Сыновья волка

Глава 4

17 апреля 1860 года

Сегодня, когда я сижу у себя в комнате и делаю вид, что шью, пришел один из рабочих и попросил встречи со мной. Я слышала, как он произнес слово «хозяйка» и как холодно его поправил Уильям – «миссис Вольфсон». По крайней мере, Уильям не изменился. Он так и не впустил рабочего, и тот вынужден был сказать ему, зачем пришел. Вскоре появился Уильям и передал мне, брезгливо держа двумя пальцами, находку – грязную, покрытую пылью и паутиной книгу, в которой я сразу узнала свой старый дневник.

Я почти не думала о нем с той ночи – неужели прошло всего шесть месяцев? Нет, буду честна. Вид любого предмета, который мог вызвать воспоминания, повергал меня в состояние, близкое к панике, – это меня, которая так раньше гордилась своим самообладанием! Все были необыкновенно чутки ко мне, так что иногда это даже меня сердило, когда я видела, как они перешептываются и поглядывают на меня с тревогой. Но не очень сердило, я вообще не испытываю теперь никаких сильных чувств. Уильям, начисто лишенный воображения, не связывал маленькую грязную книгу с моими «нервами». Он протянул мне дневник, сохраняя хладнокровие и невозмутимый вид. И я взяла его с таким же, смею надеяться, спокойным видом. И только когда дворецкий покинул комнату, меня стала бить дрожь.

Мой муж никогда не позволил бы мне дотронуться до дневника, не говоря о том, чтобы читать его. Но ведь он и не подозревал о его существовании, как и о некоторых событиях, происшедших со мной полгода тому назад, поэтому ему не пришло бы в голову следить, чтобы дневник не оказался у меня, – как он следил, чтобы ко мне не попали другие, опасные для здоровья предметы, и следил не без успеха (я наблюдала за ним потихоньку, когда он считал, что я ничего не замечаю).

Итак, я сидела в своем удобном кресле с рукоделием на коленях, правда, я мало преуспела в шитье. Оно свалилось на пол, когда я взяла книгу в красной, измазанной грязью обложке. Она была спрятана до сих пор, скрыта от глаз посторонних на выступе над окном башни в той комнате. Видимо, сегодня рабочие начали уборку комнаты и увидели мое имя – девичье имя на обложке, тисненное золотыми буквами.

Книга пахла пылью. Запах пыли и прикосновение к дневнику вернули меня к событиям тех дней, они предстали так живо, что, закрыв глаза, я могла заново ощутить себя в этой ужасной комнате, когда сгущалась темнота за окном и огонь угасал...

Я позвонила Уильяму и попросила принести шкатулку из моей комнаты. Ключ от дневника был там. Я вспомнила теперь, что бросила ключ в шкатулку, где держала старые безделушки, сломанные, поэтому бесполезные, но слишком дорогие сердцу, чтобы выбросить. Долгие месяцы я не вспоминала про ключ.

Итак, я открыла дневник и стала читать с начала до конца. Прошел год с тех пор, как я начала его. Бедная бабушка с ее требованиями соблюдения приличий. Я не выдержала даже года траура по ней. Но были другие обстоятельства, более важные, чем приличия. Я прочитала все до последней страницы, до последних истерических фраз. Я тогда была действительно почти безумна. Бедняжка, подумала я и улыбнулась, вспомнив, что «бедняжка» – это я сама. Не знаю, что бы я написала тогда, как повела бы себя, если бы знала, что до той поры я еще не испытала настоящего ужаса, лишь прикоснулась к злу.

Надо закончить историю. Тогда я смогу спокойно вспоминать, я выдержу, и хотя никогда не смогу полностью избавиться от этих воспоминаний, если они будут облечены в слова, может быть, тогда я стряхну, выброшу их из памяти, и мой мозг наконец очистится от темных облаков, которые все еще окутывают его потайные глубины. Литературный труд, а не рукоделие будет подходящим занятием для хозяйки Эбби-Мэнор. Я смогу сохранить это занятие в тайне. Я закрыла глаза, держа руку на кожаном переплете, и передо мной снова возникла картина той ночи.

В башне было темно, лишь слабо светились догоравшие угли. Я еле смогла различить последние, написанные мною слова. Вспомнила, что хотела продолжить писать, – это было предлогом – трусливым отступлением, чтобы отложить момент, когда придется открыть дверь. Я не стала писать больше. Да и нечего было добавить к последней фразе, все было сказано до конца. Я закрыла дневник, заперла его на ключ, который положила в карман юбки. И стала осматриваться в поисках безопасного тайника для него.

Перебирая предметы на столе, я наткнулась на вещь, которую раньше не заметила, – свеча в грубом железном подсвечнике. Угли почти догорели, и я с большим трудом смогла зажечь от них свечу, ее слабый дрожащий свет обнадежил и подбодрил. И еще одна мысль мелькнула, успокаивая, – значит, они не собирались вернуться сюда до темноты.

Стемнело уже несколько часов назад. Я бросила испуганный взгляд на окно, благодаря моим усилиям оно было наполовину освобождено от досок, и заметила выступ наверху, высоко, выше самого высокого человеческого роста. Подтащив стул к окну, я встала на него и заглянула – выступ был нужной ширины, дневник уместился и был незаметен снизу, поэтому я оставила его там, все равно лучшего укрытия не найти. Теперь к двери. Я не стану описывать те чувства, которые владели мною, когда я взялась за ручку. Просто невозможно дважды пережить такое. Вначале я не увидела ничего – за дверью была сплошная темнота. Потом сообразила, что держу свечу слишком высоко, свет ее слепит мои глаза, и я не вижу пола. Опустив свечу, я увидела зверя. Он распростерся на полу, но не выглядел спящим. Массивная голова лежала на вытянутых лапах, он, похоже, дремал.

Если бы на него не подействовали капли, он уже давно бы вскочил. Но уговаривать себя было бесполезно, страх полностью овладел мной. Мне надо было перешагнуть через огромную, лежавшую без движения собаку, чтобы попасть к лестнице. И, собрав воедино все остатки храбрости, я подняла одной рукой юбки, как будто переходя через лужу, и шагнула, едва задев собачьи уши. Я выиграла первый шаг.

Спуск был трудным, потому что на узкую лестницу снизу задувал ветер. Мне понадобились обе руки, чтобы держать свечу, и дважды я чуть не упала, запутавшись в юбках. Комнаты, мимо которых я проходила, были пусты. Ады в них не было. Оставался последний, самый нижний этаж. Ада должна быть здесь. Я поняла это, как только увидела дверь – она была заперта, и не на один засов, а обтянута еще и цепью, прикрепленной к железному крюку, вбитому в дверной косяк. Расщепленное дерево было совсем свежим.

Я позвала Аду по имени, но тишина так сковала мне язык, что я не смогла говорить, только шептала. Хотя распутать цепь было минутным делом, я возилась дольше, потому что не хотела ставить свечу на пол. Пока я занималась запорами, цепь гремела и звенела, но ни звука не донеслось изнутри. Наконец я сильно толкнула дверь кулаком, и она медленно подалась вперед. Я высоко подняла свечу и увидела ее – живую и, кажется, невредимую, она стояла около дальней стены, вытянув вперед руки, как будто защищаясь от вошедшего. Она бросилась ко мне. Что бы ни случилось с ней, она была со мной. На большее я не рассчитывала. Я обняла ее и сказала:

– Дорогая, сейчас не до слез. Мы должны отсюда выбираться, и поскорее. Надеюсь, Джулиан не...

Ада вдруг засмеялась. Голос еще был слаб, но смех прозвучал искренне, более неуместного звука не слыхивали эти стены.

– Джулиан! – презрительно фыркнула она. – Вообрази, Харриет, он пытался ухаживать за мной здесь, целовать меня! Он силен, но недостаточно силен для этого. Я остудила его порыв.

– И он оставил тебя?

– Он сказал... сказал, что ночь, которую я проведу здесь одна, переменит мое решение. – Она содрогнулась. – И почти так и случилось, Харриет. Я была так напугана. И еще он сказал, что пришлет своего отца... Когда ты вошла, я подумала...

– Знаю. Слава богу, ты невредима. Не надо бояться. Ада.

– Но ты, Харриет, как ты нашла меня?

– Нет времени для рассказа. Я нашла тебя, и теперь нам надо бежать. Ты должна добраться до Миддлхема и просить помощи. Если деревенские жители не помогут, надо скакать в Райпон. Вот деньги, положи в карман. Чтобы попасть в Миддлхем, тебе нужна лошадь. Двор запирают на ночь, но стена не высока, и ты сможешь через нее перелезть. Единственный человек в конюшне в это время – старый Адам, который тебя обожает. Ты должна его уговорить, подкупить, наконец. Не знаю, как ты сделаешь это, но ты должна. Поезжай в Миддлхем, поищешь Дэвида, я думаю, что он там. И смотри, чтобы тебя не увидели Джулиан или Вольфсон – оба уехали из дома. Бог знает куда. Ты все поняла?

– Успокойся, Харриет, дорогая. Я не совсем понимаю, зачем это, но сделаю все, как ты велишь. Но и ты должна идти со мной.

– Если мы разделимся, то удвоим шансы. – Я старалась успокоиться. – Я пока не могу уйти. Я должна попытаться спасти Фрэнсиса.

– Фрэнсис! Где он?

– В одном из подвалов. Боюсь, он серьезно ранен. Если эти дьяволы обнаружат, что мы сбежали, а он все еще здесь, они...

– Фрэнсис... – повторила Ада. – Он последовал за Джулианом, который унес меня из дома. Они что-то подложили мне в суп тем вечером. Он был странного вкуса, и я съела немного и была в полусне... Джулиан бросил меня, когда увидел Фрэнсиса, они начали драться, я не могла двинуться с места, только лежала и наблюдала. Джулиану бы не справиться с ним, если бы не собаки... Я увидела, как Фрэнсис упал...

– Потом, – прервала я, – если Фрэнсис сможет идти, я вместе с ним пойду за тобой. Возможно, тебе удастся взять двух лошадей, но сюда не возвращайся – вторую просто отпусти на волю, я постараюсь ее поймать. Если не смогу, пойду в Миддлхем пешком...

Поднялся сильный ветер, он пронизывал насквозь, когда мы вышли из дверей башни. На Аде все еще была соболья накидка, и она, дрожа, завернулась в нее, но вдруг одним движением сорвала с себя.

– Вот, возьми это.

– Но...

– Я смогу бежать быстрее без нее. А тебя она спасет от холода, тебя или Фрэнсиса.

Как только я взяла у нее накидку, послышался лай собаки. Мы обе разом повернулись в ту сторону.

– Собака пущена по следу, Харриет.

– Беги! – закричала я. – Беги!

Она послушалась. Мне не приходилось еще видеть, чтобы кто-нибудь так бежал темной ночью, – она прыгала через камни и холмики, как олень или молодая кобылка. Я бежала за ней, путаясь в накидке, спотыкаясь, в моей голове смутно мелькнула мысль задержать собаку. Вой и лай раздавались совсем близко. К ним присоединилось громкое ржание дикой лошади.

Ада остановилась.

– Это же...

– Это Сатана на дальнем пастбище. Сумеешь оседлать его?

Не тратя времени на ответ, Ада снова бросилась бежать. Как она могла выбирать путь в темноте в таком состоянии, не могу представить. Наверное, инстинкт гнал ее. Я и раньше полушутя говорила, что в ней живет лошадиный дух, а после той ночи почти поверила в это. Она прорывалась сквозь кусты и спутанную траву, достигнув стены, перелезла через нее и спрыгнула вниз – только мелькнули белым нижние юбки. Я старалась не отставать, подстегиваемая дьявольским рычанием, звучавшим теперь непрерывно.

Ветер гнул ветви деревьев и рвал в клочья облака. Освобожденная из их плена луна появилась во всем сиянии. И в этом сияющем свете я увидела картину, от которой у меня перехватило дыхание. Через поле к нам скакал черный жеребец. Его копыта звонко стучали по промерзшей земле, как удары барабана, грива развевалась на ветру. Ада, застыв, как статуя, протянула к нему руки, ее волосы распустились и закрывали лицо, а все линии юного тела были полны волшебства. Она простирала руки к дикому скакуну, как к любовнику, и я знала, что, как только она окажется на нем, она спасена.

Собака уже достигла башни. Некоторое время ее скрывали развалины, но я знала, что ее не остановят камни и ограда стены, и через несколько секунд она настигнет нас.

Жеребец остановился прямо перед Адой. Гарцуя перед ней, он как будто приглашал ее поиграть. Он тыкался носом в ее руки и юбки, ища сахар, который она всегда держала для него. Он узнал ее, но был слишком возбужден, видимо, человеческий страх передался ему, он беспокойно вертелся рядом, но не давался ей в руки, когда она пыталась ухватиться за гриву. Она выглядела такой маленькой на фоне огромного мускулистого животного.

В этот момент конь почуял приближавшегося зверя. Он высоко вздернул красивую голову, широко раздул ноздри и громко заржал. Только сейчас я сообразила, что могу помочь и всаднице и коню в их нетерпении помчаться скорее через поле, прочь отсюда. Я подбежала к Аде, выкрикивая ее имя, но она не слышала меня. Встав на цыпочки, она обеими руками обхватила конскую шею, ее тело находилось в опасной близости от пританцовывающих копыт, и дикий конь ответил на ее немую просьбу. Он встал как вкопанный, черная грива и золотистые локоны, смешавшись, струились по ветру.

Я опустилась на колени около лошади и почувствовала, как маленькая туфелька Ады больно уперлась мне между лопаток, я тут же выпрямила спину, подбросив Аду вверх. Когда я встала, пошатываясь, то увидела Аду на спине черного великана, она сидела верхом по-мужски, юбки сбились, и в их складках виднелись белые грязные чулки. Она цепко, обеими руками, вцепилась в лошадиную гриву, рот ее был широко открыт, и я услышала, что было невероятно, громкий радостный смех. Есть люди, которые перед лицом опасности становятся бесстрашными, храбрость пьянит их, и страх неведом. Она была именно из таких – юная воительница, амазонка.

Я изо всей силы обеими руками хлопнула по боку Сатаны и не стала смотреть на результат, повернувшись навстречу бегущему зверю. Не он прыгнул на меня – я прыгнула на него. Я бросилась на него, вытянув вперед руки и размахивая меховой накидкой. Зрелище со стороны могло бы вызвать и смех, особенно когда чудовище остановилось, явно опешив, не ожидая от жертвы подобных действий. Наверное, такое чувство испытывает кот, увидев, что преследуемая, обреченная мышь вдруг оборачивается и бросается на него, злобно оскалившись.

Мы столкнулись и покатились по земле, мои руки обхватили лохматую шею. Но одним вертким движением тяжелое мохнатое тело, вывернувшись, придавило меня, и огромные клыки защелкнулись на складках бабушкиной собольей накидки у самого моего горла. Я лежала, чувствуя горячее дыхание зверя на своем лице, и в это отчаянное мгновение, повернув голову, с необыкновенной ясностью, предшествующей, вероятно, концу, увидела картину, которую никогда не забуду.

Как черная блестящая лента, подхваченная ветром, огромный жеребец со своей всадницей перемахнул через изгородь. Адино черное платье слилось с его мастью, она стала как бы частью коня, только белело лицо и руки, и струились по ветру золотые волосы. Удивительное видение – копь и как будто слившаяся с ним в одно целое (не таким ли воображали древние кентавра?) прекрасная всадница. Они поднялись в прыжке и пропали из виду в темноте ночи. Мокрый собачий нос ткнулся в мою щеку, и впервые за долгое время, первый и последний раз в эту немыслимую ночь, Провидение сжалилось и разрешило моему сознанию полностью выключиться.

Первое, что я увидела, очнувшись, было лицо Вольфа.

Он специально это подстроил, я уверена. Как только он заметил, что я открыла глаза, улыбка шире раздвинула его надменный рот, который находился в нескольких дюймах от моего. Я тупо смотрела прямо в его глаза. Я ждала его едких замечаний.

– Проклятье, Харриет, – сказал он зло, – ты напугала меня почти до смерти. Фенрис хорошо выдрессирована, но она приучена убивать. Когда я нашел тебя лежащей под ее клыками, я подумал...

Пораженная, я вдруг поняла, что он растроган. Слезы выступили на его странных, как будто выцветших глазах, и лицо казалось гораздо бледнее обычного.

– Вы – лживый лицемер, – сказала я хрипло, – натренировали своих собак убивать и пустили по моему следу. И еще осмеливаетесь говорить со мной так, как будто вы...

Я от гнева даже смогла сесть, но это была ошибка. Все вокруг поплыло, перед глазами замелькали искры, и я снова упала на спину. Он одной рукой приподнял меня, а другой поднес к моим губам стакан. Я почувствовала запах вина и отвернулась.

– Вот почему я люблю тебя, – сказал нежно мой мучитель, добавив со смехом: – По крайней мере, это одна из причин. Едва оправившись от шока, ты уже способна подозревать, что в вино подсыпано снотворное. Смотри – тебе необходимо выпить, маленькая дурочка. Это тебя убедит?

Он поднес стакан к губам и отпил половину. Остаток предложил мне, и я уже не отказалась. Лишь повернула стакан той стороной, которой не касались его губы.

– Вот так лучше. Теперь ложись снова, – добавил он раздраженно, почувствовав, как я напряглась, – я не собираюсь прямо сейчас овладеть тобой. Пока – нет. Просто хочу, чтобы ты окончательно пришла в себя.

Я опустила голову на подушку. Теперь я увидела, где нахожусь. В той самой комнате, на самом верху башни, где провела недавно столько тревожных часов. В очаге снова пылал огонь, освещая человека, сидевшего рядом с кроватью на деревянном стуле. Я оглянулась вокруг в поисках коляски, но поняла, что он не смог бы въехать в ней по узкой лестнице. Значит, Вольф взбирался на собственных искалеченных ногах. Я вздрогнула, и Вольф, который замечал все, сразу понял, о чем я думала. Лицо его потемнело.

– Ты заставила гоняться за собой, Харриет, и не один раз. Я имею право поколотить тебя как следует. Но я не собираюсь этого делать. Надеюсь, мы придем к соглашению, как два разумных взрослых человека. Ты способна меня выслушать?

Игра света от пламени и теней на его лице завораживала, выхватывая из темноты нос как у античного героя, глаза и щеки оставались в сумерках. Я кивнула.

– Отлично. – Он тяжело вздохнул и наклонился вперед. – Ты видела письмо твоей бабушки. Это может избавить меня от лишних объяснений. У меня находится завещание. Ты допустила ошибку, Харриет. Почему не взяла его с собой?

– Я прочитала письмо только здесь.

– Понимаю. Хотя какая разница. Ты ведь понимаешь, что выход у тебя только один? Меня не интересует эта маленькая кукла – Ада. Она может выходить за своего грязного конюха, если пожелает.

Я вспомнила прекрасное видение – Ада и черный скакун в полете через изгородь. И чуть не рассмеялась злорадно, – как он ошибается! – Ада совсем не похожа на куклу.

– Где она? – схитрила я.

– Здесь, в башне. – Его глаза неотрывно следили за мной. – Теперь не имеет значения, убедишься ты в этом или пет... Ты не увидишь ее, пока все не устроится.

Я изо всех сил старалась не показать своего торжества, которое распирало меня. Он не знал о побеге Ады. Мой трюк с цепью и засовом сработал. Если бы мне удалось его продержать в неведении несколько часов, до утра, глядишь, мне и удастся спастись.

– Вы отпустите Аду? – спросила я с беспокойством. – Она не пострадала?

– Ее девичья чистота нетронута, – холодно ответил Вольф, – мой ни на что не способный сынок пока поддался на ее рыдания. Но знаешь, Харриет, у Джулиана только видимость мягкой натуры, и его почти женское самолюбие сильно задето. Сегодня ночью он уже не станет с ней церемониться. А произойдет это или нет, зависит от тебя.

– От меня?

– Не притворяйся дурочкой. Я хочу тебя, Харриет, ты знаешь это. В любом случае я сделал бы тебя моей. А теперь еще получил небольшой подарок богов, разве ты не понимаешь? Ты могла отказаться быть моей любовницей, но не станешь ведь возражать стать хозяйкой Эбби-Мэнор, иметь мужа, который восхищается тобой, и обеспечить Аде свободу, чтобы она могла удовлетворять свои наклонности к низменному.

Он наклонился еще ближе, так, что я видела лучи морщин под его глазами. Временное, под воздействием вина спокойствие и умиротворение таяло, уступая место чувству паники. Этот человек безусловно обладал надо мной властью. Его физическое присутствие действовало неотразимо. Как враг он был терпим, но как муж...

– Я могу тебя заставить, – продолжал Вольф. – Ты, глупенькая девчонка, что ты знаешь о мужчинах? Ты думаешь, что сегодня днем я использовал всю свою силу, чтобы удержать тебя в объятиях? Я могу переломать тебе кости! Бывают моменты, когда мне хочется именно так поступить с тобой. Твои ненависть и упрямство меня сводят с ума. Если бы не...

Он оборвал себя на полуслове, тяжело дыша, и я онемела от ужаса. Я лежала, глядя на него, и не могла пошевелиться. Когда он снова заговорил, я с трудом узнала его голос.

– Если бы я не любил тебя... – глухо произнес он.

Слова долетели до моих ушей, но не до сознания.

– Любовь... – повторила я и наконец поняла: – Вы сошли с ума!

– Поэты говорят, что безумие свойственно влюбленным!

– Вам нет дела до поэтов, и мне тоже. Они ошибаются.

– О, так ты знаешь больше? Сегодня днем ты мне сказала, будто не имеешь представления, что такое любовь.

Теперь он оседлал любимого конька, играя словами, надеясь, что его искусство плести словесную паутину сломает меня морально. Ведь раньше уже так было: живость его ума и красота фраз превращали меня в покорную идиотку. Теперь все изменилось, потому что я знала – это ложь.

– Любовь – это когда другой человек так много значит для тебя, что ты любишь его больше, нежели себя. – Я замолчала, представив Фрэнсиса, сражающегося со страшными собаками-волками за Аду. – Это означает самопожертвование – можно отдать свою жизнь за другого, если понадобится, за счастье любимого. Если вы действительно любите меня, вы не сможете принудить меня – ни за что на свете.

– Это сентиментальная чепуха, которую я не ожидал услышать от тебя, – сказал Вольф весело, – я-то думал, что мои объятия, пока еще сдержанные, все же научили тебя кое-чему.

– Мне они были противны.

– О нет, ничего, подобного. В тебе заложены большие возможности, Харриет. Дай немного времени, и я научу тебя настоящей любви.

Он склонился ко мне, и я вынуждена была откатиться на дальний конец кровати.

– Вы должны дать мне время, – пробормотала я, – я не могу решиться...

– Времени у меня нет. – Он заговорил отрывисто, но на лице появилась самодовольная усмешка, когда он откинулся на спинку стула. – Не делай из мухи слона, Харриет, большинство людей нашли бы твое поведение непонятным, в паше время браки заключаются по выбору родителей или опекунов, а непослушных детей наказывают! Положим, тебе удастся сбежать и рассказать великодушному мировому судье Йорка сказочку об Аде и ее груме. Я вижу, как он милостиво кивает седой головой и пальцами задумчиво расчесывает белую бороду, а потом говорит тебе, что твой опекун поступил очень разумно.

– Нет, если я расскажу, как Аду заточили и о вашем намерении принудить ее...

– Все равно. Уж я-то постараюсь, изображу все в красках, припишу эту историю возбужденному воображению двух легкомысленных юных девиц. Харриет, Харриет, ты можешь получить куда более худшего мужа. Я тебе выскажу некоторые преимущества брака со мной. Этот брак будет радостью и весельем, а не обычным завуалированным рабством, которое ты получишь от большинства других. Забудь свои глупые амбиции, вбитые тебе в голову высокомерной старухой, и дай волю своим инстинктам.

Именно такого Вольфа я и боялась больше всего. Он был так мягок, разумен, и во мне шла борьба, какая-то часть меня склонялась в пользу его аргументов. Он видел по выражению моего лица, что я колеблюсь, что я под впечатлением его слов... Может быть, настало время сделать следующий шаг? Если я пообещаю выйти за него... Все равно ближе, чем в Миддлхеме, не найти мирового судьи. Если я притворюсь, что согласна, может быть, он пустит меня к Фрэнсису.

– Если я скажу «да», – пробормотала я, – вы отпустите Аду немедленно?

Некоторое время он молчал. Пламя разгорелось ярче и высветило красным каждую черточку его лица.

– Ты согласна выйти за меня?

– Я... да.

Что-то было не так. Мне показалось, что откуда-то дунуло ледяным ветром. Легким движением он достал из кармана какой-то темный предмет, и я увидела небольшую черную книгу, которую он протянул мне, удерживая на раскрытой ладони.

– Ты поклянешься на Библии?

Я не колебалась. Протянув руку, положила ее на Священную книгу. И, подняв глаза, прямо встретила его взгляд.

– Клянусь, – сказала я, – выйти за вас, когда вам будет угодно.

Лицо его вдруг исказилось. Это не было страстью, о, мне известен этот взгляд теперь. Моя рука безвольно упала, когда он убрал Библию, некоторое время он сидел молча, глядя на небольшой том в своей руке. Потом левой рукой потянулся к галстуку, ослабил узел, развязал одним быстрым движением и бросил на пол.

Я читала его мысли, как он читал мои, и поняла, что было безумием надеяться, что я могу обмануть его. Он медленно повернул руку, и книга с глухим стуком упала на пол, подняв серое облачко пыли.

– Твое слово, – сказал он. – Я восхищен в глубине души твоей смелой ложью, но неужели ты подумала, неужели посчитала меня за идиота?

Не было нужды отвечать на это.

– Знаю, что твоя клятва не стоит ни гроша, – продолжал он задумчиво. – Ты скажешь что угодно сейчас. Ты должна дать мне кое-что более веское, чем слова.

– Но почему? Почему? – с трудом вымолвила я.

– Ответ очевиден – и должен быть тебе ясен. Я не привык ждать, обычно я получаю сразу то, что хочу, а я ждал дольше, чем ты думаешь. Но есть еще причина. Я не доверяю тебе, мое лукавое сокровище, и мало ли что ты можешь сказать священнику завтра или послезавтра. Ты станешь моей женой сегодня ночью – фактически, а не на словах. Это будет убедительным подтверждением твоей клятвы.

Я сидела с опущенной головой, избегая его взгляда. Он принял мое молчание за отчаяние, но на самом деле я лихорадочно думала. Как долго я была без сознания? Сколько времени прошло с тех пор, как умчалась Ада? Если она найдет помощь в Миддлхеме, я смогу затянуть с исполнением своего решения. Но если ей пришлось добираться до Райпона или Йорка – я пропала. Нет, надо надеяться, что помощь придет, и постараться сыграть хорошо, чтобы оттянуть ответ!

– Давай кончать с этим, – сказал он жестко, – я тебе показал светлую сторону медали, теперь позволь показать темную. Если ты отказываешь мне сегодня ночью, Джулиан пойдет к Аде. Мой мягкий на вид Джулиан имеет некоторые склонности, о которых ты и не подозреваешь. – Он поймал меня за руку и притянул к себе, его глаза уставились в мои, они светились и были пустыми – глаза волка. – А теперь еще кое-что. Мой неудачливый сын Фрэнсис куда-то исчез, тебе известно об этом? Я очень опасаюсь, что бедный малый заблудился на болотах.

Я вскрикнула и закрыла было лицо свободной рукой, но Вольф перехватил ее, чтобы насладиться моей мукой.

– Значит, Джулиан был прав, – сказал он. – Тебе интересно будет узнать, Харриет, что Фрэнсис подозревается в принуждении нашей маленькой кузины к... ты понимаешь, о чем я. Мы никогда не сможем получить от нее внятный рассказ об этом, потому что от шока, перенесенного после жестокого обращения, может повредиться ее разум.

Я плюнула ему в лицо. Это поразило нас обоих.

– Дайте мне несколько часов, – сказала я, – я должна подумать.

– Один час. – Он освободил мои руки так внезапно, что я упала на спину. – Один час и ни минутой больше.

Он поднялся – и одно лишь движение превратило его из сильного властного человека в отвратительного калеку. Пока он, раскачиваясь, ковылял к двери, я впилась жадным взглядом в его безобразную походку; он обернулся, и на лице его, как в зеркале, отразилось его физическое уродство.

– Можешь разглядывать сколько хочешь. Очень скоро у тебя будет много времени, чтобы изучать мои несовершенства. И пока ты здесь, поразмышляй и об этом тоже.

Из нагрудного кармана оп достал какой-то лист, и я узнала по красной восковой печати письмо моей бабушки. Подняв его высоко, он медленно и демонстративно порвал его сначала на полосы, потом еще раз, поперек, на мелкие кусочки, разжал руку, и клочки бумаги закружились, как конфетти, падая на пол.

– Единственное доказательство, что второе завещание существует, – сказал оп тихо, – а само завещание, как тебе известно, у меня. Теперь, Харриет, думай. Я буду внизу, если час тебе покажется слишком долгим.

Как только за ним закрылась дверь, я подошла к окну. Ночь была холодной и ясной, луна стояла высоко. Я долго вглядывалась в ночной пейзаж, как вдруг внизу почувствовала какое-то движение. Это был всадник, он как раз проезжал в тени под аркой ворот, и мое сердце отчаянно забилось. Но напрасно. Это был Джулиан.

Я вернула доску на место, оставив небольшую щель. Нельзя, чтобы он увидел открытое окно. Джулиан остановился внизу под башней и посмотрел вверх, а я подумала, как внешность действительно бывает обманчива. Со светлым шлемом волос и мечтательным лицом он напоминал молодого монаха.

Из проема, который вел в подвалы, появилась вторая фигура. Человек был похож на паука со своими скрюченными короткими нижними конечностями и ненормально длинными руками. Лунный свет, как и любой другой, был безжалостен к нему. Вот он поднял одну гротескно удлиненную руку во властном призыве. Джулиан подъехал к отцу, несколько минут они разговаривали. Тишина стояла такая, что я даже слышала голоса, хотя не могла разобрать слов. Потом Вольф нырнул снова в проем, а Джулиан пересек двор. Он спешился, оставив лошадь под одним из монастырских сводов, и тоже исчез в темном проеме двери.

Я снова впилась долгим отчаянным взглядом в дорогу – такую пустынную, залитую лунным светом. Внизу возникло новое движение.

То были собаки. Они появились во дворе как по волшебству – ожившие каменные изваяния, выпущенные из каменного плена. От одного взгляда на них мне стало холодно, холоднее, чем под ледяным ветром.

Когда я отошла от окна, меня вдруг осенило. Собаки выпущены на волю. Почему-то я думала, что они будут сторожить мою дверь, как раньше Локи. Но теперь Джулиан и Вольф находились в одном из подвалов, а собаки во дворе, и я получила свободу передвижения в башне.

Я нашла дверь, ведущую из башни к подвалам, на ощупь. Она открылась, как только я слегка надавила на нее. Темнота здесь не была такой непроницаемой. Слабый свет просачивался сюда со двора, и я смогла разглядеть, что коридор пуст. Я приблизилась к комнате с окном над дверью, поднялась на цыпочки и заглянула, как делала это уже однажды.

В комнате было так холодно, что изо рта Вольфа и Джулиана вылетали облачка пара. Вольф сидел на единственном стуле в тяжелом пальто с меховым воротником. Джулиан быстро ходил взад-вперед по комнате, потирая руки, чтобы согреться.

Я обеими руками ухватилась за решетку окна. Если бы они взглянули сейчас в мою сторону, то смогли бы увидеть мои руки и лицо, прижатое к прутьям, но они не смотрели сюда. У них была другая жертва для пыток.

– Он очнулся, – сказал Джулиан отцу через плечо, – не знаю, как давно, и слышал ли он что-нибудь.

– Это не имеет значения. – Вольф был похож сейчас на зловещего идола – руки в перчатках сложены на коленях, взгляд неподвижен. – Дай ему немного бренди.

Джулиан с удивлением взглянул на отца. Потом, пожав плечами, достал флягу из кармана и снял крышку. Фрэнсис, давясь, закашлялся от крепкого зелья, и это вызвало довольную улыбку у Джулиана. Бренди скоро произвело ожидаемый эффект. Кашель прекратился, и Фрэнсис попытался сеть. А Джулиан, в пародии на братскую заботу, поддержал его за плечи, устраивая голову на подушке.

– Боже всемогущий. Ну и холод здесь! – пожаловался Джулиан. – Сколько еще нам ждать?

– Я сказал – час.

– Сидеть в этом леднике, когда наверху ждет теплая постелька!

Я увидела, как Фрэнсис при этих словах напрягся, и Джулиан, в поисках очередного развлечения, сразу к нему повернулся:

– Прекрасная теплая постель и кое-что еще, тоже тепленькое, в придачу. Это не увеличит твои страдания и боль, дорогой брат, я думаю? Ведь только твое упрямство не позволяет тебе быть сейчас на моем месте.

Свеча опустилась так низко, что Фрэнсис вынужден был отвернуться, иначе огнем подпалило бы его волосы.

– Я не могу поверить, – произнес он потрясшим меня, неузнаваемо тихим голосом, – возможно, теперь я передумаю.

– Слишком поздно. – Вольф покачал головой.

– Но почему?

– Я не могу больше доверять тебе.

– Мы можем подписать что-то вроде соглашения.

– Зачем мне лишние хлопоты? – безразлично отозвался Вольф.

– Но она предпочтет меня, а не Джулиана, будет легче справиться.

Странная улыбка скривила губы Вольфа. Он ничего не ответил, но Джулиан сердито вскинулся:

– Тебя? После идиллии в саду? Это была неуклюжая попытка, брат. Она послужила предупреждением, что ты можешь нас предать, и убедила Харриет, что ты негодяй.

– Харриет?

– О! Я и забыл, ты же не знаешь о последних открытиях.

Вольф насторожился, но Джулиан стоял к нему спиной и продолжал беззаботно:

– Мы все совершили ошибку. Старуха провела нас по-королевски. Она оставила второе завещание, сделав наследницей Харриет. Мы вовремя это обнаружили.

– Харриет... – повторил Фрэнсис.

– Да, Харриет, – он пристально следил за Фрэнсисом, – но это не имеет значения. По правде говоря, я предпочел бы Аду, она так мила и красива, что было бы удовольствием приручить ее, а Харриет меня скорее отталкивает. Но зато она...

Он закончил оскорбительную фразу, которую я никогда не осмелилась бы повторить, даже в дневнике. Поразительно, но Фрэнсис нашел в себе силы, чтобы приподняться на локте и оборвать Джулиана; его эпитеты, которыми он наградил брата, были еще грубее и оскорбительнее, но настолько верно подобраны, что, получив по заслугам, Джулиан не нашелся, что ответить. Он поставил свечу на пол.

– Только не Харриет! – продолжал Фрэнсис. – Держись от нее подальше, ты, маленький жеманный садист! Или для тебя не будет суда и судьи, я лично переломаю тебе все кости, если ты попытаешься своими грязными лапами дотронуться до нее, ты...

Джулиан замахнулся и ударил брата, ударил сильно, я слышала ужасный звук, и Фрэнсис упал назад на подушку, голова его казалась неестественно вывернутой. На губах показалась кровь, как и на моих, потому что я прикусила нижнюю губу, чтобы удержать крик.

– Оставь его, – послышался спокойный голос Вольфа.

– Но я...

– Я сказал – оставь его.

– Он должен умереть, – угрюмо произнес Джулиан.

– Пока нет.

– Когда же? После того, как он встанет на ноги и сможет убить меня? Боже мой, да едва он начнет ползать, как сразу отомстит. Будь я проклят, если я позволю...

– Ты позволишь все, что прикажу тебе я. – По гримасе Вольфа было понятно, что ему неприятно видеть лицо сына. – Зачем столько эмоций? – продолжал Вольф. – Он, разумеется, должен умереть, но не из-за угрозы твоей жизни, а потому, что может расстроить мои планы – через вмешательство властей, даже если эти планы будут уже осуществлены. Мы не можем держать его в заточении вечно. Поэтому придется заставить его замолчать навсегда. Но пока он мне нужен.

Тревога на лице Джулиана сменилась любопытством, которое пересилило ярость. Он сделал шаг к отцу:

– Зачем он тебе? Пришло время довериться мне, Вольф. Бог знает, насколько я увяз в преступлениях по твоей милости.

Вольф порылся в складках своего тяжелого пальто и достал часы. Он разглядывал их, поднеся к свету. Мое сердце упало – я забыла, как быстро течет время. Вольф положил часы обратно в карман и откинулся на спинку стула. Я впала в оцепенение. Казалось, миновала вечность с того момента, как я подошла к этой двери.

– Это не твое дело, – холодно сказал наконец Вольф. – Мне нужен Фрэнсис, чтобы... э-э-э... убедить Харриет. Твое предположение оказалось верно. Она считает, что влюблена в него. Она также «любит» свою маленькую кузину, но сейчас, я думаю, ее больше всего беспокоит Фрэнсис. Она пойдет на все, чтобы спасти его, но достаточно хитра, чтобы потребовать показать ей его. Пусть она его увидит – живого, но в таком состоянии, что это пробудит в ней еще сильнее детские сантименты... После этого...

Джулиан кивнул:

– Все отлично. После этого я позабочусь о ней и потом избавлюсь от Фрэнсиса.

– Нет необходимости. Достаточно оставить его здесь. Еще день, другой... Впрочем, при его сложении и здоровье как у буйвола, пожалуй, дам три дня.

– Все это верно, но зачем столько хлопот? – недоумевал Джулиан.

– О чем ты?

– Зачем тебе понадобилось уговаривать Харриет? Как ты сам говорил, по принуждению браки совершаются каждый день. Я смогу справиться с Харриет и не прибегая к уловкам с Фрэнсисом.

Вольф лениво повернул голову и медленным взглядом оглядел сына – от светлой шапки волос до носков начищенных сапог.

– Поезжай обратно в поместье, – сказал он.

– Ехать домой? – механически повторил Джулиан.

– Уезжай в поместье. И немедленно.

– Но... Харриет...

– Ты самодовольный идиот, – Вольф скрестил длинные руки на груди с видимым удовольствием, – я не часто соглашался с мнением старшего сына, но в данном случае обязан. Я бы позволил тебе заполучить Аду – я не выношу ее хныканья и ее страхов, но Харриет слишком хороша для таких, как ты.

– Но... но не для тебя же? – Голос Джулиана стал визглив, как у женщины. – Уж не имеешь ли ты в виду...

– Я женюсь на ней. А теперь убирайся.

– Но деньги...

– К счастью, нашлось второе завещание, – зевнул Вольф, – неожиданный подарок судьбы – сочетание приятного с полезным.

– И ничего для меня?! – Джулиан почти визжал. – Сначала похищение, потом убийство. Ведь я унес сюда девушку, я столкнул со стены Фрэнсиса. Я сунул голову в петлю ради тебя и твоих планов. Ты обещал мне половину денег. Я смогу жить как джентльмен. Я смогу... Я не позволю тебе...

– Ты не позволишь мне?

– Отдай мне половину. – Джулиан нетвердыми шагами двинулся к отцу. – Отдай мне половину. Или я пойду к властям...

– С подписанным признанием? Ты похитил девушку, ты обрушил на брата стену. Я, беспомощный калека, не смог бы сделать это, что для всех очевидно.

Лицо Вольфа оживилось. Он наслаждался, поддразнивая Джулиана, и это был его счастливый миг. Глупость и никчемность младшего сына и собственный небрежный командный тон вдохновляли его. Глаза сверкали от удовольствия, он, казалось, помолодел лет на двадцать и выглядел сейчас моложе, чем собственный сын, согнутая спина, опущенные плечи, вытянутое лицо которого принадлежали, казалось, шестидесятилетнему старику.

– Они, может быть, не повесят тебя, – продолжал Вольф, наслаждаясь каждым словом. – Они же освободили одного из эдинбургских маньяков за то, что тот выдал сообщников и стал свидетелем обвинения, выдал тех, кто поставлял трупы для анатомических театров – прекрасные свежие трупы, получаемые по заказу. Но это рискованный бизнес. А братоубийство – звучит ой как нехорошо...

Джулиан рванулся вперед, чтобы схватить отца за горло.

Я всегда боялась, даже в те дни, когда считала его несправедливо обиженным, что однажды он набросится на своего мучителя. Вольф не предугадал нападения, потому что был ослеплен презрением к сыну.

Джулиан был в ярости и походил на безумца, если бы ему сейчас подвернулось какое-нибудь орудие убийства, он ударил бы, и ударил насмерть. Не имея ножа, он мог убить отца одними только голыми руками, но он применил их подобно женщине – рвал и царапал. Навалившись всем телом на Вольфа, он перевернул стул, и тот оказался прижатым спиной к полу. С быстротой и ловкостью, почти невольно восхитившими меня, он опомнился и принял вызов. Они катались, сцепившись, по полу, и тишина нарушалась только их тяжелым дыханием и невнятными возгласами.

Я наблюдала за дракой холодно, с полным презрением и размышляла. Что бы ни произошло в дальнейшем, это пойдет мне на пользу. Один будет повержен, второй ослаблен, и я смогу вступить в борьбу. Я уже давно потеряла надежду на помощь Ады.

Теперь двое мужчин боролись, стоя на коленях. Вернее, поднялся Вольф и повлек за собой Джулиана. Мне было не совсем хорошо видно, что происходит, потому что широченная спина Вольфа закрывала тонкую фигуру Джулиана. Но я заметила, как вздулись мощные мускулы на плечах Вольфа, а потом напряглись и застыли. Я снова прикусила губу. Я не хотела, чтобы победил Вольф. Сумасшедший или нет, Джулиан не пугал меня. Вольф был страшнее из них двоих, и я вряд ли смогу набраться смелости противостоять ему.

Вольф резким движением повернулся, и я увидела их лица. Не черты Джулиана, искаженные и почерневшие до неузнаваемости, заставили меня схватиться за ручку двери. Это было лицо Вольфа – злобное и потерявшее человеческий облик, хмурое от напряженной сосредоточенности, с которой он душил своего младшего сына. Я не могла больше оставаться в стороне, мне никогда потом не примириться с собой, вспоминая всю оставшуюся жизнь, что я позволила убить Джулиана, не пошевелив и пальцем для его спасения, каким бы он ни был и что бы ни совершил.

И прежде чем я осознала свои действия, я уже очутилась в комнате и, вцепившись в руки Вольфа, пыталась отодрать их от горла Джулиана, но с таким же успехом я могла отгибать толстые железные прутья. Оп взглянул на меня. Затем просто выпустил из рук Джулиана (тот рухнул на пол, как мешок с костями, – так валится безжизненное тело) и схватил меня.

Он всегда был силен. Но сейчас он обладал такой мощью, что было совершенно бесполезно сопротивляться. Я оказалась на полу и, почувствовав на шее его пальцы, стала ждать, когда он сдавит их и задушит меня, как Джулиана, но он не стал этого делать, пальцы его вцепились в ворот-пик моего платья и с силой дернули, разрывая ткань. Он не сошел с ума. Ужас охватил меня с новой силой, когда я поняла, что он полностью владеет собой. Он просто последовательно, действуя шаг за шагом, осуществлял свой план, не обращая внимания на еще теплое тело сына, валявшееся под его ногами.

Любая леди на моем месте давно упала бы в обморок. Я не горжусь своей стойкостью, я хотела бы потерять сознание, и даже помню, что рассердилась на себя, что не могу. Я боролась, хотя и крайне безуспешно, била руками, пинала и выкрикивала такие слова, о существовании которых только догадывалась, но не подозревала, что могу их употребить. Борьба, однако, была так же бесполезна, как и брань. Я еще продолжала наносить удары, когда вдруг поняла, что бью воздух. Почти невозможным усилием я открыла глаза, и это отняло последние силы. Я лежала, распростершись на грязном полу, и просто смотрела.

То, что я видела, не могло быть правдой. Фрэнсис никак не мог стоять рядом, покачиваясь, но стараясь держаться прямо, нагнувшись над валявшимся на полу Вольфом. Он не мог держать в руках тяжелый камень. Он не мог...

Он выглядел так же – с пылающим красным лицом, как будто выпил слишком много вина, и глазами, невидящими, горевшими нездоровым блеском. Он широко расставил ноги, чтобы не упасть, и его тело раскачивалось вперед и назад с мрачной равномерностью маятника. Я сразу поняла, что не только болезнь ввергла его в такое состояние, он был потрясен своим поступком. Он не унаследовал коварство Вольфсона, да, он ссорился с отцом, оскорблял его, не повиновался – но не мог ударить его и при этом не испытать потрясения.

Руки Вольфа в стремительном броске, как две черные змеи, обхватили ноги Фрэнсиса, и достаточно было одного рывка, чтобы тот, как подкошенный, во весь рост, рухнул на пол. Вольф поднял камень, выпавший из руки Фрэнсиса, и швырнул с силой прямо ему в лицо. Я поймала его за руку, но долей секунды позже, чем камень полетел в цель.

Потом со мной случилось нечто странное, о чем я никогда не рассказывала никому. Так вот, в это страшное мгновение что-то сломалось во мне. Я почувствовала, как внутри меня лопнула туго натянутая струна. Я стояла спокойно, держа руку Вольфа, и не чувствовала ровным счетом ничего. Сначала я подумала, что и он впал в подобное состояние. Он тоже стоял не двигаясь, лицо его было суровым, он слегка повернул голову. Потом отошел от меня к окну. Оттуда ничего нельзя было увидеть, даже днем, окно полностью закрывали вьюны. Но он и не смотрел – он слушал. Отчаянно лаяли и рычали собаки, они подняли страшный гвалт, но я не понимала причину.

Он, наверное, различал и другие звуки, которые не слышала я. Вернее, тогда еще не услышала. Он резко отвернулся от окна. Потом перевел хмурый взгляд на пол (я не смотрела вниз, не могла смотреть) и опять на меня. Я встретила его взгляд без всякой боязни, без малейшего интереса, он внимательно посмотрел на мое лицо, и я увидела, как его черты исказились.

– Харриет, – позвал он.

Я вопросительно на него взглянула. Я понимала, к кому он обращается. Я была Харриет. Мое имя Харриет. Но отвечать ему не было желания.

– Харриет...

Он поковылял ко мне. Бедняжка, думала я, он так искалечен. Он взял меня за плечи и легонько тряхнул. Его руки были как лед. Я взглянула вниз и увидела, что у меня разорвано платье. Я убрала его руки и натянула платье на плечи.

– Харриет. – Его голос звучал глухо, он как будто задыхался.

Бессмысленное повторение моего имени раздражало.

– Да? – ответила я.

Он смотрел на меня так пристально, что я рассердилась. И вдруг лицо его странно изменилось, как будто распавшись из целого на фрагменты. Мне так не понравилось то, что я увидела, что я закрыла глаза. Немного погодя он вышел.

Стоять с закрытыми глазами было приятно и странно. И я смогла лучше слышать. Собаки теперь просто сходили с ума, их рычание было похоже на человеческое. Потом возникли другие звуки. Топот лошадиных копыт, очень быстрый. Голоса. Крики. Потом один громкий крик, переходящий в вопль – сначала гнева, потом боли, и – тишина. Мне показалось, что вопль мне знаком, и тут же внутри меня что-то шевельнулось, как будто чьи-то руки пытались связать порванную струпу. Я позволила им делать это. И ждала. Опять звуки – голоса, собачий вой, переходящий в визг, два громких хлопка, и вой прекратился. Опять стало тихо. Потом я услышала шаги, топот чьих-то ног вниз по лестнице в подвал, и уже гулкие шаги по каменному полу коридора. Громче и громче. Вот они замерли у двери.

Он оставил дверь открытой, мелькнула слабая досада при этой мысли. Теперь они найдут меня. И заставят открыть глаза. Когда я открыла их, то увидела двух людей у порога. Впереди стоял юноша – темноволосый, худой, со смуглой кожей. Одной рукой он перегородил вход, из-под руки выглядывала девушка. Он долго смотрел на меня, потом опустил руку. Вбежала девушка. Она была очень хороша собой, несмотря на бледность.

– Харриет, – прошептала она. Слезы текли по ее щекам и в свете свечей напоминали крошечные луны. – Я пришла, как только смогла, о, Харриет, моя дорогая...

– Да, я – Харриет, – сказала я вежливо. – Но кто вы?

Я слышала, что он пришел, и мне пришлось спрятать дневник. Описывать те события оказалось делом нелегким, труднее, чем, я думала, было облечь в слова не только сами действия, которые происходили, но и свои мысли и чувства, возникавшие при этом. Я теперь поняла, что именно так и надо было писать. Я должна заново пережить все, час за часом, постепенно приближаясь к развязке, кульминационному моменту, перенести который оказалось мне не по силам. Моя телесная оболочка присутствовала в том ледяном подвале, освещенном скудным светом свечей, и я была невредима. За исключением нескольких царапин и синяков. Но самой Харриет не было. Она спряталась глубоко внутри меня, окутала себя темнотой, поджала колени к подбородку и обхватила голову руками. Они своим приходом частично вытащили ее на свет, но она не хотела выходить, она все еще держалась, цеплялась рукой за дверной косяк того подвала. Если ей суждено когда-нибудь выйти из темного плена, она должна сделать это сама, по собственной доброй воле.

Он увидел, что я расстроена, и уложил меня в постель. Служанки не отходили от меня два дня. Я не могла достать свой дневник. Но сегодня светит солнце, и слегка пьянит весенний воздух. Я сказала, что чувствую себя лучше, и он позволил мне встать. Оп собирается позже взять меня на прогулку, когда управится с утренними делами. А я за это время закопчу писать.

Я не сошла с ума, и я узнала Аду. Я знала, кто она. После того как она долгое время держала меня в своих объятиях, целуя и плача, уткнувшись в воротник моего платья, я попросила ее перестать плакать.

– Уведи меня отсюда, – сказала я, – я не хочу оставаться здесь больше.

Мы сидели на кровати в углу подвала. Это было единственное место, где можно было сидеть. В подвале было шумно, он был заполнен людьми – толпой темных, разбойного вида мужчин, которые разговаривали на непонятном языке.

– Мы сейчас уйдем, – ответила она. Слезы градом катились по ее щекам. Она всегда так плакала – легко и красиво. – Мы сейчас уйдем, дорогая, еще несколько минут.

– Но я хочу сейчас.

– Подожди немного, Харриет. Харриет, что с тобой? Он... он мертв. Собаки убили его, загрызли до смерти. Говорят, у него на руках и лице была кровь, и запах крови привел их в неистовое бешенство. Он больше не станет тебя мучить, веришь мне?

– Как много здесь людей. Я не хочу быть с ними.

– Это друзья Дэвида, дорогая. Я смогла прийти к тебе на помощь так быстро, потому что они оказались поблизости. Это было задумано Фрэнсисом и Дэвидом, они знали, что помощь понадобится... Харриет, все теперь хорошо, не смотри так...

Кто-то отделился от толпы людей, окруживших что-то лежавшее на полу, но я смотрела только прямо перед собой, считая трещины на стене. Когда человек заговорил, я узнала голос Дэвида.

– Он жив. Состояние его тяжелое, но жив. Мы отвезем его в поместье, а Таммас поскачет за доктором.

– Ты сказала, что он мертв, – с горечью бросила я Аде.

– Он мертв. Он. Но не Фрэнсис. О, Дэвид, как я рада!

Я покачала головой. Было жаль разрушить ее иллюзии, но ведь все равно она любит Дэвида. И поэтому ей не будет больно.

– Они все мертвы, – сказала я. – Я видела лицо Джулиана. Я видела... Фрэнсиса. Ада, уведи меня отсюда. Я не хочу оставаться больше в этой комнате.

Они вынудили меня встать и подвели к нему, заставили посмотреть. Они пытались помочь. Но это была их ошибка. Как только я его увидела, я поняла, что они лгут. Его глаза были закрыты – кто-то закрыл их. Они положили его на солому и накрыли сверху грудой одеял, на соломе под его головой расплывалось темное пятно. Они, кажется, ждали от меня чего-то, и я встала на колени и поцеловала его, прощаясь. Хотя я знала, что это уже больше не Фрэнсис. Его губы были теплыми. Но совсем скоро они остынут.

Наконец они отвезли меня в поместье, и Ада уложила меня в постель. Я не теряла сознания. Я никогда не падаю в обморок, это случилось лишь один раз, когда я испугалась собаки. Я не была больна. Я спала и просыпалась, ела и спала снова. И все это время вторая Харриет сидела в темноте внутри меня, закрыв руками лицо, рот и уши.

И как долго это было? С той поры прошло шесть месяцев. Некоторое время спустя я узнала, что Фрэнсис выжил. Я поверила, вынуждена была, когда они отвели меня к нему, и он улыбнулся, взял меня за руку и стал разговаривать со мной. Они сбрили половину волос с его головы. Она была обвязана нелепой белой повязкой, но царапины на лице были почти незаметны. Камень лишь задел голову, кости остались целы. Но была рваная длинная рана, и вытекло много крови. Его долго держали в постели из-за лихорадки и воспаления легких. Но ведь он был, как сказал кто-то недавно, крепкий как буйвол. Два месяца спустя он уже был на ногах, новоявленный «мистер Вольфсон», владелец Эбби-Мэнор.

А потом он пришел навестить меня. Все еще была зима, снег шел уже шесть дней, и белые шапки виднелись на стенах и деревьях. Снег валил тяжелыми хлопьями с серого неба. Ада перед уходом опустила шторы и зажгла все лампы Она уехала с Дэвидом, и я была одна, когда постучал Фрэнсис. Он сел рядом со мной на диван и взял мои руки в свои.

– Я хочу жениться на тебе, Харриет, – сказал он.

– Ты можешь взять себе деньги, – ответила я, – Аде нужно отдать из них половину, чтобы она могла купить землю и лошадей для Дэвида. Ты возьмешь остальное.

– Мне не нужны эти проклятые деньги, – сказал Фрэнсис, – я хочу тебя.

Я думала, что он не состоянии понять, и принялась объяснять:

– Ты не должен жениться на мне из жалости. Так получилось, что Ада с Дэвидом, но он ей подходит, ты же сам видишь. Она никогда не хотела быть хозяйкой поместья. Она будет с ним счастлива. А ты найдешь кого-то еще. Тебе не обязательно жениться на мне, Фрэнсис. Со мной все будет хорошо, я стану жить с Адой и Дэвидом.

– Нет, не станешь. Ты будешь жить со мной. – Он взял меня за плечи и заглянул в самую глубину глаз.

Я подумала, что он собирается поцеловать меня, но вместо этого он притянул меня к себе и крепко прижался лицом к моим волосам.

– Один Бог знает, правильно ли я поступаю, – услышала я его голос и поняла, что он говорит не со мной, – я разрушал все, к чему прикасался раньше. Может быть, и это ошибка. Но я не могу больше так, я должен каким-то образом получить тебя. Я буду добр к тебе, Харриет, настолько, насколько позволит проклятая кровь и воспитание. Позволь мне заботиться о тебе.

Было так приятно находиться в его объятиях, я чувствовала себя в полной безопасности, отгороженной барьером его рук от всего мира.

– Хорошо, – согласилась я.

Он посмотрел на меня с сомнением:

– Ты выйдешь за меня? Когда я скажу?

Я застыла. Слова были так знакомы, что стало больно. Впрочем, я так устала.

– Да.

Теперь он захочет поцеловать меня, подумала я и подставила губы.

Он поцеловал – но только в щеку, как любящий брат. Потом нагнул голову и поцеловал мои руки, которые не выпускал из своих, и мне послышалось, что он тихо произнес: «Я так сильно люблю тебя», но конечно же мне это только почудилось.

Мы поженились неделей позже, были только самые близкие. Вернее, не было никого, кроме Ады, Дэвида и очень прямо державшегося человека в черном костюме, который всю церемонию не сводил неодобрительного взгляда с Дэвида. Когда священник сказал: «И Бог соединил вас», я подняла лицо, и Фрэнсис коснулся губами моих губ. Потом подали вино и пирог, и я ушла к себе в комнату.

Теперь я хозяйка поместья Эбби-Мэнор, правда, ненадолго. Фрэнсис продал дом, землю и всю обстановку. Благодаря любви Вольфа к роскоши Фрэнсис выручил неплохие деньги, их почти хватило, чтобы заплатить долг тому бедному молодому человеку, которого обобрал Вольф. Остальное Фрэнсис будет платить частями из своего заработка в течение нескольких лет.

Он отказался трогать деньги бабушки, и адвокат, тот прямой, в черном, человек, который присутствовал на венчании, уладил дела – с его помощью я оформила половину наследства бабушки на Аду. Теперь Ада будет самой богатой фермершей в Йоркшире. Они с Дэвидом решили выдержать полностью траур и пожениться через год после смерти бабушки. Пока что Дэвид подбирал подходящее место в Йоркшире, и, кажется, уже нашел, недалеко от Йорка. Дом старый, беспорядочной постройки, что-то среднее между коттеджем и поместьем, так говорит Ада. Я не беспокоюсь за них. Он очень любит ее.

Мы с Фрэнсисом поселимся в Йорке. У него там старый друг, врач, которому он станет ассистировать, и со временем унаследует его практику. Мне будет жаль расстаться со своей красивой комнатой. Вначале я ненавидела ее. Особенно когда просыпалась ночами и плакала от кошмаров. После того как мы с Фрэнсисом поженились, он переехал в комнату Ады. Так было лучше. Когда я начинала плакать, он тут же приходил, садился на кровать и держал мои руки, пока я не просыпалась и не убеждалась, что мой кошмар – только сон.

Сегодня я поняла, почему присутствие Фрэнсиса успокаивает меня, в то время как присутствие Ады – нет. Мои ночные кошмары были всегда о нем. Снова и снова, ночь за ночью, я видела, как он лежит мертвый. Часть меня, та бодрствующая часть, знала, что он спасен и жив. Но другая часть – та Харриет, что пряталась во тьме внутри меня, – не верила в это. Она скрылась, захлопнув потайную дверь внутри меня в тот момент, когда камень вылетел из руки Вольфа, и она поняла, что ничто и никто – ни на Небесах, ни на Земле – не сможет предотвратить его падение. Дверца все еще оставалась закрытой, и вторая Харриет, плененная кошмаром, как муха паутиной, находилась в заточении своего прошлого и памяти о нем.

Я думала, пока прятала в башне свой дневник, что буду первым человеком, который прочитает его. И надеялась, что он сослужит свою службу, но не догадывалась, какую важную роль он сыграет в будущем. Когда я все перечитала, все события, изложенные в нем, то вдруг отчетливо осознала, что все кончено, история закрыта, все мое прошлое закрылось, как книга, которую прочитали до последней страницы и захлопнули.

Но должна быть дописана заключительная часть. Я перечитывала последние записи, когда услышала шаги в коридоре – торопливые, тяжелые, я бы узнала их из тысячи. Я закрыла дневник и оставила его лежать на столе, на виду. Потом встала. Дверь моей комнаты открылась, и мне показалось, что я услышала, как та, внутренняя, дверца открылась тоже.

Он стоял на пороге, внимательно глядя на меня, и вдруг его плечи выпрямились, он глубоко вздохнул, как будто с его спины сняли тяжелую ношу.

Я протянула к нему руки.

– Мой любимый, самый дорогой и единственный на свете, – сказала я.