Глава 25


Эамон не давал о себе знать, только прислал эскорт для сестры. И я была этому неимоверно рада, наш последний разговор глубоко отпечатался в моей памяти, не говоря уже о поцелуе. К осени, я даже была способна более-менее уверенно убеждать себя, что он, вероятно, наконец-то смирился с моим отказом и решил, что жизнь продолжается. Очень жаль, если мое решение осложнило жизнь Шону или Лайаму, для которых добрые отношения с Эамоном очень многое значили: не только возможность совместной обороны, но и успех предполагаемого похода против Нортвуда. И тот и другой заметили молчание Эамона. Но что бы то ни было утверждать было слишком рано. Со временем союз станет крепок, как никогда, ведь Эйслинг ближайшей весной должна выйти замуж за Шона. Это прольет бальзам на многие раны.

Как-то теплым вечером незадолго до Меан Фомар, когда почти весь урожай был уже собран, а спелые яблоки огнем горели на яблонях, я отправилась с Джонни на отдаленный пляж на озере. Здесь стена плакучих ив подходила практически к самой кромке воды, а изгиб берега обещал одновременно убежище и уединение. Стоял великолепный день. Озеро сверкало, лес только-только начал одеваться в осенний убор, то тут, то там пестрея оранжевыми, пунцовыми и желтыми пятнами на фоне темных сосен, венчавших холмы. В детстве мы провели здесь много счастливых часов, плавая, ныряя, карабкаясь по деревьям и без конца изобретая новые игры. Я положила малыша голышом на песок, и он пополз по нему на четвереньках, оставляя за собой причудливые узоры. Потом я разделась сама и вошла с ним в воду. Все работали в полях, нас никто не мог потревожить. Джонни, чувствуя прохладное прикосновение воды, восторженно хохотал, сверкая парой новеньких зубиков. Я то приподнимала его, то вновь опускала в воду, стараясь не брызгаться.

— На следующий год летом я научу тебя плавать по-настоящему, — сказала я. — Ты у меня будешь, словно ловкий лосось или даже тюлень. И тогда все начнут говорить, что твой отец принадлежал к морскому народу.

Мы играли и забавлялись, пока сын не устал. Тогда я уложила его спать на одеяле в тени ив. Заснул он не сразу, ему явно нравилось тихо лежать, разглядывая пятна света и тени на длинных листьях и тихо воркуя на своем непонятном языке. Фиакка устроился на ветке неподалеку и сторожил. Он очень переживал, когда мы купались: беспокойно каркал, хлопал крыльями, ходил туда-сюда у кромки воды, оставляя на песке аккуратные отпечатки маленьких лапок. Теперь он успокоился. Я снова вошла в воду и поплыла, время от времени оборачиваясь на Джонни, а потом нырнула, чтобы почувствовать влагу на лице, и снова вынырнула, откинув назад волосы и подняв целый шлейф брызг. Это было восхитительное ощущение, словно в сильных объятиях воды я могла на некоторое время забыть обо всех сложностях своей жизни, обо всех предстоящих мне решениях. Не думать о секретах, двуличии и риске, снова окунуться в восхитительную, невинную детскую свободу.

Через некоторое время я замерзла и поплыла к берегу. Джонни скоро проголодается, но пока он сладко спал на своем одеяльце. Я стояла по колено в воде и выжимала из волос воду. Вокруг ни звука, ни движения, но что-то заставило меня поднять глаза. Волоски на затылке встали дыбом, я была уверена, что за мной наблюдают.

Под ивами, неподвижный как ствол дерева, стоял мужчина. Тот, кто сейчас увидел бы его впервые, мог бы подумать, что сложные узоры на его лице — просто прихотливая игра солнечного света, пятнами пробивающегося сквозь листву. Одет он бы очень просто: в неброские серые и коричневые тона — разумный выбор для человека, собирающегося слиться с лесом. Я не заметила у него никакого оружия. Похоже, Крашеный считал, что лес Семиводья преодолеть не сложнее, чем болота Шии Ду. А возможно, его пригласили.

Он не двигался. Мне явно придется выйти из воды, в одной лишь мокрой рубахе, и при этом найти подходящие слова. Я выбралась на берег, изо всех сил пытаясь сохранить достоинство, но очень сложно контролировать ситуацию, когда приходится наклоняться, чтобы отжать подол, а у тебя при этом голые руки и плечи, половина груди выставлена на обозрение, все ноги в песке, и с собой нет ни расчески, ни зеркала. Я потянулась к сложенной на травке одежде, но Бран опередил меня. Малыш под ивами у нас за спиной не издавал ни звука.

Бран расправил мою шаль и собирался накинуть мне на плечи. Какие уж там «подходящие слова»! Я не могла дышать, не то что выдавить из себя нечто осмысленное. Шаль упала на землю, его руки обвились вокруг меня, а мои — вокруг него, его губы оказались на моих губах, и поцелуй был нежным до слез. Он взял мое лицо в ладони, медленно поглаживая большими мальцами мои виски и щеки, будто сам не мог поверить, что я здесь, в его объятиях. Голод в его глазах противоречил скупости прикосновений.

— Ох, Лиадан! — шептал он. — Лиадан…

— Ты жив, — пробормотала я, легко прикасаясь пальцами к его шее и чувствуя, как бешенно бьется мое сердце. — Я и не надеялась… но тебе нельзя здесь находиться, Бран. Часовые Лайма постоянно начеку. А он все еще верит… я не рассказала ему правды о сестре и о том, как ты помог ей. Я бесконечно обязана тебе за то, что ты сделал.

— Вовсе нет, — тихо ответил он. — Ты заплатила, помнишь? А теперь давай вспомним хоть немного о Правилах, пока мы еще можем владеть собой. Сядь рядом.

Он наклонился, поднял шаль и накинул мне на плечи.

— Ну вот, — он глубоко вздохнул. — Мы должны сесть в трех шагах друг от друга, только тогда я смогу выложиь тебе все свои новости.

— Я уже знаю, что сестра в безопасности, — сказала я, сев, как велено. Он устроился неподалеку на траве. — В день, когда умерла мама, прибыл… вестник.

— Понятно. Твоя мать… ты, наверное, очень горевала.

Я кивнула, мне все еще было сложно говорить, сложно дышать, невозможно собраться с мыслями.

— У меня есть для тебя и еще кое-что интересное, — продолжил Бран. — То, что я узнал по дороге сюда. Новость, возможно, еще не достигла ушей твоего брата или дяди. Уи-Нейлл мертв. Задушен во сне, в собственном лагере на пути к северу. Это произошло довольно давно, говорят, еще в первой половине лета. Пока его смерть держат в тайне, из стратегических соображений. Убийца неизвестен. Все произошло ночью, а тело нашли лишь на рассвете. Но, наверняка, действовал мужчина с сильными руками, умеющий незаметно передвигаться по лесу.

Мысли мои понеслись вскачь, возможные выводы пугали.

— Понятно, — прошептала я.

— Может, кто-то из твоих родственников все же знал правду? И этот кто-то не побоялся предать Уи-Нейлла достойному наказанию за зло, причиненное твоей сестре?

— Думаю, Шон мог обо всем догадаться, — медленно проговорила я. — Но со дня маминой смерти он оставался здесь, в Семиводье.

— Ты так никому ничего не сказала?

— Похоже, ты удивлен. Но ведь ты сам мне это советовал. Тебя смущает, что женщина тоже может обладать сильной волей?

— Вообще-то нет. Я уже понял, что тебя нельзя считать просто обычной женщиной. Ты остаешься сама собой, во всем.

— И все же я, в конце концов, рассказала правду. Отцу и Сорче. Я не могла допустить, чтобы мама умерла, считая, что Ниав погибла. Я рассказала им, что ты для меня сделал.

Мы посидели молча, я обдумывала безумную мысль, что Большой Человек, покровитель всего, что растет, беспристрастный судья в любом споре, мог сжать своими большими руками шею Фионна Уи-Нейлла и выдавить из него жизнь.

— Я бы на твоем месте не беспокоился, — безразлично произнес Бран. — Это, как и многие другие нераскрытые убийства, скорее всего припишут банде Крашеного. У нас на счету и так масса злодеяний, одним больше, одним меньше — неважно. Твой отец по крайней мере, сделал первый шаг, чтобы искупить предыдущие ошибки.

Я нахмурилась.

— Так человек должен непременно убить кого-то, чтобы заслужить твое уважение?

Бран равнодушно посмотрел мне в глаза.

— Он должен показать, что способен принимать решения и следовать им. Если на него возложены какие-либо обязанности, он не может пренебречь ими, когда ему вздумается. Если от него зависит судьба земли, семьи и людей, ему полагается нести этот груз всю свою жизнь, и он не имеет права просто так все бросить и помчаться за первой понравившейся ему встречной женщиной.

Я вздохнула.

— Как бы я хотела, чтобы ты познакомился с мамой. Всего один раз поговорив с ней, ты бы полностью изменил свое мнение. А отец… решение прийти сюда, чтобы быть с ней, далось ему непросто. И он не отказывался от ответственности, просто сменил один груз, как ты это называешь, на другой. Он был очень ей нужен, Бран. Нужен не меньше, чем… — у меня сорвался голос, и я не произнесла «чем ты мне». Я не могла этого сказать.

Некоторое время он сидел молча, а потом сказал:

— Я не могу остаться здесь надолго. Мне необходимо встретиться с твоим братом, моя задача выполнена лишь наполовину. Есть ли поблизости другие женщины, или ты здесь одна?

— Сюда вряд ли кто-то придет. А почему ты спрашиваешь?

— Я… я убеждал себя, что когда вновь встречу тебя, буду практиковаться в искусстве самообладания, но я…

Он не договорил, поскольку неожиданно оказалось, что мы обнимаем друг друга, что его тело крепко прижимается к моему, и нас накрывает волна желания, мы просто больше не в силах его сдерживать. Как же сладко было ощущать вес его сильного тела и лихорадочные прикосновения его рук к мокрой ткани сорочки! Все вокруг исчезло, кроме этих ощущений. Исчезли мужчина и женщина, обнимающиеся на берегу под ивами. Не было больше ни Брана, ни Лиадан, только две половинки единого целого, наконец-то сумевшие воссоединиться. Я вдохнула и еще крепче прижала его к себе. Он что-то прошептал, слегка передвинулся, и у меня перехватило дыхание. И тут с другого конца пляжа раздалось хныканье, а с ветки над нами послышалось карканье, и мы оба замерли. Хныканье стало громче, мы разомкнули объятия и встали. Я отошла и взяла сына на руки, а Бран неподвижно стоял на месте, и лицо у него неимоверно побледнело.

— Прости, — глупо пробормотала я. — В этом возрасте они совершенно не умеют ждать, когда голодны. — Сын хотел есть, он сердился, и у меня не было иного выбора, только сесть прямо здесь, на виду, спустить сорочку с плеча и приложить его к груди. Хныканье моментально прекратилось и он начал сосать. Ворон над нашими головами тоже замолчал… А ведь Фиакка не предупредил меня о приближении Брана! Странное упущение для столь внимательного стража.

Бран все не двигался. Он продолжал пораженно смотреть на меня, лицо его стало отчужденным и застывшим, как маска.

— А ты явно не теряла времени, — заметил он. — Почему ты не упоминала об этом раньше? В какую игру ты играла?

На меня нахлынули болезненные воспоминания о другом точно таком же разговоре, и я едва не заплакала от возмущения и обиды.

— Что значит «не теряла времени»? — возмущенно прошептала я.

— Мои осведомители обычно работают лучше. Никто не рассказал мне, что ты вышла замуж и родила. Какой же я идиот, что пришел сюда!

Я не знала плакать мне или смеяться. Ну как мужчина, которого все считают способным выполнить задачу любой сложности может быть настолько туп?!

— Мне казалось, ты пришел повидаться с моим братом, — запинаясь, произнесла я.

— И это тоже. Я тебе не соврал. Но я также думал… я надеялся… но явно ошибся. Что ты все еще будешь… поверить не могу, что я снова попался на ту же удочку.

— И правда, — сказала я. — Ты здорово ошибся, если мог подумать обо мне нечто подобное. Получается, я для тебя не лучше придорожной девки, которая отдается любому, кто поманит.

Он нехотя приблизился и присел на корточки недалеко от меня. Он явно не мог оторвать глаз от сосущего малыша.

— Думаю, они просто нашли тебе подходящего мужа, как в свое время твоей сестре, — без выражения произнес он. — По крайней мере, это не Эамон Черный. Я пристально за ним наблюдаю и уж об этом точно узнал бы. Сына какого лорда для тебя выбрали, а, Лиадан? Ты что, переспав со мной, поняла, что тебе это так нравится, что ты жить не можешь без супружеской постели?

— Если бы не ребенок, я бы тебя ударила за такие слова, — я переложила малыша к другой груди. — Ты явно так и не научился доверять.

— Как я могу доверять тебе после такого?! — процедил он.

— Предрассудки так ослепили тебя, что ты не видишь очевидного, — произнесла я, как могла спокойнее. — Ты не задавался вопросом, почему я все еще здесь, в Семиводье, а не где-то там, с мужем?

— Даже и представить себе не могу, — промямлил он. — Твоя семья живет по собственным законам.

— Забавно, что это говоришь именно ты. — Чума на него, да он просто недостоин знать правду! Как он мог так все перевернуть?!

— Лучше расскажи мне все, Лиадан. Кто он? За кого ты вышла замуж?

Я сделала глубокий вдох.

— Я осталась дома, потому что никакого мужа у меня нет. И не потому, что никто не делал мне предложения. У меня были все возможности выйти замуж, но я отказалась. Я не хочу, чтобы твой сын носил имя другого мужчины.

Воцарилась гробовая тишина, только слышно было, как причмокивает ребенок. Он сосал очень активно, скоро наелся, и начал рваться у меня из рук, желая снова исследовать мир. Он зигзагами подполз к Брану, плюхнул маленькую, растопыренную ладошку на его изрисованные пальцы и завороженно уставился на них.

— Что ты сказала? — Бран сидел как каменный, словно боялся, что если только он двинется, мир вокруг него рухнет.

— Думаю, ты все прекрасно слышал. Это твой сын, Бран. Я как-то сказала, что у меня не будет никого кроме тебя, а я никогда тебе не лгала и не солгу.

— Почему ты так уверена?

— Ну, поскольку я занималась любовью только с одним мужчиной и только одну ночь, мне кажется, что места для сомнений нет. Или ты забыл, что произошло между нами?

— Нет, Лиадан. — Он слегка двинул лежавшими на траве пальцами, и Джонни внезапно сел, тихо вскрикнув от удивления. Малыш поднял голову и его серые глаза отразили мрачное выражение глаз Брана. — Я не забыл. Такую ночь и такое утро забыть невозможно, неважно, что было потом. Но это… я просто не могу поверить. Я, наверное, вижу сон. Наверняка, это плод моего воображения.

— Когда я его рожала, он вовсе не казался мне плодом воображения, — сухо заметила я.

Он поднял на меня глаза и сжал губы.

— Почему ты мне не сказала? Как ты могла?!

— Я почти сказала тебе, тогда, в Шии Ду. Но у нас не было времени, и кроме того, мне казалось, ты и так несешь на себе слишком тяжкий груз. Не хотелось добавлять тебе еще. Но мне так хотелось, чтобы ты присутствовал при его появлении на свет! Просто ужасно хотелось, чтобы ты разделил со мной радость от его рождения.

Снова наступила тишина. Джонни потерял интерес к руке Брана и пополз по направлению к воде. Бран смотрел ему вслед и от выражения его глаз у меня внутри все переворачивалось. Но когда он наконец заговорил, голос его был абсолютно спокоен.

— Ты же знаешь, что я из себя представляю. Знаешь, какую жизнь я веду. Я не могу нести этот груз, не подхожу на роль мужа и отца. Ты сама говорила, у меня одно ремесло — убивать. Мне бы не хотелось, чтобы сын пошел по моим стопам. Ему будет лучше без меня, да и тебе тоже. Я не могу понять твоих родных, но я точно знаю, несмотря на все грехи твоего отца, твой брат — славный парень, он способен защитить тебя и предоставить все необходимое. Мы должны попрощаться, Лиадан. Я не могу стать таким мужчиной, какой тебе нужен. Я… меченый, неполноценный. Будет лучше, если мальчик никогда не узнает, кто его отец.

Я еле могла говорить.

— Значит, ты хочешь повторить историю Кухулинна и Конлая, так?

— Историю, полную горечи и печали, — тихо проговорил он. — Думаю, именно так оно и есть.

Мы некоторое время тихо сидели, наблюдая, как малыш продвигается по песку с энергией, далеко превосходящей его ловкость. Он постоянно падал то на локти, то на колени, то плюхался на бок, но неизменно снова поднимался.

— Я уже вижу, что ошибался, когда называл это «грузом», — заметил Бран. — Это не груз, а бесценный дар. Подарок, который нельзя разбазаривать на такого, как я.

— А-а-а! — проговорила я. — Подарки, знаешь ли, приходят к нам непрошенными. Мы с тобой оба согласились принять его в ту ночь, когда любили друг друга. Твой сын не судит тебя, и я не сужу. Для него ты — чистый лист, начиная с этого дня, на нем можно писать что угодно. А я… я никогда не просила тебя измениться. Ты такой, какой есть. У меня сильные руки, Бран. Я не спала ради тебя в самые темные ночи. В новолуние моя свеча постоянно горела, чтобы осветить тебе путь. Ты, конечно, можешь отказаться от этого дара, но это будет непросто. Ты живешь в моем сердце, хочется тебе этого или нет.

Он кивнул.

— Я знал это, хоть и не понимал, откуда. Иногда мне казалось, что я вижу в темноте твое лицо. Но я считал, что во мне говорит слабость. Лиадан, ты не должна со мной связываться. Ты достойна большего, гораздо большего: уважения, успеха… мужчины, за которого тебе не будет стыдно. Моя жизнь — это бегство и опасность, мрак тени и маскировка. И изменить это нельзя. Я не хочу, чтобы и ты так жила… и… или мой сын.

— Если ты не видишь для нас с тобой будущего, зачем ты здесь? — прямо спросила я. — Ты же мог тихо повидаться с Шоном и исчезнуть незаметно, как и пришел. Как-то ты просил меня остаться с тобой. Может, забыл? Ты тогда изменил решение, лишь узнав, кто я. И все же, ты принимаешь от моего брата деньги. Сколько он заплатил тебе за задание? Почему ты работаешь на сына Семиводья, а дочь Семиводья отвергаешь? Это же бред какой-то!

— Полагаю, — устало произнес он, — это чем-то похоже на сеть, которой твоя мать оплела Хью из Херроуфилда, когда он настолько ослабел от желания, что бросил все свои обязанности, чтобы следовать за ней. Я уже понял, что даже мысли о тебе заставляют меня делать и говорить такое, что я сам себе удивляюсь. Ты так нужна мне, что я не могу нормально думать. Как-то я сказал тебе, что рассказывать истории опасно, что они заставляют людей мечтать о недостижимом. С самого дня нашей встречи меня мучают видения другой жизни… жизни, где я не одинок. Но такой человек, как я, должен оставаться один. Дружить со мной… связаться со мной — это смертный приговор, что будет подписан рано или поздно. Тебе надо жить дальше без меня, Лиадан.

Мне было неимоверно больно, но я постаралась выдержать легкий тон.

— То есть, ты думаешь, мне стоило выйти замуж на Эамона, когда он это предлагал? — проговорила я, приподняв одну бровь. — Ведь он не раз делал мне предложение. Даже после того, как я родила, он хотел, чтобы я стала его женой, и не был готов к отказу.

— Что?! — он возмущенно вскочил. — Этот человек хотел присвоить мою женщину и моего сына? Тот самый, чей отец оказался таким предателем, что подумать страшно? Клянусь адом, мне нужно было воспользоваться возможностью и перерезать ему глотку. — Вдруг его тон резко изменился. — Ничего, что он это ест? — спросил Бран, глядя на малыша.

Тот обнаружил на песке толстое, извивающееся насекомое, каким-то образом умудрился зажать его в кулачке и теперь тащил это живое угощение в рот.

— Джонни, нельзя! — закричала я и помчалась освобождать несчастное создание из цепкой хватки сына и срочно отвлекать малыша игрой в куличики, пока насекомое спасалось бегством.

Бран за нашими спинами внезапно затих. А потом произнес:

— Что ты сказала? — И мне сразу стало ослепительно ясно, что мамина интуиция в который раз не подвела.

— Я позвала своего сына по имени.

— Почему ты выбрала именно это имя? — голос Брана звучал неуверенно.

— Он назван в честь своего отца, и в честь отца своего отца, человека чистого и честного, — тихо ответила я, машинально строя очередной песчаный замок. Как только я закончила, Джонни протянул ручку и разрушил мое творение.

— Но… как ты узнала? Это имя… это имя не произносили столько лет, что я сам его почти забыл. — В его голосе было столько боли, что мне стало страшно.

— У нас в Семиводье имя Джона упоминалось довольно часто, — серьезно ответила я. — Твой отец был лучшим другом моего отца. Они вместе росли. Мой отец сказал, что счастлив, что его внук — одновременно и внук Джона.

— Но откуда он узнал? Я не ношу имени своего отца. Уже давно. Он умер. Он умер, когда я был еще слишком мал, чтобы хоть что-то запомнить. Он был убит, защищая твою мать, когда она вмешалась в жизнь Херроуфилдов и соблазняла лорда Хью, чтобы он забыл о своих обязанностях. Возможно, мой отец и впрямь был достойным человеком. Мне не посчастливилось в этом убедиться.

Я вздохнула.

— Определенно, тот, кто рассказал тебе эту историю, имел очень специфическую точку зрения на те события. Быть может, ты тогда был слишком мал, чтобы понять, что в этих рассказах — не вся правда. Кто поведал тебе эту историю?

Его лицо внезапно застыло.

— Я не стану об этом говорить.

— Возможно, было бы лучше, если бы ты все же поговорил об этом, — осторожно начала я. — Ты мог бы рассказать мне.

— О некоторых вещах лучше не вспоминать. Это такой тяжкий груз, что я не могу его с кем-то разделить.

— Но очень вероятно, что он перестанет быть грузом только после того, как ты его с кем-то разделишь.

— Я не могу, Лиадан.

— Я не ответила на твой вопрос, — сказала я чуть погодя. — Я расскажу тебе небольшой кусочек твоей собственной истории. То, что знаю. Видишь одеяльце под деревьями, на котором спал Джонни? Принеси его сюда.

Пальцы Брана гладили мое рукоделие, перескакивали с лоскутка на лоскут.

— Это…

Я кивнула.

— Я взяла на себя смелость слегка перекроить твой плащ, а то я не могла его носить. В этом одеяльце заключены частицы сердец всех родных Джонни, они своей любовью охраняют его сон. Розовое платье моей сестры Ниав, мое платье для верховой езды, старая рубаха отца, вся в пятнах от работы на ферме. Твой плащ, согревавший меня ночью под звездами. И…

Его пальцы остановились на выцветшем синем лоскутке с остатками изящной вышивки: виноград, лист, маленькое крылатое насекомое. Он перевернул руку, и там, на внутренней стороне запястья, оказалось точно такое же насекомое, созданное иголкой и красками — самый первый рисунок, который он потребовал выколоть себе в возрасте девяти лет, решительно настаивая, что он уже мужчина.

— Это лоскут с любимого платья моей матери, — сказала я. — У нее в Херроуфилде был один верный друг, жена Джона, Марджери. Марджери сама сшила это платье, она очень хорошо управлялась с иголкой. Это платье мама получила в подарок, в знак любви и благодарности. За то, что когда Марджери рожала сына, только знания моей матери и ее талант повитухи спасли ему жизнь. Когда родился мой собственный Джонни, мама сказала, что роды проходили точно также, и что мальчик так похож на того, другого, что это не может быть простым совпадением. Она сказала: «Думаю, я могу назвать имя отца этого ребенка». Ибудан — лорд Хью — согласился с ней. Я хотела назвать мальчика в честь его отца. Я хотела вернуть тебе твое имя. Твои родители не хотели бы, чтобы ты жил в ненависти, Бран. Они были бесконечно благодарны маме, а она им. Они любили и оберегали ее.

— Ты не можешь знать наверняка, — его голос звучал безо всякого выражения.

— Скажи мне одну вещь. Ты называл моего брата славным парнем. Мне кажется, несмотря на все твои слова о сетях и очаровывании, обо мне ты скорее хорошего мнения. И о моей сестре, которую ты спасал, рискуя собственной жизнью, тоже. Но, Бран, мы все — дети наших отца с матерью! Наверное, тебе все же стоит рассмотреть возможность, что Хью из Херроуфилда пришел в Семиводье, руководимый любовью и чувством долга. Что он не просто скрылся, не позаботившись о своих людях.

— Ты не понимаешь. Наверное, это и к лучшему, чтобы ты так ничего и не узнала.

— Что случилось с твоей матерью? Что стало с Марджери?

Тишина. Эта боль, похоже, слишком глубока, чтобы о ней говорить. Она надежно спрятана в его душе.

— Я задам тебе всего один вопрос, и давай покончим с этим. Что, если бы я с малышом находилась в каком-нибудь опасном месте, и ты приставил бы к нам охрану: Альбатроса или, может, Змея? Что, если бы на нас напали, и мой телохранитель погиб? Ты бы счел, что просить его охранять меня было безответственно с твоей стороны?

— Он бы не погиб. Мои люди — лучшие в своем деле. И все было бы совершенно не так. Если бы ты и… и Джонни оказались в опасности, я сам бы охранял вас. Я никогда и никому не доверил бы эту задачу. Это неудачный вопрос. Я бы в первую очередь убедился, что подобной ситуации никогда не возникнет. Если бы я… нес за тебя ответственность… ты бы никогда не оказалась в опасности.

— Но если бы это все же случилось?

— Мои люди ежедневно рискуют, — нехотя ответил он. — Люди умирают, а работа продолжается. Именно поэтому у нас нет ни жен, ни сыновей.

— М-м-м-м-м, — ответила я. — Ну что ж, ты сам уже как минимум дважды нарушил собственные правила. Ты расскажешь им об этом, когда вернешься?

Возникла пауза.

— Я не вернусь, пока не выполню свое задание, — сказал он. — И я действительно пришел сюда, чтобы повидаться с твоим братом. Уже поздно, я должен сделать, что нужно, и уходить.

Он встал, все еще держа в руках одеяльце. Джонни азартно трудился, набрав полные кулачки песка. Я встала.

— Полагаю, совершенно бессмысленно просить тебя вернуться целым и невредимым, — сказала я, изо всех сил пытаясь, чтобы мой голос звучал ровно. — Наверное, бессмысленно даже просто просить тебя вернуться. Но пока тебя нет, я буду жечь свечу. Береги себя.


— Мне надо идти, Лиадан. Не бойся за меня. Мы с твоим братом прекрасно понимаем, на какой риск идем. Я… мне пора уходить. Во имя всего святого! — вдруг воскликнул он, снова обнимая меня. — Я отдал бы что угодно, лишь бы провести эту ночь с тобой. Видишь, каким дураком я становлюсь, когда… — И он снова поцеловал меня, глубже, яростнее. Мне показалось, что это его последний поцелуй, поцелуй воина, уверенного, что он отправляется на свою последнюю битву. Казалось бы, чего проще, отступить на шаг и отпустить его? Но мои руки словно бы жили собственной жизнью, держали и не отпускали, а его руки обвились вокруг меня крепким, горячим кольцом.

— Ты все еще веришь, что я тебя заворожила, наложила какие-то женские чары? — выдохнула я.

— А что мне еще думать? Стоит мне коснуться тебя, и я забываю, кто я такой, чем я являюсь, а чем нет.

— Это широко известное явление, — ответила я, пытаясь улыбнуться. — Когда мужчина и женщина находят друг друга, когда их тела говорят друг сдругом… может быть, дело только в этом.

— Нет. Здесь все иначе.

Я не стала возражать, я и сама верила, что он прав. Одно дело, притяжение плоти, пусть и очень сильное, как я уже убедилась. Но наша связь была неизмеримо сильнее и глубже: вечная, нерушимая, тайная. Я не забыла, как те голоса в пещере убеждали меня: «Прыгай!»

— Лиадан, — прошептал он, зарывшись губами мне в волосы.

— Что?

— Скажи, чего ты от меня хочешь?

Я прерывисто вздохнула и слегка отстранилась, чтобы видеть его лицо. Оно, несмотря на маску ворона, выглядело очень серьезным и впервые за все это время очень юным. Двадцать один, не больше, хоть мне и сложно было в это поверить.

— Чтобы твой дух излечился от ран, — тихо проговорила я. — Чтобы ты смог увидеть свой путь. Больше я ничего не хочу.

Секунду мне казалось, что он не знает, что ответить, он озадаченно хмурил брови.

— Я ожидал совсем другого ответа. Ты всегда умудряешься сказать что-нибудь такое, что я просто не нахожу слов.

Я подняла руку и погладила узор, обводивший его серый глаз и спускавшийся по щеке к подбородку.

— Мне уже говорил об этом мой дядя Конор. Он приглашал меня с сыном уйти к ним в лес и примкнуть к друидам.

— Не уходи! — Он отреагировал немедленно, словно голос того самого, плачущего во тьме мальчика эхом прозвучал в мозгу. Он сжал меня так, что я начала задыхаться. — Не забирай его!

У меня заколотилось сердце. Он напугал меня.

— Все хорошо, — тихо успокоила я его. — Я все так же буду жечь для тебя свечу. Ведь я пообещала, а я никогда тебе не вру.

Я уткнулась лбом в его грудь, думая, что просто не вынесу минуты, когда он выпустит меня из объятий и исчезнет в лесу.

— Ты сказала, чего хочешь для меня, — очень тихо произнес Бран. — А чего тебе хочется для себя самой?

Я посмотрела ему в глаза, мне казалось, что ответ ясно читается у меня на лице. Но произнести это вслух я не могла, не теперь.

— Я расскажу тебе об этом, когда ты вернешься, — мой голос опасно дрожал. — Пока ты не готов услышать мой ответ. А теперь иди, пока у тебя не появился еще один повод считать, что женщина может заплакать, когда пожелает, просто так, для пущего эффекта.

Как же нам было сложно оторваться друг от друга. Но мы сделали это, и Бран опустился перед сыном на колени на мокрый песок небольшого пляжа. Джонни поднял головку и что-то пробормотал на своем непонятном языке.

— Я тоже так думаю, — серьезно ответил Бран. — Ты проснулся как раз вовремя. Иначе мы вполне могли бы сделать так, что в этом мире теней и печали родился бы еще один маленький мальчик, а, возможно, и девочка. — Бран нежно погладил малыша по темным кудряшкам и встал.

— Я не могу ничего тебе обещать, — мрачно заявил он. Теперь Бран снова отступил от меня на три шага, будто считал, что подходить ближе слишком опасно.

Мне становилось все труднее сдерживать слезы.

— Я ничего и не жду, — ответила я. — Со мной остаются мечты и надежды касательно нас троих, вот и все.

— До свидания, Лиадан. — Он подхватил свой сверток и зашагал прочь по траве в тень ив. На краю леса Бран остановился и обернулся. Сперва поглядел на Джонни, затем на меня, и я ощутила, будто в его глазах и повсюду вокруг него сгущаются мрачные тени.

— Прощай, мое сердце, — прошептала я и наклонилась, чтобы поднять мокрого, перепачканного в песке малыша. Нам уже давно пора было возвращаться домой. Бран все смотрел на нас — от смеси любви и боли в его глазах у меня перехватило дыхание. Потом он развернулся и исчез.


Загрузка...