Суженый смерти

1. Возвращение.

Наше время

За окном мелькали фонари, утопая в свежести апрельской зелени.

Город изменился до неузнаваемости за те годы, что Александр мотался по свету. Полузабытые, родные улицы и подворотни часто снились по ночам; так же, во снах приходили знакомые лица друзей и подруг ушедшего детства и юности. Но с годами сны потеряли краски, знакомые теплые оттенки, и лишь когда снилась первая любовь, он даже по окончанию сна чувствовал на губах вкус ее помады и запах сандала от ее волос. Только она была еще ярка в его памяти. Оноре де Бальзак сказал по этому поводу точно: «По своей силе с первой любовью мужчины может сравниться только последняя любовь женщины»…. Но эта любовь давно ушла, от нее осталась лишь нежность и память о том беззаботном времени.

Самолет приземлился всего шесть часов назад, и как только его шасси коснулись взлетно-посадочной полосы, Александр Свечкин понял, что он дома. Дом являлся таковым только номинально. Вся ирония заключалась в одном обстоятельстве – в этом городе, где он некогда появился на свет, его никто не ждал, ему не к кому было возвратиться, и единственным местом, где он мог увидеть знакомые лица, было лишь кладбище с фотографиями на памятниках. Он сам когда-то сделал выбор, и этот выбор был обоснованным…. Через неделю ему исполняется тридцать лет, и у него никогда не было семьи. В России он не был девять с половиной лет….

За окном мелькнул знакомый дом, в котором когда-то жил его друг, Вовка, и память вернула Александра назад, в пору его юности. Родители разбились, едва ему исполнилось пятнадцать, горе от переживаний он утопил в водке. Добраться до наркотиков не дала Мила, его девушка. Только одна она и вытянула его из омута. Он любил ее сильнее всего на свете. Когда-то. Слез Александр не показывал никому, хотя они и были. Только юность позволила не сойти с ума от горя, всеобъемлющего и страшного. Это и есть ее преимущество. Именно в необходимом эгоизме, что в будущем перекрывается жизненным опытом, под который так легко упрятать нарастающий с годами цинизм. Тогда Саша забылся на полгода. На полгода он почти выпал из этой жизни, и из школы за прогулы его не выкинули лишь благодаря матери Милы, занимающей довольно высокий пост в городском комитете по образованию. Мила, ночные компании, драки, возлияния и беспорядочные знакомства сделали тогда тоже, что могла дать квалифицированная помощь психолога – позволили смириться с потерей. Но это давно прошло.

Воспоминания давались с трудом. Тогда он был мальчишка, сейчас он мужчина, переживший многое и видевший столько, что некоторым хватило бы на всю жизнь просыпаться по ночам от страха. После смерти родителей, опекуном Александра стал дядя. Он был хорошим мужиком, по большей части, но жизнь обозлила его и вся эта злость требовала выхода. Выход был в водке. Традиционным алкоголиком опекун Саши не был, но пил часто, по многу, и водка всегда пробуждала в нем агрессию. Бывший инструктор рукопашного боя, воевавший в Афганистане, дядя Александра был крепким и сильным мужиком, который умел драться, и хуже того, любил это дело. Поэтому Саша часто выходил из дому с синим лицом. Соседи ни о чем не спрашивали, участковый боялся влезать в это дело, и справиться с положением Свечкин мог только в одиночку. Он и справился….

В бокс Саша пришел, когда ему стукнуло девять лет, к пятнадцати он был кандидатом в мастера спорта. Занять это звание позволила победа на чемпионате России для юниоров. С гибелью родителей со спортом он завязал, не хватило силы воли продолжить тренировки, да и смотреть после перерыва в глаза тренеру, давшему Саше все в спорте, было сложнее, чем проглотить горящую головню…. Но в память о спорте осталось умение постоять за себя, и Саша как мог старался всем это доказать. Поэтому-то поединки с дядей не выглядели простым избиением подростка, это были настоящие бои. Дяде доставалось немного, он всегда укладывал племянника буквально за минуту; все-таки армейский рукопашный бой несколько другая культура в спорте. Но племянник учился, учился потом и кровью на своих ошибках. Уже через четыре месяца после появления в жизни Саши дяди, один из боев закончился для Свечкина-старшего переломом трех ребер и челюсти. В больницу бывший десантник не пошел, зализал раны дома, но к племяннику он проникся неподдельным уважением. Так началось обучение Саши основам рукопашного боя. Дядя забыл о водке, а племянник вышел из состояния суицидальной депрессии, в котором находился полгода со смерти родителей. В жизни все потихоньку встало на свои места.

С Милой они хотели пожениться, как только Саша вернется из армии. Немного не срослось. Она его не дождалась. Таких историй миллионы, – как обычно твой «лучший» друг, твоя «верная» девушка и письмо в три строчки. И все. Это произошло на середине второго года службы. Если бы Александр служил в обычной части, он, быть может, и начал бы тосковать, выть по ночам или пытаться что-то сделать с собой. Но Саша воевал в Чечне, и этого не произошло. Именно на войне он начал ценить жизнь, только когда увидел море крови и застал смерти товарищей…. Нет, он не хочет вспоминать об этом периоде. Слишком больно за проданную страну и преданых пацанов, оставшихся лежать там по чьему-то мановению руки. Лежать на чужой земле, отдав свою жизнь за финансовые интересы «великих».

По окончанию службы в армии, по завершению второй чеченской войны, Саша вернулся домой. Дядя окончательно спился, и жить с ним под одной крышей не представлялось возможным. Они бы убили друг друга…. Именно тогда, увидев, во что превращает водка людей, Саша бросил пить. Совсем, навсегда, бесповоротно. Он не пил уже десять лет. Куда ему было идти? Работать охранником на рынок, или в милицию за копейки? Нет уж. Саша выбрал другое. Он связался с несостоявшейся тещей, матерью Милы, которая очень хорошо к нему относилась, и с ее помощью получил визу на поездку во Францию. Цель была одна – вступить во Французский Иностранный Легион, овеянный легендами и ореолом тайны. Авантюрная жилка всегда была присуща Александру, к тому же, раз он уже проливал свою кровь за бесплатно, воюя на чужой и не нужной ему земле, почему бы не делать тоже самое, но за неплохие деньги? Идти-то все равно больше некуда. Александр убежал от себя, от той жизни, которая маячила на горизонте. Он ушел от прошлого, и это было необходимо в тот момент.

Дальше память показывала слайдами Париж, затем Марсель, Обань и наконец, Кальви на юге Корсики, где Александр служил во втором парашютно-десантном полку. У него уже было другое имя, другая легенда и другой язык. У него была другая родина. Он стал наемником. Девять лет непростой службы. Если кто-нибудь считает, что Иностранный легион это просто, то он не знает о нем ничего. За девять лет Александр был во многих горячих точках планеты, начиная с Косово и заканчивая Афганистаном. Тяжелее всего пришлось в Кот-д´Ивуаре, где в Дуэкуэ они вели бои за аэропорт Мэн. Там Александр был ранен впервые. Это позволило в будущем получить подданство Франции. Всего ранений было три. Тонкий шрам от ножа, проходящий через всю правую щеку, он заработал не на войне, а в уличной драке. Корсиканцы горячий народ, и это простая истина. За этот порез человек расплатился по-полной, но оставил память на всю жизнь….

Теперь у Александра Свечкина было другое имя. Его звали Анри Дю Труа. Он был подданным Французской республики, хотя в России, с его уголовным лицом, мало кто признал бы в нем типичного француза. Теперь он вернулся домой, вернулся обеспеченным, по российским меркам, человеком, вернулся, наверное, навсегда. Он просто устал мотаться по миру, его уже не хватало на это. Александр хотел свободы. Анри он будет зваться там, в Париже. Здесь он просто Саша, обычный русский мужик, пусть даже знающий пять языков и имеющий навыки идеального убийцы, которого учили этому последние пятнадцать лет, сначала дядя, потом родная армия, а уж после иностранные инструктора, лучшие в Евросоюзе. Как он выглядел? Хорошо он выглядел, и эта мысль даже вызвала улыбку на лице. Не так ли он подумал в самолете, глядя на себя в зеркало, когда стюардесса выскользнула из туалета, где была с ним за минуту до того? Именно так. Высокий, широкоплечий но жилистый, крепкий и собранный, загорелый под средиземноморским солнцем до слабо-кофейного оттенка, Саша Свечкин был хорош. Даже шрам на его лице, розоватой полосой проходящий от уголка глаза до уровня губ, наискось через щеку, придавал этому мужчине какой-то шарм. Коротко стриженные темные волосы окончательно сделали бы из него благородного Сицилийского разбойника, если бы не слишком яркие серые северные глаза. Римский профиль, упрямая и волевая складка губ, и подбородок с легкой ямочкой завершали портрет, добавляя его чертам аристократичность, граничащую с высокомерием. За глаза капрал-шефа Дю Труа называли Принцем, что ему льстило. Подчиненные верно подметили легкость его походки и редкостное остроумие, отдававшее временами язвительностью. Вкупе с его внешностью и открытым, справедливым характером, это позволило кличке плотно приклеиться к Анри. Да, Принц. Принц без дома и без родной земли. Это была ирония, почти доходящая до издевки. Что ж поделать, Бог не дает человеку креста не по силам. Тем более что Саша имел не так уж и мало….

Кто-то думает, что человек, привыкший быть солдатом, не может адаптироваться к простой жизни человека гражданского…. Это смотря, что за человек. Да, понятно, есть люди, рожденные гладиаторами, место которым на арене Колизея под восхищенными криками толпы, осыпающей победителя лепестками роз, но никак не на работе в офисе или за станком. Есть люди полной противоположности, место которым в лоне церкви или в кругу аристократической интеллигенции. Александр Свечкин не относился ни к тем и не к другим. И за станковым пулеметом и за столом для игры в вист, он был одним и тем же – спокойным и осмотрительным. Просто он не путал работу с жизнью, и не находил удовольствие в бою, как некоторые из бывших сослуживцев. Работа есть работа, и удовольствия она приносить не должна. Александр был умен и начитан, он всегда старался как можно больше общаться с людьми, что не давало закрыться в себе и отвыкнуть от общества. Да и немало значила тонкая работа психологов, отслеживающих любые изменения характера бойцов. Неблагонадежные исключались. Когда-то давно, в Чечне была просто резня, в Косово и других конфликтах такого ужаса не наблюдалось, хотя и там не было ничего приятного. Одним словом, не было ничего более устойчивого, чем психика Александра. За годы войн она не поменялась, и в нем все еще жили, пусть и где-то в глубине души, вера в добро и любовь. Может, эта вера и помогла остаться человеком? Кто его знает? Опять по губам промелькнула улыбка. Что-то часто он улыбается в последнее время. Может, наконец-таки начал оттаивать? Может быть. А может он всего лишь был счастлив видеть свой родной город, улицы которого оживали в памяти, и метры исхоженных тротуаров целыми пачками выхватывали воспоминания о детстве, как выплавляет солнце из-под снега весеннюю зелень.

В аэропорту на него косились представители доблестной милиции, принимая его за уголовного элемента. Если бы не тонкий и элегантный костюм-тройка по последней парижской моде, его бы наверняка задержали для проверки документов; хотя строгость и властность человека, привыкшего командовать, ощущалась на клеточном уровне, и патрули даже не пытались подойти. Документы гражданина РФ еще надлежало восстановить, поэтому в родное отечество Александр въезжал как гость, Анри Дю Труа. Чистота его произношения за годы службы не пострадала. В Иностранном легионе хватало соотечественников из бывшего Союза, и разговаривать с ними на языке предков уставом не возбранялось, по крайней мере, в свободное от занятий время. Единственное, что добавилось в речи Александра, так это легкая картавость, которая его не портила. Владея в совершенстве французским языком от этого дефекта речи избавиться было невозможно. Но, как бы то ни было, мужчина за столом паспортного контроля, видя перед собой внешне типичного средиземноморца, очень удивился, слыша от этого субъекта прекрасную русскую речь. Его подмывало спросить, не из эмигрантов ли Анри Дю Труа, но сталь холодных глаз не позволила этого сделать. Занервничав, он несколько поспешно поставил отметку в визе, и лихорадочно сунул документы обратно со стандартной фразой приветствия. Анри никому и ничего не будет объяснять.

Куда он поехал из аэропорта? В ближайшую к району, в котором вырос, дешевую гостиницу. Там он оставил свои вещи и переоделся. В спортивном костюме Александр походил на откинувшегося с зоны особо опасного рецидивиста, но ему это было побоку. Пусть боятся, если хотят. Первым делом был визит к другу детства, в котором Свечкин все еще оставался уверен. Открыла жена, друг был в командировке на севере, и ближайшие несколько месяцев ожидать встречи не приходилось. Александр вышел на улицу и сел на пустые качели во дворе дома, закурив. В Легионе курение отнюдь не поощрялось, и он мог обходиться без сигарет, но когда была возможность, Саша непременно курил, так как находил в этом удовольствие. Куда же ему идти? К дяде? А жив ли он? Нужно проведать. От дома друга до квартиры родителей было не более пятнадцати минут хода, и ноги вели через дворы на автомате. Знакомую стальную дверь открыла совершенно незнакомая женщина. Интуиция тут же шепнула, что дядя уже не жилец, и разговор будет бесполезен.

– Добрый вечер. Подскажите, а Николай Свечкин, не здесь ли проживает? По крайней мере, он здесь жил…

– Здравствуйте. Нет, не здесь. Эта квартира вот уже два года как наша. Мы ее купили у женщины.… Как же ее звали… Березанская, если не ошибаюсь. Но она одна жила.

– Спасибо вам, – Александр кивнул, отступая. – Значит, дядя Коля уже с батей…. – добавил он в полтона сам себе.

– Что вы говорите? – женщина не поняла.

– Нет, ничего. Адресат, говорю, выбыл. Прощайте, – Свечкин махнул рукой, разворачиваясь. Спускаясь по лестнице, он прошептал строчки из лирики Мандельштама: – Петербург! Я еще не хочу умирать, у тебя телефонов моих номера. Петербург! У меня еще есть адреса, по которым найду мертвецов голоса…

Он решил, что завтра же снимет жилье, пока не уладит вопросы с покупкой квартиры или лучше частного дома. Наверняка его уже давно выписали из отчей хаты, это просто не подлежало сомнению. Конечно, можно пободаться по этому поводу с народом, но никто не даст гарантий, что Свечкину удастся выиграть дело в суде. Да и не хотел он селиться в квартире родителей, до отказа заполненной не самыми теплыми воспоминаниями. К тому же привлекать к себе излишнее внимание властей было не самой лучшей затеей. Есть такая статья в УК РФ под номером 359, называющаяся «наемничество». Третья ее часть предусматривает ответственность наемника за участие в вооруженном конфликте или военных действиях лишением свободы на срок от трех до семи лет. И приятного в этом было мало. Да, для Александра, неплохо подкованного в юриспруденции, не было секретом, что по законам международного права, обозначенным Женевской конвенцией, боец Иностранного Легиона французской армии не был наемником по нескольким показателям; но сейчас Саша попал в Россию, и знал, с недавних пор дела о наемничестве расследует уже не милиция, а ФСБ, и с этими парнями шутки были плохи. Кто его знает, как российское законодательство отреагирует на появление Анри Дю Труа? Докажи, что ты не верблюд. Да хрен с ней, с этой квартирой, он и ночи бы там не провел! У него есть деньги, их хватит и на дом, и на машину, и на раскрутку собственного бизнеса. В России горизонты для предпринимательства безграничны, в то время как во Франции законы обойти куда сложнее.

Прогулка пешком по вечернему центру стала бы лучшим продолжением нового знакомства с городом своей юности, но Александр выбрал поездку на троллейбусе. Любовь к этому виду транспорта у него шла из детства, – каждый день, возвращаясь домой из секции бокса, он ездил именно на троллейбусе, любуясь огнями вечернего города и о чем-то мечтая. Как же были благородны мечты детства, – вырасти шпионом, мушкетером, пиратом или сыщиком…. И как потом обломала их жизнь, столкнув личность с обстоятельствами. Вырос мальчик наемником, мушкетером современности. Низменно, как скажут некоторые. Свечкин смотрел в окно и вспоминал время юности. Маршрут троллейбуса проходил через весь центр, и то тут, то там взгляд цеплял из серой череды зданий знакомые с детства силуэты домов, как-то связанных с прошлой жизнью. Город для Александра преобразился до неузнаваемости, разрезая тьму миллионами вывесок и сотнями тысяч автомобильных фар; знакомыми оставались лишь названия улиц. Вон в том доме жил тренер, а чуть дальше высотка, где на крыше Саша некогда целовался со своей первой любовью, провожая ее домой. Александр ждал, когда за сквером его глазам откроется невысокое приземистое здание станкостроительного техникума, на территории которого раньше была секция бокса. А вот и она, точно такая же, как и двадцать лет назад, когда он пришел туда впервые. Это радовало. «А сколько же должно быть лет Семенычу, тренеру? Ему тогда за шестьдесят было. Сейчас за восемьдесят, если жив… Уж не тренирует. Нужно будет проведать», – подумал Александр, и сердце запоздалым раскаянием резанула совесть. Это ж почти второй отец, а ты исчез как тень при полуденном солнце. Только бы он был жив.

Время перевалило за десять часов, салон троллейбуса подопустел, и кондуктор, подходя для обилечивания уже в третий раз, объявил, что это пошел последний круг, после которого троллейбус отправится в депо. Его ничуть не удивил пассажир, наматывающий круги. За пару десятков лет работы в общественном транспорте для кондуктора это было в норме вещей. Александр кивнул, и отвернулся в окно. Он и не собирался всю ночь кататься на «рогатом».

Стоило троллейбусу отъехать от конечной всего на пару остановок, как на очередной в салон вошла девушка. Еще до того как ее нога коснулась первой ступени, Александр уже смотрел в ту сторону, что-то предчувствуя. Хотя Свечкина женской красотой в принципе удивить было уже невозможно, так как во время шатаний по миру ему попадалось немало красивых девушек, он все же застыл в оцепенении, любуясь. И он был такой не один. Все пассажиры мужского пола обернулись к вошедшей, ощутив что-то непонятное, будто их ударило электрическим током. Девушка была высокой и грациозной, и эта грация давалась ей без труда; она двигалась плавно и ненавязчиво, как пантера. Длинные, черные, чуть вьющиеся волосы пышно и тяжело падали на красивые плечи, густым облаком обрамляя красивое лицо немного неестественной белизны. Яркие, пухлые губы царственного, чуть крупноватого рта, прямой нос с четко очерченными (как про себя отметил Александр, «хищными») крыльями и плавность овала лица оттенялись заметной круглой родинкой над губой. Родинка нисколько не портила красоты, а скорее наоборот, делала линию губ еще более чувственной и желанной для поцелуя. Под идеальными, темными дугами бровей были завораживающие, миндалевидного разреза, глаза яркого, болотно-зеленого цвета. Декольте подчеркивало высокую грудь, а облегающая юбка как нельзя лучше выделяла стройные, точеные ножки. Плавность линий ее тела не могла не понравиться Свечкину. Да что там, все в этой девушке нравилось ему; все, кроме могильного холода, который на интуитивном уровне чувствовался в ее взгляде. Именно это и удивляло Александра. В любой девушке чувствуется тепло, сильное или слабое, но оно непременно есть. В этой же особе тепла было столько же, сколько в январском сугробе. «Снежная королева», – назвал ее про себя Александр, взвешенно оценив красоту, грацию и несомненную высокомерность вошедшей. Одновременно с этой мыслью возник вопрос: что же так подстегнуло при появлении данной красавицы? Даже До этого появления, раз Свечкин еще не видя, уже что-то ощутил. Явно не фригидность привлекла Александра, а какой-то неуловимый магнетизм, исходящий от девушки, сильный и пугающий, как колдовские чары.

Зайдя в салон, она не стала осматриваться по сторонам, а спокойно села у окна на свободное одинарное сиденье в середине салона. Подлетевший кондуктор вел себя почти как дореволюционный гарсон, обслуживающий в Яре генерала кавалерии. Не хватало только полотенца через руку и фразы: «Чего изволите?». Вытянувшись в струнку, кондуктор смотрел на девушку так проникновенно, что Александр не удержался от смешка. «Как собака перед кормежкой, лишь хвостом не виляет!», – промелькнуло в его голове. Как же иногда смешны некоторые индивиды, пытающиеся привлечь к себе внимание понравившейся девушки…. Хотя Свечкин не мог не признать, девушка того стоила! Усилия мужчины не были оценены, девушка, даже не поворачивая головы, покосилась на контролера и протянула ему купюру в десять рублей, которую держала в руке. Тот аккуратно взял деньги и принялся дрожащими руками отрывать от стопки билет. Девушка же отвернулась к окну, сделав жест, означающий: не надо! Кондуктор, не понимая, застыл на месте, но через пару секунд до него дошло, что аудиенция закончена, и он, медленно развернувшись на месте, с видом побитой собаки поплелся на свое сиденье. Александр только тогда заметил, как за этой сценой, не отрываясь, следила вся мужская часть троллейбуса, и стоило кондуктору отойти от девушки, пассажиры развернулись, чтобы уставиться в окна. Александр подавил смешок на мысли: «Кобели!», так как понял, что и сам не лучше. Стало не по себе. Он не любил быть как все.

До гостиницы оставалось не более пятнадцати остановок, как на очередной в салон вошел какой-то субъект неопрятного вида, находившийся явно под мухой, лет сорока на вид. Он шлепнулся на сиденье позади девушки и уставился ей в спину. Она же как будто ничего не почувствовала, продолжая дальше рассматривать уличные огни. Это было странно, девушки всегда чувствуют обращенные на себя взгляды, и тем более пьяный, тяжелый угловатый взгляд, упертый как ствол автомата в спину, который не ощутить было невозможно.

– Девушка, вашей маме зять не нужен? – как можно вежливее выдавил субъект.

Девушка и бровью не повела, хотя, несомненно, понимала, что обращаются к ней.

– Я говорю, вашей маме зять не нужен? – опять поинтересовался мужик, но уже с нотками раздражения в голосе.

Опять никакой реакции.

– Ты что, глухая? – гражданин наклонился вплотную к девушке. – Эй… – он слегка пихнул ее в плечо.

Александр смотрел на это, понимая, пора вмешаться, но он также видел реакцию остальных мужчин, у которых уже промелькнула подобная мысль. Трое встали со своих мест, и подошли к девушке и хаму. Как подумалось Александру, если бы девушка не была так красива, рисковать своим лицом ради нее отважился бы в лучшем случае кто-нибудь один.

– Дружище, ты ничего не перепутал? – спросил у наглеца один из подошедших, здоровый мужик за пятьдесят.

После того как ее тронули за плечо, девушка соизволила-таки обернуться к пьяному. Как заметил Свечкин, ее глаза горели бешеной яростью, от которой у Александра пробежали мурашки по спине. Что-то явно было с ней не так, столько злости живой человек в себе не вместит. Дикая, животная ярость, сквозившая во взгляде, как подумал Александр, могла помочь девушке справиться с пьяным мужиком и в одиночку, разорвав его просто на лоскуты. Она смотрела прямо в глаза, храня молчание; но субъект того взгляда не видел, так как всецело сфокусировался на подошедшем здоровяке.

– А чё, чего-то хочешь? – пьяный тоже был зол. На него не обращали внимания, да еще и отвлекли от общения. Есть люди, которым нельзя пить спиртное; даже более того, к ним и трезвым подходить иногда опасно для здоровья.

– Чего к девушке пристал? – спросил все тот же здоровяк, но теперь в его голосе уже не чувствовалось столько уверенности и дерзости, сколько звучало при первом вопросе. Внешняя уверенность хама и наглость его тона заставили мужика немного стушеваться.

– Вали отсюда! – добавил второй мужик, выглядывая из-за спины здоровяка.

– Я те щас отвалю… – пообещал хам, неспешно покачав головой и доставая из кармана нож-бабочку. – Вы чё, фраера, попутали? – взорвался он, вскакивая с места.

Трое мужиков, не сговариваясь, резко отскочили на шаг назад.

– Ну, кто смелый? – продолжил пассажир, маня к себе рукой. – Давай сюда, попишу…

Отступив, мужики заслонили от Александра девушку, и ее реакции на происходящее он уже не видел.

– Да на кой мне здоровье класть, за эту… – произнес один из «заступников», и отошел на несколько шагов, чтобы сесть на свое место, отвернувшись от происходящего. Второй нехотя кивнул фразе товарища и повторил его движение. Таким образом, перед возмутителем спокойствия остался стоять только здоровяк. Он был бы и рад отступить как те двое, но честь не позволяла сделать этого, хотя мужик и боялся.

– Заступнички… – девушка презрительно окинула взглядом вернувшихся на свои места мужиков. Голос ее был мягок, глубок и слегка хрипловат. Он был абсолютно спокоен, будто перед ней стоял не пьяный мужик с ножом в руке и полностью пустым мозгом, а поклонник с букетом ромашек.

Александр криво усмехнулся фразе девушки.

– Сядь, дружище, – обратился он к здоровяку, вставая. – Ты мне только помешаешь.

Здоровяк резко обернулся к Свечкину, и, промедлив пару секунд, кивнул, после чего с готовностью переместился в сторону своего сиденья, обрадованный возможностью выйти из сложившейся ситуации здоровым и без ущерба своей чести. Кто ж его знает, как далеко может зайти тот пьяный мужик с ножом?

– Э! А ты еще откуда вылез? – мужик с ножом обернулся к Свечкину, продолжая отслеживать краем глаза движение остальных пассажиров. Мало ли кто дернется из благородных побуждений помочь?

Свечкину, конечно, очень хотелось в момент своего выхода посмотреть на реакцию красавицы, но он внимательно следил за всеми движениями мужика. Один шрам на лице уже есть, и его вполне достаточно. Но мужчина чувствовал, обращенный на него взгляд выражает интерес.

– Убери нож и выйди отсюда, – Александр встал в полутора метрах от дебошира.

Троллейбус стоял с открытыми дверьми; водитель остановил его в ожидании завершения сложившейся ситуации, предупрежденный о стычке кондуктором.

– Чё, смелый нашелся?! – мужик не хотел отступать без боя. Даже нет, не так: ему очень хотелось сделать что-то плохое со Свечкиным, в частности порезать того на портянки.

– Перо убери… – не меняя тона, спокойно сказал Александр.

– Вот это? – мужик взмахнул рукой с ножом перед лицом Свечкина, нагоняя жути.

Зная, что на таком расстоянии нож не достанет до тела, Александр даже не отдернул головы, продолжая спокойно стоять. Бокс дает отличное чувство дистанции. Но за внешним спокойствием он был точно пружина, готовый к любому действию.

– Тебя уже резали. Тебе мало? – хам продолжал прощупывать Александра, не зная, – злить того было далеко не самой удачной мыслью, пришедшей на ум аборигена. Свечкин не боялся, и это удивляло мужика с ножом.

– Не советую делать подобных ошибок…. – Александр очень не любил, когда говорили о его шраме, и поэтому начал терять терпение. Долгие разговоры перед дракой ему никогда не нравились. – Вали отсюда, урод, или сдохнешь, – от злости шрам на щеке побагровел, в то время как лицо несколько побледнело.

Абориген, видимо, тоже не был по своей натуре склонен к дискуссиям, и сразу перешел к нападению. Он пригнулся и после резко выкинул вперед руку, метя попасть прямо в шею. Александр был готов к такому повороту событий, и как на тренировке, просто убрал корпус влево, чтобы потом проглаживающим движением своей правой по руке с ножом увести ту в сторону. Дойдя до запястья руки, он зафиксировал захват и максимально потянул по инерции удара, отчего мужик застыл в позе летящего купидона, открыв правый бок. Мощный боковой в печень заставил упасть дебошира на колени, а добивающий удар ногой сломал челюсть. Нож остался в руке Свечкина. Он посмотрел на него, а потом сложил и сунул в карман. Занятие поднять мужика с пола за шиворот и пояс, и выкинуть на улицу как мешок, минуя все ступени, принесло удовольствие. Тело приземлилось на бордюр, раздалось подвывание. Стычка заняла по времени две секунды.

– Поехали! – крикнул Свечкин, обращаясь к водителю. Все пассажиры смотрели на него. – А вы чего уставились? Клоун сам выпал… – добавил он, борясь с раздражением, вызванным повышенным вниманием к своей персоне. Как глазеть, так все горазды, а как вмешаться…

Пассажиры нехотя отвернулись, Александр перевел взгляд на девушку. Он ожидал, что она скажет спасибо, но она лишь слегка улыбнулась, кивнув в знак благодарности, и отвернулась к окну.

– Проще будь, королева, – сказал Свечкин без раздражения, но несколько язвительно, раздосадованный, что его поступок не оценили должным образом. Девица была высокомерной и холодной, она даже не испугалась произошедшего, чем вызвала в Александре уважение к себе. Сказанную фразу он обронил, не ожидая ответной реакции, а как само собой разумеющееся. Но, не смотря на то, что он не был расположен к диалогу с красоткой, тот все же произошел.

– Тебе что-то не по душе, воин? – она повернулась к нему. Зеленые глаза выражали некоторое удивление и заинтересованность.

– Твое высокомерие не по душе. Я дал совет, ты же сама делай из него выводы, – теперь он отвернулся к окну, думая, что диалог завершен.

– Каждый рожден для чего-то. – Загадочно ответила девушка. – Ты, – чтобы убивать, я, – чтобы властвовать, – она улыбнулась. – Так что все на своих местах, – и она в свою очередь посмотрела в окно, отвернувшись.

Александр внимательно взглянул на брюнетку, удивленный и заинтригованный словами красавицы. Она знает, или же просто попала пальцем в небо? Интуиция подсказывала, с этой девушкой явно что-то не так.

– С чего ты решила так про меня? – Свечкин подсел к ней, аккуратно коснувшись пальцами плеча, стараясь, чтобы жест не выглядел пошло или грубо.

Она обернулась, и зеленые глаза как-то потеплели.

– Я вижу это. Руки в крови… – она говорила тихо, но Александр слышал ее также четко, как если бы они находились не в гудящем троллейбусе, а в комнате для свиданий.

– Как зовут тебя? – выдохнул Свечкин, заворожено глядя в глаза девушки. У него в уме была тысяча вопросов, но решился он лишь на один.

– Марья.

– Мария? – не расслышал Александр, погруженный в догадки на счет загадочной девушки. Его тянуло к ней с непреодолимой силой, так, что терялись все остальные чувства кроме этого.

– Марья, – ее глаза зло сверкнули. – Не Мария.

Свечкин вздрогнул от этой вспышки, и понял, лишь стоит ему замолчать, как он потеряет эту девушку навсегда. Ему этого не хотелось.

– Ухо контужено. Не злись, – только и смог придумать он, слегка улыбнувшись. Контузия была, но слух оставался в норме.

Девушка улыбнулась в ответ, одними уголками губ, и медленно провела пальцем по шраму на его щеке. Прикосновение овеяло холодом, от руки не исходило ровным счетом никакого тепла.

– Позволь я тебя провожу, – сказал он задумчиво.

– Но ты же не знаешь, куда я иду, – глаза светились иронией. Александр не мог понять, как в них всего за пару минут до того вмещалась вся свирепая ярость мира, когда девушка смотрела на мужика с ножом. – Тебе может оказаться не по пути.

– Мы сами выбираем свой путь, – Свечкин придвинулся ближе, любуясь. – Сегодня я хочу пойти с тобой.

– Тебе еще рано со мной идти, – она улыбнулась впервые по-настоящему тепло; хотя Александру то ли от этой улыбки, то ли от скрытого смысла слов, стало немного не по себе. – Сиди, я пойду, – добавила девушка.

Она встала и пошла к выходу, а Свечкин остался сидеть, провожая ее взглядом. Она, несомненно, почувствовала его взгляд в спину, и обернулась.

– Еще увидимся, воин, – тихий и нежный голос пролетел разделяющие их метры и прозвучал словно бы в самой голове Александра.

Девушка вышла из троллейбуса. Свечкин припал к окну, но на улице уже никого не было. Она просто исчезла в одно мгновение, оставив чувство, будто мужчине привиделась грива черных, цвета воронова крыла, пахнущих корицей волос и колдовские ярко-зеленые глаза.

– Марья… – сказал Александр, тронув шрам. Потом он тряхнул головой и вывел себя из зачарованного состояния. – Чего завис? – спросил он шепотом у себя. – Баб что ли красивых не видел?

И мысли перешли в другое русло.

На рассвете Свечкин сидел на могиле своих родителей, оперев локти на стол и рассматривая фотографию с родными и гордыми лицами. Только он, сигарета и семейная фотография. Еще не было слышно шума города, куда-то затерялись бомжи; и собаки, за ночь устав лаять, разбрелись по своим лежбищам. Его одиночество никто не нарушал, и он был благодарен за это высшим силам. На самом деле благодарен. Иногда нам, особенно в такие минуты, необходимо одиночество и покой.

Такие молодые… Отцу на момент автокатастрофы было тридцать пять, матери на год меньше. А теперь их сын, будучи сам почти ровесником, смотрит на памятник серого мрамора, как на печать, скрепившую и завершившую две книги жизни. Теперь ему много бы нашлось, что сказать им… да куда уж теперь.… Теперь поздно. Тогда он был весел, все куда-то бегал от себя, да и от них тоже. Теперь уже давно ни от кого не бежит, но только не легче от этого на душе. Тогда он не ценил их, думал, что вечны, и это неизменно. Никто не вечен, и этот закон природы осознаешь, лишь потеряв кого-то дорогого. О родителях он помнил все время, каждый момент жизни. Именно их любовь, которую Александр чувствовал еще тогда, в детстве, как ощущал ее и после их смерти, помогала ему преодолевать все на своем пути. Именно с этой любовью он вылезал из таких передряг…. Он помнил о своих родителях, и знал, что ради памяти о них он должен жить. Жить так, чтобы не стыдно было смотреть, вот как сейчас, на черно-белую фотографию с их все понимающими глазами.

Отец хотел, чтобы сын вырос серьезным спортсменом, завоевал золото на Олимпийских играх или на первенстве Европы; и когда маленький Саша выбрал бокс, он только радовался. Если не спортсменом, то непременно хорошим следователем, честным и непоколебимым, как комиссар Катани или Мегрэ…. Отец даже откладывал деньги на поступление сына в школу милиции. Не сложилось. После смерти родителей Александр в этой милиции прописался, но в качестве хулигана, которого таскали по всем делам, по каким только могли. Участковый старался его посадить. Недостарался. В девяностые резали многих, как воров, так и ментов, и поэтому когда на счастье Свечкина одной из жертв стал капитан Проскурин, участковый его района, Александр только обрадовался. О нем потихоньку забыли, но с тех самых пор доблестных работников милиции Александр не любил. Он никогда не сможет простить им отбитые почки и сломанные на допросах в дверном косяке пальцы. Хотя, с другой стороны он был им благодарен за науку, после которой отбивка армией и тяжести Легиона уже не были так страшны. На Свечкина трижды вешали глухие дела, и трижды он мог выйти калекой из допросных, если бы не тренер, что поднимал свои связи и вытаскивал ученика из обезьянника. Политика Семеныча была проста – он помогал Александру из привязанности, как бывшему любимчику, искренне переживая за него и следя за его судьбой, но видеться со Свечкиным лично не хотел, решительно уклоняясь от встреч (да Саша и сам не стремился). В тренере говорила обида, в Саше говорила совесть, колючая и беспощадная. Вкупе этих чувств встреча была нежелательна. Так и жили. Только потом Александр понял, тренер отслеживал его путь через Вовку, друга, занимавшегося в той же секции, и был в курсе всех событий. Вовка стучал, но ему это простительно. Давно уж нет пацана. Все та же Вторая Чеченская….

Мать хотела, чтобы сын вырос врачом. Ну, если не врачом, то просто хорошим Человеком. Не смотря ни на что. А это потруднее чем быть профессионалом какого-либо дела. Даже на скрипке можно научиться играть, пусть и не виртуозно, но все же будет приятно послушать, не всегда слух бывает врожденным. Человеком же можно только родиться, ведь если в тебе есть гниль, она вылезет рано или поздно, как не скрывай. Александр родился человеком, им и остался, не смотря на годы войны. Он не знал за собой тех грехов, которые считал самыми страшными – предательство, трусость, зависть и корысть. Этот квартет весит побольше всего другого, потому как является первопричиной всех остальных грехов…. У Свечкина вообще везде была своя правда, немного расходящаяся с церковными догматами о ценностях и грехах. Так, например, вынужденное воровство, прелюбодеяние или ярость для Александра грехами не являлись вовсе. Украсть что-то, если голод и некуда идти, – не велико преступление. Да, все говорят: воровать легко, зарабатывать труднее. А когда сводит пустой желудок спазмами, здесь и сейчас, а работу еще найти надо? Мало кто голодал по трое суток. Если такое приходится делать не добровольно, а вынужденно, то не только воровать пойдешь…. Прелюбодеяние? Да млекопитающие мы все, ничего с этим не поделать. Кто-то может бороться с влечением, кто-то не может. Редко кто выдержит, если оно само идет в руки…. А ярость помогала жить; и бегать под валящим с ног ветром при глухом минусе, и воевать с полной выкладкой в пустыне на жгучем солнце, и валить врагов без страха ему помогала все та же ярость. Да, Свечкин убивал. Но убивал врагов, пусть и чужого, а Отечества. Он не насиловал женщин в захваченных деревнях, не мародерствовал, он не расстреливал стариков и не жег напалмом детей. Александр не дрался с безоружными. Его жертвы были солдатами. Это война, и он зарабатывал войной себе на жизнь. Заработал. Теперь богат. Теперь есть деньги, полная свобода ото всего, есть возможность спокойной жизни. Да вот жить ему не особо хотелось, не знал он ради чего ему жить.

Там все было просто – казарма, увольнения в город, бои, ностальгия по Родине и недолгая дружба с такими же скитальцами со всего мира. И все знали это, и всем понятны были ценности жизни, равно как и краткость ее. Там все было мимолетно – дружба до «удачного» выстрела или до истечения срока контракта; любовь лишь на одну ночь; ностальгия от боя до боя. Свечкин был похож на человека, который пробирался по извилистой узкой тропе через лесную чащу, пока не вышел в степь, и там обомлел от открывшегося простора. Первый вопрос в такой ситуации: «А куда идти-то?». В лесу ты шел вперед, свернуть мешали кусты, а здесь иди куда хочешь. Да только ты не идешь, просто садишься на пень и ждешь чего-то. Кто-то так и сидит на пне до темноты, а кто-то идет на восход…. Вот так и Александр – вернулся домой, где не было ни родных, ни близких, в дом, пустой как маковая степь; и вроде иди куда хочешь, и идти-то некуда. И лишь пустота. Одна пустота до горизонта. Так бывает, когда достигаешь цели, к которой шел долгие годы….

В трудах и раздумьях Александр и сам не заметил, как пролетело время, и стрелки на наручных часах показали половину десятого утра. Свечкин вырвал весь сорняк на могиле, помыл памятник, заменил старые искусственные цветы новыми и посадил три куста роз. Лопату, купленную заранее, он оставит здесь же, везти ее некуда. В гостинице точно не обрадуются появлению постояльца с таким типом садового инструмента. С таксистом они договорились на десять, и значит оставалось совсем мало времени для прощания с родными. Александр уже знал, как пройдет его день. Привычка планировать распорядок помогала экономить время, и знать чего ты хочешь добиться. Там это было важно, здесь же такая важность терялась, времени стало хоть отбавляй. Первым делом Свечкин собирался заехать к старому товарищу отца Олегу, у которого надлежало забрать оставленные некогда на хранение документы. Этот человек был похож на скалу – незыблем в своих жизненных понятиях, верен в обещаниях, неразговорчив и не ломаем. Именно такому можно доверить не только документы, но и жизнь. Свечкин это знал, и не сомневался, он найдет все на своих местах, при условии, конечно, что Олег за прошедшие годы не переселился в мир иной. Следующим намеченным пунктом распорядка дня был визит почета к Семенычу и поиски квартиры для жилья. Единственное чего боялся Александр, так это что Семеныча уже нет в живых, и Свечкин так и не успеет попросить прощения за свои исполнения, сказать спасибо за поддержку в трудную пору его жизни. Все мы смертны, а лет бывшему тренеру отсчитало немало. Назавтра, в понедельник, запланировано посещение паспортного стола. Свечкин знал, насколько трудоемок процесс восстановления документов, особенно паспорта, но он также понимал, что приехал в Россию, где закон для обычных граждан, переставал быть законом при наличии денег. Плюс еще нужно будет решить с пропиской, поломать голову. Он не сомневался, за отдельную плату получится избежать подачи заявления об утрате паспорта, и всей подобной проволочки. Для воплощения всех задумок документы были нужны как воздух, нужны в кратчайшие сроки. Довершали планы на ближайшее время покупка машины и получение водительского удостоверения. Обретение занятия по душе только маячило на горизонте, и относить его к насущным целям было слишком рано.

Александр закурил сигарету. Дорогой французский табак, привезенный из Парижа, заставлял задуматься, что же он будет курить, едва стоит закончиться сигаретам. Мысль об отечественном табаке приводила в ужас, за десять лет мотаний по загранице он успел отвыкнуть от этого кошмара. Сбоку раздался нечеткий шорох, Свечкин нехотя обернулся в ту сторону. Раздвигая ветки кустов и высокую прошлогоднюю траву, по направлению к Александру шла красивая молодая женщина. Что Александр не видел Милу уже двенадцать лет, не имело значения, он ее узнал почти сразу. Поначалу ему показалось, это плод воображения, галлюцинация, но услышав ее тихие чертыханья, он понял, что это не так. Это была Мила, собственной персоной, пусть и немного набравшая в весе, изменившая прическу, утратившая былой блеск в глазах и юношескую бойкость. Это была Мила, но уже не та, которую он любил так много лет назад. Свечкин затянулся сигаретой, прикрыл глаза и отвернулся в другую сторону. Он ее так и не простил.

Первым в голове возник вопрос: какого хрена она делает на кладбище, в воскресенье, с утра, в одиночестве? Спала б себе дома. Второй вопрос был несколько иного порядка: почему она идет именно к могиле его родителей? Возникло желание встать и уйти, но он сдержался. Бежать от кого-то? Ну уж нет. Он пришел к своим родителям, которых не навещал долгие годы, и с этого места его не согнать даже гаубицей, до тех пор, пока сам того не захочет. Подойдет – поговорят, хотя Александр и сам понимал, что изменился почти до неузнаваемости за годы, проведенные на войне. Его не узнают, скорее всего. Мила что-то искала глазами, неуверенно продвигаясь все ближе и ближе к Свечкину. Он поставил ногу на скамью, обнял колено руками и старался не смотреть в сторону приближающейся женщины. Он смотрел на фото родителей, и терялся в догадках о причинах появления своей первой любви. В конце концов, на ум пришел вывод, это всего лишь случайность судьбы, и не более того. Как подумалось Свечкину, если бы Мила знала, кто сидит на скамье в десяти метрах от нее, она бы бежала подальше.

Мила подошла на расстояние в пять шагов. Александр не смотрел на нее, но следил за передвижением боковым зрением.

– Извините… – обратилась на к Свечкину.

Он не обернулся. Она подошла вплотную и встала сбоку.

– Извините… – она хотела что-то добавить, но осеклась, видя, что на нее не обращают внимания.

Тогда она тронула его за плечо.

– No entiendo… – обронил Александр по-испански, лишь слегка развернув голову. Он очень надеялся что от него после этого отстанут, так как, будучи его одноклассницей, Мила учила французский, и вряд ли сможет выйти на диалог. Кастильское наречие от языка галлов отличается разительно.

Мила в первую секунду растерялась, но затем справилась со ступором:

– Parler vous français? – она улыбнулась.

– No, – односложно ответил Александр, не меняя тона.

– Do you speak english? – Мила его удивляла.

– No, – ответ был неизменен. Свечкин ждал, что его спросят по-китайски.

Но Мила подобного не сделала, лишь кивнула пару раз, как-то неуверенно взмахнула руками, и, обронив тихое: «excusez-moi», отвернулась от Свечкина. Она начала снова осматриваться по сторонам, и случайно ее взгляд упал на памятник, перед которым сидел иностранец. Прочитав фамилию и узнав людей на фото, Мила развернулась лицом к Александру. Она тихо и медленно осела на ограду могилки, хлопая глазами.

– Саша, – тихо сказала она.

Он поднял голову и холодным, стальным взглядом смерил несостоявшуюся жену.

– No entiendo, – слишком жестко ответил он, нахмурившись. И неестественный тон, и привычный поворот головы на имя, только больше удостоверили Милу в правоте догадки, кто перед ней.

– Саша, это ты, – это был не вопрос, а утверждение. Хотя Свечкин изменился до неузнаваемости, она узнала его по голосу, который был бы ей родным и через столетие. Так же родны были лица на фото: дядя Валера и тетя Тая, знакомые с детства родители ее первой любви…. Она заворожено смотрела в лицо Свечкина, как будто стараясь запомнить каждую черточку и унести с собой. Она любовалась им.

Он хранил молчание, не отводя взгляда.

– Саша, зачем ты так со мной?

– Узнала таки… – констатировал он.

Она сломалась и заплакала. Мила до сих пор чувствовала вину за предательство, совесть давала о себе знать все эти годы. Она была уверена, что он погиб в Чечне. Она не допускала мысль, что человек, испытывая такие сильные чувства, какие испытывал Свечкин, не будет по возвращению домой искать встречи. Он должен был это сделать для выяснения причины поступка, почему же с ним так поступили. Она не учла одного, Александр не был похож на большинство, и считал для себя унижением напрашиваться к кому-то на встречу. Тем более он вычеркнул Милу из своей жизни как пройденную главу. А она давно уже его похоронила, и страдала душой, считая себя невольной виновницей смерти, убедив себя, что он потерял вкус к жизни после ее письма. Это было глупо, но совесть всегда находит для нас обвинения, и там не так уж важно, имеют ли они под собой почву, потому как одинаково сильно причиняют боль, вне зависимости от своей реальности или не реальности. Мила считала Свечкина умершим, исходя не только из глупых доводов совести. Ей в этом немало помог дядя Александра, объявивший племянника без вести пропавшим, по его же конечно просьбе. Александр не хотел возвращаться к прошлой жизни, и, уезжая во Францию, просил дядю отвечать на все наводящие вопросы именно так. Мила пришла в гости к Свечкину-старшему через год после демобилизации Александра, очень желая того увидеть. Тогда брак Милы дал первую трещину. Именно из-за ответа дяди она не стала больше искать свою первую любовь, почти смирившись с потерей. Слух о гибели (пропаже) Александра прозвучал эхом по его знакомым, те справили знатные поминки, и не далее как через полгода после того забыли о существовании товарища. Так всегда бывает, жизнь-то продолжается…. Может, будь Александр жив, Мила не корила себя так за проступок. Она бы думала, что Свечкин рано или поздно будет счастлив с другой, испытывая при том некую долю ревности. Зная же, что человека не вернешь, и жизнь никогда не подарит ему счастья или умиротворения; зная, что дорогой тебе человек умирал, считая тебя тварью – это было выше сил простой девушки. Лишь потому совесть мучила ее более десяти лет. И поэтому сейчас она плакала, не отдавая себе отчета в истинной причине слез; просто это было для нее актуально в тот момент. Так выходило горе.

– Прости меня, Саш, – ни всхлипов, ни рыданий. Слезы, оставляя дорожки, текли по щекам, скатывались с подбородка и исчезали в тонкой английской шерсти свитера.

– Меня теперь зовут Анри Дю Труа, я гражданин Французской республики. Саша Свечкин умер тогда, когда получил твое письмо в три строки, – он грустно улыбнулся.

– О чем ты? – она не могла до конца понять смысл его слов, мешали эмоции. Он – француз? Но как?

– Я говорю, что твой знакомый умер. Саши Свечкина больше нет. Сечешь? – он подкурил сигарету.

Мила поежилась от холода его глаз, слезы прекратились так же внезапно, как и начались. Если бы при встрече он раскрыл объятия, она бы кинулась ему на шею; если бы он ее оскорбил, она бы ушла. Он же смотрел на нее как на чужую, и в его взгляде не было ни любви, ни ненависти, ни обиды, ни радости встречи. Там не было ничего кроме холода. Чужой. Он стал чужим, и она это прекрасно поняла. Она удивлялась таким переменам, помня его пылким влюбленным, счастливым мальчишкой. Сейчас же перед ней сидел жесткий мужик, ледяной и мрачный. Вроде он, но и не он вовсе.

– Но это же ты… – она не верила такому холоду.

– Я? Я даже внешне не похож на того паренька, каким был когда-то. Тогда во мне насчитывалось больше ста килограмм мышц, сейчас же едва восемьдесят наберется, и то костей да сухожилий. Тогда я был совсем мальчишка, сейчас уже виски седеть начали. Тогда я верил в радость жизни, теперь от этой «радости» ранние морщины на лице…. Я уже не я.

Недолгая пауза.

– Так ты серьезно француз? – Мила поняла, что продолжать тему бессмысленно. Она успокоилась, и теперь наблюдала за Александром с любопытством и какой-то тихой радостью, наверное, возникшей от неожиданности встречи.

– Да. Теперь.

– Но как?

– Дали гражданство.

– А шрам? Война?

– Она самая…. Но не будем об этом, ни к чему.

– Ты такой красивый… – она чуть прикрыла глаза.

– Спасибо. Жалеешь о чем-то? – голос отдал сарказмом. Он встретил ее взгляд.

– Нет… просто… – она стушевалась.

– Вот и хорошо, что не жалеешь. Говорят, если долго смотреть в бездну, она сама начинает смотреть на тебя. То же самое и с прошлым. Оно затягивает. Если постоянно оборачиваться, будешь спотыкаться, – он закурил.

– Мудро, – грусть в нотках. – Женат?

– Нет. И некогда было – я военный. Десять лет на службе республики, – Александр понимал, что все еще небезразличен Миле; конечно, не так как тогда, но все же оставалась какая-то нежность и привязанность к нему. К нему ли? Или же к тем годам? Один только Бог знает женское сердце. Именно поэтому Свечкин и не гнал ее, жалея. Он видел раскаяние и душевную боль, с которой задавались вопросы.

– Надолго в России?

– Не знаю. Думал, вернусь навсегда, а теперь теряюсь в решениях. А ты сама как? Что в жизни поменялось?

– Да как все живу. Дом, семья, двое мальчишек. Я домохозяйка, муж добытчик.

– Первый брак? – Александр технично избежал упоминания о своем бывшем друге.

– Первый, – она опустила глаза.

– А здесь что делаешь?

– Бабушкину могилу ищу. Она где-то на этом участке. Давно не была. Разведка боем, так сказать. Если найду, то в выходные приеду с сыновьями, порядок наведем.

– Понятно, – он встал. – Уже десять, мне пора.

– Я на машине, давай тебя отвезу, куда скажешь, – она с надеждой посмотрела на мужчину.

– За мной к тому перекрестку такси приедет, – он махнул рукой в сторону. – Прощай.

Александр, не дожидаясь ответа, развернулся спиной. Ему этот разговор причинял неудобство и заставлял копаться в памяти, чего совсем не хотелось. Он не хотел тревожить старые раны.

– Прощай? – она в два скачка нагнала его и, дернув за руку, развернула к себе лицом. – Прощай? Мы что, больше не увидимся?

– А зачем? Не плачь, пожалуйста, – он смахнул с ее щек набежавшие слезы. – Все в прошлом. Пойми, встречи только помешают, и тебе и мне. У тебя муж и семья, которую, как мне думается, ты начнешь рушить. У меня же новая жизнь, и лед в сердце. Меня серьезно переломала и перемолола война. Я другой, и тебе не понравится то, что ты увидишь…. или уже не нравится.

– Ты так легко решаешь и судишь за других! – укор был к месту. – Ты даже не хочешь узнать, почему я тогда так поступила? Не спросишь, жалею ли я об этом? Счастлива ли я?

– Мила, послушай меня, – он погладил ее щеку и остановил руку на шее, стараясь придать тону как можно больше вкрадчивости. – Почему ты тогда так поступила я и так понимаю, и сейчас мне это безразлично, прошло почти одиннадцать лет. Жалеешь ты или нет, тоже без разницы, потому что все уже сделано и этого не исправишь. Ну а счастье или же несчастье в этой жизни ты выбрала сама, и винить в случае чего некого… – он медленно опустил руку и отступил на шаг.

– А я, дура, мучилась все эти годы… думала, что виновата в твоей гибели…. А ты не стоил этого, бездушное животное….

– Что посеяла, то и пожала. Себя вини, – он подмигнул, горько ухмыльнувшись, и отвернулся от нее.

– Саша! Саша, прости! – крикнула Мила ему в спину, и он в последний раз обернулся.

– Я простил. Уже простил. Живи спокойно, не мучайся больше. Если тебя это утешит, то знай, благодаря твоему поступку я стал мужчиной, не сомневающимся в себе, и знающим, что хочет от жизни. Я почти счастлив теперь. Спасибо тебе. Пока!

И он ушел, а она села на скамью и тихо заплакала. Мила и сама понимала, его слова на счет вины правильны. Сама дел натворила. Теперь же расхлебывает. За все приходится платить. И больше всего кололо сердце, что он даже не ненавидит ее, что он равнодушен, как будто они и знакомы никогда не были. Он ее забыл. Он не захотел знать, счастлива ли она. А она была несчастна в браке, и чем дальше текли годы совместной жизни, тем явственнее это различалось. Она тосковала по тому Саше. Но Свечкин прав – он умер. И слезы на щеках Милы были поминальными, и по ушедшей юности, и по веселому пареньку, навечно оставшемуся в ней, на бескрайних просторах солнечных деньков.

Когда Свечкин сел в такси, он глубоко вздохнул и понял, обиды на Милу в сердце больше нет. Теперь он полностью отпустил ее, и встреча была неслучайна. Это была помощь свыше. В сердце осталась только статистика памяти, холодная строчка в книге, сторонняя картинка. Пусть же она будет счастлива. Он и для себя непременно добьется этого.