Судьбы изменчивые лики

В небесах и на земле

Не спалось… Уже которую ночь одно за другим наплывали воспоминания. Вот и теперь они растревожили сердце и теребили душу. Стас потянулся за пачкой сигарет. В его жизни было много сложных периодов, но закурил он только после их расставания. Невольно он поймал себя на мысли о том, что в последнее время у него вообще появилось много странных привычек, например, ничем не объяснимая манера просыпаться в пять утра и заполнять утренние часы информационным мусором. Стас даже пытался убедить себя в том, что это важно для его работы. Но, в сущности, она была никому не нужна, как, впрочем, и многое из того, что он делал в последнее время.

Время… За какие-то 10–15 лет он стал самодостаточен, респектабелен, приобрел уверенность в себе. В нем появилась даже некоторая вальяжность, так не свойственная ему ранее, большую часть своей жизни посвятившему армии. Путь к этому благополучию был далеко не безоблачным. Но все это осталось в прошлом. Стас пережил так много, что все события из его прежней жизни, казалось, должны были бы давно уже затеряться в глубинах памяти.

У него были женщины, разные. Он даже не пытался вспомнить об отношениях ни с одной из них. Они просто приходили в его жизнь, уходили, потом опять возвращались. Все такие предсказуемые и до простоты понятные. Стас давно был в разводе, но восстановил отношения с бывшей супругой. Зачем? После всех обид этого можно было бы и не делать. Но так было нужно для его нового имиджа благородного, участливого к судьбе близких людей человека.

Бесконечные встречи, поездки. На какое-то время все эти события, казалось, стерли из его памяти прошлое. Но последнее время было для него просто невыносимым. Это уже начинало походить на какое-то наваждение. Ее образ преследовал его повсюду. Он, который не мыслил свою жизнь без комфортабельного авто, бродил вечерами по городу, вглядываясь в лица прохожих с надеждой встретить ее. Он знал, что она уже давно живет в этом городе, может быть где-то совсем рядом с ним. Стас ложился с мыслью поскорее погрузиться в принадлежащий только ему мир воспоминаний. Над ним довлело какое-то непонятное состояние. Это вовсе не было отчаянием, безысходностью. Глодало ноющее чувство утраты, чувство, что когда-то он потерял что-то очень важное в жизни и теперь без него она теряет всякий смысл, превращается в существование.

Стас ловил себя на мысли, что ему ничего не надо, он имел все. Но это «все» в последнее время отзывалось какой-то глухой пустотой: пустой дом с массой, наверное, нужных и дорогих вещей; пустой город с суетой снующих людей; пустая душа при обилии друзей. Если бы он мог тогда знать, что наступит иное время, неужели бы он принял такое решение. Он знал, что для него оно будет трудным. Но разве он мог представить себе, как может плакать душа зрелого мужчины. Ему хотелось уйти от всех: от назойливого внимания неожиданно появившихся многочисленных знакомых, каких-то женщин, видевших в нем удачную для себя партию. Чтобы хоть как-то оградиться от реальности, в кругу своих знакомых Стас методично внушал мысль о том, что его кайф — это аналитика, он весь в ней. Он больше не собирается создавать семью, ему не нужна никакая женщина. Боже, как нужна была ему женщина, именно его женщина, та, которая жила в его памяти, присутствовала в подсознании все эти годы и вернулась к нему в его мыслях именно сейчас. Как много он отдал бы сегодня за то, чтобы не было между ними этих долгих лет.

С самого утра у Стаса день не заладился. Через неделю в дивизию из Калининграда прилетал командующий. Даже беглая проверка реквизита перед предстоящими учебными полетами оставила удручающее впечатление. Предстояла отработка пилотажной техники на новых тяжелых бомбардировщиках, а на аэродроме не оказалось двух прожекторов. На его памяти ничего подобного еще не случалось. В дивизии он был всего несколько недель, но, как ему показалось, происходили здесь явно странные вещи. При утреннем докладе на его вопрос: «Что же, черт побери, происходит и что все это значит?» дежурный по гарнизону спокойным и невозмутимым голосом отрапортовал, что два прожектора с личным составом отбыли в распоряжение Дарьи Владимировны и будут возвращены обратно после всех мероприятий. От такого неожиданного ответа Стас даже не нашелся, что и сказать, только и смог пробурчать что-то невнятное, типа: «У нас здесь что, филиал филармонии?» После чего установилась какая-то непонятная тишина и на него как-то странно начали посматривать. За свое короткое пребывание в дивизии он только и слышал это имя: «Дарья Владимировна звонила, надо срочно решить. Дарья Владимировна собирает актив — надо поприсутствовать. Сегодня Дарья Владимировна выступает перед личным составом…» И даже этот зануда-особист очень быстренько прибрал свои бумажки, с которыми, похоже, не расставался даже во сне и умыкнул на встречу. Но когда комдив прервал совещание, извинился и сказал, что должен уезжать на встречу с этой самой Дарьей Владимировной, видите ли, она приглашает, Стас понял, что все зашло слишком далеко. Дивизией командует какая-то, по всему видать, спесивая бабенка, все берут под козырек и, спотыкаясь, бегут исполнять бабский каприз. И вообще ничего хорошего от этого ждать, по всей видимости, нечего. Настроение и без того было скверным. Через несколько дней праздник, весь личный состав принимает в нем участие. В ущерб подготовке к полетам приходится заниматься строевой, репетировать участие в городском шоу. Для него, классного летчика, для которого небо было стихией, все это было непонятным. Он в мыслях прокладывал воздушные коридоры, которые позволили бы обойти проблемные места, еще и еще раз проигрывал ситуации. Вся эта суета его, очень собранного человека, начинала раздражать. Свою лепту в эту нервозность вносил и предстоящий приезд супруги. С большим трудом удалось уговорить ее решиться на переезд. Где-то он ее понимал. Столица, круг общения, возможность демонстрировать наряды. Масса свободного времени, от которого офицерские жены в глухих военных городках лезли на стенки, уходила на походы по магазинам, поездки к приятельницам в дальние районы Москвы. Но ведь она знала, что звания и погоны в столицах не зарабатывают, а в глухомани, особенно у них, в морской авиации, на какой-нибудь базе, типа Монгофты. Светлане хотелось быть генеральшей, но и до этого звания в столице так просто не дослужиться. На него ведь тоже надо работать вместе. Начальник штаба дивизии — это уже величина. А еще если жена умная — там тебе и женсоветы, и помощь школе, и самодеятельность, внимание соответственно командования к деятельности боевой подруги, которая не гнушается и в хоре спеть, и проверяющих принять. Стас тяжело вздохнул. Все это было так далеко от его Светланы. А ведь знала, что ее ждет, сама из семьи офицера. Ему все больше казалось, что его любили только после возвращения из загранки. Тогда доллары, марочки с молниеносной быстротой растворялись в ненавистных ему «березках». Придумал же кто-то название этим магазинам. В жизни бы не догадался, что это советское ноу-хау по поглощению валюты. А пока ему ничего не оставалось, как оправдывать перед командующим очередную отсрочку переезда семьи. Тем более это выглядело странным потому, что новое место службы было лучшим из того, о чем можно было мечтать. Уютный город, в котором есть все необходимое для жизни, есть серьезные предприятия. При желании жена НШ, так за глаза всегда называли начальника штаба, всегда могла неплохо устроиться на работу, войти в круг местной элиты и вести вполне приемлемый образ жизни. Ведь и в провинции есть свои прелести. Женщинам особенно льстит, когда они первые, на виду у всех и вовсе неважно, где это происходит.

Стас нервничал. Телефонный доклад командующему затянулся, до начала парада оставалось не так много времени. До приезда гостей нужно было еще раз все проверить и убедиться, что все идет по плану. Он во всем любил точность, порядок, поэтому всегда, особенно на такие мероприятия, приезжал заранее. А тут кругом были пробки, приходилось объезжать чуть ли не каждую колонну то ветеранов, то демонстрантов. «Черт знает что, — вслух уже ругался Стас. — Если машину начальника штаба не пропускают, то что же будет с машиной комдива? Надо было проинструктировать своих, а не полагаться на городские власти». Настроение совсем стало скверным, когда он наконец-таки попал на площадь. Все было совсем не так, как положено. «Коробки» с офицерским составом разместили почему-то не там, место для коленопреклонения было изменено. Стас был вне себя от гнева. Его заместитель Захаренко, семеня за ним, лепетал: «Извините, Станислав Васильевич, сценарий. Дарья Владимировна сказала…» «Это уж слишком. Опять эта Дарья Владимировна. Ее становится слишком много в моей жизни с ее сумасбродством. И вообще эти бабы, откуда они только такие берутся», — с этими мыслями он уже почти бежал через площадь. Немного овладев собой, Стас решительным шагом направился в сторону трибуны, где уже собирались ветераны и гости торжества. За ним все так же семенил его заместитель, бормоча что-то невнятное на ходу. Никого солидного среди этой толпы не было видно, но он знал, что она должна быть где-то здесь. Стас едва не налетел на совершенно очаровательную девушку, вовремя успел приостановиться и уже было открыл рот для извинения, как увидел необыкновенную улыбку, теплую, добрую и глаза, которые светились таким светом, что Стас от неожиданности ничего не успел сказать.

— Николай Петрович, дорогой Вы наш и любимый, здравствуйте. Без Вас совершенно все не ладилось. Как я рада, что Вы уже здесь. Что это с Вами? Ах, извините, это суровое прелестное создание и есть ваше новое великое начальство? Даша, — совсем просто и совершенно естественно сказала она, как будто они давно были знакомы, и вложила в его большие ладони свою теплую ладошку.

Стас почувствовал себя полным идиотом. На глазах всего личного состава он стоял с открытым, в полном смысле этого слова, ртом, держал в своих ладонях руку этой юной дивы, которую совсем не хотелось выпускать, и под постоянно повторяемые слова зама: «Познакомьтесь, это наша Дарья Владимировна, зампред горисполкома», — просто смотрел на нее.

Сегодня он пытался вспомнить, что же тогда его так потрясло. Ведь он был далеко не мальчик и тоже влюблялся, и, что греха таить, имел связь на стороне. Это теперь, по прошествии стольких лет, он понимал, каким светлым человеком была Даша, со своей особой энергетикой, в которую просто хотелось укутаться, спрятаться от всех проблем, защититься от неприятностей. От нее исходила надежность и у него, взрослого мужчины, никогда не возникало сомнений, что именно она поможет ему, если с ним что-то случиться. Видимо поэтому он всегда чувствовал такую уверенность в себе, в том, что он делал.

Этот сложный в профессиональном плане период он прожил так легко, как бы сказала Даша, с вдохновением. На вооружение поступала новая техника, ее нужно было осваивать. Стас вспоминал, как сутками они не покидали тренажер, как выходили на первые испытания, как несли потери, нелепые и от них независящие. Какой трагедией для всего летного состава была гибель лучшего экипажа, когда буквально за несколько метров до приземления самолет неожиданно потянуло вверх, а затем резко бросило вниз. На глазах встречающих горела машина, взрывались снаряды, пулями рикошетило все пространство. К огню нельзя даже было приблизиться, не говоря уже о спасении людей.

И какое успокоение он находил с Дашей. Ей нельзя было лгать, она все чувствовала, понимала, принимала какие-то свои тайные решения и также тайно воплощала их в жизнь, от чего не ощущалось никакого душевного дискомфорта. Она просто смотрела в глаза и слушала, но чувство было такое, что от макушки до пят тебя уже изучили и определили, где и в какой части твоего подсознания что-то происходит. И только в ее власти было позволить ли мыслям покинуть этот тонкий мир или же остаться там навсегда. В свойственной только ей манере доброго подтрунивания Даша самые серьезные переживания могла обратить в какую-то совершенно комичную историю, где взрослые дядьки вполне серьезно устраивают из совершенно логичных и предсказуемых вещей, невесть что, портят друг другу нервы, доводят до инфарктов. Все заканчивалось доброй шуткой или смехом до слез с неизменным напоминанием об имеющемся дефиците сердечных препаратов в местной больнице. Да и прежде чем заниматься самоедством или же входить в стрессовое состояние, сначала нужно подумать о том, какими материальными потерями это обернется для семьи. Лучше уж бороться за экономию.

И сколько же жесткости, лаконичности было у этой юной леди, когда обсуждались их совместные мероприятия. Иногда он смотрел на нее и думал о том, какого же ценного кадра потеряла в ее лице армия.

«Наверное, я все-таки старею, если занялся воспоминаниями, самокопанием», — ловил себя на мысли Стас. Он всегда шел по жизни без оглядки, не подвергал свои поступки сомнению. Но в последнее время постоянно ощущал чувство вины. Пожалуй, впервые в жизни. Перед кем он был виноват? Перед Дашей? Стас все прокручивал и прокручивал в своем сознании эти ушедшие годы. Это начинало напоминать старый фильм, который сняли с полки, и теперь, по истечении времени, просматривали вновь и вновь, и каждый раз по-новому. Он уже не сомневался, в том, что Даша все понимала и знала, чем закончатся их отношения. Кому как не ей, выросшей в военной среде, было не понимать, что генеральские погоны не ставят на карту ради женщины. Видимо поэтому так спокойно отступила и до их последней встречи делала вид, что не понимает, что же на самом деле происходит в его душе. Стас не сомневался, что для нее это не была легкая, льстящая душу красивая лав стори. Это был разум, эмоции. Никто так глубоко не понимал и не чувствовал его как Даша. Ни с одной женщиной ему не было так… Стас мысленно стал подбирать слова — хорошо, комфортно… Ни одно из них не подходило. С ним просто никогда такого не было. Это была не просто страсть к молодой, уже в такие годы состоявшейся женщине. Что? Он не знал. Он просто знал, что хотел обладать ею с момента их знакомства, с их первой встречи. Вспоминая свое тогдашнее состояние, Стас невольно улыбнулся. Он, всегда относящийся к женщине как к данности, которая просто должна быть по жизни, совсем как неопытный юнец, искал повод, чтобы позвонить, в мыслях перебирал мало-мальски приемлемую проблему, за которую можно было бы зацепиться и обсудить. Как же он был обескуражен, когда, не успев начать свою отрепетированную речь, услышал такой спокойный, совсем домашний голос: «У вас сегодня что-то не так на душе? Вам захотелось поговорить со мной о чем-то? Поэтому давайте просто поговорим, ни о чем. В юности обычно начинают с погоды, а вы как?». Он давно так не смеялся искренне и от души. После той напряги, которая свалилась на него в последнее время, вдруг стало так легко от того, что не надо было притворяться, искать какой-то повод, что-то изображать. Его сразу и разоблачили, и поняли, и дали надежду.

Бедный телефон! Как он только все это выдерживал. Стас не мог представить себе, как он проживет день, если после утреннего доклада не позвонит Даше и не услышит ее голос. Боже, как он нервничал, когда у него кто-то был в кабинете, а он знал, что она сейчас уедет в очередную, так ненавистную для него командировку. Каждая их встреча будоражила чувства. Даже уже тогда, когда в их отношениях, казалось, все было ясно, он никогда не мог предположить, чем закончится их встреча. Если Даша шла на все это осознанно, невзирая на общественное мнение, которое в те годы делало свое дело, возможные последствия для карьеры, значит видела в нем какие-то достоинства. Она относилась к тому типу женщин, которые никогда не смогли бы потерпеть рядом с собой слабую личность. Судя по тому, что она не пыталась искать его, восстановить их отношения, для нее этот отрезок времени, скорее всего, был дорог и она хотела сохранить его в своей памяти таким, каким он был в ее жизни.

Перед Светланой? Вряд ли. В их жизни все получилось само собой. По современным понятиям их брак можно было бы назвать СП. Для выпускника летного училища женитьба на дочери высокопоставленного военного сулила хорошую карьеру, а супруге безбедную жизнь. Гармония в их отношениях наступала тогда, когда Стас получал очередное звание. Пустота сама собой образовала пропасть, когда в его жизнь вошла Даша. Но Светлана воспринимала ситуацию такой, какой она была, просто дожидалась генеральские погоны. Зато потом отыгралась за все. Когда грянули перемены, Стаса уволили из армии и как многих из них объявили оккупантом, чуть ли не врагом своего народа, перед ним закрылись двери собственного дома, он стал изгоем среди друзей. А были ли они вообще, или же он их растерял? Первый надлом произошел в тот вечер. Он помнил, как хлестал дождь, жесткий, холодный. Их транспортный самолет несколько раз заходил на посадку. Когда он спускался по трапу, сразу же почувствовал отчуждение. В дивизии уже знали о присвоении ему генеральского звания и новом назначении. По рукопожатиям встречающих он понял, что от него просто отвернулись. Были обязательные поздравления, тосты, как полагается, обмыли звезды. Но все это больше походило на траурную церемонию. Настоящим шоком были для него слова, сказанные самым близким по жизни человеком, Иваном. Еще у трапа вместо рукопожатия и привычных поздравлений, отвернувшись, он сказал, что Даша последним рейсом улетает в Москву, навсегда. Он помнил, как стал набирать привычный номер телефона, как мчался через весь город к ее дому и по пугающей темноте окон понял, что опоздал, как, выругав перепуганного водителя, бросил машину и бежал по взлетной полосе, а потом, подставив лицо дождю, дал волю всем своим эмоциям. «Если мужчина любит женщину, он никогда ее никому не отдаст», — эти слова, брошенные ему вслед там, на аэродроме, Иваном, вдруг зазвучали так отчетливо, как будто все это происходило именно сейчас, а не осталось где-то там, в далеких годах.

А он отдал. Было ли ему легко это сделать? Это уже никого не интересовало. Вызов к командующему был более чем неожиданным. Они практически накануне вернулись с подведения итогов. Их отметили, по традиции наградили ценными подарками. Потом, тоже по традиции, крепко обмыли результаты труда всего летного состава. Было столько надежды на то, что все испытания, самое сложное уже осталось позади и наконец-таки наступит светлая полоса в его личной жизни, карьере. Ведь предстоящее назначение и присвоение долгожданного звания решало многие его личные проблемы. А тут как гром средь ясного неба: «Выбирай! Или карьера, или…»

Его осуждали, наверное, презирали. Дашу действительно все любили за простоту, какую-то особую легкость в общении. Даже когда было совсем не просто на душе, рядом с ней становилось легко и покойно. Ее любили за все, в конце концов, за молодость. Видимо, поэтому понимали ее увлечение и не осуждали. К их отношениям, как ему казалось, относились не просто благосклонно, а даже с каким-то участием, бережно. Стас невольно улыбнулся. Он вспомнил, как после окончания полетов и традиционного доклада дежурного по гарнизону об обстановке, тот смущенно, уже совсем не по уставу сказал, что Дарья Владимировна сейчас на встрече в Доме офицеров. И как же тогда досталось его заму за то, что не доложил об этом сразу.

Была ли это любовь? Ему иногда казалось, что он вообще не знал, что это такое. Стас просто не мог представить свою жизнь без Даши. Когда она была рядом, он искал любую возможность побыть с ней. После полетов, учений, всяких накачек, водитель уже не спрашивал, куда ехать. Стас невольно вспомнил, как в свой юбилей сбежал с банкета, как на глазах перепуганных поваров собирал в коробку на кухне все, что попадалось на глаза, а потом через весь город пробирался к ее дому дворами, чтобы остаться незамеченным. И все ради того, чтобы сделать себе самый дорогой подарок. Потом, когда Даши не стало, она всегда присутствовала в его подсознании, то уходя от него, отдаляясь, то возвращаясь вновь. Теперь становилось особенно неуютно оттого, что ее не было рядом с ним. Появилось неудержимое желание раствориться в ее ауре. Казалось, что он совершенно реально ощущал ее прикосновение, чувствовал, как кончики ее пальцев скользили по его лицу, подбородку, заряжая каким-то особым энергетическим зарядом.

Стас почувствовал, как начала подступать тошнота, какая-то утробная, отторгающая все, что его окружало. Как бы спасаясь от этого состояния, он начал окидывать взглядом самые любимые уголки своего уютного дома. Очаровательная горка из собранных с таким трудом экзотических ваз вдруг начала напоминать груду горшков, сваленных на полу у окна. Расцветка его любимых кресел вызывала раздражение. Книги в дорогих переплетах, оружие… В отблеске любимого фарфора Стас неожиданно для себя увидел совершенно незнакомое, чужое выражение лица. Становилось невыносимо душно. Вдруг захотелось отбросить все это барахло, которое окружало его, обступало со всех сторон, давило на него. Едва успев схватить ключи, Стас выбежал на улицу. Он ощутил себя реальным только тогда, когда увидел такие знакомые, казалось, давно забытые места. Бросив машину, он дальше пошел пешком. Моросящий дождь все усиливался, переходя в жесткий и холодный. Взлетная полоса прерывалась выбоинами, вывернутыми плитами, затем продолжалась вновь. Стас невольно остановился у того места, где обычно самолет уже отрывался от земли. Впереди еще оставалось пространство. Что-то удерживало его именно здесь, он не решался сделать шаг в это пространство. Ему казалось, что если он его сделает именно сейчас, то оторвется от земли, потеряет опору и его закружит, увлечет в пространство, сделав безвольным и уже не властным над собой. Стаса охватил страх оттого, что он в подсознании пытался и не мог отыскать эту опору. Его душило чувство, у которого он был в плену, оно завладело им всем, как бы связывая своей невидимой, но прочно удерживающей паутиной. Он винил себя, судьба винила его. До безумия хотелось освободиться, сбросить это чувство вины, которое где-то, в каких-то далеких частях его души копилось все эти годы и теперь прорвалось наружу. Оно сливалось с этим холодным, не щадящим дождем. Та легкость, которую Стас вдруг ощутил и которую давно уже не испытывал, застала его врасплох. Он пытался найти объяснение, что же происходит с ним, с его душой. Какое-то забытое и теперь возвращающееся откуда-то из глубин подсознания чувство медленно разрасталось и постепенно заполняло все его сознание. Оно было ему знакомо, он помнил, что ощущал его когда-то очень давно. Оно всегда появлялось в преддверии чего-то очень важного. Стас лихорадочно перебирал в сознании определение этому состоянию. Надежда. Да, надежда. Только она может будить такие чувства, только она может указать путь к возрождению…