Сюрприз для Александрины

Глава 1

Белый рукав моей парадной блузки стремительно намокал, наливаясь рдяной краснотой. Я отвела кружевную манжету с ладони, и кровь – кап-кап, закапала на белый ковер. Издалека доносился дребезжащий голос Аптекаря – он любил, одеваясь, напевать какую-нибудь арию. Воображал, видимо, себя знатоком классической оперы. Как же!

– Александрин, вы готовы? – игриво вопросил он.

– Да уж, – пробормотала я. Но не услышала своего голоса. В ушах нестерпимо шумел морской прибой. Свет и тьма стремительно менялись местами. Мир струился, как песок меж пальцев, и ускользал от меня. Я собралась с силами и сказала погромче:

– У меня тут маленькая авария. Я разбила стеклянный стакан.

– Что такое?

Аптекарь быстро вышел из своей ванной и увидел меня. Заметил крупные капли крови на полу. На секунду на моложавом лице отразилась досада – осознание, что сегодня мы никуда не пойдем. Что давно запланированное посещение премьеры и парадный ужин в ресторане отменяются. В эту минуту Аптекарь был даже похож на нормального человека. Но уже через мгновение он снова стал Аптекарем – тем, кто всегда знает, как следует поступить.

– Александрина, что с твоей рукой? Как… Ирина Давыдовна! Аптечку сюда быстро!

…Грохочущий шум прибоя в ушах. Печет затылок жаркое солнце. Мамочка, можно мне теперь купаться? Подожди, моя хорошая, погрейся еще немножко на солнышке, поищи красивые камешки. Округлый камешек с дырочкой – куриный бог, найти его, говорят, к счастью. Я нахожу целых два, гладкие, облизанные морем голыши-малыши. Задыхаясь от радости, бегу к маме. Солнце слепит глаза, я с разбегу влетаю в бушующее море. Повсюду соленая вода, она накрывает меня с головой. Я рвусь на берег, но волна, нахлынув, снова сбивает с ног и тащит за собой. Я кричу, я задыхаюсь…

– Тихо, тихо, детка…

Ночь. Слабо горит светильник в изголовье кровати.

– Хочешь пить?

У меня во рту все еще держится горько-соленый привкус морской воды.

– Да.

Ирина подает мне фарфоровую чашку. Чашка тяжелая, Ирина поддерживает ее снизу. Я жадно пью теплую воду со слабым лекарственным привкусом. В нем ощущается близкое присутствие Аптекаря.

– Только что заходил на минутку, – говорит Ирина в ответ на мой невысказанный вопрос.

«На минутку». Разумеется, он слишком занят для того, чтобы посидеть рядом с приболевшей дочерью. Ну ничего, со мной Ирина. Ирина – верный друг.

Моя правая ладонь туго забинтована. Она похожа на толстенького запеленутого младенца. И так же противно ноет.

– Что тебе снилось? Ты смеялась во сне. Или плакала? Я не поняла.

– Мне снилось море, – сказала я, садясь на постели. – Ты не знаешь, мы ездили на море? Когда была жива мама?

Ирина с нами очень давно – мне кажется, она была всегда.

– Не знаю. Возможно. Хочешь поехать на море? Я скажу отцу завтра же.

– Не надо.

Я знаю, чем кончится этот разговор. Аптекарь, разумеется, отправит меня на море. И заодно припомнит, что сам давненько не отдыхал. Мы поедем вместе, будем жить в самом дорогом отеле, в люксе с двумя спальнями, лежать на пляже с восьми утра до половины одиннадцатого, ходить ужинать в правильные рестораны, ездить на скучнейшие экскурсии и покупать сувениры, которые мне некому дарить.

И от близости моря, от его свободной стихии мне станет только хуже.

– Не очень. Может быть, потом. Сейчас я, пожалуй, немного посплю.

– Спи, девочка. Отдыхай…

Наутро из-за туч выглянуло солнце. Это был новый день. И сейчас уже невозможно поверить в то, что именно пугающая перспектива этого нового дня заставила меня вчера вечером так стиснуть в руке тонкий стакан, что он разбился и осколки распороли мне ладонь глубоко, почти до кости. Наш домашний доктор Павкин наложил мне семь швов. Павкин был суровый старик, пахнущий простым одеколоном. Он спросил, как произошло несчастье.

– Случайно. Я взяла стакан воды, чтобы полить цветы. Запнулась о загнувшийся край ковра, и тонкое стекло лопнуло.

По лицу Павкина я видела, что моя наивная ложь не возымела эффекта.

– Ага, ага. А с чего вам, прекрасная барышня, вздумалось поливать цветочки, когда вы уже были вполне парадно одеты для похода в оперу?

– Припомнила, что давно этого не делала, – ответила я.

И преувеличила. Я никогда в жизни не занималась цветами. Несколько растений, озеленявших мою девическую спальню, всегда поливала Ирина Давыдовна.

– Положим, положим, – пробормотал Павкин.

Я видела, что он мне не поверил.

– Александрина, я умею хранить секреты. Иначе я бы не работал на вашего отца. И вы можете быть со мной откровенны. Вам нужна помощь? Психологическая?

Я покачала головой.

Чем бы мне помог проницательный старик Павкин? Что он мог для меня сделать? Назначить визит к психологу? Выписать успокоительные таблетки, произведенные концерном, принадлежащим моему отцу? Прописать морские купания – в обществе, разумеется, моего отца? Вот вроде бы и все варианты.

Все же у меня небогатое воображение. У Павкина родилась блестящая идея, которой я не могла даже предположить. Но об этом я узнаю позже.

Наутро раненая рука болела, но не очень сильно.

Не душераздирающе.

Я приняла душ, оделась и спустилась к завтраку.

Мы с Ириной любили завтракать в кухне.

Аптекарь признавал только столовую. Он восседал за огромным столом, накрытым кумачовой бархатной скатертью. В старых кинофильмах за такими столами заседал Совет народных комиссаров. Когда я проходила мимо, то увидела крошки на скатерти – Ирина Давыдовна еще не успела смести их специальной серебряной щеткой. По утрам Аптекарь любил поесть плотно – не меньше двух кусочков хлеба, подсушенных, но не подгоревших, овсяная каша, яйца, сок.

– Подкрепишься как следует, и вперед – к великим делам! – говаривал Аптекарь.

Как-то он решил приучать меня к ведению домашнего хозяйства. Приказал даже – разумеется, это звучало, как просьба, но, по сути было, конечно, приказом, – чтобы я готовила ему завтрак. Я преуспела. Через пару дней могла вполне сносно поджарить яичницу-глазунью и приготовила к обеду целую сковороду огромных черных котлет. Аптекарь умилился, и я, воспользовавшись этим, прекратила свои кулинарные экзерсисы. Очень вовремя – овсяная каша в моем исполнении жуткая гадость!

Ирина Давыдовна пила кофе на своем любимом месте у окна. Она так часто сидела, глядя на дорогу. Как будто ждала кого-то. Или, быть может, наоборот – мечтала уйти из этого дома?

– Я сама налью, – предупредила я ее, чтобы она не вставала.

Черный кофе и апельсин. С меня хватит. Меня-то не ждут великие дела.

– Как спала?

– Хорошо, спасибо.

Мы молчали и пили кофе. Солнце яростно било в окна.

– Поедешь на работу?

Я кивнула. Думала, что Ирина будет меня удерживать дома. Но она сказала:

– Если чувствуешь себя хорошо, конечно, поезжай. Развеешься, пообщаешься с коллегами.

– Развеешься! Можно подумать, у меня там много развлечений! – усмехнулась я.

– Вдруг именно сегодня случится что-нибудь хорошее? – предположила Ирина.

Она все же неисправимая оптимистка. Чему там случатся? Да и коллеги меня не очень-то и любили.

– Дочка самого, – вился язвительный шепоток у меня за спиной, когда я шла по коридору.

Можно подумать, я занимала бог весть какую большую должность! Сделала невероятную карьеру! Перекладывала ненужные бумажки в отделе кадров, вот и все.

Собственно, ни на что больше я и не могла претендовать, окончив факультет документоведения.

По правде говоря, скучнейший факультет. Мне всегда казалось, что на свете есть занятия поинтереснее. Но меня никто не спрашивал, что мне там кажется. А мне не хватило силы воли, чтобы выбрать себе профессию по желанию.

Но ведь такое образование и такую профессию выбирают себе люди и по доброй воле?

Например, моя сотрудница Света.

У меня, вообще-то, много коллег. В корпорации Аптекаря трудится чертова куча народа. Но со мной в кабинете сидит одна только Светочка, и общаюсь я почти с ней одной.

У Светочки невинная круглая мордашка, голубые глаза-пуговицы и светлые кудряшки. Глядя на нее, можно предположить, что она невинна как дитя и кротка как ангел. Не удивлюсь, если Аптекарь устроил кастинг – кто из кадровичек достоин занимать место рядом с его дочерью. Если это и так, то он крупно промахнулся. Светочкино внутреннее дитя давно пошло вразнос, выгнало за порог кроткого ангела, а на его место пригласило дюжину бойких разномастных чертей. Черти не дают Светочке покоя, дергая ее, как марионетку, за ниточки. Девушку обуревают дерзкие желания и безумные амбиции, которые никак не могут реализоваться в отделе кадров.

Кузьмич привез меня пораньше, а Светочка, как всегда, была минута в минуту. В корпорации за опоздания серьезно взыскивали. Сначала в наш тесный кабинет влетело облако ее невыносимо сладких духов, потом показалась она сама, в развевающемся бледно-сиреневом пальто, не очень-то подходящем для грязной московской весны, и в темных очках-авиаторах. Все ясно, вчера прошла гулянка, и это в будний-то день. С утра Светочка не успела навести на лицо «ботэ» и теперь целый день будет во вздорном настроении – с похмелья ее черти становились ужасно беспокойными. Сейчас она скажет: «Фу, ну и надралась же я вчера!»

– Привет, Александрина! Ф-фу, ну и погуляли же мы вчера! А ты как отметила женский день Восьмое марта? Вижу, вижу, без членовредительства не обошлось. Что с рукой-то?

– Мы собирались в оперу, а я решила полить цветы, и вот…

– В оперу? Полить цветы? – радостно осклабилась Светочка, как будто я удачно пошутила. – Ну, даешь, Александрина! А мы завалились в «Китайского летчика», выпили там текилы, поехали в «Аквариум», поплясали. Хотели податься к «Лакшми», но денежки тю-тю…

И Светочка печально присвистнула.

– Эх, Александрин, мне бы твои возможности! – Любимый конек моей сослуживицы был оседлан и тронулся в путь, помахивая кудрявой гривой. – Да разве бы я стала торчать в этой шараге?

Перекосившись, Светочка осматривала убогую обстановку – два стола, два компьютера, три стула и несгораемый шкаф. На подоконнике – принесенное мною из дома дерево бансай и Светочкино зеркало. Стену украшает репродукция «Незнакомки» Крамского. Аптекарь как-то решил привить своим служащим чувство прекрасного – в его планах было корпоративное посещение Третьяковской галереи, поездка в Эрмитаж и вручение абонементов в оперу вместо квартальных премий.

Но, к счастью, все ограничилось плохими репродукциями.

– И что бы ты сделала? – спросила я.

Вовсе не потому, что мне было интересно. Просто не поддержать разговор казалось невежливым.

– О-о, я-то бы нашла, чем себя занять! Путешествовала бы по свету. Знакомилась со звездами Голливуда. Торчала в СПА неделями. Следила за собой – от пяток до кончиков волос. Тусовалась в самых элитных клубах. Знаешь, твой папаша, наверное, просто-напросто жмот. При таких деньгах заставлять единственную дочь работать!

– Не исключено.

– И вообще, – раздражилась вдруг Светочка. Наверное, какой-то особенно прыткий бес ткнул ее кулачком под ребра. – Вам с папочкой никогда не приходило в головы, что ты занимаешь чужое место? Что здесь могла бы работать не наследница огромной корпорации и миллионного состояния, а девушка, которой действительно нужны деньги? Для которой эта зарплата – не мелочовка какая-то на карманные расходы, а единственный источник существования? Чтобы она могла оплачивать коммунальные услуги, покупать еду и кое-как одеваться?

Потрясенная судьбой неизвестной мне девушки, которая нашими с Аптекарем страданиями осталась голодной, голой и с долгами по квартире, я молчала и смотрела, как Светочка откупоривает бутылку минеральной воды и жадно пьет прямо из горлышка.

Утолив жажду, она немного смягчилась.

– Так-с, начнем исправлять разрушения, нанесенные бурной ночью, – объявила Светочка, достала громадную косметичку и высыпала на стол целую гору разноцветных тюбиков.

Теперь можно передохнуть и поработать. Часа полтора Светочка будет трудиться над собственной физиономией, забыв обо мне.

Напоследок помахивая розовой кисточкой под глазами, она сказала:

– Кстати, как тебе мое пальто? Шикарно?

– Новое? – уточнила я.

– Позавчера была зарплата. Значит, новое. Сама могла бы догадаться.

Такие разговоры происходили периодически – участь дочери миллионера не давала Светочке покоя. Надо отдать ей должное, она с большим юмором сравнивала себя с людоедкой Эллочкой, персонажем бессмертного романа «Двенадцать стульев», а меня – с молодой Вандербильдихой, за которой та самая Эллочка гналась.

– Впрочем, – добавляла Светочка, – в смысле туалетов за тобой вряд ли кто угонится.

Это была ирония, доступная даже мне. Что и говорить, одевалась я довольно-таки уныло, хоть и дорого.

– Почему бы тебе не купить такое же пальто? Ты выглядишь, как ворона. Ей-богу, на твою черную тряпку страшно смотреть.

– Эта черная тряпка от Шанель, между прочим!

– Что ж, у мадемуазель Шанель были свои провалы, – ловко парировала Светочка и нанесла на губы еще один слой кукольно-розового блеска. – Я бы такое и задаром не взяла. Никак не могу понять, по какому принципу ты выбираешь одежду? Чтобы мухи на лету дохли от скуки? Наш девиз – ни одного яркого пятна? Только черное, белое или тускло-бежевое?

Я терпела ее выпады – все же сослуживица была для меня единственным окном в мир.

Если не считать телевизора.

– Нет, ну почему же. Вот эта блузка, что на мне – она зеленая, – примирительно заметила я.

– Зеленая? – Светочка даже захрюкала от смеха. – Смотри-ка, вот мой шарфик. Вот он – зеленый!

От цвета Светочкиного шарфика мне пришлось даже зажмуриться. Она поскромничала, он был не просто зеленым, а бешено-изумрудного оттенка. Такой цвет имеют импортные яблоки сорта «гренни смит», красивые, но совершенно лишенные даже намека на вкус. В смысле вкуса Светочкин шарфик тоже был им, конечно, ровня.

– А твоя блузка – не зеленая. Она похожа на шкурку жабы, умершей от старости и пролежавшей пару недель в болоте. У тебя ведь куча бабок, неужели не можешь купить себе что-то приличное?

В голосе моей сослуживицы слышалось настоящее негодование – нецелевое использование миллионов Аптекаря доводило ее почти до истерики.

– Даже если не трогать папочкиных капиталов, ты на одну зарплату могла бы нехило прибарахлиться. Ведь ты на всем готовеньком живешь, все у тебя бесплатное, и стол, и дом. Заработанное можешь тратить на себя. И ты-то, поди, побольше моего получаешь… Ах, прошу прощения, ваша светлость, я забылась. В приличном обществе ведь не принято обсуждать доходы, – иронически извинилась Света.

Но я молчала не потому, что разговор показался мне неприличным. А потому, что не знала, какая у меня зарплата.

В бухгалтерии мне должны были выдать банковскую карточку.

Два раза в месяц на нее, очевидно, перечислялась некая сумма. Но юноша с физиономией карьериста сказал мне, интимно понизив голос:

– Сегодня заходил Андрей Иванович, самолично взяли вашу карточку.

В голосе юного карьериста дрожала и вибрировала преданность. Чувствовалось, что он потрясен родительским попечением Аптекаря. К нескрываемому удивлению говорившего, я не торопилась разделить его восхищение.

Я догадывалась, что карточки мне не держать в своих руках.

Надо ли говорить, что так оно и вышло?

– Тебе нужны деньги, Александрина? На что же, на какие нужды? – спросил Аптекарь, когда я поинтересовалась судьбой карточки.

Я ничего не сказала. И в самом деле, на что мне могут понадобиться деньги?

У меня же и стол, и дом.

Карточка осталась у Аптекаря. В конце концов, это именно он содержал меня. Платил за мое обучение, за дом, за еду и одежду. Значит, он имел право.

Тем более что именно он начислял мне эту зарплату. Таким образом, деньги оставались в семье. Нельзя не признать этот вариант удачным.

К полудню мучительное похмелье Светочки почти прошло. Она проглотила аспирин и витамины, выпила не меньше двух бутылок минеральной воды и наконец занялась работой – впрочем, не забывая посматривать на часы. Близился обеденный перерыв.

Это время все обожали.

Кроме меня, разумеется.

Я так и не привыкла к удивленным взглядам, которые провожали меня, когда в кафетерии я брала какой-нибудь салат и гамбургер или пирожное. Очевидно, все служащие корпорации полагали, что я должна питаться исключительно нектаром тропических цветов.

Или чем-то в том же духе.

А мне страшно нравились салаты из кафетерия. Аптекарь помешался на правильном питании. У нас дома майонез находился под строжайшим запретом. А уж о жирных масляных пирожных и не мечтай! Мне же и салаты, и пирожные нравились. Гораздо больше, чем устрицы и какие-то резиновые морские гады, которых Аптекарь жевал с таким неподдельным энтузиазмом.

У меня же от них мурашки бежали на спине.

Обычный гамбургер казался мне безопасным и милым.

После обеда служебное время пошло быстрей. Правда, я выдержала еще один натиск Светочки. Она во что бы то ни стало хотела меня подкрасить своей косметикой.

– Ты такая хорошенькая, – убеждала она меня. – Я же не предлагаю тебе полный мейк. Так, слегка, макияж в стиле нюд! Только выровняем тон кожи, подрумяним щечки, подведем глаза, наложим на ресницы тушь, обозначим карандашиком контур губ, подкрасим бежевой помадой, добавим блеска.

– Ничего себе нюд!

– Ладно, губы красить не станем! Только капелька нейтрального блеска. Вот видишь, я готова к компромиссу. Позволь мне, пожалуйста!

– В другой раз, – твердо сказала я.

У меня было стойкое ощущение, что ни макияж в стиле нюд, ни, боже упаси, полный мейк Аптекарю не понравятся. Когда-то на первом курсе я купила себе косметику и стала краситься – тайком. Это было глупо. Вскоре я попалась на глаза Ирине, и она образумила меня.

– Немедленно умойся! Отец видел тебя? Видел? Он сочтет, что ты похожа на девушку легкого поведения.

Мне вполне хватило болезненной гримасы, перекосившей ее лицо. Я срочно смыла краску и больше не прикасалась к косметике. Баночки и тюбики остались лежать в туалетном столике. Со временем румяна и тени потрескались, помада и тушь засохли. И только пудра в красивой коробочке все так же приятно пахла и была нежно-розовой, как пух фламинго. Я пудрилась и мазала губы гигиенической помадой, вот и весь мой ритуал красоты.

– Завтра? – переспрашивала неугомонная Светочка.

– Ладно, завтра…

– А когда мы с тобой пойдем по магазинам?

Светочка иногда предлагала мне совместный шоппинг.

Представляю себе, что за мысли клубились в ее кудрявой головенке.

Света так и видела, как мы вместе шляемся по московским нестерпимо пафосным и дорогим бутикам, как она дает мне рекомендации и советы и я под ее мудрым руководством совершенно преображаюсь. Мы покупаем для меня красное открытое платье, леопардовое пальто и лакированные ботильоны на огромных каблуках. Я становлюсь модной, гламурной, раскрепощенной. Вне себя от радости после этого чудесного преображения я заключаю Светочку в объятия, рыдаю от счастья и назначаю ее своей лучшей подругой. Мы начинаем развлекаться, вместе едем куда-нибудь в Ниццу, в один день выходим замуж за баснословных красавцев – ее может быть голливудской звездой, которых она так обожает. Мой, так и быть…

А, да какая разница!

Примерно так воображала себе сотрудница Светочка, но я вовсе не стремилась осуществлять ее честолюбивые мечты.

И уж тем более мне не хотелось носить леопардовое пальто и красное платье.

И можно предположить, что и на самых высоких каблуках я не ушагаю далеко от Аптекаря…

Так зачем пытаться?

Кстати, еще неизвестно, как бы он отнесся к смене моего имиджа.

Ведь одежду – ту самую, черно-бело-бежевую – выбирал мне он.

Это происходило так.

Примерно три-четыре раза в год он приглашал меня за покупками.

Мы заходили в одни и те же магазины и проделывали один и тот же ритуал – я примеряла платья, выходила из примерочной и показывалась Аптекарю.

Тот одобрял или отвергал.

У Аптекаря был консервативный вкус.

Ему нравились консервативные черные костюмы и белые блузки. Маленькие черные платья. Туфли-лодочки из натуральной кожи. Дорогие сумки. Выходное платье – желательно кружевное, свободных форм. Из украшений он одобрял только жемчуг. Бриллианты, доставшиеся мне по наследству от матери, прозябали в шкатулке из красного дерева. Я никогда их не надевала.

Мои сверстницы носили потертые джинсы, майки с забавными принтами, штаны-афгани, балетки и яркую бижутерию.

Я же в своей одежде чувствовала себя пятидесятилетней матроной. Однажды Аптекарь привез мне брошку с женским профилем, массивную, тяжелую.

Я поблагодарила, но подарок носить не стала.

– Какой-то кошмар, – пожаловалась Ирине Давыдовне. – Мне же не сто лет, чтобы прикалывать такие брошки.

– Покажи-ка, – попросила Ирина. – Ах, какая красота!

– Что же тут красивого?

– Ах, глупышка! Это называется – камея. И она, видимо, очень старая. Видишь, облик женщины вырезан в камне…

Ирина пустилась в какие-то объяснения, но я только рукой махнула. Если бы на то была моя воля, я бы подарила эту брошку Ирине. Но Аптекарь при первой же оказии спросил, почему я не надену камею. Он подчеркнул, что она очень, очень важна для него.

И я заколола ею шарф, когда мы пошли куда-то вместе – кажется, на премьеру в театр.

Все на нас глазели.

Мы – те, кому завидуют.

Как мало тут поводов для зависти, кто бы знал!

Лично я – завидую Светочке.

Она свободная и легкомысленная девчонка. У нее были романы и увлечения. Она шикарно курит тонкие сигареты и ходит по клубам. А я в ночном клубе никогда не была. Хотя Светочка зовет каждую пятницу.

Может, поехать сегодня?

По идее, это можно устроить.

Просто уйти со службы раньше, чем за мной приедет Кузьмич.

Аптекарю отправить сообщение на мобильный телефон.

Например, такое: «Ушла веселиться в ночной клуб».

Что будет, интересно?

Да ничего. Но у меня нет денег, я не одета для пафосного клуба. У меня унылая прическа, волосы, не знавшие краски и утюжка, они гладко зачесаны от лица и туго заплетены во французскую косу. Косу мне каждое утро сооружает Ирина. Аптекарь обожает такую прическу. А я выгляжу с ней как школьница, ученица седьмого класса.

Но, даже если бы мне и пришло в голову совершить такой невероятный «финт ушами», как говорили в школе, у меня бы все равно ничего не вышло. Примерно в половине шестого, когда Светочка, исполненная предвкушений, лихорадочно подмазывала губы, по коридору пронесся шорох, и Аптекарь собственной персоной заглянул в наш убогий кабинет.

– Здравствуйте, девочки. Александрина, ты готова? Я за тобой.

– Здра-авствуйте, Александр Анатольевич, – залебезила Светочка. – А до конца рабочего дня еще целых сорок минут…

– Отрадно видеть такое рвение в служащих, – отрубил Аптекарь. – Александрина!

Разумеется, я схватила сумочку и вышла в коридор. Аптекарь пропустил меня вперед себя. Я шла, а он топал за мной, как телохранитель. В коридоре приоткрывались двери, из щелей на нас смотрели любопытствующие. Отец и дочь Вороновы шествуют!

– Как прошел день? Напрасно ты вышла сегодня на службу. Знаешь, ты очень бледная.

– Ничего.

– Хочешь где-нибудь перекусить?

– Нет, спасибо. Лучше домой. Я и в самом деле не очень хорошо себя чувствую.

Больше мы не разговаривали. Молчание не доставляло мне неудобств. Наверное, Аптекарю тоже. Во всяком случае, я ничего не могла понять по его непроницаемому профилю.

И вот нам – завидуют?

Ох, зря.

Мы живем грустно. Холодно мы живем.

Но почему? Чего нам недостает для счастья?

С Аптекарем на эту тему заговорить я не решалась. Как вы уже поняли, мы вообще немного разговаривали. Аптекарь всегда был занят. Часто возвращался домой заполночь. Иногда вообще не приезжал ночевать, если задерживался надолго. Кажется, он снимал номер в каком-то отеле.

Если отец и оставался в какой редкий день дома, то к нему тоже было не подступиться. Аптекарь сидел в своем кабинете, пролистывая какие-то старые бумаги. Иногда спускался вниз, в каминную. Смотрел свой любимый сериал – «Бандитский Петербург». Тогда к нему можно было присоединиться. Он трепал меня по плечу, гладил по голове, угощал мармеладом из круглой коробки – он обожал мармелад «лимонные дольки». Не знаю никого, кто бы еще любил этот мармелад. Впрочем, у меня вообще немного знакомых.

А друзей у меня совсем нет.

Но разговаривать Аптекарь отказывался, крутил головой, показывал на экран, где один гладко зализанный хлыщ, блондин, явно собирался побить другого гладко зализанного хлыща, брюнета.

– Смотри, тут все правда! – говорил он.

Особенно его забавлял один из героев, которого звали Антибиотик.

– Ну, крутой парень! Ну, и крутой же!

– Это всего лишь Антибиотик, а ты у меня – настоящий Аптекарь, – сказала я ему как-то.

Аптекарю это страшно польстило, он с удовольствием посмеялся и даже повторял мои слова в кругу друзей. Не удивлюсь, если это прозвище укрепилось за ним. Во всяком случае, мне он позволял именовать себя Аптекарем даже в глаза.

Примерно раз в месяц мы выходили в свет.

Четыре раза в год я посещала могилу матери и сестры.

Одну могилу – они похоронены вместе.

Оттого мы, должно быть, и жили невесело.

Моя мать и сестра погибли в автокатастрофе.

Страшной катастрофе, в которой уцелела я одна.

Мне тогда было пять лет.

Странно ведь, я должна хорошо помнить маму. Дети в пять лет уже многое помнят.

Но я – я не помнила. Хотя иногда она являлась мне в ярких, счастливых снах.

Но чаще сон был один, гнетущий, мучительный.

В этом сне меня увозили из дома – в то время, когда мне уже полагалось ложиться в кроватку. Мне хотелось спать, было холодно, я капризничала и ныла, мама кричала на меня, у нее было искаженное злое лицо. А хуже всего оказывалось то, что мы не взяли с собой барашка, моего любимого плюшевого барашка с розовым кожаным носом, который я непременно целовала на ночь! Я не могла ехать без него, он был нужен мне больше всего на свете, я била ногами по водительскому креслу и визжала изо всех сил.

Я просыпалась в слезах и долго не могла успокоиться.

Аптекарь привез меня домой. По дороге мне то и дело казалось, что он хочет о чем-то со мной заговорить, но не решается. Я заметила это потому, что такое поведение было ему несвойственно. Все вопросы Аптекарь решал мгновенно, четко, без всяких сантиментов.

Что у него было на уме, я узнала на следующий день, когда во время обеденного перерыва в кафетерии я встретила Глебушку. Того самого смазливого мальчика-карьериста из бухгалтерии, который некогда подло отдал Аптекарю мою зарплатную карточку.

– Он давно на тебя таращится, – доверительно сказала Светочка, проследив направление моего взгляда. – По нему тут все девчонки с ума посходили. А он – ну ни на кого! И даже на меня не смотрит. Я уж думала – пф, голубок! Оказывается, Глебушка наш рыбку покрупнее ловит, и не простую – золотую!

Я почувствовала, что жаркая волна заливает мое лицо.

– У тебя даже шея покраснела, – с удовольствием констатировала Светочка. – Он тебе нравится?

– Вот еще!

– Какой же ты еще ребенок, – вздохнула сослуживица.

Может быть, я и являлась, по Светочкиным меркам, сущим ребенком. Но у меня уже накопился кое-какой опыт. И я знала некоторые вещи. Например, что никто не станет ухаживать за мной без высочайшего разрешения Аптекаря. И каковы шансы, что тот, кто получит высочайшее разрешение, понравится мне?

На самом деле шансы есть, и их не так уж мало. Потому что некоторые виды животных в неволе все-таки вполне себе размножаются.

Такие дела.

Глебушка и в самом деле мне нравился, хотя я никак не могла заблуждаться на его счет. Невооруженным глазом было видно, что он карьерист и боится Аптекаря до смерти.

Собственно, я не знала человека, который был бы достаточно храбр или достаточно безумен, чтобы его не бояться.

Разве что Ирина…

О ней разговор особый.

Мне всегда казалось, что мой отец и наша домоправительница связаны куда крепче, чем они это демонстрируют.

Я точно знала, что между ними не было любовной связи – если все происходит в соседней комнате, о таких вещах догадываются даже самые неискушенные барышни.

Нет, романа тут не было. Но что? Привязанность? Зависимость? Какие-то давние и мучительные отношения?

Можно было даже и не делать попытки разобраться.

В нашем доме умеют хранить тайны.

Так я о Глебушке. У него глаза янтарные, как темный, жгуче-сладкий мед, и русые кудри падают на гладкий лоб. У него ямочки на щеках, у него широкие плечи.

Едва взглянув на него, я думаю, что буду, пожалуй, не против, если он решит… если он захочет…

В общем, буду не против.

И он, словно услышав мой внутренний зов, идет ко мне через весь кафетерий. Со всех сторон на него смотрят девичьи глаза. Несутся вздохи.

Ах, Глебушка – покоритель сердец!

Он останавливается у нашего столика, и Светочка немедленно фыркает в свою чашку с зеленым чаем. Моя напарница всегда пьет зеленый чай без сахара, это кажется ей утонченным. Я же свою бадейку зеленого чая, полезного и богатого антиоксидантами, всегда имею возможность получить дома, поэтому на работе пью кофе – очень крепкий, с большим количеством сахара и шапкой взбитых сливок.

Итак, Светочка фыркает в свое жасминовое пойло, а я поднимаю на Глебушку глаза. Я ожидала, что он будет мямлить и тянуть, но Глебушка включает обаяние уверенно и решительно, как нажимает на спусковой крючок. Пороховой заряд воспламенен, вспыхивают ослепительные ямочки на щеках, теплым светом наливаются янтарные глаза, пуля врезается в нарезы ствола.

Пиф-паф. Падай, детка, ты убита.

Право, я не прочь пасть на этом поле брани.

Навзничь.

Черт, я опять краснею.

– Александрина, вы сегодня прелестны. Как вам к лицу зеленое! Вы в этой кофточке словно русалка. В честь этого прекрасного обстоятельства приглашаю вас поужинать сегодня со мной. У меня заказан столик в «Акватике».

– Сегодня четверг, рыбный день, – улыбаюсь я в ответ. – Если вы гарантируете, что в «Акватике» русалку не примут за щуку и не навертят из нее котлет…

Глебушка отвешивает мне поклон – полусерьезный, полукомический.

– Я сумею о вас позаботиться, позвольте уверить.

– Тогда я согласна.

Надо же, подумала я, немного придя в себя. А Ирина-то была права. И на службе может произойти что-то хорошее.

– Ты даешь, – говорит мне Светочка, когда Глеб отходит от нашего столика. – Я думала, ты язык проглотишь…

– Ты полагала, что дочерей олигархов воспитывают в монастыре? – осведомляюсь я, собрав все присущее мне ехидство. – Вовсе нет. Представь, у меня даже гувернантка была. Правнучка баронессы Буксгевден, фрейлины императрицы. Она учила меня манерам и искусству общения с мужчинами. Практики у меня было немного, но теория…

– Ну и ну! Гувернантка? Баронесса? Серьезно?

Кажется, мне в кои-то веки удалось произвести на Светочку впечатление.

– Абсолютно. И вообще я, к твоему сведению, вела очень насыщенную светскую жизнь. Я танцевала на балах в Вене.

– Да ты что! – Светочка неизящно раскрыла рот.

– Вот тебе и «что». Ты никогда не увидишь, как там красиво, а жаль. Самый статусный – оперный бал, венец бального сезона. На него собираются знаменитости со всего мира. Зал Венской оперы весь украшен эквадорскими розами, они пахнут так, что кружится голова. Бал открывает президент Австрии, господин Хайнц Фишер. Несмотря на возраст он отлично вальсирует. А потом сто восемьдесят пар танцуют полонез. И все так утонченно, так роскошно… Зал обслуживают три сотни «людей бала». Представляешь, среди них есть даже портной и обувной мастер – вдруг какая-нибудь дамочка сломает каблук? Но еще лучше императорский бал. Он проводится в новогоднюю ночь, во дворце императора Франца Иосифа и его жены, красавицы Сисси…

– Надо же, – восхитилась Светочка. – Ты и императрицу видела! А что это ее как зовут странно?

– Да нет, Светочка, ты не поняла. Это когда-то дворец принадлежал императорской чете. А сейчас в Австрии парламентская республика.

– Свергли, значит, – сочувственно сказала коллега. – Я вроде что-то читала. Им головы отрубили, да?

– Императрицу Сисси убил итальянский анархист Луиджи Луккени. Она прогуливалась по набережной Женевы со своей камеристкой Ирмой Шарай. Он напал на императрицу, ударил острой заточкой в сердце и сбил с ног. Сисси даже не поняла, что произошло. Ей показалось, что странный незнакомец хотел сорвать с нее ожерелье… На месте удара осталась только крошечная треугольная ранка. Императрица поднялась и продолжила свой путь. А вечером умерла от внутреннего кровоизлияния…

– Вот ужас-то! Зачем же он это сделал, анархист-то?

– Он ненавидел всех императоров и королей. Кроме того, говорили, что он мстил таким образом своей матери. Она происходила из знатной семьи, но родила внебрачного ребенка и вынуждена была отдать его в приют.

– Вот я без гувернанток воспитывалась, поэтому всего этого и не знаю, – пригорюнилась Светочка. – А как интересно!

– А ты книжки читай, не только глянцевые журналы. Или хотя бы хорошее кино смотри. Например, «Сисси» с Роми Шнайдер.

– Думаешь, мне понравится?

– Я уверена.

– Ну, попробую. Слушай, ну и что там у них во дворце?

– Теперь этот дворец – официальная резиденция президента Австрии. У входа выставляется караул императорской охраны, гостей встречают лакеи в ливреях, на скамеечках сидят девушки в платьях по моде прошлых лет, а молодые люди в белоснежных париках преподносят им маленькие подарки – все как в старину, при дворе Франца Иосифа.

– Ух ты! А какие подарки?

– В последний раз были веера.

– Зачем они, теперь всюду кондиционеры, – вздохнула практичная девушка Света.

– Дарили и зеркальца, и фигурки работы Сваровски, и духи, и поездки на фиакре, и даже позолоченные флешки.

– Деньги к деньгам, – непонятно отозвалась Светочка. – Ну-ну, расскажи еще что-нибудь!

– Еще бывает Huntersball. Бал охотников. Все участники одеваются в австрийские национальные костюмы. Дамы в хорошеньких платьях с широкими оборчатыми юбками, мужчины – в альпийских жакетах. Танцуют под национальную музыку…

– Хм, не думаю, чтобы мне показалось бы так уж страшно весело.

– А Rudolfina Redoute? Это единственный бал-маскарад, где командуют дамы.

– Вроде женского дня в стриптиз-баре? Девчонки зажига-ают!

– Ну, типа того. Дамы все в масках, и все танцы – белые.

– В масках – это дело. А то я недавно так оскандалилась в «Дикой утке», что до сих пор стыдно туда соваться. А была бы я в масочке, так все шито-крыто. Твои аристократки, я смотрю, тоже не промах.

– Думаю, тебе бы понравился и Lebensball. Он самый модный, билеты туда достать просто нереально.

– А почему?

– Ну… такой он популярный. Его придумала «голубая» тусовка.

– Тут я с тобой согласна. Геи – они умеют веселиться. И что там?

– Там бывают самые интересные люди: художники, писатели, поэты, актеры, демонстрируются самые дорогие, изысканные вечерние платья и украшения, представляются парфюмерные новинки. Обязательно в программу входит показ мод какого-нибудь известного дизайнера. В прошлый раз были Дольче и Габбана… Но мне больше всего понравился Bonbon-Ball – конфетный бал. На нем гостей угощают знаменитой австрийской выпечкой, везде горы конфет, стены выкрашены под розовую глазурь, и на этом балу выбирают сладкую королеву. Ее сажают на одну чашу весов, а на другую насыпают столько шоколада, сколько надо, чтобы их уравновесить. И всю эту гору шоколадок королева может забрать с собой, представляешь?

– Какой восторг! Ты у нас сладкоежка, оказывается. Слушай, но туда же кого попало не приглашают? Поди-ка, только аристократию и солидных людей?

– Да нет, кто угодно может пойти. Только билет надо купить.

– Дорогие билеты?

– По-разному. Есть дешевые – десять евро, пятнадцать. Это если с балкона смотреть, но не танцевать. А сколько наши стоили… Я даже не знаю.

Разумеется, не знаю – я ведь их ни разу не покупала. Аптекарь сам заказывал и платил за них через Интернет. Его это отчего-то страшно забавляло.

– А платья? Там же, наверное, все шикарно одеты?

– Разумеется. У каждого бала свой дресс-код. На некоторые пускают только в темном костюме, на другие – в смокинге, на какие-то – без фрака и не появляйся.

– Да что ты мне о фраках? Я их только по телевизору видела. Меня больше платья интересуют.

– Тут кто во что горазд. Есть негласное условие, что нельзя дважды появляться в одном платье.

– Ни фига ж себе!

– Вот именно. Поэтому в Вене полно магазинов. На разный карман. У кого с финансами нормально – едут в Первый район, в бутик Рорр & Kretschmer. Там самые шикарные платья, в единственном экземпляре. Там же и аксессуары подберут – и туфли, и сумочку. Но в этом бутике продают сотни две платьев в год, не больше. Остальные дамы одеваются в обычных торговых центрах, где можно сотни за две приобрести очень милое платье. А вообще, многие делают так. Как ты думаешь, куда богатые люди девают эксклюзивные платья? Сдают в прокат. За десять-двадцать евро можно получить шикарное платье, только один раз засвеченное, представляешь?

– Платье от известного дизайнера?

– От самого, самого известного!

– Я бы только так и делала, – вздохнула Светочка.

«Я бы тоже», – чуть не ляпнула я. Мне случилось как-то попасть в дивный уголок, где давали напрокат чудесные платья. Они были похожи на райских птиц, присевших на кронштейны. Мне страшно хотелось выбрать одно из них. Кто носил это – красное, с корсажем, расшитым бутонами роз? А это – узкое, как перчатка, черное со змеиным лоском, плиссированным веером расходящееся от коленей. Мне казалось, что с одним из этих чужих платьев в мою жизнь войдет то, чего мне так не хватало: терпкий привкус интриги, вольный дух приключений, пряные ароматы греха!

Но Аптекарь сам выбрал для меня туалеты. Никаких комиссионных тряпок, боже упаси! Банальных девических фасонов платья – тех оттенков, в какие окрашена дешевая магазинная пастила. Бледно-зеленое, бледно-розовое, белое… Белое платье было самое ужасное – с рукавами-фонариками. Эти фонарики испортили мне весь бал. Они были наивны, провинциальны, они совершенно не совпадали с тем образом загадочной роковой красавицы, который мне так хотелось воплотить в жизнь…

– Ну, а что там танцуют?

– Конечно же, вальсы! Штрауса, Листа… Сначала дебютанты выходят на полонез. А потом распорядитель объявляет: «Alles Walzer!» И все танцуют. Польки, галопы, танго, фокстрот… А потом еще – квик-степ, или даже румбу и сальсу.

– Скука смертная, – заявила мне Светочка. – Все-таки вы, богатые невесты, совершенно не умеете развлекаться.

Я только улыбнулась ей. Мне вспомнилось – кружение платьев, воздух, напоенный тонким благоуханием цветов, зыбкие огоньки свечей и вальсы, вальсы…

Что ж, может быть, и скука…

– Так что, я тебя подкрашу сегодня? У тебя же свидание. Надо быть при параде.

– Мы, богатые невесты, и так хороши.

Это была моя маленькая месть за «скуку смертную».

– Тоже верно, – сказала Светочка и загрустила.