Сюрприз в бантиках

Две недели сказки. Снег, минимум машин, практически тишина. Людей на улицах тоже попадалось не слишком много — кто-то отсыпался, кто-то тупо сидел перед телевизором, кто-то стремился в центр, к главной елке и Дедам Морозам, тут и там предлагающим сфотографироваться по сходной цене. А кое-кому посчастливилось уехать на праздники на юг, туда, где всегда жарко.

Юля им не завидовала. Поездить, мир посмотреть — это да, очень хотелось. Но только не на новогодние праздники. Она вообще любила зиму, снег, а Новый Год — так просто до слез обожала. Наверное, она все еще оставалась ребенком. Глупо, конечно, но в свои двадцать пять она все еще верила в чудо. Хотя — какие уж тут чудеса, когда рядом — любимый муж, а дочечка — и того ближе. Разве бывает что-то чудеснее этого? Если бы только не разъедал душу липкий страх. Сколько бы Юля ни успокаивала сама себя, что теперь уже не те времена, что нынче при родах практически не умирают — слава Богу, в двадцать первом веке живем — а от страха никак не могла избавиться. Вроде и хотела родить поскорее — сколько ж можно таскать на себе такую тяжесть, спина порой болела невыносимо — и в то же время панически боялась родов. Оно-то верно, двадцать первый век, и все-таки процент смертности все еще не был равен нулю. И пусть он был смехотворно мал по сравнению с процентом благополучных исходов, но вдруг именно она, Юлия Бахарева, войдет в тот маленький, но жуткий своей безысходностью процент летальных исходов. Как они тогда без нее, Вадик и маленькая Снежана? Или Регина. А может, Марта — в данном случае без разницы. Главное, что предстоит им жить без нее, без жены и без матери. Как они справятся, как выживут без нее? А вдруг очень даже легко справятся? Вдруг даже не заметят ее отсутствия? Вдруг Вадик быстро найдет ей замену?

Вадим ушел на работу, и Юльке стало ужасно грустно, как будто он ушел навсегда. Пожалуй, теперь ей придется снова привыкать к тому, что он все время на работе. Раньше, когда она сама работала, было намного легче. Теперь же дни тянулись до обидного медленно. Особенно этот день, пятнадцатое января. День, когда Юля впервые после новогодних каникул осталась одна.

К счастью, ближе к вечеру пришла мама, и Юльке стало веселее. А потом… О чудо! Нет, все-таки Юльке определенно повезло с матерью — ну кто бы еще ее так понял, как ни мама?

— Что ж ты мучаешься, глупая. Иди, встреть его. Вспомни — тебе было приятно, когда Вадим тебя встречал с работы? Вот и ему будет точно так же приятно.

Почувствовав слезы умиления на глазах — да что ж она стала такая слезливая? — Юлька пробормотала:

— Мамочка, ты прелесть!

На всякий случай, чтобы дочь не поскользнулась на дороге, мать довезла ее прямо до офиса "Макнот".

— Мне подождать с тобой?

Юлька просияла:

— Нет, мамочка, спасибо. Я не хочу, чтобы ты потом поздно возвращалась одна. Ты иди, а я подожду Вадика. Видишь, тут и скамейку специально для меня организовали.

Скамейка стояла там давным-давно, с тех времен, как было построено само здание. Но все равно Юльке казалось, что это кто-то намеренно позаботился об ее удобстве. Помахав на прощание матери, она в очередной раз взглянула на часы: без пятнадцати шесть. Отлично. Ждать осталось совсем недолго. А потом… Они не будут толкаться в переполненном транспорте. Они погуляют часок, пока схлынет волна спешащего домой народу, а потом спокойненько доедут с удобством. По дороге зайдут в магазинчик на остановке, купят чего-нибудь вкусненького — к счастью, нынешняя зарплата Вадима позволяла им час от часу побаловать себя чем-нибудь этаким. А ему ведь еще и премию неплохую выплатили. Но премию они не станут тратить — она пригодится им потом, когда Юлька уже родит, и нужно будет покупать столько мелочей для их ненаглядной малявочки. Все эти пеленки-распашонки, шапочки, пинеточки. И, конечно же, белый атласный конверт, такой нарядный и торжественный. И обязательно коляску. Розовую в цветочек.

Мечты о скором будущем скрасили ожидание. Однако удобную скамейку пришлось покинуть — она стояла на самом ветру. Даже теплая мамина шуба не спасала от холода. Часы показывали уже без двух шесть, а потому Юля без особого сожаления поменяла место дислокации на более удобное: за углом не так дуло, к тому же все выходящие из офисного центра были видны, как на ладони. А ждать, судя по всему, осталось совсем немножко.

Кажется, Бахарев еще никогда не ждал окончания рабочего дня с таким нетерпением. Он вообще старался успевать выполнить все намеченные дела до шести, чтобы не задерживаться лишний раз, а в этот вечер и вовсе спешил поскорее покинуть такой неуютный офис, где каждый друг другу волк, где в любой момент можно было столкнуться с Чуликовой, или просто нарваться на чей-то неласковый взгляд.

Выскочив на свежий воздух, вздохнул с облегчением: слава Богу, все прошло благополучно, как будто ничего не произошло. И то дело — за давностью можно было и забыть о мелких неприятностях. Видимо, Чуликова и сама тогда перебрала, а теперь точно так же жалеет о происшедшем. А может, вообще забыла — она ведь тоже здорово была навеселе. Вот и славненько, пусть ничего не помнит. И Вадим все забудет. Уже забыл.

Он почти подошел к дороге, когда его негромко окликнули:

— Вадим Алексеич!

От этого голоса его бросило в дрожь. Помяни черта, он тут как тут.

Наталья Петровна догнала его, взяла под руку:

— Доведите даму до машины, здесь так скользко.

Дорожка была расчищена от снега и на всякий случай даже посыпана песком. Однако Бахареву ничего не оставалось делать.

Машина, серо-голубой Фольксваген, стояла метрах в пяти от дорожки, заехав передними колесами за бровку. Чуликова остановилась, повернулась к провожатому:

— Ты домой? А может, ко мне?

Вадим обалдел от внезапного перехода на "ты", не успел ничего ответить.

— Влад, ты извини, что я тогда…

— Вообще-то я Вадим.

— Да, я знаю, извини. Я просто не ожидала — согласись, такую фишку нечасто встретишь.

Ласково погладив рукав его дубленки, добавила, мило улыбнувшись:

— Поехали ко мне, не пожалеешь. Сегодня все будет по-другому, обещаю. Ты будешь приятно удивлен — я специально для тебя купила новое белье. Правда, малинового не нашла, зато все в бантиках. Ты будешь в восторге!

Бахарев застыл от ужаса и ее откровенности: она ничего не забыла! Больше того, она требует продолжения банкета. Язык не повиновался, а потому он просто покачал головой. Не слишком уверенно, вернее, испуганно.

— Не волнуйся, это не надолго. А потом я в целости и невредимости верну тебя жене. Дома нам никто не помешает. Только ты, я, и твои трусы. И мои, тоже все в бантиках.

Внезапно что-то привлекло ее внимание. Наталья Петровна нахмурилась, вновь превратившись в строгую начальницу, которую кто-то посмел оторвать от важного разговора:

— Девушка, вам что-то нужно? До чего народ наглый пошел. Идите себе, нечего тут уши развешивать!

Инстинктивно оглянувшись, Вадим увидел расширенные от ужаса Юлькины глаза. В них плескалась такая боль, такое отчаяние… Столкнувшись с ним взглядом, она резко повернулась и бросилась прочь.

— Юль!

Бахарев бросился за нею, на ходу объясняя:

— Юль, ты все не так поняла. Юлька, да постой же ты!

Та послушно остановилась. Оглянулась, прошипела:

— А как еще это можно понять? Что еще у тебя есть малиновое в бантиках? Не трогай меня. И домой не спеши — нечего тебе там делать, пока я вещи буду собирать. Понял?

— Постой, не дури. Какие вещи? Юлька, давай без глупостей. Я все тебе объясню…

— Спасибо, мне твоя мымра уже объяснила! — она зыркнула куда-то за спину Бахарева.

Тот не успел оглянуться, как услышал насмешливый голос начальницы:

— Позвольте не согласиться, милая. Это не я мымра — вы на себя посмотрите, голубушка. Такой мужчина, как Вадим, заслуживает лучшей женщины. Идем, Влад. Оставь ты ее в покое. Все что ни делается, все к лучшему — я рада, что все разрешилось так скоро.

— Да вы…

Он резко оглянулся и чуть не оттолкнул Чуликову со всей силы. В последний момент сообразил, что та может не устоять на шпильках. Брезгливо оторвал от себя ее руку:

— Шли бы вы, Наталья Петровна! Юлька, ничего не было!

Чуликова задорно рассмеялась:

— Было, девушка, было. Вы идите домой, собирайте вещички. Впрочем, Влад, ты можешь остаться у меня. А вы, Юлия, не переживайте — мы не оставим вас без материальной поддержки. Скажем, сто долларов в месяц вас устроит?

Наткнувшись на возмущенный взгляд Бахарева, тут же поправилась:

— Ну ладно, ладно. Пусть будет сто пятьдесят.

Юлька снова развернулась и пошагала в сторону остановки. Вадим бросился за нею, обогнал, схватил за руку. Та со всего маху хлестанула его по щеке. Рука ее была в перчатке, к тому же в объемной маминой шубе у нее не получилось размахнуться как следует, а потому удар вышел совсем слабым. Однако и его хватило, чтобы охладить пыл Бахарева. Он застыл, схватившись рукой за щеку, и молча наблюдал, как Юлька садиться в подошедший автобус.

Понимая, что нужно немедленно ехать домой и спасать положение, Вадим тем не менее не мог себя перебороть. Часа два бродил по улицам, обдумывая, как теперь быть.

По всему выходило, что с работой придется распрощаться. И чего он, дурак, сразу не уволился, как только в голову закрались самые первые подозрения насчет Чуликовой? Зарплата высокая? Да гори она пропадом, такая зарплата! Такой ценой!..

Чуликову он ненавидел до смерти. Вместо того чтобы мчаться к Юльке и молить о прощении, он мрачно представлял, как выстрелит негодяйке прямо в лоб. Или нет — где он возьмет пистолет? Нож. Правильно, с ножом проблем не будет. У них есть отличный хозяйственный нож, большой и острый. Вот завтра он придет на работу, посмотрит прямо в глаза Чуликовой и скажет: "Получай, что заслужила!" Наталья Петровна театрально вскрикнет, схватится руками за нож, посмотрит растерянно на убийцу и медленно сползет по стенке на пол. А Вадим аккуратно, чтоб не запачкаться, вытащит нож, завернет его в газетку и пойдет домой. Там ножик тщательно отмоет и положит обратно в ящичек стола — жалко выбрасывать, там металл отличный, почти не тупится.

Или нет. Лучше он ее задушит. Как Отелло Дездемону. "Молилась ли ты на ночь…" Вернее, с утра пораньше. С каким удовольствием он сомкнет пальцы на ее хрупкой шейке! За все, что она с ним сотворила. За то, что солгала Юльке. За ее наглое "Было, было!" За ее белье в бантиках…

Стоп, бантики. Это что же, она и в самом деле рассчитывала на продолжение? Ее не настолько уж поразили его идиотские трусы? Больше того — она и себе прикупила чего-то там в бантиках?!

Господи, и как же его угораздило так упиться-то? Поистине: водка — страшная штука. Такого натворишь, что потом сам себя понять не сможешь. Как, ну как он мог столь бурно отреагировать на ее прикосновения? Ну подумаешь, танцевали. Ну шепнула что-то на ушко. Чего он завелся-то?! Она ж ему никогда не нравилась. Старая несчастная баба, немножко истеричная, как все старые девы. И скулы эти отвратительные… Зато грудь!

Ничего подобного, грудь как грудь. Просто у водки глаза велики. Нажрался как свинья, вот и привиделось то, чего желалось. А желалось знамо чего — нормального женского тела. Юльке нельзя, а что ему делать? Ох, дурак… Ну что он, потерпеть не мог? Ну не лопнул же он в конце концов, не получив желаемого. Так что не хотение его виновато, а башка нетрезвая. Сколько себя ни оправдывай, сколько ни обвиняй Чуликову, а виноват во всем только он один. Чуликова, возможно, дала толчок, но остальное-то — его рук дело. И водка — не оправдание. Кто ж его заставлял пить? Да еще и практически не закусывая. Так что если и нужно кого-то убивать, то только самого себя. Он мог ненавидеть Чуликову сколько угодно, однако прекрасно отдавал себе отчет — она его насильно в кабинет не тянула. Сам шел. Не соображая, правда, но это опять же его вина.

Выходит, сам, собственными руками разрушил счастье. Бедная Юлька, как же ей сейчас больно! Она ему доверяла, отпустила… Вообще-то не так уж сильно и доверяла, раз заставила надеть эти дурацкие трусы. Ну да, а если б не заставила? Тогда-то уж он точно ей изменил бы. С Чуликовой или без нее — какая разница? Получается, что не наделать глупостей ему помогло "противоугонное устройство". Вернее, глупостей он таки успел натворить, но той, самой главной, все-таки не случилось. И благодарить за это Вадим должен любимую тещу. Ай да теща, ай да Татьяна Владимировна! Памятник ей за это положен. Прижизненный. Жаль только, устройство это срабатывает только в самый последний момент, когда уже глупостей наделано немало. И как их теперь исправить?

К его возвращению домой Юльки уже и след простыл. Вещи, правда, остались — то ли не в состоянии была их собирать, то ли планировала вернуться. Бахареву очень хотелось надеяться на второе. Наверняка она решила его проучить: наказать как следует, чтобы наука была на всю оставшуюся жизнь. А потом вернется, куда денется.

Ужасно хотелось есть, но без Юльки кусок не лез в глотку. Вадим даже чаю не мог согреть — вроде и хотелось, но руки не поднимались. Казалось верхом кощунства заниматься обыденными делами, когда жизнь на крейсерской скорости летела под откос.

По всему выходило, что нужно ехать к Юлькиным родителям — куда еще она могла податься, к кому? — но сил, опять же, не было. Как, ну как он посмотрит в ее глаза? Что скажет ей в свою защиту? "Прости, дорогая, я нечаянно. Уверяю тебя — до самого-самого важного у нас с начальницей так и не дошло". Хорошенькое утешение. Он с ней просто потискался, помацался, а как дошло до главного — Чуликова увидела его сногсшибательные трусы с клоунским бантиком и срочно передумала ему отдаваться. И чем это его оправдывало, интересно?

По всему выходило, нет ему оправданья. И правильно. Чего заслужил — то и получай. Так-то оно так, все совершенно справедливо, и Вадим даже не стал бы роптать на судьбу, покорно принял бы любое наказание. Если бы не одно "но". Казалось бы, такое маленькое, скромное, незаметное.

А именно: за что наказана Юлька?! Вадим — за несдержанность, за дурость, за то, что не смог отказаться от лишней рюмки водки, за то, что думал не мозгом, а органом, меньше всего для этого приспособленным. За то, что удовлетворению внезапно возникшего желания дал такую высокую цену. Но за что наказана Юлька?!!

За то, что носит под сердцем их общее с Вадимом дитя? За то, что как проклятая просидела целый вечер накануне Нового Года одна, в ожидании неверного мужа? За то, что поверила ему и отпустила на эту проклятую вечеринку? Или за то, что заставила мужа надеть дурацкие трусы в надежде, что это убережет семью от развала?

Бахарев страдает сейчас и будет страдать, наверное, всю жизнь из-за своей дурости. И правильно: натворил делов — страдай, умей отвечать за свои поступки. Но ведь и Юлька страдает сейчас! И в будущем тоже наверняка будет страдать от его предательства. А разве это справедливо? Наказан ведь должен быть только он, Вадим. Юлька в этом вопросе — сторона пострадавшая. Так за что же ее-то мучить?

Как ни тяжело было, но Бахарев все-таки поехал к Юлькиным родителям.

Дверь открыла теща. Гнать с порога не стала, но и в комнату не пригласила, провела гостя на кухню. Без лишних расспросов поставила чайник на огонь, вытащила из холодильника сыр, колбасу, майонез. Нарезала хлеба.

Чайник шумел громко. В обычной ситуации Вадим бы расслабился, согрелся от одного этого звука. Теперь же он, напротив, мешал. Говорить во весь голос не было сил, а шепот из-за чайника невозможно было бы услышать. И Бахарев молчал.

Хозяйка, наконец, присела:

— Ну, зятек, рассказывай, что произошло. Юлька прибежала вся в слезах, ничего не объясняет. Твердит только, что вернулась навсегда. Может, ты расскажешь, что там у вас произошло?

Эх, теща-теща! Ведь мудрая же женщина, так здорово с "противоугонным устройством" придумала, а теперь не может понять, из-за чего весь сыр-бор. А из-за чего он обычно бывает?

Открыть рот и все рассказать, как на духу, оказалось невыносимо трудно. Однако сидеть молча было по крайней мере глупо, и Вадим начал:

— Это я виноват. Вы Юльку-то не вините, Татьяна Владимировна. Это я дурак, она все правильно…

— Так, дорогой. Еще раз и более внятно.

Под ее пристальным взглядом было неуютно. Очень неуютно. Бахарев скукожился:

— Вы… вы были правы. Ваш подарок… тот…

Татьяна Владимировна двинула бровью:

— Какой подарок? Ты о чем?

Вадим сильно пожалел, что пришел. Сказать правду не было сил. Но и молчать глупо — не для того пришел, чтобы в пол смотреть. Жену возвращать надо.

— Устройство… противоугонное…

От неожиданности хозяйка аж задержала дыхание. Выдохнула с шумом:

— Та-ааак…

Помолчали немного. Вадим и рад бы прекратить эту затянувшуюся паузу, да говорить было нечего: главное уже сказал, оставалось лишь ждать заслуженного покарания.

— Что ж ты наделал, паршивец? — теща привстала из-за стола, облокотившись на него мощными кулаками, и Бахарев совсем пригорюнился.

К счастью, в это мгновение засвистел чайник. Татьяна Владимировна, секунду подумав — бить ли зятя немедленно или дать ему маленькую отсрочку, чтоб подольше помучился — выбрала чайник. Сунув по пакетику заварки в чашки, залила их кипятком. Швырнула на стол ложки, вслед за ними сахарницу — та едва устояла. Чашки хозяйка поставила осторожно. То ли зятя жалела, чтоб не обжегся, сердешный, то ли себя, любимую.

Присев, подвинула к себе сахарницу. Бухнула в чай две ложки с горочкой и вернула на место. Неспешно размешала сахар, волком глянула на гостя:

— Чего сидишь? Пей давай, а то остынет.

Вадим послушно схватился за чашку. Если не убила сразу, появилась надежда, что уйдет живым.

— И что? Юлька-то как узнала? Что ж ты, кобель ненасытный? Гулять научился, а следы заметать Пушкин будет?

Отваги на то, чтобы взглянуть в глаза обличительницы, у Вадима не нашлось. Сидел, как мышонок. Только чашку обхватил руками — то ли грелся, то ли держался за нее, как утопающий за соломинку.

— Сволочь ты, зятек. Юльке рожать вот-вот, а ты что удумал? Ей же волноваться нельзя, ей только положительные эмоции…

— Татьяна Владимировна, я ж не хотел. Оно сработало, устройство ваше! Ничего не было. Вернее, чуть было не было…

Хозяйка уставилась на него, медленно соображая:

— Что значит "сработало"?

На всякий случай Бахарев не стал уточнять словами. Руками развел неопределенно: пусть понимает в меру своей распущенности.

— То есть ничего не было, что ли?

— Угу.

— Ты что, в тех трусах был, что ли?

Вадим робко кивнул, с неизбывной тоской глядя за плечо тещи, на веселенькие занавески в бело-голубую клетку. Они выглядели такими безобидными и даже уютными. Вот бы пропали все проблемы, вот бы просто сидеть на этой кухне и пить чай с тещей. И с Юлькой. Ну и тесть, черт с ним, тоже пусть бы почаевничал.

Его мечты были прерваны самым неожиданным образом. Теща, мгновение назад способная убить неверного зятя, вдруг расхохоталась задорно, сотрясаясь пышными телесами.

Хохотала она долго и так заразительно, что Бахарев сам едва удержался. Проснулась надежда: авось пронесет. Заулыбался стеснительно, довольный произведенным эффектом. А Татьяна Владимировна все хохотала, даже подхрюкивать стала. Только было угомонилась, глянула на зятя, и снова начала содрогаться от смеха. На глазах слезы, как тогда, на свадьбе, когда продемонстрировала гостям "главный подарок" во всей красе.

— Ой, уй… не могу, уй… а-ха-ха!

Пухлые пальцы, давно, возможно, с самой свадьбы дочери не видевшие маникюра, терли глаза. Их хозяйка все силилась успокоиться. Временами на секунду-другую ее смех стихал, но потом все повторялось сначала — молчаливое содрогание мощного тела и взрыв гомерического хохота.

— Уй… хих… уй, блин! Представляю…

Последние слова потонули в хохоте.

— Ты что, и правда?

Глаза ее смотрели на зятя так доверчиво и даже где-то радостно, что было несколько неожиданно для данной печальной ситуации. Бахарев снова кивнул. На сей раз Татьяна Владимировна удержалась, для надежности зажав нос рукой. Потом все-таки не выдержала и снова весело фыркнула:

— Хотела бы я поглядеть на это зрелище!

Вадим смотрел на нее грустно. Кому-то смешно. А некоторым так совсем не до смеха.

Все еще не в силах придать лицу подобающе-грозное выражение, хозяйка спросила:

— И как же ты умудрился в таких-то трусах, а?

— Так ведь не умудрился, Татьяна Владимировна! В том-то и дело: говорю ж — работает ваше устройство, отлично работает. Не было ничего!

— Не было? — еще мгновение назад тещины глаза напоминали щелочки от безудержного смеха, теперь в ней тоже просматривалась некоторая схожесть с восточными народностями, но от былого веселья уже ничего не осталось: смотрела на зятя зло, требовательно. — Если ничего не было, откуда ж Юлька узнала? Что ж ты, сволочь, беременную жену под удар подставляешь?

И как ей объяснить? Рассказывать с самого начала, как пришел в "Макнот", как все на него смотрели зверем, и только одна Наталья Петровна Чуликова казалась настоящим другом? О том, как в Бахареве постепенно начали расти подозрения насчет ее ласковых улыбок, "дружественных" поглаживаний руки, одобряющих фраз? Как не хотел идти на эту проклятую вечеринку? Как, поддавшись Юлькиным уговорам, надел "противоугонное устройство"? В подробностях поведать, как выпил пару рюмок исключительно "для сугреву", а потом уже остальное пошло, как по маслу? Как Чуликовой срочно понадобилось что-то выяснить, и его пронзило насквозь от прикосновения ее губ? Как в то же мгновение вспомнил, что уже два с лишним месяца их с Юлькой отношения смело можно было назвать целомудренными, и что его это категорически не устраивает? Что именно из-за этого столь бурно прореагировал на прикосновение ненавистной Чуликовой. Что под воздействием водки и длительного воздержания эта грымза показалась ему едва ли не Афродитой. Какой страшный облом испытал, когда вместо сеанса интима попал под ее фонтан безудержного веселья. И как рад теперь, что теща подарила им с Юлькой тот "главный подарок" — шикарные жутко-малиновые трусы необъятного размера в сумасшедших бантиках и с ошеломляюще-идиотским кружевным украшением на резинке.

— Татьяна Владимировна, давайте я вам все расскажу. С самого начала…

— Мне с самого начала нужно было гнать тебя в три шеи из дому, чтоб девочку мою не обижал. Жаль, сразу не догадалась, не разглядела твоей сущности кобелиной. Убирайся отсюда! Все вы одним миром мазаны. Одного кобеля пригрела на груди — "командировки" у него, понимаешь ли, "командировки"! Знаю я ваши командировки! Шагай отсюда, зятек, да чтоб я тебя больше не видела.

— Нет же, Татьяна Владимировна, вы не поняли. Ничего ведь не было! Говорю ж, устройство ваше помогло. Противоугонное.

— Я вот тебе сейчас изображу устройство. Давай отсюда, говорю.

Побитым псом Вадим встал из-за стола и направился в прихожую. На полдороги вспомнил самое важное:

— А как же… Как же малышка?

— Не переживай, папаша, без тебя воспитаем. В гробу я видала таких воспитателей.

А Юлька так и не вышла из своей комнаты.

Злиться на себя можно было сколько угодно, только легче от этого не становилось.

На работу Бахарев не пошел. Провалялся до обеда в постели, казня себя за промах. Потом вспомнил, что в кухонном шкафчике завалялась початая бутылка водки. Долго не раздумывал. Плеснув сразу полстакана, выпил махом. Скривился, утерся рукавом. Вместо того чтобы скорее закусить, вдруг… заплакал.

Прекрасно понимал, что виноват только сам, но отчего-то было ужасно жалко себя. И так не хватало Юльки. С неприятными рыжими пятнами, щедро усыпавшими лицо, располневшей, с сильно выпирающим животиком. Такой обидчивой и подозрительной, такой слезливой. Не хватало.

И в то же время зол был на нее едва ли не больше, чем на себя самого. Сам виноват? — да, однозначно. Бахарев и не утверждал, что стал жертвой несчастливого стечения обстоятельств. Конечно виноват! С удовольствием прижимался к Чуликовой, такой теплой, страстной, охочей до его ласк. И с неменьшим удовольствием потащился в ее кабинет. Правда, не соображал ни черта — нечем было, мозг отключился, передав инициативу нижнему собрату. Но тем не менее Вадим не был склонен снимать с себя вину — виноват, еще как виноват.

Но Юлька — разве она так уж ни в чем не виновата? Почему она не поверила мужу, что ничего не было? Ведь сама заставила его надеть дурацкие трусы-предохранители, должна же понимать, что в них мужик может поиметь только бесконечные насмешки, а никак не удовольствие. И все-таки не поверила, ушла…

О теще разговор особый. Вадим не слишком-то и надеялся на ее понятливость — сложно ожидать поддержки в таком вопросе от женщины, чей муж имеет стойкую тенденцию к регулярным загулам. Юлька рассказывала, как родители несколько раз были на грани развода из-за папочкиных выкрутасов. Тот вечно привозил сюрпризы из командировок: то оригинальный сувенир, то модную кофточку дочери, то симпатичный шарфик жене, то рубашки, насквозь пропахшие чужими духами. Так что реакция Татьяны Владимировны была более чем понятна: опасалась, как бы дочь не постигла судьба матери. Даже "противоугонное устройство" зятю подарила. Ан нет, не помогло…

Вернее, помогло, но не совсем так, как мечталось теще. Измены физической не случилось, но моральная-то, моральная — куда от нее денешься? Если дошло до противоугонного устройства, значит, моральная измена уже произошла — ведь Бахарев был готов изменить, и, вне всякого сомнения, сделал бы то, ради чего притащился в темный начальнический кабинет. И кого теперь по большому счету волновало, что на его сногсшибательных трусах волнительное происшествие закончилось, практически не начавшись.

Эх, если уж страдать, так страдать за дело. Вот если бы все произошло — было бы не так обидно. А за что его наказывали теперь? Да как же они не понимают, что для него это было всего лишь маленькое сексуальное приключение, и не больше? Что бы изменилось, если бы у них с Чуликовой действительно все случилось? Ровным счетом ничего! Бахарев бы спокойно оделся и вернулся к остальным. Выпил бы еще пару-другую рюмок, а потом вернулся домой, как ни в чем ни бывало. Почему женщины придают столь великое значение бессмысленному половому акту? Он-то ведь все равно собирался вернуться домой, к Юльке.

Но Чуликова! Какова Чуликова, а? Стерва. "Было, девушка, было!" С какой уверенностью она это сказала, дрянь! И с каким спокойствием. Если бы Вадим не знал наверняка, как все произошло, он бы и сам ей поверил. Но зачем ей это нужно? Он никак не мог уловить логики в ее поступке. Даже поступках.

Прежде всего, для чего ей понадобилось соблазнять собственного сотрудника? Вадим, конечно, виноват, что поддался на ее провокацию, но у него есть несколько оправданий: прежде всего, он был пьян, как сапожник — что, увы, ни в малейшей степени не снимало с него вину. Во-вторых, ему было очень тяжело остаться равнодушным к ее чарам, потому что… Потому что природа требует свое, а возможности удовлетворить ее требования у Бахарева давненько не было. И, наконец, в третьих. А что в третьих?

Очень хотелось себя оправдать, и Вадим принялся серьезно, насколько это было возможно в состоянии опьянения, анализировать собственные чувства и ощущения в момент… танца с Натальей Петровной, если "это" можно назвать таким безобидным словом. То, как они двигались под музыку, можно было, наверное, назвать как угодно, но не танцем: это было откровенное соблазнение, любовная прелюдия, но никак не танец. В тот момент Бахарев чувствовал себя первобытным мужиком, неандертальцем, не способным думать, умеющим лишь следовать своим инстинктам. А инстинкт был один: здесь и сейчас, и желательно по полной программе. Оправдывало ли это его хотя бы в малейшей степени? В его собственных глазах — да. Пусть не слишком убедительно, но все же оправдывало. Юлька же с Татьяной Владимировной почему-то смотрели на это несколько иначе.

Пусть так. Это не снимало главного вопроса: для чего все это было нужно Чуликовой?! Как ни неприятно было Вадиму ощущать себя бычком на веревочке, но ведь так и было: инициатива все-таки исходила не от него, а именно от Натальи Петровны. Так вот: зачем это было нужно ей? Что, то же самое чувство изголодавшейся троглодитки? Просто захотелось — вот и вся причина?

Не исключено. В конце концов, все мы люди, все мы человеки. Чем Чуликова хуже самого Бахарева? Если мог захотеть он, точно так же могла захотеть и она. Однако что было сначала: яйцо или курица? Превратилась ли она в троглодитку, случайно коснувшись Вадима, когда спрашивала его о чем-то, или же, напротив, вопрос был всего лишь предлогом к продолжению, к более тесному общению, к единению начальницы с подчиненным?

Как Бахарев ни силился, а вспомнить вопрос не мог. А ведь помнил все достаточно четко: прикосновение ее горячих губ к своему уху, ни с чем не сравнимое чувство, когда все тело пронзает внезапное неутолимое желание, бесконечный бег пальцев по ее податливому телу, щедрому на взаимность, ощущение звонкой пустоты в голове, потому что мозг уже конкретно отправился в спячку. Он все прекрасно помнил. Все, кроме одного: о чем его спрашивала Чуликова? Интересно, помнила ли она сама об этом?

Стоило ли из-за провала в памяти обвинять начальницу в том, чего, возможно, на самом деле и быть не могло? Если даже Вадим не помнил вопроса, это вовсе не означало, что вопрос тот был надуманным. Однако теперь, после всего произошедшего, в нем все больше и больше укоренялась уверенность: вопрос был для Чуликовой лишь предлогом.

По крайней мере, это железно вытекало из ее вчерашнего поведения. Она на полном серьезе предлагала ему "продолжение банкета", несла какую-то ахинею насчет того, что у нее и самой белье тоже с бантиками — как будто Бахареву было какое-то дело до ее белья. То есть она, видимо, отнюдь не считала произошедшее на вечеринке случайностью. Или же в крайнем случае ее эта случайность очень даже устраивала. Устраивала настолько, что ей непременно хотелось завершить начатое. До такой степени, что ее не напугало даже присутствие Юльки.

Юлька ее не просто не смутила, а, кажется, даже завела. Как будто ей интересно преодолевать неожиданные препятствия на пути к конечной цели.

К цели? Эта мысль пронзила Вадима ничуть не меньше, чем прикосновение губ Чуликовой и ее вполне откровенные прижимания к нему. К цели, она упорно двигалась к цели…

Теперь все становилось понятно. Целью Чуликовой был он, Вадим Бахарев. С самого первого дня работы в компании "Макнот". У него и раньше были на этот счет некоторые подозрения. Не сразу, первые появились приблизительно через пару месяцев после того, как приступил к выполнению обязанностей на новом месте. Но он не думал, что все настолько серьезно.

Выходит, Чуликова решила его прикарманить? Нагло присвоить, не спрашивая на то согласия самого "предмета чаяний". Не принимая во внимание, что у него есть жена. И не просто жена — беременная жена! Чуликова ведь прекрасно знала это. Больше того — периодически интересовалась Юлькиным самочувствием. Вот ведь стерва!

Именно поэтому ее нисколько не смутило появление Юльки при их вчерашнем разговоре. Больше того — обрадовало, потому что одним махом сильно приближало Наталью Петровну к цели. Но это ей только казалось. Потому что на самом деле!..

Бахарев плеснул еще полстаканчика. Не приготовив, чем бы закусить, опрокинул в себя водку. Первая пошла как по маслу, вторую же пришлось долго уговаривать: Вадим едва не вырвал, но сдержался. Метнулся к холодильнику, схватил попавший под руку сыр и откусил от целого куска, не без труда освободив его от прилипчивой пищевой пленки.

Это ей только казалось! Потому что на самом деле Чуликова получит хрен с редькой, дырку от бублика — все, что угодно, но не Бахарева! Потому что Бахарев — не скотина бессловесная, не баран на веревочке — куда поведут, туда и пойдет. Не-ееет, он сам будет решать свою судьбу. Сам и только сам! И никакая Чуликова ему не указ.

Водка на голодный желудок, вместо завтрака и обеда… Мягко говоря, не самое лучшее решение. Вадима развезло, как первоклассника от рюмки пива. Боль утраты Юльки не то чтобы ушла, но растворилась в дикой злобе на Чуликову. Во всем была виновата именно она, Наталья Петровна, стерва из стерв. А он, Бахарев, лишь несчастная жертва ее начальнических амбиций. Его насильно, невзирая на громкие протесты, утащили в кабинет, и там чуть было не изнасиловали. Сам же он при этом был чист и невинен, аки агнец Божий.

Невинен! Чист, как слеза младенца! Он не хотел, это все она, Чуликова! А он… да он же только… да всего-то навсего… ну подумаешь… ну чуть-чуть, совсем немножко… потихоньку, чтоб никто не увидел… один разочек, только один… только потрогать, какие они на ощупь… какая она сама, Наталья Петровна… тоненькая, не то что Юлька… с торчащими кнопками сосков. Он не хотел, разве что разочек…

Черт! Да как же не хотел, если… О Господи, что же это за напасть? Он ведь ее ненавидит, а вспоминает почему-то с таким волнением. Она же стерва, самая настоящая стерва! Она хочет поссорить их с Юлькой, уже поссорила. Ведь она же могла, могла сказать: "Ну что вы, деточка, ничего не было, вам всего лишь показалось". А вместо этого она только подтвердила Юлькины подозрения.

А Вадим, дурак, еще о чем-то жалеет? О том, что не произошло тогда, на пьяной вечеринке? Да он, да ее… в порошок сотрет, вот! Гадина, из-за нее Юлька…

Слезы залили небритые щеки. Так стало жалко и себя, и Юльку, и их маленькую пока еще неродившуюся девочку. Неужели ей не позволят расти с отцом? И только из-за того, что какая-то дрянь…

А мальчик-то спекся… Не выдержал такого, в сущности, ничтожного испытания. Не понял, дурачок, насколько Наташа облегчила его задачу. Ну-ну, пусть его. Никуда-то он от нее теперь не денется.

Вот только паршиво, что на работу не явился — это уже дурной признак. Хочет продемонстрировать самостоятельность? Глупыш. Ну да пусть подергается немножко — поводок все равно короткий, далеко не убежит. А если так, с ложным ощущением свободы, ему проще решиться на крутые перемены — тем более пусть потешится, пока возможность не отобрали.

Оставалась надежда, что он выйдет хотя бы с обеда — Наталья Петровна даже не стала бы ему прогулы выставлять. И без нотаций бы обошлась. Только глянула бы на него нежно, чтобы понял, глупыш, что она ему не враг, а очень даже напротив — надежда и опора, что с ней ему будет намного проще двигаться по жизни. Ан нет, он и после обеда не появился. А жаль.

Ну что ж, сам виноват. Не захотел по-хорошему, будет по ее, по Наташиному.

Не дожидаясь окончания рабочего дня, Наталья Петровна отправилась навестить пропавшего сотрудника. Может, утешить нужно мальчика — наверное, нелегко ломать семью, даже если стаж еще совсем крошечный. А может, и к ногтю прижать покрепче, если своевольничать надумает. Погоревать-то Наташа ему еще позволит, не слишком, впрочем, долго — что ж она, не человек, что ли? Нешто не понимает? А вот своевольничать…

Ей совсем не нужен своенравный муж. Не для того она его искала столько лет, чтобы потом под его дудку плясать. Нужно сразу дать ему понять, кто главный в доме. И объяснить: хочешь считать себя мужиком, хочешь, чтобы тебя другие им считали — будь послушным, и тогда Наталья Петровна с немыслимым удовольствием позволит тебе выглядеть хозяином положения. Но только выглядеть, и только при полном послушании — иначе… Иначе любой мало-мальски наблюдательный человек на счет "раз" поймет, что ты подкаблучник и полное ничтожество. Так что, милый, все зависит от тебя.

Да, именно так она все и объяснит Бахареву. А потом, когда он хоть чуть-чуть придет в себя, когда поймет, что сопротивление бессмысленно, Наташа заставит его изменить имя на более громогласное. Причем по доброте душевной даже позволит ему самому выбирать: "Владимир" или "Владислав". Вообще-то "Влад" вроде как больше к последнему относится, но имя "Владимир" Наталье нравилось куда сильнее. "Владеющий миром". Звучит! А что такое "Владислав"? Всего-то "Владеющий славой". Ну и какой, интересно, славой будет владеть ее Бахарев? Какая, к черту, слава? Что он, мальчик-поскакунчик, что ли? По сцене прыгает да рот разевает под фонограмму? Хорошему менеджеру проектов не слава нужна, а хороший опыт. Ну да ладно, так и быть, пусть сам выбирает. Наталья Петровна все равно будет звать его сокращенно, Владом.

Водка кончилась. А жаль. Вадим все еще был нетрезв, но действие алкоголя уже почти прошло, и тоска снова взяла сердце в тиски. Надо бы выйти купить еще пару бутылок, чтоб на вечер было чем затуманить мозги, и на утро хватило. Водка, конечно, гадость редкая, и ни к чему хорошему сроду не приводила. Но было у нее одно замечательное свойство: стоило выпить сто грамм, как уже не казались такими уж неразрешимыми проблемы, боль — смертельной. В общем, с нею вполне можно было жить. Или, по крайней мере, думать, что живешь.

Однако выходить на улицу не хотелось. И даже не из-за мороза — в дубленке Бахарев бы его даже не ощутил. А вот выходить на улицу небритым он еще не привык. Вот посидит дома недельку-другую, месяц. Попьет горькую с утра до вечера. Тогда уже будет, как говорится, по барабану: бритый, не бритый — лишь бы денег хватило.

От такой перспективы Вадима передернуло. Неужели он и в самом деле скатится до этого? И ужаснулся: а почему, собственно говоря, нет? Он уже ступил на эту дорожку: с утра если и было что-то во рту, так только водка да кусок сыра. Сам небритый, нечесаный — ужас. Увидела бы его сейчас Юлька, лишний раз убедилась бы в своей правоте — кому такой муж нужен?

Нет, так дело не пойдет. Положение у него в самом деле незавидное, однако это не повод превращаться в алкоголика. Для начала нужно побриться, освежиться под прохладным душем. Однако лень сегодня его одолела какая-то особенная. Ни за водкой сбегать, ни побриться. Тогда нужно попытаться решить проблему с другого боку. Можно начать не с гигиенических процедур, а с чашечки крепкого кофе. Или чаю. Да, правильно, крепкого-крепкого горячего чаю. Он выбьет из головы остатки хмеля, и Бахарев снова станет человеком. На душе будет паршиво, но он все-таки станет человеком. А потом уже будет искать выход из создавшейся ситуации. Но только на трезвую голову — водка плохой советчик.

Нельзя сказать, что чай слишком взбодрил, однако сил чуть-чуть прибавил. После недолгого раздумья Бахарев решил повторить эксперимент. Помогло — после второй чашки он и впрямь почувствовал себя человеком. Почти. Вот если бы не заросшая щетиной физиономия, мешающая себя уважать — было бы совсем хорошо. Только было отправился в ванную, как неожиданно раздался звонок в дверь.

Сердечко екнуло: Юлька! Не выдержала, вернулась! Но почему звонит, почему не открывает своим ключом? Все еще сердится? Глупая, неужели она не понимает, что ему никто-никто кроме нее не нужен!

Бахарев готов был кружить Юльку на руках, целовать ее отекшие ступни, пасть пред нею на колени, прислониться ухом к огромному животу и слушать, как бьется, стучится, торопясь наружу, их маленькая девочка. Однако вместо бледной, осунувшейся от обиды неповоротливой Юльки на пороге стояла вполне румяная Чуликова в стильной шубке из шелковистой норки.

Она, конечно, была готова к чему угодно, однако вид Бахарева ее неприятно поразил. Все понятно: сложности у человека, проблемы и всякое разное прочее, но нельзя же так опускаться! Щетина делала его обаятельное лицо с тонкими чертами похожим на лицо бомжа с пока еще малым стажем бродяжничества. Это впечатление усиливали топорщившиеся в разные стороны волосы. Заканчивал портрет стойкий запах перегара.

Так он еще и пьет?! Придется приложить немало усилий для его перевоспитания. Это еще хорошо, что в Наташины руки он попал так скоро. Пожил бы со своей толстопузой еще годок-другой — вполне можно было бы считать его пропащим для общества человеком. Надо же, как его жена-то распустила! Наталья Петровна сделает ему неоценимую услугу, забрав его к себе. А он, дурачок, даже не понимает своего счастья.

— Вадим Алексеич, почему вы не были на работе?

Не дожидаясь ответа, прошла в квартиру, словно бы не замечая нежелания хозяина впускать ее в дом. Ничего, пусть покапризничает. Придет время, он ей еще спасибо скажет.

Остановившись на пороге комнаты, огляделась. А квартирка-то, квартирка… Обвела взглядом простенькие полосатые обои — жуть, таких уже сто лет никто не носит. В смысле, не клеит. А на окне что? Это же прошлый век, а не жалюзи! Господи, с кем он связался? Не удивительно, что при первых же неприятностях начал в бутылку заглядывать. Крупно парню повезло, что на его пути так вовремя Наталья Петровна встретилась, иначе погряз бы в бытовухе при такой-то жене.

— Так что вы можете сказать в свое оправдание, Вадим Алексеич? Почему вы прогуляли? Или вы считаете, что наши особые отношения могут быть оправданием любому вашему поведению?

Смотрела на хозяина строго, но в любое мгновение готова была сменить гнев на милость. Вот сейчас он улыбнется растерянно, промямлит что-нибудь вроде "А как же, мы ведь с вами… того…" И она непременно простит ему это неопределенное, несколько унизительное "того". Простит, потому что прекрасно понимает, как сейчас нелегко мальчику. Он ведь и сам еще не понял, что уже сменил хозяйку. Для него же это самый настоящий стресс. Собака, и та к одному хозяину привыкает, от тоски по нему сдохнуть может, что уж говорить о человеке? Нешто бестолковее пса?

Конечно, несладко сейчас Вадику. То есть Владику. Ну да ничего, пусть только улыбнется, Наташа ему сразу все растолкует. Обнимет, поцелует, ну и дальше, что там положено. То, что они так и не успели тогда сделать из-за его дурацкой фишки. То, что не получилось догнать вчера из-за внезапного появления его несносной толстой жены. Наташа уже не будет смеяться над его, мягко говоря, странным бельем. И он не будет издеваться над ее бюстгальтером в дурацких розочках — специально ведь для него купила. Одна пара в бантиках, другая в розочках, на случай, если он еще и цветы уважает. Вот только для начала нужно бы его помыть, побрить, туалетной водичкой сбрызнуть для приобретения благородства. Пусть только улыбнется, или еще как-нибудь даст понять, что он, в принципе, ничего против не имеет, просто пока еще стесняется, считает Наталью Петровну начальницей, и это его немножечко, совсем-совсем чуть-чуть конфузит…

Однако ее чаяниям не суждено было сбыться. Мальчик выбрал более долгий и сложный путь. Ну да ничего. Возможно, так даже интереснее. Результат-то все равно будет один. На сей раз Наталья не была намерена отступать. В кои веки в ее руки попал материал, поддающийся лепке, не опасающийся потерять свободу. К тому же лицом не урод, и в работе не дурак. Никуда он от нее не денется, как бы ни старался. В конце концов, должна же и на ее улице перевернуться машина с пряниками, сколько можно ждать?!

— Так что вы можете сказать в свое оправдание, Вадим Алексеич? Почему вы прогуляли? Или вы считаете, что наши особые отношения могут быть оправданием любому вашему поведению?

Надо же, наглость какая! И, главное, смотрит на него так требовательно, словно это не Чуликова, а он сам натворил вчера нечто из ряда вон выходящее.

— Я не прогулял, я уволился, Наталья Петровна.

— То есть?

Ее глаза на мгновение сузились, в них промелькнуло что-то такое, чему Бахарев не мог дать определения: то ли слишком быстро это исчезло, то ли и вовсе лишь показалось и уже в следующий миг гостья снова смотрела на него требовательно. Однако Вадим мог поклясться — за эту долю секунды с Чуликовой что-то произошло, что-то изменилось в ней самой, а может, в ее отношении к миру. Оставалось надеяться, что эта перемена каким-то образом коснется его самого, причем не худшей стороной.

— Не понимаю, что вы хотите услышать. Я уволился — разве это можно трактовать двояко? Хорошо, попытаюсь: я больше не работаю на компанию "Макнот". Я больше не работаю на вас. Так понятно?

Чуликова усмехнулась. Губы ее, и без того узковатые, стали похожи на две темные полосочки, очерчивающие края бездонной впадины.

— Спасибо, Вадим Алексеич, я знаю значение слова "уволился". Меня интересует, как вы могли уволиться, не поставив меня в известность. Как-никак, я пока что ваша начальница.

— Уже нет.

Бахарев вдруг почувствовал себя спокойно-спокойно. Чуликова для него никто, а с Юлькой он позже разберется. Он ей все объяснит, он пообещает, что такого больше… Нет, не пообещает — поклянется кровью своей. Он докажет…

— Уже да. Вы числитесь в штатном расписании подведомственной мне компании, а значит, являетесь моим сотрудником. Моим, — выделила она, чтобы в Бахареве, видимо, не осталось никаких сомнений в собственной принадлежности кому-либо.

Тот лишь усмехнулся:

— Меня теперь меньше всего интересуют ваши штатные расписания. Я на вас больше не работаю, и никто не может заставить меня делать то, чего я не хочу. А я больше всего на свете не хочу вас видеть. И слышать. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Да уж куда ясней. Только вы, Вадим Алексеич, упускаете одну немаловажную деталь: вы подписали контракт, а это вам не промокашка, простите. И в том контракте есть такой пункт: сотрудник не может уволиться до истечения срока контракта, нравится вам это или нет. Не может. И никакие обстоятельства во внимание не принимаются. Компания "Макнот" потому и стала мировым брендом, что плевать хотела на обстоятельства. Вас засудят так, что вы сами не будете рады, что ввязались в это дело. Вы всю жизнь будете работать на то, чтобы выплатить нам неустойку. Вы этого хотите, Вадим Алексеич? Так я вам это обеспечу.

Контракт? Черт, об этом он и не подумал. Это что же, раз он подписал какую-то бумажку, то теперь уже не волен распоряжаться собственной жизнью? Или Чуликова лжет? Непонятно, правда, зачем ей это надо, но может быть и лжет. И тогда контракт — не более чем филькина грамота. Но неужели и в самом деле человек, подписавший контракт, уже не может пойти на попятный? Мало ли какие обстоятельства могут случиться? Не сработался, не прижился в коллективе, или вообще переезжает в другой город? В конце концов, нашел другую работу, более высокооплачиваемую? Или… ну да, наверное именно из этих опасений сотрудников и вынуждают подписывать эти контракты. А он-то, дурак, еще радовался, что теперь в течение целого года его не смогут уволить! И даже не подумал о том, что сам не сможет уйти.

Или все-таки это утка? Чуликова просто берет его "на пушку", а на самом деле он свободен, как птица в полете? Эх, как бы проконсультироваться у специалиста по трудовому праву… Пункт такой Вадим в самом деле в контракте читал, но в тот момент не придал ему значения. Вроде как и не имелось в нем необходимости, подумалось даже: да какой же дурак с такой работы увольняться надумает. А с другой стороны уверен был: если человек не хочет работать, никто не сможет его заставить.

Видимо, уловив в его взгляде неуверенность, Наталья Петровна перешла в наступление:

— Так что не можете вы уволиться, Вадим Алексеич, не можете. И давайте-ка без этих фокусов. С сегодняшним днем, так и быть, я что-нибудь придумаю — напишете задним числом заявление на день без содержания. А завтра попрошу вас быть на работе, как штык. И давайте договоримся: наши с вами личные отношения никоим образом не должны касаться работы. На работе мы — начальница и подчиненный, а все, что вне работы… Вы меня понимаете?

Он очень хорошо понимал. Еще бы не понять: в глазах гостьи отразилась теплота и просто-таки материнская нежность. Бахарев вскипел:

— Вне работы нас с вами вообще ничего не может связывать! Я не знаю, что вы себе напридумали, Наталья Петровна, но я женатый человек, и в ближайшее время ничего в своей жизни менять не собираюсь!

— В самом деле? — в ее глазах отразилось фальшивое удивление. — Надо же! А я вот как-то не замечаю вашей жены. Где ваша жена, Вадим Алексеич? Жена-а, ау? Где ты? Нету. Странно, куда это она от вас подевалась? Только не говорите, что на работу ушла — с таким пузом не работают, дома сидят под присмотром любящего супруга. А вы, если мне не изменяет память, не такой уж и любящий. Или я ошибаюсь?

Вот же стерва! И как все вывернула, гадина. А главное… права ведь. Хоть и стерва, хоть и гадина — а Вадим и в самом деле не такой уж любящий муж. Если бы любил — смог бы так безоглядно поломать собственное счастье? Выходит, права Чуликова…

В ее душе боролись два чувства. С одной стороны, дико возмущало, что этот мальчишка, которого она осчастливила своим выбором, так отчаянно сопротивляется. У него даже хватило наглости заявить, что вне работы их ничего не связывает.

С другой… Отчего-то вдруг стало жалко дурачка. Не понимает своего счастья, глупый. Все еще цепляется за пузатую жену. Как будто ему в самом деле ужасно больно ее потерять. Может, Вадим и в самом деле ее любит? А раз так, то Наташа не имеет морального права ломать его жизнь?

Глупости! Что за глупости, ей Богу! Почему она должна заботиться о счастье какой-то пузатой девицы, и забыть о своем собственном? В конце концов, эта девица ровно ничем не заслужила Бахарева. Разве она искала его столько лет, сколько искала Наталья? Разве она выстрадала свое счастье, как выстрадала его Наталья? Ей всего-то лет… э, сколько ей может быть? Так, как она выглядела вчера, может выглядеть только сорокапятилетняя баба, да еще и при условии, что никогда в жизни не ухаживала за собой. Впрочем, может, Наташа к ней слишком строга? Может, именно так и должны выглядеть беременные женщины? А вот глаза у нее были молодые, и такие несчастные…

Не хватало только жалеть собственную соперницу! Так недолго скатиться и к благотворительности: так и быть, милая, забирай своего мужа, мне он не так уж и нужен. Еще чего! Нужен, в том-то и дело, что нужен! У Наташи все есть, она благополучная сложившаяся женщина, и единственное, чего ей не хватало в жизни, это Бахарев. Именно Бахарев! Если несколько месяцев назад она бы выразилась иначе: ей не хватает мужа, женского счастья, то теперь с чистой совестью могла конкретизировать: единственное, чего ей не хватало в жизни, это Влад Бахарев. И только он. Такой капризный, плохо поддающийся перевоспитанию. Склонный к выпивке. Заросший, лохматый. Злой, колючий, ершистый. Ей нужен был Бахарев. Как воздух. Как вода. Только он…

Раньше было легче. Когда вакансию Бахарева занимали другие кандидаты, Наталье Петровне было легче. Те ее тоже чем-то привлекали — одни больше, другие меньше. Один, помнится, был невероятно хорош собою. Другой — постельных дел мастер. И до ужаса обидно было терять каждого из них, однако она расставалась с ними безболезненно. На сей же раз чувствовала — пережить потерю Влада будет не так-то просто. Не поможет никакая надежда взять на его место более достойного кандидата. Ничего не поможет. На сей раз она застряла. Чувствовала — остаться без Бахарева окажется намного-намного болезненнее, чем в свое время без прихлебателя. А потому сражаться за него она будет до конца. До победного конца.

Разговор зашел совсем не в ту сторону, на которую надеялась Наталья. Она-то была уверена, что стоит только им остаться вдвоем, без любопытных глаз, и Влад сразу станет тем же, каким она успела его узнать на вечеринке. Вместо этого он почему-то смотрел на нее с такой ненавистью… С незаслуженной, надо сказать, ненавистью. И эту несправедливость следовало немедленно устранить.

Невзирая на явную враждебность хозяина, Наташа прошла в комнату. Расстегнув шубку, присела в кресло.

— Вадим, давай успокоимся. Иди сюда, садись.

Тот послушно прошел в комнату, присел на краешек дивана, вроде это он пришел в гости, а не Наталья Петровна.

— Так-то лучше. Зачем нам с тобой ссориться? Ты сам подумай. Работа у тебя хорошая, и ты не можешь с этим спорить. С работой ты справляешься — я даже всерьез подумываю о твоем повышении. Зарплата опять же — где ты еще такую найдешь? Хорошо платят только иностранные компании, а у нас их не так уж много. Кстати, слухи о ненадежных людях очень быстро распространяются: если ты уйдешь от нас со скандалом, никакой опыт работы не поможет — тебя никто не возьмет. Иностранные компании — это прежде всего дисциплина. Давай не будем горячиться — ни ты, ни я. Мы забудем, что произошло, и начнем все с чистого листа. Как будто между нами ничего не было.

— Между нами и так ничего не было.

А вот это уже хамство, дружочек. А как же вечеринка? А как же страсть? Этого тоже не было? Пусть это не завершилось чем-то знаменательным, но нельзя отрицать, что это было прекрасно! Тем более утверждать, что этого не было вообще. Ну да ладно. Наташа взрослее, мудрее. И только поэтому сделает вид, что не обиделась. Но когда-нибудь потом тебе придется извиняться за свои слова.

Вслух же сказала, мило улыбнувшись:

— Вот и правильно, умница. Ничего не было. Так что давай-ка не глупи. Завтра жду тебя на работе. А остальное… Поживем — увидим, да? Главное — ничего не было.

Она легко и, как ей казалось, грациозно покинула кресло. Застегнула шубу — медленно, давая ему лишнюю возможность полюбоваться собою. Открыто улыбнулась на прощание, чтобы мальчик понял, что она не сердится на него, что она все ему прощает — до поры до времени.

— Вот и договорились. До завтра. Только не забудь побриться — всех клиентов распугаешь. Пока! — и покинула квартиру, не дожидаясь, пока хозяин додумается ее проводить.

Дверь хлопнула, и Бахарев вздохнул с некоторым облегчением. Однако над словами непрошенной гостьи следовало хорошенько поразмыслить.

В самом ли деле он не имеет права уволиться по собственному желанию? Неужели какой-то контракт может заставить человека работать там, где ему категорически не хочется? Нужно будет проконсультироваться у юриста.

Однако даже если он сможет уволиться, стоило ли это делать? Было в словах Чуликовой рациональное зерно. Иностранных компаний в городе и в самом деле раз, два и обчелся. И наверняка хоть какую-то связь они между собою держат. В любом случае при приеме нового человека они непременно выясняют на предыдущем месте работы причины увольнения сотрудника. И в таком случае Вадиму мало что светит впереди.

Можно было бы попробовать устроиться не в иностранную фирму — благо, своих, отечественных развелось на любой вкус. Однако Чуликова права — в российских компаниях платят на порядок меньше. А Бахарев уже привык к хорошей зарплате. Да дело даже не в привычке, а в том, что он должен содержать семью. Платить за квартиру, кормить жену и дочку, которая вот-вот родится. Рождение ребенка вообще удовольствие не дешевое: питание, одежки, коляски, памперсы и прочие радости жизни. А если, не дай Бог, кроха заболеет — только лучшие врачи, лучшие лекарства. Как он потянет все это на крошечную зарплату?

То, что в данную минуту Юлька была уже не с ним — ровным счетом ничего не значило. Она его жена, и должна быть рядом. Любые обстоятельства, меняющие этот расклад — случайность, недоразумение, чужие козни или еще что-либо — рано или поздно должны оказаться в прошлом. Жена должна быть рядом с мужем. Можно наоборот — муж должен быть рядом с женой. Третьего не дано — или так, или этак. Не мытьем, так катаньем, но они непременно должны быть вместе, и ни какая Чуликова не сможет им помешать. Пусть даже она одержала маленькую победу — это еще ничего не значило.

Юльку Вадим вернет во что бы то ни стало, а значит, он по-прежнему обязан заботиться о материальном благополучии семьи. Раз так, то и рисковать зарплатой он не станет. Он что-нибудь придумает, обязательно придумает. Он найдет выход. В крайнем случае усмирит гордость и будет работать под началом Чуликовой, изображая, будто ничего не было и он ее знать не знает. Но это только в крайнем случае. Только если она сама согласится оставить его в покое. Это покажет завтрашний день. А дальше… дальше Бахарев посмотрит по обстоятельствам. Главное — вернуть Юльку.

Назавтра он столкнулся с Чуликовой лишь однажды, когда отдавал ей заявление на день отпуска без сохранения зарплаты. Та пробежалась взглядом по тексту, сухо кивнула и размашисто подписала бумагу, даже не взглянув на посетителя. Вот и ладненько — если и дальше так пойдет, Бахарев очень даже сможет работать под ее руководством.

Однако вечер все изменил, причем с той стороны, с которой Вадим никак не ожидал удара. Он только-только собрался покинуть офис, когда в кармане завибрировал мобильный. На дисплее высветился Юлькин номер. Дрожа от волнения, он нажал кнопку приема:

— Алло, Юлька! Юлечка!

Вместо ее звонкого голоса в трубке раздался откровенно враждебный голос тещи:

— Это Татьяна Владимировна. Юля в больнице. Я бы ни за что тебе не позвонила, но Юля тре…

— В какой? В какой больнице? Что случилось? Ей же еще месяц…

— Не месяц, а три с половиной недели. И она бы их спокойно доходила, если бы не твои выкрутасы, подлец. Я выполняю ее просьбу, но так и знай — Юльки тебе больше не видать. Один раз обидел, второго не будет, понял?

— Да где она? Какая больница? Куда ехать?

Вместо точного адреса теща говорила и говорила ему какие-то гадости, а он вынужден был их слушать, чтобы узнать, наконец, куда бежать, куда лететь. Спасать, спасать Юльку и малютку. Он обязан их спасти, он обязан…

Подъезжая на такси к больнице, Вадим был уверен — всю душу из него вынут, пока допустят к жене. Пожалел, что не заехал домой — денег-то с собой было шиш да маленько. Кто же думал с утра, что именно в этот день понадобится приличная сумма. По идее нужно было бы все-таки сделать крюк и заскочить домой, но в час пик, по забитым машинами дорогам это заняло бы у него не менее полутора часов. А он не мог себе этого позволить — он должен был спешить, он обязан был в эту минуту быть рядом с женой. За деньгами он съездит позже. Он все толком разузнает, посидит с Юлькой, поговорит с врачами, обо всем с ними договорится и тогда уже смотается домой. Заодно Юлькины вещички прихватит, что там может понадобиться — халат, ночнушка, тапочки. Она ведь практически ничего с собой не взяла, когда уходила от него. Юлька, бедная Юлька… Его бедная маленькая Юлька, его рыжий Бельчонок…

Наталья Петровна специально вышла с работы чуть пораньше. Чтобы Влад не проскочил мимо нее, не ускользнул. Пора было поговорить начистоту, а то ишь какой в офисе ходил надутый. Даже не поздоровался, когда заглянул в ее кабинет. Дурачок — думает, это его спасет. Глупыш, тебя уже ничего не спасет, процесс пошел, колеса закрутились. Ты можешь сопротивляться сколько угодно — это лишь чуть притормозит процесс, но никак не остановит его. Наташа еще никогда в жизни не была так близка к цели. Вернее, физически как раз бывала частенько, и даже куда ближе, а вот с духовной позиции… С духовной выходило, что никого ближе Бахарева у нее не было. Ближе и желанней.

Были самцы. О, с этими не возникало никаких проблем: только намекни, и он уже и твоих ног. То есть не совсем. Правильнее будет сказать — возле твоего тела. Не нужно было прилагать ни малейших усилий — пара-тройка заинтересованных взглядов, одна-единственная обещающая улыбка, и в тот же вечер он уже оказывался в ее постели.

Но никогда еще ни одного самца Наталья не желала так, как Бахарева. Возможно, окажись он такой же легкой добычей, как остальные, и не был бы таким желанным, таким необходимым для будущего счастья. Но он усиленно сопротивлялся. Другой не стал бы дожидаться ее откровенных призывов на вечеринке, сообразил бы давным-давно, чего от него ждут. Но Бахарев вел себя, как настоящий ребенок. Уж Наталья и так ему намекала, и этак. И глазками стрельнет, и по ладошке погладит, и улыбнется соблазнительно. И все мимо. На него подействовал только откровенный, грубый до пошлости съем.

Однако мальчик от этого не стал менее желанным. Наташа уже не представляла собственного будущего без него. Воображение давно и качественно нарисовало картинку, как они станут вместе ездить на работу, вечером возвращаться домой. На работе Владик будет ее подчиненным — станет слушаться ее беспрекословно, выполнять все ее поручения. Зато дома… Даже нет, уже в машине, едва покинув офис, все будет меняться самым кардинальным образом.

В машине грозная начальница Наталья Петровна будет немедленно превращаться в Наташу, скромную жену. Такую послушную и податливую, что за это перевоплощение Влад будет носить ее на руках. По дороге они будут заезжать в магазин за продуктами, дома она будет с немыслимым удовольствием готовить ему что-нибудь вкусненькое. Она всегда-всегда будет покладистой. Только изредка, если Влад начнет вдруг отбиваться от рук, ей придется напоминать ему, кто же у них в доме хозяин. Вернее, хозяйка. Но это будет очень-очень редко, возможно, только в первые дни совместной жизни. Потому что ее Влад — парень разумный, ему не придется объяснять положение вещей дважды или трижды. Он все поймет с первого раза. Главное — забрать его к себе. То, что она убрала с дороги препятствие в виде жены, еще ни о чем не говорило: пока Влад не с нею, Наташа не могла его контролировать. А значит, не могла добиться от него нужного результата. Надо забрать его в свой дом. Обещаниями ли, обманом — все равно. Пусть даже он, глупый, думает, что заглянул к ней всего лишь на часок — Наталья его уже не выпустит.

И дело даже не в том, что ей давным-давно пора замуж. И не в том, что Бахарев показался ей более-менее подходящей кандидатурой на роль мужа. А в том, что кроме него Наташе уже никто не нужен. Только он, капризный мальчишка, сопротивляющийся ее чарам. Только он, такой холодный и равнодушный. Но она-то знает, что все его равнодушие — не более, чем демонстрация независимости. Она знает, потому что чувствовала на своем теле его руки. И теперь никто и никогда не переубедит ее в обратном. Она хочет его, и она непременно его получит. Так было всегда, когда Наталья чего-либо хотела. Она всегда добивалась своего: будь то желаемая должность или новая квартира.

Правда, когда дело касалось поисков мужа, приобретенные навыки не срабатывали. Вернее, до определенного момента все шло просто замечательно, а потом… В общем, она и сама не понимала, почему раз за разом происходили проколы. Когда, казалось бы, добыча была уже в кармане, все непременно летело в тартарары. Но больше она такого не допустит. Вот сейчас Влад, то есть пока еще Вадим, выйдет из офиса, и прямиком попадет в ее лапки.

Наташа все предусмотрела: припарковала машину так, чтобы Бахарев не проскользнул мимо нее. Он пойдет на остановку, а вместо автобуса окажется в машине. И плевать, что свидетелями его похищения станут сотрудники. По большому счету, в их филиале не было ни единого человека, который бы не догадывался, зачем в фирме появился Бахарев. Так почему она должна их стесняться? Они все свои, никто из них пикнуть не посмеет о том, что начальница на работе занимается устройством личной жизни. Они все слишком сильно от нее зависят.

Бахарев выскочил из здания в пять минут седьмого. Наталья едва не расхохоталась: он думал, что она за ним гоняться будет, что ли? Однако через несколько секунд ей было уже не до смеха: вопреки ее расчетам, вместо остановки он направился прямиком к дороге, поймал первую попавшуюся машину и улизнул буквально из-под ее носа.

Ай да мальчик, ай да умник. Недооценила она его. Ну что ж, еще одна маленькая неудача на пути к большой победе. Наташа переживет. До завтра. А завтра она ему все объяснит на пальцах, раз сам не понимает.

Юлька плакала. Отворачивалась от Вадима, и тихонько плакала, изредка всхлипывая. Он не выпускал ее ладошку из своих рук, поглаживал ее, теребил, сжимал — это единственное, что у него осталось. Слов уже не было — все сказал не по одному разу. Все объяснил, во всем уверил, поклялся несчетное количество раз.

Ничего не помогало — Юлька плакала. В незнакомой, видимо, материной ночнушке, или это в роддоме такие выдавали? С разметавшимися по подушке блекло-рыжими волосами. Отечная от беременности, опухшая от слез, Юлька молча плакала. И это вырывало из Бахарева душу. Готов был убить себя за предательство, Чуликову за то, что толкнула его на это. Готов был на что угодно, только бы это помогло Юльке.

Иногда она переставала плакать. Вернее, не совсем переставала. Она поворачивалась к Вадиму, прижималась мокрой щекой к его руке, крепко вцепившейся в ее ладонь, и плакала еще тише, чем раньше. Даже плечики не вздрагивали, но Бахарев кожей ощущал ее слезы. Юлька все равно плакала.

— Юль… Юльчонок…

Больше он ничего не мог произнести. По опыту знал — любое напоминание о произошедшем, любые обещания лишь вызывали новый приступ безудержного отчаянного плача. Ему оставалось только гладить ее, и просительно повторять ее имя:

— Юль… Юльчонок…

Каким-то чудом докторам удалось прекратить схватки. Однако ни один из них не мог сказать, надолго ли удалось отсрочить роды. Уверяли, что даже в самом худшем случае, если удержать ребенка в утробе не удастся — ничего страшного не произойдет, малыш уже вполне жизнеспособен. Говорили, что сейчас удается выхаживать даже шестимесячных малышей, а бывали случаи еще более ранних успешных родов. Было приятно слышать про успехи современной медицины, однако тревога не покидала его сердце. Пусть даже ребенок уже жизнеспособен — он должен еще хотя бы три недели находиться в самом надежном в мире укрытии, у мамы за пазухой. Зачем-то ведь природа отвела срок именно в сорок недель, а не в тридцать шесть с половиной…

Малышка родилась под утро. Крошечная, неполных три килограмма. Темно-розовая, даже почти фиолетовая, с тонюсенькими ручками-ножками, больше похожими на жгутики, и с черными, закрученными крупными кольцами волосиками. Сморщенная, недовольная, она кричала резко и почему-то басовито. Медсестричка поднесла ее к маме с папой. Юлька, все еще лежа на жутком полу-столе, полу-кресле со специальными подставками для ног, радостно засмеялась, забыв о боли. А Вадим почему-то заплакал.

Он убьет Чуликову. Он непременно ее уничтожит. За то, что заставила плакать Юльку. За то, что поставила под угрозу жизнь малютки. За то, что Бахарев до сих пор не понял, прощен ли он, или все осталось по-прежнему. Он ее уничтожит.

В эту ночь ему так и не удалось сомкнуть глаз, однако в девять утра Бахарев уже был на работе.

Накануне вечером сотрудники, словно сговорившись, лихорадочно наводили порядки каждый на своем столе. Уборщицы усиленно отмывали обшитые деревянными панелями стены и даже кафель в туалете. Народ готовился к приезду главнокомандующего.

До сих пор Вадим видел Шолика дважды, но оба раза лишь мельком. На сей раз настроился на более тесное знакомство.

Однако Шолик должен был появиться не раньше обеда — по крайней мере, обычно все случалось именно так. Ну что ж, тем лучше. У Вадима будет достаточно времени, чтобы подготовится к его приезду.

Целый час он изображал из себя старательного работника: обзванивал потенциальных клиентов, в красках живописал им преимущества оборудования фирмы "Макнот" перед аналогичным других фирм. Без пяти десять, набросив дубленку, покинул офис, бросив в пространство:

— Скоро буду. Пирожков кому-то надо?

Его привычно проигнорировали — именно на это он и рассчитывал. Потому что посещение пирожковой в его ближайшие планы не входило. В данную минуту его интересовал только ассортимент ближайшего магазина электроники. Только бы там было то, без чего ему сегодня не обойтись.

Наталья Петровна прошлась взад-вперед по офису. Чисто, порядок, Шолику будет не к чему прицепиться. Однако она все равно осталась недовольна осмотром — один стол оказался незанятым. Именно тот стол, хозяин которого волновал ее больше всего на свете, даже больше визита Шолика. Тот как приедет, так и уедет — так было всегда. А вот куда делся Бахарев? На столе — творческий беспорядок, на спинке стула болтается его сумка. Ну что ж, уже легче. Значит, был, значит, непременно вернется. Зато у Наташи будет повод вызвать его на ковер для промывания мозгов. А то она никак не могла придумать причину.

Однако вызывать его не пришлось. Не успела она по-настоящему обеспокоиться, как в ее дверь постучали.

— Можно, Наталья Петровна?

Он даже не стал дожидаться разрешения, прошел в кабинет и почти по-хозяйски уселся в кресло:

— Вы не возражаете?

Конечно она не возражала! Но в ее планы не входила его независимость, а потому следовало бы для начала поставить мальчика на место. Это потом, дома, она будет полностью в его власти. А пока что она здесь начальница.

— Рада видеть вас, Вадим Алексеич. А то вы у нас тут как ясно солнышко стали — то вас нет, то заглянете ненадолго. Позвольте поинтересоваться: где вы пропадали?

— Я дико извиняюсь, но… Позавтракать не успел, пришлось выскочить хоть пару пирожков проглотить.

Наташа не сдержала улыбки: мальчик проголодался, а она-то так переволновалась.

— Проспали? — постаралась вложить в голос побольше тепла и материнской заботы, а то, поди, и так уж страху на него нагнала своей суровостью.

— Вообще не спал, если честно. Жена родила раньше срока, все так неожиданно…

— Родила?

Так вот куда он вчера так спешил! Выходит, это он не от нее убегал? Ну слава Богу, а она-то уж была уверена… Ну что ж, пожалуй, это тоже к лучшему. Беременную бросать вроде как неловко, а с ребенком… Ой, да наймут они ей няню какую-нибудь, чтоб никто не посмел их потом упрекать в бессердечности!

— Ну что же, поздравляю, Вадим Алексеич! От всей души поздравляю.

Не пройдет и года, как ты во второй раз станешь отцом, малыш. И вот тогда мы отпразднуем на славу! А пока что… пока хватит и дежурных поздравлений. Пора переходить к делу.

— Наверное, мне бы следовало отпустить вас домой пораньше, раз уж вы не спали. Но у меня другое предложение. Дома вам вряд ли удастся спокойно отдохнуть — будут звонить друзья, родственники, всем захочется вас поздравить. И никому дела нет, что вы элементарно нуждаетесь в отдыхе. А что, если вам, Вадим Алексеич, отдохнуть у меня? Там нам никто не помешает.

Смотрите, какие мы нежные! Высказалась чуть откровеннее, чем следовало, и у него тут же бровка вверх полезла. Господи, двадцать девять лет, а он все еще ребенок. Помнится, Наталья в его возрасте… О, она уже много чего повидала, проблемы щелкала, как орехи. Правильно говорят, что мужчины взрослеют гораздо позднее.

— Вадим Алексеич, не надо на меня так смотреть, вы все прекрасно поняли. Да, я зову вас к себе — сколько можно играть в догонялки? Сколько я могу вам намекать на свой интерес к вашей персоне? Неужели вы и в самом деле так глупы, что ничего не понимаете?

— Наталья Петровна, я в самом деле… О чем вы говорите? Я зашел к вам для того, чтобы отпроситься с обеда — мне нужно кое-что купить для жены и ребенка. С меня сегодня вообще работник никакой — говорю же, ночь не спал…

Ну что за человек! Хотела же по-хорошему, но он словно специально вынуждает ее применить жесткие санкции.

— Вадим Алексеич! — перебила она. — Хватит корчить из себя идиота! Я не верю, что вы ничего не понимаете. Ты все давно понял, только сам себе боишься в этом признаться. Хорошо, если тебе так будет удобнее, я объясню, разжую тебе ситуацию, чтобы больше ни у кого не возникало вопросов. Ты — мой. Нравится тебе это или нет. Меня это даже не волнует. Ты мой, и чем скорее ты с этим фактом смиришься, тем будет лучше нам обоим. Да и толстухе твоей, в конце концов, тоже. Чем скорее она поймет, что не должна рассчитывать на тебя, тем ей полезнее. Ты не переживай — я организую ей няньку, чтоб твоя душа была спокойна, чтоб ты не мотал мне нервы такими мелочами.

— Наталья Петровна, что вы несете? Я женатый человек, у меня дочка родилась.

— Молчи и слушай сюда, дурачок. Твоя участь была предрешена уже тогда, когда ты только переступил порог "Макнот". Уже одно то, что ты прошел собеседование, значило слишком много для тебя, но до поры до времени тебе не следовало об этом знать. Теперь же я раскрываю карты, чтобы окончательно расставить все точки. Эта вакансия — моя личная. Человек, попадающий сюда — моя собственность. Что хочу, то и ворочу, понял? Поэтому ты — мой. И отсюда выйдешь или моим мужем, или безработным с волчьим билетом. Если ты меня разозлишь, тебе уже не удастся найти более-менее приличную работу. Придется идти в таксисты или грузчики. А я себе другого мужа найду, ты не последняя кандидатура. Думаешь, до тебя мало было? И где они теперь? На свалке истории.

Ох, что это она разошлась? Нервы ни к черту. Мало того, что разоткровенничалась сверх меры, так еще и говорит таким тоном, что либо напугает его до смерти, либо оттолкнет. Откровенность не повредит — рано или поздно он и сам все узнает. Если не от нее, так от других сотрудников. А вот тон надо бы смягчить. Нужно дать ему понять, что он не такой как все, что он ей куда дороже, чем все предыдущие, вместе взятые.

— Я вижу, ты не удивлен? Ну да, конечно, тебе уже наверняка обо мне напели. Все всё знают, ни для кого не секрет, что на эту вакансию я беру только с глубоким расчетом. Да, Влад, ты здесь не первый. Но мне бы очень хотелось, чтобы ты стал последним. Ты — особенный. Во-первых, ты действительно отличный специалист, и я с чистой совестью порекомендую тебя Шолику для повышения, как только представится такая возможность. Но не это главное. Главное, что ты — именно то, что я всю жизнь искала.

Бахарев робко перебил:

— Вообще-то я не "то", я не "что", я "кто".

— Ай, я тебя умоляю! Ты все прекрасно понял. Ты все понял еще тогда, на вечеринке. Ведь понял же?

— Что я должен был понять?

— Не придуривайся, Владик.

— Я Вадим.

— Неважно, не перебивай. Неужели тогда, на вечеринке, ты не понял, чего я от тебя добиваюсь? Ты не понял, как я тебя хотела? И ты, между прочим, тоже хотел, я знаю.

— Наталья Петровна, я был пьян, как сапожник, я ничего не помню. Мы просто танцевали…

— Танцевали? Как бы не так! Дурачок — я же тебя откровенно соблазняла! И ни за что не поверю, что ты мог это забыть. Такое не забывается. Если бы не твои дурацкие трусы, ты уже давно был бы моим. Учти, я привыкла добиваться поставленных целей. Если бы ты только знал, через что мне пришлось пройти, чтобы сесть в это кресло. Но мне этого мало, я здесь временно. Еще годик посижу, и отправлюсь дальше — Шолик уже засиделся в своем кресле, он будет следующим, кого я отправлю в отставку. А ты займешь мое кресло. Именно ты — потому что ты единственный в этом долбаном филиале, достойный повышения, все остальные трусы и подлецы. Мы с тобой станем здесь полными хозяевами. А потом я что-нибудь придумаю, и пойду на очередное повышение. Но выше — это уже только Америка. Ты понял, что нас ждет в будущем, дурачок? А ты цепляешься за свою пузатую. Чем я тебе плоха? Ты только посмотри на меня — все при мне, не то что у твоей пузатой. Иди ко мне, дурачок. Иди же…

Наконец-то! Сейчас она его порвет на кусочки. Уже сил нет терпеть. Только бы удержаться, когда наткнется на его дурацкие трусы. И дверь, нужно закрыть дверь, а то как бы Шолик раньше времени не нагрянул ненароком.

Она в два прыжка оказалась у двери — не помешали и каблуки. Поворот ключа — и они в полной безопасности:

— Ну иди же, дурачок! Я уже устала ждать…

Бахарев соскочил с кресла и прижался к стене:

— Наталья Петровна, вы с ума сошли, я женатый человек, у меня дочь…

— Дурачок, я же сказала — не бойся, я найму ей няньку. Я оформлю ее сюда уборщицей, а работать она будет у твоей бывшей. И ей хорошо, и нам не накладно. Ну хватит же, иди ко мне…

Вместо того чтобы броситься в ее объятия, Влад оттолкнул ее и направился к двери. Провернув замок, оглянулся и, сверкнув взглядом, провозгласил:

— Я женат, Наталья Петровна. И в "Макнот" пришел работать, а не скакать по койкам.

Наташиному разочарованию не было предела:

— Ну и дурак. Я даю тебе последний шанс. Сегодня после работы едешь ко мне, или вылетишь отсюда со скоростью звука. Выбор за тобой.

— Наталья Петровна, будьте человеком. У меня жена в роддоме, ей плохо. Вы должны объяснить ей, что между нами ничего не было, что это вы хотели, а не я. Что я всего лишь жертва обстоятельств…

Такого идиотизма Наталья не ожидала даже от младенца Бахарева. Его наивная вера в добро рассмешила ее до истерики:

— То, что ты жертва, буду знать только я. Все остальные будут уверены в том, что именно ты соблазнил меня на Новый Год. И будь уверен — это подтвердят все. В отличие от тебя, они прекрасно знают, чем рискуют, а потому в любом споре поддержат меня. А ты отсюда вылетишь за разврат и домогательство к сотрудницам. Я еще и иск тебе впаяю, да еще и коллективный: якобы ты не только ко мне приставал. Остальным, скажу, тоже от тебя досталось, а вот меня ты грязно изнасиловал прямо в этом кабинете.

— Но вы ведь не такая, Наталья Петровна, зачем вы на себе наговариваете? Не было ничего подобного.

От жалости к дурачку ничего не осталось. И от любви тем более. Как она могла любить этого слюнтяя? Вернее, считать, что он ей максимально подходит в мужья. Зачем ей такой мямля? Ей мужик нужен, а не размазня.

— Было, Вадик. Почти было. Но "почти" — это такая малость. И никому не важно, что это я тебя сюда затащила. Главное, что это почти было. Иди, Вадим Алексеич. Подумай до конца дня — так и быть, подожду, не буду пороть горячку. Но если сегодня вечером ты не будешь со мной… В общем, последнее китайское предупреждение. Все, иди работай.

За Бахаревым закрылась дверь, и Наталья бессильно упала в кресло. Надо же было так ошибиться! Ей казалось, он будет таким послушным и исполнительным… А может, наоборот, хорошо, что он такой? Если он так сильно привязался к своей пузатой, то к Наташе привяжется еще сильнее? Он просто не знал, что все настолько серьезно, потому и сопротивлялся. Но теперь-то он понял. До конца рабочего дня прочувствует ситуацию, и сдастся на милость победительнице. В любом случае, еще не вечер. Рано расставаться с мечтой.

Остальное было делом техники. Снять информацию с цифрового диктофона и направить ее на личный электронный адрес Шолика оказалось не просто легко, а очень легко. Одно плохо — уж теперь-то ему здесь точно не работать. Жалко не столько работу, сколько зарплату. А работа… Хотя, честно говоря, работа Вадиму как раз нравилась. По сравнению с прошлой — небо и земля. Суть одна, но разница огромна — там от скуки сдохнуть можно было, пока один проект до ума доведешь. Соответственно и процент с продаж — хоть и большой куш сразу, но если раз в год, а то и два, выходило не так-то много премиальных. Здесь же мало того, что скучать было некогда — потенциальных клиентов практически неограниченное количество, а потому конечная сумма вознаграждения зависела только от собственной работоспособности и изобретательности. Однако человеку всегда что-нибудь мешает: если люди приятные во всех отношениях, то работа нудная и неинтересная; если же, напротив, работа нравится, то обязательно зарплата подведет. Или самый худший вариант: и работа, и зарплата устраивают, так непременно начальство подкачает, да еще и окружение никуда не годится.

По всему выходило, что здесь Бахареву больше не работать. Чуликова ясно дала понять: или — или. Он выбрал "или", а потому уйдет в никуда. Была у него семья, была отличная работа. Теперь не будет ни того, ни другого. Юлька…

Простит ли? Вчера так плакала, бедняжка. Но ведь не прогнала. Значит, простила? Значит, у них все будет хорошо? Или вчерашнее ее поведение можно списать на стресс? Как-то оно будет?..

А вот работы точно не будет. Вадим, конечно, попытается найти другую примерно в той же области — ничего другого он делать не умел, только продавать оборудование. Пусть даже немножко проиграет в зарплате — только бы подальше от Чуликовой. В самом крайнем случае воспользуется ее же советом и пойдет в таксисты. Правда, он пока еще не умеет водить машину, ну да не боги горшки обжигают, в конце-то концов. Научится. Говорят, неплохо зарабатывают. Правда, дома практически не бывают.

Все равно выбора у него не было. Нельзя же в самом деле считать выбором ультиматум Чуликовой. Пусть бы даже он жил с ней, как у Христа за пазухой — ему такое благополучие даром не надо. Уж лучше он будет нищенствовать с Юлькой. Гадина какая — надо же было так о Юльке сказать: пузатая! И никакая она не пузатая, она просто беременная. Была. Теперь уже…

Вадим вздохнул. Теперь уже не беременная. Однако вчера уже после того, как малышка появилась на свет, Юлькин живот почему-то никуда не делся. Бахарев был уверен: родит — и живот сразу втянется. Ан нет, факир был пьян. Это что же, она теперь навсегда так и останется толстушкой?

А если даже и так? Что в этом страшного? Ведь это все равно его Юлька: хоть худая, хоть полная. Это его Юлька, его Бельчонок. Пусть даже теперь она больше станет похожа на маму Белку, все равно Бельчонок. Его Бельчонок, и никакая Чуликова не сможет им помешать быть счастливыми!

Не раздумывая больше ни секунды, решительно написал заявление на увольнение: сообщение Шолику отправлено, обратного хода нет. А все угрозы Чуликовой об уплате неустойки — не более чем блеф чистой воды. Даже если и присутствует в контракте строчка о том, что сотрудник не имеет права уволиться без согласия руководства, законной силы она иметь не может, так как полностью противоречит Конституции. А значит, единственное, что Бахарев еще должен компании "Макнот", это положенные по КЗоТу две недели отработки. И до свидания! Но на всякий случай заявление он подаст не Чуликовой, а самому Шолику — так надежней будет.

Владимир Васильевич Шолик посмотрел на визитера пустым взглядом, но заявление принял. А больше Вадиму от него ничего и не было нужно. Едва дождавшись окончания рабочего дня, тут же рванул в больницу, проигнорировав красноречиво поглядывающую в его сторону Чуликову.

Однако не тут-то было: к Юльке его не пустили. Причем не кто-нибудь важный в белом халате, а… родная, почти любимая теща. Вернее, совсем любимая до последнего времени, теперь же ненавистная. Татьяна Владимировна грудью встала на защиту двери, чтобы зять не смог прорваться в палату к новоявленной мамочке.

— Не пущу! Нечего тебе там делать. Не нужен ты нам больше, с нас одного такого хватит. Пожалела я его в свое время, а надо было сразу выгнать. Всю жизнь мучаюсь. И Юльке своей такого "счастья" не пожелаю. Так что прощай, зятек. Рада была знакомству, спасибо за внучку и прощай.

Бахарев опешил, хотя где-то в подсознании ожидал чего-то подобного. Однако мириться с отставкой не желал:

— Татьяна Владимировна, ну хватит уже. Мы с Юлькой вчера все выяснили, она меня простила.

— Как бы не так, милый. Она тебе сказала, что простила?

Врать Вадим не мог.

— Нет, но…

— То-то же. И никакие "но" не проскочат.

— Но, Татьяна Владимировна, вчера же все было хорошо! Я был рядом, и вы, между прочим, тоже не возражали.

— Потому что вчера ты был ей нужен. Без тебя ей было бы трудно рожать. А теперь… Воспитать внучку мы и сами сумеем, без тебя обойдемся.

— Да дайте же мне с ней хотя бы поговорить! Пусть она сама мне все скажет!

Татьяна Владимировна, вся из себя такая интеллигентная женщина, свернула из толстых пальцев дулю и сунула Бахареву под нос:

— А вот это видел? Ей теперь нервничать нельзя — молоко пропадет. Шагай, зятек, шагай. На будущее наука будет. Когда в следующий раз надумаешь жене рога наставить, двадцать пять раз вспомнишь эту историю. Да только жена уже будет другая. Всё, я сказала. Иди.

Каждый вечер Вадим вышагивал под окнами Юлькиной палаты. Каждый вечер приносил яблоки да бананы — передачи возвращались ему без всяких записок. Она даже в окошко ни разу не выглянула, хоть он и кричал под окнами, и записки слал с мольбами о прощении. Толку не было.

На работе тоже было паршиво. При очень редких встречах Шолик сквозил по нему равнодушным взглядом, и Вадим не мог понять, получил ли шеф его послание или нет. Жалко, если такая информация пропадет: обидно было оказаться единственным пострадавшим. Хотелось, чтобы Чуликова получила по заслугам. Однако та глядела на него победительницей. И сослуживцы ехидно хихикали в сторону Бахарева, даже не думая прятать довольные усмешки. Как же: пережили еще одного незадачливого любовничка Чуликовой. Вадим вновь и вновь вспоминал, как кто-то в первый день работы назвал его "свежим мясом". Эх, дурак, вот тогда бы уже и сообразить, что бежать отсюда нужно, из этого гадюшника.

Вторая неделя отработки подходила к концу. Бахарев и раньше чувствовал себя здесь чужим, теперь же и вовсе стал изгоем. Однако это волновало его меньше всего: черт с ней, с работой, черт с ними, с такими сослуживцами. Не они терзали душу, совсем не они…

Ему даже не позволили присутствовать при Юлькиной выписке. Вернее, он-то все равно там был, но подойти к ней не удалось. Издалека заснял на видеокамеру, вот тебе и вся радость.

Ну что ж, раз с этого боку ничего не получается, он попробует зайти с другого. Он должен, он обязан встретиться с Юлькой, поговорить с нею, убедить, что это было лишь раз и больше никогда в жизни не повторится: если уж и была в чем-то права теща, так в том, что в следующий раз Вадим двадцать пять раз подумает, прежде чем позволит кому-то увидеть противоугонное устройство. Даже нет, не двадцать пять раз — пятьдесят, пятьсот, тысячу раз! Миллион! Единственный неудачный опыт — самая лучшая наука. В следующий раз, как у собаки Павлова, сработает инстинкт: измена — это слишком больно, это никакое не удовольствие, это самое настоящее наказание.

Он пропал на целую неделю. Не звонил, не маячил под тещиными окнами — будто умер. Готовился к очередной атаке. К последней. Если и это не поможет, тогда… Но об этом лучше не думать. Оплакивать горькую свою судьбинушку он будет потом. А может, посчастливится, и не придется ничего оплакивать? Может, еще праздновать будет?

Две недели отработки тянулись, кажется, бесконечно. Таково уж свойство времени: когда все хорошо, оно летит, стремительно мчится мимо, унося в прошлое счастливые мгновения жизни. Если же фортуна вдруг отвернулась, то и время начинает капризничать, превращаясь в тугую резину. Но как бы лениво оно ни стало, а совсем остановиться не могло. Вот и его две недели истекли, закончился его срок заключения. Почти закончился — остался один-единственный денек. Но он уже не в счет — завтра Бахарев спокойно соберет вещички, оформит в отделе кадров трудовую, получит в бухгалтерии расчет и почувствует себя, наконец, вольной птицей.

Наверное, нужно было подождать до завтра, и уже с чистой совестью идти на поклон к Юльке. Но Вадим не выдержал: не то что день — каждый час без Юльки был для него чудовищной по жестокости карой. Он ведь так хотел быть рядом с ней, рядом с малышкой: вставать к ней по ночам, пеленать ее — пусть он пока еще не знал толком, что это такое, но он быстро научится всем отцовским премудростям. А вместо этого он, как волк-одиночка, бродит по опустевшей квартире, воет потихоньку, чтоб соседей не напугать. Будь что будет: если все готово, зачем ждать еще один день?

Вадим совершенно не был уверен, что его план сработает. Еще меньше был уверен в том, что сразу, с первой же попытки удастся встретиться с Юлькой. Пусть не в первый вечер, и даже не во второй, и не в третий — но когда-нибудь она ведь выйдет из дому? Хотя бы для того, чтобы погулять с малышкой. Правда, в такую погоду с новорожденным ребенком вряд ли кто рискнет прогуляться — недаром в старину февраль лютым называли. Только начало месяца, а он уже полностью оправдал свое название. Но это малышке мороз страшен, а Бахареву никакая погода не указ.

Нагрузившись под завязку — кульки едва не лопнули по швам — Бахарев отправился на охоту. Прятаться не стал — устроился на скамейке как раз под самыми окнами. Сидеть было холодно, ветер свистел в ушах и под дубленкой. Как минимум легкая простуда ему после такой прогулки обеспечена, ну да Бог с ней, переживет — не впервой. Лишь бы все получилось, лишь бы вымолить прощение…

Ждать пришлось долго. У Вадима было такое ощущение, что его уже давно заметили не только жильцы интересующей его квартиры, но и все остальные. Заметить заметили, но продолжают испытывать его на прочность. Ну что ж, пусть. Если нужно — он тут целую ночь просидит. Может, им мало видеть его замерзшую фигуру в свете одинокого фонаря, им еще и при свете дня хотелось бы разглядеть в мельчайших подробностях, как он дрожит на промозглом ветру? Пусть потешатся. А он вытерпит, если такова цена его бездумного поведения. Он все вытерпит, пусть даже ему придется насмерть примерзнуть к этой скамейке…

Однако до утра ждать не довелось. Хотя к скамейке он, кажется, все-таки примерз. По крайней мере, когда Юлька, наконец, вышла из подъезда, Вадим не смог приподняться ей навстречу.

— И долго ты намерен тут сидеть?

Даже не поздоровалась. Спросила неласково, даже где-то грозно. Но Бахарев слишком хорошо знал ее, чтобы не расслышать в ее голосе тревожных ноток. Волнуется. Видимо, уже давно за ним наблюдала. И пожалеть хотела, и гордость свою блюла. Однако жалость все же победила. Оставалось надеяться, что жалость эта совсем и не жалостью была на самом деле, а любовью.

— Долго. Пока не простишь.

— Я никогда не прощу, так что можешь возвращаться.

Говорить было тяжело — от холода свело челюсти. Да и нечего было ответить Бахареву, а потому он только упрямо покачал головой.

Юлька усмехнулась:

— А, ты жить здесь собрался? То-то я смотрю, вещички прихватил. Или это мои? Вот спасибо, а то мне все недосуг за ними заехать.

Вадим снова упрямо покачал головой. Стянул перчатку с озябшей руки, влез во внутренний карман. Диктофон был совсем маленький, и он зажал его в руке: как бы не замерз да не отказал в самый ответственный момент:

— Я, конечно, виноват, и вины своей отрицать не собираюсь. Но ты все-таки послушай это. Многое станет понятно.

На ветру голос Чуликовой слышался не достаточно громко. Юлька решительно забрала у него диктофон и поднесла к самому уху. Слушала внимательно, гневно хмурясь. Иногда посматривала на мужа то вопросительно, то возмущенно, но в основном смотрела мимо него. Дослушав запись до конца, вернула диктофон:

— И что?

Не подействовало… Все верно — исповедь Чуликовой ни в малейшей степени не снимала ответственности с самого Вадима. И все-таки он так на нее надеялся. Ну что ж, у него был еще один аргумент, самый-самый последний. Если и он не поможет — тогда все. Финита, как говорят французы.

С неимоверным усилием он оторвал себя от скамейки. Ухватился за один из кульков и вытряхнул его содержимое прямо на снег. Пестрые лоскуты вывалились кучей, в которой невозможно было определить, что есть что. Как будто платье цыганское, что ли? Все разноцветное, яркое.

Юлька наклонилась и потянула за верхнюю тряпочку. Расправила в руках и фыркнула: трусы. Клоунские, одна штанина желтая, другая в красно-синий цветочек. Бросила обратно, выхватила из кучи другие. Те оказались еще потешней: голубенькие в клеточку, как шторы в тещиной кухне, с нашитыми на них разнокалиберными пуговицами. Третьи — в дурацких розочках, четвертые в дырках, будто модные джинсы. Пятые с бахромой, шестые в горошек… Короткие, длинные. Сатиновые, батистовые и теплые, байковые, ниже колена и на потешной манжетке.

— О, смотри, это зимний вариант. Вот завтра их и надену — как раз под такую погодку. А эти, смотри — на лето.

Бахарев вытянул из кучи кокетливые полупрозрачные шортики с аппликацией в виде забавного розового сердечка на причинном месте.

Юлька снова фыркнула и рассмеялась открыто, словно и не была обижена на мужа.

— А зачем столько много?

Бахарев бросил трусы в кучу. Взял ее за плечи, посмотрел в глаза серьезно:

— Я теперь только такие носить буду. И не на какие-нибудь мероприятия, а всегда — мало ли какая Чуликова на дороге встретится. А так я всегда буду во всеоружии. Потому что мне не нужны никакие чуликовы, и никакие другие не нужны. Мне нужна только одна. Моя, родная, Бахарева. Мой Бельчонок, моя мама Белка. А еще мне нужна маленькая девочка, у которой пока даже имени нет. Но я умру за нее, как за тебя. Мне нужны только вы двое: мама Белка и совсем еще крошечная Белочка…

— У нее уже есть имя. Я назвала ее Снежаной. Тебе нравится?

— Снежана?

Вадим прикрыл глаза, пытаясь спрятать от Юльки навернувшуюся слезу. Сглотнул неизвестно откуда возникший ком в горле и забыл о том, что мужчинам негоже плакать:

— Снежана? Снежная. Нежная. Снежная Белочка Снежана. Мне нравится, Юлька! Ты простишь меня?

Та ничего не ответила, но посмотрела на Бахарева с такой теплотой, что у того отпали последние сомненья: он прощен! Носком сапога ткнула в сторону второго пакета, припорошив его свежим снежком:

— А это что?

— Противоугонные устройства.

— Куда столько? На целую жизнь запасся, что ли?

Вадим кивнул, все еще не веря в свое счастье:

— На всю, Юлька. Только эти уже не для меня.

Та нахмурилась:

— Я, кажется, не давала тебе повода для ревности. И я на себя такое уродство не надену!

— Да не для тебя, глупая! — Бахарев рассмеялся, понимая, что все невзгоды остались позади — Юлька его уже простила, а работу он себе как-нибудь найдет. — Это для твоего папаши. Я смотрю, теща так из-за него настрадалась, что… В общем, сама понимаешь. А в таких трусах ей никакие его командировки не страшны. На меня портниха, между прочим, как на сумасшедшего смотрела, когда я ей свою просьбу озвучил. Думала, издеваюсь. Деньги наперед взяла, чтоб не сбежал, представляешь? Пришлось объяснять, для чего мне нужны самые дурацкие на свете трусы, да еще в таком количестве. Мир? Юль, если б ты только знала, как мне без тебя плохо! Поехали домой. Давай заберем нашу Снежную, и домой, а?

— Холодно же, дурачок! — она с откровенным удовольствием рухнула в объятия мужа. — Куда ж ее на ночь-то глядя?

— Я такси подгоню. Поехали домой.

Юлька уже почти согласилась, но тут… Да кто же придумал эти чертовы мобильные телефоны?! Нигде от них покою нет. И всегда звонят в самый неподходящий момент. Ну кому, скажите, мог понадобиться простой человек Вадим Бахарев, только что помирившийся с женой и практически уволившийся с работы?

На дисплее высветился незнакомый номер, и Вадим едва поборол искушение сбросить звонок. В последнее мгновение передумал:

— Алло.

— Вадим Алексеевич? Шолик беспокоит.

Внутри что-то дрогнуло. А Вадим так надеялся избежать неприятностей. Неужели его ждут санкции из-за проклятого контракта?

— Слушаю, Владимир Васильевич.

— У меня тут вопрос один в воздухе повис. Освободилась вакансия моего заместителя. Я две недели думал, кому бы ее предложить. По всему выходит, лучше вас кандидатуры нет.

Он что, издевается? Вадима на место Чуликовой? Это его в Америке таким изощренным пыткам научили?

— Простите, Владимир Васильевич, я не понял.

— Что тут понимать? Чуликова в компании "Макнот" больше не работает. Вместо вас она вылетела с должности с волчьим билетом — я ей такую запись в трудовой организовал, что ее разве что на рынок торговкой возьмут. А на ее место мне взять некого — все вокруг, как она совершенно справедливо заметила, трусы и подлецы. Никто не осмелился бороться с нею, только вы. Да и специалист вы в самом деле неплохой. Да что там — хороший специалист. И человек надежный. Так что, Вадим Алексеевич, пойдете ко мне в замы?

Вот это номер! Чуликову уволили! Да еще и не просто так, а с волчьим билетом, который она обещала организовать Вадиму. Быть может, Бахарев поступил не слишком порядочно, слив компромат Шолику. Но должен же был кто-то остановить эту хищницу! Сколько еще народу могло бы от нее пострадать, сколько семей она еще могла разрушить?

Но идти ли на ее место — вот в чем вопрос. Шолик постоянно разъезжает по свету, а Бахареву придется справляться с этим клубком гремучих змей? А, собственно, почему бы и нет? Если уж он справился с Чуликовой, то все остальные для него… Если выбирать между таксистом и заместителем Шолика, то, пожалуй, выбор очевиден.

— Владимир Васильевич, я могу подумать?

— Конечно. Только не слишком долго — насколько я понял, у вас завтра последний рабочий день. Завтра к вечеру, идет?

— Идет, Владимир Васильевич! Завтра к вечеру!

— Вот и добре.

— Спокойной ночи, Владимир Васильевич!

Упрятав мобильный поглубже в карман, чтоб не замерз, посмотрел на Юльку сияющим взглядом.

— Что? Кто это?

— Юлька! — он смотрел на нее, но из-за переполнявших эмоций не мог ничего толком сказать. — Юлька! Чуликовой больше нет, представляешь? А мне предлагают ее место. Как думаешь, идти?

В Юлькином взгляде сквозило подозрение. Бровки нахмурились недовольно.

— А ее точно больше не будет?

— Ее уволили с волчьи билетом! Помнишь, как она мне угрожала? Шолик говорит, теперь ее разве что на базаре ждут, с такой-то записью!

— А… другие? — нерешительно спросила она.

— Таких, как она, больше нет. Остальные — просто змеи в серпентарии. Шипят, а укусить не могут. Юлька, не будет больше никаких других. За одного битого двух небитых дают. А я теперь не двух — я теперь сотни стою. Думаешь, после такого мне еще когда-нибудь чего-нибудь захочется?

Юлька смотрела на него серьезно, словно пытаясь прочесть потайные мысли мужа. Потом фыркнула, как умела фыркать только она: смешливо и вместе с тем несколько презрительно, дескать, нам не страшен серый волк.

— Нет, Вадюш, вряд ли. Теперь ты весь мой. Но трусы будешь носить только эти!

— Так я ж для того их и шил. У портнихи выкройка моя осталась — на будущее, когда эти сношу. Ты меня простила, Юлька?

— Да простила уже, простила. Идем за нашей Снежной, горе ты мое.

— Ага. Только дай-ка я бельишко свое со снега приберу, а то не в чем завтра будет на работу идти.

Под веселый Юлькин хохот затолкал трусы в кулек, подхватил второй — презент то ли тестю, то ли теще, и отправился за дочкой. Домой, пора домой!