Там за облаками (СИ)

Которую я сочиняла впервые:

Зелёные косы русалок, их пляски,

Овинные, лешие и домовые.

Всего понемногу я в вас намешала:

Цветение яблонь, дожди проливные.

Но этого в жизни порою так мало.

Да, нужно другое. И вот мы - чужие.

И даже во сне мне не снятся русалки.

Реальная жизнь в мои двери стучится.

Казалось бы, сказка забыта. А жалко,

Что больше у нас ничего не случится.

Закончив читать, Славка посмотрел в темноту, обрамлённую переплётом окна. Не поворачивая головы, хрипло, чужим голосом оповестил:

- Нормально. Индульгенцию получишь.

- Ты не много на себя берёшь? - вкрадчиво поинтересовалась Маша, вдруг вспомнив, что когда-то давно и у неё имелся характер.

- Ровно столько, сколько могу поднять, - уже нормальным голосом довольно сообщил он.

- Тяжеловес, значит? Ну, удачи тебе в поднятии тяжестей. Смотри, не надорвись.

- Ты куда, Мань?

- Домой.

- Подожди. Давай ещё немного постоим, поболтаем. Я тебя прошу. Разве я часто тебя прошу?

Маша засомневалась, остановилась. Действительно, просил он её редко. Он вообще не любил просить. Предпочитал обходиться своими силами, без посторонней помощи.

- Тебе дома нужно быть.

- Я не могу там сейчас находиться. На самом деле мне хотелось эту ночь с тобой провести, - честно сознался Славка.

- В смысле? - нахмурилась Маша.

- До чего у тебя грязное воображение, - подколол он. - В нормальном смысле. Своеобразный мальчишник в твоём обществе.

- Мальчишник? Это не ко мне. Это к Лёлекам и Болекам...

- Не начинай, а? - перебил он стонуще. - Вот они у меня где сидят. Мне с нормальным человеком хотелось побыть.

- А нормальному человеку спать не надо? - подивилась Маша его эгоизму.

- Я что, каждый день женюсь? - негодующе возразил Славка. - Можешь ты один раз со мной пободрствовать, когда мне надо? Я-то с тобой бодрствовал.

Маша кивнула. Не стала напоминать случай, когда после смерти отца он пришёл к ней пьяным в дым. Счёт всё равно был бы не в её пользу. Поднялась к нему на площадку. Подловил-таки её, прохиндей. У него на счету утешительных ночей пять или шесть набралось. Долги она привыкла платить.

Выглянула мама. Через полчаса вышла изнывающая от любопытства Марго. Нашла хороший предлог. Дескать, звонил Шурик, разыскивал Стаса, Маргошка наврала, будто сестра ушла к приятельнице на четвёртый этаж. Славка быстренько Маргошку спровадил, разрешив приехать в ЗАГС и посмотреть торжественную церемонию. Маша периодически предлагала пойти к ней, посидеть на кухне в тепле и комфорте. Славка отказывался, мотивируя отказ своей неспособностью именно сегодня адекватно себя вести. Лучше на лестнице поболтать, под охлаждающими сквозняками.

Они долго болтали о первом, приходящем в голову и на язык, старательно обходя в беседе грядущий день, Иру и общих друзей. Обсуждение модной книги Маркеса сменялось анализом фильмов Тарковского, за которым следовали рассуждения о творчестве Высоцкого. Выставка плакатов в маленькой церквушке на новом Арбате, репродукции картин Сальвадора Дали и работы Пабло Пикассо в музее имени Пушкина, последние романы в журнале "Новый мир" и завидная смелость газеты "Аргументы и факты", парапсихология и проблемы космоса. Достойные осмысления темы следовали нескончаемой чередой, появляясь буквально из воздуха.

Перевалило за полночь. Маша устала, побледнела и осунулась. Ей страшно хотелось спать. Распухший язык ворочался с трудом, точь в точь, как у покойного Брежнева в последние годы его жизни. Славка поглядывал на неё с жалостью. Не устоял, шагнул совсем близко, обнял.

- Ты такая уставшая.

Она вяло трепыхнулась:

- Сам такой. Пусти, упадём.

- Издеваешься? Я могу тебя поднять и до метро на руках тащить. Я свеж, бодр и полон сил. Не веришь, да?

- Верю, пусти.

- По голосу слышу, не веришь. Смотри, - он поднял её и держал на весу. Держал так, что её лицо оказалось совсем рядом с его лицом. "Не вынесла душа поэта...". Оступился, слабак, - перехватив девушку поудобней одной рукой, другой придержав ей затылок, начал целовать. Маша больше не трепыхалась. Успокаивала совесть тем, что это в последний раз, на прощание, от Иры не убудет, а Маше найдётся, чем душу впоследствии тешить. Славка по привычке читал её мысли. Между поцелуями бормотал:

- Последний раз... Мы же никогда больше не будем, правда?.. Попрощаться-то можно...

Маша знала Славку, как облупленного. Сперва слабину даст, потом начнёт исправлять положение, начнёт перед самим собой оправдываться разными жестокими фразами и поступками. Но она думала о расплате завтрашним днём, по заведённому у Славки обыкновению. К расплате на утро была готова, но не подозревала насколько быстро она придёт.

Славка, в очередной раз оторвавшись от её губ, любовно и нежно начал: "Какая же ты всё-таки ма...". Запнулся. Что-то промелькнуло у него в мыслях, она по глазам видела. Ласковая улыбка вдруг сменилась насмешкой, нежные интонации - снисходительностью. Он переиначил фразу:

- Какие же вы все маленькие.

- Кто "вы"? - с деланным спокойствием уточнила Маша, внутренне цепенея. Отлично поняла: вот, вот оно, началось!

- Да бабы, - грубо ответил он.

- Ах, бабы... - протянула Маша. - Ну-ка, поставь меня на место.

- Ещё чего!

- Поставь меня на место, сказала! Не то на весь подъезд заору. Вот так, умница. Теперь отпусти! Ну!!! - отскочила от него подальше. Он растерялся, побледнел, нервно кусал губы. Мальчишка, трус несчастный. Маша отчеканила ему:

- Я тебе не баба, понял?! Я - прекрасная дама. Не для тебя? Значит, для другого. Ясно? Для того, кто на мне женится.

- На таких, как ты, Мань, не женятся, - криво усмехнулся он.

- Это ещё почему? - оскорбилась Маша, бочком медленно и незаметно для Славки спускаясь по лестнице.

- Красивых и умных предпочитают в любовницах держать.

- В любовницах?! - рассвирепела она, вспомнив предостережения Шурика.

- Конечно. Кому нужна жена умнее, чем он сам и сильнее по натуре? Жена должна быть слабой дурочкой.

- Ты именно такую себе выбрал, да? Ну, так я тебя огорчу. К тебе в любовницы я не пойду ни за что. Уяснил? А теперь проваливай. И завтра меня не жди. Хватит, попрощались! - она рванула домой. Влетела в квартиру. Забыв о ночном времени, громко хлопнула дверью и привалилась к ней спиной. Бурно дышала, точно стометровку одолела. К щекам прилила кровь. Так оскорбил, мерзавец! В левом виске запульсировало, заломило. Хотелось плакать навзрыд.

За дверью слышались неторопливые шаги. Славка не уходил. Мерил шагами расстояние в холле перед её квартирой. Замирал ненадолго и снова начинал разгуливать туда-сюда. Маша отклеилась от двери и на цыпочках проскользнула в свою комнату.

Постель была разобрана, спасибо Маргошке. Быстро раздеться, залезть под одеяло, согреться и уснуть, отключиться от свалившегося на неё кошмара. Душили слёзы, она с трудом их удерживала. Но, едва легла, как с кушетки приподняла голову сестра, - не спала, получается, - сказала сердитым шёпотом:

- Шурик тебе три раза звонил. Ругался безбожно. Стаса искал. Стас за какой-то фигнёй должен был сегодня к своей мартышке съездить и не поехал. Дома его тоже не нашли. Шурик точно определил, что Стас у тебя кантуется.

- Ты нас Шурику заложила? - голос у Маши прерывался.

- Не-а, и не подумала. Отмазала. Говорю ему, - Стаса несколько дней не видела, ты точно к этой Митягиной пошла, без пальто и в шлёпках. Он не верит. Я ему, - приезжай и проверяй лично.

- Поверил?

- Не уверена. Но, кажется, поверил. Я умею впаривать. А ты чего такая? Вы поссорились?

- Поссорились? Бери выше, кидай дальше. Мы с ним, по-моему, расплевались.

- Зря ты с ним так. По-моему, расплевались, - передразнила Маргошка. - А вот, по-моему, он тебя любит.

- Любит? - Маша хотела небрежно рассмеяться, но лишь хрипло закаркала. - Так не любят. Он вообще никого не любит, кроме себя, бесценного. И всё, не хочу обсуждать. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи, - прошуршала сестра, опустила голову на подушку, заворочалась. - Но если ты замечать не хочешь, то я тебя могу просветить, кто кого и насколько любит...

Господи, понимала бы чего. Маша заткнула уши пальцами и вскоре, тихонько всхлипывая, заснула под бубнёж Маргошки, слабо различимый благодаря детским затычкам из пальцев.

Она спала до полудня, как убитая. Не возмутись родители, могла и дольше проспать. Ещё час ходила в ночной рубашке. Отец рассердился:

- Долго ты лахудрой ходить будешь? На свадьбу опоздаешь.

- Не опоздаю, - буркнула Маша и, во избежание опасных разговоров, быстро позавтракав, то есть, скорее, пообедав, залезла в ванну.

В халате и с непросохшей до конца головой её и застал внезапно приехавший Шурик. Маша растерялась. Думала, просто не поедет в ресторан и точка. Пока там спохватятся, разберутся, не до неё всем станет. И волки будут сыты, и овцы целы. Шурика не ждала. А Шурик не ожидал застать её в совершенно домашнем виде, вовсе не готовившуюся к выходу в свет. Разорался, будто припадочный. Из его ора Маша вывела: Славка Маше не доверяет, и поручил Шурику жёстко конвоировать девушку к месту торжества, но для начала им необходимо заехать к Закревскому домой за магнитофоном и мамой Стаса. Вернигора собирался добросовестно выполнить наказ друга, одной рукой крепко держать её, чтоб не сбежала, другой тащить магнитофон, маму Стаса в дороге развлекать по мере сил.

Сцепив зубы, дабы злость не выплёскивалась из неё слишком большими порциями, она кое-как досушила волосы феном, кое-как оделась и накрасилась. На поток обвинений в свой адрес внимания не обращала. Всю дорогу отмалчивалась. И только когда перед самым домом Славки Шурик неожиданно брякнул: "Это он из-за тебя фордыбачит. Я знаю, где он вчера полночи проторчал...", - она окрысилась:

- А не пошли бы вы все, знаешь, куда?! Я, между прочим, живой человек, не кукла безответная. С завтрашнего дня знать вас не буду никого. О Славке думаете, об Ире думаете. Обо мне хоть кто-нибудь подумал?

- О себе ты сама думаешь. Причём, слишком много. И Стас о тебе тоже слишком много думает, - злобно озвучил свою позицию Шурик.

- Послала я вчера вашего Стаса, понял? И вас завтра пошлю.

- Ах, вот почему я сегодня должен тебя на поводке водить. Ты потерпеть не могла? Сутки какие-то.

- Вы же просили меня гнать его. Я и гнала. Вы уж как-нибудь там между собой определитесь, мне гнать его или привечать? - сардонически попросила Маша.

Они поднялись на седьмой этаж и стояли перед квартирой Закревских. Номер дома, номер квартиры, номер телефона заканчивались семёркой. Закревского окружали одни его любимые семёрки. Шурик позвонил. Дверь открылась, на пороге стоял Лёлек.

- Приехали? Ну, хорошо. А то мы волноваться начали.

- Ты что тут делаешь? - удивился Шурик. - Почему не в ЗАГСе?

- Наш раздолбай обручальные кольца дома забыл, спохватился, когда расписываться позвали. Пришлось мне срочно сюда мотать, за кольцами.

Забыл он, как же, - хмыкнула про себя Маша. Рассчитал всё очень тонко. Валенком прикинулся. Она пошла здороваться с мамой Славки, Анастасией Михайловной. И была поражена чересчур тёплым приёмом. Та её встретила, словно самую желанную гостью. Поводила по квартире, показала, как отделала и убрала комнату молодым. Маша натянуто улыбалась. Синие шторы, синие покрывала на диван, на пуфики, синие накидки на тумбочки. Всё отделано жёлтыми воланами. Последний писк заграничной моды. Долго ли выдержишь в этой агрессивной цветовой гамме? Позже выяснилось - не долго. Молодые быстро перебрались к родителям Ирины, откуда Славка, тоже довольно быстро, сбежал назад, домой.

Маша ничего не сказала Славкиной маме. Слушала, невнятно поддакивала. Потом помогала доводить до ума парадное платье Анастасии Михайловны, заваривала чай. Торопиться им было некуда. Они и не торопились. Неспешно добирались до ресторана "Метрополь" после неспешно выпитого чая, неспешных сборов рушников, каравая, солонки с солью, других мелочей. Всю дорогу Шурик давился воздухом, а Маша тихо косела. Анастасия Михайловна щебетала без умолку, выдавая в эфир умопомрачительные сентенции:

- Долго они, конечно, не проживут. Полагаю, годика два, а то и меньше. Можно потерпеть, правда, Машенька? Скажите, вы терпеливая?

- Шура, ты же Стасика хорошо знаешь, он никогда своего ребёнка не бросит. Но ведь не обязательно жить с матерью своего сына?

- Я мечтаю о том времени, когда он разведётся и женится на той, которую любит. Как чудно мы тогда заживём.

- Нельзя тратить впустую дни рядом с нелюбимым человеком. Например, мы с папой Стасика всегда...

- Я уверена, нет, совершенно убеждена, мы с вами непременно подружимся, Машенька.

И дальше в том же духе. Маша искоса, со значением, поглядывала на Шурика. Вот, мол, вы меня обвиняете, а главный провокатор не я, ты слушай, дружок, слушай, на ус мотай. Шурик, отягощённый слева Машей, справа неслабым по размерам магнитофоном, делал единственно в его положении доступное - возводил очи горе и незаметно для Анастасии Михайловны возмущённо крутил головой. Если бы мог себе позволить, то натравил на Анастасию Михайловну Болека с Казимирычем. Слишком отличался её подход к ситуации от их моральных установок. Представляя себе физиономии парней, ознакомленных с мнением Славкиной мамы, Маша тихо хихикала.

В ресторане девушка отвлеклась от ехидных мыслей. Разинув рот, смотрела на центральный зал "Метрополя": изгибающиеся перегородки, экраны из живой зелени, бассейн с фонтаном и разноцветными рыбками, оркестр на высокой эстраде - бьющая по глазам купеческая роскошь. Однако их повели не в центральный зал, а боковыми переходами и лестницами в отдельный кабинет, расположенный на четвёртом этаже. Сам кабинет выглядел небольшим, сверкал голыми стенами, навевал скуку. Единственным его преимуществом был выход на балкон, с которого легко вести наблюдение за происходящим в центральном зале. Сверху смотрелись оркестр и фонтан, танцующие казались непрезентабельными, музыка почти не долетала. Вот для чего потребовался магнитофон, - осенило Машу. Не бегать же вниз на танцульки.

Вниз, потанцевать среди пёстрой толпы ресторанной публики они таки бегали. Не интересно отплясывать в собственной, надоевшей до чёртиков компании. Другой молодёжи, не считая двух простецкого вида подружек Ирины, практически не было. Да ещё отплясывать приходилось перед сиятельными, вальяжными старцами и их дородными, увешанными золотом с бриллиантами, жёнами. Гостей Анастасия Михайловна позвала немного: родители Ирины, две её подружки, друзья Стасика, остальные - друзья семьи Закревских, нужные, влиятельные люди.

Нужные люди смотрели маслеными глазками, норовя пригласить на медленный танец и незаметно огладить Маше разные выступающие части фигуры. Жёны нужных людей быстро выяснили статус девушки и совместными усилиями сочинили весьма недалёкую от истины сплетню, которой и развлекались до самого Машиного отъезда. Сравнивали невесту и нахалку в персиковом платье. Увы, не в пользу невесты. Ирина сглупила, нарядившись в облегающее платье, обтянувшее складками уже заметный животик. Сверху ещё и пояском перетянула. Выглядела... слов-то сразу не подобрать. Славка её стеснялся и рядом с ней задерживался не долее двадцати секунд, никакие внушения не помогали. Во время тостов про совет да любовь, про многая лета совместной жизни, не скрываясь, морщился. На выкрики "горько" реагировал с опозданием и нехотя, ограничивался одним лёгким поцелуем, тут же опускался на место и тянул за собой Ирину. Смотрел на Машу глазами больной собаки.

Девушку наизнанку выворачивало от грубого свадебного фарса, от фальши и неудачных попыток фальшь замаскировать. Она часто выскальзывала в холл перед кабинетом, где было оборудовано несколько курительных уголков. Но долго в одиночестве не оставалась. Почти сразу же появлялся Шурик, плюхался рядом. Он честно выполнял поставленное ею накануне условие. Пожалуй, излишне честно. Даже тогда, когда необходимости не было. Она не могла и минуты побыть в желанном одиночестве.

- Шурик, можно я уже поеду? - ныла Маша.

- Потерпи, пока рано, - сурово ответствовал Шурик.

- Я смотреть на это безобразие не могу. Все всё понимают и неумело притворяются довольными. Противно.

- Всем противно. Но все терпят. И ты терпи, - ворчал Шурик и, заметив выходящего из кабинета Славку, по-хозяйски клал ей на руку на плечо.

- Руку убери, - шипела сквозь зубы Маша. - Об этом я тебя не просила.

- Пока он здесь, не уберу. Нечего ему к тебе подходить, - так же тихо шипел Вернигора. - У него теперь жена есть, пусть возле жены будет, не с тобой.

Славка, в который раз наткнувшись на обнимающуюся парочку, кривился, менял траекторию движения и проходил мимо, окидывая Шурика с Машей скептическим взглядом. Ему удалось всего лишь однажды переброситься с Машей несколькими фразами.

Нужные гости с золотоносными жёнами потребовали танца молодых. Ни много, ни мало, вальса. Славка побледнел до неприличия, запаниковал. Попытался уговорить старшее поколение поменять вальс на что-нибудь другое. Вальс! - насмерть стояли нужные гости. Он кинул отчаянный взгляд на Машу и... пошёл танцевать с Ириной венский танец. Маша не досмотрела представление до конца, не могла. Тихонько выбралась из кабинета. Опасаясь Шурика, вошедшего во вкус с разными объятиями, того и гляди, целоваться полезет, ушла на третий этаж в точно такой же холл. Там и нашёл её Славка через пару минут. В ответ на удивлённо вскинутые брови пояснил:

- У супруги голова закружилась.

- Как ты меня здесь нашёл? - Маша не хотела ничего слышать про Иру. Наслушалась досыта.

- Я, Мань, тебя везде найду, когда понадобится. По запаху. Запах души, мыслей. Ты пахнешь особенно.

- Не для тебя теперь.

- А для кого? Для Шурика? Быстро ты к нему под крыло залезла.

- Не подходи, - Маша попятилась. - Не тебе меня упрекать.

Она не собиралась признаваться Славке, что Шурик проявляет инициативу, выходит за рамки соглашения, и что ей зверски неприятно вынужденное сидение под боком у Вернигоры.

- Мань, ты у меня умница. Ты отлично понимаешь, что к чему. Родится ребёнок, исполнится ему год, и я разведусь. Потерпи немного. Подожди.

- Я бы подождала, - горько усмехнулась девушка. - Да ты не велел.

- Не понял, - он снова подошёл ближе.

- Ты с ней вальс танцевал, - она снова попятилась. - Разве этого не достаточно?

- Мань, она моя жена, - Славка остановился.

- Сколько раз ты говорил мне, что вальс - только с мамой или с любимой женщиной? Слово "жена" в список не попадало. Помнишь? Ты пошёл танцевать с Ирой вальс, значит, она любимая женщина. А я тогда кто?

- Напрягись и вспомни, - Славка начинал сердиться. - Один раз мы с тобой вальсировали.

- И вспоминать нечего. Не забывала, - Маша медленно обходила Славку по широкой дуге. - Но это было давно. Ты с тех пор успел зачать ребёнка, жениться и станцевать с Ирой вальс.

- Меня заставили, сама знаешь.

Маша собиралась язвительно прокомментировать его жалкое оправдание. Дескать, веры более в его независимость нет, сейчас уверяет, что разведётся, а потом его заставят весь век с Ирой прожить. Не успела. От лестницы шёл недовольный, взъерошенный Вернигора. Славка, проследив за её изменившимся взглядом, шепнул:

- После поговорим. Не принимай поспешных решений.

Маша отвернулась. Обречённо ждал верную тень. Орать, как днём, дома у девушки, Вернигора не посмел. Он пошёл другим путём. Устроил обоим тихую головомойку. Затем с видом собственника взял девушку за локоть, больно взял, сжал пальцами до синяков, повлёк наверх. Славка остался на месте.

Поднимаясь на четвёртый этаж, Шурик проедал ей мозги. Маша вырвала у него свою руку, остановилась посреди лестницы и, чётко артикулируя, произнесла:

- Хватит, Шура. Отныне я сама буду решать, что мне делать, как себя вести и с кем встречаться.

Она гордо удалилась, оставив Вернигору в полной растерянности. В курительном уголке перед кабинетом обнаружила Болека, Лёлека и Казимирыча. Поболтала с ними недолго, пребольно укусив словами Борьку с Серёгой. Осталась довольна собой выше носа. Ответить той же монетой они не сумели. Или не решились? У Маши недобро блестели сузившиеся глаза, раздувались крылья носа.

Из кабинета выглянула Ира, спросила, где её муж. Вся компания дружна пожала плечами. Не знаем, не видели. Хотя и видели, и знали. Просто не одной Маше надоело скакать вокруг новоявленной супружеской пары. Пусть учатся сами разбираться, без опеки друзей.

В третий раз позвали к столу. И Маша решила, - через полчаса она уедет, пусть хоть землетрясение начнётся, всё равно уедет. Сил больше нет терпеть глупую камарилью. Она заранее предупредила Анастасию Михайловну. Та сильно огорчилась, уговаривала остаться. Не уговорила. Маша держалась твёрдо, поскольку смертельно устала, хотела домой и не видела смысла в дальнейшем притворстве.

Она рассчитывала сбежать потихоньку. Незаметно покинула кабинет. Сумка случайно зацепилась за чулок, и он перекрутился. Маша нагнулась поправить, а когда выпрямилась, рядом увидела неслышно подошедшего Вернигору.

- Ты куда?

- Домой, - Маша тяжело взглянула на приятеля.

- Ещё рано.

- По-моему, давно пора.

- И не попрощалась?

- С кем? - у девушки не нашлось для него ни одной тёплой нотки в голосе. - Со всеми? Или только с вами?

- Со всеми - ладно. Но хоть бы нас в известность поставила.

- Чего ради, Шурик? С Анастасией Михайловной я попрощалась, а вы перебьётесь. Ваш поводок, как ты днём изволил выразиться, меня почти придушил. Воздуха свежего хочется, - она иронично разглядывала исполненную простоватой хитрости физиономию Вернигоры.

- А со Стасом попрощалась? - он кашлянул, тень тревоги сполохом промелькнула по его лицу.

- Нет. А зачем? Мы вчера с ним попрощались.

- Я с самого начала знал, что он у тебя был... - Шурик не успел договорить. Открылась дверь кабинета, вышел Славка. Внимательно оглядел обоих:

- Вы чего тут? Опять курить собрались? Никотин не закапает? Давайте за стол, скоро десерт подадут.

Маша потупилась. Нет, они точно её пасут оба.

- Мы тут прощаемся, Стас, - Шурик явно намекал другу на неизвестные девушке обстоятельства. - Маша нас покидает. Домой едет.

У Славки дрогнуло лицо, глаза опять сделались как у больной собаки. Он быстро справился. Восстановил исчезнувшую на мгновение маску усталости и безразличия ко всему в этом скучном мире.

- Ну, что ж, до свидания, - искусственно растянул уголки губ, повернулся, пошёл по направлению к мужскому туалету.

Всё? - подумала Маша с разочарованием и обидой, - он ничего мне больше не скажет? Вот так мы прощаемся на всю оставшуюся жизнь? Ни любимых им намёков, ни тайных знаков, ничего? Неужели не обернётся? Не обернулся. Ничего - значит, ничего. Действительно, нехорошо волокитить. Лучше сразу оборвать, не растягивать мучительно расставание. Она тоже развернулась и пошла в противоположную сторону, к другой ведущей на первый этаж лестнице.

Их было две - лестницы, ведущие на первый этаж. Весь вечер они пользовались дальней, рядом с ближней находился мужской ватерклозет, непонятно, почему, мешающий ходить удобным путём. Сейчас Маше помешал не ватерклозет, а Славка, удалившийся туда неторопливо и величаво. Она быстро прошла холл, преодолела несколько ступенек и замерла, услышав:

- Маня, я тебя провожу.

Нет, не Славка её догонял, Шурик преследовал.

- Не надо, Шура.

- Почему? - он шагнул сразу через три ступеньки, очутился рядом.

- Устала, хочу побыть одна, - она впрямь чувствовала себя выжатой, измочаленной. Присутствие Шурика усиливало чувство вымотанности до предела.

- Это ресторан, Маня...

- Не называй меня Маней, - нетерпеливо перебила она. Возобновила прерванный спуск. Шурик не отставал.

- Ладно, не буду. Извини, повторюсь. Это ресторан. Здесь до фига пьяных мужиков, слишком много о себе понимающих. Ты у нас девушка аппетитная, сексапильная. Прилипнут, не отдерёшь. Тебе скандал нужен, неприятностей захотелось?

Неприятностей Маше не хотелось. Общество Шурика выглядело предпочтительней разных пьяных мужиков, много о себе понимающих. Смирившись с необходимостью потерпеть Вернигору ещё десять минут, она не стала возмущаться его назойливостью. Опустив голову, глядя под ноги, увеличила темп спуска.

- Куда ты так несёшься? - недовольно поморщился Шурик. - Каблуки не боишься сломать?

- Хочу домой, побыстрее, подальше отсюда, - зло выпалила она, обжигая Вернигору взглядом.

- Возьми меня под руку, - неожиданно мягко попросил Шурик. - Ну пожалуйста. Трудно тебе, что ли?

- Зачем? - Маша не поверила его внезапной доброте, мягкости просьбы.

- Хочу с красивой девушкой у всех на глазах пройтись, повыпендриваться. Когда ещё случай представится?

Ах, всё-таки с красивой, не только сексапильной. Льстец бессовестный. Маша усмехнулась мысленно. Повыпендриваться ему захотелось? Нет, здесь другое что-то. Прохиндей, хитрец несносный. Жалостливо просит, будто милостыню, жалостливо смотрит, ресничками, как наивное дитя, хлопает. Чёрт с ним, пусть выпендривается. Она просунула ладонь в готовно согнутую крендельком руку Шурика. Скорость, тем не менее, снижать не думала. Торопилась покинуть элитный ресторан, производивший впечатление дурного купеческого вкуса и дурного же купеческого размаха.

- Опа! - вдруг тихо, почти про себя, шепнул не сдержавшийся Вернигора, чуть не замерев на месте. Маша невольно затормозила, подняла голову и...

В холле второго этажа, на банкетке возле самой лестницы сидел Славка. Откинулся к стенке. Вид имел усталый и встревоженный. Складывалось впечатление, что он давно здесь сидит, отдыхает, предаётся грустным и беспокойным размышлениям. Господи, как? Когда он успел спуститься раньше неё и Шурика, устроиться, расположиться? Для этого ему требовалось большими прыжками, вроде кенгуриных, преодолеть два этажа, бегом пересечь холл, плюхнуться на кушетку, отдышаться, принять соответствующий вид. Тролль из табакерки. Или он телепортацией владеет?

Сперва Закревский увидел её. Всё в нём рванулось к ней навстречу, явственно, отчётливо. Реально рвануться он не успел, заметил возле Маши Шурика. Осел, поскучнел разом, погас. Взгляд его поразил девушку мгновенным переходом от светящейся надежды к пустоте и безжизненности. Они трое обменялись ничего не значащими фразами, вновь попрощались скупо. Славка вернулся в прежнюю позу, откинулся к стене, прикрыл глаза, точно не хотел их видеть. Шурик неопределённо хмыкнул и повёл Машу в гардероб.

Она снимала туфли, надевала сапоги, Шурик зудел над ухом, как голодный и злой комар.

- Это он хотел с тобой поговорить. Я знаю.

- Знаешь? Интересно, откуда? - Маша возилась с устроившей итальянскую забастовку "молнией" на сапоге.

- Вы со Стасом думаете, я дурак, ничего не понимаю, потому в расчет меня не берёте. Но я не дурак, не-е-е... Всё вижу, всё слышу, всё прекрасно понимаю.

- Ты уверен, что правильно понимаешь? - Маша особо не вдумывалась в смысл произносимых ею слов, принимала участие в диалоге автоматически. Сама вспоминала и переживала заново последнюю встречу со Славкой.

- Уверен, - Шурик присел на корточки, отогнал пальцы девушки от "молнии", одним движением справился с упрямой застёжкой. Помог застегнуть второй сапог.

- Раз ты такой умный, тогда ты, наверное, заранее знал, что он захочет со мной поговорить?

- Знал, - Вернигора самодовольно ухмыльнулся. - Я тебя провожать специально пошёл, чтобы он не посмел подойти.

Врёт, - поняла Маша. Врёт неизвестно для чего. Она пока не успела забыть его растерянность при виде Славки, его панику, тщательно маскируемую кривой улыбкой.

- Ты же говорил, от пьяных мужиков охранять? - Маша получила по номерку пальто, надела его, намотала поверх воротника шарф. Шурик не Славка. Взять её пальто самому, помочь надеть, поправить на плечах - он не способен, привычки у него такой нет. Он вообще галантностью, хорошими манерами не страдает.

- Для тебя сейчас Стас хуже любого пьяного мужика. Ты же не торопишься к нему в любовницы под десятым номером?

- Почему под десятым? - Маша, уставшая от бесконечных разговоров про любовниц, изобразила живую заинтересованность.

- Так, к слову пришлось. Может, под седьмым или шестнадцатым. Я его баб не считал. Пойми, он не женится на тебе. Никогда. С тобой слишком хлопотно.

- Я и не собираюсь за него замуж, Шура. У нас с ним иные отношения. Не обижайся, но тебе действительно не понять. Ты слишком мало знаешь. И всё, хватит. Я не хочу беспрерывно мусолить эту тему. Раз уж ты сегодня столь добр ко мне, то проводи на улицу.

Шурик выразил готовность провожать её на край света, ну, хоть до дверей квартиры. Маша ужаснулась. Шурика в кавалерах ей не доставало для полного счастья. Ещё столкнётся со Славкой у неё на кухне, вот крику будет. В том, что Закревский рано или поздно прибежит, она поняла четверть часа назад. Только Вернигора мог считать, будто штамп в паспорте и наличие жены с ребёнком послужат непреодолимым препятствием для Славки, если ему приспичит увидеть Машу. Она тайно позлорадствовала, представив физиономию Шурика, когда он обнаружит, что возле ресторана её ждёт отец. Всегда полезнее заранее подстраховаться. После одного из танцев в центральном зале она умудрилась позвонить домой из гардеробной, вытребовала отца.

Вернигора огорчённо покрякал, видя, как отец усаживает её в такси. Успел крикнуть:

- Я завтра приеду, можно?

Маша сделала вид, будто не расслышала, махнула ему рукой на прощанье, эдак по-брежневски. И укатила в холодный тёмный вечер. Как ей мерещилось, по крайней мере, от Шурика навсегда укатила. Вполне возможно, что и от Закревского тоже.

Славки у неё теперь не было. Не возникнет на пороге нежданным гостем с букетом цветов, без повода, просто так. Не примчится из любой дали по первому зову, обычно ночному. Не устроит среди серых будней яркий праздник. Не станет, развалясь на её софе, с насмешливой улыбкой резонёрствовать или изобретать оригинальные намёки и тайные знаки принадлежности их обоих к особой расе личностей. Не спросишь его "что у меня в кулаке?", не щёлкнешь по носу за зазнайство. Заполняя дыру, оставшуюся после Славки, в её буднях нарисовался Шурик. Нарисовался короткими, жирными штрихами. Вместо изящной акварели чёрно-белая графика стиля "примитивизм". Вообще-то, графику Маша предпочитала другим видам изобразительного искусства. Но Шурик казался ей графикой неряшливой, грубой, упрощённой по замыслу. Гнать его, как в последнее время Славку, она не гнала. Не хотела обижать старого... Друга?

Не было дружбы. Давно не было. Распалась, рассыпалась до белизны высохшим на солнце песчаным замком. В детстве Маша любила сооружать из мокрого песка замки и дворцы, с башенками, с лепными украшениями. В жаркую погоду её постройки пересыхали и осыпались, шурша мелкокрупитчатыми струйками, превращались в бесформенные горки. От былой дружбы и бесформенной горки не осталось. Парни, похоже, вздохнули с облегчением, не видя и не слыша Маши. Она, сильно задетая их пренебрежением, начала наконец самостоятельно существовать в большом мире. И только Шурик не давал забыть о прошлом. Приезжал почти ежедневно. Маша удачно скрывалась, находя дела и развлечения подальше от дома. Из десяти случаев упёртый Вернигора нарывался на неё хорошо, если дважды. Рассказывал о Славке, о ребятах. Она слушала, ненатурально улыбаясь и задавая пустые вопросы из вежливости, ради поддержания светской беседы. Она страдала, она ничего не хотела знать ни о Славке, ни о парнях. Вот если бы Татьяна объявилась! Татьяна пропадала, дома не застать. Одного Шурика оставила ей судьба в качестве заменителя и бывших друзей, и пропавшей подруги, и необходимого до спазмов в душе Славки. Заменитель из Шурика получался так себе. Сам он, правда, своей эрзацевости для Маши не понимал. Ему казалось, он теперь свой человек в доме. Он рвался починить текущий кран, смазать петли у дверей, ходил за картошкой, банками поедал варенье. Клубничное закончилось, в ход пошло яблочное. И учил, учил девушку жизни, сам ничего о жизни не зная.

События последнего года представлялись девушке дурным сном, игрой подростков во взрослых людей с их взрослыми осложнениями, проблемами и страстями, некой подготовкой к самостоятельному плаванию. Подготовка продолжалась, несмотря на то, что плавание началось. И началось сразу с попадания в шторм. Никто не заметил. Ребята увлечённо играли, Славка играл. Маша играла за компанию с ними. Не понимали, не хотели видеть, что именно сейчас кроятся, шьются судьбы с их последующими осложнениями, проблемами и страстями.

Славка вернулся в марте. Благодаря Шурику Маша знала - он ушёл от Ирины, от новорождённого сына домой, к матери. Периодически мирился с женой, возвращался, но вскоре опять сбегал. В первый же свой побег унёс в отчий дом подаренную Машей ему на свадьбу индийскую вазу и оставил её у Анастасии Михайловны со словами: "Пусть все подарки себе возьмёт, а ваза только моя". Шурик, рассказывая, многозначительно поглядывал на Машу. Она притворялась спокойной, равнодушной, лицом незаинтересованным. И не сознавалась, что стала иногда видеться со Славкой, приехавшим к ней в конце марта с виноватым лицом и пятью красными розами.

Опасаясь столкнуться с Шуриком, любившим, по его словам, навещать "старую подругу", Славка не заезжал, а звонил по телефону, назначал встречу. Свидания их выглядели невинно, по-братски, и Маша не могла отказать себе в необходимости периодически видеть Славку. Без него ей становилось плохо, мир тускнел, наливаясь непроглядной хмарью, ничто не радовало, каждый уголок, каждую щёлочку души заполняла безнадёжная чёрная тоска. Она пыталась остановить себя, прекратить встречи. И не могла. С каждым днём вина её усугублялась. Знала, что подло бежать к Славке, когда он зовёт, подло радоваться ему и радоваться его радости при виде её. Она, Маша, гадкая, мерзкая, крадёт отца у сына, мужа у жены, нет ей прощения. Но ведь ничего у них не было! Они ни разу не прикоснулись друг к другу. Ездили в Царицыно, гуляли там по дальним, заросшим, частично заболоченным уголкам парка и говорили о весне, о жарком нынешнем июне, вспоминали первую поездку, его прыжок, обнаруженный Татьяной водопад из капели. Он не посмел ей даже руку протянуть, когда она по его следам пробиралась через особо топкое, заросшее низеньким тростником место. Отчаянно морщился, и страдание было написано на его лице кривыми строками. А ещё раньше, в апреле, они ходили в Большой театр на "Жизель", на дневной спектакль, и после долго гуляли по бульварам, дыша чуть горьковатым, пропитанным смесью из запахов выхлопных газов, набухающих почек и сырой земли, воздухом. В любимом "Марсе" несколько раз ужинали. Были в музее имени Пушкина, потянул туда Пикассо. Им было удивительно хорошо и просто даже всего лишь находиться рядом, подле друг друга, разговаривать или молчать, дуться, мириться, валять дурака или быть взрослыми, серьёзными людьми. Они понимали друг друга с полувзгляда, с полуслова. Насмотревшись Пикассо, не сговариваясь, пошли к выходу из музея.

- Пробило что-нибудь? - спросил Славка.

- Не помню названия. Старый еврей и мальчик.

- Сине-зелёные тона?

- Ага. И вся мировая скорбь в глазах.

- Согласен, не глаза - космос. Кстати, хочешь мороженого?

- Хочу.

- А "Токай" возьмём?

Они пошли на улицу Горького в "Космос". Ели мороженое, запивая "Токаем", делились впечатлением от картин и графики Пикассо. С учёным видом знатоков рассуждали о Гернике. И мирно простились в вагоне метропоезда. Славке надо было на пересадку, он снова вернулся к Ирине. Сколько могло продолжаться состояние счастливой невесомости и сказочного везения?

В конце мая возникла Татьяна, сообщила, что вышла замуж за "эти очки напротив". У "очков" имелось прозаическое имя - Лёша, и не менее прозаическая натура наблюдалась. Помечтав о Татьяне несколько месяцев, он перешёл к делу. Выгнал свою гражданскую жену, найдя дутый, притянутый за уши повод. Разыскал Ярошевич. Любовь у них началась сумасшедшая. Подали заявление в ЗАГС. Мама и бабушка Татьяны выбор одобрили. И чего тогда тянуть? Быстренько расписались, пусть Маша не обижается, нормальной свадьбы не было, все деньги грохнули на свадебное путешествие. Две недели в Ленинграде - чума просто, счастье оглушительное. Мама с бабушкой на зятя не нарадуются. Пора знакомить мужа с подругой. И Татьяна приволокла "очки" к Маше домой, знакомить. Крайне неудачная идея. Маша с Лёшей друг другу сильно не понравились. Настолько, что очкастый Лёша поставил вопрос ребром: или я, или твоя подруга. Татьяна выбрала "очки". Маша не обиделась, она понимала её. Предупредила осторожно:

- Не торопишься ли ты? Смотри, Тань, как бы не наплакаться после. Если мужчина небрежненько, на ходу, предал и жестоко оскорбил одну женщину, он способен небрежненько предать и другую.

- По собственному опыту судишь? По Стасу? - обиделась Татьяна. Она успела вытрясти из Маши информацию о событиях последних девяти месяцев, когда бросила компанию и моталась, бог знает, где сначала одна, потом со своим "очками".

- По собственному опыту тоже, - согласилась Маша.

- Ты поэтому со Стасом не спишь? - Татьяна, подтянув ноги, свернулась калачиком на софе. Она всегда любила сидеть, поджав ноги. - Боишься, предаст?

- Ой, Тань, не смеши. Формально он минимум дважды меня предавал. И я его.

- То формально, - протянула Татьяна. - А то по существу.

- По существу вопрос о постели у нас с ним на повестке дня не стоял, - резко заметила Маша.

- А если Стас его поставит? - хитренько посмотрела Ярошевич, теперь уже Гришаева.

- Если поставит, тогда разбежимся, - глухо проговорила Маша. - Я, конечно, подлая баба, змея, но не до такой степени, чтобы в постель к женатому прыгать.

- Плохо ты Стаса знаешь. Он тебя не трогает из куртуазности.

- Чего? - открыла рот Маша. Она думала, Славка не претендует на интим из понимания, из любви к ней и признания её права на собственный выбор, в крайнем случае, из элементарного уважения её чувств.

- Слово незнакомое? Ах, знакомое, объяснять не надо? Тогда другое объясню.

Татьяна уставилась в потолок, скорчила учёную мину и занудливым преподавательским тоном прочла небольшую лекцию. По её прикидкам, Стас не склонял Машу к грехопадению, потому что видел в ней не проходную пешку, а ферзя, то бишь, королеву. Королева должна сама прийти или хотя бы позвать, подать недвусмысленный знак. Королева же его братом назначила. Стас терпеливо дожидался перемены высочайшего решения, добровольной капитуляции. И вообще... Он, видишь ли, в некотором роде, эстет, любит долгие и красивые прелюдии. Но что-то их с Машей прелюдия неприлично затянулась. На сколько? На два года? Больше? Ну, ведь неприлично. Стас устанет дожидаться и либо сбежит навсегда, либо припрёт свою прекрасную даму к стенке с конкретной целью задрать ей её кринолины. Уж если он решит окончательно и бесповоротно спать с Машей, то будет спать с ней, никуда она не денется.

Деваться ей найдётся куда. Не всё так просто, как широкими мазками рисует Татьяна. И Славка не столь примитивен. Но... какая-то правда прослеживается. Маша сосредоточенно раздумывала над излагаемой подругой версией. Некоторые тезисы были приятными, некоторые - не очень. Почему-то померещилось, что Татьяна права, прав Шурик, они лучше знают и понимают Закревского. Нет между ней и Славкой прекрасного, нежного чувства, боящегося мельчайших сквозняков, а есть долгая, искусно созданная, красивая прелюдия к постельным отношениям. И когда Славке надоест его эстетический выкрутас, он реально загонит её в угол. Самое кошмарное, что Маша запросто может сдаться, элементарно не выстоять. Тогда украсит собой тот реестр, о котором регулярно напоминает Шурик. Интересно, под каким номером? Кажется, Валерий Чкалов утверждал "если быть, то быть первым". Весь вопрос в том, кем быть. А для Славки Маша хотела быть даже не первой, единственной. На меньшее не соглашалась. Судя по высказываниям людей, знавших Славку намного дольше, связанных с ним с детства, Машино желание не осуществимо в принципе. Следовательно, либо номер в его донжуанском списке, либо разрыв отношений. Возникшая альтернатива её не устраивала. С одной стороны, жизнь без Славки невозможна, немыслима. С другой - немыслимо попасть в его донжуанский список. Непозволительно по целому ряду причин.

- Тань, заканчивай. Я твою мысль поняла. Хватит мне душу травить, - оборвала Маша разогнавшуюся в менторском вдохновении подругу. Неприятно долго слушать о своём искажённом восприятии дорогого тебе человека, ваших с ним отношений. Что, если Татьяна действительно права?

Мысль о возможной правоте Татьяны и Шурика с тех пор занозой сидела в голове, мешая просто и радостно общаться со Славкой. Маша всматривалась в него, вслушивалась в его речи, ища подтверждения крепко сидевшей в ней занозе. Славка, тонко чувствовавший девушку, насторожился, неуловимо поменялся. Их идеальный настрой друг на друга сбился, возникли разные досадные помехи, которые Маше мнились искомым подтверждением. Отказаться от встреч она не могла, но стала брать на них Маргошку. Сестра выступала живым, весьма непосредственным и бронебойным щитом, пресекавшим всякую возможность перехода от лирики к физике. Славка терпел недолго. Маргошка требовала к своей персоне слишком много внимания, претендовала на особую значимость для него, грубо рвала кисейную ткань их привычного общения. Она лезла в разговоры, не понимая их истинного, не облекаемого в конкретную форму, смысла, нарушала полное разных значений молчание.

В конце лета Славка повёл их на концерт артистов зарубежной эстрады. Где-то исхитрился добыть билеты. Устроил сёстрам редкое по их возможностям развлечение. Маргошка прыгала от радости. Маша же с трудом отсидела первое отделение. Слишком громкие звуки, слишком яркие краски. У неё разболелась голова, она едва терпела. Славка великодушно предложил уйти с концерта, погулять. Маша в ответ несколько оживилась, и этого ему было достаточно, чтобы плюнуть на престижное эстрадное действо. Они ушли. Маргошка, идя между ними, ныла, ругала сестру, клянчила и всячески вымогала возвращение на второе отделение. Но вместе с ними, без них не хотела.

- Помолчи немного, поживёшь подольше, - наконец сухо уронил Славка. - В следующий раз с нами не пойдёшь.

Маргошка, поверив обещанию, на несколько минут перепугано затихла. Славка воспользовался паузой.

- Мань, погуляем по набережной?

- Туда?

- Туда.

- Куда? Куда? - завелась Маргошка.

- Слав, до набережной далеко. Я на своих каблуках не дойду, ноги отвалятся.

- Что это за туда? Куда? Стас, куда мы пойдём? - Маргошка взяла его под руку, приплясывая, пошла рядом, заглядывая парню в лицо. Славка поморщился:

- Не кудахтай, Марго, в курицу превратишься. Мань, а если до набережной на такси, а дальше пешком? Дойдёшь?

- Дойду, - взгляд у Маши посветлел, всё лицо посветлело, осветилось изнутри чудным воспоминанием. Славка любовно смотрел ей в глаза. На миг оба перенеслись в осенний день почти трёхлетней давности. Забликовала тяжёлая, маслянистая рябь волн Москвы-реки, зазолотились на солнце купола соборов Кремля, терпко запахли сиреневые хризантемы, потянуло той их радостной влюблённостью, счастливым преддверием чего-то большого и настоящего.

- Эй, вы чего остановились?! - крикнула над ухом возбуждённая Маргошка. - Давайте ловить такси, коли решили. Уже два "зелёных огонька" мимо проехали.

Дивное воспоминание, окутавшее Машу и Славку сверкающей пыльцой, дрогнуло, осыпалось тёмными хлопьями. Одна на двоих досада заполнила мир.

- Я её убью, - очень тихо, сквозь зубы, пообещал Славка, громко добавил, - Марго, а самой поймать такси слабо?

- Я маленькая, у меня не получится, - Маргошка открыла все зубы до единого в наглой ухмылке.

- Да? - ненатурально удивился Славка. - Маленьким девочкам в компании взрослых людей делать нечего. Больше с нами никуда не пойдёшь.

- Размечтался! - фыркнула Маргошка и отправилась ловить такси.

В машине говорила одна Марго, не замолкала ни на секунду. Вертела головой, широко жестикулировала, задавала идиотские вопросы, всячески отвлекала внимание Славки на себя. Выпороть бы, да ремня под рукой не нашлось. Шофёр, и тот очумел от настырной девицы, с облегчением высадил их напротив Водовздводной башни Кремля. Они прошли в прогулочном темпе метров пятьсот. День чудесный. Яркое солнце, но без одуряющей летней жары. Тяжёлая, маслянистая рябь волн и впрямь искрила бликами, волны звучно били в гранитный парапет. Ветерок трепал волосы, остужал горящие лица. Маргошка унеслась вперёд, перемежая воплями ею же исполняемый шлягер:

Рано, рано, рано прощаться,

Рано прощаться, поздно прощать.

Годы, годы, годы промчатся.

Что от тебя мне ждать?

Маша подумала о тайном пророческом для них смысле шлягера, воспроизводимого сестрой. Чёрт её за язык и связки тянул, эту Маргошку. Почувствовала, Славка думает о том же. Его рука поймала её пальцы, бережно сжала, успокаивая: глупости в голову лезут, забудь. И не отпустил, шёл, держа Машу за руку. Первое за много месяцев движение от лирики к физике. Она не испугалась, не запаниковала. Хорошо, правильно, так и должно быть. Никакого криминала при этом.

Маргошка остановилась, оборвала "пение", обернулась к ним. Крикнула зычно:

- Э-э-э! Ну-ка, немедленно расцепитесь! Вам нельзя!

- Я твою Маргошку придушу когда-нибудь, - серьёзно оповестил Славка, крепче сжал ей руку. Сильная, тёплая ладонь его согревала Машу от пяток до макушки.

- Может, Пушкина почитаем? - она, как подсолнух к солнцу, подняла лицо к Славке, белобрысому, сероглазому, совсем не красавцу, чертовски привлекательному, несносному, замечательному.

- Не-а, - Славка смотрел сверху вниз, смешинки прыгали в ясных очах, разбавленные плохо скрытой тоской. - Твоя наглая сестрица не даст. Весь кайф поломает.

Наглая сестрица между тем набрала хороший разгон, понеслась на них ракетой. Налетела, точно посередине, разбила, разорвала сцепление их пальцев. Выдохнула с натугой:

- Вам только через меня можно соединяться, - схватила за руки Славку, Машу, превратилась в связующее звено, в амбарную неподъёмную цепь.

- Папа, мама и я - отличная семья, - охарактеризовал Славка попытку Маргошки изменить сложившуюся конфигурацию. Он прошёл ещё метров пятьдесят, выдернул у Марго руку, остановился у каменного барьера, огорошил:

- Не хочу гулять. Раздумал. Давайте, девчонки я вас домой отвезу.

Маша, не желающая видеть истину, - Маргошка виновата, - вскинулась:

- Что-нибудь случилось? Ты с Ирой помирился?

- Я с ней окончательно разошёлся. Она здесь не причём. Устал, голова разболелась. От тебя заразился, наверное.

Неуверенная, извиняющаяся улыбка его говорила: не могу так, не хочу, ты умная, всё понимаешь, прочитай правильно мои мысли, не обижайся. Маша качнула головой, мол, хорошо, как хочешь. Одёрнула сестру, та полезла было тормошить Славку. Маргошка надулась.

Славка проводил их до самого дома, забыв о возможности столкновения с Шуриком. Они проводили Славку до остановки, посадили в автобус.

- Я позвоню на днях, - бросил он, стоя на подножке. Поторопился подняться в салон. Двери закрылись, автобус тронулся и, пыля, стал быстро удаляться. Сердце у Маши внезапно дрогнуло, сжалось в смертной тоске от дурного предчувствия, и она расплакалась.

- Ты чего? - не поняла Маргошка.

- Сама не знаю, - всхлипнула девушка. - Мне вдруг показалось, что мы видим его в последний раз, больше никогда не встретимся.

Так оно и случилось. Ну, или почти так. Их вторая прогулка по набережной была последней настоящей встречей.

- Он же сказал, что позвонит через несколько дней. Вытри слёзы, рёва-корова, - похлопала сестру по плечу Маргошка. - Я бы на твоём месте давно женила на себе Стаса. Сперва бы с Ирой развела, а потом на себе женила. Не хочешь? Ну и дура. Тогда так с ним будь, как у нормальных людей принято. Найдётся, что вспомнить в старости. А то вы, как первоклассники, ходите, за ручки держитесь. Смотреть противно.

- Противно? Не смотри, - вытерла слёзы Маша и направилась к дому.

Никто, абсолютно никто не понимал, не хотел понимать, что у них со Славкой отношения сложились на ином, гораздо более тонком и хрупком уровне. Все их торопили, либо подталкивая к несвоевременной близости, способной перечеркнуть, убить особый мир, в котором они существовали, находясь рядом, в надежде опустить эту парочку сумасшедших на грешную землю, либо, наоборот, силком оттаскивали в разные стороны, прочищая мозги, опошляя их чувства, заставляя видеть убогое, грязное в распахнутой навстречу душе. Наверное, не только к ней лезли советчики, но и Славке свою точку зрения навязывали. Но что, если она неправильно понимает Славку, неправильно понимает странную ситуацию, растянувшуюся на годы? Раз практически все против них ополчились, то, может, все и правы? Может, проще надо смотреть? Упрощение Маше претило, она сопротивлялась давлению со стороны, своим сомнениям, обычной житейской логике.

Славка позвонил через день

- Маня, поедем в лес, шашлыки жарить?

- Поедем, - засмеялась она. Радовалась не сбывшемуся предчувствию.

Выбрали день, место, время. Оговорили фрукты-овощи. Заспорили о напитках. Славка жаждал водки, Маша геройски защищала сухое вино.

- Для чего тебе водка? Напиться? Не надо её.

- Надо, Федя, ой, то есть, Маня, надо.

- Для чего?

- Расслабиться немного. Я не напьюсь, обещаю.

Обещания свои Славка выполнял далеко не всегда. Маша предпочла не поверить, но и не высказала сомнения вслух, притворилась, будто поверила.

- Хорошо. Тебе водка, мне вино, Маргошке лимонад.

- Кому?! Маргошке?! - чуть не зарычал на другом конце провода Славка. - Маргошка с нами не едет.

- Почему?

- Она только всё портит.

Маша быстренько прикинула: лето, лес, водка, они вдвоём. Совершенно ясно, чем закончится их пикник. Упёрлась:

- Без Маргошки я не поеду.

- Мань, не дури, - Славка пытался держать себя в руках, пока смягчал интонации. - Не нужна нам Маргошка. Неужели мы не имеем права побыть вдвоём, без посторонних?

- Слав, знаешь, чем это закончится?

- Знаю, - после заминки и уже совсем другим голосом отозвался он, насмешничал, - Лес, Маня, птички поют, тишина, воздух чистый, мы вдвоём. Ни одной тупой скотины рядом, никаких мещанских рассуждений о правильном и неправильном, о "можно" и "нельзя".

Ей бы остановиться, услышав его тон, отыграть назад. Ведь поняла внезапную перемену, причину перемены поняла. Но нет, в памяти у Маши срочно, не вовремя и некстати, всплыли предупреждения Шурика, размышлизмы Татьяны и Маргошки. Увы, кажется, справедливые. В ту минуту она не верила Славке и себе, верила чужим наговорам.

- Нет, Слав, без Маргошки не поеду. Я не собираюсь становиться твоей любовницей. Помнится, я уже высказывалась на эту тему.

- Любовницей... Фу, как грубо, Мань. Не любовницей, любимой женщиной.

- Пока ты женат...

- Я формально женат, временно.

- Разведёшься, тогда и Маргошку с собой таскать перестану.

- Формалистка!

- Виконт де Вальмон!

- Мещанка!

Они поссорились. Они поругались. Ссоры у них часто случались и раньше. Но ругались они впервые. Она стремилась к чистоте в отношениях, к элементарной порядочности. Он хотел, чтобы она ради него презрела всё, перешагнула черту обывательской морали и милой её сердцу порядочности. Ни звука о любви, о завтрашнем совместном дне, о предполагаемом будущем. Полежать на облаках, сколько удастся, только лишь. На облаках ли? Одни взаимные обвинения и напоминания о прошлых обидах. Закончилось хуже некуда.

- Правильно меня ребята предупреждали, правильно Шурик говорит...

- Ах, Шурик, - перебил Славка, окончательно выйдя из себя. - Ну и оставайся со своим Шуриком. Вы друг другу идеально подойдёте. Всё, никаких шашлыков! Ничего вообще!

Он швырнул трубку. Маша сидела, ловя ухом короткие гудки, сердитые-сердитые. Сбылось предчувствие. Подошла Маргошка, отобрала телефонную трубку, положила её на аппарат.

- Мы на шашлыки едем?

Маша вспыхнула. Сестра подслушивала, свинёнок бессовестный.

- Мы никуда не едем.

- Почему? - капризные интонации Маргошке всегда отлично удавались. - Я хочу со Стасом на шашлыки. Пусть себе пьёт водку, сколько в него влезет. Может, пьяным меня наконец заметит.

- Мало ли кто чего хочет, - отрезала Маша, постепенно повышая голос. - Не лезь не в своё дело. Что за дурная привычка - лезть не в своё дело?!

- У кого? - недобро прищурилась Марго.

- У тебя! - крикнула Маша. - У ребят, у Таньки, вообще у всех! Все лечат, все учат: так надо, так не надо! Задолбали!

Маргошка застыла с раскрытым ртом. Маша не имела раньше привычки орать благим матом и швыряться вещами. Психоз натуральный. Ого, посуду пошла колотить! Сестрёнка предпочла сбежать из дома от греха подальше, не задев случайно эту ненормальную, истеричку бешенную.

Истеричка два дня боролась с желанием обвинить Марго, мол, из-за тебя с ним поругалась. Знала, что за Маргошкой не главная вина. Два дня боролась с одолевавшими её нормами привитой с детства морали, страхом оказаться презираемой друзьями и знакомыми, страхом конфликта с родителями, ужасом перед собственным падением и вероятностью потерять Славку навсегда после того, как он получит желаемое. На третий день она сдалась. Будь что будет. Сама позвонила ему.

- Слав, ну, мы поедем на шашлыки? Я согласна без Маргошки.

Славка был спокоен и холоден.

- Ты опоздала. Я передумал. С Маргошкой или без Маргошки мы больше встречаться не будем. Прощай, Маша, - он вздохнул и повесил трубку.

Маша, не Маня. Назвав её Машей, он сказал слишком много, целое громадное объяснение уместив в одно короткое имя.

Первые дни она и плакать не могла. Душа сжалась в крохотный комочек, поместившийся у солнечного сплетения, тихо ныла в омертвевшем теле. Ни единой мыслишки в голове. Родители и Маргошка с испугом наблюдали за ней, опасаясь подходить близко, задеть неосторожным жестом или взглядом. Маша напоминала им механическую куклу.

Последние денёчки студенческих каникул, ласковые и светлые августовские дни. Ей бы уезжать куда-нибудь, в парк, например, или по городу бродить с утра до вечера, выдавливая из себя пустоту, отчаяние, ужас лишения чего-то по-настоящему прекрасного. Нет, она сидела на балконе и тупо разглядывала куст сирени, на который однажды спрыгнул Славка, доказывая ей, - сейчас она не сомневалась, - своё особенное отношение. Трижды звонил Шурик, приглашал в кино. Она соглашалась, договаривалась с ним и не ездила, оставалась дома. На четвёртый раз сама себе положила съездить. До назначенного часа оставалась уйма времени, можно ещё посидеть на балконе.

- Марусь, ты чего дома?

Она повернула голову на знакомый голос. На ближайшем балконе стоял сосед, Ваня Котов, в трусах и майке. Покурить вышел. Ваня был старше, родом из далёкой деревни, в Москве обосновался после армии, лет десять как, и, несмотря на отчаянное стремление приобрести столичный лоск, не мог отделаться от некоторых деревенских замашек. Даже называл соседей на деревенский лад. Машу, например, упорно именовал Марусей.

- Скоро уйду, Вань.

- Ты одна?

- Одна.

- И я один. Маринка с сыном на всё лето к матери в деревню ухряла. Скучища-а-а! А ты чего смурная такая?

- Плохо мне, Ваня, хуже не придумаешь.

Удивительно, кому другому Маша не смогла бы сказать "меня бросили". И ведь молчала много лет. Но вот Ване тогда сказала. Котов почесал в затылке и просветил:

- Это тебе выпить тогда, Марусь, надо. Лучшего средства пока не найдено. По себе знаю.

В результате десятиминутных переговоров Маша очутилась на кухне у Котовых, и они с Ваней наперегонки так накачались дешёвой "бормотухой", что - мама, не горюй! Ещё через некоторое время она вспомнила, что собиралась начать новую жизнь, честно и благородно пойти наконец в кино с Шуриком. И пошла. С трудом, но пошла. В электричке ей стало нехорошо, она едва успела выскочить в тамбур. Её вырвало. Потом вырвало снова, уже в Грачёвке, недалеко от того места, где раньше всей компанией они любили сидеть на спиленном дереве. Маша долго стояла возле кустов, согнувшись, и ей казалось - она выблёвывает из нутра себя прежнюю и кусок жизни, в котором основное место занимали Славка, их отношения, её страхи и ошибки. Она весьма символично выворачивалась наизнанку прямо напротив дома Закревского. Когда процесс очищения закончился, ей полегчало и физически, и морально. Надолго ли?

Шурик, увидев её, онемел и не сразу пришёл в себя. Зато потом с четверть часа от всего сердца читал ей нотацию, моралист несчастный. Не придумал ничего лучшего, как отвести её на крышу дома, один к одному похожего на заколдованную башню. Там лежали длинные и широкие доски, накрытые ветхим покрывалом.

- Мы здесь с ребятами иногда кантуемся. Это наше место, - пояснил он. - Одеялко чистое, ложись и поспи. В таком виде я тебя даже домой не повезу.

Она посопротивлялась немного, легла на указанное место и уснула. Разбудил её Шурик через три часа. Он принёс пластиковую бутылку с чистой водой. Маша смогла прополоскать рот, умыться и почиститься.

В кино они, конечно, не попали. Шатались по улицам, иногда заходя в прохладные подъезды и там целуясь, пока ворчливые тётки не прогоняли их. Зачем они целовались? Почему? Как случилось, что они принялись целоваться? Маша не помнила. Знала одно - инициатива не её, Шурика, ей самой безразлично. Вместе с "бормотухой" она выблевала и гордость с достоинством.

На следующий день Шурик заявился без предварительного звонка, днём, когда родители были на работе, а Маргошка в сопровождении сестры Болека Галки уехала в центр на поиски каких-то обалденных теннисных шортиков. Не сам ли Шурик настропалил девчонок втихомолку? С некоторых пор Маша начала подозревать в нём скрытого интригана. Впрочем, ей дела не было до его интриг.

Она пошла ставить чайник на плиту, доставать варенье, но была поймана Шуриком прямо в коридоре, прижата к стенке.

Через полчаса Маша обнаружила себя на диване, в полураздетом виде. Шурик сплёлся с ней теснейшим образом, целовал, гладил, шептал:

- Какие у тебя красивые руки, Маня. Никогда не видел таких красивых рук.

- Не называй меня Маней, - вяло бормотнула она. Хоть что-то у неё должно остаться от Славки.

- Ладно, не буду, - обещал Шурик, явно не вникая в смысл произносимого. Он пыхтел и задыхался.

Маша получала новый опыт, опыт сексуального характера, и не сказать, что ей было противно этот опыт получать. Ощущения, надо признаться, казались приятными. Возбуждение нарастало и выгибало тело дугой. В ту минуту Шурик и брякнул с непередаваемым выражением:

- Давай, я тебя возьму?

- Что? - переспросила Маша, приходя в себя, мигом трезвея. Поразил речевой оборот, раньше не встречавшийся ей ни в жизни, ни в литературе. Возьму. Вещь она, что ли?

- Ну, давай, я тебя возьму, а? - изнемогая, просил Шурик.

- Нет, - девушка высвободилась из его горячих объятий, резко и твёрдо повторила, - Нет.

Ушла в ванную комнату. Славку держала на расстоянии в километр. А Шурику почти уступила и без долгих церемоний, без красивых прелюдий, без многого другого. Надо принять душ, остыть, очиститься. Стоя под прохладными струями, думала. Возьму. Надо же. В такой ситуации Славка бы уже взял, не спрашивал. Далеко Вернигоре до Закревского. Судьба предлагает вместо Славки Шурика? Если уж менять сокола, то на орла, не меньше, никак не на ворону. Шурик тоже хорош. Интересный подходец у него. В любовницы к Славке идти нельзя, плохо, мерзко. К Шурику в любовницы - можно, даже нужно. Она вышла из ванной чистая, посвежевшая, в любимом Славкой халатике. Посмотрела на Вернигору.

- Душ примешь? Нет? Тогда одевайся и приходи на кухню, я тебя чаем напою, - она не сердилась на Шурика. Виноват? Себя виноватой она считала не меньше. Оба хороши. Да и жалела его. Вон, какой потерянный, несчастный. На что он надеялся? На её обиду? На желание отомстить Славке, забыться с другим? Постой, постой, но ведь Шурик не знает ни о том, что она продолжала встречаться со Славкой, ни об их окончательном разрыве. Она ему не говорила. Или проболталась с пьяных глаз, а теперь не помнит? Или Славка с ним делился? Не похоже на Славку. Вообще, непонятно.

Шурик пришёл на кухню помятый. Тихо пил чай, подавленно слушал Машин вердикт. Она постаралась высказаться аккуратно, но твёрдо, не оставляя ни одного шанса, никакой, самой крохотной надежды. Никогда ничего с Шуриком у неё не будет, лучше вовсе не встречаться, не созваниваться. Им всем тогда легче забыть её, а ей легче забыть их. Так надо, так справедливей, честней и порядочней. Хватит уже разыгрывать драму, жизнь не простит им глупых игр. Поэтому надо всё забыть, начать с чистого листа. Маша закончила.

Шурик, уминая варенье, обмозговал её декларацию и предпринял последнюю попытку. Не нотацией, не чтением морали, обычными логическими построениями и обращением к трезвому рассудку он решил её переубедить. Знает ли Маша, что Стас никогда не женится на ней? Знает, он сказал однажды? И сама понимала? Так чего же дурочку валять? Он, Шурик, не самый худший на свете вариант. Непонятно, что её корёжит. Петьке дала, Стасу дала, а Шурику не дала. Несправедливо.

- Сорока-воровка кашу варила, деток кормила: этому дала, этому дала, этому дала и этому дала, а этому не дала, - загибая пальцы, грустно пошутила Маша, вспомнив детскую считалочку. - Он воду не носил, дрова не рубил, печь не топил, кашу не солил... Тебе не приходит в голову, Шура, что я никому ничего не давала? Девушка я пока, Шура, девушка.

Существующее положение дел Шурику и впрямь в голову не приходило. Он не поверил, разумеется. Его проблема. Маша не сочла нужным переубеждать Шурика, - пусть верит, чему хочет, - и тем самым убедила надёжней всего.

- А давай я у тебя первым буду? - вдохновился Шурик. Непонятно, какая именно перспектива окрылила его. Стать первым у кого-то, стать первым у Маши, обойти Славку на одном из многочисленных поворотов? При том ни слова о чувствах, ни намёка, ни взгляда нежного. Одно сплошное вдохновение.

- Не пойдёт, - отказалась Маша, небрежно погасив радость, бьющую из Шурика через край.

- Почему? Чем я плох для тебя? - оскорбился он.

- Ты не плох. Ты просто мой друг.

- А ты кого ждёшь? Стаса? Весь век прождать можешь.

- Я, Шура, жду мужа. И пока штампа в паспорте не будет, ни-ни, - девушка использовала самую убийственную отмазку, какую сумела изобрести наскоро. Не объяснять же Вернигоре, насколько они не совместимы по уровню, по восприятию, по стремлениям и чаяниям, да по всему вообще. Не поймёт.

Насмерть убитый выдвинутым условием, Шурик отправился восвояси не солоно хлебавши, напутствуемый пожеланиями не приезжать, не звонить, совсем забыть о существовании Маши Добрыниной.

Приезжать Вернигора не осмеливался. Звонить пробовал месяца три. Маргошка выручала. Подходила к телефону и врала, изобретая различные причины отсутствия дома сестры. Через три месяца Маша, отвлекаясь от мучительно острого переживания разрыва со Славкой, очертя голову, кинулась в новый роман. Маргошка теперь говорила Шурику по телефону правду. Он это понял, перестал напоминать о себе.

Прошёл год, немного успокоивший Машу. Она меняла кавалеров и таким образом избавлялась от терзаний по поводу своей женской и человеческой несостоятельности. Гордо носила презрительное и уважительное одновременно прозвище "Динамо". О старых друзьях вспоминать себе запретила. Иногда Маргошка сорокой на хвосте приносила новости. Например, Славка развёлся таки. Маше самой нравилось, как спокойно она выслушивает и комментирует Маргошкино трындычание. Впрочем, она всегда намного легче переносила Славкино пренебрежение, если его не случалось рядом пару месяцев.

Однажды в доме нарисовалась давно не дававшая о себе знать Татьяна. Радостная, похорошевшая, - хотя, куда уж больше? - бодрая и энергичная. Засыпала новостями. Живёт не в Москве, в каком-то воинском гарнизоне. В каком и где территориально, Маша не уточнила, поскольку не успевала слово вставить. "Очки" сменил гражданскую ориентацию на военную, по контракту или ещё как, перешёл на службу в армию. Татьяна уехала с ним. В Москву вернулась на время - родить, переждать самое нелёгкое после родов первое полугодие под крылом матери и детской поликлиники. Родила уже, дочку, вот фотки, правда, красивый ребёнок? Головку держит. Надо в институте восстанавливаться, удобнее на заочное отделение. "Очки" из-за диплома темечко ей продолбил. У неё сейчас, кстати, отпуск, отдохновение от непростой семейной жизни. Она тут недавно взяла и попёрлась к Стасу в гости. День сплошного везения. Стас дома один оказался, обрадовался ей. Посидели, юность вспомнили, винца выпили. Ну и...

- Ты шутишь? - не поверила Маша.

- Какие шутки? - Татьяна смотрела честными-пречестными глазами. - Машка, я тебе скажу... У-у-у... Как мы согрешили! Как мы божественно согрешили!

- Серьёзно? - у Маши чесался кончик языка, столь много некорректных вопросов на нём повисло.

- Африканская страсть, - кратко отчиталась подруга. - Он, между прочим, заглянет к тебе на днях, ты ему передай вот это.

Маша приняла незапечатанный конверт.

- Что это?

- Моё объяснение. Да не в любви, не пугайся. Я ему там изложила кое-что, чего он обычно слушать не хочет.

- Почему сама не передашь?

- Не хочу с ним ещё раз видеться.

- Не понимаю, - Маша села на стул, уступив софу Татьяне, вертела в пальцах конверт. - Ты боишься увязнуть глубже? Боишься, потом мужа бросишь?

- Машка-а-а! - Татьяна потянулась до хруста в косточках, пристроилась на софе, свернувшись по-кошачьи. - Какая ты глупая. Я мужа люблю, не Стаса.

- Зачем же ты со Стасом... - Маша поискала подходящее слово. - Зачем же ты со Стасом любовью занималась?

- Какой любовью, Машка, ты что, очумела? Сексом, дурочка, сексом. Мы с ним, извини за выражение, вульгарно трахались. Оба получали удовольствие. Но хорошего понемножку.

- Зачем, если ты больше его не любишь?

- Мой реванш за восьмой класс. И за все последующие годы. Так ты передашь?

- Я-то передам, - смутилась Маша. - Только он вряд ли сюда приедет.

- Да? - растерялась Татьяна. - А что у вас с ним опять приключилось? Поругались?

- Хуже, - Маша вдруг заинтересовалась погодой на дворе, уставилась в окно.

- Мне ребята что-то пели о твоём стервозном поведении, будто ты истории разные устраивала, хотела развести Стаса с Ириной. Я слушала и не верила. Совсем на тебя не похоже.

- Зато на них похоже. Особенно на Шурика, - зло откликнулась Маша, не поворачивая головы к Татьяне.

- Ну-ка, подруга, давай сварим кофейку, и ты мне всё подробненько расскажешь. Вставай, пошли на кухню. Хватит в окно пялиться, ничего интересного там нет. Одна жара тропическая. Даже странно, конец августа и такая жара.

Пока Маша делилась воспоминаниями, они успели несколько раз сварить и выпить по чашке крепчайшего кофе, с щепоткой соли, по старому рецепту. Татьяна слушала, не перебивая, лишь изредка задавала уточняющие вопросы. Дослушав, помолчала минуту, подвела итог:

- Вот что я тебе скажу. Маргошку твою убить мало. Полагаю, она сознательно вам мешала. В отличие от тебя, она не наивная дурочка, знала, что делает. Собака на сене: сам не гам, и другим не дам. Шурика ты правильно погнала. Он, свин, ребятам совсем не то рассказывал, что ты мне сейчас. Значит, и тебе всё неправильно преподносил. Сознательно вредил, гад.

- Зачем? - опешила Маша.

- Это у него спрашивать надо. Может быть, ему ты нужна. А может, он Стасу нагадить хотел. Не смотри на меня так. Он же всегда ему завидовал, потому и рядом тёрся. Врага лучше иметь в друзьях.

- Значит, нагадить хотел. Я здесь не причём. Я бы почувствовала, дыши он ко мне неровно. Не могла бы не почувствовать, не заметить, - девушка превращала кофейное пятно на клеёнке в беспорядочные разводы.

- Ты?! - Татьяна возмущённо фыркнула. - Да ты у себя под носом ничего не видишь. Стас по тебе четыре года с ума сходил, ты заметила? Ничего подобного. Он вокруг тебя на цыпочках танцевал, пылинки сдувал с твоей персоны. Ты оценила? Куда там. Тебе вообще невдомёк было.

- По бабам он бегал, а не на цыпочках танцевал, - недобро высказалась Маша.

- Клин клином вышибают, дорогая моя. И ревновать другим способом не заставишь. А ты и на ревность не способна оказалась. Ты обижалась только и сама "налево" бежала, успокаиваться.

- Ты в своё время утверждала, что если он действительно захочет, то... - Маша искала и не находила эффективный способ обороны от нападок подруги, виноватой себя не считала.

- Я не совсем так говорила, - Татьяна не страдала плохой памятью, свои более или менее удачные высказывания, как правило, помнила отлично. - Я говорила, что либо он сбежит навсегда, либо припрёт тебя к стенке. Вышло и так, и эдак. Всё равно, по моему вышло.

- К стенке не получилось, и он сбежал, - саркастически заключила Маша.

- Не иронизируй, пожалуйста. Ирония здесь неуместна. Вы за четыре года умудрились настоящую трагедию сочинить, и оба признаваться в этом не хотите. Ладно, другим, вы и себе признаваться не желаете. Судьба вам не простит, помяни моё слово. Поймёте, что дров наломали, да поздно будет. Вот скажи мне, как ты могла не заметить, что он от тебя зависим, как наркоман от дозы? Он рядом с тобой до предела уязвим. Любое твоё слово, жест, вздох - всё у него было руководством к действию. Нахмурилась? Срочно веселить надо. Задумалась серьёзно? Наверное, о ком-то, наверное, устала от Закревского, надо дать отдохнуть от себя. Он же постоянно тебя боялся.

- Меня? - Маша не верила своим ушам.

- Ну, не совсем тебя. Он боялся не понравиться, не дотянуться до планки, получить отказ. И он несколько раз получал отказ. Что, не так? Так, так. Вспомни Петро, вспомни, как ты Стаса братом назвала. Не любимым, братом. Ну и что, что он почти женат был? Для тебя формальности важнее были, чем суть. Он себя мужчиной считал, а ты его - мальчишкой. Конечно, он маскировал свои чувства, как мог. Я его понимаю. Тебя - не очень. Вы такой путь прошли. Не до вульгарного траханья, до высшего акта любви. А ты?

- А что я? - Маша была подавлена не меньше, чем Вернигора год назад. Не представляла, как её поведение может выглядеть со стороны даже для подруги.

- А ты ему: с женатыми не сплю. Думаешь, он просто так тебя мещанкой назвал? Посчитал, что обманулся в тебе.

- Ты тоже думаешь, что я мещанка?

- Ты трусиха, испугавшаяся сильного чувства. Это моё мнение, заметь, не его. Он же решил, что ты - не та, какой его душа хочет. Он не сбежал от тебя, он с иглы соскочил. И теперь ищет ту самую, единственную.

- Флаг ему в руки, барабан на шею и бронепоезд навстречу, - вспылила Маша.

- Машка, не злись. Здесь нет виноватых. Так судьба распорядилась. Ты же в ножки ему падать не будешь? Он ведь куражиться начнёт. За все годы отыграется. И сбежишь уже ты. Любовь равного положения требует.

- Куражиться будет, верно. Меня не это испугало, - Маша собиралась во что бы то ни стало оправдаться перед Татьяной и перед собой. - Я не хочу жить, как на вулкане, а с ним иначе невозможно. И не хочу весь свой бабий век смотреть на его поиски той самой, единственной. Мне надёжность требуется, постоянство, уверенность в завтрашнем дне.

- Всё, не могу больше... кофе, - Татьяна встала из-за стола, отправилась в прихожую, к трюмо, прихорашиваться. Крикнула оттуда:

- А может, ты и есть та самая, единственная? Просто вы не поняли друг друга. Всегда понимали, а в последний раз не поняли.

Маша поставила джезву и грязные чашки в раковину, протёрла стол, двинулась в прихожую к подруге.

- Хватит, Тань, а? Я с таким трудом себя за год в порядок привела. Не начинай заново. Я тоже с иглы соскочила, год в абстиненции корчилась.

- Как скажешь, - Татьяна закалывала на затылке свои роскошные рыжие волосы, держала шпильки в зубах, вытаскивая по одной и втыкая их в пучок. - Но письмишко моё передай.

- Передам, если появится.

- О, в чём, в чём, а том, что он здесь появится, я теперь не сомневаюсь, - подруга подкрашивала ресницы. Для неё история Маши и Славки была всего навсего наглядным пособием, о котором интересно порассуждать, тренируя наблюдательность и умение разбираться в движениях души человеческой. Некий психологический практикум на чужой, по её определению, трагедии.

Татьяна уехала, оставив на несколько дней облако французского аромата. Маша встречалась с ней потом всего однажды, через пару лет, когда сама вышла замуж. Опять Ярошевич свалилась, как снег на голову. Опять бодрая, радостная. Обалдела от Машиного мужа. Улучив минутку, показала большой палец:

- Машка, во! Где ты такое чудо откопала?

По иронии судьбы, любящей симметрию, Татьяна не понравилась мужу, он просил не приводить её больше в их дом. И всё. Татьяна исчезла, растворилась в тумане прошлой, незамужней Машиной жизни, не оставив координат.

А Славка появился-таки. Через день после кавалерийского наскока подруги. Целые сутки Маша готовилась либо умереть от боли, от нестерпимого страдания, от которых, вроде бы, излечилась за год, либо заново "сесть на иглу". Рецидив её страшил. И менее всего она желала нечаянно открыть свои переживания Славке. Потому занималась аутотренингом: я спокойна... я совершенно спокойна.... мне до него нет никакого дела... всё прошло и забыто... я спокойна. Нет, ничто не прошло, ничто не забыто, - поняла она, увидев Славку в дверях. Но она была на удивление спокойна, спасибо аутотренингу, совершенно спокойна. Никак не реагировала на его язвительность и насмешки. Он всегда обходился с ней язвительно, когда загуливал с очередной пассией, с очередным номером из списка. Привычка - великое дело. Она спасла девушку, автоматически настроив на давно знакомый лад.

- Тут Татьяна обещала кое-что передать для меня, - он улыбался, словно не пропадал целый год, словно не бросал её, глазами тревожно ощупывал Машу от ступней до темечка.

- Да, - спохватилась она. - Проходи, я сейчас.

- Я ненадолго. Возьму посылку и поеду.

- Договорились, - откликнулась Маша, ища на полках с книгами конверт. Вот чёрт, куда она его положила? Вчера ещё здесь лежал. Неужели Маргошка нос совала? Ну, явится она домой!

- А здесь всё по-прежнему, - Славка, не снимая кроссовок, прошёл в её комнату, прогулялся до окна, провёл пальцем по корешкам книг.

- А какие перемены ты хотел обнаружить? - она нашла конверт, но не торопилась поворачиваться к человеку, который...

- Да это я так, к слову. У меня всё изменилось, думал, и у тебя тоже.

- Я более постоянна в своих вкусах и привязанностях, чем некоторые, - она решилась обернуться, протянула конверт. - Держи.

- И всего-то? - он издевательски вскинул брови. - Из-за какой-то писульки она заставила меня тащиться в такую даль?

- Не ездил бы, - равнодушно проговорила Маша, отлично помня, - раньше для него проблем с расстоянием до её дома не существовало. Выжидательно взглянула, не пора ли прощаться? Оказалось, не пора.

- Скучный ты человек, Маня. Тебе не понять всей прелести романтического идиотизма.

- Какая есть, - скучно, стараясь соответствовать данной характеристике, ответила она.

- Читала? - вызов был брошен.

- Читала, - вызов был принят.

- Врешь. По глазам вижу.

- Мои глаза не лгут. Они правдиво говорят, что их владелец плут, - небрежно парировала Маша, радуясь всплывшей в памяти и удачно перефразированной поэтической строке.

- Ты стала любить Беранже? Раньше предпочитала Бёрнса.

Раньше было раньше. Она повзрослела за прошедший год от страдания. Ещё больше повзрослела благодаря последнему разговору с Татьяной.

- Всё течёт, Слав, всё меняется. И я меняюсь. Просто не так заметно, как ты или Татьяна.

- Кстати, как тебе Татьяна? Похорошела, правда? - Славка вновь обследовал собеседницу взглядом с головы до ног, задержался на лице.

- Очень, - искренно признала Маша.

- Я здесь прочту. Ты не возражаешь? - спросил он таким тоном, словно не сомневался в согласии. - Сяду вот здесь и прочту. Люблю твою софу. Не знаешь, почему? Маленькая, а удобная, уютная. Так и тянет полежать.

- Тянет? Полежи. Я пока бельё постираю, - лучшего способа намекнуть о нежелательности его спонтанной задержки она не нашла, мысли разбегались отчего-то.

- С тобой полежал бы. Одному скучно, - он издевался в открытую, не думая маскировать твёрдое намерение оскорбить её.

- Хочешь, - осенило Машу, - я Татьяне позвоню? Она с удовольствием составит тебе компанию. Вдвоём на моей софе полежите, а я тогда в магазин прогуляюсь, на почту, ещё куда-нибудь.

- Она тебе рассказала? - Славка, до того удобно развалившийся в привычной позе на привычном месте, подобрался, выпрямился.

- О том, что вы с ней... - Маша замялась, выбирая между "занимались любовью" и "занимались сексом".

- Трахались? - закончил Славка. Поразительно, он выбрал то же пренебрежительное, отдающее нечистоплотностью слово. Как похоже отношение к интиму у Славки с Татьяной.

- Ну, в общем, да. Она рассказала.

- И что говорила обо мне?

- Ей понравилось. Найдётся, что вспомнить в старости, - осторожно высказалась Маша и, не устояв, прощупала почву, - А-а-а... тебе?

Он понял. Он всегда читал её, как раскрытую книгу. Мог бы поиздеваться вволю, покуражиться. Но не стал. Пожалел. Или побоялся разорвать тоненькую ниточку, незаметно вновь протянувшуюся от сердца к сердцу? Скорее, не спешил разрушать хрупкое перемирие.

- Очень темпераментная красивая молодая женщина. Мы отлично провели время, - ответил, как будто на самом деле сказал: "Только секс, тебе не о чем беспокоиться".

- Рада за вас, - облегчённо вздохнула Маша. Смотрела на Славку и тонула в его глазах, в тёплом понимании, возникшем между ними. И вдруг:

- А как тебе Шурик?

- Шурик? Мне? - поразилась она, не сразу сообразив, о чём завёл речь Славка.

- Ну, да. Вы с ним тоже хорошо провели время? - он теперь смотрел жёстко, как на предательницу, которой нет прощения. Поманил пряником и огрел кнутом. Больно огрел. Маша разозлилась. На него - за бессовестный обман, на себя - за доверчивость, за то, что подставилась глупо.

- Не могу ответить тебе аналогично. Постельные радости мне совсем незнакомы. Видишь ли, я пока невинна, как агнец божий. Увы, до сих пор девственна. Чище новой простыни.

Он остолбенел. Он в полном смысле слова остолбенел. Ему понадобилось время осознать и нетвёрдо спросить:

- А... а... Петро?

- Петро? Хм, знаешь, друг мой, - она тщилась по возможности точнее скопировать его издевательскую манеру, - можно не только в одной палатке спать, но и на одной кровати, под одним одеялом и при этом, как ты изволил выразиться, не трахаться. У наших с тобой друзей, у тебя, кстати, тоже, замечательно грязное воображение. И богатая фантазия. Вы отчего-то сами решили, что у меня с кем и когда было, а чего не было. Руки тянули. Вам по рукам дашь, вы тогда грязью обливаете. Что Казимирыч твой, что Шурик тот же. Шурик, между прочим, уверял меня, что я от тебя штук пять абортов сделала. Эх, вы. Друзья, называется, использовали, унижали и презирали.

Повисла тишина. За окном прогрохотала электричка, подчеркнув звонкую тишину. Славка, уткнув лицо в ладони, переваривал информацию. Долго переваривал. Сдавленно проговорил:

- Не простила. Понимаю. Трудно простить. Тебе не верили, теперь ты не веришь. Не хочешь или не можешь?

- Не могу.

- Спросить можно?

- Спрашивай.

- Получается, ты себя бережёшь. Для кого?

- Раньше берегла для того, единственного. Но он меня не дождался, не захотел. Теперь берегу для будущего мужа. И решение менять не собираюсь. Я ведь пошлая мещанка, мне положено под венец чистой идти.

Она сказала гораздо больше, чем изначально собиралась. Зачем, ну, зачем он спросил про Шурика? Его уверенность в том, что она прошла огни и воды, выбила Машу из равновесия. Ей захотелось ударить его так же больно, как он ударил её. Не рассчитала. Разрушила дорогу, по которой они могли прийти друг к другу. Что ж, и к лучшему. Жить на склоне действующего вулкана, наблюдая за поисками Славкой той, единственной - не самый увлекательный вариант.

Славка поднялся, мрачнее грозовой тучи, пошёл в прихожую, зажав в кулак так и не прочитанное письмо Татьяны. Почти "Евгений Онегин". Письмо Татьяны. Интересно, что она ему в письме наваяла? Маша отправилась следом, проводить. Открыла дверь. На пороге он задержался. Её пасмурный день. Погладил её щёку. На короткое мгновение ладонь его замерла, коснувшись Машиных губ.

- Прости меня, Маня моя. Я подлец, я тебя не стою. Я уже тебе жизнь испортил. Больше не буду. Отпускаю, лети свободно, ищи своё счастье. Но обещай кое-что.

- Что? - она едва удерживала себя, чтобы не повиснуть у него на шее с жалобным всхлипом "не уходи".

- Ты позовёшь меня, когда будет трудно, когда потребуется моя помощь, ладно?

- Хорошо, обещаю.

Он повернулся, пошёл. У лестницы оглянулся, сказал грустно и серьёзно:

- А я разучился читать твои мысли, представляешь? Ужас просто.

И исчез из её дней надолго. Она позвала его один лишь раз. Не по своей воле. На неё дружно насела большая родня. Матушка случайно проболталась своей двоюродной сестре, что у Маши один знакомый освобождённым комсомольским секретарём известного института работает. А у той случайно сын, по замашкам типичный недоросль, собирался поступать в тот самый институт. Шансов у него практически не имелось. Отправлять недоросля в армию родители не спешили. На Машу накинулись скопом. Она сопротивлялась. Не хотела унижать ни Славку, ни себя шкурной просьбой. Когда мать упала перед ней на колени, - умоляю, позвони, иначе мне никогда не простят, - Маша сдалась. Позвонила Славке.

Он приехал на следующий день. Муж задержался на работе, и у Маши со Славкой оставалось немного времени побыть вдвоём. Они его бездарно потратили. Опять лето, опять жара. Она кормила его окрошкой, от второго Славка отказался. Он рассказывал про отпуск, проведённый на одном из волжских островов. Закрытое номенклатурное мужское общество, куда ему несколько лет кряду удавалось пропихивать Шурика и Болека с Казимирычем. Лёлек после смерти отца ударился в религию, оказался у сектантов. Пытались его отбить, не получилось. Ну да, ладно, дело прошлое. Так, значит, остров. Погода чунга-чанговская. Рыбалка сумасшедшая. Вот такенные осетры, зря не веришь. Чёрная икра мисками, как в фильме "Белое солнце пустыни". Щей и чёрного хлеба, разумеется, нет, потому что кто же пустит туда женщин? Она в ответ, задетая его номенклатурным барством, рассказала про отдых с мужем в Крыму, в предгорьях, в лагере от знаменитого ФИАНа. Палатки, ночные спевки под гитару, лазание по горам, и как её учили стоять на "доске" с парусом, на виндсерфинге, а у неё ничего не получалось. В синем, незнакомом ему халатике, загоревшая и похудевшая, неуловимо изменившаяся, - видимо, от не слишком обеспеченной жизни, - она не отходила от балконной двери, держала безопасную дистанцию, точно в случае опасности мотыльком могла вылететь через открытый балкон. Смотрела на хлебавшего окрошку Славку и замечала, что он тоже неуловимо изменился. Немножечко более хвастлив, чем раньше, немножечко более вальяжен. Слушал её снисходительно. И снисходительно заметил:

- У меня такое впечатление, что ты не взрослая замужняя женщин, а девчонка пятнадцати лет.

Она обиделась, лишь много позже сообразив, - это он сделал ей комплимент в свойственной ему неповторимой манере. На её обиду Славка среагировал остро:

- Нет, я ошибся, тебе не пятнадцать, тебе всего пять лет.

Пришёл муж. Она познакомила их. Мужа кормила окрошкой, и Славка попросил вторую порцию. Мужчины ели, обмениваясь осторожными, прощупывающими фразами. Но ей казалось, они настороженно принюхиваются. Видела, как у обоих подрагивают, раздуваются ноздри. Два самца перед схваткой за самку. Это зрелище шокировало её. Она поспешила встрять, начала объяснять суть вопроса, требующего немедленного решения, Славкиной срочной помощи. Пошла провожать его до станции. У него тогда не было персональной машины, по рангу не полагалось.

Всю дорогу он язвил, говорил ей чудовищные гадости. Она терпела. Не из-за троюродного брата. Она кишками ощущала, насколько ему больно было видеть её бедную и счастливую жизнь, спокойную, надёжную. Ему худо стало при знакомстве с её мужем, про которого Татьяна сказала: "Машка, во!" У самого Славки пока не было той, единственной. Не отыскал. И, как говорил в своё время Казимирыч, он опять находился в состоянии активного поиска. Плохое вышло свидание. Обратный путь от станции до дома Маша ревела, укладывая в памяти эпизод, произошедший возле моста. Они подошли к кирпичному барьеру, отделяющему пешеходную зону от насыпи и железнодорожных путей, и разом остановились. Помолчали с минуту.

- Никогда не забуду, - тихо произнесла Маша. Сказала для себя, не для него.

- Забудь, - беспечно посоветовал он. - Не было ничего, приснилось.

- Не могу, - твёрдо отказалась она. - Было. Я не хочу открещиваться от того прекрасного, что когда-то у нас с тобой было.

- Тогда помни. Слышишь, Мань, помни, - он, переменившись в лице, железными пальцами сжал ей плечи, смотрел в глаза прямо и честно, как никогда раньше. - Всё помни. И Царицыно, и Грачёвку, и набережную, и сегодняшний день. До самого последнего вздоха помни. И вальс наш с тобой единственный...

- А я помню. Знаешь, подо что мы его танцевали?

- Я-то не забыл. А ты?

Она негромко напела:

В небе колышется дождь золотой,

Ветры летят по равнинам бессонным...

Он обнял её и сделал несколько круговых движений. Крохотный тур вальса.

- На дне рождения у Казимирыча.

- Да, мне Серёжка тогда скандал учинил, что я к его брату пристаю, у жены отбиваю.

- А ты не приставала? - он остановился, не отпуская Машу, терпеливо ждал ответа.

- Меня Лиля сама подбила. Это она решила тебя спровоцировать. Настояла, чтоб я её мужа не меньше трёх раз пригласила на танец. А говорят, женской солидарности не бывает.

- Для чего она тебя подбивала?

- Сам знаешь. Чтобы ты приревновал, и мы помирились.

- Мы не из-за этого помирились. Из-за косынки, которую я тебе подарил.

- Нет, из-за цветов, которые ты втихомолку от ребят сунул мне за дверью.

- Я думал, мы из-за них тогда поссорились.

- Ну, да. Сначала помирились, а потом снова поссорились. Из-за чего мы с тобой только не ссорились.

- Из-за всего ссорились. Помнишь того урода-десантника, который на тебя в парке Горького засмотрелся? Ты ведь ему глазки строила, сознавайся. Сейчас такой мелочью кажется.

Они помолчали, окончательно расставаясь с общим прошлым, ибо у них не могло быть общего будущего.

- Надо идти. А то, смотрю, одна электричка прошла. Они теперь нечасто у вас на НАТИ останавливаются, - Славка вернулся к себе нынешнему. Некоторая вальяжность, номенклатурные нотки в голосе. - Если что, брат тебе сообщит. Я звонить не буду, не могу, извини.

- Спасибо, Слав.

Вот за это её неуместное "спасибо", за благодарность не равного, нижестоящего человека он и вызверился. Наговорил напоследок разных гадостей. Вскочив в вагон и пользуясь открытыми дверьми, ослепительно улыбнувшись, прямо с площадки сказал ей самую последнюю, самую ранящую гадость:

- Всё-таки, я бы никогда не женился на тебе. На таких, как ты не женятся. Таких только в любовницы берут.

Она успела ответить, прежде чем двери вагона с шипением сомкнулись. Неторопливо показала ему аккуратную фигу.

Долго стояла на платформе, глядя вслед электричке, навсегда увозящей от неё Славку. И плакала, плакала девчонкой пятнадцатилетней, нет, ошибочка, пятилетней. За что? Зачем он её обидел на прощание? Плакала всю дорогу до дома. За что? Так и не поняла никогда. Зато с тех пор появилось у неё в душе и начало медленно расти чувство вины перед Славкой. И тоже - непонятно, в чём?

* * *

Дорога складывалась удачно. Быстро подошёл автобус средней степени набитости. Утренняя людская лавина в метро уже схлынула, в вагоне нашлось свободное место. Маша поторопилась занять его. Вот они, зрелые годы. Двадцать минут постоять - уже тяжело, надо непременно присесть. Успокаивало лишь соображение, что в юности они зачастую принципиально не торопились к освободившемуся месту, демонстрируя себе и миру выносливость, хорошие манеры. Нынешняя молодёжь одну остановку "на ногах" одолевала с трудом, расталкивая всех, вне зависимости от возраста и состояния, топая по ногам, как по грядкам, ломилась поскорее сесть, пристроить тяжёлые зады. Что ни говори, здесь не только воспитание причиной. Хилая пошла молодёжь, болезненная, одышливая. То ли дело раньше. Застариковали у Маши мысли, застариковали. Того и гляди, как её покойный дед, начнёт бурчать, мол, сахар был слаще и трава зеленее, и мокрее вода. Да ведь хорошенечко если разобраться, то сахар тогда из другого сырья готовили, по другим технологиям, траву дожди поливали без примеси кислот и прочей гадости. А вода... И вода вкус имела, не чрезмерно хлорированная, не дезинфицированная в усмерть, живая. И главное же, конечно, молодость. В молодости на многие трудности внимания не обращаешь.

Трудности... Сколько их было! Не перечесть. Одни девяностые годы чего стоили. И всё же она крепилась. Больше никогда не просила у Славки помощи. Не того сорта трудности одолевали, чтобы к Закревскому обращаться. Достаточно было сознания, мол, в крайнем случае... И как же спокойно жилось, зная: где-то есть человек, сильный, с огромными возможностями, готовый прийти на помощь по первому зову. Теперь его нет, этого человека. Нет того, кто понимал с полувзгляда, умел читать мысли, устраивать лучшие праздники для души, для кого она была слабой, нежной, необыкновенной и просто Маней. В голове не умещалось. Не верилось в его смерть. Странно, ехать на кладбище искать могилу Славки и не верить в его смерть.

Накануне приезжала Марго. Узнала от мамы о случившемся. Маша купила в ближайшей церковной лавке кагор, в магазине прихватила нарезок. Они с сестрой окопались на кухне, и весь вечер поминали Славку.

Арго, против обыкновения, особых чувств не выражала. Словно не она все последние годы подбивала Машу разыскать Славку, найти его новый адрес, телефон или вдвоём заявиться по месту работы, предварительно записавшись на приём. Маша тогда отбрыкивалась. Кто он и кто мы? Взлетев в поднебесную высь властных структур, не мог человек не измениться. Без наличия семи пядей во лбу понятно, должен измениться, причём в худшую сторону. Для Марго встреча с Закревским - приключение, недолгое возвращение к отроческой легкомысленной влюблённости, быстро закончившейся. Славкина смерть отменила безответственную экскурсию в прошлое. Марго поминала его, как чужого, без особой теплоты, без искренней грусти. Маша огорчилась. Лучше бы с Татьяной Славку помянуть. Она, по крайней мере, хоть сколько-то любила его. Однако попытки найти Ярошевич оставались тщетными.

- Что ты всё любовь, любовь? - равнодушно цедила Марго. - Ты сама от любви отказалась. Я хорошо помню.

- А он меня любил? - напрямик спросила её Маша. Замерла, напряжённо ожидая ответа, сейчас, через много лет, когда отсеивается шелуха, наносное, поверхностное и некоторые вещи воспринимаются точнее и правильней. - Скажи, он меня любил?

- Ну... э-э-э... - замялась Марго. - Он был тобой... увлечён... несколько лет.

Очень неопределённое высказывание. Сделанное тогда, когда уже позволительно всё назвать своими именами. Не любил, увлекался? За полгода до тихих поминок Марго говорила иначе. Однажды прискакала возбуждённая, слегка подшофе, потребовала посидеть с ней и выпить за компанию. Напилась в лоскуты. Пела давно забытые всеми песни, читала стихи, вспомнила вдруг Славку и орала на весь дом:

- Он тебя любил. Он тебя так любил, а ты...

- Тише, тише, - останавливала её Маша, не желая, чтобы Маргошины вопли слышали муж и сын, сидевшие каждый в своей комнате за компьютерами.

- Почему ты не хочешь его видеть? - голосила Марго. Обе тогда не знали, что Славки уже нет на свете.

- Тише, - кривилась Маша. Почему, почему? По кочану. У неё давно другая жизнь, где Славке нет достойного места. Как не нашлось достойного места для неё в его жизни. Зачем перетряхивать минувшее? Хорошо, муж и сын относились к Марго сдержано, дипломатично скрывая неприязнь. Могут внимания не обратить, не придать значения пьяной выходке.

Полгода назад Марго считала, что Славка любил Машу. Теперь мнение переменила. На трезвую голову видится иначе? Со стороны, да трезвому, оно, конечно, видней. Особенно, если плезира врать не имеется. И выходит, Маша много лет обманывала себя, принимала иллюзию за реальность, тешилась миражом.

Одолев пересадку, она оказалась в вагоне нового поезда, - никогда в таком не ездила, - отвлеклась ненадолго от горьких размышлений. Разглядывала дизайн, электронное табло с "бегущей строкой". Незаметно вернулась к своим баранам. Не любил, увлекался. Вера в его чувство поддерживала Машу много лет. Здорово знать, что для дорогого тебе человека ты величина безусловная. Не смотря на годы, на обстоятельства. Её твёрдое знание рухнуло в один миг. Обман, иллюзия. Но ведь в последнюю встречу он просил: "Маня, помни, всё помни". Она всё и помнила, никогда не забывала. Ей всегда твердили про обман, доказывали несостоятельность происходившего между ней и Славкой. Что, если Славка и сам обманывался? Не пытался же он с ней потом увидеться. Восемнадцать лет спокойно прожил, делая стремительную и блестящую карьеру, меняя женщин, доказывая что-то себе и знакомым. Она следила за ним по статьям в газетах, по телевизионным репортажам, по информации в Интернете. А он? А он, между прочим, мог иногда приезжать ночью, стоять под её окнами, и никто никогда не пронюхал бы о его тайных ночных вылазках. Мог, поскольку раньше иногда стоял. Но неизвестно, делал ли потом. Она уж точно никогда не узнает. Остаётся думать, что правы те, кто сомневался в его любви. Забыл, существовал в другом измерении, где слабость оборачивается крахом. Слабые места в душе и сердце искореняются безжалостно.

С автобусом до кладбища повезло несказанно. Она добралась до остановки за три минуты. Ещё пять минут ожидала. Вовсе не час, как рассчитывала. Расписание, добытое в Интернете, солгало. Удачно складывалась поездка. Будто кто-то невидимый помогал, облегчал долгий и трудный путь к Славке. Вот, опять о нём. Через некоторое время после случившегося с ним за рубежом инфаркта, в мае, приснился ей дивный сон.

Она устала от домашних забот, от периодических трудностей с деньгами, от начавших терзать болезней. Муж купил ей путёвку на десять дней в подмосковный дом отдыха. Пусть побудет одна, без знакомых лиц, на природе, не страдая от летней жары, которую с каждым годом переносила всё хуже. Там, в доме отдыха, и посетил её дивный сон, долго наполнявший сердце покоем и радостью.

Снилась квартира. Очень большая, с высоченными потолками, похожая на "сталинку". Они со Славкой стоят в просторном коридоре, из него одна дверь распахнута в пустую, наполненную воздухом и золотистым светом большую комнату. Первый этаж, - догадывается Маша. Окно комнаты открыто настежь. За окном - чудный старый сад ясным летним утром. Умиротворение и счастье, коих не передать словами, разливаются, затапливают всё вокруг необыкновенной свежестью.

- Это моя новая квартира, - тихо говорит Славка. - Получил недавно. Нравится?

- Очень, - Маша завидует, уж больно хорошо новое жилище Славки. - А дальше по коридору что?

- Там ещё две комнаты, ванная, туалет, кухня большая. Я тебе потом непременно покажу.

- Покажи сейчас, - Маше любопытно прежде всего кухню осмотреть. Оттуда доносятся голоса многих людей, и она не решается обследовать её одна.

- Потом, - мягко отказывает Славка. - Постоим ещё немного здесь, одни.

Он серьёзен, ласков, прост, каким почти никогда не бывал с ней в реальной жизни.

- Смотри, здесь я поставил книжные шкафы. В них твои книги. Уже привёз.

- Мои книги? - изумляется Маша, оглядываясь. Видит старинные, невысокие шкафы с застеклёнными дверцами. На полках шкафов действительно некоторые её книги. На отдельной полочке стоит металлическая индийская ваза, её подарок Славке на свадьбу.

- А вот твои стихи и письма. Сберёг, как видишь, - Славка протягивает ей несколько выцветших двухкопеечных тетрадок. Маша и обрадована, и удивлена. Стихи, - да, - она дарила ему тетрадь со своими стихами. Раскрыла ту тетрадь, посмотрела на расплывшиеся от времени строки, точно, они. Но письма? Она никогда не писала Славке писем. Ни одного. Две тетради в серых обложках. Открыла, - невероятно, её мелкий, похожий на рыболовные крючки, почерк с неровными "т", с длинными хвостиками "д" и "у"; её любимые сиреневые чернила; её обожаемые поля, всегда только с левой стороны. Когда же она писала ему эти письма? Не вспоминается. И о чём?

- Ну, о чём, о чём? О чём ты могла мне писать? - легонько насмешничает он, будто подслушал.

- Славка! Ты опять умеешь читать мои мысли?

- Я теперь много чего умею, Мань, о чём раньше и понятия не имел.

- А... а зачем тебе нужны мои... книги?

Он притянул её к себе, обнял. Без претензий на физику, с одной лишь чистой, освобождённой от разных дурных примесей любовью. Ей стало необыкновенно хорошо.

- Затем, что ты теперь будешь жить здесь, со мной. Это наш дом, Маня.

- Наш? - она не поверила, оглянулась на золотистую комнату, на сад за окном.

- Наш с тобой. Я мебель ещё не покупал. Хочу, чтобы ты сама всё устроила для нас, по своему вкусу, - он продолжал её обнимать, согревал ровным теплом. И так уютно было прижиматься щекой к его молодой, широкой и крепкой, ни капельки жира, груди. Так спокойно и надёжно было в кольце его сильных рук. Жить в столь замечательном месте, со Славкой, в красоте, счастии и спокойствии, писать стихи за письменным столом у окна, выходящего в старый, но ухоженный сад... Рай. Кто же от рая отказывается? Нет ничего в мире, кроме Славки, Маши, золотистой комнаты, шкафов с любимыми книгами, раскидистых яблонь в саду.

- Ну, войди в комнату, - предложил Славка. - Подойди к окну, там внизу земляника зреет.

Смутное беспокойство закралось в душу. Голова начала кружиться. Слабым, едва брезжащим воспоминанием всплыли, медленно вырастая и делаясь ярче, отчётливей, образы мужа и сына. Маша отстранилась от Славки, неуверенно пробормотала:

- Слав, я не могу... Как же муж... и сын? Я не могу их оставить, не могу предать...

Славка уговаривал, прельщал чудесами сада. Слов его она почти не слышала. Сознание окончательно пробудилось, душа скорчилась.

- Нет, не могу... Прости... Я никогда не смогу их предать...

Вид удивительного жилья, Славка, такой молодой, полный сил, любящий и ласковый, необыкновенный сад за окном задрожали, как марево горячего воздуха в жаркий день над асфальтом, начали бледнеть, таять.

- Нет, - крикнула Маша, стараясь удержать Славку, поймав его за руку. - Не уходи. Ещё только минутку побудь.

Бесполезно. Исчезло всё, растворилось. Маша лежала на неудобной кровати санаторского номера, в полусне, окончательно просыпаясь, и усилием воли напрасно возвращала только что покинувший её сон.

Сперва её накрыло разочарование от потери красивого, тёплого, доброго видения. Славка не приходил к ней во сне много лет. С чего вдруг теперь? Да так хорошо, так необыкновенно. К обеду она бросила анализировать и прожила следующие несколько дней под впечатлением, не уходящим, не тускнеющим, чарующим невозможными в реальной жизни ощущениями.

Она отчего-то молчала, не делилась рассказом о странном сне ни с кем. Боялась растерять полноту впечатлений? И только сейчас, трясясь в полупустом автобусе, сообразила, догадалась посчитать дни. Боже, ведь это он прощаться к ней приходил. До истечения сорока дней. А она не знала, что Славка умер. Не поняла, не почувствовала. Сердце не дрогнуло. Прощаться приходил - значит, помнил её, хранил в сердце? Не с каждым, даже хорошо знакомым, умершие тем или иным образом прощаются. Ох, Славка, Славка... И во сне прямо не сказал, любит ли. Гадай теперь, до скончания века мучайся чувством вины.

Проехали универмаг "Молодёжный". Маша вытянула шею, разглядывая изменившийся облик магазина. В нём она купила платье к свадьбе Закревского. Платье висело в шкафу до недавнего времени. Полгода назад неприлично напившаяся Маргошка взахлёб вспоминала его, Машу в нём.

- Оно так тебе шло. Ты в нём была такая, такая... - икала Марго.

- Оно и сейчас никуда не делось. Висит себе спокойненько. Я его не ношу, не могу.

- Подари мне! - загорелась Маргошка.

- Бери, - спокойно разрешила Маша.

- Не жалко? - потрясённо спросила сестра.

- Нет, слишком воспоминания тяжёлые. А выбросить рука не поднимается.

Маша принесла на кухню платье. Маргошка взвизгнула, содрала его с вешалки, смяла, прижала к сердцу, уткнулась в искрящуюся мягкую ткань носом, вдыхая чудом уцелевший слабый запах духов голубой "Легенды".

- Я не ты! - произнесла с чувством. - Я его обязательно буду носить.

- Кушак не забудь, - усмехнулась Маша, прекрасно понимая, что на раздобревшей, дородной Маргошке оно будет смотреться нелепо. Коровье седло. Втиснуться в платье фасон позволит, но... Ели бы знать, что Славки нет, не отдала бы его сестре ни за что на свете.

Автобус наконец довёз её до Троекуровского кладбища. Маша перебралась через мокрую дорогу и слякотные сугробы по обочинам, ступила на сухой асфальт. Ого! Целый комбинат, не кладбище. Где тут цветочный магазин, о котором упомянул Шурик? Как такового, цветочного магазина не наблюдалось. Имелся большой, застеклённый с двух сторон, с раздвижными, на фотоэлементах, дверьми, вход на территорию погоста. Внутри него, слева, расположился цветочный киоск. Магазин, хм. Простота Вернигоры умиляла.

Ступеньки, по которым следовало подняться на пригорок и затем пройти 80-100 метров, искать не пришлось. В обозримом пространстве присутствовала всего одна каменная лесенка. Маша порадовалась, как удачно и легко складывается последняя дорога к Славке. Поторопилась с радостью, однако.

Справа, во втором ряду. Изначально задача виделась простой. На деле обернулась сущим кошмаром. Расчищены были только центральные дорожки, асфальтированные. Между могил лежал снег. Сплошными рядами шли надгробные памятники, без привычных с детства высоких оград. Ряды существовали по принципу "бутерброда". Маша облазила целый сектор, промочив ноги. Замшевые тёплые ботиночки, шерстяные колготки, брюки аж до колен - всё вымочила насквозь. Первым её желанием было, вернувшись домой, найти Шурика, схватить за грудки, трясти до посинения и орать: "Что ты имел в виду, когда писал о втором ряде?" Второе желание, не столь утопическое, она осуществила. Сделала новый круг по уже осмотренному сектору. Щурясь, поскольку зрение с недавних пор начало скотски подводить её, вчитывалась в надписи на надгробиях. Закревский, Закревский... Где же Славка? Почему она не может найти его могилу? Пропустила, не разглядела? Её уже познабливало. Она передохнула, выбравшись на сухое место. Сделала третий круг, несколько больший. Приметила, что захоронения расположены по годам почти строго последовательно. Начала выискивать на плитах дату - 2006 год. И снова не нашла.

Отчаяние охватило её. Вернигора, урод несчастный, тупица непроходимая. Не мог напрячься, по-человечески объяснить. Четверть века назад она бы сказала про Шурика - дурак и не лечится. Сейчас повзрослела немного, опыта прибавилось. Не такой уж Шурик дурак. Либо поторопился отделаться от надоедливой тени из прошлого, либо поленился, либо специально её запутал. Мог и неправильно координаты дать. Мог? Учитывая его прежние интриганские замашки, вполне. Маша предпочла исходить из предположения о неистребимой лени Шурика и тупости его в отдельных вопросах. Идея о тайном злом умысле её напрягала. Нельзя категорично судить, не имея веских доказательств. Но что же теперь делать?

Она таскалась между могил по щиколотку в снегу. Роскошная, почти чёрная в своей бархатной бордовости роза замерзала с каждой минутой всё больше, теряли упругость лепестки, обвисали листья. Маша, изрядно промокшая, и сама быстро замерзала. Постукивала зубами. Руки начали трястись. В сумочке у ней лежала маленькая бутылочка коньяку, томик Пушкина с "Евгением Онегиным". Она предполагала оставить на могиле одну единственную символическую розу символического цвета, выпить благородного напитка на помин души, - не водки, коньяку, - почитать вслух "Евгения Онегина". Наизусть теперь помнила только первую главу, и то - не целиком, с купюрами. Потому взяла томик Пушкина. Ещё собиралась кое-что сказать Славке. Вслух сказать, громко. Пусть с опозданием, после его смерти.

Вообще, ей хотелось прощания строгого, красивого, честного. Славка непременно оценит. Говорят, им, ушедшим от нас, там, наверху, всё видно. Он бы не желал от неё другого, бабьего, разухабисто-традиционного: с поминальным плачем-причитанием, с водкой, с церковной свечкой и напечатанной типографским способом молитвой, с замусоленными фразами-штампами.

Она специально поехала утром в будний день. Не нужны посторонние люди рядом, когда будет прощаться со Славкой. Теперь жалела. Попросить помощи не у кого. Кладбищенских работников, и тех не видно.

После четвёртого круга силы оставили её. Она горько заплакала.

- Слава, Славочка... Я хотела... Но не могу... Ты же видишь... Я здесь, я приехала... Сразу, как только узнала... Подскажи, где... Помоги мне найти тебя...

Ни одного намёка, ни одного тайного знака, ничего. Гуляющая неподалёку ворона не каркнула. Маша уже рыдала, не в силах остановиться. Она кляла Шурика, кляла себя за непутёвость, не знала, на что решиться, и всё говорила, говорила, обращаясь к Славке.

Остановившись на скрещении асфальтированных дорожек, поняла - надо уезжать. Замученный болезнями организм не вынесет потрясения от холода, от промоченных ног, если она пробудет на кладбище немного дольше. К Славке, на вечный покой, рановато. Не переставая рыдать, медленно и торжественно положила розу на ближайший сугроб. Достала коньяк, свинтила крышечку.

- За тебя... Славка мой... За тебя... каким ты был на самом деле... каким тебя знала только я... Ты видишь, я помню... Я всё помню... Всё, о чём ты мне говорил в последний раз... и о чём не говорил...

Выпила весь коньяк разом, убрала пустую бутылочку и пошла, захлёбываясь слезами, к выходу.

"Мой дядя самых честных правил..."

Шла и нараспев, сквозь слёзы, читала Пушкина. Останавливалась, оглядывалась назад.

"Как рано мог он лицемерить

Таить надежду, ревновать

Разуверять, заставить верить..."

Удивительное дело, печатный текст не потребовался. Она вспомнила забытые места. Слова легко слетали с языка, точно не она их вдруг вспомнила, а кто-то неслышно суфлировал.

"...С ним подружился я в то время,

Мне нравились его черты..."

Подойдя к "цветочному магазину" Маша замолчала, оборвала себя, оглянулась в последний раз, прошептала:

- Я ещё приду, Слав. Наступит тепло, высохнут дорожки, и я приду. Март не лучшее время для поисков... Я обязательно найду тебя, поверь.

Сгорбившись, снова заплакав, дошла до автобусной остановки. Полчаса сидела на скамеечке, трясясь от холода, от слёз, от непоправимости многого в этой жизни. В автобусе чуть-чуть согрелась, осмотревшись, прикрыла глаза. Водитель, узбек или таджик по национальности, пользуясь наличием всего трёх пассажиров, включил радиоприёмник, поймал "Ретро ФМ", усилил звук. По салону поплыло:

Верю, что все неудачи стерпя,

Жизнь отдавая борьбе и дорогам,

Я узнаю любовь, повстречаю тебя

Там за поворотом, там за поворотом...

Песня комсомольского работника. Вот он, знак, посланный Славкой. Она знала, знала, что он не бросит её в трудную минуту. Маша встрепенулась, открыла глаза, душа её распахнулась для старого шлягера.

Если со мною случится беда,

Грустную землю не меряй шагами.

Знай, что сердце моё ты отыщешь всегда

Там за облаками, там за облаками...

Она понимающе улыбнулась. Не на кладбище Славку надо искать, не в воспоминаниях. Его надо искать в своём сердце и вон за теми далёкими, повисшими, как перламутровые гроздья, чуть розовеющими облаками.