не хватало. Он расслабился, заставив тело принять вертикальное положение, затем с помощью рук вытолкнул себя на поверхность.

Кларисса с берега следила за ним с привычной тоской. Она услышала крик и увидела, как он скрылся под водой. Поняв, что происходит, она не раздумывая нырнула в озеро. Сердце ее разрывалось от страха. Где он? Отчаяние придало ее хрупкому телу необыкновенную силу, и она быстро оказалась рядом.

Темная голова Кайла внезапно появилась на поверхности. Она облегченно вздохнула и только тогда поняла, что рыдает взахлеб.

Кайл ощутил ее присутствие и повернулся к ней. Кларисса не дала ему возможности заговорить. На удивление сильной рукой она подхватила его под подбородок и поплыла к берегу. Кайл позволил ей поиграть в спасателя, раз уж она так хочет.

На берегу Кайл сам дотащился до травы, хотя грудь его тяжело вздымалась от напряжения.

Кларисса, все еще не переставая рыдать, встряхнула его за плечи.

— Ты в порядке? — почти закричала она.

Кайл тупо смотрел на нее. На ее лице ясно читались страх, боль и облегчение. Волосы мокрыми прядями свисали на плечи. Дорогая помада смылась с губ. Он внезапно осознал, что она выглядит измученной. Он никогда еще не видел всегда элегантную Клариссу в таком состоянии.

Руки Клариссы были всюду — она трогала его лицо, грудь, руки. Но прикосновение на этот раз было нежным. Глаза огромные, лицо белое как мел. И она дрожала как осиновый лист.

Ее взгляд остановился на его лодыжке, все еще скрюченной судорогой. Сама того не сознавая, она рыдала и приговаривала:

— Ох, Кайл, Кайл. — Она повторяла его имя без конца, как талисман. — Я боялась, что ты умрешь. — Она принялась разминать ему лодыжку сильными пальцами.

Но Кайл, не обращая внимания на боль, не сводил с нее расширенных глаз, пораженный своим открытием. Кларисса в ужасе. Она боялась, что он утонет. Она…

— Ты меня любишь, — с укором произнес он.

Руки Клариссы замерли. Она не сразу поняла значение его слов, потом оцепенела. Он узнал ее тайну. Теперь у нее нет над ним власти. Он будет над ней смеяться. Исчезло то, что держало его возле нее все эти годы. Теперь он ее бросит.

Она медленно повернулась и взглянула на него. Он был бледен, синие глаза потемнели от шока.

— Ты меня любишь, — повторил он громче с дикой яростью. — Все эти годы… все эти годы… — Голос его прервался.

Глаза Клариссы снова наполнились слезами. Его любимая мучительница расплакалась прямо у него на глазах.

Кайл долго смотрел на нее. За несколько секунд его мир перевернулся.

— Ты меня любишь, — повторил он в третий раз изумленным хриплым голосом, — ты меня любишь.

Загрузка...