Сумерки жизни

VII Час Екатерины

— Ach so! — воскликнула фрау Шульц, когда они были на таком расстоянии, что их нельзя было слышать, — она уже закинула свою сеть. Это неприлично. Он не заметит, как совсем запутается.

Фелиция смотрела в сторону и молчала. А та между тем продолжала:

— Она могла бы подождать две недели, неделю, и делать это постепенно. Но с первого же дня…

— Не говорите, пожалуйста, об этом, — заметила Фелиция, и тяжелое чувство охватило ее.

— Но я не могу не говорить об этом; я целомудренная женщина, и мне не нравится, когда на моих глазах творятся подобные вещи. Он слишком хорош, чтобы стать ее жертвой. Я поговорю с профессором.

— Неужели вы думаете, что такой джентльмен, как профессор, станет вас слушать, фрау Шульц? — спросила Фелиция, с трудом скрывая свое отвращение.

Такое предположение было для фрау Шульц неожиданно. К удовольствию Фелиции, она оставила эту тему, и в дальнейшем разговоре не касалась ее.

Однако, ее комментарии по поводу встречи в Английском парке произвели неприятное впечатление на девушку, оживили в памяти воспоминание о прежних обвинениях, которые она тогда отвергла с таким возмущением. Но сейчас она не в силах была смотреть на Екатерину столь же беспристрастно. Напротив, растущее недоверие и чувство соперничества, казалось, заняли у нее первое место. У нее впервые проснулся инстинкт борьбы, и она начала ненавидеть Екатерину энергичной, деятельной ненавистью более молодой женщины.

Незаметно для нее самой атмосфера пансиона загрязнила чистоту суждения. Она усвоила то небольшое познание дурного, которое так опасно. Екатерина не была для нее просто соперницей, любившей Рейна Четвинда прекрасной, чистой любовью, подобно ей самой, а интриганкой, одной из тех, для которых любовь является забавой, развлечением, предметом тщеславия — она сама не знала чем, — но во всяком случае чем-то бесчестным и делающим мало чести мужчине. И с течением времени такое отношение принимало более определенные очертания и становилось все устойчивее по мере того, как женщина в ней занимала место ребенка. В ней зрела также мысль о том, почему бы ей не воспользоваться невинными средствами, чтобы сохранить его для себя, если Екатерина пускает в ход недостойные. Вместе с этим стыдливость покинула ее, и она храбро стала отстаивать свою любовь.

Екатерина не могла не заметить этих признаков активного соперничества. В начале ей было больно. Ей очень хотелось сохранить дружбу Фелиции. Но что она могла сделать?

Однажды утром она была у себя, когда звук подъезжающего внизу экипажа поразил ее слух. Из праздного любопытства она вышла на свой балкончик и посмотрела вниз. Старый мистер Четвинд, Рейн и Фелиция собирались прокатиться. Она следила, как они весело устраивались на своих местах, и довольно ласково улыбнулась сияющему юному лицу Фелиции. Но когда они тронулись в путь, Фелиция, подняв глаза, заметила ее, и выражение ее лица изменилось. Торжество той причинило Екатерине боль. Она ушла с балкона с тяжелым чувством. Ей пришла в голову смутная мысль покинуть Женеву и оставить поле свободным для Фелиции. С минуту она играла этой мыслью. Но затем резкая реакция овладела ею.

Нет. Тысячу раз нет. Чего ради ей донкихотствовать? Кто-либо во всем мире по отношению к ней был Дон-Кихотом? Она потерпела крушение в жизни… и жила теперь без единого проблеска света в каком-нибудь далеком небе. Волны носили ее куда попало, как никому ненужный обломок. Потом только явилась надежда. Это была безумная надежда, надежда отчаяния, в лучшем случае… но она поддерживала ее жизнь последние шесть месяцев.

Во имя чего она должна дать дорогу этой молодой девушке — нетронутой, безмятежной, если не считать этой первой девической фантазии? Весь мир открыт перед нею, готовый нести к ногам ее молодости, красоты и очарования — свои дары. Через несколько месяцев она вновь окунется в этот мир, оставит пансион Бокар и его скучную жизнь навсегда. Через год эта жизнь будет только воспоминанием, а Рейн Четвинд эпизодом, вызывающим краску на лице. Много мужчин будут добиваться ее любви. Она выберет лучшего из них. Почему же Екатерина должна сама уступить свою единственную слабую надежду той, перед которой так много и других светлых возможностей.

Она со страстной настойчивостью цеплялась за это самооправдание. К выпавшему на ее долю жребию одиночества она относилась фаталистически и никогда не пыталась завязывать связи даже самого деликатного характера. Она смотрела на свое будущее — серую, холодную и одинокую вереницу годов, — как на логическое следствие ее прошлого, хотя по временам эта жестокая неизбежность подавляла ее. Жизнь за жизнь… Но кто больше нуждается в радостях, она или молодая девушка? Закон вечной справедливости, казалось, звучал в ее сердце ответом… как он звучал в сердце каждой дочери Агари со времени сотворения мира.

Поздно вечером она стояла на балконе гостиной. Они весело провели этот вечер. Концертный певец из Лондона, приехавший накануне, добродушно согласился петь. Старик Четвинд был остроумен и очарователен. Комендант Порнишон рассказывал с гасконской живостью походные и боевые приключения. Рейн по обыкновению говорил и смеялся от всего сердца. Все были веселы и благодушны. Фелиция была в повышенном настроении, внося в беседу свою свежую нотку; она даже к Екатерине обратилась с несколькими шутливыми замечаниями. Один за другим все оставили салон. Последней была госпожа Попеа, которая осталась, чтобы посудачить с нею о событиях вечера. Теперь она стояла одна при лунном свете, и внутренняя борьба, терзавшая ее весь день, несколько стихла. Смех и пение хорошо действовали на ее сердце. Она прислонилась щекой к локтю и задумалась. Возможно, что она злая женщина, готовая встать между девушкой и ее счастьем. Разве самопожертвование в конце концов не великое дело?

Вдруг она услышала, как открылась дверь гостиной, а затем раздались шаги, от которых сердце ее затрепетало. По безотчетному побуждению она сдвинулась с места и показалась в окне.

— Как восхитительно, что я вас здесь застаю! — воскликнул Рейн. — Я почти утратил надежду.

— Я осталась, чтобы немного посентиментальничать при лунном свете, — сказала Екатерина. — Я думала, вы пошли в кафе!

— Нет. Я сидел с отцом, — возразил он, вытащив кресло на балкон и предложив его ей. — А затем, оставив его, я подумал, что было бы приятно побеседовать с вами… и я пришел. За весь день я ни единым словом не обменялся с вами.

— Мне также не хватало наших стычек, — призналась Екатерина. — Итак, ваше катание было удачно?

— Очень, — сказал Рейн. — Но мне хотелось, чтобы вы были с нами.

— С вами были отец и Фелиция.

— Вот в том-то и горе, — рассмеялся он. — Они так влюблены друг в друга, что я, как третий, только портил компанию.

Он стал рассказывать о поездке, об обычаях и костюмах швейцарцев, стал сравнивать обычаи крестьянского населения различных стран. Екатерина, исколесившая большую часть Европы, дополняла его иллюстрациями. Она любила слушать, как он говорит. Его познания были обширны и точны, его критика — сильна. Интеллектуальная сила выделяла его в ее глазах из среды обычных людей. Его взор был так ясен; всего он касался так уверенно и вместе с тем, когда это нужно было, так осторожно. Она себя чувствовала по сравнению с ним такой бесконечно глупенькой. Они проговорили до поздней ночи, и беседа приняла задушевный характер.

Когда они расстались на ночь в конце коридора, ведущего в комнату Екатерины, она не могла не сказать ему несколько смиренным голосом:

— Благодарю вас за эти разговоры. Вы представить себе не можете, как я их ценю. Они переносят меня в совершенно другую атмосферу.

Рейн посмотрел на нее с некоторым удивлением. Об ее отношении к нему он совсем не подозревал. Правдивый и совершенно свободный от тщеславия, он даже не совсем понимал ее сейчас.

— Это вы меня приподнимаете, — возразил он. — Беседовать с вами это значит познать все прекрасное и изящное. Вы думаете, что тут много женщин, похожих на вас?

Слова его ласкою отдавались в ее ушах, пока она не уснула. Утром ей показалось, что она пробудилась с новым взглядом на жизнь, и день за днем, по мере того, как беседы их на балконе, в Английском парке, или в других местах делались все более задушевными, а характер человека, которого она любила, развертывался постепенно, как книга, перед ее понимающим женским взором, это представление расширялось, увереннее и яснее обозначалось. До сих пор она настойчиво отстаивала свое неотъемлемое право воспользоваться всяким случаем, представляющимся ей на жизненном пути, чтобы добиться счастья. Теперь она себя чувствовала посрамленной, недостойной, низшим по сравнению с ним существом, и это чувство приниженности приносило ей ценную, чистую радость. Раньше она любила его, едва ли сознавая почему… потому что это был он, потому что сердце ее билось ему навстречу. Теперь самоочищение внушило ей более возвышенную любовь, нежную и благоговейную, какая иногда в грезах носилась перед умственным взором одинокой женщины. Она перестала видеть соперницу в Фелиции и старалась, не навязываясь, вернуть себе ее дружбу. Но Фелиция, ласковая и откровенная с другими, по отношению к Екатерине оставалась недоступной.

В конце концов в сердце ее пробудилось великое женское чувство жалости. Все больше возраставшее в ней сознание одержанной победы вызвало к жизни все благородные свойства ее души. Любовь ее к Рейну выросла в нечто слишком прекрасное, чтобы давать место недостойному ликованию.

Вообще же это было радостное, залитое солнцем время. Прошлое исчезло в тумане. Она шла изо дня в день, нечувствительная ни к чему, кроме своей лучезарной любви.

Рейн однажды встретил ее вблизи собора, с корзинкой на руке, идущей по улицам старого города. У него вошло в привычку с невольной бесцеремонностью составлять ей компанию, если она бывала одна, и ей в голову не пришло увидеть что-нибудь необычное в том, что он и на сей раз подошел к ней и пошел рядом. У двери подвала, где Жил Жан-Мари с женою, она остановилась.

— Тут конец моему странствованию. Старики мои живут здесь.

— Я готов позавидовать им, — сказал Рейн.

Едва он успел это сказать, как с противоположной стороны к ним через улицу заковыляла старуха, которая направилась к Екатерине с радушной улыбкой, осветившей старое морщинистое лицо.

Она не ожидала барыню так скоро после последнего посещения. Большая будет радость для Жана-Мари. Угодно барыне войти? А барин? Это не брат барыни?

Екатерина стала разъяснять, кинув мимолетный смущенный взор на Рейна, причем краска залила обе ее щеки, а Рейн, смеясь, пришел ей на помощь. Он большой приятель барышни. Она часто ему говорила про Жана-Мари.

Старуха посмотрела на него; вечно женское не заглохло в ней благодаря годам, и его улыбающееся лицо ей понравилось.

— Беру на себя смелость спросить барина, не угодно ли ему зайти к нам вместе с барыней?

Он взглядом попросил разрешения у Екатерины, и принял приглашение.

— Я не думала… — начала Екатерина тихо, когда они спускались за старухой по темной лестнице.

— Это мне доставит большое удовольствие, — прервал ее Рейн. — Притом, я им перестану завидовать.

Смущение ее через несколько минут исчезло, когда она убедилась, что первоначальная швейцарская угрюмость старого паралитика растаяла под чарами Рейна. Это была особенность Рейна, как выразился однажды про него старый профессор в разговоре с Фелицией, глубоко заглядывать в существо явлений и любовно связывать себя со всеми, с кем ему приходилось сталкиваться. И Екатерина, хотя не присутствовала при этой формулировке, бессознательно почувствовала ее справедливость. Он говорил с ним так, как будто знал Жана-Мари с детства. Послушав его, можно было подумать, что нет ничего легче, как поддерживать разговор с невежественным старым швейцарским крестьянином. Екатерина никогда не любила его так сильно, как сейчас.

Она вся полна была этим чувством, когда они снова очутились на улице — сознанием его нежности, простоты и ласковой человечности.

— Как они вас обожают! — сказал Рейн внезапно.

Слова его и тон заставили ее вздрогнуть. Меньше всего она думала о том, какова ее роль во всем этом. Поклонение, идущее от него в момент ее собственного молчаливого восторга перед ним, немедленно вызвало у нее ряд сложных чувств, и слезы показались на глазах. Он не мог не заметить, как они стали влажными.

— Какое у вас нежное сердце! — произнес он со свойственной ему лаской, впадая в неизбежную ошибку.

— Это глупо с моей стороны, — ответила она с радостной улыбкой.

Ей не хотелось его обманывать. Часто женщина, руководясь своим половым разумом, принимает больше, чем ей следует по ее собственному признанию. Но она вознаграждает вечную справедливость сущего, отдавая мужчине лучшую сторону своего существа. Через несколько минут, на их обратном пути она, во всяком случае, постаралась быть добросовестной.

— Мне тяжело выслушивать ваши похвалы… как вы по временам это делаете.

— Почему?

Мужчина, даже самый доверчивый, редко удовлетворится, если не узнает причины, вызвавшей явление. Несмотря на то, что ей далеко не было до смеху, Екатерина улыбнулась этой мужской прямоте. Ответила она однако серьезно:

— Во-первых, потому, что я этого не заслуживаю, а во-вторых, в ваших устах похвала приобретает еще большее значение.

— Я сказал, что эти старики обожают вас и что у вас нежное сердце, — заметил он в заключение: — оба факта верны, и горе тому, кто, кроме вас, позволит себе отрицать это.