Свет любви

Пролог

Всадник нагонял ее. С каждым мгновением грохот копыт неумолимо приближался…

Ее лошадь взмокла и прерывисто дышала, мчась бешеным галопом по грязи, через лес. Всадница ощущала, как яростно движется под ней огромное животное, как сгибаются и вновь распрямляются его плечи.

Элиза оглянулась, и налетевший из ночного мрака ветер ослепил ее, опутав лицо выбившимися прядями волос. Казалось, сердце внезапно остановилось и тут же застучало громче, перекрывая стуком грохот копыт позади.

Преследователь был уже в нескольких шагах. Вряд ли ее кобыле удастся уйти от погони, тягаться дальше с мощным боевым конем.

Черный рыцарь на вороном жеребце настигал ее. Она видела этого рыцаря, когда он садился в седло: высокий, выше Ричарда Львиное Сердце, такой же широкоплечий и стройный.

— Нет! — выдохнула Элиза, пригнувшись к шее своей лошади и пытаясь заставить ее бежать быстрее. «Нет, нет, нет! — мысленно повторяла она. — Он не догонит меня, не поймает… я буду бороться, непременно буду… сопротивляться до последнего вздоха…»

Боже милостивый, как же это случилось? Где охрана замка? Неужели никто не услышал крики стражников?

О, милосердный Боже, что могло стрястись?

Всего час назад она ехала этой же дорогой в замок сказать последнее «прости», всплакнуть, помолиться за Генриха II Английского…

А теперь она безумным галопом в ужасе мчалась прочь, преследуемая презренным грабителем, хладнокровным убийцей…

— Стой, трус! — хриплым голосом приказал преследователь. Этот голос прозвучал в ночи ясно и сильно, уверенно и надменно. Элиза сильнее сдавила коленями бока лошади. «Скорее, Сабра, скорее! — мысленно молила она. — Беги как только можешь!»

— Стой, осквернитель покойников!

Элиза услышала эти слова, но не поняла их. Тот, кто ее преследовал, сам был вором и убийцей, самой низкой тварью на земле, посмевшей осквернить труп. Труп покойного короля Англии.

— Я распорю тебя надвое — от глотки до брюха! — пригрозил черный рыцарь.

Ужас нахлынул на нее безжалостной волной, проникая в кровь и плоть, вызывая дрожь в руках, когда Элиза попыталась сильнее натянуть поводья. Она вновь обернулась. Жеребец почти поравнялся с ее лошадью, и Элиза смогла разглядеть черного рыцаря, своего преследователя.

Его волосы были черны, как полночное небо, в лице непостижимым образом сочетались красота и жестокость. Губы растянулись в мрачной усмешке. Подбородок казался столь же твердым и непоколебимым, как каменная стена.

Глаза… Она не смогла определить их цвет, но они яростно горели под четко очерченными дугами бровей.

На незнакомце не было ни кольчуги, ни доспехов. Только черный плащ бешено трепетал на ветру, обвиваясь вокруг его тела.

Он протянул руку — мускулистую и сильную.

— Нет! — вскрикнула Элиза и изо всех сил ударила по этой руке своим коротким хлыстом.

— Сатанинское отродье! — выругался незнакомец и вновь потянулся к ней.

На этот раз его не удалось остановить. Рука обхватила Элизу за талию, словно железными клещами. Она закричала и чуть не задохнулась, чувствуя, как ее срывают с седла. Ее грубо швырнули поперек спины боевого коня, и от удара Элиза едва не лишилась сознания.

Кинжал! Нужен кинжал! Но ее кинжал лежал в кармане длинной юбки, а Элиза не могла пошевельнуться. Она только беспомощно билась о крутые, покрытые пеной бока могучего животного, молилась о том, чтобы не упасть под его смертоносные копыта.

Черный рыцарь резко натянул поводья; сброшенная на землю, Элиза вскрикнула от удара. Мгновение она была слишком ошеломлена, чтобы сдвинуться с места, затем страх взял свое. Она попыталась перекатиться по земле, но запуталась в плаще и вновь задохнулась. Незнакомец бросился к ней и пригвоздил к земле, схватив за запястья. Приподняв голову, она впилась зубами в его руку. Он взвыл от боли, но тут же передвинул руки выше, предупреждая ее следующую попытку.

— Где твои сообщники, тварь? — хрипло и требовательно спросил он.

Элиза с трудом поняла, что незнакомец произнес эти слова по-французски — на языке, принятом от Адрианова вала до границ Испании еще со времен Завоевателя. Черный рыцарь говорил бегло, без запинок, но с заметным акцентом — французский явно не был его родным языком.

— Отвечай сию же минуту, или, Господь свидетель, я буду резать из тебя ремни до тех пор, пока не признаешься!

Не прекращая бороться, Элиза выкрикнула в ответ, предпочитая английский, более гортанный, грубый язык:

— У меня нет сообщников! Я не воровка! Это ты вор, ты убийца! Отпусти меня, мерзавец! Помогите! На помощь! Да помогите же кто-нибудь!

Ее крик оборвала хлесткая пощечина. Элиза стиснула зубы, чтобы не завизжать от боли, и только теперь отчетливо рассмотрела лицо незнакомца.

Его глаза оказались не черными, а синими — сапфирово-синими, с полыхающими в глубине искрами. Элиза окинула взглядом выступающие скулы, высокий и широкий лоб, прямой нос. Лицо незнакомца, бронзовое от загара, было искажено яростью. Элиза смотрела на это лицо, не переставая думать: «Как он мне ненавистен! Как я его презираю — он напал на меня, он преследовал меня. Неужели это убийца? Или грабитель?»

— Ты ограбила мертвеца. Генриха Английского.

— Нет!

— Значит, я не найду у тебя его вещей?

— Нет! — отчаянно крикнула Элиза. — Я не воровка, я…

Она замолчала: она не могла открыться. Этот человек все равно не поверил бы ей. К тому же он мог оказаться убийцей.

— Ты что, не видишь, глупец? У меня нет никаких… — И она вновь оборвала себя, пытаясь скрыть внезапный ужас: у нее было нечто принадлежавшее королю. Боже, только бы он ничего не нашел!

Неужели он обыщет ее?

Элиза закрыла глаза, яростно проклиная себя за глупость.

— Мы еще увидим, — угрожающе произнес незнакомец, — сможешь ли ты доказать свою невиновность.

Она открыла глаза: на лице незнакомца читалась безжалостная решимость.

— Я герцогиня Монтуанская! — гневно выпалила Элиза. — И я требую, чтобы ты немедленно отпустил меня!

Он прищурился.

— Да хоть сама королева Франции! Я намерен выяснить, куда ты дела похищенное.

— Попробуй только прикоснуться ко мне и окажешься на плахе!

— Вряд ли, герцогиня.

Он отпустил ее и сел, скрестив руки на груди.

— Сейчас мы вернемся в замок, и, надеюсь, ко времени прибытия ты станешь сговорчивее.

Легко и надменно он встал и подобрал поводья жеребца.

Не поднимаясь, Элиза сунула руку в карман. Пальцы сжались на перламутровой рукоятке кинжала.

Надо только дождаться, чтобы он обернулся. Дождаться, чтобы шагнул к ней. Она нанесет удар быстро и уверенно.

Дождаться…

Но пока Элиза ждала, голова ее лихорадочно работала, пытаясь осмыслить происходящее. Что случилось? Кто этот человек? Рыцарь из замка или один из грабителей, уверенный, что она его опередила?

Должно быть, грабитель и убийца. Ни один рыцарь не совершил бы столь отвратительный поступок.

Боже, она подвергалась смертельной опасности, собираясь вонзить кинжал в сердце этого человека…

Еще совсем недавно она провела полную тоски и отчаяния ночь. Она приехала в замок потому, что любила человека, в ограблении которого ее сейчас обвинили…

Глава 1

Июль 1189 года

Замок Шинон, провинция Анжу

Дождь превратился в отвратительную изморось. Он уже давно промочил плащ Элизы, простой шерстяной плащ, больше всего подходящий для ночной поездки, предпринятой ею сегодня. Большой капюшон затенял черты ее лица и скрывал роскошные, рыжевато-золотистые локоны.

Монотонный стук дождевых капель по луке седла казался Элизе грохотом молотов, каждый из которых больно ранил ее сердце.

Король мертв. Генрих II, милостью Божией король Англии, герцог Нормандский и граф Анжуйский, мертв.

Элиза любила его за красоту, храбрость, удачливость; даже за жестокость и старость. Ее любовь граничила с безоглядной слепой преданностью, на какую были способны не многие женщины.

Она понимала его, как никто другой; она знала его и ревностно собирала все сведения о нем, какие только могла.

Генрих, внук другого Генриха и младший сын Вильгельма Завоевателя, был наследником Анжу и Нормандии. Отцу его пришлось воевать, чтобы сохранить сыну Нормандию, мать воевала, чтобы сохранить Англию. Она потерпела поражение; Генриху пришлось вести долгую и упорную войну против Стефана Английского и обрести свое наследство только после смерти этого монарха. Благодаря Элеоноре Аквитанской Генрих обрел обширные владения на юге Франции. Он был не только королем Англии, он стал величайшим властителем в Европе. За Нормандию, Аквитанию, Анжу и Мен ему пришлось присягать французскому королю, но в своих землях Генрих был бесспорным правителем. До тех пор, пока юный король Франции Филипп Август и сыновья самого Генриха, зарившиеся на сбереженные для них владения, не объединились против престарелого отца.

Генрих, известный повсюду благодаря фамильному нраву Плантагенетов, продолжительным спорам с Томасом Беккетом и тому, что его считали причиной смерти этого священника. Непоседа Генрих Плантагенет. Живой и властный человек, всегда пребывающий в движении, всегда готовый ринуться в бой против всех и вся…

Но на этот раз он проиграл битву. Победительницей стала смерть.

Элиза прикрыла глаза в горячей молитве. Как она любила Генриха! Она просила Бога только о том, чтобы история сохранила свидетельства его благих дел. Даже в спорах с Беккетом, которые отчасти были личными, Генрих стремился дать своему народу правосудие. Сделать убийство преступлением, не важно, кто его расследует — законники или священнослужители. Генрих питал почтение к закону. Он создал судебный порядок, и это его творение намного пережило своего творца. Он запретил старинное испытание огнем и водой, повелел выслушивать на суде свидетелей. Генрих был настоящим другом своего народа.

А теперь он мертв. Много месяцев подряд он воевал с юным королем Франции и Ричардом, своим сыном и наследником, битва следовала за битвой, город за городом. Наконец Ричард и Филипп заставили его подписать бумагу с оскорбительными требованиями, и Генрих умер — некогда великий король, а ныне несчастный старик.

Элиза приехала оплакать его, для нее этот человек был всем. Она любила его безумно и нежно.

Она проделала долгий путь в обществе Изабель, своей молодой горничной. Разумеется, это было опасно, ибо, хотя Элиза оставила дома все драгоценности, по дороге она могла легко наткнуться на головорезов и воров, ищущих любую поживу. Однако Элиза умела обращаться с кинжалом и была к тому же слишком подавлена, чтобы думать об угрожающей ей опасности. Пока ее лошадь медленно брела по бесконечной грязи под унылой изморосью, тоска все сильнее сжимала сердце Элизы. От Монтуа, маленького герцогства Элизы, расположенного в плодородной долине и граничащего с Аквитанией, Анжу и землями Филиппа Французского, до замка Шинон было пятьдесят миль. Дороги здесь большей частью были хорошими, старые римские дороги, по которым постоянно передвигались во все концы священники, посланники, паломники. Эти дороги поддерживались в приемлемом состоянии благодаря неустанным заботам Генриха и его привычке объезжать владения. Но чем лучше дорога, тем больше опасность, и Элиза предпочла медленно пробираться по тропам, которыми редко пользовались, окольным и грязным. Путь предстоял неблизкий, и путницы спешили, проехав половину расстояния галопом. Теперь они двигались медленнее, сдерживаемые дождем.

С дерева неподалеку взлетела сова, и лошади отпрянули.

— Впереди замок, миледи, — встревожено произнесла Изабель, догоняя госпожу. — Мы почти у цели.

Девушка была совсем измучена и напугана. «Не следовало брать ее с собой», — запоздало подумала Элиза. Робкая, пугливая Изабель избегала любых приключений. Но Элиза рассудила, что Изабель молода, почти ее ровесница, путешествие верхом ей вряд ли повредит. Элиза вздохнула: теперь было слишком поздно что-либо менять. Надо было, конечно, ехать одной. Правда, преданные слуги Монтуа ни за что бы не допустили, чтобы их госпожа предприняла такую опасную поездку в одиночестве.

Элиза прищурилась, вглядываясь в темноту. Бледная луна еле виднелась на затянутом тучами небе, и все же всадниц должны были заметить с высоких стен замка. Шинон — один из замков Генриха. Он отправился сюда, будучи совсем больным, после встречи с Филиппом и Ричардом. Со своими высокими каменными стенами Шинон выглядел укрепленным и надежным.

Из узких бойниц пробивался свет, теряющийся в туманном отблеске луны из-за туч. Замок казался расплывчатым силуэтом в темноте.

— Вперед, — подбодрила Элиза робкую молодую горничную, — Впереди мост, — и вновь пришпорила лошадь.

— Миледи, вы уверены, что это разумно? Замок переполнен рыцарями короля…

— Да! Но эта поездка была необходима! — оборвала ее Элиза. Она была слишком не в духе, чтобы снисходительно отнестись к возражениям из уст служанки. Правда, едва эти слова сорвались с ее языка, Элиза пожалела о них. Она всегда побуждала слуг гордиться своим положением.

Тем более девушка права. Она предприняла совершенно бесполезную затею.

«Я хочу всего лишь увидеть его. Я должна его увидеть, оказать ему последние почести…»

— Изабель, — более дружелюбным тоном произнесла Элиза, — все эти люди в трауре. К тому же они благородны. Эти рыцари оставались с королем в худшие времена, а те из них, кто чужд преданности и верности, переметнулись к Ричарду или Филиппу Августу. Вот увидишь, — добавила она не очень уверенно, — нас примут со всеми почестями.

Изабель фыркнула, но не стала спорить, помня, что госпожа ее сегодня раздражена и резка.

Лошадь Изабель заупрямилась перед узким мостом, ведущим к главным воротам. Их окликнул стражник, и от его грохочущего голоса резвая кобыла Элизы пугливо попятилась.

— Именем короля, стойте! Назовите себя или поворачивайте обратно.

Элиза, проклиная неудобное дамское седло, старалась сдержать пляшущую кобылу.

— Я Элиза де Буа, герцогиня Монтуанская! — властно и твердо произнесла она. — Я приехала отдать последние почести Генриху Английскому, моему королю и повелителю!

За воротами послышался шум. Элиза с облегчением вздохнула, когда ворота открылись, чтобы впустить ее. Через мост она проехала шагом. Изабель следовала позади.

Усталый стражник встретил ее за воротами, в темном проеме замковой стены. Кольчуга болталась на нем, лицо осунулось, и Элиза на мгновение испытала сочувствие к этому человеку. Преданные Генриху воины остались с ним до конца. Генрих слишком долго воевал с собственным сыном и королем Франции. Он подписал унизительное перемирие с этими двумя незадолго до смерти. Вероятно, воинам Генриха пришлось недоедать и недосыпать неделями, а может, и месяцами.

Бледный и утомленный стражник с любопытством оглядел ее.

— Я не знаю ни вас, миледи, ни герцогства Монтуанского.

— Это маленькое герцогство, — ровным тоном отозвалась Элиза. — Но если вы не знаете меня, сэр, позовите старшего, ибо я действительно герцогиня Монтуанская и проделала долгий путь, чтобы проститься с королем.

— Но все на заупокойной мессе… — начал стражник.

— Господи! — раздраженно воскликнула Элиза. — Нас здесь только двое, две женщины. Разве мы способны причинить вред покойному королю?

Стражник отступил. Подобно большинству знати, Элиза давно усвоила манеру вести себя так, чтобы тебе подчинялись.

— Нет, мертвому уже никто не повредит, — заметил стражник.

Элиза спешилась без посторонней помощи.

— Покажите мне, как пройти к королю. Моя горничная подождет здесь.

— Джон Гудвин! — пронзительно крикнул стражник, вызывая из полумрака двора второго рыцаря. — Это леди Элиза де Буа, хочет проститься с Генрихом. Ее служанка останется здесь, и я пригляжу за лошадьми. Проводи ее в комнату.

Рыцарь кивнул, повернулся и повел Элизу внутрь замка. Они прошли через сторожевое помещение, выводящее на мост. Наружные стены были утыканы длинными шипами, если ворота падут в бою, движения пружины будет достаточно, чтобы шипы попадали вниз, отражая первый натиск врага.

Замок Шинон был построен для битв. Его стены были высокими и толстыми, над ними возвышались многочисленные башни. Ночью в замке царили мрак и сырость, в воздухе разносилась вонь жировых светильников. Выйдя из сторожевого помещения на открытый внутренний двор, Элиза не заметила ни одного человека. Миновав деревянную изгородь во внутреннем дворе, они направились к донжону, или дозорной башне. Элиза с тоской оглядывалась по сторонам. Ей не нравился Шинон. Сейчас, ночью, он казался пустым и мрачным. Хотя она шла через укрепления, а не по жилым покоям, казалось, в этом замке вообще нет ни единой красиво убранной и даже просто теплой комнаты. Везде был холодный камень — грубый, прочный и не располагающий к уюту.

В башне ее провели мимо винтовой лестницы в жилые покои. Элиза удивленно нахмурилась и остановилась, чтобы задать вопрос сопровождающему ее рыцарю. Она не бывала в Шиноне, не знала расположения комнат, но помнила, что Генрих предпочитал жить на втором этаже, прямо над помещением для стражников и оружия.

— Куда вы ведете меня, сэр? Разве король не в своих покоях?

— Король лежит внизу, миледи, — печально ответил стражник. — Живой он был слишком слаб и болен, чтобы подниматься по лестнице. А после смерти… здесь прохладнее, миледи.

Элиза промолчала. Она поняла: холод понадобился, чтобы уберечь тело от разложения.

Вскоре они остановились, и Элиза впервые увидела других обитателей замка. Два изможденных воина стояли по обеим сторонам двери, ведущей в комнату.

— Леди Элиза де Буа прибыла оплакать короля, — коротко объяснил ее провожатый. — Смотрите, чтобы ее не потревожили во время молитв.

Рыцари кивнули и отступили. Элиза обеими руками толкнула тяжелую дубовую дверь. С тихим скрипом, похожим на стон, она отворилась внутрь. Элиза вошла в комнату и закрыла дверь за собой.

Мгновение она просто стояла, привалившись спиной к двери, и смотрела на высохшее тело, мирно покоящееся между четырех столбов с толстыми свечами, пламя которых трепетало и шипело в сыром ночном воздухе.

Слава Плантагенета исчезла. Тело принадлежало преждевременно состарившемуся человеку, источенному болезнью и скорбью. После смерти щеки Генриха ввалились, лицо избороздили морщины, губы ссохлись. Он лежал в короне, с мечом и скипетром по бокам, однако выглядел слишком жалко для некогда гордого и надменного короля.

Элиза невольно поднесла пальцы ко рту и прикусила их, не чувствуя боли, пытаясь подавить рыдания, поднимающиеся в ней.

Внезапно она бросилась к телу и упала на колени рядом с ним. Руки Генриха были уже отмечены печатью разложения и закостенели; она обхватила их и омыла горячими слезами своей любви.

Она не помнила, сколько времени простояла на коленях, оцепенев от потери. Но наконец ее рыдания иссякли, и она отвела прядь седеющих волос со лба Генриха, нежно вглядываясь в искаженное лицо.

Когда-то он был красивый. Неистовый. Король во всем. Генрих Плантагенет был человеком обычного сложения и роста, но жилистым, сильным и подвижным от постоянного пребывания в седле. Иногда он бывал властным и грубым, тщеславным и требовательным, поддавался приступам гнева. Но где бы он ни появлялся, он оставлял впечатление жизненной силы — непоколебимой, решительной, упрямой и гордой. Он был нетерпеливым, но, несмотря на все это, его уважали и любили за нрав, ум и знания. Генрих обладал поразительной способностью к языкам; в его владениях пользовались несколькими языками, и король знал их все: французские диалекты южных земель, язык норманнов, принятий на севере и при дворе Англии, англосаксонский язык своего народа и латынь, которой тогда пользовались во всем христианском мире. Король знал даже уэльский и гэльский языки диких шотландцев. Его разум был такой же живой и проворный, как и тело.

Он улыбался — и казалось, что на небе выглядывает солнце: он улыбался, как подобает королю.

Элиза знала, что никогда не забудет их первую встречу. Или, точнее, день, когда она увидела Генриха впервые. Ей было четыре года, когда король появился в Монтуанском замке.

Он приехал с несколькими своими людьми, однако Элиза с трепетом смотрела только на короля. Голубая накидка, отделанная горностаем, стлалась за ним по воздуху, за великолепным всадником, казалось, рожденным в седле.

И еще ей запомнились волосы — золотисто-рыжие, блестящие под лучами солнца.

Сначала Элиза сочла его Богом, ибо воистину это был король королей.

С замковой башни, откуда Элиза бросала камешки в ров, она пробежала через обеденный зал, по лестнице вверх и ворвалась в комнату матери.

— Мама, Бог приехал! Бог приехал!

Ее мать весело рассмеялась, и этот звук напомнил журчание ручья весной.

— Это не Бог, детка. Это наш повелитель, лорд Генрих, герцог Аквитанский и Нормандский, граф Анжуйский и Менский, король Англии!

Всегда, когда прибывали важные гости, Элизу отсылали прочь вместе с няней, но на этот раз все было иначе: сам король приехал взглянуть на нее. Придя в восторг, девочка уселась к нему на колени, радуясь возможности блеснуть своими манерами и сообразительностью. Герцог и герцогиня Монтуанские, отец и мать Элизы, радостно заулыбались, когда король похвалил красоту их ребенка.

В тот же год еще один важный гость появился в Монтуанском замке.

На этот раз родители Элизы не радовались. Элиза спросила у матери, чем она так испугана, и Мари де Буа побледнела, но отрицательно покачала головой:

— Я не испугалась. Просто королева — великая женщина, по праву обладающая властью…

Мари де Буа, которой было нечего делить с Элеонорой Аквитанской, испытывала необъяснимую тревогу. Генрих II вступил в связь с Розамундой Клиффорд, и эта связь имела ужасные последствия. Элеонора и Генрих расстались, и старшие сыновья короля, Генрих и Ричард, уже озлобленные недостатком свободы и доверия отца, встали на сторону матери, открыто обвиняя Генриха.

И вот теперь Элеонора появилась в герцогстве Монтуанском. Его владетелям предстояло сделать выбор. Герцогство располагалось между Анжу и Аквитанией, последняя досталась Элеоноре по праву рождения, и мятежный Ричард был провозглашен герцогом Аквитанским, в то время как Анжу бесспорно принадлежала Генриху.

Монтуа не могло оставаться в стороне в течение всей долгой вражды короля, королевы и принцев. По средневековому обычаю Генрих благодаря своим европейским владениям считался господином герцогов Монтуанских.

В то время Элиза была слишком мала, чтобы разбираться в интригах Анжу или обычаях, которые должны были внести раскол в семью, но точно так же, как она трепетала при виде Генриха, она замерла при виде Элеоноры.

Королева была старше короля, но выглядела такой же великолепной и прекрасной. Элиза слышала о ней множество историй. Некогда Элеонора была женой короля Франции — разумеется, еще до брака с Генрихом — и вместе с ним, как воительница-амазонка, отправилась в Святую Землю, во главе собственного войска крестоносцев.

Она была высока и величественна, прелестна и грациозна и очень хитра. Она подробно расспросила Элизу и, по-видимому, осталась довольна ее ответами. Королева подала Элизе леденец, который был с восторгом принят пухлыми детскими ручонками.

Немного погодя Элизу выслали из комнаты.

— Вы славно позаботились об этом ребенке, — сказала королева герцогу и герцогине. — Она унаследовала его храбрость и ум, и вы сумели справиться и с тем, и с другим.

— Не понимаю, о чем вы, ваша милость… — начала мать Элизы.

— Полно, Мари! — Казалось, королева была одновременно и довольна, и раздражена. — Так же, как его ум, она носит и его знамя — золотисто-огненные волосы! Не бойтесь, я не стану мстить. Мне хотелось только увидеть ее и убедиться, что она действительно от Генриха. Она всегда будет находиться под моим покровительством. Видит Бог, я не питаю вражды к Готфриду Фицрою и всегда защищала его. Жаль, но иногда я готова признать, что ублюдок Генриха был бы самым лучшим наследником престола. Генрих и Ричард горячи и нетерпеливы, а Джону можно доверять ровно настолько, насколько змее.

Прелестные искрящиеся глаза королевы вновь обратились на Элизу.

— Красивый ребенок, умный и живой. Я была рада ее увидеть.

Элизе приказали поклониться королеве. Затем ее поспешно увели из комнаты, но не прежде, чем девочка начала размышлять, что такое «ублюдок».

Сын кухарки, тремя годами старше Элизы, охотно объяснил ей, что это такое. Но, хотя он принялся насмехаться, Элиза была убеждена: она — не внебрачный ребенок. Прекрасная Мари де Буа — ее мать, а Уильям де Буа, герцог Монтуанский, — ее отец.

Прошли годы, и король Англии вновь посетил их замок.

Элиза с сожалением узнала, что Генрих заточил в темницу свою жену Элеонору. Она полюбила королеву, но, даже будучи ребенком, знала, что никакими силами нельзя заставить короля изменить свое решение, и поэтому промолчала.

Когда она подросла, ей позволили кататься верхом вместе с Генрихом.

— Знаешь, леди Элиза, — сказал он ей, подарив на десятилетие отлично выученного сокола, — ты единственная наследница своих родителей. Когда-нибудь ты станешь герцогиней Монтуанской.

— Да, знаю, ваша милость, — гордо ответила Элиза.

Ей еще раньше объяснили, что у Мари больше не будет детей и что она, Элиза, должна очень серьезно относиться к своему долгу. Монтуа было невелико, но земли его славились плодородием. В выборе свиты Мари следовала примеру Элеоноры Аквитанской: в замок приглашали самых известных историков, поэтов и ученых. Музыкантов приглашали на время, а они оставались в замке годами. Замок не был холодным, мрачным и грязным, как большинство замков того времени: на стенах висели теплые гобелены, пол был всегда устлан свежим тростником. Герцог Уильям участвовал в крестовом походе в Святую Землю под предводительством Луч Французского и его тогдашней жены, Элеоноры Аквитанской, и привез из похода немало добра: персидские ковры и шелковые ткани с золотым шитьем, фарфор, мрамор и серебро…

— Ты должна научиться как следует разбираться в людях, детка. Ты слишком хороша, чтобы стать… — Генрих помедлил несколько секунд.

— Чтобы стать чем, ваша милость?

— Заложницей, — тихо произнес он. — Вернемся в замок.

С того дня Элиза принялась за учебу с утроенным рвением. Она знала все границы Англии, Европы и Востока, помнила обо всех властителях и завоеванных ими землях.

В день своего пятнадцатилетия она вновь увидела короля. Ей невероятно повезло, ибо к тому времени юный Генрих был уже мертв, а Ричард объединился с Филиппом, королем Франции, в яростной борьбе против своего отца.

Элеонора еще томилась в своей темнице, а Элиза носила траур после смерти отца. Уильям де Буа, герцог Монтуанский, постепенно ослабел и умер от раны в плечо, полученной во время битвы за своего господина, против Ричарда.

Король впал в уныние. Он сразу постарел.

Элиза чувствовала, что возле нее он ищет прибежища. На этот раз Генриха не сопровождали рыцари, он казался больным и измученным.

Элиза была рада оказаться рядом с ним — особенно в такой день. Она научилась всему, что могло приносить ей пользу, и со времени смерти своего отца блестяще управляла поместьем. Мари была слишком стара, чтобы отвечать за наследство дочери, и Элиза доказала, что способна позаботиться о нем сама. Она распоряжалась домашними делами, возглавляла охрану замка, следила за тем, как работают на полях крестьяне, и поддерживала в герцогстве Монтуа мир и благополучие.

Вместе с тем Элиза не прекращала учебу. Она овладела английским и латинским языками и многими другими премудростями. В пятнадцать лет она была высокой, обладала стройной и красиво округленной фигурой, словом, превратилась в поразительно красивую юную женщину. Она презирала женщин и ненавидела порядок, ввергающий их в зависимость, превращающий в вещи, которые продавали и покупали их отцы и мужья, чтобы получить взамен богатства и земли.

Но женскими уловками и хитростями Элиза тоже умела пользоваться…

— Мама говорит, что я уже достигла возраста, когда могу выйти замуж, — заявила она королю на верховой прогулке в обществе короля. — Она предложила мне в мужья герцога Туренского, но, по-моему, такой союз был бы досадной ошибкой. — Она не стала объяснять Генриху, что презирает герцога Туренского за его утонченное щегольство, неумение держаться в седле, и прибегла к доводу из логики: — Его верность Анжуйской империи ничем не подтверждена, слишком часто в прошлом он оказывался на стороне французского короля.

— Ты совершенно права! — живо воскликнул король. — Нет, ты не станешь женой этого человека и не выйдешь замуж, пока я сам не выберу тебе пару! — Генрих покачал головой. — Можно торговаться, выбирая высочайшую цену и лучший союз для законной наследницы. Жаль, что я не могу поступить так с тобой, Элиза.

Так Элиза поняла, что она незаконнорожденная. Внебрачная дочь короля.

Генрих заверил ее, что об этом никто не знает. Он искренне любил ее мать, молодую крестьянку из деревни близ Бордо. Ласковая и добрая, она, смертельно ослабев после родов, попросила Генриха только об одном: ее дочь должна была стать знатной дамой, но и должна избежать клейма незаконного рождения.

Элизу увезли к бездетным герцогу и герцогине Монтуанским, как их законную дочь.

Узнав обо всем этом, Элиза была смущена и подавлена. Всю жизнь она нежно любила отца и мать, а теперь ей открыли, что благородный Уильям совсем не ее отец. Она внебрачная дочь короля.

— Будучи обязанным молчать, я лишил тебя слишком многого, — печально объяснил ей Генрих. — Дитя, я сожалею об этом и, может быть, смогу дать тебе что-нибудь взамен. Я дам тебе то, что не смог бы дать законным дочерям, — свободу и герцогство. Это великий дар для женщины. Ты сама сможешь выбрать себе мужа, детка. Ты будешь править собственными землями. Но запомни хорошенько, дочь моя: только обман поможет тебе сохранить Монтуа. Если о твоем происхождении узнают, не Монтуа со всех сторон налетят волки, требующие своего наследства по закону. Пока я жив, никто не осмелится оскорбить тебя но если со мной что-нибудь случится…

— О, прошу вас, не говорите так, ваша милость!

Элиза не могла заставить себя назвать этого мужчину отцом.

— Ваше величество, — осторожно спросила она, — вы действительно любили мою мать?

Элиза была неглупа. Она слышала о многочисленных увлечениях короля, не последним среди которых была прекрасная Розамунда Клиффорд, умершая много лет назад, или, как подозревали, отравленная по приказу королевы. Но, поскольку к моменту смерти Розамунды королева уже была заточена в темницу, Элиза не верила этому слуху.

— Да, любил. Я был безумно влюблен к тому времени, как ты появилась на свет. — Генрих поднял руку и показал ей кольцо с сапфиром на своем мизинце. — Твоя мать подарила мне его в тот день, когда мы впервые любили друг друга. С тех пор я постоянно ношу это кольцо.

Мари, герцогиня Монтуанская, умерла на следующий год. Генрих вел жестокую войну с Филиппом и Ричардом, однако нашел время приехать в замок.

Он выглядел страшно постаревшим и растерянным.

Но Элиза знала, что будет любить его всегда, независимо от того, как оскорбительно было для нее известие о своем незаконном рождении. Генрих был ее отцом, и сердце Элизы принадлежало ему.

— Отец, — спросила она, когда они остались вдвоем, — неужели нет способа заключить перемирие с Ричардом? Может быть, если вы освободите королеву…

— Никогда! — перебил Генрих. — Это она ожесточила против меня моих сыновей! Нет, Ричард еще поплатится за свою дерзость! Он просто нахальный щенок!

Король пришел в ярость, обвиняя Ричарда в дерзости, называя его ничтожеством и добавляя, что Элеонора опасна не менее, чем паук «черная вдова».

Элиза чувствовала, что во многом понимает затруднения Генриха, его беды, которые превратили великого короля-воина в старого и немощного ворчуна.

Он был уязвлен так, как только, может быть отец уязвлен сыном. Он привык считать сына мальчишкой, но Ричард Плантагенет, уже заслуживший прозвище Львиное Сердце, давно не был ребенком, выпрашивающим новую лошадку или лук. Он превратился в алчного зрелого мужчину. А Элеонора…

Да, Элиза могла поверить в то, что королевы следовало опасаться. Но она считала, что Элеонора до сих пор любит Генриха.

Казалось, Генрих проследил ее мысли.

— Элеонора… — пробормотал он, и Элиза поняла, что король погружен в мысли о жене. Он поднял голову, и на мгновение его лицо озарилось молодой улыбкой. — Впервые я увидел ее, когда она еще была женой французского короля. Старого Луи. Да, Луи следовало стать монахом, он был не пара Элеоноре. Вероятно, в то время во всем христианском мире не было более ослепительной красавицы. В ее мизинце было больше ума, чем во всей голове Луи. Как я желал ее! Конечно, вместе с Аквитанией. Мы создали Анжуйскую империю — я и Элеонора. Она так и не покорилась. Проведя в тюрьме все эти годы, она осталась горделивой и хитрой, как старая лиса! Вечно она что-то затевает и замышляет! Моя Элеонора — королева, и потому она… — Генрих замолчал и внимательно вгляделся в лицо дочери. — Но ты видишь, дитя, она сидит в темнице почти двенадцать лет! Будь осторожна и не пытайся, следуя ее примеру, поссорить своих сыновей с их отцом.

Услышав, как внезапно изменился его голос, Элиза позабыла, о чем они говорили, и обвила руками шею Генриха.

— Я никогда этого не сделаю, отец, ибо я влюблена!

— Влюблена? В кого?

— В сэра Перси Монтегю, отец. Он один из твоих лучших рыцарей. Мне известно, что его отец одобряет наш брак, и вскоре сэр Перси попросит моей руки.

Генрих рассмеялся:

— Отлично! Конечно, я знаю юного Монтегю. Я предпочел бы для тебя более блестящую партию, но…

— Но вы же обещали мне, что я смогу выйти замуж за того, кого полюблю!

— Так и есть.

— Отец, я останусь хозяйкой своих владений.

— Молодец! Ты крепко усвоила уроки своих учителей.

— Да, это можно сделать совершенно законно.

— Когда Перси попросит твоей руки, пришли его ко мне. Я благословлю ваш брак, если он тебе по душе.

Элиза попыталась отвести глаза.

— Благодарю вас, ваше величество, — признательно произнесла она, но ее сердце переполнилось жалостью к отцу и ненавистью к самой себе.

«Я многому научилась у вас, отец, — печально думала она. — Я навсегда запомнила, что ни мужчине, ни женщине не следует делать собственных детей заложниками в битве. Я понимаю: в жилах моих будущих детей будет столько же крови их отца, сколько и моей, и причинять вред их родителю — значит, вредить им. Я никогда не стану добычей человека, склонного к измене, — такого, как вы. Когда я говорю, что влюблена, я и впрямь влюблена, всем сердцем и душой, навсегда: Я люблю Перси, и он любит меня. Для нас двоих ничего не значат ни земли, ни титулы, мы закроемся от мира щитом своей верности и искренности».

Ее блуждающие мысли оборвались, когда Генрих откашлялся.

— Элиза, я…

— Что такое, ваше величество?

— Ничего. Только я…

Он так давно не произносил эти слова, не говорил их никому. Жизнь стала слишком горькой для короля Генриха II Английского, графа Анжуйского, герцога Нормандского. Слова замерли у него на губах и вырвались только некоторое время спустя:

— Я люблю тебя, дочь.

— И я люблю вас… отец.

В ту встречу она в последний раз видела его живым.

— О, Генрих, — прошептала Элиза, чувствуя на щеках слезы, — как мне жаль тебя… Если бы только ты научил меня обращаться с твоим законным сыном так же, как с тобой…

Она слышала, что привело к гибели короля: Ричард и Филипп заставили его подписать бумагу, по которой Генрих отрекался от своей власти и владений, от всего, что имел. Ряд побед в течение всей жизни завершился ошеломляющим поражением.

Он умер. Умер, обнаружив, что его младший сын был среди людей, причинивших ему столько зла. Принц Джон, прозванный Джоном Безземельным с тех пор, как старшие братья доделили между собой его наследство.

Они вели себя, как стая грифов, и все же доводились Элизе сводными братьями.

Ее охватила дрожь: хвала Богу, что об этом никто не знает. Почти никто, Элеонора, разумеется, знает обо всем. А Ричард немедленно выпустит Элеонору после шестнадцати лет заключения.

Элиза крепко зажмурила глаза. Она не могла поверить, что Элеонора выдаст ее, особенно после данного когда-то обещания защиты. Значит, пока она в безопасности, и только на это стоит уповать.

Ричард станет королем Англии.

Но Ричард не причинит ей зла. После смерти отца Элизы, Уильяма де Буа, Генрих не позволял сражаться в своем войске ни одному рыцарю из герцогства Монтуанского. Генрих защищал Элизу так, как только мог.

Элиза разлепила слипшиеся ресницы и взглянула на изможденное лицо Генриха II. Новая волна слез подошла к глазам.

— Как печально все завершилось, ваша милость, но знайте: вы многое дали мне, очень многое. И я любила вас, как люблю сейчас. Я буду любить вас всю жизнь. Я буду счастлива, отец, вы помогли мне в этом. Я обручусь с Перси Монтегю, мы будем править нашими землями вместе и жить в мире и согласии. Этому я научилась у вас, отец.

Перси… Элиза ощутила желание, вспомнив о нем. Высокий, стройный и изящный юноша, с карими глазами, в которых так мгновенно отражаются сочувствие, забота и смех. Если бы он сейчас оказался рядом!

Вскоре это случится. Война закончена. Большинство воинов Генриха отосланы в Нормандию после того, как Генрих решил отправиться на юг в сопровождении малочисленного отряда, чтобы выдержать последний натиск.

Сейчас Перси в Нормандии, он ошеломлен вестью о смерти короля. Но Ричард не станет карать благородных воинов, которые сражались за короля, и даже если Перси лишится своих земель и богатства, Элизу это ничуть не заботит. У нее останется Монтуа. В этом маленьком, мирном герцогстве было пятьсот воинов, достаточно для защиты границ.

«О, отец!»

Элиза сжала холодные ладони короля и уловила еле слышный звон металла.

Она задумчиво улыбнулась, увидев маленькое кольцо на мизинце короля, — кольцо с сапфиром, принадлежавшее ее матери.

Внезапно прикусив губу, Элиза сняла кольцо с костлявого пальца.

— Надеюсь, вы не против, отец. Это все, что мне осталось в память о вас обоих. Я никогда не видела свою мать, а теперь умерли вы…

Она улыбнулась и опустила кольцо за лиф. Генрих понял бы ее и не отказался бы подарить кольцо, так много значащее для Элизы.

С ужасом вспомнив, что она до сих пор не прочла ни единой молитвы, Элиза забыла о кольце.

Молитва за Генриха была просто необходима.

Ходили слухи, что король отверг Бога в то время, когда бежал от Ричарда из Ле-Мана, своего родного городка, объятого пожаром.

Элиза молитвенно сложила руки и в искреннем смирении опустила голову.

— Отче наш, иже еси на небесах…

Глава 2

Он стоял на валу замка, глядя на восток. Унылый дождь наконец-то прекратился, ночной ветер трепал и обвивал вокруг тела плащ.

Он представлял собой гордую и величественную фигуру, застывшую во мраке ночи. Он был сложен, как и подобало рыцарю, закалился и обрел силу в постоянных битвах за короля.

Он сам мог бы быть королем. Он был достаточно высок, чтобы смотреть прямо в глаза Ричарду Львиное Сердце; и, подобно Ричарду, не раз доказывал свое искусство на турнирах и в боях. Еще не появился на свет более свирепый воин, обладающий такой хитростью и силой. Он легко орудовал двойным топором, обращался с мечом с ловкостью жонглера. Он знал, что его боятся и уважают, но это сознание не приносило удовольствия.

Никакой силой нельзя сдержать войну.

Он воевал за Генриха три года и за это время не раз подавал голос против решений короля. Он никогда не поворачивал вспять, несмотря на горячий нрав короля, однако Генрих не пытался за это отдалить его от себя, как бы ни горячился. Именно Генрих прозвал его Черным Рыцарем, Бродягой и Соколом, шутливо и любя, ибо знал, что этот резкий и непреклонный воин верен своему королю и своей совести.

Сейчас он смотрел в темноту, но не замечал ничего вокруг. Синие глаза, такие темные, что часто казались индиговыми или черными, еще сильнее потемнели от сдерживаемого гнева. Ветер крепчал, но воин не обращал на него внимания, ветер был даже приятен ему, приносил чувство очищения.

Он устал от постоянной войны, и теперь ему оставалось только удивляться: ради чего он воевал?

Король мертв, да здравствует король. Ричард станет королем Англии по праву: Ричард Львиное Сердце — законный наследник покойного короля.

Впереди на валу задвигался неясный силуэт, послышался стук подошв по камням. Всегда оставаясь воином, Брайан Стед настороженно обернулся, выхватив нож и приготовившись отражать удар.

Тихий смешок послышался из темноты, от ближайшей башни, и Брайан расслабился, поняв, что к нему движется друг.

— Спрячь нож, Брайан! — произнес Уильям Маршалл, подходя ближе. — Видит Бог, ты способен постоять за собственную жизнь.

Брайан сунул нож в ножны и прислонился к камню вала, вглядываясь в лицо друга. Мало кого из людей он уважал так же, как Маршалла. Того звали «арабом» за смуглое лицо и нос с горбинкой, но, каким бы ни было его происхождение, Маршалл оставался англичанином до мозга костей. Его считали одним из лучших воинов своего времени; прежде чем стать правой рукой Генриха, Маршалл кочевал из провинции в провинцию, побеждая всех, кто осмеливался принимать его вызовы на турнирах.

— Если мне понадобится защищать свою жизнь, Маршалл, то и тебе этого не избежать. Мы с Ричардом встретились на поле брани и уже собирались сразиться, но ты вышиб его из седла!

Маршалл пожал плечами:

— Кто знает, кого из нас он пощадит? Верно, я мог бы убить Ричарда, но он был безоружным, когда пересекал мост. А с тобой он встретился в открытом бою и не смог тебя убить. Должно быть, ему доставит мало удовольствия вспоминать, что каждый из нас мог нанести ему смертельный удар.

Брайан Стед рассмеялся, и в этом смехе отчетливо прозвучала горечь.

— Полагаю, вскоре мы выясним это, Маршалл. Завтра увидим, окажет ли Ричард своему отцу последние почести. В конце концов он будет королем, и вполне законно. А нас оценят не дороже, чем землю, по которой он ступает.

Маршалл сделал гримасу и усмехнулся:

— Здесь я ничем не могу помочь, Брайан.

— Я тоже.

Минуту они в напряженном молчании смотрели в темноту. Наконец Маршалл спросил:

— Ты боишься встречи с Ричардом, Брайан?

— Нет, — ровным тоном отозвался Брайан. — Его отец был законным королем Англии. — Он помедлил немного, изучая звезды, свет которых пробивал темноту ночи. — Вражда между ними могла не вспыхнуть, Маршалл. Теперь, кажется, все уладилось само собой. Однако я не намерен просить прощения у нового короля за то, что сражался на стороне старого, я считаю себя правым. Ричард способен лишить меня того малого, что я имею, но я не стану умолять, чтобы он простил меня за то, что я поступал по совести.

— И я не стану, — подтвердил Маршалл и тихо рассмеялся. — Черт подери, я напомню этому человеку, что я мог бы убить его, но вместо этого отвел руку.

— Благодари за это Бога, — с неожиданным раздражением пробормотал Брайан. — Ты мог бы представить принца Джона королем Англии?

Маршалл мгновенно посерьезнел.

— Нет, ни за что. По-моему, Генрих мог бы сейчас быть с нами, если бы не увидел имени Джона в списке предателей, покинувших его в Ле-Мане.

Мужчины вновь погрузились в молчание, думая о покойном короле. Бедняга Генрих! Прожить такую блестящую жизнь и завершить ее такой незавидной смертью, позволить сыновьям загнать себя в могилу!

В конце жизни он испытал немало боли, стал несчастен и одинок.

Но Брайан Стед всегда продолжал любить своего монарха. Генрих не был изнеженным человеком, он жил в седле, часто забывая о своем положении. Он был хитрым, храбрым и решительным, и эти качества сохранил до самого конца. Его сломала смерть, а не жизнь.

— Во всем этом утешительно одно, — заметил Маршалл.

— Что же?

— Готов поручиться, что первым делом Ричард прикажет освободить свою мать из темницы.

— Верно, — согласился Брайан. — Маршалл!

— Да?

— Как думаешь, какой она стала после пятнадцати лет заточения? Клянусь кровью Господней, ей должно быть уже семьдесят лет.

Маршалл рассмеялся:

— Я могу сказать тебе, какой стала Элеонора, — умной, предусмотрительной и готовой действовать. Конечно, жаль, что Генрих мертв, хотя это он держал ее в тюрьме столько лет. Но к счастью, она дожила до того дня, когда королем стал Ричард. Она всегда гордилась им, Брайан. Она заставит народ подчиниться ему.

Брайан усмехнулся, соглашаясь с Уильямом Маршаллом. Он открыто спорил с королем об Элеоноре, и не однажды. Каждый раз, находясь в Англии, он пользовался случаем, чтобы навестить королеву, и никогда не скрывал этого от Генриха.

— Печально то, что я лишусь своей наследницы, — мрачно заметил Маршалл.

— Изабель де Клер?

Маршалл кивнул.

— Генрих обещал ее мне перед свидетелями, но письменного подтверждения у меня нет. Хотя сомневаюсь, что это изменило бы что-нибудь. Ричард охотнее лишит меня чего-либо, чем одарит. — Маршалл вздохнул. — А ведь я мог бы стать одним из самых богатых вельмож в стране!

— Не сомневаюсь, что и я потеряю Гвинет. — Брайан произнес эти слова легко, несмотря на лежащую у него на душе тяжесть.

— Как знать? Всем известно, что ты помолвлен с этой леди, — утешил друга Маршалл. — Я же никогда не видел Изабель де Клер.

— Значит, тебе будет легче, дружище. Я отлично знаю, чего лишаюсь: прекрасной вдовы и просторных земель.

— Верно. Теперь мы сможем вместе выступать на турнирах.

— Полагаю, ничего другого нам не останется. Казалось, ночь тяжело давит на Брайана. Его сердце глухо ныло от тоски по Генриху и от неясных предчувствий будущего.

Брайан не знал, был ли он влюблен в Гвинет, но ему нравилась эта жизнерадостная леди, не говоря уже о ее обширных землях. Брак представлял собой сделку, был проявлением заботы Генриха о своих сторонниках, и Брайан ценил эту заботу. Он должен был стать не только правителем обширной провинции, но и приобрести умную и хорошенькую невесту. И дом.

Ни один мужчина не откажется стать владельцем земель, размышлял Брайан. Только глупец способен лишиться таких богатств и не сожалеть о них.

Но, какой бы ни была потеря, он не собирался склонять голову перед Ричардом. Он поддерживал Генриха потому, что считал это необходимым, и никогда не отказался бы от своего решения.

Пусть он лишится обещанных земель, но сохранит гордость и чувство собственного достоинства.

— Надеюсь, что Ричард вскоре прибудет, — сухо заметил Маршалл. — И тогда мы наконец-то сможем увидеть похороны короля. Наш долг будет исполнен, и я с радостью приму свободу. Я намерен осушить целую флягу вина и выспаться в настоящей постели с самой чистой из блудниц, какую только смогу найти за серебряную монету.

Брайан Стед лениво приподнял бровь, повернувшись к другу, и тут же отвернулся к бойнице.

— Тебе хорошо известно, Маршалл: ты станешь служить Ричарду так, как служил Генриху.

— То же самое я сказал бы о тебе, дружище, да только мы оба не знаем, что принесет с собой будущее, до тех пор, пока не выяснится, таит ли Ричард на нас злобу. Весьма вероятно, что нам придется улепетывать отсюда, если мы вообще останемся в живых!

— Уверен, что нам повезет, — отозвался Брайан. — Новому королю не подобает убивать…

Его прервал пронзительный вопль, разрезавший темноту, подобно острому лезвию меча. На краткую долю секунды оба рыцаря замерли, переглядываясь с изумлением и тревогой, и тут же бросились вперед, к башне, откуда донесся вопль.

Элиза честно пыталась помолиться, но слова молитвы проносились бессмысленной чередой в ее голове. Казалось, боль приглушает стук ее сердца и окружает ее со всех сторон, заставляя чувствовать неуверенность и беспомощность.

Генриху необходима молитва, напоминала она себе.

Облизнув губы, она решила говорить громче, но не успела. Снаружи, из-за тяжелой двери, донеслись негромкие звуки, в которых Элиза безошибочно узнала звон доспехов и перестук шагов.

Звуки были негромкими, приглушенными, Элиза не расслышала бы ничего, даже если бы шептала молитву.

Но теперь ее охватила дрожь. Ледяные струйки побежали по спине. Элиза застыла на месте, едва дыша и внимательно прислушиваясь.

Она вскочила на ноги, услышав из-за двери сдавленный стон и звук тяжелого падения — возможно, тела? — на каменный пол.

Затем дверь начала приоткрываться.

Поддавшись панике, Элиза огляделась в поисках убежища. Большой гобелен висел на северной стене, близ тяжелой двери, и она скользнула за него как раз в тот момент, когда распахнувшаяся дверь ударила по каменной стене, и в комнату ворвались одетые в черное мужчины.

— Живее! — прошипел грубый голос.

— Бери эти ножны! — приказал другой, не менее грубый. — Только посмотри, как они отделаны…

— Потом посмотришь, олух! Работай живее! — прервал его первый голос с нескрываемым раздражением. Прижавшись к стене, Элиза сильно прикусила губу, раздираемая ужасом и яростью. Как посмели эти люди! Генрих мертв, король Генрих мертв, а эти… эти грязные твари решились ограбить его!

«О, будь он жив, вы бы не отважились на такую дерзость! — думала она. — Ваши головы торчали бы на пиках, ваши руки и ноги скормили бы волкам…» Но Генрих был мертв, и грабители, казалось, получили волю поступать так, как им заблагорассудится. Сколько их здесь?

Элиза сообразила, что опасность угрожает ей самой. Осторожно пробравшись вдоль стены, она достигла края гобелена и боязливо выглянула из-за него. Хвала Богу, комната была погружена в полумрак, и только свечи вокруг смертного одра давали слабый и рассеянный свет.

Ей не удалось полностью оглядеть комнату, но Элиза заметила в ней по меньшей мере четверых мужчин, а может, и пятерых. Все они были в темных одеждах с капюшонами, и в таком виде напоминали грифов. Дрожа от страха и ярости, Элиза следила, как жадно они хватают все украшения комнаты. Один из грабителей потушил свечи, чтобы забрать медные позолоченные подсвечники, и в комнате воцарился мрак.

— Мертвец! — прошипел кто-то.

Даже распростертое, уже начавшее разлагаться тело короля не спаслось от осквернения. Его обшарили, забрали корону, сапоги, кольца, пояс и даже рубашку. Элиза чуть не закричала, когда грабители покончили со своим грязным делом и отшвырнули прочь труп, рухнувший на пол с глухим стуком.

— Скорее! Кто-то идет!

— Стражник! Его надо убить.

Один из мужчин вытащил из-за пояса нож и скользнул к двери. Секунду спустя Элиза услышала пронзительный, громкий вопль, перешедший в предсмертный хрип.

Дверь осталась открытой; грабители больше не старались сохранять тишину или спокойствие.

— Надо уходить! Этот мерзавец завизжал, как резаная свинья. Сейчас все они примчатся сюда, словно саранча! — крикнул убийца, врываясь в комнату.

— Живее! Хватай гобелены и бежим!

Гобелены! Это слово показалось Элизе смертным приговором. Ее охватил ужас. Ледяной холод сковал ее конечности, сердце, горло, когда один из грабителей уверенным шагом направился прямо к ее убежищу.

Нет, нет, лихорадочно думала она, и жажда жизни вспыхнула в ней, как пламя. Мерзавцы, стервятники, негодяи! Они обобрали труп ее отца, убили честного и преданного рыцаря. Они не посмеют убить ее!

Молниеносным движением она сунула руку под плащ и достала кинжал с перламутровой рукояткой. Пальцы сжали ее твердо и уверенно, и Элиза ждала только момента, когда гобелен сдернут со стены.

Из ее горла вырвался вопль, но вопль не страха, а ярости. Как камень из пращи, она бросилась прочь от стены, высоко занесла руку над темной фигурой, сорвавшей гобелен. Грабитель даже не успел понять, что за фурия обрушилась на него, охваченная желанием убийства.

С отвратительным хрустом кинжал вонзился в плоть, послышался изумленный вопль. Элиза выдернула кинжал из бьющегося в судорогах тела, понимая, что грабитель только ранен, причем не смертельно. Немного оправившись, он может напасть на нее.

Как и все остальные черные грифы.

Она обернулась, скользнула в дверь, изо всех сил захлопнув ее за собой. Дверь не задержит грабителей надолго, но даст ей несколько лишних секунд.

Элиза чуть не упала, споткнувшись о труп, и едва удержалась от крика: на каменном полу коридора лежали тела четырех рослых воинов, убитых грабителями.

Скрип открывающейся двери заставил Элизу прибавить скорость: она бежала так быстро, что ноги, казалось, едва касались пола. Мрачные коридоры, прорезанные причудливыми тенями от слабо мерцающих светильников, выглядели бесконечными, один коридор выводил в другой. Сердце Элизы грохотало, подобно грому; дыхание стало тяжелым и частым.

Останавливаться нельзя. У замковых ворот есть стражники. Стоит добраться до них — и она в безопасности. Но, когда длинный коридор наконец привел ее к выходу из замка, стражников там не оказалось…

Наткнувшись на их трупы, она растерянно огляделась и, не смея поверить собственным глазам, опустилась на колени рядом с человеком, который впустил ее в замок.

— Сэр! Добрый сэр!

Она осторожно приподняла его голову с земли, надеясь, что стражник не умер, а всего лишь ранен, и замерла от ужаса, увидев его глаза — широко раскрытые, застывшие. На шее рыцаря, на его тунике и кольчуге расплылись малиновые пятна — ему перерезали горло.

— Боже мой, Боже мой! — в страхе воскликнула Элиза, вскакивая на ноги. Поистине эти грабители были не знающими жалости, опытными и хладнокровными убийцами.

И они непременно добавят ее к своему списку жертв, если она не поспешит, напомнила себе Элиза, заслышав эхо шагов за спиной, прокатившееся как рык голодного волка из глубин пещеры.

Изабель! Элиза с раскаянием вспомнила о служанке. Где ее спутница, молодая девушка? Элиза взглянула вперед, через массивные тела поверженных охранников. У холодной каменной стены скорчилось еще одно тело, маленькое и трогательное…

Желчь прилила к ее горлу, вызывая тошноту и ярость, от которой неожиданно окрепли руки и ноги. Как бы ей хотелось увидеть мужчину, который подобрался сзади к женщине и убил ее! Сожжение на костре — слишком милосердная смерть для такого негодяя. Таких следует пытать на дыбе до полусмерти, потрошить и четвертовать.

— Эй, сюда!

Крик, раздавшийся совсем близко за спиной, заставил Элизу поспешить. Она подняла голову. Ее лошадь, чистокровная арабская кобыла из тех, что были привезены еще из Первого крестового похода, ждала, пощипывая траву, у подвесного моста.

Лошадь Изабель тоже ждала свою всадницу.

Но на эту мышастую лошадь, выезженную под дамское седло, взобраться было некому. Эта горькая мысль преследовала Элизу, пока она бежала под лунным светом к своей кобыле, смутно виднеющейся в темноте. Подобрав одной рукой юбку и плащ, вцепившись в луку седла другой рукой, она легко и быстро вскочила в седло. Крики зазвучали громче, когда Элиза устроилась в неудобном дамском седле и пустила лошадь галопом.

— Боже милостивый! Что за злодейство!

Маршалл и Брайан достигли комнаты короля; позади них стояли другие подоспевшие стражники.

Все они застыли в потрясенном молчании.

Брайан не стал отвечать на ошеломленное восклицание друга. Он быстро оглядел комнату, чувствуя, как внутри разгорается ярость.

Злодейство? Да, неописуемое, ни с чем не сравнимое.

Комната была начисто обобрана, как и труп Генриха.

В смерти король получил величайшее оскорбление.

Но гнев Брайана вызвало не только оскорбление, нанесенное королю, не только ужасное опустошение комнаты, но и полное пренебрежение к человеческой жизни.

Стражники… они были его друзьями. Людьми, с которыми Брайан сражался бок о бок, горделивыми и смелыми. Преданными людьми, готовыми отстаивать свои убеждения и своего короля, несмотря ни на что, с высоко поднятыми головами.

— Надо схватить их.

Он произнес это так тихо, что его с трудом услышали. Но явная угроза в этом голосе заставила рыцарей поежиться и возблагодарить Бога, что их самих не было в числе воров, которым собирался отомстить этот человек.

Брайан резко обернулся и начал раздавать приказы:

— Темплер, Хайден, вы остаетесь с королем. Прайн, Дуглас, Леклер, осмотрите стены замка. Норман, собери людей и обыщи внутренние покои, переверните все до последнего камня. Джошуа, поезжай к дороге. Маршалл…

— Я отправлюсь в лес к северу от замка.

— А я — к югу.

Внезапно Брайан замолчал и прислушался.

— К воротам! — крикнул он и бросился прочь из комнаты, прежде чем рыцари опомнились.

Брайан слышал эхо собственных шагов, отражающееся от каменных стен замка, когда пробегал по коридорам. Факелы, укрепленные на стенах, почти не разгоняли густой мрак, только добавляли к нему свои тени. Но Брайан не подумал о внезапном нападении. Те, кто совершил это чудовищное злодеяние, не отважились бы встретиться с воином в открытом бою, они были подобны змеям, жалящим из мрака.

Никогда еще, даже в битве, он не чувствовал такой слепой ярости, такой решимости восстановить справедливость, поразить врага холодной сталью своего меча.

У выхода он приостановился, но при виде двух трупов ярость его вспыхнула вновь. Он наклонился, чтобы закрыть глаза молодому рыцарю, а затем поднялся и огляделся.

Что-то привлекло его внимание. Неслышный звук у ворот, и потом…

В лунном свете показался всадник, головокружительным галопом уносящийся в долину за мостом. Брайан стиснул затянутые в перчатки руки с холодным и решительным намерением.

— Коня! — крикнул он, когда из коридора за ним выбежали стражники.

Секунду спустя он уже услышал стук копыт своего жеребца по булыжнику двора. Он вспрыгнул в седло, конь заплясал на месте и рванулся к мосту.

— Сэр! — окликнул его Джейкоб Норман. — Подождите минуту! Мы с вами!

Со спины жеребца Брайан отчетливо видел холм, поднимающийся за долиной у замка. Всадник приостановился у подножия и оглянулся.

Глядя на фигуру, освещенную полной луной, Брайан мрачно подумал, что всадник наверняка опасается погони.

Конь незнакомца рванулся с места и галопом принялся подниматься на холм.

— Нет! — ответил Брайан стражнику. — Ждать некогда, я поеду один. Выполняйте приказы. Кажется, они разделились. Я хочу найти их всех!

Выкрикнув последние слова уже через плечо, он пришпорил жеребца. Огромный конь в несколько скачков оставил позади подвесной мост, угрожая разбить тяжелые брусья в щепки мощными копытами.

Ветер бил в лицо Брайану. Холод ночи охватил его, но не остудил его ярости. Он провел полжизни в седле и теперь напоминал огромного зверя, рожденного для борьбы и погони. Летя сквозь мрак, он чувствовал, как сердце жеребца бьется в лад его сердцу, как ходят бугры мышц, наливаясь силой.

Боевой конь пожирал дорогу огромными скачками. Густой лес окаймлял долину, в него вели несколько 37

троп, пригодных для езды верхом. Хотя всадник уже скрылся в лесу, Брайан без труда выяснил, по какой тропе он направился: охваченный паникой, беглец оставил немало примет — сломанные ветви, комья грязи, сорванную листву. Еще пять минут отчаянной погони, и Брайан вновь увидел всадника, уже успевшего добраться до поляны.

— Стой, трус! — прогремел он, вкладывая в крик всю накопившуюся ярость. — Стой, осквернитель покойников! Я распорю тебя надвое — от глотки до брюха!

Он уже знал, что вскоре могучий жеребец настигнет лошадь — изящное и красивое животное, как отметил Брайан мимоходом. Если он не ошибался, это была настоящая арабская кобыла — вероятно, добыча одного из мерзких грабежей, подобных нынешнему…

Чувствуя его приближение, всадник на арабской кобыле обернулся, и Брайан с изумлением увидел, что это женщина…

Несмотря на черноту вокруг, омытая дождем луна позволила Брайану разглядеть ее. Всадница была закутана в грубый плащ, но пряди золотисто-рыжих волос выбились из-под капюшона и окружали ее тонкое лицо, как лучи заходящего солнца. Ее глаза были огромными и кристально чистыми. Не голубые, не зеленые, а удивительного оттенка морской воды или бирюзы, они были широко распахнуты под изогнутыми бровями медового оттенка, под цвет ресниц, густых и длинных, отбрасывающих тени в форме полумесяцев на щеки, тронутые нежным румянцем.

Усилием воли Брайан напомнил себе, что смотрит на воровку, причем на такую, которая посмела ограбить мертвого.

И не только ограбить, но убить при этом несколько человек… Вероятно, она пользовалась своей красотой, чтобы очаровывать людей и губить их: еще более отвратительное дело…

Глядя на нее, люди сначала лишались рассудка, а затем жизни. Завороженные, они становились беспомощными, позволяя с легкостью умерщвлять себя.

Такая красота и такое коварство… Но на Брайана это не подействовало. Он не обращал на нее внимания, ибо знал, что красота часто бывает ложью. Поскольку эта красота скрывала черное сердце, он остался хладнокровным и невозмутимым. Ему нужно было только постоять за справедливость.

С ледяным спокойствием он пришпорил жеребца и попытался схватить незнакомку за руку. Она ударила его хлыстом вкладывая в удар всю свою силу.

— Сатанинское отродье! — хрипло прорычал он, снова приближаясь к ней. На этот раз его попытка была успешной. Женщина оказалась слишком легкой — Брайан привык выбивать из седла воинов в полных доспехах. Не останавливая ее кобылу, он выдернул всадницу из седла и перебросил ее хрупкое тело через спину жеребца, натягивая поводья.

Как только конь приостановился, Брайан решительно сбросил пленницу на землю. Оглядев ее мгновенным, но внимательным взглядом, он заметил, что она уже оправилась от ударов и обдумывает, как сбежать.

Перебросив ногу через седло, Брайан спрыгнул на землю схватив пленницу, прежде чем та успела подняться на ноги. Навалившись на нее, он прижал к земле тонкие руки. Она впилась в его руку зубами. Брайан почувствовал острую боль, но тут же перехватил ее руки повыше, чтобы избежать второго укуса.

— Где твои сообщники, тварь? — хрипло и требовательно спросил он. — Отвечай сию же минуту, или, Господь свидетель, я буду резать из тебя ремни до тех пор, пока не признаешься!

Не прекращая бороться, она яростно крикнула в ответ.

— У меня нет сообщников! Я не воровка! — Она словно выплюнула эти слова. — Это ты вор, ты убийца! Отпусти меня, мерзавец! Помогите! На помощь! Да помогите же кто-нибудь!

Брайан почувствовал, как что-то сломалось в самой глубине его души. Что-то в ней вскрикнуло, гневно и яростно, протестуя против предательства, совершенного в ту ночь. И крика незнакомки кровь, казалось, закипела в его жилах. Она звала на помощь, просила пощады, не имея на это никакого права.

Стиснув ее запястья одной рукой, он отвесил ей хлесткую пощечину.

— Ты ограбила мертвеца, — холодно произнес он, глядя в ее удивленно расширенные глаза. — Генриха Английского. Тебя заметили.

— Нет!

— Значит, я не найду у тебя его вещей?

— Нет! Я не воровка, я… — Она внезапно запнулась и продолжала: — Ты что, не видишь, глупец? У меня нет никаких…

Ее голос вновь прервался, тревожное выражение промелькнуло в бирюзовых глазах, а ресницы, подобно роскошным веерам, на секунду прикрыли их. Когда глаза открылись, они вновь были чистыми, горящими от оскорбления и гнева.

Искусная актриса, заключил Брайан. Быстро скрывает свои настоящие эмоции, умело изображая гнев оскорбленного достоинства. Но на этот раз она немного запоздала — прежде чем предательская тень скрыла ее глаза, он прочел в них истину. Она боялась его. Вероятно, у нее было что-то из вещей покойного короля.

Ее глаза вновь закрылись, тело напряглось.

Брайан скривил губы в мрачной улыбке, напоминающей гримасу.

— Мы еще увидим, — прошипел он, вкладывая в голос большую угрозу, чем в захват мощных пальцев, — сможешь ли ты доказать свою невиновность.

Она открыла глаза: в них читался вызов.

— Я герцогиня Монтуанская! И я требую, чтобы ты немедленно отпустил меня!

Монтуа? Брайан никогда не слышал этого названия. Однако ни одна герцогиня не стала бы одеваться так, как была одета его пленница. К тому же Брайану сейчас было не важно, кто она такая.

— Да хоть сама королева Франции! Я намерен выяснить, куда ты дела похищенное.

Ее тело под его руками напряглось еще сильнее, Брайан почувствовал, как она сгибает пальцы, пытаясь вонзить ногти в его ладонь.

— Попробуй только прикоснуться ко мне и окажешься на плахе!

— Вряд ли… герцогиня, — насмешливо произнес он, с трудом сдерживая гнев и прикрывая его пренебрежительным тоном. Он напомнил себе, что он просто рыцарь, а не судья и не присяжный. Если Генрих и успел что-либо сделать, так это дать Англии закон. Брайан не был палачом. Будь она мужчиной, он вызвал бы ее на поединок, надеясь убить. Но она была женщиной, и как бы ни заслуживала она смертного до приговора, Брайан не имел права вынести его.

Он отпустил ее и сел, скрестив руки на груди и продолжая придавливать ее к земле.

— Сейчас мы вернемся в замок, — объявил он, — и надеюсь, ко времени прибытия ты станешь сговорчивее.

Ловко и небрежно он поднялся, направляясь к своему жеребцу.

Когда он вновь обернулся, женщина по-прежнему лежала на земле в той позе, в какой он ее оставил.

— Вставай, герцогиня, — приказал он.

Она взглянула на него в упор большими, затуманенными глазами; в них промелькнула обида… или внезапный испуг?

— Я запуталась, — пробормотала она, — запуталась в плаще. Ты мне не поможешь?

Брайан нетерпеливо шагнул к ней, чтобы поднять на ноги. Но как только он взял ее за левую руку, женщина вскочила с поразительной быстротой, высоко занося в воздух правую. В лунном свете блеснуло лезвие кинжала: на нем словно отражалась ненависть ее кристально чистых прищуренных глаз.

Она совсем не боялась, объятая желанием убить.

Ее обманчиво хрупкое тело оказалось поразительно сильным и гибким.

Только сила и боевой опыт спасли его от внезапного удара. Выбросив руку вверх, он схватил женщину за запястье, заставляя бросить кинжал. Она вскрикнула от резкой боли в сдавленной руке, которую Брайан тут же завернул ей за спину.

Он чувствовал удовлетворение, ощутив ее дрожь и прошептав ей в спину:

— Нет, герцогиня воров и убийц, я не стану твоей очередной жертвой. Но если блудницы и воры верят в Бога, советую тебе начать молиться. Ибо когда мы доберемся до замка, ты можешь стать моей жертвой и тогда дорого поплатишься за эту ночь…

Глава 3

Луна скрылась за облаком, едва он произнес эти слова, и настал полный мрак. Ветер задул внезапными ледяными порывами.

Элиза слышала шепот незнакомца, чувствовала прикосновение его пальцев, подобных холодным пальцам рока. И присутствие рядом высокого, мускулистого тела, излучающего яростное тепло.

— Герцогиня? — произнес голос так насмешливо, что холод вновь пробежал по ее спине. Как ненавистен был Элизе этот голос — густой, хрипловатый, властный, пренебрежительный!

Но по крайней мере незнакомец не вырвал у нее кинжал и не ударил им, как намеревалась сделать сама Элиза. Бесполезный кинжал валялся на земле. Элиза по-прежнему чувствовала боль в сдавленном запястье.

Она ощущала силу, исходящую от незнакомца. Он казался надежным, как меч, крепким, как дуб, опасным, как голодный волк. Подобно темноте он окружал ее со всех сторон; подобно внезапному, резкому ветру мог бы ударить ее, если бы пожелал.

Она совершила ошибку, попытавшись напасть на него.

Его пальцы вонзились ей в руку, как когти зверя.

— Пойдем, миледи, пока не начался дождь.

Обхватив Элизу за талию, незнакомец посадил ее на своего коня. Элиза смотрела, как он подобрал поводья и уселся позади нее. Она еще не встречала человека, который казался бы таким же бесчувственным и холодным. Глубокая, полночная синева его глаз не оставляла никакой надежды — он осудил ее и вынес приговор.

— Кто ты? — неожиданно спросила Элиза. Если этот человек не вор, то он может быть рыцарем ее отца.

— Сэр Брайан Стед, герцогиня, — с усмешкой ответил он. — Слуга Генриха.

Слуга Генриха. Тогда он действительно отвезет ее в замок. И кто-нибудь из рыцарей, увидев ее в замке Шинон, вспомнит, что король часто посещал провинцию Монтуа.

Элиза тут же задумалась, как быть, если ее решат обыскать. Кольцо Генриха наверняка найдут и сочтут ее сообщницей воров; а после того, что случилось, гнева рыцарей из Шинона не избежит никто — ни крестьянин, ни дворянин. Нельзя допускать, чтобы ее обыскали. Это довольно просто. Надо держаться с таким достоинством, чтобы никто не осмелился и прикоснуться к ней. Элиза умела вести себя повелительно и властно, в конце концов, она была дочерью Генриха. Она умела добиваться повиновения одним холодным взглядом и негромким приказом. Никто не осмеливался проявить к ней ни малейшего неуважения.

До сегодняшнего дня. До тех пор, пока ей не встретилось это подобие рыцаря из камня и стали.

Горделиво вздернув подбородок, Элиза ответила на насмешку рыцаря сдержанной улыбкой.

— Тогда, сэр Стед, поспеши в замок. Наверняка в замке найдется кто-нибудь, кто заставит тебя дорого поплатиться за сегодняшнюю ночь! Стоит мне доказать, кто я такая, сэр Стед, и ты…

— Герцогиня, — прервал ее рыцарь, — я уже говорил тебе: будь ты даже королевой Франции, тебе незачем ждать пощады, если ты окажешься воровкой.

Ей захотелось сказать какую-нибудь резкость, но она не успела, только глубоко вздохнула, когда рыцарь пустил огромного жеребца рысью. Элизе пришлось схватиться за гриву. Через несколько шагов жеребец перешел на галоп, заставляя Элизу отпрянуть к широкой груди рыцаря.

Она сжала зубы, когда резкий ветер ударил ей в лицо, сорвал с головы капюшон и с яростью принялся трепать освобожденные волосы. Неразборчивое восклицание за спиной помогло ей понять, что ее волосы опутали лицо рыцаря; его неудобство доставило Элизе неподдельное удовольствие. Ей показалось, что ее несет буря, и не было известно, когда кончится эта буря или когда удастся найти мирное убежище.

Вокруг стояла темнота, холод усиливался с каждой минутой. Как это конь умудрялся нестись во тьме с такой бешеной скоростью? Стоит ему оступиться — и оба его всадника погибнут.

Но мужчина, сидящий сзади, казалось, не заботился об этом. Он слегка пригнулся в седле, как будто привык к такой скачке. Вероятно, так оно и было. Но Элиза не могла к ней привыкнуть, ее мысли тянулись как бесконечная монотонная молитва: только бы все кончилось… Боже мой, только бы все кончилось…

И как раз в тот момент, когда она была уверена, что худшее уже позади, черноту ночного неба прорвала вспышка изломанной молнии. Элиза вскрикнула, но, к ее изумлению, жеребец не испугался и не встал на дыбы. Он продолжал нестись в ночь.

За молнией последовал оглушительный раскат грома, но конь не выказал ни единого признака волнения. Элиза размышляла, сколько им еще скакать. Где они находятся? Как далеко от замка забралась она, спасаясь от погони?

Внезапно разверзлись небеса, хлынул дождь, не та изморось, что сопровождала Элизу по пути в Шинон, а ледяной ливень, такой сильный, что жеребец замедлил шаг, а черный рыцарь еле слышно выругался. Элиза невольно склонилась к могучей шее жеребца, пытаясь спрятаться от бьющих наотмашь ветра и воды. Ее плащ и платье промокли. Она промерзла до костей и уже не сдерживала дрожь.

Рыцарь вновь тихо выругался, обращаясь к жеребцу, и свернул в сторону, выбирая узкую и заросшую травой тропу, почти скрываемую из виду низко склоненными ветвями.

Ветка сильно ударила Элизу в плечо, она вскрикнула. Развернувшись в седле, она попыталась взглянуть в мрачные глаза рыцаря.

— Глупец! — выпалила она. — Никакого отмщения не будет, если ты не найдешь убежища от этого…

— Я как раз ищу убежище! — выкрикнул он в ответ, когда с неба посыпались огромные, больно бьющие градины. — Пригни голову! — приказал он, рукой в перчатке отталкивая ее и прижимая лицом к шее коня.

Элиза почувствовала, как он зашевелился в седле, и вскоре она оказалась почти полностью укрытой от града, болезненные удары которого принимала на себя спина рыцаря.

Казалось, они бесконечно будут двигаться под этим ливнем. Но наконец Элиза заметила просвет среди деревьев и, с трудом открыв заливаемые дождем глаза, различила очертания небольшого строения. Несколько секунд спустя жеребец достиг строения, и Элиза смогла разглядеть, что это охотничья хижина — бревенчатая, с тростниковой крышей. Внутри дома не горел огонь, не было видно света. С упавшим сердцем Элиза подумала, что хижину, вероятно, построили рыцари из Шинона, чтобы иметь убежище в те дни, когда они отправлялись в леса на охоту. И ей предстояло остаться в этой хижине наедине с сэром Брайаном Стедом.

— Пойдем!

Элиза заметила, что рыцарь уже спешился и теперь протягивал руки, чтобы помочь ей выбраться из седла. Она решила пренебречь его помощью, но плащ ее зацепился за луку седла, когда она попыталась спрыгнуть на землю, и она упала бы, если бы не поддержка Брайана.

Минуту она стояла, дрожа от холода, пытаясь разогнуть пальцы, долгое время цеплявшиеся за гриву жеребца. Спутник бесцеремонно хлопнул Элизу по спине, подтолкнув к узкой двери хижины.

— Входи.

Град, вновь усилившийся, хлестал по голове и плечам, и Элизу не понадобилось упрашивать. Она бросилась к двери хижины, скользнула внутрь и оказалась под крышей. Обернувшись, она заметила, что черный рыцарь уводит коня за угол хижины.

Сейчас, велела себе Элиза, именно сейчас она получила шанс спастись. Град и ветер безжалостны, но более милосердны, чем хладнокровный и жестокий сэр Стед.

Она должна бежать. Это ее единственный шанс.

Элиза вгляделась в темноту, глубоко вздохнула, запахнулась в плащ, накидывая капюшон на голову, и пригнулась. Шагнув за порог, она бросилась через поляну.

Сапоги сразу же погрузились в жидкую грязь, заскользили по ней, и Элиза споткнулась и упала, прежде чем достигла спасительной чащи деревьев. С трудом поднявшись на ноги, она вновь бросилась бежать. Молния вспыхнула прямо перед ней, жутким светом озарив небо; послышался треск попаленного дерева. Когда гром последовал почти немедленно за вспышкой — казалось, земля готова расколоться от его грохота. Элиза с запозданием поняла, что среди деревьев ей нечего ждать убежища, они представляют собой еще более страшную опасность.

Но прежде чем она смогла вернуться в дом, ее толкнули, повалили в грязь, и она оказалась в тисках безжалостных рук, тут же поднявших ее в воздух. Брайан Стед без труда шел по скользкой грязи, делая широкие и уверенные шаги. Казалось, он несет свернутую ткань, а не взрослую женщину. Даже не взглянув на нее, он пересек поляну и достиг хижины.

Элиза успела глянуть ему в лицо. Губы рыцаря были так плотно сжаты, что казались тонкой белой полосой. Челюсти затвердели, жилка торопливо билась под натянутой кожей могучей шеи. Глаза потемнели так, что казались черными бесконечными безднами ада.

Он пинком открыл дверь хижины, и Элиза вскрикнула от ужаса, когда Брайан захлопнул ее за собой. Сжатые руки выдавали силу его гнева. Он был разъярен так, что мог бы разорвать ее на куски, и Элиза понимала, что Брайан готов сделать это немедленно.

Однако он сдержался, сбросил ее на пол и оттолкнул от себя. Элиза застыла, не шевелясь, пораженная неожиданным освобождением и ослепленная темнотой. Внезапно эту темноту прорезала искра, и Элиза поняла, что в хижине есть очаг и нашелся кремень.

С легкостью, которая выдавала большой опыт походной жизни, Брайан развел огонь в очаге, и хижина наполнилась неясным светом и теплом. Моргая от неожиданного света, Элиза оглядела хижину. Она оказалась чистой и довольно уютной. Слева от очага стоял большой сундук, с правой стороны — длинный стол на козлах и скамейки возле него. В противоположном углу комнаты виднелись две низкие лежанки, застеленные толстыми шерстяными одеялами.

Чистый тростник устилал пол, и Элиза поняла, что ее догадка подтвердилась. Рыцари построили и обставили эту хижину, чтобы пользоваться ею во время охоты.

Но хотя Элиза немного осмотрелась, хотя быстро разгоревшийся огонь уже принялся распространять жар, чувства безопасности не появилось. Промокшая и грязная одежда облепила тело — и по-прежнему холодила его, не говоря уже о близости человека от которого она пыталась сбежать.

Наконец Брайан отвернулся от очага. В его лице не было ничего успокаивающего. Темные глаза оглядели Элизу с ног до головы, и она внезапно пожалела о том, что испугалась молнии.

Ей следовало сбежать.

Он встал, не сводя с нее холодных глаз, и снял свой промокший плащ. Отворачиваясь от Элизы, он расстелил плащ на столе у очага, но когда она переступила с ноги на ногу, он мгновенно обернулся.

Элиза вскинула голову и молча встретила его взгляд.

Наконец он заговорил:

— Ты либо дура, герцогиня, либо вконец отчаялась. Неужели тебе так не терпится погибнуть в бурю?

— Я не боюсь смерти, — холодно ответила Элиза, намеренно воздерживаясь от общепринятых учтивых слов.

Брайан сел на скамью, чтобы снять сапоги, по-прежнему не спуская с нее глаз.

— И ты утверждаешь, что не виновна ни в грабеже, ни в убийстве?

— Я ни в чем не виновна, кроме того, что решила помолиться за усопшего.

— Тогда почему же ты бежала от меня — ведь бегство грозило смертью?

— Вряд ли.

Он коротко и злобно выругался, отшвырнув сапог через комнату с такой яростью, что Элиза подпрыгнула на месте. Но, решив не выдавать своего испуга, она кинула короткий взгляд на упавший сапог, а затем с холодным пренебрежением посмотрела на рыцаря.

— И ты станешь утверждать, что не пыталась убить меня? — осведомился Брайан.

— Нет, не стану, — без колебаний ответила Элиза. — Я приняла тебя за одного из воров…

— Ты пыталась ударить меня кинжалом уже после того, как узнала, что я не вор.

— Я до сих пор не уверена, что ты не вор и не убийца! — гневно воскликнула Элиза. — Ты ведешь себя не так, как подобает рыцарю. Манеры у тебя не лучше, чем у кабана!

К изумлению Элизы, Стед рассмеялся:

— Да, герцогиня, мы не в замке, и вежливые манеры здесь ни к чему. Но если ты надеешься на пощаду только потому, что ты женщина, мне жаль, но ты ошибаешься.

— Сэр Стед, — терпеливо произнесла Элиза, — я ни на что не надеюсь, но мне кажется, ты слишком уверен в своих догадках. Я не воровка…

— Да, да, это я уже слышал. Ты герцогиня Монтуанская. Тогда скажи, герцогиня, почему ты бежала из замка? Почему не остановилась, когда я приказал тебе?

Элиза испустила нетерпеливый вздох — казалось, ни ее манеры, ни слова не производят на этого мужчину ни малейшего впечатления.

— Этим вечером я прибыла в замок, чтобы помолиться за короля Генриха. Молясь, я услышала шаги в коридоре. Я спряталась в комнате, а затем бежала…

— Ты спаслась от убийц, перед которыми не устояли опытные воины?

Элиза крепко стиснула зубы, услышав явное недоверие в его голосе.

— Я спряталась за гобеленом. Когда один из головорезов чуть не обнаружил меня, я бросилась на него, воспользовавшись неожиданностью, а затем бежала.

— Ты напала на мужчину и вышла из этой схватки невредимой?

— Никакой схватки не было. Я нанесла первый удар, он растерялся, и я убежала.

— Ловко придумано, — пробормотал Стед, но, видя его горящие синие глаза, Элиза не смогла понять, что у него на уме. Не обращая на нее внимания, он поднялся и стянул плотные шерстяные штаны, разложив их на столе, чтобы просушить. На мгновение он забыл о присутствии Элизы; стащив перчатки и положив тяжелые ножны на деревянный стол, он подошел к огню, чтобы согреть руки.

В тунике он оказался еще более внушительным, чем в черном плаще. Вязаная рубаха плотно облегала его руки под безрукавной туникой, обрисовывала крепкие мускулы, играющие при малейшем движении. Рыцарь оказался широкоплечим, тонким в поясе. Этот человек привык к суровой жизни, он постоянно совершенствовал свое искусство обращения с оружием, чтобы остаться живым в бою. Его обнаженные ноги были длинными, стройными, твердыми, как дуб, покрытыми негустыми черными волосами. Элиза невольно вздрогнула. Она сама была высокой, но своим видом рыцарь подавлял ее. Пальцами он мог бы охватить ее талию, мог стиснуть ее горло и задушить одним движением…

Он неожиданно обернулся и холодно оглядел ее с ног до головы.

— Ты промокла, — произнес он.

— Какое тонкое наблюдение, сэр Стед, — с едва прикрытым сарказмом отозвалась Элиза.

Рыцарь ничем не выдал своего отношения к ее тону, однако лицо его словно бы еще затвердело. Глупо дразнить его, решила Элиза и удивилась, зачем сделала это. Однако ответ ей так и не удалось найти. Послушание могло сейчас помочь ей не стать добычей этого отвратительного…

— По-моему, — спокойно заметил он, — ни одной разумной женщине не понадобилось бы дожидаться такого замечания. Если бы ты сняла плащ, ты бы согрелась быстрее.

Элизе пришлось снять плащ. Снаружи мстительно хлестал дождь, злобно выл ветер. Но… любой дождь заканчивается. Сейчас она стояла довольно близко к двери, и если бы он…

Если бы он… что?

Едва ли его удастся опередить, да и что толку? Бегство вслепую не спасет ее, он знает лес, он проворен и силен. Если уж бежать, то только тогда, когда действительно представится хорошая возможность.

Элиза нехотя сняла промокший плащ и осторожно подошла, чтобы расстелить его на столе, рядом с плащом Брайана. Раскладывая тяжелую ткань, она чувствовала на себе пристальный взгляд. Но, когда она обернулась, рыцарь ничем не выдал того, что наблюдал за ней, и Элиза не смогла ничего определить по его глазам и напряженному, но пренебрежительному выражению лица.

Он шагнул от очага, низко поклонился (что Элиза сочла очередным издевательством) и подтолкнул ее поближе к огню. Элизу не радовала мысль оказаться спиной к незнакомцу, но она заставила себя пройти вперед, протянуть тонкие пальцы к огню и отогреть их.

Элиза слушала потрескивание поленьев в очаге, свист ветра за стенами хижины. Но чем сильнее злился ветер, тем глубже становилось молчание в хижине. Рыцарь не говорил ни слова, минуты казались бесконечными, и Элиза с трудом сдерживалась, чтобы не закричать от отчаяния. Хотя Брайан молчал, она чувствовала его рядом. Очень близко. Она слышала его дыхание, ощущала злые удары сердца, а жар его тела ошеломлял ее, лишая остатков смелости и заставляя вздрагивать от страха.

Внезапно тяжелая рука сжала плечо Элизы, и она до крови прикусила губу, чтобы сдержать крик.

— Иди сюда, герцогиня, садись, — учтиво предложил он, подвигая к ней одну из скамеек и вынуждая опуститься на нее.

— Спасибо, — с достоинством пробормотала Элиза, готовая скорее простоять всю ночь на ногах, чем чувствовать его обжигающие прикосновения. Но она уже понимала, что не избежит ни допроса, ни близости и что ее единственная надежда — держаться с таким достоинством, чтобы он проникся уважением к ней.

— Твоя история недурна, герцогиня, — наконец проговорил он так близко от ее уха, что Элиза чуть не подпрыгнула. Он склонился над скамьей, не прикасаясь к Элизе, но поставив ладони по обе стороны от нее, как барьеры. — Очень недурна. Но неужели ты считаешь, что смогла заставить меня поверить в то, что ты не воровка? Как легко ты увела погоню в одном направлении, пока твои сообщники скрылись в другом! Как ловко ты разыгрываешь невинность! О, да! Ты всего лишь женщина… способная обвести мужчину вокруг пальца одним видом широко раскрытых наивных глаз.

От его тона Элиза похолодела.

— Я уже сказала тебе, Стед: я герцогиня Монтуанская. Мне незачем связываться с ворами.

— Или убийцами?

— Да, или убийцами.

— Но ты ловко владеешь кинжалом.

— Да.

— Это что, новейшее увлечение знатных дам?

— Нет, сэр Стед. Но я в самом деле герцогиня, я управляю собственными землями. В таких обстоятельствах женщине неплохо уметь защищаться.

— Тогда почему я ничего не слышал о Монтуа?

— Вероятно, из-за собственного невежества.

Рыцарь не шевельнулся и не ответил ей. Но Элиза почувствовала, как напряглись мускулы его рук, могучая грудь, почти касающаяся ее спины. Странный жар внезапно охватил ее, пройдя по всей спине.

— У тебя острый язык, герцогиня, такой же, как твой кинжал. И ты действуешь им так же быстро… и так же глупо.

Элиза промолчала, сдерживая дрожь, когда рыцарь выпрямился и прикоснулся к ней. Его мозолистая рука с длинными пальцами показалась ей странно нежной, когда пальцы подхватили волосы Элизы, перебирая их.

Элиза крепко сжимала зубы, пока Брайан молча выбирал из ее волос сосновые иглы. Это было просто вежливостью, услугой, однако Элизе хотелось закричать от нее. Какими бы ласковыми ни были пальцы, она чувствовала силу его рук, и несоответствие его осторожных движений и обидных слов казалось горьким и страшным.

Будь на его месте Перси…

Элиза на мгновение прикрыла глаза, вспомнив о рыцаре, которого любила. Если бы Перси отправился с королем в Шинон! Ей не пришлось бы терпеть нынешних оскорблений. Перси был как раз таким, каким и должен быть рыцарь: храбрым в бою, нежным и чувственным дома. Перси умел говорить красивые слова, он проводил свободное время с трубадурами, сочиняя баллады в честь Элизы. В Перси не чувствовалось непроницаемой твердости, как в этом рыцаре. Перси был стройным, немногим выше ее самой, учтивым и добрым, с теплыми золотисто-карими глазами, с постоянной задумчивой улыбкой, в которой не было насмешки. Преданный и галантный, он каждый раз при встрече с Элизой опускался на колено, почтительно целуя ее руку. Он сам возвел ее на пьедестал, и хотя они обменивались восхитительными поцелуями, вызывающими у Элизы желание большего. Перси даже не пытался до свадьбы прикоснуться к ней.

Слава Деве Марии, с мимолетной иронией подумала Элиза, что ее родная мать и Генрих поклялись хранить тайну ее рождения и отдали ее в дочери Уильяму и Мари де Буа. Перси часто говорил, что король слишком многое себе позволяет. Он верил в древнюю легенду о Мелюзиие — о том, что в жилах Плантагенетов течет кровь сатаны. Если бы Перси узнал, что Элиза — дочь Генриха, внебрачная дочь, он обошелся бы с ней не более вежливо, чем обходился со своими трубадурами, когда считал их творения чересчур дерзкими для ее девичьих ушей…

Да что там вежливость! Запомни, убеждала себя Элиза в моменты прозрения, Перси, возможно, и станет любить тебя по-прежнему, но никогда не женится на тебе, если узнает, что ты внебрачная дочь короля. Несмотря на всю любовь, Элиза хорошо знала Перси. Он весьма серьезно относился к обычаям, чтил порядок. В феодальном обществе только законное рождение давало человеку право причислять себя к определенному сословию, таков уж был этот мир. Родословные семей внимательно прослеживались, дурная кровь изгонялась из них.

Незаконнорожденные дети, особенно дети Генриха, не отвечали представлениям Перси о разумно устроенном мире.

Элиза часто спорила с ним, напоминая, что Вильгельм Завоеватель был внебрачным сыном, что правителями Англии не раз становились незаконнорожденные отпрыски. Но Перси был непоколебим. Он видел, к чему привело подобное положение в Англии: к кровопролитию между отцом и сыном. Бог не был милостив к незаконнорожденным.

Разногласий между ними было не так уж много, и Элиза оправдывала Перси. Мужчины несовершенны, а Перси многим лучше большинства из них, и потому она желала выйти за него и любила его, несмотря на то что не всегда соглашалась с возлюбленным.

Будучи проницательной, Элиза понимала, что хранить тайну ее рождения Генриха заставляла гораздо более важная причина: Монтуа. Пока он был жив, Монтуа принадлежало Элизе. Но после его смерти, едва станет известно, что она не дочь Уильяма де Буа, многие захотят предъявить права на герцогство. Родственников, когда дело заходит о наследстве, всегда оказывается как грибов в лесу, и все готовы выдержать войну за герцогство, доказать связь с родом де Буа и, следовательно, стать законными наследниками.

Она была дочерью короля, однако была благодарна за то, что об этом никто не знает, и всеми силами намеревалась сохранить тайну своего рождения. Эта тайна была связана с двумя самыми важными вещами в ее жизни: с ее герцогством, землями, которыми она управляла и которые любила, и, что еще важнее, с любимым мужчиной.

О, Перси, задумалась она, будь ты здесь, этот мерзавец не осмелился бы ни обвинить, ни оскорбить меня! Ему пришлось бы иметь дело с тобой, любимый.

Если бы к ней сейчас прикасался Перси, она расслабилась бы в сладком забвении, наслаждаясь мужской лаской.

Брайан позволил себе горько улыбнуться, распустив и пригладив волосы женщины. Он чувствовал, как напряглась ее спина, и понимал, что это прикосновение ей неприятно. Однако он решил довести ее до крайности, ибо только так надеялся обезоружить ее и узнать истину. Злодеяние нынешней ночи оставило в его душе глубокую, мучительно ноющую рану, и каждый раз, когда Брайан прикрывал глаза, он вновь видел оскверненный труп короля и незрячие глаза мертвых друзей.

И если во всем этом повинна коварная женщина, то эта женщина поплатится.

Брайан считал, что незнакомка идеально подходит для роли сообщницы воров. Волосы, к которым он прикасался, были прекрасны, как пламя в камине, отливали золотыми и алыми оттенками. Немного подсохнув в тепле, они мягко струились в его пальцах, как золотистые свитки чистого шелка, привезенного с Востока, или бесконечные языки пламени. Они падали роскошными волнами вдоль ее спины, почти касаясь пола.

Ее глаза, удивительные бирюзовые глаза, были окаймлены пушистыми ресницами цвета темного меда. Они позволяли скрыть нежной маской отъявленное коварство. Если бы Брайан не видел ее бегства, если б не увернулся чудом от ее злобно занесенного кинжала, он не сомневался бы в ее невиновности.

Красота ее лица была безупречной: высокие, прелестно очерченные скулы, полные алые губы, чуть розоватая шелковистая кожа. Она вполне могла быть дочерью знатного властителя… однако ни одна знатная леди не отважилась бы на ночную поездку в одиночестве.

Брайан отлично знал, что эта красота скрывает проницательный ум и острый, как у змеи, язык. Она без колебаний убила бы его, и Брайан старался не забывать об этом. Она пыталась нанести ему удар; она говорила с ним таким пренебрежительным тоном, что только величайшим усилием воли он удержался, чтобы не отвесить ей еще одну пощечину — такую, чтобы она отлетела к стене.

Это не оставило бы у нее сомнений относительно того, чего ей следует от него ожидать.

— Итак, — негромко пробормотал он, — ты — герцогиня Монтуанская. И ты отправилась в путь одна, чтобы помолиться у смертного ложа нашего короля Генриха.

— Да, — скованно ответила она.

— Зачем ты это сделала?

— Что?

Брайан улыбался. Кажется, он наконец-то нашел трещину в непробиваемой броне ее лжи.

— Зачем? — повторил Брайан. — Зачем ты приехала молиться в замок, когда вполне могла бы устроить службу у себя дома? Может, ты родственница короля?

Она не уловила насмешки в его голосе, услышала только вопрос и поспешила отвергнуть его:

— Нет!

— Тогда зачем герцогине было пускаться в такое опасное путешествие?

— Затем, что я… потому, что…

— Потому, что ты низкая лгунья!

— Нет! — Элиза мгновенно вскочила на ноги, как вспыхнувшее пламя. — Говорю тебе, Стед, ты поплатишься за эту ночь! У меня есть влиятельные друзья, и я еще увижу, как ты будешь опозорен! Увижу, как ты будешь корчиться на дыбе, а может, получу удовольствие лицезреть, как твоя глупая голова свалится с плеч! Ты еще увидишь, что я не воровка! Может, ты нашел у меня гобелен? Или ножны короля? Глупец, ты…

В раздражении и ярости Элиза вскинула руки и сжала на груди ткань туники.

К ее ужасу, кольцо матери, снятое ею с пальца отца, упало на пол.

Со стуком ударившись об пол и прокатившись по нему, оно легло у ног Элизы.

Она взглянула на Стеда и увидела, что глаза его полыхнули такой яростью, какой Элиза не ожидала даже от него.

Она вскрикнула, когда он шагнул к ней и его стальные пальцы сжались на ее плече.

Забившись в отчаянии, она вцепилась ногтями в его щеки. Казалось, он не почувствовал боли, даже не моргнул, пока Элиза билась в его руках.

— Посмотрим, что еще ты пытаешься спрятать, герцогиня.

Длинные сильные пальцы взялись за ворот ее туники. Элиза пыталась помешать ему, но тут же поняла, что не сможет противостоять такой силе. Послышался громкий треск рвущейся ткани, и Брайан сорвал тунику с Элизы.

Глава 4

Облаченная только в тончайшую льняную рубашку, Элиза почувствовала, как ее лицо заливает румянец оскорбления и бешенства.

Невольно обхватив себя руками, она разразилась потоком ругательств, достойных даже матерого воина:

— Ублюдок! Дерьмо! Сукин сын! Недоносок!

Элиза яростно вцепилась в порванную шерстяную тунику но Стед перехватил ее запястье и другой рукой отбросил порванную одежду через комнату, в дальний угол. Элиза в отчаянии взглянула на своего мучителя. Он наклонился, поднимая кольцо, что вызвало новый град ее проклятий.

— Значит, у тебя нет никаких вещей короля? — переспросил он.

— Подожди! — воскликнула Элиза. — Ты не понимаешь.

— Нет, уже все понял.

— Нет…

Он поднялся, шагнув к ней.

— Снимай рубашку.

— Что?

Он отпустил Элизу, прошел к скамье и сел, выжидательно скрестив руки на груди и глядя на Элизу холодными расчетливыми глазами.

— Ты слышала, герцогиня? Снимай рубашку. Если ты не сделаешь этого сама, мне придется тебе помочь. Боюсь, я буду немного грубоват, так что, если хочешь сохранить целой хотя бы рубашку, сними ее сама.

— Должно быть, ты спятил! — прошипела Элиза, содрогаясь от унижения. Этого не могло произойти, во всяком случае с ней. Ее любили и баловали родители, она была любимицей короля, народ уважал ее. Она отдавала приказы негромким голосом, и им немедленно повиновались; рыцари постоянно следовали за ней, готовые отдать жизнь, лишь бы защитить ее…

И вот теперь этот ночной зверь унижал ее, как простую служанку!

Она позволила ему это сделать. Казалось, он проник ей прямо под кожу, лишил чего-то большего, нежели одежды, отнял у нее достоинство и величие, тщательно оберегаемые на протяжении всей жизни…

— Спятил? — сухо повторил он. — Может быть. Сейчас полнолуние, и любую ярость можно оправдать помешательством. — В этот момент его голос был почти приятным, как мягкий бархат. Он отлично подошел бы к некогда прославленному двору Элеоноры. Но голос тут же изменился и стал режущим и твердым как сталь: — Снимай рубашку, герцогиня. Элиза подняла подбородок и из последних сил распрямила спину и плечи.

— Ты совсем не благородный рыцарь, сэр Стед, — произнесла она ледяным тоном. — Ни один рыцарь не стал бы так обращаться с леди…

— Но ты не леди, герцогиня, — невозмутимо перебил Стед. — Ни одна леди не обладает таким острым и злобным языком.

— Любой человек способен заговорить зло и остро, оказавшись рядом с гнусным животным!

Он улыбнулся, и эта улыбка не понравилась Элизе.

— Я жду, герцогиня.

— Тогда тебе придется долго ждать, сэр, ибо я не намерена раздеваться перед тобой, как простая потаскуха.

Он пожал плечами, словно показывая, что у нее была возможность выбора, и начал подниматься. Судя по горькому опыту, Элиза не сомневалась в его намерениях и в способности выполнить любую угрозу. Достоинство ее вновь улетучилось как дым, и она в раздражении топнула ногой.

— Подожди! — воскликнула она, и в ее голосе послышалось больше мольбы, чем она хотела. Рыцарь замер, положив руки на пояс, и приподнял бровь, словно давая ей шанс оправдаться.

— Сэр, — начала она, надеясь, что тихая и убедительная печь поможет ей, несмотря на то что уже не верила в учтивость этого человека. — Должно быть, ты понимаешь, как сильно пошатнулось мое положение! Ты угрожаешь моей репутации, держа меня здесь в грозу, ты проявил ко мне величайшее неуважение, оставив почти без одежды, но теперь ты требуешь, чтобы я разделась, для любого благородного человека это было бы…

— Было бы чем, герцогиня? — учтиво поторопил он.

Прилив румянца опять залил щеки. Почему она смутилась? Ведь положение так очевидно.

— Ты подвергаешь меня опасности! — воскликнула она, выходя из терпения. С этими словами она поняла, что положение действительно было серьезным. Брайан Стед оказался более грубым, чем можно вообразить. Элиза ясно поняла, что каждое ее слово убеждало его только в одном: она воровка. А теперь он получил доказательство: кольцо короля. Если он окончательно решит, что она всего-навсего воровка и блудница, то может осмелиться на все что угодно…

— Герцогиня, — ровным тоном ответил он, — ты сама подвергла себя опасности, когда сочла нужным решиться на воровство и убийство.

— Дьявол тебя побери! — выкрикнула Элиза, сжав кулаки и стараясь удержаться, чтобы не броситься на рыцаря в порыве безумной ярости. — Говорю тебе…

Он поднял руку с зажатым в ней королевским сапфиром, и тот блеснул на свету.

— Это кольцо, — уверенно проговорил он, — принадлежало Генриху Плантагенету. Он носил его на мизинце днем и ночью, долгие годы, сколько я могу вспомнить. — Брайан посмотрел на камень, и его глаза потемнели и затуманились от воспоминаний. Когда он вновь взглянул на Элизу, его глаза были блестящими и яркими, как драгоценные камни. — Снимай рубашку, герцогиня.

— Клянусь, у меня больше ничего нет…

— Ты с самого начала клялась, что у тебя ничего нет.

Поступок был глупым и отчаянным, но Элиза и в самом деле отчаялась и бросилась прочь. Перепрыгнув через скамью, она подбежала к двери, лихорадочно провела рукой по дубовым доскам и схватилась за ручку. Дверь начала открываться. Одним прыжком рыцарь нагнал Элизу. Она почувствовала, как ее обхватили за талию и грубо швырнули на пол. Она попыталась откатиться, в сторону, но рыцарь вновь настиг ее.

— Пусти меня! — в страхе и ярости закричала Элиза, когда он встал над ней, поставив ноги по обеим сторонам тела. — Пусти!

Он нагнулся, сжимая ее ногами и намереваясь придавить всем телом. Животный страх, который прежде заставил Элизу бежать, теперь велел ей отбиваться. Увидев Брайана над собой, она принялась бороться изо всех сил.

За свои усилия она была вознаграждена резким, свистящим вздохом и кратким восклицанием боли, но ощущение победы исчезло так же быстро, как и появилось. Боль не отвлекла этого человека от его замысла. Он наклонился, поймал руки Элизы и пригвоздил их к полу по обеим сторонам тела. Проделав все это, он перевел дыхание и взглянул на нее с такой ненавистью, что Элиза быстро пожалела о своем поспешном поступке.

Она изумилась, когда рыцарь медленно отпустил ее и поднялся.

— Герцогиня, — неторопливо произнес он, — больше так не делай. Я буду рад поводу сломать тебе шею, так что если ты не совсем глупа, то не дашь мне этого повода. Ты испытываешь мое терпение, а на моем месте добрая половина «благородных» рыцарей уже избила бы тебя. Я стараюсь не перегибать палку, просто стремлюсь сдержать тебя. Утихомирься, не пытайся бежать, ибо каждый мужчина — не важно, насколько он «благороден» — имеет предел терпения.

Элиза была в панике. Она чувствовала, что готова заплакать, как ребенок, и ее удерживало от слез только нежелание выказывать слабость перед этим человеком.

— Не перегибать палку! — возмущенно произнесла она, и ее ладони зудели от желания ударить это каменно-ледяное лицо. — Я просто защищаюсь! Ты преследовал меня, стащил с лошади, увез с собой и оскорбил. Ты…

— Я всего лишь поймал воровку.

— Ублюдок! — Зуд в ладонях стал невыносимым. Она замахнулась, но так и не удостоилась удовольствия причинить ему боль. Он перехватил ее руку на лету. Ледяная улыбка тронула его губы, когда он уронил ее руку на пол так, что Элиза больше не осмеливалась пошевелить ею.

Она замерла, глядя в его глаза и стараясь сдержать дрожь. Но когда он коснулся воротника ее рубашки, Элиза вновь обрела способность защищаться. Вцепившись в его руки, она яростными усилиями принялась отрывать их от себя.

— Черт бы тебя побрал, сука!

Она вскрикнула, когда рыцарь сжал вместе ее запястья так грубо и сильно, что слезы тут же навернулись на глаза.

— Я же предупреждал тебя! — прорычал он.

— Я скорее умру, чем допущу насилие такого чудовища, как ты! — выкрикнула Элиза.

— Насилие?

К ее изумлению, Брайан Стед замер, а затем засмеялся, но не выпустив ее руки, а заведя их ей за голову и придавив к полу своей ладонью.

— Герцогиня, меньше всего я намеревался насиловать тебя. Если мне и нужна женщина, то добрая и ласковая, а не с холодным и черным сердцем воровки!

Он и в самом деле говорил то, что думал. Никогда в жизни ему не хотелось взять женщину силой. Со времен юности женщины сами приходили к нему — служанки, крестьянки, знатные леди… Все они были нежными, признательными и благодарными. Он узнал, что женщины жаждут удовольствия в постели не меньше, чем мужчины. Они хотят получать и доставлять наслаждение. Гвинет была одной из таких женщин — прелестной, длинноногой и страстной. Готовой в любой момент броситься к нему в объятия и обещать все, что угодно…

У Гвинет были земли и богатство.

Прошло уже много времени с тех пор, как он виделся с Гвинет. Уже давно он не чувствовал тепло ее тела и не смотрел в ее понимающие глаза…

Правда, они могли больше никогда не увидеться. Если Ричард решит наказать тех, кто стоял на стороне его отца, сэр Брайан Стед забудет о Гвинет, о ее титуле и землях и решит попытать счастья на турнирах.

Но даже в таком случае у него будут женщины — нежные, любящие, жаждущие быть желанными. Он не мог вообразить себе, что когда-нибудь ему понадобится действовать силой. В этом Брайан не находил никакого удовольствия.

Особенно тогда, когда презирал женщин так, как эту воровку. У этой красавицы оказалось кольцо, принадлежащее Генриху. Она умело разыгрывала невинность и оскорбленное достоинство, но доказательство было налицо…

Нет, мысли о насилии никогда не приходили ему в голову. Он ни разу, даже случайно, не пожелал обладать этой женщиной — до сих пор. Но сейчас…

Сейчас он окинул взглядом роскошную волну золотистых спутанных локонов. Посмотрел в блестящие бирюзовые глаза. Вспомнил о том, как она выглядела у очага: с тяжело вздымающимися округлыми грудями, блестящими, как алебастр, обнаженными плечами. Он вспоминал ее гладкую, как шелк, плоть, легкое тело, длинные, красивые ноги.

Да, он мог бы пожелать ее — и напряжение в чреслах было тому доказательством. Он хотел ее, и страсть наполняла огнем его тело, мучительным желанием проникала в кровь. Женщина была прекрасна; как греза Авалона. Прошло уже так много времени с тех пор, как он был с женщиной, если вспомнить о последних боях, о досадной смерти Генриха… да, прошел почти месяц.

Он мог бы хотеть эту женщину, с внезапным гневом напомнил себе Брайан, но не станет. Ему не нужна коварная потаскуха, сообщница убийц и воров…

Элиза лежала тихо, не сводя с него глаз, наблюдая, как омрачилось его лицо. Она кусала нижнюю губу, едва осмеливаясь дышать, молясь о том, чтобы его слова оказались правдой. Затем она вспомнила о собственной позе и взбесилась от мысли, что пала так низко, позволила совладать с собой мужчине, которого с радостью сварила бы живьем.

— Пусти!

— Не теперь, герцогиня.

— Нет!

Она закричала, но ничего не смогла поделать, когда рыцарь схватился за ворот рубашки и разорвал ее по всей длине. Ощущение свободы не принесло ей радости. Все, что ей удалось сделать, — обнажиться еще сильнее, когда рубашка соскользнула с тела.

А затем с ужасом она почувствовала на себе его руки, уверенные и быстрые.

Широкая, мозолистая ладонь скользнула по ее груди, касаясь подмышек. Он лег на бок, ладонь уверенно прошлась по ее животу и бедрам, потом опустилась ниже.

— Нет! — Элиза забилась сильнее, чувствуя его пальцы на нежной и теплой коже бедер. Она пыталась высвободиться из его рук, извивалась, лягалась, но он предупреждал каждое ее движение, успев поставить колено между ее ногами и продолжая ощупывать пальцами ее бедра, пока не достиг золотистого треугольника в их слиянии.

Элиза закричала от бессильной ярости. Она чувствовала, как ее касаются там, где еще никогда не касались, и эта дерзость была незабываемой. Собственная беспомощность казалась невыносимой. Она не могла высвободить руки, не могла воспользоваться силой бедер, и ей оставалось только позволить его глазам и рукам достигать всюду, куда они хотели. Она закрыла глаза и задрожала. Еще никого она не чувствовала так остро, как этого человека: вес его мускулистых ног, бесстрастное прикосновение, краткий, но решительный обыск. «Да поможет мне Господь убить этого человека!» — молча взмолилась она. Но сейчас эти слова мало что могли изменить.

Затем, так же уверенно, как сжимал ее, он отстранился и легким движением поднялся на ноги. Она услышала, как он прошел в угол комнаты. Дрожь потрясения и ярость не покидали Элизу. Она медленно открыла глаза и увидела, что он стоит над ней с одеялом в руках. Брайан небрежно накрыл ее одеялом.

— Когда-нибудь я убью тебя за это, — сказала она, глядя Брайану прямо в глаза и натягивая одеяло до подбородка.

Он пожал плечами.

— Готов поклясться, герцогиня, ты попытаешься сделать это как можно скорее. Воров часто вешают и за менее серьезные преступления. Если суд решит проявить к тебе милосердие, как к женщине, тебя заключат в тюрьму.

Он повернулся к ней спиной и вернулся к очагу, сел на скамью и протянул к огню руки.

Элиза поняла, что он мгновенно потерял к ней интерес, как к сломанной, ненужной вещи. Ее раздели, обыскали и отбросили прочь. Будь у нее кинжал, она не стала бы задумываться о последствиях, лишь бы хоть раз достать этого человека и пустить ему кровь.

Пока она лежала, оправляясь от потрясения, он поднялся и, не замечая ее, склонился над сундуком, что-то отыскивая в нем.

Очевидно, хижину часто посещали. Элиза видела, как Брайан достал из сундука большую тыквенную бутыль и что-то завернутое в кусок кожи. По-прежнему не обращая на нее внимания, он сел на скамью и сделал большой глоток из бутыли.

Элиза прикусила губу и взглянула на дверь с такой яростной тоской, что Брайан, должно быть, почувствовал ее мысль и обернулся. Элиза вскочила, когда он заговорил, с ненавистью уставилась на него.

— Не пытайся бежать, герцогиня. Я решил предать тебя суду, но ты меня утомила. Если мне понадобится вновь успокаивать тебя, я свяжу тебе руки и ноги и заткну рот, чтобы больше не слушать твои оскорбления.

— Так ты решил предать меня суду? — переспросила Элиза, вновь борясь со слезами. — И потому ты схватил меня, раздел и… обыскал?

Она изо всех сил старалась не разрыдаться, но обида сдавливала горло. Глаза увлажнились, заблестев, как идеально граненые камни. Она не ждала сочувствия, но видела, что задела какую-то струну в душе черного рыцаря.

— Миледи, — негромко ответил он, и в его тоне не слышалось той насмешки, с какой Брайан называл Элизу «герцогиней», — этой ночью я многое повидал. Я видел оскверненный и обобранный труп монарха, я видел давних и верных друзей в лужах их собственной крови, глядящих на меня незрячими глазами. Я видел, как ты смотрела на меня — со злобой и ненавистью, с острым желанием избавиться от меня. Я слышал, как ты заявляла, что невиновна, что ты герцогиня Монтуанская, что ты молилась за усопшего. Однако пока ты кричала о своей невиновности, улика лежала на полу у твоих ног. Потому мне пришлось раздеть и обыскать тебя. Но я не причинил тебе вреда, возможно, был даже слишком добр. Или же ты предпочла бы, чтобы тебя раздели и обыскали перед судом присяжных? Ты говоришь о позоре, миледи. По крайней мере мы здесь одни. Что бы ни случилось с тобой по прибытии в замок Шинон, знай — больше тебя не будут обыскивать в присутствии десятков зевак.

Элиза почувствовала, как застучали ее зубы. После всего, что случилось, что еще могло ожидать ее? Нет, мысль о замке Шинон не была ей неприятна. По крайней мере там могут оказаться те, кто знал о ее отношениях с Генрихом…

Но разве это что-нибудь значит? Что, если все они поверят, что она пыталась ограбить труп короля, особенно после того, как этот человек представит доказательство? То доказательство, которое все они видели на пальце мертвого короля, пока одевали труп и готовили его к погребению?

Она съежилась. Надо бежать. Как только она освободится и вернется в Монтуа, никто уже не сможет обвинить ее. В ее отряде пятьсот воинов, и если Брайан Стед станет преследовать ее, это повредит только ему самому. А она обратится за помощью прямо к Элеоноре Аквитанской, и Элеонора поймет ее.

Наконец-то Элиза сможет отомстить этому негодяю…

Эта сладкая мечта спасала ее от сжигающей ярости и унижения. Но она оставалась всего лишь мечтой до тех пор, пока не удастся бежать от этого человека.

Будет ужасно, если суд присяжных в Шиноне признает ее виновной, и она понесет суровое наказание прежде, чем кто-нибудь вступится за нее.

Кровь отхлынула от ее лица, как только Элиза поняла, что вновь видит перед собой босые ноги рыцаря. Короткий вскрик вырвался у нее, когда рыцарь склонился и вместе с одеялом подхватил Элизу на руки. Едва взглянув в его глаза, она ощутила тревогу.

— Прости, герцогиня, — произнес он мягче, чем она рассчитывала, — но я тебе не доверяю.

Рыцарь водворил ее на ложе в углу, вдалеке от двери. Несмотря на свою решительность, на этот раз он не был грубым. Элиза подозрительно прищурилась и проследила, как он возвращается к скамье и садится на нее лицом к очагу.

Он совсем не так прост, решила она, несмотря на внешнюю грубость и недостаток учтивых манер, в которых так преуспел Перси, этот Стед не жестокий человек. Если бы она с самого начала поняла, что ее преследует не один из воров, желающих, чтобы свидетельница замолчала навсегда, она повернулась бы к нему и попросила бы его о защите. Если бы она не была так напугана и не отбивалась бы так глупо, он, может, поверил бы ей.

Но все произошло иначе.

Эту ночь она никогда не простит ему. Никогда ничего не забудет. Если бы она не пыталась ударить его кинжалом… или если бы ей это удалось!

Но теперь было уже поздно. Если бы она не принимала поспешных решений, то не оказалась бы сейчас в безвыходном положении. Стоило ей побороть свой гнев и гордость, и она была бы спасена!

Она мельком подумала о Генрихе, своем отце. Было время, когда его считали величайшим воином и королем христианского мира. Он был искусным, дерзким, сильным, правил своими землями так справедливо, что заслужил прозвище «творца закона». Но при всей своей силе он всегда питал слабость к женщинам. Хорошенького личика и пухлой фигурки было достаточно, чтобы привлечь его внимание, лукавая улыбка всегда, пусть и ненадолго, задевала его сердце.

Все, что было нужно ей сейчас, — хоть на короткое время очаровать этого мужчину.

Ей была ни к чему власть над черным сердцем этого рыцаря. Все, чего ей хотелось, — смягчить его, надеяться, что где-то в его душе таятся остатки милосердия и любезности.

Элиза заметила, что рыцарь пристально смотрит на нее, и прикрыла глаза, пытаясь спрятать их острый блеск.

Брайану же показалось, что она наконец-то смирилась, и он воспринял эту новость не без облегчения. После смерти короля ему довелось спать не больше часа, он еле держался на ногах от усталости.

Но в ее съежившейся фигуре было что-то, что заставляло Брайана почувствовать себя виноватым. Она сидела, подобрав под себя ноги, плотно прижав к груди одеяло длинными, тонкими пальцами. Но под этими пальцами он видел высокую округлость ее упругих грудей, нежную, белую шею. Она слегка опустила голову, так что он не разглядел блестящие бирюзовые глаза под густыми медовыми ресницами. Ее волосы, которые теперь почти высохли, падали ей на спину роскошным каскадом, и Брайан не знал, какого они цвета — цвета заката или восхода. В этом оттенке полыхали и медь, и чистейшее золото. Глядя на нее, он представлял себе, каким было бы прикосновение к телу этого золотого потока, вспоминал, каким шелковистым показалось тело этой женщины под его пальцами.

Такой ход мыслей вновь вернул его в те минуты. Он вспомнил, что кожа ее безупречна, оттенка слоновой кости, что ее груди способны ввести в искушение любого мужчину, как сочные, зрелые плоды, благоуханные и аппетитные, украшенные пятнышками цвета розы, покрытой утренней росой. Ее талия была узкой, округлой, как у древней Венеры, переходящей в соблазнительную выпуклость живота, а между длинными, гладкими ногами скрывался роскошный треугольник цвета чистого меда, меди и золота… Ее ноги были созданы для того, чтобы сплетаться с ногами мужчины, эти гладкие и мягкие на ощупь, стройные и сильные ноги.

Даже Гвинет, женщина, с которой он был обручен, не могла сравниться красотой с незнакомкой.

Брайан сделал еще один большой глоток из бутыли, чувствуя, как растекается по его телу жар. Он открыто разглядывал эту женщину, однако она продолжала держать свои глаза опущенными — скрывая что-то, опасаясь или досадуя?

Она в лучшем случае воровка, сухо напомнил себе Брайан, а может быть, блудница или убийца.

Однако он не мог сдержать свои чувства и был вынужден признаться, что не припомнит, чтобы так же желал какую-либо другую женщину. Он был молод, отличался могучим здоровьем, и, каким бы усталым он ни был в этот час, тело воина напоминало ему о том, какими должны быть желания здорового тела, и о слишком долгом воздержании.

Но он сказал правду — он никогда еще не думал о насилии над женщиной, даже над такой коварной, как эта.

Прикрыв глаза, он отпил еще вина. Его ощущения были раздражающими, досадными, мучительными и вместе с тем естественными. Несмотря на то что она могла оказаться воровкой, блудницей, убийцей, он был готов смягчить свой приговор просто ради удовлетворения желания.

Неподвижно свернувшись под одеялом, она выглядела мрачной и гордой. Такая женщина могла бы стать героиней легенды, например, озерной дамой, Джинервой, разрывающейся между двумя возлюбленными, охваченной отчаянием…

Брайан пожал плечами, усмешка тронула его губы. Проклятие, он действительно устал, только усталость могла сыграть с ним такую злую шутку. Он не Бог, не король, даже не член суда. Он не властен даровать жизнь или отнимать ее, кроме как в бою, а бой с этой женщиной уже закончен. Снаружи все еще бушевала гроза, от ударов грома содрогалась вся хижина. Этой ночью им не придется отправляться в путь, и поскольку он, Брайан, превратился в тюремщика, он обязан позаботиться о своей узнице.

Он встал и подошел к ней. Женщина не поднимала головы до тех пор, пока Брайан не протянул ей бутыль. Она подозрительно взглянула на него, как будто сомневаясь в его способности оказать ей хоть малейшую любезность. Оттенок явного недоверия в ее удивительных глазах больно задел Брайана, вызывая прилив и нежности, и нового гнева. Да, он обошелся с ней плохо, грубо, но ведь она бежала из замка! Она заявляла о своей невиновности и оказалась лгуньей! Если она ждала любезности, ей следовало самой вести себя по-другому.

— Это вино, — резко произнес он. — Здесь нет никакого яда, герцогиня. Я сам пил его.

Он изумился, когда она внезапно вздрогнула и обвела губы розовым кончиком языка.

— Спасибо, — прошептала она и взяла бутыль.

Он хотел сразу же отойти прочь, но она выдала свой страх, и эта женская слабость вызвала желание защитить ее.

Она не заслуживала защиты…

Но Брайан не мог заставить себя отойти, он стоял рядом и наблюдал, как она подносит бутыль ко рту. Она отпила глоток вина, закашлялась и взглянула на него удивленными глазами.

Брайан не смог сдержать краткий добродушный смешок.

— Герцогиня, уверяю тебя — это всего лишь вино. Местное, довольно крепкое и на вкус не слишком приятное. Однако оно тебе не повредит.

На мгновение ее глаза скрыла дымка изумрудно-синего цвета. Затем ресницы снова опустились, и женщина отпила еще глоток.

На этот раз она протянула бутыль рыцарю и намеренно задержала на нем взгляд, тихо проговорив:

— Вы заблуждаешься насчет меня, сэр Стед.

— Как это? — неожиданно для себя переспросил Брайан.

— Да, я взяла у Генриха это кольцо, но больше ничего. Я не была с теми негодяями, которые грабили умершего короля и убили стражников.

Элиза заставляла себя сидеть спокойно и говорить, глядя прямо в глаза собеседнику. Брайан в скептическом удивлении поднял бровь, но не стал с ней спорить, и Элиза удивилась, неужели она наконец-то отыскала трещину в его доспехах. Отвернувшись, Брайан уставился на огонь, заложив за спину руки с переплетенными пальцами.

— Несмотря на то что ты чуть не убила меня, — произнес он наконец, — я мог бы тебе поверить. Я не любитель публичных казней или пожизненных тюремных заключений. Но твой рассказ бессмыслен. Зачем ты отправилась в замок такой ночью — только для того, чтобы помолиться у одра умершего короля? Это забота Ричарда, он должен вскоре приехать. Чья еще? Элеонору выпустят из тюрьмы. Джон объявлен предателем. Ожидается прибытие ублюдка короля, Готфрида Фицроя, и тогда состоятся похороны Генриха. При таких обстоятельствах о теле покойного заботятся только те, кто был с ним до конца. По всей стране служат мессы. Но ты прибыла в замок, и был ограблен король, убиты отличные парни. Затем ты бежала от меня, как от дьявола, и пыталась прикончить своим кинжалом. Я узнал, что ты увезла кольцо короля. Ты по-прежнему говоришь мне, что приезжала только помолиться и взяла только одно сапфировое кольцо. У меня нет причин верить тебе. Назови мне такие причины, и я попытаюсь поверить.

Как хотелось Элизе швырнуть бутыль прямо во властное и надменное лицо этого мужчины и заявить, что ей безразлично, поверит он ей или нет! Однако она сдержалась — спастись можно было, только обезоружив его.

— Причины… были личными, — прошептала она еле слышно и смутилась.

Брайан отвернулся от очага и пристально взглянул на нее. Элиза чуть не вскочила в страхе, когда внезапно ей пришло в голову, что он догадался об этих причинах. Но Брайан только раздраженно приподнял бровь и возразил:

— Такой ответ может скрыть любой обман.

Элиза прикрыла глаза, лихорадочно размышляя. Она могла открыть ему истину, понадеявшись, что он поведет себя достойно и не выдаст ее…

Она чуть не рассмеялась над самой собой и своими мыслями. Вести себя достойно? Стед не имеет об этом представления. Он уже показал себя одним из самых грубых и бессердечных людей, с какими когда-либо встречалась Элиза.

Пустота, охватившая ее, помогла Элизе успокоиться. Нет, не важно, какую ложь она придумает и какую комедию разыграет, открывать истину нельзя. Этот человек мог разнести ее тайну по всей стране, со смехом повествуя о вечере, проведенном с внебрачной дочерью короля». Ему запросто поверят; люди начнут искать в ее лице сходство с королем…

Все мечты о жизни с Перси рассыплются в прах, сказало Элизе ее сердце. А рассудок убеждал, что ложь, какой бы смешной и постыдной она ни была, окажется лучше истины. Генрих мертв, на престол взойдет Ричард. Расстановка сил ощутимо изменится. Если кто-нибудь пожелает отнять у нее Монтуа, для удара сейчас самое подходящее время. Хотя ее отряд силен, всегда может найтись более сильное войско. Если тайна ее рождения раскроется, за обладание герцогством развернется кровопролитная борьба, сотни людей погибнут, дома будут сожжены, скот убит захватчиками, и жители некогда богатого герцогства перемрут от голода, едва наступит зима…

Она должна солгать.

Она должна найти способ обмануть Стеда. Он обладает силой своего пола, ей следует воспользоваться женским коварством.

Элизе часто удавалось обводить вокруг пальца своего отца, а ведь Генрих был королем. Она подчиняла Перси своей воле одной лишь нежной улыбкой, ласковым шепотом. Почему бы не испробовать подобный способ с этим рыцарем?

В самом деле, почему бы и нет?

По-видимому, это ее единственный шанс. И если все пройдет так, как она задумала, она будет свободна. А если нет… то породит странные слухи. Элиза еле заметно улыбнулась. Ложь гораздо унизительнее истины, но именно эта позорная ложь спасет ей жизнь. И если Стед пустит этот слух…

Никто не поверит ему. Ее любовь к Перси и неприступность слишком хорошо известны.

Это выход. Стоит только сыграть свою роль, не забывая о женственности…

Глава 5

Она подняла голову, но не стала сдерживать внезапную дрожь.

— Сэр Стед, после всего того, что я испытала в твоих руках, я едва ли могу довериться тебе. — Она скромно опустила ресницы и отпила еще вина. Вино было очень крепким и терпким. Элиза привыкла пить вино и эль, но такого вина она еще никогда не пробовала. Оно наполнило ее теплотой и смелостью. Элиза понимала, что смелость ей ничем не поможет, но все-таки отчаянно надеялась на успех.

На мгновение он замер, вглядываясь в отблеск огня в волнах ее волос, вслушиваясь в тихий шепот, в котором ясно различалась мольба.

— Миледи, если ты хоть как-нибудь сможешь пролить свет на это дело, сделай так.

Уловка подействовала! Подобно любому мужчине он шагнул в сторону со своего пути и пошел на поводу у притворной улыбки. Дрожь, страх и ощущение власти пронзили Элизу, и она решила играть дальше. Она встала, торопливо завернулась в одеяло, но успела проверить, что икры ее ног невинно обнажены.

— Буду рада поговорить с тобой, сэр Стед! Мне следовало сделать это с самого начала, если бы ты не был таким… жестоким.

Последнее слово было произнесено таким обиженным тоном, что Элиза была готова поверить самой себе. И хотя Стед по-прежнему стоял, заложив руки за спину и высоко приподняв бровь, она видела, как его глаза затуманились, пристально следя за ней, и этот туман, вероятно, выдавал тень его сомнения.

Он не поклонился в знак извинения, но даже его ответ Элиза приняла с благодарностью:

— Миледи, тебе прекрасно известно, почему я так вел себя.

— Ты был зол, и это… вполне понятно. — Ей пришлось повернуться, чтобы высказать столь невероятную ложь, но даже быстрый взгляд и поворот с низко опущенной головой оказались кстати.

Брайан помолчал и напомнил:

— Герцогиня, ты хотела что-то объяснить.

Элиза напряглась, готовясь к кульминации своей комедии, выпрямила спину под одеялом и вскинула голову, повернувшись к собеседнику в профиль.

— Я готова скорее испытать тысячу смертей, сэр Стед, чем открыть истинные причины моего визита в замок!

Это была правда. Она действительно скорее умерла бы, чем открыла правду. Ложь, которую она собиралась сказать, была вполне убедительной, но слухам о ней все равно никто не поверит.

Она ждала, что рыцарь поклянется хранить молчание, но он только негромко предупредил:

— Герцогиня, возможно, тебе придется умереть.

Элиза почувствовала, как рыцарь подошел ближе, но он только взял из ее рук бутыль, поставил ее на скамью, затем открыл обернутый кожей ящичек, вынутый из сундука. Услышав громкий хруст, Элиза обернулась и увидела, как Брайан кусает большое, очень спелое и сочное яблоко.

Он выжидательно смотрел на Элизу.

— Хозяева этой хижины весьма запасливы! — воскликнула она, стараясь сдержать раздражение в голосе.

— Так и есть, — любезно ответил он, обводя рукой комнату. — Как только Ричард принялся преследовать нас, мы укрылись в Шиноне. Эту хижину построили мы с Маршаллом и еще двумя рыцарями, которые погибли сегодня ночью. Здесь всегда хранятся фрукты и вино, так как длительная охота необходима, чтобы прокормить войско. К тому же в этом убежище мы могли переждать непогоду, такую, как эта буря. Хочешь яблоко?

И он бросил Элизе плод. Внезапно поняв, что от резкого движения одеяло распахнется, Элиза только улыбнулась и позволила яблоку упасть на пол.

Ей больше было нечего скрывать от этого человека. Однако она поклялась, что он никогда не прикоснется к ней вновь — без ее желания.

По-прежнему улыбаясь, она грациозно присела и подняла яблоко.

— У нас впереди вся ночь, герцогиня, — негромко напомнил ей Брайан.

Элиза обернулась к очагу с яблоком в руках. На секунду ее охватил странный жар, как будто пламя прожигало ей кожу. Языки пламени плясали, отбрасывая тени на стены хижины. Оглядев яблоко, Элиза надкусила его, по какому-то нелепому совпадению вспомнив о Библии и Еве, первой откусившей от яблока, которое стало причиной первородного греха…

Ей не следовало пить так много. Вино придало сил, но затуманило рассудок, создавая мир теней, тогда как именно сейчас Элизе была необходима убедительная игра. Она должна убедить этого человека, что хорошо знала Генриха и имела причины увезти его кольцо.

— Я была его любовницей, — внезапно произнесла она.

Она услышала изумленный вздох, сопроводивший ее заявление, а затем наступила тишина. Элизе не терпелось обернуться, увидеть, какое впечатление произвели ее слова, но она понимала: стоит изменить свою позу, и стыдливое признание потеряет силу.

— Любовницей!

Это слово прозвучало, как порыв ветра.

— Да, — с дрожью прошептала Элиза.

— Генрих был слишком болен, чтобы…

— Перед смертью — да, — подтвердила Элиза. — Но только перед самой смертью. Я не видела его несколько месяцев, но…

Наконец она позволила себе обернуться и грациозно опустилась на колени у ног Брайана, впиваясь в него огромными и искрящимися, как морские волны, глазами. Она робко и осторожно обхватила его ноги в безмолвной мольбе и не отодвинулась, когда жар очага стал нестерпимым. Ей тут же пришлось бороться с улыбкой, ибо она почувствовала, какую дрожь вызвало ее прикосновение, и была рада узнать, что не ошиблась в слабости этого мужчины.

— Сэр Стед, этими словами я доверила тебе всю свою жизнь, ибо если об этом узнают, я навсегда буду опозорена к погублена. Но я любила Генриха, Бог свидетель, я любила его! Мы оба ценили это кольцо, и вряд ли король отказался бы подарить его мне!

Элиза знала, что ее монолог был отличным — страстным, пронизанным искренностью. В самом деле, в ее словах было много правды.

Брайан уставился на нее, прекратив жевать яблоко. Его прищуренные глаза стали темными и туманными, как грозовое небо ночью. Затем он прикоснулся к ней, провел по волосам от виска до шеи. Элиза изогнула губы в улыбке, отчаянно надеясь, что она получится очаровательной, и невольно прикоснулась шелковистой щекой к грубой ладони рыцаря — как котенок, ждущий тепла и ласки холодной ночью. Даже самым жестоким рыцарям известно, что дети, детеныши животных и девушки нуждаются в заботе и защите!

Во внезапном порыве Брайан швырнул яблоко в огонь и обнял ее голову обеими руками.

— Любовница Генриха? — хрипло повторил он, и Элиза догадалась о том, как много мыслей проносится сейчас в его голове. Он смягчился, расплавился, как сталь в горниле кузнеца. Больше он не считает ее презренной убийцей. Он сожалеет, что оскорбил ее и обошелся с ней так грубо…

«Ты еще не так пожалеешь, когда я окажусь на свободе и ты узнаешь, что я способна отомстить за все», — подумала она.

Брайан склонился к ней. Она ощутила силу его рук, трепетную силу и прикосновение, которое скорее было лаской, нежели оскорблением.

— Ты… любила короля?

Второе слово он особо подчеркнул, но это не встревожило Элизу, как только она убедилась, что ее предположение оказалось справедливым.

— Страстно, — ответила она, встречая горящий взгляд его индиговых глаз.

Но Брайан Стед в этот момент совсем не был охвачен раскаянием и даже не вспоминал о короле, которому так преданно служил.

Он думал только о том, что его собеседница оказалась совсем не невинной девушкой; если она знала прикосновение любовника и долгое время была лишена его, она нуждалась в таком прикосновении вновь.

Пламя, пляшущее рядом с ним, казалось, стало частью его самого, — жаждущей, рвущей, пожирающей его кровь и рассудок. Ветер, яростно завывающий за стенами хижины, раздувал огонь до тех пор, пока он не разгорелся ослепительными алыми языками. Гнев, желание, страсть, утрата — все чувства вспыхнули в нем. Он должен взять эту женщину. Недели напряжения, борьбы, утомления и лишений сгорали в этом пламени; простая потребность воина и мужчины стала такой же сильной, как ветер, поддерживая физическое влечение и даруя забвение.

— Герцогиня… король мертв.

— Да, знаю… — внезапно смутившись, пробормотала она. — И я… я уверена, что ты любил его, как и я, и только потому умоляю не привозить меня в замок, как воровку.

— Нет, я не стану привозить тебя в замок как воровку…

— Спасибо тебе, сэр Стед, спасибо… — начала Элиза, но оборвала себя, когда он положил руки ей на плечи и притянул к себе. Теперь его индиговые глаза вспыхивали золотистым пламенем, черты лица вновь напряглись, а на мускулистой сильной шее забилась жилка.

— Нет, леди, я не отвезу тебя в замок. Мы воспользуемся бурной ночью и удовлетворим желания друг друга под рев ветра.

— Что?.. — пробормотала Элиза с нарастающим изумлением, пока не увидела, что пламя в его глазах разгорается все сильнее.

Желание. Неприкрытое, низкое желание. Он вовсе не принял ее за ребенка. Не подумал о том, что она нуждается в сочувствии или защите…

— Сэр Стед! — запротестовала она, борясь с легким головокружением от вина и его горячими пальцами. — Я была любовницей Генриха, а не уличной блудницей…

Он рассмеялся:

— Поверь, герцогиня, я так и думал!

Элиза уставилась на него широко раскрытыми глазами, вдруг ощутив угрожающую близость этого человека. Воображая себя пауком, плетущим хитроумную паутину, она вдруг оказалась мухой, запутавшейся в ней. Она зашла слишком далеко и слишком поздно поняла, что оказалась в его власти.

«Ты совершила глупость!» — молча обвинила она себя. Однако в ее памяти всплыли слова Брайана о том, что ему еще не приходилось брать женщину силой, и в его глазах Элиза прочла, что он думает не о насилии, а о страсти, верит, что она благодарно примет его, страдая от одиночества и потери…

Разочарование и запоздалое понимание обрушились на нее. Она так привыкла быть хозяйкой положения. Она хорошо знала отца, знала Перси. С ними она могла играть и насмехаться, могла позволить игре зайти так далеко, как только хотела, и немедленно остановить игру, добиваясь послушания. Но Стед вовсе не был восхищенным поклонником. Он никогда бы не позволил женщине играть с ним, вводить в искушение и бросать.

Но он не станет принуждать ее силой! Ей следует действовать как можно быстрее, убедить его, что она просила всего лишь сочувствия и больше ничего…

Элиза приоткрыла рот, но время было уже упущено. Как зачарованная, она смотрела в его глаза. Внезапно они приблизились, и Элиза почувствовала, как поцелуй опалил ей губы.

Она не знала, что это было — наслаждение или боль, понимала только, что большего потрясения не испытывала никогда. Слишком изумленная, чтобы протестовать, она ощущала всего одно чувство, прорывающееся сквозь смятение и разочарование. Этим чувством было его желание. Его сердце грохотало, как гром, крепкое тело излучаю жар, который заставлял Элизу таять. Его губы были твердыми, жадными и настойчивыми, кожа на щеке — слегка грубоватой, а прикосновения его языка к губам жгли, как огонь. Он заполнил ее рот, и его сила была такой, что изумление не дало Элизе думать о чем-либо или отбиваться. Он целовал ее все яростнее, прижимая к себе, пока она не задохнулась, все вокруг не поплыло, а шум пламени и ветра за окном не стал отдаленным и неясным.

Это поцелуй, пыталась объяснить себе Элиза какой-то здравой частью рассудка, всего лишь поцелуй. Она не позволит себе поверить, что ее план покорения этого человека принял такой оборот. Это всего лишь поцелуй…

Как часто она вела такую игру с Перси, радуясь возможности испытать свои чары! Как часто они прекращали игру, и Перси со смехом клялся, что не сможет выдержать такого искушения! Но как только ее возбуждение нарастало и она позволяла ему заходить все дальше, то уже наверняка знала, что Перси отшатнется, тяжело дыша, с бьющимся сердцем, и объявит, что вскоре они поженятся. Она сдерживалась, и, несмотря на возбуждение, Перси знал, что Элиза позволит ему довести дело до конца только после брака. Их игра состояла только в поцелуях, искушении и отказе. Они целовались так часто…

Но совсем иначе: в их поцелуях не было такой страсти и обжигающего огня, такой силы, от которой мир кружился перед ее глазами. Перси никогда не был таким сильным, ошеломляющим, подчиняющим ее волю.

Только поцелуй… чтобы поманить к себе и оттолкнуть. Чтобы заставить мужчину желать большего, чтобы очаровать его; но как только он отступит, он окажется в ее руках, забудет обо всем, лишь бы угодить ей, добиться ее милости…

Это поцелуй, и ничего более.

Однако сейчас с Элизой был не Перси, а Брайан Стед. Охваченная его мощным желанием, она не могла противиться его рукам, не могла оторваться от его губ, бороться с быстрыми движениями его настойчивого языка. Она прижалась к нему, чтобы не упасть, но с дрожью поняла, что этот жест был истолкован как приглашение.

Он провел по ее плечам, и одеяло упало на пол. Он отстранился. Элиза стояла перед ним, покрытая только роскошными волнами волос, спадающих, подобно шелку, по бархату ее кожи. Ее глаза были огромными, манящими, и Брайан чувствовал, что все глубже оказывается в ловушке старинной легенды, где переплетены правда и вымысел. Алые и золотистые отблески подчеркивали тонкие черты ее лица, играли на груди, окружали бедра и талию, как покрывало. Совершенство ее тела ошеломило его: высокие груди с розовыми сосками, узкая талия, призывный изгиб бедер, длинные гладкие ноги…

— Не уличная блудница, — еле слышно пробормотал он и шагнул к ней.

Его слова прозвучали как внезапный раскат грома, и Элиза невольно отшатнулась, оборонительным жестом вытягивая вперед руку.

Элиза сомневалась, что он заметил ее испуг, ибо так быстро оказалась в его объятиях, будто в комнате не было места.

— Стед! — воскликнула она, чувствуя, что не в силах бороться с силой, завладевшей ею. Потрясение не уходило, оно леденило мысли, как Элиза ни пыталась прояснить их. — Стед! — Она уперлась руками в его грудь, но это было все равно что пытаться продавить голыми руками доспехи. Стремительными шагами он прошел к низкой лежанке с тюфяком, набитым гусиными перьями, и, едва почувствовав спиной его мягкость, Элиза ощутила сверху тяжесть мужского тела. Он не снял черную тунику, однако она не казалась препятствием. Его длинное тело с легкостью придавливало ее, делая беспомощной пленницей.

— Стед! — вновь вскрикнула Элиза, но он провел ладонями по ее волосам, и Элиза ощутила губами его требовательные губы.

Ее вновь оглушило потрясение, накатывающее волнами, как идущие один за другим раскаты грома. Воздух вокруг, казалось, был напоен острым, чистым, опасным мужским ароматом. Ее зубы раздвинулись под напором языка Брайана, Элизе даже не хватило сил сжать челюсти, когда он проник в глубину ее рта, переплетаясь с ее языком…

Отчаяние заставило Элизу попытаться оттолкнуть его, но это оказалось невозможно. Все происходило слишком быстро, сильно, порывисто…

«Я совсем не того хотела!» — пыталась крикнуть она, но не издала ни звука: Брайан надежно запечатал ей рот, она не могла даже ударить его, не могла двинуть руками. Она попыталась пнуть его ногой, но как только пошевелила ногами, обнаружила, что оказала ему услугу, ибо его тело скользнуло между ее бедер, туника поднялась до талии, делая положение еще более угрожающим…

Казалось, ее окутал мрак, который освещало только длинное, пляшущее пламя. Вокруг засвистел ветер, унося все мысли. Где-то в этом мраке был огонь, единственный досягаемый сейчас свет; а кроме него — стальные мускулы и горящая плоть. Требовательные и ищущие губы, руки, ласкающие ее, пробегающие по ее телу, охватывающие грудь, раздвигающие бедра и мягко принуждающие принять его. Она чувствовала его прикосновение, его ласки. Легкий, но настойчивый поцелуй заставлял ее хранить молчание. Она ощутила напор его тела, нечто, пронзающее ее…

Металл, чуть не плача, подумала она, настоящий металл: разгоряченный, сильный, живой, полный жизни и требовательный. На мгновение страх заслонил все остальные чувства: он мог убить ее, ранить, разорвать силой своего копья…

Внезапно откуда-то всплыла еще одна мысль: узнает ли он, что она не была любовницей Генриха, или его удастся обмануть? Можно ли обмануть мужчину…

Огонь! Он вонзился прямо в нее, вспыхнув ослепительным белым светом, заставляя ее тело содрогаться вновь и вновь. Жжение и острая боль были так сильны, что Элиза наконец прервала его страстный поцелуй, невольно прижавшись головой к его плечу и до крови закусив нижнюю губу, чтобы не разрыдаться. Казалось, в нее ворвался ветер, разрывая на части, сначала невероятно сильный, как в бурю, а затем медленно стихающий, удаляющийся, посвистывающий вдалеке. Элиза отчаянно сдерживала слезы.

Стед… Как она презирала его, а теперь он… стал ее частью, оказался внутри ее. Она была близка с ним так, как только возможно. С каждым мощным ударом он заполнял ее все сильнее, завладевая ею так всецело, что это должно было навечно оставить на ней клеймо. И Элиза уже знала, что никогда не забудет ни Стеда, ни эти минуты бури, не забудет всю жизнь…

Боль утихла, но огонь жег ее по-прежнему. Она еще не оправилась от потрясения, и хотя ее сердце и рассудок еще не смирились со случившимся, тело невольно подчинилось чужому приказу. Она прижалась к Стеду, запустила ногти в его тело и задвигалась в ритме его движений, принимая его. Она не хотела умирать или быть разорванной. К тому же…

Во всем этом она почувствовала некое обещание: в пляске пламени, в реве ветра… ей стоило всего лишь прислушаться. Постепенно его прикосновения наполняли ее теплом, обещая яркий свет и наслаждение, головокружительный полет вместе с ветром. Если только она желает…

Нет! С ней был не Перси, а Стед, и он вел себя как исчадие ада. Он отнял у нее все, сдавил ее, сковал ее волю навсегда, схватил, впился. Наконец с хриплым и диким стоном он рухнул на нее, наполняя собой…

Ветер утих, огонь померк.

Элиза вновь прикусила губу и напряглась, чтобы отстраниться. Брайан не удерживал ее.

В ней закипали и ярость, и горечь. Ей хотелось оказаться как можно дальше от этого человека, чье мощное и влажное тело было так близко. Ей хотелось кричать, плакать, призывать Бога на помощь, но горше всего было то, что всего этого она не могла себе позволить, ибо до сих пор оставалась пленницей. Следовало молчать и довершить роль, и он, может быть, отпустит ее или позволит бежать…

Брайан зашевелился и приподнялся на локте, положив голову на руку и взглянув на нее. Все надежды Элизы развеялись при первом же его слове:

— Значит, ты любовница Генриха?

Она сжалась.

— Любовница Генриха и герцогиня Монтуанская? — Он рассмеялся. — Да, миледи, в таком случае я король ночного ветра! За кого ты меня приняла, герцогиня? За неопытного мальчишку?

Его голос был негромким и вполне любезным, таким, что скрытая в нем насмешка привела Элизу в ярость. Она обернулась и выпалила:

— За мальчишку? О нет, сэр Стед! Я приняла тебя за надменного ублюдка и бессовестного лжеца! Твой язык лжет, не зная стыда! Гриф, змея, самое гнусное из чудовищ…

— Кстати, о языках, — небрежно перебил ее рыцарь, и Элиза увидела, как угрожающе прищурились его чистые темные глаза, — твой язык — настоящий твой враг. В чем же солгал я?

— Он еще спрашивает! — выкрикнула Элиза, пытаясь вытащить волосы из-под его тела и глядя в лицо Стеду разъяренными глазами. — Насилие!.. Ты же сказал, что никогда не думал о нем! Никогда не принуждал…

Он протянул свободную руку и взял ее за подбородок, угрожая сломать хрупкую кость.

— Герцогиня, ты сама просила меня и, напомню, просила, стоя на коленях. Я не мог устоять.

— Устоять! — Слезы наконец навернулись на ее глаза, но ярость подавила их. — Как можно устоять против тебя! Ты набросился на меня, как взбешенный жеребец, схватил и…

— Предупреждаю, придержи язык, герцогиня! — произнес он. Глаза Стеда вновь потемнели, лицо стало мрачным. — Никто на тебя не бросался и никто не мучил. Если бы ты не солгала мне, я мог бы облегчить боль, однако в таком случае этого и не пришлось бы делать. Мне жаль, но я слышал, такая боль вполне естественна.

— Ты слышал? О, Боже! Клянусь, Стед, придет тот день, когда я прикажу разрезать тебя на куски и скормить волкам…

Он слушал ее угрозы, постепенно стискивая зубы. Фурия, которая сейчас осыпала его проклятиями, ничем не напоминала соблазнительницу, стоящую перед ним на коленях. Она уже солгала ему однажды, однако он забыл об этой вине и теперь досадовал на то, что поддался ее словам. Он понял все слишком поздно, чтобы отстраниться и оставить ее нетронутой, но в конце концов именно этого она и добивалась. Она не кричала, не плакала, и это каким-то образом усиливало его чувство вины, вероятно, потому, что он должен был восхищаться ее смелостью и не мог пожалеть об обладании ею. Сама не подозревая об этом, она оказалась удивительно чувственным созданием. Она вызвала в нем вихрь чувств, принесла удовлетворение, помогла сбросить напряжение, приняла его семя.

И сразу же после этого превратилась в гарпию. Как раз тогда, когда физическое удовлетворение в сочетании с длительной бессонницей вконец утомили его.

— Прекрати! — приказал он. — Во всем виновата твоя ложь, воровка!

Она замолчала, глубоко вздохнула, а ее щеки под блестящими от ярости глазами побелели.

— Я… я не воровка…

Эти слова, произнесенные почти что шепотом, вызвали у него жалость. Что бы он ни говорил, он остро ощущал ее отчаяние и, хотя уже ничего не мог изменить, сочувствовал ей. Она была прекрасна. Особенно сейчас, когда пыталась закрыться от него волнами волос, она казалась жалким остатком былой гордости и чистоты.

— Не бойся, герцогиня, я не намерен ломать твою красивую шейку, пока. Твои нежные слова слишком сильно очаровали меня. Я позабочусь о тебе так, как сделал бы это твой «любовник».

— Что? — недоуменно переспросила Элиза, а затем все поняла. — Да я скорее лишусь головы, чем вновь допущу такую…

— Чудовищную мерзость? — с учтивой иронией подсказал он.

— Самое подходящее название! — гневно подтвердила Элиза.

Его короткий смешок мало чем смягчил ее гнев.

— Первая жалоба, какую я когда-либо слышал, — сообщил он, беспечно усмехаясь. — Но сомневаюсь, что ты найдешь причины жаловаться в следующий раз. Поскольку прежде я ничего не знал, думаю, будет поистине блаженством оказаться с тобой в постели, когда ты станешь сгорать от страсти. Сомневаюсь также, миледи воровка, что тебе понадобится много времени, чтобы достичь высот страсти и желания. Ты создана для наслаждения мужчины — ты испытала удовольствие даже в первый раз.

На мгновение Элиза уставилась на него, как на безумца, а затем услышала скрежет своих ногтей по одеялу.

— Клянусь тебе, Стед, и призываю Бога в свидетели, что я…

— Знаю, знаю, — перебил он с разочарованием и нетерпением в голосе, — ты живьем спустишь с меня кожу, скормишь волкам и так далее. А теперь, герцогиня, я предлагаю тебе закрыть рот, иначе ты рискуешь заполучить в него кляп. Я хочу спать.

Секунду она молчала, вновь окидывая его таким взглядом, каким глядела бы на помешанного.

— То есть как?

— В чем дело?

— Ты собираешься спать? Ты оскорбил меня, изнасиловал, погубил — и ты хочешь спать?

— Вот именно.

— Сукин…

Он рванулся вперед, как молния, зажимая ей рот ладонью и опасно склоняясь ближе.

— Предупреждаю тебя в последний раз, герцогиня, не испытывай мое терпение! Еще одно слово, вопль, оскорбление, шепот, и обрывки твоей рубашки быстро станут кляпом и веревками. Или же…

Элиза подметила, что, когда он забывает о насмешках, улыбка совершенно преображает его. Стед был действительно красив, видимо, от рождения; годы придали его лицу силу и грубость. Однако улыбка Молодила его, и Элиза с горечью поняла, что слишком много женщин находят его соблазнительным. Она уже ощутила, что его тело не могло быть более стройным и мускулистым, его рост и темные глаза наверняка вызывали у противников трепет страха во время боя и трепет желания у покоренных им женщин…

— Или… — он улыбнулся шире, и Элиза почувствовала, что ее сердце странно дрогнуло, — если ты намерена лишить меня сна, я не желаю зря терять время.

Элиза вдруг почувствовала, как ее груди напряглись, ею овладело желание прижаться к его груди, и оба невольно потянулись друг к другу. Даже через ткань, покрывающую выпуклые мускулы груди Стеда, она чувствовала его плоть. Ее щеки зарделись от ужаса, когда он поднял руку, провел по ее груди, нежно задев предательски затвердевшие соски. Его ладонь, мозолистая и грубая, двигалась с раздражающей нежностью, и, погружаясь в море беспомощной ярости и унижения, Элиза поняла, что это прикосновение возбуждает ее. Внезапно собственное тело показалось ей пустым, огонь вновь пробежал волнами…

Стед коротко рассмеялся и отстранился.

— Ложись спать, герцогиня, прежде чем я получу шанс услышать еще одно обвинение в грубости.

Это было уже слишком. Даже зная, что она пропала, Элиза была готова к бою. Она обернулась, резко ударив ладонью его по щеке. Он оборвал смех, схватил ее за руку и одним движением повалил на спину.

— Я постараюсь понять тебя, герцогиня, но сейчас для тебя слишком поздно защищать свое достоинство, прикрывать наготу и оберегать от прикосновений то, чем я уже обладал. Спи, оставь меня с миром. Обещаю, я стану заботиться о тебе так, как любой король, и защищу тебя от топора и меча.

— Да я скорее умру… — прошептала Элиза, чувствуя, что слабеет.

— Нет, обещаю тебе, этого не будет. Скоро ты узнаешь, что твоя жизнь гораздо дороже любой связи между мужчиной и женщиной. Спи, плутовка, а утром все уладится. Не пытайся сбежать, я просыпаюсь мгновенно.

Он вновь улегся рядом, обхватил ее рукой за талию и крепко прижал к себе. Элиза слышала только тихое потрескивание огня в очаге и шелест листьев на ветру.

— Клянусь тебе, Стед, я никогда не буду твоей любовницей! Даже под страхом смерти! Вскоре я стану женой другого человека, и ты ответишь за эту мерзость…

— Замолчи, герцогиня…

Его голос был глухим и угрожающим. Элиза закрыла глаза и крепко сжала зубы. Хватит беспомощных угроз, напомнила она себе. Надо только ждать… ждать…

Проходили секунды и минуты, а она мучилась от отчаяния. Затем она услышала глубокое, ровное дыхание и повернулась, чтобы взглянуть в лицо Стеда.

Он лежал с закрытыми глазами, его лицо расслабилось. Элиза прикусила губу, заставляя себя лежать не шевелясь. Время еще не пришло, надо было ждать…

Она не сомневалась, что Брайан действительно просыпается мгновенно. Но он очень устал и сразу же заснул… Если дать ему время глубже погрузиться в сон…

Она вновь прикрыла глаза, молясь, чтобы время шло побыстрее. Ей было ненавистно прикосновение этого человека, его руки, так беспечно обхватившие ее за талию, касающиеся груди… Ей было отвратительно лежать рядом с ним, ощущать себя обнаженной и беспомощной; она ненавидела Стеда за все, что он сделал.

Какое отвращение вызывала у Элизы мысль, что он побывал внутри нее: ей казалось, что от этого на ней осталось несмываемое пятно, снаружи и внутри. Она ненавидела его силу, власть, мужественность, так ошеломившую ее.

Ненавистно было даже то, что за одну ночь она полностью изменилась.

Она была глупа. Прежде жизнь защищала ее, Генрих помогал почувствовать себя всесильной.

Сегодня она узнала, что может быть беззащитной, что все ее уловки — детское оружие в настоящем бою.

Она ждала, что этот человек станет вести себя так, как и подобает мужчине… и не ошиблась. Но прежде она не представляла, что существуют мужчины, которых нельзя дразнить или обманывать.

Полученный урок был суровым. Суровым и горьким. Семя мщения прорастало в ней. Встретившись со Стедом вновь, она не станет сомневаться, что это за человек. И больше никогда не будет недооценивать его.

Элиза осторожно выскользнула из его рук и вновь подождала, а затем медленно поднялась с постели.

Он спал.

Если бы не бурная ненависть, она бы испытала сочувствие при виде его утомленного лица, только сейчас начинающего расслабляться. Ее могло бы восхитить тело этого воина, если бы воспоминания о недавней беде не были так живы.

Она наткнулась на остатки разодранной рубашки и туники и с трудом подавила желание закричать. Это были улики ночи, такие же, как и мужской запах, которым пропиталось ее тело, как засохшая влага на ее бедрах, как воспоминания о жжении тела, которое словно раздирали на части…

Ей не следовало кричать. Ненависть и ярость дождутся другого времени и другого места. А пока она должна найти убежище, чтобы побороть свою ярость и зализать раны.

Ее одежда была почти бесполезна, но Элиза набросила ее. По крайней мере, плащ остался целым и уже почти высох. Закутавшись в плащ, она заметила чулки и сапоги Стеда и его плащ. Повинуясь внезапному порыву, она взяла вещи, тревожно поглядывая на спящего.

Меч лежал на столе, Элиза с вожделением взглянула на него. Как приятно было воображать, что этот меч вонзается ему в глотку!

Она не коснулась меча: опыт подсказал ей, что от оружия следует держаться как можно дальше.

Как жаль, что Стед не успел стащить свою тунику и рубашку! Элиза с радостью оставила бы его здесь раздетым и беспомощным — таким, какой была она сама. Но… по крайней мере, ему придется возвращаться в замок босиком и пешком.

Она вновь окинула его взглядом, ощущая, что начинает дрожать от очередного прилива ярости. Да, он даже не удосужился снять тунику, в то время как она сама была полностью раздета. Стед слишком спешил.

Он заботился только о своем удовольствии и, достигнув его, вновь напустил на себя отвратительное высокомерие и заявил, что Элиза не сопротивлялась.

Она вновь жадно взглянула на меч, но рассудок убедил ее, что лучше оставить Стеда живым, чем рисковать его пробуждением, если она действительно хочет бежать и добиться своего.

Уже собираясь выйти, она заметила на скамье голубой огонек, мерцающий при свете догорающих в очаге углей.

Кольцо. Сапфировое кольцо ее отца.

Быстро подойдя к скамье, Элиза взяла кольцо и надела на палец. Кольцо было велико, но держалось на суставе.

Она дорого заплатила за это кольцо, пожалуй, даже слишком дорого. Горечь закипела в душе Элизы. Она не расстанется с кольцом.

Осторожно открыв дверь, она взглянула на Стеда, и с глубоким вздохом прикрыла дверь за собой. Затем, прикусив губу, обежала вокруг дома и обнаружила жеребца в сарае за хижиной.

Сможет ли она править огромным боевым конем? Элиза вновь пришла в отчаяние.

К счастью, конь оказался взнузданным. Стед расседлал его, но отсутствие седла не было помехой для Элизы. Она могла бы низко пригнуться и управлять жеребцом с помощью бедер и пяток.

Ободряюще погладив жеребца, Элиза подхватила узел собранной одежды, пробормотала молитву и схватилась за гриву, забираясь на могучую спину.

Ей это удалось. Она ударила пятками по бокам жеребца, и, к ее радости, он подчинился.

Не оглянувшись на хижину, Элиза повернула коня и помчалась прочь.

Глава 6

7 июля 1189 года

Винчестерский дворец, Англия

Свобода…

На мгновение Элеонора Аквитанская прикрыла глаза, мысленно пробуя на вкус сладкие звуки этого слова.

Она была свободна. Генрих умер, освободив ее. Наконец-то после шестнадцати лет заключения она была свободна.

— Ваше величество, с вами…

Элеонора открыла глаза и ласково улыбнулась своему тюремщику. Это был коренастый тридцатилетний мужчина, выглядевший старше своих лет. Его тяжелый подбородок выступал вперед, лицо было красным, голова — наполовину лысой. Этот человек не был жесток. Он еще не получил приказа открыть дверь ее комнаты, но уже сделал это, вероятно, рискуя собственной головой. Из всех замков и дворцов, в которых Элеонора провела полтора десятилетия, здешние тюрьма и тюремщик были самыми приятными.

Едва услышав новость о смерти короля Генриха II Английского, он поспешил сообщить ее Элеоноре.

— Со мной все в порядке, милорд.

— Если вы хотите уехать в Лондон, ибо Ричард наверняка отправится туда, я распоряжусь.

— Нет, нет, добрый сэр. Я подожду здесь. Ричард пришлет кого-нибудь за мной. Благодарю тебя за беспокойство, за твою доброту ко мне. И если я могу воспользоваться твоим гостеприимством еще немного…

— Конечно, ваше величество, как вам будет угодно!

— И еще, милорд, — добавила Элеонора с улыбкой, — если ты не возражаешь, то мою дверь будет лучше снова закрыть, сейчас я предпочитаю побыть одна.

— Да, да, ваше величество, разумеется…

Дверь тихо закрылась. Элеонора крепко зажмурилась, обернулась и прошла в глубь комнаты. На стене висело тусклое серебряное зеркало в изящной раме. Маршалл привез его… когда же это было? Два года назад или три? Время бежит так быстро…

Время… Шестнадцать лет она была узницей. В таких обстоятельствах легко позабыть пару-другую лет.

Широко открыв глаза, она улыбнулась пожилой даме в зеркале.

— Ты свободна, — объяснила Элеонора своему отражению. — Свободна, но тебе уже далеко за шестьдесят. Молодость ушла, Генрих мертв. Признайся, Элеонора: Генрих был твоей молодостью…

Глаза ее наполнились печалью и усталостью. Глаза старухи. Генрих мертв. Она еще помнила день, когда он сделал ей предложение. Элеонора была на десять лет старше Генриха, но это не помешало ему просить ее руки. Он говорил не о любви, а о власти, и все же она понимала, как страстно он хочет ее — женщину. Пока Элеонора была женой Луи Французского, глаза Генриха преследовали ее, манили…

Он был ее любовником — красивый, великолепно сложенный, неистовый и гордый, с золотисто-медными волосами, вьющимися на ветру. Как она любила его, как жаждала! Тщеславие Генриха было непомерным, энергия — неистребимой. Их империя простиралась от Шотландии до Тулузы. Анжуйская империя. Оба они были тщеславны, оба сильны. Влюбленная Элеонора делила блистательные победы Генриха…

— О, Элеонора, ты все еще любишь его! — сказала она старухе, смотрящей из зеркала. — Пусть он бывал холодным и грубым, эгоистичным и коварным, но вряд ли когда-либо на свете появится король, подобный Генриху!

Он провел жизнь верхом на коне, с мечом в руках и никогда не испытывал недостатка смелости!

Теперь Генрих был мертв, а сама она свободна.

Но что делать такой старухе со свободой? Морщин на ее лице — как дорог к базарной площади; ее некогда роскошные волосы почти белы от седины. Однако…

Искра мелькнула в ее глазах и улыбка тронула губы, когда Элеонора распрямила плечи и спину. Она была поразительно хороша для своих лет.

«В сущности, Элеонора, удивительно уже то, что ты до сих пор жива».

Улыбка стала еще шире. Элеонора пригладила прическу. Ладно, пусть ты уже старуха, но ты по-прежнему самая удивительная женщина своего времени: богатейшая наследница христианского мира, жена двух королей. Она знала вражду и зависть, страсть и любовь, горечь и боль. И она выжила. Она жива до сих пор. Вместе с Генрихом они отстроили Лондон, она принесла Англии искусство, как Генрих принес закон и правосудие…

Страна вновь ждала ее.

Ричард не обойдется без ее помощи. Английский народ всегда любил ее и будет любить сейчас. Она будет присутствовать при коронации Ричарда.

А затем придется присматривать за Джоном. Элеонора вздохнула при мысли о своем младшем сыне. Она часто удивлялась, как она, мать, может обвинять сына в стольких грехах: Джон был трусливым, коварным, себялюбивым. Джон будет настоящим шипом под боком у своего брата.

Но, быть может, жить в тени такого брата и впрямь тяжело. Несмотря на то, что у Ричарда были свои грехи, он создан для престола. Никто не сомневался в его смелости и решительности. А Джон…

Джон… ну что можно сказать о Джоне? Джон первым бежал от любой опасности, съеживаясь от страха. Но первым предъявлял права на власть, завоеванную чужой кровью.

«Генрих, как же мы могли породить на свет такого щенка?» Элеонора не переставала удивляться.

И все-таки он приходился ей сыном, а она была слишком хорошей матерью, чтобы не беспокоиться о нем. Ей предстояло множество забот и о Ричарде, и о Джоне.

Да еще Готфрид… ублюдок Генриха. Элеонора часто вспоминала Готфрида Фицроя — его было невозможно забыть. Она потеряла двух своих сыновей — Уильяма и Генриха…

Готфрид Фицрой. Как благодарила Элеонора Бога за то, что когда-то признала его! Он был умным, властным и хитрым, более хладнокровным, чем Ричард, не таким ничтожным, как Джон. Какая жалость, что Готфрид родился не у нее…

Однако нет худа без добра. Готфрид мог бы удовлетворить свое тщеславие, став священником. Она поможет ему. Элеонора и Готфрид всегда понимали друг друга.

О, жизнь, сколько хлопот ты готовишь! А потом, остается еще девушка…

Элеонора улыбнулась. Она нежно любила своих дочерей и с легкостью подарила часть этой своей любви милому маленькому существу, некогда так очаровавшему ее. Теперь Элиза уже не ребенок, она наверняка превратилась в прелестную девушку.

Она тоже попадет под широкое крыло Элеоноры. Придется снова собирать двор, заниматься поэзией и музыкой, приглашать мудрых и галантных политиков, известных монахов и священников, великих богословов. Начнется расцвет литературы…

Свобода! Какое чудесное слово!

Элеонора отвернулась от зеркала и закружилась на носках, стиснув руки. Один из суставов слабо хрустнул, но этот звук вызвал у королевы только улыбку.

Она вновь остановилась перед зеркалом, посмеиваясь над собой. Морщины слегка разгладились, глаза сияли. Черты лица еще хранят следы красоты, она держится с грацией и достоинством. Она с гордостью встретит Ричарда. Ей не следует бояться людей.

— Да, Элеонора, ты стара. Но свобода драгоценна в любом возрасте: это эликсир молодости… Пусть ты стара, ты все еще Элеонора Аквитанская, королева Англии — гордая, прямая. И сильная! Я до сих пор жива!

Ты познала мир: браки, союзы, войны, законы, — все они были твоими учителями, твоей жизнью. Все это вновь в твоей власти.

— О, Генрих, как мне больно! Каким бы горьким ни было прошлое, какая-то часть меня умерла вместе с тобой. Некогда ты был моим любовником, ты по-прежнему снишься мне. Однако и ты, и я потерпели поражение: я заплатила дань шестнадцатью годами тюрьмы, а ты — своей смертью. А я… я жива и свободна.

Она вновь замерла перед зеркалом. У нее все еще был царственный вид. Она прожила целую жизнь. Народ нуждался в ней, как и ее дети.

Она позаботится о всех.

Немного успокоившись, Элеонора прошлась по комнате и присела на узкий диван, начав распрямлять и сгибать пальцы, будто уже пробуя свою силу.

Еще немного. Вскоре за ней приедут. Кого пришлет Ричард? Вероятно, Уильяма Маршалла. А может, де Роше…

Или молодого Брайана Стеда. Все это рыцари Генриха, преданные ему и ей. Точно так, как они любили своего повелителя, они любили и королеву и никогда не отказывались от этой любви.

Да, скорее всего они заключат мир с Ричардом, и кого-нибудь из этих людей сын пришлет за ней.

Надо только ждать и быть наготове.

В конце концов, ей нет и семидесяти лет. У нее впереди еще немало времени.

Глава 7

Шинон

Уильям Маршалл провел добрую часть ночи в погоне за грабителями. Но когда его голову не переполняли мысли о неотложных делах, жить становилось еще тягостнее. Он изводился, теряясь в догадках о том, что могло случиться с Брайаном Стедом.

Утром началась обычная суета, но к тому времени как солнце поднялось высоко в небе и приближался полдень, Маршалл вновь оказался на крепостной стене, осматривая местность вокруг и ожидая появления друга.

Наконец он заметил одинокую фигуру, бредущую по дороге с холма. На мгновение недоуменно изогнув бровь, Маршалл слегка усмехнулся.

Это был Брайан. Боже милостивый, Брайан возвращался один, без жеребца и даже без сапог!

Уильям бросился к ближайшей башне и поспешил вниз по винтовой лестнице. Стражники насторожились, когда он направился к воротам и мосту, но Маршалл отмахнулся от их вопросов, прошел мимо и пересек мост.

Он остановился как раз в том месте, где начиналась долина.

Брайан Стед брел к замку, не переставая бормотать проклятия. Приблизившись к Маршаллу, он выдал особенно замысловатое ругательство, застыл на одной ноге и осторожно вытащил колючку из подошвы другой.

— Дьявол! — яростно выпалил рыцарь, и Уильям, чувство облегчения которого смешивалось с изумлением при виде друга, рассмеялся. Он видел, как его высокий и мощный друг получал в бою рану за раной, даже не дрогнув, но уколы шипов и колючек оказались для него тяжелее ран.

Брайан бросил на друга пронзительный взгляд, от которого дрожь прошла бы по спине менее смелого человека. Затем, убедившись, что его слабость заметил только Уильям Маршалл, фыркнул и вновь принялся рассматривать ступню.

— Чертовы колючки! — проворчал он. — Похоже, мне пришлось идти по полю, засеянному иголками!

Уильям усмехнулся. Он был несказанно рад вновь увидеть Брайана. Ночью он пытался уверить себя, что его друга задержала буря, но беспокойство нарастало, все больше переходя в опасение, что Стед нагнал врага и остался где-нибудь мертвым или умирающим, в глухом лесу, открытый непогоде.

Как отрадно было сейчас увидеть его живым и здоровым!

Уилл приветливо хлопнул Брайана по плечу и спросил:

— Где это ты провел всю ночь? Признаюсь, я уже боялся, что тебя прикончили грабители.

— Мне пришлось пережидать грозу, — кратко отозвался Брайан и с беспокойством спросил; — Кто-нибудь из грабителей пойман?

— Нет, но давай поговорим об этом по дороге. Пойдем, друг — произнес Уильям, дружески обхватил Брайана за плечи и указал на замок. — Ты вымоешь ноги в горячей воде и расскажешь мне, почему один из самых известных рыцарей-христиан явился в замок без сапог, плаща и коня!

Брайан осторожно ступил на пораненную ногу и вопросительно уставился на Уильяма.

— Значит, никого из воров так и не нашли? — резко осведомился он.

— Никого, но их внезапное исчезновение уже раскрыто. В замке есть подземный ход, выходящий к деревне. Те, кто жил в замке до того, как появились мы, клянутся, что не знали о существовании хода. У нас нет причин им не верить. Но, похоже, грабители ускользнули от нас и от тебя?

Брайан задержался с ответом. Прищурив глаза, он взглянул на полуденное солнце, перевел взгляд на замок и спросил:

— Уильям, тебе известно что-нибудь о герцогстве под названием Монтуа?

Удивленный таким вопросом, Уильям остановился и повернулся, испытующе глядя на Брайана.

— Монтуа? — наконец переспросил он. — Конечно, я его знаю.

— В самом деле?

Уильям был поражен раздражением в голосе Стеда.

— Монтуа отсюда совсем недалеко — день езды, если ничто не помешает.

— Проклятие! — пробормотал Стед.

— Но в чем дело? — спросил Уильям.

— Так, ни в чем, — уклонился от ответа Брайан и тут же раздраженно добавил: — Но почему я никогда не слышал об этом чертовом месте?

Уильям пожал плечами:

— Герцогство невелико, через него редко проходят войска, оно считается нейтральной территорией с тех пор, как умер старый герцог. Генрих решил так, и Филипп с Ричардом согласились с его желанием.

Брайан уставился на друга.

— С тех пор как умер старый герцог… — медленно повторил он. — Кто же правит герцогством сейчас? И если оно так мало, откуда ты о нем знаешь?

— Им управляет молодая герцогиня, дочь старика Уилла. А известно мне об этом потому, что я много раз сопровождал туда Генриха.

— Генриха?

— Черт побери! Стед, ты начинаешь походить на одного из тех попугаев, что продают на базарах в Святой Земле. Да, я много раз бывал в Монтуа вместе с Генрихом.

— Тогда почему я там не бывал? — резко возразил Брайан. Уильям Маршалл нахмурился, подумал и пожал плечами.

— В прошлом году, когда мы отправились туда, ты вернулся в Англию, чтобы уладить дела Генриха с архиепископом. Годом раньше ты куда-то сопровождал принца Джона. А еще раньше…

Брайан поднял руку.

— Ну хватит, хватит, Маршалл! Я хорошо понял твою мысль. — Он хмуро уставился на замок, и Уильям поспешил спросить:

— Но зачем ты расспрашиваешь обо всем этом, Стед?

Стед обернулся к нему; его обычно сдержанное лицо отражало гнев и недоверчивое смущение.

— Эта герцогиня… как ее зовут?

— Элиза, леди Элиза де Буа.

— Дьявол! — выпалил Брайан. — Уильям, ты не мог бы описать, как выглядит эта леди?

— Элиза? — на лице Маршалла появилась широкая улыбка. — Она очаровательна, прелестна, как восход солнца, и…

— Умоляю, воздержись от поэтических сравнений! — простонал Брайан.

— Хорошо… — Уильям сделал паузу и задумался. — Это высокая женщина, стройная, хорошо сложенная. У нее глаза оттенка морской воды — нечто среднее между синим и зеленым цветами. А волосы… точнее всего — закатного цвета: не золотистые, не рыжие, а опять-таки неопределенного оттенка, среднего между ними. Ее голос нежен, как песня жаворонка…

— О, черт побери, так и есть! — яростно перебил его Брайан хриплым голосом. — А визжит она, как взбесившийся павлин!

Маршалл застыл в изумлении.

— Элиза? Но ты только что говорил мне…

— Прошлым вечером я повстречался с твоей «очаровательной» повелительницей Монтуа, — сухо ответил Брайан. — У нее кошачьи когти и змеиный язык. И она так же беспомощна, как паук «черная вдова»…

— Постой! Дружище, как ты мог встретиться с Элизой, когда уехал из замка, чтобы догнать вора…

— Этим вором и была «очаровательная» леди Элиза.

— Элиза? Этому я не верю! Монтуа — маленькое, но очень богатое герцогство. Его земли славятся плодородием, коровы и овцы жиреют на лугах день ото дня, а старый герцог привез из крестового похода целое сокровище — пропасть золота, драгоценных камней и слоновой кости!

— Мне жаль разочаровывать тебя, друг, но эта леди обокрала короля.

— В самом деле? — изумленно переспросил Маршалл.

— Я хочу, чтобы эти слова остались между нами, — внезапно помрачнев, добавил Брайан, — ибо мне бы не хотелось, чтобы ее казнили. Да, она взяла сапфировое кольцо, которое Генрих носил на мизинце. Я знаю, это кольцо было на нем прошлым вечером.

— Сапфир… — пробормотал потрясенный Маршалл. В глубоком раздумье он почесал в затылке и потряс головой. — На мой взгляд, это бессмыслица. Но насчет сапфира ты прав — Генрих всегда носил его. Однако Элиза де Буа не нуждается в той сумме, которую она могла бы выручить за кольцо, будь она даже значительной.

— Может, у нее были сообщники? Может, она увела погоню, отвлекая ее от остальных?

— Элиза? Сомневаюсь. Но я рад, что ты не привез ее, ибо тебе могли поверить другие, а я не могу признать того, что она виновна.

— Насколько хорошо ты знаком с этой женщиной? — спросил Брайан, досадуя на то, что Уильям был явно очарован объектом его ненависти, особенно потому, что очаровать Маршалла было не так-то просто. Он постоянно выступал на турнирах и воевал, довольствовался услугами любой женщины, желающей разделить с ним ложе, и редко тратил время на ухаживания. Король пообещал ему в жены Изабель де Клер, судя по слухам, самую прелестную и богатую из наследниц, но даже о своей будущей жене Маршалл не говорил с таким пылом.

Маршалл пожал плечами:

— Я знаком с ней хорошо, но не слишком. Генрих посещал Монтуа раз в год почти двадцать лет подряд…

— Двадцать лет!

— Ты забыл, — рассмеялся Маршалл, — что я начал служить Генриху на десять лет раньше тебя, сэр Стед. Да, раз в год я сопровождал Генриха в Монтуа — с тех пор как поступил на службу. Он рассказывал мне, что начал совершать такие поездки за несколько лет до того, вот я и посчитал, что они продолжались не менее двадцати лет.

— Дьявол меня побери! — выдохнул Брайан.

— Ты выглядишь так, будто это уже произошло. Или виноват не дьявол, а леди Элиза?

Брайан метнул в Уильяма враждебный взгляд, но сдержал проклятие.

— Эта леди позаимствовала моего коня и сапоги, — коротко пояснил он.

— Должно быть, встреча была незабываемой.

— Ты прав. Скажи, знаешь ли ты что-нибудь еще об этой женщине?

— Только то, что Монтуа принадлежит ей одной. Ах да: ходят слухи, что она невеста сэра Перси Монтегю, своего избранника.

— Монтегю?

— Я знаю его и не слишком высокого мнения об этом рыцаре. Любезный, вежливый, но скользкий. Хотя для дам он вполне привлекателен. Несколько лет назад случился скандал с графиней Мари Бери — кажется, юный Перси имел возможность пренебречь супружеством. Но, конечно, он часто заявлял, что намерен проявить разборчивость, если дело дойдет до брака. Кроме того, — неуверенно добавил Маршалл, — Перси известен тем, что способен очаровать любую даму. Элиза не выказывала никаких знаков внимания своим поклонникам до того, как познакомилась с Перси. По-видимому, она выходит замуж по любви. Род де Буа безупречен, так что она полностью отвечает требованиям сэра Перси.

Брайан фыркнул. Значит, она собирается замуж. Тем лучше для нее — и для сэра Перси Монтегю. Казалось, ему должна принести облегчение весть о том, что эта леди отвергла его и выбрала другого. После прошлой ночи она с легкостью могла объявить, что Брайан обесчестил ее, и потребовать замужества. И ему пришлось бы… В сущности, узнав, что она и в самом деле герцогиня Монтуанская, он должен был сделать ей предложение. Брайан считал, что все случилось только по вине самой Элизы, однако обвинял себя в том, что лишил ее девственности, и даже ее ложь и воровство не могли избавить Брайана от чувства вины.

Брайан пожал плечами. Она ясно дала понять, что презирает его и не желает иметь с ним дела. Она хотела выйти замуж за Перси Монтегю, и Брайан с удовольствием услышал об этом.

Его собственное будущее зависело от ветров перемен. Если бы он решился восстановить честь Элизы де Буа, пропала бы последняя надежда на то, что Ричард станет выполнять обещания отца. Тогда ему, Брайану, не видать ни Гвинет, ни обширных земель в Англии.

Да, новость о скором замужестве Элизы он воспринял с облегчением.

Однако его раздражала мысль о Перси Монтегю и этой женщине. Перси был слишком скользким, чтобы получить в жены такую…

Лгунью? Тогда они будут прекрасной парой.

Нет, несмотря на свою ложь, эта леди действительно была очаровательна. Ее можно было назвать совершенством…

И бешеной фурией. Может, они и в самом деле подходят друг другу.

Внезапно Брайан улыбнулся, подивившись собственным чувствам. «Пусть я всего лишь грубое животное, но чувствую себя так, словно способен отсечь руки Перси, если он прикоснется к ней, хотя он ее избранник».

Брайан нахмурился, вспоминая о том, как привязан к этой девушке Маршалл. Вероятно, Маршалл никогда не видел ее в ярости.

Элиза напомнила ему кого-то, когда сыпала проклятиями — ее оскорбления были странно знакомыми. Брайан потряс головой, не в силах вспомнить, где бы он мог их слышать. Воспоминание неуловимо ускользало от него. Брайан очнулся, поняв, что Маршалл что-то говорит, а он не слышит ни слова.

— Стед, ты слушаешь меня?

— А, да. Прости, Маршалл.

— Но у Перси есть свои достоинства: он еще ни разу не дрогнул в бою. Генрих любил его. — Маршалл помедлил и добавил: — Значит, ты познакомился с Элизой — и весьма бурно, как я догадываюсь, поскольку остался босым и без коня. Но не пропажа кольца меня тревожит: мы не поймали ни одного из грабителей, и все украденное ими потеряно… — Он смутился. — Брайан, многие уверены: Генриха ограбили его собственные слуги, опасаясь, что не получат ничего. Но сейчас уже не важно, кто ограбил, приближенные или чужаки. Обвинение против леди Элизы нанесет ей непоправимый вред.

— Я не собирался говорить об этом никому, кроме тебя, — ответил Брайан.

— Значит, вопрос решен.

— Решен? — переспросил Брайан и покачал головой. — Нет, этого я допустить не могу, Уилл. Она оказалась в замке одновременно с грабителями, она взяла кольцо Генриха, она пыталась убить меня. Она лгала; единственной правдой, которую я услышал от нее за ночь, было ее имя. Я не знаю, чему верить: помимо того, что она может оказаться убийцей, ей известна какая-то важная тайна.

Уилл остановился, жестом попросил Брайана замолчать и выслушать.

— Брайан, клянусь тебе: Элиза любила Генриха. Она никогда не осмелилась бы осквернить его останки. Поверь, ее не было среди грабителей.

Брайан взглянул на Уилла, размышляя о том, что пытается объяснить ему друг. Чувство гнева и вины сделало его нетерпеливым. Больше он ничего не мог сказать даже Уиллу. Он стиснул зубы, пытаясь понять, действительно ли Элиза так невинна, как уверяет Уилл. Он ничего не понимал. Но на мгновение ему показалось, что Элизе можно в чем-то верить.

— Хорошо, — кивнул он Уиллу. — Забудем про кольцо.

Он ничего не забыл, он откроет эту тайну — такую важную, что Элиза де Буа встала перед ним на колени, только бы ни в чем не признаваться.

— Это решает еще один вопрос, — ответил Уилл.

— Какой же?

— Сейчас в замке находится молодая девушка в платье прислуги. Мы обнаружили ее среди трупов во дворе; по счастью, она была только ранена. Лекарь Генриха немедленно осмотрел ее. Она жива, кажется, эти глупцы не позаботились даже как следует нанести удар, но до сих пор без сознания, и мы не понимали, откуда она взялась. Теперь все ясно: эта девушка — служанка леди Элизы де Буа.

— Вполне возможно, — неловко пробормотал Брайан.

— Мы отправим вестника в Монтуа, чтобы сообщить герцогине о судьбе ее служанки. А когда девушка достаточно оправится, ты сможешь отвезти ее в Монтуа.

— Господи, только не это! — выпалил Брайан, но тут же улыбка тронула его губы. — Знаешь, Маршалл, я, пожалуй, соглашусь.

Было бы любопытно увидеть, как станет вести себя на этот раз маленькая фурия, едва они вновь столкнутся лицом к лицу. Признает ли она их знакомство — и не просто знакомство?

Возможно, она прикажет лучникам затаиться на стенах замка, поджидая его.

— Что ты за глупец! — рассмеялся Маршалл. — Всегда готов к схватке с дьяволом! Но на этот раз твой противник будет посильнее, чем женщина.

— Кто он такой?

— Прибыл Ричард Львиное Сердце.

— Ричард здесь? Черт побери, Маршалл, почему ты до сих пор мне ничего не сказал? Что-нибудь случилось? По крайней мере, я вижу, что ты еще жив и свободен. Как он намерен с нами поступить?

— Не так уж плохо, — ответил Уильям, положив руку Брайану на плечо и вновь подталкивая его к замку. — О, он бушевал и злился, заявлял, что будь он в доспехах, то вызвал бы меня на поединок. Но он согласился, когда я напомнил ему, что королю необходимо усвоить один урок: забывать о доспехах опасно. Я заявил, что отказался от намерения нанести удар. Ты же знаешь Ричарда: он кричал, ворчал, ругался — словом, разыгрывал настоящую комедию, а потом обнял меня и объявил, что я преданный слуга его отца. Он призвал нас обоих забыть о прошлом и впредь думать о будущем престола.

Брайан обдумал эти новости, быстро забыв о прошедшей ночи, и его мысли всецело обратились к Ричарду Плантагенету. Похоже, Ричард вел себя разумно, действовал честно и мудро, чем должен был снискать себе славу. Брайан сжал кулаки и обратился к Маршаллу:

— Он говорил с тобой о… наградах, обещанных Генрихом?

— Да, говорил.

— И что же?

— И он… — смуглое лицо Маршалла осветилось широкой улыбкой, — вначале он сомневался, что Генрих обещал мне такие богатства, но когда узнал, как много рыцарей слышали слова короля, то признал их. Изабель де Клер моя! Я стану эрлом Пемброкским и получу все земли!

— Черт, ну и повезло же тебе, дружище! — искренне обрадовался Брайан. — Да, и похоже, вскоре решится моя судьба, верно?

Маршалл рассмеялся:

— Да, сэр Стед, теперь твоя очередь встретиться с дьяволом!

Перед воротами замка Шинон Брайан вновь раздраженно нахмурился.

— В чем дело? — осведомился Маршалл.

— Я сдеру шкуру с твоей «чаровницы», если только вновь встречусь с ней, — гневно выпалил Брайан, не сводя глаз с рыцарей на крепостной стене и у ворот. По крайней мере, на него сейчас уставились сорок человек, и половина из них прибыли с Ричардом. Все они были в доспехах, с гордостью носили герб Ричарда на щитах вместе с родовыми гербами. С этими воинами Брайан сражался во время долгой войны Генриха с сыном и королем Франции. Врагам предстояло стать друзьями. Но эти люди, которые некогда желали ему гибели, теперь могли злорадствовать вовсю…

И ему предстояло пройти мимо них босиком, в одной тунике и пешком!

— Черт бы ее побрал! — прошипел Брайан и встал рядом с Маршаллом, распрямив спину. Собравшись с силами, он прошел мимо рыцарей Ричарда Львиное Сердце с таким надменным видом, что почти никто не заметил, что знаменитый воин одет удивительно скудно.

Однако сам Брайан не забывал об этом. Усмехаясь сквозь зубы и предвкушая встречу с Ричардом, он еще раз успел подумать о том, что не прочь бы пройтись хлыстом по мягким местам герцогини.

Едва Брайан прошел в ворота, как услышал громоподобный рев Ричарда. Он вздрогнул, подумав, что Ричард заслуживает своего прозвища хотя бы благодаря своему голосу. Распрямив плечи, он остановился, глядя прямо на нового короля Англии и правителя половины Европы.

Что бы дурного ни говорили о Ричарде, никто не мог отрицать, что вид у него впечатляющий. Рослый, он был всего на полдюйма ниже Брайана, но Брайан считался одним из самых высоких мужчин своего времени. Его мускулы выпирали буграми — Ричард проводил время в поединках и битвах с тех пор, как стал подростком. Он был истинным Плантагенетом: временами его глаза становились темными, как грозовое небо, иногда — голубыми, а в редкие умиротворенные моменты — зеленоватыми, как воды Средиземного моря. Его золотисто-пшеничные волосы выбелило солнце, в бороде мелькали рыжеватые волоски. Когда Ричард шел, под ним содрогалась земля. Во время длительной распри Генриха с сыном Брайан узнал, что у Ричарда железный характер и столь же непоколебимые убеждения.

Брайан не дрогнул, видя приближающегося к нему человека, один вид которого мог бы повергнуть в бегство.

— Стед, ты долго трудился над своим туалетом? Да ты без сапог! Боже милостивый, где ты провел ночь?

— Преследовал воров, ваша милость.

— И, похоже, сам стал их жертвой.

— Да, — просто ответил Брайан.

Ричард недоуменно приподнял бровь, но воздержался от дальнейших замечаний. Указав на дверь, он знаком предложил Брайану идти к ней.

— Нам надо многое обсудить наедине.

Он прошел вперед, затем остановился и обернулся так внезапно, что Брайан был вынужден отпрянуть, чтобы избежать столкновения с королем.

— Стед, ты готов торжественно поклясться в том, что признаешь меня своим повелителем? Мы воевали долго и упорно — и ты, и я, но я уважаю преданность слуг моего отца и сам хотел бы иметь таких сторонников.

— Генрих мертв, Ричард, — устало произнес Брайан. — Пока он был жив, я не мог присягать тебе. Но теперь ты король, король по праву, правитель всех земель Генриха. Да, теперь я готов относиться к тебе со всем почтением, с каким относился к Генриху.

— На колени, сэр Стед, клянись мне в верности!

Брайан послушался. Ричард позволил ему подняться, резко кивнул и направился в замок. Здесь, в большой комнате в башне, горел огонь в очаге, однако Шинон, который так любил Генрих, по-прежнему оставался холодным. Большой зал был обставлен скудно, столы были простыми, без каких-либо украшений.

Ричард прошел к столу и сел, подтолкнув Брайану ногой скамью.

— Садись, Стед, — приказал Ричард и усмехнулся: — Не могу без зависти видеть твой рост.

— Я не намного выше…

— Я привык смотреть на других сверху вниз. — Ричард сделал жест рукой. Из темного угла комнаты вышел слуга с подносом и поставил его на стол между собеседниками. Ричард взмахом руки отослал его прочь и сам наполнил кубки.

Брайан поднял свой кубок:

— За долгое и благополучное правление, король Ричард!

Оба выпили. Ричард отставил кубок и внезапно вскочил на ноги, беспокойно зашагав по комнате и напоминая этим Брайану своего отца.

— Когда я прибыл сюда, чтобы отдать отцу последний долг, мне сказали, что перед смертью он истекал кровью. Что скажешь об этом, Стед?

— Думаю, об этом будут еще немало говорить, — сдержанно отозвался Брайан.

— Проклятие! — взревел Ричард, хватив по столу кулаком и устремляя на Брайана горящие глаза. — Во время последнего сражения я и не подозревал, что он так болен… Скажи, Стед, почтит ли меня история или развенчает?

— Уверен, будущее покажет это.

Ричард внезапно расхохотался.

— Ты никогда не встанешь передо мной на колени, верно, Стед? Или перед другим человеком. Знаешь, меня незачем так винить. Мой брат Джон начал эту вражду за годы до смерти отца, а отец поддерживал ее. Ему нравилось даровать нам титулы и земли, но он не желал поделиться даже толикой своей власти. Мы были его марионетками, и больше ничем. Когда мы пытались управлять страной, он вспоминал, что мы его непослушные дети. Мой брат получил земли еще при жизни отца, но тот не позволял ему распоряжаться в них. Молодой Генрих умер, и я остался наследником, потому мне и пришлось сражаться с отцом. — Он помолчал. — Я никогда не желал ему такой смерти, Стед.

Брайан взглянул в глаза Ричарду и пожал плечами:

— Лекарь говорит, что твоего отца убила весть о предательстве принца Джона.

— Гм… — мрачно пробормотал Ричард, обходя вокруг стола, чтобы вновь занять место. — Джон… понятия не имею, где он. Ты видел его?

— Не видел с тех пор, как он исчез после битвы при Ле-Мане.

Ричард отпил глоток вина и опустился на скамью.

— Несомненно, он прячется, зная о том, что я не жалую предателей. Но, клянусь Богом, неужели этот мальчишка не понимает, что я его брат? — Ричард вздохнул. — Мы с ним одной крови, он мой наследник. Да поможет мне Бог сделать его пригодным для престола!

— Аминь, — пробормотал Брайан, пряча от Ричарда усмешку.

— Я унаследовал все долги своего отца, — продолжал Ричард, — и намерен выплатить их до конца. Должно быть, Стед, ты, как и Маршалл, заявишь, что мой отец обещал тебе в жены богатую наследницу?

Брайан пожал плечами, поняв, что Ричард не станет дразнить его, не будет вести долгую игру. Либо он отдаст ему Гвинет, либо откажет.

— Так и есть. Он обещал мне в жены леди Гвинет с Корнуолла.

Ричард поднял бровь.

— И в самом деле она богатая наследница?

— Да, — просто отозвался Брайан.

— Ну что же… — начал Ричард. Внезапно он взорвался хохотом. — Стед, не могу же я обещать одну из богатейших наследниц христианского мира босому мужчине! — Он усмехнулся. — Я не хочу сказать, что не вознагражу тебя за долгую и верную службу моему отцу. Но тебе придется потрудиться. Я вынужден остаться здесь, чтобы принять дань уважения от европейских подданных. Но пора освободить мою мать, она будет править, пока я не вернусь в Англию. Освободить ее придется тебе с Маршаллом и сопровождать в пути, ибо я хочу, чтобы народ всей страны видел ее. Люди любят мать, они будут рады простить мои грехи и признать меня, едва увидят ее… — Он помолчал. — Есть и еще одно дело. В замке находится служанка герцогини Монтуанской. Ты отвезешь ее домой и привезешь сюда леди Элизу как можно быстрее, ибо тело отца придется перевезти в аббатство Фонтевро, как он и завещал. Герцогиня будет сопровождать тебя и Маршалла. Матери потребуется знатная спутница.

Брайан изумился этим словам. Генриха следовало похоронить как можно скорее, а Ричард желал дождаться прибытия герцогини Монтуанской. Почему?

Вероятно, Ричард надеялся, что к тому времени прибудет Джон. Но как бы там ни было, Ричард почти пообещал Брайану Гвинет и ее земли, потому задавать прямой вопрос был бы неуместно. Но зачем ему понадобилась Элиза де Буа? Искусительница, лгунья, воровка, кто она такая?

Брайан быстро прикрыл глаза, досадуя на то, что не может забыть ее или избавиться от своих мыслей. Он не мог отрицать, что хотел вновь увидеться с ней, узнать, как она поведет себя, — и вот Ричард приказывает ему отправиться к ней.

— А потом, Стед, — продолжал Ричард с нетерпеливым рыком в голосе и вновь ударил кулаком по столу, — придет время готовиться к крестовому походу! Генрих обещал присоединиться к Филиппу в походе, чтобы отвоевать Иерусалим и наши христианские святилища на Востоке. Теперь отец не сможет сделать это, и больше всего я жажду выполнить именно это его обещание! Ты поедешь со мной, Брайан Стед.

— Да, Ричард, я поеду с тобой, — ответил Брайан. Почему бы и нет? Ему было известно, что неверные захватили Иерусалим, весь христианский мир только об этом и говорил. Рыцари были воинами Бога, крестоносцы вели святую борьбу, ибо сражались за Его славу.

Восток обещал приключения и богатства; Брайан радовался такой перемене. Если все будет хорошо, он оставит на родине любящую жену и обширные владения, а вернувшись, найдет дома своего наследника.

— Иди же, разыщи себе сапоги, Стед! — вдруг приказал Ричард. — Вскоре тебе придется отправиться в Монтуа!

Брайан коротко кивнул и поднялся, направившись к двери. Ричард окликнул его, поднялся и неторопливо подошел поближе.

— Стед, ты получишь награду. Ты веришь мне?

— Да, Львиное Сердце, верю.

Ричард улыбнулся. Союз был заключен.

О Монтуа! Никогда еще родной дом не казался Элизе таким прекрасным — расположившийся в долине и озаренный золотым отблеском заходящего солнца!

На вершине последнего из холмов, подступающих к долине, Элиза остановилась и глубоко вздохнула, оглядывая свои земли. Она видела толстые каменные стены вокруг города, его многочисленные дома, мельницы, кузницы, церковь Богоматери, лавки горшечников, медников, золотых дел мастеров и других ремесленников. За стенами, защищавшими ее народ в дни войны, располагались фермы и плодородные поля, засеянные пшеницей и кукурузой, овсом и овощами, луга, на которых жирели овцы и коровы. За полями начинались леса, полные дичи, кабанов и оленей.

В центре города возвышался замок Монтуа. Окруженный рвом, высокий, он отчетливо выделялся в сумерках. Замок имел восьмиугольную форму, восемь высоких башен — семь из них занимали домашняя прислуга и воины, а в восьмой располагалась сама хозяйка. Дом Элизы был уютным и красивым, шумным и живым. В очагах горел огонь, жарилось мясо, стены были увешаны толстыми гобеленами, свежий тростник усыпал пол. Над большим залом Элизу ждали ее покои, окна которых были обращены на восток, навстречу солнцу. Постель с шелковым пологом покрывали тонкое белье и теплые меха. Дом. Наконец-то она оказалась дома. Казалось, путешествие заняло целую вечность.

Она не собиралась возвращаться в свои владения полунагой, потому выбирала окружные пути, пока не встретилась с беззубой старухой пастушкой. Старуха была рада обменять грубую шерстяную тунику на пару крепких мужских сапог, которые предложила ей Элиза. Но еще сильнее пастушка изумилась, когда Элиза отдала ей почти новые чулки и слегка потрепанный плащ.

Элиза с наслаждением избавилась от вещей Брайана Стеда и обнаружила, что ей уже не придется плотно запахивать плащ, чтобы выглядеть одетой, как подобает знатной даме.

Стражники на замковой стене издалека заметили ее, окликнули, а затем поспешили встретить и поприветствовать. Элиза принужденно улыбалась, отвечая на радостные приветствия и помахивая рукой.

— Все хорошо, друзья! Я вернулась невредимой!

— Но, миледи…

Сэр Коламбар, глава стражников, попытался что-то возразить, но Элизе удалось уклониться от расспросов.

— Сэр Коламбар, я ужасно устала. Прошу пока оставить меня!

Она пронеслась по главной улице городка, ведущей к подвесному мосту замка. Проехав под воротами, она бросила поводья жеребца конюху, дожидающемуся во дворе.

Тот настороженно нахмурился:

— Миледи, слава Богу, вы благополучно прибыли домой! С тех пор как ваша кобыла вернулась…

— Сабра вернулась? — быстро прервала Элиза.

— Да, еще до рассвета. Клянусь вам, я сразу же вычистил ее, миледи, но у меня тряслись руки при одной мысли, что вы…

— Спасибо тебе, Уот, за заботу о Сабре, и перестань тревожиться: теперь я дома, в безопасности. Но как же я устала!

Элиза улыбнулась юноше и поспешно прошла мимо него.

— Миледи, подождите…

Она сделала вид, что не слышит слугу, понимая, что если немедленно не очутится в своей спальне и не погрузится в горячую ванну, то завизжит, как помешанная, или зарыдает, как дитя.

Только в одиночестве она могла позволить себе выдать свой гнев и досаду.

Пять стражников, одетые в цвета Монтуа — голубой с золотом, — грели руки над костром, разведенным перед дверью большого зала. Подняв головы, они поспешили опуститься на колени при виде Элизы.

— Миледи вернулась!

— Слава Господу!

— Мы искали вас с того времени, как…

— Прошу вас, встаньте, благородные рыцари! Со мной все хорошо. Я всего лишь устала и потому прошу меня извинить.

С улыбкой подняв подбородок, она прошла мимо, не обращая внимания на возгласы. Все дела могли подождать.

Через несколько мгновений она сможет бушевать, злиться, дрожать, рвать и метать так, как пожелает, и никто не станет свидетелем столь неподобающего поведения…

Если мимо стражников ей удалось пройти, ничего не объясняя, то в теплом, уютном зале, увешанном гобеленами, ее ждал Мишель де Нев, управляющий поместьем.

Де Нев сражался вместе с Уильямом де Буа как его оруженосец, отправился со своим повелителем в Святую Землю и Иерусалим, а вернувшись, стал управляющим замка. Он любил Элизу так же, как ее отца, и теперь, когда его лицо избороздили старческие морщины, а плечи согнулись, чувство ответственности управляющего только возросло.

— Миледи, что случилось? Я не находил себе покоя с той минуты, как сегодня утром вернулась ваша лошадь! А затем прибыл посыльный с вестью о бедной Изабель…

— Прошу тебя, Мишель, подожди! — взмолилась Элиза, чувствуя, как боль сдавливает ее виски. — Что за посыльный?

— Посыльный из замка Шинон был здесь всего час назад, миледи. Он удивился тому, что вы до сих пор не вернулись, и потому я встревожился еще сильнее! Изабель жива, но тяжело ранена. Ее привезут, как только смогут.

— Изабель жива? — изумленно и недоверчиво переспросила Элиза.

— Да, миледи, это так…

— Слава Богу! — виновато пробормотала Элиза. Она была так перепугана, а затем настолько зла, что совсем забыла о своей горничной. Но Изабель выжила, значит, бездумный поступок Элизы не стал причиной смерти другого человека. Ей следовало быть благодарной за это…

— Но что случилось, миледи? — вопросил Мишель.

— Тело короля было осквернено грабителями. Они убили стражников. Я была вынуждена бежать, но теперь я здесь, и давай покончим с этим, Мишель!

— Грабители! Убийцы! О, миледи, я знал, что не следует позволять вам совершать такой необдуманный поступок. Изабель едва не погибла! Подумать только, что могло…

— Мишель, прекрати! — чуть строже приказала Элиза. — Отговорить меня от поездки не удалось бы ни тебе, ни кому-либо другому! Король был так добр к моим родителям и ко мне. Я должна была почтить его память. А где же теперь посыльный, Мишель?

— Уже уехал, миледи. Я предложил ему остаться в замке, но, поскольку Ричард уже прибыл в Шинон, посыльный должен был немедленно вернуться. Этот человек уверил нас, что вскоре привезут Изабель, и поскольку рыцарь по имени Брайан Стед видел вас, он был убежден, что вы вскоре вернетесь. Леди Элиза, что задержало вас в пути так надолго?

— Мне пришлось пробираться кружными путями, Мишель.

— Кружными путями? Где еще больше воров, убийц и… о. Боже милостивый! — вновь запричитал Мишель, и как бы Элиза ни любила старика, сейчас ей захотелось завизжать от досады.

— Мишель, умоляю тебя! Я смертельно устала, я хочу только спать. И помыться. Позови сюда Джинни и прикажи приготовить ванну. Скажи, пусть будет побольше горячей воды.

— Да, миледи, да, — пробормотал Мишель, слегка покачивая головой. Его герцогиня редко бывала в таком раздражении, и это смутило его. Обычно она беседовала с ним вежливо, в мягкой манере Мари де Буа, которую приобрела после многолетних упражнений, но Мишель знал Элизу. Сейчас в ее голосе звенела властность. Она вздернула подбородок, ее глаза опасно сверкали, не оставляя сомнений: эта леди знала свое место и умела воспользоваться им.

Это был один из случаев, когда леди Элиза была способна утратить свое привычное царственное величие. Мишель мудро предпочел поспешить на кухню и разыскать Джинни, горничную своей госпожи.

Из огромного зала Монтуанского замка широкая каменная лестница вела в галерею и богато убранные покои. Элиза попыталась идти по ступеням неторопливо, но как только шаги Мишеля затихли вдалеке, она бросилась бегом. Достигнув двери, она распахнула ее и захлопнула за собой так, как будто за ней гнался дьявол.

Это неправда, напомнила себе Элиза, дьявол уже схватил ее и…

«Я дома. В собственном замке. Я герцогиня Монтуанская, и он никогда не осмелится вновь прикоснуться ко мне. Здесь вся власть в моих руках…»

Бесполезные уговоры, подумала она с вновь нахлынувшими раздражением и яростью. Всю жизнь ее учили держаться с достоинством. Она привыкла, чтобы ее слушались с первого слова. Поскольку она была добра и справедлива, ей служили, не задавая вопросов.

Она знала, что даже самого сильного рыцаря можно покорить лукавой улыбкой. Генрих пообещал ей власть над собственной судьбой.

А теперь… все исчезло. Брайан Стед отнял у нее все. Он дал ей понять, что достоинство мало что значит для мужчины, если он желает женщину, но самое страшное — дал ей понять, что женщина может быть совершенно беспомощна…

Судя по словам посыльного, Брайан Стед «видел» ее. Значит, он вернулся в Шинон. По-видимому, он наконец-то узнал, кто она такая, и это не произвело на него никакого впечатления. Элиза увезла кольцо Генриха, давая ему право обвинить ее в воровстве, что он и сделал.

Он погубил ее жизнь, а теперь признавался только, что «видел» ее!

— О, Боже! — простонала Элиза, прислонившись к двери. — Боже, дай мне забыть его! Прогони его из моих воспоминаний прежде, чем я сойду с ума от унижения и ярости…

Ее страстный шепот был прерван тихим стуком в дверь.

— Миледи?

Элиза быстро обернулась и открыла дверь. Джинни поклонилась и отступила, а несколько слуг внесли в комнату тяжелую бронзовую ванну. Позади них шли служанки с огромными кувшинами горячей воды. Слуги поздравили свою госпожу с прибытием домой и поспешили покинуть комнату. С Элизой осталась только Джинни.

Крепко стиснув зубы, Элиза подумала, что от расспросов Джинни избавиться будет не так-то легко. Воля Джинни была железной, под цвет седеющих волос. Эта хрупкая женщина обладала упорством каменной башни. Для Элизы она стала второй матерью, и Элиза знала, что Джинни беззаветно предана ей. Элиза была благодарна за эту любовь и платила ей тем же. Как и Мишель, Джинни служила в доме уже несколько десятков лет, а горничной Элизы стала, едва той исполнилось восемь.

Джинни была не из тех горничных, которых можно смутить высокомерием, даже самым искусным и внушительным.

Дверь в комнату закрылась. Джинни стояла у порога, положив морщинистые руки на узкие бедра, и пристально оглядывала Элизу.

— Ты выглядишь недурно, дитя. Так где же ты была?

— Ехала домой, — сердито ответила Элиза. — Джинни, у меня страшно болит голова. Мне не нужна помощь…

— Нет, так легко ты от меня не отделаешься, Элиза де Буа! — решительно заявила Джинни, проходя по большой и роскошной комнате.

Когда-то эта комната принадлежала родителям Элизы, на что указывала массивная, высокая кровать. Ее шелковый полог отец Элизы привез с Востока, из последнего крестового похода. В Святой Земле Уильям нашел время выторговать немало ценных вещей. Полы устилали персидские ковры, тяжелые гобелены украшали стены. Изящные столики работы немецких мастеров стояли у высоких окон, шкаф длиной в двадцать футов тянулся вдоль левой стены. В изножье кровати стояли два турецких сундука: в одном хранился запас тонкого льняного белья, а в другом — самые различные виды мыла и ароматических снадобий для ванн.

Давно привыкнув к причудам своей госпожи, Джинни подошла к сундукам и, пренебрегая хмурой гримасой на лице Элизы, начала выбирать вещи, необходимые для купания. Она выложила на кровать льняные полотенца и мыло, порылась в сундуке и извлекла пустую вазу, в которой некогда хранился египетский мускус. С невинным лицом приблизившись к Элизе, Джинни протянула ей вазу.

— В чем… — начала Элиза.

— Разбей ее, — посоветовала Джинни. Глаза ее ярко блестели, несмотря на преклонный возраст.

— Разбить?

— Да, да, разбей! Швырни так, как только хватит сил! Пусть разлетится вдребезги!

Элиза хотела было осадить служанку и выслать ее из комнаты, ибо даже Джинни не могла ослушаться приказа, но внезапно рассмеялась. Это был горький, неприятный звук, но по крайней мере его можно было назвать смехом. Она взяла вазу и швырнула ее об стену изо всех сил.

— Отлично! — Джинни захлопала в ладоши. — Вот теперь тебе стало лучше.

— Да, пожалуй, — согласилась Элиза.

— Купание поможет тебе успокоиться, — улыбнулась Джинни. Она сняла с Элизы плащ, и Элиза со вздохом сбросила обувь, грубую шерстяную тунику и шагнула в воду.

Вода была такой горячей, что обжигала кожу. Но она прогоняла напряжение из мышц Элизы, а горячий пар смягчал острую боль в висках. Прикрыв глаза, а затем вновь открыв их, Элиза увидела, что Джинни стоит рядом с мочалкой и большим куском розового мыла.

— Спасибо, — пробормотала Элиза, принимая и то и другое. Джинни отошла, уселась на стул с высокой спинкой и устремила взгляд за окно, на расстилающиеся вокруг замка поля. Элиза взглянула на горничную, перевела взгляд на мыло и мочалку, а затем с яростью принялась мыться. Она терла кожу так, будто стремилась стереть с нее воспоминания о Брайане Стеде.

— Неужели вы отдали сердце вору, миледи? — наконец произнесла Джинни.

Изумленная Элиза на миг прервала свое занятие.

— Не говори глупостей, Джинни! — раздраженно отозвалась она.

Джинни помолчала и вздохнула.

— Если так, я рада, миледи. Однако знатные дамы иногда пренебрегают условностями своего сословия и влюбляются в нищих крестьян. И поскольку вы были бы в этом не первой, то вам нелишне узнать, каковы могут быть последствия этого опрометчивого поступка.

— Не бойся, — холодно ответила Элиза, окуная голову в воду, а затем вновь поднимая ее. — Уверяю, мое сердце отдано сэру Перси и никому иному.

— Гм… — Джинни задумалась. — Значит, ты считаешь, что сумеешь одурачить Перси?

Элиза прикрыла глаза и крепко сжала зубы.

— Джинни, сейчас лучше не раздражать меня, я слишком устала, и…

— Элиза, мне прекрасно известно, что я испытываю твое терпение! Но ты должна вытерпеть хотя бы из почтения к моему возрасту и многолетней службы твоей семье. А также ради будущего Монтуа.

— Монтуа? Джинни, что ты несешь? — Элиза раздраженно выпустила из рук мочалку, не замечая, что мыло течет по ее волосам. Если она будет пахнуть розами, ее перестанет преследовать острый мужской запах этого рыцаря…

— Миледи, вы можете дурачить старика вроде Мишеля, стражники и вовсе танцуют под вашу дудку, но я женщина, к тому же старая, и слишком многое повидала. Вы вернулись в чужой одежде, одна, на коне, который может принадлежать только рыцарю или вору, укравшему его у рыцаря. В ваших глазах пылает ярость, вы стремитесь остаться одна. Мой опыт подсказывает, что причина всему этому может быть лишь одна, и эта причина — мужчина.

— Правильно, я зла на мужчину, — сдавленно пробормотала Элиза.

— Тебя изнасиловали? Или соблазнили?

— Джинни!

— Можете ударить меня, миледи, но я не возьму своих слов обратно. Я забочусь о твоем будущем, Элиза, потому что люблю тебя.

Откуда она узнала, раздраженно удивлялась Элиза, неужели на лбу у нее написано, что она делила ложе с черноглазым дьяволом? Неужели и Перси все узнает? Что же делать? Признаться ему? Да, Перси надо признаться — это единственный выход. Но что, если Перси вызовет Стеда на поединок?

Стед заслуживает смерти, заслуживает того, чтобы ею пытали на дыбе, четвертовали, повесили, выпустили потроха, обезглавили…

А если погибнет Перси? Нет, этого она не вынесет…

Неужто она сошла с ума? Признаваться Перси нельзя ни в коем случае!

— Значит, за этого мужчину вы не можете выйти замуж, миледи? — тихо спросила Джинни.

— Замуж! — Элиза вздрогнула, схватила мочалку и уставилась на Джинни. — Никогда!

— Но если он овладел вами…

— Не совсем так.

— Это не важно. Даже если он соблазнил вас, его можно привести к алтарю. Конечно, Генрих умер, но Ричард должен поступать справедливо — и пусть Бог простит ему то, что Ричард свел в могилу своего отца! Вам принадлежит герцогство. Жаль, конечно, будь вы обычной девушкой…

— Джинни, ты ничего не понимаешь. Я не хочу выходить замуж за этого человека! Я ненавижу его! Я выйду за Перси — так, как и хотела. Я влюблена в Перси Монтегю, а Перси влюблен в меня.

— Интересно, будет ли он влюблен, если окажется, что вы носите чужого ребенка? Или вы этого не боитесь?

Молчание Элизы убедило ее горничную в правоте собственных слов. Элиза погрузила голову в воду, тщательно прополаскивая спутанные волосы. Она еще чувствовала прикосновения Стеда, особенно теперь, после слов Джинни. Она молча принялась намыливаться.

— Элиза, расскажи мне все, — тихо попросила Джинни. — Объясни, что произошло? Кто этот человек? Как получилось…

— Прекрати, Джинни! Я не могу рассказать тебе больше того, о чем ты уже догадалась. Я не в силах говорить и не буду! Тебе придется удовлетвориться догадками, ибо я больше ничего не скажу! — И Элиза с удвоенной яростью принялась втирать мыло в кожу.

— Ты не сможешь смыть его, — возразила Джинни.

— Тогда смою его запах, — кратко отозвалась Элиза.

Джинни вздохнула.

— Кажется, он произвел на тебя большее впечатление, чем ты стараешься показать.

— Да, незабываемое впечатление, — горько призналась Элиза.

— Вылезай, детка. Я причешу тебя, и мы поговорим. Обещаю, я ни о чем не стану тебя расспрашивать. Я просто помогу тебе предвидеть будущее, поскольку что сделано, то сделано.

Элиза прикусила губу. Вероятно, так будет лучше всего. Джинни никогда не предаст свою госпожу. Элиза понимала, что ей следует справиться с собой и разобраться в собственных мыслях, прежде чем придется встретиться с Перси.

— Да, — кивнула она.

Джинни приготовила огромное полотенце, разложила на постели платье из нежного шелка. Спустя несколько минут Элиза уже сидела перед туалетным столиком, глядя в огромное овальное серебряное зеркало. Джинни принялась расчесывать ее спутанные влажные волосы.

— Я уверена, что ребенка не будет, — произнесла Элиза, немного успокоившись. — Время для этого неподходящее.

— Ты уверена?

— Да. И я никогда не выйду замуж за такого человека.

Джинни наконец-то перестала хмуриться и разразилась смехом:

— О, Элиза, тебе несказанно повезло! Большинство знатных леди вынуждены становиться женами мужчин, которых никогда не видели, они беспомощны, как пешки на шахматной доске короля. А ты имеешь полное право сказать «да» или «нет». Иногда это беспокоит меня. Мир так груб и жесток, и часто жить бывает легче, когда не приходится полагаться на саму себя.

— Но ведь ничего не изменилось! — выпалила Элиза. — Когда-нибудь я найду способ отомстить этому негодяю! И я выйду замуж за Перси!

— Что ты хочешь сделать? — осведомилась Джинни.

— Солгать, — мрачно ответила Элиза. — О, Джинни, я не знаю, как быть! Я люблю Перси потому, что мы откровенны друг с другом. Мы с ним равны. Он уважает мои мысли и желания, он видит, что я умна и способна распорядиться своим состоянием. Мы говорим обо всем, Джинни, и я еще никогда не лгала ему…

Ее голос оборвался. Она действительно никогда не обманывала Перси, но она так и не открыла ему правду о своем рождении. Генрих предупреждал ее, что об этом не стоит говорить, и Элиза уважала его желание.

Но теперь она удивлялась, как до сих пор не понимала, что Перси не станет любить ее, если узнает правду. Происхождение значило для Перси больше, чем что-либо другое.

— Мы любим друг друга, — пробормотала Элиза и пристально взглянула на отражение Джинни в зеркале. «Что будет со мной, если я открою правду?» — задала она вопрос самой себе. Тайна ее рождения — совсем другое дело, она всегда помнила, что поклялась Генриху сохранить ее. Но лгать о себе, о том, что случилось…

— Это благородное решение, миледи, — сухо заметила Джинни, — и глупое.

— Ты права, — вздохнула Элиза. Чего она достигла ложью? Она выдавала себя за женщину, не будучи ею, и попалась в свою же ловушку. Теперь пришел черед выдавать себя за девственницу. Казалось, все вокруг перепуталось, и виноват в этом был Стед.

Похоже, Джинни прочла мысли своей госпожи.

— Есть способы одурачить таких мужчин, как Перси, Элиза, — тихо произнесла она. — Крики в брачную ночь, крохотный сосуд с бычьей кровью…

— О, Джинни, какая несправедливость! Больше всего в жизни я была благодарна за свою свободу — свободу любить и выходить замуж по своему выбору! Мне не угрожала судьба стать жертвой сделки! Мой брак должен был стать счастливым и честным. А теперь я погрязла во лжи и уловках!

Опомнившись, Элиза нахмурилась, заметив, что Джинни с отсутствующим видом подошла к узкому и высокому окну.

— В чем дело, Джинни?

Джинни обернулась с широко раскрытыми и встревоженными глазами.

— Тогда скорее придумывайте себе оправдание, миледи Элиза, ибо он уже приближается.

— Перси! — вскрикнула Элиза, вскочила с места и подбежала к окну.

— Да. Видите его знамя над холмом? Он вскоре будет здесь!

У Элизы заколотилось сердце, едва исчезнувшая боль в висках возникла с новой силой.

Нет, он прибыл слишком быстро. Она еще не готова к встрече. Не прошло еще и ночи с тех пор…

— Найди мне тунику с горностаевым воротником, Джинни, и белый головной убор — пожалуй, он хорошо пойдет к широким рукавам.

— Да, миледи, — сдавленно пробормотала Джинни.

Элиза выпрямилась и подняла подбородок. Ее губы перестали дрожать, голос звучал твердо. Она казалась спокойной и держалась с царственным величием.

Еще никогда Джинни так не гордилась своей госпожой.

Однако она боялась ее горячности. Элиза так ужаснулась мысли о необходимости солгать, пришла в такое негодование… Сможет ли она сдержаться?

«Не смей! — хотелось выкрикнуть Джинни. — Забудь о своей мести другому мужчине, совсем забудь, если хочешь спокойно выйти замуж за Перси!» Мужчины способны на такие странные поступки! Пусть Перси любит ее, но он может почувствовать себя оскорбленным и не простит измены. И поскольку мужчина может вести себя так, как ему вздумается, даже богатая наследница будет несчастна, лишившись девственности до свадьбы.

Элиза затянула на талии золотой пояс.

— Полагаю, Мишель уже принес на кухню весть о прибытии Перси. Кажется, с ним пятеро человек. Я не ошибаюсь?

— Нет, миледи.

— Пусть поскорее достанут из погреба бордоское вино, — должно быть, гости пожелают выпить после долгого пути.

— Да, миледи, — кивнула Джинни.

Элиза вышла из комнаты, двигаясь с природной грацией, которую подчеркивал изящный белый шелковый наряд, отделанный драгоценным мехом. Она выглядела величественно, как и подобает властительнице богатого герцогства.

Перси любит ее. Однако мужчины часто женятся на старых и безобразных женщинах, лишь бы завладеть их землями.

Элиза была умна и сообразительна — даже слишком для ее возраста, как и полагается герцогине. Она могла быть доброй и милосердной или же твердой, как сталь, когда это было необходимо. Народ любил ее; она знала, как повелевать, не произнося ни слова, как отдавать приказы, как вознаграждать за послушание. Она могла бы справиться с сэром Перси.

Однако Джинни чувствовала странную тревогу. Она была готова исполнить любой приказ Элизы…

Она дождется госпожу в ее комнате, на случай, если ее гордой повелительнице понадобится надежное плечо, чтобы поплакать после приема гостей и позволить себе побыть просто юной девушкой, смущенной и досадующей. И глубоко оскорбленной.

Джинни ощутила пробежавшую по телу дрожь. Что, если Перси окажется умнее, чем они полагают?

Элиза слишком зла. Разъярена до глубины души.

Джинни с горестным вздохом задумалась, не подведет ли внезапная вспышка гнева ее гордую и опрометчивую молодую госпожу.

Глава 8

Элиза гордо прошествовала к лестнице, стараясь не ощущать, как лихорадочно бьется сердце. Она отчаянно желала, чтобы сейчас вокруг не было никого — ни ее стражников, ни спутников Перси. Как бы ей хотелось стремглав сбежать по лестнице и броситься в его объятия, умоляя утешить ее, приласкать, избавить от смущения и переполняющей боли.

Но вокруг были люди — домашние слуги, полный зал рыцарей. К тому же герцогине не подобало бегать по лестницам, как ребенку, пренебрегать своими гостями и позорить такого прославленного рыцаря, как Перси.

— Миледи!

Перси окликнул ее и поднялся со скамьи у очага. Радостно улыбаясь, он низко склонился к ее руке, а затем бережно взял за локоть, чтобы подвести Элизу к своим спутникам.

— Леди Элиза, вы уже знакомы с сэром Гранвилем, сэром Китоном и сэром Ги. Позвольте представить вам лорда Фэйрвью и сэра Дейтона.

Элиза по очереди кивнула каждому из мужчин.

— Рада приветствовать вас в Монтуа. — И она взглянула на Перси, страстно желая оказаться с ним наедине. — Хорошо ли принял вас Мишель?

— Да, миледи! — Ей ответил сэр Гай Гранвиль. Это был пожилой, израненный в боях рыцарь, который когда-то знал отца Элизы. Элиза любила этого человека. — Нам предложили прекрасного вина, — он приподнял свой кубок, — и пообещали роскошную трапезу. Ваше гостеприимство особенно отрадно потому, что нам пришлось несколько дней провести в седле.

Элиза улыбнулась:

— Я рада принять у себя таких славных рыцарей.

— Вскоре нас повсюду будет ждать теплый прием!

В ответ на эти слова Элиза повернулась к Перси, приподняв бровь. Она с восторгом взглянула в его темно-ореховые глаза, заметила светлую улыбку на чистом лице. Более чем когда-либо ей захотелось броситься в его объятия и замереть от счастья. Он выглядел великолепно — высокий, стройный, худощавый.

— Что вы говорите, Перси? — переспросила она.

— О, миледи! — Он сжал в ладонях обе ее руки и склонился, целуя их. — По дороге сюда нас догнала прекрасная весть! Ричард чтит всех, кто служил его отцу, а предателей, тех, кто изменил либо ему самому, либо Генриху, лишает титулов и земель. Преданные и храбрые рыцари щедро вознаграждены даже если они служили Генриху.

— Чудесно! — воскликнула Элиза, понимая причину возбуждения Перси. Он ожидал награды за службу покойному монарху и теперь мог ничего не опасаться.

Лорд Фэйрвью, молодой коренастый мужчина, ростом чуть повыше Элизы, вступил в разговор:

— Говорят, что Ричард отдал двум самым верным сторонникам своего отца половину Англии! Изабель де Клер, дочь эрла Пемброка, выйдет замуж за Уильяма Маршалла, и он станет одним из самых богатых и знатных людей Англии. А Гвинет с Корнуолла будет отдана сэру Брайану Стеду вместе с землями, почти такими же обширными, как земли Уилла Маршалла. Он будет безмерно богат, а его титулы заполнят несколько листов пергамента!

Элиза порадовалась тому, что стоит у стола — она смогла потянуться и ухватиться за спинку стула с искусно вырезанным гербом.

Чувство, нахлынувшее на нее, было таким сильным, что, казалось, она погрузилась в море ослепительного сияния, от которого воздух исчезает из легких и расплавятся кости. Но ярость придала ей силу.

Стеду, человеку, повинному в ее муках, будет отдана самая богатая наследница Англии! Да есть ли на свете справедливость?

— Разумеется, — продолжал Перси, — еще ничего не ясно. Это всего лишь слух. Сейчас мы направляемся из Нормандии в замок Шинон, чтобы выразить почтение Ричарду. А потом… — Перси прищелкнул языком и помолчал, — потом посмотрим, стоит ли служить Ричарду Львиное Сердце!

Элиза слабо улыбнулась. Слава Богу, что они здесь не одни, что вокруг стоят люди!

Но вскоре она поняла, что Перси жаждет большего, чем просто повидаться с ней.

— Элиза, — торопливо произнес он, — мне бы хотелось поговорить с вами. Уверен, мои спутники поймут…

— Перси, разве я могу оставить гостей… — возразила Элиза с легким, но принужденным смехом.

— Миледи, мы с удовольствием побудем здесь, у огня, попивая вино, — с низким смехом перебил сэр Гранвиль. — Еще раз благодарим за гостеприимство. Поступайте так, как захотите, но не исчезайте надолго, ибо ничто не утешает так, как блеск ваших глаз!

Отлично сказано, рыцарь, подумала Элиза. Но тут же ее вновь охватил гнев. Да, отлично сказано. Эти мужчины знают, как подобает вести себя рыцарю. Они умеют говорить красивые слова, доставляющие наслаждение. А сэр Стед — дикарь в доспехах…

Отлично сказано, но в этот момент она нуждалась совсем в других словах.

— Элиза! — позвал ее Перси.

Они переглянулись. Разумеется, для всех вполне естественным было желание двух юных влюбленных побыть несколько минут вдвоем. У Элизы нет выхода. Стоит ей запротестовать, и Перси заподозрит неладное.

Если бы ей удалось остаться здесь, у очага! В присутствии гостей она чувствовала себя спокойнее. Ей не пришлось бы ничего объяснять, и Перси отправился бы к Ричарду, давая ей время поразмыслить.

— Элиза! — вновь позвал Перси, подавая ей руку по всем правилам этикета. — Ночь так прекрасна. Прогулка по крепостной стене под звездами избавит вас от дум, и я бы посоветовал вам…

Она заставила себя улыбнуться и поблагодарить его. Вдвоем они вышли из зала к винтовой лестнице, ведущей на крепостную стену.

Элиза чувствовала прикосновение пальцев Перси, длинных и тонких. Для воина у Перси были слишком хрупкие руки, он предпочитал сражаться мечом, нежели топором или копьем. Его преимуществом было проворство, Элиза любила Перси за то, что он был более нежным, более утонченным, чем обычные мужчины тех времен. Он — легкий ветерок, в то время как подобные Стеду мужчины кажутся штормовым вихрем, горько размышляла Элиза.

Они поднялись по лестнице и оказались на стене, под звездами. Стражники незаметно удалились в башни.

— Элиза!

Она вздрогнула, когда Перси внезапно заключил ее в объятия, глянула в его искрящиеся глаза и чуть не задохнулась, когда он коснулся ее губ, нежно и почтительно.

Однако чувство, которое всегда испытывала Элиза, так и не появилось. Ни возбуждения, ни восторга. В ее голове роились воспоминания о Стеде, о его обжигающем прикосновении, столь непохожем на это прикосновение ласкающего ветерка.

Ее угнетало чувство вины, оно не давало Элизе найти утешение рядом с Перси. Она была слишком встревожена, чтобы испытывать любовь, встревожена, перепугана и пристыжена.

Но Элиза не противилась его поцелуям. Ее мысли витали, достигая звезд. Ей следовало оставаться спокойной, вести себя достойно и молчать. Пусть Перси уедет к Ричарду, дав ей время, в котором она отчаянно нуждалась.

— Элиза… Элиза…

Он оторвался от ее губ и крепче прижал ее к себе.

— Ты снилась мне ночью, любимая. А теперь… какое наслаждение быть с тобой рядом! Наш король мертв, но вокруг нас с тобой по-прежнему царит мир! — Он внезапно отстранился, придерживая Элизу за плечи и глядя ей прямо в глаза.

Элиза поняла: Перси ждет от нее каких-то слов. Ждет, что она признается ему в любви. А она чувствовала себя обманщицей, ей казалось, что даже по прикосновениям Перси может догадаться, что она была с другим мужчиной.

— Перси… — шепотом произнесла она. Это было как раз то, что нужно, прозвучало так, будто чувства лишили ее способности говорить. Она с трудом глотнула. — Перси, я скучала по тебе… очень скучала. — Почему, недоумевала она, почему она вбила себе в голову, что он обо всем догадается?

Она уже смыла и отскребла все следы прикосновений Стеда со своей кожи… Хотя Джинни оказалась права: из души его было ничем не смыть.

— О, Элиза! — Перси вновь привлек ее к себе, лаская, а затем поднял голову. — Элиза, твой капеллан сейчас в замке?

— Брат Себастьян? — переспросила она, пытаясь понять смысл его вопроса. Ее мысли продолжали витать где-то далеко. — Да, кажется, он здесь. Знаешь, он не любит путешествовать, а в последнее время он разжирел, как утка…

— Тогда давай поженимся сегодня!

— Сегодня? — в ужасе повторила Элиза.

— Да, сегодня! Генрих позволил тебе выйти замуж, когда ты пожелаешь. Но теперь нашим повелителем стал Ричард. У тебя есть владения, а у меня — нет. Говорят, Ричард великодушен, но что будет, если он возразит против нашего брака? А если этот брак уже будет заключен, ему нечего будет сказать.

Сегодня? Элиза погрузилась в размышления. Да, выйти замуж сегодня же! Покончить со всем сразу и потом, когда она будет его женой, найти подходящий способ объяснить Перси, почему она досталась ему не девственницей…

Да, сегодня должно решиться ее будущее.

Она прикрыла глаза. По телу пробежала холодная дрожь. Она может разрушить все, что объединяло их во времени и в мире. Даже если Перси удастся обмануть, она будет жить в вечном страхе, каждый раз гадая, чьего ребенка она носит, — зачатого от Перси или еще раньше, прежде, чем она стала его женой…

Если он обнаружит обман, все будет кончено — равноправный брак, союз по добровольному выбору и любви. У нее может родиться ребенок с иссиня-черными волосами; Перси отвернется от нее и уйдет к другой. Или, еще хуже, прогонит ее.

— Элиза! — Он сжал ее плечи. — Ответь мне!

Она мягко отстранилась и запрокинула голову, глядя на звезды. Странно, что она могла думать о том, как заставить Перси отомстить Брайану Стеду. Теперь эта мысль была ей ненавистна. Перси может погибнуть, а она не перенесет такой боли, вины и потери.

Но выйти замуж за Перси тоже невозможно.

— Любимый, — тихо произнесла она, глядя на звезды и размышляя, не дразнит ли ее ночь своей красотой. — По-моему, мы совершим серьезную ошибку, поженившись сегодня.

— Почему? — удивился Перси, и Элиза услышала в его голосе разочарование и смущение.

Как трудно оказалось обманывать Перси! Элиза чувствовала, как напрягается все ее тело, когда она пытается говорить беспечно и непринужденно.

— Вспомни о Ричарде, Перси. Он ждет, что мы попросим его благословения и разрешения. Если мы пренебрежем им, возможно, в будущем нам придется поплатиться за это.

Перси молчал. Элиза не осмеливалась взглянуть на него. Наконец он проговорил:

— Я не согласен с тобой, Элиза. Зачем Ричарду заботиться о безземельном рыцаре и герцогине крохотного клочка земли на границе с владениями французского короля?

— Затем, что он Ричард, — безучастно объяснила Элиза. — Он не менее горд и высокомерен, чем его отец.

Перси снова замолчал. Она слышала, как он прошелся за ее спиной, но так и не смогла расслабиться, когда Перси обнял ее за талию.

— Что с тобой случилось? — резко спросил он.

Она закрыла глаза и вспомнила летний день, когда познакомилась с Перси здесь, в Монтуа, куда он приехал вместе с Генрихом. Она вспомнила о бесконечных разговорах, которые они вели далеко за полночь у огня, под пристальными взглядами стражников, вспомнила о том, что он всегда замечал ее тревоги, ощущал беспокойство о раздорах между слугами, об урожае или о болезни любимых лошадей.

Он всегда узнавал об этом. Отчасти потому Элиза так нежно любила Перси — он был заботливым и чутким. Он никогда не отказывался выслушать ее, уважал ее мысли, ее решения, даже учился кое-чему у нее.

— Со мной? — пробормотала она, стараясь выиграть время.

— Элиза, я слишком хорошо знаю тебя, дорогая.

Силы вновь вернулись к ней. Перси любил ее. Конечно, может случиться, что она забеременела, но это маловероятно. И разве потеря девственности так важна по сравнению с любовью до гроба? Ей следовало избавиться от чувства вины — особенно потому, что это была не ее вина! — и что-нибудь сказать.

— Перси, я люблю тебя. Скоро мы поженимся, но не сегодня.

Он прижал ее крепче и вновь принялся ласкать, согревая руками.

— Почему же, Элиза? Стоит нам помедлить, и все пропало. Скажи, что тревожит тебя. Элиза, я люблю тебя, несмотря ни на что!

Она повернулась к нему лицом и осторожно прикоснулась к щеке ладонью. Перси поймал ее руку и страстно поцеловал ее.

— Перси, — тихо произнесла она, — со мной случилась беда. Я отправилась в Шинон, чтобы помолиться за короля. Это был мой долг — король был так добр ко мне! В замке появились грабители, и мне пришлось бежать. О, это была ужасная ночь…

Перси отстранился и неслышными шагами прошелся позади нее.

— Кто он, Элиза? Я должен это знать.

— Что? — переспросила она, нахмурившись и удивляясь, чем могла вызвать такой вопрос.

— Ты влюблена в другого. В кого?

— О, Перси, нет, нет! — Она бросилась к нему, взяла его за руки и сжала их. — Нет, Перси, клянусь тебе, я не влюблена ни в кого другого…

Она замерла, ужаснувшись тому, как подчеркнуто прозвучали слова «не влюблена». Она взглянула в глаза Перси, на разгорающееся в них пламя гнева и боли, и поняла, что обратной дороги нет. Ей придется рассказать обо всем, что случилось: узнать истину гораздо лучше, чем догадываться о ней.

— Расскажи, Элиза, — с болью прошептал он.

— Я люблю тебя, Перси.

— И я люблю тебя. Расскажи.

— Я уже все сказала. Грабители осквернили труп короля. Я была в замке, когда это случилось. Мне пришлось бежать, и я бросилась прочь. Однако меня догнали…

Он встряхнул ее так резко, что Элиза вздрогнула. Пальцы Перси впились ей в руки, глаза яростно сверкали. Шепот звучал хрипло и мучительно.

— Тебя догнал… и овладел тобой… вор?

Внезапно Элиза почувствовала досаду. Какая разница, овладел ли ею вор или соблазнил рыцарь?

— Нет, не вор… — Она смутилась.

— Один из людей короля?

Это был настоящий крик. Перси кричал на нее. Элиза еще никогда не видела его в таком гневе, и особенно ужасно было не понимать, на кого он злится — на нее или на неизвестного негодяя. Он поклялся любить ее, что бы ни случилось, но сейчас, казалось, Перси не позволит ей даже прикоснуться к себе. Она растерялась, не зная, как поступить, отвернулась и невидящим взглядом уставилась в каменную стену.

Слезы! Слезы всегда действуют на мужчин. Боже, неужели она не сможет заплакать? Она чуть не потеряла любимого человека, причем не по своей вине.

Элиза сжала плечи и испустила прерывистое рыдание. Едва слезы заструились из ее глаз, казалось, им не будет конца.

Наконец Перси подошел к ней.

— Элиза, Элиза… — Он погладил ее по плечам. — Дорогая, ты должна рассказать мне, что случилось. Это ужасно, это противоречит всем людским и Божьим законам. Значит, над тобой совершил насилие один из рыцарей короля?

— Это было не совсем… насилие. Это…

— Не совсем насилие? — перебил Перси, застывая в замешательстве. — Элиза, так не бывает! Тебя заставили подчиниться?

— Нет, не совсем, но я не собиралась…

— О, Боже мой! — выпалил Перси. Вся нежность в его голосе исчезла, прикосновение стало мучительным. — Не насилие! Так что же это было?

— Перси, я… — Но что случилось? Элиза и сама этого не понимала. — Перси, меня обманули… и я…

— Обманули? Как? — прорычал Перси.

— Перси, это долгая и запутанная история. Он не знал, кто я такая, а я не подозревала, кто он…

— Замечательное оправдание для того, чтобы спать с мужчиной!

— Перси! — воскликнула Элиза, всматриваясь в его золотисто-ореховые глаза. Куда девался мужчина, которого она любила, который поклялся любить ее, несмотря ни на что? Элиза не узнавала его. А она-то считала, что знает Перси как свои пять пальцев!

— Все это время я чтил тебя. Я возвел тебя на пьедестал, — с горечью произнес он. — Как часто мне приходилось уезжать от тебя холодными ночами! А теперь ты говоришь, что легла в постель с рыцарем, как блудница, едва познакомилась с ним! Вероятно, ты все это время дурачила меня, заставляла относиться к себе как к знатной леди Элизе, герцогине Монтуанской! Значит, ты смеялась надо мной? Мне следовало почувствовать женскую похоть в твоих поцелуях! Дарила ли ты эти поцелуи только мне или многим другим? Неужели я один из множества твоих поклонников?

— Перси!

Элиза была так потрясена, что смогла произнести только его имя и попытаться понять его страшные слова.

— О Боже! — простонал он и, оттолкнув от себя Элизу, оросился к стене и ударил по ней кулаком. Она ощущала его гнев и боль, пытаясь убедить себя, что гнев вызван болью, что он оттолкнул ее не оттого, что лишился чувств к ней. Но ничего не помогало: поведение Перси потрясло ее.

Спустя минуту он обернулся и вновь схватил ее за плечи, впиваясь ногтями в кожу. Услышав его голос, Элиза окаменела.

— Кто этот человек? Я не хочу, чтобы он смеялся, встречаясь со мной. Не хочу слышать перешептывания за моей спиной. Или за моей спиной и сейчас уже шепчутся и смеются? Неужели ты выдумала всю эту историю, поскольку поняла, что после свадьбы я обо всем догадаюсь?

Потрясение сменилось яростью. Элиза изо всех сил ударила Перси по щеке.

Он отшатнулся, с недоверием глядя на нее. Он поднес ладонь к горящей щеке и скривил губы в сардонической усмешке. Перси усмехался! Элиза еще никогда не видела столь безобразного и угрожающего выражения на его лице. Он превратился совсем в другого человека.

Он шагнул вперед, и Элиза поняла, что сейчас ей грозит ответный удар.

— Шлюха, я еще поставлю тебя на колени…

— Еще один шаг, Перси Монтегю, и я позову стражников! — предупредила Элиза.

По-видимому, он ей поверил, ибо остановился, и усмешка исчезла с его лица. Он вновь стал Перси, человеком, которого Элиза любила так страстно, ласковым и нежным. Как мог он только что быть таким жестоким?

Она вздернула подбородок, стараясь сдержать дрожь.

— Не могу поверить, что ты способен на такие слова, Перси. Ты, как и я, поклялся в любви ко мне. Будь эта любовь истинной, ты не стал бы бесчестить меня. Никто и никогда не смеялся у тебя за спиной, но будь так, я надеялась бы, что твоя любовь выше всех сплетен. Я могла бы выйти за тебя замуж сегодня ночью и обмануть тебя, но не сделала этого.

Перси с трудом глотнул.

— Вероятно, ты испугалась моего гнева.

— Может быть, — холодно отозвалась Элиза.

— Кто он такой?

— Для тебя это так важно?

— Да, клянусь Богом, важно!

— Но почему? Ты намерен отомстить за меня? Или намерен сообщить, что ты отказываешься от меня, чтобы сохранить достоинство?

— Боже мой, Элиза! — яростно выпалил Перси, сжимая кулаки. — Что происходит?

— Странно, что это волнует тебя, — спокойно ответила Элиза и отвернулась, положив ладони на холодный камень стены. Чего можно ждать от него, горько размышляла она.

Еще большего оскорбления, нашептывало ей сердце. Разве можно представить себе, что она сумеет что-нибудь объяснить? Перси или еще кому-нибудь? Особенно с его представлениями о наследовании и справедливости. Неужели она решится сказать: «Генрих был моим родным отцом, Перси, и потому я похитила его кольцо. Я увезла кольцо потому, что моя мать, бордоская крестьянка, собрала последние гроши, лишь бы купить это кольцо и подарить Генриху. Мне не хотелось, чтобы об этом узнали, — ты ведь понимаешь меня, Перси? — и потому мне пришлось солгать этому человеку».

Нет, объяснить все это Перси невозможно. Было бы глупо надеяться на это. Однако оскорбление больно ранило Элизу, она не могла поверить, что человек, который клялся ей в любви, тот, которого она любила всем сердцем, мог с такой легкостью назвать ее шлюхой. Перси стал холодным и твердым, как камень стены, едва она коснулась его. Да, она знала его, знала все его достоинства: любовь к поэзии и музыке, мягкость, честность и преданность. Но, кроме того, Элиза знала, что Перси третий сын мелкого нормандского барона, что он непомерно тщеславен. Богатство и титулы значили для него слишком многое.

— Что за игру ты ведешь со мной, Элиза? — хрипло спросил Перси. — Ты говоришь, что была «обманута». Тебя опоили или одурманили? Или и с этим человеком ты вела игру? Я хорошо знаю, на что способны женщины, герцогиня. Язык говорит «нет», глаза — «да», и все это способно довести мужчину до бешенства. Неужели ты вводила его в искушение, Элиза, соглашаясь и отказывая? Разыгрывала Иезавель с таким же искусством, как обыкновенная блудница?

Она вцепилась в камень и обернулась к нему с высоко поднятым подбородком и горящими глазами.

— Вы знаете много подобных женщин, сэр?

— Да.

— Сколько?

— Какая разница? Я рыцарь, я сопровождаю короля, участвую в сражениях. Мне приходится много времени проводить в пути, иногда я так устаю, что нуждаюсь в утешении. И потом, я мужчина.

— И мне кажется, Перси, обвинить тебя в распутстве можно скорее, нежели меня.

— Что?

— Уверена, ты слышал меня.

Он вновь стиснул кулаки и метнул подозрительный взгляд в сторону ближайшей башни. «Стражники окажутся здесь, Перси, не пройдет и нескольких секунд…»

— Упокой, Господи, его душу, но это Генрих испортил тебя, Элиза! Женщине положено вынашивать наследников мужчины, она должна быть верной и преданной, ибо кто захочет растить чужого ублюдка?

Элиза улыбнулась:

— Монтуа мое, Перси. Мой ребенок по праву будет его наследником, не важно, с кем я спала.

— Сука! — внезапно взревел Перси. — Подумать только, я считал тебя самой чистой, самой прекрасной, самой любящей из женщин! Ты говоришь, как дочь сатаны!

Желание рассмеяться охватило Элизу. «Ты почти прав, Перси: я дочь Генриха II». Но она сдержалась.

— Вероятно, тебе лучше уехать, Перси, прежде чем ты подпадешь под власть моих чар.

Перси отвернулся и молча уставился на звезды. Когда он вновь взглянул на Элизу, в его глазах отразились оскорбление и боль.

— Прости, Элиза.

— За что, Перси? За то, что ты сказал, или за то, что сделали твои слова?

— Не знаю, не знаю… — пробормотал он, прижимая ладонь к виску и прикрывая глаза. Когда они вновь открылись, в них было совершенно иное выражение. Он шагнул ближе, и Элиза напряглась, оказавшись в его объятиях.

— Элиза, я так долго желал тебя…

Он помедлил, и вдруг снял с нее головной убор, который Элиза так тщательно выбирала. Волосы рассыпались по плечам, поблескивая в темноте. Перси подхватил их и приподнял.

— Мне снилось, что я с тобой… а твои волосы обвиваются вокруг меня, ласкают кожу… Ты не должна была достаться никому другому…

— Перси, ты делаешь мне больно.

Казалось, он не слышал ее.

— Мы еще можем пожениться. Прежде всего тебе придется отправиться в монастырь, где добрые сестры присмотрят за тобой до тех пор, пока мы не убедимся, что у тебя не будет ребенка.

— Перси, я никуда не поеду. Если ты предпочел не доверять мне, нам больше нечего ждать.

— Элиза, я предлагаю тебе шанс для нас обоих…

— Перси, ты ничего не понимаешь! Мне не нужно ничего, кроме доверия. Случившееся не тревожит тебя, все, чего ты боишься, — моей «порчи». Без любви и доверия этот брак мне не нужен. Мне ни к чему земли, Перси, у меня они есть. Я герцогиня. Я…

— Элиза, ты глупа! — перебил он, и, взглянув в его глаза, Элиза поняла, что ее гнев только подкрепил гнев Перси. Он едва сдерживал ярость. — Женщины выходят замуж за тех, кого им укажут! Да! Ты приходишь ко мне, оскверненная другим мужчиной, да еще заявляешь, что будешь поступать по-своему! Что ж, вольному воля! Но смотри себе под ноги, дорогая. Ричард Львиное Сердце — это не Генрих, вероятно, он отдаст тебя дряхлому старцу, которому нет дела до молодой жены!

— Перси, ты оскорбляешь меня! Пусти!

Его руки ослабли, он крепко зажмурился и вздрогнул.

— Элиза, Элиза, попробуй меня понять. Я так долго желал тебя, ждал брака, нашего союза и теперь обнаружил… вот это. Бог свидетель, я совершенно растерялся. То, что принадлежало мне по праву, отнято, понимаешь?

Элиза покачала головой, желая расплакаться от обиды, гнева и смущения.

— Нет, Перси, — пробормотала она и замолчала, как только его прикосновения вновь стали нежными.

— Я любил тебя, Элиза, я так тебя любил!

Любил. Значит, теперь он ее не любит, но обнимает, прижимает к себе. Элиза ощущала теплоту его тела, его обволакивающие ласки…

Он запустил пальцы ей в волосы, коснулся шеи и приподнял голову, глядя ей в глаза. Его лицо казалось возбужденным, почти безумным.

— Отдайся мне, Элиза, — умолял он. — Ты отдалась незнакомцу, так отдайся и мне. Я так одинок, что постараюсь забыть…

Его губы впились в нее, причиняя боль. Элиза принялась яростно отбиваться. Она ждала совсем не того! Она нуждалась в сочувствии и понимании, в любви, в которой он поклялся, а получила только яростную пытку.

Испустив гортанный крик, Элиза отвернулась.

— Пусти меня, Перси! Уходи сейчас же, или, клянусь небом, я позову стражников!

— Я скажу им, что ты блудница…

— Они служат Монтуа и мне, ты не забыл, Перси? Тебе ненавистна мысль о том, что я утратила девственность, но герцогом Монтуанским ты по-прежнему стремишься стать!

По смущению Перси она поняла, что не ошиблась. Горделиво распрямив плечи, она решительно направилась к лестнице, бросив через плечо:

— Тебе незачем уезжать отсюда ночью, Перси. Замок Монтуа славится гостеприимством, и тебе, и твоим спутникам будут предоставлены ночлег и ужин. Можешь объяснить им, что у меня разболелась голова, и это совсем не ложь.

Перси не ответил ей. Элиза спустилась по лестнице к себе в покои.

Джинни приподнялась из угла, в котором сидела, поглядывая на огонь.

Герцогиня вернулась слишком быстро.

Элиза не заговорила с Джинни, но подошла к огню и молча остановилась рядом, согревая руки.

Джинни безошибочно определила, что дела плохи, что Элиза не смогла утаить от Перси правду.

«Она сейчас расплачется, — думала Джинни. — Наверняка разразится слезами, и это даже к лучшему, ибо тогда сможет выплакать боль».

Но Элиза не расплакалась. Она стояла у огня так долго, что Джинни не вытерпела:

— Миледи…

— Он был ужасен, Джинни, вел себя надменно, злобно и презрительно. Он говорил такие слова, что я возненавидела его. Но почему мне кажется, что мое сердце разорвано?

— О Элиза… — с отчаянием прошептала Джинни. Ей хотелось подойти к девушке и утешить ее, но та стояла слишком прямо и гордо, чтобы нуждаться в утешении.

— Я презираю себя, — почти с удивлением заметила Элиза, — потому что, боюсь, я по-прежнему люблю его. Мне не верилось, что он такой, как все мужчины. Я просто слишком сильно верила в нашу любовь…

Она вздохнула, содрогаясь всем телом. На ее белом одеянии и золоте волос отражалось пламя, придавая ей почти неземную красоту.

Внезапно Элиза обернулась и уставилась на Джинни горящими глазами.

— А он, Стед, получит в награду половину Англии! Ему отдана одна из самых богатых наследниц, титулы и земли… Нет, этого я не допущу! Он отнял у меня все, и клянусь, Джинни, я постараюсь, чтобы и он ничего не получил!

Джинни что-то пробормотала, но шагнула прочь от молодой госпожи. Она никогда еще не видела, чтобы эти прекрасные синие глаза наполняла такая злоба, никогда не видела, чтобы эта стройная фигура излучала такое напряжение и гнев…

Она и в самом деле собралась осуществить задуманное. Леди Элиза всегда была решительной. Что бы ни встало на ее пути, она была готова уничтожить рыцаря, которому оказалась обязана такими муками.

— Он не получит Гвинет с Корнуолла — не важно, что мне придется для этого сделать!

Джинни охватил холод. Жестокость в голосе Элизы казалась ей ужасающей.

— Не важно, что мне придется сделать! — повторила она и угрожающе прищурилась, не сводя глаз с огня.

Глава 9

— Всадники с востока, миледи!

Элиза проснулась, когда Джинни ворвалась в ее спальню и отдернула полог у постели. Элиза промучилась без сна всю ночь, заснула только на рассвете, а теперь чувствовала себя так, будто выбиралась из плотного тумана.

— Просыпайтесь, миледи, взгляните в окно!

Элиза распрямила затекшие ноги. Когда ступни коснулись холодного пола, она проснулась окончательно и поспешила к окну, выходящему на восток.

Всадники виднелись на расстоянии трех миль от замка — десять мужчин в доспехах. Пара мышастых лошадей, украшенных шелковыми попонами и перьями, везла искусно сделанный экипаж.

Элиза напрягала глаза, вглядываясь в лица мужчин. Они везли красно-золотые знамена, и когда приблизились, она различила эмблему — вздыбленного льва.

— Это рыцари Ричарда, — с трудом выговорила она.

— О, Боже! — воскликнула Джинни, всплескивая ладонями и подбегая к Элизе. — Они везут к нам Изабель!

— И не только ее, — с тревогой возразила Элиза. — Никто не стал бы посылать десяток рыцарей в полных доспехах со знаменами только для того, чтобы сопровождать служанку…

— Как думаешь, что им нужно?

Элиза нахмурилась.

— Они явились сюда с миром — это несомненно. Всем известно, что в Монтуа пятьсот воинов. Их прислали с каким-то поручением, но я не понимаю…

— Миледи, даже я это понимаю! — решительно прервала ее Джинни. — Ричард отправил своих людей в Монтуа затем, чтобы вы поклялись ему в верности!

— Может быть, — прошептала Элиза. Как герцогиня, она была подданной французского короля, но поскольку Монтуа было слишком мало, его владельцы клялись в верности правителям соседней Анжуйской империи. Следовательно, теперь ей придется присягать Ричарду, а Ричарду, в свою очередь, — Филиппу Французскому.

Элиза поняла, что пора одеваться, но что-то удерживало ее у окна. Всадники приближались, и чем ближе они были, тем пристальнее всматривалась Элиза. Воин, скачущий впереди, был ей чем-то знаком.

Кто бы это мог быть, задумалась она. Черный плащ стлался за ним по воздуху. Всадник был облачен в доспехи, опустил забрало своего шлема, и она не могла увидеть его лицо, даже цвет волос…

Ее сердце на мгновение остановилось, а затем забилось вновь с сокрушительной силой.

Это был он. Элизе не понадобилось видеть его лицо — достаточно было заметить, как он сидит в седле, возвышаясь над своими спутниками. Только один мужчина, кроме этого, умел сидеть в седле так величественно, и этим мужчиной был сам Ричард.

Но сейчас к замку приближался не Львиное Сердце, а Стед.

— Это он! — громко прошептала она, и ярость вновь охватила ее. Как он осмелился приблизиться к ее замку! Это казалось Элизе кощунством. Он погубил ее, а теперь требовал от нее гостеприимства, и ему, как посланнику короля, она должна была присягать…

— Он? Кто он, миледи?

Элиза не обращала внимания на вопросы Джинни. Ее лицо горело, Элиза чувствовала себя так, будто одним ударом могла разрушить каменную стену.

— Кто он? — настойчиво допытывалась Джинни.

Элиза наконец отвернулась от окна и оказалась лицом к лицу с перепуганной горничной.

— Я надену голубое платье с лисьим мехом, Джинни, и головной убор в тон ему. Найди золотые серьги и ожерелье, которые отец привез из Иерусалима, да поторопись, они уже приближаются. Пусть стражники встретят их у ворот, но пропустят без задержки. Не следует заставлять ждать таких посланников.

Джинни опустила глаза.

— Да, леди Элиза, мы все успеем.

Оставив Элизу у окна, она вышла из комнаты и принялась за поиски названной одежды. Он! Значит, этот человек поверг в такую скорбь ее госпожу, а теперь направлялся в ее замок, как в свой собственный! Джинни решила, что этот мужчина должен поплатиться за свою дерзость. Но если она собиралась отомстить за свою госпожу, ей следовало действовать как можно скорее.

— Миледи…

— Живее, Джинни!

Элиза появилась в большом зале, прежде чем туда вошли гости. Их было только трое, и Элиза догадалась, что остальные — простые воины, которые еще не были посвящены в рыцари и не заслужили титулов. Несомненно, теперь они болтали с ее стражниками.

Ее сердце забилось, как только приблизившиеся мужчины подняли забрала и сняли шлемы.

На лице Брайана Стеда играла насмешливая улыбка, и она настолько усилила раздражение Элизы, что ей было трудно оставаться спокойной и держаться с достоинством. Она холодно взглянула на рыцаря, подняв голову, радуясь тому, что выбрала богатый и изящный наряд. «Ты не заставишь меня дрогнуть, сэр Стед, — яростно подумала она, — не заставишь разразиться слезами. Придет день, когда я отомщу, ты окажешься безоружным, и тогда…»

Но первым с ней заговорил не Брайан, и на мгновение гнев Элизы исчез, когда Уилл Маршалл шагнул к ней с ласковой улыбкой:

— Миледи Элиза!

Он галантно склонился над ее рукой, и его жест был особенно заметен потому, что Уилл Маршалл славился как самый жестокий из воинов, а вовсе не как учтивый рыцарь.

— Уилл!

Элиза бросилась к человеку, которого считали самым верным воином Генриха, его правой рукой даже во время бедствий. Повернувшись, она увидела, что третьим мужчиной был Готфрид Фицрой.

Она много раз встречалась со своим сводным братом и любила его — высокого, гордого, хорошо сложенного, — хотя и сожалела о его участи внебрачного сына.

Сейчас Элиза задумалась, сможет ли она устроить свою жизнь так же хорошо, как Готфрид, когда тайна ее рождения станет известной. Готфрид был старше ее на двадцать лет, но сейчас улыбался так, что Элиза забеспокоилась. Плохо, если о ее беде уже известно Ричарду.

— Герцогиня, — проговорил Готфрид, шагая вперед и учтиво принимая ее руку, как и Маршалл, и запечатлевая на ней краткий поцелуй.

Элиза облегченно вздохнула. Они прибыли, чтобы вернуть Изабель и сообщить, что королем стал Ричард — и ничего более. Она быстро взглянула на Брайана Стеда. Он стоял позади двух других мужчин, разглядывая ее с насмешкой и еще каким-то непонятным выражением.

Неужели это был подавленный гнев, подобный ее собственному?

Элиза не стала ждать, пока Брайан приблизится к ней, чувствуя, что закричит от одного его прикосновения. Изящным жестом она указала на скамьи возле длинного стола.

— Добро пожаловать в Монтуа, господа. Вы позволите предложить вам вина, прежде чем мы приступим к делу?

Уилл Маршалл, который знал ее еще ребенком, не собирался соблюдать все церемонии. Обхватив Элизу за плечи, он подвел ее к столу.

— Элиза, как приятно вновь увидеть тебя. Ты хорошеешь с каждым днем! К тому же я забеспокоился, когда узнал, что тебе пришлось столкнуться с ворами…

По ее спине пробежал холод. Элизе хотелось обернуться и взглянуть на Брайана Стеда — может быть, ей удастся понять, что он сообщил остальным. Но она не осмелилась, опасаясь выдать себя. Она выпрямила спину, желая, чтобы Готфрид и Брайан оказались рядом, а не позади.

— Воров поймали? — негромко спросила она.

— Увы, нет! — с досадой проговорил Маршалл. — По-видимому, они скрылись в подземных ходах под замком Шинон. — Уилл потряс головой, будто отгоняя гнев и досаду, а затем прищелкнул языком. — Подумать только, один из нас — Стед, вот он, — принял тебя за воровку!

Элиза заставила себя рассмеяться вместе с Маршаллом, но как только они достигли стола, она повернулась к Стеду с явной угрозой в глазах:

— Весьма забавно, не правда ли, сэр Стед?

— Да, эта ночь была… и впрямь забавной, — отозвался он, кладя шлем на стол.

— Я чуть не подавился собственной слюной, когда увидел, как этот малый ковыляет к замку! А Ричард принял его, прежде чем Брайану удалось раздобыть себе новую пару сапог!

Элиза усмехнулась, искоса взглянув на Стеда.

— Да, но, кажется, встреча с нашим новым монархом без сапог ничем не повредила ему. Я слышала, что те, кто верно служил Генриху, получили щедрое вознаграждение.

— Это верно, — подтвердил Готфрид. — Похоже, мой брат не лишен мудрости. Верность нельзя купить, но можно вознаградить.

Стед спокойно разглядывал Элизу, и она подумала, что готова продать душу дьяволу, лишь бы обладать достаточной силой, чтобы разорвать его в клочки. Он стоял здесь с таким видом, будто между ними не произошло ничего, разве что Элиза стащила у него сапоги…

Жар вновь охватил ее, но ярко полыхающий огонь в очаге был здесь ни при чем. Слава Богу, Брайан не стал описывать события прошедшей ночи, иначе все они узнали бы…

Но теперь, даже потеряв Перси, она сохранила свое достоинство, хотя и испытывала нестерпимое раздражение. Каждый раз, глядя на Стеда, она вспоминала его прикосновения, и жар заливал ее лицо, заставляя вспомнить о ярости и слабости, желании сбежать и мольбе о том, чтобы холодный ветер прогнал все ее воспоминания…

Нет, она не сможет избавиться от воспоминаний, по крайней мере до тех пор, пока не найдет способ оскорбить его так, как он оскорбил ее, обесчестить его, отнять у него самое дорогое.

Она получит такой шанс, если не будет забывать о своем достоинстве. Она способна быть хорошей актрисой, когда это необходимо, она обратится к Элеоноре, прежде чем Стед получит обещанные богатства, и лишит его всего!

— Вот и вино, господа, — вежливо произнесла она, радостно видя, что Джинни уже спешит из кухни с серебряным подносом и четырьмя кубками на нем, — утолите свою жажду.

Джинни присела перед Уиллом Маршаллом, и тот взял первый кубок, Готфрид с краткой благодарностью принял второй. Стед потянулся за третьим, и Элиза одновременно смутилась и пришла в гнев, когда Джинни внезапно споткнулась, чуть не уронив поднос.

— Боже мой! — в раскаянии прошептала горничная, придерживая оставшиеся кубки свободной рукой. Она протянула Стеду не тот кубок, который он выбрал прежде. — Простите меня, сэр Стед.

— Ничего страшного, — беспечно ответил он, улыбнувшись покрасневшей Джинни. Элизе не понравилась его улыбка: от нее лицо Стеда становилось моложе, суровость черт смягчалась, делая лицо почти привлекательным. Он решил не тратить на нее свое очарование, но с готовностью простил служанку за то, что многие рыцари сочли бы оскорблением.

Джинни подала последний кубок своей госпоже, и Элиза нахмурилась. Джинни присела и поспешила уйти из комнаты.

— Да, это вино способно утолить любую жажду! — произнес Маршалл, осушил кубок и поставил его на стол. — А теперь, миледи, поговорим о цели нашего визита. Мы оставили вашу служанку Изабель управляющему, который встретил нас.

Элиза кивнула:

— Да, Мишель позаботится о ней. Я была так рада услышать, что она жива! Но, догадываюсь, это еще не все. Полагаю, вы прибыли принять от меня присягу Ричарду Львиное Сердце. Разумеется, Маршалл, я не откажусь сделать это. По воле Божьей, Генрих мертв. Ричард — его законный наследник, и я рада поддержать нашего повелителя.

Она заметила, что Брайан Стед почти не слушает ее. Зачем он приехал? Неужели просто затем, чтобы дразнить ее своим присутствием? Даже когда он молчал, Элиза чувствовала его рядом. Он возвышался над Готфридом и Маршаллом — молчаливый, мрачный в своих доспехах. Элиза ощущала пронизывающий взгляд его индиговых глаз, даже когда не смотрела на него, и дрожь мешала ей держаться спокойно. Только бы удалось отомстить! Но пока она ничего не могла сделать и была вынуждена бороться с яростью, угрожающей спалить ее, прежде чем она сможет осуществить свою месть…

«Хитрость бывает лучше смелости, сэр Стед!» — подумала она, продолжая улыбаться Маршаллу.

— Значит, — произнес Маршалл, не подозревая, какие мысли владели Элизой, — ты согласна преклониться перед Ричардом?

— С радостью, — ответила она и шагнула вперед, чтобы принять руку Маршалла.

Тот покачал головой:

— Не передо мной, леди Элиза! Кольцо Ричарда Львиное Сердце находится у Брайана Стеда, это перед ним тебе придется встать на колени.

Никогда! В эту минуту Элиза даже не думала, что своим отказом может оскорбить Ричарда.

— Меня не удивляет, — суховато заметил Готфрид, — что мой брат выбрал своим посланником Брайана. Только с ним Ричард беседует на равных, глядя прямо в глаза.

Элиза улыбнулась и подошла к Брайану Стеду, пытаясь разгадать странное выражение его темно-синих глаз. Эти глаза были загадочными, однако в них чувствовалась буря, и Элиза понимала: Брайан еле сдерживает гнев. Ей удалось унизить столь прославленного рыцаря перед Ричардом, похитив у него коня и сапоги.

Элиза протянула ему руку, Брайан взял ее. Даже видя золотого льва на кольце, Элиза вспоминала прикосновения этой руки, уверенно скользящей по ее телу, настойчивую ласку длинных пальцев, нестерпимый жар…

Прежде чем он успел что-либо сделать, Элиза сняла кольцо с его пальца и грациозно отвернулась, с невинным смехом обращаясь к Маршаллу:

— Позволь поклониться тебе, дорогой Уилл! Я хорошо помню, как ты служил нашему повелителю Генриху. От этого моя клятва будет более надежной!

И вновь, не дожидаясь ответа, она взяла Уилла за руку, надела ему на палец кольцо и плавно опустилась на пол:

— Я, Элиза де Буа, герцогиня Монтуанская, сим являю мою верность и преданность Ричарду Плантагенету.

Она поднялась так же быстро и грациозно, как и опустилась на пол.

— Теперь, господа, полагаю, ваше поручение выполнено.

— Не совсем, — возразил Маршалл. — Ричард просил тебя прибыть на похороны Генриха.

Ком встал в ее горле. На мгновение Элиза уставилась в пол.

— Да, разумеется, я поеду.

— Мы проводим тебя, — продолжал Маршалл, — но есть и еще одно дело…

Элиза с любопытством подняла глаза на Уилла. Тот улыбался.

— Король Ричард также желает, чтобы ты вместе с нами отправилась освободить королеву.

— Элеонору! — изумленно воскликнула Элиза.

— Да, Элеонору. Первое, что сделал Ричард, — решил освободить мать. Дела задержат его здесь на несколько дней. — Уилл замолчал и мрачно нахмурился, а затем добавил: — Никто из нас не видел принца Джона, с тех пор как он предал отца, и Ричард решил найти его. Однако он также пожелал немедленно освободить мать. Он надеется, что королева объедет страну ради него, чтобы народ с радостью принял Ричарда, когда тот ступит на английскую землю перед коронацией.

Элиза радостно улыбнулась. Решение нашлось само собой! Ричард пожелал, чтобы она стала спутницей той женщины, которую жаждала увидеть. Однако путешествие будет длительным, напомнила она себе. Как известно, Генриха должны предать земле в аббатстве Фонтерво — он завещал это еще при жизни. Так он и после смерти останется в Анжу, будет лежать недалеко от замка, в котором умер. После церемонии им придется проехать через Анжу и Нормандию, переплыть Ла-Манш и вновь верхом пуститься к Винчестеру, где ждет в заключении Элеонора.

Да, путешествие будет долгим, особенно рядом со Стедом. Однако они не останутся наедине, и в конце концов Элизе представится шанс повидаться с Элеонорой.

— Я с великим удовольствием присоединюсь к вам. Когда мы выезжаем?

— На рассвете, миледи. Сначала — в Фонтерво, где мы отдадим последние почести Генриху, а затем в Англию.

— На рассвете я буду готова, — пообещала Элиза.

— Отлично, — одобрил Маршалл. — Прошу меня простить, я должен проверить, как наши люди разместились на ночь.

— Мишель все устроит, — пробормотала Элиза.

Маршалл кивнул и направился к двери. Готфрид последовал за ним, и Элиза ждала, что так же поступит и Стед, но ошиблась. Улыбка исчезла с лица Элизы, ее взгляд наполнился неукротимой ненавистью.

— Убирайся отсюда! — прошипела она.

Он пожал плечами и опустился в кресло — довольно легко, несмотря на доспехи.

— Чтобы распорядиться о ночлеге для воинов, хватит и двоих людей.

— Мне все равно, хватит или не хватит. Я хочу, чтобы ты ушел. Твоя дерзость отвратительна, ты не имеешь права оставаться здесь.

— Мне приказали прибыть сюда.

— А, да, приказал Ричард.

Стед вновь пожал плечами, и в индиговых глубинах его глаз вспыхнул знакомый огонь.

— Ричард намерен сделать меня одним из самых влиятельных людей в Англии. Это недурная причина, чтобы служить законному королю.

— Все верно! — саркастически воскликнула Элиза. — Причина — Гвинет с Корнуолла и ее земли. Ты будешь богатым и знатным, сэр Стед. Неужели все это так много значит для тебя?

— Говорят, что только глупец способен отказаться от богатства и власти.

— Да, только глупец, — сухо повторила Элиза.

Стед вопросительно поднял черную бровь:

— Вы досадуете, миледи?

— Нет, я в бешенстве. Ты не имеешь права сидеть в моем зале, не имеешь права переступить порог замка. Тебе известно, как я презираю тебя!

Он рассмеялся с истинным удовольствием.

— Значит, мне следовало объявить Ричарду, что я не осмелюсь приблизиться к леди Элизе, которая заявляла о своем опыте, однако оказалось, что я первым сорвал ее цветок? Тогда мне пришлось бы объяснить все и рассказать, что ты осквернила труп его отца, украла у него кольцо. Надо ли было говорить об этом?

Элиза вспылила:

— Ты поступаешь глупо, дразня меня, сэр Стед. Скоро ты поймешь, что, пусть у меня нет ни земель, ни титулов Гвинет с Корнуолла, я способна на жестокую месть.

Он поднялся и направился к ней, и Элиза поняла, что отступает. Она находилась в собственном замке, однако этому негодяю было все равно, он не задумывался ни о прочности стен замка, ни о пятистах вооруженных воинах.

— Еще один шаг, — прошипела она, — и я позову стражников!

— Можешь звать кого угодно, герцогиня, — ответил Стед. — Я не боюсь угроз лживых воровок.

У очага лежала кочерга. Обернувшись, Элиза яростно схватила ее.

— Ты не посмеешь прикоснуться ко мне, варвар, насильник!

— То, что произошло, едва ли было насилием, Элиза.

— Это едва ли было чем-нибудь другим!

Он остановился, но Элиза понимала — Стед поступил так, только чтобы посмеяться над ней.

— Неужели ты возненавидела меня потому, что я не стал падать на колени и вымаливать твое прощение? Вероятно, мне следовало появиться здесь с мокрым от слез лицом, выпрашивая прощение и твою руку? Да, это пришлось бы тебе по вкусу! Ты бы воспользовалась возможностью, чтобы сказать, как презираешь меня, что скорее выйдешь замуж за престарелого калеку-крестьянина! Но, разумеется, эти слова были бы пустыми, ведь ты влюблена в сэра Перси Монтегю. По-моему, ты судишь несправедливо, но я не питаю к тебе вражды. — Он насмешливо поклонился и скептически добавил: — Желаю тебе и юному Перси долгих лет жизни и счастья.

Мгновение она не могла пошевелиться. Казалось, ненависть заполнила ее до краев, мешая дышать. Но Элиза не могла позволить себе потерять рассудок…

— Тебе никогда не быть хоть немного похожим на сэра Перси, Стед, — холодно произнесла она.

— Какая жалость! Скажи, ты уже поведала ему о нашей… встрече?

— Это не твое дело.

— Как это не мое? — Он издевался, и Элиза понимала это. — Я должен приготовиться к тому часу, когда твой будущий муж явится мстить за твою честь!

— Со времени нашей встречи, Стед, я молилась только о том, чтобы Бог покарал тебя!

— К чему беспокоить Бога? Отправь посыльного за мужественным Перси!

Он шагнул еще ближе, и Элиза ясно разглядела насмешливую улыбку. По какой-то нелепой причине она вообразила этого человека рядом с Гвинет с Корнуолла, с женщиной, жаждущей встречи с ним. Элиза представила улыбку Брайана, его сильное лицо, озаренное нежностью. Он искусный любовник, вероятно, он доставит Гвинет великое наслаждение.

— Еще шаг, Стед, и, клянусь, я позову стражников, но прежде успею ударить этой кочергой по твоему мерзкому лицу!

— В самом деле?

— Ты сомневаешься в этом?

— В чем я не сомневаюсь, — ледяным тоном отозвался он, и его лицо напряглось, а улыбка исчезла, — что ты — плутовка, которая навлекает беду на саму себя. Ты герцогиня Монтуанская, теперь я это понял. Уилл поклялся, что герцогиня Монтуанская богата, так что я начинаю верить, что ты не была сообщницей головорезов, обесчестивших Генриха. Однако ты украла кольцо, нам обоим известно об этом. Почему? Это тайна, герцогиня, загадка, которую я не упущу случая разгадать. — Брайан помедлил, глядя на Элизу и ожидая ее ответа. Признается ли она, зачем совершила кражу? И если нет, что тогда? Это могло иметь какое-то значение. Некогда после смерти виконта Льенского его младший сын увез герб своего отца от брата-виконта — это был сигнал, что отец желал видеть своим наследником младшего сына, и его брату пришлось выдержать настоящую битву. Неужели Элиза де Буа участвует в подобном плане?

Она улыбнулась, и ее улыбка была прекрасной и горькой, нежной и злобной.

— Если у меня есть тайна, Стед, эту тайну тебе никогда не раскрыть. Если я плутовка, держись от меня подальше. Ибо я презираю тебя больше, чем змей и крыс!

Ее голос тревожно повысился. Элиза приходила в бешенство от одного звука голоса Стеда, его слова вызывали в ней прилив страха: он до сих пор хотел знать, почему она взяла кольцо, почему солгала…

Перси уже потерян, с горечью подумала она. Но Монтуа еще в ее руках. И она постарается никогда не лишиться его, как никогда не доставит удовольствия Стеду или другому мужчине узнать ее тайну. Она уже потеряла слишком многое в попытке сохранить ее.

Неужели он так и будет преследовать ее? Как он осмелился появиться здесь, да еще задавать вопросы? Ее ненависть достигла предела, решимость оставаться спокойной и держаться с достоинством оказалась забытой, и Элиза вскинула кочергу, выпалив:

— Будь ты проклят, Стед!

Еще один шаг — и он оказался рядом. Элизе показалось, что он решится даже сломать ей руку, лишь бы выдернуть из нее кочергу. Перепуганная его стремительным движением, она вскрикнула от боли в стиснутой руке. Он взглянул на упавшую на пол кочергу и придвинул Элизу ближе к себе.

— Нет, будь ты проклята, герцогиня!

Она почувствовала, как Стед возвышается над ней, и желание сопротивляться оказалось сильнее желания позвать на помощь.

— Клянусь, Стед, ты сам навлекаешь на себя гибель! Я еще посмотрю…

— Сначала скажи мне правду! — резко перебил он. — Забудь обо всех уловках и лжи, и между нами восстановится мир!

— Я никогда и ничего не скажу тебе, Брайан Стед! Сейчас же отпусти меня! Это мои владения, мой замок! Я не в твоей власти и никогда не буду в ней! Пусти! Ненавижу тебя…

Она чуть не упала, когда его руки внезапно ослабли. На бронзовом от загара лице проступила мертвенная бледность, Брайан согнулся, схватившись за живот. К изумлению Элизы, он упал на пол, доспехи загрохотали по камням.

— Стед! — с любопытством позвала она, держась на безопасном расстоянии, но вскоре приблизившись и встав на колени рядом.

Он повернул к ней голову, и Элиза увидела, как сузились его зрачки. Лицо было серым и искаженным резкой болью. Он зашептал, и Элиза наклонилась, чтобы расслышать его слова.

— Если я выживу…

— В чем дело? — изумленно вскрикнула она. Ни один удар не смог бы вызвать такие судороги.

Она растерялась, когда он выбросил вперед дрожащую руку, сбросил ее головной убор и потянул за волосы. Она закричала, чувствуя, как он заставляет ее лечь на пол рядом.

— Убийца!

— Что? Но я ничего не…

— Уже дважды: сначала ударила кинжалом, теперь… отравила. Если, с Божьей помощью, я… останусь в живых, ты поплатишься…

Его глаза закатились. Рука медленно расслабилась. Изумленная Элиза поспешно отодвинулась. Неужели он и в самом деле мертв? Но разве не этого она хотела? Нет, только не это! Она не убийца, она никогда не пользовалась ядом…

Было так странно видеть его распростертым на холодном каменном полу замка, видеть это сильное тело совершенно беспомощным. Он затрясся в судороге, и Элиза вскочила, готовая отбежать к двери и позвать Маршалла.

Она не успела шагнуть, как ее потянули за подол платья, и Элиза вновь оказалась на полу, рядом с рыцарем. Он открыл глаза: в них пылала смертельная ненависть.

— Я выживу… выживу только для того, чтобы узнать… сука! Я думал, ты будешь… лицом к лицу… теперь я забуду… о пощаде…

— Но я ничего не сделала! — воскликнула Элиза.

Он закрыл глаза, но рукой по-прежнему сжимал тонкий голубой шелк ее туники. Казалось, он умирает, однако не желает отпускать ее. Она чувствовала его ненависть, мускулы Стеда сжимались под доспехами. Он приоткрыл глаза и на мгновение пристально взглянул на нее.

— Сука… я…

Он замолчал и разжал пальцы. Она была свободна.

Элиза с воплем вскочила на ноги. Спустя минуту в комнате оказались Маршалл, Готфрид и двое стражников Элизы. Маршалл опустился на колено рядом с Брайаном Стедом, а Готфрид отдал приказ немедленно найти и привести лекаря.

Элизе казалось, что она видит сон. Прибыл лекарь, тщательно осмотрел Брайана Стеда и спросил, можно ли перенести его в комнату. Элиза услышала собственный голос, предлагающий перенести Стеда в комнату, примыкающую к ее спальне, — в ту, где она жила, будучи ребенком. Комната была невелика, но с большой постелью и обращенными на восток окнами. После того как Элиза повзрослела, в эту комнату помещали родственников и особых гостей, потому здесь всегда было постлано чистое белье, а в сундуках хранились полотенца и одеяла. В шкафу нашлось даже несколько ночных рубашек ее отца и короткие нормандские туники.

Уилл и Готфрид перенесли Стеда, и Элиза не могла не заметить боль и беспокойство на их лицах. «Я не отравила его», — хотелось закричать ей, но никто и не пытался ее обвинять.

Лекарь попросил принести молока и разных трав. Элиза словно оцепенела, наблюдая, как он готовит дурно пахнущее снадобье.

Неужели этого она хотела, вновь задавала она себе вопрос. Разве она не говорила ему, как страстно жаждет увидеть его мертвым?

Но только не так! Она не трусиха, не убийца. А теперь… над ее головой нависла туча самого отвратительного подозрения…

Элиза ушла к себе, вновь вернулась и у дверей встретилась с обеспокоенным Маршаллом.

— Не входи, Элиза, это не слишком приятно. Лекарь сказал, что это снадобье поможет вычистить его изнутри.

— Уилл…

— По дороге сюда мы останавливались в крестьянском доме, — отсутствующим тоном произнес Уилл, скорее для самого себя, чем для Элизы. — Лекарь говорит, что отравление может быть вызвано жареным мясом.

Жареным мясом! Значит, Уилл не подозревает ее в убийстве — пока. Боже милостивый, Элиза даже не знала, что теперь делать. Она ненавидела Стеда, ненавидела всей душой. Но она не могла желать ему такой смерти…

Но если он выживет… обвинит ли ее открыто? Он оставался в сознании достаточно долго, чтобы пригрозить ей…

Измученная мыслями и перепутанная, Элиза побрела вниз по лестнице. Она села у очага, не замечая, как летят минуты. Все мужчины остались наверху. Прошло время, и Готфрид Фицрой спустился и занял стул рядом с ней.

— Готфрид…

Он успокаивающе улыбнулся:

— Он будет жить.

Элиза не знала, что она чувствует — облегчение или панику.

— Слава Богу, — тихо пробормотала она, уверенная, что Готфрид ждет от нее именно этих слов.

Он взглянул на нее с умело скрытым удивлением, и Элиза беспокойно вспыхнула.

— Ты поужинаешь, Готфрид? Ты голоден? У меня не было времени…

— Нет, Элиза, я не голоден. — Готфрид сделал гримасу. — Лекарь дал Брайану это отвратительное питье, чтобы того вырвало и внутри у него не осталось яда. Я это видел и теперь долго не захочу есть.

Элиза потупилась.

— Лучше начинай укладывать вещи, Элиза. Помни, что теперь мы подданные нового короля. Элеонора еще томится в тюрьме, и нам придется совершить долгое путешествие по плохим дорогам, чтобы освободить ее. Вероятно, нам понадобятся недели, чтобы пересечь континент, да еще несколько дней пути по Англии, это самое меньшее.

— Но как мы сможем уехать?

Готфрид усмехнулся:

— Стед — железный мужчина, Элиза. Стоит ему отдохнуть за ночь, и он будет готов в путь. Он уже обругал беднягу лекаря за отраву, которая исцелила его!

Элиза слабо улыбнулась, но слова Готфрида не позабавили ее. Она представила себе Брайана Стеда, чертыхающегося, с опущенной головой, и эта картина была не из приятных.

Готфрид рассмеялся, затем вновь посерьезнел, и Элиза подумала о том, что любит этого человека. Его волосы уже подернулись сединой, лицо покрылось морщинами, хотя ему не было и сорока лет. Он унаследовал много черт Генриха, и даже более — Готфрид обладал острым умом, был рожден править, в любых обстоятельствах оставался решительным, честным и справедливым.

— Ты и в самом деле желаешь быть спутницей Элеоноры?

— Больше всего, — с жаром отозвалась Элиза. Готфрид побарабанил пальцами по столу, по-видимому, погрузившись в мысли. Затем еле слышно он проговорил:

— Элиза, я должен предупредить тебя — мне известно, что ты моя сестра. И Ричард знает об этом.

Элиза невольно вздохнула. Она почти не знала Ричарда, видела его всего два раза. С Готфридом она встречалась нет сколько раз в обществе отца, их сблизило положение внебрачных детей. Она чувствовала, что может доверять этому человеку, и не только ему, но и Ричарду. Но если ее тайну знал Ричард, знал Готфрид, значит, мог знать и кто-то другой? Только бы этим другим не был Джон! Генрих не доверял ему. Джон Безземельный, младший из законных детей Плантагенета… Бог еще не создавал более коварного и себялюбивого человека. И если принц Джон обо всем узнает, он превратит ее жизнь в ад…

Готфрид потянулся через стол и осторожно прикоснулся ладонью к ее щеке.

— Не надо так пугаться, сестра. Ричард не такое уж чудовище, хотя, признаюсь, он обходится со мной без церемоний. Несмотря на то что он загнал в могилу нашего отца, этот человек всегда помнит о чести. Вспомни, он выполнил обещания Генриха Маршаллу, Стеду и остальным. Оба наших гостя некогда чуть не убили его, но Ричард не питает к ним вражды. — Готфрид помедлил. — Элиза, по-моему, мы были посланы сюда потому, что Ричард намерен сохранить твою тайну и взять тебя под свою защиту.

Элиза подняла руку и уронила ее.

— Если он будет хранить мою тайну, мне не нужна защита. По крайней мере, до тех пор, пока Джон ничего не знает, — тихо добавила она.

Готфрид покачал головой.

— Я уверен: Джон ничего не знает и ничего не узнает ни от Ричарда, ни от меня. — Он улыбнулся.

Элиза тревожно улыбнулась в ответ.

— Ты ведь знаешь, Готфрид, как я люблю тебя, — произнесла она. Она действительно любила его больше всех сводных братьев. Она помнила, как часто Готфрид путешествовал вместе с Генрихом: сын, который получал меньше всего наград, платил отцу самой большой преданностью. В сущности, Элиза мало что знала о нем, визиты Генриха были слишком редкими. Но она урывками виделась с Готфридом на протяжении всей своей жизни и считала, что в каком-то смысле может судить о нем. Он держался очень тихо, жил в тени короля, но наблюдал и учился, делая выводы быстро и умно.

— У нас с тобой общая беда, — усмехнулся он. — И это заставляет меня сделать второе предупреждение.

— Какое?

— Не затевай вражду с Брайаном Стедом.

— Почему? — Элизе не хотелось спрашивать об этом шепотом, но голос подвел ее. — В сущности, — произнесла она уже вслух, — этот человек не лишен совести. Он не может вызвать меня, и если решит враждовать…

— Элиза, Элиза, Брайан Стед — честный человек, даже слишком честный. Он всегда открыто говорил Генриху то, что думал, он смело встретился с Ричардом. Ты играешь с опасным противником.

— Что ты говоришь, Готфрид? Я ничего не имею против Стеда. — Неужели Готфрид поверил, что она способна отравить своего врага?

— Не знаю, что случилось между вами, — произнес Готфрид, — и ни в чем не обвиняю тебя. Только предупреждаю: он будет продолжать поиски до тех пор, пока не найдет то, что ищет. Он что-то подозревает, пока неизвестно что, и о многом размышляет, а его подозрения могут оказаться даже хуже истины. Вероятно, тебе следует признаться ему.

— Никогда! Зачем? Он женится на Гвинет и уедет далеко от Монтуа! Он может даже никогда больше не появиться здесь.

— Элиза, ты так похожа на Генриха… даже слишком. Я видел, ты размышляешь так лихорадочно, как вертится колесо с цепью для подвесного моста. Ты почему-то зла на этого человека и собираешься отомстить ему.

— Я? Но зачем?

— Твоя невинность прелестна, Элиза, но я ей не верю.

— Я презираю этого человека, но клянусь тебе, Готфрид, я рада, что сегодня он не умер.

— Вероятно, тебе не следует этому радоваться, — с внезапной печалью заметил Готфрид. — Поверь мне, я годами учился у нашего отца. Можно погубить человека, даже не коснувшись его, прибегая к хитрости и коварству. Тебе известно, о чем я говорю. Ты всегда знала, как обвести Генриха вокруг пальца. Брайан не Генрих. Он нравится мне, он мой друг — один из немногих. Однако он свиреп, решителен и очень силен — телесно и душевно. А потому забудь о своем гневе, что бы ни вызвало его. Не становись его врагом.

— Но к чему это предупреждение, Готфрид? Неужели Брайан Стед замышляет что-то против меня?

— Нет.

— Тогда…

— Я знаю вас обоих, я чувствовал, с каким напряжением ты говорила с ним. Я почти вижу, как оба вы рассыпаете вокруг искры, мечете молнии. Ты привыкла повелевать и поступать по-своему, как и он. Я просто предупреждаю тебя, что он может быть чрезвычайно опасным противником. Повторяю не начинай с ним вражды.

Элиза улыбнулась и встала.

— Я не хочу враждовать с ним, Готфрид, — уверенно солгала она. — Я, как и подобает хозяйке замка, буду заботиться о нем.

— Хотелось бы верить.

Элиза направилась к лестнице, но остановилась на полпути и обернулась.

— Готфрид, я выросла в одиночестве. Не знаю, как выразить это, но я рада, что у меня есть ты.

Он улыбнулся:

— Ты ведь знаешь, я мог бы быть твоим отцом.

— Нет, ты мой брат, и я этому рада.

Она поспешила по лестнице, покраснев при мысли о неожиданной связи, возникшей между ними. Два внебрачных потомка короля. Почему бы и нет?

Она осторожно постучала в дверь комнаты, куда отнесли Стеда. Уилл Маршалл открыл дверь и радостно сообщил:

— Ему гораздо лучше, Элиза.

Облегчение и радость Уилла были очевидны, и Элизе захотелось разделить его чувства. По крайней мере, до сих пор Стед не обвинил ее в попытке убийства.

— Можно повидать его? — спросила она Уилла.

— Да, а пока ты побудешь с ним, я выпью в компании Готфрида кружку эля, если позволишь.

— Разумеется, Уилл, будь здесь как дома. Позови Мишеля: он будет рад услужить тебе.

— Спасибо, Элиза. Если ему вновь станет хуже, пусть кто-нибудь позовет лекаря с кухни.

Элиза кивнула. Маршалл прошел мимо, и она робко прикрыла за собой дверь, не сводя глаз с кровати.

С Брайана уже сняли доспехи и тунику. Он лежал на спине, с натянутым до груди одеялом, которое не скрывало широких бронзовых плеч. Его волосы казались особенно черными по сравнению с белизной подушки, суровость черт лица подчеркивала мягкость постели.

Элиза поборола страх и приблизилась к нему. Услышав ее шаги, Брайан мгновенно открыл глаза, и его губы сжались в прямую черту.

— Стед, клянусь тебе, что я не…

— Прекрати лгать! Тебя не повесят и не отрубят тебе голову. Моя вражда с женщиной не станет общим достоянием.

— Дьявол тебя побери, Стед! — немедленно вспыхнула Элиза. — Меня никогда не повесят — Ричард не допустит этого. Я говорю тебе об этом только потому, что это правда…

— Не думаю, что тебе известно, как говорить правду, герцогиня. Ты так часто лжешь, что я потерял к тебе всякое доверие. Ричард терпеть не может женщин, он живет только сражениями и походами.

— Но я не…

— Пощади меня! — Он поморщился, пытаясь сесть на постели. Элиза поборола искушение помочь ему, ибо даже сейчас не была уверена, что он не дотянется до нее. Он был так зол, что, казалось, с трудом сдерживает желание схватить ее за горло.

— Я не разделяю пренебрежение Ричарда к прекрасному полу, — продолжал он, — но такую женщину, как ты, я бы с удовольствием избил до синяков.

— Ты не осмелишься коснуться меня…

— В самом деле? Не стоит надеяться на это, герцогиня!

Он казался усталым и измученным болезнью. Прикрытые тяжелыми веками глаза устремились на нее, однако Элиза не сомневалась в искренности его слов.

По-видимому, спокойствие этого человека было опаснее его угроз.

Она сжала кулаки и презрительно вскинула голову.

— Ты не только презренный ублюдок, Стед, ты отвратительный, тупой подонок! Я не пыталась отравить тебя!

— Леди, у тебя сердце убийцы.

— Ты глуп, Стед.

— Хотел бы этому поверить. Но держись подальше от меня, герцогиня, ибо, если ты подойдешь слишком близко, я могу припомнить, что ты уже дважды пыталась прикончить меня.

— Жаль, что это мне не удалось.

— Значит, ты все-таки пыталась?

— Могу я напомнить, Стед, что ты находишься в моем замке?

— Напоминай о чем угодно, только прекрати лгать.

Позднее Элиза удивлялась, почему она потеряла терпение, но тогда ей не хватило времени подумать. Она бросилась через комнату, как дикая кошка, и ударила по щеке.

— Сукин сын! Ты оскорбил меня, изнасиловал, а теперь советуешь держаться от тебя подальше! Жаль, что не я отравила тебя! Мне следовало быть осторожнее, и…

Он даже болел не так, как было положено людям. Несмотря на серое лицо и ввалившиеся щеки, его рука показалась железными тисками на ее руке, когда он вскочил и подтащил Элизу ближе к постели. Он был обнаженным, и Элиза с раздражением обнаружила, что стискивает зубы, оказавшись так близко к нему. Она невольно задрожала, остро ощущая его тепло и силу…

— Дерзкая сука! Может, на этот раз ты узнаешь, что значит дразнить мужчину…

— Бог свидетель, Стед, я сейчас закричу! — прошептала Элиза.

Она взглянула ему в лицо. Гнев горел в его глазах так ярко, что Элизе показалось, будто Брайан готов сломать ее, как ветку.

— Ты нападаешь, как мужчина, а затем визжишь, как женщина.

— Я уже многому научилась от тебя, Стед, и с радостью воспользуюсь в схватке любым оружием, доступным мне.

Он внезапно рассмеялся — сухо и жестко, отшвырнул ее от себя, сморщился и рухнул на постель, даже не вспомнив о том, что раздет.

— Значит, мы начинаем схватку, герцогиня? Я запомню это и тоже постараюсь пользоваться любым доступным мне оружием.

— Что это значит?

Он устало повернулся на подушке и хрипло проговорил;

— Это значит, Элиза, что ты выбрала поединок и сама установила его правила — то есть отказалась от всяких правил, забыла о чести и достоинстве. Это справедливо. И это означает, что если ты сию же минуту не покинешь эту комнату, я забуду, что нахожусь в твоем замке, забуду, что ты герцогиня, и буду помнить только о том, что ты пыталась прикончить меня — причем дважды. Сейчас сам я не смогу убить — пока, но с радостью посмотрю, как твоя нежная кожа покраснеет от ударов моей руки, и не остановлюсь, даже если от твоих воплей оглохнет все герцогство, до тех пор, пока не увижу, что ты получила боль и унижение полной мерой.

— Ублюдок! — прошипела Элиза, решив, что сейчас разумнее всего будет уйти.

— Лучше не произноси это слово так часто, если не хочешь, чтобы оно прилипло к тебе. Или, может, благородный Перси уже знает, что ты стала жертвой собственного обмана?

Несмотря на сознание его силы, Элиза вновь бросилась к нему.

Стед повернулся на постели и предупреждающе прищурился.

— Элиза, неужели ты так ничего и не поняла? Больше я не стану предупреждать тебя!

Она сжала кулаки и заставила себя остановиться.

— Наслаждайся гостеприимством этого замка, Стед, — холодно произнесла она, грациозно повернулась и вышла, собрав все свое достоинство.

Только оказавшись снаружи, она устало привалилась к двери. Она отчаянно дрожала.

Самообладание! Почему она не может остаться спокойной в присутствии этого человека? У нее оставался единственный шанс, нельзя было упустить победу. Только бы увидеть, как он лишится всего, о чем мечтал!

Он отнял у нее все — мечты, иллюзию любви, спокойную жизнь, все это рассыпалось, разлетелось, исчезло, как ее невинность.

И теперь…

Теперь он окончательно убедился в том, что она убийца.

«Не убийца, Стед, а воровка. Ибо я буду держаться от тебя подальше, но лишу тебя того же, чего ты лишил меня».

С этой мыслью она распрямила плечи и поспешила в спальню, где Джинни уже укладывала ее вещи.