Там, за Вороножскими лесами

1

15 декабря 1288 г.

Вот уже двое суток рыльские и липовецкие дружины уходили от погони, упорно продвигаясь на восток по тяжелому, успевшему слежаться январскому снегу. Вои² жмурили глаза от степного солнца, устало терли побелевшие от шального ветерка носы и щеки. Верховые все время норовили оторваться от обоза. Сотники орали, разворачивая их назад.

Лошади из последних сил перебирали ногами, натужно хрипели, отплевываясь пеной. Полозья жалобно скрипели в такт ударам слабеющих копыт.

Первое время беглецы беспрестанно оглядывались на закат, туда, где из-за окаема³ мог появиться стремительный легкий враг. Но постепенно усталость начала притуплять чувство опасности, без сна и отдыха ни люди, ни животные не могли выдержать долго. Короткие остановки только еще больше отнимали силы, каждый раз подниматься на ноги и садиться в седло становилось все труднее и труднее.

– Нужен привал, скоро кони начнут дохнуть, почему не останавливаемся? – ворчали отроки⁴.

– Нельзя, – объясняли бывалые ратники, – небо ясное, метели не жди. Следы на старом снегу хорошо видны. Уж бегут псы по наши души, оторваться надо, а там и передохнем.

И только на закате, когда пала первая лошадь, князья дали добро разбивать стан. Дружины спустились на дно широкой балки, поросшей раскидистым кустарником. Вои кинулись безжалостно ломать тонкие промерзшие ветки, собирать в охапки, торчащие из-под снежной корки сухие стебли трав. И вскоре над оврагом вместе с сизым дымком поплыл домашний запах наваристой каши.

Демьян вскарабкался наверх и встал рядом с дозорным. Он тоскливо смотрел, как огненный шар падает за меловые холмы. Зимнее солнце умирало, заливая все вокруг алой искрящейся кровью.

– Эко-то закат разыгрался, под утро мороз придавит, – самый опытный из воев Демьяна Горшеня приложил к глазам ладонь. – Нам бы вьюга теперь не помешала, – продолжал он рассуждать, – да видать ясно и завтра будет.

Молодой боярин молчал, поглощенный своими горькими мыслями: «Горит как, очам больно смотреть. Может это Бог мне знак подает, что Ольгов мой родной пылает. Городня⁵ занялась, отец среди пожарища с разбитой головой лежит, а я здесь! Бегу как тать⁶ вместо того, чтобы рядом с ним на стену встать, мать да сестер заслонить. Коль погибнут, как жить-то дальше? Землю топтать, а они в той землице уж лежать будут…»

– Да, не переживай ты так, Демьян Олексич, вон на тебе лица нет, – старый вой успокаивающе положил ладонь на плечо боярину. – Все у них хорошо будет, живы-здоровы останутся, – прочитал дозорный горькие мысли своего хозяина. – Не станет Ахматка земли разорять, мы ему нужны, на князей наших злобу затаил, а города жечь ему не с руки. Он магометанин⁷, торговый человек, выгоду свою блюдет. Разоришь посады, ногайцы добычей все себе заберут, а с кого и какой потом выход⁸ брать? А уж откуп Ногаю заплачен, серебро Ахматка свое кровное отдал, чтоб баскаком стать. Чем опять короба набивать, если всех данников татары в полон уведут?

– Правда так думаешь, али меня жалеешь? – в глазах у Демьяна забрезжила надежда.

– Правда, правда, у меня ж там тоже семья осталась. На все воля Божия, уж изменить мы ничего не можем. И себя не кори, ты не хозяин жизни своей, у князя на службе. Князь сказал – едем, так и поехали, а остался бы дома – бесчестие и тебе, и батюшке.

Тревога начала спадать. Горшеня всегда мог найти нужные слова, да и делом выручал не раз. Во всех сечах Демьян мог и не оборачивать головы, у левой руки неизменно, прикрывая плечо и спину, стоял опытный вой.

И отец Горшени, и дед, и прадед, да и другие предки в глубине веков все трудились в Курске гончарами. И Горшене крутить бы гончарный круг, выставляя заезжим смердам тонкостенные кувшины на зависть их толстопузым домашним горшкам, но, когда он еще лежал в колыбели, с востока пришел Батый. Старый мир был сметен жестокой степной волной. Дружины местных князей заметно поредели. Воеводы стали зазывать в отроки посадских сынков. И повзрослевший парнишка в тринадцать лет попал в отряд к ольговскому боярину, деду Демьяна. Родовое ремесло обратилось кличкой. Теперь рядом с Горшеней воевал его пятнадцатилетний сын Фролка, которого с первых же дней появления в дружине перекрестили в Горшеньку.

– Отчего сам в дозор встал? Пусть бы молодые постояли, – сочувственно упрекнул воя Демьян.

– Настоятся еще, ночь впереди, – отмахнулся Горшеня.

– Демьян Олексич, каша поспела! Все ждут, без тебя не едят, – к ним карабкался шустрый молодой ратник Нижата, лицо парня было вымазано сажей, видать его черед был кашеварить.

– Иду! – крикнул ему боярин. – Скажу, чтоб тебе сюда подняли, – обратился он к дозорному.

– Благодарствую, – кивнул Горшеня.

Демьян стал спускаться на дно оврага. Стан, еще совсем недавно суетившийся растревоженным муравейником, теперь умиротворенно сидел у костров, часто работая ложками. И только люди Олексича нетерпеливо поглядывали наверх, не притрагиваясь к котлу. Устыдившись, боярин ускорил шаг.

2

Ночь спускалась в овраг, окутывая сонный лагерь плотным кольцом сумрака. Демьян лежал на охапке жесткого хвороста, лениво поворачивая то один, то другой бок к яркому пламени костра. Ему не спалось, он с завистью смотрел на своих ратных, дружно храпевших вокруг. «Нужно заснуть, завтра тяжелый день», – тщетно уговаривал он себя.

Тишину разорвал гневный рокочущий бас Святослава Липовецкого:

– Что значит – зачем напал?! Да ты видел, сколько там добра?! Это ж все наше! Наше!

Демьян с любопытством вскинул голову. У большого княжеского костра разгорался ожесточенный спор. Высокий, широкоплечий Святослав нависал над тщедушным, похожим на взъерошенного воробышка Олегом Рыльским. Маленький князь возражал слегка по-бабьи высоким пронзительным голоском:

– Наше – не наше, какая разница! Теперь что и было наше – все их стало. Чего добился?

– Можно подумать, не напал бы я, так все б по-другому было, один конец – прочь бежать, – Святослав нервно передернул плечами. – Для Ахмата – мы как кость в горле, мешаем ему хозяином в Курской земле стать. Пока он жив – не будет нам покоя.

– Что ж ты на баскака руку хочешь поднять? Беду на нас накличешь, – возмутился Олег. – Нельзя со степью раздор иметь, силы не те, чтобы нос драть.

– Да, вот ты нос не драл, в ножки падал, то к Ногаю, то к царю Телебуге, а конец-то тот же, – в голосе Липовецкого князя звучало злорадство.

– Рано конец мне отмеряешь, я еще поживу, а в ножки к царю не один я падал, вдвоем просить ездили. Али забыл?! – Олега разрывала ярость. – Ведь все почти уладить удалось. Царь послов дал, людей наших из слобод вывели, как и хотели. Ахмат зол был, да не препятствовал, супротив самого царя идти не хотел. А тут ты со своим разбоем ночным, мало тебе показалось! Ахмат к Ногаю сбежал, напраслину на меня возвел, а в чем я виноват? Меня в ту ночь даже рядом не было. Разбойничал ты, а ответ держать мне!

– И я не виноват, что Ахмат тебя приплел, – уже мягче ответил Святослав, и ворчливо добавил, – возы добром нагрузил, еле тащатся, того и гляди татары догонят. Налегке от погони уходить надо.

– Налегке?! – еще больше закипал Олег, – А как к царю с пустыми руками являться? Ты вот, что для Телебуги везешь, или опять выгоду свою моим серебром добывать станешь?

Святослав вдруг расхохотался.

– Вези сам свое серебро. Я к твоему царю на поклон больше не собираюсь. Расходов много, а толку мало.

– Как не собираешься? – опешил Олег.

– А так, не собираюсь, и все тут, – Липовецкий князь явно забавлялся растерянностью рыльского сородника.

– И куда же ты тогда скачешь?

– В лесах Вороножских до весны пережду, а там посмотрим.

– В Вороножских лесах… у рязанцев? – Олег пытался, но не мог скрыть удивления. – Думаешь, рязанские князья обрадуются, что ты по их заставам прячешься?

– Пока они про незваных гостей прознают, так мы уж в обратный путь выедем, – самодовольно усмехнулся Святослав.

До Олега видать стало доходить, что в скором времени он может остаться посреди враждебной степи со своей дружиной без крепких липовецких воев. Его тон из враждебного сразу же стал дружелюбным:

– Послушай, Святослав Андреич, мы ж почти сваты, нам следует вместе держаться. С голоду помрете в тех диких лесах, а Телебуга нас приветливо примет, перезимуем.

– От приветов ордынских шея гудит, как бы без головы не остаться. Не уговаривай, я все решил.

– Как знаешь, – махнул рукой Рыльский князь, жалея уже о том, что проявил слабость и пытался уговорить упрямца. Князья разошлись каждый в свою сторону.

Олег направился к семье. Его жена и дети, измученные дорогой, устало расположились у костерка поменьше. Вповалку друг на дружке спали рыльские княжичи семнадцати и пятнадцати лет от роду. Рядом сидела княгиня, красивая статная женщина со смуглым лицом, выдававшим в ней половецкую кровь. Она с нескрываемой ненавистью смотрела в след удаляющемуся Святославу. Было понятно, что во всех бедах мужа, княгиня винила только взбалмошного Липовецкого князя.

Рядом, прижавшись к матери, сидела юная княжна (почти девочка) – круглолицая, с мягкими чертами лица, такая же смугленькая, как и матушка. Глазами затравленного зверька она скользила по спящему войску. На мгновение ее взгляд встретился с любопытными очами Демьяна. Тот не удержался и подмигнул девице, широко улыбнувшись. Княжна быстро отвернулась.

– Что, Робша, на невесту мою глаз положил? – раздался над ухом у Демьяна веселый голос его князя. Александр Ольговский, младший брат Святослава Липовецкого, плюхнулся на хворост рядом с боярином, бесцеремонно толкнув Олексича в бок.

– Невеста? – удивился Демьян.

– А ты не знал? Еще по осени сговорились, если бы не Ногаева рать, уж пред алтарем бы стояли.

– Так она ж дите совсем, – Демьян снова бросил взгляд на молоденькую княжну.

– Вот видишь, что не делает Бог – все к лучшему. К лету подрастет, а там и свадьбу сыграем. Холостым надоело ходить. А и сейчас уж хороша, как думаешь?

– Хороша, – согласился Демьян.

Княжна опять повернулась, но увидев не одну, а две пары горящих глаз, испуганно спряталась за мать.

– Ну, совсем девку за смущали, – усмехнулся князь. – Спать давай, завтра вставать до рассвета.

Александр устало зевнул.

– Мы, что в Воронож едем? – спросил Демьян.

– Сам только узнал, братец со мной не больно-то советуется, – буркнул князь, закрывая глаза.

Александр был не просто князем Демьяна, они были лучшими друзьями. Оба в детстве скромные и тихие, они как-то быстро сошлись. Робша, как прозывали в дружине Демьяна, никогда сам первым в драку не лез, был терпелив. И только если шутки плохо знакомых с ним озорников переплескивались через край, начинал работать кулаками, да так бойко, что насмешники сразу разбегались, опасаясь за свои зубы и ребра. Это долготерпение и сила и привлекали юного князя.

Сам Александр, худощавый и гибкий, но с сильными мужскими руками, в отличие от старшего брата вспыльчивого и буйного, был добродушен и спокоен, редко повышал голос. Его утонченные черты лица выражали то детское простодушие, то юношеский задор, то лукавую хитрость зрелого мужа. Правда иногда, с сожалением для себя, Демьян замечал, что в этом скромном юноше где-то глубоко внутри сидит какой-то другой человек, незнакомый Олексичу. И этот – другой внезапно прорывался наружу, сквозь броню дружелюбия, и тогда на мир смотрело совсем другое лицо, чужое Демьяну, холодное и жесткое. В эти минуты Александр походил на Святослава, и становилось понятно, что кровь действительно не водица.

Демьян уже слышал правым ухом ровное дыхание князя, но к нему дрема упорно не хотела приходить. Он лег на спину, уставившись на крупные зимние звезды. Над станом установилась тишина, только где-то в отдалении протяжно выл волк, заставляя тревожно фыркать лошадей.

«И Алексашка скоро женится, а я все в холостых хожу. А ведь он на два лета младше меня. Двадцать третий год пошел, скоро к девке и подойти стыдно будет, скажет: «Куда это ты старый в женихи лезешь? В бороде седины полно, а туда же – свататься, чай, и помоложе парни есть». А у некоторых моих ровесников уж по трое деток», – Демьян тяжело вздохнул. Ему представилась жарко натопленная горенка, подвешенная к потолку, мерно раскачивающаяся колыбель, в ней крикливое дитя, а рядом она. Кто она, Олексич еще не знал, жена виделась ему неясным расплывчатым пятном, он только чувствовал ее нежность и тепло, или это последний жар дарил догорающий костер. Ольговский боярин медленно погружался в сон.

Но приснилась ему не красавица жена, а отец. Демьян опять, как несколько дней назад врывается на родной двор, бежит в терем, кричит, что нужно собираться, что времени мало. Надо взять все самое необходимое. И опять отец печально качает головой: «Я – тысяцкий, мое место при городе». «Мать и сестер тогда со мной отпусти», – настаивает Демьян, возбужденно размахивая руками. «А если вас в степи нагонят, – отец пронзительно смотрит сыну в глаза, – что тогда? За стенами града надежней, может Бог милует. А ты ступай, ступай, не заставляй князя ждать». Выбегает мать, сестры, обступают Демьяна. Матушка сует калиту⁹ с серебром, суетливо крестит. Сестры подпрыгивают, просят братца нагнуться, чтобы поцеловать в щеку. Прощание скомканное, поспешное. Вот и дом позади, и Ольгов, а дальше только бескрайняя степь…

3

Затемно тронуться не удалось, замешкались при сборах, хотелось поесть горячего перед дальней дорогой. Когда последние сани вытолкали из оврага, небо из черного стало серым, а на востоке тонкой розовой полосой уже занимался рассвет.

– Ехать надо, чего ждем? – Святослав Липовецкий нетерпеливо вертел в руках повод.

– Надо, так поезжай, – раздраженно буркнул Олег. – У нас все равно теперь дороги разные, а мне дозорных дождаться нужно.

– Вон они скачут! – крикнул кто-то из воев.

Все поворотились на запад. Из темноты уходящей ночи во весь опор мчались всадники, на ходу, что-то выкрикивая.

– Беда… беда! – наконец долетели слова.

– Татары, – понеслось по дружинам.

Дозорные долетели до противоположного края балки, один из них приставил руку ко рту и громко закричал:

– Скачут по следу, большой отряд!

– Больше нашего? – спросил один из сотников.

– Раза в два.

По лицам побежала тревога.

– Возы бросайте! – гаркнул Святослав.

Рыльский князь заметался, глядя то на горизонт, то на свое добро. Он уже поднял руку, чтобы отдать какой-то приказ, и тут в ноги ему упала княгиня:

– Нельзя возы бросать! Чего мы у царя с пустыми руками добьемся? Княженье потеряем, изгоями станем! Детям, что передашь? Лучше здесь в степи смерть принять, чем в унижении жить!

Хотя красавица стояла на коленях в просительной позе, тон ее был требовательным и властным.

Олег растерялся еще больше, краем глаза он видел ухмылку на губах Святослава. И тут из рыльской дружины выступил высокий, крепкий муж лет тридцати пяти, с обветренным огрубевшим лицом и тяжелым медвежьим взглядом. Демьян знал его – это был Радим, воргольский сотник Олега, угрюмый и неразговорчивый, но отчаянной храбрости ратник.

– Я останусь прикрывать, трогайте, – уверенным голосом заявил он.

Или Демьяну показалось, или и вправду на красивое лицо рылькой княгини легла тень. Олег же, напротив, приободрился и с вызовом крикнул Святославу:

– А ваши? Кто прикрывать останется?!

Теперь уже Липовецкий князь беспокойно повел очами по своей дружине. Установилась тишина.

– Люди на горе! – взвизгнула молоденькая княжна. Демьян заметил, каким ужасом полон ее взгляд. На вершине мелового холма в утренних сумерках действительно чудилось какое-то движение.

– Я останусь, – неожиданно для себя самого крикнул Олексич. Все обернулись на него.

– Зачем?! – вырвался стон из груди у князя Александра, потом он кинулся к брату. – Мы ольговские останемся, а вы ступайте.

– И Робши довольно, – жестко отрезал брат. – Мне люди нужны. По коням!

Александр подбежал к Демьяну, глаза его заливали слезы, которые он и не пытался вытирать:

– Зачем, зачем ты это сделал? – все повторял он.

– Ну, надо же тебя женить, – пошутил, ворочая пересохшими губами, Демьян, потом наклонился к самому уху князя. – Семью мою сбереги.

– Сберегу, как сумею, – Александр обнял друга и, не оглядываясь, побежал к коню.

И тут Демьян впервые посмотрел на своих людей, ведь он не только сам оставался умирать, он оставлял на смерть и двадцать воев.

– Простите, кому-то ж надо было, – только и смог он выдавить из себя.

– Все у Бога будем, ремесло у нас такое, за то, Олексич, не переживай, – сказал за всех десятник Первуша.

– Горшенька, Нижата, живо с князем, – приказал Демьян самым молодым отрокам.

Горшеня-меньшой встрепенулся.

– Как с князем? Я тоже помирать хочу! – горячо запротестовал он.

– Мы тоже, хотим, – вторил ему Нижата, но не так уверенно.

– А мы помирать не собираемся, мы биться будем, – одернул сына Горшеня,– а вы за князем вслед, они уж отъехали.

– Я тоже останусь, – заканючил Горшенька у Демьяна, не обращая внимания на отца.

– С князем, я сказал! – гаркнул боярин, вложив в голос всю мощь, на которую был способен.

Горшенька обиженно шмыгнул носом, но больше проситься не стал. Они с Нижатой поехали прочь, беспрестанно оглядываясь.

Горшеня старший благодарно улыбнулся Демьяну.

Оставшиеся стали готовиться к сече.

4

У воргольского сотника на десять человек было больше, чем у Демьяна. Он перекинулся несколькими словами со своими воями и подъехал к ольговским.

– У этого края оборону займем, – показал Радим на истоптанный копытами склон оврага, – снизу им не с руки наскакивать будет.

Голос сотника был покровительственным и немного высокомерным.

«Распоряжается, будто главный», – раздраженно подумал Демьян, нахмурив брови.

– Воев за теми кустами поставить следует, – указал он на заросли терновника. – Лошадей от стрел убережем, и сразу, может, не разберут, что нас мало.

Радим удивленно приподнял бровь, взгляд его сразу стал мягче:

– И вправду говорили, что у ольговского тысяцкого сынок толковый. Будь по– твоему, – легко согласился он.

У Демьяна слегка покраснели щеки от приятной похвалы. Напряжение между двумя дружинами сразу спало.

Меж тем небо заметно посветлело, и теперь уже явственно было видно, что по гряде покрытых снегом холмов движется огромный отряд всадников. Черными фигурами они заполнили большую часть восточного окаема. От этого количества у Демьяна предательски перехватило дыхание.

– Экая силища! – покачал головой десятник Первуша. Всякие надежды, что удастся отбиться, растаяли. Смерть дохнула воинам в лицо.

Растянувшись цепью вдоль бровки оврага в тех местах, где его обрамлял густой кустарник, русичи внимательно следили за живым потоком, стекающим на равнину. Демьян подтянул ремни наручей¹⁰. Рядом Горшеня оглаживал рукоять сулицы¹¹. Все было готово.

Ногайцы скакали очень быстро. Заметив всполохи нарождающегося солнышка от шишаков¹² русских воев, они стали издавать гикающие звуки, подбадривая атаку. Передние уже вскидывали луки. «Вот оно, сейчас!» – ольговский боярин широко втянул ноздрями воздух.

Но когда до противников оставался полет стрелы, раздался пронзительный свист, и несущаяся конница резко остановилась. На другом краю лога образовалась темная стена из щитов и копий. Воин в позолоченном шеломе, выехал вперед. Его тут же обступили кольцом всадники, чтобы шальная курская стрела не задела повелителя. Он что-то, лениво водя рукой, объяснял своим людям. Вскоре от ногайцев отделился переговорщик, медленно спускаясь на дно оврага.

– Чего не нападают? – спросил тощий парнишка Проня, из десятка Горшени.

– Говорить хотят, – ответил старый вой.

– А чего говорить? – удивился Проня. – Их вон сколько, одними копытами затопчут.

– Зачем губить своих людей зря, мы ведь с собой на тот свет много прихватить сможем. Толковать станут, вдруг без сечи сдадимся.

– Как же сдадимся! – ухмыльнулся молодой вой.

– Сдаваться не станем, а переговаривать будем, – ответил за Горшеню Демьян, – нам время тянуть надо, чтобы наши отъехать подальше смогли.

Переговорщик достиг низины, его конь бил копытами по остывшим головешкам княжеского костра, вверх поднималось облако серой золы. Это был грузный муж, славянской внешности с густой каштановой бородой в круг лица, обряженный в добротную татарскую броню¹³.

– Эй, куряне! Потолковать нужно! Князьям скажите, пусть спустят кого из бояр! – заорал он с черниговским выговором.

Демьян подъехал к Радиму.

– Не поняли еще, что князей про меж нас нет. Что делать будем?

– Я вниз спущусь, – воргольский сотник натянул поводья, – узнаю, чего хотят. Ежели меня порешат, – он поворотился к своим, – Олексича слушайтесь.

– Твоих больше, да и на рать ты искусней меня, дольше протяните, я пойду, – предложил Демьян. Спорить было некогда, Радим согласно мотнул головой.

Ольговский боярин начал медленно спускаться, объезжая на своем мохнатом приземистом жеребце заросли дерезы. С замиранием сердца в спину ему смотрели пятьдесят пар глаз. Демьян чувствовал их волнение кожей даже через плотные кольца брони и теплый кожух¹⁴.

Когда он поравнялся с черниговским здоровяком, тот подбоченясь весело крикнул:

– Не быстр ты, боярин! Не бойся, пока не обидим.

– Мне спешить некуда, да и бояться уж нечего, – спокойно ответил Демьян, – О чем толковать станем?

– Князьям передай, царь Ногай в гости их дожидается, так истосковался, что вон провожатых прислал, – черниговский расхохотался своей шутке.

– Ну, может вам Ногай и царь, а у нас Телебуга в царях ходит, уж вперед вас в гости зазвал, к нему и едем. Так, что темнику твоему подождать придется.

– Как по суставам тебя резать начнут, боярин, так и меня царем признаешь, – черниговский опять задорно рассмеялся.

– Что ж ты, как в степь из дома уезжал, крест снял? – Демьян зло сверкнул очами.

– Отчего ж снял, вот он на мне, – здоровяк вытянул шнурок, на котором покачивалось почерневшее серебряное распятие.

– Почаще доставай, может про Бога вспомнишь, – презрительно проронил Демьян.

– А вы как ночью в Ахматову слободу лезли людей резать, видать тоже Бога беспрестанно вспоминали? – рассердился черниговский.

– То честный бой был! – Демьян почувствовал, как к щекам приливает кровь.

– Ночью? Знаешь, что, сынок, мы тут все замазаны, всем кресты грудь жгут. Время нынче такое, – черниговский вой бережно убрал за пазуху распятье. – Не отбиться вам, сам видишь. Добром сдавайтесь, жизнь сохраните, грехи успеете замолить.

Демьян беспокойно обернулся на своих.

– То не мне решать, князья пусть думают, сдаваться али нет.

– А есть ли там, кому решать? – переговорщик хитро прищурился, проследив взгляд ольговского боярина. – Сдается мне, они уж по льду Донца копытами стучат.

Демьян угрюмо молчал.

– Так что? Помирать будете, али сдаваться?

– Помирать, – выдохнул молодой боярин.

– Жаль, ну, как знаете, – развел руками здоровяк.

– В спину стрельнете? – спросил Демьян, разворачивая жеребца.

– А кто ж их знает, – повернул голову переговорщик уже в сторону своих.

Ольговский боярин начал подниматься назад на восточный склон.

– Эй, Демьянка, ты ли?! – услышал он знакомый звонкий голос. Демьян резко развернулся.

Воин в блестящем шлеме спускался в овраг.

– Я, Айдар! – взволнованно ответил Олексич. – Признал?

– По коню признал? Жив еще мой подарочек?

– Берегу, добрый конь, – Демьян ласково погладил мохнатую шею.

– Как назвал?

– Ветерок.

– Хорошее имя.

Всадник снял позолоченный шишак, морозный ветер кинулся играть с черными как смоль волосами. Демьян тоже скинул шлем в знак мира. Они подъехали друг к другу и обнялись.

– Что, брат, погибать за князя велели? – в карих глазах плясали насмешливые огоньки.

– Сам вызвался.

– Бог твой милостив к тебе. Воздай ему хвалу, поживешь еще.

Демьян перекрестился.

– Что ж вы биться с нами не станете? – напрягся он. – Мы вас к нашим князьям не пропустим, уж не обессудь.

Молодое красивое лицо степного воина бороздил старый глубокий шрам, рассекая лоб, переносицу и левую щеку.

– Видишь, – сказал Айдар, сдвигая брови, – память угорская со мной всегда.

Он крикнул одного из своих нукеров¹⁵. Тот спешно подъехал, почтительно кланяясь. Они оживленно заговорили.

Демьян плохо говорил на степных языках, но смысл уловить мог. Айдар приказал разбивать лагерь в овраге, заявив, что рыльские и липовецкие дружины ушли в ночь, и догнать их уже невозможно. Воин мягко, но настойчиво доказывал, кивая в сторону Демьяна, что русичи лгут, следы от полозьев свежие, далеко ускакать курские князья не могли. Айдар гневно одернул нукера: «Делай, как велю!». Воин сразу прекратил пререкания и с поклоном отъехал.

– Попадет тебе из-за меня, – растерянно проговорил Демьян.

– Отец рать на вас привел, обойдется, – беспечно махнул побратим. – Погостишь у меня, спешить тебе уж не к чему?

– Прошлый раз как загостился, без невесты остался, – усмехнулся Олексич.

– Как это?

– Решили, раз долго из степи не возвращаюсь, значит – убит, а невесте уж семнадцать было. Родня побоялась, что перестаркой станет, так за другого спешно и выдали.

Побратим задорно расхохотался.

– Ох, Демьянка, да как я рад повидаться с тобой!

5

Демьян стал побратимом степного батыра пять лет назад. Ногай собрал в тот год большую рать, чтобы идти на угров. Европейские земли манили беклярбека. Зорко единственным глазом хитрый правитель следил за политическими интригами восточноевропейских монархов, чтобы в удобный момент нанести удар. И этот момент настал, затравленный своими магнатами, с детства измученный клановой рознью, венгерский король Ласло IV стремительно терял власть и интерес к жизни. Половец по матери, он откочевал с куманами¹⁶ на вольные степные просторы, оставив столицу и государственные дела. Ногай решил действовать, в поход он сманил ордынского хана Туда-Менгу. Над Венгрией сгущались тучи.

Огромная многоязычная армия просочилась через Карпатские перевалы, быстро продвигаясь к Пешту. В спину венгерскому королю понеслись обвинения в предательстве, что это он якобы из мести магнатам навел ордынцев. Ласло, очнувшись, бросился собирать войска, показывая готовность защищать страну. Мадьярские кланы, временно забыв раздоры, выступили против восточной рати. Закипела великая битва.

В бою русичи держались отдельно от «поганых», прикрывая только друг друга. Так же вели себя и иные народы. Вроде бы войско единое, а глянешь, каждый сам по себе. С ненавистью и презрением кидают взгляды соседние полки: кипчаки на булгар, булгары на алан, аланы на черкесов. Да, и у самих славян не было единства: галицкие драли нос пред брянскими, брянские перед курянами. Зажмут в бою недруги, помощь может и не прийти. Всяк сам вертись.

Семнадцатилетний Демьян это знал, и все же когда увидел, совсем юного татарина, сбитого с коня в окружении врагов, не смог проехать мимо. Молодой нукер не в золоченом (как сейчас), а в самом простом доспехе отчаянно отбивался от трех всадников, круживших над ним как стая ворон. Удар клинка снес с него шишак и рассек лицо. Кровь, густо струившаяся из раны, заливала правый глаз. И все же худенький и верткий мальчишка продолжал уворачиваться от сыпавшихся на него ударов. Видевший глаз блестел лихорадочным светом.

Демьян ринулся на помощь, не раздумывая. Он не был еще опытен в бою, да и рука не так крепка как у бывалых ратников, но Олексич как будто заразился безудержной отвагой от раненого воя. Подскочив к сражавшимся, он заслонил, теряющего вместе с кровью силы, нукера и принял удары угорских мечей. Мадьяры легко разделались бы с юнцом, но тут на помощь уже ему подоспел вездесущий Горшеня. Вместе они зарубили двоих угорских воев, а третьего обратили в бегство. Подъехавший вскоре татарин забрал раненого мальчишку в седло, унося прочь от кипевшей еще сечи.

Взять Пешт ордынцам не удалось, опустошив его окрестности, восточные рати двинулись в обратный путь. Но Демьян домой с курскими полками не вернулся. На взволнованные расспросы родителей дружинники лишь разводили руками: пришли люди от какого-то Ногаева князя, сказали – князь желает видеть Демьяна. Хотели заслонить боярина, дабы не выдать поганым, да он сам вышел, чтобы кровь не проливать, и с татарами ускакал. Ждали несколько дней, пытались искать, сам княжич Александрд по стану ордынскому бродил, да так ничего и не узнал. Решили, что, видать, в живых его уж нет. Мать и сестры безудержно рыдали, отец Олекса Гаврилыч за ночь поседел. Родня советовала заупокойную по сыну заказать, но Евдокия Тимофевна запретила: «А вдруг жив Демьянушка наш?» – и упорно ходила в церковь ставить свечки за здравие.

И Демьян вернулся через два месяца живым и здоровым, и даже прибавившим в весе на мохнатом степном жеребце в сопровождении нукеров. Родители то душили сына в жарких объятьях, то накидывались бранить, что весточку не подал.

Набившейся в горницу родне и соседям Демьян смущенно в десятый раз пересказывал, что татарский отрок, спасенный им на поле боя, оказался сыном нойона Темира, родственника самого Ногая. Что мальчишка, придя в себя, попросил разыскать русского воя, отбившего его у угров. Ордынский князь был с Демьяном ласков, пригласил погостить, пока сын поправится. И Олексич все это время жил в юрте у Айдара, так звали молодого княжича. Новому побратиму татарин подарил своего лучшего жеребца, а Демьян отдал дедовский меч. За меч отец очень бранился, мол: «Ты ему жизнь спас, а он тебе коня, да и в расчете. Зачем меч было дарить, деда память?» Мать, гладя сына как маленького по густым русым волосам, заступалась: «Пусть долг за княжичем степным останется. Меча не жалей, голову жалеть надобно».

Теперь сидя в юрте на мягких овчинах и протягивая пальцы к ласковому огню, Демьян вспомнил матушкины слова и мысленно улыбнулся ее прозорливости.

Ногайцы скоро разбили стан на том месте, где еще недавно дымились русские костры. Как по волшебству возникли войлочные шатры, хотя при войске Демьян не заметил ни саней, ни волокуш.

В юрте было тепло, но не душно. От большого еще дымящегося куска мяса ножи отрезали сочные ломти, на языке приятно оседал бараний жир, чаша с дорогим греческим вином ходила по кругу. Хмель быстро расслабил тела и развязал языки. Вначале, вспоминая былое, без умолку болтали только Демьян с Айдаром, а воргольский сотник, оборотившись к костру, угрюмо молчал, но, отпив из братины в третий раз, и Радим кинулся припоминать угорский поход, в котором тоже участвовал. Постоявшим на пороге смерти, хотелось расслабиться, и не думать о плохом, о том, что вот сейчас, возможно, собратья этих степных воинов, мирно сидящих у костров, разоряют твою землю. Вино отгоняло тревогу.

Демьяна развезло, и он осмелился спросить у воргольского боярина то, что никогда не решился бы на трезвую голову:

– А ты остался ради княгини?

Радим сначала нахмурился, потом хитро прищурился и ответил вопросом на вопрос:

– А ты, видать, из-за молодой княжны?

Оба расхохотались, вопросы остались без ответов.

– Что ж ты, Демьянка, женился? Детки есть? – участливо спросил Айдар.

– Нет, холост я, – насупился теперь Олексич, почувствовав на себе, как неприятно, когда дергают за потаенное.

– Что ж так? – удивленно поднял рассеченную бровь татарин. – Неужто невеста, что за другого отдали, так по сердцу была?

– Я ее даже не помню, – буркнул Демьян.

– Так, что ж не женишься? Не гоже в таких летах холостым ходить, – Айдар, лукаво улыбаясь, покачал головой. – Вот мне моя Айсылу трех девок народила да в родах по осени померла, грустил, конечно, только без жены никак нельзя. Так бабка мне уже невесту ищет, приеду, женюсь. Пусть новая батыров нарожает. Отчего тебе родня новую невесту не сыскала?

– Видать в Ольгове девки красные перевелись, – присоединился к допросу Радим, отыгрываясь за рыльскую княгиню.

– Так к нам в степь приезжай, я бабке скажу, – продолжал наступать побратим, – она и тебе найдет.

– Не перевелись у нас девки, просто так получилось, – вздохнул Демьян и отхлебнул побольше из братины. – Нашли мне другую, свадьбу назначили, а она расхворалась. Ждали, что поправится, не хотели родителей ее печалить, им и так тяжко было. И вроде она на поправку пошла, на крыльцо уж выходить стала, думали, Бог милует, а прошлым летом все ж померла.

– Эх, Демьянка, да разве-ж на больных женятся, они и родить не смогут. Чего ждать-то было? – удивился Айдар.

Демьян пожалел, что чаша уже в руках у Радима, и нельзя хлебнуть еще.

– По сердцу она мне была, мать не слушал. Матушка тоже твердила – другую взять. А по этой весне уж третью мне сыскали, сватов хотели засылать, да тут все завертелось, не до свадьбы было.

– Женись, Демьянка, женись, это доброе дело, – они с воргольским сотником подмигнули друг другу и задорно захохотали.

– Ну, хватит надо мной потешаться, – проворчал Олексич, – что и поговорить больше не о чем?

– Поговорить есть о чем, – посерьезнел Айдар. – Недоброе дело ваши князья затеяли.

Лица курских бояр сразу помрачнели.

– Недоброе, – повторил татарин. – Зачем к Тула-Бука¹⁷ с поклоном ездили?

– А куда же еще за правдой идти? – жестко ответил воргольский сотник.

– К нему за правдой? – Айдар усмехнулся. – Он добра не помнит, злобен да завистлив. Привечает вас, пока нужно Ногаю досадить, а замирятся, так ваши головы ему и выдаст. Меж двух жерновов вы оказались.

– А твой царь не таков? – прикрыл правый глаз Радим.

– Мой преданность чтит, да и силы у него побольше будет. Ханы в Сарае приходят и уходят, а Ногай всегда здесь, под боком у вас. Сейчас у них с Тула-Бука ссора из-за ляшского похода. Может, слышали?

– Как не слышать, темник твой царя в ловушку заманил, чуть все войско не замерзло, – Радим смело глянул на татарина.

– Глупость его и упрямство в ловушку заманили, а Ногай здесь ни при чем! – вскипел Айдар. – Хан наш говорил ему, что южными степями домой нужно возвращаться, где снега поменьше и мороз не так суров, а Тула-Бука ваш уперся напрямик идти, путь сократить хотел.

– Или боялся, что Ногай его в свои земли для расправы заманивает, – не уступал Радим.

– И чего добился? Заплутали, обморозились, полон¹⁸ загубили и сами чуть не померли, а Ногай виноват.

Демьян не вмешивался в спор. Он знал хорошо эту историю, и в глубине души был согласен с Айдаром, но и выступать открыто против своего курского земляка не хотел. Куряне в походе на Краков не участвовали, но наслышаны были. Войскам Ногая сопутствовала удача, они захватили большой полон и с богатой добычей вернулись домой. А вот над Телебугой висел злой рок, он не сумел взять Сандомир, ограничившись разграблением окрестностей. На обратном пути его войско попало в снежную бурю, сбилось с дороги и чуть не погибло, все пленники замерзли, добычу пришлось бросить. Телебуга в неудачах обвинил Ногая, мол, это он неправильно путь подсказал. Темник огрызался, что это хан его плохо слушал и сам сбился с дороги. Раздором между былыми союзниками и решили воспользоваться курские князья, обратившись за покровительством к Телебуге. И тот их радостно принял, понимая, как сбесится Ногай.

Олексич считал, что надо всегда думать своей головой, и в бедах сарайского царя ни к чему виновного искать на стороне.

– Ладно, что спорить о пустом, изменить уж ничего нельзя, – махнул рукой воргольский сотник. – Спасибо за хлеб соль, пойду я к своим спать.

Он встал, вопросительно глядя на Демьяна.

– Я еще посижу, сон пока не идет, – ответил на его взгляд Олексич, ему хотелось переговорить с Айдаром с глазу на глаз.

Радим ушел.

– Горяч боярин, – вслед ему сказал татарский княжич.

– Послушай, Айдар, – Демьян замялся, – я и так теперь пред тобой в долгу, да у меня еще одна просьба есть.

– Говори, – расслабленно потягиваясь, промурлыкал побратим.

– Родители у меня в Ольгове остались да сестры. Младшей Дуняше и осьми нет, а старшая Улюшка уж на выданье, невеста совсем. Боюсь я за них. Сможешь, защити.

– Сделаю, что смогу, – вздохнул Айдар.

«Как сумею», – вспомнился Демьяну ответ князя Александра, друзья не могли дать твердого ответа. И от этого становилось зябко у жаркого костра.

– Они уж там два дня хозяйничают, пока вернусь, еще два дня пройдет. Отец во всем Ахмата слушает, а тот мести жаждет, – но видя, как побелело лицо Демьяна, Айдар поспешил добавить. – Да и я слово пред отцом имею, не пропадем.

Повисла тишина. Оба сидели, погрузив взгляды в беззаботное пламя.

– Ты, Демьянка, бросай своих непутевых князей, переходи ко мне, – неожиданно добавил Айдар. – Видел, у меня много русичей служит, никого не обижаю.

– Не могу, где князь, там и я, не по чести бросать, – ответил Демьян.

– Знал, что так скажешь, а долга у тебя предо мной нет. Видишь все это? – Айдар обвел рукой богатую походную юрту, и погладил, лежавший рядом, позолоченный шлем. – Все это благодаря тебе.

Демьян непонимающе моргнул.

Айдар понизил голос.

– Я ведь сын наложницы, рабыни. Мать булгарка. Отец ее толи купил, толи в полоне выбрал. Привечал, подарки дарил. Меня родила, а вскоре померла. Да тут про сына рабыни все и позабыли, законные сыновья есть. А таких, как я у него много по степи бегает. Темир до женской красоты охоч. Меня нянька – рабыня из-под Чернигова воспитала. От того я по вашему баю.

– А я все думал, откуда ты речь нашу так хорошо знаешь, – подивился Демьян.

– Да, вот теперь земляков няньки в дружину набрал. Время пришло воином становиться, а у меня ни коня, ни доспеха нет. Сижу плачу, а к отцу пойти попросить не могу. Он мимо проходит, так даже взгляд на меня не кидает, вроде, как и нет меня. Нянька и подсказала: «Ты к бабке, матери господина, сходи. Может, пожалует». Я набрался храбрости и пошел. Она меня приняла очень холодно, разглядывала да все молчала. Потом сказала: «Ступай». Я и побрел, слезами давиться. А наутро к юрте старый нукер привел хорошего коня, а на седле броня приторочена и сабля. «Госпожа велела передать, что ты на сына ее похож», – и ушел. И решил я в бою себя показать, чтобы отец заметил храбрость мою. Лез везде, в самую гущу. Так ты на меня и набрел. А как привезли меня израненного, Темиру стали наперебой рассказывать, как его нукер против угров отбивался. А он и спросил: «А кто этот благословенный Тенгри¹⁹ отец, что дал жизнь такому доблестному нукеру?» «Ты, господин». Вот тогда он меня и приметил. Теперь сам видишь. По-другому все.

Побратимы снова замолчали.

– А княжна тебе и вправду приглянулась, – вдруг подмигнул Айдар Демьяну.

– Опять ты за свое, – надулся Олексич, – мала еще, чтобы такому переростку как я нравиться, да и невеста она князя моего. Мне чужого не надобно.

– А что ж злишься? – хмыкнул побратим.

– Ничего я не злюсь, спать уж пора.