– Разрешаем, – откликнулся отец, не дав мне открыть рот.
Проклятье! Да они с ума посходили!
Лайтвуд, забрав у отца разрешение на брак, вышел наружу, а затем в открытую дверь принялись… заносить. Человек пять светлых таскали корзины с цветами, сладостями, еще каким-то барахлом, а затем…
– Это что, менестрель?! – возмутилась я, выбежав наружу.
Менестрели.
Пятеро.
Во дворе дома моего отца.
Поют о любви.
– Среди тума-а-анов, волшебных зве-е-езд, – тянул один из менестрелей, немелодично бренча на мандолине. – Расцветает любо-о-овь, как цветок весе-е-енний.
Один пел, выступив вперед, остальные четверо подыгрывали, радостно мне улыбаясь. Какой. Кошмар.
В плохом смысле.
Не тот, после которого просыпаешься и хочешь поскорее уснуть, чтобы снова окунуться в паутину приятного ужаса и наполненных острыми когтями теней.
А тот, от которого хочется сбежать!
– Среди ро-о-оз, цветущих в саду забыто-о-ом… – надрывался менестрель, томно прикрыв глаза.
Невероятно! Эти брачные игры светлых – разве есть что-то более отвратительное?! Цветы, ухаживания, серенады, поцелуи под луной…
Мой отец выкрал мою мать из ее дома и держал взаперти, пока она не сказала «да», а моя мать в отместку поймала смерть отца на кончик иглы и до сих пор держит где-то в тайном месте, о котором никому не рассказывает. Кажется, с этим как-то связаны яйцо, заяц, утка и сундук, висящий на цепях довольно далеко отсюда.
Мой дедушка превратился в птицу, чтобы овладеть возлюбленной, она забеременела и была вынуждена выйти за него замуж. Жили они душа в душу, правда, бабушка часто обращала дедушку в камень, когда он пытался с ней спорить. И волосы у нее еще до свадьбы превратились в змей: все-таки такие истории не проходят бесследно.
Как бы то ни было, это ухаживания, достойные темных. Никаких объятий, нежных признаний и, Проклятый упаси, трепетных поцелуев.
Только страсть, противостояние, безысходность и запретное влечение.
И пытки, разумеется.
Без них никуда.
Уверена, светлые и слов-то таких не знают, иначе тут же перестали бы быть светлыми.
От немелодичного и громкого пения уже начинала болеть голова.
Подрагивая от злости, я оглянулась и нашла глазами Лайтвуда. Он стоял на крыльце позади меня, смотрел на менестрелей и… это что, смех? Да, определенно.
Лорд Лайтвуд совершенно неприлично ржал (по-другому тут не скажешь), наклонив голову и пряча лицо за упавшими вниз прядями волос.
– Твои-и-и глаза, как звезды на небе-е-е, зажгли в душе огонь любви-и-и… – вклинился в мои мысли голос менестреля.
К нотам, кажется, он питал огромное презрение, потому что не попал ни в одну.
Его игрой на мандолине можно было пытать. Остальные четверо были еще хуже.
Как будто мои уши изнутри пилили тупой пилой.
– О-о-о, любовь, она вечна и светла-а-а, как звук стру-у-ун, что звучит в сердцах наши-и-их.
К стихосложению менестрели тоже питали как минимум неприязнь. Хотя, скорее, отрицали его как факт.
Лайтвуд, увидев, что я на него смотрю, тут же выпрямился, стал серьезным и крикнул:
– Спойте потом еще балладу про древний замок! Да, ту, где сорок куплетов! Все самое лучшее для моей невесты!
Менестрели с готовностью кивнули, продолжая петь про розы. Судя по уровню энтузиазма, заплатил им Лайтвуд хорошо.
Ну хватит.
– Прекратите! – возмутилась я, подойдя к Лайтвуду ближе.
– Что именно? – обеспокоенно спросил он, и его лицо приняло привычное уже серьезное и праведное выражение: губы сжаты, брови нахмурены, глаза смотрят пристально и понимающе. – Вам не нравятся эти менестрели?
– Нет!
Он издевается?!
Это пытки, а не музыка!
Лайтвуд кивнул.
– Я позову других. Я созову всех менестрелей в столице. Вы послушаете всех и скажете, кто вам больше по душе. Он будет каждую ночь вплоть до нашей свадьбы петь вам баллады под окном от моего имени.
– Не надо мне угрожать! – предупредила я, похолодев.
– Какие угрозы? – ужаснулся Лайтвуд. – Это любовь. Я хочу, чтобы вы радовались нашей свадьбе так же, как и я.
На лице Лайтвуда, пока он нес эту околесицу, не дрогнул ни один мускул.
Я сжала кулаки.
– Давайте серьезно. Что вам нужно?
– Вы.
– Зачем?
– Я думал, мои намерения ясны. Я хочу на вас жениться.
На благочестивом лице появилась уже знакомая мне темная ухмылка.
Секунда – и все исчезло.
Лайтвуд снова казался серьезным и непогрешимым, как сам Триединый.
– Нет, – выпалила я.
– Почему? – поднял брови он. – Назовите хоть одну причину.
– Я темная! – начала я.
– Я получил разрешение на свадьбу от вашего отца и императора, – дернул плечом Лайтвуд.
– Я вас терпеть не могу.
– Так бывает.
– Я превращу вашу жизнь в сплошные мучения, – привела я последний аргумент.
– Твои-и-и глаза, как звезды на небе-е-е, зажгли в душе огонь любви-и-и… – особенно громко взвыл менестрель, решительно ударив по струнам, и я поморщилась.
Лучше бы Лайтвуд заковал меня в «железную деву» в качестве подарка.
Там хоть тихо.
– Звучит интригующе, – откликнулся Лайтвуд. – Можете попробовать.
– Проклятый, да я вас просто не люблю!
Для темных любовь была поводом для шуток, но светлые, кажется, относились к ней серьезно.
Вдруг этот аргумент сработает?
– Это временно, – ухмыльнулся Лайтвуд, а затем шагнул ко мне и кончиками пальцев коснулся шеи. – Ты от меня не избавишься, Медея. И даже не рассчитывай сбежать. Найду и сделаю счастливой.
Его низкий голос звучал тихо, как шорох прибрежных камней. Почему-то стало страшно.
Секунда – и все прошло.
Лайтвуд отстранился. Легко, по-светлому, улыбнулся. Моя шея от его прикосновения горела.
– Проклятье! – выругалась я.
– Ну что вы, – безмятежно откликнулся Лайтвуд. – Это благословение.
Я подозрительно прищурилась.
Да он надо мной издевается.
Но ведь Верховный светлый маг не способен на такое. Он – сама доброта и действует наверняка из благих побуждений.
Правда, для меня эти побуждения были хуже пыток.
И что ему стоило выбрать какую-нибудь светлую? Она бы платье на себе порвала от радости.
Я открыла рот, но не успела ничего сказать.
– Там цветы в гостиную не помещаются, – раздался за нашими спинами голос Ренфилда. – И воняют на весь дом. Лучше бы вы колбасы побольше принесли, лорд Как-вас-там. Она и компактнее, и в хозяйстве пригодится. Хотя лучше бы вы вообще ничего не приносили. И сами не приходили. Одна морока.
В кои-то веки я была с ним согласна.
– Да благословит тебя Триединый! – откликнулся Лайтвуд, оборачиваясь к Ренфилду с легкой улыбкой на лице. – Кажется, лошадь, которую я преподнес в подарок мисс Медее, ест розовый куст. Ты разве не должен за ними присматривать?
Глаза Ренфилда наполнились ужасом, он рванул вправо, где вороная кобыла в самом деле доедала мамины розы. Гнева отца Ренфилд боялся вполовину не так сильно, как недовольства мамы, с которой станется сделать его куклу-вуду и использовать ее как подушечку для иголок ближайшие лет сто.
Я с тоской посмотрела ему вслед.
Еще и лошадь. Вороная, конечно. Красивая. С характером, судя по тому, что встала на дыбы, стоило Ренфилду приблизиться. О, да она еще и кусается! И зубы острые! Неужели родственница келпи?
Крик Ренфилда заглушил даже менестрелей.
О, прям до крови укусила!
Ладно, лошадь я оставлю.
Но все остальное!
– Я не буду вашей женой, – сразу обозначила я свою позицию.
– О, – светло улыбнулся Лайтвуд. – Конечно, будете.
Проклятый светлый!
Да что на него нашло?!
Семейный обед происходил в тихой и торжественной обстановке, напоминающей похороны. Отец с Лайтвудом вдохновенно обсуждали свадьбу. Вернее, отец в основном сводил разговоры к выкупу, который за такую завидную невесту, как я, должен заплатить Лайтвуд. Тот с изяществом пронырливого купчего отбился от идеи батюшки передать нашей семье резиденцию Лайтвудов в столице и половину средств на всех банковских счетах.
Отец сдаваться тоже не собирался: обнести будущего зятя еще на этапе помолвки было для любого темного делом чести.
Ощущение было такое, что оба получали от торгов крайнее удовлетворение.
Матушка то и дело прикладывала к губам бокал красного вина, стреляла глазками в Лайтвуда.
Тот отвечал ей взглядами и улыбками ровно так часто, как требовали приличия, но не настолько часто, чтобы у меня был повод закатить хотя бы небольшой скандал.
Я ковыряла вилкой в тарелке и с тоской вспоминала тихоню Сэмюэля.
А еще думала о том, как подобраться к Лайтвуду поближе: меня посадили на приличном расстоянии от него. Ну да. На месте родителей я и сама бы так поступила.
Цветы, принесенные Лайтвудом и расставленные сейчас по всей столовой, благоухали.
Как будто я раньше времени угодила в чертоги Проклятого.
– Перед свадьбой я бы хотел организовать семейный обед, – с очаровательной улыбкой проговорил Лайтвуд, накалывая на вилку кусок полусырого бычьего сердца. – Чтобы познакомить наши семьи.
– Отличная идея, – с энтузиазмом откликнулась матушка. – Мы с Эриком обязательно придем.
Она кивнула отцу, соблазнительным и легким движением потянувшись к стоящей в центре стола солонке.
– Я думал скорее о знакомстве более широкого круга семьи, – невозмутимо пояснил Лайтвуд. – Всех поколений.
– О, – откашлялся отец. – Возможно, если постараться… хм… возможно, наш троюродный кузен Аддамс захочет прийти, хм… правда, говорят, он в лечебнице…
– На нашей семье страшное проклятье, – выпалила я. – Даркморы часто умирают не своей смертью и не могут держаться вместе.
В какой-то степени я даже не врала. Сложно умереть своей смертью, если половина города спит и видит, как бы тебя убить. А уж держаться вместе… Увольте! Это что-то для светлых: дружные семьи, ежегодные сборы, трогательное общение и проживание в доме под одной крышей.
У темных все не так: мы стараемся держаться от своих семей подальше, чтобы отношения были лучше. К примеру, я не видела брата уже около года (ходили слухи, что он скрывается где-то после того, как соблазнил дочь какого-то влиятельного светлого) и за этот год относилась к нему лучше, чем за все время, пока мы жили под одной крышей.
– Как занятно, – поднял брови Лайтвуд и пригубил вина. Когда поставил бокал на стол, его губы были чуть более яркими, чем до этого. Меня не должно это волновать! – Я думаю, когда вы станете моей женой, Медея, об этом проклятье можно будет забыть. Будем жить большой семьей: мы с вами, наши дети, моя мать…
– Не надо угрожать мне! – вспыхнула я, вскакивая.
Лицо Лайтвуда стало удивленным и совершенно невинным:
– Прошу прощения, я сказал что-то не так? Я всего лишь имел в виду, что сделаю все возможное, чтобы вы были счастливы.
Ну хватит.
– Мне кажется, вы до сих пор не пробовали фирменный салат Ренфилда!
Я вскочила, обогнула стол, подходя к Лайтвуду.
Приветливо улыбнулась – ну, насколько умела.
Сжала отцовский волос, прошептала несколько заветных слов и опустила его Лайтвуду на плечо. Мигнула едва заметная вспышка – заклинание сработало, уже спустя мгновение Лайтвуду будет не до помолвки!
Ты сам виноват, светлый!
– Медея! – грянул отец, вскакивая.
Но было уже поздно.