ТАМ, ЗА ОБЛАКАМИ...
Памяти В.К. и его 7777777
Предисловие.
Хочу объяснить, что не несу никакой ответственности за действия, чувства и мысли моих героев, поскольку не выдумала их даже на одну восьмую. Повесть написана по настоятельному желанию героини и с её слов. Мне принадлежит лишь художественная обработка в описании реально происходивших событий. Главный герой действительно умер, и героиня захотела рассказать о нём с той стороны, с какой его никто, кроме неё не знал. Она считает, что у меня получилось. На том и остановимся. А была ли между героями настоящая любовь - решать читателю.
Ночь была тяжёлой. Особенного, пепельного оттенка чернота, словно бусинами и стеклярусом, расшитая фонарями, подсветками, габаритными огнями проезжающих машин, колыхалась за окном.
Чертовски тёплая выдалась зима. Такой Маша не могла припомнить. На улице - плюс два. Снега нет, солнца, впрочем, тоже. Атмосферное давление скачет. Природа свихнулась. Скоро, наверное, гикнется, как тридцать лет назад пел один известный бард. И Маша немного свихнулась, не спит уже которую ночь подряд. Удобнее всего обвинить климатическое бешенство, возвещающее глобальное потепление на земном шарике. Удобней, конечно, но не выходит, ибо причина бессонницы ясна. И к бабке ходить не надо. Которые сутки кряду тяжёлые мысли тяжело ворочаются в голове. Не успела. Так опоздать только человек и способен.
Непонятные ей самой настроения заставляли Машу в последние годы свободное время тратить на блуждания по Интернету. Муж и сын претензий не предъявляли. Для обиды у них минуты свободной не находилось по той же причине - вечерами не отлипали от своих компьютеров. На каждого человека в семье по машине. Не новые, разумеется, компьютеры, бэушные. Новые семейный бюджет не потянет даже в рассрочку. И всё-таки грех жаловаться. Далеко не каждая средняя семья позволяет себе подобное компьютерное изобилие с "выделенкой".
Маша ходила в сетевые библиотеки, осваивала энциклопедии, знакомилась с недоступными в реальной жизни произведениями искусства, околачивалась на различных гуманитарных форумах, заводила виртуальных друзей. Однажды случай занёс её на сайт "Одноклассники". Она зарегистрировалась, обзавелась собственной страничкой, погуляла по сайту, никого из знакомых не обнаружив. Сайтик был свежеиспечённым, маленьким и скучным. Она на несколько месяцев забыла про него, а когда вспомнила, удивилась. "Одноклассники" взлетели на пик популярности. Знакомый люд косяком пошёл к Маше в раздел. Лучше бы не шёл. В фотопотоке полузабытых лиц промелькнула фотография Шурика Вернигоры. И Маша не удержалась. Забежала на страничку к Шурику, обменялась несколькими осторожными фразами, боясь выказать откровенную радость. Слава богу, что поосторожничала. Шурик воспринял её виртуальный визит напряжённо, кажется, по старому обыкновению прикидывая в уме плюсы и минусы нечаянной встречи. Аккуратно спросил: "Ты про Стаса знаешь?" Маша легко отбрыкнулась, мол, что я должна знать? Что у него был инфаркт во время известной международной встречи? Это вся страна знала. Газеты писали, по телевидению о нём несколько сюжетов показали. Потом СМИ кратко отчитались, что он семимильными шагами пошёл на поправку после операции. Помнится, Маша тогда успокоилась. Операцию делали в Германии. Считай, качество гарантировано. В общем, она не стала обсуждать с Шуриком Стаса. Попрощалась до следующего дня, отговорилась необходимостью приготовить наконец своим мужчинам вечернюю трапезу. И действительно пошла на кухню, взялась чистить картошку. Прошлое, между тем, заворочалось, неповоротливо колыхнулось в памяти. Встало перед глазами насмешливое лицо Стаса. Нет, Славки. Никогда она его не называла Стасом. Только в первый год знакомства. Потом он ей разрешил называть себя Славой. Ей одной и разрешил, претензии других людей давил на корню. И насмешкой его лицо озарялось далеко не всегда.
Руки проворно чистили картошку, память вибрировала с ускорением, выталкивая на поверхность сознания крохи воспоминаний. Вдруг ясно и резко подумалось, - а в каких случаях спрашивают "знаешь ли ты о..."? Сердце дёрнулось, замерло на секунду. Боже! Как правило, если человека уже нет. Неправда, не может быть! Просто Славка в очередной раз учудил. Женился на бомжихе, сбежал в экспедицию на Северный полюс или в Антарктиду, как сбежал однажды, доказывая не то себе, не то окружающим, что есть ещё порох в пороховницах. Заново полез на Джомолунгму. Или что-нибудь похлеще. В космос слетал, например. С него станется. Авантюрист в облике большого чиновника, мятущаяся душа в теле успешного карьериста. Успокоительные объяснения сами собой приходили на ум. Однако организм вёл себя подло. Руки ходили ходуном так, что нож над картошкой выписывал кренделя, того и гляди порежешься. Картофелины выпрыгивали из пальцев. Ноги противно ослабли. Маша не стерпела, помчалась к пока не выключенному компьютеру. Торопливо стучала по кнопкам клавиатуры, дёргалась на стуле, на вопросительные взгляды мужа и сына не реагировала. Вот, вот нужная опция. Сообщения. Да скорей же, чёрт! Есть. Короткая, сухая, враждебная фраза Вернигоры: "Маша, Стас умер два года назад, в апреле". В апреле? Два года назад? Значит, через три месяца после операции? Ведь писали, что поправился, что едет в Питер на празднование столетия чего-то там. О смерти не писали, по телевидению не заикнулись. Боялись празднование омрачить? Она идиотски прошляпила?
Мир почернел и затих. Или Маша ослепла, оглохла? Огромная, непроницаемая извне пустота колоколом опустилась на неё, отрезала от всех проявлений жизни. А жизнь, как ни странно, продолжалась и требовала её, Машиного, участия.
Без мыслей и чувств, отгороженная от реальности, Маша сварила картошку, соорудила салат, пожарила мясо, накормила своих мужчин, помыла посуду, добросовестно прибралась. Автоматически двигалась, автоматически отвечала на вопросы. Да, несчастье. Да, умер старый, близкий сердцу друг. Да, лучше не трогать, сама справится, хоть и не сразу. Тайком от мужа хлопнула стакан чистого "мартини" на помин души раба божьего Закревского Станислава, пусть земля ему будет пухом. Пустота закачалась, но не отпустила, цепко держала в коготках. Тогда Маша изобрела удобный для длинного субботнего вечера предлог. Ушла к матери, якобы ушить на маминой машинке излишне широкую юбку. Юбка и впрямь требовала доводки до нужной кондиции. Год руки не поднимались привести её в порядок. Кстати теперь вспомнилось.
Маша ухитрилась залезть в бар и незаметно стащить бутылочку коньяка. Помянут с мамой Славика. Отец рано ложится спать. Десятый сон, наверное, уже смотрит. Никто не помешает напиться, отплакаться, прийти немного в себя.
Родители жили рядом, в соседнем доме. Очень удобно, идти - всего ничего. На обратном пути можно погулять, проветриться, коньячные пары разогнать.
Они пили с мамой коньяк, вспоминали, плакали. Пустота разжала коготки, отпустила. Нет, передала с рук на руки горю. Настоящему горю, глубокому. А хмель не брал, зараза, не давал желанного забытья. Потому, вернувшись домой, Маша добавила к выпитому ещё один стакан неразбавленного "мартини". Пустой водой пошло, хотя обычно с полстакана развозило в лоскуты. Читала раньше неоднократно, как люди в критические моменты пили и не пьянели, но не верила. Для красного словца написано. И она, и муж пили немного, по случаю. Вино, водка, коньяк в запаснике могли стоять долго, чуть ли не годами. Обычно хватало нескольких рюмочек, чтобы захмелеть. А тут... Одно было хорошо. Слёзы и спиртное вызвали страшную усталость. В ту, первую после смертельного известия ночь она уснула быстро и крепко, прося неизвестно кого, чтобы Славка приснился ей. И пусть бы он приснился так, как последний раз навестил её в сновидении.
* * *
Они познакомились случайно. Случайное знакомство переросло в дружбу. Так бывает иногда. В двух случаях из десяти. Как произошло у них? Элементарно.
Не поступила девочка в институт. Почти отличница, а пролетела со свистом на первом же экзамене, на сочинении. Стыд, отчаяние, уязвлённое самолюбие, необходимость идти на подготовительные курсы, первая в жизни работа, которая пугала разными воображаемыми опасностями.
Школа, в библиотеке которой она начала работать, находилась далеко от дома. Нужно было или автобусами добираться с двумя пересадками, или две-три станции электричкой ехать, а потом опять же автобусом. Измученная дорогой в утренний час пик, Маша по сторонам не глазела, торопливо бежала к белому трёхэтажному зданию, боясь опоздать, боясь нарваться на замечание чересчур строгого директора. Влетала в библиотеку, и через пять минут библиотечные дела накрывали её с головой. Какое тут к поступлению готовиться? Лишь непосвящённому может показаться, что работа в библиотеке - не бей лежачего, сиди и выдавай себе книжечки редко заглядывающим читателям. Столько разных дел навалилось, что выдача книг жаждущим отвлекала, сбивала с толку. Жаждущие, вопреки распространённому мнению о нелюбви школьников к чтению, валили толпой. Позже Машу озарило - это шли полюбопытствовать и заодно свести знакомство, лично понаблюдать поселившееся в библиотеке чудо-юдо.
Старшеклассники её пугали. Неприятно, когда тебя рассматривают в упор. Зато с малышами было легко и просто. Очень быстро среди них завелись дружки и любимчики, которым она подсовывала детские книги непреходящего значения. Конечно, начальство предупреждало её о запрете на выдачу некоторых книг. Ни на "абонемент", ни в "читальный зал", представлявший собой пятую часть помещения библиотеки, уставленную дряхлыми партами. Эти особо ценные книги должны пылиться на полках в абсолютной целости и сохранности. Обложки, иллюстрации, качество бумаги, магазинная стоимость книжного дефицита существуют для украшения полок, а не мозгов. Книги для красоты, для видимости, не для чтения? Сей начальственной заповеди Маша понять не могла. Даже и не пыталась - не для средних умов. Спорить не стала. Делала втихаря по-своему. Отдельным избранным, любимчикам то бишь, на жёстких условиях шикарные издания выдавала. Вот один из любимцев, пятиклассник Миша Архипов, круглощёкий и рыжеватый, с усеянной веснушками хитроватой мордашкой, и решил отплатить взаимностью. Поделился, так сказать, своим огромным достоянием, дружбой с десятиклассником, красой и гордостью школы. Привёл его однажды в библиотеку.
Маша, уже наслышанная о данном субъекте от того же Миши, вела себя настороженно. Слишком раскованно держался архиповский друг. Нет, хамства не наблюдалось. Одна сплошная непринуждённость и лёгкость в движениях, в манере общения. С незнакомой-то девушкой! С одной стороны, лёгкость подкупала, с другой - сигнализировала об опасности. Известно, как такие типчики проявляются на деле. Перелетают с цветка на цветок, подобно мотылькам, в процессе полёта делая людям гадости, мимоходом, небрежно, не замечая последствий.
Мотылёк тем временем, продолжая щедро расходовать обаятельные улыбочки, заметил:
- Маша, меня бояться не надо, я абсолютно безвредный.
И кинул проницательный взгляд. Острый, рентгеновский. Чем добавил испуга. Мысли у Маши панически заметались. Неужели заметно? Неужели она не умеет скрывать свои чувства? И, словно отвечая на её думы, мотылёк объявил:
- Свои чувства нужно уметь скрывать. И мысли. Ты знаешь, я ведь умею читать мысли.
- Когда это мы успели перейти на "ты"? - буркнула девушка, отводя глаза, склонилась над стопкой книг.
- А чего тянуть? Всё равно перейдём. Не сейчас, так через неделю, через месяц. Я вообще-то в библиотеку часто заглядываю. Выпускной класс как-никак, сама понимаешь.
Если он и тянул на выпускника, то не школы, а ВУЗа. Высоченный парень - под два метра. Косая сажень в плечах. Гибкий, подвижный, уверенный в себе, с хорошо подвешенным языком. Едва заметное превосходство и насмешка сквозили во всём его облике.
- Да, - на прощание предупредил он, - если кто обидит, ты мне сразу свистни.
- Ты свистни, тебя не заставлю я ждать, - съехидничала Маша.
- О! Бёрнса любишь? О Бёрнсе в следующий раз поговорим, сейчас мне некогда. Короче, если обидят, найди десятый "А" и спроси Закревского Стаса.
- Я привыкла сама справляться с трудностями, - холодно отреагировала она.
- Не зарекайся, - прозвучало из дверей. - Никто не знает... что день грядущий нам готовит.
Последние слова он пропел, демонстрируя знакомство с классической музыкой. Фальшиво пропел, между прочим. Смешно получилось. Маша фыркнула. Хотела язвительно прокомментировать пение Стаса, но дверь захлопнулась, разлучив их.
- Ну как? - почти прошептал Миша. - Правда, он классный?
- Легкомысленный какой-то, - пожала плечами Маша. Душой при этом не кривила. Белобрысый, сероглазый, с малоподвижным плосковатым лицом парень сильного впечатления не произвёл, и восторга от явления Закревского в библиотеку она не испытывала. На душе остался нехороший осадок.
- Это он так, выпендривался, - пояснил Архипов. - Он всегда перед красивыми девушками выпендривается.
- Спасибо.
- За что.
- За красивую девушку.
Архипов определённо не понял её слов. Пятиклассник, что с него взять? Маша всучила ему книгу о Баранкине, которого просили быть человеком, и выпроводила из библиотеки. Опасаясь повторного набега улыбчивого Закревского, заперлась изнутри на ключ.
Она зря опасалась. Стас в ближайшие дни не появился. А вот ей пришлось, самой того не ведая, разыскивать его. Начальство потребовало списанные книги в течение недели сдать на макулатуру и посоветовало за помощью обратиться к комсоргу десятого класса "А". Она отправилась на поиски, начав с классной дамы десятого "А".
Классная дама являла собой нечто трудновоспринимаемое, состоящее из противоречий. Звали её для тех времён совершенно уникально - Варвара Евдокимовна. Редкое имя и ещё более архаичное отчество, которые по представлениям Маши, плохо между собой сочетались. Имя Варвара ассоциировалось у неё с героиней фильма "Сельская учительница". Варя, Варенька - юное, женственное, светлое существо и одновременно честное, стойкое, открытое. Отчество подсказывало образ деревенского кряжистого мужика. На деле столкнулась Маша с дамой ужасающих параметров - высоченной, очень крупной, грубоватой в манерах. Копна жёстких крашеных волос и большие мужские руки. На ступни Маша не смотрела. Они впечатлили с одного взгляда: сорок второго размера "веерные ласты", не меньше.
- Ну? - недобро спросила Варвара Евдокимовна. Маша, запинаясь, выговорила просьбу.
- Вы новый библиотекарь?
- Да.
- Хорошо. Они сейчас как раз у меня, - дама заглянула в открытый кабинет, и Маша поразилась преображению лица этой пугающей тётки. Оно буквально засветилось. Голос прозвучал почти ласково:
- Стасик, Закревский, пойди сюда, голубчик.
Стас вылетел в рекреацию. Увидев Машу, просиял насмешливой улыбкой. Но обратился не к ней:
- Да, Варвара Евдокимовна?
Классная дама изложила просьбу директора и новой библиотекарши. Стас ухмыльнулся. И понеслось... Закревский ломался вовсю, остроумно и обаятельно, заставляя упрашивать себя. Варвара Евдокимовна уламывала его просто и примитивно, апеллируя к совести комсомольца. Маша молча смотрела первый в своей жизни спектакль с участием Закревского. Сколько впоследствии она их видела, не перечесть. Но тогда - впервые. То, что спектакль оба актёра, ученик и учитель, разыгрывали для неё, сомнений не вызывало. Вместо благодарности зрительница испытывала унижение. Найдя удобный момент, она вклинилась, поблагодарила за внимание, извинилась за причинённые неудобства и обещала больше просьбами не беспокоить. Кроме десятого "А" существует ведь десятый "Б". Туда-то Маша и направилась сразу, пока перемена не закончилась.
Варвара Евдокимовна, облегчённо вздохнув, удалилась в свой кабинет. Позже Маша узнала, что Федоренко Варвара Евдокимовна, на протяжении многих лет бессменный парторг школы, выполняет лишь письменные приказы директора или его тайные личные указания. Странно, первое время Федоренко производила на Машу впечатление человека самостоятельного и независимого, правда, весьма ограниченного.
Стас догнал Машу в коридоре. Пошёл рядом, заглядывая в лицо.
- Ты обиделась, Мань? Не обижайся.
- Я не давала разрешения называть себя Маней, - вспылила девушка.
- А ты дай.
- Не буду.
- Обиделась, - констатировал Закревский. - Ладно, тогда я буду называть тебя Марусей. Тоже не нравится? Есть ещё много вариантов: Марья, Маняша, Манюня, Мария, Машура, Муся, Мура. Какой вариант больше подходит? Ой-ой-ой, не жги меня глазами, сгорю, угольками рассыплюсь. Пожалей бедненького. Гибну во цвете лет.
С таким нахальным выпускником Маше сталкиваться не доводилось. И она не знала, как правильно себя вести, дабы не казаться глупой. Закревский-то выглядел чрезмерным умником.
Умник успел за три минуты нахамить, попросить прощения, назначить встречу в библиотеке и ровно за пять секунд до звонка рвануть обратно в класс. Домчался вовремя. С распухшей от его болтовни головой Маша отправилась в библиотеку, успев увидеть, как за ним захлопнулась дверь кабинета. Уф-ф-ф...
Называл он её всё-таки Маней. У него получалось добро, ласково, по-домашнему. Она скоро перестала на него сердиться за это. Бесполезно. Тем более, обещание Стас выполнил. Со сдачей макулатуры его класс помог. У них вообще образовался взаимовыгодный бартер. Стас помогал Маше, она ему. То книги из учколлектора надо приволочь, то спектакль поставить, то произвести в библиотеке перестановку, мелкий ремонт, мытьё окон, то спрятать на один-два урока прогуливающих друзей Стаса, чаще всего Шурика Вернигору. Прогуливающие друзья быстро и полностью оккупировали библиотеку. Почти ежедневно сидели там часов до пяти вечера, пока Маша не закончит работу. Болтали обо всём на свете, иногда гоняя мешавшую им малышню. Частенько прибегал и Закревский. Зима прошла весело.
Зимнее веселье вышло девушке боком. Федоренко в приватной беседе поучала, что работник школы не имеет права заводить роман с учеником, тем более вступать с ним в интимные отношения. Особенно с таким учеником, как Закревский. У оскорблённой Маши вытянулось лицо. Варвара Евдокимовна ей не поверила, обещала серьёзные неприятности. По себе, что ли, мерила? Сама, говорят, в интимных подружках у директора ходила. Ещё Маша получила знатный нагоняй от директора за устройство в библиотеке притона для старшеклассников. Выговор, формулировка коего оскорбляла до глубины души. Безобидней посиделок придумать невозможно. Лучше пусть в библиотеке сидят, свежую официальную прессу листают, чем в подпитии по району шататься, девушек пугать. На счёт подпития она, конечно, палку перегнула. Новые друзья больше спортом увлекались, чем выпивкой. Футбол, волейбол, спортивная гребля. Выпивка, правда, тоже иногда случалась. Приобщались потихонечку мальчишки к взрослым развлечениям. Только Закревский не пил, не курил, спортивными танцами на льду почти профессионально занимался, тренировался у Тарасовой. Шурик Вернигора хвастал, будто раньше Закревского и в школе почти не наблюдалось, - сборы, поездки, - поскольку Стас в юношескую сборную страны входил, только партнёрш ему постоянно меняли. Хвастал Шурик особым манером, точно это заслуги самого Шурика. На деле и заслуги Стаса в том не было никакой. Его отец занимал серьёзную должность и имел солидные связи, пристроил сына в хорошее место ещё в детском возрасте. Аукнулась Стасу отцовская забота потом о-го-го как! На глазах у Маши драма разыгралась.
В тот день всей компанией они долго гуляли вокруг школы, ждали Закревского. Компания уже составилась, плотно утрамбовалась и окончательно оформилась в составе шести парней и двух девчонок: её, Маши, и Тани Ярошевич, у которой с Закревским в восьмом классе случилась нежная весенняя история, заморочившая голову девочке на много лет вперёд. Таня особо и не скрывала, что влюблена в Стаса по уши, потому и затесалась в компанию. Ей снисходительно прощали грех ничем не пробиваемой влюблённости за весёлый нрав, за жизнерадостность, за моторность. Она заводила и подначивала, генерировала идеи и тащила за собой всю компанию, как маленький теплоходик тяжелогруженую баржу. То ей в кино надо - нашумевший фильм посмотреть, то в зоопарк японских мартышек привезли, то в парк Горького на коньках кататься. Идеи били фонтаном, источник казался неиссякаемым.
В тот день они должны были ехать на банкет. Стас пригласил. Ему присваивали звание мастера спорта, и он хотел на банкете видеть не одни нужные лица. Отец пошёл ему навстречу. И вот они ходили кругами около родного учебного заведения, не решаясь присесть на излюбленные местечки, в боязни испортить свой парадный вид. А Стаса не было и не было. Они уже волновались, предполагая провал со званием мастера спорта, аварию и бог знает ещё какие катастрофы. К девяти часам вечера стало ясно - банкет отменяется. Может, Закревский передумал их видеть за праздничным столом. Может, ему в последний момент не разрешили таки повеселиться с друзьями. Ребята, уставшие, промёрзшие, февраль на дворе как-никак, с тоскливыми, разочарованными лицами распрощались до завтрашнего дня. Маша, завидуя им, - они через пять минут будут дома, - не дожидаясь редкого по вечернему времени автобуса, пешком отправилась к станции Ховрино. Любила иногда пройти через расположенный возле станции парк, который аборигены называли Грачёвкой. В Грачёвке всегда было тихо, спокойно. Входишь, делаешь несколько шагов и как будто в другой мир попал: глохнут звуки; тишина, ласкающая душу, обволакивает от макушки до пят; возникает умиротворение и разные проблемы начинают казаться несущественными мелочами, отдаляются.
Почти пройдя через Грачёвку, Маша случайно заметила Стаса. Он сидел на большом спиленном дереве и странно раскачивался из стороны в сторону, подобно маятнику. Вот он где, голубчик федоренковский. Ну, сейчас она ему выскажет кое-что. Забыв о вреде сугробов для своих новых модных сапожек, Маша прямо по снежной целине направилась к Стасу.
Непьющий Закревский был пьян и пьян неприлично. Увидев её, попытался подняться с деревянного насеста и не смог.
- О! Маня! - с непонятным выражением пробормотал ей. - Домой идёшь?
- Домой. Тебя-то мы не дождались. А ты, смотрю, праздничный-праздничный.
- Ага, - икнул Стас. - Праздную. Праздник у меня сегодня.
- Поздравляю, - сухо молвила она и собралась выплеснуть на Закревского всё своё возмущение. Но не успела.
- Поздравляй громче, Маня. Я со спортом распрощался.
- Что? - опешила она.
- Что слышала. Я из спорта ушёл.
- Как? - девушка растерянно села рядом с ним на промёрзшее дерево.
- Очень просто. Ушёл и всё.
- Тебе мастера не дали?
- Почему не дали? Дали. Куда бы они делись? - пьяно хихикнул Стас.
- Тогда я ничего не понимаю.
Особого понимания и не требовалось. История оказалась простой и жестокой, как многое в так называемом любительском советском спорте. Вернувшись назад за какой-то забытой вещью, Закревский случайно поймал ухом кусок разговора о себе. Спортивный чиновник интересовался у тренера, для чего держать неперспективного юношу? Тренер, то бишь тренерша ответила, что из-за положения и связей отца неперспективного юноши. Коротко и доходчиво. Для Стаса в один миг привычная, простая и ясная жизнь рухнула, рассыпались в прах идеалы. Открытый миру мальчишка умер, а на обломках прежней жизни, из праха былых идеалов, подобно Фениксу из пепла, появился новый Стас, больше никогда никому не поверивший, лгавший о себе миру, вовсю беззастенчиво использовавший связи и положение.
В Грачёвке тем вечером они сидели недолго, несмотря на нравившиеся обоим тишину, окружавшую их снежную белизну, таинственную уединённость. Маша подмерзала. Стас предложил походить по Зеленоградской, согреться. И они долго гуляли то по узкой улице, то во дворах между домами. Стаса бросало из крайности в крайность. Он плакал мальчишескими злыми и пьяными слезами, впадал в непонятное веселье, грозил в будущем показать своим обидчикам, где раки зимуют. Всё равно поступит в инфиз, только уже на педагогический факультет, дойдёт до степеней известных, вот тогда... Уточнений не следовало. Начинался скрежет зубами, за которым разражался новый приступ злых шуток вперемешку с пьяными слезами. Маша впоследствии никогда не возвращалась к больной теме, так и не узнав, чем закончилась история с банкетом, на который новоиспеченный мастер спорта явиться не изволил. Не узнала, объяснился ли он с друзьями. Не видела его на коньках. Нет, один раз видела. По её просьбе на дворовой "коробке" он откатал минут десять, после чего убрал коньки подальше. Она не настаивала. Ему действительно становилось плохо при разговорах, да при любых упоминаниях обманутых надежд.. Сама она ни словом не обмолвилась ребятам о случившемся. Она коротко отчиталась перед одной Татьяной, предварительно взяв с неё клятву молчать.
Вечер ускоренного взросления Стаса превратился в вечер его душевного сближения с Машей. Между ними протянулась невидимая ниточка, соединявшая надёжней стального троса, возникли особые отношения, которые Стас с Машей не стремились демонстрировать миру, и которых сами, если честно, побаивались. Стас бессовестно и точно прочитывал многие мысли Маши, подсмеивался ехидно:
- Я тебя предупреждал, что для меня большинство людей - открытая книга. Научись мыслишки прятать.
Маша обижалась, не понимая, как Стасу удаётся рыться у неё в голове. Со временем сама научилась читать мысли Закревского. О, как он тогда занервничал! То-то, не всё коту масленица. И не всё Маше быть начеку. А с Закревским действительно приходилось держать ухо востро. Даже он не знал, что учудит через минуту, особенно в отношении Маши. Он мог прямо на вечеринке, у всех на глазах, излишне крепко обнимая её в танце, делиться сердечными тайнами, доверительно сообщать на ухо никому, кроме господа бога, неизвестные подробности. И мог наедине, когда никто не видит, осыпать её насмешками, доводить колкими высказываниями. Впрочем, сердечная его тайна, казалось, одна единственная, была известна всей школе. Девочка из параллельного класса. По совпадению, тоже Маша. Тоже Маша ещё осенью встала в позу принцессы из сказки "Король-дроздобород". С ней Закревский, не похожий ни на одного человека в мире, вёл себя обычным мальчишкой. Ломался, совершал разные глупости, высокомерничал и демонстративно ухаживал за другими девушками. Маше очень хотелось знать, кто из толпы девочек десятого "А" и есть гордая Маша Ножкина. Однажды Таня показала:
- Вон она. Смотри, перед зеркалом.
Перед зеркалом стояла невысокая крепенькая блондинка, по виду тихая, нежная и скромная. Накрученные локоны отливали золотом. И лишь в улыбке чуть-чуть проглядывали решительный характер и затаённая гордость.
- Я думала, она брюнетка или шатенка, - разочарованно протянула Маша, разглядывая классически-ахматовский нос нежной блондинки. Впервые видела такое сочетание: блондинистость и горбоносость.
- Почему? - удивилась Татьяна
&n
- Ну, Стас у нас беленький, по идее ему должны нравиться тёмненькие.
- Вроде тебя? - Ярошевич по-скорпионьи улыбнулась
- Не ревнуй, рыжая, мы с ним просто дружим.
- Так я и поверила, - из-за Стаса Татьяна была готова покусать любую, приблизившуюся к предмету её обожания сверх допустимой нормы.
Маша не понимала, отчего Стас не замечал офигительной красоты Ярошевич. Невысокая, тоненькая, с изумительной фигурой, с красивой формы ногами от коренных зубов, она обладала копной длинных, до талии, медово-рыжих волос, синими глазами, чёрными, не требующими подкрашивания бровями и ресницами, белейшей кожей. Чуть-чуть портила картину нижняя челюсть, но это только если внимательно присмотреться. Рядом с Таней Маша всегда комплексовала, хоть была по-своему достаточно привлекательна. Ничего не поймёшь у этих парней. Явись Маша на свет мужчиной, она бы запала на Ярошевич. Может, не во внешности дело, в чём-то другом? Татьяна своей моторностью кого угодно была способна утомить в два счёта. Темперамент её переносился трудновато. Невозможно существовать в условиях перманентного землетрясения. Наверное, тишина, достоинство, спокойствие влекли к Ножкиной не менее Ярошевич энергичного, моторного и неуёмного Стаса.
Маша не помнила, из-за чего у Закревского с Ножкиной произошла ссора. Стас исповедался ей однажды. Сущий пустяк, потому она и забыла. Но её потрясло признание, что он на восьмое марта лез по пожарной лестнице на шестой этаж - всунуть букет цветов в форточку любимой девушке. Мы перестали лазать на балконы к любимым женщинам? Помнится, персонаж известного фильма плакался на измельчание чувств людских. Как бы не так. Есть ещё в народе неизвестные герои. Она бы, Маша, за такой подвиг всё простила. Но та, другая, которая Ножкина, цветы не взяла. Они продолжали торчать, прикреплённые к форточке, больше недели, пока не засохли и не вывалились на асфальт под окном. Трудно верилось в геройское мальчишество Закревского, но она своими глазами видела засохший букетик на шестом этаже и пожарную лестницу, тянущуюся вверх неподалёку. Ей показал Шурик Вернигора. Однажды провожал к автобусу, помогая нести тяжёлую сумку, и показал.
- Видишь? Стас развлекается. Ноги тренирует.
- Врёт всё твой Стас.
- Зачем врёт? Я сам видел. Я у него иногда тренером подрабатываю.
- Так это твоя идея была?
- Не-а, я на подстраховке стоял. И на стрёме...
Получается, Стас необычным способом просил прощения и не дождался его. Ну-ну. Она тоже приняла от Стаса букет цветов на восьмое марта. Не столь помпезно и вызывающе. Наоборот, тайно от глаз людских, в обстановке полной секретности. Даря цветы, он так глянул на неё, что сердце замерло на секунду. Забыть его взгляд она не могла, долго ходила под впечатлением. К концу марта - с одурманенной головой, не понимая происходящего с ней. Весна, наверное.
Весна, надо заметить, была хороша. С ослепительным солнцем на чистом синем небе, с пропитанным талой водой снегом, чавкающим и превращающимся в слякоть под ногами, с оглушительной перекличкой птиц. Весенний воздух, свежий, опьяняющий, путал мысли, заставлял дышать чаще и глубже, теснил грудь. Мерещились дальние страны, интересные, полные значительности годы, яркие события. Вся жизнь растилась впереди увлекательной и манящей широкой дорогой.
В первый день каникул, - он пришёлся на воскресенье, - их компания в полном составе рванула в Царицыно. Хотелось весенней природы с красивым архитектурным антуражем. Но в парке ещё лежал крепкий снег, лишь местами подтаявший и кое-где красовавшийся тонким настом. К воде не спустишься. Ребята расползлись между недостроенными зданиями дворцового комплекса.
Маша и Таня застряли на площадке перед Большим дворцом. Разглядывая галерею с аркой посередине, вдруг увидели идущего по верху галереи Стаса. Как и когда он успел туда забраться? Как спускаться будет? Стас шёл медленно, осторожно, балансируя руками. Было слышно похрустывание ледка у него под ногами. Зубчатый верх галереи местами обвалился, и прогулка Закревского по столь ненадёжной "тропке" представлялась дурной авантюрой. Стас избрал слишком опасное развлечение.
- Стас! - взвизгнула Татьяна. - Осторожно!
- Не ори, а то упаду, - донеслось сверху.
- Правда, Стас, слез бы ты, - попросила и Маша.
- Как? - он явно насмешничал. - Здесь только спрыгнуть можно.
- С ума сошёл? - в один голос крикнули девушки.
- Зачем прыгать? Раз где-то залез, значит, там и спуститься можно, - после краткой паузы рассудила Маша, сохраняя видимость хладнокровия. Стас немедленно показал им место, где карабкался наверх. Да-а-а, взобраться там можно было, но спуститься - весьма проблематично. В лучшем случае пальцы обдерёшь и ногти обломаешь. Как минимум.
- Нет, девчонки, прыгать буду. Здесь всего-то метра три до земли. Подумаешь - высота! - и Закревский сделал вид, будто примеривается к высоте, готовится прыгать. Определённо, дразнил девушек, прыгать не собирался. Ах, так, - решила про себя Маша, - подыграю тебе, дружок. У неё имелся кое-какой детский опыт по прыжкам с платяного шкафа на диван и с крыш гаражей в сугробы. Она показала Стасу направо.
- Вернись к стене и прыгай там. Под стеной сугроб есть, видишь? В него и прыгай.
- Не надо, Стас, миленький, не прыгай! - заверещала Татьяна. - Потрать десять минут, но спустись осторожно.
- Ну его, Тань. Пусть делает, что хочет. Пойдём, я тебе кое-что покажу, - потянула подругу за рукав Маша. И хотела в самом деле уйти.
Стас, догадавшись, что девушки не собираются любоваться на него до вечера, переменил решение. Уже было развернувшись и начав движение к стене Большого дворца, остановился.
- Кому прыжок посвятить, девочки? Таньке или Маньке?
- Что я тебе, коза? - надулась Маша. - И вообще... Хотел бы прыгнуть, давно бы прыгнул.
Стас внимательно, с ехидством во взоре, осмотрел подружек. Его глаза задержались на Маше. Такой долгий-долгий многозначительный взгляд, дающий понять, в честь кого совершится новый подвиг. Маша успела подумать, что Закревский разыгрывает очередной спектакль, до которых большой охотник. И в тот же миг, взмахнув руками, Стас прыгнул вниз. Сумасшедший, - мелькнуло в голове у Маши. Показалось, он спрыгнул нехорошо, неудачно. Неловко перевернувшись, упал на спину.
- Вставай, актёр-неудачник, - порекомендовала Татьяна, лучше подруги знакомая с натурой Стаса. Любой спортсмен при падении правильно группируется автоматически. Закревский не отозвался, продолжал лежать с закрытыми глазами.
- Притворяется? - неуверенно спросила Маша.
- Само собой.
Прошло десять секунд, двадцать. Стас не подавал признаков жизни. Татьяна забеспокоилась, шепнула:
- Похоже, не притворяется.
Девушки, не сговариваясь, в три шага очутились рядом с ним, наклонились. Стас не шевелился, не подрагивал ресницами, глазные яблоки под веками не двигались. Девушки разом плюхнулись на колени с намерением послушать, дышит ли, трясти его, шлёпать по бледному лицу, прикладывать к вискам снег. Страх и паника начали свою подрывную работу. Но тут Стас распахнул глаза. Сразу стало понятно - гениально притворялся. Глаза - чистые, не замутнённые болью, отражающие весеннее небо.
- Ах ты, поросёнок! - оскорблённая Татьяна вскочила на ноги. - Нет, хуже. Ты настоящий свин!
Она гордо удалилась, стараясь не оглядываться. Закревский продолжал лежать, и теперь разглядывал одну Машу. Она пока не верила, что можно столь искусно притворяться.
- Больно, Стас? Ты ушибся?
- До чего ты, Маня, доверчива. Бери пример с Таньки.
Её ладонь лежала у него на груди, и он накрыл холодную ладошку своей рукой, большой и тёплой.
- Ты не обманываешь? - продолжала сомневаться Маша, делая попытку осторожно освободить ладонь.
- Нет.
- А почему лежишь на снегу так долго? Простудишься, - она встала.
- Пусть лежит, - крикнула со стороны прислушивавшаяся к их разговору Татьяна. - Пусть простудится и умрёт, поганец. Надо же думать, чем можно пугать, а чем нельзя.
Маша направилась к Татьяне, запоздало проявляя женскую солидарность. Чувствовала себя при этом наиглупейшим образом. Подставилась, обманули, дурой выставили. Обернувшись с желанием сказать что-нибудь язвительное Стасу, увидела, как он легко, гибко, с грацией кошки поднимается на ноги. Ни разу не поморщившись. Действительно, свин. Через арку к нему бежали перепуганные и отходящие от испуга Шурик Вернигора, Петро, Лёлек с Болеком, Казимирыч. Ну, они ему сейчас вставят! Мало не покажется.
- Пойдём отсюда, - предложила Татьяна. - Пусть без нас гуляют полчасика. Авось успеют вспомнить и соскучиться.
Девушки прогулялись по мосту, слыша за спиной возбуждённые голоса. Но когда повернули назад, на площадке перед аркой никого не обнаружили.
- Бросили нас, представляешь? - несправедливо и оттого чересчур горячо возмутилась Ярошевич. - Ну и не надо, без них как-нибудь... А что это там за павильоны? Впереди, слева?
- Хлебный дом и Оперный.
- Пойдём смотреть?
- Ты иди, я позже. Я пока на лавочке посижу. Ноги как-то устали.
Маше просто-напросто хотелось остаться одной, заново пережить те ощущения, которые вызвали долгий взгляд Стаса и прикосновение его руки. Жаждалось осмыслить происходящее.
Татьяна спорить не стала, ушла осматривать павильоны и... пропала. Маша уже и надумалась, и начувствовалась вволю, а Татьяна и не собиралась возвращаться. Подозрение, закравшееся в душу, когда подруга поторопилась уйти на самодеятельную экскурсию, снова дало о себе знать. Не отправилась ли Ярошевич плакать в одиночестве? Она, наверное, заметила пылкие взгляды Стаса, адресованные не ей.
Если Татьяна и плакала, то лихо замаскировала следы девичьей слабости. Она умылась. Маша обнаружила её на склоне горы возле Оперного дома. Павильон там имел квадратную нишу, образованную двумя кирпичными выступами, между которыми шумел водопад из капели. Настоящая весенняя Ниагара, сверкающая в косо падающих лучах полуденного солнца. Татьяна умывалась капелью, отчего ресницы и брови её казались ещё черней, а глаза нестерпимо синели. Она пропускала капель между пальцев и разбрызгивала вокруг себя. Заметив Машу, сказала взволнованно:
- Посмотри, какое чудо! Настоящая сказка! Иди сюда, оттуда плохо видно.
И Маша пошла к полосе солнечного света, пронизывающего уникальный водопад. И тоже умывалась, и смотрела сквозь веер радужных капель на небо, на солнце, на старые липы, на влажный кирпич стен. Татьяна, опьянённая весенней свежестью, затеяла читать стихи, расширенными глазами вбирая в себя неповторимость минуты. Она любила испанцев, потому начала поэтическую декламацию с Хименеса, продолжила виршами Лорки. Путалась, сбивалась, начинала заново. Девушки смеялись. Никогда потом у Маши не было таких счастливых весенних мгновений. И никогда больше не случилась такая удивительная капель. Не раз впоследствии она по весне приезжала в Царицыно, подгадывая к таянию снега. Шла к Оперному дому, к памятному месту, и в лучшем случае заставала тоненькую, скупую пунктирную линию капель, Ниагара не повторялась.
- И меня обозвали свином? Сами-то кто? Нашли неземную красоту и никого не позвали, - Стас прошёл к Ниагаре, сурово зыркнув на замолчавшую Татьяну, подставил ладонь. И тоже умылся, посмотрел сквозь веер радужных брызг на небо, на солнце, на девчонок. Дочитал вслух недочитанное Таней последнее четверостишие:
- Пустынны дворы Севильи,
И в их глубине вечерней
Сердцам андалузским снятся
Следы позабытых терний.
Невесты, закройте ставни!
Брызнул на девушек капелью.
- Ты знаешь Лорку? - вытаращилась Татьяна.
- У меня его сборник есть. Дать на недельку? Лично я Пушкина предпочитаю.
- Пушкина? - Маше показалось, что она ослышалась.
- А что странного? Ты "Евгения Онегина" читала? Если нет, то попробуй. Увидишь, тебе понравится.
- Мне "Евгения Онегина" на уроках литературы хватило выше носа, - вместо Маши ответила Татьяна. Маша же предпочла отмолчаться. Она любила пушкинский роман в стихах и знала из него наизусть по крайней мере половину текста. Но раскрываться не сочла нужным. Стас вполне мог дразнить девчонок. Обычно парни предпочитали рок в музыке и что-нибудь вроде Кафки в литературе, на худой конец, разнообразную фантастику. Классическая поэзия наводила скуку на подрастающее мужское поколение, и вызывало у него насмешки пополам с широкой зевотой. Плавали - знаем.
Стас по её лицу понял, что с "Евгением Онегиным" не промахнулся. Втайне от Татьяны заговорщически подмигнул Маше.
- Эй, вы там, куда попрятались? - прозвучал крик Вернигоры. И через краткое время шумно спустились Лёлек с Болеком, то есть Лешка Миронов и Борька Сапрыкин, прозванные именами героев чешского мультфильма за неразлучность и звуковое совпадение имён.
- Идея есть. Гуляем ещё часик, допустим, стреляем в тире, а потом в кино. В "Варшаве" "Самраат" идёт. Любовь-морковь, страсти-мордасти и, главное, две серии фантастических индийских драк, - Лёлек с Болеком хитро посматривали на девушек. Они не обратили никакого внимания на водопад из капели, на особое настроение, витавшее над головами троицы. Хорошо, Шурик, Петро и Казимирыч не притопали, а то и вовсе бы испортили впечатление от весны, красоты, поэзии.
В кино они пошли. Пока парни выстаивали километровую очередь в кассы, девушки сидели на скамейке перед кинотеатром, ели мороженое и делились впечатлениями. В основном, обсуждали Закревского.
- Что у тебя со Стасом? - вдруг спросила Татьяна.
- Ничего, - растерялась Маша.
- Ну да, ничего. Думаешь, я не видела? - Ярошевич быстро съехала на прокурорский тон.
- Что ты видела?
- Как вы друг на друга смотрите.
- А как мы смотрим?
- Не отрываясь. Влюблено смотрите. И сегодня, похоже, только друг друга видите.
- Серьёзно? - не поверила Маша. У неё не создалось такого впечатления. Да, хорошее настроение, хочется бегать, прыгать, петь, смеяться. Но разве это не замечательная весна дарит оголтелую радость жизни? Почему обязательно некие чувства?
- Ты просто влюбилась и не хочешь сознаваться, - обвинила подруга.
- Думаешь? - засомневалась Маша и поспешила обратиться к сердцу. Сердце слегка дрогнуло и замерло в томительном наслаждении. Оно, конечно, приятно, - нравиться Закревскому. Уж больно Стас выделяется вообще среди людей. Яркий, необычный, самостоятельный и самодостаточный, скорее всего. Опасный. Влюбляться в него тоже опасно. Слишком похож на киплинговскую кошку, ту, которая гуляет сама по себе. Никогда не поймёшь, что им движет, какие мотивы. Обидит, не глядя, и уйдёт по своим делам, не обернувшись. Но чуть-чуть помечтать о нём, наверное, можно.
- Влюбилась, значит, влюбилась, - вздохнула она. Однако, почему-то настроение улучшилось, а радость усилилась.
На следующий день Маша заболела и провалялась с температурой дома все каникулы. Простыла в парке. Ей не пришлось в дружеской кампании съездить на выставку авангардистов, ещё раз сходить в кино, просто пошататься по весенним улицам, наблюдая потоки коричневых ручьёв, бегущих к водостокам, слушая невозможно крикливое общение воробьёв. Татьяна со Стасом забежали к ней в среду, посидели часик, выпили по чашке чая. Стас выпросил и увёз новый, только изданный сборник Кира Булычёва с чудными рассказами - на грани фантастики и реальности. В последствии Булычёв никогда больше не писал столь чистых и нежных рассказов. Маша кое-что подчеркнула для себя в сборнике. То, что наиболее верно совпадало с её чувствами. Стас, не знавший, чем занять руки, листал сборник и увидел пометки. Заинтересовался. Расставаться с книгой Маше не хотелось, она не успела зачитать её до дыр, не насытилась особо понравившимися местами. Впрочем, Закревский так упрашивал, так умасливал. Вздохнула и согласилась. И... до четвёртой четверти она не видела ни его, ни Татьяну. Звонила им несколько раз, не заставая дома. Остальные члены компании и вовсе не давали о себе знать.
В первый же день работы после болезни Маша получила и первый удар, нанесённый Стасом, сыгравший роковую роль в их дальнейших отношениях. На большой перемене в библиотеку влетела Ярошевич и, вытаращив глаза, страшным шёпотом оповестила:
- Стас помирился с Ножкиной!
Весна для Маши закончилась в ту же минуту. День померк, стало скучно жить. Она сопротивлялась, как могла. Ходила туда, куда приглашали. День рождения? Хорошо. Есть билеты в цирк на Цветном? Отлично. Впервые она столкнулась с необходимостью притвориться, скрыть свои истинные чувства. Новые её друзья были настроены против ничего не подозревающей Ножкиной. Компания сплотилась вокруг Маши. И она испытывала благодарность к ребятам за это. Стас в их обществе не появлялся. Складывалось впечатление, что он в другом измерении находился. Однажды девушки имели честь наблюдать забавную картинку.
В тот день Татьяна забежала за Машей в школу к концу рабочего дня. Имелись планы отправиться на Левый берег, посмотреть освобождающуюся из-подо льда реку. Мальчишки обещали ждать девушек на станции Ховрино. И девушки торопились. Спустившись на первый этаж, заметили вдруг припозднившуюся Ножкину. Та застёгивала пальто, напяливала модную буратинью шапочку. Закревский стоял от неё в двух шагах и хмурился. Но, увидев подружек, просиял улыбкой, предназначенной Ножкиной. Подошёл и картинно её поцеловал. В лоб. Взял за руку и повёл на улицу, кинув исподтишка косой взгляд в сторону Тани и Маши.
- В лобик клюнул, папаша заботливый, - презрительно фыркнула Татьяна, выйдя на крыльцо и наблюдая, как Стас на ходу поправляет Ножкиной шарф.
- Давай забудем о нём, Тань, а? - тоскливо попросила Маша.
- Забудешь о нём, как же, - пробурчала Татьяна.
- Тогда не переживай. Особой любви в них что-то не заметно, - Маша не верила собственным словам. И переживала, скорее всего, не меньше подруги. Обман, коим Стас жонглировал, как набором теннисных мячиков, угнетал её с каждым днём сильнее. Настоятельно требовалось избавиться от непривычных её душе боли, тоски и пустоты.
- Всю весну испортил, поганец, - по дороге к станции бухтела Ярошевич.
- Весны ещё много осталось. Успеем найти себе достойные объекты и влюбиться, - успокаивала Маша.
- Тебе искать не надо. Вон, Петро на тебя глаз положил.
- Петька? Он же младше на целый год.
- И Закревский младше. На тот же год, даже больше.
- У Стаса как-то не чувствуется. Наоборот, мне всё время кажется, что он старше лет на десять. Он даже мысли мои читает.
- В самом деле? Не повезло тебе, - вздохнула Татьяна. - А всё-таки присмотрись к Петро. Красивый парень, порядочный, основательный.
- Соперницу устраняешь?
- Маш, вот ты старше меня на год, а наивная-я-я. Какая ты мне сейчас соперница? Ты мне сейчас товарищ по несчастью.
- Ага. У меня классный лозунг сочинился.
- Какой?
- Укрепим дружбу общими бедами! - с пафосом продекламировала Маша.
- Ты не думаешь по комсомольской линии пойти? - язвительно усмехнулась Татьяна. - На одних лозунгах карьеру сделаешь.
- За нас Стас на этом поле пахать будет. Типичный комсомольский вожак.
- Точно. Он далеко пойдёт... если милиция не остановит.
Девушки смеялись, шутили, хоть обеим было совсем не до смеха.
Неизвестно, накапала на мозги Петро Татьяна или нет, только стал он после поездки на Левый берег навещать Машу в библиотеке один, без парней. По всему выходило, что Танька накапала-таки. Петро приносил апельсин или яблоко, интересно рассказывал о походах, о спуске по уральским рекам на байдарках, обещал взять с собой в дальние странствия. Да вот хоть бы и этим летом. С родителями он свой план успел обсудить. С родителями? - ужасалась про себя Маша. Она смотрела в его тёмные, честные глаза, страдала от безнадёжности ситуации и пыталась увлечь себя по крайней мере рассказами о неведомых ей краях. Иногда получалось, иногда не очень. Дважды после работы Петро возил её на велосипеде на Левый берег. Наступало тепло, лезла молодая весёлая трава, с треском лопались почки на деревьях, выпуская клейкие листики. Во вторую поездку Петро, улучив момент, целовал её. Пели птицы, шумели где-то рядом электрички, резвились на солнечной полянке дети. А Маша в руках у Петро тихо умирала от отчаяния. Ничего не обещала, ничем себя с ним не связывала, но получилось - связала. Словно о само собой разумеющемся, в императивной манере Петро ознакомил:
- Мне восемнадцать в сентябре исполнится. На другой же день заявление подадим.
Маша лишилась дара речи, растерялась, не зная, что сказать. От неожиданности промолчала сразу, а после не решилась что-либо менять. Влюблюсь в Петро, - думала про себя. Всё лучше, чем безнадёжно скучать по Закревскому. Клин клином вышибают. Поверила Стасу в Царицыно, обманул, поверила в его чувство к другой девушке, неужели опять обманет? Сомнительно. Вряд ли Стас бросит Ножкину и прибежит к Маше. Забыть его, не верить ему в будущем. Поэтому она предпринимала отчаянные усилия никого, кроме Петро, не видеть. Компания друзей и Татьяна наблюдали за её трепыханиями снисходительно, ничего не имея против. Наоборот, одобряли развитие действия.
Петро везде водил её за руку, дальше, чем на два метра, от себя не отпуская. Он нравился Маше. И физически противен не был. Они красиво смотрелись в паре. Но она нервничала, дёргалась. Иногда наступали минуты, когда предлогом для разрыва отношений с самоназначившимся женихом могло послужить любое его слово. Особенно, если оно звучало о Стасе.
- Закревский всегда мне завидовал, - небрежно толковал Петро. - Я начинаю что-нибудь делать, он сразу же повторяет. Взять хоть ту же Ножкину. Это я в прошлом году заметил, как она изменилась. Ты знаешь, что мы со Стасом с четвёртого класса дружим? Живём в одном подъезде. Я на шестом этаже, он на седьмом. Шурик совсем недавно между нами втиснулся. Да, про Ножкину. Я её разглядывал целую неделю, потом подкатился ближе знакомиться. Стаса за компанию прихватил. На свою голову. Тебя тоже я первый разглядел. Сказал ему: "Смотри, какая обалденная девушка к нам в школу пришла". Ну, теперь-то ему точно не обломится. А ведь он пытался тебя охмурить, да, Машенька?
Его ласковое "Машенька" раздражало много сильнее, чем насмешливое "Маня" Закревского. Однажды она сорвалась.
- Не хочу ничего. Не могу больше Петьку видеть, не могу, - Маша заливалась слезами.
- С ума сошла? - вразумляла её Татьяна. - Он же тебя любит. Надышаться не может. Он с таким восторгом о тебе говорит. Если бы меня так любили.
- Не могу, Тань, понимаешь?
- Брось, это у тебя нервный срыв. У невест всегда такое бывает. Он тебя с родителями знакомил? Ну, вот. Всё с ними решили? Умничка. Сейчас откажешься, после локти кусать будешь. Я сама ему скажу, чтоб он зашёл к тебе.
Татьяна уламывала её несколько дней. Уломала. Не оттого, что была Маша излишне внушаема. Просто с бегством Закревского, в принципе, безразлично стало, как дальше судьба сложится. Если Петро, по уверениям Ярошевич, и впрямь любит до чрезвычайности, разве можно убить его наповал своей нелюбовью? Притвориться-то Маша способна. И она притворялась.
Закревский неизвестным науке органом почуял её нелады с Петро. Объявился громом среди ясного неба. Подгадал время, когда в библиотеке никого быть не могло. Оккупировал "читальный зал". Развалясь на стуле меж двух парт, критически осмотрел девушку и бесцеремонно выдал:
- Как дела? Говорят, замуж собралась? Ну и дура.
- Знаешь, что, Стас? - ощетинилась Маша, в глубине души обрадованная его возникновением рядом.
- Ой, только не говори мне, что у вас с Петро неземная любовь, - лениво перебил он. - На Джульетту ты не тянешь. Да и не способен он тебя по-настоящему увлечь.
- Это ещё почему? - Маша решила прикинуться равнодушной и невозмутимой.
- Потому что тебе нравлюсь я. Он не тот человек, согласись.
- А если не соглашусь?
- Значит, соврёшь. Я-то знаю, что ты нарочно с ним встречаешься. Назло мне.
- Больно надо. Ты не много о себе воображаешь?
- Меньше, чем стоило бы. Я, Мань, лучше Петьки в тысячу раз. Но тебе не обломится. Всё достанется другой Маше.
- И ты пришёл мне это сообщить? Зря старался. Кстати, для чего?
- Нет, я так заглянул, от скуки, - Стас притворился, будто не услышал последний вопрос. - Ты мне как человек интересна.
- Спасибо на добром слове. Оно, как англичане считают, и кошке приятно.
- Да не за что. Лучше послушай добрый совет, порви с Петькой, пока не поздно. Ни себе, ни ему жизнь не калечь.
- Ему?
- Разумеется, - Стас сделался серьёзным. - Он ведь по Ножкиной второй год сохнет. Из нас двоих она меня выбрала.
- Только не говори, - Маша передразнила Стаса, - что Петро тебе всегда подражал и всегда завидовал.
- Что, он тебе поплакаться успел, как я у него с пелёнок в фарватере тащусь? - Стас развеселился.
Надо посмотреть в словаре значение слова "фарватер", - решила она и улыбнулась Стасу.
- Похоже, вы друг друга стоите.
- Нет, я лучше.
- Это почему?
- Высокий, красивый...
- Да? - весьма натурально поразилась Маша.
- Хорошо, симпатичный. Обаятельный, - продолжил перечислять Закревский, смешинки прыгали в серых глазах. - Чертовски умный...
- Скромненько, - резюмировала Маша.
- Вот именно! Скромненько, но со вкусом. И, кроме того, я счастливчик. Мне всегда всё в жизни удаваться будет, - он верно оценил высоко поднятые брови девушки. - Видишь ли, Маня, меня при рождении бог в макушку поцеловал, а судьба благословила. Я в "рубашке" родился и под двумя семёрками. "Рубашка" у матери в шкафу хранится, не вру. Она и мои семёрки меня всегда и везде вывезут.
Маша ничего не поняла из его похвальбы. Ну, про родившихся в "рубашке" она слышала. Дескать, такие особо удачливыми в жизни бывают, потому и пословица возникла. Самой сталкиваться с настоящими "рубашечниками", не просто с удачливыми, ей пока не доводилось. Врёт, наверное. А семёрки... Непонятно.
- Что значит "под двумя семёрками"?
- Это значит, что я родился седьмого числа седьмого месяца, в июле то есть.
- И ты веришь в мистическое значение семёрок? - разочарованно протянула Маша. - Веришь, что они в жизни помогут? Не труд, не талант, семёрки?
- Помогали, помогают и помогать будут. Разве ты не заметила, что у меня всегда всё получается? А как меня любят женщины!
- Кто? - опешила Маша. Уж не ослышалась ли она?
- Женщины, Маня, женщины. И самые маленькие, в пелёнках, и постарше, и даже старушки.
Маша благоразумно промолчала, не решившись напомнить ему недавнее крушение спортивной карьеры. Не всё у него получалось. И семёрки не помогли. Вот не полюбила же его тренер Тарасова, восходящая звезда советской спортивной педагогики.
- Может, не столько они тебя любят, сколько ты их?
- Я, Мань, полюблю одну единственную и на всю жизнь. Мне так нагадали. Просто я женщин понимаю лучше, чем другие мужики. Всегда знаю, что им нужно, чего они в данную минуту хотят.
- Хвалила себя калина...
- Я не хвастаюсь. Сама позже узнаешь.
- Вряд ли, Петро не захочет, чтобы мы общались.
- Ой, не смеши мои подмётки. Не пойдёшь ты замуж за Петьку. И он на тебе не женится. Уж поверь мне.
- Почему я должна тебе верить?
- Я судьбу провижу! - театрально провозгласил Стас и воздел к потолку руки. Оба расхохотались, как могут люди хохотать только в юности, дивной весной, в состоянии невозможной влюблённости в саму жизнь, а не только в отдельных её представителей.
Впоследствии Маше часто вспоминались некоторые реплики из того разговора. И везучесть Стаса, и бешеная любовь к нему женщин, и его умение порой верно предсказать какое-либо событие, точно смоделировать ситуацию, проникнуть в психологические хитросплетения души другого человека. Умел ведь не только в чужих мыслях рыться, но и душу от корки до корки прочитать. Опаснейший человек из него формировался на обломках его рухнувших идеалов.
Татьяна каким-то бесом узнала о его визите в библиотеку. Позвонила вечером Маше домой.
- Что, говорят, Длинный к нам вернулся? - с некоторых пор она именовала Стаса Длинным. Иногда прозвище звучало ласково, иногда враждебно, а случалось - и насмешливо.
Стас действительно вернулся в компанию. Одно время умудрялся не пропускать чуть не ежедневные дружеские сборища, распределяя свой досуг таким образом, что хватало возможностей встречаться и с Машей Ножкиной. Он с ней вдруг заскучал. И это все непонятным образом поняли. Тем не менее, по начавшей складываться у него привычке, придя однажды в библиотеку один и в неурочный час, поболтав о ничего незначащих вещах, Стас грустно признался:
- Мань, представь себе, я влюбился. Я так идиотски влюбился... Ни о чём и ни о ком не могу думать, только о ней.
- Разве это плохо? - сразу попадая ему в тон, слегка улыбнулась Маша.
- Плохо, - заключил он. - Я стал зависим и уязвим. Кроме того, она ко мне равнодушна.
Ножкина к нему равнодушна? Новость звучала подозрительно. У Маши с Таней складывалось иное впечатление. Впрочем, далеко не всегда со стороны виднее. Не все девушки обязаны воспринимать Закревского принцем на белом коне. Вдруг Ножкина и впрямь лишь терпит его? Бедный.
- Скорее всего, ты ошибаешься, Стас, и она попросту дразнит тебя.
- Думаешь?
- Тебя же все женщины любят.
- Не все, как видишь.
- Ты поссорился с Ножкиной? Она опять тебя прогнала?
- Кто? Машенька? Да она лучшая девушка в мире. Ей и не взбрендит меня прогнать. А правда, она очень красивая, а, Мань? И женственная.
- На вкус, на цвет, - пожала плечами Маша, переставая понимать Стаса. Кроме того, его признание причиняло ей острую боль, которую она едва терпела и скрывала. Пыталась направить свои мысли в безопасное русло, не дай бог, Закревский в очередной раз прочтёт их.
- Мань, вот ты мой друг, посоветуй, что мне делать?
- Что тут посоветуешь? Добивайся, удивляй её.
- Но ведь насильно мил не будешь.
- А ты семёркам помолись, - неуклюже пошутила она.
- Издеваешься?
- Нет, советы даю.
- Глупый совет.
- Каков вопрос, таков и ответ. Ну, попробуй в кого-нибудь другого влюбиться.
- И как, помогает?
- Кому помогает? - не сообразила Маша.
- Тебе, например. Ты же пытаешься влюбиться в Петро? - Закревский стал напряжённым и внимательным.
- Послушай, Стас, а почему вы все зовёте его Петро? - Маша начала уводить разговор в сторону от скользкой и неприятной ей темы.
- Так он же хохол, - хмыкнул Закревский, как бы не заметив её манёвра. - Гарный украинский хлопец. И, как положено украинскому хлопцу, поступит в военное заведение, найдёт в медучилище или в педучилище, - без разницы, - кращую жинку, чем ты. А тебя бросит.
Пока Петро бросать Машу не собирался. Напротив, ревниво оберегал от всяких там разных... возможных претендентов. Он крайне недоброжелательно отнёсся к возвращению Закревского в компанию, только виду не подавал. Изобретал разные предлоги, чтобы увести Машу подальше от друзей. Заявив об усиленной подготовке в институт, она сократила число встреч с женихом, тайно бегая к Татьяне или в компанию. Вообще-то она с напряжением ждала выпускного вечера. Стас пообещал пригласить на вальс маму и любимую девушку. Хотелось посмотреть, как он подойдёт к "равнодушной" Ножкиной, откажет ли та ему, и красиво ли они будут смотреться в танце.
Как-то сидели на том самом спиленном дереве в буйно зазеленевшей уже Грачёвке. Точнее, сидели Маша и Шурик Вернигора. Татьяна и Стас стояли напротив. Ждали запаздывающих Петро, Лёлека с Болеком и Казимирыча. Маша случайно упомянула о возникающей традиции первым танцем на выпускных вечерах объявлять вальс. Стас моментально оживился и пустился в долгие рассуждения о вальсе. Мол, танец особенный, не каждому даётся, вот в девятнадцатом веке... Татьяна на месте под его лекцию демонстрировала повороты на счёт три. Маша слушала, опустив глаза, видя лишь розовые спортивные тапочки Татьяны, мелькавшие рядом с кедами Шурика.
- Неправильно поворот делаешь, Тань, считаешь неправильно. И не рассчитывай, что я тебя на вальс приглашу. На вальс - только маму и любимую женщину, никого больше, - снисходительно пояснил Стас.
Спортивные тапочки замерли. Возникла неловкая пауза. Маша подняла глаза. Шурик, глупо ухмыляясь, смотрел на растерявшуюся и обиженную Татьяну. Татьяна укоряющее смотрела на жестокого Стаса. Стас, с серьёзным и страстным выражением лица, страдающими глазами смотрел на Машу. Видимо, давно смотрел. Маша смутилась. Ни с того, ни с сего ляпнула:
- Вальс - это хорошо. Но до него целый месяц. Скажи лучше, когда ты мне моего Булычёва вернёшь?
- Жалко другу книжечку, да? - встряхнулся Закревский. Вновь стал свободен в движениях, в мимике, в интонациях. В голосе зазвучало привычное ехидство. Ох, любил же он дразнить.
Стас вернул книгу через два дня. Остановил Машу на первом этаже возле раздевалки и протянул сборник. Спокойный, с удивительной тишиной во всех чертах. Спросил печально:
- Ты хорошо помнишь те места, которые подчеркнула?
- Ну-у... да... А что? - Маша не была твёрдо уверена. Подчёркивала несколько месяцев назад , когда возникло совпадение настроений её и автора книги, особенно в восприятии летнего утра. С тех пор настроения девушки изрядно переменились.
- Я там тебе тоже кое-что пометил. Если не тупая, догадаешься, о чём я хотел сказать.
- Странно. Это похоже на историю, случившуюся у Чехова и...
- И Лики Мизиновой, - закончил за Машу Стас.
- Ты начитан до безобразия, - вздохнула девушка. - Рядом с тобой иногда находиться стыдно, ощущаешь себя недоразвитой.
- Только не говори об этом никому, хорошо? - хохотнул Стас.
- Почему?
- Засмеют. Мужиком перестанут считать, - он шутил. Ей казалось, он ничьих насмешек не боялся. Самоуверенным был до безобразия.
Маша с трудом дождалась возвращения домой и возможности без помех закрыться в своей комнате, заняться поиском его отметок. Дело шло трудно. Стас подчеркнул фразы ручкой с пастой того же цвета. Линии не толще и не тоньше, чем у Маши. Словно всего один человек на страницах чирикал. Специально затруднил поиск. Но, пусть не сразу, она нашла. Первые же отмеченные Стасом слова поразили её, - "Я сошёл...", - заставили надолго погрузиться в размышления. Сошёл, значит, отказался? Или нет? Если да, то от чего он отказался? Может, от кого? От кого и от чего отказался? Дальше настолько явных пояснений не прослеживалось, одни туманные намёки. Почему-то Маше казалось, что намёки относились исключительно к ней.
Она не стала делиться новой тайной с Ярошевич. Носила в себе. Сто вопросов заполняли её голову. Как же так, она ему нравится или нет? Если нравится, почему он ухаживает за Ножкиной? Почему играет, как кошка с мышью: то оттолкнёт, то притянет, то намекнёт на свои к ней чувства, то откажется от них? Ведь всё так просто решается сейчас, пока ни она, ни Стас не наделали глупостей. Неужели он предпочитает страдать поодаль, и таким образом возвышаться в собственных глазах? Могла ли она в который раз неверно понять его? Запросто. Скорее всего, он опять дразнит её и получает удовольствие. Пусть, пусть танцует вальс со своей Ножкиной, а она, Маша, снисходительно посмотрит на них. Недолго и как бы свысока. Не доставит ему радости видеть её мучения.
Посмотреть на вальсирующих Закревского и Ножкину ей не удалось. Попала в больницу с сальмонеллёзом. Сальмонеллёз в те времена был штукой редкой. Его не сумели сразу распознать, спутали с дизентерией и поместили Машу в инфекционное отделение больницы на Соколиной горе. В результате вместо двух недель её продержали в больнице больше месяца, и на выпускной бал к друзьям она не попала.
Петро навещал её ежедневно. Привозил самолично изготовленные сухарики. Стоял жаркий июнь, окно палаты, расположенной на четвёртом этаже дореволюционного здания, с утра распахивали настежь. Под окном росла очень старая, очень толстая и развесистая липа. Петро навострился лазать по этой липе. Устраивался на ближайшей к окну ветке. И Маша вынуждена была часами общаться с ним. Соседки по палате восхищались Петро, бурно завидовали Маше. А она не могла его видеть, не могла. Каждый раз после его отбытия с ней начиналась истерика.
Друзья тоже навещали, тоже взбирались по липе к распахнутому окну. Но не так часто, как Петро. Шла пора выпускных экзаменов. Стас вообще ни разу не появился. Не хотел портить пятибалльный аттестат, сидел дома и зубрил. Для чего зубрить, имея блестящую память, схватывая науки на лету, Маша не понимала. Ей казалось, он не хочет её видеть, забыл, окончательно предпочёл Ножкину. Ну да, у него ведь "я сошёл...".
Маша сама сходила. Сходила с ума от беспросветности положения, от лжи, которую лично породила и усиленно множила, от собственной трусости. Мечтала сказать Петро "давай расстанемся, не приходи больше, я тебя не люблю". Не поворачивался язык. Эти его ежедневные подъёмы по липе, эти его ежедневные собственноручно приготовленные сухарики. Все признаки настоящей любви. У неё не хватало духу рубануть по такой любви сплеча. Она совсем запуталась. Нервы оказались на пределе. Однажды сорвалась. Не глядя на Петро, тихо и твёрдо выговорила:
- Не приходи ко мне больше, я не хочу тебя видеть.
Это случилось через два дня после выпускного, незадолго до выписки из больницы. Спровоцировал Машу Петро. Получив аттестат, на следующий же день, сидя на ветке и болтая в воздухе ногами, он подробно отчитался о выпускном бале и в красках живописал, как всю ночь Стас танцевал с Ножкиной. Маша стоически выдержала, ничем не выдав бури, слепящей душу молниями и оглушающей громами. А через сутки явилась Татьяна без привычного хвоста из парней. Маше удалось тайком спуститься по чёрной лестнице и четверть часа посидеть с подругой в кустах, наслаждаясь летним полднем и ощущением крохотного кусочка свободы после нескольких недель заточения.
- Врёт! - отрезала Татьяна. - Врёт Петро. Как сивый мерин. Стас за всю ночь только один танец станцевал. С мамой на вальс сподобился. Потом до утра по школе бродил. Заглянет в зал минут на пять и снова бродит. В раздевалке долго сидел. Я к нему сунулась, он меня так шуганул. Думала, убью поганца. Не верь Петьке. Это он специально.
Маша легко поверила Татьяне. Обычно при размолвках подруги с женихом Ярошевич вставала на сторону Петро. Она давно и отчаянно болела Стасом, и не в её интересах было открывать Маше глаза на интриги Петьки. Значит, сейчас сказала правду.
Маша дотерпела до вечера, до прихода Петро. Полчаса вглядывалась в наичестнейшую физиономию жениха и сорвалась-таки, запретила ему приходить. Он пожаловался Татьяне. Та прилетела на следующий день. И опять Маша выбиралась к ней по чёрной лестнице, и опять они сидели в кустах на траве. Маша рыдала, захлёбываясь слезами и словами, а подруга расписывала неземную любовь Петро, уговаривала - немного потерпи и всё наладится. Уговорила. Смущённый Петро нарисовался через несколько часов как ни в чём не бывало. Пел песни о походе, в который поведёт невесту сразу после выписки из больницы. Поход переключил внимание девушки. Неделя в безлюдных местах, у красивейшего озера, окружённого старинными и сравнительно новыми легендами. Ладно, сходят в поход, после поговорят.
В поход пошли неполным составом. Татьяну не пустили мама с бабушкой. Стас отговорился неотложными делами. Дорогу до озера Глубокое и обратно к станции Тучково Маша потом всю жизнь вспоминала, как кошмарный сон: болото, чавкающее и хлюпающее под ногами и иногда дотягивающееся жидкой грязью до колен; еле переносимая сырая жара; заливающий глаза липкий пот - и не почешешься из-за накомарника; влажная, горячая одежда; тяжёлый рюкзак, неподъёмнее с каждой минутой; тяжёлые болотные сапоги, одолженные знакомыми; тучи комаров и прочей мошки, облепивших фигуры медленно идущих впереди друзей и тебя саму, плетущуюся последней. Но пять дней у озера показались волшебной сказкой. Один раз прошёл небольшой дождик, остальное время светило щедрое солнце. По утрам над кристально чистой водой расстилался розовато-зеленоватый туман, одуряющим тонким ароматом делились распускающиеся кувшинки, водяные лилии пластали белые, фарфорового качества лепестки. За две бутылки водки парни арендовали на биостанции лодку. Компания вовсю наслаждалась водными прогулками. Купались, ловили рыбу, играли в преферанс. Маша с Петро жили в отдельной палатке и, хотя между ними ничего особо интимного не происходило, считались у ребят состоявшимися мужем и женой. Маша отчаянно доказывала обратное, ей не верили. Она плюнула и перестала огорчаться. Смирилась и с тем, что скоро придётся по-настоящему выйти за Петро замуж. Когда рядом не отсвечивал Стас, сия перспектива не огорчала её до безумия. Планида, значит, такая. Как-нибудь проживём, приспособимся.
За походом последовали вступительные экзамены. Все истинно желающие поступили. Татьяна даже с Ленинской стипендией в первом семестре. Поход сильно сблизил их. При малейшей возможности собраться вместе, друзья стремились собраться, чувствуя себя единым организмом. Институтская жизнь требовала иного, они пренебрегали, тянулись друг к другу, словно намагниченные. Маше облегчение вышло. Через краткий срок после похода, - о, Закревский, провидец! - Петро отбыл в Серпухов, поступать в военное училище. Назад уже не вернулся. Весь август у него шёл курс молодого бойца, отмеченный строгим карантином. В письмах врать ему было легче. Маша добросовестно съездила на присягу, осенью добросовестно наведывалась в училище по выходным с полными сумками домашней еды. Видела постепенное охлаждение к ней Петро и никак не могла отыскать предлог разорвать уже обоих тяготившие отношения. Петро сам от неё отказался, написав в письме "давай расстанемся", чем несказанно облегчил ей жизнь. Но это была совсем другая история, не имевшая отношения ни к друзьям, ни к продолжавшему терзать Машу бессовестному Закревскому.
* * *
Ночь прошла без сновидений. Спала Маша вглухую. Винные пары крепко оградили её от новых потрясений, то есть трансформировавшихся в сны воспоминаний. И хорошо, и правильно. Зря она просила неизвестно кого, чтобы Славка приснился. Если круглосуточно с ним существовать, свихнёшься за сутки. Тем более, что первой её мыслью утром было осознание - Славки больше нет и не будет никогда. Никогда - страшное слово, если понимаешь его значение. Маша понимала. Случались в её жизни горькие потери. И каждую она долго перебаливала, медленно возвращая себя в привычное русло бытия. Близкие, дорогие люди уходили, и Машин мир, кто бы что ни говорил, становился беднее, краски блекли, вкус, цвет, запах - всё оскудевало ещё немного, без надежды восстановиться. Это старило её, делало инертней. Шло подспудное привыкание к затасканной мысли "все там будем". Привыкать не хотелось, натура бунтовала.
Утро представилось Маше серым, осенним, несмотря на лучи солнца, жизнерадостно бьющие в окна. Оживлённый говор мужа и сына, завтракающих, собирающихся на выход из дома, угнетал. Она терпеливо дожидалась, когда один отправится на работу, а другой в институт. Не успела за ними захлопнуться дверь, Маша метнулась к компьютеру. Где же этот чёртов сайт одноклассников? Вот, вот он. Теперь надо выйти в раздел Вернигоры. Пальцы шустро выстукивали сообщение для старого приятеля:
"Шурка, будь человеком, отвези меня на могилу Славки. И чем раньше, тем лучше. Я его любила не меньше вас всех. Вас всех, вместе взятых. Про Татьяну ничего не знаешь? Ребятам привет передавай. Всех помню и люблю".
Уже отправив сообщение, сообразила, что неправильно кое-что сформулировала. Хотела сказать одно, получилось другое. Имела в виду, что любила Славку не меньше, чем его любили ребята. Получилось, будто Славку она любила, а ребят не очень. Надо бы исправить, вдруг неправильно её поймёт Шурик? Поленилась, не стала исправлять. Ведь, по-честному, Славка всегда был ей дороже остальных. Здесь она не солгала. Но могла обидеть Вернигору, остальных. Славка, сам того не желая, всегда и везде оттирал их на второй план, и они на него втайне дулись. Принципиально говорили ему неприятную правду в глаза, ставили на место, одёргивали. И, удивительное дело, независимый Славка очень от них зависел. Больше ни от кого, пожалуй. Он добивался расположения друзей, ценил их и считал одной из основ своей жизни. А они считали себя вправе кое-какие вещи ему диктовать. Они и ей диктовать свою волю пытались. Добрые друзья немало им со Славкой поднагадили, из лучших побуждений, разумеется. Любя и его, и Машу. Взять того же Петро. Их не то содружество, не то братство потребовало от Маши отчёта: по какой причине произошёл разрыв отношений с Петькой, кто виноват и кого следует подвергнуть остракизму? Лично у неё имелся оправдательный документ. Шурик Вернигора долго и внимательно читал то злополучное короткое письмо. Когда по данному вопросу парни между собой провели совещание и сформировали общее мнение, Маша понятия не имела. Знала только, что её оправдали, а Петро постарались забыть, вычеркнув из списка лучших друзей. Он сам облегчил им задачу, впервые навестив бывших компаньонов года через два с лишком.
Маша занималась хозяйственными делами, лила слёзы по безвременно покинувшему этот свет Славке и порой улыбалась сквозь слёзы нечаянно накатившим воспоминаниям. Петро, кстати, женился на Ножкиной, закончившей педучилище и ставшей учительницей начальных классов. После того, как получил офицерские погоны, зашёл к ней наугад в гости и через месяц женился. Прав был Славка, перечисляя военное училище и гарную жинку из "меда" или "педа". Помнится, новость о браке Петро и Ножкиной поразила не одну Машу. Парни высказывались неодобрительно, если верить Маргошке. У них в головах засело: Ножкина должна быть со Славкой, а Маша с Петро. Жизнь развела? Неправильно жизнь поступила, не по чести, не по совести. Закревский сам бросил Ножкину сразу после школы? Гад он, и мы его, как члена нашего дружного коллектива, лечить будем, даром, что уже один раз женат был. Петро, к сожалению, вне пределов досягаемости для строгих внушений и жёстких демонстраций. Маша, после сообщения Марго, обдумала и позицию ребят, и поступки Петро. Пришла к тривиальному выводу: чужая душа - потёмки, мужская - в особенности. Петро давно находился в свободном от старых друзей плавании, и чего заморачиваться его выходками? Вообще-то, с ребятами всегда надо было держать ухо востро, если не хочешь потерять их доброе расположение. Маша с Таней умудрились-таки его потерять, правда, не сразу.
Маша периодически бегала к компьютеру, проверяла, не ответил ли Шурик. Вряд ли ответит раньше вечера. Но вдруг? Вспомнила о последней встрече с ним в начале девяностых, о том, как он сдержанно похвастался об устройстве на работу в солидный банк. У Маши как раз наблюдался крайне тяжёлый период: муж без работы, у самой зарплата мизерная, бесконечные подработки вымотали, серьёзные болезни одолели. Выглядела она не лучшим образом, одета была и того хуже. В глазах Шурика отсвечивали тайное злорадство, презрительное снисхождение. Весь из себя благополучный, в отличие от опустившейся ниже плинтуса Маши, которой так и надо, раз не могла в своё время правильный выбор сделать. Она почувствовала себя уязвлённой и, как бы между прочим, невинно поинтересовалась, не Славка ли ему с работой помог, в банк устроил? Шурик густо покраснел. Ясное дело, Славка.
Кто ещё мог о ленивом Вернигоре хлопотать, кроме Славки? В институт Шурика за собой на прицепе протащил, тянул пять лет, помогая перебираться с курса на курс, дважды с работой помогал, квартиру организовал, когда Шурик женился. Славка своих не бросал. С ним нелегко приходилось, уж больно человек неординарный, да и покрасоваться любил. Друзья комплексовали. Но своих он не бросал никогда, это точно. Помогал, чем мог, если не сопротивлялись. А мог многое. Шёл вверх по карьерной лестнице легко, удачливо. В двадцать шесть докторскую защитил, в двадцать девять стал ректором будущей академии. Дражайшие семёрки вывозили.
Маша разглядывала фотографии, размещённые у Шурика в разделе. Каким солидным стал. Шикарный костюм, приличный галстук. Кабинет внушительный. Брюшко тоже внушительное. И рожа самодовольная. Трудно поверить, что когда-то он серьёзно занимался академической греблей, был сухощавым, подтянутым, мускулистым. Чего Маша не постигала, так это, каким образом Шурик постепенно оттеснил от Славки остальных и превратился в первого его друга. В былые времена Славка предпочитал чаще видеться не с Шуриком, а с Казимирычем, с Серёгой Казимировым. Вернигора терпеливо ждал, подвигаясь вперёд мелкими шажками. Работал под недотёпу, требующего опеки и присмотра, под дурака непонятливого. Сам же... Сейчас Маша вдруг поняла, что Шурик именно работал под дурака, но дураком вовсе не был. Вот сейчас поняла, вспомнив последнюю встречу в троллейбусе, рассматривая фотографии респектабельного и самодовольного банковского работника.
Пока она пребывала в озарении, отмечая для себя несущественные раньше мелкие детали, облитые сейчас пронзительным светом истины, на экране заморгал оранжевый прямоугольничек с надписью "на сайте". О как! Шурик тоже пялится в экран. Одновременно с ней. Наверное, следует подождать ответа, не стоит отходить от компьютера.
Ответа не было. Маша уходила по делам и вновь возвращалась. Безнадёжно. Шурик молчал аж два дня. При том на сайте исправно засвечивался по нескольку раз в сутки. Маша, возмущённая его тупостью, - неужели не понимает, что его видят? - сама написала ему:
"Вернигора, ты свин! Был эти дни на сайте тысячу раз, не мог не видеть моего сообщения. Но предпочёл молча и тайно удрать, пока за хвост не поймали. Или тебе надо было с ребятами посоветоваться, допускать меня на могилу Славки, не допускать? Какие теперь-то могут быть счёты, расчёты, Шура? Если ты по каким-то причинам не можешь, если, не приведи господь, тебя ломает проводить меня на кладбище, то хотя бы напиши: на каком он кладбище, номер участка, как найти могилу. Сама попытаюсь добраться. Для меня это очень важно. Если у тебя есть необходимая информация, то не зажимай, не скатывайся до детсадовских игр в песочнице".
Написала и мысленно поздравила себя с тем, что припёрла Вернигору к стенке. Не отвертится теперь. Не захочет показаться мелочным и мстительным идиотом. Славки больше нет, и не имеет смысла лгать, притворяться, интриговать. Каким наивным и простым казался Шурик в их далёкой юности, ограниченная, но верная Славкина тень. Боже мой, а ведь точно. Точно по Шварцу, тень таилась и молчала, росла потихоньку, стремясь сравняться с человеком, кривлялась и плясала в скудном свете, караулила подходящий момент, ненавидя, завидуя, и при том не в силах существовать самостоятельно. Два года Славка не отбрасывает тени, поскольку мертвые её не имеют. Шурик свободен от многолетнего унизительного рабства, в которое продал сам себя за возможность быть рядом с блистательным Закревским и сиять отражённым светом, за те блага, коими удачливый друг щедро делился. Потому на фото Вернигора и выглядит самодовольным. Ну-ка, ну-ка, есть даты на фотографиях? Есть. Этого года кадрики. Теперь-то он может себя уверить, что всего сам достиг и добился. И остальным сию свежую идею внушить. Маша хорошо помнила историю с квартирой для Болека, для Борьки Сапрыкина. Слышала она её из разных источников. От своей младшей сестры, одно время безумно влюблённой в Славку и водившей дружбу с младшей сестрёнкой Болека Галкой, прежде всего. Марго гордо заявила, что Болек, работавший по комсомольской путёвке на МЖК за квартиру, к тому моменту оженившийся и ставший отцом, с квартирой чуть не пролетел. Обманули парня. Но Славка узнал, по своим каналам надавил, где нужно, и жильё Болек получил. Сапрыкин эту версию отрицал. Он твёрдо верил в победу справедливости, наивный. Знакомые из райкома подтвердили рассказ Маргошки. Маша не сочла нужным переубеждать Болека и Маргошке запретила. Хочет он чувствовать себя самостоятельным? Не желает быть обязанным другу? Всё сам? Ну и пусть, если Славка не возражает. Славка не возражал. Умный, как дюжина бесов, он отлично понимал, что в глубине души Болек отдаёт себе отчёт в истинном положении дел. Хорохорится скорее для окружающих, для жены в первую очередь. Правильно, кстати делает. Мужик должен ощущать себя мужиком.
Ответ Шурика на колкое послание пришёл к вечеру. Всего две фразы:
"Троекуровское кладбище, через цветочный магазин и прямо. Когда соберёшься, скажу поточней, но там просто найти".
- Да что же это из него клещами тащить приходится? - час спустя жаловалась Маша своей матери. Она сбежала к родителям под удобным предлогом срочной необходимости обсудить кое-какие финансовые вопросы. Сама же имела в предмете немного поговорить о Славке с тем, кто его пусть немного, но знал лично и помнил, а именно с матерью.
Мама неторопливо пила чай, внимательно слушала.
- А может, Шурик не хочет, чтобы ты ехала на кладбище.
- Само собой, не хочет. Это как раз понятно. Непонятно, почему?
- Разные причины могут быть. Ты пей чай, а то он стынет, - мама не смотрела на дочь.
- Какие разные причины? Человек умер. Какие могут быть причины? - Маша дёрнулась, расплескала чай.
- Ты сама мне как-то говорила, что если перед кем-то и чувствуешь себя виноватой, то это перед Славой.
Действительно, говорила. И не единожды. Чувство вины возникло без видимой причины. С годами росло и ширилось. Маша не могла определить, в чём непосредственно виновата перед Славкой, но точно знала - виновата и очень.
- Ну и что? Перед ним же виновата, не перед Шуриком.
- Шурик тоже способен считать тебя виновной и поэтому не пускать на могилу.
- Разве он вправе решать?
- Многие считают себя вправе судить, обвинять, выносить приговор и исполнять его. Шурик вообще исключением не является. Ни в чём.
- Славка бы так никогда не поступил. Он был великодушен.
- Он разным был, твой Славка. Для кого хороший, для кого плохой, для кого и то, и другое. Невозможный человек, несносный, скопище противоречий. Я бы сравнила его с театральной медалью. Парадная сторона - сплошное сусальное золото, фальшивое, чересчур блестящее. Другую сторону, кроме тебя, мало кто видел. Как ни странно, она-то и была неким показателем. Но, пожалуй, да, он был великодушным. Ты вот ещё о чём подумай. Все вы зависели от Славы, любили его, терпеть не могли. Все вы тяготились своей зависимостью. И Шурик наверняка тяготился. Но вот Слава умер. И всё. Всё кончилось. Можно не тянуться за вашим Закревским, свободен, сам себе хозяин, не хуже других. И тут появляешься ты, заявляешь, что даже мёртвый он лучше... - мама испытующе смотрела поверх очков, ожидая реакции дочери. Та переваривала намеченную мысль.
- Мам, Славка, несмотря на чёртову тучу недостатков, несмотря на его кобелизм поганый и хамское отношение к женщинам, всё равно лучше. Шурику до него никогда не дотянуться, не доплюнуть даже. Он только ехал годами на Славке, как рыба-прилипала. Он хоть кому-нибудь помог?
- Тебе один раз помог. Две книжные полки повесил, - улыбнулась мама.
- Мне помогал несколько раз, и всё, мам, и всё. Никогда, никому и ни в чём. А Славка помогал. И ничего не просил взамен. Ты вспомни, твоей двоюродной сестры сына не он устраивал? Вы же все меня тогда унизиться перед ним заставили, на поклон идти.
Случай был пренеприятнейший. Родители и родня предпочитали о нём не вспоминать. Очень некрасиво тогда они себя повели по отношению к Маше. Однако теперь, через много лет, она испытывала благодарность за то унижение, которому пришлось подвергнуться. Зато они в последний раз встретились со Славкой, провели вместе три часа, наслаждаясь общением, которого были лишены несколько лет. И уж потом не виделись никогда.
- Есть ещё один вариант, - мама любила рассматривать проблемы с разных сторон. - Возможно, Шурик к тебе неровно дышал и теперь ревнует. Ему неприятно твоё отношение к Славе.
- Мама, Славки нет и не будет. Какая, к чёрту, ревность?! Какое отношение? К умершему два года назад человеку?
- Любить человека можно и когда его уже нет. Память о нём любить. И ревновать к покойному можно. Мне приходилось с таким сталкиваться. Неприятность здесь заключается в том, что с умершим соперничать невозможно. В твоём случае особенно, потому что юность всегда кажется прекрасной, лучшим временем в жизни.
Маша отправилась домой, размышляя над словами матери. Ладно бы, в книге прочитать о страстях, растянувшихся на десятилетия, или в кино увидеть. В своём собственном огороде столкнулась и никак поверить не могла. Не укладывалось в голове.
Она гладила, продолжая мысленно анализировать разговор с мамой. А по радио, словно по заказу, звучала старая-старая песня, бывшая хитом миллион лет назад. Славка утверждал, - это песня про комсомольского работника, выбравшегося на крепкую карьерную лестницу. Небрежно и красиво обосновывал своё мнение отдельными строчками текста, проводя забавные аналогии и уморительно комментируя. С ним почти не спорили, похохатывали дружно. Ему виднее, он же предпочёл по комсомольской линии карьеру строить.
Отдельные фразы заставляли Машу прислушиваться.
Шёл я к высокому небу не зря
Спал, укрываясь, большими снегами,
Но зато я узнал, что такое заря...
Точно привет с того света. Точно Славка сам прошептал ей забытые строчки на ухо. Она взглянула в темноту за окном. Никакой тебе зари, никаких облаков. Ночь беспросветная.
Я узнаю любовь, повстречаю тебя
Там, за поворотом, там, за поворотом...
Вот он и стремился за неведомые повороты, шёл по разным дорогам. Искал. Маша выключила утюг. Радио последний раз промурлыкало "там, за облаками, там за облаками, там-там-тарам-там-тарам...", и Маша выключила его. Ночь беспросветная и беспросветная тоска.
Она села к компьютеру, отстучала очередное послание Шурику:
"Спасибо, Шур. Поеду или в этот вторник, или в четверг. Сначала надо узнать, как до этого кладбища добираться. Я про него только слышала. Буду благодарна за уточнения".
Ночью она внезапно проснулась от странного звука. Кто-то уронил на пол чашку или стакан? Звук померещился громким и немного стеклянным. Она встала, завернулась в халат и на цыпочках, стараясь не разбудить семью, с фонариком обследовала квартиру. Всё на местах, всё в порядке. Может, этот стеклянный звук ей приснился?
Она забралась обратно в постель, укуталась в одеяло, готовясь погрузиться в тёплые глубины сна. Сон не шёл. Вместо него вокруг толпились воспоминания, оттесняя друг друга, назойливо гомоня, теребя память и душу.
* * *
Маша и Стас всячески изводили друг друга. Постоянно ссорились, обижались, молча, не высказывая вслух претензий. А зачем? Они отлично умели общаться без слов, глазами, читая мысли, понимая один другого, как никто. У обоих вечно возникали влюблённости на стороне. У Стаса, потому что он оказался бабником от природы, истовым ценителем женского пола. У Маши - как альтернатива постоянному ожиданию Стаса. Она хотела быть единственной для него. Раз её, такое вполне естественное, желание неосуществимо, нечего зря просиживать в заколдованной башне, надо искать свою судьбу. Но Закревский, поблуждав на стороне, поискав в очередной раз свой идеал, непременно возвращался к Маше. Появлялся не виноватым, а напротив, с сияющими глазами и откровенной радостью от встречи. При этом с упоением описывал новую возлюбленную: и красивая, и умная, и талантливая, и вот настолько лучше тебя, Машка, ты тоже ничего, конечно, но до Лилечки, Маечки, Светочки, Олечки не дотягиваешь. Маша тихо бесилась.
- Он итальянец, - утверждала Татьяна. - Так и хочется крикнуть в форточку: Кобеллино, домой!
Парни неопределённо хмыкали. Им не нравилась манера Закревского волочиться за "юбками". Тем более что любую "юбку" он охмурял за десять минут, не прилагая никаких усилий. Да, им не нравилась эта его манера, они к тому же и завидовали ей. У самих с девушками выходило туго. Хоть проституток ищи. Стас иногда приволакивал в компанию несколько девушек сразу. Или Таня с Машей приводили подруг. Бесполезно. Кто же отправится с Лёлеком или Казимирычем в тёмный уголок, когда есть надежда заполучить Стаса? Парни, разумеется, про себя негодовали, но, повязанные по рукам и ногам необъяснимой любовью к игнорирующему их нормы морали другу, стоически терпели. Как терпела и Маша. Частенько она забывала, в кого теперь влюблена, стоило Закревскому возникнуть на пороге. Одному или со всей честной компанией, которую волочил за собой подобно прицепному вагону. Забывать-то Маша забывала, но делала вид, будто нет ей дела до Стаса с его любовями, у самой очередной роман в разгаре. Стас в таких случаях насмешливо её разглядывал, и весь вечер изводил достигавшим цели ехидством. Бывало, он уводил с вечеринки одну из её подружек. Маша скрежетала им вслед зубами. А через некоторое время подруга пробалтывалась, что её только до метро проводили и замучили дорогой рассказами о смертельной и неразделённой любви к одной холодной девушке, самой красивой, самой умной, самой талантливой и вот настолько лучше всех девушек на свете. Причём имя любимой Стас не называл. То ли цену себе набивал, то ли дразнил её подружек, свин эдакий. Маша подозревала, что это всё о ней, но точно знать не могла, попасть впросак не хотела и баррикадировала сердце с переменным успехом.
Иногда оба ненадолго сбрасывали свои доспехи. Тогда им было удивительно хорошо вдвоём, легко и просто, счастливо. Они прятались от посторонних глаз. Но, странное дело, выбираясь куда-нибудь одни, близко друг к другу не подходили, довольствовались всего лишь комфортным обществом. Ни одной попытки обняться. Вероятно, боялись полностью раскрыться и натолкнуться на эгоистично-жестокий приём, на подавляющую неординарность поведения, боялись боли, которую причиняли сами себе и без того сверхдостаточно. Мучительное и блаженное общение. В такие прекрасные периоды Стас любил делать ей подарки. Самые неожиданные.
Первый подарок случился на первом курсе, в конце необыкновенно тёплого сентября. Маша выскочила в холл, посмотреть номер аудитории на третью "пару", и обнаружила возле расписания Закревского. Как будто он её специально вызвал.
- Что ты тут делаешь? - растерянно спросила она вместо приветствия. Внутри постепенно разгорался огонёк радости.
- Тебя жду, - ослепил он её улыбкой.
- А почему ты не в институте?
- Шлангирую, - беспечно пояснил он. - День сегодня исключительный. Жаль на учёбу тратить.
- А меня зачем ждёшь? - Маша вовремя вспомнила его любимую игру "притяну-оттолкну", насторожилась.
- Хочу взять тебя с собой, поделиться хорошим днём.
- Куда взять? Ты что? Я не собираюсь прогуливать. Мне учиться надо.
- Успеешь учиться. Расслабься, Маня, и получи удовольствие. Без тебя всё равно отсюда не уйду. Так что собирайся, едем, такси ждёт.
- Такси? Какое такси? - возмущалась она, пока Стас забирал из раздевалки её плащ, напяливал его на девушку. - Куда едем? Отстань, а?
Сопротивлялась, отдавая дань приличиям, зная о бесполезности трепыханий. Стас всегда добивался, чего хотел. Не мытьём, так катаньем. Не хватало, чтоб через плечо перекинул и понёс вроде шашлычного барашка. С него станется.
Такси действительно стояло во дворе, счётчик тикал. На заднем сидении, куда Стас запихнул Машу, лежал букет хризантем. Сам Закревский расположился рядом с водителем, повернул голову к девушке и скомандовал:
- Возьми цветы в руки, Маня, вцепись покрепче и не отпускай до самого дома, дома поставишь в вазу, поскольку цветы тебе.
Маша послушно переложила цветы себе на колени.
- Куда мы едем, Стас?
- В ресторан, обедать. Время подходит, - коротко информировал он и менторским тоном добавил, - Питаться надо правильно, главное, вовремя.
Маша, поражённая, захлопнула рот. В ресторане ей бывать не доводилось. В кафе-то ещё ни разу не заглядывала. Обычно столовками разными пробавлялась.
Потом, со временем, она привыкла. Стас любил рестораны. Чаще всего они ходили в заведения на улице Горького. Маше нравился "Марс" с его строгостью и сдержанностью, Закревский предпочитал "Охотничий", но туда направлялся исключительно в мужском обществе, без женщин. Спецом на жульены. Всю компанию, как правило, водил в кафе. Если днём, то в "Космос", в "Белый медведь", по вечерам в "Север", в "Молодёжное", в "Синюю птицу" или в "Палангу". Однажды устроили набег на "Пекин", о чём долго не могли забыть, давились смехом. Но тогда он повёз её в "Огни Москвы", потребовал столик на воздухе, и Маша, пока им сервировали на открытой галерее, с замиранием сердца смотрела с последнего этажа гостиницы "Москва" на крыши города, на кажущиеся из-за высоты маленькими улицы, по которым бежали игрушечные машины и троллейбусы, а люди вовсе представлялись муравьиным потоком.
Крахмальная скатерть, блестящие приборы, ваза, принесённая официантом для её цветов, рубиновое вино в бокалах - всё казалось Маше нереальным, всё туманило голову. Она терялась от смущения и расширенными глазами взирала на Стаса. Он, небрежно орудуя ножом и вилкой, говорил без умолку. Она слушала, пытаясь затуманенными мозгами отслеживать те идеи, которые он развивал. Отмалчивалась, пока речь не зашла о них двоих.
- Мы с тобой, Маня, люди особенные, неординарные, непохожие на других. Таких во все времена мало, - Стас отпил вина, промокнул губы салфеткой.
- Грубо льстишь, Стас. Меня-то хоть не забалтывай. Или тебе Татьяны недостаточно?
- Отнюдь. Никакой лести. Одна констатация существующего факта, - он пропустил замечание о Татьяне мимо ушей намеренно. Чувства Ярошевич периодически его утомляли.
- Ну, себя, любимого, ты никогда не обидишь, а я по какому случаю к лику святых причислена? - Маша ненароком уронила на пол вилку и старалась отвлечь внимание Стаса от своего промаха. Ей было невероятно стыдно. Она носком туфельки доставала вилку из-под стола, вилка упрямилась, хулиганила. Подскочил официант, нагнулся, выдернул вилку, зацепившуюся в процессе борьбы с туфелькой за каблук. Быстро переменил Маше прибор. Стас снисходительно и ласково усмехался. Отлично видел вилочную эпопею, она его позабавила.
- Мы с тобой действительно похожи. Ты не заметила?
- Оба самовлюблённые эгоисты?
- Фу, как грубо, Маня. И не притворяйся, что не понимаешь меня. Отлично понимаешь.
- Не уверена. Но если ты считаешь, что мы похожи с тобой и не похожи на остальных, - Маша вдруг решила обратиться к нему с просьбой, с которой давно хотела подъехать, но не знала, как, - можно, я буду называть тебя Славиком? Так ведь тебя никто не называет, верно?
Стас растерялся. Он явно клонил в несколько иную сторону и не ожидал от Маши резкого поворота курса. Придя в себя, проворчал:
- Нашла Славика. Какой я тебе Славик? Это для малыша хорошо, не для двухметровой дубины. Развели с Танькой уси-пуси: Шурик, Лёлек, Болек. Теперь ещё и Славик. Уволь, дорогая.
- А просто Славой можно? Имя знаковое, говорящее. Разрешаешь?
Стас несколько мгновений обдумывал. Заем вальяжно откинулся на стул и барственным тоном изрёк:
- Разрешаю. Пользуйся хорошим днём и моим расположением. Но только тебе разрешаю, так всех и предупреди, особливо Татьяну.
С той минуты он стал для неё Славкой, и больше никогда она не называла его Стасом, даже мысленно.
Из ресторана они на такси поехали кататься по Москве. Шофёр нарезал кругов пять в историческом центре и обернулся к Славке:
- Дальше куда ехать?
Закревский, на сей раз устроившийся на заднем сидении рядом с Машей, державший её за руку и увлечённый разговором одновременно ни о чём и обо всём на свете, отстранённо спросил:
- А где мы?
- На набережной, - недовольно ответил шофёр. Пассажиры-юнцы, по всему, совершенно влюблённые, не нравились ему отчего-то.
- Ну и езжайте вдоль набережной, - не глядя на сердитого дядю, сказал Славка.
- В какую сторону?
- В какую вам больше нравится.
Сердитый дядя отвёз их к чёрту на куличики, туда, где закончилась одетая в камень набережная. И отказался везти назад, в центр.
- Расплачивайтесь и выходите, не повезу, - зарычал он в ответ на просьбу Маши. Она чуть не плакала. Славка подмигнул ей одобряюще, расплатился по счётчику, из вредности словно забыв про чаевые, вышел сами и извлёк из машины её. Такси моментально рвануло с места.
- Вот гад! - выдохнула Маша вслед. Она стояла на сырой глинистой земле, вокруг валялись ломаные доски, битые кирпичи, ржавая арматура. И только кромка невысокого берега радовала зелёной травкой. Между девушкой и тем местом, где начинался асфальтовый тротуар, раскинулась гигантская лужа, заполненная жидкой грязью - не перескочить.
- Не переживай, Мань, что-нибудь придумаем. Я ему, правда, все деньги отдал, до копейки, - хохотнул Славка. Маша порылась в карманах плаща, побренчала монетками.
- У меня копеек двадцать пять найдётся. На метро и автобус хватит. Только до метро ещё добраться надо. Вот куда теперь идти?
- Доберёмся, - обнадёживающе пообещал Славка. - Пойдём в ту сторону, откуда приехали.
- Пешком? - ужаснулась она.
- У тебя есть другие варианты? Вот то-то.
- Нет, ну какой всё-таки гад этот дядька! - Маша не умела сразу справляться с огорчениями. - Так всё хорошо было. За что он нас кинул?
- Он позавидовал, Мань. Он дико позавидовал. У него никогда не было такой красивой девушки и такого чудесного дня. Пойдём, Мурзик?
- Как? - чуть не заревела она. - Я же просто застряну посреди этой... этой... Туфли точно потеряю.
Славка внимательно осмотрел лужу, прищурившись, смерил глазом расстояние. И, кажется, нашёл выход. Снял ботинки, носки, - Маша поёжилась, бр-р-р, - аккуратно закатал брюки до колен. Сунул свою обувь Маше в руки.
- Подержи.
- Зачем? - не сообразила девушка.
- Подержи, сказал.
Она послушалась. С интересом уставилась на стёсанные по внешнему краю каблуки его ботинок. Один знакомый, работавший в сапожной мастерской, умел точно определять характер человека по характеру и степени изношенности его обуви. Иногда делился с Машей своими знаниями. Не применить ли его уроки сейчас, - подумалось ей. И в тот же момент она вознеслась, не успев охнуть. Славка держал её на руках, крепко прижимая к своему телу.
- Обними меня.
- Что?
- За шею обними, мне легче будет.
О, как мешали его ботинки, букет, сумка с тетрадями, в конце концов оказавшиеся прижатыми к его затылку. Нет, сумка была на длинном ремешке, раскачивалась, равномерно стукаясь о его спину. Он ругнулся, одновременно нежно глядя Маше в глаза, и ещё крепче прижал к себе. Тело его, под слоем из куртки, рубашки, майки, казалось гладким, мускулистым, крепким и очень горячим.
Медленно, осторожно нашаривая босыми ногами твёрдую почву в непролазной грязи, Славка преодолел лужу. Медленно же опустил Машу. Опустил, но не отпустил. Продолжал прижимать так тесно, что между их телами нельзя было лезвие бритвы просунуть. Ботинки и букет торчали над его головой тремя заячьими ушами. Он тяжело дышал. Но, странная штука, никто не поверил бы, не поцеловал Машу, ожидавшую поцелуя с закрытыми глазами. Ну да, она же пока числилась невестой Петьки.
- Ноги мёрзнут, - незнакомым голосом сообщил он и, взяв у неё из рук свои ботинки, поспешил к Москве-реке. Пока он мыл ноги, обувался, приводил в порядок брюки, Маша определяла для себя, радоваться ей или огорчаться, и как воспринимать поступки Закревского? Ничего не решила, запуталась окончательно. Славка, повеселевший, потянул её за руку.
- Пойдём. Выше нос, Маня. Всё впереди. И метро с автобусом там же. Хочешь, я тебе стихи почитаю?
- Хочу, - согласилась Маша. - "Евгения Онегина" хочу. Кто-то хвалился, что всего наизусть знает.
- За нефига делать, - просиял Славка.
Они шли вдоль набережной, ориентируясь по золотящимся на солнце далеко впереди куполам Кремля, поочереди читали друг другу пушкинские строфы. Иногда Славка держал её за руку, а иногда забегал вперёд, поворачивался к ней лицом и так шёл, пятясь, глядя на неё сияющими глазами.
Когда они добрались до станции метро "Площадь Свердлова", Маша уже передвигалась с трудом и ненавидела свои "взрослые" туфли на шпильках всеми фибрами души. Она зверски устала, хотела есть, спать. Славка проводил её до подъезда, домой к ней не пошёл. С её родителями и сестрой Маргошкой он к тому времени имел удовольствие быть знакомым, а для чего ещё нужно заходить? Заснуть у Маши на софе, дожидаясь чашки чая?
Целую неделю Маша ходила сонная, погружённая в абсолютно весенние, не соответствующие сезону, мечты, пока не сообразила, что Славка после чудесного дня не позвонил ни разу. Пропал. Она пару раз звонила ему сама, не заставала дома. В следующую субботу они всей компанией провели вечер в гостях у Татьяны. Славка не появился. Шурик на все вопросы отделывался туманными фразами, неопределённо пожимал плечами с откровенно написанным у него на лице выражением "знаю, но не скажу, не велено". Маша рассердилась. Ах, так... Ну и ладушки. Не больно нуждаемся.
Он позвонил через месяц. Маша отвечала ему сдержанно, холодновато. Славка не обратил внимании на её тон.
- Ты никуда не уходишь? Дома будешь сидеть?
- Для чего тебе?
- Забегу на пять минут. Дело есть. Не прогонишь?
- Какое дело?
- На сто миллионов.
- Хорошо, - сдалась она. - Приходи.
- А я уже здесь. Я от аптеки звоню.
Родители не вернулись с работы. Маргошка отправилась в дом пионеров на занятия драмкружка. Никто и ничто не помешает Маше устроить Закревскому хорошую баню.
Помешал сам Закревский. Едва она открыла дверь на три коротких звонка, он протянул ей букет гвоздик.
- Это тебе, Маня. Правда, пушистые? Ты их быстрее в воду поставь, а то они завянут. Я с ними с утра везде мотаюсь.
Маша растерялась и цветы взяла. И дальше уже не знала, как приступить к прочистке ему мозгов. Он просидел у неё не обещанных пять минут, а полновесные два часа, и мозги прочищал ей. Вернувшаяся с занятий драмкружка Маргарита застала старшую сестру прикидывающей, действительно ли она годится в лучшие друзья такому человеку, как Славка, или другой статус предпочтительней?
Цветы, принесённые Славкой, простояли три недели свеженькими, а на двадцать второй день не завяли, не осыпались - засохли, сохранив форму и цвет, точно их специальным образом приготовили для гербария. Вся семья дивилась чуду.
- От души подарил, - высказалась мама.
И впоследствии цветы, подаренные Славкой, всегда стояли ровно три недели, в первый день четвёртой недели засыхали. Мистика, да и только.
Ещё, уже на втором курсе, он привёз ей пепельницу из Лейпцига. Он ездил в составе молодёжной делегации на какой-то конгресс демократических сил в ГДР. И ей одной из всей их компании приволок оттуда сувенир. Пепельница, выполненная из металла с золотым напылением, смотрелась слишком хрупкой, стеклянной. Маша, чуть не сразу в институте втянувшаяся в курение, воспользовалась подарком один раз. Побоялась испортить сувенир, вымыла и убрала в завет, на долгую память об их со Славкой странных отношениях.
Татьяна любила подвергать критике эти их странные отношения. Она отчаянно завидовала, когда Маша и Славка при ней играли в изобретённую ими игру. Маша зажимала кулак, воображая себе некоторые вещи, допустим, что в руке у неё три маленькие звёздочки, и спрашивала Славку:
- Что у меня в кулаке?
- Три звёздочки, - без промедления отвечал Славка, помолчав, добавлял. - И почему-то ни одной луны.
В следующий раз он совал кулак к её носу:
- Что у меня в кулаке?
- Сосновый лес, - не задумываясь, угадывала Маша. Самое интересное, что они почти никогда не ошибались, всегда верно определяя загаданное. Маша первоначально изредка промахивалась. Но со временем всё реже.
- С вами рядом противно становится, - недовольно бубнила Татьяна. - Вы вообще кого-нибудь, кроме себя, драгоценных, замечаете? Нашли забаву, мысли друг у друга читать, телепаты бессовестные. А другие должны на вас любоваться и чувствовать себя лишними, да?
Маше казалось, она понимает чувства Татьяны. Пока рядом нет Славки или пока у Славки новая девушка. Искала очередной объект для приложения сердечных сил не только себе, но и Татьяне. Клин клином вышибают. Поэтому они с Ярошевич дружили всё крепче, иногда напрочь забывая первопричину возникновения их дружбы.
Парни обижались на девушек, периодически исчезавших из поля зрения на один-два месяца, чтобы закрутить с кем-нибудь роман. Романы у девушек вспыхивали, разгорались и угасали весьма быстро. Сравнения с Закревским не выдерживал никто. Особенно, если Славка считал нужным срочно внести коррективы. Таня с Машей в обсуждениях приходили к выводу, что Закревский портит им жизнь, держит на верёвочке, позволяя отходить лишь на определённое расстояние. Сам же месяцами пропадает, ведя жизнь, в которую никого из друзей не пускает, и о которой до них доходят неверные слухи. В недоступной им жизни Славка занимался спортом, получая звания мастера спорта по лёгкой атлетике, по плаванию, по каратэ, писал научные работы, собирал материал для будущей кандидатской, обтяпывал дела и делишки, успевал, словно Труффальдино, одновременно находиться в десятках разных мест. Это была сугубо мужская и личная сторона "юрты", куда вход близким людям являлся недоступным. За близких людей девушки почитали себя. Они возмущались, время от времени бунтовали и устраивали грандиозные заговоры, оказывающиеся на поверку мелкими интригами. Славка сии бунты и заговоры уничтожал за один вечер, не напрягаясь. Ехидно высказывал своё мнение на предмет умственных и прочих способностей подруг.
После нового года посыпались вечеринки по случаю дней рождения и разных государственных праздников. Компания стала собираться чаще. Парни порой консервативничали, новых людей в тесный дружеский круг в тот период старались не допускать, разве девушек изредка. Говорили открытым текстом, что Тани с Машей за глаза хватит любой нервной системе. Девушки возмущались, одновременно жалея своих приятелей, на которых не реагировала юная женская поросль. В порядке аутотренинга, в порядке сублимации с подачи Славки нервные системы парней стали приобщаться к отдыху в бане под пивко. По воскресеньям. Само собой, без подруг. А подругам чем заняться? Таня и Маша демонстративно развлекались на стороне, копя обиды. Но стоило назначить дату очередной вечеринки, и девушки переносили свои дела, начинали усиленно готовиться. Странно, потому что развлечений в их маленьком коллективе больше не становилось, никакого разнообразия не предполагалось, если Закревский не изобретал что-нибудь свеженькое. Программа, как правило, сводилась к устроенному вскладчину праздничному столу, танцам, пению под гитару, псевдодиссидентским разговорам на кухне и освежающей прогулке по улице с возвращением к тому же столу. Скучно. На восьмое марта, совпадавшее с днём рождения Казимирыча, девушки неожиданно получили от парней в подарок по косынке. И Татьяна долго со вкусом комментировала сногсшибательное событие. Маша отмалчивалась. Завязывал ей на шею косынку на манер пионерского галстука Славка, успевший в праздничный вечер дважды поссориться с Машей и дважды помириться. Путаясь пальцами в тонкой ткани, тихо пообещал приехать к ней через день, и хотел застать её одну, без Ярошевич. Он приехал через неделю. Как в сентябре, скомандовал:
- Собирайся, едем.
И повёз её к... Нет, сначала, по складывающейся традиции, в ресторан, ужинать. Потом в исторический центр, на улицу имени 25-го Октября, ныне Никольскую. Вёл дворами, закоулками и привёл на поэтический семинар, в толпу молодых поэтов. Знал, что Маша любит поэзию и сама балуется рифмоплётством. Это был его личный подарок ей на восьмое марта.
Месяцем позже или около того он подбил ребят отправиться глазеть на крестный ход. Опасное по тем временам развлечение. По слухам, милиция вовсю фиксировала разных экскурсантов, рассылая затем представления по местам работы и учёбы. У попавшихся на интересе к религиозным мистериям начинались неслабые неприятности. Для Закревского приключение грозило большими опасностями. Он являлся комсоргом своей институтской группы, метил в комсомольские вожаки факультета. Девушки его отговаривали, он отбрыкивался.
- Один раз живём, надо всё успеть попробовать, - и потащил-таки всех на крестный ход к Елоховской церкви.
Ничего они не увидели, не сумели пробиться сквозь плотную толпу не то истинно верующих, не то подобных им самим экскурсантов. Потолкавшись, сколько вытерпели, промёрзнув и проголодавшись, отправились восвояси. Завалились домой к Лёлеку, у которого мать лежала в больнице, а отец всегда с пониманием относился к молодёжи. Николай Петрович проснулся, выслушал путаный отчёт, достал им из серванта две бутылки кагора, сам нажарил гигантскую сковороду картошки с луком и ушёл досыпать. Стараясь не шуметь, не будить его, ребята быстро покончили с ночной трапезой и кагором и перебрались на балкон. Лёлек притащил баян. Он, оказывается, окончил музыкальную школу по классу баяна. Маша и не знала. Никто из них не знал.
Рассвет вставал над железнодорожным мостом станции Моссельмаш, над уродливыми станционными конструкциями и крышами убогих стандартных домов. Нежный апрельский рассвет. Он красил розовым мир, загромождённый разнообразными продуктами человеческой деятельности. И мир казался прекрасным. Юным и свежим, как на заре времён. Начинали просыпаться птицы, ночной холод сменился утренней бодрящей прохладой. Ребята, очарованные миром, еле слышно разговаривали. Лёлек тихо нажимал на кнопки баяна, слегка растягивал мехи, выпускал в занимающееся утро незнакомую ребятам мелодию, красивую и печальную. А они под неё вслух мечтали. О чём? О разном. В итоге принялись гадать, кто кем станет в будущем. В прекрасном будущем, разумеется. Славка, настроенный непривычно тихо и ласково, всем предрекал высокий полёт. Татьяне пообещал карьеру профессора химии, Шурику - начальника большого строительства, Болеку - своё авиаконструкторское бюро, Лелеку - изобретение принципиально нового ракетного двигателя, Казимирычу - ежегодные зарубежные поездки.
- А Маня у нас станет директором школы. Возьмёшь меня тогда к себе учителем физкультуры?
- Возьму, - засмеялась Маша. - Но я не хочу быть директором школы. Мне бы в музей какой устроиться или в редакцию.