Там, за зорями

Там, за зорями, среди лесов, которых уже коснулась позолота осени, дремлют притихшие деревеньки Там в прозрачном воздухе витает аромат спелых яблок и грибов. Там утомленной печалью овеяны просторы Там ветер клонит к земле пожухлые травы и тяжелые облака все плывут и зовут. Там слышно, как кричит в ночи птица, и холодные звезды смотрят на мир. Там. за зорями, осталось наше детство.

Хващевская О.А.

Посвящается

Марине Девятовой

Глава 1

— Злата, ты определенно рехнулась! — воскликнула Аня. Воскликнула слишком громко, нарушая безмолвие деревни, утонувшей в тишине апрельских сумерек.

И словно бы ей в ответ где-то в конце деревни подала голос собака.

Злата Полянская улыбнулась.

Она почти не слушала глупую болтовню двоюродной сестрицы. Вытянув ноги и засунув руки в карманы куртки, девушка сидела на лавочке, откинувшись на забор палисадника у себя за спиной, и, закрыв глаза, буквально впитывала в себя всю прелесть этого весеннего вечера.

Солнце давно зашло за темнеющий на горизонте лес, но закат все еще продолжал розоветь, опускаясь легкой дымкой на вспаханные поля, луга, еще бурые после зимы, и леса, вот-вот готовые распуститься и брызнуть ярко-зеленой порослью молодой листвы.

— Ты хоть отдаленно представляешь себе, что значит жить в деревенском доме? — не унималась Анька.

— Конечно! Мы ж с тобой все детство у бабушки провели!

— Тоже мне сравнила!!! Одно дело у бабушки в детстве гостить, а другое — постоянно здесь жить! Одной! А ты ведь в городе родилась и выросла! И бабушки уже нет! И соседей нет! А деревня через год-другой совсем умрет! Ты что ж, с волками тут будешь жить по соседству? Они ж единственные здесь останутся! И уж тогда про тебя точно напишут… Так и вижу на первой полосе городских «Ведомостей»: «Живет в белорусском Полесье волшебница леса… Злата Полянская!»

— Что-то рифмы не чувствуется… — вяло отозвалась девушка. — И не смешно вообще-то!

— Да уж! Смешного здесь, конечно, мало! Скорее, это грустно! Златка, да чего тебе не хватает?

— Вот этого и не хватает! Но тебе, Анька, меня не понять! Даже мама не понимает, но она хотя бы не лезет! Я уже не ребенок и знаю, что делаю! Я хочу здесь жить и буду! Деревня не останется пустой, а волки здесь не водятся, я знаю! Всё. Точка. Тема закрыта! Давай поговорим о другом!

— Давай о другом. О своей личной жизни ты подумала? С ней что? Женька твой тоже сюда переедет? Он так тебя любит? Ты ж говорила, у него там какие-то грандиозные планы, сдвиги в творчестве…

— Ага, и в творчестве, и в ориентации…

— Чего-о-о? — удивленно протянула двоюродная сестрица.

— Он ориентацию сексуальную поменял и стал теперь геем, ну, знаешь, у них в творческой тусовке модно быть «голубым», — совершенно будничным тоном сообщила девушка.

У Аньки отвисла челюсть. А Злата усмехнулась про себя.

— Врешь! Он просто не захотел с тобой ехать, вот и дал тебе отставку! — прошло не меньше минуты, прежде чем сестра снова смогла заговорить.

— А вот и нет! С чего бы это? Он мне даже его представил!

— И ты что?

— А что я? Счастья ему пожелала и отпустила с миром!

— Ну ты, Златка, и даешь! Ну, Женька же твой был таким парнем! Да я б его другу глаза выцарапала! И такое устроила, что он напрочь бы выкинул из головы эту голубую дурь! Два года был нормальным парнем, а тут Здрасьте вам — гей!

— Да ладно тебе, уймись! Мы бы все равно расстались. Он бы не поехал сюда, и мне пришлось бы его бросить. А так…

Аня закатила глаза:

— И не страшно тебе? Ты же никогда раньше не оставалась одна в этой деревне, в этом доме.

— Нуда, не оставалась, но я не боюсь.

— Ой, Златка!

Исчерпав все пришедшие на ум доводы, Аня, наконец, замолчала. Молчала и Злата, уткнувшись подбородком в ворот куртки, и чувствовала, что начинает замерзать. Ночи в апреле еще были холодными, даже заморозки случались.

Но уходить все равно не хотелось. Вчера она слышала в старом заброшенном саду Масько первые несмелые трем! соловья. Злата и раньше замечала: к ним. в Горновку, они всегда прилетали рано. И когда бы ни выпадала Пасха, на Всенощную, за полночь, как будто знаменуя тем самым воскрешение Христа, начинал петь соловей.

Створка окна в большом доме из белого кирпича скрипнула, и девушки как по команде обернулись.

Лена Викторовна Полянская, мама Златы, перегнувшись через подоконник, высунулась на улицу и помахала им рукой.

— Мы с Людой садимся пить чай, вам наливать?

— Наливай. Пусть остынет! Мы еще немножко посидим и придем! А папа как там?

Женщина махнула рукой:

— Он с дядь Колей уже «в тряпках»! Вы не сидите долго, уже темнеет, да и холодно к ночи стало!

— Ага! — девушки дружно кивнули.

Мама закрыла окно, и Анька тут же толкнула родственницу в бок:

— Пошли уже домой. Чего сидеть? Все равно ничего интересного не произойдет! Деревня словно вымерла. Все уже полегли спать и свет погасили!

— Хочешь — иди, а я еще немного посижу!

Аня лишь пожала плечами и встала, собравшись повернуться к калитке, да так и замерла на месте.

— Злат, кто-то идет по дороге, — шепнула она, ткнув Полянскую в плечо.

— Ну и что? — раздраженно буркнула в ответ Злата, подавляя желание в ответ так пнуть Аньку, чтоб та покатилась до самых ворот.

— Да не бубни ты! — шикнула на нее сестрица. — Это парень какой-то идет! Парень в Горновке!!! Ты можешь себе такое представить?

Анька снова плюхнулась на скамейку, забыв о том, что минуту назад собиралась уходить.

— Могу! Он же идет! — прошипела в ответ Полянская.

— Ой, Злата, как же здесь хорошо! — медовым голоском заверещала Анька, а Злата, повернув голову, уставилась на нее. — А ты слышишь? Слышишь? Кажется, это соловей подал голос! Ой. и правда, соловей! Златка, я впервые в этом году слышу соловья!

Тут уже Злата Полянская не смогла удержаться и, согнувшись пополам, захохотала. Соловей молчал. Зато на сосне через дорогу расшумелась ворона.

Парень прошел, и в сгущающихся весенних сумерках девушки, конечно, не увидели, как от беззвучного смеха трясутся его плечи.

— Ты чего ржешь, дура! — набросилась на нее двоюродная сестрица. — Для тебя же стараюсь! А то ведь волком через день здесь завоешь, а так хоть кого-нибудь подцепишь. Потом еще мне спасибо скажешь! Ты. кстати, знаешь, кто он?

— Нет! — покачала головой Злата, понимая, что соловья сегодня ей послушать не дадут. — И не хочу знать! Я приехала сюда не за этим.

— Ну, конечно. Ты приехала сюда в поисках уединения, чтобы ничто не мешало и не отвлекало тебя от написания великого романа, — язвительным тоном резюмировала Анька.

Злата не сочла нужным ей ответить.

Да, она приехала сюда не за этим, Аня была права. Да и смешно было бы предполагать, что в Горновке, в деревне, где постоянно жили всего в нескольких хатах, девушке удастся устроить свою личную жизнь. На самом деле даже ее объяснение родителям, мол, хочет пожить здесь, в глуши, пообщаться с людьми и написать роман, не было до конца убедительным. Просто потому, что и сама Злата до конца не могла понять, что происходит в ее душе, что она чувствует, глядя на простирающиеся просторы вокруг этой деревни, где жило не одно поколение ее родных, деревни, которая и была ее Родиной.

Этот большой дом, единственный кирпичный во всей деревне, когда-то давно построил для своей семьи дед Витя. Без архитектурного проектирования, он был не самым удобным в расположении комнат, на что не раз сетовала баба Соня и ее дочки, но зато светлым и просторным, с окнами, украшенными ставнями по всему периметру, высокими потолками, пристроенной верандой и двумя выходами.

В этом доме выросла ее мама и прошло ее, Златино, детство. Здесь всё, начиная от покрашенных полов, тюлевых занавесок на окнах, старых обоев, разрисованных букетами цветов, было знакомо с детства. И казалось таким же родным и близким, как и большое трюмо, «стенка» с набором посуды, ковровые дорожки, шифоньер, добротные покрывала, украшенные бахромой, на креслах и диванах, ватные одеяла, большие перьевые подушки, кружевные расшитые гладью накидушки, тяжелые створки дверей с кой-где потрескавшимся слоем краски, выгоревшие шторы на окнах и дверях, новый цветной телевизор, старый дисковый телефон и громоздкая печка — обязательный атрибут деревенского дома. Все в этом доме оставалось неизменным на протяжении не одного десятилетия. Незыблемым, надежным, вечным, изменить которое не смогла даже смерть. Бабушки и деда уже не было в живых, а стены дома продолжали стоять и хранить былое.

Последние несколько лет до смерти бабушки Злата Полянская не слишком часто бывала в Горновке, к тому же, перенеся инсульт, баба Соня последние два года жила у Полянских. Злата как раз училась в университете и была занята своей жизнью, не часто вспоминая о Горновке. Впервые что-то забытое, щемящее шевельнулось в душе, коснувшись сердца легкой грустью, когда девушка приехала на похороны… Тогда она впервые, отправившись бродить по окрестностям, ощутила собственную близость и принадлежность к этой деревне, земле и этому дому. Она как будто к истокам вернулась. Что-то перевернулось тогда в душе и сознании и уже не хотело отпускать. Вернувшись в город, к прежней жизни, Злата часто вспоминала и этот дом, и эту деревню, и неизбывная тоска закрадывалась в сердце, тоска, от которой ничего не спасало… Ее тянуло сюда. Это пугало и не поддавалось объяснению.

Что ей, девчонке двадцати лет делать в почти вымершей деревне?! Но уже тогда зрело решение относительно будущего. И свободный диплом филологического факультета лишь способствовал этому. Она училась на платном отделении, родители, будучи людьми со средним достатком, сделали все для того, чтобы она получила высшее образование.

Да и бабушка, пока была жива, помогала. Поэтому ей не нужно было отрабатывать обязательные два года и отправляться по распределению неизвестно куда. После защиты дипломной работы она вернулась домой и отправилась в районный отдел образования. В тот момент ей ничего не смогли предложить, но пообещали, как только освободится место, дадут гнать. Почти год. не желая сидеть у родителей на иждивении, девушка подрабатывала то в лагере, то в детском саду, заменяя отпуска и больничные.

Жизнь кружила, увлекая в водоворот бурь и страстей, но все чаще среди них в самый неожиданный момент всплывали воспоминания об этой деревне, и сердце сжималось от невыносимого желания бросить все и съездить туда. Казалось, что-то осталось там. что-то бесконечно дорогое, не дающее покоя. И Злата приезжала сюда, ничего не говоря родителям. Ходила на кладбище, наведывалась к подругам покойной бабы Сони, гуляла по окрестностям и ходила по дому. А желание остаться здесь навсегда становилось все отчетливее и сильнее… И каждый раз уезжать не хотелось…

И вот теперь она приехала, чтобы остаться. В это еще не верилось, но теперь это было правдой. И при мысли об этом сердце снова и снова как будто что-то обжигало.

О том, что происходило с ней, что она чувствовала и переживала, Злата не рассказывала никому. И даже не потому, что все это было слишком личным, почти интимным. А потому что знала: понимание того, что происходит в ее душе, опа вряд ли у кого-то найдет. Идея с романом пришла неожиданно и звучала убедительно. К тому же она на самом деле собиралась написать роман о Горновке и ее жителях.

Улыбнувшись всем Анькиным сетованиям и причитаниям, Злата встала и пошла к калитке.

Парень, который в одиночестве гулял по деревне, ни на минуту не задержался в ее мыслях. Зато Аньку он очень заинтересовал.

Не успели они сесть за стол, как она тут же засыпала вопросами свою мать и мать Златы.

Но те просто не представляли, кто этот парень и к кому приехал. В деревне осталось не так много хат, в которых еще жили люди. Большинство домов давно стали дачами, куда наведывались родственники точно так же, как приехали и они в бабушкин дом. А были и такие, которые уже много лет никто не навещал. Они ветшали и разрушались, время и непогода властвовали над ними, и никого больше не интересовала их дальнейшая судьба.

А Злате Полянской это причиняло боль, и она ничего не могла с этим поделать. Наверное, тут все дело было в слишком уж живом воображении и чувствительности.

Заросшие бурьяном и диким малинником дворы и огороды, болтающиеся на петлях двери и калитки, дома, хранившие в себе истории судеб не одного поколения, больно ранили. Злата легко могла представить себе ту жизнь, коей жили в этих домах когда-то. Она знала и помнила почти всех тех людей, хаты которых теперь стояли пустыми. С ними дружила и общалась ее бабушка Соня, работавшая продавцом в магазине, который когда-то еще был в деревне. Их знала прабабушка Гайя, которая была отсюда родом. И пусть она, Злата Полянская, узнала этих людей уже на закате их жизней, отдельные детали и фрагменты отчетливо врезались в память…

— Мам, а помнишь, какие красивые «огоньки» всегда цвели на окнах у бабы Кати? — подперев щеку ладонью, спросила Злата, задумчиво помешивая ложечкой остывающий чай.

За окном давно стемнело, и деревня уснула, а они все сидели в большой комнате, которую издавна называли столовой. Кухонька у них была небольшой, половину ее занимала громадная печь, и за маленьким столом в ней могли поместиться разве только два человека. Поэтому, сколько помнила себя Злата, они всегда собирались в столовой. Здесь, под тусклой «рогатой» люстрой, прямо посреди комнаты, стоял большой стол, а вокруг него стулья и табуретки. У стены примостился старый продавленный диван, а над ним висели деревянные рамки со множеством черно-белых и цветных фотографий, на которых было запечатлено не одно поколение их семьи.

Напротив, на тумбочке в углу, стоял телевизор, над ним — икона. Рядом с телевизором — старый буфет с посудой и все возможными нужными и ненужными безделушками, штучками и мелочами, собранными за десятилетия, а среди них — бабушкина резная шкатулка, в которой хранились нитки пуговички. наперсток, иголки, шпильки, лоскутки и ее брошка, украшенная светло-зелеными камешками, даже не серебряная, и, возможно, не имевшая никакой ценности, но очень дорогая бабушке; большие золотые сережки, которые баба Соня носила всю жизнь, а также «каралi» или бусы, крупные и помельче, янтарные и стеклянные, и яркие, цветные, из обычного пластика. Ох, как же Злата любила эту бабушкину шкатулку! Это была настоящая сокровищница для нее, маленькой. И сколько раз. стоя перед зеркалом, она примеряла эти бусы, а бабушка умилялась и обещала подарить, когда маленькая Златуля немного подрастет.

Рядом с дверями в маленькую спаленку, где раньше жила прабабушка Таня, а сейчас спали мужчины, стояло два кресла. В них любил сиживать дед Витя, да и бабушка дремать под звуки телевизора. Эта просторная комната была сердцем большого дома во всех смыслах этого слова. Самой теплой и уютной. Здесь и кушали, и телевизор смотрели, и чаи распивали, и вообще любили просто посидеть и поговорить. И расходиться не хотели.

— Конечно, я помню эти цветочки. Розовые такие, как розочки, пушистые, а еще ярко-красные, будто огоньки. Баба наша брала их у бабы Кати, и не раз, но они у нас почему-то не приживались.

— А после ее смерти их, наверное, кто-то забрал?

— Да я уж и не знаю. Она ведь давно умерла. Дочек жизнь по миру раскидала. Я помню внучку их, Оксану, примерно твоих лет, может быть, и ты ее помнишь. Она летом на каникулы все ездила сюда, но после смерти бабушки… Вряд ли кто-то появлялся здесь с тех пор. Надо, кстати, не забыть заглянуть к ней на могилку на Радуницу. Все-таки она соседкой нашей была. Баба Соня не забывала наведываться к ней. когда была жива. Умирает деревня, умирает… — с печалью произнесла Лена Викторовна. — Здесь же даже на дачи дома не хотят покупать.

— Чужие люди не могут оценить всю прелесть этих мест Для этого нужно родиться и вырасти здесь, ну или хотя бы корнями быть привязанным к этой земле. Так что в этом нет ничего удивительного, — отозвалась девушка.

— Златка начинает говорить, как настоящая писательница! — скептически заметила Анька.

Ну разве могла она смолчать?

— Я филфак окончила, к твоему сведению? — напомнила ей девушка, правда, без особого раздражения.

— Вот выйдем мы с тобой. Люда, на пенсию — тоже приедем сюда жить! — сказала Лена Викторовна. — Оставлю я своего алкаша, пусть упьется совсем, и переберусь сюда. Златуля моя правду говорит: здесь же и дышится, и чувствуется по-другому.

Как будто в подтверждение этих слов алкаш ее. папа Златы, Юрии Полянский, громко и протяжно захрапел.

Женщины засмеялись.

— Нет, моя мама вряд ли поедет сюда жить, даже когда выйдет на пенсию! — со всей уверенностью заявила Анька.

— Я не смогу здесь жить постоянно, Анька права. Наверное, я слишком привязалась к городу. Горновка ведь уже не та деревня нашей молодости, а эта полная тишина и безлюдье не для меня. Если честно, порой мне кажется, что я оглохла. Так на уши давит эта тишина вокруг! — согласилась с дочкой тетя Люда.

— Ой, а я здесь просто душой отдыхаю. И Златка вон тоже… Папа наш, конечно, против того, чтобы она здесь оставалась. Но с папой мы всегда умели разговаривать, правда, дочка?

Злата лишь улыбнулась в ответ.

— Мам, а вы с папой здесь познакомились? Он ведь не отсюда?

— Да, он не местный, но познакомились мы действительно здесь. У нас ведь за Горновкой вышки были, нефть там качали, ну и он, значит, работал у нефтяников. А в деревню гулять ходил. У нас ведь девок много было, а вот парней наоборот, ну как в песне «…восемь девок, один я…». Ну и стали мы встречаться. Повстречались немного и решили пожениться. Заявление подали, день назначили, платье сшили…

— «И платье шилось белое, когда цвели сады…» — пропела тихонько Злата.

— Да, все так, но он меня не бросил, как видишь. Ну, или почти не бросил. На свадьбу он явился только к вечеру. Мы его целый день прождали. На роспись надо было в сельсовет за десять километров ехать, а его все нет. Приехал, когда уже почти стемнело, и в машине с будкой поехали расписываться. Приехали, а сельсовет, конечно же, закрыт. Пришлось за секретарем ехать. Ой, как вспомню, сколько нервов все это стоило! Сколько позора я тогда натерпелась! И знала же: при таком начале не будет мне счастья в семье…

— Лен, перестань! У меня, как ты помнишь, свадьба удалась на славу, а толку от этого? Дрыхнет вон пьяный с твоим! Да и какой смысл сейчас оглядываться назад? Жили мы не хуже других, вон и детей вырастили, и образование им дали Правда, баба наша могла бы еще пожить… Ей ведь тоже было не сладко с нашим батькой. Пил, гулял, гонял с ружьем. А помнишь, Лен, как мы перепугались, когда он напился и собрался в лес, чтобы застрелиться?

— Да, маме б еще пожить, внукам порадоваться, правнуков дождаться! — тяжело вздохнула мама Златы.

На секунду за столом воцарилось молчание.

— Мам, а расскажи, как вы в школу ходили! — нарушила молчание Аня.

— Ну уж точно не так, как вы! Школа начальная у нас была там, где сейчас дача Ольги Тимофеевны, где потом, когда ее закрыли, магазин был. А с пятого класса нам через бугор приходилось туда и обратно ходить по восемь километров. Дождь ли, слякоть ли — вперед! Местные уже давно в босоножках в школу ходят, май на дворе, а мы в резиновых сапогах. Это сейчас за бугром мелиорация, и живем мы в райцентре и все такое, а раньше болота были кругом. Мы во вторую смену учились, и в школу нам к двум надо было, так мы заранее выходили, стелили настилы из веток, палки ставили, чтобы, когда будем обратно возвращаться, не заблудиться. А возвращались в темноте. Хоть и толпой шли, а все равно страшно. А зимой и вовсе жили в интернате. А там в окнах форточки большие были, так мы через них вылезали да в клуб на дискотеку и в кино бегали.

А в восьмом классе и вовсе снимали комнату у одних людей в Глыбове, как раз возле школы. У них там пристройка была и восемь коек, вот мы и жили там. А они такие строгие были гулять нас не пускали. Хлопцы в окошко стучатся, а хозяин грозит с ружьем выйти. А когда их дома не было, мы в погреб к ним заберемся, картошки наворуем, почистим, нажарим, наедимся от души. Нам, конечно, всегда с собой на неделю еды из дома давали, но почему-то всегда так хотелось жареной картошечки.

А домой ездили только на выходные. То на автобусе, а то, бывало, покойный дед Масько сани такие большие подцепит к гусеничному трактору и за нами приедет, так и возвращаемся всей гурьбой в деревню. Как же мы тогда местным завидовали и мечтали жить хотя бы в Глыбове! А потом, после восьмого класса, пошли в город учиться, а дальше так уж получилось, что и квартиры там получили, и жить там остались, и городскими стали…

— Ага, а помнишь, Люд, Тамусю, которая к бабе Маше приезжала? Помнишь, как мы с ней дружили? Ты помнишь. Злата, бабу Машу?

— Ну да! Она в начале деревни жила, напротив бабы Дуни, кажется, они родственницами были, бабушка рассказывала, они между собой никогда не ладили!

— Да я уж и не помню, что они там между собой не могли поделить. Так вот у бабы Маши и бабы Дуни была еще сестра Таня, которая жила в Лиде, а с ней жили ее дочка Тамара и зять, который занимал в Лиде какую-то высокопоставленную должность. И была у них дочка тоже Тамара, в честь матери названная, которую они называли Тамуся. Она была почти нашего возраста и каждое лето гостила в деревне. И всегда привозила с собой диафильмы. Вечерами она вешала на забор белую простыню, и мы смотрели их. Как сейчас помню, они со сказками были, медленно шли кадрами, с беззвучными титрами. А мы были от этого в полном восторге. Телевизора в деревне не было, тогда это было такой роскошью, позволить которую здесь, в Горновке, не могли. Первый, маленький такой, «Рекорд», появился у наших соседей — старых Масько, мы к ним потом часто бегали смотреть кино. Мы вообще с Тамусей очень дружили и гуляли, и за ягодами вместе ходили, и на копанке купались. И переписывались. когда она снова уезжала к себе в Лиду…

— А сейчас в доме покойной бабы Маши живет баба Валя. Мы ведь ее видели сегодня? — закончила за маму Злата.

— Да, ее. Пенсию она получает в Новозыбкове, куда ездит пару раз в год, почти всю отсылает Леночке, дочке Тамариной, своих детей у тетки Вали нет, погибли они. Да и муж умер Где-то далеко на Севере у нее есть квартира, где она и прописана, но там внук живет с семьей. Им она тоже отсылает деньги. Зимой она ютится в доме бабы Ариши, где собираются все бездомные и алкоголики из ближайшей округи, потому что дров ей выписать не на что, а весной переселяется к себе, копается в огороде, бродит по деревне… То к бабе Мане зайдет, то к Тимофеевне, то к Кирилловне, своей ближайшей соседке, то к Руденкам. только те ведь за просто так ничего не дадут, и к нам придет…

— Ладно, девки, давайте уже убираться со стола да спать ложиться. Поздно уже, — сказала тетя Люда, поднимаясь со стула.

Дом покойной бабушки Сони был большим и просторным, и места в нем всегда было достаточно. Пьяных мужчин так и оставили спать в маленькой спаленке. Обе женщины собирались разместиться на диване в зале, а девушки отправились в спальню побольше, примыкающую к залу, которая еще совсем недавно служила их покойной бабушке.

Здесь у окна стояла полуторная деревянная кровать с горкой подушек под кружевной накидушкой. Напротив — трехстворчатый шкаф, рядом стул. На стене — большой узорчатый ковер; на полу — вытертый палас; на окне — шторы с выцветшим цветочным рисунком; недавно поклеенные обои. Всё в комнате было по-деревенски просто, без роскоши и излишеств, и вместе с тем здесь было по-особенному уютно, комфортно и мило.

Оказавшись в комнате, девчонки сразу стали готовиться ко сну. Анька полезла в сумочку за кремом для рук, а Злата забралась на кровать, чтобы задернуть шторы на окнах, и не смогла удержаться от соблазна выглянуть в окно. Отодвинув тюль она прижалась носом к стеклу и ничего не увидела. Только потом на мгновение, в полоске света, падающего на асфальт, возникла фигура парня, того самого, которого они уже видели с Аней сегодня. Он обернулся и улыбнулся, заметив ее в проеме окна. А Злата, чувствуя себя как-то глупо, не смогла не улыбнуться в ответ. Впрочем, она почти сразу отодвинулась от окна и задернула штору.

Улыбка все еще блуждала на губах, когда она слезла с кровати и обернулась к Ане.

— Ты чего? — спросила ее двоюродная сестрица.

— Да так… — неопределенно махнула рукой Полянская и, не обращая внимания на Аньку, стала стаскивать с волос резинку. Волосы у Златы были длинные, прямые и блестящие, цвета спелого колоса. Никакой челки она сроду не носила, даже в детстве, зачесывала волосы назад и оставляла открытым высокий лоб. У нее были большие голубые глаза под опушкой темных ресниц, брови полудугой, небольшой, аккуратно вылепленный носик с едва заметной россыпью веснушек и красиво очерченные губы. Злата Полянская была красива той простой, настоящей, без изяществ, изысканности и утонченности, славянской красотой, коей так славится наш народ.

Анька с некоторым подозрением посмотрела на нее, но допытываться не стала. Вместо этого подошла к шкафу, отворила створку и стала искать пижаму. Кровать пришлось расстилать Злате, впрочем, она привыкла к подобным выходкам родственницы. Пока Анька переодевалась, девушка приготовила постель, а потом быстренько и сама переоделась в кружевную ночную сорочку из тончайшего батиста.

— Красиво, — не могла не заметить Аня. — Но мне кажется, в ночных рубашках не совсем удобно спать! Вечно они задираются едва ли не до горла.

— Мне нормально. Я не люблю пижам, особенно со штанишками, — осадила ее Полянская и, нырнув под одеяло, пододвинулась к стенке. — Анька, я надеюсь, ты не храпишь?

— Златка, сейчас ты у меня получишь!

С самого детства они не могли обойтись без колкостей в общении друг с другом, да что там без колкостей, в детстве они и подраться могли. И сейчас, став взрослыми, избавиться от старых привычек не спешили.

Злата засмеялась и отвернулась, а Аня погасила свет и тоже легла. Какое-то время они еще хихикали и шептались и слышали, что маменьки тоже не спят за стеной, негромко о чем-то переговариваются, тяжело вздыхают, ворочаясь с боку на бок так. что диван под ними жалобно поскрипывает, а потом и не заметили, как уснули.

А проснулась Злата среди ночи от элементарного желания сходить в туалет. Вот так и знала: чай на ночь, да еще в таком количестве — это лишнее Теперь вот придется выходить на улицу, уборной в доме нет.

Осторожно перебравшись через безмятежно похрапывающую Аньку, Полянская сунула ноги в комнатные тапочки, набросила на плечи бабушкин пуховый платок и, стараясь производить как можно меньше шума, двинулась на ощупь к выходу. Свет в доме зажигать не стала.

Поеживаясь от ночной прохлады, девушка пошлепала по двору к калитке и вышла на огород к уборной.

Ночь была светлой и тихой.

Злата, сделав свои дела, не торопилась уходить, сидела, подперев рукой щеку, и слушала… Но внезапно тишину прорезал приглушенный рокот работающего трактора. И он все приближался…

Девушка вышла из туалета и огляделась, не понимая, откуда доносится звук. Сначала она почему-то решила, что трактор едет по дороге, но оказалось, это не так. С выключенными фарами он двигался по старой, заросшей и сто раз перепаханной дороге, разделяющей деревенские огороды и колхозные поля.

Происходящее показалось Злате странным и подозрительным.

Немного постояв на огороде, она проводила взглядом технику, а потом пошла во двор, но вместо того, чтобы пойти домой и спокойно улечься спать, вышла на улицу. Она не собиралась во что-то вмешиваться, просто хотела посмотреть, что происходит. Потом она не раз будет проклинать собственное любопытство, а пока в тапочках, батистовой сорочке и пуховом платке, накинутом на плечи, она осторожно пробиралась по дорожке, вдоль пустых домов и пустырей, ориентируясь на звук.

И вскоре оказалась в самом начале деревни, и сразу все стало понятным.

У деревни, на краю проселочной дороги, убегающей в лес. лежали огромные навалы бревен. Их заготавливало и сваливало здесь лесохозяйство. А сейчас, под покровом темноты, их кто-то нагло воровал, загружая в трактор. И к лесхозу это вряд ли имело отношение.

Сколько могла стоить древесина. Полянская приблизительно знала, как знала и то. что за подобную кражу светит срок, и немалый. Происходящее было рискованным и опасным занятием. И решиться на такое могли только из-за приличных денег. Пригнувшись, девушка подобралась так близко, как вообще это было возможно, и теперь прижималась к старым жердкам, которыми был обнесен приусадебный участок. С него начиналась левая сторона деревенской улицы. Когда-то здесь стоял дом старых Сераков, но он сгорел еще до Златиного рождения С тех самых пор огород здесь сажала баба Нина. Земля была хорошая, черноземная, место низинное…

Сквозь сухостой бурьяна Злата отчетливо различала человеческие фигуры, слышала их негромкие отрывистые фразы, которыми они время от времени обменивались.

Но сколько бы она ни вглядывалась в темноту, кого-то узнать или разглядеть не смогла. Полянская кусала губы, чувствуя собственную беспомощность.

Увлекшись происходящим, Злата перестала замечать что-либо вокруг. Поэтому когда рядом неожиданно зашуршала сухая трава, она испуганно дернулась и больно ударилась локтем о жердку. Кто-то невидимый раздраженно запыхтел рядом, девушка сделала шаг назад, и в голую пятку со всего маху впились десятки острых иголок.

Она закричала так… И успела увидеть, как головы мужчин, как по команде, повернулись в ее сторону. Продолжая пригибаться и понимая, как это бессмысленно, девушка, припадая на одну ногу, побежала. Оказавшись на дорожке, что вилась вдоль заборов, прибавила скорости и обернулась только тогда, когда и бывший огород Сераков, и дом бабы Нины остались позади.

Темный силуэт показался на дорожке.

Ее преследуют!

Прикусив губу, чтобы не закричать, понимая, что бежать домой по деревне подобно самоубийству, девушка свернула за угол забора, которым был обнесен участок бабы Нины, и понеслась напрямую. Тапочки соскользнули с ног. но она даже не подумала останавливаться, чтобы их подобрать. Она почти не чувствовала, как больно впиваются в ступни сломанные сухие бадылья прошлогодней травы.

Ведь это было сущим пустяком по сравнению с тем. что могло случиться, если ее все-таки догонят. Оглядываться она не решалась.

А родной огород был так близко…

Но добежать до него не удалось. Внезапно зацепившись за ржавую проволоку, которой был обнесен соседский участок она упала, непроизвольно взмахнув руками.

Глава 2

Злата глухо застонала, чувствуя жгучую боль в ноге, и попыталась подняться. До дома оставалось совсем чуть-чуть, и, возможно, преследователь потерял ее из виду, отстал… Но стоило лишь подумать о нем, как она услышала быстрые, стремительно приближающиеся шаги, сбившееся тяжелое дыхание…

Полянская резко обернулась и увидела темную тень, склоняющуюся над ней. Она хотела было закричать, но не смогла. Резко отшатнувшись, девушка упала на землю, ударилась затылком о камень и лишилась чувств…

Было холодно. Жутко холодно. Злата корчилась на чем-то жестком, царапающем кожу, пыталась свернуться калачиком, натянуть на колени коротенькую сорочку и обхватить руками обнаженные плечи. И при каждом ее движении тишину нарушал противный скрип ржавых пружин.

Потом что-то легкое и пушистое накрыло ее.

«Бабушкин платок!» — будто ударило в сознание. И все случившееся встало перед ней с отчетливой ясностью. Злата Полянская резко вскочила и села, вцепившись обеими руками в платок, и стала испуганно озираться по сторонам.

Она сидела на старой железной кровати в одной из заброшенных хат. Здесь было холодно, пахло пылью и сыростью. Незашторенные окна зияли светлеющими проемами весенней ночи. И стояла гробовая тишина.

Абсолютно ничего не понимая, с громко бьющимся сердцем, девушка пододвинулась к краю кровати и уже собралась слезть, но внезапно скрипнула половица и от стены отделилась тень…

Забыв о раненой ноге, Полянская соскочила на пол и метнулась в сторону, одержимая единственным желанием — бежать. Бежать без оглядки, куда глаза глядят, только бы подальше отсюда!

Но он оказался проворнее. Поймав за руку, притянул Злату к себе.

Слабо вскрикнув, Полянская уткнулась лицом в мягкую ткань свитера, вдохнула терпкий аромат мужского парфюма и почувствовала сквозь тонкую ткань батиста тепло ладоней, сомкнувшихся у нее на талии.

Ее била дрожь, глухие удары сердца отдавались где-то в ушах, а горло сдавили слезы, готовые вот-вот хлынуть из глаз.

— Я никому не скажу… — едва смогла прошептать девушка, предприняв слабую попытку высвободиться из его рук.

Но ответа не последовало. И руки, удерживающие ее, не ослабили хватку, наоборот прижали крепче. Девушка почувствовала, как его губы коснулись ее спутанных волос… — Пожалуйста, не надо…

Слезы покатились по щекам.

Она отворачивала голову, безуспешно пытаясь противиться тому что неминуемо последует и чего не избежать. Она, конечно, может попробовать, но… Она может кричать, просить, звать на помощь, но кто ее услышит? Кто отважится спасти? В деревне ведь одни старики! Она могла сопротивляться до последнего, но умирать вот так глупо не хотелось. Неужели он убьет ее? Это не укладывалось в голове! Это все походило на сон… Плохой сон…

А между тем его сухие горячие губы коснулись ее виска, потом ушка, потом щеки, а руки опустились ниже и легли на ягодицы.

Он прижал девушку к себе, и она, несмотря на страх, слезы и истерику, которая тугим комом подступала к горлу, почувствовала, как он возбужден.

Коротенькая сорочка задралась, маленькие трусики почти не скрывали обнаженного тела, и Злата Полянская ощущала грубоватые горячие руки, ласкающие ее.

Под ладонями, которыми она продолжала упорно упираться, не теряя надежды все же вырваться, девушка чувствовала, как гулко бьется его сердце и учащенное дыхание обжигает ей кожу. То, что он собирался сделать с ней, было очевидным, и она даже не знала, что хуже — быть изнасилованной каким-то мужиком или уж лучше сразу убитой…

Его руки поползли вверх, забравшись под ночную сорочку, ласкали спину, касались груди, которую девушка тщетно пыталась закрыть руками. Но он с легкостью поборол ее сопротивление. Ладони сжали ее полные груди, а большие пальцы стали нежно массировать соски.

Злату вдруг словно током ударило. Колени подогнулись, и, чтобы не упасть, ей пришлось вцепиться пальцами в его свитер. Мужчина потерся щекой об ее висок, щекоча кожу щетиной, а потом, чуть наклонив голову, легко коснулся ее губ легким, дразнящим поцелуем, оставляя на них слабый вкус ягодной карамельки…

Полянская уже не отворачивалась, позволяя ему и эти нежные и короткие поцелуи, и сладкую игру с ее нижней губой, которую он покусывал и ласкал губами. Она чувствовала, как от его ласк у нее голова идет кругом, а желание сладкой истомой пульсирует внизу живота. Злата обхватила руками его шею и прижалась теснее…

Господи, что же она делает? Желание, вспыхнувшее в ней. сметало все здравые доводы. Почему так случилось, чем это было вызвано, она не понимала. Знала лишь одно: никогда раньше она не испытывала такого всплеска всепоглощающей страсти к мужчине. Да, она влюблялась, и у нее был сексуальный опыт, но он не шел в сравнение с тем, что происходило сейчас…

Ей бы бежать следовало от него, а она таяла в его руках. Его поцелуи стаи! другими. Он целовал ее страстно, глубоко, почти грубо… А она отвечала ему.

То, как он поднял ее на руки и перенес на кровать, как-то прошло мимо, по крайней мере, потом она не могла этого вспомнить. Его губы не отрывались от нее, и только в них для девушки сейчас сосредоточилась вся вселенная.

Мужчина положил Злату поперек кровати, на мгновение оторвавшись от ее губ. Звякнула пряжка ремня. Он склонился над ней, снова целуя, а руки забрались ей под трусики и проворно освободили ее от нижнего белья.

Он вошел в нее резко, почти грубо… Полянская слабо вскрикнула и, вцепившись в его свитер, из последних сил прижала его к себе. Каждый его толчок, медленный и глубокий, все больше распалял огонь страсти и наслаждения, охвативший каждую клеточку тела. Ей хотелось выгибаться ему навстречу, ловя его движения, хотелось кричать от удовольствия, но вместо этого она кусала губы, впивалась ногтями в его плечи, и голова ее, как в агонии, металась по жесткому тюфяку.

Темп его движений ускорился. Со сжатых губ сорвались приглушенные стоны, а локти, на которых он еще пытался удержаться, подогнулись. Мужчина обхватил ладонями ее голову и уткнулся лицом в ложбинку меж шеей и ключицей.

На какой-то миг Злата, кажется, лишилась чувств, а пришла в себя лишь тогда, когда почувствовала, как он размыкает объятия и отстраняется от нее. Щелкнула пряжка ремня.

Полянская приподнялась. Наверное, нужно было что-то сказать, спросить, удержать, но слова не шли с языка. За все время он не произнес ни слова. И она не была уверена, что сейчас, после случившегося, он захочет заговорить с ней.

Пошарив по полу, он положил что-то на кровать и пододвинул к ней. Машинально протянув руку, она нащупала свое нижнее белье. Пуховый платок валялся тут же на кровати.

Скрипнули половицы, в светлеющем проеме окна мелькнул темный силуэт. Злата Полянская поняла, он уходит Только что он сжимал ее в объятиях, даря неведомое ранее наслаждение, а теперь уходит вот так! Конечно, они никогда не встретятся а если и встретятся, она все равно не узнает его! Она не знает его имени и не представляет, как он выглядит.

Медленно соскользнув с кровати, девушка натянула трусики, одернула сорочку и потянулась за платком, чувствуя, что ее начинает трясти. На дрожащих ногах она двинулась в том направлении, где минутой ранее растаял его силуэт.

Низкая дверь в темных сенцах была не запертой. Толкнув ее. Злата оказалась на улице и, вдохнув полной грудью свежий весенний воздух, набросила на плечи платок и закуталась в него. Цепляясь за бадылья и пожухлую прошлогоднюю траву, девушка направилась к калитке, и с каждым шагом сомнений относительно заброшенного дома, где все и произошло, становилось меньше. Это был дом покойной бабы Кати, их соседки.

Оказывается, все происходило рядом с их домом, и, может быть, если бы девушка закричала, ее бы услышали и ничего такого не случилось бы. Теперь ей почему-то казалось, что он все же не причинил бы ей вреда, а то, что произошло… Что ж. в конце концов, она ведь этого тоже захотела… Потом…

Полянская прошла по дорожке и тихонько проскользнула к себе во двор. А на востоке, над лесом, у них за огородами, начинало медленно светлеть небо.

Злата вошла в дом и, прислушиваясь к тишине, прошмыгнула на кухню. Ей необходимо было хоть немного привести себя в порядок. Иначе родственники ни за что не поверят, что она просто спала себе всю ночь, а проснулась с грязными ногами, трухой в волосах, припухшими губами и безумными глазами, а в том, что они у нее именно такие, она не сомневалась.

Кое-как обмыв ноги и собрав волосы в косу, Злата на цыпочках прокралась в столовую, где вчера они пили чай. Боясь разбудить Аньку или маму, она не стала заходить в зал, вместо этого зашла в комнатку, куда уложили мужчин, и позаимствовала у них постельные принадлежности.

Устроившись на стареньком диване, она закуталась в одеяло и закрыла глаза, приказав себе спать и не думать. Но не думать не получалось. Стоило лишь закрыть глаза — и произошедшее вставало перед ней с отчетливой ясностью. И запоздалая реакция — соленые слезы — закапали из глаз и горячими ручейками покатились по щекам.

Она плакала, потрясенная до глубины души случившимся и не заметила, как так вот в слезах и уснула. А проснулась. когда солнце заливало комнату ярким прозрачным светом а мама накрывала стол к завтраку.

— О, Златуль! Проснулась! А ты чего здесь спишь? Ты ж легла с Анькой в спальне? Вы что там кровать не поделили? — спросила мама, заметив, что она открыла глаза.

— Да Анька, знаешь, как храпит… — сказала она чуть охрипшим голосом, не торопясь подниматься.

— Златка, не ври!!! — донесся до нее вопль родственницы из глубины дома.

Девушка лишь улыбнулась в ответ.

— Ну, вставай уже! Завтрак почти готов. На кухне тетя Люда воды нагрела, пойди умойся и приведи себя в порядок!

— А папенька где?

— Пошел с дядь Колей рыбачить!

— В самом деле, рыбачить? И куда? — удивилась девушка, — Да к нам за огороды, на копанку, и кажется мне, Колька бутылочку прихватил! Лучше б воды с колодца натаскал, скотина! Надо ж все перестирать к Пасхе… Люд, глянь, там на кухне в нижнем шкафчике банка с самогонкой стоит, они ее случайно не ополовинили? Уж очень они на эту рыбалку с утра пораньше рвались!

— А разве в копанке за огородами рыба водится? — спросила Злата, отбрасывая в сторону одеяло и вставая с дивана.

— Водилась лет десять назад. Они проверить пошли! — с мрачным сарказмом ответила Лена Викторовна.

Оказавшись на ногах, Полянская невольно поморщилась. Нога болела, на затылке была огромная шишка, которая при малейшем движении отдавала тупой болью в голове. Все тело ломило и ныло.

Злата отправилась в спальню. Анька там как раз возилась с волосами.

— Ты чего удрала? — спросила она Полянскую.

— Да тесно как-то стало! — соврала девушка, отворачиваясь к шкафу.

— Да нормально было. Прошлой ночью спали же…

Злата не сочла нужным объясняться и оправдываться, просто сделала вид, что сосредоточенно изучает содержимое своего гардероба Правда, на самом деле ей на это было наплевать. Она наугад вытащила синие вытертые на коленях джинсы и полосатую кофточку с капюшоном.

Стащив через голову батистовую сорочку, она на мгновение сжала ее в руках. Тонкий материал источал запах мужского парфюма, от которого девушку аж передернуло. То, что случилось вчера, не могло быть реальностью и это, наверное, первое, о чем девушка подумала, проснувшись утром. Но это был не сон, и стоило лишь снова подумать об этом, ее начинало трясти. Господи, как она могла? Что это было? Чувство гадливости к самой себе, граничащее с тошнотой, заставило брезгливо отшвырнуть в сторону сорочку. Хотелось в ванную. Хотелось смыть с себя и этот запах парфюма, который, кажется, въелся в кожу. И прикосновения мужских рук, которые она почти осязаемо продолжала чувствовать.

Анька вышла из комнаты, так и не дождавшись объяснений, а Злата лишь вздохнула облегченно. Быстро переодевшись, она расчесала волосы и скрутила их на макушке в пучок.

Когда Злата умылась и почистила зубы, они сели, наконец, завтракать, так и не дождавшись мужчин.

— Может, они там уже копанку решили на глубину проверить? — высказала предположение тетя Люда, разливая чай. — И самогонку, кажется, точно отлили. Не может быть, чтобы они на сухую пошли! После вчерашнего мой Колька тут бы за сердце хватался и на коленки падал, умоляя дать ему пять капель на похмелье!

— И мой Юрка не пошел бы, не опохмелившись! А то ведь нашли в кладовке старые дедовы снасти и прямо вот загорелись! Златуля, ты бы сходила к сажалке, глянула, как там наш папаня!

— Сейчас чай допью и схожу! Мам, ну а чем мы сегодня заниматься будем?

— Ой, работы у нас хоть отбавляй! Но сперва, до Пасхи, надо дом привести в порядок, во дворе повыгребать, на огороде хоть что-то уже посадить и на кладбище сходить, там тоже после зимы неизвестно что творится.

— Я сейчас схожу йа копанку, а потом мы с Анькой будем выгребать, да и на кладбище мы тоже можем сами сходить, за день уберемся, — предложила девушка.

Хотелось на воздух, проветрить голову, стряхнуть с себя это странное состояние неловкости, не позволяющее встречаться взглядом с родными. В конце концов, просто собраться с мыслями и попытаться не думать.

Анька недовольно поморщилась. Такая перспектива ее не устраивала. Ей совершенно не хотелось работать. Сейчас после завтрака погулять бы по окрестностям, погода-то какая чудная с утра, а потом примоститься где-нибудь в уголке с ноутбуком и просто отдыхать до обеда.

Доев творог со сметаной и корицей, Злата встала из-за стола. Она тоже приехала сюда не за тем, чтобы заниматься хозяйством и контролировать папеньку, который, что называется, дорвался. Но ее не напрягало это, наоборот, приятно было что-то делать вместе со всеми, копаться в земле, приучая себя к деревенскому быту. К тому же, ко всему прочему, Злата собиралась просто наслаждаться деревенской жизнью и природой, общаться с людьми, слушать и делать для себя кое-какие заметки. А уж потом, когда уедут все родственники и она сможет собраться с мыслями и сосредоточиться, оставшись одна, вот тогда-то она и засядет за роман. С собой из города она привезла ноутбук, который сейчас, правда, не выпускала из рук двоюродная сестрица.

В маленьком коридорчике, рядом с кухней, девушка обула кеды и вышла на улицу. Солнце ослепляло, теплый ветерок обдувал лицо, а мир вокруг сверкал самыми нежными, самыми свежими красками. Кажется, трава за ночь стала еще зеленее, а почки на кустах смородины уже раскрыли листочки. Береза у дома как будто накрылась тонкой газовой вуалью серо-зеленого цвета.

Веселый щебет птиц нарушал тишину, а небо было таким высоким, чистым и голубым, каким оно бывает только весной.

Засунув руки в гадине карманы джинсов, Злата, шагая но вспаханному огороду, го и дело поднимала к небу лицо и чувствовала, как душу наполняю т радость и счастье просто оттого, что этот мир так прекрасен, а она способна эту красоту замечать, принимать и чувствовать. А вместе с этим приходило некое успокоение. И сейчас Полянская почувствовала ту особенную магию родной деревни. В этом весеннем воздухе, зеленеющих просторах и солнечном свете все суетное отступало и казалось уже таким неважным. Оставалось главное, невероятное ощущение полноты жизни.

Трех мужчин у копанки, где еще дед Витя собирался разводить карпа, Полянская увидела сразу. Папенька и дядя Коля сидели под вербой и то ли действительно удили рыбу, то ли им было уже не до нее. Правда, присутствие незнакомца вселяло надежду, что еще не все так безнадежно. Но и напрягало одновременно, заставляя сердце дрогнуть в груди. Сразу возникли вопросы: кто он? зачем здесь? что ему нужно? а вдруг…?

Злата подошла ближе, и парень, заметив ее раньше папеньки и дядьки, обернулся. Злата не знала его, но вспомнила сразу Кажется, это он вчера прогуливался в сумерках по деревне.

И сейчас, наблюдая за ее приближением, он улыбнулся так. как улыбнулся вчера, увидев ее в светящемся окне. А Злата не смогла не улыбнуться в ответ. Просто улыбка у него была такая открытая, искренняя и располагающая. И вся настороженность и подозрения улетучились вмиг. И как-то сразу пришла уверенность: пет, это не он. Не мог этот парень воровать лес под покровом ночи, преследовать ее, а потом отнести в тот домик… Злата не знала, откуда пришло это убеждение, но она поверила в него безоговорочно.

— Здравствуйте! — сказала девушка. — Папуль, я не помешаю? — обратилась девушка к отцу, пытаясь заглянуть ему через плечо.

— А, дочка! — обернулся мужчина. — Нет, не помешаешь! — махнул он рукой.

— Клюет?

— Клюет!!! — со всей серьезностью заверил ее дядя Коля.

— Так вы много уже наловили? — спросила она, поверив его серьезности, а потом бросила мимолетный взгляд в сторону парня и, увидев, как он поспешно отворачивается, пряча улыбку, все поняла.

— Так, ясно, пробормотала девушка. — Дядь Коля, так уха сегодня будет?

— Златуль, так ты понимаешь, дедовы снасти уже сгнили давно и крючки ни к черту! Только клевать начнет, мы с твоим папашей давай вытягивать, а она — бац! — и сорвалась, зараза! Не рыбалка, а одно расстройство!

— А ты, дочка, чего пришла? Мама прислала? — несколько настороженно спросил Полянский.

— Ага! Проверить, не пошел ли ты ко дну! Заодно к завтраку позвать, и лучше вам не дожидаться, пока мама с теть Людой заявятся сюда! Кстати, а это уже* я вам как любящая дочка и племянница сообщаю: они ваш замысел разгадали, самогонку в банке проверили, ее там не хватает малость!

— Златуль! деланно возмутился папа. — Да мы здесь ни при чем! Когда ж мы успели?! Мы ж вообще завязали с Коляном! Вот сейчас уже идем завтракать и за работу! Будем огород копать! Вот так!

— Папуль, ну, я тебе, конечно, верю, только боюсь, что мама и тетя Люда настроены не столь оптимистично! Так что ты уж готовься!

— Ой, жизнь моя… — протянул дядя Коля. — Юрик, а дочка у тебя золото! Моя б Анька тут, знаешь, как верещала бы уже? Вся деревня слышала бы!

Полянский хмыкнул.

— Так ее ведь не зря Златой зовут! Кстати, это я ее так назвал! — гордо сообщил он.

— Не зря! Златуль, а мы тебе вот, кстати, жениха нашли! — опомнился дядя Коля, поднимаясь на ноги.

Его шатнуло в сторону, но Злата сделала вид, будто не заметила этого.

— Так я замуж вроде? не собираюсь!

— Правильно, доча! Рано замуж, но он такой хороший хлопец и в рыбалке? разбирается!

— Только в рыбалке? с широкой улыбкой обернулась девушка к парню симпатичному высокому блондину с голубыми глазами.

— Исключительно в рыбалке»! — стараясь быть серьезным, заверил молодой человек, но улыбка все равно не уходила, затаившись в уголках его губ. — Алексей Блотский.

— Злата Полянская.

Леша протянул руку, и девушка подала свою.

— Приятно познакомиться! — сказал он, пожав ее ладонь и почти сразу отпустив.

— Взаимно! — улыбнулась в ответ девушка.

— Погода чудесная. В доме просто грех сидеть. Я с самого утра гуляю но окрестностям, вот и наткнулся на ваших родственников. Веселые товарищи!

— О, да! Веселятся третий день, как видишь! Только сегодня им это даром не пройдет! Ты не местный, Леша? Я тебя в Горновке раньше не встречала. Ничего, если я на «ты»?

— Нет, все в порядке! Я действительно не местный, моя бабушка, Ольга Тимофеевна, с дедом пару лет назад купили здесь дачу. Но я редко к ним наведываюсь и каждый раз ненадолго.

— А я немного знаю твою бабушку! Она и баба Маня, ваша соседка, были подругами моей бабушки! Теперь уж, я думаю, мы сможем с ней познакомиться поближе…

— Почему?

— Я собираюсь задержаться в Горновке.

Парень приподнял брови, пристально взглянув на нее, но в этом («го движении не было вопроса, скорее, ожидание продолжения.

— Вернее, я даже хочу пожить здесь. И если понравится, останусь!

— Здесь действительно очень красиво. Но даже не в этом дело, не так ли? Здесь и живется, и дышится как-то по-особенному и действительность воспринимается как будто через стекло. Исчезает негатив, — только и сказал он.

— А я думала, ты скажешь, я сошла с ума! — засмеялась девушка.

— Почему? — удивился он.

— Именно так считает моя двоюродная сестра, и не только она! Все мои однокурсники, наверное, все еще пребывают в состоянии легкого шока от моего выбора! Сельская школа в качестве места работы и глухая деревня в качестве места проживания!

— Романтика! — улыбнулся Леша.

— Правда?

— Конечно!

— Ладно, Лешка, я пойду, у меня на сегодня еще куча дел. Но я думаю, мы еще встретимся, и я могла бы показать тебе окрестности! Я здесь все-все знаю! — сказала девушка.

— Я пока не уезжаю, так что мы могли бы встретиться завтра здесь же, на рассвете, понаблюдать, как восходит солнце, и погулять. Если это, конечно, не рано для тебя?

— Что ты! Ни капельки! Я буду здесь завтра на рассвете, — легко согласилась девушка.

Леша протянул ей руку ладонью вверх, и девушка на прощание легко ударила по ней своей ладошкой и, рассмеявшись, побежала огородом догонять папу и дядю Колю.

А Леша Блотский так и остался стоять, глядя ей вслед. «Какая необыкновенная девушка! Веселая, яркая, живая, искрометная! А как она смеется! От широкой улыбки как будто сияние исходит, а огромные глаза, как небо, так и брызжут светом, смехом, солнцем!»

Парень улыбнулся и, засунув руки в карманы джинсов, двинулся дальше.

Мама и тетя Люда, конечно, вставили своим мужчинам как следует, потом накормили завтраком, чтобы задобрить, налили но сто грамм и, всучив лопаты, определили на день фронт работы.

А Влача и Аня взяли грабли и метлы и отправились на улицу, где и работали до самого обеда. А после отправились в сад, который разделяла разбитая дорожка, ведущая от калитки к крыльцу парадного входа. По одну сторону от нее, под окнами, цвели тюльпаны и нарциссы. По другую — в хаотичном порядке росли старые фруктовые деревья, а между ними буйствовали кусты черной и красной смородины, крыжовника, а ближе к огороду бабы Мулихи — и малинника.

Посреди сада когда-то дед соорудил железную конструкцию в виде беседки, которую оплетал, виноград, а внутри нее стояли старый стол и деревянные лавки. Когда-то покойный дед Витя любил здесь, укрывшись от бабушки, накачиваться водкой и нередко прямо на лавочке и засыпал.

Злата тоже любила сидеть здесь жаркими летними днями, укрывшись в тени и прохладе виноградника. Сочные, как будто солнечным светом налитые, гроздья свисали сверху и так и просились в руки. Потом, после смерти деда, Злата часто засиживалась здесь с бабушкой по вечерам, и частенько к ним присоединялись подруги бабы Сони…

Вооружившись большими садовыми ножницами, Полянская принялась обрезать сухие виноградные лозы, представляя, как будет здесь сиживать с ноутбуком летом, работая над романом. Анька поковырялась немного в цветах и отправилась в дом, и до Златы скоро донеслись звуки работающего телевизора. Впрочем, девушка не особенно расстроилась по этому поводу, работала себе потихоньку, предаваясь собственным мыслям и мечтам. Иногда, правда, посматривала на бревенчатые стены соседнего дома и сердце начинало учащенно биться в груди…

Вечером, после ужина, пана и дядя Коля вышли на улицу и, разместившись на лавочке, решили культурно отдохнуть. Разожгли костер, разложили на лавочке кое-что из еды, поставили бутылку самогонки, которую женщины выдали им в конце дня за плодотворный труд на огороде, затянулись сигареткой и, поддавшись волшебному очарованию апрельского вечера, пустились в воспоминания…

— Колян, а каким ветром тебя занесло в Горновку? — спросил Юрий Полянский.

— Как это, каким? Тем же, что и тебя! Людку встретил!

— Э… нет! Меня как раз сюда на нефтяные вышки работать отправили! Эх, славное было время, правда, нефтяники тогда еще только становились самой высокооплачиваемой профессией и самой престижной… Мы тогда в общежитии жили, в том старом, что еще для торфзавода строили. Днем пашем, а вечером марафет наведем — и на деревню… Здесь же, в Горновке, девок много было, а хлопцев — дефицит. А тут мы приходим — парни городские, нефтяники…

— А тут хлопцы из Погулянки, — перебила его мама, выходя со двора с двумя рюмочками, а за ней и тетя Люда с двумя табуретками.

3лата с Аней, которые сидели у костра и развлекались тем, что сжигали в огне сухие веточки, переглянувшись заулыбались.

— У них там была обратная ситуация: хлопцы были, а девок мало, вот они к нам и ходили. У нас даже пары были распределены, а тут какие-то нефтяники… Ох они им тогда и дали! Бежали эти нефтяники до самого своего общежития без оглядки. И потом долго не появлялись в Горновке!

— И что? — спросила Злата. — Больше нефтяники в деревню не заглядывали? Мам, ты что, потом сама к папе на свидание бегала?

— Вот еще? Нужен он мне был! У меня романс одним парнем был! Я Юрку в упор не замечала, а он на меня глаз положил когда мы с подружками приходили на торфзавод. Там ведь раньше целое поселение было. Болота осушали и делали торф, люди работали и жили в бараках, и крестная наша с Людой там жили и магазин большой у них был…

— Но я все равно отбил тебя у кавалера твоего? — гордо сообщил Юрий Полянский.

— Отбил! — не без некоторой горечи согласилась Лена Викторовна, но мужчина не пожелал ее услышать по своему обыкновению пропускал многое мимо ушей.

— Люд, я не понял, а че это вы за рюмки принесли? — вклинился в разговор Колян, которого уже несколько минут интересовало только это.

— Выпивать с вами будем — заявила Людмила Викторовна.

— А что? Что-то я не вижу вашу выпивку? Не-е-е, так дело не пойдет! Вы со своим приходите! Это наше с Юриком честно заработанное!

— Я тебе сейчас как дам со своим! — грозно сказала Люда и сама налила себе и сестре по пятьдесят грамм. — Девчонки, может, и вы с нами понемножку?

— Нет! — поспешно отказалась Злата.

— Могли бы и выпить! — шикнула ей Анька.

— Я такое не пью!

Через секунду родственница снова толкнула ее в бок.

— 3латка, смотри! Уж не тот ли парень, что вчера по деревне гулял?

Злата вообще-то хотела ответить Аньке тем же, но услышав про парня передумала и стремительно поднялась на ноги.

— Лешка! — окликнула она Блотского, а это, конечно, был он. — Лешка, иди сюда. Присоединяйся к нам!

И обернулась к Ане. Та в полном обалдении переводила взгляд с парня на Злату и обратно.

— Рот закрой, а то еще искра влетит ненароком! — едва сдерживая смех шепнула ей Злата.

Глава 3

А утром, eщe до зари, Злата выбралась из постели, быстренько оделась, заплела волосы в косу и, плеснув в лицо холодной воды, выскользнула из дома, где после вчерашних посиделок все мирно спали.

Серебристый свет раннего утра разливался вокруг, а на восходе за лесом розовели облака. Деревня еще спала, время близилось к шести, и только щебет птиц нарушал царившую кругом тишину, да кукушка в лесу отсчитывала кому-то года. После ночи на улице было прохладно, и Полянская не пожалела, что захватила с собой куртку. Она быстро шла через вскопанный огород то и дело посматривая по сторонам.

Лешу она заметила не сразу, только когда уже подошла к копанке. Он сидел на корточках у самой воды и что-то внимательно там рассматривал.

— Доброе утро! — поздоровалась с ним девушка. — Я уж думала, после вчерашних посиделок ты не придешь! Мои дома спят непробудным сном.

— Доброе утро. Мы же договорились встретиться. Я не мог не прийти, правда, спать хотелось жутко!

— Мне тоже! Так что после прогулки пойдем к нам пить кофе, я приглашаю. Можем даже позавтракать вместе, надеюсь, к тому времени мои родственники встанут и приготовят что-нибудь поесть. А что это ты высматриваешь в воде?

— Знаешь, Злат, мне кажется, здесь, в копанке, кто-то все-таки водится. Может, здесь есть рыба? — с серьезным видом задал ей вопрос парень.

— Знаешь, кто здесь водится? Лягушки да апалоники! Пойдем! — небрежно махнув рукой, она позвала его за собой.

Легко вскочив на ноги, Леша поднялся наверх и пошел следом. Злата легко перебиралась с кочки на кочку, почти не замечая ухабов, пока они не выбрались на старую дорогу. Она, конечно, особой ровностью не отличалась, но, по крайней мере, по ней они могли идти рядом.

— Твоя бабушка не отругала тебя вчера за позднее возвращение? — спросила девушка.

— Нет, но она не спала, ждала меня. Волновалась.

— А в детстве ты разве не проводил лето в деревне?

— Нет. У меня все бабушки и дедушки жили в городе, моя Тимофеевна только несколько лет назад захотела домик в деревне. Вот они и переехали сюда с дедом. А я впервые так надолго приехал к ним в гости.

— Ах, Лешка! Ты многое потерял! — с веселой улыбкой воскликнула девушка и, споткнувшись, чуть не упала. Блотский вовремя успел подхватить ее под руку.

— Упс!

— Осторожно!

— Ага!

Злата, высвободившись, забежала вперед и раскинула руки навстречу первым лучам солнца.

— Посмотри, какая здесь красота! — смеясь, крикнула она ему и закружилась на месте.

И все-таки шлепнулась на попу, но смеяться не перестала. Леша улыбнулся и подошел к ней, помогая подняться.

— Это лучшее место на земле! Не знаю, почему я раньше этого не понимала. Знаешь, я ведь в детстве не очень любила сюда ездить. Не то, чтобы районный центр так уж меня привлекал, просто там был мой дом, моя жизнь, подружки, к которым я была очень привязана. А деревня… Когда бабушка заболела, я, конечно, стала чаще бывать здесь, но умерла она все равно в одиночестве. Как раз в свой день рождения. После инсульта она была у нас, а потом ей стало лучше, и она попросилась домой… Мы ей звонили с утра, хотели поздравить, но она трубку не брала, потом мама позвонила бабе Мане, они с твоей бабушкой пошли, а она… — голос девушки дрогнул, и на минуту она замолчала. — Потом я решила написать роман. Ну, как сказать… Иногда балуюсь очерками и рассказами. В школе любила писать сочинения. Но все это было так несерьезно. Теперь я хочу написать что-то большое и настоящее. О деревне. О Горновке. Эта идея давно живет во мне. Еще до приезда сюда я делала кое-какие наброски. Но теперь я собираюсь заняться романом вплотную. И придумать, как спасти деревню от вымирания.

— А где ты училась, Злата?

— В Гомеле, на филфаке! Я люблю читать, а теперь еще и писать, поэтому вопрос о выборе профессии решился сам собой. Поначалу я, конечно, переживала, что не прошла конкурс на бюджетное отделение, родителям туговато пришлось. Но что не сделаешь ради единственной дочери. Впрочем, на каникулах, все пять курсов, я не сидела дома, работала в лагере вожатой. Да и потом, после универа, когда вернулась домой с дипломом, в детском саду нашего райцентра подменяла воспитателям отпуска и больничные.

— А как же ты здесь теперь?

— Да легко! — улыбнулась девушка. — Пойду работать в местную школу, там еще моя мама училась. Мне позвонили из отдела образования и предложили место учителя русского языка и литературы. И это окончательно убедило меня в правильности моего решения. Конечно, школа и учительская деятельность — не предел моих мечтаний, но это все же кое-что.

А вообще, знаешь, мне больше всего на свете хочется навсегда поселиться здесь и писать романы. Посвятить себя только этому и ни на что не отвлекаться! Ну и, конечно, чтобы романы издавались. Мне кажется, здесь я бы столько всего написала…

— И что же, всегда одна? А как же семья? Муж? Дети? — спросил ее Леша.

Злата покачала головой.

— Нет. Это бы только отвлекало меня, я знаю! Знаешь, я ведь когда пишу, когда приходит вдохновение, хочу только одного: чтобы меня оставили в покое, чтобы не дергали и не отвлекали. А муж… Ему ведь нужно и уют создать, и кушать приготовить, причем три раза в день, и постирать, и погладить. Муж и дети… Им нужно отдать себя всю, без остатка, а я… Я так не смогу. Мне важно личное пространство.

Леша не нашелся с ответом. И некоторое время они шли молча. Им на пути попадались первые весенние цветы, нежные пролески, мохнатые синие «собачки», желтые болотницы и анютины глазки. Парень наклонялся и срывал их, и маленький букетик постепенно рос в его руках.

Они прошли огороды и вышли к началу деревни, туда, где проселочная дорога убегала в лес, именуемый у местных жителей Сенажаткой. Здесь, у края леса, была канава, вроде маленького круглого озерца, наполненная до краев чистой водой. Ни ряски, ни осоки, только кусты ракитника кругом, а дальше, до самого горизонта, вспаханные поля да зеленеющие леса. Солнце медленно всходило из-за леса, и его теплые ласковые лучи наполняли светом все живое вокруг…

Злата и Леша спустились к воде и присели на корточки у самой кромки. Девушке непременно захотелось зачерпнуть горсть воды.

— Когда-то мы купались здесь. Конечно, бабушка об этом не знала, здесь вообще-то глубоко, но вода даже в самый жаркий летний день остается прохладной. Мы могли бы вспомнить молодость, как говорится!

— Сейчас?

Девушка рассмеялась.

— Летом!

— Ну, может быть…

— А ты надолго приехал в Горновку, Леша?

— Честно?

— Ага!

Парень покачал головой.

— Я приехал, потому что бабушка этой зимой осталась жить в Горновке. Теперь она всегда будет жить здесь и в город больше не поедет, она нам так и заявила по телефону. Ну, и дед, конечно, поддержал ее в этом! Мы не виделись давно, вот я и приехал их навестить. Ну и помочь, конечно! Я собирался пробыть здесь несколько дней.

— Так ты уже уезжаешь? — обернулась к нему девушка.

Ее брови удивленно взметнулись вверх, а глаза при этом сделались еще больше.

— Нет! — парень улыбнулся и протянул ей разноцветный букетик. — В Минске сейчас мне делать нечего, так что я побуду здесь еще некоторое время!

Глаза их встретились.

— Здорово! — улыбнулась девушка и без слов приняла букетик. — Ты же здесь еще ничего и не видел! Ты был на старом кладбище? Нет? Обязательно сходим, тем более, нам все равно нужно сходить туда, чтобы убрать к Радунице могилы. А на торфяной завод ты ходил? А памятники видел? Лешка, да что это все я да я говорю? А ты молчишь. Ты ж мне так и не рассказал, чем в Минске занимаешься, — всполошилась девушка, легко вскочив на ноги и поднеся к лицу букетик.

— Сейчас я просто бездельничаю и нахожусь в активном поиске, так сказать. Ищу себя и собственное призвание в жизни. Конечно, на родительской шее не сижу, ты не думай. Периодически занимаюсь программированием для различных фирм и имею при этом неплохие деньги. По крайней мере, мне одному их хватает. Я окончил университет, специализируюсь на программном обеспечении, но, отработав положенные два года, понял, что это в общем не совсем то, чем мне хотелось бы заниматься!

— А чем бы ты хотел заниматься? — полюбопытствовала Злата.

— Я сейчас пытаюсь пробиться на одну радиостанцию диджеем.

Девушка вопросительно вскинула брови.

— Хочешь работать диджеем?

— Не только. Я хочу работать в эфире.

— Вот это да! — восторженно воскликнула Злата. — А на какую радиостанцию ты устраиваешься? Она ловит у нас? Представляешь, ты уедешь, а я здесь радио настрою и буду тебя слушать! А ты мне будешь приветы передавать?

Блотский кивнул.

— Только все это еще «вилами по воде писано», как говорится. Не факт, что меня возьмут!

Девушка махнула рукой.

— Ну, а почему бы им тебя не взять? Ты ведь и в компьютерах разбираешься, и высшее образование у тебя есть, и говорить ты правильно умеешь, а уж что болтать для слушателей, придумаешь! Ты значит, Лешечка, тоже творческая личность?

— Получается, да! — засмеялся парень.

— Ты любишь музыку?

— Я не могу ее не любить, иногда мне кажется, я с ней родился. По крайней мере, мои первые сознательные воспоминания из детства связаны с музыкой. У меня мама творческий, тонко чувствующий человек. Она играет на фортепиано. И работает в школе-интернате художественным руководителем.

— Я тоже играю на фортепиано. Вернее, играла, когда училась в музыкальной школе, после ее окончания я так ни разу и не села за него. Ух, как же люто я ненавидела этот инструмент в свое время, а как чудно все начиналось…

— Расскажи! — с улыбкой попросил парень.

— В детстве нас с Анькой родители все время отправляли в деревню. А так как у меня и тогда с воображением все было в порядке, к тому же я была просто неугомонным ребенком, мне надо было куда-то свою энергию девать. Все деревенские забавы быстро наскучивали. Мы и в магазин играли, и в парикмахерскую. Васька, брат Анин, до сих пор вспоминает, как мы его «подстригли» один раз. Мы и врачами были, и родителями, потом решили быть артистками. Придумали устраивать концерты. Сначала мы приглашали бабушку, прабабушку и деда, потом нам стало этого мало, мы вошли в азарт и, чтобы не бегать по дворам и не приглашать всех по одному, писали объявления, расклеивали их на колодцах и приглашали на концерт в свой двор. Конечно, заводилой была я. Пела песни, танцевала, мы устраивали какие-то сценки, пантомимы… Представляешь, бабульки приходили. И это меня увлекало.

Однажды приехала моя мамуля, умилилась дитяти, такому творческому, голосистому, и, размечтавшись о будущем великой дочери-артистки, устроила меня в музыкальную школу по классу фортепиано. В ту пору вообще было жутко престижно играть на этом инструменте. Поначалу я тоже мечтала о том же и усердно занималась, но надолго меня не хватило. Я никогда не была усидчивым ребенком, а тут надо было играть часами. Отучившись год, я заявила, что больше не пойду, но маменька настаивала… Чем она меня только не прельщала… Чего только не обещала… И я бренчала, скрипя зубами, но самое интересное, педагоги в музыкальной школе уверяли, что у меня замечательный музыкальный слух. Я с отличием окончила музыкальную школу и могла бы поступить в музыкальный колледж, но последипломного выступления, закрыв крышку инструмента, наотрез отказалась заниматься дальше музыкой.

— Я тоже учился в музыкальной школе по классу фортепиано, а гитару освоил во дворе. Крышку фортепиано я редко открываю сейчас, а вот гитара — мой любимый инструмент! Эх, как вспомню, сколько песен во дворе на лавочке под нее было перепето… Кстати, вот как-то так сложилось, со времен музыкальной школы у меня зародилась крепкая дружба с несколькими ребятами, которые, окончив ее, пошли учиться дальше и сейчас уже на последнем курсе Института культуры. Они всерьез занимаются музыкой. У них что-то вроде своей группы, и иногда они приглашают и меня подыграть и что-нибудь спеть. Это, конечно, все несерьезно, однако мне нравится. Сейчас я даже удивляюсь, почему не пошел в Институт культуры!

— Почему не пошел? — в свою очередь спросила Злата.

— Честно говоря, после окончания школы я недолго колебался с выбором профессии. И родители, и бабушка с дедом настаивали на чем-то основательном. И я, собственно, согласился с ними. Работать программистом в наше время престижно и высокооплачиваемо, а где-нибудь художественным руководителем… или пробиваться в наш шоу-бизнес казалось бессмысленным. Там и без меня хватало. Все годы студенчества я активно принимал участие во всех художественных мероприятиях и капустниках, а, окончив университет, пошел работать и только там понял: на самом деле все это не мое. Вот и решил я пробиться на радио.

— Будем надеяться, у тебя получится! — с улыбкой сказала девушка.

Они постояли еще немного у воды и, выйдя на проселочную дорогу, пошли к трассе. Проходя мимо сложенных бревен, Злата отвернулась. А Блотский, наоборот, внимательно к ним присмотрелся.

— Кажется, бревен стало меньше!

— Вывезли, наверное, — быстро сказала Полянская.

— Или своровали, — задумчиво изрек парень и больше ничего не добавил. И Злата сочла за благо не комментировать это предположение.

Она покосилась в сторону парня. Лицо его стало непроницаемым, и это ей не понравилось. «А вдруг Леша тоже видел той ночью что-то? Или лес здесь воруют с завидным постоянством? Ладно, лучше не думать об этом! И не вмешиваться! Ей жить здесь, а неприятности ей вовсе ни к чему! Достаточно и того, что уже произошло!»

— Леш, а ты уже был возле памятника нашего? — спросила девушка, сменив тему, когда они вышли на асфальт.

— Нет, — с улыбкой покачал головой парень. — Стыдно признаться, но к памятнику я не подходил, да и не интересовался им. Но я обратил внимание, он здесь не единственный.

— Ты прав, не единственный. Но это главный памятник нашего района, если можно так сказать! Пойдем, посмотрим, — совершенно привычным, естественным жестом Полянская взяла его за руку и повела за собой. Впрочем, Алексей Блотский был не против.

Они перешли дорогу и оказались у массивного серого постамента, огороженного цепями. Вокруг все было выложено плитами, а на памятнике висела мемориальная доска, на которой значилось, что установлен он был в честь освобождения района от немецко-фашистских захватчиков. Рядом с памятником росла ель и старая раскидистая береза, а чуть поодаль еще одна, у которой кто-то поставил пеньки, соорудив что-то вроде стола и стульев.

Подойдя ближе, Злата отпустила Лешину руку и, перебравшись через цепи, стала собирать на плитке сухие ветки, оставленные здесь после зимы.

— Ты, наверное, и не знаешь, когда район был захвачен, в Горновке стояла немецкая кухня. А мирные жители прятались в лесу у партизан! В этих лесах много полегло горновцев, здесь же болота были вокруг, это потом уже их осушили. Вот в этих болотах они и сгинули… Когда немцы уходили, они деревню подожгли. Знаешь, когда читаешь в книгах и смотришь кино о геройских подвигах партизан, пионеров, комсомолок, это кажется просто невероятным, а меж тем у нас через дорогу, видел, памятник небольшой такой стоит? Это ведь партизанам, погибшим здесь, в Горновке, застреленным фашистами. А дальше, за деревней, в лесу у дороги, есть еще один — мальчику, пионеру, который, забравшись на дуб, стрелял в немецких солдат. И был убит. Да и на кладбище только недавно установили новые памятники двум девчонкам-подпольщицам, которые тоже погибли… — рассказывала она.

Закончив собирать веточки, она аккуратно сложила их у столбика и обтерла руки о брюки, таким естественным движением.

— К 9 Мая сюда всегда приезжают, чтобы навести порядок и поставить свежие венки! Да и не только сюда. За всеми памятниками сельсовет присматривает. Не забывают…

Злата перешагнула через цепи, бросив прощальный взгляд на памятник, и они с Лешей двинулись к уже проснувшейся деревне.

А тебе известно, откуда пошло название пой деревни — спросил Блотский. когда они проходили мимо указа геля.

— Нет, не известно. Я только помню, прабабка моя рассказывала, что деревню пан купил за собак. И было время, когда горновцев собственно так и дразнили собаками. Уж не знаю, какой смысл заключался в этом прозвище, только одно я уже давно поняла об них людях они неиссякаемые оптимисты. И такими бы ли всегда. И сейчас, когда деревня на грани вымирания и заросшие пустыри отчетливо напоминают о том неминуемом, что ждет деревню, они все равно не унывают и верят в лучшее.

— Ты имеешь в виду деревни, которые сравнивают с землей и закапывают?

— Да. Ты видел когда-нибудь, как это выглядит? Нет? А я видела И даже не на примере тех нескольких пустырей у нас в Горновке. Я в университете с девочкой одной дружила. Мы вместе сидели на парах и в одной комнате в общаге жили, и в госта на протяжении этих пяти лет не единожды ездили друг к друге Она жила в деревне достаточно большой и оживленной, а у них за огородами, в километре примерно, приютилась небольшая деревенька, вся утопающая в садах. Примерно как Горновка и ли соседняя деревня Маскали. Там, как говорила моя подружка гоже мало кто остался, Хаты пустели, дворы зарастали. Кто-то умер, кто-то уехал к детям, кто-то переехал в деревню побольше И вот однажды я приехала на выходные к ней и не сразу поняла что не так в окружающем пейзаже. Деревню закопали. Сады выкорчевали. Дорогу сравняли. Деревни как и не было Вокруг зеленели озимые да колхозные угодья простирались до самого горизонта. Знаешь, мне это настолько врезалось в память… Мои родственники не знают об этом даже не догадываются но. принимая решение переехать сюда жить и остаться, я надеялась, что, может быть, мое пребывание здесь спасет Горновку от подобной участи.

— Злата как ты можешь быть столь самоотверженной и мудрой в твои-то двадцать три? Ведь подобное немногие понимают, и уж тем более, лишь единицы пытаются остановить необратимый процесс вымирания деревни.

— Леш, но почему она умирает? Ведь мы же все от земли, из деревни. Наверное, во всем мире пег другой такой страны, быт и культура которой идут отсюда?

— Я не знаю ответ на этот вопрос, Злата. Все, что приходи т на ум, банально. Но по большему счету, мне кажется, все дело не во внешних факторах. Дело в людях Кстати, расскажи мне о людях. Уверен, они здесь оригиналы!

— Еще какие! — засмеялась Злата и кивнула вышедшей из калитки колоритной парочке — Масько Толику и Алле.

Он высокий, тощий и сгорбленный. Она низенькая, сбитая, круглолицая. Оба одеты в старые засаленные вещи, которыми их снабжали здесь, в деревне. Он не брит, она с горчащими в разные стороны коротко подстриженными волосами, бог знает, когда мытыми в последний раз. Оба явно страдающие похмельем.

— Вот первые из них! Оба не работают и не работали никогда. Живут в доме, который и вовсе не их. Нигде не прописаны, но не особо унывают по этому поводу. Раньше там, где теперь лишь сад, стоял дом старого Масько, который сожгли эти самые Толик и Алла, не успев похоронить отца. Она, конечно, младше его, говорят, у нее есть дочка, а еще рассказывают, что пару лет она в тюрьме сидела. Причем по какой-то глупости. Тогда она с Толиком еще встречалась и бывала наездами здесь. И вот как-то но осени приехала сюда с подругой, вероятно, такой же. И наш покойный сосед, старый черт, позвал их копать картошку. Ну и, вероятно, когда рассчитывался, дал меньше чем они предполагали. Вот они, уходя, и прихватили с собой бутылку самогонки и кусок старого вонючего сала. А он вызвал милицию. Те приехали, а дамочки спят в отключке, а рядом пустая бутылка из-под самогона и недоеденное сало. Вот и посадили ее. Она отсидела и вернулась сюда снова. Правда, сосед наш умер к тому времени, а то, боюсь, она б ему точно дом сожгла. А вообще, Алка пользуется популярностью у мужчин Горновки!

— Это у каких таких мужчин? — смеясь, осведомился Лешка.

— О, есть у нас здесь такие! Но я тебе о них чуть позже расскажу. Мы уже дома!

Вот в такой атмосфере прошло несколько дней.

Мама с тетей Людой, закончив наводить порядок в доме, сосредоточились на огороде, решив во что бы то ни стало до Пасхи посадить картошку. А девчонки, которым в принципе заняться уже было нечем, бездельничали и радовались, что Лешка по-прежнему остается в деревне. Ведь не проходило и дня, чтобы Блотский не появлялся на пороге их дома. Ему, наверное, тоже было скучно, правда, каждый раз после его ухода Анька уверяла всю родню, будто парень потерял голову от «нашей Златки», только девушка не обращала внимания на ее слова.

Он быстро стал в их доме своим парнем и часто оставался не только обедать, но и ужинать с ними. Потом, оставаясь со Златой наедине, говорил, что ему нравится их большая веселая семья. И вредная Анька, с которой он сумел найти общий язык, и вечно подвыпившие дядя Коля и дядя Юра с их ежедневными семейными перебранками. Ему вообще было с ними интересно, и он тянулся к ним, а они приняли его просто и без слов. Он теперь был из Горновки, а значит, был своим, и этим все было сказало.

Но большую часть времени Леша проводил, конечно, со Златой. Девушка, как и обещала, показала ему все «достопримечательности» деревни, рассказала все, что знала о памятниках погибшим партизанам, и о том, былом, о чем когда-то давно ей еще прабабушка рассказывала. Полянская часто увлекалась и могла долго говорить без остановки, а Лешка не перебивал, просто слушал. Ему были интересны ее рассказы, интересны по-настоящему, и в душе девушка была благодарна ему за это.

Злата привязалась к нему за считанные дни. Находясь рядом все дни напролет, они быстро стали близки друг другу. И уже казалось, она знает его сто лет. Они разговаривали обо всем на свете, и не было тем, которых они не коснулись бы, и во всем они находили точки соприкосновения, и во многом их вкусы и интересы совпадали. Блотский стал ей другом, о котором она всегда мечтала…

А он… Анька была права. Леша Блотский влюбился в Злату без оглядки, даже не заметив, как это случилось. Да и можно ли было в нее не влюбиться? В ней было столько жизни, задора и огня! Ее огромные глаза, голубые, как небо, были чистыми и невинными, как глаза ребенка. Они как будто свез излучали, ясный и чудесный. Улыбка была такой ослепительной, такой искренней и открытой. Смех таким беспечным и заразительным. Девушка так трогательно закусывала нижнюю губу, когда рассказывала что-то интересное или смешное, или наоборот, так критично складывала губы «уточкой», когда с чем-то была не согласна или сомневалась, В ее душе жили меч ты и стремления, не отягощенные компромиссами и пороками напито времени. Они жила и верила, верила и пыталась видеть в людях только лучшее.

Она была настоящей. Без гламура и пафоса, как нынче модно было выражаться, без капризов, тщеславия и притворства.

В Минске у Леши была девушка, и ему казалось, он любит ее, а Злата просто друг для него, лучший друг. Он тянулся к Полянской, и только вечером наедине с собой вспоминал: за весь день он ни разу не вспомнил о Маше и снова забыл ей позвонить. Он звонил и разговаривал с ней, и смеялся, и даже говорил нежности, а потом отключал мобильный, и в мысли снова врывалась Злата Полянская. Блотский вспоминал то, как они провели день, все, что она говорила, как смеялась, смотрела. И желал, чтобы ночь поскорей прошла, наступил новый день и он снова увидел ее.

В Великую субботу, перед Пасхой, мама Златы и тетя Люда решили печь пасхальные булки: сладкие, мягкие, румяные, с изюмом и маком, такие, как пекла баба Соня. Для этого они заранее закупили муки, дрожжей, сахара и масла. С самого утра всем в доме запретили громко говорить — тесто подходило, потом, когда его уже вымесили не в первый раз, разложили по формам и поставили подходить, все в доме то и дело заглядывали, проверяя, не перестояло ли тесто, не выплыло ли из форм. Мама и тетя Люда подобным никогда раньше не занимались, булки на Пасху всегда пекла их мать, поэтому боялись сделать что-то не так.

А Злата и Аня красили яйца в луковой шелухе и колдовали над мясом для шашлыка. У них в деревне на Всенощную не ходили в церковь, поблизости ее просто не было, да и не отличались жители деревни особой религиозностью, поэтому еще со времен юности Люды и Лены на Всенощную ходили в лес, набирая с собой всевозможных вкусностей и выпивки, жгли костры и сидели до утра. И родственники Златы решили в этом году не нарушать традиции и устроить Всенощную в саду, под виноградником.

Когда булки уже томились в печи, а по дому разносился аромат ванили, к ним пожаловал Блотский. Шашлык был готов, женщины нарезали салаты, а девчонки примостились у ноутбука.

— Какой аромат! — парень блаженно втянул в себя воздух и улыбнулся.

— А, Лешка! Здравствуй! — из кухни выглянула Лена Викторовна. — Проходи, девчонки в зале! Чем там бабушка занимается?

— Булки тоже печет! Передавала вам всем пламенный «привет» и приглашала завтра в гости. Баба Маня и баба Нина обещали прийти, и вы приходите!

— Люд, ты слышала? — Лена Викторовна обернулась к сестре.

— Ага! Ну, пойдем, конечно! А то ведь мы ни разу за все время и в гости ни к кому не наведались, так лишь, по телефону… Леш, нуты скажи бабушке, мы обязательно придем!

— Хорошо, теть Люда!

Парень снял кроссовки и прошел в просторную столовую, где мужчины, развалившись на диване, смотрели телевизор. Пожав поочередно им руки, Леша прошел дальше.

Анька со Златой сидели за столом, к двери спиной, кое-как уместившись на одном стуле, уткнувшись в монитор ноутбука. Чего уж там они смотрели такого интересного, парень не видел, но Аня то и дело хихикала.

— Привет! — поздоровался он.

Злата тут же обернулась, и ее личико озарила радостная улыбка.

— Лешка! — воскликнула она и вскочила со стула.

Анька, не оборачиваясь, лишь помахала ему рукой, правда, он на ее этот небрежный жест почти не обратил внимания. Он видел только Полянскую, всматривался в ее лицо, как будто не мог наглядеться, а на душе становилось так хорошо, так тепло…

— Что это вы смотрите? — спросил парень.

— Мультики! — несколько смущенно призналась девушка.

— Лешка, а ты «Ледниковый период» смотрел? — обернулась к нему Аня.

— Нет, — улыбнулся парень.

— Лешка, ты многое потерял! Такой потрясный мультик!

— Анька, заканчивай! Пойдемте лучше на улицу, погода удивительная!

— Злат, ну посмотреть хочется… — заныла родственница.

— Так, пойдем на улицу! На лавочке с ноутбуком посидишь, посмотришь!

— А можно? — спросила Анька, а глаза, как у ребенка, зажглись радостью и восторгом.

Злата рассмеялась.

— Можно!

Они вышли из дома и пошли к калитке. На полпути Полянская подобрала волейбольный мяч, которому было бог знает сколько лет.

— Леш, давай в волейбол поиграем, что ли? — предложила девушка и подбросила мяч, а Леша, молниеносно оказавшись рядом, выбил его у нее из рук.

— Клёво! — воскликнула Анька.

Правда, что вызвало у нее такой восторг — мультфильм или реакция Блотского, это осталось для ребят неведомо, так как глаз от монитора она так и не оторвала.

Парень и девушка рассмеялись и, разойдясь в разные стороны, стали играть в волейбол.

Злата неплохо играла, но Леша, конечно, лучше. Поэтому девушке куда чаще приходилось бегать за мячом. Подачи парня были четкими и точными, у девушки же мяч частенько летел то к забору, то на дорогу. Она смеялась и бежала за ним, потом подавала…

Мяч в очередной раз полетел на дорогу. Злата бросилась за ним.

— Златка, ты что, в волейбол играть не умеешь? — крикнула ей вслед Анька, оторвавшись, наконец, от ноутбука.

— А ты умеешь? — огрызнулась в ответ девушка, оборачиваясь к родственнице.

Полянская перебежала дорогу и, схватив мяч, бросилась было назад, но внезапно из-за поворота на всей скорости вырулила машина. Темно-синяя «ГАЗель». Злата, будучи уже на середине дороги, растерявшись всего на секунду, попятилась назад и, споткнувшись, чуть не упала, а водитель машины ударил по тормозам.

Девушка подняла глаза, ожидая отборной ругани, и встретила внимательный взгляд темных миндалевидных глаз. Злата первой отвела взгляд, почти сразу машина проехала мимо, и она перешла дорогу. Все произошедшее заняло не более нескольких секунд.

— Злат, ты что? Тебя что, чуть машина не сбила? — с лавочки подскочи ха обеспокоенная Анька.

— Ты в порядке? — подбежал Леша и взял у нее из рук мяч. Руки у Полянской заметно дрожали.

— Да все в порядке со мной! — улыбнулась им в ответ девушка. Просто ездят здесь всякие! — пробормотала она и оглянулась вслед удаляющейся машине.

— Вот ГАИ бы на таких шумахеров! Носятся по деревне как угорелые! Отобрали бы права так знал бы! — возмущалась Анька.

Злата лишь махнула рукой.

— Будем еще играть? — спросила она парня.

— Нет! Пойдем лучше пройдемся. — ответил он.

— Пойдем? — согласилась девушка. Играть в волейбол ей тоже расхотелось. — Ань, ты с нами? — обернулась она к двоюродной сестре.

— Не-а бы идите, а я посижу еще чего-нибудь посмотрю у тебя в ноутбуке.

— Ну, ладно.

Анька осталась сидеть на лавочке, а Леша и Злата отправились прогуляться по деревне. Даже сейчас, перед Пасхой здесь царили привычная тишина и покои. Никакого движения, никаких внешних звуков только неумолкающий гомон птиц.

Они неторопливо шли мимо вековых верб у дороги и хат, смотревших на них пустыми глазницами окон. День клони лея к вечеру, а в воздухе разливался неповторимый аромат молодой зелени, первых цветов и земли, прогретой весенним солнышком. Совершенно позабыв о недавнем происшествии, Злата неторопливо шла, держа в своей ладони Лешину руку, и чувствовала себя такой умиротворенной, такой счастливой. Ее мечта сбылась — она в Горновке, и уезжать отсюда больше не нужно.

Они шли молча. Ни о чем не хотелось говорить, да и не нужны были сейчас слова. Бывают такие моменты, когда просто хорошо молчать. Девушка шла, упоенная очарованием окружающего мира, а Леша Блотский был очарован ею. Он едва ли замечал прелесть природы вокруг: дорогу, вербы и дома. Для него существовала одна только Злата, он то и дело посматривал на ее красивое безмятежное лицо, чувствовал тепло и нежность ее пальцев, и ему казалось: ничего больше и не нужно ему на свете, только вот так идти с ней…

Они вышли за деревню и, миновав развалины бывшего торфяного завода, отправились дальше. Деревня осталась позади, а передними простирались бескрайние просторы полей и лугов, и леса, окружающие деревню.

— Леш, это самое лучшее место на земле! — не в состоянии больше сдерживать эмоции, восторженно воскликнула девушка, оборачиваясь к Блотскому.

Парень лишь кивнул в ответ.

— Я бы, кажется, вот так шла бы и шла…

— Да, но мы уже отошли довольно далеко. Давай возвращаться, зайдем к бабушке, попьем чая с куличами! Как думаешь, сегодня их можно есть?

— Ты проголодался? — засмеялась девушка.

Лешка рассмеялся и кивнул.

— Конечно, можно. Ну, вернее, может быть, по правилам их завтра нужно есть, но мы всегда начинали заранее. Лешечка, а ты останешься с нами на шашлыки?

— Ты приглашаешь?

Девушка энергично закивала головой, они снова засмеялись и повернули обратно.

Когда они снова вошли в деревню, первое, что бросилось девушке в глаза, та самая машина, темно-синяя «ГАЗель», под которую Злата чуть не угодила сегодня. Она стояла на обочине дороги у маленького домика, к калитке которого вели три ступени. Кто здесь жил, Полянская не знала. Она вообще, несмотря на то, что деревня в общей сложности насчитывала лишь тридцать дворов, никого не знала в этом конце.

— А чей это дом, ты знаешь, Леша? — обернулась она к парню, и брови ее сошлись на переносице.

— Вроде дачник здесь живет.

— Но кто он такой? — не отставала девушка, пытаясь с дороги заглянуть через высокий забор.

Во дворе громко звучала музыка, а в небо поднимался дым от барбекю.

— Не знаю.

Девушка обернулась и взглянула на Блотского. Улыбка и прежнее безмятежное настроение исчезли с его лица. Теперь оно было серьезным и озадаченным. Губы сурово сжаты, лоб прорезала морщинка.

— Леш? — окликнула его Злата, подозрительно заглядывая в глаза.

— Пойдем, Злат. Вон, видишь, Тимофеевна моя на улице стоит, наверное, нас дожидается!

Полянская глянула вперед и действительно увидела Лешину бабушку у калитки. Они прошли домик дачника, но Злата, не удержавшись, все же обернулась. И снова увидела того мужчину, который был за рулем «ГАЗели», того, который чуть не сбил ее, а потом так внимательно разглядывал. Сейчас он стоял у калитки и смотрел ей вслед. Наверное, он и был тем самым дачником, о котором не желал говорить Леша. Злата поспешно отвернулась и взяла Блотского за руку.

«Интересно, почему он так смотрел на меня? И что бы это значило? И почему Леша так упорно хранит молчание? Ведь он определенно что-то о нем знает! Может быть, боится? Да нет Глупость какая! Лешке-то с чего кого-то бояться, если он вообще здесь никого не знает? Неужто этот дачник здесь вроде местного мафиози? Нет, ну надо же, какие глупости в голову лезут! Если б это было так, она точно об этом услышала бы от мамы! А вдруг…»

От неожиданной мысли, пришедшей в голову, сердце дрогнуло в груди, и девушка даже сбилась с шагу. Нет, нет и нет! Это невозможно! Он не может быть тем таинственным незнакомцем! Во всяком случае, ей совершенно не хотелось, чтобы он им был.

— Здравствуйте! — прогнав прочь тревожные мысли, девушка улыбнулась Тимофеевне, когда они поравнялись с их домом.

— Здравствуй, Златушка! — улыбнулась в ответ пожилая женщина и взглянула на внука. — Ну, што? Вы пагулялi? Давайця праходця у дом, булкi я ужо папекла i рулет з чарнаслiвам гатовы, хадземця, я вас пакармлю! Лёшка, гэта што, дачнiк прыехау? Здаецца мне, гэта яго машына ездiць па дзярэунi! I музыка грамыхае…

— Приехал!

— Ой-яй-ой! — покачала головой Тимофеевна. — Гэта ж ужо будуць ноч гуляць! Нада будзе Дзямiауне пазванiць сказаць! Гэта ужо збяруцца там Маськi, Сашка Максiмауны, Юрка Галаваты, Серак и Гуз. Нап'юцца и будуць па дзярэунi шатацца ноч. А Сашка потым сваю дзеуку стане васпiтываць, а там дзiця. Потым Максiмауна па дзярэунi пабяжыць шукаць каго-небудзь, штоб унука угаманiць! Ён жа калi нап'ецца, зусiм дурны становiцца! I бабу можа пабiць, а пра дзеуку тую i казаць няма чаго! Во раней хацеу у сажалцы яе утапiць, ужо хацелi мiлiцыю вызываць! Ён жа як паедзе у Маскву на зарабаткi, так Максiмауна крэсцiцца! Раней матка яго кроу Максiмауне пiла, пака не памерла, цяпер во сын яе… А яна сама ужо чуць ходзiщь!

— А с чего бы этому вашему дачнику собирать у себя весь сброд? — живо спросила Злата, которую весьма заинтересовал этот разговор.

— Так яны ж у яго там толькi што не жывуць! I на агародзе працуюць, i па хазяйству, i прамышляюць разам — i усё за самагонку!

— И лес воруют? — вырвалось у Полянской.

Тимофеевна лишь рукой махнула.

— Усяго хватае! — только и сказала Лешина бабушка.

Полянская прикусила нижнюю губу. Она не очень хорошо знала Гуза и Серака, а тем более Сашку или Юрку, но в такой маленькой деревне, как Горновка, они все же сталкивались. А той ночью, она, конечно, не смогла кого-то рассмотреть или узнать, но вряд ли Серак или Гуз могли быть замечены в столь рискованном деле. Да хотя бы потому, что ни у кого в Горновке не было трактора. И если б они и отправились воровать лес, запрягли бы лошадку Максимовны. Нет, девушка все больше пыталась уверить себя в том, что люди, промышляющие той ночью, были чужаками. Может быть, они были из соседней деревни или вообще из районного центра. Мало ли, проезжали мимо, присмотрели бревна и решили своровать.

Вот только одно не укладывалось у Златы в голове: случившееся той ночью в доме бабы Мулихи. Ее могли убить, пригрозить, заставив замолчать… Вместо этого… Было темно, и он не мог ее разглядеть, а меж тем вел себя так, как будто, наконец, дав волю желанию, овладел именно ею. А значит, он знал ее, видел… Но кто же он? От всех этих мыслей у Златы разболелась голова, и она постаралась ни о чем не думать, чтобы не портить себе настроение.

Глава 4

Они пробыли у Тимофеевны недолго. Попробовали мясной рулет с черносливом, выпили чая с булками и отправились к Полянским.

На землю медленно опустились мягкие весенние сумерки. Остро пахло сырой землей и едва уловимо дымом от костра. В зарослях акации подал голос соловей, а лягушки в копанке за огородами устроили концерт хорового исполнения.

В доме во всех окнах горел свет, в саду вился в небо дымок, а родственники дружно заканчивали последние приготовления к Всенощной.

— Златка, ну куда вы с Лешкой подевались? Как пошли, так и пропали! — обернулась к ним Анька, когда они вошли в дом. — Папани уже костер разожгли, а мы здесь на стол накрываем! Злат, я ноутбук поставила на зарядку.

— Что, смотрела, пока не разрядился?

— Ну, а что мне оставалось делать, у тебя там много всего интересного! А к телику ведь не пробиться, да и что там показывают вообще? Ой, Златка, не знаю, как ты здесь без кабельного телевидения будешь жить!

Полянская покосилась на Лешу и решила промолчать. За все прошедшие дни она устала что-то доказывать и объяснять родственнице.

Мама и тетя Люда скоро вынесли на стол под виноградником все приготовленное и позвали детей. Мужчинам и себе припасли бутылку водки, а девчонкам и Блотскому купили белого вина.

Быстро выгорел костер, и на импровизированном мангале, сложенном из кирпичей, стали жарить шашлыки. Водка быстро закончилась, и из своих запасов мужчины достали бутылку дешевого вина (не иначе как сегодня в автолавке закупили) и, опорожнив ее, первыми отправились спать. Женщины еще немного посидели и ближе к полуночи тоже ушли. Анька, таинственно подмигнув Злате и Лешке, сбегала в дом и вскоре вернулась с еще одной бутылкой вина. Оказалось, она его из города привезла, так, на всякий случай, зная, что здесь не купишь такого. И вот этот случай представился. Они подбросили в костер еще дров, чтобы не замерзнуть, так как ночи в это время года все же еще были холодными, и, неторопливо потягивая белое вино, продолжили сидеть, болтать и смеяться.

Скоро и Аньку стало клонить в сон.

Когда она ушла, Леша и Злата еще посидели немного, ожидая, когда костер догорит, потом залили его водой и решили расходиться.

Злата пошла проводить Блотского. Простившись и договорившись встретиться завтра, они расстались у калитки. Вот уже ночь поглотила молодого человека, но девушка не торопилась уходить.

Все стихло давно, оттого, наверное, звуки музыки и пьяные крики слышались слишком отчетливо. Тимофеевна не ошиблась: у дачника вовсю отмечали Всенощную, устроив настоящий дебош.

Девушка постояла немного у калитки, терзаемая противоречивыми чувствами, и все же не вернулась в дом. Наверное если бы она не выпила сегодня столько вина, то прислушалась бы к голосу разума и мысль пройтись в другой конец деревни не ударила бы в голову. Алкоголь притупил чувство опасности. Она чувствовала себя смелой и решительной, потому и пошла потихоньку по деревне.

Леша давно скрылся за калиткой. Проходя мимо его дома она видела, как в одном из окон загорелся свет.

Девушка прошмыгнула мимо дома Блотских и почти на цыпочках подобралась к маленькому дому дачника. Впрочем, все ее предостережения были совершенно излишни. Даже если бы она цокала каблуками по асфальту и барабанила в калитку кулаками, ее вряд ли бы услышали. Музыка оглушала. Их гулянка, казалось, достигла апогея. Здесь ей опасаться было совершенно нечего, правда, и увидеть что-либо через забор не представлялось возможным, как бы Полянская ни старалась. Девушка прошла немного вперед, прикидывая, как бы ей подобраться к ним со стороны огорода, но музыка внезапно смолкла. Злата испуганно застыла на месте и оглянулась.

— Так. все, ребята! Гулянка закончилась, давайте по домам! — раздался в тишине громкий мужской голос.

— Дорош, ну ты че?… — послышалось в ответ пьяное бормотание.

— Так Толик, правда давай уже домой! — взвизгнул женским голос, принадлежавший, несомненно, Алке Масько.

Злате хватило секунды, чтобы выйти из ступора и сориентироваться. Она бросилась к обочине и прижалась спиной к забору как раз напротив домика дачника. Кажется, его назвали Дорошем.

— Алка, а ты мне тут не командуй! Дорош, завтра ж такой праздник! Дай с собой!

— Завтра дам, а то я ведь вас знаю, вылакаете все и завтра все равно придете похмеляться!

«А он ведь не пьян! — мелькнуло в голове Златы. — Он говорит вполне внятно. Но как же так?! Зачем тогда ему поить этих алкашей? Что за интерес сидеть с пьяными отморозками, отщепенцами и бомжами и наблюдать, как они медленно, но верно напиваются? Зачем он их поит, да еще у себя в доме? Какая ему от этого польза?»

Калитка распахнулась, и притаившаяся в темноте Злата смогла лицезреть, как в неяркой полоске света, падающего со двора, появляется Масько со своей Алкой, за ними Сашка, шатающийся из стороны в сторону, а замыкает процессию Юрка Головатый, прозванный так из-за большой головы. Впрочем, большой она была зазря — все равно там было пусто.

Дорош не вышел их проводить, просто закрыл за ними калитку и погасил во дворе свет.

И почти сразу началось то, чего больше всего боялись и Тимофеевна, и баба Нина, и баба Маня, и Максимовна, и еще та немногочисленная горстка приличных людей, которые жили здесь в дачный период. То, чему они не раз становились свидетелями и от чего в своем преклонном возрасте старались держаться подальше. То, с чем 3лата в силу своего юного возраста никогда не сталкивалась ранее. Начались пьяные разборки собутыльников.

— Сашка… — заплетающимся языком окликнул парня Юрка. — Закурить дай!

— Пошел ты! — сказал, словно выплюнул, парень.

— Чего-о? — протянул Головатый.

— Того-о! — передразнил его Сашка.

— Ты, сучонок…

— Юрка, ты мне к малому не лезь! — вмешался в разговор Масько.

— Да я ему счас башку отобью!

— Я тебе самому ее отобью! Он мне типа племянника будет! Мне ж Томка как сестра была!

— Какая сестра она тебе была! — заверещала Алка. — Шлюхой она была! Подстилкой! Проституткой, сукой и пьяницей!

— Закрой свою пасть! — взбеленился Сашка. — И не трогай мою мать! Она была не ровня тебе, шваль ты этакая!

— Что ты сказал?

— Что слышала, дура!

Тут уж Алку понесло, и она, кажется, попробовала наброситься на парня, но, получив увесистую оплеуху, которую, очевидно, не ожидала, упала на асфальт, огласив своим визгом всю деревню и всполошив собак.

— Толик!! — завопила она.

— Э, малой, ты чего это? Не ну так дело не пойдет! Твоя мать, конечно была святой бабой, но она померла, а Алку ты мне не трожь! — вступился за любимую женщину Масько.

— Да пошел ты с ней вместе!

Сашка рванул вперед, и откуда только силы взялись, а вся компания во главе с поминутно причитающей Алкой двинулась следом.

Злата постояла еще немного у забора, ожидая, когда они отойдут подальше, и потихоньку пошла следом за ними. Проходя мимо дома дачника, она увидела, как погас свет в окошках и решила. хватит и с нее ночных похождений, пора бы возвращаться домой да ложиться спать.

Пока Злата дошла до дома, пьяная толпа рассеялась. Постояв немного у калитки и поглядев по сторонам, она увидела, как в доме Максимовны одно за другим засветились окошки.

Полянская вошла к себе во двор, задвинула щеколду в калитке и направилась к крыльцу.

— Ой, мамочки!!! — душераздирающий вопль вдребезги разбил тишину и покой и заставил Злату Полянского вздрогнуть. Застыв на середине двора, она почувствовала, как испуганно забилось сердце, предчувствуя беду.

На раздумья времени не было, да и не стала девушка раздумывать. Развернувшись бросилась к калитке, распахнула ее настежь и стремглав понеслась в начало деревни, к дому Максимовны предполагая самое страшное.

Она не заметила темную тень, притаившуюся у забора.

В доме царил хаос. Еще на улице девушка услышала крики, ругань и плач ребенка. А на скамейке у калитки сидела пожилая женщина. С разметавшимися седыми волосами, в длинной ночной сорочке, она куталась в прохудившийся платок и. раскачиваясь из стороны в сторону, голосила, как по покойнику. Злата ее не знала, но предполагала, что это и есть та самая баба Валя, которая почти всегда обитала в доме Максимовны, как и многие другие. Впрочем, сейчас разбираться, кто есть кто, времени не было.

— Что случилось? — склонилась над ней девушка и, сжав руками костлявые плечи, остановила ее раскачивания.

— Ой, доченька моя! Он же опять пришел пьяный! Меня из дома выгнал. Максимовну душил, девку эту, Маришку, чуть не прирезал и ребеночка собирается в сажалке утопить! Ему ж пить нельзя, а эти скоты напоят его, подначат — и в норы, а он тут уже жизни не дает! — запричитала баба Валя.

— Вот скотина! — процедила сквозь зубы Злата, чувствуя, как ярость в ее душе вытесняет страх. — И что ж вы милицию не вызываете?

— Да разве ж он нам даст ее вызвать, сколько раз пытались! А один раз дозвонились, но так и не дождались! Разве им дело до двух старух?! Все равно нам мало осталось!

— Ну, им-то, может, и нет дела… — пробормотала Полянская и выпрямилась. — Ладно, сейчас разберемся, — сказала она твердо и сделала шаг к калитке, сама не зная, что собирается делать.

— Стоп! — раздался в темноте решительный л гуже кой голос, а сильные пальцы сжали руку девушки чуть ниже плеча. — Без тебя разберутся, иди домой!

Это был Дорош, но, как ни странно, Злату это не удивило. Наоборот, разозлило еще больше.

— Не смейте трогать меня! — крикнула девушка и резко выдернула свою руку. — Это вы во всем виноваты! Это по вашей вине такое вот происходит в деревне! Там ребенок, там две немощные старухи и девушка, но вам ведь наплевать на них, не так ли? Вы ведь неплохо справили Всенощную! — бросила ему в лицо Злата, вложив в свои слова все то презрение, которое чувствовала сейчас, сказала, словно плюнула, и, отвернувшись, бросилась во двор.

— Господи! — тяжко вздохнул мужчина и двинулся следом.

А Злата фурией влетела в темные, совершенно захламленные сенцы, споткнулась обо что-то и чуть не упала. Пробормотав себе поднос ругательства, она нашарила клямку на входных дверях и распахнула их.

В нос ударил тяжелый спертый запах перегара, немытых тел, мочи и кошек. Полянская непроизвольно поморщилась, но решительно переступила порог и сразу направилась в зал, где происходили военные действия. Картина, открывшаяся ей, лишь подогрела ее ярость и решительность.

Сашка, не разбирая, бил свою Маришку, а заодно и бабу Аришу, которая пыталась оттащить его, а ребенок на кровати просто заходился в плаче. Маришка кричала и пыталась закрывать от кулаков лицо. Максимовна, предприняв очередную попытку угомонить внука, получила удар в грудь и стала медленно оседать на пол. Ребенок захлебнулся в плаче и вообще перестал издавать какие-либо звуки…

Ярость ослепила девушку, она двинулась вперед, не разбирая дороги. Она не думала о последствиях или о том, что парень может ударить и ее. Полянская знала лишь одно: она должна прекратить все это, и она прекратит раз и навсегда!

— А ну-ка отпусти ее, скотина! — заорала она и вцепилась обеими руками в свитер парня.

— Отвали! — взревел тот и попробовал было отцепиться от нее точно так же, как только что отделался от бабы Ариши.

Но не тут-то было. Злата ведь не была слабой восьмидесятилетней старушкой, а слепая ярость удвоила ее силы. Да и Сашка в пьяном угаре вряд ли понимал, к го перед ним.

— Сейчас ты у меня отвалишь!!!

Девушка оттащи ла парня от Маришки, и, не удержавшись на ногах, он повалился на пол.

— Ах ты, сука! — заорал он и стал подниматься.

Маринка, став свободной, тут же забыла о побоях и, вскочив на ноги, схватила ребенка.

— За суку ты мне сейчас ответишь, — прошипела девушка.

Подскочив к нему, она вцепилась в воротник его свитера, замахнулась и что есть силы двинула ему кулаком в глаз. Сашка крякнул и снова рухнул на пол.

— Златулечка, мiленькая, не чапай яго! Ён жа зуciм дурны, як вып'я! — заголосила баба Ариша. — Бяжы мо пазавi каго. Мо Маськоу, хай угамоняць яго! Ён жа нас усiх заб'е тут…

— Считай, что ты уже труп! — заорал парень, с трудом поднимаясь на ноги.

— Да? Ну, давай! Давай, попробуй! Ударь меня! — бросила ему девушка, смело глядя в его лицо, и даже не сдвинулась с места. Только кулаки сжала, готовая, словно кошка, вцепиться ему в лицо. Адреналин, казалось, зашкаливал в крови, и она не чувствовала страха. Даже наоборот, была какая-то дикая первобытная радость и азарт предстоящей схватки. Ее бил озноб, но она не замечала этого.

— Да я тебя сейчас по стенке размажу!

— Ну, это вряд ли! Скорее уж я тебя размажу! — раздался рядом совершенно спокойный голос Дороша.

— Дорош, не лезь! Я должен разобраться с этой сукой! Она мне в глаз заехала!

— И заехала очень даже неплохо! — весело отозвался мужчина.

Девушка резко повернула голову и увидела мелькнувшую усмешку на красиво очерченных губах. Их глаза встретились всего на мгновение. Ее огромные, голубые, горели лихорадочным огнем, в его, темных, непроглядных, плясали веселые искорки. Полянская отвернулась первой.

— Давай, Сашка, на выход! — отчеканил мужчина.

— Да я…

— Я сказал — вперед! Или тебе помочь?

Интонации в голосе мужчины изменились, сделались железными. И Сашка, который наверняка неплохо знал дачника, понуро опустив голову, двинулся к выходу. Дорош пошел за ним.

— Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты не трогал своих?

Это было последнее, что Злата услышала, впрочем, и не особо прислушивалась. Она бросилась к бабе Арише, которая все так же сидела, прислонившись к стене.

— Баб Ариша, как вы?

— Ой, нiчога! Што са мной зробiiца? Не первы раз… Спасiба табе, Златуля, каб не ты…

— Ну что вы! Давайте лучше я помогу вам подняться.

Девушка помогла старушке встать на ноги и дойти до кровати. Здесь же, укачивая на руках ребенка, сидела и Маришка. Распухшее, мокрое от слез лицо, подбитый глаз, разбитая губа и запах перегара… Она ведь была совсем девчонкой, возможно, даже младше самой Полянской, а выглядела…

Злата тяжело вздохнула. Маришка явно выпивала, но осуждать ее Полянская не могла. Ей было жалко эту девушку и ее ребенка. Что ждало их в будущем? Каким было прошлое Маришки? О подобных историях девушка была наслышана. В жизни такое случалось, и судить со своей колокольни таких как Маришка, было глупо и неправильно. Да, сама Злата Полянская не могла представить себя на месте такой вот Маришки, у нее-то за спиной всегда были родители, бабушки и дедушки. У нее были благополучная жизнь и мечты. А Маришка руководствовалась только примитивным инстинктом — выплыть, не утонуть, хоть за что-то уцепиться. Какие уж тут мечты, если родители (если их вообще было двое) пьяные каждый день, а в доме шаром покати? Да какая там учеба, если в школу нужно идти в обносках и все сторонятся, потому что все время вши, а маме некогда их вывести из-за вечных запоев?

Базовая школа, плохая компания, а потом вот такой, как Сашка. И вино, — чтобы хоть ненадолго заглушить страх перед будущим, да и настоящее после пары рюмок уже не кажется столь плачевным.

— Ты в порядке? — повернулась Злата к девушке.

Та лишь кивнула головой.

— Классно ты ему вмазала, — сказала она, немного помолчав.

— Ты бы тоже могла. Вставила бы ему хоть раз, как положено, больше бы не нарывался, побоялся бы.

— Нет, не побоялся бы. Пришиб. Я один раз за нож схватилась, так он меня потом так побил — два дня с постели подняться не могла. Он бы и тебя ударил, если бы Дорош не подоспел.

— Ну, это вряд ли! А вот физиономию я бы ему основательно попортила. Зачем ты все это терпишь? Почему не уходишь? Ведь страдаешь от его попоек не ты одна, есть еще и ребенок. Это у тебя мальчик или девочка?

— Девочка. Маняша. А куда мне идти? В жизнь? Я уже была там и знаю, что такое мытарства по подвалам и ночлежкам. Я ведь из Москвы, мы с Сашкой там познакомились, он на заработки ездил, ну и привез меня оттуда, когда я забеременела. И я поехала за ним, хоть и знала, он далеко не ангел, как и то, что жить мне придется со старухой в такой глуши, какая мне и не снилась. Но мне было плевать, мне хотелось своего утла, пусть и такого, как этот дом. И семьи, пусть она и далека от идеала. А Сашка, он ведь не плохой. Только у него ведь самого жизнь не сахар, и никогда такой не была. Мать у него гулящей была и пила очень, хорошо еще, что баба Ариша у него всегда была, она за ним и приглядывала, как могла. Он ведь не всегда такой буйный. И у нас бывает все хорошо. Помаленьку, потихоньку, как-нибудь… Бабуля вон пенсию получает и баб Валя, и Сашка у Дороша подрабатывает, дачник ведь не всегда самогонкой рассчитывается, он и деньги дает, и продукты…

— Понятно. Дачник… Значит, все беды от него!

— Нет-нет, что ты! — горячо запротестовала Маришка. — Наоборот, если бы не он, что бы стало с нами? С Маслюками? А так хоть какой-то заработок!

— Ну, по крайней мере, пили бы меньше и работали!

— Где? — искренне удивилась девушка.

— Ну… — растерялась Злата. — Ну, есть же здесь какой-нибудь совхоз. Какое-то скотоводческое хозяйство…

— Говорят, когда-то было. От торфзавода остались одни лишь развалины, а на месте фермы лес посадили. Тебе ли об этом не знать!

— Я знаю. Но что-нибудь ведь можно придумать! Я вот тоже собираюсь здесь жить, а работать планирую в школе…

Маришка усмехнулась, и Злата осеклась. Да уж, очень удачное сравнение!

— Летом мы за черникой ходим и лисичками, потом сдаем частникам. Если лето не будет слишком засушливым, на этом можно неплохо заработать!

— Правда? А вы меня с собой не возьмете? Я бы тоже хотела немного на этом подзаработать… Мне ж еще до первой зарплаты далеко, а жить за счет родителей не очень-то и хочется.

— Да не вопрос! Будем вместе ходить! Машку будем оставлять бабе Арише или бабе Вале, а сами с утра пораньше в лес! Я за прошлое лето здесь все ягодные места изучила! — оживилась Маришка и даже попробовала улыбнуться, но тут же поморщилась от боли: разбитая губа давала о себе знать.

— А я вот так и не узнала лес, хоть и ходила каждое лето за ягодами с бабушкой. А дед у меня и вовсе был лесником. Я в лесу вообще плохо ориентируюсь. Ладно, Маришка, мне домой надо, да и вам с ребенком спать пора! — девушка поднялась с кровати.

— Да, Маняша вон уже уснула. Спасибо тебе, Злат! — просто сказала девушка.

— Да не за что! Ты береги себя и ребенка тоже! И если что, сразу беги ко мне! И еще, знаешь, что? Приходи завтра к нам! Бери Машку и приходи, завтра ведь праздник!

— Да нет, ну что ты… — замялась Маришка.

— Приходи! Я буду вас ждать!

— Ну, ладно.

Девушка направилась к дверям, но на пороге обернулась.

— А куда Дорош повел Сашу? — спросила она.

— Наверное, на сеновал. Сашка Дороша боится, и если тот сказал ему не заявляться домой, пока не проспится, он не придет сегодня!

Злата кивнула и вышла из дома.

На восходе, над лесом, темное непроглядное небо начинало светлеть. Долгая ночь, полная событий, подходила к концу, но только сейчас, когда и злость, и нервный озноб прошли, Полянская почувствовала, как устала. У нее начинала болеть голова, да и кисть руки, которой она ударила Сашку, ныла…

Подняв лицо к темному небу, она втянула в себя прохладный воздух. Пахло свежевспаханной землей и сыростью. Чувствовалась близость водоема. За огородами у бабы Ариши как раз была сажалка, а дальше карьеры, которые каждую весну затапливало.

Засунув руки в карманы толстовки, девушка пошла к калитке. «Сейчас домой и спать». Но не тут-то было, впрочем, если честно, она не очень-то и надеялась, что Дорош просто так уйдет… Он ждал ее у калитки. Злата усмехнулась. Может, следовало махнуть через огород? Прошла бы немного по вспаханному полю, миновала бы старый сад Маськов, и, считай, уже дома…

— А где баба Валя? — спросила она, оглядываясь по сторонам.

— К себе домой пошла. У нее дом свой есть, если ты не знала!

— Почему? Я знала… Просто там условия аварийные.

— Ага! — усмехнулся мужчина. — А здесь апартаменты!

Спорить с ним сейчас Злате совершенно не хотелось. Ей вообще с ним разговаривать не хотелось. Поэтому, пропустив мимо ушей и его замечания, и его тон, девушка просто вышла на дорогу и пошла вперед.

Через секунду Дорош нагнал ее.

— Тебе вряд ли стоит во все это вмешиваться! — сказал он.

— Почему? — ровным голосом спросила Полянская, а внутри, она чувствовала, закипало негодование.

— Ты их не исправишь. Ты что ж думаешь, Сашка только что избивал бедную несчастную девочку, сиротинушку, за которую некому заступиться? Да Маринка эта самогонку хлещет не хуже любого мужика! Они там через день пьянки устраивают и через раз там все мордобоем и заканчивается! И Максимовна, несмотря на свой возраст, хлебает неплохо, а потом по хатам ходит и клянчит поесть… Знаешь, сколько лет этой девице? Двадцать! Не похоже, правда? Я тоже не сразу в это поверил, а она в свои двадцать прошла и огонь, и воду. Ты ведь пожалела ее сегодня, правда? А она легко этим воспользуется и, прикрываясь ребенком, станет вытягивать из тебя деньги и пропивать их. Ты будешь давать, а они смеяться над тобой будут, ну и, может быть, выпьют пару раз за твое здоровье!

— Спасибо, что предупредили. Это все, что вы хотели сказать? — остановившись, девушка повернулась к нему лицом.

— Не поверила? Ну, судя по тому, что я сегодня наблюдал, я в этом нисколько не сомневался! Значит, к нам в деревню явилась такая вот мать Тереза, которая теперь всех спасет и будет сеять вокруг добро… — в его голосе звучала неприкрытая насмешка. Он просто издевался над ней.

— А я не к вам в деревню приехала. Вы здесь случайное недоразумение, неизвестно каким ветром занесенное. Я приехала к себе. И я останусь здесь и сделаю все, чтобы прекратить все это! Думаете, я не знаю, чем вы здесь занимаетесь?

— А я думаю, тебе лучше сидеть дома, помалкивать и не высовываться, особенно по ночам! — отчеканил он, как-то особенно подчеркнув последнее.

Злата отшатнулась от него и, отвернувшись, почти бегом бросилась домой.

Глава 5

— Златка, ну ты и соня! Давай, вставай уже, Лешка пришел!

Голос Аньки проникал в сознание, но смысл сказанного не доходил до девушки. Она, кажется, вот только легла! Да она уснула только! Зачем Лешка пришел так рано? Что ему не спится?

— Златка!!! — возмутилась двоюродная сестра и принялась стаскивать с нее одеяло. — Ты когда легла вчера? Вы чё, до утра гуляли?

— Анька! — пробормотала Полянская. — Спать хочу!

— Ну, спи, спи! Все проспишь, а я вот возьму и уведу у тебя Лешку!

— Ага! Закатай губу! У него в Минске девушка есть, неровня нам с тобой, дурам провинциальным, — девушка все же заставила себя сесть в постели и, отчаянно зевая, потерла глаза.

— Ага! Девушка у него в Минске, может, и есть, только почему-то он с тебя, дуры провинциальной, глаз не сводит и торчит здесь в деревне вместо того, чтобы поспешить к любимой!

— Ой, Анька, не говори ерунды! — отмахнулась от нее Полянская. — Ты пить не хочешь?

— Не-а! — мотнула головой Аня. — Ну, ты здесь собирайся и давай выходи, а я пока Лешку займу и о девушке его узнаю, разведаю, насколько там все серьезно!

— Посмей только! — закричала Злата и вскочила с постели.

Анька засмеялась и убежала.

— Вот зараза! — пробормотала девушка и стала приводить себя в порядок.

От недосыпания, от выпитого вина и вчерашних переживаний болела голова. Девушка не стала собирать волосы в косу, зная, что от этого голова будет болеть еще больше, просто расчесала их и убрала с лица, закрепив зигзагообразным ободком. Быстро натянула черные узкие брючки и белую удлиненную кофту, из-под кровати вытащила свои белые теннисные туфли. Осталось только умыться и бежать, а то ведь Анька она такая, она может…

Анька все же не смогла. Пока Злата умывалась, вся семья уже села за стол, и Лешу Блотского усадили.

— Привет! — сказала она, заходя в просторную столовую.

— Какое привет! — возмутился Полянский. — Христос Воскрес, доча! Иди, я тебя поцелую, красоту ля моя!

— Воистину Воскрес! — несколько смущенно ответила Злата и подставила папе щеку для поцелуя.

С Лешей они безмолвно обменялись улыбками, оказавшись на разных концах стола.

— Ну, жена, неси выпить! — торжественно скомандовал Полянский. — Вся семья в сборе, можно начинать!

— Я тебе сейчас дам выпить! Прости меня, Господи! В битки давайте гулять! Леша, вот бери, тебе яйцо. Злат, ну ты тоже выбирай!

Лена Викторовна всем поочередно подсунула фаянсовое блюдо, которое стояло посреди круглого стола, а на нем лежали крашеные яйца и нарезанный пасхальный кулич.

На Пасху обязательно играли в битки, такая вот была традиция. И как в детстве, это превращалось в своеобразную игру, веселую и увлекательную. Под всеобщий гам и смех, воцарившийся за столом, выиграла Злата. Своим яйцом она побила всех и, как в детстве, чувствовала себя страшно довольной и счастливой.

Потом мама принесла горячую картошечку и голубцы, ну и бутылку вина. Мужчины, конечно, недовольно поморщились, но женщины сегодня были непреклонны.

Они как раз собирались выпить, когда в дверь нерешительно постучали.

— О, гости! — оживился Полянский и привстал из-за стола — Заходите, заходите не стесняйтесь! — крикнул он.

Головы всех присутствующих обернулись в сторону коридора.

Послышалось, как открылись двери.

— Христос Воскрес! — раздался в тишине робкий голос. — А Злата дома?

— Воистину Воскрес, — раздалось в ответ недружное и недоуменное.

А Злата Полянская вскочила из-за стола и бросилась в коридор Господи! Она ведь совершенно забыла о Маринке с Машкой. которых вчера пригласила в гости.

— Привет! Маришка, проходи! — она улыбнулась девушке. — Мам а это Марина! Я ее вчера к нам в гости пригласила! Забыла вам сказать! Она, ну, почти внучка Максимовны.

Родные не смогли произнести ни слова Они изумленно смотрели на девушку с ребенком на руках и молчали. Ничего не понимая, они переводили взгляде Маринки на Злату и обратно, вот-вот ожидая неизвестно чего.

Леша первым пришел в себя. Он тепло улыбнулся девушке, вид у которой был. мягко говоря, не очень опрятный. Она походила на бродяжку, которых он навидался в минском метро и на вокзале.

— Маринка, давай, садись с нами, не стесняйся! Анька, принеси стул из зала! — обратилась Злата к родственнице, выразительно глядя на нее.

Анька округлила глаза. Злата грозно свела брови, и двоюродная сестрица поднялась из-за стола.

— Мам, — негромко позвала Полянская Лену Викторовну.

— А? — та подняла на нее глаза, полные растерянности. Алочка смотрела на нее едва ли не умоляюще.

— А, да! Присаживайся, Маришка! Я сейчас принесу тебе тарелку! Как там баба Ариша поживает? — оживилась Лена Викторовна, поднимаясь из-за стола и направляясь на кухню.

— Нормально. С бабой Валей дома…

— Ну. а Саша твой что?

— Да все нормально с ним. После вчерашнего похмельем страдает, но вообще тише воды! Злат, — обернулась она к Полянской. — у него после твоей вчерашней подачи фингал под глазом!

Злата лишь улыбнулась в ответ и покосилась на родственников.

— Да… — протянул Полянский. Похмелье — это плохо! Это нам знакомо!

Родители Ани и вовсе не прислушивались к тому, что говорит эта девушка. И только Леша… Девушка встретила его вопросительный взгляд и улыбнулась.

Лия принесла стул. Лена Викторовна тарелку, пилку и рюмку. Маришку с Машкой, которая все время прижималась к ней словно маленький испуганный зверек, наконец, усадили за стол.

— Марина, тебе вина налить? Или тебе нельзя? Ты может быть еще ребенка кормишь грудью? — обратилась Лена Викторовна к девушке.

— Да нет, у меня молока с самого начала не было!

— Мам. она будет вино! — перебила девушку Злата.

Лена Викторовна налила и рюмку Маришки вина.

— Ну, теперь уж точно давайте выпьем! — нетерпеливо сказал Полянский и снова поднял рюмку.

Краем глаза Злата заметила, как Анька пытается отодвинуться подальше от Маришки и незаметно закрывает нос пальчиками. Полянская сидела чуть дальше, но предположить, какой «аромат» исходил от девушки, могла. Вчера нанюхалась.

Мама Златы поставила перед Маришкой целую тарелку всяких вкусностей. Они выпили, завязалась беседа. Женщины стали расспрашивать Маришку о дочке Максимовны Лена Викторовна, оказывается, когда-то очень дружила с ней.

Вот так, продолжая болтать, они распили бутылку вина. Леша взял у Маришки дочку, видя, что девушке с ней неудобно, ребенок расплакался, но быстро успокоился. Парень достал свой мобильный телефон, который очень заинтересовал малышку, и она увлеклась. Когда они встали из-за стола и Марина собралась уходить, Лена Викторовна отправилась на кухню и собрала целый пакет еды, который и вручила девушке. Та попробовала было отказаться, но быстро сдалась.

Как только за ней закрылась дверь, Анька вскочила из-за стола и бросилась к окну, чтобы распахнуть створки и проветрить комнату.

А Злата и Леша молча переглянулись.

— Златка, я что-то не поняла… Когда это ты успела познакомиться с ней? Зачем ты ее пригласила? Ты меня поражаешь! От нее воняло так… Да и девочка эта ее… Господи! Я не понимаю, как такие вообще могут рожать?! Зачем им позволяют это делать? Вот скажите мне, зачем? Зачем с рождения обрекать детей на такую жизнь? Зачем плодить нищету? — прорвало Аню.

Но Злата не винила ее в этом. Она понимала чувства сестры и ее возмущение и осуждение, и не могла не согласиться с ней, но что это меняло? Полянская ничего не стала объяснять Аньке, понимая, что та, конечно же, сочтет ее сумасшедшей. Вместо этого она встала из-за стола и отправилась искать старое покрывало. Еще вчера они договорились с Лешей сходить в лес. Налив в бутылку кваса, они собрали кое-что из еды и через огороды отправились в поля…

Леша молчал, следуя за ней. Он ни о чем не спрашивал, ожидая. Злата, конечно, собиралась рассказать, но не все…

— Леш, я не могла не вмешаться, — просто сказала девушка, останавливаясь в конце огорода и оборачиваясь к парню. — Знаю, это было глупо и рискованно, потому что Сашка был пьян и зол, но я была в такой ярости, и мне, откровенно говоря, было на все плевать. Рука вот до сих пор болит. Я ему со всей силы в глаз заехала, думала, и вовсе выбью!

Парень улыбнулся.

— И где это такая настоящая домашняя барышня, как ты, научилась драться? — спросил он шутливо, хотя на самом деле ему было не до смеха.

Но Злате не нужны были его взволнованные речи, осуждения и неодобрения. Этого ей и дома хватало. Она считала его своим другом, она надеялась, он ее поймет.

— Ах, Лешечка! — воскликнула она, и веселая улыбка озарила ее лицо. — Один парень из нашего двора еще в школе показал мне этот прием! Он говорил, реакция у меня заторможенная и что-то другое я вряд ли смогу, а вот дать в глаз — запросто. Мы тогда долго тренировались, но на практике мне довелось этот прием испробовать только вчера. Сашка так и повалился на пол… Правда, потом он собрался меня прибить… Но не успел. Его дружки подоспели и успокоили его.

— Ему повезло! — пошутил Блотский.

— Ну, да! Потому что я бы его физиономию еще б не так подпортила. Подбитым глазом он точно не отделался бы! Сейчас все это, конечно, кажется смешным. Но вчера было не до смеха. Честно говоря, было страшно. Если б ты видел, как он ее бил… А ребенок просто заходился в плаче… Сашке ведь плевать было, кто перед ним: Маринка, ребенок, которому всего год, или старая бабушка. И знаешь, что самое ужасное? Они ведь привыкли к такому, для них это не ново…

— Злат, они ведь не знали другой жизни! — осторожно заметил парень.

— Да, а мне бы так хотелось хоть чем-нибудь им помочь! Она ведь пьет, Леша! Ей двадцать лет, а она пьет! Ты представляешь, какое ее ждет будущее? Она сопьется, и ребенка заберут в интернат, а если даже и не заберут, Машка вырастет такой же… А это неправильно!

— Неправильно, но жизнь она ведь не всегда такая, какой бы нам хотелось ее видеть. Я не знаю, Злат, чем можно реально помочь Марине! Давать ей деньги? Кормить и одевать ее ребенка? Взвалить всю ответственность за чужую жизнь на собственные плечи? Конечно, можно было бы попробовать, но кажется мне, это не совсем то, что нужно! Ей самой надо бы осознать, что плохо, а что хорошо! Она ничего хорошего не видела в своей жизни, и никто и никогда не защитил ее, не помог, не протянул руку. А тут ты… Может быть, простое человеческое участие — это то, чего ей всегда не хватало?

— Может… — вздохнула девушка.

Да, ее участие и доброта, может быть, и помогут Маришке и ее дочке, но есть еще и Сашка. И Дорош.

С Сашкой она, наверное, и смогла бы еще совладать, но Дорош…

Она не хотела о нем думать, гоня прочь и мысли, и воспоминания. На что он намекал вчера, предупреждая относительно ночных прогулок? Как вот так быстро он появился у дома бабы Ариши? Он ведь, кажется, собирался спать, когда выпроваживал своих «гостей». Или это был всего лишь предлог? Он ведь не мог видеть ее, притаившуюся в темноте? Тогда зачем он отправился бродить среди ночи по деревне? Что ему было нужно? Что он пытался высмотреть? Но даже не это казалось самым страшным. А вдруг он и есть тот самый незнакомец из ночи, которому она тогда отдалась со всей страстью? Тот самый, с которым ей было в так хорошо и тень которого приходит к ней во снах?

Дорош ей был глубоко несимпатичен, она презирала его, разве что еще не успела возненавидеть. Он не мог быть человеком, к которому она испытала тогда такое влечение, который разжег в ней пожар страсти, неведомой ранее. Дорош не смог бы! Она была абсолютно в этом уверена, но тогда откуда ему известно, что той ночью что-то произошло? Может быть, он был одним из них?

Возможно, это и можно было как-то выяснить, но, откровенно говоря, связываться с Дорошем ей совершенно не хотелось. Ей лучше держаться от него подальше, так будет и спокойнее, и безопаснее.

— Ты о чем задумалась? — спросил Леша, нарушая молчание, воцарившееся между ними.

— Да так… — махнула рукой девушка.

— Злат, а мне звонили с радиостанции.

— Правда?! — ахнула Злата. — И что же ты молчал?! И что? Что они сказали? Они тебя берут?

Парень утвердительно кивнул.

— Лешечка, так это ж здорово! — захлопала в ладоши девушка, искренне радуясь.

— Да, здорово. Я даже как-то не сразу поверил в это. Но это действительно так. Меня берут! Вог только в скором времени мне придется уехать. И я не знаю, когда смогу вырваться сюда опять.

— Да?… — растерянно произнесла девушка и, представив на мгновение, что здесь уже не будет Блотского, расстроилась. — Но ты ведь будешь мне звонить?

— Конечно, а ты правда будешь меня слушать?

— Правда! Когда ты думаешь уезжать?

— Через несколько дней.

Девушка лишь кивнула.

После Лешиного отъезда уедут и родные, а она останется в Горновке одна. Нет, она знала, что так будет, она сама выбрала свой путь и сама решила остаться здесь жить. Ни разу Полянская не усомнилась в собственном решении. Злата знала, ей будет здесь хорошо, вот только она не думала, что так скоро придется расстаться с Лешей, к которому за столь короткий срок она успела по-настоящему привязаться.

Кто-то когда-то говорилен, между мужчиной и женщиной дружбы быть не может и не бывает, это просто противоестественно, но сама она именно дружеские чувства к парню и испытывала. И даже не потому, что сердце его было несвободно и в Минске у него была девушка. Просто как-то не получалось у нее представить его в роли человека, которого она смогла бы полюбить. Нет, даже не так. Полюбить она смогла бы его, да и любила, только страсти к нему она не испытывала, той пьянящей, головокружительной, жаркой, сметающей все на своем пути. Не получалось представить другие отношения с ним, кроме тех, существующих меж ними сейчас, а мысль, что они могут оказаться в одной постели, и вовсе казалась ей кощунственной. Он был таким близким, таким родным. В нем она нашла родственную душу. Наверное, даже если бы у нее был брат, и тот не был бы ей так близок…

Злата знала, что и Лешка привязан к ней не меньше, может быть, и она для него стала кем-то вроде близкого друга, которого у него почему-то никогда не было, но в Минске у него девушка, там любовь и все такое… А любовь, как известно, страшная сила. Вот Блотский сейчас говорит, что будет звонить и ждать звонков от нее, а Полянской почему-то казалось, что скоро он о ней забудет.

— Я буду скучать по тебе, но я все равно рада за тебя. Ты ведь мечтал об этом, стремился… И вот твоя мечта осуществилась. Как бы я хотела, чтобы и моя мечта когда-нибудь стала явью, я бы все на свете за это отдала, и, наверное, мне уже ничего и не нужно было в жизни, только писать романы и жить в тишине и благодатном покое этих мест. Ты счастлив, Лешка? Вот скажи, что ты чувствовал, когда узнал? — Полянская прогнала прочь грусть, не желая омрачать Лешкиного счастья, и улыбнулась ему.

— Конечно, радость. Ликование. Хотелось кричать «Ура!» и как говорится, в небо подбрасывать шапку. А еще некое чувство опьянения и окрыленности, когда кружится голова и кажется, будто весь мир лежит у твоих ног! И мне все еще не «верится в это! — сказал парень и улыбнулся, только улыбка не отразилась в его голубых глазах, они по-прежнему оставались серьезными.

Его так и подмывало взять ее за руку и позвать с собой в Минск, ему пришлось даже сжать ладони в кулаки, чтобы не поддаться порыву.

Возможно, это и стало бы любовью. И они были бы, безусловно. красивой парой, если бы ему не нужно было завтра уезжать Если бы он смог найти слова которые мог ли бы убедить Злату поехать с ним в Минск. Ему казалось, он смог бы сделать все для того, чтобы она была счастлива, позабыв обо всем.

Но Леша так и не решился протянуть руку, а слова застревали в горле, стоило лишь увидеть ее голубые глаза, которые туманились мечтательностью, когда она смотрела на окружающий мир. Это был ее мир такой яркий, сияющий, волшебный, как этот весенний день. Поля, зеленеющие озимыми, простирались к горизонту. Луга, на которых пробивалась молодая трава и тянулись к небу анютины глазки. Леса, одетые в молодую листву.

Дальше они шли молча. Миновав огороды, свернули на проселочную дорогу, которая вела к лесу. Со всех сторон их обступили молоденькие березки с резными полупрозрачными листочками, яркими, сочными, пронизанными солнечными лучами. Они трепетали на ветру, и едва уловимый шепот, как напев, разливался в воздухе. Пряный теплый воздух, наполненный запахом молодой листвы, смолы и цветов, дохнул им в лицо, когда они ступили под сень деревьев.

Здесь, недалеко от дороги, была небольшая поляна, которая ближе к лету зарастала травой и лесными колокольчиками, а сейчас трава только пробивалась, и к по ляне с леса подкрадывались пролески, которые в деревне называли подснежниками. Сюда, на эту поляну, приходили с давних пор. И мама Златы, будучи еще девчонкой, собиралась здесь с подружками, и, возможно, бабушка тоже, ведь она родилась и выросла в этих местах.

Они расстелили покрывало посреди поляны и сели. Девушка туг же принялась разбирать пакет с едой, вытаскивая большую запотевшую бутылку с квасом, которую им мама положила на дорожку, и, открутив пробку, припала к горлышку. Есть не хотелось, они ведь только из-за стола, а вот пить — жутко…

Они еще немного посидели, непринужденно болтая и смеясь, а потом Злата улеглась на покрывало и, закинув руки за голову, стала смотреть на небо, такое пронзительно-синее, чистое, высокое и полупрозрачное, и облака, похожие на шелк проплывающие мимо. Под покрывалом, у самого уха, в траве копошились букашки и жучки, шурша сухой прошлогодней травой и. листвой. Где-то в густых зарослях заливался соловей, а из глубины лесной чащи ему отвечала кукушка, беспрестанно отсчитывая года…

Глаза закрылись сами собой. Леша, кажется, еще что-то говорил, не требуя ответа, но смысл до девушки уже не доходил. Обласканная солнечным светом, убаюканная звуками леса, она погрузилась в сладкий сон…

Леша замолчал и тихонько лег рядом. Спать не хотелось. Повернувшись на бок, он подпер голову рукой и стал смотреть на девушку. Сон разгладил ее черты, сделав их безмятежными и невинными, как у ребенка, а улыбка подрагивала в уголках ее красивых губ. Ветерок трепал золотистый локон, выбившийся из прически, и щекотал щеку. Леша осторожно убрал его, и пальцы коснулись её нежной шелковистой кожи цвета персика. Наклоняясь совсем близко, он видел едва заметную россыпь веснушек на носу, которых почему-то раньше не замечал.

Он смотрел на нее так, как будто пытался вобрать в себя ее образ, каждую черточку ее лица, чтобы потом воскрешать в памяти теплыми весенними ночами… Сейчас Блотский не думал о Маше, с которой встречался не один год. Избалованной своенравной городской кокетке, в которую когда-то влюбился с первого взгляда. О ней он теперь вспоминал так редко… Сейчас он думал о том, что оставляет здесь куда больше, чем мог себе признаться.

Парень не собирался спать, но мерное дыхание Златы, наверное, все же подействовало на него усыпляюще. Он опустил голову и, прижавшись щекой к ее виску, закрыл глаза…

Первая крупная дождевая капля упала Злате на щеку. Девушка зашевелилась и, по-прежнему не открывая глаз, попыталась смахнуть ее и ударила Лешу по носу.

— Ой! — испуганно воскликнула она и открыла глаза.

Первое, что увидела Злата, бы ли тучи Темные, зловещие грозовые тучи, так низко, что до них, казалось, можно достать рукой. Они поглотили солнце, и мир вокруг уже не казался таким ярким и радостным. Тревожно шумел лес, смолкли птицы и даже цветы сомкнули лепестки.

— Лешка, — позвала парня девушка, поворачивая к нему лицо — Кажется, сейчас будет гроза!

И словно в подтверждение ее слов где-то рядом раздались первые раскаты грома, прокатившиеся глухим эхом по лесу.

— Мамочки! — только и смогла вымолвить Злата, и глаза ее от страха сделались огромными.

Ничего на свете Злата Полянская не боялась так, как грозы. Вскочив на ноги, она заметалась по поляне, хватая то сумку с едой, то покрывало, на котором сидел Леша и, ничего не понимая, смотрел на девушку.

— Лешка! — закричала она.

И тут темное небо пронзили молнии. Полянская вскрикнула и, отшвырнув сумку в сторону, бросилась бежать, теряя голову от страха.

— Злата! — крикнул Леша, но его крик потонул в глухом раскате грома. Да и не остановил бы он девушку, даже если бы она его услышала. Втянув голову в плечи, она добежала до дороги, но там споткнулась и плашмя упала.

— Злата! — испуганно вскрикнул Блотский, схватив сумку и покрывала, бросился следом.

Дождь усилился, но не это сейчас заботило парня. Там, на дороге, лежала Злата и не шевелилась.

А Злата хватала ртом воздух и не могла восстановить перехватившее дыхание.

— Злата, ты что? — подоспел Блотский и опустился перед ней на корточки. — Ты ударилась? Ты не можешь подняться? Тебе плохо? — его голос звучал испуганно.

— Все нормально, Леша, — смогла, наконец, обрести дар речи девушка и стала подниматься. — Но нам нужно поскорее выбираться отсюда! В лесу мы не можем от грозы спрятаться, нельзя в лесу и грозу! И на открытом пространстве опасно, может убить! — в голосе девушки звучала неприкрытая паника. — Господи, как же мы теперь до дома доберемся..

Договорить она не успела, новый разряд молнии заставил ее броситься к парню и до боли прикусить нижнюю губу, чтобы не закричать.

— Злата. Злата, ну что ты? Девочка моя, ну, подумаешь, гроза! Ну, ничего с нами не случится, правда, промокнем до нитки, но это пустяки. Я и не знал, что ты боишься грозы!

— Еще как боюсь! — прошептала девушка, обхватив руками его шею и уткнувшись лицом в плечо. — Что же делать? спросила она.

— Пойдем домой! Сейчас мелкими перебежками до деревни, а там, если тебе уж совсем страшно станет, попросимся в первую попавшуюся хату! — решительно сказал Лешка.

Осторожно поднявшись на ноги и придерживая Злату за талию, он увлек за собой девушку, которая цеплялась за него и не отпускала.

Дождь превратился в ливень, и когда они, наконец, добрались до деревни, оба были насквозь мокрые. Каждый раз, когда молния рассекала небосвод, Злата, приглушенно вскрикивая, сжималась в комок и, зажмурившись, прижималась к Леше. Пока они шли, Блотский не раз предлагал девушке зайти то к бабе Нине в дом, то к Максимовне, чтобы переждать грозу. Но Полянская упрямо качала головой, и они продолжали путь.

И уже не верилось что они, наконец, добрались до дома, не верилось даже тогда, когда они, мокрые и продрогшие, стояли в маленькой полутемной прихожей и вода стекала по их лицам и одежде. Они смотрели друг на друга, и улыбка помимо воли рождалась на губах. Лешка улыбнулся шире, а Злата громко и немного истерично расхохоталась, а потом бросилась Леше на шею.

Анька выглянула в прихожку и, застав там обнимающуюся парочку, ухмыльнулась и деликатно удалилась.

Потом они пили чай на кухне, переодевшись в сухую одежду, хихикая и перешептываясь, словно дети.

Когда гроза закончилась и Леша ушел домой, Злата прошла в маленькую комнатку, их с Аней спаленку. Забравшись на кровать, она распахнула окно и впустила в комнату свежий вечерний воздух, наполненный сладким ароматом омытой жимолости и цветов. Оперевшись локтями о подоконник, она устремила свой взгляд туда, к горизонту, где садилось солнце и таяли грозовые облака. Беспечный покой и благодатная тишина были разлиты в воздухе, и только одинокая трель соловья тревожила сердце… Хотелось писать. Так хотелось не пропустить ни минуты этой весны и описать ее свежую прелесть и красоту максимально точно. Описать так. как чувствовалось, попробовать подобрать нужные слова…

Шум подъезжающей машины, вторгнувшись в сознание, вывел девушку из состояния мечтательности. Чуть подавшись вперед она высунулась из окна не из любопытства, скорее, просто машинально, и тут же об этом пожалела. В поле ее зрения возник темно-синий капот «ГАЗели», а через секунду она увидела и хозяина машины. Он, конечно, ее тоже заметил. Широкая улыбка осветила его смуглое лицо, и он поднял руку в приветственном жесте. Девушка отпрянула от окна как ошпаренная. Впрочем, особой надобности в этом не было, машина все равно уже проехала и исчезла за поворотом дороги.

«Вот сволочь! — в крайнем раздражении подумала Злата. — Рукой он мне машет! Как будто знакомой!»

И снова, как удар молнии, сознание пронзила мысль о той ночи, о том человеке. А вдруг это все же Дорош?

Девушка закрыла окно и, упав на кровать, зарылась лицом в подушку. Ох. пропади он пропадом!

Глава 6

На Радуницу с утра зарядил дождь. На улице было сыро, ветрено и прохладно. Дождь шел и вчера, и от тепла минувших дней не осталось и следа. Леша Блотский уехал в Минск два дня назад и увез тепло с собой.

Злато не хватало друга. Более того, успев привязаться, она скучала и. забывая, что он уехал, ждала его прихода. Леша звонил. и не раз, рассказывал о радиостанции, где уже побывал и официально написал заявление. Пока еще он не знал, когда его выпустят в прямой эфир, пока что он просто знакомился с жизнью радиостанции и ее обитателями.

Леша уехал, а Злата все еще мысленно возвращалась к тому последнему вечеру, который они провели вместе. Что-то было в нем такое, существенно отличающееся от всех других, проведенных вместе. Что-то тревожило сердце, а что именно, Полянская не понимала…

Это не было любовью. Она влюблялась прежде, и чувства эти были ей знакомы. Возможно, это могло бы стать любовью… Почему-то эта мысль пришла к ней только после отъезда Блотского. И почему-то она не прогнала ее прочь.

Леша должен был уехать рано утром, поэтому попрощаться зашел к ним с вечера. Злата, решив устроить маленькую прощальную вечеринку, полдня возилась с малиновой коврижкой, которая плохо запекалась в старенькой духовке. Лена Викторовна сделала целую гору «хвороста», посыпав его сахарной пудрой.

Когда Леша пришел, они поставили чайник и уселись всей семьей за круглый стол. Как-то так случилось, и в этом в первую очередь была заслуга Алексея, за столь короткий срок все обитатели большого дома привязались к нему, более того, он стал им родным.

Анька, пребывая в полном недоумении, просто не понимала, что ж такое происходит между сестрой и Блотским. Она же была почти уверена, что у них роман. Конечно, Златка ужас какая скрытная, поэтому все отрицала, но Аньку-то не проведешь, она ж видела… А теперь Леша уезжал…

И родители жалели о Лешкином отъезде. Нет, они, разумеется, не строили никаких предположений, просто тоже скоро собирались уезжать, и им было бы куда спокойнее в городе, зная, что здесь они оставили дочку под Лешкиным присмотром.

И вот теперь Блотский уезжал…

Для них это было так странно, так неожиданно и так тревожно. Они не хотели для своей единственной дочки жизни в глухой деревне. И все же без возражений приняли ее решение переехать в Горновку, потому что ей так было нужно. Она захотела остаться здесь, и они согласились, не стали спорить, но все равно беспокоились и переживали, не представляя, как она, городская девочка, останется одна в почти вымершей деревне, где по соседству лишь пустые хаты да воспоминания. Одна, не приспособленная к такой жизни. А когда появился Лешка Блотский, воспряли духом. Уж Леша, конечно, сумеет о ней позаботиться. Теперь Лена Викторовна не могла скрыть тревогу.

И все же они мило посидели. Мужики, конечно, по такому случаю раскрутили жен на «пять капель», и целый вечер за столом не смолкал смех. Было уже поздно, когда они поднялись из-за стола. Леша тепло попрощался со всеми, выразив надежду на скорую встречу, и собрался уходить. Злата отправилась его провожать.

На улице было темно. Полянская подняла глаза к небу и удивилась, не увидев звезд. Небо затянуло облаками. А ведь каким чудесным сегодня был закат…

Они вышли за калитку и остановились. Злата оперлась плечом о ворота и скрестила руки на груди. Вся веселость, которая владела ею еще минуту назад там, в доме, за столом, сейчас исчезла, и Полянская радовалась темноте и тому, что Лешка не может видеть ее лица. Девушке вовсе не хотелось огорчать и расстраивать Лешу своей грустью. Пусть он уезжает с легкостью на душе и не думает ни о чем.

Молчание между ними затянулось. Злата лихорадочно пыталась найти прощальные слова, но сейчас на ум ничего не приходило. Хотелось, чтобы голос звучал легко и беззаботно, но горло как будто обручем сдавило, и Полянская понимала: не сможет она сказать так.

Молчал и Леша, молясь про себя, чтобы Злата сказала что-нибудь смешное и беспечное, улыбнулась, как всегда, солнечно и радостно, пусть в темноте он уже и не увидит ее улыбки. Пусть бы она заговорила и разрушила это тягостное молчание. Заговорила и избавила его от необходимости произносить ненужные, банальные, неискренние слова. Ему не хотелось говорить их, ведь в них не будет и крупицы правды. А врать ей, особенно сейчас, Блотскому не хотелось.

Сейчас все его заветные мечты, его цели и стремления перестали казаться такими уж великими и значимыми. Сейчас, если бы только девушка попросила его остаться, ну или хотя бы намекнула, Лешка остался бы, не раздумывая. Он забыл бы о своих честолюбивых планах и с утра до вечера бродил бы с ней по этим полям и лугам, взяв ее за руку. Он собирал бы для нее цветы, любовался б ее лучистой улыбкой, слушал бы ее голос, звучавший музыкой в его ушах.

— Поздно уже, — только и смогла сказать Злата. — Тебе завтра рано вставать, — голос ее прозвучал тихо, но ровно и спокойно. Никакой дрожи, никакого надрыва.

Парень опустил голову и до боли сжал ладони в кулаки. Ему до смерти хотелось ее коснуться, но он все же не посмел. Он ведь был просто другом для нее, и так было с самого начала, а теперь что-то менять уже поздно.

Больше она ничего не смогла сказать, просто вдруг оттолкнулась от ворот и качнулась к нему. Ее легкие, прохладные пальцы коснулись его щеки в мимолетном прощальном жесте…

А в следующий миг девушка, отвернувшись, скрылась за калиткой.

А Блотский так и остался стоять.

Хлопнула входная дверь. Загорелся и погас свет в спаленке, которую Полянская делила с Анькой, а он по-прежнему не двигался с места, не находил в себе сил уйти…

В эту ночь Злата плохо спала, а утром проснулась поздно. Леши в Горновке уже не было, а за окном шел дождь.

Все эти несколько дней после Лешиного отъезда девушка почти не выходила на улицу, погрузившись с головой в роман. Долго предаваться беспричинной грусти она не умела — характер у нее был не такой. Поэтому, отодвинув в сторону хандру, она принялась за роман. А уж если она саднилась писать, если приходило вдохновение, весь мир переставал для нее существовать. Она растворялась в нем, она жила им, и мысля ее были только об этом. И ей хотелось только одного: чтобы ее не дергали и не мешали. Родители Златы уже привыкли к такому ее состоянию, молча ставили на стол у компьютера то чашку чаю, то тарелку с бутербродами, переживая, как бы дочь не осталась голодной, и не приставали с разговорами. Но Анька-то не знала и все нудила над ухом, дергала и пыталась обратить на себя внимание. В результате Злата не выдерживала, срывалась, орала на нее, и двоюродная сестра, надувшись, отставала.

Теперь она все чаще висела на телефоне и, откровенно скучая, мечтала вернуться домой.

Родственники и родители уезжали в город на Радуницу после обеда. Отпуска у всех заканчивались, они привели в порядок дом, посадили огород и теперь, оставляя его на Злату, собирались по домам.

Полянская плохо представляла себя здесь одну, но, если честно, уже хотела, чтобы все, наконец, уехали. Хотелось остаться одной. Нет, она, конечно, любила общение и с легкостью заводила знакомства, будучи от природы коммуникабельным и неконфликтным человеком. У нее было много знакомых, да и близкие подруги тоже были… Но и личное пространство было важным. Ведь она была еще и писательницей.

На кладбище они пошли ближе к полудню. Дождь, зарядивший с утра, превратился в мелкую противную морось, а монотонно-серое небо нависло над землей. И так как конца этой непогоде не предвиделось, решили больше не ждать. Собрав в пакет кое-что из еды, так уж у них принято было с давних пор, они всей толпой вышли из дома.

Деревня была пустынна.

Родственники пошли немного вперед, а Злата поотстала. Она шла, засунув руки в карманы ярко-красной ветровки, и смотрела исключительно себе под ноги. Мысли ее витали далеко. С утра она начала новую главу и теперь и так и этак прикидывала, как бы поинтереснее закрутить сюжет. А еще была проблема с названием романа: Полянская никак не могла определиться. А ей непременно нужно было дать роману название… Как-то без названия он был… ну вроде как ребенок, которого почему-то не назвали при рождении, или как в мультфильме: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет…». Девушке хотелось, чтобы одно лишь название вмещало в себя всю его суть. Ведь Злата чувствовала, знала: этот роман станет ее лучшим произведением. Его обязательно издадут, и он станет бестселлером. Может быть, в ее уверенности и было слишком много амбиций, но как же начинающему автору без них?

Мама Златы что-то оживленно обсуждала с сестрой Людой, папа делал недвусмысленные знаки дяде Коле, Анька строчила кому-то эсэмэски, небось, спешила сообщить всем друзьям о своем приезде. Именно поэтому они не обратили внимания, как девушка немного отстала, и тем более не заметили Маринку, которая бесшумно выскользнула со двора, когда Злата поравнялась с домом Максимовны, и стала отчаянно махать ей. стараясь привлечь внимание.

Злата обернулась в ее сторону и, улыбнувшись, собралась было поздороваться, но Маринка приложила палец к губам и жестом подозвала девушку к себе.

Полянская оглянулась на своих родственников и, не раздумывая, подошла к девушке.

— Привет! — шепнула она — А что за таинственность?

— Привет! Там Сашка, боюсь, что увидит меня с тобой, потом начнет! Он уже успел заправиться с утра, не хочу лишних раз нарываться. Злат, я вообще вот что хотела сказать ну идя предупредить. Они там сегодня снова у Дороша попойку устраивают, а что будет потом неизвестно. Бабушка говорит, твои родственники сегодня уезжают, а ты одна. Сашка злится на тебя, и как бы ему чего в голову не взбрело, ну, ты знаешь видела, он же полный отморозок, когда водки хлебнет. Ты закрывайся сегодня и не гуляй по деревне одна. Я знаю. Леша ведь тоже уехал…

— Мариш, спасибо тебе, конечно, за заботу. Но ты ведь знаешь, я не боюсь.

— Златка, ты не понимаешь. Он правда может что-нибудь сделать, и Дорош не спасет Сашка говорит, дачник определенно виды на тебя имеет…

— Что? — переспросила Полянская, чувствуя, как щеки начинают розоветь от смущения, а в душе закипает ярость.

— Ну, он говорит, чтобы Сашка не трогал тебя! Говорит, что сам с тобой разберется. Вроде он даже знает такой способ, который действует безотказно, даже на таких упрямых гордячек вроде тебя. Он говорил, что еще и но таких ставил на место Златуль, ты не лезь к ним. Не надо. Он, Дорош этот, только с виду такой мягкий и пушистый, а на самом деле… Злой он. Вредный.

— Та-ак! — протянула девушка — Маринка, знаешь, что? А приходите ко мне сегодня в гости. Бери Машку, бабушку, бабу Валю в приходите. Праздник ведь сегодня. Посидим, чаю попьем, телевизор посмотрим. Чего вам дома снасть и ждать, когда придурок этот ваш явится?

— Злат, ты слышала, что я только что говорила?

— Слышала, Маришка, слышала. Но ты за меня не беспокойся. Со мной все будет хорошо. Правда. А Дорош… Ну пусть он попробует. Только как бы боком ему это не вышло!

Девушка постаралась беспечно улыбнуться, правда, особой беспечности не чувствовала. Но и страха тоже. Только злость закипала в душе и до ужаса хотелось сделать этому дачнику какую-нибудь пакость. Стереть противную улыбку с его лица заставить сбросить часку, потерять самообладание, вывести из себя… И Полянская это сделает. Как она еще не знала, но она обязательно что-нибудь придумает, что-нибудь невероятно оригинальное, такое, что Дорош запомнит на всю оставшуюся жизнь. Не зря ведь ока писательница.

— Злат…

— Скажу тебе по секрету. Мариш, у меня ведь дед покойный лесником был, и в кладовке у нас висит его дробовик. И патроны есть, и стрелять он еще может. А стрелять я умею. Сосед по лестничной площадке биатлоном занимался, вот и научил стрелять по банкам из пневматического ружья! Так что пусть попробует твой Сашка меня побеспокоить, ну или Дорош… А вы приходите, я буду ждать! Ладно. Маришка, до вечера, я побегу!

Злата махнула девушке на прощание рукой и побежала догонять своих, те уже сворачивали на гравийную дорогу, которая вела к кладбищу.

У кладбища, кроме уже знакомом «ГАЗели», машин не было. Эту-то машину Злата успела запомнить достаточно хорошо. Значит, и хозяин был на кладбище. Полянская видеть его не могла после всего того, что услышала сегодня от Маришки. А впрочем, и до Маришкиных разговоров она не особенно жаждала с ним встреч.

— Людей на кладбище нет, — заметила Лона Викторовна, как-то даже немного грустно.

— Так вот машина чья-то стоит! — кивнула Анька в сторону «ГАЗели».

— А! — махнула рукой мама. — То дачник, я и не знаю, к кому он сюда. У него здесь никого нет. Он вообще нездешний.

«Интересно, что этому придурку здесь понадобилось?» — со злостью подумала девушка.

Впрочем, Дорош был не один. Их была целая компания, и они толпились у старой двухместной ограды.

— Ой! — вдруг воскликнула Лена Викторовна, поглядывал в их сторону. — Люд, ты знаешь, кто это с ним? Это ж эти, с Маскалей, уж не припомню, как и фамилия их! Ну, помнишь, эти, которые в начале деревни жили? У них здесь баба и дед похоронены, да и родители, наверное, тоже. А он им родственник, что ли? Или, может, знакомый?

— Ну-ну! Я помню! А это кто, Машка их? Слушай, Лен, так это ж Машка, с которой мы в школу ходили, их невестка! Глянь, как она раздобрела, а в школе была как тростиночка! Слушай, а ведь мы с ней сто лет не виделись! Подойти поздороваться, что ли, или она меня уже и не узнает?

— Мам, нуты что? Она ж даже не смотрит в нашу сторону! Конечно, она тебя не узнает! Давайте пойдем к бабушке с дедом! — нетерпеливо поторопила родственников Анька, и впервые Злата порадовалась, что есть Анька с ее бесцеремонностью, которая иногда бывает весьма кстати.

Они не стали подходить к этой неведомой Маше, которую тетя Люда не видела сто лет, вместо этого стали пробираться между могил и оград к могилкам бабушки, деда, прабабушки Тани и прадедушки Василя.

Одноклассница тети Люды, Маша, может быть, и не смотрела в их сторону, зато смотрел Дорош. Злата не оборачивалась, но чувствовала, как ее прямо-таки буравит взгляд его темных глаз, а на губах играет нахальная улыбочка! «Что он себе возомнил? Чего он к ней привязался? Чего ему надо?» — вертелись в голове мысли.

Они побыли на могиле бабушки и деда, положили букетики искусственных цветов, поставили в воду нарциссы и тюльпаны, которые нарезали дома, положили конфеты, крашеные яйца, кулич. Деду и прадеду налили в рюмки вина, уверенные, что уже сегодня к вечеру все рюмки будут опустошены местными алкоголиками.

Было сыро и ветрено, поэтому задерживаться на кладбище не стали, но и уйти просто так тоже не смогли. Так было принято у них. Пусть церковь и не одобряла подобных посиделок, но они всегда брали с собой еду и усаживались за столиком.

И сегодня тоже собирались немного посидеть. Мама Златы вытащила из пакета льняное полотенце, которое застелила на стол, и они с тетей Людой стали раскладывать на столе принесенную еду. Поставили початую бутылку вина и пластиковые стаканчики. Полянский разлил вино по стаканчикам, а тетя Люда нарезала тонкими ломтиками огурцы и помидоры.

— Ну, давайте, — тяжело вздохнула Люда, поднимая свой стакан. Она и Лена обернулись в сторону могилы своей матери и без слов поднесли стаканы к губам.

Аня и Злата тоже выпили немного вина и взяли себе по кусочку огурчика. Мужчины одним махом осушили содержимое своих стаканов и стали закусывать котлетами.

А приезжие, среди которых были одноклассница тети Люды и Дорош, навестив могилы своих родственников, решили пройтись по кладбищу и вспомнить всех знакомых, соседей, односельчан. И двигались они как раз в их сторону.

Злата обернулась, когда до ее слуха донесся звонкий голос дачника, ну просто не смогла удержаться и пожалела об этом. Их глаза встретились всего на секунду, но и этого было достаточно, чтобы девушка почувствовала нарастающее раздражение.

Когда толпа оказалась почти у их столика, тетя Люда просто не смогла остаться безучастной, не признав Машу Овсянникову.

— Люда? Это ты? — спросила женщина, останавливаясь у их столика.

— Здравствуй, Маша! Это я! — улыбнулась тетя Люда, вставая из-за стола.

Маша Овсянникова, или уже, конечно, не Овсянникова вовсе, подошла к тете Люде, и они обнялись.

— Сколько ж мы не виделись, а, Людка? — со слезами на глазах спросила женщина.

— Да почти со школы. Ты как-то уж слишком поспешно вышла замуж за своего Лешку и уехала в Мурманск.

— Да уж! Только я уже лет десять как вернулась оттуда! Мы с мужем в Гомеле живем, квартиру там купили. А это моя старшая дочь с сыном, — Маша кивнула на пухленькую невысокую девушку с годовалым ребенком на руках, — а младшая университет заканчивает. Я на «Спартаке» работаю. А ты как? Это твои дочки?

— Одна моя. Аня. А это племянница Злата, Ленина дочка!

— А это, я так понимаю, и сама Лена? — спросила Овсянникова.

— Да, Маша, это я! — отозвалась Лена Викторовна.

— Как время летит-то! — вздохнула Маша. — Родители ваши, вижу, умерли?

— Да. Папа давно уже, а мама вот совсем недавно.

— И мои умерли, и Лешины тоже. Мы родительские дома давно продали. Далеко нам ездить сюда, да и времени как-то нет. Вот знакомого попросили привезти нас на кладбище, мы не были здесь уже несколько лет. А вы? Дом продали или под дачу оставили?

— Нет, мы дом не собираемся продавать? Мы ведь в районном центре живем, а это всего-то пятнадцать километров. Вот пока в отпусках были, здесь жили. Огород посадили, порядок навели, теперь вот Златку оставляем за хозяйку, а сами уезжаем. Будем по выходным наведываться. А как на пенсию выйдем, может, и приедем сюда совсем. Маш, так, может, заедете к нам? Посидим, поговорим? — предложила тетя Люда.

— Да нет, Людка! Нам ехать надо, ребенок ведь маленький, к тому же мы еще обещали навестить знакомых в районном центре! Рада была тебя повидать. Если честно, я уж и не помню, когда встречала кого-то из бывших одноклассников.

— Я тоже. Ты не пропадай, Маша! Вот, запиши мой номер телефона. От Гомеля до нас ведь час езды, будешь когда в наших краях — заходи в гости!

Они обменялись телефонами и, попрощавшись, двинулись к выходу с кладбища.

Злата, наконец, смогла перевести дыхание и перестала болтать чушь, склонившись к Аньке. А та в полном недоумении смотрела на нее, хлопала ресницами и, естественно, ничего не понимала.

А Дорош ведь, сволочь, остановившись у их столика, стал как раз напротив, так, что ни отвернуться, ни избежать его взглядов она не могла. Он стоял и смотрел на нее, и едва заметная улыбка играла на его губах, а в глазах плясали веселые искорки. Он откровенно наслаждался тем впечатлением, которое производил. Его прямо распирало от самодовольства, а Злату Полянскую от бешенства. Она понимала, что это глупо, что он только этого и добивается, но ничего не могла поделать. Девушке так хотелось стереть эту нахальную улыбку с его лица. Так хотелось уязвить его, нанести сокрушительный удар по его самолюбию… Не в состоянии выносить его слишком уж пристальный взгляд, который нервировал и был просто неприятен, она обернулась к Аньке и стала нести околесицу, болтая все, что приходило на ум…

Родители и родственники собрались уезжать после обеда. Вернувшись с кладбища, они еще немного посидели за столом и стали собираться. Лена Викторовна, конечно, в самый последний момент разволновалась, не представляя, как это ее двадцатитрехлетняя дочка останется в деревне одна! Мало ли что может случиться! А Злата, как ни странно, оставалась совершенно спокойной, наблюдая за сборами родных. Более того, ею овладело какое-то странное нетерпение. Хотелось, чтобы они поскорей уехали и оставили ее одну.

Уезжали они на родительском «Москвиче». Когда с объятиями, поцелуями и наказами было покончено, родственники, наконец, загрузились в машину. Полянская отошла к калитке и скрестила руки на груди, наблюдая, как закрываются дверцы, заводится мотор и автомобиль трогается с места. Злата помахала родным на прощание и так и стояла, пока машина не скрылась за поворотом.

И вот, наконец, она осталась одна. Тишина обступила ее со всех сторон, но не испугала. Отворив калитку, Полянская вошла во двор, дошла до крыльца, но в дом заходить передумала. Ей вдруг до боли захотелось выйти за огороды и побродить там.

От чувства невероятной свободы захватывало дух. Злата шла по мокрой траве, и радость и восторг, нарастая, захлестывали. Позабыт был Дорош и всё, с ним связанное. Все плохое, негативное растворялось в тех невероятных ощущениях, которые вызывали у нее эти поля и луга, эти леса, сады и небо. Хотелось плакать, смеяться, закинуть руки за голову и, закрыв глаза, напитаться этой особенной, чарующей тишиной, этим благословенным, целебным покоем, благотворным бальзамом, ложившимся на сердце, и одиночеством, легким, светлым и таким долгожданным.

Счастливой можно быть от любви, от удачи и везения, от исполнения желания, от богатства и успеха. Не зря ведь говорят, каждый человек счастлив и несчастлив по-своему. Некоторые бывает, счастливы куском хлеба, а другие халявной выпивкой.

А Злата была счастлива этой деревней, полупустой, полузабытой, а для нее — самой лучшей. И ей хотелось наклониться и прижаться ладонями к земле, чтобы почувствовать ее чудодейственную силу. Этот пустынный край лесов и полей, деревень и проселочных дорог был для Полянской самым лучшим в мире.

Глава 7

Злата долго гуляла по окрестностям, забыв о времени, забыв вообще обо всем на свете. Дождь прошел, и пусть небо по-прежнему было затянуто пеленой туч, на западе далеко за лесом, где садилось солнце, оно окрасилось розовым,

Оказывается, уже наступил вечер, а она и не заметила, совершенно забыв о гостях, которых пригласила. Девушки побежала по огороду домой и, отперев замок, влетела в дом, тут же бросившись к телефону.

— Ало! — раздалось в трубке через пару гудков.

— Маришка? Привет, это Злата! Ну, вы там как? Придете? — запыхавшись выпалила она на одном дыхании.

— Златуль, так не удобно как-то!

— Не говори глупостей! Я же одна здесь, так что давайте собирайтесь и приходите.

Я пока чайник поставлю и покушать разогрею. Сашка твой дома?

— Как же, дома! Да его с обеда нет! Как увидел, что Дорош поехал по деревне, так и побежал к нему! И когда явится, неизвестно, а вот в каком состоянии, это как раз ясно.

— Ну, а вам чего его дожидаться? Вот пусть хоть раз обломится! Приходите.

— Ага, сейчас причапаем!

Злата положила трубку и отправилась на кухню. Мама ее, конечно, постаралась. Зная о Златиной привычке чаще всего забывать нормально поесть, обходясь бутербродиками и кофе приготовила столько, что хватило бы, наверное не на одну неделю. В стареньком бабушкином холодильнике все полки были заставлены большими и маленькими кастрюльками и пластиковыми емкостями для хранения еды.

Девушка наугад извлекла пару кастрюлек и обнаружив там котлеты и ванильные блинчики с творогом, поставила все это на плиту разогревать.

Пока все кто грелось, она прошла в столовую и достала из буфета тарелку с конфетами и печеньем, расставила на круглом столе чашки. Вымыла огурцы, нарезала колбаски, в середину стола поставила огромную тарелку с оливье. Конечно, если бы она вовремя вспомнила о приглашенных гостах, можно было бы еще и картошечки сварить, а так пришлось обойтись хлебом.

Она выкладывала котлеты в тарелку, когда услышала бормотание в коридорчике. Пожаловали гости. Девушка бросила котлеты и вышла из кухни.

— Во. Златуль, усе у вас тут, як при бабе Сонi было… — кряхтя, заметила баба Ариша, опускаясь на тумбочку. — Чуть дайщлi, почкi зусiм адказваюць. Hiкуды я ужо стала нягодная! Памру, наверно, скора!

— Ну, баба Ариша, вы и скажете! Вы ж еще огород в этом году собрались сажать! — запротестовала Маришка.

А Злата тяжело вздохнула. Прошлым летом довелось ей гулять по окрестностям и как-то так случайно наткнулась она на Максимовну. У них огород выходил как раз к сажалке, он был весь картошкой засажен, и старушка, которой, кстати, было за семьдесят, на коленях эту картошку полола, а ведь тем летом жара стояла страшная. И Маришка ведь уже была здесь, Максимовна тогда что-то говорила о ней. Ну да, Маняшка тогда только родилась, но ведь и бабуля могла посидеть с ребенком ну или баба Валя, раз она почти не уходила от них.

— Баба Ариша, ну что ж вы? Вам ведь еще правнучку растить! Вы уж крепитесь, а Маришка вон станет вам помогать! — сказала Злата и указала рукой в сторону столовой. — Проходите, а то ведь снова все остынет.

Злата взяла из рук Маришки полусонную дочку и прошла вместе с ней в комнату. Маришка сбросила старые кроссовки и последовала за ней, а за ними приковыляли, поддерживая друг дружку, старушки.

Рассадив гостей за столом. Злата осторожно опустила Машку матери на руки и отправилась на кухню за котлетами.

— Маринка, — обратилась Полянская к девушке. — Может, Маняше молока подогреть? Она, смотрю, у тебя просто засыпает?

— Ага, можно молока. Она сегодня днем плохо спала, кажется, у нее зубы режутся.

— Так нужно купить ей в аптеке крем специальный. У меня знакомая однокурсница таким пользуется, говорит, что это просто чудо, а не крем. К тому же у нее уже второй ребенок… — начала Злата, но, встретившись глазами с Маришкой, осеклась.

Какой крем? За какие деньги?

— Слушай, Маришка, ну ты здесь бабушек обслужи, а я на минутку за молоком на кухню отлучусь, ладно?

— Ладно, а я здесь Машке блинчик пожую пока.

Девушка снова отправилась на кухню. А когда вернулась, гости ее уже накладывали себе в тарелки оливье. Маринка жевала блинчики и кормила ими ребенка. Машка ела. Злата вообще подозревала, что девочка уже давно ест все. На всякие молочные смеси, кашки, соки и пюре денег не было.

Полянская озабоченно потерла лоб ладонью. Будучи педагогом по образованию, она знала: подобное положение вещей не продлится долго, соцзащита и комиссия по неблагополучным семьям не допустит, чтобы ребенок и дальше жил в таких условиях. Отберут у Маринки дочку и отдадут в дом ребенка, если в самое ближайшее время что-нибудь не изменится. И что-то подсказывало Злате Полянской, это как раз тот безнадежный случай, когда изменить что-либо невозможно. Для Маринки уже и такая жизнь подобна спасению, а таких, как Сашка, уже ничто не изменит. Как говорят, гены пальцами не задавишь…

Нет, конечно, если Сашку хотя бы закодировать, тогда, может, и Маришка не пила бы. Может быть, они нашли бы себе работу и все как-нибудь устроилось. Но Сашка вряд ли поедет кодироваться, даже ради собственного ребенка, да и работать он тоже не пойдет. Его мать всю жизнь не работала, а отец (в деревне поговаривали, это вполне мог быть Масько) тоже это дело не особенно уважал.

Девушка украдкой вздохнула и уселась за стол вместе с ними.

…Они засиделись допоздна. Маняша, наевшись блинчиков и выпив теплого молока, уснула у Маринки на руках. А они пили чай с блинчиками, конфетами и печеньем и болтали. Говорили в основном баба Ариша и баба Валя. И больше вспоминали прошлое, молодые годы. Девушки смеялись, да и баба Ариша с бабой Валей повеселели. Потом, когда Злата все же уговорила их остаться на ночь, они отнесли ребенка в маленькую спаленку, убрали с Маринкой со стола и нашли старые потрепанные дедовы карты. Папа с дядей Колей не раз пользовались ими, играя по вечерам в «дурака».

Баба Ариша умела гадать. Говорили, получается это у нее очень даже неплохо, и когда-то все местные девчонки, да и бабы ходили к ней. Поговаривали, гадать к ней ездили со всех окрестных деревень и даже с района. Теперь уж бегать было некому, да и баба Ариша редко брала в руки карты. И если все же и гадала, то только для самых близких.

Злата вообще не верила во все эти гадания. И, если честно, будучи особой впечатлительной, немного побаивалась всего потустороннего, необъяснимого. Совершенно не хотелось жить потом с оглядкой и ждать каждую минуту того, что предсказали карты. И бояться, превратившись в параноика. Но в этот вечер Маришка все же уговорила ее. Самой Маришке баба Ариша никогда не гадала, сколько бы девушка не упрашивала. Она говорила, не нужны карты, чтобы предсказать будущее Марины. Беспросветная жизнь ее ждет с Сашкой, и конца этому не будет. Девушка смеялась, не считая свою жизнь здесь такой уж ужасной, а Максимовна украдкой вытирала слезы.

Старушка долго тасовала карты, а потом попросила Злату мизинцем сдвинуть колоду. И стала раскладывать.

— Для дома… Для сямi… Для вулiцы… Для сэрца… Што было… Што ёсць… Што будзя… — бормотала баба Ариша, раскладывая по стопкам карты.

Полянская с улыбкой следила за ней, подперев голову рукой.

— Так…

Разложив карты, Максимовна стала переворачивать их и внимательно всматриваться подслеповатыми глазами.

— Счаслiвая у цябе будзя жiзня, Златуля. Добра усё будзя. I замуж выйдзяш, i любоу будзя. Да етага не было, но зусiм скора будзя. Во, бач, крастовы кароль и чарвовы валет, яны на сэрдцы у цябе.

— Что, оба? — пряча улыбку, спросила Злата.

— Абодва. I толькi ты зможаш разабрацца, з кiм табе быць. Будуць i слёзы, як жа без iх, калi любоу, но усё пройдзя i будзя добра. I грошы будуць.

— Конечно, будут! — кивнула девушка. — Ладно, поздно уже, давайте спать. — сказала она и поднялась из-за стола.

Баба Ариша внимательно взглянула на Полянскую и стала собирать со стола карты.

— Ты не поверила? — шепнула ей Маришка.

— Я не ищу любви и замуж не собираюсь. Я писательницей хочу быть.

— А что, одно другому разве мешает? — удивилась Маринка.

— Представь себе, да. В моем случае однозначно, — весьма категорично заявила Злата.

Маришка лишь пожала плечами.

— Маринка, ты ложись с Машкой. А баба Ариша пусть с вами на соседней кровати ложится, а бабе Вале я постелю в столовой.

Девушка кивнула и пошла в спаленку.

— Спокойной ночи, Злата.

— И тебе, — улыбнулась в ответ Полянская.

Она помогла Максимовне дойти до спальни, постелила бабе Вале на диване и, пока пожилая женщина укладывалась, пошла проверить, заперты ли входные двери и двери на веранде. Потом погасила везде свет и отправилась к себе в спаленку.

Но спать не хотелось, хотя уже давно перевалило за полночь. Переодевшись в ночную сорочку, девушка скользнула под одеяло и, удобно устроившись среди подушек, потянулась за ноутбуком. Открыв свой роман, она стала неторопливо просматривать страницы; вычитывая некоторые моменты, исправляла ошибки.

В доме и за окном царила полная тишина, нарушаемая лишь едва слышным жужжанием компьютера и ее дыханием, поэтому едва различимые голоса, нарушившие тишину, она услышала сразу. Они приближались, становились отчетливее, и девушка узнала среди них пьяный смех Сашки.

Так, значит, пьяные посиделки закончились, и они расходятся по домам. То, чего девушка подсознательно ждала весь вечер, случилось. Сейчас Сашка придет домой, обломится, никого там не застав, и что? Покричит, поругается и завалится спать или, догадавшись, в чем дело, отправится сюда с разборками?

Девушка почувствовала, как внутреннее напряжение, то, которое весь вечер она старательно не замечала, усилилось, и отмахнуться от него просто так уже не получалось.

Полянская сохранила изменения в документе и закрыла ноутбук. Ей совершенно не хотелось, чтобы призрачное голубоватое свечение в окне привлекло внимание. Может быть, все еще обойдется, но рисковать она не собиралась.

Убрав ноутбук на стул, стоящий рядом с кроватью, Злата приподнялась на кровати и чуть отодвинула штору в сторону. Пьяная компания как раз поравнялась с ее домом.

— У, сука! Спит! — погрозил кулаком Сашка ее окнам. — Родственнички ее того, свалили, а она одна осталась! — сообщил он Маськам, пьяно и противно хихикая. — Вот выловлю я эту ведьму, и тогда она у меня попляшет! Вот спорим, Моська?

Масько только рукой махнул. Он шел, раскачиваясь из стороны в сторону, махал руками так, как будто тем самым пытался удержать равновесие, чтобы не завалиться на обочине. Говорить он утке не мог, только мычал что-то нечленораздельное.

— Ага! — подала голос Алка, пьяно растягивая слова и икая. — Мало она тебе один глаз подбила? Хочешь, чтоб и второй? Да и Дорош… Ты хочешь, чтоб он тебе за нее яйца оторвал?

— Заткни свою пасть! Дорош… Что мне Дорош? Он сам не знает, чего хочет! Болтает всякое, а сам даже трахнуть ее не может! Вот если б она ему в плаз заехала… К тому же она ведь мою дуру против меня настраивает! А я Маринке сказал, если будете этой тварью шляться, так отделаю — места живого не останется? Будет знать, как родного мужа не слушать!

— Ох, Сашка, гляди! Прибьешь когда-нибудь ты Маришку, а она девка неплохая, а было б у нее мозгов побольше, свалила бы она от тебя!

— Ага! И куда б это она свалила? В подвалы, по которым она мыкалась? Или под балконы, где ее имели все бомжи Москвы? Некуда ей валить, понятно тебе? Некуда!!! — выкрикнул Сашка и замолчал. Как будто все силы у него ушли на эту его последнюю тираду.

Они прошли. А Злата, которая все слышала, задвинула штору и бесшумно соскользнула с кровати. Было определенно ясно: спать Сашка не ляжет.

Стащив ночную сорочку, она на ощупь в темноте нашла свои джинсы и кофту. Быстро натянув все это на себя, Полянская на цыпочках вышла из спальни и, миновав зал, столовую и узкую прихожую, осторожно открыла дверь и вышла в коридорчик.

Здесь, за деревянной дверью, была кладовка, куда из года в год сносили весь ненужный хлам. Чего здесь только за многие годы не скопилось. Когда-то в детстве кладовка и вовсе казалась маленькой Златуле, как ее в детстве называла бабушка, этаким волшебным сундучком, полным разных сокровищ. Здесь можно было найти все: начиная от кукол, в которые играли еще мама Златы и тетя Люда, до вещей покойного прадеда Василя.

Злата зажгла свет в кладовке и открыла дверь. В лицо ударил запах пыли и ветхости но Полянская не обратила на это внимания Сейчас ее не интересовали ни куклы ее мамы, ни вещи прадеда. Здесь, среди всего прочего, хранился старый дедов дробовик. А в мешочке, подвешенном на гвоздь, имелась и дробь. Ее Злата не стала трогать, зная наверняка, что даже дробью не сможет выстрелить в Сашку. Хватит и дробовика. К тому же парень в стельку пьян и вряд ли заподозрит подвох.

Полянская вытащила ружье, стерла с него пыль и вынесла из кладовки. Зашнуровав кеды, она погасила свет и, отперев двери, выскользнула на улицу. На улице значительно потеплело, а сквозь темные облака проглядывали далекие звезды. Завтра дождя точно не будет, но не о дожде сейчас думала Полянская. Стараясь ступать бесшумно, девушка дошла до калитки и уже протянула руку, чтобы осторожно открыть засов, но клямка, удерживающая калитку закрытой, неожиданно и как будто сама по себе опустилась вниз, почти не создавая шума…

Сердце Златы замерло от испуга, и ей пришлось прикусить губу, чтобы не закричать. Не в состоянии пошевелиться, она замерла на месте, не сводя глаз с клямки, чувствуя, как ее парализовал страх. Медленно, очень медленно клямка вернулась в исходное положение, и девушке стало определенно ясно, что за калиткой кто-то есть. И если бы не оглушительный стук сердца, она, возможно, смогла бы услышать дыхание того, кто стоял за калиткой, настолько кругом было тихо. И он, наверное, слышит ее судорожное дыхание и знает: она стоит в шаге от него и дрожит от страха… И это не Сашка. В этом Полянская нисколько не сомневалась. Это была первая здравая мысль в затуманенном страхом сознании.

Там, за калиткой, был кто-то, кто намерен был проникнуть к ней во двор. Кто? Зачем? Местные алкаши? Ну, они-то как раз вряд ли способны сегодня на такие подвиги! Она сама видела, в каком состоянии они шли домой. А больше некому. Но даже не это было самым страшным.

Злата вцепилась обеими руками в ствол дробовика и очень пожалела, что не зарядила его. Попадет, не попадет — не главное, а вот деревню на ноги подняла бы.

А ведь если этот кто-то вознамерился попасть к ней во двор, закрытая калитка его не остановит. Он ведь спокойно может пройти через двор бабы Кати, миновать их огород и войти во двор с другой стороны. Пристально вглядываясь в темноту, девушка напрасно пыталась уловить в ней какое-то движение. Ночь была непроглядной, воздух недвижимый, и ни шороха вокруг, ни звука.

Осторожно ступая и стараясь производить как можно меньше шума, Злата отступила на несколько шагов назад, намереваясь скрыться в доме, запереть двери на все замки, а там будь что будет. Но девушка гак и замерла на месте. Ночную тишину нарушили приглушенные ругательства и брань…

Так, понятно! Сашка уже успел дойти до дома, обнаружил его пустым и все понял. И теперь, как Злата и предполагала, он заявится сюда, устроит скандал и погонит все свое семейство обратно домой, чтобы потом до утра дебоширить и терроризировать их. Только сегодня у него ничего не выйдет! Она этого не допустит!

Страх, разъедавший все внутри и заставивший девушку трястись как в ознобе, как-то сразу прошел, стоило лишь пьяным Сашкиным воплям разрушить эту гнетущую, угрожающую тишину. Злата выпрямилась и расправила плечи. Решительно прошагала по дорожке к крыльцу и поднялась, уже не заботясь, кто и что может услышать. Закрыв за собой дверь, она снова вернулась в кладовку и зарядила дробовик старой, отсыревшей и ни на что не годной дробью, которой было очень много лет. Она сомневалась, что дробовик сможет выстрелить этим зарядом, но выбора не было.

Резко распахнув дверь на улицу, Полянская выставила перед собой ружье, крепко вцепившись в него обеими руками, и шагнула в темноту, почти уверенная: на ступенях крыльца ее ожидают непрошенные гости. Но она ошиблась. На ступенях и у крыльца никого не было. И только ругательства Сашки слышались все отчетливее. Он на чем свет стоит честил Злату и грозил всевозможной расправой, перемешивая оскорбления с угрозами и матами.

Полянская закрыла за собой дверь, спустилась с крыльца и быстро прошла по дорожке к калитке. Оглянулась она лишь однажды, когда ей почудилась темная тень, мелькнувшая у дровника.

Злата судорожно сглотнула, но отступать было поздно. А значит, им сегодня достанется от нее! Или ей от них… Но о последнем думать не хотелось.

Сашка, наконец, подошел к ее дому, стал свистеть, выкрикивать ее имя и пинать ногами калитку. Девушка позволила ему поскандалить всего минутку. Покосившись на дровник и ежесекундно ожидая нападения сзади, Злата дернула засов, калитка под тяжестью Сашкиных ударов с грохотом распахнулась, а дуло дробовика уперлось парню в грудь.

— А-а… — хотел он было сказать что-то еще. совершенно не ожидая чего-то подобного, и медленно опустил голову, не веря собственным глазам. Ведь это было уму непостижимо. Нет, ну ладно, эта ведьма заехала ему в глаз, так то ж глаз! И тогда он просто малость растерялся. Но сейчас?! Сейчас эта рыжая бестия с самым невозмутимым видом держала в руках ружье и целилась ему прямо в сердце. Весь боевой задор у пария как-то мгновенно схлынул, да и хмель прошел…

— Э-э… — только и смог выдавить он.

— Что? Не ожидал? — чуть охрипшим голосом спросила Полянская, сама поражаясь собственному спокойствию. — Страшно, да? — она усмехнулась. — А как Машке страшно, когда ты творишь с ее мамой и с ней всякие зверства! А бабе Арише, знаешь, как приятно в восемьдесят лет переживать твои попойки, побои и скандалы! Ты думал, что сможешь и меня запутать? Обломись! — презрительно бросила она.

— Ты не выстрелишь, — не очень уверенно прошелестел парень.

— Ты так думаешь? — почти весело поинтересовалась девушка.

Парень промолчал.

— Правильно, не думаешь. Потому что тебе прекрасно известно, я могу не только в глаз дать, я еще и стрельбой увлекалась какое-то время, и говорили, у меня очень неплохо получается. Глаз зоркий, а здесь-то и расстояния нет. Курок нажму и отстрелю тебе что-нибудь! — продолжала веселиться девушка, войдя в раж. — А теперь вали отсюда и постарайся в дальнейшем не выводить меня из себя. А если своих еще раз хоть пальцем тронешь, смотри у меня, такое устрою, мало не покажется! А Дорошу передай…

— Что? — раздался у нее за спиной веселый звонкий голос мужчины.

Дробовик дрогнул в Златиных руках, а Сашка приглушенно испуганно крякнул. Но девушка не выстрелила, она ведь даже палец на курке не держала. А в темноте Дорош не увидел этого ее испуганного движения.

Господи! И почему она такая дура? Это Дорош. Это он шатается у дома в темноте. Вот только зачем? Что ему здесь понадобилось? Какое он имеет на это право?

— Дорош, она того… — пролепетал Сашка, как-то сразу став похожим на ребенка, каким он, по сути, в свои двадцать лет и был.

— Сашка, ну какого хрена ты шастаешь по ночам, а? Я ж тебе столько раз говорил сидеть дома и не высовываться!

— Так я и пошел домой. Пришел, а моих никого нет. А я им строго-настрого приказал не ходить к ней. Ну разве ж я мог такое стерпеть? Дорош, скажи ей, чтобы не лезла к нам. Мы сами разберемся. Не ее это дело, как мы живем! И мы не просили ее здесь благодеяниями для нас заниматься.

— Уже говорил. Но она упрямая, не понимает. Но я не оставляю надежды переубедить ее. Иди домой, Сашка!

— А она точно не выстрелит?

— Не выстрелит, — мужчина негромко рассмеялся.

Было ясно, что все происходящее его ужасно забавляет. Злата стояла, словно окаменев, и не находила слов.

Сашка отступил на полшага назад, потом еще на шаг и дал деру. Мгновение до них еще долетали звуки его быстрых тяжелых шагов, а потом ночь поглотила и их.

Полянская медленно опустила ружье, почти не чувствуя, как одеревенели руки, и обернулась. Дорош стоял в нескольких шагах от нее, засунув руки в карманы брюк, и молчал. Злате очень хотелось, чтобы он так же, молча, позволил ей уйти. Лучше бы ему не провоцировать ее на скандал. Сейчас, в таком состоянии, она могла натворить глупостей. Но надеялась девушка зря: Дорошу было плевать на ее состояние.

— Что это вы творите, Злата Юрьевна? — поинтересовался он.

Она хотела обойти его, но он схватил ее за руку и толкнул к стене. Оказывается, за его напускной веселостью скрывалась ярость, о которой Полянская даже не подозревала. Она больно ударилась головой о кирпичную стену, и дробовик выпал из рук.

— Так что ты хотела мне сказать? Давай, скажи, я весь во внимании! — сказал он негромко, оперевшись рукой о стену поверх ее плеча, тем самым преграждая путь к бегству.

— Пусти меня… — сквозь зубы процедила девушка, не предпринимая, однако, попыток ни оттолкнуть его, ни обойти. Она понимала, что ее старания не увенчаются успехом. Более того, сопротивление могло разозлить его еще больше.

— Что так? — усмехнулся Дорош. — Ведь только что. путая Сашку дробовиком, ты не была так испугана. Как раз наоборот. Куда ж делся весь боевой задор?

— Я не испугана! И ни Сашке, ни тебе меня не запугать! — резко бросила девушка, прикидывая, хватит ли у нее ловкости и сноровки проскользнуть у него под рукой и добежать до крыльца.

— Ну, предположим, это только бравада! Сашку в этот раз ты, может быть, и сумела напугать, но меня твой дробовик как-то не впечатляет. Ему ж лет сто, не меньше. Уверен, все в нем давно заржавело.

— Хочешь проверить? — вызывающе вскинула голову Злата.

— Почему бы и нет! — усмехнулся Дорош и молниеносным движением поднял дробовик с земли. Девушка успела лишь испуганно ахнуть, а холодная сталь дула уже касалась ее шеи.

— Ты сумасшедший… — прошептала она.

Дорош рассмеялся. Весело и звонко. Его смех, как металл по стеклу, прошелся по ее натянутым нервам. А что, если он и вправду маньяк?

— Знаешь, кажется, он не такой уж и древний. Действительно может выстрелить, — усмехнулся он. — Ну и как ощущения?

— Что тебе нужно? — дрогнувшим голосом спросила она.

— А как ты думаешь? — весело поинтересовался он.

Думать, собственно, было не о чем. И так все было понятно. И прежде чем девушка сжала ладони в кулаки и приказала себе не вспоминать, желание с гадкой истомой разлилось внизу живота.

— Если ты думаешь, что я стану спать с тобой… — начала она.

— А почему ты думаешь, что я хочу спать с тобой? — перебил ее мужчина.

Злата прикусила губу досадуя на себя. Сашка ведь, кажется, намекал на это, но если это не так…

— А я вообще о тебе не думаю. Я хочу уйти, мне неинтересно здесь! — холодно сказала Полянская.

— Ты зря провоцируешь Сашку, очень зря. Он зол на тебя. Он отморозок а как подопьет… — отбросив веселость, уже серьезно заговорил мужчина.

— Когда ты его подпоишь, неизвестно за какие заслуги. А впрочем, дай-ка я догадаюсь. Вот именно за то, чтобы, как сейчас, он устроил дебош, и, может быть, в этот раз ему удалось бы застать меня врасплох … Тебе ведь этого хочется, не правда ли? — презрительно бросила девушка. — Чтобы он проучил меня, поставил на место, заткнул бы мне рот. Ты ведь и сегодня пошел за ними, зная, что Сашка не сможет спокойно пройти мимо моего дома. Я даже не удивлюсь, если тебе было известно, что Маринка и баба Ариша придут ко мне в гости и останутся ночевать. Ты хотел насладиться спектаклем, но вышло по-другому! Я не дура…

— Ты дура! Самая настоящая, глупая, наивная дура! Не у всех должно быть так, как хочется тебе! Чего, скажи на милость, ты добьешься своим идиотизмом? Ты хочешь, чтобы Сашка, однажды упившись, поджег тебе сараи, а то и дом?

— Не хочу!

— Вот и я не хочу! Поэтому давай договоримся, Злата Юрьевна: вы сидите дома, ни во что не вмешиваетесь, а мы в свою очередь вас больше не потревожим и не нарушим ваш сон. Пиши себе, раз ты сюда за этим приехала, гуляй по окрестностям, копайся в огороде, с Лешкой своим дружи, он самая подходящая для тебя компания…

— А вы здесь будете творить беспредел?

Мужчина тяжело вздохнул.

— Кажется, перемирия у нас не получится. В принципе, я на это и но надеялся. Ну что ж, Злата — на чудеса богата, я тебя предупредил!

Он опустил дробовик и отступил на шаг. Злата после секундного замешательства отлепилась от стены и пошла к крыльцу Поднялась по высоким ступеням, открыла входную дверь, вошла, защепила крючок и почувствовала, как ее начинает бить озноб… Колени подогнулись, и не в состоянии сделать и шага Полянская опустилась на пол и уткнулась в них лбом. Слезы пришли неожиданно, и сдержать их она была не в силах. Прижав ладони к лицу, она плакала, словно ребенок, горько всхлипывая. и не могла остановиться.

Глава 8

Дожди закончились, погода восстановилась, засияло солнышко, снова стало тепло, и май завладел землей. Каждый новый день был полон сюрпризов, каждый новый день казался совершенно не похожим на прошедший Каждое следующее утро, распахивая окно в своей маленькой спаленке, Злата подмечала все новые и новые изменения в природе. Как-то уж очень быстро пошла в рост трава на лугах, оделась в листву береза под окном и теперь шелестела нежными, ярко-зелеными резными листочками. Тянулись к небу и солнцу озимые на полях, луга золотились от буйства одуванчиков, зацветали сады…

Злата ни одной лишней минуты не задерживалась в доме. Она жила одна, и кучи грязного белья и горы немытой посуды ее не беспокоили. Так же, как и ежедневная уборка в доме. Ей некогда было наводить там порядок, все дни напролет она проводила на улице. И как мама и предполагала, она почти не готовила себе, обходясь кофе, бутербродами, салатами и овсяной кашкой с разными сухофруктами и орехами. Позавтракав и приведя себя в порядок. Полянская вешала через плечо сумку с ноутбуком на широком ремне и уходила на целый день из дома.

Деревенская тишина и покой царили кругом, лишь иногда нарушаемые звуками извне, но и они почти не касались сознания. Бывало, за весь день девушка не встречала ни одной человеческой души и ото ее как раз не беспокоило. Она не искала ни общения ни компании. Одиночество, блаженное, успокаивающее как колыбельная, которую когда-то пела Злате бабушка. как-то сразу и навсегда полюбилось ей. Оно не было ни угнетающим, ни тяжелым, наоборот легким, добрым, тихим, светлым, как вечер с соловьиными переливами. Оно было искренним, без сожалений, грусти и едкости. Теплым и уютным, как плюшевый плед, которым девушка укрывалась вечерами, устраиваясь с чашкой чаю у открытого окна. Оно было в ароматах цветущих садов и в неземном, чарующем воздухе. Она любила это деревенское одиночество, что было удивительно, но она не хотела остаться с одиночеством здесь навсегда.

У нее всегда с собой был мобильный телефон, и звонки мамы, Леши или ее многочисленных знакомых иногда нарушали ее уединение, но не досаждали. Бродя по окрестностям, она иногда заходила довольно далеко, но чаще всего усаживалась где-нибудь в тенечке у копанки или под яблоней в старом саду Масько, открывала ноутбук и чувство реальности оставляло ее. Впрочем, порой ей было трудно понять, где заканчивается нереальный вымышленный мир и начинается настоящее… Она ведь писала о Горновке, обо всем, что окружало и было бесконечно дорого. Она писала о людях, которые в большинстве своем были так же peaльны, как и сама деревня.

Однажды она засиделась в саду. Солнце только опустилось за далекий лес на горизонте, край неба был окрашен нежно-розовым, золотистым и бирюзовым, переходя на высоте в густую синеву. Еще один теплый неспешный вечер медленно опускался на землю. Глубокие тени ложились в саду. Стихли пчелы, весь день не смолкавшие в цветущих кронах яблонь. Залился трелью соловей… Зато напала мошкара, и Злате приходилось то и дело отмахиваться от нее, но уходить все равно не хотелось.

Оторвавшись от ноутбука, она подняла голову и огляделась по сторонам в поисках ветки, которой можно было бы отгонять от себя мошек, жалея, ч то не додумалась прихватить с собой средство от насекомых. Цветущие яблоневые ветки ломать жалко. а ничего другого поблизости не было, но что-то следовало придумать, и немедленно.

Злата набросила на голову капюшон, натянула рукава на запястья и только сейчас заметила идущего по дороге мужчину. Он шел, не торопясь, засунув руки в карманы джинсов. Девушка наклонила голову, пытаясь из-под ветвей разглядеть его, а он в это время подошел к саду Масько и свернул с дороги. Полянская мгновенно узнала его и в панике огляделась по сторонам. Бежать некуда, да и поздно. Он, безусловно, увидит, если она сейчас схватит в охапку ноутбук и трусливо пустится бежать в поля, а потом придется терпеть его ухмылочки, насмешки и издевательства.

Дорош так уверенно направлялся в сад, как будто знал, что она здесь. А впрочем, сегодня за весь день она не раз видела и обоих Масько, и Сашку, которые, возможно, и поведали ему о ее местонахождении, а она даже не знала, что он снова в деревне. С той памятной ночи на Радуницу они больше не встречались. Она ни разу не видела, чтобы его машина повалялась в деревне, и, справедливо полагая, что он уехал, в душе была этому только рада.

И вот теперь он неторопливо шел через сад, пригибаясь под низкими ветками, и сбивал ногами одуванчики и анютины глазки. Где-то на полпути он отломил яблоневую ветку. Злате не хотелось смотреть на него, хотелось сделать невозмутимое безразличное, отрешенное лицо, но почему-то не получалось. Сквозь полуопущенные ресницы она наблюдала за его приближением. Светлая рубашка с коротким рукавом, в которую он был одет, оттеняла его смуглую кожу. Черные волосы как всегда, были небрежно зачесаны набок, а темные глаза, цвет которых оставался для нее загадкой, весело поблескивали.

— Добрый вечер, Злата Юрьевна! — церемонно сказал он, останавливаясь рядом с ней и протягивая яблоневую ветку. Его фирменная плутоватая улыбка медленно расплывалась на лице.

Полянская кивнула в ответ, взяла ветку и стала неторопливо перебирать пальцами по клавиатуре ноутбука, глядя в монитор. Всем своим видом ей хотелось показать: ей нет до него дела, она ужасно занята и вообще не жаждет общения. И неважно, что на самом деле каждой клеточкой тела она чувствовала его близкое присутствие и его запах…

Запах! Аромат его парфюма!

Сердце кольнуло в груди, и стало трудно дышать. На щеках вспыхнул румянец, и ей пришлось ниже опустить голову, чтобы он не увидел этого, и убрать руки с клавиатуры, чтобы их дрожь не выдала ее смущения.

Тогда, той ночью, в домике бабы Мулихи от ее таинственного любовника тоже пахло! Пахло как-то по-особенному. Толи таким был запах его тела, то ли это все же был дорогой парфюм. Тогда и сейчас Злата не могла сказать со всей определенностью, но одно было очевидно: этот запах действовал на нее одинаково и тогда, и сейчас, пробуждая некое неясное томление.

Совпадения? А не слишком ли их много?

Девушка сжала ладони в кулаки и уперлась взглядом в туфли Дороша. «Неужели это он? Нет, это невозможно! Это невероятно!» Вместе с тем в поведении мужчины это многое объясняло. И в первую очередь его фамильярность и его отношение к ней.

— Скучаешь? — спросил он и опустился рядом на корточки, пытаясь заглянуть ей в лицо.

— Нет, — коротко бросила девушка, прочистив горло.

— Ты что, дуешься? — все так же улыбаясь, не отставал он.

Губы девушки дрогнули в едва уловимой улыбке. Самомнения Дороша хватило бы на десятерых. Злата выключила и закрыла ноутбук и стала засовывать его в сумку. Ладно, допустим, тон ночью действительно был Дорош и это с ним она тогда переспала, но все равно это ничего не меняло. Уж неизвестно, что задумал мужчина на этот раз, но вывести ее из себя ему не удастся!

— А ты пришел извиниться? — подняла к нему глаза Злата и не смогла сдержать улыбки, видя веселые, озорные искорки в его глазах.

— Ну, да! Знаю, ведь, если не извинюсь, ты уйдешь сейчас домой и захлопнешь калитку у меня перед носом!

— Извиняйся! — грозно приказала она, но в ее огромных голубых глазах при этом затаилась улыбка.

— Извини! — сказал Дорош и засмеялся. — Вот надо же, никогда не сидел с девушкой вечером в цветущем саду.

Он уселся по другую сторону дерева, оперевшись спиной о ствол. Только он и разделял их. Их плечи не касались, но этого и не нужно было. Его близкое присутствие было так осязаемо… У девушки мурашки по телу побежали. А вечер как-то вдруг утратил свое очарование, исчез покой, возникла таинственность, а вместе с ней и напряженность. Синие сумерки окутали сад, на землю опускалась тьма, заливался трелью соловей, и ночь приобретала волшебный окрас. От его близости, как от бокала шампанского, по крови разбегались искрящиеся пузырьки и кружилась голова.

— Романтика! — вынес вердикт Дорош. — Что ж ты, золотая моя, вот так проводишь все вечера?

— А что плохого в этих вечерах? — спросила девушка спокойно, без вызова, как хотелось. То, как он назвал ее, откликнулось в душе чем-то приятным, нежным, почти забытым.

— Ты все время одна…

Злата тихо рассмеялась.

— Теоретически. Но мои многочисленные знакомые и Лешка считают своим долгом раз в день мне отзвониться, чтобы развлечь меня последними новостями, сплетнями и не дать умереть от скуки. Им ведь кажется, я здесь скоро волком завою от тоски и одиночества.

— Ну, плохо, значит, они тебя знают. Ты везде на свою голову приключений найдешь! — усмехнулся мужчина.

— Дробовик верни.

— Зачем?

— Мне с ним как-то спокойнее. К тому же, если папа и дядь Коля не найдут в кладовке ружья по приезде, мне придется объяснять, как оно оказалось у тебя! Или я ведь могу и на тебя все свалить! Мол, скажу, так и так, папуля, нанес мне Дорош дружеский визит и умыкнул дробовик! Родственники у меня отчаянные ребята, они хлопнут по рюмке и придут к тебе с разборками.

— Ты такая же. Только тебе и рюмка не нужна, ты сразу в бой.

— У меня просто гипертрофированное чувство справедливости.

— Не слишком ли? Ты б лучше подумала о замужестве.

— О чем? — давясь смехом, протянула девушка.

— Вот за кого в этой деревне ты замуж выйдешь?

— Ой, какие нескромные вопросы вы задаете! И с какой стати вас занимает подобный вопрос?

— Я беспокоюсь о тебе. Вот даже Лешка твой сбежал. Ты небось, ему поведала о своих планах остаться здесь навсегда? А он, небось, помаялся пару недель и дал деру. И глаза твои прекрасные его не остановили. Признавайся, так дело было?

Дорош, конечно, говорил в шутку, но за беспечностью и веселостью, пронизывающими его голос, Полянская смогла уловить ревнивые, напряженные нотки. Ага! Что ж получается? Дорошу не все равно, что у них с Лешечкой?

— Конечно, нет. Просто у Лешки работа. Он диджей на радиостанции. Он мечтал об этом, для него это много значит, куда больше, чем мои прекрасные глаза, — парировала она. — Но он вернется. Ему здесь тоже нравится.

Дорош хмыкнул.

— Что ж он так просто тебя здесь оставил?

— А что? — удивилась девушка.

— Неужели не побоялся?

— Чего?

— А вдруг тебя уведут?

Злата рассмеялась звонко, весело и заразительно. Вот уж действительно ничего глупее Дорош не смог придумать!

— Уведут? В самом деле? — переспросила она сквозь смех. — Интересно, кто? Сашка, что ли? Или Маслюк?

— А больше ничего тебе в голову не приходит?

— Прости, ничего! — отсмеявшись, сказала Полянская и закусила губу. Он, конечно, имел в виду себя, и девушка это понимала, но ей вдруг захотелось подразнить его. Разумеется, о ревности здесь речи не шло. Это была просто игра, которую раньше он вел один, а теперь зачем-то вовлек и ее.

— Ладно.

Между ними воцарилось молчание.

Злата, кусая губы, едва удерживалась от нового приступа смеха, до того ее разобрало.

— Интересно, и что ж тебя так рассмешило? — нарушил он молчание.

— Ну, я просто представила себя на мгновение рядом с Сашкой или Масько… — девушка хихикнула. — Кстати, если бы Сашка был моим парнем, он точно бы не пил. Я б его крепко в руках держала! — серьезнее сказала она и даже наглядно сжала ладонь в кулак.

— Плохо ты знаешь мужиков, Злата Юрьевна, — усмехнулся мужчина у нее за спиной.

— Может быть, но я достаточно хорошо знаю себя!

— Именно поэтому ты никогда бы с Сашкой и не была! А что, больше ты ни с кем себя представить не можешь?

— Ну… — протянула девушка капризно. — Если ты имеешь в виду себя…

— А что, если и имею? — в тон ей откликнулся мужчина.

— Ты ж сам говорил, я тебе не нравлюсь! Так что тебя я как-то даже в расчет не беру!

Дорош рассмеялся, правда, как-то не очень искренне.

— Значит, ты снова в деревне, — уже серьезно поинтересовалась Полянская, которой вдруг надоело изображать из себя смешливую кокетку. Не следует заходить слишком далеко. Дразнить его было опасно.

— Да.

— Надолго?

— А что?

— Ничего. Просто если ты здесь, значит, следует ожидать новых попоек и дебошей.

— Ага! Можно подумать, все это время Маслюки и Сашка с Маринкой вели исключительно трезвый образ жизни? Ты давно видела свою подружку?

Злата лишь пожала плечами. Конечно, они виделись с Маринкой. Пару раз вечером, после того как она укладывала спать и Машку, и Сашку, девушка выходила на улицу, и они гуляли. Один раз девушка приходила одолжить у Златы денег. А всего пару дней назад Полянская ездила в город, чтобы пополнить запасы еды в холодильнике, постирать постельное белье в стиральной машинке в родительской квартире, отлежаться в ванной, зайти в отдел образования. Тогда она и Маняше прикупила кашек разных, фруктов и зашла к подруге, у которой были дети, попросив собрать кое-чего из детской одежды. Тогда же, несколько дней назад, она и отнесла все это Маринке, и после этого они больше не виделись.

— Я сегодня заходил к ним. Оба лыка не вяжут, а Максимовна на карачках по огороду ползает в грядках. Ребенок мокрый, грязный в тряпках копошится и палец сосет, — безжалостно отрезал мужчина.

Злата сжала губы. Неужто Маринка с Сашкой все пропили? Нет, ну ладно Сашка, с ним-то как раз все ясно, но Маринка??

— Поздно уже, мне пора домой! — сказала она и легко поднялась на ноги.

Ночь, напоенная ароматом цветущих садов, утратила свое волшебное таинство, разбившись о реальность. Дорош тоже поднялся и молча пошел за ней.

— Перестань о них думать. Пусть живут, как знают.

Злата ничего не сказала в ответ.

— Злата, послушай…

— Верни, пожалуйста, мой дробовик! — перебила она его.

— Стоп! — резко бросил мужчина.

Остановившись, он перегородил ей дорогу, выставив перед собой руки Злате пришлось остановиться.

— Послушай, золотая моя, и постарайся понять. Ты девочка городская, тепличная, лелеемая родителями и бабушками. Школа, университет и это искаженное видение реальности — сквозь розовые очки твоих фантазий… Только жизнь — это не роман, который ты пишешь. Это…

— Да, я знаю. Это то, чего нет в романе. Это грязь, пьянство, дебоши и исковерканные человеческие жизни. Это черствость, бессердечие, эгоизм, жажда наживы… Да, в реальной жизни нет места жалости и доброте, любви и состраданию. Обо всем этом теперь можно только прочитать в романах. Это ты хотел сказать? Вот такая нынче жизнь. Я это знаю, Дорош! И кстати, не такая я уж и тепличная, да и лелеяли меня не так чтобы очень. С детства ненавидела сюсюканье, и мои родители это прекрасно знали. Не знаю, почему, но у тебя сложилось обо мне несколько неправильное мнение!

— Да неужели? — почему-то усмехнулся он.

Злата подняла на него глаза и все же смогла рассмотреть в прозрачной темноте майской ночи, как блеснули в улыбке его зубы.

— Пойдем со мной! — сказал он в следующее мгновение.

— Куда? — почему-то испуга иное просила девушка. Вырвалось это у нее, скорее, машинально, неосознанно. Ведь то, как прозвучало предложение Дороша, как оно было произнесено, исключало непонимание его смысла.

Мужчина засмеялся, а девушка отшатнулась от него и бегом бросилась к своей калитке. Закрыв ее на щеколду, она прижалась к ней спиной, чувствуя, как гулко стучит сердце где-то в области горла.

…Злата долго не могла уснуть в ту ночь. Все ворочалась с боку на бок и прокручивала в голове прошедший вечер, злилась на себя, на Дороша. возмущалась его наглостью и все же не могла сдержать улыбки.

А проснулась поздно. Вернее, даже не проснулась, просто на стуле, у изголовья кровати, залился веселой трелью телефон Не открывая глаз и не отрывая головы от подушки, девушка потянулась за ним и поднесла к уху.

— Спишь, что ли? — услышала она в трубке веселый голос Блотского.

— Угу! — промычала в ответ.

— Интересно, что ж ты там ночами делаешь? Точно завела себе поклонника!

Злата рассмеялась.

— Ага. Масько! Мм с ним ночи напролет водку глушим, естественно, за мой счет!

Лешка тоже рассмеялся.

— А у меня новости.

— Правда? — девушка села в постели и протерла глаза. — И что за новости?

Она отодвинула край шторы и выглянула в окно. Солнце стояло высоко и весь мир заливал яркий, ослепительный свет. Еще один теплый весенний день был в самом разгаре.

— У меня сегодня двухчасовой эфир.

— Лешка! — радостно воскликнула девушка. — Ой, как здорово! Я так рада за тебя! А во сколько? А что ты будешь вести? Лешка, а «приветы» будут?

— Конечно С восьми вечера до десяти я буду болтать, развлекая радиослушателей, периодически прерывая свою болтовню музыкальными треками и рекламными паузами. Я передам тебе «привет», конечно, передам, а ты, правда, будешь слушать радио?

— Лешечка, ну что за вопрос? Конечно. Ты рад Леш? — после секундного молчания спросила она уже тише и спокойнее.

— Да. Злата. Все это, конечно, очень здорово, и я чувствую, что это как раз то, чего мне хотелось, но…

— У тебя злые я завистливые коллеги, — почти шепотом, с некоторой трагичностью в голосе, закончила за него девушка.

— Нет, — улыбнулся Леша. — Просто я скучаю по деревне.

— Да?

— Да!

— Здесь сады цветут. Я вчера до позднего вечера в старом саду Мacькo засиделась. Так здорово было, честное слово! А ты что ж Лешка, никогда сюда больше не приедешь? Твои эфиры ежедневны?

— Я пока еще ничего не знаю. Злат, но как только смогу вырваться, обязательно приеду. Приеду, хотя бы на день.

— Приезжай. Скоро клубника созреет, а там и черника пойдет. Мм бы с тобой в лес пошли… — мечтательно сказала девушка.

— К чернике и обязательно приеду. Ни за что не пропущу такое событие? — ответил парень.

Они попрощались и девушка снова легла. Но спать уже не хотелось. Полежав немного в постели, она встала, раздвинула шторы распахнула в спальне створки окна, позволив ласковому ветерку раздуть тюлевые занавески, и потопала на кухню.

Сварила себе кофе, сделала несколько небольших бутербродиков и забралась с котами на табуретку. Подперев голову рукой, она не спеша жевала их и пила маленькими глотками кофе. Шелковистые волосы, цвета спелой пшеницы, свободно падали на плечи, обрамляя ее лицо, а мечтания заволокли дымкой огромные голубые глаза. Полянская думала о Лешке и радовалась по-настоящему его успеху. Он мечтал о радио, он стремился к этому, шел к своей цели, и у него все получилось! К этот чужой опыт бодрил и подстегивал. У нее тоже все получится. У нее тоже была цель и она двигалась к ней… Может быть, не так быстро, как хотелось бы. Роман еще не был написан. и она не знала, как отнесутся к нему в издательствах. Ей очень хотелось стать писательницей-романисткой, хотелось быть известной, хотелось печататься большими тиражами, но больше всего на свете хотелось взять в руки свою первую книгу. Девушка так живо это представляла и чувствовала почти благоговейный трепет как если бы это не книга была, которую она написала, а ребенок, которого она родила.

Жаль, конечно, пока она не может позволить себе не отвлекаться на мелочи, растрачивая себя на то, что не имеет отношения к роману. Осенью придется пойти работать, она не может не работать, не может жить у родителей на иждивении, они ведь и сами не богачи.

Полянская не соврала, когда сказала Лешке, что не хочет замуж. Но не сказала и другого, того, о чем иногда грезила, как и всякая нормальная девушка ее возраста, лежа ночью без сна. Ей хотелось любви. Будучи особой чувствительной и эмоциональной, она мечтала о чем-то необыкновенном, волшебном, таинственном.

…То, что случилось той ночью. То, о чем она не могла забыть То, от чего учащалось биение сердца. Конечно, если подумать, ей стыдиться следовало произошедшего. Ведь это было почти изнасилование, в конце концов! Злата и стыдилась, только теперь не воспоминаний, а своих мечтаний и желаний, ведь в глубине души она жаждала этого снова! Это было ужасно, да, она это знала. Тем более, ужасно теперь, когда она почти была уверена: ее таинственный любовник из той ночи — Дорош.

Она вспомнила его вчерашнее предложение, и ей стало жарко.

— Наваждение какое-то, — пробормотала девушка и, отодвинув чашку, встала из-за стола.

Сунув ноги в тапочки, она отбросила с лица волосы и вышла во двор. Не ожидая гостей и зная, что к ней никто не пожалует, девушка не стала переодеваться. Она вообще, если не выходила из дома, могла полдня ходить вот так.

Злата вышла на огород и стала неторопливо бродить между аккуратными ровными грядками. Ей нравилось наблюдать за тем, как на темной, тяжелой земле появляются первые ровные ряды всходов. Как они подрастают и крепнут. Девушке нравилось копаться в огороде, занимаясь прополкой. Полянской нравилось думать, что теперь это все ее. Она здесь единственная и полноправная хозяйка. Она очень любила розы и осенью собиралась посадить их в саду. Собиралась навести порядок на веранде, избавив ее от хлама, переклеить на стенах обои, повесить кружевные занавески, перетащить туда старый стол и летним жарким полднем просиживать там с ноутбуком, попивая охлажденный зеленый чай с жасмином и слушая жужжание пчел. Денег, правда, на ремонт у нее не было, но Злата же успела наслушаться от местных бабушек, как здесь неплохо можно заработать на чернике и лисичках.

Походив по огороду и нарвав к обеду на салат пучок редиски и зелени, девушка вернулась в дом. Умыла лицо, заплела волосы в косу, сменила ночную сорочку на ярко-голубой топик и белые, спортивного покроя штанишки, обула свои теннисные туфли и. заперев за собой входную дверь, отправилась под навес, где стоял велосипед.

Год назад Злате вдруг жутко захотелось иметь велосипед. Она не очень хорошо умела кататься, зато так живо себя на нем представляла. Денег он стоил приличных, а у нее их не было. Пришлось ей полгода копить, экономить, откладывать из тех небольших сумм, которые ей платили в детском саду. Но желание иметь этот велосипед за полгода нисколько не померкло, наоборот, она с таким нетерпением ждала марта. И все же купила его.

Потом оказалось, она вообще плохо ездит, с трудом удерживает равновесие. У себя в городке она так ни разу и не прокатилась по тротуарам, боясь сбить кого-нибудь или попасть в аварию. Поэтому велосипед приехал сюда вместе с ней, и, бывало, Злата ездила на нем по деревне. Здесь и людей не было, и движения … Вот и сейчас она решила: самое время отправиться прокатиться, а заодно и проветриться. На романе она все равно сегодня не могла сосредоточиться…

Она выкатила велосипед на улицу, огляделась по сторонам, взобралась на сиденье и поехала, неторопливо крутя педали. Чаще всего, выезжая из Горновки, она ехала вперед. Асфальтированная дорога петляла меж полями, к небу тянулись озимые, а дальше вставал стеной лес. Там, где-то за лесом, были другие деревни и другая жизнь, там Злата никогда не бывала. И каждый раз, выезжая за деревню, она решала туда съездить и каждый раз возвращалась. Так было и сегодня.

Только сегодня она не успела даже выехать за деревню. Дорога сделала поворот, и она сразу увидела, что на лавочке у бабы Мани сидят бабульки, а подъехав ближе, узнала в них бабу Маню и Тимофеевну.

— Златуля! — окликнула ее баба Маня. — А куды гэта ты сабралася?

— Да так! Просто катаюсь, — неопределенно махнула рукой девушка и притормозила.

— Хадзi з намi пасядзi. Пагавары во са старымi!

Полянская слезла с велосипеда и, поставив его на подножку, присела на лавочку рядом со старушками.

— Ну, як табе тут у нас, Златуля? Не скучна?

— Нет, нормально. Скучать как-то даже и времени нет. Занимаюсь то тем, то этим. На огороде копаюсь, да и поливать уже надо.

— Трэба, трэба! Я тожа патрохi цягаю ваду з калодзежа толькi рука у мяне балiць, батата не нацягаеш.

— Ну, а дочки ваши что не приезжают? Прошлым летом тетя Люда с дядь Колей здесь были, да и внуки их.

— А-а-а… Дак дзецi ж у школу ходзяць. Яны у Маскве жывуць, а Людзе маёй апярацыю зрабiлi. Слабая яна зусiм. Наверна, у гэтым годзе ужо не будзем па ягады ды па грыбы хадзiць.

— Ой, да бросьте вы! Конечно, пойдете. Вон Максимовна чуть ходит, говорит, почки совсем отказывают. В огороде на коленках ползает. А в лес уже сходила посмотреть, цветет ли ягодник!

— Дык ён кожны год цвiце. А во у прошлым годзе якая жара была? Гавораць, у гэтым яшчэ сiльнейшая будзя. А Максiмауна, яна дарма, што поузая, яе яшчэ паленам не заб'еш! I выпiвая яна добра! Не чуваць, што у iх там?

— Нет. Я последние дни их не видела, — пожала плечами девушка.

— Нiна казала, пьюць! А Валя паехала у Лiду. Нiна казала, з сабой павезла здаравенную сумку. Барахла нейкага налажыла i Леначцы Тамарынай павезла, што ёй яшчэ везцi… Нiчога ж няма. А Арыша брахала, што яна у яе грыбы сушаныя сцягнула i павезла. Ну, трэба ж было што везцi.

— Я и не знала. А у вас что здесь новенького?

— А што у нас? Во выйшлi з Тьмафееунай пасядзець на лауцы. Ауталауку чакаем. А увечары у баню пойдзем. Ну а ты там, у сябе, баню не затаплiвала?

— Нет. Когда родители были, они, конечно, топили. А я сама как-то нет. Страшновато мне самой. Вдруг еще пожар устрою.

— Злат, так ты к нам прыходзь у баню. У нас харошая баня, з венiчкам бярозавым.

— Спасибо, я, может быть, в другой раз. У Леши сегодня первый эфир, и я обещала ему послушать.

— А-а-а! — протянула Ольга Тимофеевна. — Ну-ну, Аня штось казала пра гэта… Ну дак тады мо зайдзеш, я табе агуркоу нарву? У нас ужо у цяплiчцы ёсць.

— За огурцами, конечно, зайду. Спасибо!

— Звонiць табе Лёшка? — спросила ее Тимофеевна.

— Да.

— I нам з дзедам звоiць. Кажа, па дзярэунi саскучыуся. Прыедзе. Штось я нiколi раней за iм не прымячала бальшой цяi да дзярэунi, а тут во. Калi ад'язджау, казау нам з дзедам, што хацеу бы астацца.

Баба Маня хмыкнула.

— Цiмафееуна, вы з дзедам, як маленькiя! Ты на Златулю паглядзi! Канешне, не хацеу ён ехаць. I вароцiцца скора. Як жа iнакш? А скора, мо, i свадьбу iм справiм.

Полянская в некотором смущении опустила глаза.

— Ты не абiжайся на старых, унучачка. Нам тут абы пагаварыць. А Лёша харошы хлопец. Жалка толькi, што баба Соня не пабача, як замуж ты будзеш выходзiць! Яна цябе вельмi любiла…

— Да, я знаю, — только и смогла сказать девушка и, еще немного посидев с ними, поднялась. — Ладно, я пойду!

Она подошла к велосипеду и уже собралась отъехать, но в последний момент обернулась.

— А дачник сегодня здесь? Вы случайно не видели? — медленно произнесла она и чуть не прикусила себе язык.

— А дзе ж ён, асталоп гэты! — неприязненно, почти зло, ответила баба Маня. — Ездзiць з рання туды-сюды! I чаго яго чэрцi носяць! Как б ён менш сюды ездзцiу, тыя б менш пiлi!

— Угу! — только и смогла сказать девушка.

Дороша в деревне, мягко говоря, не жаловали. Наверное, все вздохнули бы с облегчением, если б он отсюда уехал. Интересно, а известно ли ему, как к нему относятся горновцы?

Злата села на велосипед и поехала дальше. «Значит, он здесь…»

В самый последний момент она решила не ехать в конец деревни. Ей сделалось дурно, и ладони увлажнились при мысли о том, что ей придется проехать мимо его дома и, возможно, наткнуться на него. Вот только не хватало еще, чтобы он решил, будто она специально катается перед его окнами, тем самым дразня его и выставляя себя напоказ. Поэтому Злата и свернула в улочку между домами, как раз напротив дома Лешкиной бабушки.

Насыпная песчаная дорога, петляя меж огородами, лугами и осушенными болотами, уходила к лесу, к бывшему полигону, к заброшенным нефтяным вышкам… Злата никогда не ездила по ней, с ее-то умением ездить… Здесь были ухабы и канавы. Девушка ехала медленно и осторожно по краю, размышляя, где бы это повернуть обратно и поехать в свой конец деревни. Да, видно, долго размышляла. Темно-синюю «ГАЗель» она увидела издалека, и сердце помимо воли забилось чаще. Поворачивать обратно теперь было поздно, да и малодушно. Поэтому девушка продолжала катить вперед. Машина приближалась, теперь до Златы отчетливо донесся звук работающего мотора.

Полянская подняла глаза и ужаснулась! Машина вдруг стала какой-то уж слишком большой, а дорога, наоборот, слишком узкой. Авто, кажется, двигалось прямо на нее, а девушка и так ехала по самой обочине, дальше была канава. Ей бы остановиться, слезть с велосипеда и дать ему проехать, но почему-то Полянской до последнего казалось, что они смогут разминуться Да, наверное, и смогли бы. Машина прижалась к другому краю дороги, а Злата подняла глаза и увидела Дороша. Он смотрел на нее, и белозубая улыбка сверкала на его лице. Он слишком уж церемонно кивнул ей, конечно, издеваясь. Она сбилась с ритма, и теннисные туфли соскользнули с педалей. Девушка потеряла равновесие, велосипед стал петлять и, потеряв управление, Злата Полянская вместе с велосипедом рухнула в канаву.

Глава 9

Злата открыла глаза и, глухо застонав, потянулась к ноге. К ее бедной многострадальной ноге, чувствуя внизу пульсирующую боль. Чертов Дорош! Все из-за него! Тогда она зацепилась за проволоку, сейчас вот лежит в канаве среди высокого бурьяна в грязи!

Девушка дотронулась до щиколотки и поморщилась от боли. Пальцам было мокро и липко. Она поднесла ладонь к лицу и увидела кровь. Вот только этого не хватало! Как она домой теперь доберется?

Как-то не сразу в ее чуть оглушенное сознание ворвался звук работающего мотора, хлопающей двери, шорох шагов и тихий смех.

— Не смей смеяться! — процедила сквозь зубы Злата, лишь приблизительно представляя, какое зрелище открылось ему.

— Та-ак! — протянул он. — Сдается мне, велосипед — не твоя стезя, — он присел перед ней на корточки и стал оттягивать в сторону велосипед.

Девушка перевела взгляд на его смуглое лицо и не смогла не заметить в приподнятых уголках губ затаенную улыбку.

— Ага! Вот если бы ты не ехал на всю дорогу…

— По правилам, которые ты, конечно, и в глаза не видела, тебе следовало бы слезть с велосипеда и подождать, когда машина проедет. Даже из элементарных соображений безопасности ты должна была так поступить, но какие там соображения, ты ж у меня упряма, как баран… А теперь вот… Встать сможешь? — без перехода спросил он, касаясь ее ноги.

Полянская дернулась.

— Вот только давай без оскорблений, ладно, а то ведь я могу тебя и похлеще обозвать! И не трогай мою ногу! — огрызнулась она в ответ и, приняв сидячее положение, смогла лицезреть всю картину. Весьма плачевную, кстати. Белоснежные брюки можно сразу выбросить: они были безнадежно измазаны грязью и кровью. С топом дело обстояло не так ужасно, его можно еще постирать. А вот рана на ноге, из которой хлестала кровь, всерьез беспокоила. Злата поняла, что не сможет сама дойти до дома. Девушка беспомощно оглянулась на деревню. Нет, точно не сможет!

А Дорош тем временем ловко развязал шнурок на ее штанине, подтянул ее повыше и этим самым шнурком пережал ей ногу.

— Больно!!! — заверещала Полянская, резко дернула ногу и взвыла от боли.

— С крови хочешь сойти? — спросил он. — Ох, не хочется мне вымазываться о тебя… — сокрушенно вздохнул он.

— Я тебя сейчас стукну! — предупредила его девушка и, оттолкнув его руку, попыталась подняться.

Мужчина не стал ждать, пока она сможет это сделать. Ловко подхватил ее за талию и прижал к себе.

— Обхвати меня за шею и прекрати баловаться, а то получишь! — не терпящим возражений тоном заявил он.

И, не дожидаясь, пока она выполнит его приказ, потащил девушку из канавы.

Злата закусила губу и все же обхватила его рукой за шею. Делать это ей очень не хотелось, но и по-другому никак. Сама бы она точно не выбралась и не дошла до дома. Повиснув на Дороше, поддерживаемая его сильной рукой она прыгала на одной ноге боясь ступить на раненую.

Кое-как они все же выбрались на дорогу. Мужчина, продолжая поддерживать ее за талию, отодвинул дверь в будке и, подняв Полянскую на руки, осторожно опустил на сиденье. Злата откинулась на спинку и вытянула ноги. Дорош вернулся за велосипедом, который загрузил назад. Закрыв двери, он молча обошел машину и сел за руль.

«ГАЗель» тронулась. Иx глаза встретились в зеркале заднего вида. Темные миндалевидные глаза мужчины блеснули в улыбке.

— Ты только смотри не умри мне там! — пошутил он.

— Дурак! — обозвала его Злата и отвернулась.

Через пять минут машина уже затормозила возле ее дома. Злата не стала ждать, пока Дорош обойдет машину, откроет дверцу и поможет ей выйти. Она сама пододвинулась к краю сиденья, ухватилась одной рукой за спинку, привстала и дернула ручку двери. Дверь распахнулась, Полянская потеряла равновесие, ведь стояла на одной ноге, и чуть не упала на мужчину. Он же лишь засмеялся и подхватил ее на руки.

— Ну, надо же, какая упрямая! — добродушно пожурил он ее.

А Злата отвернулась. Он был так близко, он так сильно прижимал ее к себе. И уж неизвестно, отчего так веселился…

— И кто придумал, будто каждая девушка мечтает, чтобы мужчина носил ее на руках? Вы, Злата Юрьевна, что-то личико воротите!

— У меня особые обстоятельства! — пробормотала она в ответ, по-прежнему не глядя на него.

— Это ж какие? — со смехом спросил он и осторожно опустил ее на крыльцо. И не отошел чтобы дать ей возможность достать ключ и сбежать домой. Дорош стоял почти вплотную к ней, и его дыхание шевелило ее волосы, выбившиеся из прически. Его пальцы осторожно, как будто даже нерешительно, очень нежно коснулись ее подбородка и заставили поднять к нему лицо.

Злата хотела было отшатнуться, но сзади была стена. Отступать было некуда и бежать тоже, тем более, прыгая на одной ноге. Впрочем, стоило ей встретиться с ним взглядом, как о раненой ноге она позабыла. Забыла обо всем, видя лишь эти глаза, темно-серые, бездонные, цвета мокрого асфальта, которые уже не смеялись, а, казалось, заглядывали ей прямо в душу. Глаза, которые гипнотизировали, притягивали и околдовывали «Как странно, ведь он впервые коснулся меня…» — мелькнуло в голове.

Потом пришла другая мысль, и она даже не удивила девушку. Наверное, она давно это знала, только все никак не хотела себе в этом признаться. Не впервые, отнюдь не впервые! Ведь той ночью эти же теплые и грубоватые руки ласкали ее тело, ласкали ее грудь, заставляли ее стонать и выгибаться им навстречу, почти теряя сознание от немыслимого, острого удовольствия…

Коленки у девушки подогнулись, и она, наверное, упала бы. если бы мужчина вовремя не подхватил ее и не прижал к себе. Она уткнулась лицом в его грудь и крепко-крепко зажмурилась, боясь расплакаться. Все так перепуталось. Она никогда не мечтала о таком мужчине, как Дорош. О любви вообще здесь речи не шло. Он так вероломно ворвался в ее жизнь, в ее мысли, в ее роман, в ее душу, и теперь… Он дразнил ее, провоцировали издевался. Он был изгоем в Горновке и, скорее, злодеем, чем героем. В памяти, как в тумане, всплывали лица Маринки и Машки. Что ему от нее нужно? Переспать? Так он уже переспал…

Злата ничего не понимала. Как странно, но сейчас, прижимаясь к нему и понимая, как ей необходимы его объятия, она не ощущала себя счастливой. Только уязвимой, слабой и ранимой.

Она почувствовала, как его губы, сухие и горячие, легко коснулись ее виска, и издала легкий вздох. И приказала себе успокоиться. Никогда он не узнает, что на самом деле творится в ее душе.

— У меня нога болит, — пробормотала девушка, по-прежнему не отнимая лица от его груди и не решаясь встретиться с ним взглядом.

— Да, нога… — сказал он.

Сказал так, как будто только сейчас вспомнил об этом.

Дорош отстранился и даже отступил на шаг А Злата поспешно отвернулась и стала открывать замок. Руки дрожали, поэтому ключ не сразу удалось вставить в замочную скважину.

Держась за стены, она проковыляла в дом, тем самым отметая помощь мужчины, и даже не оглянулась, знала и так, что он идет следом.

В бывшей спаленке бабушки Сони хранились кое-какие лекарства, и девушка надеялась отыскать среди них перекись водорода или хотя бы йод. Злата нашла коробку в шкафу на верхней полке и вынесла ее в столовую. Мужчина уже выходил из кухни с полотенцем и тазиком, наполненным холодной водой.

— Садись, — коротко бросил он и кивнул на стул у стола.

— Знаешь, тебе совершенно необязательно здесь возиться со мной. Я сама… — начала девушка.

— Садись! — с улыбкой приказал он.

Полянская села и, нагнувшись, стала рассматривать свою раненую ногу.

— Ой, кажется, она у меня уже посинела!

— Она у тебя просто слишком сильно перетянута. Сейчас я шнурок разрежу, и кровь снова станет поступать в лодыжку. Ты ведь не станешь возражать, если я подпорчу немного твои штанишки?

— Не стану. Они и так уже безнадежно испорчены! Куда уж больше!

Дорош присел перед ней на корточки, осторожно разрезах шнурок и, приподняв ее лодыжку, положил к себе на колено.

Злате пришлось закусить губу и крепко вцепиться пальцами в края стула, когда он, смочив полотенце в тазу, стал осторожно стирать грязь и кровь. Она смотрела на него как зачарованная и не могла отвести взгляд. Темные пушистые ресницы отбрасывали тень на его щеках. И что-то странно беззащитное было в них, в разлете бровей, что-то магнитом притягивающее Полянскую. Она забыла о ноге, она смотрела на его склоненную голову, и ей до зуда в пальцах хотелось коснуться его лица.

Йод попал в рану, и Злата, подскочив на стуле, вскрикнула.

— Все, все! Потерпи немного, — он стал дуть. — Это не смертельно, только вену задело, поэтому и крови было так много, а так вообще-то до свадьбы заживет!

— Я не собираюсь замуж! — убежденно заявила девушка.

Дорош поднял на нее глаза, и брови его в безмолвной усмешке поползли вверх.

— Это еще почему?

— Не представляю, как можно всю жизнь прожить с одним человеком!

Мужчина засмеялся.

— Ну, живут же как-то люди. И кажутся вполне счастливыми. И вообще, что за феминистские замашки? Все девушки стремятся выйти замуж, и ты выйдешь, вон, за Лешку своего и выйдешь!

— Ну, разве что за Лешку! — с самым серьезным видом заявила Полянская, не сводя с него глаз.

Улыбка коснулась его красивых губ, а Злата закусила губу. Почему-то ей ужасно хотелось, чтобы он ревновал. Но Дорош больше ничего не добавил, как будто разгадав замысел девушки, или ему просто не хотелось и дальше развивать эту тему. Он туго забинтовал ее ногу.

— Ну вот! Теперь давай, беги, приведи себя в порядок! — сказал он, поднимаясь на ноги.

— Очень остроумно! — съязвила девушка и показала ему язык.

Тяжело поднявшись, она захромала к дверям.

— Ты уйдешь? — обернулась она на полпути.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — вопросом на вопрос ответил он, и уголок его губ пополз вверх, отчего на щеке тут же заиграла ямочка.

— Поставь чайник. Выпьем чая, надо же мне как-то отблагодарить тебя за помощь! — небрежно бросила она и поковыляла дальше.

Дорош хмыкнул.

— Чаем она собралась расплатиться… — негромко пробормотал он, но не настолько, чтобы Злата не смогла услышать.

Вытаскивая одежду из шкафа, Злата увидела, как дрожат ее руки. Впрочем, это неудивительно после всего пережитого сегодня. Она вообще-то чуть не погибла и крови много потеряла. Жалкие оправдания! Она прекрасно знала: все это не в счет! Главная причина ее состояния была, конечно же, в Дороше. Это от его близкого присутствия ее бил озноб. Это от его прикосновений так колотилось сердце. Это от предвкушения чего-то необыкновенного, волшебного, того, что вот-вот должно произойти, судорогой сводило живот.

Задвинув шторки в комнате, девушка сбросила с себя грязную одежду и надела простенький трикотажный сарафанчик голубовато-серого цвета с двумя кармашками впереди. Конечно, ей не очень-то и хотелось щеголять перед мужчиной полураздетой, но джинсы или любые штанишки она вряд ли смогла бы натянуть на раненую ногу. Быстро распустив волосы, она расчесала их и собрала в высокий хвост. Теперь оставалось только умыться — и она в порядке.

Когда Злата вошла в кухню, Дорош уже закипятил чайник, отыскал чай и теперь наливал в чашки кипяток.

— Ничего, если я здесь немного похозяйничал? — спросил он, поднимая на нее глаза.

— Ничего. Я умоюсь. А ты отнеси чашки в столовую. Здесь, на кухне, тесно и неудобно, мы тут не сидим. Что-нибудь к чаю? — деловито и как можно более спокойно говорила девушка. Надо было срочно взять себя в руки, иначе она вот-вот растает и превратится в лужицу. Слишком горячо было рядом с ним. Горячо от бьющего через край обаяния, сексуальности, слишком проникновенных взглядов.

— Я бы не отказался перекусить. С утра крошки во рту не было, совсем замотался…

Перекусить вообще-то и у Златы не было.

Пока Дорош относил чашки с чаем в прихожую, девушка быстро умылась и полезла в хлебницу за тостовым хлебом. Достала из холодильника сливочное масло, сыр, колбаску — это было как раз то, что лежало в ее холодильнике всегда, остальное так, от случая к случаю.

Она хотела было соорудить бутерброды, но потом передумала и отнесла все на стол. Пусть Дорош сам себя обслуживает. Потом, немного поразмыслив, достала еще и вазочку с печеньем и конфетами. Сладкое она любила, как и любая другая девушка ее возраста.

Мужчина, не особенно стесняясь, сделал себе бутерброды и теперь с аппетитом жевал их. Он предложил сделать бутерброд и ей, но Злата отказалась, есть ей не хотелось. Она неторопливо жевала печенье и то и дело посматривала на него из-под опущенных ресниц.

— Той ночью… — первой нарушила она молчание.

Мужчина поднял на нее глаза.

— А я все ждал, когда ж ты заговоришь о той ночи, — усмехнулся он. — Прости, если я испугал тебя той ночью своим напором и страстью! — он засмеялся, как будто то, что он сказал, показалось ему ужасно остроумным и забавным.

— Ты бы изнасиловал меня, если бы я не… — спросила она прямо.

— Если бы ты не уступила? Давай уж будем называть вещи своими именами.

— Да. Если бы я не уступила.

— Не знаю. Честно не знаю, под воздействием ваших чар, Злата Юрьевна, я тогда просто потерял голову!

— Ты ж меня не видел! Мы ни разу не встречались!

— Вот тут ты ошибаешься. Ты, возможно, меня и не замечала, но я видел тебя. Впервые, когда умерла твоя бабушка. Мои родители знали ее, и я привозил их на похороны. Тогда тебе, конечно, было не до окружающих, но я тебя успел разглядеть. И потом, когда ты снова появилась в деревне. Я видел, как ты с ноутбуком сидела на лавочке, я видел, как ты прогуливалась с родственницей по деревне. Я успел достаточно хорошо тебя рассмотреть. И той ночью я почему-то нисколько не сомневался, это именно ты подсматривала за нами. Кстати, может быть, ты скажешь что тебя тогда так испугало?

— На ежика невзначай наступила.

Мужчина запрокину голову и расхохотался.

— А я все голову ломал…

— Я тоже.

— Ну, как я уже говорил, я сумел достаточно рассмотреть тебя.

— И захотеть.

— Злата Юрьевна что ж вы недооцениваете силу собственных чар?

Злата пожала плечами.

— Никогда над подобным не задумывалась.

— А вот это зря.

— Ты ведь не собирался возвращаться. Ты ведь даже слова к тогда не проронил…

— Не собирался, но так уж получилось, жизнь снова свела нас и позволила рассмотреть за красивой внешностью еще и силу твоего характера, огонь, который бушует в тебе, и мятежную душу. Конечно, не самые лучшие качества для девушки, а если ко всему этому прибавить еще и почти болезненное упрямство…

— А ты хотел бы, чтобы я ручной собачонкой была? Безмолвной и покорной? — бросила ему в лицо девушка.

— Ручная собачонка меня никогда бы и не привлекла! — самоуверенно заявил он.

И эти его слова почему-то отозвались в душе Златы Полянской затаенной болью.

— А как же то, что ты говорил Сашке и всем этим алкоголикам, которые все время околачиваются у тебя? — не смогла не спросить девушка.

Мужчина рассмеялся.

— Маринка передала?

— Да. Ты там кажется похвалялся перед ними, собираясь меня приручить известным способом!

— Я знал Маринка обязательно передаст тебе! И ты просто так это не проглотишь! Обязательно прибежишь ко мне с разборками. Но ты не прибежала.

— Не прибежала.

— Вместо этого ты схватила дробовик и стала махать им.

Злата улыбнулась.

— Могу поспорить, ни одна девушка не махала у тебя перед носом дробовиком и не грозила отстрелить одно место, чтобы угомонить тебя и твоих алкашей! — теперь пришла ее очередь похваляться.

— Ну, отстрелить ты, кажется, ничего не собиралась! Но меня впечатлило то, как ты бесстрашно заехала Сашке в глаз. Впрочем, меня в тебе многое впечатлило, перечислить, что именно? — с плутовской улыбкой на губах поинтересовался Дорош.

— Нет! — поспешно заявила девушка, догадываясь, о чем пойдет речь.

Мужчина ножах плечами и снова принялся за бутерброд и чай, а Полянской кусок не шел в горло. Ей так хотелось ему верить, но что-то все же удерживало. Из его слов все выходило так просто — увидел, рассмотрел, захотел, получил… Но разве может так быть? 3лате казалось, он говорит все это только для того, чтобы приручить ее, обвести вокруг пальца заставить плясать под свою дудку. Уверенный в силе собственной неотразимости и обаяния, он не сомневался: пара-тройка красивых слов — и туманные намеки вскружат ей голову…

Взгляд ее голубых, как небо глаз, сделался отсутствующим и задумчивым, и Дорош, перехватив его сразу стал серьезным.

Допив чай, Злата встала из-за стола, намереваясь отнести чашку на кухню.

— Подожди, подожди, подожди! — с улыбкой сказах мужчина и, взяв ее за руку, притянул к себе.

Девушка даже ахнуть не успела, оказавшись у него на коленях. Он чуть отодвинулся от стола и обхватил ее обеими руками, как будто и вправду боялся, что она ускользнет, сбежит, и поднял к ней лицо.

— Ты будешь со мной? — отбросив все церемонии спросил он.

Полянская же в ответ лишь неопределенно пожала плечами. Она как-то не совсем понимала что значит быть с ним. Если бы подобные слова произнес Леша Блотский, это означало бы предложение руки и сердца, а с Дорошем это могло означать и приглашение провести еще одну ночь вместе, и отправиться на край света, с ним ни в чем до конца нельзя было быть уверенной. От совместно проведенной ночи она бы точно не отказалась, от себя-то это скрывать было бессмысленно, а вот край света с ним не казался таким уж заманчивым. Интуиция подсказывала: он не тот человек, которому можно безоглядно поверить и доверить себя.

Злата была еще такой юной и со свойственной только юности беспечностью почему-то была уверена, что две-три ночи в его объятиях не причинят ей особого вреда.

Девушка подняла руку и нерешительно коснулась его смуглого лица провела пальчиками по щеке, дотронулась до шеи и запустила всю пятерню в его волосы, по-детски взлохматив их. Она не сводила глаз с его губ.

— Поцелуй меня, — севшим голосом произнес мужчина.

Склонившись, Злата коснулась губами его губ. Очень нежно. очень легко…

Прильнув друг к другу, они целовались, позабыв обо всем на свете. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если б где-то в глубине дома не «запел» ее мобильный телефон.

Дорош крепче прижал девушку к себе, безмолвно приказывая не обращать внимания на звонок. Но она не послушалась, оторвавшись от его губ. Дыша так, как будто бежала стометровку, Полянская стала высвобождаться из его объятий.

— Это Леша звонит, — охрипшим голосом сказала она, не глядя на мужчину.

Дорош разжал руки, и она, соскользнув с его колен, отправилась в зал искать телефон.

Звонил действительно Алексей. Полянская откашлялась и подняла глаза на настенные часы. До эфира оставалось полчаса. Колени у нее подкашивались, руки тряслись, она едва не выронила телефон из рук и не с первого раза смогла нажать нужную кнопку.

— Ты занята? — спросил Леша, когда она все же поднесла телефон к уху.

— Нет, что ты. Просто на улице была. Чуть до телефона добежала.

— У тебя все в порядке?

— Конечно, — соврала девушка.

— Голос у тебя какой-то странный.

— У меня все в порядке. Леша. А ты что звонишь? Ты ж уже должен быть в студии, примерять наушники и все такое…

Девушке с трудом удавалось говорить. Сейчас она была так далека от этого…

— Я как раз у дверей студии. Страшно как-то. Думаю, дай-ка Злате позвоню. Услышу твой голос, и страхи пропадут…

— Лешечка, — девушка улыбнулась. — Какие еще страхи? Это твой звездный час, прости за пафос! Иди в студню, а я пойду настраивать радио, времени ведь осталось чуть-чуть.

— Да-да. конечно, прости. Я пойду. Злат. Я позвоню тебе после эфира или, может быть, завтра, ты ж спать будешь уже…

— Леш, я до конца слушать буду. Я не буду спать. Позвонишь сразу, как выйдешь из студии.

— Хорошо. Ну. до…

— С богом! — сказала девушка и, отключившись, медленно подошла к окну.

Темно-синяя «ГАЗель» отъезжала от ее дома. Дорош ушел.

Мобильный телефон выпал у нее из рук. Злата прислонилась к косяку окна и зажмурилась. Слезы тугим комком сдавили горло, а отчаяние, разрастаясь в груди, готово было поглотить ее столовой. Хотелось броситься в кресло, уткнуться головой в обивку и рыдать, пока хватит сил. или бежать за ним. Но, во-первых, бежать она просто физически не сможет, с ее-то ногой. Во-вторых, Дорош поехал в обратном от деревни направлении. А в-третьих, он ясно выразился, что ручные, послушные собачонки его совершенно не привлекают. Вряд ли ему понравится, если она побежит за ним. обливаясь слезами и умоляя вернуться.

Вытирая обеими ладошками слезы, которые все же выкатились из-под ресниц, девушка подняла с пола свой мобильник, принесла из спальни наушники и. забравшись в кресло с ногами. стала настраиваться на столичную радиостанцию. Только так она могла послушать Лешу в эфире.

Зазвучала музыкальная заставка, а после него девушка услышала Лешим голос. Сильный, чистый, уверенный…. Он поздоровался, представился, улыбнулся… Злата так явственно почувствовала его улыбку, как будто он был здесь, смотрел на нее из другого конца комнаты своими голубыми проницательные глазами и улыбался. Как будто чувствовал, что ей сейчас плохо, как будто хотел подбодрить. Потом он все что-то говорил, но девушка почти не вникала в смысл. Она вслушивалась в звуки его голоса и цеплялась за них. И ей будто становилось легче.

Блотский позвонил после десяти. Все время эфира и после него девушка так и просидела в кресле и не встала даже, когда в комнате стало темно и теплая майская ночь, наполненная тысячью ароматов и звуков, окутала Горновку. Они поболтали немного с Лешей и, пожелав друг другу спокойной ночи, простились. Наверное, нужно было лечь спать или включить ноутбук но, пребывая в таком душевном смятении, Полянская сомневалась в своей способности написать что-нибудь путное, да и в способности уснуть тоже. Вместо этого она с трудом поднялась с кресла, прошла в спальню на ощупь нашла в шкафу кофту с капюшоном сунула ноги в теннисные туфли и покинула дом.

Держась в тени деревьев и заборов, Злата шла по уснувшей деревне туда, где в маленьком домике жил Дорош Нет, конечно, она не собиралась заходить или еще как-то выдавать свое присутствие, ей просто нужно было знать, что он здесь, рядом. Хотелось увидеть свет в маленьких низких окошках, пусть даже услышать звуки музыки и пьяный смех.

Но маленький домик был тих и темен, а на обочине не стояла его машина. Дороша в деревне не было. А где он сейчас и куда уехал, оставалось только догадываться. Ведь она ничего, абсолютно ничего о нем не знала.

«Он вернется, конечно, вернется», — убеждала себя девушка, бредя обратно к себе, и впервые за все время, прожитое в Горновке, почувствовала невыносимое одиночество, другое, не похожее на то, светлое и легкое, которое ощутила, когда уехали ее родные.

Он, конечно, вернется в деревню, но придет ли к ней, она не знала.

Глава 10

Май плавно перешел в знойный, жаркий июнь с недолгими дождями, длинными душистыми вечерами, короткими ночами, серебряными обильными росами.

Нога у Златы зажила, и она вновь стала ездить на велосипеде правда, делала это не очень часто и в основном в сумерках, когда было посвежее, и каталась до полной темноты. Хотя эти июньские ночи никогда особенно темными и не были. Казалось, солнце только-только зашло за горизонт, а небо уже светло на востоке…

Первая прополка была в разгаре. Каждый день, после обеда, Полянская на час-другой выходила на огород, пропалывала грядки, поливала рассаду, которую на выходные привозили ее мама и тетя Люда, копалась в земле. А утром могла позволить себе немного понежиться в постели, ведь торопиться все равно некуда, да и ложилась она поздно. Когда Леша был в эфире, она неизменно слушала его, а потом они долго еще обсуждали по телефону прошедший эфир, смеялись, вспоминая звонивших слушательниц и их неуклюжие заигрывания.

После того, как парень покинул Горновку, он никогда о Маше не заговаривал и даже не вспоминал, а девушка не спрашивала. Да, они были друзьями, но задавать слишком личные вопросы ой казалось верхом бестактности. Да и имела ли она право на это?

Когда у Леши эфира не было, она каталась на велосипеде по окрестностям, гуляла до самой темноты, засиживалась на веранде. Ей, наконец, удалось разгрести там весь хлам, вымыть окно, повесить чистую занавеску и вынести из дома старое кресло. Мама с тетей Людой обещали в ближайшее время прикупить самых дешевых обоев и помочь поклеить.

Она любила пить на веранде кофе, наслаждаясь утренней прохладой, проникающей сюда из сада в распахнутые двери и слушать щебет птиц. А по вечерам Злата сидела здесь ноутбуком. поглощенная написанием романа, а то и просто сидела выключив свет, рассеянно наблюдая за причудливыми узорами которые рисовал на стенах лунный свет.

Часто она засиживалась здесь до глубокой ночи, мечтая и вспоминая о том что было и что могло быть. Думала о том, о чем днем запрещала себе, гоня мысли о человеке, который так неожиданно ворвался в ее жизнь, а потом также неожиданно из нее исчез, оставив после себя смятение и досаду.

Да, жизнь ее очень скоро вошла в прежнюю колею. Полянская снова стала живо интересоваться всем происходящим в деревне, захаживала в гости к бабе Нине и бабе Мане, навещала Тимофеевну Через бабу Нину узнавала обо всем, что делается у Максимовны, сама же не решалась туда наведываться.

Дороша в деревне не было, дармовой выпивки тоже, и, чтобы сработать на нее, приходилось работать. Либо на Руденков, которые жили на другом конце деревни и гулянки просто так не устраивали, либо на бывшем торфозаводе, который теперь кто-то разбирал на кирпичи. Сашка ходил злой, часто срывался на Маринке или бабуле, дробовик Златы по-прежнему был у Дороша, поэтому Злата, здраво рассудив, решила все же не вмешиваться во все это.

Да, ей приходилось отводить глаза, когда Маринка забегала к ней всего на пару минут вечерами, чтобы не видеть новые ссадины и синяки у нее на лице, шее и руках, бессильно сжимать кулаки и чуть ли не зубами скрипеть от ярости и досады но что тут можно было сделать, не знала. Она не могла трезвому и злому Сашке устроить разбор полетов и нарваться на крупные неприятности.

Жизнь шла в Горновке своим чередом. Все было, как прежде, и все же что-то было не так. Злата беспокоилась, гоня прочь ужасные мысли. Она ждала Дороша, веря и не веря в его возвращение, и скучала, пусть и не хотела себе в этом признаваться.

Но однажды сонная, мирная атмосфера Горновки была нарушена.

Когда синие июньские сумерки опустились на землю, воздух стал свежее. Из-за леса поднялась круглая красноватая луна, как раз полнолуние пришло, а на горизонте, за далеким лесом, все еще продолжало тлеть зарево заката. Злата сидела у себя на веранде с чашкой холодного жасминового чаю, рассеянно пробегая пальцами по клавиатуре. Кругом царила полная тишина. Только под окном в траве трещали кузнечики да ночной мотылек, нечаянно залетевший на веранду, бился крылышками о стекло.

И вдруг, как будто что-то почувствовав, девушка подняла глаза и прислушалась. Все было тихо, так же, как и секунду назад, и все же что-то неуловимо и сменилось. Что именно, Полянская не могла определить, но летний вечер вдруг утратил свое очарование, свою особенную прелесть и стал каким-то странно неуютным, тревожным.

Девушка встала из-за с тола, стащила со спинки стула кофту и спустилась по ступенькам в сад. На ходу натягивая ее, Злата прошла к калитке, отодвинула задвижку и выглянула на улицу. Улица была пустынна и, как всегда, безмолвна.

Полянская припомнила, что Маринка сегодня не прибегала, да и Маськи не попадались на глаза. Отлепившись от калитки, она вышла к дороге, чтобы взглянуть на дом Максимовны. Там во всех окнах горел свет, и это единственное, что девушка смогла увидеть.

Она постояла еще немного, поглядывая по сторонам и пытаясь понять, что ее так встревожило, а потом вернулась обратно. Снова уселась за ноутбук и попыталась сосредоточиться. Все напрасно: не получалось, мысли были заняты другим. Посидев немного, тупо вглядываясь в голубой монитор ноутбука, девушка поняла, что сегодня уже не напишет ни строчки.

Выключив компьютер, она подхватила его под мышку и, погасив свет на веранде, решила больше не высовываться сегодня, а просто лечь спать. Впервые за все время ей отчего-то было страшно.

Злата ворочалась в постели, но сон все не шел. Разные мысли лезли в голову, и помимо воли она напряженно вслушивалась в тишину, неизвестно чего ожидая.

По дороге проехала машина. Полянская вскочила и отодвинула штору. Показалось, промчалась «ГА3ель» Дороша. Сердце покатилось куда-то вниз. «Может, он и вправду вернулся? Может, у них сегодня пьянка? Но отчего ж какое-то тревожное предчувствие беды не отпускает весь день?»

Она снова легла и натянула одеяло до подбородка, закрыла глаза и принялась считать до ста.

Кажется, девушке все же удалось задремать, провалившись в тяжелое забытье. И вдруг ночную тишину прорезал резкий, оглушительный телефонный звонок. Злата испуганно распахнула глаза, чувствуя, как отчего-то неотвратимого, страшного колотится сердце в груди, и, вскочив с кровати, побежала в столовую.

— Да? — осипшим голосом сказала она, прижав телефонную трубку к уху.

— Златуля? — произнес в трубке ее имя старческий сиплый голос, принадлежащий… а бог его знает, кому он принадлежал, одно стало ясно: в деревне что-то стряслось.

— Да-да! Это я! Что случилось?

— Як у пажарную званiць?

— Баб Ариша, это вы? Что случилось? Что у вас горит?

— Маськi гараць… а там Марынка…

— Я сейчас позвоню в пожарную! А вы звоните бабе Нине, бабе Мане, Тимофеевне, Руденкам… Поднимайте на ноги всех! Я сейчас туда! — крикнула девушка и тут же стала набирать номер районной пожарной части.

Заспанный дежурный долго что-то переспрашивал, три раза уточняя адрес, и не переставал возмущаться, не веря до конца, как три старухи, кои остались в Горновке, смогли еще и пожар устроить!

— Да там люди могут погибнуть, придурок! — крикнула вконец взбешенная Полянская и бросила трубку.

Заметавшись по дому, она зажгла везде свет, натягивая на ходу джинсы и кофту, завязывая шнурки на кроссовках и стягивая распущенные волосы резинкой. Выбегая из дома, девушка прихватила по дороге ведро. Пригодится ли оно, Злата не знала. Водопровода в деревне не было, и речки не было, до копанки было далеко, да и из кого ей живую цепочку устраивать? Одни бабульки ведь, а из колодца особо не накачаешь воды…

Но у Маськов Маринка, и просто необходимо что-нибудь придумать! Пожарные, конечно, приедут, но обычно они не торопятся и чаще всего приезжают только для того, чтобы за свидетельствовать пожар и залить, пожарище, то, что еще будет тлеть.

Девушка вылетела из калитки и припустилась бежать по асфальту, успев заметить, что у Луговских, ее ближайших соседей, горит свет во всех окнах, а сама баба Нина ковыляет с ведром по дороге.

— Златуль, пажарныя выяхалi! — крикнула она девушке, но Полянская лишь кивнула в ответ, не заботясь, увидит старушка или нет.

К дому Маськов уже подтягивался народ. Толик со своей Алкой, пьяно причитая и размахивая руками, бегали вокруг дома. Баба Маня, баба Валя и баба Ариша бестолково топтались у забора, тревожно переговариваясь и беспомощно поглядывая в распахнутую калитку. В ночном воздухе отчетливо ощущался запах дыма, а в окнах передней комнаты видны были языки пламени.

— Ну чего вы стали?! — закричала девушка. — Чего стали? Воду несите, да быстро! Давай к колодцу! — Злата почти силой всучила бабе Мане принесенное с собой ведро, а еще одно, которое кто-то принес из дома, всунула в руки бабе Вале и сорвала с головы одной из старушек платок.

— Баба Ариша? — повернулась она к Максимовне, которая смотрела как завороженная на дом мутными подслеповатыми глазами и, как четки, перебирала узловатые, исковерканные артритом пальцы.

— Гiбель! Гiбель жа ёй! Казала, не хадзi А яе цягнула… Не брэшуць карты, памрэ яна… — бормотала старушка.

— Баба Ариша! — девушка схватила Максимовну за плечи и тряхнула так, что старушка чуть не повалилась на землю. — Что? Где?

— Яны пiлi у задняй хаце! Рудэнка сёння расплацiуся з iмi. Марынка заснула на лауцы каля печы, Масько у пярэднюю пайшоу, тожа легцi хацеу, а гэтым мала было, — бабулька указала рукой на кого-то в темноте, и только тогда Полянская увидела под забором Сашку.

Обхватив руками голову, он, скорчившись, лежал, то ли спал в отключке, то ли был в шоке. Правда, в первое верилось куда больше. Девушке испытала дикое желание подойти и со всей силы попинать его ногами, но времени не было.

— Ну? — она снова обернулась к старушке.

— Гврэлм кончилась, i яны собралiся найсцi к Рудэнкам, Maсько прачуу пра гэтa i падняуся. А недакураная папяроса асталася на ложку. Яны пайшлi, о калi варацiлiся — во. Алка прыбегла да мяне, а Марынка там.

Недослушав бабу Аришу, девушка бросилась во двор. В сенцах из распахнутых настежь дверей тянуло дымом. Злата, не раздумывая, хотела было броситься в сенцы, но кто-то вцепился ей в руку. В крайнем раздражении она обернулась и увидела рядом спитое небритое лицо Толика Масько.

— Не хадзi! Не нада! Яна задыхнулась ужэ! — сказал он ей.

— Иди воду носи, идиот!!! — крикнула ему в лицо девушка и что есть силы оттолкнула мужичка.

На ходу завязав до самых глаз платок, Полянская бросилась в сенцы, потом в заднюю хату. Горький, горячий, густой дым ворвался в легкие, и девушка закашлялась, но не отступила. Дым выедал глаза, по щекам катились слезы, она почти ничего не видела вокруг, почти вслепую металась по комнате. Кто-то все ж таки додумался плотно закрыть дверь в переднюю комнату, где уже бушевал огонь. Если бы не это….

Злата, не переставая кашлять, задыхаясь, почти на ощупь добралась до печки. «Кажется, Маринка должна быть где-то здесь». Сердце бешено колотилось в груди, но девушка не могла, не имела права поддаваться панике. «Маринка жива! Жива!» — билась в сердце надежда. Но разумом Полянская понимала, что в таком дыму она запросто могла задохнуться.

Маринка лежала возле лавки, свернувшись калачиком. Злата, на ощупь пробираясь туда, споткнулась о нее и упала. Но почти сразу снова вскочила на ноги и стала тормошить девушку, не понимая спит ли та, без сознания или того хуже…

Открылась и закрылась дверь, но Злата даже не обернулась. Чувствуя, что силы ее на исходе и она сама вот-вот может потерять сознание, девушка подхватила Маринку под мышки и попробовала подтащить к двери, но почти и тот самым момент кто-то железной хваткой обхватил ее за талию и, оторвав от Маринки, куда-то потащил. Злата хотела закричать, но, открыв рот, тут же захлебнулась дымом и в бешенстве стала отчаянно вырываться.

Кто-то крепко держал ее. Наверняка это был мужчина, может быть, пожарник. Полянской было плевать, кто он. Ведь это не ее нужно было вытаскивать, а Маринку.

Снова сенцы, темный двор, какие-то звуки. Извиваясь, как уж, глотая, как воду, чистый воздух и кашляя, девушка все же умудрилась заехать этому неизвестному «спасителю» пяткой по лодыжке. Они повалились на землю, он разжал руки. Полянская вывернулась и, вскочив на ноги, снова бросилась к сенцам, даже не обернувшись.

— Злата, стой!!! — услышала она сзади грозный окрик, но он ее не остановил.

Кричал Дорош. Но сейчас даже это было неважным. Злата бросилась в дом. Снова печка. Снова лавка и Маринка. Подхватив девушку под мышки, она поднапряглась и сдвинула тяжелое, обмякшее тело с места, вслепую двигаясь к дверям.

Кто-то опять вошел в дом. Впрочем, Злата подозревала, что это снова Дорош, и что есть силы вцепилась в Маринку, чуть не плача от отчаяния, досады и чужого равнодушия. «Если только он снова попробует …»

Дорош не стал пробовать. Просто поднял Маринку на руки и, пошатываясь и кашляя, двинулся к дверям. А Полянская, испытывая невероятное облегчение, почувствовала, как у нее закружилась голова и потемнело в глазах. Пытаясь хоть за что-то удержаться и понимая, что падает, падает в бездну беспамятства, девушка вцепилась в занавеску, чувствуя как легкие горят огнем от нехватки кислорода. Из последних сил, удерживаясь то за занавеску, то за стенку, то за двери, Злата все же выбралась из этого кромешного дымового ада. На подгибающихся ногах девушка вышла из сенцев, ничего не видя перед собой, сделала пару нетвердых шагов в сторону и упала на колени, уткнувшись пылающим лбом в росистую траву…

Она кашляла, не переставая, хватала ртом воздух, слезы катились из глаз. Жутко хотелось пить. Почему-то казалось, она никогда не перестанет кашлять и говорить нормально не сможет — так невыносимо жгло в горле.

— С тобой все в порядке? — раздался рядом с ней напряженный голос Дороша, врываясь в сознание реальностью происходящего.

Говорить Злата не могла, лишь помотала головой. Кто-то заголосил рядом, раздался звон разбитого стекла, приближался вой сирены…..

— Маринка… — сквозь кашель просипела Злата.

— Она жива. Давай вставай. Сейчас здесь будут пожарные!

Но встать девушка не могла. Тогда Дорош подхватил ее под мышки как тряпичную куклу, заставив встать, и, крепко обхватив за талию, повел со двора. Повел не к калитке, где были люди и пожарные, и Маринка, а в обратном направлении, к старому сараю к калитке на огород, через заросшие малюсенькие грядки, которые из-за запоев Алке некогда было полоть, под старые яблони, в сад.

— Там Маринка… — сделала слабую попытку воспротивиться происходящему Злата.

— Маринкой там бабульки занимаются. С ней все будет в порядке, алкаши, они ведь, знаешь, как коты помойные, живучи. А ты сама вон едва на ногах держишься. Что ж это у тебя за привычка такая, золотая моя, оказываться там, где опасно для жизни?

— Баба Ариша сказала, она умрет.

— Ага! — с иронией произнес мужчина. — Лет в сорок, от цирроза печени. От всего другого, что может с ней случиться по пьяни, ты ее спасешь! — с мрачной усмешкой изрек он.

Спорить и ссориться с ним у девушки не было ни сил, ни желания.

— Я воды хочу, — только и сказала она.

— Я сейчас принесу тебе попить, если только пообещаешь мне посидеть здесь хоть пять минут.

Девушка промолчала в ответ.

— Спасать никого больше не надо, Злата Юрьевна!

— Ладно, — только и смогла сказать она, опускаясь в высокую траву и прислоняясь спиной к яблоне.

Он ушел, а Злата подтянула к груди коленки, обхватила их руками и уткнулась в них лбом. Несколько запоздалая реакция: озноб прошел по телу.

Маринка ведь действительно могла погибнуть. Более того, если бы она, Полянская, не успела, если бы задержалась еще хотя бы на несколько минут, финал был бы весьма плачевным. Девушка умерла бы, а этот ублюдок Сашка продолжал бы жить и пить, отравляя своим присутствием воздух. Машку забрали бы, а он даже не заметил бы этого!

Сердце у Златы сжалось от невыносимой жалости к маленькой несчастной девочке и захотелось разреветься. К тому же в голове вертелись слова бабы Ариши про карты и смерть. Ужас холодил позвоночник! А может, Дорош сказал неправду? Может, Маринка умерла? Может, он специально увел ее оттуда, чтобы она не видела самого страшного? Ведь она помнила, как голосила баба Ариша…

Девушка уже собралась было вскочить и бежать, но, подняв голову и обернувшись, увидела мужчину. Он быстро шел через сад, неся что-то перед собой. Через мгновение он опустился передней на корточки и протянул пол-литровую банку с водой.

— Ты не поверишь, золотая моя, но в этом бедламе найти какую-нибудь посудину оказалось почти невозможно! Нашел какую-то банку, правда, за ее абсолютную чистоту не отвечаю. Но вода чистая, колодезная…

Пока он говорил, девушка молча взяла у него из рук банку с водой и припала к ней губами. Плевать ей хотелось на ее сомнительную чистоту. Вода была холодная, и Полянской казалось, вкуснее она в жизни не пила. Осушив банку почти до дна, Злата почувствовала себя значительно лучше. Отодвинув ее в сторону, оглянулась на дом Масько, где уже вовсю орудовали пожарные.

Дорош проследил за ее взглядом.

— Там все в порядке. Конечно, комната выгорела, но и только. Крыша цела, окна застеклят, а то и вовсе забьют, и в передней комнате будут жить, — он опустился в траву и уселся рядом оперевшись спиной о яблоневый ствол, и как бы невзначай коснулся ее плеча.

— А Маринка?

— Ничего с ней не случилось, я говорил тебе! — с некоторым раздражением в голосе сказал он. — Обнимаются со своим придурком под забором и от счастья слезами обливаются. О тебе, конечно, даже не вспоминают и снова ни слова благодарности.

— Так благодарить они вроде тебя должны, это ты ее спас. У меня вряд хватило бы сил вытащить ее оттуда. К тому же мне не нужна ее благодарность, она жива, а это самое главное.

— Мне на нее вообще было наплевать. Но если б с тобой что-то случилось… — он не договорил.

Повернув голову, он стал смотреть на ее четкий профиль, на вздрагивающие ресницы и чуть приоткрытые губы. Полная луна залила окрестности cepeбряным светом, и было светло, как днем. Призрачный свет проникал сквозь листья яблони, делая лицо Златы Полянской бледным, таинственным, прекрасным…

— Да. Тебе наплевать. — медленно и задумчиво произнесла девушка, не оборачиваясь к нему — Почему-то мне кажется, тебе вообще по жизни наплевать на все и всех, ну, кроме себя самого, разумеется.

— Ну, разумеется — с легкой иронией в голосе передразнил ее мужчина.

В тот момент, когда он прибежал на пожар и узнал от невменяемого Толика, что в доме Злата, ему было далеко не наплевать. Даже больше. Одна лишь мысль о том, что с ней может что-то случиться, леденила душу. С кем угодно, но только не с ней. В тот момент он даже представить себе не мог, что ее может уже и не быть. Потому и бросился в горящий дом. Но на Маринку ему действительно было наплевать. Он спас ее только потому, что иначе Полянская ни за что не покинула бы тот дымовой ад. А еще, может быть, потому, что где-то в подсознании хотелось быть или казаться для этой девушки лучше, чем он был на самом деле.

В его возрасте, когда юношеские идеалы остались далеко позади было глупо думать об этом или что-то исправлять. Все свои тридцать пять лет он жил так, как жил, и ни в одном из своих поступков не раскаивался. В его жизни были и женщины старше его, и юные девушки, но таких как Злата Полянская, он никогда не встречал. Да, она была свежа, юна и красива, но мало ли таких было на его пути? Тех, с которыми он быстро сходился и легко расставался…

В ней было столько жизни, столько доброты и благородства, что порой это даже раздражало. Хотелось схватить ее за плечи, встряхнуть и заставить видеть этот мир другими глазами. Он-то понимал многие в этой деревне не заслуживают даже простого человеческого участия. Как понимал и то, что он сам не заслуживает ее… Нет, Злата не для него. Для Лешки Блотского — да вот он-то как раз подходит eй во всех отношениях. Оба безбашенные самаритяне!

Дорош ревновал Полянскую к Леше, представляя их вместе. Ревновал, но все равно уехал, понимая что так будет лучше. Лучше не начинать то, что рано или поздно закончится. Ему совершенно не хотелось причинять девушке боль, но каждую минуту этих долгих дней без нее он скучал, вспоминал, изнывал от желания послать все к черту и поехать в Горновку.

— Давай, я провожу тебя домой, — нарушил затянувшееся молчание Дорош.

Девушка в ответ лишь покачала головой и обхватила руками колени.

— Собираешься здесь сидеть?

Снова кивок, на этот раз положительный.

— Ночь такая чудная…

— Весомый аргумент, — усмехнулся мужчина. — А ночь действительно такая… Не всегда приходится кидаться в горящие хаты…

— Я вообще-то про луну. Полнолуние…

— Да, только в полнолуние всякое такое и случается.

— Дорош, я тебя не держу! Ты можешь идти. — повысила она голос.

Мужчина тихонько рассмеялся.

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Ну, когда ты в последний раз уходил, ты не спрашивал хочу я этого или нет!

— А ты хотела, чтобы я остался тогда?

«Да!» — крикнуло сердца.

«Нет!» — запротестовал разум.

— Не знаю, — ответила она.

— И что же ты совсем не скучала?

Девушка неопределенно пожала плечами. Почти в тот же самый момент мужчина схватил ее за руку и притянул к себе.

— Вот только попробуй еще раз сказать «не знаю»! — с улыбкой сказал он, не отпуская.

— И что тогда будет? — подражая ему, поинтересовалась девушка.

Сердце в груди забилось быстрее.

— Правда, хочешь знать? — чуть охрипшим голосом прошептал он, склонившись к ней близко-близко, и легко коснулся сухими горячими губами кончика носа.

Под раскидистыми ветками яблони было сумрачно, но Злата все равно видела рядом его глаза и их странный блеск. Его сильные руки обнимали ее, и получалось, она лежит в их кольце, как в колыбели, где тепло, уютно и надежно.

— Не хочу уходить отсюда! — сказала она, как кошка, потеревшись щекой об его руку.

— На романтику потянуло? — усмехнулся мужчина.

— Ты против?

— Нет — засмеялся мужчина. — А ты не замерзнешь, золотая моя?

— Ну, ты ведь не дашь мне замерзнуть.

— Да? — протянул мужчина — А что мне за это будет?

Злата повернула к нему голову и, ухватив пальчиками ворот его рубашки, потянула к себе близко, к самым губам. Он улыбался, она видела, как белеет полоска зубов. Она легко коснулась губами ого улыбки.

— Этого хватит?

— М-м-м… — что-то неопределенное произнес в ответ мужчина и вернул девушке поцелуй, нежный и легкий. Потом еще один и еще.

Потом он оторвался от ее губ и, отчего-то засмеявшись, чмокнул девушку куда-то в область щеки и виска и сильнее прижал к себе, впрочем, Полянская по особенно возражала против этого.

— Ты где так долго пропадал? — спросила его девушка.

— Дома был. А что?

— Я ничего про тебя не знаю.

Улыбка медленно сошла с губ Дороша. Хорошо, что Злата не смотрела на него и не видела этого.

— А что бы ты хотела узнать? — осторожно спросил он.

— Ну, все, конечно. Про работу, про постоянное место жительства, про судимость, про жену и детей — голосом кокетливой, капризной барышни стала перечислять девушка.

— А в первую очередь?

— Ты надолго в Горновку? — другим тоном спросила она. На самом деле ее интересовало только это. В первую очередь это.

— Сейчас или вообще?

— Или вообще!

— Мои родители не собираются продавать этот дом. Они его приобрели только года два назад, и я здесь бываю довольно часто с ними, и без них. А ты?

— Я сюда надолго. — просто сказала девушка.

— Я так и понял. Расскажи мне, чем ты занималась здесь в мое отсутствие.

— Ну чем… Чем можно заниматься в деревне? В огороде копалась, писала, гуляла.

— С Блотским. конечно.

— Нет. Леша в деревню не приезжал. А ты что, ревнуешь?

— Кто? Я? Нет, конечно! — наигранно возмутился мужчина.

Злата в ответ лишь засмеялась Еще какое-то время они негромко переговаривались и смеялись, а потом просто молчали, наблюдая, как огромная луна катится вниз, а по дворам начинают кричать петухи.

Злата уснула первой. Мужчина почувствовал, как обмякло и отяжелело в его руках ее тело, дыхание стало ровным и глубоким. А ему не спалось. Тяжелые мысли одолевали его. Даже сейчас еще не поздно было остановиться, уйти. Осторожно уложить ее на траву под яблоней и навсегда покинуть. Конечно, она обидится, расстроится, разозлится, не обнаружив его рядом, когда проснется. А потом забудет! Сомнения с новой силой одолели его! И не в первый раз он пожалел, что приехал сегодня, что пошел с ней в сад, что целовал и держал в объятиях ее тело, такое желанное, красивое…

Злата заворочалась во сне, наверное, ей все же не очень удобно было спать в полусидящем положении, да еще когда одна половина тела была в его объятиях, а другая на земле. Она перевернулась на бок, бессознательно уткнувшись лицом в его живот, и вцепилась пальцами в его рубашку, отрезав тем самым раз и навсегда все пути к отступлению.

Глава 11

Дорош уснул, когда посветлело небо, а восход над лесом заалел розовыми красками. А проснулся один. Златы рядом не было. Ситуация до абсурда была смешной, и мужчина не смог сдержать смеха. Он полночи мучился и маялся, решая, уйти ему или все же остаться, а в результате ушла она. Девушка как будто растаяла в первых лучах солнца, развеялась, как дым. Как будто и не было этой ночи. Как будто ему просто все приснилось. Как она умудрилась уйти так бесшумно? А он даже не услышал, не почувствовал? Он ведь почти не спал… Интересно, куда направилась эта сумасбродка?

Мужчина обернулся на дом Масько, решая, зайти ему или нет. Потом махнул рукой и огородами пошел к себе домой. «Ну, ладно!» — подумал он с некоторой мстительностью.

Злата Полянская действительно проснулась с первыми лучами солнца и приложила максимум усилий, чтобы, не потревожив сон Дороша, высвободиться из кольца его рук. По высокой росистой траве она уходила, пригибаясь под раскидистыми яблоневыми ветками, и то и дело оборачивалась на мужчину. У ходить от него не хотелось, ой, как не хотелось. Хотелось побежать обратно, упасть перед ним на колени и разбудить поцелуями. Безумно хотелось видеть его улыбку и блестящие темные глаза, которые становились то почти черными от желания, то в них начинали плясать веселые искорки. Но она все равно уходила. Уходила, потому что боялась. Боялась своих чувств к нему, страсти, туманившей разум, и боли.

Глаза почему-то щипало от слез, а в груди как будто что-то росло, и горло сдавливали спазмы, и дышать было трудно. Полянская всхлипнула и вытерла кулачком глаза. «Вот глупость какая!» — решила про себя девушка и рассмеялась, понимая, что со стороны она, наверное, похожа на сумасшедшую.

Она не понимала, что с ней происходит. Ей было страшно, и вместе с тем сопротивляться очевидному больше не было сил. Не хотелось быть ни гордой, ни недоступной, ни упрямой, ни мятежной, ни капризной, ни взбалмошной. Хотелось любить. Безоглядно, безумно, страстно. Хотелось познать счастье быть любимой.

Дорош, он был… Да, отнюдь не принцем, о котором мечтает любая девушка. И Злата в том числе. Да, не любили его в деревне, да, не без основания, и девушка это знала, не настолько любовь слепила ее. Но было еще и другое… То, чего не знали в деревне, никто не знал, только она. Он ведь всегда был рядом, когда было опасно, пусть девушка и не хотела даже себе в этом признаваться. Он провоцировал ее, дразнил и насмехался, но Полянская была уверена, что он никогда намеренно не причинил бы ей вреда. Он бросился за ней в горящий дом и спас Маринку, зная, что это важно для нее. И та невероятная нежность, с которой он держал ее сегодня в объятиях, и его поцелуи… И он ведь действительно ревновал ее к Лешке! Господи, неужели она и вправду дорога ему? Как же хотелось, чтобы это было именно так!

Она шла и спотыкалась, не видя дороги перед собой. И впервые мечтая, знала, мечты сбудутся, сбудутся обязательно.

Покидая в спешке дом, она забыла его запереть, это немного привело ее в чувство, когда она вернулась. Проверив первым делом наличие ноутбука и денежных запасов и убедившись в их целости, Злата вымыла лицо и руки, заперла двери, сбросила с себя грязную одежду, переоделась в ночную сорочку, сварила чашечку кофе и забралась в постель под одеяло. Уж неизвестно кто придумал, будто кофе бодрит и гонит сон. На нее этот ароматный напиток действовал с точностью до наоборот. Вот и сейчас, выпив маленькими глоточками обжигающе горячий кофе, она подоткнула под щеку подушку, натянула до подбородка одеяло и погрузилась в безмятежный счастливый сон…

Проснулась ближе к обеду. Повалялась немного в постели, поднявшись, раздвинула шторы на окнах и распахнула рамы. Вспоминать о вчерашнем пожаре не хотелось, так же, как и о том, чем все чуть не закончилось. Настроение было приподнятым, хотелось смеяться и петь, поэтому Злата и не стала звонить Язиковым. Не хотела портить себе настроение, выслушивая причитания бабы Ариши или виноватые Марикины оправдания, ведь сколько раз та обещала Злате не пить. Обещала легко и бездумно, причем обе ведь знали, что это все слова. Не сдержит Маришка обещание, не сможет. А то еще и вовсе трубку Сашка возьмет, и тогда уже не сумеет смолчать Полянская и скажет ему все, что думает!

Она порхала по дому, чувствуя какое-то лихорадочное возбуждение, от которого дрожали руки и совсем не хотелось есть.

И, наверное, впервые со дня ее приезда Злата достала из шкафа косметичку и уселась перед зеркалом, чтобы сделать себе макияж. Впервые за эти несколько месяцев ей по-настоящему захотелось выглядеть красиво. Она немного подвела коричневым карандашом брови. Воспользовавшись жидкой подводкой, умело сделала глаза невероятно огромными и выразительными, а ресницы подкрасила тушью. Легкая полупрозрачная пудра персикового оттенка сделала кожу ее лица бархатистой и сияющей. Она хотела было еще и помадой воспользоваться, но потом передумала. Вместо этого брызнула на шею и запястья немного тонкого дорогого французского парфюма. Долго мудрила с волосами, а потом все же решила просто разобрать их в пробор и оставить распущенными.

Злата надела тонкую, почти прозрачную белую маечку с легким замысловатым узором, похожим на иней на стекле, а к ней черную длинную юбку с оборками.

Злата Полянская знала: Дорош придет. Интуиция, которая вообще-то редко подводила, просто «вопила» об этом! Он не был рядом сейчас, их разделяли сотни метров, но это не имело значения!

Все чувства, как оголенные провода, были обострены до предела. И что там сотни метров, если сам воздух во всем пространстве просто искрился и звенел от накала страстей.

Сегодня, именно сегодня все повторится снова! И та ночь, и то безумие, только сегодня все будет по другому — нежнее, дольше. И Дорош больше не уйдет. Она не позволит ему уйти! Почему, ну почему он не поторопится? Злате так хотелось оказаться в его объятиях, позабыть обо всем! Она хотела его. Никогда раньше она не желала так сильно близости с мужчиной и даже не думала, что способна на это.

Она металась по дому, кусала губы, а воображение рисовало картины одну красочней другой…

«Интересно, где все произойдет?» Полянская сменила посыльное белье на кровати и с сомнением покачала головой: кровать была всего лишь полуторной.

«А что, если включить музыку?» Она открыла ноутбук и собрала в отдельную папку медленные композиции, которые могли бы звучать, не переставая. Жаль, не было свечей, а то она могла бы расставить их по всей комнате и зажечь. Получилась бы романтическая атмосфера, а легкий ветерок, проникая в распахнутые окна, заставлял бы пламя трепетать. Ах, нет! Глупость несусветная! Они увлекутся друг другом и еще дом сожгут!

На ужин Злата вообще махнула рукой. Вряд ли в таком состоянии она способна приготовить что-нибудь съедобное. К тому же ей совершенно не хотелось, чтобы Дорош знал, как она ждала его и готовилась. И вообще, что-то он не особенно торопится…

Разбив чашку на кухне, Злата решила, что с нее довольно и лучше покинуть дом, пока она но натворила тут дел. Прихватив очки от солнца, она вышла во двор и в калитке столкнулась с бабой Маней, ближайшей подругой покойной бабушки.

— 3латуля, як добра, што ты дома! — немного запыхавшись выдала та с ходу и опустилась на низкую лавочку у колодца.

Злате пришлось присесть рядом, правда, она не была уверена, что сейчас в состоянии кого-то слушать и что-то обсуждать.

— Что-то случилось, баба Маня? — спросила девушка, сжав ладони в замок на коленях и устремляя немигающий взгляд к горизонту.

— Ой, мая ты умучачка, здарылася! Да яшчэ што! Учора, када пожар быу, мой Босiк з цэпу сарвауся i па агародам рвануу к Цiмафееуне? То, што агарод тpoxi патаптау, дарма, не конь. У яе адзежа сушылася на вяроуцы. Каб ты бачыла, Златуля, што з яе стлалася. Начнушку i дзедавы штаны на мелкiя кускi парвау, а куртку не пасiлеу, так на агародзе у мяне зарыу. Пра куртку я маучу, дзе я яе вазьму, а штаны з начнушкай трэба адкупiць!

Девушка прыснула и тут же прикусила губу, хоть и рвался из труди истерический смех. Но она не могла позволить себе рассмеяться. Бабе Мане все произошедшее не казалось смешным. И обижать старушку не хотелось, к тому же она боялась, как бы смех ее не закончился слезами.

— Может, мне порыться в старых бабушкиных вещах и поискать штаны? Кажется, бабушка ничего не выкидывала, а дед наш был таким же, как и Лешкин дед, ему должны подойти, ну постирать, конечно, надо да наутюжить…

— Пашукай, Златуля пашукай! У дзеда iхняга штаны не новыя былi, а у агародзе капацца добра будзе! А ты мо у горад, паедзеш калi?

— Ну, наверное, поеду. Вам что-то нужно?

— Ну дак. мо б, начнушку купiла?

— Хорошо, баб Маня как поеду, я вам скажу и куплю, конечно, ночную рубашку!

— Во добра! А то i людзям у вочы стыдна глядзець! Хоць i дружым, але ж. А ты, мо, Златуль, куды сабралася, а я цябе задержываю? — спросила ее старушка, внимательнее присмотревшись к ней и наверняка обратив внимание на ее нарядный вид.

— Не-а, никуда! Так, просто захотелось принарядиться, ну и вышла на улицу, а тут вы!

— К тым п’янщам не хадзiла? — немного помолчав, спросила баба Маня.

— Нет.

— Нiна мне тэлефанавала, казала, з рання ужо п'юць! Гора малiваюць. Маськам цяпер жыць няма дзе! К Максiмауне на пастой папрасiлiся, ну, цяпер там весела будзе кожны дзень! Як тое беднае дзiця там… — покачала головой баба Маня.

— Надо что-то предпринять… — рассеянно проговорила девушка, ну просто затем, чтобы что-то сказать, и потерла пальцами лоб, который, казалось, пылал.

— Ды што тут зробiш, Златуль? Забяруць дзiця. Не можно ж так. Упрыюце яму лепш будзе, чым тут. I накормлена будзе, i адзета, i намыта А там, можа, хто возьме да сябе…

Девушка ничего не сказала в ответ. Баба Маня еще немного посидела, что-то говоря, но Полянская ее почти не слушала, не понимала. только что-то невнятно мычала в ответ. Пожилая женщина поднялась, кряхтя, и прижала руку к боку, который у нее болел.

— Ну, пайду я тады, Златуль! Дзякуй табе! — сказала старушка и пошла к дороге.

Злата оторвала взгляд от огненного шара предзакатного солнца который медленно опускался к горизонту, и посмотрела ей вслед.

— Баба Маня, а вы не знаете, Дорош уехал? — спросила она

— Хто? — старушка обернулась.

— Ну, дачник, который на большой машине ездит!

— А-а! Не, не пaexaÿ! Я к табе iшла, бачыла, машына стаяла ля дарогi.

Злата лишь кивнула в ответ. Баба Маня отвернулась и потихоньку пошла домой, а Полянская так и осталась сидеть на лавочке, до боли сжимая пальцы.

Закат догорал на горизонте, заливая все вокруг золотисто-багряным светом, ласковый ветерок лениво играл листвой и волосами Златы. Лихорадочное возбуждение, владевшее ею весь день, понемногу стало отступать, а на смену ему подкрадывалось отчаяние. Она сидела, словно окаменев, устремив невидящий взгляд в пространство. Хотелось плакать Злата отчаянно боролась со слезами, понимая, что. если только начнет, остановиться уже не сможет. К тому же она знала слезами горю не поможешь. От них станет еще тяжелее. Слезы истощают душу, лишают воли и сил. Она плакала тогда, когда Женька… Но ничего не изменилось. Потом перестала плакать и приняла решение.

Правда, все, что случилось тогда, казалось таким далеким таким незначительным и пустячным. как детская забава. А происходящее сейчас казалось вселенской катастрофой, ведь рушились мечты… «Господи! Только бы он пришел! Мне ничего больше не надо! Только чтобы он пришел!» — думала она снова и снова, а сердце болезненно сжималось.

Вот уже на землю и сумерки опустились теплые, душистые, влажные, а Злата так и сидела на лавочке, не замечая их. Да и какая разница, вечер уже или ночь? Какое вообще все это имеет значение теперь, когда она осознала вдруг, как неосторожно и безоглядно влюбилась.

Отчетливое понимание этого пришло только сейчас, но случилось это много раньше. Наверное, уже тогда, когда все произошло в доме покойном бабы Кати. Тогда, когда он все чаще стал врываться все мысли, когда снился ей. Полянская влюбилась в Дороша, а он…. А что если он только этого и добивался? Что, если таким образом он просто хотел наказать ее утихомирить, добившись послушания и смирения? Да, он говорил о другом, но вдруг все это только слова? Он ведь мог говорить, что угодно, но это вряд ли могло что-то значить. Словам мужчин вообще верить нельзя! А она поверила … Нет, не словам зачем же лукавить с собой? Отнюдь не словам, глазам его она поверила, тому, что они отражали, когда он смотрел на нее.

Когда над лесом взошла полная луна, девушка тяжело поднялась с лавочки и вышла на дорогу. Она еще не знала, что собирается сделать, но просто так сидеть на месте и ждать больше не могла. Нет, она не собиралась вламывался в дом Дороша и выяснять отношения. На такое даже в полном отчаянии она бы не решилась. Просто пройти мимо его дома заглянуть в окошко и, может быть, увидел, его…

Сейчас это было то, чего ей больше всего хотелось. Хотя бы просто увидеть его.

Слезы катились по щекам, а Злата даже не пыталась их унять. Хорошо, что Дорош не видит ее в таком состоянии, вот бы он потешился! Полянская брела по пустынной дороге, едва переставляя ноги и чувствовала себя самым несчастным человеком на свете.

А в маленьком домике все окна светились, но заглянуть внутрь, чтобы хоть что-то увидеть, возможным не представлялось: окна были плотно занавешены шторами. И ни щелочки тебе, ни отверстия. И полная тишина. Ни музыки, ни пьяных разговоров. Машина стояла у обочины. Дорош точно был здесь, но не мог же он просто смотреть телевизор! Или мог?

Вытянув шею, Злата пыталась заглянуть во двор, но ничего, кроме зарослей винограда, темной громадой вздымающегося над забором, не смогла рассмотреть. Она прошла немного вперед, потом повернула обратно, в отчаянии кусая губы. Наверное, со стороны она походила на сумасшедшую, но ей было плевать на это. Да и кто ее мог увидеть со стороны в этой почти пустой деревне?

Ходить туда и обратно возле дома она могла хоть всю ночь, только вряд ли от этого мог быть какой-то прок. Следовало что-то предпринять. Например, проникнуть во двор и попробовать заглянуть в окно.

Входить во двор через калитку Злата не рискнула, к тому же ее всерьез беспокоило наличие сторожевого пса, который имелся почти во всех дворах, где еще жили или приезжали. Да и калитка могла быть запертой, или прямо с калитки она могла наткнуться на Дороша, а вот если пробраться с огорода…

Прямо за маленьким, почти кукольным домиком, коим явилась дача родителей Дороша, был пустырь. Их в Горновке было немало, этих промежутков, где когда-то стояли дома, а теперь участки были запаханы, засеяны и ничем не напоминали былые подворья. Они остались лишь в воспоминаниях старожилов деревни, Злата этих дворов уже не видела. Вокруг деревенских огородов простирались совхозные угодья, засеянные озимыми, и это было только на руку Злате. Если замысел ее провалится, она сможет убежать…

А пока, приподняв обеими руками подол длинной юбки, девушка, стараясь ступать бесшумно, обходила высокий забор, а потом, поглядывая по сторонам и себе под ноги, петляла меж аккуратных небольших грядок. К забору, что разделял двор и огород, она подкрадывалась почти на цыпочках. Пригнувшись, посмотрела в щель, между досок, пытаясь разглядеть двор. Благо, луна была полной и было светло… Собачьей будки не было видно, и, предположив, что ее и вовсе нет, Злата выпрямилась и открыла калитку.

На веранде горел свет, падая желтым пятном на траву. Злата на цыпочках подкралась к окну и заглянула. И почти сразу, едва не вскрикнув от неожиданности, отпрянула и прижалась спиной к стене. Большое окно на веранде было занавешено лишь ажурной занавеской, поэтому девушке хватило мимолетного взгляда, чтобы увидеть все помещение. И Дороша тоже, который сидел за столом и читал книгу.

Веранда в этом домике была малюсенькой, и, кроме настольной плиты в углу, здесь стоял круглый стол, застланный льняной скатертью, который занимал почти все пространство. Над ним висела лампа в абажуре, а у окна была втиснута пара стульев. Дорош смотрелся в этой комнатке, как великан в стране лилипутов, и все же эта открывшаяся ей картина не могла не трогать Она никогда раньше не видела Виталю в такой обычной, домашней обстановке. В старых потертых джинсах, в красной футболке и босиком.

Чайник засвистел, а девушка, сделав глубокий вдох и выдох, осторожно отлепилась от стены и снова заглянула в окно. Он налил себе в чашку чай, помешал ложечкой сахар и, неторопливо вернувшись к столу, опустился на стул. На столе лежала раскрытая книга. Мужчина склонился над ней, но через минуту отодвинул в сторону и взглянул на часы, что были у него на руке. Усмехнувшись отчего-то, он покачал головой и пододвинул к себе чашку чаю.

Широко распахнутыми, влажными от слез глазами девушка, не мигая, как зачарованная, смотрела на него в окно и не могла отвести взгляд. Он был так близко, всего в паре метров от нее, и казалось, если только перестать дышать, запросто можно услышать его дыхание. Злата совершенно забыла, зачем сюда пришла и что, собственно, ей сейчас делать. Кажется, она готова была вот так стоять у его окна до бесконечности и смотреть, смотреть, смотреть…

Мужчина, хлебнув горячего чая, как будто почувствовал на себе пристальный взгляд, резко поднял голову и взглянул в окно. Полянская резко отшатнулась и услышала сквозь тонкую стенку веранды, как отодвигается стул. Затравленно оглядываясь вокруг и плохо соображая, она подхватила юбку и бросилась бежать к калитке на огород. Девушка бежала, не разбирая дороги и не оглядываясь, туда, где в лунном сиянии ночи простирались бескрайние просторы полей, где тихо шептались наливающиеся колосья ржи и свистел кулик… Она бросилась в них, как в море, такое ласковое, такое прохладное. Сердце билось где-то в горле, сбившееся дыхание с шумом вырывалось из груди. Злата не решалась обернуться.

Мужчина налетел на нее внезапно и бесшумно, как индеец. Просто, прямо, вот так, на бегу, он схватил ее за талию обеими руками и прижал к себе.

— Далеко ли вы собрались бежать, девушка? — голосом, пронизанным весельем и неприкрытой нежностью, спросил он.

И от этого голоса, от сильных рук, обнимающих ее, от глухих ударов его сердца, от тяжелого дыхания, касающегося ее щеки, слезы, которые весь день она пыталась сдержать, покатились по щекам. Дорош крепко держал ее, опаляя горячим дыханием ее ушко и щеку, а Злата беззвучно ревела, впервые чувствуя себя такой слабой, такой ранимой, такой беззащитной!

— Ты не собирался сегодня приходить? — дрожащим, голоском спросила она, напрасно стараясь взять себя в руки.

— После того, как ты сегодня утром сбежала? Знаешь, золотая моя, моя уверенность в собственной неотразимости несколько пошатнулась! Я для тебя в огонь полез, а ты все равно сбежала! Я боялся приходить! — с напускной серьезностью заявил он, а руки его при этом поднялись чуть выше, как бы невзначай касаясь ее полной груди.

Девушка невесело засмеялась.

— Врешь ты все! Ты просто разозлился! Ты решил мне отомстить. Хотел проверить, насколько меня хватит. Ты хотел, чтобы я прибежала к тебе, как послушная собачонка, ну я и прибежала…Ты доволен? — Злата чуть повернула голову и подняла к нему лицо.

— Да. Потому что если бы в течение ближайших пяти минут ты не появилась, я бы не выдержал и пошел тебя искать, — тихо и очень серьезно сказал он.

Он повернул ее к себе и зарылся обеими руками в ее распушенные волосы, обхватив голову ладонями.

— Видишь, я глупая и слабая! Реву, как идиотка! — шмыгнув носом, пролепетала девушка, делая попытку стереть с лица слезы.

— А чего ревешь? — с улыбкой спросил мужчина, нежно коснувшись губами ее мокрой щеки.

— Не знаю. Нет знаю! Сегодня утром в саду мне казалось, я должна так поступить. Так нужно было. Так поступила бы всякая уважающая себя девушка. Гордая, самоуверенная. Я не хотела уходить, но ты ведь сказал, что тебя не привлекают послушные и безмозглые дурочки, вот я и хотела быть непослушной. Я ждала тебя весь день, а ты не приходил…

— Господи, Злата: Что ты говоришь? — он покачал головой и прижал ее к себе. — Какие глупости приходят тебе в голову?! Ты привлекаешь меня такой, какая ты есть! Чтобы ты ни делала б этом вся ты, и ничего тут не изменишь!

— Правда? — Полянская подняла к нему глаза, огромные и влажные, в которых отражалась эта июньская ночь и лунный свет.

Ее красивые полные губы чуть приоткрылись. Из груди вырвался вздох, похожий на приглушенный стон, и Дорошу вдруг показалось, что чувство реальности оставляет его. Он наклонился и прижался губами к ее губам. Руки его скользнули ниже лаская ее нежную шейку и ушки, потом прошлись по спине, обвили талию и прижали к себе.

Они целовались нежно и неторопливо, хотя всего каких-то полчаса назад обоими владело нестерпимое лихорадочное желание, которое требовало немедленного удовлетворения. Им некуда было торопиться, впереди была вся ночь. Они не собирались спешить. Они хотели насладиться каждым мгновением.

Злата подняла руку и нежно провела тыльной стороной ладони по щеке Дороша, а ее губы оторвавшись от его губ, покрыли легкими поцелуями его подбородок и опустились ниже, к шее. Полянская целовала его и щекотала губами ямочку у основания шеи. Ладони же скользя по его груди, опустились ниже и забрались под футболку.

Кожа была горячей, влажной и очень нежной. Касаться ее было одно удовольствие, тем более он не был волосатым, как большинство мужчин, только на груди курчавились волоски да от пупка вниз вела дорожка… Полянская водила ладонями по его коже, задевая крошечные соски, и чувствовала, как зудят от удовольствия кончики пяльцев. Она слышала, как под ладонями тяжело и гулко стучит сердце Дороша, как учащается его дыхание…

— Пойдем домой, — хрипло прошептал он, целуя ее ушко.

— Я хочу здесь, — шепнула в ответ девушка, снова прижимаясь губами к его губам.

Дорош стянул с себя футболку, и девушке немедля захотелось прижаться к нему. Злата припала губами к его груди, ласкавшее быстрыми легкими поцелуями, лишь на долю секунды задерживаясь на его сосках. У нее почти не было сексуального опыта, и она не могла со всей определенностью сказать, нравится ли ему то, что она делала, приятно ли ему… Ласкать его нравилось ей самой, нравилось до самозабвения. Казалось, она готова была касаться его до бесконечности. Более того, ей хотелось сбросить с себя топик и бюстгальтер и прижаться к нему, чтобы каждой клеточкой своего тела чувствовать его. Коснуться грудью его груди…

При одной только мысли об этом ее соски напряглись, и желание, поднявшись из самой глубины естества, разлилось по телу сладкой волной. Дыхание сбилось, колени подогнулись, она обвила руками шею мужчины и прижалась виском к нему.

— Что такое? — улыбаясь, тихо спросил он.

— Хочу тебя… — по-прежнему не отрываясь от него, выдохнула девушка.

Мужчина тихонько засмеялся, его руки, горячие и чуть шероховатые, забрались под ее топик, расстегнули бюстгальтер, освобождая полные, налитые желанием груди. Дорош сжал их, зажав между большими и указательными пальцами соски, и Злата едва не задохнулась от легкой боли и невероятного удовольствия. Мужчина то сжимал ее грудь, то едва касался тугих розовых сосков, в которых сейчас сосредоточилась вся чувствительность. Его горячие сухие губы снова приникли к ее губам в страстном, глубоком поцелуе. Он все целовал и целовал, и ей казалось, что еще немного, и она лишится чувств.

Оторвавшись от ее губ, мужчина в считанные секунды избавил ее от топика и бюстгальтера и стал осыпать легкими поцелуями нежную шейку, плечи, грудь. Откинув голову назад и закрыв глаза, Злата упивалась его ласками, нежными дразнящими поцелуями, игрой языка. Она тонула в волнах удовольствия, и мир вокруг тонул, переставая существовать. Казалось, во всей вселенной остались только они двое…

Дорош потянул ее вниз и сам опустился перед ней на колени. но прежде чем уложить ее на смятые колосья, расстелил свою футболку. Полянская протянула к нему руки, чтобы обнять, но мужчина перехватил их и склонившись над ней, прижал у нее над головой. Одной рукой он удерживал ее запястья, а другая блуждала по телу, лишь на краткий миг задерживаясь то на одной груди, то на другой опускаясь к плоскому животику, а потом еще ниже…

Дорош склонился над ней, их прерывистое, жаркое дыхание слилось… Мужчина догадывался, что сейчас испытывала Злата и как ей хотелось прижаться к нему, слиться в поцелуе, а ему почему-то просто необходимо было видеть ее лицо, ее широко распахнутые глаза, подернутые дымкой желания, капельки пота на лбу приоткрытые губы, из которых вырывались приглушенные, хрипловатые стоны.

Он всматривался в это лицо, такое прекрасное и одухотворенное, и ему казалось, за все тридцать пять лет он впервые видит такое лицо, по-настоящему видит лицо девушки, с которой занимается любовью. Почему-то раньше не это цепляло сознание.

Его рука забралась к ней под юбку и стала нежно поглаживать тонкий ажур трусиков, не делая попыток пробраться под них. Но для нее и это легкое, мимолетное прикосновение было подобно удару тока. Злата дернулась и, закусив губу, повернула голову, ища его глаза.

— Я хочу с тобой… — сдавленным голосом произнесла она.

— Будет и со мной, — пообещал он и, склонившись к ней, легко коснулся ее губ.

Наконец, пальцы его проникли под тонкую ткань трусиков и стали ласкать ее. Через минуту, вскрикнув, Злата забилась в судорогах экстаза… Тогда Дорош, не переставая ласкать ее, выпустил из плена руки девушки и, приподняв ее за плечи, прижал к себе.

Прохладная кожа Златы покрылась испариной, а легкий, теплый ветерок, наполненный ароматом трав и цветов, овевая ее, вызвал дрожь. Застыв в объятиях мужчины, таких сильных, надежных и уверенных, девушка наслаждалась ими. пытаясь прийти в себя после бурного всплеска наслаждения. Но когда руки мужчины погладили ее плечи, прошлись по спине, коснувшись вновь груди, а губы затеяли игру с мочкой ее уха, огонь желания, немного угасший, вспыхнул в ней с новой силой.

Быстро поцеловав Дороша куда-то в область шеи, Полянская высвободилась из его рук и поднялась на ноги. Откинув волосы с лица, она расстегнула молнию на юбке, и та темной бесформенной массой упала к ее ногам, за юбкой последовали и трусики. Девушка перешагнула через них и, застыв, несколько бесконечно долгих мгновений позволила мужчине любоваться ее юным телом, окутанным, как легкой вуалью, лунным светом. Но стоило ему пошевелиться и протянуть к ней руку. Злата опустилась к нему. Он хотел было обнять ее и притянуть к себе, но девушка не дала ему этого сделать. Ловко увернувшись, она уселась на него сверху и, склонившись, легко коснулась губами его губ.

— Ты хочешь так? — спросил он, обхватывая ладонями ее бедра и прижимая сильнее.

Девушка кивнула, как будто невзначай пошевелилась, заставляя мужчину судорожно сглотнуть и откинуться на спину. Легко коснувшись губами его шеи, она опустилась ниже, слизывая соленый пот с кожи, потом провела губами по груди и опустилась к темной дорожке волос, убегающей по животу куда-то под джинсы.

Судорожно сжимая пальцы, Дорош пытался цепляться за ее руки, плечи или волосы, не зная, чего ему больше хочется, остановить ее, перевернуть на спину и, наконец, овладеть ею или позволить до бесконечности продолжать эту возбуждающую, чувственную игру, доводящую его до умопомрачения.

Когда пальчики девушки коснулись его ширинки и стали нежно поглаживать жесткую ткань, ему показалось, он больше не выдержит, взорвется и опростоволосится, как мальчишка. Что она вытворяете ним? Неужели не понимает…

— Злата… — глухо простонал он.

Перестав ласкать его, девушка стала расстегивать пряжку ремня. Потом потянула вниз собачку молнии и стала стаскивать вниз джинсы. Чтобы помочь ей, мужчина чуть приподнялся. Когда его плоть, наконец, оказалась на воле, Злата наклонилась и хотела коснуться ее губами, но мужчина остановил девушку.

— Нет! — сдавленно произнес Дорош, понимая, что этого он уж точно не выдержит. — Иди ко мне! — почти грубо приказал он и потянул ее на себя.

Девушка не сопротивлялась. Охваченная лихорадочным огнем возбуждения, она припала к губам Дороша, прижимаясь грудью к его груди, окутывая их обоих водопадом волос. Мужчина, обхватив ладонями ее ягодицы, опустил девушку на себя, медленно проникая вглубь. Наконец-то они стали единым целым! Невероятное ощущение счастья накрыло их с головой Это было не просто долгожданное слияние тел, это было долгожданное слияние душ, когда говорят: «Ты моя!», «Ты мой!» Они принадлежали друг другу, и сейчас, в наивысший пик наслаждения, так легко в это верили.

Глава 12

Злата выпрямилась во весь рост и привычным движением руки отбросила с лица волосы. Со всех сторон их обступали колосья, слегка покачивающиеся, шелковистые и звенящие. Звезды были так близко, и казалось, до них можно дотянуться рукой. Девушка подняла лицо к небу и от всего сердца возблагодарила бога и за эту ночь, и за любовь, и за Дороша, и за все, что случилось. Сердце переполняли чувства. Хотелось смеяться, кружиться, петь и плакать от радости! Казалось, стоит только раскинуть пошире руки и можно взлететь…

Злата сделала несколько шагов вперед, проведя ладошкой по тонким шелковистым усикам колосьев, приятно щекочущим кожу, а потом бросилась бежать в поля, в ночь. Ее счастье было огромным, оно распирало грудь. Казалось, его хватит на весь мир, казалось, мир вокруг, как по мановению волшебной палочки, раскрасится радугами и фейерверками.

Она бежала, раскинув руки в стороны, как будто хотела обхватить эту ночь и этот мир руками, и кружилась, а ее волшебный, дивный смех музыкой разливался в душистом ночном воздухе.

Дорош поднялся на ноги и засунул руки в карманы джинсов. Он стоял, не двигаясь, не сводя с нее глаз, слышал ее смех, и сердце сжималось в груди. Неужели это любовь? Мужчина усмехнулся. Любовь! Как банально и глупо! Он даже в юности не верил в любовь, избалованный вниманием женщин, слишком уверенный в себе. Конечно, ко всем своим женщинам он был предельно внимателен, ко всем у него был интерес, тяга, желание и страсть. Но Злата Полянская затронула в нем те чувства, о которых он даже не подозревал. Чувства, спрятанные глубоко в душе.

— Злата! — окликнул ее мужчина.

Она обернулась и со всех ног бросилась к нему. Дорош поймал ее на бегу и, оторвав от земли, прижал к себе. Девушка, все еще смеясь, обвила руками его шею и прижалась щекой к его виску.

— Пойдем домой? — спросил он, коснулся губами ее шеи и осторожно опустил.

Оказавшись на земле, девушка немедленно обхватила руками его талию и уткнулась лицом в грудь. Ей просто необходимо было касаться его ежесекундно, чувствовать рядом. Мужчина зарылся обеими ладонями в длинные волосы, заставляя ее поднять голову и посмотреть на него. Он хотел что-то сказать, но, увидев ее огромные глаза, в которых отражались звезды, и припухшие от поцелуев полураскрытые губы, напрочь позабыл все слова. Вместо этого он коснулся легким поцелуем этих губ, а потом прижал ее к себе и повел домой.

На веранде все так же горел свет, у золотистого абажура кружилась мошкара, а на востоке начинало светлеть небо. Злата вошла на маленькую веранду и с интересом стала оглядываться. Нет, она. конечно, смогла все рассмотреть в окно пару часов назад, но это ведь было совсем не тем, что виделось изнутри. И запах здесь был каким-то особенным. Девушке легко коснулась пальчиками льняной скатерти, украшенной кружевом, и обернулась к Дорошу.

— Так! Все! Спать! — сказал он. запирая двери и поворачиваясь к ней. — Ох, и утомили же вы меня сегодня, Злата Юрьевна! — с плутовской улыбкой на губах пожаловался он.

Девушка приподняла брови, а мужчина рассмеялся и, преодолев разделяющее их расстояние, легко подхватил Полянскую на руки. Все произошло так неожиданно и стремительно, что Злата даже ахнуть не успела, но рассмеялась и обвила рукой его шею.

— Я тяжелая!

— И правда! Кажется, я сейчас тебя уроню! Скорей открывай двери!

— Виталя! — закричала девушка и вцепилась в него обеими руками.

Мужчина толкнул ногой дверь, ведущую в жилые помещения, и переступил порог. Маленькая чистенькая комната оклеенная обоями в цветочек, вмещала в себя лишь тяжелый буфет из темного, до блеска отполированного дерева, заставленный посудой и старыми фотографиями в рамках. Деревянное кресло-качалка с подушечками, украшенными рюшами уютно примостилось рядом с тумбочкой, на которой стоял новый телевизор. В углу стоял небольшой холодильник. На полу радовала глаза яркая россыпь лоскутных ковриков. На окнах все те же ажурные занавески. Под потолком — золотистый китайский фонарь. Из стены, разделяющей две комнаты, выступала голландская печка, обложенная красивым кафелем и изразцами, рядом с ней стоял небольшой диванчик на двоих.

Мужчина опустил девушку на пол.

— Так красиво, — сказала она, оглядываясь по сторонам.

Дорош ничего не сказал. Просто распахнул перед ней створчатые двери в другую комнату.

— Прошу.

Злата улыбнулась и вошла в спальню, все такую же крошечную и невероятно уютную. Как-то не сразу Злата сообразила, что обстановка и атмосфера этого дома существенно отличаются от той, что царили в других домах Горновки. В старых деревенских хатах властвовал дух времени, а здесь все было новеньким, аккуратным, по-городскому, с намеком на особенный провинциальный стиль.

Вторая комнатка была чем-то вроде спаленки. Здесь в две из четырех стенок были врезаны малюсенькие окошки, завешенные кружевными занавесками и темно-зелеными атласными гардинами, прихваченными светло-зелеными лентами. За голландской печкой стояла железная кровать с высокими спинками, застланная светло-зеленым стеганым атласным покрывалом. На ней горкой возвышались подушки. Над кроватью висела небольшая репродукция Шишкина. Напротив кровати, между окнами, стоял узкий платяной шкаф. За кроватью — трюмо с кружевной салфеткой. Под двумя другими окнами — старая вытертая тахта. На полу — все такие же цветные коврики, а под потолком — старая люстра с хрустальными подвесками.

Злата, как завороженная, смотрела на убранство этой комнаты. Ей здесь нравилось, определенно нравилось. Девушка обернулась и взглянула на Дороша. Он стоял у дверей, оперевшись плечом о косяк и скрестив руки на груди.

— Мне здесь нравится, — просто сказала она.

И ей здесь не просто нравилось. Этот уютный домик как-то очень гармонично вписывался в их историю любви. Злате с ее воображением вдруг представилось, что они останутся здесь навсегда. Здесь будут жить и любить друг друга. И нарисованная картина пришлась ей по душе.

— Мне нужно во что-то переодеться.

— Моя рубашка подойдет?

— Вполне.

Мужчина подошел к шкафу и, открыв дверцу, стал искать там рубашку, а Злата убрала с подушек кружевную накидушку, сложила покрывала и расстелила постель. Пока она всем этим занималась, Дорош отыскал в недрах шкафа старую, но чистую рубашку и протянул девушке. Злата положила ее на кровать и обернулась. Дорош собрался стаскивать с себя футболку.

— Отвернись! — строго приказала девушка.

— Это еще почему? — страшно возмутился мужчина, даже брови взметнулись вверх.

— Я стесняюсь! — стыдливая улыбка коснулась ее припухших от поцелуев губ, а ресницы затрепетали.

Дорош хмыкнул и, отвернувшись, продолжил стаскивал с себя футболку, а Полянская, повернувшись к нему спиной, быстро расстегнула молнию на юбке, стащила через голову топик, расстегнула застежку в бюстгальтере и, оставшись в одних лишь трусиках, потянулась к рубашке. Прижав ее к груди, девушка тряхнула распущенными волосами, спадающими на лицо, и повернула голову в сторону Дороша.

Мужчина стоял, как вкопанный, с футболкой в руках и не сводил с нее темных глаз. Девушка показала ему язык и, рассмеявшись, быстро облачилась в рубашку. Нырнув под одеяло, она натянула его на голову и отодвинулась к стене. Мужчина засмеялся, быстро избавился от джинсов, погасил свет и неторопливо приблизился к постели.

Давясь от смеха, девушка чуть опустила край одеяла, чтобы глотнуть воздуха и оценить обстановку, и почти в тот самый момент Дорош набросился на нее. Сдернул одеяло, схватил в охапку, сжал и прижал к себе. Она завизжала и, смеясь, принялась было вырываться, но Дорош не оставил ей ни единого шанса. Прижав к кровати, он склонился над ней и ухватил зубами за мочку уха. Злата зажмурилась и уже набрала к легкие воздуха, чтобы снова закричать, но Дорош не укусил ее. Он просто сжал мочку губами и пощекотал кончиком языка. Девушка шумно выдохнула и раздумала кричать. Сладкая волна желания разлилась по телу.

— Что ты делаешь? — шепнула девушка, поворачивая к нему лицо.

— А что? Тебе не нравится?

— Представляешь, нравится! — нежно улыбнулась девушка.

Дорош тихонько рассмеялся.

— Я почему-то не сомневался в этом!

Он вплотную приблизил к ней свое лицо и завладел губами.

Когда девушка открыла глаза, солнце заливало комнату ярким светом. Полянская сладко потянулась, чувствуя приятную ломоту во всем теле. Повернувшись на бок, она обнаружила, что в постели одна. Но это ее не обеспокоило, после всего произошедшего она даже на секунду не могла бы предположить какой-то подвох. Он ее оставил? Конечно, нет! Наверняка Дорош где-то здесь, просто проснулся раньше.

Злата лежала, уткнувшись лицом в подушку, и картины того, что произошло здесь несколько часов назад, как наяву вставали перед ее мысленным взором. Счастливая улыбка помимо воли расплывалась на губах. Господи! Чего только вчера она не вытворяла! И откуда только все взялось, ведь она была почти не сведуща во всем, что касалось интима Но вчера… Легкий румянец выступил на щеках. Полянская закусила губу и тихонько рассмеялась! «Но где ж все-таки Дорош?»

— Виталя! — позвала его девушка и уди вилась тому, с какой легкостью и нежностью его имя сорвалось с губ.

Створка дверей приоткрылась, и в проеме возник Дорош. Переодетый в свежую футболку, гладко выбритый, с сияющей улыбкой на губах.

— Привет? — сказал он. подходя ближе.

— А где ты был? — спросила она, приподнявшись, и стала усердно запихивать под мышки одеяло.

— Готовил завтрак! Ну. как тебе спалось? — ответил он, присаживаясь на край кровати.

— Чудесно, только вот все тело ломит…

— Я могу сделать массаж…

Мужчина потянулся к ее обнаженным плечам, но Злата перехватила его руку на полпути, и их пальцы переплелись — Я есть хочу. Что ты приготовил на завтрак?

— Овсянку, омлет кофе и на десерт клубнику. Надеюсь, ты ешь овсянку?

— Да! Да, сейчас я бы съела все, что угодно, и в огромных количествах! — девушка засмеялась и потянулась к нему. — Я люблю тебя. — без перехода скачала она, глядя в его глаза.

Золотистый свет лился из ясных больших глаз. Лучистая, яркая, теплая улыбка не сходи ла с губ. Живая, веселая, энергичная, деятельная, открытая, восторженная, немного наивная и мудрая не по годам Злата Юрьевна Полянская сидела перед ним и так легко признавалась в любви.

— Я тоже, — без колебаний ответил он и притянул ее к себе. Да и могло ли быть по-другому? Разве такую девушку можно не любить?

Злата обхватила руками его шею и, уткнувшись и нее лицом, закрыла глаза, вдыхая аромат его парфюма, смешанного с запахом тела, и уже не думала про одеяло, которое, конечно же, соскользнуло. Мир, в котором она жила, неожиданно перевернулся. Все, что было важным и значимым, все, чем она жила, сейчас уже было не актуально. Сейчас, прижимаясь к Дорошу, Злата с трудом верила, что была другая жизнь и она хотела прожить ее как-то иначе. Сейчас она уже не представляла своей жизни без Витали. Прошла всего одна ночь, а он заполнил собой нее пространство ее души, стал неотъемлемой частью ее сердца. Она любила его. Страстно, безумно. Сила ее чувств пугала, впрочем, как и будущее. Почему-то казалось, стоит только разжать объятия — и он исчезнет навсегда…

Потом они кушали на веранде, болтали и смеялись, то и дело встречаясь глазами. И происходящее казалось невероятным нереальным…

Злата все время забывала, что за пределами этого домика есть другой мир, частью которого она была еще вчера. Теперь он был чужд ей, как и все, где не было Дороша. Тот мир был пустым, холодным, неуютным, и девушка не представляла, как сможет туда вернуться.

С поздним завтраком было покончено. Дорош мыл посуду, стоя к ней спиной. Полянская, присев на край подоконника, то и дело поглядывала на его широкие плечи, обтянутые светлой футболкой, и теребила пальцами кончик косы.

— Наверное, мне надо домой, — сказала она.

— Зачем? — резко обернулся он.

— Ну… — протянула она. — Мне, наверное, переодеться нужно, умыться и вообще привести себя в порядок.

— Я тебе уже наскучил? — спросил он совершенно серьезно.

— Нет! Конечно, нет! — почти испуганно выкрикнула девушка. — Я просто подумала, ну, может, я тебе надоела, а ты не знаешь, как мне об этом сказать, — выпалила Злата.

Она ведь действительно так думала! Как говорится, хорошего должно быть понемножку. Злате совершенно не хотелось быть навязчивой. Может быть, у него были какие-то свои дела, а здесь она…

Виталя рассмеялся и, вытерев руки о кухонное полотенце, вплотную приблизился к ней.

— Почему ты так сказала?

— Ну… Не знаю, я боюсь быть навязчивой.

— Во-первых, меня бы очень даже устроило, если бы ты и вовсе сняла эту юбку и надела рубашку, в которой собиралась спать! Нет, вру, конечно, было бы лучше, если бы ты и вовсе сияла с себя все… — обаятельная улыбка изогнула красивые губы мужчины. И Злате тотчас захотелось их поцеловать. — Но тогда я не смогу ни кушать нам приготовить, ни вообще что-либо делать. Поэтому, если тебе хочется переодеться, прошу в спальню, рубашка висит на спинке кровати. А про помыться… у меня есть замечательная идея, золотая моя! Мы натопим баню!

— Баню? — поперхнулась девушка.

— Ну, ты ведь хотела помыться, вот мы и помоемся! Я не хочу, чтобы ты уходила! — улыбка сошла с его лица, он обнял девушку и коснулся губами ее виска. — Я хочу, чтобы ты осталась сегодня со мной! Завтра мне нужно будет уехать домой, надо решить вопрос с работой. Поэтому до завтра я тебя никуда не отпущу…

Дорога на «ГАЗели» до ее дома заняла, кажется, всего минуту. Всю эту бесконечно долгую минуту Полянская, не мигая, смотрела вперед, едва удерживаясь от того, чтобы, как бывало с ней в минуты великих волнений, не начать «ломать» пальцы и кусать губы.

Минута пролетела как одно мгновение. Дорош, кажется раз двадцать поворачивал голову в ее сторону. Уж неизвестно, что ожидал он увидеть, но Злата из последних сил старалась сохранить спокойствие.

И вот машина тормозила у дома. Дома, где она не была, кажется, сотню лет! Мужчина повернулся к ней. а девушка опустила глаза и крепко сжала ладони. И зачем она только согласилась себя подвезти! Да, конечно, ей хотелось еще хотя бы минуту побыть с ним рядом, оттягивая неизбежное расставание. но легче от этого все равно не стало. Если бы она не поехала с ним, его машина уже давно бы скрылась за поворотом, оставив после себя легкое облачко пыли, а она брела бы по пустынной улице и размазывала по лицу слезы.

— Эй! — окликнул он ее — А ну-ка посмотри на меня!

Девушка заставила себя поднять к нему огромные голубые глаза.

— Уж не думаешь ли ты, золотая моя, что я уезжаю навсегда и оставляю тебя? — негромко спросил он. На губах его играла чуть заметная улыбка, отчего на щеках выступали ямочки, но глаза смотрели пытливо и нежно.

— Нет… — девушка отрицательно качнула головой.

— Я приеду. Вот, возьми! — он протянул ей клочок бумаги, вырванный из простой школьной тетради. — Это номер моего мобильного телефона. Если что-то случится или… Звони в любом случае! Поняла?

Злата кивнула.

— Иди ко мне, — нетерпеливо сказал он, поворачиваясь к ней и сгребая в объятия.

Она прижалась к его груди щекой и закрыла глаза. Злата просто прижималась к нему, не разрешая себе обнять его, обвить руками его шею, будучи уверенной, что не сможет разжать бытия. Не сможет отпустить его…

Дорош поцеловал ее в висок и отпустил.

— Ну, ладно, беги! Не скучай!

Ей показалось или в его интонациях было нетерпение? Его раздражало это затянувшееся прощание? Его нервировал ее убитый вид? Он спешил уехать? Обида больно кольнула сердце девушки. А ведь он и не выглядел особенно опечаленным их расставанием. Мысленно он уже был не здесь Дела и предстоящая встреча занимали его куда больше, чем то, что творилось сейчас в ее душе. Жизнь брала свое… А что ждало ее?

— Пока! — только и смогла сказать девушка и поспешно выбралась из машины. Оглянулась, махнула ему на прощание рукой и побрела к калитке. Заработал мотор, машина тронулась с места, а Злата вошла во двор и даже не оглянулась.

Глава 13

Полянская упала на кровать и уткнулась лицом в подушки. Ее трясло, а грудь сдавливало так, что трудно было дышать. Хотелось заплакать, но слез не было. Горло перехватило, но глаза оставались сухими. Дороги уехал, и мир в одно мгновение стал огромным, пустым и неуютным. А она, Злата Полянская, двадцати трех лет от роду, чувствовала себя в нем заблудившимся ребенком. Вселенская тоска завладела душой. Она вспоминала вчерашний день и хотела вернуть его. остаться в нем навсегда. Вчера она была так счастлива, а сейчас чувствовала себя такой несчастной, такой одинокой. И бесполезно было убеждать себя: он, конечно же, вернется, и она снова будет смеяться, встречая взгляд его темных глаз, в которых попеременно будет плескаться то веселье, то желание, то любовь Он нужен был ей сейчас, сию минуту!

Дорош уехал, чтобы заняться какими-то там своими делами, решить какие-то свои, неведомые ей проблемы. Он с легкостью окунулся в тот, другой, привычный для него мир, а Злата не могла заставить себя подняться с постели. Не могла заставить себя снова зажить так, как жила всего несколько дней назад. Сознание отказывалось реагировать на внешние факторы. Звонки на домашний и мобильный телефоны, голоса за окном шум проезжающей машины, сумерки, в которые медленно погружалась комната, голодное урчание в животе — все это было таким неважным, таким несущественным. Были только воспоминания, за которые она цеплялась, как утопающий за соломинку. Девушка перебирала их, как драгоценные, редкие жемчужины, пока, наконец, слезы не хлынули из глаз. Полянская плакала и плакала, не в состоянии остановиться, пока не погрузилась в тяжелый, тревожный, липкий сон, похожий на забытье, а Дорош даже не позвонил.

Утром она проснулась с тяжелой головой, воспаленными глазами и опухшим от слез лицом. Едва сползла с кровати чувствуя себя разбитой и больной, и вышла из спальни. Входная дверь была открыта, она так и спала. Но это нисколько не обеспокоило, она даже не стала проверять, на месте ли особо ценные вещи. Пройдя на кухню. Злата налила воды в чайник и поставила его кипятить на плиту. Сама же опустилась на табуретку и потерла лицо руками. Надо собраться с мыслями! Ну, в самом деле, разве ж можно так распускаться? Только собраться никак не получалось. Злата чувствовала себя так… Так, как будто ее вдруг не стало. Всего несколько дней назад была золотая девочка Злата Полянская, были у нее мечты, надежды, какие-то цели и жизненные приоритеты, которые совершенно неожиданно разбились, разлетелись на осколки. Теперь все мысли были только о Витале.

Она и сама не понимала почему ей так плохо. Ведь ничего не произошло. Она любит, она любима. Дорош уехал по делам всего на пару дней, он вернется, и все снова будет хорошо! Только эти несколько дней нужно как-то прожить, вытерпеть, продержаться! Ужас! Ужас! Ужас! Она не хотела расставаться, она не хотела терпеть и держаться! Она хотела быть с ним всегда.

Девушка уронила голову на стол и крепко-крепко зажмурилась, пытаясь сдержать навернувшиеся на глаза слезы. Только закипевший чайник не дал Злате снова расплакаться. Тяжело поднявшись, девушка выключила его и насыпала в чашку кофе. Есть не хотелось, но она все равно насыпала в пиалу немного сухих овсяных хлопьев, добавила туда куриного бульона, сливочного масла и залила все это кипятком. Через пять минут, когда овсянка разбухла, девушка пододвинула к себе тарелку и принялась за еду, нехотя и неторопливо, ложка за ложкой, запихивая кашу в рот. Потом запила ее кофе.

Вымыв за собой посуду. Злата отправилась к себе в комнату и ужаснулась, увидев собственное отражение в зеркале. Растрепанные волосы, которые после бани она так и не удосужилась расчесать. Одежда тоже несвежая и измятая. Но больше всего пугала нездоровая бледность лица: всего за сутки от золотистого загара, которым она так гордилась, не осталось и следа, а веснушки на носу проступили еще отчетливее. И глаза… Кажется, они стали ещё огромнее, а взгляд был каким-то совершенно безумным. Беспокойным, лихорадочным, больным.

Тяжело вздохнув, Злата отошла от зеркала, быстро сбросила с себя одежду и, порывшись в шкафу, извлекла оттуда джинсы и футболку. Переодевшись, она расчесала и заплела в косу волосы. Открыла окна в спальне и в зале, бесцельно побродила по дому, понимая, что просто необходимо выйти на огород, а проверить, как там обстоят дела, но желания выходить из дома не было. Взяв в руки мобильный телефон, она обнаружила там двадцать пропущенных звонков, из дома, от Аньки, от Леши. Боже! Девушка устало потерла лоб, но перезванивать не стала. Она не могла и не хотела сейчас общаться ни с Лешей, ни с Аней. Не хотела что-то выдумывать, казаться беспечной и веселой, притворяться, будто ничего особенного не произошло, просто она вот такая рассеянная и забыла телефон… Не хотела выслушивать глупую Анькину болтовню, ее скрытую иронию, уколы и советы. Простите, но не сегодня. А перед Лешей Блотским притворяться будет сложнее, да и врать ему не хотелось. хоть, конечно, и правды она ему тоже никогда не скажет.

Девушка все же позвонила родителям на домашний, зная, что мама может всю деревню переполошить, если уже этого не сделала. Родительница, конечно, уже дошла до крайней точки беспокойства и сегодня собиралась приехать в Горновку. Потом Злата уже и сама не могла вспомнить, что плела ей, но мать поверила и успокоилась. Ну, или сделала вид. По крайней мере, пообещала не приезжать сегодня. Больше так никто и не позвонил.

Взяв в руки ноутбук, девушка устроилась на диване в зале, подобрав под себя ноги и натянув на колени тонкий плед. Ей просто необходимо было на что-то отвлечься, чем-то занять себя. Так ведь и сойти с ума недолго, если постоянно только и думать о нем, вспоминать и ждать. Открыв свой роман, девушка почти сразу его свернула, понимая: сейчас сочинить что-нибудь путное у нее вряд ли получится. Вместо этого отыскала папку со своими любимыми старыми фильмами. «Служебный роман», «Москва слезам не верит» и «Свадьба в Малиновке» всегда поднимали ей настроение. Сейчас уверенности в том, что они смогут ей как-то помочь, у Златы не было, но вот отвлечь ее точно должны.

И девушка действительно почти целый день провалилась на диване у ноутбука. Вставала пару раз только для того, чтобы сделать себе чай и перекусить.

Кажется, она задремала, Поэтому-то и не услышала, как в дверь негромко постучали.

— Злата! Злата, ты дома? — кто-то звал ее.

Вздрогнув, девушка открыла глаза. Фильм закончился. Ноутбук тихо жужжал, а она спала, склонив голову на спинку дивана. Полянская подняла глаза к дверям и увидела Маринку. Как всегда, чумазую, непричесанную, неопрятную.

— Привет! — улыбнулась ей девушка. — Ты спишь, что ли? А я стучу-стучу! Я вообще-то еще вчера звонила! Ты, может, уезжала куда? Что-то тебя последнее время не видно! — тараторила Маринка.

Злата смотрела на нее в легком недоумении. После пожара прошло всего пару дней. А казалось, прошли годы с тех пор, как они виделись в последний раз.

— Ты как? — это все, что смогла сказать Злата.

— Ой, да нормально я! — беспечно махнула рукой Маринка, сморщив свой курносый нос. — Спасибо тебе, бабуля говорила, если бы не ты…

— Да пожалуйста! Отчаянная ты девка, Маринка! — не смогла сдержаться Злата, закрывая ноутбук и опуская ноги с дивана.

— Да я бы не умерла, Златуль! Знаешь, как иногда хотелось! Только даже смерти до меня дела нет!

— Маринка, а ну-ка перестань! — нахмурилась девушка. От таких разговоров у нее мурашки по спине бежали.

— Ладно! Только я правду говорю. Так где ты все же пропадала?

— А-а-а! — неопределенно махнула Полянская в ответ. — Пойдем лучше чай пить!

— Чай? — разочарованно протянула девушка. — К черту чай! Я к тебе в гости вообще-то, и не с пустыми руками! — торжественно объявила она и подняла руку, в которой у нее была бутылка вина, дешевого, плодово-ягодного, которое выпускал районный винзавод. Такого вина Злате Полянской пить не доводилось.

— А что за повод? — осторожно поинтересовалась девушка, косясь на бутылку.

— Я свободная! — закричала Маринка и чуть ли не запрыгала на месте.

— Сашка, что ли, того? — недоверчиво спросила Злата.

— Чего — того? Не-а, он не того! Черти его не схватят! Но его нет со вчерашнего дня! Дорош его забрале собой! Сказал, у него халтура для него есть, и, не став слушать его возражений, увез с собой!

— Куда увез?

— Ну, к себе домой, наверное. Куда ж еще?… — немного растерялась Маринка.

На самом деле она вообще-то и сама не знала, куда. Главное, Сашки не будет несколько дней, а если повезет, то и того больше.

— А ты случайно не знаешь, где Дорош живет? — спросила Злата.

— Не-а. — протянула девушка. — А тебе это зачем?

— Так, — неопределенно ответила Злата и поднялась с дивана. — Ладно, пошли, соображу чего-нибудь закусить.

Девушки прошли на кухню. Маринка опустилась на табуретку у стола, а Полянская распахнула холодильник.

— Так…

Холодильник, конечно же, был пустым.

— Может, картошки пожарим? — подняв глаза на Маринку, предложила Злата.

— Златуль, да чего мудрить-то с картошкой. Давай сала какого, хлеба. Это ж не самогон, вино можно и не закусывать.

— Ага! Это вино еще почище самогонки будет. Нет уж, хоть яичницу пожарю.

Девушка быстро вытащила из морозильника сало с мясной прослойкой, которое осталось еще со времен отпуска родителей, нарезала его и доставила жарить, потом разбила туда пару яиц. Нарезала хлеба, достала литровую банку маринованных огурцов, нарезала колбаски и сыра. Выставила на стол рюмки и чашки, собираясь запивать это вино огуречным рассолом. Когда яичница поджарилась, Злата разложила ее по тарелкам и, наконец, уселась за стол.

Маринка открыла бутылку и налила им в рюмки вино.

— Ну давай, Златуль, выпьем, — торжественно произнесла Маринка, поднимая рюмку и с вожделением поглядывая на золотисто-коричневую жидкость.

— За что? — спросила девушка, опасливо косясь на свою рюмку. Вино это выглядело каким-то паленым, и девушка беспокоилась, не опасно ли оно для здоровья.

— За нас красивых и их неверных, — произнесла тост Маринка и протянула руку Злате, чтобы чокнуться с ней.

Маринка одним махом опрокинула содержимое рюмки в рот, даже не поморщившись, а Полянская поднесла к губам, понюхала, скривилась и стала пить или, вернее сказать, цедить маленькими глоточками. Спиртное обожгло желудок и, как ни странно, чуточку согрело. Злата потянулась к банке с огурцами.

— Маринка, а про «них» тебе откуда известно? — спросила Злата, отправляя в рот кусочек жаренного мяса.

— Ой, ну а с кем ты здесь еще могла бы замутить? Не с Сашкой же моим! Да я уже давно поняла: он явно к тебе неравнодушен! Из деревни не вылезает, теперь вот Сашку уволок, наверняка ж затем, чтобы тот ненароком не затеял с тобой скандал!

— Ты думаешь?

— Сто процентов! Он никогда не увозил его отсюда, а тут… Ну, а ты? Как так получилось? Ты ж его на дух не переносила? Ты ж ему отстрелить что-то там собиралась и все такое, а теперь…

— Вот так и получилось! — девушка устало потерла лоб, чувствуя легкий шум в голове. — Сама не знаю, когда все переменилось. но только он мне нужен! Он мне очень нужен, а он взял и уехал! — горестно выдохнула девушка.

— Бросил, что ли? — возмущенно воскликнула Маринка. Злата пожала плечами, сейчас уже ни в чем до конца не уверенная, а потом все же покачала головой. Нет, он не мог ее бросить. но и когда вернется в деревню, не сказал.

— Так, знаешь что, подруга, давай-ка ты мне все расскажешь только сначала наполнила рюмки, а то я чувствую, что без ста грамм мы во всей этой истории не разберемся!

Злата послушно налила им еще вина. Они снова выпили, и Полянская стала рассказывать… Когда рассказ подошел к концу, бутылка вина оказалась пуста, а Злата всхлипывала и размазывала по лицу пьяные слезы.

Некоторое время Маринка молчала: то ли переваривала услышанное, то ли просто пыталась собрать в кучу разбегающиеся мысли.

— Ну… так… это… — начала она, пытаясь сфокусировать взгляд на лице Златы. — Он же оставил тебе номер мобильного. Вот возьми и позвони ему!

— Ага! Унижаться и просить его? — всхлипнула девушка — Вряд ли ему понравится, если я стану бегать за ним! Он бросит меня … Женька мой бросил же меня… А я ведь за ним тоже все бегала…

— Ну, ты, Златуль, нашла, кого вспомнить! Придурка какого-то! А Дорош, ты ж сама говорила, он любит тебя. Что такого случится, если ты позвонишь и скажешь, что соскучилась?

— Ты думаешь?

Полянская подняла глаза на Маринку, огромные, влажные, в которых зажглись огоньки надежды, и слезы как-то сразу перестали струиться по щекам.

— Да чего проще! — заверила подружку Маринка и с тоской глянула на пустую бутылку: мало взяла, надо было брать две.

Полянская встала из-за стола и нетвердой походкой побрела в прихожую. Надо было еще вспомнить, где она в расстройстве оставила ту бумажку с телефоном, которую дал ей Дорош. И еще мобильный телефон.

Все нашлось не сразу, а когда она вернулась на кухню, Маринка дремала, подперев голову рукой.

— Эй! — окликнула ее Злата.

Маринка встрепенулась и уставилась на Полянскую осоловевшими голубыми глазами.

— Позвонила?

— Нет, сейчас! Дай с духом собраться! Черт, что ж так страшно?… — пробормотала она, набирая номер.

— Для храбрости надо еще выпить! — внесла предложение Маринка.

— Так выпили ж уже все…

— А я видела, у тебя там, в холодильнике, стояло, может.

— Так там водка.

— И что?

— Ладно, тащи! — махнула рукой Полянская.

Маринка мигом метнулась к холодильнику и извлекла на свет божий початую бутылку водки. Быстро разлив ее по стопкам, они чокнулись на удачу и выпили. Злата закашлялась, а внутренности обожгло огнем.

— Что ж она крепкая такая?! — выдохнула она.

— Нормальная!

Перед глазами все поплыло, и Злате пришлось ухватиться за край стола, чтобы остановить это невообразимое головокружение. Она сделала Маринке знак, призывая ее к тишине, и нажала кнопку вызова. Пошли гудки, а сердце покатилось куда-то вниз.

— Да! — раздалось в трубке. Коротко, резко, серьезно.

Злата вздрогнула, открыла рот, чтобы что-то сказать, и не смогла произнести и слова.

— Алло! — теперь в голосе звучало раздражение.

— Это я… — наконец, смогла произнести она.

Несколько бесконечно долгих секунд на другом конце провода царило молчание.

— Чего молчала?

Его голос изменился. Стал добрее, нежнее. Злата отчетливо слышала в нем улыбку, знала: там, где-то у себя дома, он прижимает трубку к уху и улыбается. И ей до боли, до слез захотелось увидеть его улыбку.

— Испугалась! — честно призналась она. — Ты такой…

— Какой?

— И ты Сашку увез. Ты боялся за меня?

Мужчина засмеялся.

— Золотая моя, а что это голос у тебя как-то странно звучит?

— Странно? Правда? Вообще-то я и чувствую себя немного странно…

— Это отчего ж?

— Э-э-э…

— Ты там не пьяная случайно?

— Нет-нет! — поспешно заверила Злата. — Мне просто плохо! Мне так плохо, просто сил нет!

— Что-то случилось? Ты там не заболела?

— Нет, только ты мне так нужен! Мне так плохо без тебя! Давай, ты приедешь! Пожалуйста, приезжай! — всхлипнула она, и слезы снова покатились по щекам.

— Та-а-ак… — протянул мужчина, а девушка отключила телефон.

— Ну? — спросила Маринка.

— Он не приедет! Кажется, он разозлился! Мой звонок определенно ему не понравился! Ой, Маринка, и зачем я звонила? Кажется, я все испортила! Он бросит меня, точно бросит! — заголосила девушка.

— Эй, Златуль, ты чего это, а? Как же, бросит! Да где ж он лучше тебя найдет? Ты ж умница какая и красавица! Перестань реветь! Да приедет он! Вот я тебе говорю, точно приедет! — утешала ее Маринка, а Злата упрямо качала головой.

Они пили водку, запивая ее рассолом. Так сказать, горе заливали. Маринка вырубилась прямо на стуле, уронив голову на стол. А 3лата едва держась на ногах, спотыкаясь и хватаясь за стены и все что попадалось на пути, все же добрела до дивана в столовой и упала на него. Собираясь провалиться в бездну алкогольного беспамятства, Полянская закрыла глаза и… начался круговорот. Казалось, она попала в какую-то воронку и ее кружит, кружит, засасывая куда-то, а во рту стало кисло. Ее тошнило и вот-вот могло вырвать, но встать или даже просто оторвать голову от подушки. Злата не могла. Она застонала, подняла руку пытаясь нащупать хоть какую-то опору возле себя пытаясь остановить этот бешеный круговорот, перевернулась на бок и свалилась с дивана на пол.

Вскрикнула, больно ударившись головой о ножку стола, хотела подняться, но так и не смогла. Умом она понимала надо встать, выйти на улицу, сунуть два пальца в рот и поблевать, но тело отказывалось слушаться. Руки и ноги как будто и не принадлежали ей больше и были такими тяжелыми — вовек ей их не поднять. Но ей нужно было встать иначе она могла облеваться прямо здесь и так вот и лежать. Господи! И зачем только она пила? Да так ведь запросто можно умереть!

Девушка скрутилась калачиком, поджав под себя колени, прижала руки к груди, закрыла глаза и уткнулась лбом в холодные доски пола. Дышать! Ей нужно глубоко и медленно дышать, может это отвратительное чувство тошноты пройдет само собой.

Когда Злата в очередной раз открыла глаза, в комнате сгустились летние сумерки. Кажется, она все же вырубилась, только легче ей от этого не стало. Попытавшись подняться, она вскоре поняла слишком мало времени прошло и она все так же не может ни на диван забраться, ни выйти во двор. «Может от вина этого у меня отказали конечности? — мелькнуло в голове. — Или вообще паралич какой напал? Так ведь бывает! Я где-то читала!»

Эта мысль привела ее в отчаяние. Из глаз брызнули слезы. Но в следующее мгновение в комнате вспыхнул свет.

— Та-а-ак! — протянул Дорош.

Злата открыла глаза и сквозь пелену слез и пьяного тумана увидела его лицо, склоненное над ней. Лицо, которое то уплывало, надвигалось на нее, расплывалось и не желало приобретать четкие очертания.

— Я умираю! — простонала девушка.

— Я вижу! — с иронией сказал мужчина. — Это ж надо так напиться! — покачал он головой. — Золотая моя, ты, может, молоко с водкой перепутала?

— Не говори мне про водку, меня тошнит…

— Давай-ка ты сейчас встанешь…

— Я бы встала, только у меня нет ни рук. ни ног… Я пытаюсь встать, нох меня не получается! Я их просто не чувствую! Меня, наверное, парализовало! — снова всхлипнула Злата.

Дорош тихонько засмеялся.

— Hу, это вряд ли! Парализовало, — передразнил ее мужчина. — Эго ж надо такое придумать!

— Не смейся! Я по такая уж и пьяная! Это Маринка какой-то дряни принесла…

— Злата, я уехал день назад, а ты уже пьешь с этой девкой! Так золотая моя, у тебя пьяный бред! Давай-ка я помогу тебе подняться!

— Я скучала по тебе, — пролепетала Полянская.

Дорош ничего не ответил.

— Тебя тошнит?

— Да, — как-то уж с лишком обреченно выдохнула она.

Он подхватил ее под мышки, поставил на ноги и, крепко обхватив рукой за талию, повел на улицу. А там, поддерживаемая им, она вызвала рвоту и блевала до тех пор, пока в желудке ничего не осталось, а на лбу не выступил холодный пот. Дорош стоял рядом, держал ее и молчал. В какой-то момент она хотела оттолкнуть его, попросить уйти. Но мужчина лишь сильнее сжимах ее, а потом, слабую и дрожащую, отнес в дом уложил на диван и закутах в одеяло.

На землю опустилась влажная июньская ночь. Теплый воздух, наполненный сладким ароматом цветов и трав, лился в комнату из распахнутого окна, а Злата Полянская куталась в одеяло и дрожала. Ее бил озноб.

Дорош прошел на кухню, поставил на плиту чайник, растолкал ничего не понимающую Маринку, пытающуюся протестовать против такого беспардонного обращения, и выпроводил ее вон. Пока закипал чайник, он убрал со стола остатки их пиршества и заварил огромную чашку крепкого чая. Но прежде чем отпаивать чаем Злату, он достал из кармана мобильный телефон и отключил его.

— Ты спишь? — спросил Дорош, опускаясь на краешек дивана.

— Нет… — тряслась она так, что зуб на зуб не попадал. — Что ж… так… холодно… — пробормотала она.

— Отходняк!

— Ужас! Чтоб я… когда-нибудь еще… взяла в рот эту гадость…

— Давай, выпей чай, полегчает и согреешься сразу!

— Может, лучше кофе?

— Нет, кофеин тебе сейчас ни к чему!

Кое-как приняв вертикальное положение и не переставая кутаться в одеяло, девушка обхватила обеими руками чашку и отхлебнула чай.

— Ты злишься? — помолчав немного, спросила девушка и подняла к нему глаза.

Он сидел на диване рядом, сцепив руки в замок, но взгляд его был прикован к распахнутому окну, и девушка могла бы поклясться — мыслями он сейчас не здесь.

— Нет. Но я так и не понял, что за повод был?

— Повода не было, — вздохнула она и, сделав еще глоток, поставила чашку на стол. — Просто… — она отбросила в сторону одеяло и, пододвинувшись к нему, прижалась щекой к его плечу. — Просто, когда ты уехал, мне стало так грустно, так тоскливо. Как будто мир перевернулся, а мне в нем ничего не надо, кроме тебя.

— И ты решила напиться. Золотая моя, но я ведь не могу все время сидеть в этой деревне, мне и работать надо! А если каждый раз после моего отъезда ты станешь пить, что ж тогда мы будем делать?

— Я не собираюсь пить. Просто мне вдруг показалось, ты уехал и больше не вернешься, — голос Златы дрогнул, она защурилась, но слезы все равно покатились по щекам.

— Злат, — голос мужчины потеплел. Он повернулся к ней, приподнял за подбородок ее лицо и легко прикоснулся губами к ее губам. — Ну что ты выдумываешь? Ну куда я денусь?

— А вот ты так не говори. Что ж там, где ты живешь, девок нет?

Улыбка коснулась красивых, чувственных губ Дороша, а в темных глубинах его глаз заплясали веселые искорки.

— Девки, конечно, есть… — начал он.

— Вот! И они, конечно же, бегают за тобой! — воскликнула она.

— А ты ревнуешь?

— Я? Вот еще!

— Ревнуешь-ревнуешь! А ну-ка посмотри мне в глаза! — потребовал он.

Злата посмотрела, а потом бросилась ему на шею, обвила ее руками и прижалась щекой к его щеке.

— Ну да, ревную! И к девкам из вашей деревни, и к твоей работе, и к людям, с которыми ты там общаешься, к тем, с кем ты разговариваешь, кому улыбаешься. Я ревную тебя и к жизни, той, другой, которой ты живешь без меня! — срываясь на шепот, быстро заговорила она. — Я не знала, даже не думала, что это возможно опять. Нет, какое опять! Что я говорю! Такого, как сейчас, со мной еще никогда не было. Да у меня, только стоит посмотреть на тебя, слабеют и подгибаются колени от желания, от безудержного желания быть с тобой, касаться тебя…

— Так-так-так, моя золотая! И когда ж ты успела меня приревновать, я ж уехал всего день назад? — смеясь, спросил он и, обняв ее за талию, крепко прижал к себе.

— Вот всё это время я лежала на кровати, ревела и представляла, чем ты там занят! Ну и ревновала, конечно.

Дорош тяжело вздохнул и коснулся губами ее виска.

— Злат, а я, честно говоря, даже не думал эти дни ни о каких девках. Нет, вернее, думал. Думал об одной сумасбродке со светлыми длинными волосами и голубыми глазами. Вспоминал, представлял как ты гуляешь по окрестностям или снова отправляешься опекать эту пьянчужку Маринку. Радовался, что забрал Сашку с собой, по крайней мере, мог спокойно уснуть, — зная, пока меня нет, ничего не произойдет. Я сейчас только на работу устроился, в пансионат. Ты знаешь, где он находится?

— Да.

— Так вот, я устроился туда начальником техслужбы, и у меня там такой завал с документацией! Эти два дня мне просто голову некогда было поднять. Просто не представляю, когда смогу во всем разобраться и разгрести весь тот бардак! А еще нужно установить свой авторитет, чтобы дисциплина была. И за Сашкой следить — он мне баню строит. С ним ведь, если не досмотришь, проблем не оберешься…

— Ты делами занят, а тут звонит тебе пьяная девица и отвлекает — прошептала она, целуя его в ушко.

— Ну… — мужчина засмеялся и, отодвинувшись, заглянув ей в лицо. — Я все равно через пару дней собирался приехать. Дальше я бы не смог без тебя.

Несколько бесконечно долгих секунд они смотрели друг друге б глаза А в них… Бывает так: заглядывая в глаза, ты натыкаешься на пустоту непроницаемость, холодность, равнодушие или жестокость. А в темных глазах Витали отражались все те же чувства, которые жили и в ее сердце. И все те невысказанные слова любви и нежности, которые ей хотелось бы сказать и которые ей хотелось бы услышать, были в них…

И сейчас Полянская не могла понять как и в какой момент могла усомниться в нем. Как же могла она подумать, что он бросил ее, если любовь соединяла их, да еще и взаимное желание?

Проснулась Злата на рассвете. Розовый свет утренней зари проникал в комнату сквозь неплотно задвинутые шторы. Дивно заливался соловей в зарослях акации, где-то кричал петух и лаяла собака. В настежь распахнутое окно вместе с утренней прохладой проникал пронзительный аромат сирени.

Хотелось пить, но она не решилась бы сейчас встать и потревожить мужчину, который так и обнимал ее всю ночь, не выпуская из своих объятий. Спать не хотелось. 3лата чуть отодвинулась и, подперев голову рукой, стала всматриваться в черты любимого. Длинные темные ресницы слегка подрагивали, выражение лица казалось безмятежным, а на сухих губах наметилось некое подобие улыбки, как будто ему снилось что-то безумно приятное. Злате тут же за хотелось прикоснуться губами к его губам, но она не стала этого делать. Скоро ему вставать, кажется, вчера он заводил будильник на половину седьмого. Он снова уедет, но это не страшно. Он вернется, а она станет жить и ждать его. И то, что произошло вчера, больше не повторится. О нет, Злата Полянская не льстила себе и знала, еще не раз ей будет грустно и тоскливо, и одиноко без него. Но Виталя об этом никогда не узнает. Чтобы он ни говорил и как бы ни закончился вчерашний вечер, она знала точно: то, что произошло вчера, ему не понравилось. Да он шутил, да, он не дал ей умереть и остался на ночь, но он был явно разочарован.

Он влюбился в своенравную, веселую, пленительную девушку с голубыми глазами и волосами цвета спелой пшеницы, а вчера он нашел пьяное, слабое, растоптанное существо все в слезах и блевотине. Такая она вряд ли ему нужна и, если он ее бросит, 3лата в общем-то не удивится…

Глава 14

Стоял жаркий июньский полдень. Нещадно палило солнце, а на небе уже который день ни облачка. Синее, высокое бескрайнее, как море, оно разливалось над просторами лугов полей и лесов. Легкий ветерок волнами пробегал по травам и колосящейся ржи, но и он не приносил облегчения. Воздух, казалось, просто плавился от жары, но это нисколько не беспокоило Злату Полянскую. Девушка неторопливо шла по заросшей дороге, пролегающей вдоль деревенских огородов, и срывала на ходу ромашки. Короткий цветастый топик на бретельках завязывался на узел под грудью, оставляя живот открытым. Волосы были упрятаны под косынку. Осторожно ступая, она иногда поднимала подол длинной расклешенной юбки из легкого белого шифона. Очки в белой оправе защищали глаза от слепящего солнца, а крем для загара, которым она не забывала пользоваться, — от ожогов.

Над головой кружились ласточки, в лесу кукушка кому-то снова отсчитывала года, над рожью звенел жаворонок, порхали бабочки, гудели пчелы. И было столько умиротворенности в этом жарком летнем полдне, столько красоты и ненавязчивой прелести, находившей отклик в душе девушки. Было так легко и хорошо. И ни за что, ни за какие богатства мира Злата Полянская не променяла бы этот край на что-то другое.

Хотелось упасть в колосящуюся звенящую рожь, закинуть руки зa голову и предаться безделью. Хотелось дремать под шуршание насекомых в траве, хотелось мечтать о светлом и прекрасном будущем, хотелось вспоминать о любимом и единственном…

3лата шла, вдыхая аромат ромашек, и чувствовала себя такой счастливой.

— Злата!!!

Отчаянный крик Маринки вдребезги разбил очарование летнего дня.

Полянская резко обернулась и увидела, как по огороду к ней бежит Маринка и машет руками. Сердце тревожно кольнуло, и подхватив юбку, девушка бросилась ей навстречу. Они сошлись как раз на меже, за которой начинался ее огород.

— Маринка, что? — схватила ее за руку Злата.

От волнения и быстрого бега Маринка не сразу смогла заговорить. Пытаясь перевести дыхание, она лишь махнула в сторону деревни, а потом схватила Злату за руку и потащил за собой. Букет ромашек выпал из рук Полянской и остался лежать в траве.

— Беда Златуль! — только во дворе, когда они остановились, смогла сказать Маринка.

— Кто-то умер? Кому-то плохо?

— Нет, — отчаянно мотнула головой Маринка. — Mаняшу увозят!

— Как? — ахнула Полянская. — Нo…

— Пойдем скорее. Надо что-то делать. Я не могу ее отдать. Я не хочу, чтоб ее забирали! Она моя… — неожиданно девушка схватилась за голову и заголосила.

— Маришка, постой! Нo как же так?

— Ох, Злата, пойдем скорее, пойдем, а то опоздаем… Там председательша и участковый! Злата, пожалуйста, не дай им забрать мою дочку!

— Но с чего вдруг они пожаловали? Ты разве стоишь на учете? Они приезжали раньше?

— Да это все наш депутат недоделаный! Все он выглядывает, выслушивает, а потом в сельсовете сливает информацию! А у нас, ты ж знаешь, все на виду. Он, конечно, в курсе всего, что у нас происходит! Ой, Злата, пойдем скорее! Одна ты можешь помочь! Тебя они точно послушают!

Полянская не была в этом так уж уверена, но Маринке об этом говорить не стала, понимая, что все их доводы, какими бы они ни были, проигрывают перед тем, что увидят органы опеки в доме Максимовны.

Девушки поспешно покинули двор и, взявшись за руки, вновь припустились бежать. Возле дома бабы Ариши царило суматошное оживление. Сама старушка, сидя на лавке, раскачиваясь, голосила и причитала, призывая соседей помочь. Баба Валя, стоя в калитке, что-то говорила, возбужденно размахивая руками, пытаясь остановить людей, приехавших на блестящей новенькой машине. Соседи же, баба Нина, Маськи и дачник с женой Леночкой, которая водила дружбу с бабой Валей и матронами с другого конца деревни, сбившись в кучку, стояли чуть в стороне, негромко переговариваясь, но вмешаться не пытались. Наверное, они, как и Злата, понимали бесполезность этой затеи.

— Добрый день! — запыхавшись, поздоровалась Злата Полянская. — А что здесь за собрание и что происходит? — пытаясь придать голосу уверенности, спросила девушка, глядя поочередно на всех собравшихся.

— Златуля, Маняшу хочуць забраць… — завидев девушку, пуще прежнего ударилась в истерику Максимовна,

— Злата, ды вось за дзiцяцем прыехалi… Кажуць, забiраць будуць… — Няможяа ёй быць тут! Нiякiх условiй. Сама ж бачыш… — подала голос баба Нина.

— Мы пытались их переубедить. Да толку-то… — добавила Леночка.

Представители органов опеки упорно пытались убрать с дороги бабу Валю.

— Не впущу! — приняв позу «звездочки», упрямо твердила она. — Не дам забрать девочку. Не имеете права! — стойко держала оборону баба Валя.

Маринка, не терявшая времени зря и не говоря ни слова, завернула за угол. Сквозь щели в заборе Полянская видела, как она скрылась в доме.

— Извините. — Злата подошла к ним. — А по какому вообще праву вы тут все это устроили, переполошив всю деревню? — холодно спросила она. — Максимовна больна, ей волноваться нельзя, баба Валя тоже в преклонном возрасте… А вы хотите увезти ребенка!

— Девушка, — обернулась к ней дородная женщина в узком костюме и с очками на кончике носа, от которой за версту веяло бюрократизмом.

Злата встречала таких людей, строго следовавших установленным правилам, механизму, который никогда не давал сбоев Достучаться до них, призвать к жалости и милосердию было практически невозможно.

— Вы кто вообще такая и по какому праву вмешиваетесь? У нас есть постановление исполкома. Ребенок не может находиться в этой семье. И мы отвезем его туда, где ему будет намного лучше, — отрезала женщина.

— Правда? А вы хоть раз спрашивали у тех детей, которых увозили от родителей, где им хотелось бы быть и как им лучше? — чувствуя, что начинает заводиться, спросила Злата.

Нет, она все понимала. Они правы, конечно же, правы. Растить ребенка в подобных условиях немыслимо. И, возможно, Маняше будет лучше в детском доме, но какими бы ни были ужасными нынешние условия, здесь она была среди людей, которые ее любили. Как умели, как могли, как понимали эту родительскую любовь и заботу. Чего проще было забрать ребенка, сделать сиротой при живых родителях, покалечить еще одну психику и поставить галочку в отчете, чем сделать все возможное для того, чтобы исправить родителей, помочь и дать им шанс остаться для своих детей родными и самыми близкими. Злата знала такие истории и знала, что многим это помогало. Почему они вот так сразу хотят забрать Машку? Почему бы сначала не сделать хоть что-то для двоих взрослых по сути, несчастных людей, жизнь которых с рождения была беспросветной и пустой?

— Девушка, не вмешивайтесь! Ничего преступного или незаконного мы не делаем. Наоборот, мы хотим, как лучше, а вы устраиваете здесь черт знает что, мешая нам исполнять свою работу!

— Я прошу вас, не увозите ее! — совершенно спокойно сказала Злата. Сняв очки, она водрузила их на лоб и скрестила руки на груди.

— Девушка!

— Вы не можете увезти ее вот так сразу! Вы просто обязаны дать шанс ее родителям исправиться. И вы, в первую очередь, должны помочь им исправиться! — стояла на своем Полянская.

— У нас есть соответствующие документы и решение исполкома!

— А мне плевать! Плевать на ваши бумаги и на ваши решения! Чего проще, сидя в кабинетах, что-то решать, а вот сначала во всем разобраться, понять каждую ситуацию и историю в отдельности, пытаясь исправить и что-то предпринять, это, конечно, сложнее! — злясь, Полянская начинала грубить, не особо замечая это.

Боковым зрением она увидела Маринку, которая вышла из дома, прижимая к груди Маняшу, и теперь стояла у забора, в стороне, с явным намерением в любую минуту сорваться с места и бежать отсюда без оглядки.

— Девушка, а вы, собственно, кто? И какое право имеете вмешиваться? Они что, ваши родственники?

— Нет, не родственники. Просто я понимаю, что за эту девушку и ее ребенка некому заступиться. Она не знает ни прав, ни законов… Вы приехали, бумажку ткнули в лицо, и она должна подчиниться. Но так не должно быть. Изначально ее просто обязаны были вызвать в сельский совет и предупредить. Поставить перед фактом, выбором, как угодно, а не являться как снег на голову. Да, пусть здесь неблагополучная семья, но они могут исправиться и обязаны это сделать!

— Исправиться? Девушка, да не морочьте вы мне голову! Некому тут исправляться! Вы были у них в доме? Там ведь полная антисанитария! У них нет элементарных понятий о личной гигиене! Они сами не моются и ребенка не моют. А чем они ее кормят? Постель не стирана бог знает сколько времени. Одежда воняет так… Тарелки и ложки просто в руки нельзя взять! А вы тут еще смеете возмущаться и указывать нам, как работать?! Да я на вас вообще сейчас вызову председателя и участкового, будете с ними разбираться! К вашему сведению, у этой девушки даже регистрации нет, не говоря уже о виде на жительство! Ее запросто могут депортировать обратно в Россию! Об этом вы тоже, конечно, не знаете? — возмущение женщины из опеки набирало обороты, и голос ее звучал все громче и резче.

— Вызывайте! Пожалуйста, вызывайте кого хотите! Давайте, вызовите еще и ОМОН! Власть за вами и сила тоже! И вы можете ее применить, оправдывая это благими намерениями! Но я знаю точно, как бы все плохо ни было, вы должны дать им шанс, всего один. Да, пусть они непутевые совсем, но я еще раз повторяю, вы гребете всех под общую гребенку, не желая вникнуть, понять и помочь, а так нельзя! И я это так просто не оставлю! — категорично заявила Полянская.

Ее решимость и напор внесла в ряды представителей органов опеки явное смятение и разброд. Сбившись в кучку, они негромко что-то обсудили и потянулись к телефонам, а Злата позволила себе перевести дыхание. Ей удалось пошатнуть их убежденность в собственной правоте, и это уже было маленькой победой. Обернувшись к собравшимся старушкам, девушка ободряюще улыбнулась и знаками попыталась дать понять Маринке: победа может быть за ними.

Вот только, как оказалось, рано она обрадовалась… Представители органов опеки все еще звонили кому-то и что-то обсуждали, а из-за поворота вывернул кортеж — черная иномарка председательши, «Жигули» участкового с мигалками и… темно-синяя «ГАЗель» Дороша.

Сердце Златы Полянской дрогнуло. Дело принимало серьезный оборот. Машина затормозила у дорогой иномарки, и из нее вышла расфуфыренная дамочка в темных очках. Полянская видела ее раньше, она иногда наведывалась в Горновку, но лично они не пересекались. Кажется, ее звали Людмилой Ивановной.

Завидев представителей местной власти, Маринка попятилась и спряталась за угол забора, и Полянская могла предположить: сейчас подружка спешно уносит ноги к сажалке в надежде затаиться. Впрочем, вряд ли у нее получится долго скрываться. Присутствие участкового не оставляло шансов на положительный исход, конечно, он запросто может вызвать ОМОН, и тогда заберут не только Машку в детский дом, за неповиновение властям и Маринку упекут на сутки. Да и Злату могут загрести, это определенно, но она не Маринка — так просто сделать это у них не получится. И только приезд Дороша вселял надежду, но он не торопился выходить из машины, и оставалось лишь догадываться, что здесь делает Виталя в разгар рабочего дня и какое ему до всего происходящего в общем-то дело.

Полянская отвернулась и решительным шагом направилась к представителю местной администрации, понимая, что отвечать и справляться со всем ей придется одной. Она переходила дорогу, когда он, наконец, вышел из машины, и одного-единственного мимолетного взгляда было достаточно, чтобы почувствовать, как от волнения увлажнились ладони. Одного взгляда на его серьезное лицо и сосредоточенно сжатые губы было достаточно, чтобы понять, что приехал он не затем, чтобы помочь ей. Он даже не глянул в ее сторону. Подождал, пока из машины выйдет участковый, и вместе с ним направился к представителям органов опеки.

Гордо расправив плечи, Злата Полянская перешла дорогу.

— Здравствуйте! — поздоровалась она, глядя исключительно на председательшу.

— Здравствуйте! — поздоровалась та, поворачиваясь к ней и снимая очки. — Вы Злата Полянская? Внучка бабы Сони?

— Да. я внучка покойной бабы Сони. Злата Полянская! — кивнула девушка.

— Что ж вы, Злата, здесь воду мутите? Скандалы устраиваете? Людей задерживаете? Меня вот от работы оторвали, участкового, Виталия Алексеевича! К чему все это? Зачем?

— Ненавижу несправедливость! — прямо ответила Полянская, лишь мельком взглянув в сторону Дороша и увидев, как иронично опустился вниз утолок его губ.

— Где ж здесь несправедливость? Здесь как раз все по закону. Мы пытаемся спасти ребенка…

— Людмила Ивановна, но Вы же не станете отрицать: ребенку в любом случае лучше с родителями. Какими бы они ни были, но любой ребенок, которого забрали в интернат оторвав от матери, пусть даже пьяницы и непутевщины, все равно хочет обратно и с легкостью променяет всю ту благоустроенную жизнь в интернате на родительский дом. Людмила Ивановна, послушайте, ведь в этом случае все не так плохо, — интуитивно чувствуя, что с председательшей скандалами и угрозами дело не решить. Злата сменила тон и теперь едва ли не умоляла, понимая, что если и сможет чего-то до биться го только так. — Ведь Максимовна получает пенсию. И если б Маринке помочь оформить хотя бы временную регистрацию, она могла б получать хоть какое-то пособие на ребенка! Да и Сашка, он тоже ведь работает! Спросите у Виталия Алексеевича! Он работает у него и получает деньги. Если б только как-то убедить их закодироваться, все может быть иначе!

— Злата, да много раз я просила их закодироваться и перестать пить! Но все это без толку! Есть такие люди, исправить которых нельзя! Вы только посмотрите, как они живут! А эта сборища, которые они устраивают! А скандалы и дебоши! Вот Вы говорите, дети в любом случае хотят остаться с родителями, а им не жалко их девочку, которая живет в таких жутких условиях? Ни в детсад, ни в школу они ее не отправят, это понятно! И что дальше? Как Вы думаете, что будет, если все пустить на самотек? Злата, давайте на этом закончим! Уж не знаю что у Вас общего с этими людьми, но как педагог и здравомыслящий человек Вы все же должны понимать: так действительно будет лучше!

— Людмила Ивановна, пожалуйста, дайте им еще немного времени. Позвольте мне, как Вы сказали, педагогу и человеку здравомыслящему, попытаться им помочь!

— Не делайте этого, Злата! Напрасный труд! Вы хотите взять ответственность за этот бедлам на себя? Вы думаете, сможете здесь все устроить? Вам это надо? Думаете. они послушают Вас? Я сомневаюсь в этом!

— Можно я попробую? Просто попытаюсь сделать жизнь ребенка чуть лучше и комфортнее! Сашка, может, и пропащий человек, но Маринка, она любит Машку, да и Максимовна, она поможет… Мы вместе справимся!

— Ох, Злата! Вы молодая, красивая! Зачем вам такая обуза? — улыбнулась ей председательша, и Полянская мысленно возликовала. Значит, победа осталась за ней!

— Надо! — убежденно заявила она.

— Ладно, что ж, будь по-вашему! — согласилась женщина. — Даю Вам две недели. Это все, что я могу сделать для Вас. Через две недели мы снова приедем и, если ситуация не изменится, заберем ребенка.

Злата в ответ лишь кивнула, а председательша повернулась к людям из органов опеки, что-то говоря.

— Виталий Алексеевич, а вы едете? — у самой машины собираясь уезжать, обратилась она к Дорошу, глядя на него поверх Златиной головы. Он так к остался стоять позади Полянской, чуть в стороне, и, конечно же, все прекрасно слышал.

— Нет, Людмила Ивановна, я задержусь здесь ненадолго.

Председательша кивнула и отвернулась.

— Ну? — спросил Виталя после короткого молчания обращаясь, видимо, к ней, к Злате.

Полянская медленно обернулась и, ломая пальцы вставила себя взглянуть на мужчину.

— Вот интересно, а ты зачем приехал? — спросила его девушка. — Боялся, они здесь всей толпой не справятся со мной? Ты приехал помочь им?

— Людмила Ивановна позвонила мне на работу и спросила о тебе! Она ведь тебя не знала, а я, в свою очередь, спросил, что случилось. И поехал сюда, потому что знал, какой ты можешь быть упрямой! Хорошо, что все закончилось вот так, но могло ведь быть и по-другому! Мне ведь известно, ты костьми готова лечь за каждого в этой глухой деревне. А тебе известно, моя золотая, что у них действительно все было законно, а тебя как правонарушительницу запросто могли бы упечь суток этак на пять — десять в каталажку! И участковый, кстати, ехал сюда как раз с такими намерениями. Слушать тебя и разбираться он бы не стал. Сгреб бы вас с Маринкой и отвез в обезьянник! И поверь, мне кажется, это не такая уж плохая идея! И что ж тебе, Злата Юрьевна, неймется все, а?

— А-а-а! — насмешливо протянула Полянская, чувствуя, как растут в ней раздражение и обида. — Так ты приехал спасти меня, Виталий Алексеевич? Правда, со стороны казалось, что ты в любую минуту готов был наброситься на меня и действительно посадить под замок суток на десять!

— А это помогло бы? — усмехнулся он.

Сердце Златы болезненно сжалось и от этой усмешки, и от его слов. Ну почему, почему все так? Неужели ее поступки так уж сумасбродны? Неужели теперь в этом мире доброта и сострадание считаются преступлением? Почему ему так сложно понять ее? Почему из-за этого они должны ссориться? Неужели все дело в ее упрямстве? Или все же в другом? Любовь… Как странно, но даже она не смогла примирить их в том, что касалось Горновки, и они снова по разные стороны баррикады. Дорош считал ее упрямой, и, возможно, она такой и была. Но дело ведь было не в этом. Их жизненные приоритеты, взгляды, разница в возрасте и восприятии действительности мешали понять друг друга.

— Нет, не помогло бы!

— Ну, собственно, я так и предполагал!

— Виталя, послушай, а что в этом особенного? Что такого в том, что я сейчас помогла Маринке и не позволила увезти Машку?

— Золотая моя, да ничего особенного в этом действительно нет! Ты молодец, правда! Но скажи мне, положа руку на сердце, ты уверена, что через две недели все изменится? Они перестанут пить и преобразятся, в доме будет порядок и чистота, холодильник будет забит едой и ребенок будет под присмотром?! Ты веришь в это? Ты так самоуверенна! Правда думаешь, тебя послушают? Или Сашка станет терпеть твое присутствие в доме, когда ты возьмешься там навести порядок? А ведь именно это ты собираешься сделать! А там не то, что за две недели, там и за два месяца не выгребешь тот хлам, который они собрали! Но ты ж упрямая, так что я могу лишь пожелать тебе удачи!

— Помоги им! Ты ведь можешь! И ты прекрасно знаешь: две недели слишком мало!

— А зачем мне это? Это ж ты у нас чокнутая, и тебе это просто необходимо, но я-то тут при чем?

Он стоял перед ней, равнодушный, усмехающийся, явно забавляющийся происходящим, чужой и такой далекий, и девушка даже удивилась, как могла она потерять голову и покой из-за него. Сейчас, глядя в его темные непроницаемые глаза, она даже вздрогнула — до того они были пустыми и холодными. «Господи, а как же любовь, нежность и страсть, которые плескались в них?» Неужто ей все это померещилось? В груди стало больно, а от обиды защипало в глазах.

— В самом деле ни при чем! Ты здесь дачник, не местный, какое тебе может быть дело до деревни?

— Ты все правильно понимаешь, золотая моя! — широко улыбнулся он и шагнул в ее сторону. Что он намеревался сделать, Злата так и не узнала. Она отступила на шаг и, отвернувшись, зашагала прочь.

Дорош не побежал следом, впрочем, зная его достаточно хорошо, девушка и не сомневалась в этом. Злата услышала, как завелась машина, но даже не оглянулась. То, что произошло сейчас… Виталю это развеселило, не более. А ее ранило.

Злата шла не оглядываясь, и слезы катились у нее по щекам. Она плакала и ничего не могла с собой поделать. Была любовь, была страсть, а понимания как не было, так и нет. И его не будет, сегодня она в этом убедилась. И единения душ тоже.

Бесцельно побродив по дому, ломая пальцы в отчаянии, Злата покинула дом и отправилась в поля. Там, среди луговых просторов, и дышалось легче и боль отступала. Да и раскаяние не давило так невыносимо, А она раскаивалась, да, раскаивалась в том, что вступила с ним в перепалку, затеяла разговор, просила и обвиняла. Ну кто ее тянул за язык? Знала же: реакция Витали не может быть другой! Лучше бы просто ушла. Впрочем, она не смогла бы просто так это сделать, а если бы и ушла, при встрече все равно сказала бы ему все, что думала. Правда, толку от этого… И вот теперь они поссорились! А ведь она обещала себе оградить свою личную жизнь и отношения с Виталей от всего, что связано с деревней и ее жителями. Ведь только так она могла сохранить их, не разрушая ссорами и обидами. И не смогла. И не сможет. Теперь она это слишком отчетливо осознавала. Горновка уже вошла в ее жизнь и крепко там укоренилась. Да она и была там всегда. Так стоит ли обманывать себя?

Полянская долго бродила по окрестностям, срывая на ходу васильки и ромашки во ржи, и только ближе к вечеру решила вернуться домой, неся с собой целую охапку полевых цветов. Она как раз ставила цветы в вазу на подоконнике своей спаленки, когда увидела Маринку. Девушка куда-то быстро шла по дороге, не оборачиваясь и не глядя вокруг. Злата хотела было окликнуть ее, поговорить, но решила дождаться ее возвращения. Выглядывая в окно, Полянская скоро увидела ее, возвращающуюся обратно. Она так же спешила, неся под мышкой что-то, завернутое в пакет.

— Маринка! — окликнула ее Злата.

Девушка вздрогнула и стала оглядываться по сторонам, не сразу разглядев Полянскую. Как-то неуклюже, пытаясь спрятать сверток подмышкой, Марина подошла к палисаднику.

— Привет! Златуль, спасибо тебе! Ох, и страху ж я сегодня натерпелась! Если бы не ты, Маняшку точно б забрали! — виновато улыбаясь, с ходу начала она.

— Маринка, нам дали две недели, через две недели они приедут снова! И они должны увидеть изменения! Столько всего сделать надо…

— Да, я знаю, баба Ариша мне сказала! Златуля, завтра же я примусь за работу! Дни напролет буду мыть и скрести… Вот посмотришь, через две недели они просто не узнают наш дом! Я все-все сделаю, правда, обещаю!

Девушка говорила так искрение и так убедительно, и Злата верила ей. А под мышкой все сползал вниз сверток, в котором, Полянская уже догадалась, была бутылка самогонки, за которой Маришка и бегали к кому-то на деревню. Взгляд Златы то и дело останавливался на этом свертке, и в какой-то момент, перехватив ее взгляд, Маринка умолкла.

— Сегодня в последний раз, правда, мы ж такой шок все пережили. Надо снять стресс! А потом все, мы в завязках! — отведя взгляд, сказала она.

Злата лишь кивнула в ответ. Она очень хотела верить, что все действительно так и будет.

— Ладно, Злат, я побегу. Меня уже, наверное, заждались! — махнув на прощание рукой, девушка отвернулась, но в последний момент, как будто вспомнив о чем — то, снова обернулась к Злате. — Между прочим, Дорош приехал. Я видела его машину у дома! — сказала она и, выйдя на дорогу, пошла дальше.

Злата до самой темноты, пытаясь заниматься обычными делами, старалась не думать о Витале. Нy и что с того, что он приехал? Уж, конечно, он здесь не затем, чтобы прийти к ней. После сегодняшней стычки у дома бабы Ариши, это, конечно же, невозможно. Он не придет хот я бы потому, чтобы наказать ее. И пусть с каждой убегающей минутой только о том, что он рядом, и могла думать Злата, сердце сжималось от тоски. Желание увидеть его, просто увидеть становилось все сильнее…

Когда поздние летние сумерки погасли и ночь окутала деревню, Злата набросила на плечи кофту, вышла из дома и неторопливо пошла но дороге. Нет, она, конечно, не намерена вламываться в его дом, пытаясь оправдаться, извиниться или попытаться заставить его понять ее. Нет, это было бы глупо и бесполезно, и девушка знала это. Она только посмотрит на него. Почувствует его близкое присутствие, снова как будто коснется той особенной ауры маленького светлого домика, где она провела столько счастливых часов. Ощутит тот невероятный магнетизм, притяжение, лишающее ее воли, которое исходит от Дороша. Возможно, даже почувствует его аромат. Услышит его голос и смех. И этого сейчас, наверное, ей хватит, чтобы, склонив голову к подушке, вспоминать и мечтать.

В окнах маленького домика горел свет, у обочины дороги стояла его «ГАЗель», и царила тишина. Злата постояла немного на дороге, а потом уже известным путем обошла забор по кругу и через огород вошла во двор.

Летняя ночь была теплой и душной, все окна маленького домика были распахнуты настежь, поэтому все то, что происходило внутри, Полянская смогла рассмотреть без труда. Свет в маленьких оконцах был погашен, только в маленькой спаленке светился торшер. Дорош лежал поверх застеленной кровати, закинув ногу за ногу, и читал книгу. Действительно, увлеченно читал, неторопливо перелистывая страницу за страницей. Обидой перехватило горло, и слезы навернулись на глаза. А ведь он не притворялся. Она ни о чем другом думать не могла, а он лежал себе и читал.

Полянская долго стояла вот так, глядя на него из темноты, стояла, пока из-за застилающих глаза слез картинка не стала размытой. Она смотрела на него, а он, как будто чувствуя устремленный на него взгляд, час от часу отрывался от книги и поглядывал в окно. А потом встал, захлопнул книгу и совершенно неожиданно погасил торшер. Долго сдерживаемые слезы покатились по щекам. Дорош спокойно лег спать, а Злата уснувшими полями побрела домой.

Пронзительно и сладко в ночном воздухе разливался аромат липы. Где-то в зарослях то и дело раздавались одинокие переливы соловья. Деревня давно спала, и только звезды смотрели на нее с небес.

Выйдя на дорогу, как раз напротив собственного дома, Злата перешла ее и приблизилась к калитке. И уже потянулась к ручке, когда из-за березы появилась темная тень. Девушка испуганно вздрогнула, не ожидая ничего подобного, и отшатнулась к забору. Но сбежать не успела. Теплые, чуть грубоватые пальцы сжали ее руку чуть выше запястья.

— Я думал, ты все же зайдешь, — улыбаясь, шепнул он ей на ушко. — А ты, сдается мне, собралась до утра простоять под моим окном. А я тут полежал, подумал над всем тем, что сегодня произошло, и тем, что ты говорила… А что мне за это будет, Злата Юрьевна? — весело спросил Дорош.

Он, возможно, шутил, но у нее эти слова, в которых был явный намек на определенные вещи, заставили сердце больно сжаться. И все, что было, как ей казалось, между ними до этого момента, полетело в пропасть. Полянская оттолкнула мужчину и скрылась во дворе, нарушив царившую кругом тишину громким стуком калитки…

Затерявшись в ромашковых лугах, Злата неторопливо шла навстречу легкому ветерку, овевавшему ее тело, облаченное в легкое шифоновое длинное платье, украшенное широкими воланами. Забыв солнцезащитные очки, а потому щурясь от солнца, она все равно подставляла лицо ласковым солнечным лучам, и ветер трепал выбившиеся из косы пряди.

Полянская шла, касаясь кончиками пальцев цветов, и беспричинно улыбалась. И пусть вчерашний день был полон волнений, переживаний и слез, он прошел, унеся все это с собой. Утро дарило новую надежду, а бескрайние просторы полей и лугов, чувство свободы и полета наполняли сердце невероятным ощущением радости и счастья, прогоняя прочь грусть, обиды и тоску. И оно, легкое, светлое, невесомое и волнующее, переполняло душу, солнечным светом плескалось в глазах, заставляя сердце сладко замирать. Оно разливалось приятной истомой по венам и взлетало роем бабочек в животе. Оно созвучно было этому чудесному ясному летнему дню, неспешному течению времени и безоблачному синему небу.

Злата шла и шла, срывая на ходу ромашки, васильки и клевер. Когда букет оказался достаточно большим, опустилась на землю, и сплела венок, который и надела себе на голову. Посидев немного, мечтательно глядя куда-то вдаль, она осторожно прилегла на траву, закинув руки за голову, и, разморенная жарой, закрыла глаза. Какое-то время она еще слышала, как возятся букашки в траве и негромко, лениво шумит лес, убаюкивая…

Злата и сама не заметила, как погрузилась в сон. И неизвестно, сколько он длился, но проснулась она от какого-то странного ощущения. Как будто по щеке и плечу что-то ползало и щекотало. Не открывая глаз, девушка попыталась смахнуть с лица приставшее насекомое, но это не помогло. Злата открыла глаза. И только сейчас почувствовала чье-то близкое присутствие. Резко обернувшись, она наткнулась на внимательный взгляд темно-серых глаз Витали. Он лежал на траве рядом с ней, подперев голову рукой. Лежал, не сводя глаз с ее лица, и нежно ласкал ее сорванным цветком ромашки. Несколько бесконечно долгих мгновений они не сводили глаз друг с друга. Злата первой слабо улыбнулась.

Виталя склонился ниже и осторожно убрал с ее лица прядь волос, нежно коснувшись кожи.

— Прости меня, — чуть хрипловато сказал он.

Злата лишь кивнула в ответ, все так же, не отводя взгляда от его глаз, и легонько тронула его руку. Пальцы их тут же переплелись. Склонившись еще ниже, мужчина коснулся губами уголка ее губ. Злата тихонько рассмеялась и ответила на его поцелуй.

Глава 15

Жарким летним полднем, что-то напевая себе под нос, Злата сидела в беседке, увитой виноградом, и пыталась сладить со старой бабушкиной швейной машиной с ножным приводом и миниатюрным столиком. Вообще-то Злата уже и не помнила, когда бабушка пользовалась ею в последний раз. Она всегда стояла в уголочке, накрытая чехлом. Девушка еще в школе на трудах неплохо шила, вот и решила вспомнить прежние навыки Маняше срочно требовалось пошить постельное белье и починить одежду. Все последующие дни после приезда опеки и обещания, данного председателю, Злата проводила в доме бабы Ариши, занимаясь созданием нормальных условии для маленького ребенка. И заставляла работать Маринку. Своим ежедневным присутствием Полянская вконец их достала, но им приходилось ее терпеть и исполнять все то, что она говорила. В первый же день она прямо сказала Маринке, что не станет помогать, если та сама не возьмется за ум. Злата отсоединила машинку от привода и, перетащив ее в беседку, взялась почистить, проверить и смазать ее. И увлеклась.

— Привет! — раздалось неожиданно над ней.

Девушка вскинула голову и увидела Лешу Блотского. С выгоревшими, почти белесыми волосами, в темных джинсах, белой футболке, голубой рубашке в мелкую клеточку и с черной сумкой для ноутбука наперевес, парень стоял, сощурив голубые глаза, и, улыбаясь, смотрел на нее.

— Привет! — немного растерянно протянула Злата, а нерешительная улыбка коснулась ее губ.

Сразу вспомнилось: она ему не звонила бог знает сколько времени и давным-давно перестала слушать его по радио. И стало так стыдно, просто ужасно стыдно!

— А я здесь вот… — почти застенчиво сказала она и выставила перед ним измазанные руки, растопырив пальцы, — шить надумала.

— И что, ты сможешь все это теперь собрать обратно? — поинтересовался парень, оперевшись плечом о подпорку искрестив руки на груди.

— Не уверена, — девушка засмеялась. — Вообще-то я уже целый час пытаюсь это сделать!

Парень рассмеялся. Злата подняла на него свои огромные голубые глаза и встретила его добрый, внимательный, понимающий взгляд. В его глазах не было ни укора, ни обиды, ни настороженности, ни вопроса. Они так и светились радостью от встречи с ней.

— Лешка, а ты когда приехал?

— Какое там приехал! Я, между прочим, с соседней деревни километра три пешком шел. Совсем забыл, что автобус здесь ходит только два раза в неделю!

— Три! — засмеялась девушка. — В летний период дали еще на один день, как раз завтра!

— Да какая разница? Я ведь, пока шел, чуть от жажды и солнечного удара не умер! До бабушки я бы уже не дошел!

— Ох, ты, Господи! Лешечка, я мигом! У нас же квас холодненький в погребе есть! — воскликнула девушка, бросая свою машинку и собираясь бежать.

— Злат, а может, ты сначала обнимешь меня? Злата рассмеялась и повисла у него на шее.

Искры костра взметались в темное атласное небо, расшитое мириадами звезд, а на западе все еще алел закат. С наступлением ночи пришла, наконец, и долгожданная прохлада. Аромат цветов, травы и цветущей сосны разливался в воздухе, а легкий ветерок шевелил верхушки деревьев и распущенные волосы Златы.

Девушка сидела, обхватив коленки рукой, а в другой держала палку, которой шевелила поленья в костре, а потом, когда та начинала тлеть, взмахивала ею над головой, и казалось, будто огненная ленточка взмывала в небо.

— Я не могла позволить им забрать Маняшу, Леша, — голос Златы Полянской дрогнул. — У меня чуть сердце от жалости не разорвалось! Я понимаю, наверное, ее все равно заберут когда-нибудь, но вдруг мне удастся убедить Маринку взяться за ум? Вдруг материнское чувство в ней все же пересилит тягу к никчемной беспутной жизни? Она обещала мне, и она старается! Но… Я иногда вижу, вечером она бежит на деревню, а потом обратно, за самогонкой к кому-то бегает, это очевидно! Иногда, знаешь, мне хочется позвонить участковому и сдать всех тех, кто гонит самогон на продажу, но боюсь, это не поможет, и она станет бегать в соседнюю деревню…

— Так как же ты убедила их оставить ребенка? — спросит парень.

— Пообещала сделать все, чтобы обеспечить ребенку нормальное существование в доме Максимовны! Вчера с Маринкой целый день убирались в доме бабы Ариши. Скажу тебе, занятие это не из легких. Чтоб убраться там, наверное, надо сначала снести дом и построить новый! Такое чувство, что там не убирались годами. Обзвонила своих однокурсниц и одноклассниц, тех, у кого есть дети, попросила собрать, что-то из одежды для годовалого ребенка. Я и за машинку-то взялась — хотела сшить постельное белье Машке. У бабушки в шкафу нашла отрез ситца, как раз хватит. А вообще, конечно, не мешало бы и покосить у них там, заросли ведь жуткие. И забор, ты видел, в каком состоянии. Сашки сейчас нет, так что можно похозяйничать. Да и у бабы Вали тоже косить некому… — ответила девушка и замолчала.

По другую сторону костра в траве лежал Леша Блотский и, закинув руки за голову, смотрел в небо.

— Лешка…

Парень повернул голову и увидел ее глаза. Огромные, сияющие, бездонные. Казалось, что свет, лившийся из них, мог бы разогнать ночь. Леша улыбнулся.

— Косить пойдем завтра с утра, как только солнце взойдет. Говорят, косить хорошо, когда роса на траве. Правда, почему именно в это время, я не знаю. Надо бы у деда спросить, а заодно и о косе поинтересоваться…

— Лешечка, а ты вообще косу в руках когда-нибудь держал? — хихикнула девушка.

Парень покачал головой.

— Нет. Но думаешь, это сложно? Маши себе! В кино сто раз видел! Да ладно, справимся! Я деда попрошу, он мне завтра с утра урок преподаст, а дальше сам как-нибудь. А заодно посмотрим, что там с забором можно сделать.

— Леш, а ты надолго приехал?

— Нет, — парень улыбнулся и, приняв вертикальное положение, обхватил колени руками. — Я надолго не могу, у меня ведь эфиры, но ты не переживай, мы твоих подопечных в обиду не дадим. И покосим, и забор поправим, и вообще. Но… Злат, знаешь, у нас на радио юбилей. Пять лет. Намечается корпоративная вечеринка в одном из минских клубов и… Я тебя приглашаю.

— Меня? — страшно удивилась девушка.

— Ну да. Обещаю, ты не пожалеешь! Будет весело и интересно. Ты развеешься, и, если захочешь, я покажу тебе Минск и его окрестности.

— Лешка, ну я прям не знаю…

Злата отвела глаза, и первое, о чем подумала, был, конечно же. Дорош. Ну. а как же иначе? Она не хотела уезжать из Горновки и от него. Одна лишь мысль об этом причиняла почти физическую боль. Как же она будет от него так далеко? Как же они не увидятся несколько дней?

— Злат, ты не спеши с ответом, ладно? У нас же есть еще несколько дней, правда? — видя ее колебания, сказал парень Ему очень хотелось, чтобы Злата поехала с ним. а она, он видел это по ее лицу, собиралась отказаться.

Девушка улыбнулась и кивнула. Они еще долго сидели, болтали и смеялись, глядя, как догорает костер и тлеют угли. С лугов к ним подкрадывалась влажная прохлада, кричала птица в ночи таинственно дрожали звезды, и уходить почему-то не хотелось.

— Лешка, а ты когда-нибудь ночевал под открытым небом? — спросила Злата. почти не видя его лица.

— Нет, — парень засмеялся. — Как-то не доводилось.

— И мне тоже. А давай останемся сегодня здесь, а? Так не хочется уходить! — зябко передернув плечами, предложила Злата.

— Давай! — легко согласился он и, закинув руки за голову, растянулся на траве.

Девушка тоже легла, по другую сторону догоревшего костра Повернувшись на бок, она подложила руку под голову и стала смотреть на тлеющие угольки. Лежать на земле было не очень удобно, твердо и колко от травы. И все же до чего приятно было вдыхать аромат земли и цветов, и травы, чувствовать, как легкий ветерок овевает и ласкает кожу. Звезды на небосклоне завораживали. Шепот ночи казался самой чудесной в мире колыбельной. И чувство было такое… Как будто ты — неотъемлемая часть этой летней ночи, этого мира.

— Злат, — шепотом окликнул ее Лешка, когда девушка уже стала засыпать.

— Что? — шепнула она в ответ.

— Иди ко мне.

— Тебе страшно?

— Немного, — парень тихо рассмеялся.

Полянская поднялась и, обойдя кострище, улеглась рядом с ним.

— Ты почему не спишь? — спросила его девушка.

— На звезды смотрю. Знаешь, мне кажется, я никогда раньше не видел такого звездного неба! Если долго всматриваться в него, кажется, оно живое. Звезды мерцают, дрожат, гаг нут и перемещаются. Как будто они живут какой-то своей, особенной жизнью.

— Так они в самом деле живут. Да и где ты, Лешка, мог видеть такое звездное небо? В городе звезд вообще нет.

Девушка еще ближе придвинулась к Блотскому и осторожно положила голову ему на грудь, прижавшись щекой. И сразу стало и удобно, и уютно. Она закрыла отяжелевшие веки и вздохнула, погружаясь в мир снов. А Лешке пришлось приложить немало усилий, чтобы перебороть желание обнять ее и крепче прижать к себе. Ему очень хотелось это сделать, но он так и не решился.

Злата открыла глаза и приподняла голову. Шею ломило, но девушка даже не обратила на это внимания. Вокруг была такая красота! Свежая, первозданная, яркая.

Утро только зарождалось в легкой дымке, плывущей по лугам. Заря окрашивала небосклон за лесом на горизонте. Блеклые краски неба были удивительно чистыми и прозрачными. Роса лежала на травах легкой изморозью, а неумолкающий гомон птиц разрушал тишину. Свежесть и прохлада дышали в лицо.

Поднявшись на ноги, Полянская потянулась и тихонько рассмеялась. Так и хотелось раскинуть руки в стороны, чтобы обнять этот мир, хотелось кричать во все горло, как он прекрасен. Ощущение простого человеческого счастья вдруг наполнило душу, и стало так хорошо…

Переведя взгляд на Лешу, девушка увидела, что он так и проспал всю ночь на спине, закинув руки за голову. И Злата подозревала, чувствовал он себя при этом ой, как неудобно а все для того, чтобы не потревожить ее. В этом ведь был весь Лешка Блотский. Самый добрый парень на свете, самый лучший друг!

— Лешечка! — Злата опустилась перед ним на корточки и тронула за плечо.

Он открыл глаза и улыбнулся девушке.

— В следующий раз, когда решим заночевать в лугах, возьмем с собой что-нибудь мягкое подстелить. Жутко неудобно вот так спать!

— А мне очень даже ничего спалось у тебя на груди! Вот только шея немного затекла. Лешка, нам, наверное, бежать надо! Солнце скоро взойдет, и роса на травах высохнет! Мы ж косить собрались!

Лешка приподнялся на локтях и повернулся в сторону леса.

— И в самом деле…

С трудом поднявшись на ноги, он отряхнул джинсы и протянул Злате руку.

— Бежим? — спросил он.

Девушка кивнула и подала ему руку. Взявшись за руки, они бросились бежать по траве в сторону деревни, а их веселый и счастливый смех звенел над деревней, сливаясь со щебетом птиц. Лешкин дед, Матвей Ефимыч, как раз выходил из парника с лейкой в руках, когда они вошли во двор.

— Лешка! — махнул ему дед.

— Привет, дед!

— Бабушка беспокоится!

— И совершенно напрасно.

— Вот и я говорю, дело-то молодое…

Лешка оглянулся на Злату и засмеялся.

— Дед, ну ты девушку мне не смущай! Мы просто засиделись у костра, а потом решили остаться на ночь.

— Ну, вот и я говорю…

— Дед, у меня к тебе вообще-то просьба! — перебил его Блотский.

— Какая? Там, кстати, Тимофеевна сырники делает, твои любимые, с медом. Шли бы вы с девушкой позавтракали, чего на пустой желудок с просьбами!

— Нет, дед! Позавтракаем мы со Златой потом, а сейчас скажи-ка мне, есть ли у тебя коса?

— Есть, как же в деревне да без косы? А тебе она зачем? Ты что, решил покосить? Так не надо. Я все покосил. Идите завтракать!

— Дед, неси косу! Мне действительно надо покосить, только не у нас.

— А ты-то косу хоть в руках когда-нибудь держал?

— Не держал, так подержу! Ты мне покажешь, а дальше я сам как-нибудь разберусь!

Матвей Ефимыч возражать не стал. Поставив лейку, он пошел к сараю и через пару минут вернулся с косой.

— Смотри. Тут вообще-то особого умения не надо, только чтобы сила была в руках да правильный уклон подобрать. Коса у меня острая, только вчера наклепал, легонько ходит. Вот так берешься и идешь, и идешь, только смотри, чтобы острие вверх смотрело да в землю не вошло. Попробуешь? — дед передал косу внуку.

— Нет. Времени нет, солнце вот-вот взойдет и росу на траве высушит! Ну, мы пошли, дед, а бабушке скажи, чтобы не беспокоилась, мы скоро на завтрак подойдем.

— Ну, идите-идите! Далеко пойдете?

— Да нет, здесь рядом!

Взяв косу, Лешка развернулся и пошел к калитке, а Злата улыбнулась Матвею Ефимычу и последовала за ним.

Миновав поворот дороги, они быстро дошли до конца деревни и свернули к небольшому ветхому домишку бабы Вали, решив начать с него. Покосившийся забор, подгнившие столбы калитки, узкая тропинка к ступенькам и трава по пояс. Они осторожно вошли во двор, боясь, как бы калитка не повалилась.

Лешка посмотрел на дом.

— У них крыша случайно не течет?

— Возможно, и течет. Ты ж видишь, в каком состоянии рубероид. Вернее, все, что от него осталось. Его уже лет двадцать не меняли. Наверное, баба Валя потому и живет у бабы Ариши. У них хоть крыша шиферная.

— Надо бы шифером и ей крышу накрыть.

— Надо, — согласилась с ним девушка. — Только она не накроет. У нее нет денег. Хоть бы телегу дров ей на зиму купить.

— Крышу обязательно надо перекрыть. Ладно, что-нибудь придумаем.

Злата промолчала, но взгляд ее голубых глаз был красноречивее любых слов. Он светился благодарностью и теплотой.

— Баба Валя дома? — спросил Блотский, осматривая двор и прикидывая, откуда начать.

Полянская лишь пожала плечами.

— Замок не висит, значит, дома, — предположил парень.

— А он у нее никогда не висит. Она никогда дом не закрывает, у нее там и воровать-то нечего. Так что она может быть и у Максимовны, и где угодно!

— А огород она сажает?

— Кажется, да. За домом у нее растет картошка. По-моему, весной она сажала ее, — ответила девушка.

— Ладно, — только и сказал Блотский.

Он отошел от тропинки и, взмахнув косой, сделал первую пробную попытку. Получилось так себе. Косу в руках парень держал впервые. Правда, потом дело пошло веселее. С легким звоном скошенная трава ложилась ровными покосами. Злата немного постояла на тропинке, наблюдая за Лешкой и вертя в руках цветок ромашки, а потом решила побродить вокруг дома и посмотреть, что там на огороде.

Огород оказался тоже заросшим. Давно и безнадежно там зеленела полынь, зацветал зверобой и радовали глаз луговые ромашки. Ромашек Злата нарвала целый букет. Только в самом конце, ближе к карьерам, было посажено немного картошки. Она была единственной, что баба Валя признавала и сажала из года в год. И что самое удивительное, эта земля, не удобренная десятилетиями, из года в год, в засуху или наоборот, в дождливое лето, давала отменный урожай.

Во дворе уже все было выкошено, когда Злата туда заглянула. Лешка теперь косил на улице у забора. Покинув двор, Злата вышла за калитку и осторожно уселась на хлипкую скамейку, положив на колени букет.

Солнце взошло над лесом и уже с утра основательно припекало. День обещал быть ясным и жарким. Вытащив из букета цветок ромашки, Злата, как в детстве, стала отрывать от нее лепестки. Любит… Не любит… И, конечно, сразу пришли мысли о Витале. Надо бы обязательно забежать домой и проверить входящие звонки на мобильном. Вдруг он звонил? При последней их встрече мужчина не уточнял, когда они встретятся снова, но он ведь никогда этого и не говорил. Появляется неожиданно и уезжает, ничего не обещая. Вот интересно, он действительно ее любит или это все слова? Словам мужчин верить нельзя. Это Злата Полянская знала всегда. Впрочем, в том, что касалось его чувств к ней, Виталя был немногословен, но вот его глаза… Они волновали ее, будоражили, сводили с ума, заставляя все внутри дрожать и сладко замирать. В его глазах было столько желания, неприкрытого, всеобъемлющего, страстного… Даже при воспоминании о его глазах, его улыбке у Златы замирало сердце. Они не виделись несколько дней, зона уже так соскучилась…

Полянская вздохнула, подтянула к себе ноги и, прижав их к груди вместе с букетом ромашек, обхватила колени руками. Глядя куда-то вдаль, она погрузилась в мечты о предстоящей встрече.

— Ну, Злата Юрьевна, принимайте работу! — голос Лешки вывел ее из задумчивости. — Сейчас покосить у бабы Ариши не получится, но вечером мы продолжим.

Девушка подняла на него глаза и невольно улыбнулась. Парень, взмокший, с капельками пота на лбу и улыбкой на губах, стоял, оперевшись на косу, и смотрел на Злату.

— Шикарно! Лешка, ты молодец! Слушай, ты уверен, что впервые держишь косу в руках? У тебя так заправски получилось!

— Правда? — засмеялся парень.

Девушка энергично закивала. Поднявшись с лавочки, подошла к Лешке и протянула ему букет ромашек.

— Это тебе, так сказать, в награду, мой дорогой друг! — со всей серьезностью и даже торжественностью произнесла она, но огромные голубые глаза смеялись. Парень кивнул, и на мгновение какое-то странное выражение мелькнуло в его глазах. Мелькнуло, и тут же исчезло, а Злата мысленно пожала плечами и не стала зацикливаться на этом.

— Эх, сейчас бы искупаться! — мечтательно протянул он.

— Могу предложить копанку, что у бабы Нины за огородами. Водичка там сейчас холодненькая, правда, придется потерпеть соседство лягушек! — девушка засмеялась.

— Слушай, Злат, но здесь же где-то поблизости есть река! Я когда ехал сюда, видел.

— Конечно, здесь недалеко течет Днепр. Мой родной город стоит на берегу реки, и у нас есть замечательный пляж! Мы туда всегда ходили, а так…

— Слушай, ну а знаменитый пансионат? Он ведь тоже не далеко от реки? И там наверняка для отдыхающих благоустроили пляж.

При упоминании о пансионате кровь прилила к щекам Полянской и сердце как-то странно забилось в груди Пансионат ассоциировался теперь в сознании Златы Полянской с Дорошем. С местом, куда он совсем недавно устроился на работу. С тем миром, куда он ее не приглашал. Той частью его жизни, которая оставалась закрытой для нее, но в которую хотелось заглянуть хотя бы одним глазком. Нет, она, конечно, не надеялась, заявившись в пансионат, тут же встретить его или что-то еще. Просто ей очень хотелось знать о его жизни чуть больше того, что вмещали в себя его приезды в Горновку, маленький домик, бывший всего лишь родительской дачей. Злата ведь прекрасно понимала, его жизнь и то, что в ней происходило, было четко разграничено. Был их роман. И была та жизнь, которой он жил всегда. Жизнь, о которой он почти ничего не рассказывал. Возможно, она и торопила события, но почему-то ей казалось, что Дорош не особенно стремится впустить в ту, другую, жизнь ее, Злату. Он не торопился или не считал их отношения достаточно серьезными? Эти вопросы, омрачая ее безоблачное счастье, иногда всплывали в сознании, и как бы поспешно она ни пыталась их отогнать, они возвращались вновь…

— Конечно, в пансионате есть пляж, вот только вопрос: как мы туда доберемся?

— Легко. У тебя же есть велосипед. Поедем на нем, вернее, я тебя повезу!

Злата засмеялась.

— Лешечка, так туда ехать километров восемь и столько же обратно!

— Ерунда! Доедем! А сейчас, слушай, давай уже пойдем ко мне и позавтракаем, наконец. Если честно, я проголодался!

— Леш, я, наверное, домой пойду. Мне переодеться надо и все такое.

— Злат, да брось! Вот позавтракаем, и пойдешь приводить себя в порядок. Потом к полудню и встретимся. Идем! Бабушка напекла к завтраку таких сырников — ну просто пальчики оближешь!

Парень улыбнулся той самой улыбкой, открытой, доброй и светлой, против которой девушка не смогла устоять и согласно кивнула.

— А вечером возьмем у деда молоток и гвозди и подправим старушкам забор!

После вкусного завтрака и веселого легкого общения за столом с Лешкой и его родными домой Злата Юрьевна попала только ближе к одиннадцати часам. Отперев замок, она почти бегом бросилась в спальню, где оставила мобильный телефон. Но пропущенных звонков не было. Повертев в руках телефон и превозмогая невыносимое желание позвонить, Злата, в конце концов, бросила телефон на кровать и отправилась греть воду.

Когда пришел Лешка, она была уже готова. Вымыв голову, девушка собрала волосы в высокий хвост и, закрутив его, закрепила большой шпилькой, украшенной бусинами из бирюзы. На купальник надела просторную белую тунику из тонкого хлопка, отделанного кружевом. На нос нацепила очки, на голову нахлобучила широкополую шляпу, как раз под цвет глаз. Пляжные шлепанцы дополнили наряд.

Лешка тоже сменил джинсы на шорты и футболку, а фирменные очки делали его похожим на этакого городского плейбоя, неизвестно каким ветром занесенного в деревенскую глушь. Правда, это впечатление тут же исчезало, стоило ему улыбнуться.

Они прикрепили к велосипеду багажник, заперли дом и отправились в путь.

Жара стояла невыносимая, но Лешка быстро крутил педали, и встречный ветер бил девушке в лицо. Она смеялась и все время пыталась удержать шляпу, которая так и норовила слететь.

Ехать по такому пеклу, да еще с таким багажом, было тяжело. Злата видела, как напрягаются у Лешки мышцы плеч и спины и как взмокла от пота футболка. И все же до пансионата они добрались без приключений и, пристроив велосипед на автостоянке, огляделись. Здесь, на территории пансионата, сразу ощущалось близкое присутствие водоема. Прямо от ворот на них повеяло влагой с запахом тины. Свежий ветерок, гуляя, шевелил листья берез и осин, покачивал кроны сосен, принося с собой божественный аромат роз и свежескошенной газонной травы. Под тентами у бара сидели отдыхающие, потягивая прохладительные напитки.

— Сначала в бар! — решительно произнес Лешка. — Я просто умираю от жажды.

— Так у нас же денег нет!

— Я расплачусь карточкой. Надеюсь, у них здесь есть терминал.

Они обошли одноэтажное здание из красного кирпича с большими аркообразными окнами, которое огибала широкая терраса, огороженная невысокими бортиками и фонарями в чугунных абажурах.

— Леш, ты иди в бар, а я тебя на лавочке подожду, заодно и розами полюбуюсь! Никогда не видела такого великолепия! — сказала девушка, останавливаясь у ступеней.

— Ладно, — кивнул Блотский и скрылся за стеклянными дверями.

Огромная клумба перед зданием действительно пестрела великим множеством чайных роз разных сортов и оттенков. Злата подошла и, склонившись, понюхала цветы. Пахли они так… Так сладко, так пронзительно, так по-настоящему…

Девушка повертела головой, оглядываясь по сторонам и превозмогая желание сорвать хоть один цветок. Но вокруг были люди, и обычно в таких случаях как из-под земли обязательно появлялась охрана. Не хватало еще, чтобы их с позором выставили вон, а они проделали такой путь.

Злата снова села на лавочку и, болтая ногами, огляделась по сторонам. Интересно, Дорош сейчас здесь? А что, если прямо сейчас он выйдет из дверей бара? Как он себя поведет? Бросится к ней с распростертыми объятьями?

Полянская тихонько рассмеялась и покачала головой. Конечно, нет! Пусть она и знала его недолго, но некоторые его поступки она могла предугадать. Скорее уж, он пройдет мимо! Нет, ну, конечно, улыбнется, даже поздоровается, но даже шаг не замедлит, проходя мимо. А потом объяснит: он на работе, нему не положено. Злата обидится, но только чуть-чуть, потому что выставлять напоказ свою личную жизнь и что-то объяснять Блотскому у нее нет желания. Но при встрече она ему, конечно, вставит!

Боже! Как же она соскучилась, ну почему он не звонит? Неужели так занят? Может, позвонить самой? Она ведь каждую минуту думает о нем, и ничего не можете собой поделать!

— Злата! Водица! Налетай! — весело воскликнул Блотский, появляясь в дверях бара.

Полянская сорвалась с лавочки и бросилась к нему. Выхватив из его рук запотевшую бутылку с минеральной водой, она отвинтила крышку и, запрокинув голову, поднесла горлышко ко рту. Вода струйкой текла по подбородку и шее, исчезая за воротом туники, но это было так приятно…

Отлипнув, наконец, от бутылки, Злата закрутила пробку и посмотрела на Лешку. Тот смотрел на нее такими глазами… Засмеявшись, она схватила его за руку.

— Бежим?

Блотский улыбнулся, и они бросились бежать к лестнице, которая, круто спускаясь с горы, вела к реке. Цепляясь за перила и рискуя свалиться, они миновали и ее, а потом были качающиеся мостики, перекинутые через заводь, и, наконец, сбрасывая на ходу шлепанцы, они коснулись горячего песка. Счастливые и довольные, они зарывались в него ногами, а их веселый и беззаботный смех все звенел над рекой…

Мужчина, наконец, смог отойти от деревянной колонны, поддерживающей крышу беседки над рекой, за которой он стоял, наблюдая за Златой и Алексеем. Он случайно вышел из здания администрации, просто не в состоянии и дальше находиться в собственном кабинете, задыхаясь от жары, и двинулся по дорожке вдоль реки. Он часто бродил здесь, разговаривая по телефону. Вот и сейчас он вытащил мобильный, набрал номер и даже увлекся разговором, но звонкий девичий смех, ее смех, заставил его резко обернуться и замереть на месте.

Дорош не ожидал ее здесь увидеть. Нет, конечно, она не была бесплотной нимфой лесов и полей, но для него она была неотъемлемой частью Горновки, другого мира, который был там, за зорями. И здесь этот мир, душой и сердцем которого была Злата Юрьевна Полянская, был таким далеким, таким нереальным Прошло всего несколько месяцев со дня ее приезда в деревню, а ему уже казалось, что она там была всегда. И всегда будет И вдруг она здесь и не одна. С Лешей Блотским. «Какая пара!»- кажется, так говорили о них бабки в деревне. Удивительно, но они действительно были красивой парой, идеально подходим! друг другу. И он, несмотря ни на что, понимал это лучше других. Даже когда в шутку пытался ревновать ее, даже когда она уверяла, что они с Блотским только друзья, в глубине души Дорош всегда знал: друзья они только потому, что между ними стоит он. Если бы тогда, в ту первую ночь он сумел побороть соблазн и не коснулся ее! Если бы потом не пришел к ее долгу, чтобы снова увидеть! Если бы не искал с ней встречи! Если бы в то утро сумел сдержать слова любви! Злата Полянская была бы сейчас невестой Леши Блотского. Он увез бы ее в Минск из этой деревни, и они жили бы долго и счастливо.

Будучи эгоистом по своей природе, Дорош Виталий Алексеевич редко думал о других. Злата была одной из немногих, если не сказать почти единственной, кому он по-настоящему желал счастья. Но даже сейчас еще не поздно все изменить!

Дорош стал спускаться по лестнице к реке, не понимая, куда он идет и зачем. Она говорила, что любит его, и он, конечно, верил! Но она ведь так молода, так беспечна. Любовь в таком возрасте — мимолетная иллюзия. Она забудет его очень скоро в объятиях Блотского…

Мужчина ступил на мостик и направился к пляжу. «Интересно. она понимает, что Блотский без ума от нее? А что, если понимает и ей доставляет удовольствие дразнить его, играя согнем? Девушки сейчас, они такие…»

Нет, Злата Полянская не такая! Она особенная! Очень добрая, очень ранимая, чуткая и открытая! Если бы он был чуть моложе, если бы они встретились раньше, он бы никогда ее не отпустил. Но судьба распорядилась по-другому. Ее судьбой был не он. И бесполезно было обманывать себя и ее. Он должен отпустить Злату.

Дорош дошел до середины мостика и остановился. Он увидел их сразу. Как дети, они резвились в воде и выглядели такими счастливыми, такими веселыми и беззаботными!

Забыв обо всем том, что еще секунду назад пытался внушить себе, Виталий Алексеевич почувствовал, как сердце неприятно кольнула ревность.

Глава 16

Злата и Леша в Горновку вернулись лишь к вечеру. Немного уставшие, но ужасно довольные поездкой на пляж. У дома Златы они простились, договорившись встретиться через часок, чтобы потом отправиться ремонтировать забор и косить двор бабе Арише. Девушка закатила велосипед во двор, и первое, что сделала, оказавшись в доме, это, конечно же, проверила входящие звонки. Звонила Анька и кое-кто из институтских подружек. Дорош по-прежнему молчал, и это начинало беспокоить. Повертев в руках телефон, Злата бросила его на кровать и отправилась на огород. После их небольшого путешествия не на шутку разыгрался аппетит.

Ее так и подмывало набрать номер Витали, но сначала следовало остыть. Зная себя, девушка подозревала, чем может закончиться их разговор. Она, конечно, не сможет сдержаться и наговорит такого, о чем тут же пожалеет. Поэтому пытаясь дышать глубоко, Полянская нарвала на огороде редиски, огурцов и зелени и накрошила себе целую тарелку салата, приправив все это подсолнечным маслом. Приготовила омлет с ветчиной и поставила варить кофе.

Покушав и подобрев, Злата вымыла за собой посуду, позвонила родителям, сменила тунику на кружевной сарафанчик и с легким трепетом снова взяла в руки мобильный.

Дорош ответил не сразу. Злата уже собралась в сердцах бросить телефон, когда услышала его сдержанное: «Да!». Сразу захотелось положить трубку, и улыбка, коснувшаяся было ее губ, увяла, не успев расцвести.

— Привет! — сказала она.

— Привет! — ответил он и замолчал.

— Ты что-то не звонишь…

— Я занят! — отрезал он.

— А-а-а… — протянула девушка, только сейчас понимая, ни улыбки, ни нежности в его голосе и в помине нет. — Что-то случилось?

— Нет.

— Ты приедешь сегодня? — все же спросила она, заранее зная ответ.

— Нет.

Девушка нажала отбой и отбросила от себя мобильный Обида, поднявшаяся из глубины души, сдавила горло, а глаза защипало от слез, прежде чем Злата приказала себе успокоиться и не раскисать. Скоро придет Лешка, и они пойдут к старушкам, а потом будут долго бродить по окрестностям, болтая и смеясь, как вчера.

Но почему Дорош так с ней разговаривал? Что она сделала? Что он позволяет себе? Если он думает, что она станет терпеть его выходки… Девушка шмыгнула носом. «Ну зачем он так?»

Полянская крепко-крепко зажмурилась. «Ладно! — мстительно решила она, утирая слезы. — Если он думает, что может обращаться со мной так, как ему вздумается, он сильно ошибается!» Злата вышла в сад, прихватив с собой лейку. Забросив моторчик в колодец, она подключила его к розетке и стала поливать клумбы и грядки, дожидаясь Блотского. Но из головы все не выходил недавний разговор с Дорошем.

Когда пришел Лешка, солнце уже клонилось к горизонту, обещая тихий, безмятежный вечер, наполненный благоуханием цветов и трав. Они вместе закончили поливать и отправились к бабе Вале.

Старушка сидела на лавочке у своего дома и очень обрадовалась их приходу. Горячо поблагодарив их за покос, она призналась, что уже давно поджидает их, чтобы угостить первой черникой. Злата даже не спросила, откуда она знает, что это они тут поработали. В Горновке любое незначительное событие мгновенно становилось всеобщим достоянием и темой для подробного обсуждения. Наверняка, баба Нина видела их в окно.

Ягоды были еще не совсем спелыми, кисловатыми, но все равно вкусными. Злата сразу же насыпала их себе в ладонь и, подбирая губами, стала есть.

Потом они вместе с Блотским чинили забор. Лешка забивал гвозди, а Полянская подавала ему их и держала доски, если это требовалось. К закату поваленный забор бабы Вали стоял как новенький.

Сердечно распрощавшись со старушкой и прихватив с собой баночку с недоеденной черникой, Леша и Злата отправились гулять.

— Будем теперь с Маринкой за черникой в лес ходить! — сказала Злата, когда они неторопливо шли вдоль кромки леса.

Горячим воздухом, прогретым за день, веяло на них из темной чащи.

— И варенье варить? Кстати, ты умеешь?

— Нет, что ты! Варенье мама сварит. Вот когда черника совсем созреет, они приедут за ягодами. А мы с Маринкой будем собирать ее и продавать!

— Это тяжело.

— Я знаю, но надо ж как-то деньги зарабатывать! А еще Маринка говорит, если лето не будет засушливым в этом году, можно еще и на лисичках подзаработать. Баба Маня, соседка твоей бабушки, рассказывала, как в прошлом году они просто озолотились на ягодах и лисичках! Ну, а мне ведь много не надо. Куплю себе костюм и туфли ко Дню знаний, заработаю на продукты. Скоро газ закончится, надо будет заказывать, да и за свет не мешало бы заплатить. Я ведь здесь живу! А еще хотелось бы как-то бабе Вале помочь! Или дрова ей выписать, или, может, шифер купить на крышу. И Маняше тоже. Осень скоро, а у нее теплой одежды нет! Я ведь на работу только в конце августа выйду, а зарплату первую вообще неизвестно когда получу. Ты ведь сам знаешь, как не хочется брать деньги у родителей.

— Знаю. Может, и я смогу чем-нибудь помочь?

— Ты и так помог. Очень помог, я просто не представляла, как мне самой управиться. Уже собиралась учиться косить Судя по тому, что я сегодня видела, вряд ли у меня получилось бы. Спасибо тебе, Лешка!

— Нет, Злат, ну я серьезно. Давай я оставлю тебе немного денег.

— Мне? — округлила глаза девушка. — Что ты, Леш, мне не надо!

— Злат, не тебе, так бабе Вале или Маняше. Я тоже хочу помочь. К тому же я работаю, получаю приличную зарплату и могу помочь!

— Лешечка, ну тебе-то это зачем?

— А тебе?

— Мне? Но ведь я… — девушка пожала плечами. — Я чувствую какую-то странную ответственность за них всех. Мне хотелось бы хоть немного помочь им! Возможно, в этом и нет смысла, это странно и непонятно. Возможно, некоторые меня осудят и не поймут, я знаю, что не поймут. Но я все равно хочу помочь!

— В этом нет ничего странного, Злата, просто время сейчас такое! Делать добро просто так, от чистого сердца, уже не модно, более того, как-то даже стыдно выставлять напоказ то, что спрятано внутри. Сейчас каждый заботится только о себе и о собственной выгоде! Кому интересна эта умирающая деревня? Кому нужны эти люди, доживающие свой век? Кого волнует, как здесь всё было раньше? И никто не станет печалиться, если деревня и вовсе исчезнет с лица земли!

— Как странно, Лешка, что ты все это понимаешь, — задумчиво сказала Злата, срывая на ходу розовый цветок смолки клейкой.

— Я понимаю все это в большей степени через тебя, Злата. Вот как ты все это видишь, я так и понимаю! И знаю, это правильно, так и должно быть! Ты знаешь, только после знакомства с тобой мне открылись иные стороны жизни, неведомые ранее, и это стало для меня в некотором роде потрясением.

Солнце скрылось за горизонтом. Небо полыхало золотисто-розовой дымкой заката. Безмятежный покой, как благодатная молитва, разливался над миром. Деревня, полускрытая садами, лежала перед ними тихая и безлюдная. Только где-то далеко был слышен собачий лай. Да жаворонок в полях мелодично и громко заливался, то падая камнем вниз, то снова поднимаясь к небу. И было так спокойно, и было так хорошо…

Злата смотрела на этот дорогой ее сердцу мирок и не понимала, как можно равнодушно относиться к нему, как можно пройти и не заметить, как можно дать ему погибнуть. Нет, она не даст. Как это сделать, девушка не знала. Пока не знала. Ей было всего двадцать три года. Она, так сказать, еще только вступала на широкую дорогу жизни, но твердо знала, ее судьба и судьба Горновки неразрывно связаны.

— Леш, а когда ты уезжаешь в Минск? — спросила девушка, не оборачиваясь к нему.

— Завтра.

— Завтра? — переспросила она. — Я поеду с тобой!

Она не собиралась ехать, даже не думала об этом. Эти слова сами собой слетели с губ, и она не собиралась их брать обратно.

Блотский только кивнул в ответ. Как будто и сам забыл о своем приглашении, как будто не думал об этом весь сегодняшний день и оттягивал момент, когда надо было напомнить о скором отъезде, спросить о ее решении и услышать в ответ тихое, но твердое: «Нет!» Едва сдерживая желание радостно засмеяться и схватить Злату Полянскую в охапку, он неторопливо продолжал идти рядом с ней.

Они бродили вокруг деревни, тихонько переговаривались, но больше молчали, каждый думая о своем и просто наслаждаясь теплым летним вечером. Сегодня ребята решили не гулять допоздна. Завтра утром надо было рано вставать. Каким-то образом надо было добраться до районного центра, побывать в родительской квартире и успеть после обеда на автобус до столицы.

Леша проводил девушку до калитки, пожелал спокойной ночи и как бы в шутливом жесте пожал ей руку. Злата засмеялась и убежала домой. Леша постоял еще с минуту и, засунув руки в карманы, неторопливо пошел вперед.

Золотистая луна взошла из-за леса, осветив дома, улицу и вербы-великанши, что росли вдоль дороги, таинственным волшебным светом. Леша шел, глядя на луну — верную подругу всех влюбленных, шел и мечтал. Мечтал о том, что будет завтра. О том, как они будут ехать вместе в автобусе и Злата будет сидеть рядом с ним. Мечтал о нечаянных прикосновениях, от которых его бросало в дрожь. О ее больших голубых глазах и трепещущих ресницах. О поцелуе, на который сегодня он так и не решился. Он обещал себе, что не станет больше притворяться и скажет ей все, а там будь что будет…

А Злата… Войдя в дом, девушка не стала зажигать свет. Сбросив шлепанцы, она прошла босиком по гладким прохладным половицам к себе в комнату и, взобравшись на кровать, распахнула настежь чуть прикрытые створки окна. Лунный свет, пробиваясь сквозь листья деревьев, проникал в комнату и ложился на пол причудливыми сказочными узорами. Они дрожали и менялись, как живые. Легкий ветерок, теплый и ласковый, заставлял трепетать листья березы, что росла на углу дома. Теплая ночь и лунный свет господствовали над миром и над душами людей, пробуждая мечты и желания.

Благоухание цветов в саду врывалось в открытое окно и, кружа голову, порождало сладкие и столь желанные мечты. Леша Блотский мечтал о Злате. А Злата мечтала о другом. Уткнувшись щекой в сложенные на подоконнике руки, она всматривалась в ночь и как будто не видела ее. Она мечтала о человеке, которого не видела целую неделю, который был ей так нужен, но сейчас был так далеко.

Его холодность сегодня очень обидела и задела ее, и именно поэтому она сегодня согласилась поехать с Лешкой в Минск. Парень так много делал для нее, и Злата просто хотела отблагодарить его.

Но эта летняя лунная ночь стирала обиды, и больше всего на свете Злате Полянской хотелось, чтобы любимый человек был сейчас рядом. С ним ей хотелось сидеть у окна, чувствуя его крепкие и надежные объятия. С ним ей хотелось любоваться этой ночью и потихоньку шептать всевозможные нежности и слова любви. Хотелось слышать его тихий веселый смех, от которого у нее мурашки бежали по спине. Хотелось дышать его дыханием и чувствовать себя самой счастливой на земле.

Злата долго еще сидела у открытого окна, а потом осторожно прикрыла его, пододвинула к себе ноутбук, открыла его и стала писать.

Дороша не было сейчас с ней рядом. И напрасны были ее смутные надежды и ожидания. Он как сказал, так и сделал. Она была не властна над ним, но над своим романом и его героями она имела полную власть. Эта волшебная ночь не прошла бесследно. Почти до рассвета пальчики Златы Юрьевны, молодой талантливой писательницы и фантазерки, неустанно порхали по клавиатуре, рисуя ночь, и мечты, и ожидания, которые сбылись у ее героини.

Когда Лешка, не дождавшись, когда ему откроют входную дверь, перелез через палисадник и приоткрыл сворку окна, картина, открывшаяся ему, заставила парня улыбнуться. Его подружка, не раздевшись, сладко спала на неразобранной постели, прижимая к груди ноутбук. Парень вздохнул и осторожно постучал.

До районного центра они добрались на удивление легко. К бабе Мане сын приехал, а так как он никогда надолго не задерживался в родительском доме, ребята успели собраться и подъехали с ним. Дома у Полянских они плотно позавтракали, позвонили на автовокзал, чтобы узнать расписание автобусов. Злата предупредила родителей о своем отъезде и собрала необходимые вещи: платье, которое она надевала на выпускной в университете, и сапожки на высокой тонкой шпильке из белого атласа в тон платью. Родители были рады повидать Блотского, рады, что их дочь наконец-то выбралась из Горновки и решила paзвеяться. Они ничего не сказали ей, но в душе… В душе они были уверены, что Лешка Блотский скоро станет их зятем. Ведь они были такой красивой парой.

Всю дорогу до Минска Злата проспала у Лешки на плече. Сказались бессонная ночь и невыносимая духота, царившая в автобусе. Зато по прибытии на Центральный автовокзал чувствовала себя бодрой и отдохнувшей.

Лешка жил на улице Карла Маркса, в угловом доме, недалеко от Александровского сквера. Просторную однокомнатную квартиру ему оставили бабушка к дед, которые теперь не мыслили своей жизни без Горновки. Парень вызвался было нанять такси, чтобы добраться до дома, но Злата, решительно отказавшись, захотела поехать на автобусе.

Сиреневые летние сумерки опускались на город. Затихала дневная суета, зажигались фонари и неоновые вывески магазинов и кафе. Молодежь гуляла по тротуарам и бульварам. Время дневных забот и беготни уступало место другой жизни, бурлящей, веселой, разгульной, ночной. Беспечность, как шампанское, кружила голову, и вкус его, кажется, ощущался на губах.

Злата Полянская бывала в Минске раньше. От университета они не раз ездили сюда на экскурсии, и все же почему-то сейчас ей казалось, она в столице впервые. Восприятие города сейчас было иным И уж, конечно, родной районный центр и сравнима нельзя с Минском. С его суматошностью он казался сонной провинцией по сравнению с этим средоточием бешеного темпа. Жизнь здесь била ключом, увлекала за собой в бурлящий водоворот. Другой уровень жизни, другие возможности, но притягивало даже не это. Атмосфера здесь была иной, энергетика, ритм и даже сам воздух. По-настоящему знакомясь с Минском из окна автобуса, Злата при зналась сомой себе, что ей здесь нравится.

Они вышли на проспекте и дворами отравились к Лешкиному лому. Четырехэтажному, на два подъезда. Такие дома были и в Гомеле, на главной улице города, и они безумно нравились Злате. Украшенные лепниной, с узкими окнами и маленькими балкончиками, огороженными балюстрадами, они были воплощением настоящей архитектуры. изящества и надежности. Небольшой чистый дворик, липы, лапочки у подъездов, детские качели.

У Златы в Москве была знакомая, с которой они периодически общались, так вот та, впервые приехав в Минск, была в первую очередь поражена чистотой, царящей вокруг. И Злата Полянская это тоже не могла не заметить.

— Леш, а родители твои где живут? — спросила девушка, когда они поднимались по лестнице на третий этаж. Лифта здесь. естественно, не было.

— В Октябрьском районе. И я там всю жизнь прожил. в школу там ходил и в университет оттуда ездил. Но когда представилась возможность пожить одному, я ей воспользовался. Я очень люблю своих родителей, но в определенный момент мне захотелось самостоятельности и собственной жизни. Да и тебе ли этого не знать! — парень улыбнулся.

Он нервничал, а Полянская этого не замечала. Она наоборот была безмятежна и спокойна. Ей даже в голову не приходило, что в квартире Блотского они будут одни, два взрослых человека, мужчина и женщина, и… Злата Полянская безоговорочно верила Лешке Блотскому. Он 6ыл для нее другом, едва ли не братом, но мужчину, тем более влюбленного мужчину, она почему-то не желала в нем замечать.

— Да уж! — засмеялась девушка. — Мы сегодня куда-нибудь пойдем? — задала вопрос Злата, когда они остановились перед тяжелой металлической дверью.

— Можем и сходить, если хочешь!

— Нет. Я есть хочу, а еще в душ! После этих автобусов я чувствую себя такой грязной. У вас здесь хоть поду горячую не отключили?

— Надеюсь, нет.

Воду не отключили, поэтому на правах хозяина дома Лешка остался на кухне готовить ужин, а Злата, прихватив все необходимые предметы личной гигиены, отправилась принимать душ. А когда вышла оттуда, чистая и румяная, с махровой чалмой на голове, по всей квартире уже разносились божественные ароматы чего-то очень вкусного, а сам Лешка, повязав передник, стоял у плиты.

— Леш. ты что, пир здесь решил устроить? — смеясь, поинтересовалась она, заглядывая ему через плечо.

— Ну, не пир Злат, а может, я за вином сбегаю? Ты ведь в первый раз у меня в гостях. Это событие определенно надо отметить!

— Ага! Сейчас напьемся, и потянет на всякие приключения!

— Например, какие?

— А вдруг я приставать к тебе начну? — пошутила девушка, сделав огромные глаза.

— А вдруг я не устою? — шуткой на шутку ответил ей Блотский.

Девушка засмеялась.

— Ты устоишь я знаю, а мне утром, знаешь, как стыдно будет! Ладно. Лешка, давай, беги за вином, только сначала расскажи, что мне со всем этим на плите делать, пока тебя не будет.

— Варить, помешивать пробовать, переворачивать снимать! — перечислил парень. развязывая передник и протягивая его девушке.

— Ужас! — округлила она глаза. — Лешечка, ты быстро беги, особенно не выбирай! Ты ж знаешь, я не привередливая! А то как бы я тут всю эту вкуснятину не сожгла.

Блотский вернулся быстро, так что ничего не подгорело и не выкипело. Пока Лешка накрывал на стол, Злата в ванной высушила волосы и заплела их в косу. И халат сменила на тонкие спортивные брючки и топик. Усевшись за стол, они открыли вино и стали есть.

Было за полночь когда ребята, наконец, встали из-за стала. Кушая, болтая и смеясь. они не заметили. как выпили бутылку вина, но пьяными не были. Просто легкая расслабленность кружила голову, теплый ветерок, проникая в распахнутое окна трепал занавески. Где-то бурлила ночная жизнь столицы, но здесь, в маленьком дворике, она была почти не слышна. Так иногда до них доносился звук проезжающей машины. Шелестела листва лип в цвету да на лавочке негромко выясняла отношения парочка.

Лешка выглянул в окно и улыбнулся.

— Соседка моя! Школу закончила в этом году. Каждую неделю новый кавалер и каждую неделю вот такие разборки на лавочке!

Злата рассмеялась.

— Молодежь!

Лешкина квартира, считаясь однокомнатной, имела одно немаловажное преимущество — нишу. Причем довольно глубокую. В ней еще Лешины бабушка с дедом устроили себе небольшую спаленку, отгородив ее от большой комнаты-гостиной горкой. В этой самой спаленке преспокойно умещалась большая кровать, небольшой платяной шкаф, тумбочка и торшер. Вот эту самую комнатку Леша и предоставил в полное Златино распоряжение. Сам он, даже будучи один, там не спал. Ему как-то больше импонировала просторная гостиная с высоким потолком, украшенным лепниной, и диван, который почти никогда не собирался Разобравшись, кто и где спит, они, наконец, улеглись во втором часу ночи.

А утром Лешка, сварив кофе, опаздывал на свою радиостанцию, бегал по квартире и не находил нужных вещей, а Злата сидела на маленьком балкончике, наслаждаясь и кофе, и ясным солнечным утром, и лишь посмеивалась над ним.

Сегодня у него был дневной эфир Он звал с собой на радиостанцию Полянскую, но она отказалась. Она уже созвонилась с одной из бывших однокурсниц и собиралась встретиться с ней в кафе, здесь же на проспекте.

В конце концов, Блотский вызвал такси, пообещал самому себе и Злате в срочном порядке обзавестись личным авто и уехал. Злата, помахав ему на прощание с балкона, тоже отправилась собираться.

Когда вернулся Леша, она уже была дома и старательно наносила макияж, пристроившись и прихожей возле старого зеркала. Парень попробовал было пошутить над ней, но Злата Лишь рукой махнула.

— Смейся-смейся. Лешка! Вот я посмотрю, как ты будешь смеяться, когда на этом нашем корпоративе я буду выглядеть провинциальной простушкой среди гламурных красоток и тебе будет стыдно за меня!

— Это ты-то провинциальная простушка?

— Конечно!

— Ага! Как бы мои коллеги, завидев тебя, не оставили своих гламурных дам!

— Скажешь тоже! — засмеялась девушка.

Дамы, пришедшие на корпоративную вечеринку, в самом деле выглядели шикарно. Красивые, ухоженные, элегантные. Злата в своем белом платьице из кружева, атласа и шифона, украшенном большим белым цветком, конечно, выделялась среди них и поначалу чувствовала некоторую неловкость. Все-таки выглядела она слишком просто, и это бросалось в глаза.

В ее сторону то и дело оборачивались и видели: они с Лешей составляют красивую пару, но притягивало взгляды другое… Естественность и непринужденность в ней чувствовались издалека. В ней не было ни притворства, ни фальши, ни жеманства. Она улыбалась, а казалось, от нее исходит какое-то невидимое сияние. Открытый взгляд огромных лучистых глаз и искренняя, теплая улыбка. Врожденное изящество движений и настоящая белорусская красота от земли и неба, от лесов и полей, от рек и озер. Ее появление в этой светской тусовке стало подобно легкому бризу в жаркий полдень, солнечному лучу в пасмурный день, теплому огоньку в морозный вечер. И то, как она держалась среди них, внушало уважение. А ведь здесь были и известные люди, телеведущие, шоумены и звезды эстрады. Но ее это, казалось, нисколько не смущало, не заставляло робеть и тушеваться.

Она вежливо здоровалась с теми, кого Блотский ей представлял, отвечала, если ее о чем-то спрашивали, улыбалась, если говорили что-то остроумное или веселое, но особого восторга по поводу своего пребывания здесь не выражала. Нет, на самом деле она, конечно же, волновалась, ну а как же иначе: Злата ведь никогда не была в таком месте и в таком обществе. Но Лешкины теплые пальцы, которые не выпускали ее ладонь, поддерживали ее, подбадривали и придавали уверенности.

На сцене выступила какая-то группа, которую периодически прерывали. Многим хотелось сказать несколько слов со сцены, поздравить.

Лешка остановил официанта и взял им со Златой по бокалу искрящегося шампанского, а потом пригласил девушку к столу.

Вечер шел своим чередом. Было шумно, весело и немного душно. Многие танцевали, и Лешка со Златой тоже после пары бокалов шампанского отплясывали вовсю. Блотскому, конечно, неудобно было в галстуке и пиджаке, но таким был дресс-код сегодняшнего мероприятия. У Златы перед глазами все кружилось, и она кружилась, чувствуя себя легко и весело. Наверное, поэтому она как-то даже не заметила, когда к Лешке подошли и тронули за плечо. Парень обернулся и остановился. Они о чем-то заговорили с подошедшим парнем, из-за громкой музыки девушка не расслышала, о чем шла речь. Только когда парень отошел, Лешка снял пиджак и протянул его Злате.

— Я отойду ненадолго, только ты не скучай! — прокричал он ей на ухо.

— Лешка, ты что! — девушка ухватила его за рукав рубашки, уверенная, что он собрался идти с кем-то на разборки.

— Злат, да все нормально! — улыбнулся он и почти насильно всучил ей пиджак.

Он отвернулся и зашагал прочь, а Полянская так и осталась стоять, глядя, как парень растворяется в толпе. Девушка растерянно огляделась — все продолжали танцевать и веселиться. Лона не знала здесь никого, к кому можно было бы обратиться и попросить помощи.

Сорвавшись с места, Злата стала пробираться сквозь толпу, крепко сжимая Лешкин пиджак. Хотя куда бежать, она не знала. Музыка неожиданно стихла.

— Дамы и господа, прошу минуту внимания!

Кто-то снова собрался произносить речь. Но девушка уже не обращала на сцену внимания. Вертя головой, она пыталась рассмотреть в толпе белую рубашку Блотского или дверь, через которую можно было покинуть зал.

— Для тех, кто, возможно, еще не знаком с этим парнем, хочу представить вам Алексея Блотского!

Злата резко затормозила и обернулась к сцене. С гитарой в руках там стоял Лешка.

— У этого парня определенно талант. Один раз, так, от скуки, б одном из ночных эфиров он подыграл себе на гитаре какую-то песенку. Какую, я уж и не вспомню. А на следующий день нам оборвали телефон наши радиослушатели, требуя поставить в эфире эту песню в его исполнении! Я замолкаю и исчезаю а вы приветствуйте Алексея с песней «Странник».

Лешка улыбнулся и чуть поклонился, подходя к микрофону, а Злата поменяла направление и стала пробираться к сцене. Лешка пел под гитару? Да, она помнила, он рассказывал ей о своих увлечениях… Но перед ней он никогда не держал в руках гитары. Никогда ничего не исполнял. Он не предлагал. Она не просила. А тут оказалось, парень что-то исполнил в эфире! Почему она это пропустила? Ах, ну да! В последнее время ей было не до Лешкиных эфиров. Но почему ж тогда парень ей ничего не сказал? Ну, Лешка!

В воцарившейся тишине прозвучали первые аккорды. Парень поднял глаза и без труда отыскал в толпе белое платьице и огромные глаза своей спутницы. Лешка чуть заметно улыбнулся, и Злата ответила ему тем же!

Сильный, чистый голос Блотского, разносясь по залу, проникал прямо в душу Златы Полянской. Знакомая с детства песня звучала совершенно по-другому в исполнении Леши. В ней были эмоции, в ней были чувства, каждое слово, казалось, исходило из самого сердца. Прижимая руки к груди, девушка, как зачарованная, стояла и смотрела на Лешу Блотского, а в глазах застыли слезы.

Песня закончилась. Парень передал кому-то гитару и под бурные аплодисменты прошел в зал.

— Ну? — спросил он, подходя к девушке.

Зажмурившись и пытаясь сдержать слезы, которые все равно скатились по щекам, Злата засмеялась и неожиданно и для самой себя, и тем более для Лешки шагнула к нему, обвила шею руками и прижалась виском к его щеке.

— Лешечка, да ты просто… Почему ты никогда ничего не пел мне? У тебя ж так здорово получается! Тебе не диджеем на радио работать надо, тебе петь надо! У тебя ведь талант… Все, теперь ты мне при каждой встрече будешь петь песни под гитару! Так и знай, теперь я твоя поклонница!

Парень рассмеялся и, чуть помедлив, осторожно обнял ее за талию.

— А плачешь ты чего?

— Я? — девушка чуть отстранилась от него и заглянула в голубые глаза. — Да я не плачу! Это так, от эмоций и радости! — девушка вытерла влажные от слез щеки и улыбнулась.

— Шампанского?

— Да!

Парень убрал руку, выпуская Злату из своих объятий, и пошел за шампанским. Они выпили по бокальчику и решили отправиться домой. Блотский предложил вызвать такси, но Злата пожелала пройтись пешком. Ночь была теплой и душистой, спать не хотелось, и торопиться, в общем-то, было некуда.

— Ты уверена? — спросил ее Лешка на улице, косясь на ее шпильки.

— Конечно!

— Ну, смотри. Ведь путь не близкий до проспекта!

Парень протянул ей руку, своим особенным жестом, ладошкой вверх, которым каждый раз как будто предлагал и дружбу свою, и помощь, и поддержку, а Злата с улыбкой вложила в нее свою ладонь, как вкладывала каждый раз, с самого начала принимая все предложенное им.

Они шли по ярко освещенным улицам, навстречу им то и дело попадались компании молодежи, на лавочках сидели влюбленные парочки, и, несмотря на позднее время, было достаточно оживленно.

— Как тебе сегодняшний праздник? — спросил ее парень.

— Мне понравилось. Леш, а вот скажи, ты не думал по-настоящему заняться артистической деятельностью? По-моему, нашей эстраде очень не хватает талантливых артистов.

— Злата, знаешь, это ведь не так-то и просто… И денег для этого нужно немерено.

— Лешка, но у тебя есть одно преимущество!

— Какое?

— Ты можешь в эфире что-то наиграть, и это кому-то понравится. А можешь и вовсе записать песни на диск и ставить их в эфире. Их услышат люди, и о тебе узнают. А возможно, и какой-нибудь продюсер обратит на тебя внимание. Вот сегодня сколько известных людей было на вечеринке…

— На самом деле по-настоящему талантливых людей хватает у нас в стране. Взять хотя бы детей-инвалидов из маминой школы! Я часто бываю на концертах, которые они там устраивают, и сам не раз принимал в них участие. Там такие таланты, такие голоса… Но до них никому нет дела. Все это так и остается на уровне школьных праздников, и потом жизнь, она ведь никого не щадит. Да и люди у нас, Злата, хотят видеть на сцене красоту.

— Сейчас только красоту и хотят видеть! У нынешних звезд, наводнивших нашу эстраду, таланта нет и в помине, да и красота их сомнительна. А у тебя определенно талант. И еще. Знаешь, я всегда верила: если чего-то очень хочешь и примерно знаешь, как этого добиться, все обязательно получится. Конечно, придется потрудиться, но, как известно, только так что-то стоящее и получается. А у тебя уже есть ориентиры, есть друзья-музыканты…

— Да, но мы всего только и поем уже известные любимые всеми хиты прошлых лет. Этим, если подумать, занимаются артисты любого ресторана и тамада на любом празднике. У нас ничего своего нет. Да и направление, в котором нам хотелось бы работать, не так уж популярно.

— То есть вам только и нужно, что музыку написать и слова?

— Да. Потом еще записать на профессиональной студии и продвинуть наше творение на радиостанции…

— И что же, все так плохо? Никого не посещает вдохновение? Ладно, текст песни, я понимаю, это сложно, но с музыкой у твоих друзей проблем-то не должно быть. Они ж в университете культуры учатся. А там, я думаю, даже без таланта и призвания композитора учат музыку писать…

Лешка засмеялся.

— Значит, дело за малым. Остались стихи. Эх, ешкин кот жаль, у меня с поэзией туго! А то бы я вам чего-нибудь сочинила!

— Ну, спасибо, Злата!

— А я, знаешь, Лешка, сегодня ведь встречалась со своей однокурсницей. Она после университета устроилась в издательство работать! Она мне сегодня сказала, роман мой просто так никто печатать не будет. У меня нет имени. А покупать неизвестного автора не особенно торопятся. И чаще всего свои первые работы авторы печатают за свой счет. А это вообще-то немалые деньги!

— В нашей стране все так. А культура и поддержка талантливых людей — это вообще особый случай. А то, что выделяется, весьма скудно. Нет, какие-то программы, конечно, есть. И они осуществляются. Но поддержка молодых талантов в их число не входит. Каждый пробивается, как может, и если кому-то удается все же «взлететь», считается чудом. Но ты ведь не просто кто-то. И твой роман нечто потрясающе-грандиозное, такого наши издательства еще не видели. Они будут сражены!

— Леш, а если меня никогда не напечатают? Ведь это мне кажется, что я пишу что-то особенное, а вдруг люди в издательствах решат по-другому?

— Такого просто быть не может! И наши редакторы, я уверен, ищут таланты! Почему бы тебе не попробовать отнести в издательства первые три главы и написать аннотацию на весь роман? За границей именно так и поступают.

— Нет! Считай меня суеверной, но пока я не допишу роман, его не увидит ни один человек!

— Даже мне не покажешь?

Девушка покачала головой.

— Только ты не обижайся, ладно?! Ну, просто я еще и стесняюсь!

— Ну, а как люди его увидят, если ты стесняешься?

— Так то ж будут чужие люди! Они пусть читают, а перед близкими мне как-то неудобно. Ты ж знаешь, не все из того, что я пишу, выдумка. В большей степени история Горновки основана на реальных фактах, описанных мною. И я, наверное, ужасно боюсь критики. Ну, вдруг скажут, что я неправильно пишу и не так понимаю некоторые вещи.

— Я не буду тебя критиковать. К тому же ты не можешь и не должна понимать все так. как все. Ты писательница, и это естественно, что ты видишь все по-другому! — весьма серьезно заявил парень.

— Ах, Лешечка — вздохнула девушка, взяв парня под руку. — Как хорошо что ты есть! Просто не представляю, что бы я без тебя делала!

— Ох, что б ты без меня делала! — подразнил ее Лешка. — Может, зайдем в магазин еще за шампанским?

— Давай! — легко согласилась Злата.

Глава 17

Они купили шампанского и двориками дошли, наконец, до Лешкиного дома. Потихоньку переговариваясь и смеясь, они не замечали ничего вокруг. На лавочке у Лешкиного подъезда, съежившись, сидела одинокая фигурка, но они прошли мимо, даже не взглянув в ее сторону.

Оказавшись в квартире, Лешка, сбросив с себя пиджак и стянув галстук, отправился на кухню открывать шампанское, а Злата, усевшись на пуфик в прихожей, вытянула ноги и заявила Лешке, что сама ни за что не сможет снять свои модные атласные сапожки.

Парень оставил шампанское и вернулся обратно. Присев на корточки, он осторожно приподнял ее ногу и, положив к себе на колено, стал тянуть.

— Ой, Лешка, чувствую, придется мне в них спать! — сквозь смех причитала Полянская.

Ноги отекли, да еще вспотели, и атлас никак не желал сползать.

— Может, мыло принести? — веселился вместе с ней парень.

— Ага! Может, лучше шампунь? Зальем туда, и все дела… — хохотала она.

— Так, Злата, не смейся. Перестань. Расслабься и не дыши, — командовал Лешка.

Девушка, глядя прямо в его глаза, сделала серьезное лицо и затаила дыхание. Блотский опустил взгляд, не в состоянии смотреть в эти огромные глаза, брызжущие смехом. Покрепче шатавшись за задник сапога, парень потянул на себя.

Издав сдавленный смешок, Злата ухватилась обеими руками за края пуфика, чтобы не свалиться на пол. Лешка потянул сильнее. Атласный сапожок соскользнул с ноги девушки, а Лешка, потеряв равновесие, завалился назад.

Они засмеялись, глядя друг на друга, и в этот самый момент в дверь позвонили.

— Ой, Лешка, это, наверное, твои соседи! — испуганно прошептала Злата, прижав пальцы к губам. — Весь дом спит, а мы тут…

— Да вряд ли! Соседи у меня мировые и никогда не ходят с разборками. Может, случилось что-нибудь! Здесь же в основном одни пенсионеры живут!

Парень поднялся и, не выпуская из рук Златин сапог, стал открывать дверь. Распахнув ее, он замер в дверном проеме, не двигаясь и ничего не говоря.

— Привет! — услышала Злата женский голос и, вытянув шею, попыталась рассмотреть за спиной парня его обладательницу.

— Привет, — наконец, сказал Лешка и чуть отступил в сторону. — Проходи.

В комнату вошла девушка. Невысокого роста, с темными вьющимися волосами, собранными в конский хвост. Ее точеная фигурка была просто идеальна. Карие большие глаза обрамляли длинные пушистые ресницы. Она была красива, причем красива по-особенному. Неброской, какой-то благородной красотой. Как русские красавицы-аристократки на акварельных портретах Брюллова.

Злата в первое мгновение решила почему-то, что передней та самая Лешкина соседка, которая вчера на лавочке под окном выясняла отношения с кавалером. А что? Она показалась очень красивой. Поэтому за ней парни толпой и бегали. Но это пришло на ум лишь в первое мгновение. Полянская перевела взгляд на Блотского и сразу поняла, кто перед ней. Маша, ну, конечно же, Маша! Та самая Маша, Лешкина девушка, о которой Злата Полянская почему-то забыла.

На Лешкином лице от былого беспечного веселья не осталось и следа. Губы были плотно сжаты. Голубые глаза смотрели прямо и напряженно, между бровей залегла складка.

— Я не помешала? — спросила она, переводя взгляд с белого атласного сапога, который Лешка продолжал держать в руках, на лицо Златы, наверняка виноватое и растерянное.

— Маш, ты не помешала. Но уже очень поздно, давай я позвоню тебе завтра, и мы поговорим! А сейчас я вызову тебе такси, — совершенно спокойно сказал парень и поставил на пол сапожок.

— Леш, у вас ведь сегодня вечеринка была? — спросила Маша, игнорируя его слова. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. — Я думала, ты пригласишь меня! А ты не пригласил… Я думала, ты и сам не пойдешь, и приехала сюда, к тебе, но тебя не оказалось дома! Я долго сидела на лавочке, ожидая тебя, а ты прошел мимо и даже не заметил меня! Ты был так увлечен своей новой подружкой! И давно ты с ней?

— Маша, послушайте… — сочла нужным вмешаться Злата. Это было каким-то недоразумением, которое просто необходимо немедленно прояснить. Полянская вовсе не хотела, чтобы из-за нее Лешка поссорился со своей девушкой.

— Злата, не надо! — перебил ее парень — Маша, я не позволю тебе устраивать здесь сцену! Тебе лучше уйти.

— Навсегда, Лешка? — спросила она, и голос ее дрогнул. Стало совершенно понятно, держится она из последних сил.

Злата почувствовала, как у нее самой от жалости к этой девушке на глаза наворачиваются слезы. Лешкино молчание было красноречивее любых слов.

— Понятно! — резко отвернувшись, девушка распахнула дверь и выбежала из квартиры.

Блотский осторожно закрыл ее за ней и медленно обернулся. Злата смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых было и непонимание, и разочарование, и немой вопрос. У нее просто в голове не укладывалось, как Лешка может так просто отпустить эту девушку. Почему? Она ведь любит его! Зачем он разбивает ей сердце? Нет! Нет! Нет! Бред какой-то! Лешка ведь не какой-нибудь там подлец! Лешка не способен разбить сердце! Он же самый лучший, самый добрый, самый благородный!

— Я сволочь, правда, Злата? — горько усмехнувшись, сказал парень и опустился на корточки под дверью.

— Нет! — девушка мотнула головой. — Вы, наверное, поссорились, да? Она тебя приревновала и все такое… Такое бывает у влюбленных! Не может же быть все всегда ровно и гладко. Но вы помиритесь! Зря ты не дал мне поговорить с Машей…

Злата на удивление легко сняла второй сапог и уселась на пол, рядом с парнем. Леша улыбнулся.

— Она бы тебе не поверила.

— Ну, я умею быть убедительной!

Лешка засмеялся.

— Как с тем парнем, ну, помнишь, тогда, весной? Которому ты в глаз заехала?

— Нуда! — девушка тоже улыбнулась. — Может, шампанское принести? — спросила она, видя, что Лешка повеселел.

— Что, прямо сюда?

— А что? Мы неплохо сидим!

— Ну, неси!

Злата легко вскочила на ноги и побежала на кухню, а через секунду вернулась с шампанским и двумя фужерами. Она протянула парню бутылку, а сама уселась на колени и подставила фужеры. Блотский наполнил бокалы и протянул один Полянской.

— Ну, за что мы выпьем, моя золотая подружка? — с улыбкой спросил Блотский, заглядывая в ее голубые глаза.

— Ну, давай за то, чтобы вы с Машей помирились и никогда больше не ссорились! — предложила Злата.

— Нет! Давай выпьем за нас!

— За нас? — девушка, чуть склонив голову, заглянула Лешке в лицо.

— Ну да! Давай выпьем за нашу дружбу, взаимопонимание, — парень отвел глаза, понимая: сейчас самый подходящий момент сказать Злате все. Ее близкое присутствие и без шампанского кружило ему голову, едва уловимый аромат духов лишал его самообладания. И все же что-то удерживало его…

Злата. Он сходил с ума от любви к ней, а она… Ни разу за все время их знакомства она ни словом, ни делом не дала понять, что испытывает к нему что-то большее, чем просто дружеские чувства. Ни разу взгляд ее чистых ясных глаз, обращенных к нему, не затуманился страстью, нежностью или любовью. Никогда в ее прикосновениях не было скрытого намека. В словах не звучал неприкрытый флирт или кокетство И улыбалась она всегда по-доброму, искренне и открыто.

Блотский мечтал о ней, дышал ею, жил для нее, но так боялся разрушить то, что было у них сейчас. Он почему-то очень сомневался, что, услышав от него признания в любви, Злата тут же раскроет ему свои объятия. Все могло быть с точностью до наоборот. Их дружбе мог прийти конец.

— Давай! — согласилась девушка.

Они чокнулись и отхлебнули искрящегося вина.

— Леш, — осторожно начала Злата, всматриваясь в его четкий профиль.

Парень устало повернул голову и встретился с ней взглядом, зная наперед, о чем Полянская будет говорить.

— Злат, Маша хорошая девушка. Красивая и умная, но я не люблю ее больше. Знаю, ты сейчас скажешь, она меня любит и я причинил ей боль. Я с тобой соглашусь. Но уж лучше мы расстанемся сейчас, сохранив в памяти лучшее, что было между нами, чем будем мучиться рядом друг с другом и портить себе жизнь вот такими вот омерзительными сценами и, в конце концов, возненавидим друг друга.

— И что же? От твоей любви вообще ничего не осталось? — спросила девушка, которая в свои двадцать три года еще не могла поверить в подобное.

Как же это возможно, когда любишь по-настоящему? Она вспомнила Женьку и улыбнулась. Ей казалось, что она его любит, но его предательство лишь уязвило самолюбие да поколебало уверенность в себе. А потом она встретила Дороша… И оказалось, то, что она испытывала к Женьке, было чем угодно, но только не любовью. А то, что она чувствовала к Витале, было много больше, чем просто любовь… Безумная страсть и невыносимая нежность, дрожь в коленках и огонь в крови, головокружение и трепет в груди. Как может все это исчезнуть? Разве сможет она когда-нибудь это забыть? Она умрет без него…

Она снова вспомнила его темные смеющиеся глаза, грубоватые ладони, смех, и ей очень захотелось его увидеть. Злата тяжело вздохнула.

— Значит, Лешка, Маша не была твоей настоящей и единственной любовью! — медленно и немного грустно произнесла она. — Но ничего! У тебя еще все впереди! Тебе вон на радио уже поклонницы звонят, а что будет, когда ты выйдешь на сцену?

— Ох, и выдумщица же ты, Злата! — улыбнулся парень и как закадычную подружку обнял за плечи.

— Конечно, выдумщица! Я ж писательница, ты разве забыл?

Они засмеялись и налили себе еще шампанского.

На следующий день Злата Полянская уезжала. Лешке нужно было работать, да и ей надо было возвращаться. Парень провожал ее на вокзал. Всю дорогу они о чем-то болтали. Лешка улыбался, но глаза у него были грустными. Девушка это видела. Ей и самой было немного грустно снова расставаться с Блотским. Тем более, еще неизвестно, когда они смогут встретиться опять. У Леши эфиры, а ей скоро тоже выходить на работу. К тому же…

В эти последние минуты на перроне Злата впервые смутно ощутила некую магию в ее общении с парнем. Они были знакомы сравнительно недавно, но Злата интуитивно чувствовала всю глубину того понимания, с которым никто и никогда к ней не относился. Теперь она знала: есть на свете человек, который безоговорочно поддержит и, если надо, защитит от всего на свете. И зря говорят, что настоящая дружба зарождается только в детстве. В ее общении с Лешей все противоречило этому избитому утверждению. Но было в этом общении что-то еще, бессознательное и не до конца понятое, чему сейчас она не могла бы дать название, и только позже ей все станет ясно.

Впрочем, все, что было бесполезным и непонятным, беспричинно тревожащим и не находившим выход, недолго задерживалось в Златиных мыслях. И все же она не могла не признаться самой себе, эти несколько дней, проведенных с Лешкой, были полны света, смеха и тепла. Так много радости и беззаботности в них было. Ни разу ей не взгрустнулось, ничего не опечалило и не омрачило. Ей было с ним так хорошо, как, наверное, бывает только в детстве. Злата долго махала парню из окна вагона, а поезд стучал колесами, набирая обороты, и уносил ее прочь.

В свой родной город девушка приехала поздно вечером. На вокзале ее встретил отец на своих стареньких «Жигулях» и отвез домой. Выспавшись, искупавшись в ванной и неторопливо собравшись, Злата решила ехать в деревню только после обеда.

Автобуса не было, впрочем, ее это мало волновало. День был долгим, и она знала: к вечеру все равно доберется до деревни. Выехав за город, она поймала попутку, доехала до перекрестка, а потом неторопливо побрела по пыльной дороге, петляющей через поля, луга и лес, в Горновку.

Долгий жаркий день клонился к вечеру. Высокий купол неба был прозрачен и чист, только где-то на горизонте собирались кучевые облака. Низко над рожью летали ласточки, обещая дождь, а вдоль дороги клонились к земле васильки. Кругом бесконечный простор и тишина. Ни людей, ни машин… Злата любила этот простор и эту тишину, которая совсем не пугала, скорее, даже наоборот, радовала. Бодро шагая по дороге, она напевала себе под нос веселую песенку и чувствовала, как душа наполняется тихой радостью, а сердце громко стучит в груди. Она возвращалась домой! Да, именно домой! В большой прохладный дом из белого кирпича, под сенью березы и фруктовых деревьев. Туда, где пронзительно пахли лилии в палисаднике, которые она сама этой весной посадила, и зрели яблоки в саду. Где легкий ветерок трепал занавески на окнах, а вечерами в траве сверчки устраивали настоящие концерты.

Злата возвращалась туда, где царили гармония, красота и покой. Где теперь она была не просто сторонней наблюдательницей, нечаянно заглянувшей в другой, совершенно чуждый ей раньше мир, а стала частью его.

И чем ближе она подходила к деревне, тем отчетливее осознавала, как же она соскучилась, как же ей всего этого не хватало. Не хватало и старушек, и Маринки с Машкой, и даже вечно пьяных Масько. И Дороша… Уж неизвестно, с чего это он в последний раз так разговаривал с ней, но он все равно приедет к ней. По-другому и быть не может!

Вот, последний поворот! А за ним уже вековые липы и дом бабы Вали! Тихонько рассмеявшись, Злата сорвалась с места и бросилась бежать. Девушка хотела пойти сразу домой, но все же не смогла удержаться и завернула к Маринке. Ей просто не терпелось узнать последние новости! А за лесом медленно клубилась темная, страшная грозовая туча. Ночью наверняка разразится гроза, но не сейчас.

Девушка отворила калитку и заглянула во двор. Покосившаяся дверь в сенцы, как всегда, была распахнута настежь. В сарае блеяла коза, с которой баба Ариша ни за что не желала расставаться, а с огорода доносился Маринкин голос.

Девушка не стала заходить во двор, боясь нарваться на Сашку. Скандалить с ним и портить себе настроение сейчас совершенно не хотелось. Поэтому она обошла забор и увидела Маринку с дочкой. Маринка полола картошку, а Машка возилась здесь же, в борозде.

— Мариш! — окликнула ее Злата.

Девушка обернулась и расплылась в радостной улыбке.

— Златуль!

— Привет! Ты одна?

— Да! Сашка на заработки отчалил! До осени не будет, если повезет, а там притащится. А ты где пропадала? Я тебе звоню-звоню! Вчера даже бегала к тебе! Думала, случилось чего!

— Да я ведь с Лешкой в Минск ездила! Машка, Полянская присела на корточки перед ребенком и отобрала у нее из рук картофельный листок, который та тянула в рот, — это нельзя! Это гадость!

Порывшись в сумке, она достала оттуда шоколадную конфету и всучила ребенку.

— В последний момент решила поехать, поэтому и не сказала тебе. Ты не знаешь, ягоды в лесу уже есть? Нас с Лешкой баба Валя угощала. Ты видела, как мы с Блотским славно поработали?

— Да, видела! Кстати, не ты одна! А ягоды в лесу еще не очень спелые. Мы вчера с бабой ходили, — сообщила она и, повернув голову, взглянула на наползающие тучи. — Ночь воробьиной будет… — протянула она задумчиво.

— А почему воробьиной?

— Так сегодня как пекло весь день! Гроза страшная будет, смотри, как тучи клубятся! Как бы урагана не было, а то вот по телеку передавали, где-то крыши посносило!

Злата покосилась на тучу, которая все росла, и как будто в подтверждение Маринкиных слов блеснула молния, а за ней зарокотал гром.

Полянская испуганно вздрогнула, а у Машки глазенки сделались такими огромными!

— Да уж! — пробормотала девушка и погладила светлые спутанные кудряшки ребенка.

— Злат, а Дорош знает, что ты в Минск укатила? — немного помолчав, спросила ее Маринка.

— Нет, — медленно произнесла она. — А что?

— Он вчера ночевал здесь. И сегодня тоже приехал.

Полянская лишь неуверенно передернула плечами, а сердце сильнее забилось в груди.

— Вчера в сумерках я на лавочке сидела и видела, как он ходил по деревне. Собственно, когда я вышла, он как раз уже шел отсюда. Мне кажется, он ходил смотреть, что вы тут сделали. А потом он завернул к тебе во двор. Я просидела до самой темноты, но так и не увидела, чтобы он оттуда выходил!

Злата засунула в рот палец и стала грызть ноготь. Дурная привычка, от которой ей никак не удавалось избавиться. Девушка во все глаза смотрела на подружку, а сама думала о своем. С чего это Дорош расхаживал по деревне? Зачем он к ней заходил? Что он там делал, раз ее все равно не было дома? И почему не позвонил? И вообще, что здесь происходит?

— Слушай, здесь точно ничего не произошло? Может, меня ограбили? — спросила Злата, ведь ничего другого в голову не приходило.

Дорош не очень вежливо говорил с ней по телефону в последний раз, а она не понимала, отчего это он так, а потом, оказывается, он бродит по деревне и у нее во дворе, но при этом не звонит.

Снова загрохотал гром, заставляя девушку отвлечься от собственных мыслей и вернуться на землю.

— Ты что? Да и кому здесь тебя грабить! Нет, здесь что-то другое! Маськи у Руденко работают уже третий день и у себя вообще не появляются. День работают, вечер пьют у Валерика Гузова, там же и ночуют… Сашка очень не хотел уезжать, летом здесь вообще лафа… Но приезжали из милиции и собирались его на принудительные работы забрать, вот он и дал деру… Вернее, Дорош помог ему уехать! А хочешь, я сейчас Машку Максимовне отнесу и мы с тобой к тебе пойдем? А то и вовсе могли бы огородами пройтись до Дорошевой дачи, разведать, что там и почем? — предложила Маринка, которую тянуло на приключения или просто хотелось сбежать из дома, от бабы Ариши с ее вечными хлопотами и от маленькой Маши.

— Гроза вот-вот разразится… — с большими сомнениями сказала Злата.

Маринка лишь нетерпеливо махнула рукой.

— Пока этот дождь начнется… Пойдем?

Девушка лишь кивнула головой. Когда дело касалось Дороша, она становилась безрассудной и руководствовалась лишь эмоциями.

Маринка отнесла Машку бабе Арише, вымыла руки и наспех пригладила волосы. Они отправились к Злате.

Грозовые тучи, наползая из-за леса, уже заняли полнеба, скрыв солнце, клонившееся к закату. В воздухе витало что-то угрожающе-зловещее, оставляя на губах горьковатый привкус полыни. Желтым светом полыхали зарницы, не переставая, рокотал гром. Мир вокруг притих. Птицы смолкли, не лаяли собаки и только сверчки в траве продолжали беззаботно трещать.

У себя дома Злата задержалась не больше минуты. Бросила сумку в прихожей и, вытащив из шкафа кофту, выскочила на улицу вслед за Маринкой, как всегда забыв даже запереть дверь. Перебежав дорогу, девушки окунулись в шелковистое море ржи и, огибая деревенские огороды, бросились бежать Полянская пыталась не смотреть в сторону все приближающейся тучи, вздрагивая при каждой вспышке молнии и чувствуя, как ужас холодит затылок, но желание увидеть Дороша превозмогало страх. Маринка храбрилась перед Златой, а сама то и дело тревожно поглядывала в сторону надвигающихся туч Подгоняемые страхом, они неслись по полю. Пробравшись вдоль забора к дороге, они обнаружили темно-синюю «ГАЗель» у обочины, но сколько бы ни всматривались в щели меж забора, ни Дороша, ни каких-либо признаков его присутствия во дворе или доме не обнаружили. Дом был закрыт, свет в окнах потушен.

— Кажется мне, его здесь нет, — почему-то шепотом сказала Маринка. — Интересно, где его носит?

Злата сочла за лучшее промолчать. Меж тем на землю упали первые тяжелые капли дождя.

— Смотри… — Маринка указала куда-то в сторону леса.

Здесь, в деревне, все еще хранилось зловещее молчание, а там, за полями, в лесу творилось что-то странное. Как в немом кино, раскачивались деревья, и что-то похожее на облако, внезапно опустившееся на землю, надвигалось на деревню. Молния внезапно пронзила небо, ударив в дерево, и рев приближающейся бури ворвался в сознание девушек.

— Господи! Злата, бежим скорее! — закричала Маринка и схватила Полянскую за руку, потащила за собой. Если бы она этого не сделала, Злата так и осталась бы стоять, парализованная страхом перед стихией.

Молния ударила снова, кажется, в двух шагах от них. Злата закричала, но крик потонул в шуме грозы, обрушившей на них всю свою мощь. Они бежали по асфальту, почти не разбирая дороги из-за плотной пелены дождя. Ветер клонил вековые вербы, срывая с них ветки и со зверским ожесточением бросая их на дорогу. Одна из них задела Злату, оцарапав ей щеку, но девушка почти не почувствовала боли.

— Маринка, давай ко мне! — стараясь перекричать шум бури, закричала Полянская, когда они поравнялись с домом Полянских, но Маринка, выдернув свою руку из руки девушки, не замедляя бега, понеслась дальше.

А Злата влетела в свою калитку и только здесь смогла приостановиться и перевести дыхание. Во дворе ветер был не таким сильным: защищали стены дома и забор.

Было темно, поэтому Злата не сразу заметила на ступеньках крыльца человека. Снова ударила молния, озарив все крутом призрачным светом. Девушка испуганно вскрикнула, а он медленно поднял голову и уставился на нее. В первую секунду она подумала, что это какой-то бродяга забрел на ее крыльцо, чтобы переждать грозу, и только присмотревшись внимательнее, узнала в этом человеке Дороша.

Дождь заливал глаза, было темно, но все равно что-то странное было в том, что он вот так сидел на ее крыльце, свесив руки с колен и опустив голову.

— Ты где была? — медленно произнес он, уставившись на нее долгим немигающим взглядом.

И тут до девушки дошло: он же пьян. Он сидит у нее на крыльце и пьет. Здесь же рядом стояли бутылка и стакан. И, возможно, вчера он точно так же сидел здесь, пил и ждал ее. Но…

— Я ездила домой, — соврала девушка.

Трезвому Дорошу она, может быть, и сказала бы правду, пусть знает, чтобы не особенно обольщался на свой счет, но дразнить пьяного, какого-то совершенно чужого ей человека, у Полянской желания не возникло.

— С ним?

То и дело вытирая стекающие по лицу струйки дождевой воды, девушка поднялась на крыльцо и, чувствуя, что ее начинает трясти, обхватила себя руками.

— С кем? — спокойно переспросила она.

— Ты думаешь, я не знаю, что он здесь был? Ты думаешь, я такой дурак и не знаю, что ты была в Минске с ним? Да все в деревне это знают, как и то, как славно вы потрудились! Ты мне врешь! Зачем? — спросил он.

В голосе его не было ни улыбки, ни знакомой нежности. Он говорил очень серьезно, если не угрожающе.

— И правда, зачем? Мне скрывать нечего! Да, это мы с Лешей навели порядок во дворе у бабы Вали и Максимовны, а потом Лешка позвал меня в Минск. Я не собиралась ехать, но при последнем нашем разговоре ты повел себя нескольку странно, и я поехала! — дрожащим голосом поведала девушка, чувствуя, что еще немного, и у нее начнут стучать зубы.

— Мне назло?

— Нет, — она покачала головой. — Просто не хотела обижать его отказом!

— Вот как! Надеюсь, ты показала ему все, на что способна? Он остался доволен? — усмехнувшись, спросил он и снова потянулся к бутылке.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — в полной растерянности произнесла девушка. — Я иду домой!

— А я хочу, чтобы ты осталась здесь, со мной! Давай, садись, я налью тебе водки, и ты расскажешь мне подробности!

— Я замерзла.

— А мне плевать! Хлебни водки, это придаст тебе смелости и согреет! Давай, садись, я сказал!

— На улице гроза, и я не знаю, что ты хочешь услышать, — охрипшим голосом сказала девушка.

— Для такого разговора, как у нас с тобой, погодка как раз подходящая! Садись, я сказал!

Девушка послушно опустилась на ступеньки, отодвинув, подальше почти пустую бутылку и стакан. Ей хотелось прижаться к мужчине, уткнувшись лицом в его плечо, но она не решалась это сделать.

— Виталий Алексеевич, у вас что, приступ ревности? — осторожно поинтересовалась она.

— И как вы догадались, Злата Юрьевна?

— Это было нетрудно, но как-то нелогично.

— Правильно. А у вас с Блотским полная логика! Вы с ним, наверное, и не разговариваете — читаете все по глазам друг друга. Ты его сюда приводила? — Дорош повернулся к ней и, коснувшись пальцами щеки, заставил повернуть голову я смотреть ему в глаза.

— Я не сплю с Лешей! — медленно и спокойно произнесла она, не отводя взгляда.

Мужчина рассмеялся.

— Почему? — почти весело спросил он.

Зарницы вспыхивали, не переставая, и он мог видеть ее огромные голубые глаза. Чистые и светлые, как глаза ребенка. Она не врала ему. Это он сам за два дня чуть с ума не сошел от ревности. Дорош, как наяву, снова и снова воспроизводил в памяти увиденные им на пляже картины, а остальное дополнить было нетрудно. Тогда, на реке, подсматривая за ними, он решил расстаться со Златой Полянской, но той же ночью, лежа без сна и вглядываясь в темную ночь за окном, он вспоминал небесные глаза, золотистую россыпь веснушек на носу и длинные шелковистые волосы цвета спелой пшеницы. Дорош вспоминал ее, и ему хотелось тотчас вскочить с постели и поехать в Горновку, чтобы увидеть ее, обнять и почувствовать едва уловимый аромат луговых цветов, который источала ее кожа. Он давно не был мальчишкой, который не мог контролировать свои эмоции, но со Златой Полянской он таковым становился. Он ревновал ее и любил, любил и забывал об осторожности.

— Потому что у меня есть ты, — просто сказала она и осторожно коснулась его руки.

Дорош наклонился и, обняв ее, притянул к себе. Злата прижалась щекой к его небритой щеке и закрыла глаза, чувствуя, как пьянящее счастье наполняет душу. Чуть повернув голову, она коснулась губами уголка губ Дороша.

— У меня есть ты, и больше мне никто не нужен! Только ты не уходи… — закрыв глаза, шептала она.

И вот уже его губы отвечали на ее поцелуй, а руки все сильнее прижимали к себе. И уже и дождь, и гроза, и ветер были ей не страшны.

Глава 18

Стремительно пролетали эти ясные долгие летние дни, наполненные повседневными заботами, маленькими радостями и волнениями.

Пока не отошла черника, Злата каждый день бегала с Маринкой в лес. Поначалу страшно ломило спину и болели ноги. В первый раз Злата едва пришла из леса, не веря до конца, что сможет все же набрать свое пятилитровое ведро. А потомки ничего, дело пошло. Стыдно было отсиживаться дома, когда все старушки из Горновки уже в шесть утра были в лесу. Лес кормил их в прямом смысле этого слова…

После таких походов в лес девушка смогла купить дрова сначала бабе Вале, потом себе, съездила в город и приобрела себе просто потрясающий костюм, который собиралась надеть на линейку, посвященную Дню знаний. Потом, как ей того и хотелось, она купила великолепные шторки из белой органзы, которые повесила на веранде.

Эти первые настоящие деньги, заработанные собственным трудом, радовали Злату безмерно. Теперь она напрочь отказывалась брать деньги у родителей. Злата ходила в лес с Маринкой.

Поднимаясь на рассвете, девушка, наспех причесавшись и умывшись, натягивала на себя старенький спортивный костюм, завязывала шнурки на кроссовках, голову обвязывала косынкой, чтобы комары не слишком досаждали. Иногда, когда Маринка задерживалась, даже успевала хлебнуть чашечку кофе и через огороды, по лугам, сбивая кроссовками серебристую росу, шла в лес. Возвращались они ближе к полудню. Шли сдавать чернику и расходились по домам.

Злата готовила себе поздний завтрак или ранний обед, делала еще какую-то работу по дому, если она обнаруживалась и усаживалась за роман, а ближе к вечеру, когда спадала жара, выходила на огород. Впрочем, и на огороде особой работы не было. Мама Златы и тетя Люда, чередуясь, приезжали каждые выходные, так что с огородом ее не очень и напрягали. И долгими синими вечерами девушка была предоставлена самой себе.

К Маринке по вечерам она не ходила, та не звала и сама не приходила. Однажды Злата попробовала туда сунуться, а потом долго об этом жалела. Хорошо, что она не вошла в дом, просто в окно заглянула и поскорее поспешила удалиться.

Чернику они с Маринкой сдавали на одинаковую сумму, и Злата радовалась, что у подружки есть деньги и она может кутить Машке все необходимое. Полянская даже неоднократно звала Маринку в город, нота как-то все отнекивалась, ссылаясь на какие-то неотложные дела. Тогда же девушке стало совершенно понятно, что все эти дела сводятся к одному: Маринка деньги пропивала. Нет, конечно, они и поесть покупали, ну надо же было чем-то закусить. Но каждый вечер в доме Максимовны устраивались самые настоящие оргии, в которых, естественно, участвовали Маськи да разные отщепенцы, неизвестно как прибивающиеся к порогу бабы Ариши.

Полянская не заходила, а утром Маринка, как всегда, держалась от Златы на расстоянии. Только если раньше девушка не обращала на это внимания, не придавая значения, то в одно утро до нее дошло: Маринка просто не хочет, чтобы Злата унюхала, как от нее несет перегаром. Полянская ничего не стала говорить, хоть слова так и вертелись на языке. Злата знала, что все это бесполезно. Они только разругаются, и больше ничего из этого разговора не выйдет. Она решила промолчать и молчала, только очень волновалась за Машку. И чувствовала собственную вину. Да, ей удалось спасти ребенка от детдома, по крайней мере, пока, но по сути это мало что изменило. Маринка, несмотря на раскаяния и обещания, вела прежний образ жизни. Злата часто что-то покупала для ребенка и передавала Маринкой и мысленно благодарила бога хотя бы за то, что Сашки в деревне не было.

По вечерам, оставаясь одна, девушка допоздна засиживалась в саду. Чаще всего брала ноутбук и набирала роман, пока не слипались глаза, но бывало, когда вечера были особенно хороши, садилась на ступеньки крыльца и, обхватив колени руками, могла до бесконечности смотреть в синее шелковистое небо, похожее на дымчатую вуаль. О чем-то шептались цветы. Мерцали звезды, падали кометы, гасли, не долетая до Земли. Август начался со звездопада. Откуда-то с лугов подкрадывалась прохлада. Ложась спать, Злата всегда оставляла окно приоткрытым, засыпая под эту своеобразную колыбельную.

День, проходя в заботах, не оставлял места для размышлений. Но такими благодатными вечерами, наполненными душистой свежестью, когда вся дневная суета забывалась, хотелось просто дышать. Такими вечерами мысли и границы размывались, а таинственный мир природы как будто оживал.

Легкая грусть подкрадывалась к сердцу, и девушка думала о Дороше. Какими-то странными и непонятными были их отношения. И. наверное, неправильными. Он появлялся без предупреждения, приезжая ближе к вечеру, и так же неожиданно уезжал. Редко оставаясь ночевать, он объяснял это своей работой, а Злате не хотелось расставаться с ним. Он приезжал как будто только затем, чтобы переспать с ней, и чаще всего после этого, быстро поцеловав ее на прощание, уезжал И порой девушке казалось: их отношения сводятся только к сексу. Злата ничего не имела против этого, она желала его до безумия и каждый раз получала огромное удовольствие от близости с ним, но ей хотелось не только удовлетворения физических потребностей. Будучи очень эмоциональной и тонкой натурой, она нуждалась и в духовной близости, и в теплоте…

Не раз и не два после того, как он уезжал, она зарывалась лицом в подушку и давала волю слезам. Не раз и не два она обещала себе в следующий раз поговорить с Виталей. Но вот он снова приезжал, улыбался, обнимал, и весь ее боевой настрой улетучивался.

Она ревновала его. О да! Она с ума сходила от ревности и предательских мыслей о той, другой, которую себе придумала. Ей все время не давали покоя мысли о его доме, в который он ее так ни разу не пригласил. Она часто думала: наверное ему и без нее есть кого приглашать туда. Он был взрослым мужчиной. И до нее у него наверняка были женщины. И возможно, после встречи с ней он продолжал поддерживать с ними связь. Бывало, Злата, пусть и не всерьез, намекала ему о других девушках. Дорош, конечно, отшучивался, смеялся, целовал ее, соглашался, что девчонки в деревне бегают за ним, а как же иначе? Ну, что тут поделать, если он вот такой. Ему доставляло просто неописуемое удовольствие таким образом дразнить Злату Полянскую и видеть, как она начинает хмуриться и злиться а потом заключать в объятия и целовать, целовать, целовать…

Но однажды… Однажды то ли Дорош зашел слишком далеко в своих шуточках, то ли Злата не выдержала больше. Только в какой-то момент это стало не смешно.

Они сидели на веранде. Быстро угасал августовский вечер, один из тех редких вечеров, когда Виталя собирался остаться ночевать. Злата неожиданно встала из-за стола и отошла к дверям, а когда обернулась, мужчина смотрел на нее, в немом вопросе приподняв брови. Широкая улыбка по-прежнему не сходила с его лица, а темные глаза весело блестели.

— Так, может, ты бы и остался навсегда в своей деревне, со своими девчонками, — медленно произнесла девушка. — Их у тебя там так много, они такие разные! Езжай к ним и не возвращайся. Я вообще не понимаю, зачем ты сюда-то ездишь… — голос ее дрогнул, но она быстро справилась с собой. Скрестив руки на груди, она сжала крепко кулачки, чтобы не дрожать.

— Та-а-ак… — протянул мужчина, поднимаясь из-за стола, за которым они только что пили чай. — Вы что же, Злата Юрьевна, истерику мне здесь собираетесь устроить?

— Не собираюсь!

— Вот и правильно! Я вообще не из тех, на кого это может как-то подействовать! — отчеканил он и, выйдя из-за стола, легко сбежал со ступенек веранды и растаял в темноте.

Злата прижалась лбом к косяку дверей и крепко-крепко зажмурилась, боясь расплакаться. Он ушел так легко, но она все равно ни о чем не жалела. Неопределенность была неприемлема для нее, но именно к этому все и шло. Ей почему-то начало казаться, что все это несерьезно. Встречи с ней, их роман — просто развлечение для Витали, не более.

Ночью она плохо спала. Долго плакала в темноте комнаты, да так и уснула в слезах, но и во сне был Дорош. и во сне она плакала, и просыпалась не раз, чувствуя, как ноет сердце.

Утром поднялась еще до рассвета, привыкнув за лето рано вставать. Одевшись, умывшись и собрав волосы в косу, сделала себе чашечку кофе и прихватив ведерко, отправилась огородами к лесу. Бабульки в деревне поговаривали, что в этом году в Маляном полно дикой малины.

За ягодами утром Злата собиралась пойти с Дорошем, сама она той части леса не знала и никогда не бывала. Да и путь был не близким Но это ее не страшило. Здесь, в Горновке, чувство страха вообще не ощущалось. И Злата не боялась одна идти в лес, за лето она довольно сносно научилась ориентироваться в нем.

Легкая дымка испарений стелилась над покосами и жнивьем. Заря окрасила небосклон над лесом, готовая вот-вот брызнуть первыми солнечными лучами.

Злата перешла насыпную дорогу, которая, оказывается, вела к заброшенным нефтяным вышкам. Об этом девушка узнала недавно, опять же Дорош рассказал, и пошла дальше. Когда деревенские огороды закончились, Полянская свернула налево и прямо через скошенные поля пошла к лесу. Она шла быстро, почти не глядя по сторонам, не оглядываясь, и только у самой кромки леса зачем-то обернулась, и улыбка помимо воли коснулась губ.

Держась на некотором расстоянии, за ней шел Дорош. Он, конечно, увидел, как она обернулась. И как наяву Злате показалось, что она видит, как улыбка, та самая, плутовская, мальчишеская улыбка, которую она так любила, коснулась его губ. И обида, комом стоявшая в груди, мгновенно растаяла, как будто и ее коснулись эти теплые солнечные лучи. Светлое и безоблачное счастье заполнило ее всю, без остатка, и от вчерашней обиды не осталось и следа.

Злата вошла в лес и на мгновение приостановилась. Влажная утренняя прохлада, наполненная ароматами сырой земли, грибов, цветов, травы и сосновой смолы, ударила в лицо, и у нее аж дыхание перехватило. Лес как будто дышал в этой утренней дымке, и его дыхание слышалось в каждом шорохе, в каждом движении… Вот подул ветерок и затрепетали листья бузины, вот у старого пня прошмыгнула ящерица, где-то тинькала неведомая птица, приветствуя восход солнца, а лягушки в болоте устроили настоящий концерт.

Девушка немного постояла, не зная куда ей идти дальше: ни дороги, ни даже заросшей тропинки здесь не было, поэтому она осторожно раздвинула кусты орешника и стала пробираться сквозь заросли вперед. Она не торопилась и поминутно оглядывалась, предполагая, что Дорош может прокрасться бесшумно, вот только интересно, с какой стороны? И как скоро он ее нагонит? Полянская не знала, почему лес называли Маляным, где он начинается и как вообще выглядит. Единственным ориентиром были заросли малины, но они пока не встречались у нее на пути. Она шла по лесу поминутно оглядывалась и улыбалась. А хотелось петь и смеяться….

Отводя в сторону ветки кустов, пригибаясь переступая упавшие трухлявые, поросшие мхом деревья, Злата шла по лесу. На пути то и дело попадались лесные цветы: синие колокольчики, «звездочки», лютики, какие-то неведомые травы и пожухлые кусты черничника с кое-где оставшимися перезревшими ягодами. Девушка наклонялась и с великой осторожностью, боясь раздавить их и испачкать пальцы, срывала и отправляла в рот. Эти последние ягоды были невероятно сладкими и ароматными…

Так таинственно и тихо шелестел лес, пронизанный прозрачной утренней дымкой, в которой как будто купались лучи солнца. Девушка шла, все дальше углубляясь в лес, пока, наконец, не набрела на заросли малины, вернее, сначала на нее повеяло ароматом спелых ягод, и на него Злата и вышла. Девушка не знала, добралась ли она до того самого полигона, но малины здесь действительно было много. Крупные спелые ягоды, которыми были усыпаны ветки, тянули их вниз. Ягоды блестели и сверкали каплями росы. В каждой из них как будто отражалось солнце, и это было захватывающе. Злата пожалела, что не захватила с собой фотоаппарат, отправляясь на рассвете в лес. Зрелище было непередаваемое. И старушки в деревне не преувеличивали, рассказывая, что в лесу полно малины.

Полянская некоторое время просто стояла не шевелясь, любуясь этой неповторимой красотой. А потом с великой осторожностью наклонилась и сорвала. И прямо вот так, с капелькой росы, отправила ягоду в рот. Малина была сладкой, сочной и невероятно ароматной. От удовольствия девушка даже глаза закрыла, а когда снова открыла, увидела перед собой Виталю.

— Доброе утро, золотая моя! Бери, это тебе! Пока шел за тобой, собрал! — сказал Дорош.

Мужчина стоял перед ней, протягивая ладонь, на которой лежали ягоды лесной ежевики, черники и малины. Свежевыбритый, улыбающийся, он источал флюиды радости и хорошего настроения. От него пахло все тем же терпким ароматом парфюма, который так нравился девушке.

— А я видела, как ты шел за мной! — улыбнулась она ему в ответ и потянулась за ягодами.

— А я знаю, что ты видела! — подразнил ее Дорош и, наклонившись, поцеловал в нос. — Ну что? Большую корзину взяла на ягоды?

Девушка выставила перед собой лукошко литра на два.

— Маловато! Посмотри, сколько здесь малины!

— А ты что взял? Куда будешь ягоды собирать? — задала встречный вопрос Злата.

— А я и не думал их собирать! Я так… Прогуляться в лес пришел, ну, и тебя, конечно, сопроводить, чтоб не потерялась. Ну и ягод поесть от души.

— В самом деле? — вскинула брови девушка и закусила нижнюю губу.

— В самом деле! — в тон ей ответил мужчина, не переставая улыбаться.

— Ну, это мы еще посмотрим! — заявила она и, всучив лукошко Витале, стала срывать ягоды и класть их в ладонь.

Так она и собирала, собирала и ела, лишь иногда отправляя полные пригоршни на дно лукошка, а мужчина посмеивался ее ребячеству и жульничеству и не спеша наполнял корзинку ягодами.

Они никуда не торопились и, зайдя далеко в лес, не встретили ни одной живой души. Немного устав, Злата присела прямо под березой и, прижав колени к груди, обхватила их руками и, откинув голову назад, закрыла глаза. Солнце давно поднялось над деревьями, время близилось к полудню. Становилось жарко и душно. И пусть здесь, в лесу, это не слишком ощущалось, потому что сомкнутые кроны деревьев пока защищали их от зноя, Злата предполагала: это ненадолго. Наверное, пора было возвращаться домой, но вставать и идти не хотелось.

— Устала? — участливо спросил Виталя, присаживаясь с ней рядом и касаясь ее ладони.

— Немного, — кивнула девушка, и их ладони сомкнулись.

— Слушай, Злата Юрьевна, вчера, когда я упомянул, что пойду с тобой в Маляное за малиной, мне сказали, где-то недалеко от Маляного и есть полигон, там из года в год растет земляника. И вот какая загадка — леса большие вокруг Горновки, а земляника растет только там и нигде больше. Но полигон, по моему представлению и пониманию, это место, где испытывают военное орудие и какие-то боевые средства, а у вас на полигоне ягоды растут. В общем, я так ничего и не понял вчера…

Злата засмеялась и, открыв глаза, повернулась к мужчине.

— Неужели ты в самом деле не знаешь?

— Не знаю!

— Полигон действительно существует. Я не знаю, как он выглядит, да и вряд ли из Горновки кто-то там был — все-таки это запретная зона. Когда у нас в деревне говорят, что идут на полигон за ягодами, подразумевается, что идут близко к полигону, в том направлении, так сказать. А на полигоне на самом деле испытывали оружие! Я когда маленькой была, они там бомбы сбрасывали с самолетов! Как бабахнут, помню, так стекла в рамах сотрясаются! И часто из-за леса мы видели эти самые самолеты: вылетят прямо над нами, круг сделают и обратно летят. Я помню, всегда пугалась взрывов. Вздрагивала, а бабушка всегда говорила, чтоб я поплевала… Затем полигон закрыли. А вот интересно, там осталось что-нибудь? Любопытно было бы взглянуть…

— Придумала! — возмутился мужчина. — Не на что там смотреть! Не вздумай, слышишь? А то ведь я тебя знаю!

— Слышу! Ладно, не пойду. И вообще, сейчас я вряд ли способна куда-то идти… Знаешь, чего бы мне сейчас хотелось?

— Дай-ка догадаюсь. Чего-нибудь поесть!

— Нет, я малины наелась. Я бы сейчас с удовольствием посидела где-нибудь у воды, опустив туда ноги, — мечтательно протянула девушка.

— Если ты способна еще идти, это легко устроить.

— В самом деле? — повернулась к Дорошу Злата.

— В самом деле, — кивнул мужчина.

— А ты меня не разыгрываешь? — подозрительно покосилась она.

— Ты мне не веришь? — с плутоватой улыбкой на губах возмутился Дорош, и брови его поползли вверх.

— Ну, как сказать… — с притворным сомнением произнесла она, едва сдерживая смех.

Виталя поднялся и протянул ей руку.

— Проверим?

— Давай! — девушка протянула свою.

Он помог ей встать, и они снова пошли по лесу. Куда? Неизвестно. Сколько бы девушка ни спрашивала, Виталя молчал и не говорил, куда ведет ее.

Тихо шелестел колдовской лес, солнечные блики плясали на листьях, где-то пел дрозд и дразнился свиристель, а в теплом воздухе разливался аромат малины. Все походило на сон, и Злата снова чувствовала себя счастливой.

Они шли по лесу, взявшись за руки, и смеялись, то и дело поглядывая друг на друга. Глаза девушки сияли, и каждый раз, заглядывая в них, Дорош испытывал непреодолимое желание заключить ее в объятия и не отпускать.

Мужчина предупредительно отводил в сторону ветки, которые так и норовили хлестнуть ее по лицу и вцепиться в волосы, пока, наконец, они не выбрались на узкую, почти заросшую тропинку, которая петляла меж деревьями и убегала куда-то вглубь леса.

— Фу-у-у… — наконец выдохнула девушка, понимая, что устала.

— Что?

— Не могу больше!

— Потерпи чуть-чуть.

— Я так понимаю, ты ведешь меня к водоему? Такая жара, уверена, канава, если она и была полна воды, давно высохла,

Дорош рассмеялся.

— Нет, я веду тебя к речке, и если ты в состоянии пройти еще минут десять, скоро мы дойдем.

— Что? К речке? Да ты разыгрываешь меня! Какая такая речка в Горновке? Тем более в лесу. Да отродясь ее здесь не было!

— Ай-яй-яй, моя золотая! Внучка лесника и не знает о речке в лесу! — пожурил ее Виталя.

— Да о ней никто в Горновке не знает!

— Все о ней знают. Просто давно никто не ходит, вот придем, можешь у мамы своей спросить. Конечно, речка — это слишком громко сказано, там самый обыкновенный глубоководный ручей, но все же в такую жару даже в нем приятно будет подержать ноги и умыться. Да, впрочем, ты сама все увидишь, мы уже почти пришли.

— А откуда… — хотела еще спросить Злата.

— Смотри, — перебил ее Виталя.

Тропинка сделала еще один поворот — и негромкое журчание воды донеслось до Златы. Недоверие и сомнение на ее лице сменило изумление. Дорош усмехнулся, а Злата Полянская сделала еще несколько шагов и увидела небольшой ручей, петляющий в высоких сочных травах. Он действительно был довольно глубоким, наверное, поэтому речкой его и называли, а вода была прозрачной, чистой, ключевой и наверняка прохладной.

Через ручей были перекинуты мостки, а дальше, чуть в стороне, из старых досок, потемневших от непогоды и времени, соорудили что-то вроде сеновала под крышей, накрытой рубероидом, где лежало свежее, душистое сено.

— Просто невероятно… — пробормотала девушка и, сбросив кеды, босиком взошла на мостки, села, повыше подтянув свободные легкие капри, опустила ноги в воду и едва не застонала от небывалого блаженства. Оперевшись руками о мостки, она закрыла глаза и откинулась назад, подставляя лицо солнечным бликам, проникающим сквозь листву и отражающимся в воде.

— Как хорошо… — протянула она и, открыв глаза, обернулась к Дорошу.

Он сидел на корточках, свесив руки, и внимательно смотрел на нее. Злата улыбнулась и, наклонившись, зачерпнула ладошкой воду и подбросила вверх. На мгновение капли вспыхнули ярким переливом и, упав ей на волосы, покатились по лицу, шее и исчезли где-то в вырезе футболки. Поболтав немного ногами в воде Злата не остановилась на этом: наклонившись, она умылась ключевой водой. Причем делала она все это очень медленно, неторопливо, так сосредоточенно, как будто совершала некий ритуал.

Дорош, как зачарованный, смотрел на нее и не мог отвести глаз. Магия чудилась ему в этих неторопливых движениях, в звонком смехе, во взгляде огромных голубых глаз, в повороте головы. Он смотрел на нее так, как будто видел впервые.

Перехватив его взгляд и не переставая смеяться, девушка зачерпнула ладошкой воду и бросила в его сторону. Дорош лишь улыбнулся и не сдвинулся с места.

— Ты чаровница, золотая моя! — только и сказал он.

— Ведьма? — округлила глаза Злата.

— Нет, чаровница этого леса, этого дня и ручья.

— И твоего сердца? — очень серьезно спросила девушка.

Дорош лишь улыбнулся. А Злата сняла с пальчика простое серебряное колечко, украшенное жемчужиной в обрамлении фианитов, и сжала его в ладошке.

— А знаешь, есть одно заклятие, — понизив голос, таинственно произнесла девушка, не сводя глаз с его лица. — Когда-то о нем мне рассказала моя прабабушка Таня. Заклятие на колечко. Когда-то так девушки ворожили. Чтобы любимый любил, не разлюбил, помнил, не забыл, сквозь годы и ненастья, за столом и за работой, во сне и мечтах, и с другими, не забыл… — почти шептала Полянская, не отрывая взгляда от темных глаз Дороша.

Не глядя, она разжала ладонь, и серебряное колечко упало в воду. Злата отвернулась и засмеялась, вскочила на ноги, потянулась и тут же оказалась в объятиях мужчины.

— Ну и зачем ты колечко в воду бросила? — хрипловато спросил он, обжигая ее ушко горячим дыханием.

— Чтобы ты меня никогда не забыл! — честно призналась она, не сводя глаз с его красиво очерченных губ.

— Тебя забудешь! — засмеялся Виталя.

А Злата, придвинувшись к нему еще ближе, нежно коснулась губами уголка его губ и потерлась носом о щеку.

— В самом деле? — улыбнулась она.

— В самом деле, — кивнул он и, обвив ее талию обеими руками, увлек с мостков в сторону крытого сеновала.

— Мы куда? — спросила она, не открывая глаз.

— Туда… — то и дело касаясь ее лица губами, коротко бросил он, снова забывая обо всем на свете.

Злата открыла глаза и покосилась в сторону сеновала.

— А вдруг там лоси или косули? Это ведь для них… — начала девушка.

Но мужчина не дал ей договорить. Подхватив девушку на руки, он осторожно опустился вместе с ней в ворох мягкого, душистого, свежескошенного сена. И окружающий мир исчез… Стало уже не важным, что сено это заготовили и завезли для диких животных, чтобы кормить их зимой, а по этой нехоженой тропе к ручью на водопой часто приходят те самые лоси и косули, да и дикие кабаны тоже. И если б даже они сейчас ломились сквозь заросли кустов, Злата и Виталя не смогли бы оторваться друг от друга…

Первое сентября в этом году выпало на субботу. И в школу, где Злата Юрьевна Полянская уже работала две недели, она поехала на рейсовом автобусе. Проснувшись еще затемно, девушка вымыла голову и уложила волосы в тяжелый пучок на затылке. Сегодня никаких легкомысленных хвостиков и косичек. Теперь она взрослая, строгая и серьезная дама. Учительница русского языка и литературы у 5 — 8 классов. Сделав легкий макияж и сбрызнув себя своими любимыми духами, девушка облачилась в черную юбку-карандаш, которая чуть-чуть не доставала ей до колена, и короткий пиджачок с укороченными рукавами. Нитка горного хрусталя, большие часы на запястье да небольшие золотые сережки были ее единственными украшениями. Впрочем, они были при ней почти всегда. Вместо привычных шлепанцев, теннисных туфель и кроссовок Злата обула узкие туфли-лодочки на тонкой шпильке. За лето она отвыкла от подобной обуви и немного волновалась, сможет ли выдержать в них целый день.

Пока она собиралась, позвонила мама, чтобы немного подбодрить ее и поздравить с праздником. А в автобусе, пока она ехала в школу, позвонил кое-кто из бывших однокурсников, и она даже успела просмотреть кое-какие бумаги, которые лежали в черном кожаном портфеле. Эту вещицу она купила себе, когда еще была на практике. Такой блестящий, элегантный, он стоил кучу денег, но девушка просто не смогла устоять. Она тут же представила, как элегантно и по-деловому она будет смотреться с этим портфелем в руках, и купила. И неважно, что с такими портфелями в основном ходили деловые женщины, а уж никак не молодые учительницы. Подобные мелочи никогда не имели для Златы Юрьевны Полянской особого значения. В этом портфеле просто замечательно уместятся и все ее аланы, и тетрадки.

Тетрадки и планы, планы и тетрадки…

Злата любила русскую литературу, да и вообще любила читать. Русский язык ей всегда казался неким приложением к литературе. Конечно, на самом деле все было наоборот, но не для Полянской. В школе она не была отличницей, но родители, да и она сама понимали, как важно в жизни высшее образование. Филфак педагогического университета был единственным факультетом, проходной балл которого позволил девушке поступить.

Она любила литературу, но профессия учителя предполагала некоторые другие обязательства, помимо любви. В ее случае это были тетради, которые необходимо было проверять каждый день, горы документации и планы, которые нужно было писать к каждому уроку. Вернее, теперь, конечно, можно было не писать а печатать, а потом в школе на принтере распечатывать. Последние две недели девушка как раз этим и занималась. И если честно, даже порядком успела от этого подустать. За все прошедшие две недели она так и не выкроила время, чтобы сесть за роман. И с этим надо было что-то делать. Работа работой, но не она была у Златы на первом месте и не с ней девушка связывала свое будущее…

Школа, в которой Злате предстояло работать, стояла в центре большой многолюдной деревни. Здесь же рядом разместились все административные здания, полагающиеся деревне: почта, сельский клуб, детсад, аптека, отделение банка, магазин, кафе и, конечно, сельсовет.

С одной стороны большое двухэтажное здание школы округах парк, в котором когда-то был музей Великой Отечественной войны. Несколько лет назад музей сгорел или его сожгли. На этот счет у деревенских жителей версий было полно. Экспонаты, которые смогли спасти, перенесли в школу, а от музея осталась лишь белокаменная беседка, увитая диким виноградом, курган, где были выбиты имена погибших и пропавших без вести солдат сельского совета во время войны, да аллея к нему. С другой стороны был огромный стадион. За школой размещались хозяйственные постройки, где когда-то разводили сельхозкультуры, и котельная. А перед школой был разбит цветник. В общем, школа во всех отношениях производила благоприятное впечатление и существенно отличалась от городских школ.

Директором в школе был мужчина. Сначала это немного напрягло Полянскую, но, пообщавшись с ним и узнав получше, она успокоилась. Он был очень интеллигентным, образованным, вежливым и корректным. А главное — с отличным чувством юмора и пониманием той самой субординации, которая неизменно присутствовала между начальником и подчиненными. Первым его замом, завучем по учебной части, была Марина Александровна Яблонская. Она понравилась девушке с первого взгляда. Невысокая, стройная, подтянутая, с короткой стрижкой и мягкой улыбкой, она была вежлива, корректна, требовательна, конечно, но и справедлива.

Да и с учителями девушка как-то быстро сблизилась. В основном, они были ее возраста, жили в ее родном районном центре и учились в том же университете, что и она. Оказалось, некоторых она даже немного знала — пересекались в коридорах универа, а некоторые были хорошие знакомые ее знакомых. В общем, в коллектив школы она влилась неожиданно быстро.

Линейка начиналась в десять, а когда Злата вошла в просторный школьный вестибюль, не было еще и девяти. Поздоровавшись с техперсоналом, она поднялась по лестнице на второй этаж, где была учительская. Там у нее уже имелся собственный стол. Проходя по коридору, она заметила у дальнего окна Марину Александровну. Она прижимала к уху мобильный телефон и имела весьма расстроенный вид. Расхаживая по коридору, она кому-то что-то пыталась доказать, или сказать, или узнать Девушка не стала вникать, просто поздоровалась и скрылась в дверях учительской, но завуч, кажется, даже не заметила ее. Оказалось, почти все учителя уже были здесь. Девушка поздоровалась со всеми и присела за свой стол.

— Злата Юрьевна, будешь чай? — обратилась к ней учительница по математике. — До начала линейки еще целый час, а после линейки еще и педсовет! Вряд ли до вечера удастся перекусить. У нас здесь бутерброды есть, давай к нам!

Злата отказываться не стала и, подвинувшись к ним, с благодарностью взяла предложенный бутерброд и чашку чаю.

— Завуча видела? — спросила у нее учительница немецкого языка, маленькая брюнетка, которая работала здесь всего год.

— Да, она там, в коридоре. По телефону разговаривает. Я с ней поздоровалась, а она, кажется, даже не заметила этого, — растерянно сказала Злата.

— Она с утра сегодня мрачнее тучи! Как пришла, так сразу за телефон!

— А что случилось?

— Похоже, проблемы дома. Сдается мне, муженек ее загулял, и она об этом узнала!

— Ужас! И что?

Девчонки дружно пожали плечами.

— Ну что? Погуляет и вернется! Мужики ж известные кобели! А у нее он чертовски обаятельный тип! Конечно, она переживает. Любит подлеца! У них ведь сын, дом. Он, конечно, никуда не денется, это понятно, но как тут смолчишь? Ох, убила б таких сволочей!

Злата лишь вздохнула. Марина Александровна ей нравилась, ней было искренне жаль молодую женщину. А ведь большинство так живут, закрывая глаза на измены мужа. Живут ради детей, дома и себя. Боясь того, что скажут люди, они изо всех сих цепляются за статус жены, даже если это уже просто пустой звук, ничего не значащая ширма, соломинка, которая даже утопающего не сможет спасти.

Задумчиво уставившись в окно, Злата подумала о Дороше. Она, конечно, тоже подозревала за ним подобные грешки, но доказательств у нее не было, причем ни одного. А если бы было? Как бы она поступила? Простила бы? Наверное, нет!

Они допили чай, поболтав еще немного, потом вымыли чашки и стали собираться на линейку. Прозвенел первый звонок, и школьники разных возрастов, нарядные, веселые и возбужденные, стали заполнять школьный двор.

Глава 19

Что-то особенное и неповторимое было в сентябрьских вечерах. Что-то невыразимо прекрасное трогало душу и навевало тихую грусть. Пришедшая осень все отчетливее ощущалась в воздухе, в природе. И если дни еще были яркими, теплыми, солнечными, то ночи стояли холодные, темные, звездные.

Впрочем, ночами Злата редко выходила из дома. Больше всего в этой ранней осени она любила вечера, когда яркая синева неба сменялась бледной лазурью, а горизонт на западе окрашивался в золотистые, розовые и багряные цвета. Когда солнце опускалось к дальнему лесу и верхушки кленов, ясеней и берез вспыхивали золотисто-бронзовым светом осени. Вечерами звенящая тишина окутывала улицу, дома, огороды, поля, луга и леса, а свет все лился и лился…

По полям плыл горьковатый дым от костров, которые жгли в деревне, а в воздухе пахло пожухлой травой, хризантемами, яблоками, грибами и сырой землей.

Ночами, лежа без сна, Злата Полянская часто слышала, как падали в саду яблоки, а холодным утром видела, как туман, стелившийся над землей, окрашивался в розовый свет зари. В полдень ветер срывал с березы у дома листочки, и, кружась в немыслимом танце, они искрились золотом.

Теплая осень затянулась в этом году. Золотой поземкой кружились листья на асфальте, золотым вихрем летали они в воздухе и с легким, тихим шелестом опускались на землю. Листопад заметал окрестности. Ярким багрянцем и бронзой горели клены, золотились березы, серебрилась ива за забором. В саду свисали налитые соком гроздья винограда. С огородов убрали урожай.

А темными ночами, под холодной россыпью звезд, в лесу кричала птица, вселяя в душу неясную тревогу. Часто Злата Полянская поднималась с постели среди ночи и, кутаясь в старый бабушкин платок, включала ночник и садилась у грубки. Открывала задвижку, бросала щепки и поджигала. Огонь взвивался вверх, а она сидела и смотрела. Сухие щепки быстро сгорали, таяли угли, а она все сидела и только ближе к утру ложилась спать.

Девушка часто гуляла по окрестностям. Приезжала с работы, бросала все, переодевалась, делала себе наспех бутерброд, чтобы потом сжевать по дороге, и уходила бродить по скошенным полям и лугам, по кромке леса, обходя деревню по кругу. Она часто сидела на пригорке у сажалки, глядя на темную воду и на желтые листья, как кораблики плавающие на поверхности. Вода притягивала ее, и, вглядываясь в кристально чистую глубину, она видела, как колеблются водоросли там, на дне. Она дышала и, казалось, не могла надышаться этим пряным осенним воздухом.

Жизнь в деревне была нелегкой. Прожив здесь почти полгода, девушка смогла это прочувствовать. Да, конечно, родители помогали, но Злате хотелось доказать и им, и самой себе, что она может и сама. Огород убрали сообща, но и кроме огорода работы хватало. Папа распилил и поколол дрова, которые девушка выписала еще летом, а теперь ей нужно было сложить их в поленницу. Сад нужно было привести в порядок к зиме, выкопать клубни цветов, не прозевать и вовремя накрыть розы. Теперь уже и грубку надо было протапливать, и кушать готовить, и к урокам готовиться. И только на выходных она позволяла себе немножко расслабиться. Побольше понежиться в постели, засидеться допоздна, а потом ближе к обеду отправиться с Маринкой за грибами.

Наступившая осень сблизила девушек еще больше. Долгие темные вечера куда приятней коротать в компании. И Маринка с Машкой часто захаживали к девушке на огонек и засиживались допоздна, а иногда и вовсе оставались ночевать. Маринка приходила не только погулять да посмотреть телевизор, она и помогала Злате: и дрова складывали вместе, и окна они ставили и заклеивали к зиме вдвоем. А однажды девушка уговорила Злату купить бутылку вина, и они допоздна засиделись на кухне. По выходным они вместе ходили за грибами. Да, они были разными, и ничего общего у них не было и быть не могло, и все же Злата привязалась к Маринке. Несмотря на ее образ жизни, на ее прошлое и взгляды на жизнь, Полянская тянулась к ней. В сущности, здесь, в Горновке, она стала ей единственной близкой подругой. Да, на работе она обзавелась новыми знакомствами, но в них не было ни теплоты, ни близости, ни душевности.

Конечно, был еще и Дорош. Каждый раз, появляясь на пороге ее дома, он неизменно приносило собой волнение, смятение и полный разброд в ее тихий, спокойный мирок. Приезжая с завидным постоянством, он считал своим долгом помочь ей. Хватаясь за ведра, таскал воду из колодца, приносил в дом дрова, растапливал грубку. Ничего не изменилось в их отношениях, но Злата более и не пыталась что-то изменить. Она просто ждала его, радовалась, когда он приезжал, и любила.

Однажды в субботу, в середине октября, когда над землей властвовало бабье лето, Ольга Тимофеевна позвала девушку в баню. Они топили баню каждую субботу и уже звали Злату к себе, и не раз она принимала приглашение. Таскать воду и топить собственную баню как-то не хотелось. Вот если бы родители приехали или Маринка пришла… Но Маринка не появлялась у Златы со вчерашнего вечера, что удивило девушку, но не насторожило. У них там случались загулы.

Полянская собрала все необходимое и отправилась в баню. Довольно часто к Тимофеевне присоединялась и баба Маня, ее соседка и добрейшей души старушка. Злата любила эти банные вечера, которые неизменно заканчивались либо у бабы Мани, либо у Тимофеевны. На столе обязательно появлялась наливка собственного изготовления, хорошая закуска, и допоздна велись душевные разговоры, в которых Злата почти не принимала участия, но очень любила слушать. Пожилые женщины любили вспоминать прошлое… Потом они пили кофе, который и Тимофеевна, и баба Маня, страдая низким давлением, очень уважали. И каждый раз, возвращаясь домой с таких вот посиделок, девушка ощущала какой-то трепет. Да, они уже прожили целые жизни, а ее жизнь только начиналась, но это чувство единения и близости к этим людям, к этой земле и этой деревне изо дня в день лишь усиливалось и приятно грело душу.

В этот вечер они, как бывало не раз, хорошенько попарились пройдясь по спинам друг друга березовыми веничками, и, вымывшись и закутавшись в полотенца, уселись в предбаннике передохнуть немного и перевести дух.

— Нiна званiла, якраз перад тым, як я ужо выходзiць з дому сабралася! — поведала баба Маня.

— I што? — повернула голову в ее сторону Тимофеевна.

— Ну што? Учара той ахламон прыехау з Масквы, п'юць цяпер. Мо грошай трохi прывёз…

— Кто приехал? — встрепенулась Злата.

— Сашка, хто ж яшчэ!

— Правда? А я-то думаю, чего это Маринка не приходит ко мне!

— Яны там з учарашняга дня не прасыхаюць. Баба Нiна кажа, там i Маськi, i Валерык сёння быу, i Сашка нейкага зброду прыцягнуу з сабой!

— Ужас! А как же Максимовна и Машка?

— А цi у першы раз? А Максiмауна… Што яна, вып'е ды i спаць, а тады почкi у яе адвальваюцца! Яна яшчэ здаровая, як бык…

Они еще немножко посидели и стали собираться. Сегодня решили устроить посиделки у Тимофеевны, но Злата, извинившись, отказалась. Новость, рассказанная бабой Маней, поселила в душе тревогу, и настроение испортилось. Мысли о маленькой Машке, которую, возможно, со вчерашнего дня не кормили, не переодевали и не укладывали спать, неотвязно преследовали ее. Сердце начинало болеть, стоило лишь подумать, что сейчас с ребенком. Дойдя до своего дома, она в нерешительности остановилась у калитки, не зная, что предпринять.

Все окна в доме Максимовны светились, и если бы было чуть темнее, Злата сходила бы туда и разведала обстановку. Может быть, ей даже удалось бы каким-то образом унести от них ребенка. Но солнце только село, ее могли увидеть, а вступать в конфликт с пьяным Сашкой ей совершенно не хотелось.

Полянская достала из кармана куртки мобильный и набрала Дороша.

— Але! — он ответил сразу, и по тому, как он произнес это короткое слово, девушка поняла, что он в отличном расположении духа.

И как было уже не раз в такие моменты, сердце предательски дрогнуло. Где он сейчас? Что делает? Кто с ним рядом в этот субботний осенний вечер? Эти вопросы вертелись на языке, но девушка не спросила. Не спросила ни разу…

— Привет! — поздоровалась она. — Это я!

— Я понял, а что с голосом и настроением?

— Да все в порядке, то есть нет, не в порядке… — Полянская потерла лоб. — Здесь Сашка объявился.

— Так…

— Он денег привез, и они пьют. Там у них целый дом людей, притащил с собой каких-то дружков из Москвы, или где он там был. А там Машка. Я волнуюсь и не знаю, что делать!

— Злата, — голос Дороша мгновенно стал серьезным. — Послушай меня. Маша там, Саша или Даша, мне, собственно, без разницы. Ноты туда ни ногой! Ты меня поняла? Ты сейчас где?

— Стою на улице, возле калитки… Я только что из бани вернулась и…

— Ты сейчас же пойдешь домой, запрешь калитку, потом дверь на все запоры и до завтра из дома не выйдешь! И никому, ты слышишь меня, никому не откроешь, как бы настойчиво ни стучали! Ну а если вдруг Сашка заявится к тебе, тут же звони мне, а еще лучше в милицию! Ты меня поняла?

— Да, но… — пролепетала девушка.

— Никаких «но»! — жестко и резко отчеканил мужчина — Я приеду завтра, сегодня не могу! Вот завтра и разберемся, что там и к чему.

— Но Машка…

— У Машки есть родители и бабушка, пусть они за нее беспокоятся, а ты туда не смей ходить! Ты поняла?

— Да.

— Ты мне обещаешь? — не унимался Дорош.

— Обещаю.

— Смотри у меня! Все, золотая моя! Увидимся завтра, не скучай! — голос Витали потеплел, и в нем появились нотки нежности.

— Угу, — только и смогла сказать она и отключилась.

Злата вошла в дом и до позднего вечера честно пыталась сдержать обещание, данное Дорошу, но на душе было тревожно. Поминутно она ожидала чего-то и вздрагивала, заслышав любой шум. Но часам к десяти не выдержала. Быстро одевшись и на всякий случай засунув в карман куртки телефон, выскользнула на улицу. Она не собиралась что-либо предпринимать или заходить к ним, ей просто нужно было хоть краем глаза увидеть, что там происходит.

На улице стояла непроглядная ночь. На всю деревню горело всего три фонаря, но и они почти не рассеивали тьму. Зато у Максимовны, как и раньше, светились все окна.

Приблизившись к дому, Полянская так и не решилась пробраться во двор через огород. Она не боялась собак, которые, узнав ее, не стали бы поднимать шум, но во дворе она могла наткнуться на кого-нибудь из этих отщепенцев, которые притащились сюда вместе с Сашкой. Пройдя мимо дома, она пыталась хоть что-то рассмотреть сквозь занавески, но это оказалось не так-то просто.

В домике бабы Вали горел свет. Видимо, старушка решила убраться от греха подальше к себе домой. Как было бы здорово, если бы и Максимовна ушла к ней, прихватив с собой Машку!

Повернув обратно и отбросив осторожность, Злата прокралась к забору и, прижавшись щекой к калитке, заглянула в щелку, надеясь хоть что-то рассмотреть. Дверь в сенцы была распахнута настежь. Там горел свет и толпились люди. Через щель девушка не могла рассмотреть, кто именно там был, но по голосам она узнала Сашку и Масько. Они курили, и потому, какой невнятной и тягучей была их речь, девушка поняла: они пьяны в стельку. Они, не просыхая, пили со вчерашнего вечера.

Взобравшись на лавочку, Злата перегнулась через забор палисадника и заглянула в окно. На кровати за трубкой, повалившись поперек и уткнувшись лицом в скомканное одеяло, лежала Маринка. Рядом, как котенок, свернувшись клубочком, примостилась Машка. Девочка лежала, не шелохнувшись, уткнувшись носиком в мамин бок. А по другую сторону от Маринки на нетвердых ногах стоял какой-то мужик и…

Злата отпрянула от окна и, тяжело дыша, прижалась спиной к забору. Слезы бессильной ярости и отчаяния душили ее. Вот бы сейчас ворваться в этот дом и разнести там все на мелкие кусочки, вытрясти дух из Сашки, отхлестать по щекам Маринку и повыгонять вон весь этот сброд!

Как же девушке хотелось вызвать сейчас сюда участкового и председателя и раз и навсегда положить конец этому бедламу. Но… Злата прекрасно знала, чем это все обернется. Маринку и Сашку лишат родительских прав, Машку заберут в приют. Маринка никогда не простит ей этого, а Злата вот уже который месяц не могла простить себе собственной слабости и бездействия.

И тот мужик… Он же хуже животного, вонючего, грязного, потного. И ему наплевать, что Сашка, который и пригласил его сюда, всего лишь за стенкой и может войти в любую секунду. И ему нет дела до маленького ребенка, спящего тут же рядом с матерью. Ему вдруг просто захотелось удовлетворить свою потребность, и то, что Маринка пьяна до бесчувствия, его не волновало…

От отвращения и омерзения девушку чуть не вырвало Глубоко дыша, она подняла глаза к темному непроглядному небу и мысленно прошептала: «Господи!»

Злата плохо спала той ночью. Все ворочалась с боку на бок, вслушивалась во тьму за окном и все ждала чего-то, а утром поднялась с головной болью. Сделав себе чашечку кофе, она взобралась с ногами на стул у окна в столовой и стала смотреть на сад. Ночь прошла спокойно, но тревога не отпускала В саду падали листья, а в душу закрадывалась тоска. Безотчетная беспричинная, она давила на сердце. Злата не знала, не понимала и даже объяснить не могла, почему и чем ей так близка была эта осенняя пора, пора грусти, печали, расставаний Но что-то у них все же было общее, потаенное, скрытое в глубине души.

Умывшись и причесавшись, девушка набросила на плечи бабушкин платок и вышла на улицу. Дорога была пустынна. Кругом царила звенящая тишина: ни людей, ни машин, ни собак… Девушка постояла немного, оглядываясь по сторонам, потом вернулась к себе во двор и, побродив немного в саду, устроилась в беседке под виноградником.

Она любила здесь сидеть и слушать тишину, нарушаемую лишь легкими шорохами листвы и порывами ветра. Одиночество обступало ее со всех сторон, но оно не было гнетущим темным, беспросветным. Злата Полянская искала именно его, да еще этой особой тишины, покоя и умиротворения, но сейчас была бы совсем не против, если бы кто-нибудь постучал к ней в дом.

Как будто в ответ на ее мысли скрипнула калитка, и сквозь поредевшие листья виноградника девушка увидела Дороша. Он неторопливо шел по дорожке, не глядя по сторонам и не видя ее. Несколько секунд девушка смотрела на него, прежде чем окликнуть. Мужчина резко обернулся и, заметив ее, расцвел белозубой улыбкой. Свернув с дорожки, он направился к ней, а Злата вскочила с лавочки и бросилась ему навстречу Виталя засмеялся и, поймав ее на полпути, подхватил на руки и прижал к себе.

Полянская обхватила его шею руками и прижалась щекой к его щеке.

— Скучала по мне? — спросил ее Дорош.

— Скучала! — сказала девушка и нежно коснулась губами его уха.

Мужчина повернул голову и в ответ поцеловал уголок ее губ, а потом отпустил на землю и взял за руку.

— Ну? Чем займемся? — с веселым блеском в глазах поинтересовался он.

— Ты не заходил к ним?

Блеск в глазах мужчины померк, а улыбка сбежала с лица.

— Злата… — начал Дорош.

— Виталя, там Машка! И там у них такое…

— Та-а-ак… — протянул мужчина. — Ты была там? Злата, я ведь просил тебя!

— Нет, я не была, то есть была, но не заходила, просто в окно видела…

— Злата, они всегда так жили. Не в первый раз они в запое.

— Но ты мог бы сходить туда! — в отчаянии воскликнула девушка.

— Я не пойду туда! — тоном, не терпящим возражения, сказал Виталя. — Все, что я могу тебе пообещать, так это снова выпроводить Сашку в Москву после того, как они пропьют все деньги и выйдут из комы. Злата, послушай, я приехал провести этот день с тобой. Но если тебя больше волнует твоя подружка и ее проблемы, я могу уехать.

— Нет. Прости, я…

Она отвернулась, чтобы он не увидел выступивших слез на глазах. Почему, ну почему он так непоколебим во всем, что касается Горновки и ее жителей? Почему он не желает понять ее? И почему она не может понять его?

Дорош обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Ты завтракала сегодня? — спросил он с присущей ему беззаботностью.

Девушка покачала головой.

— Я так и думал. Пойдем-ка, приготовим что-нибудь на завтрак. А потом… Спорим, я знаю, что отвлечет тебя от разных глупостей? — с улыбкой поинтересовался он, заглядывая ей в лицо.

Злата слабо улыбнулась. Она не сомневалась, такой способ он как раз знает. И она любила, когда он приезжал вот так, как сейчас, на весь день, когда они вместе готовили поесть и обменивались несколько колкими и не совсем приличными шуточками, устраивая самый настоящий поединок в остроумии. Дорош, он ведь считал себя взрослым, умным и умудренным жизненным опытом, а Злата в его глазах выглядела юной, глупой и «зеленой», и ей нравилось парировать ему, убеждая его в обратном. Поистине она получала немыслимое удовольствие, когда он терялся и не знал, что ей ответить.

Ей нравилось ловить на себе его взгляды, полные нежности и неприкрытого желания. Нравилось дразнить его и снова и снова сгорать в испепеляющей страсти. Злата старалась, чтобы каждая минута, проведенная с Виталей, была наполнена им без остатка. Чтобы потом, когда он уезжал, перебирать эти мгновения, как драгоценные бусины, и нанизывать на нитку воспоминаний.

Вот и сегодня она приказала себе забыть на время и о Машке, и о Маринке. Потом, когда Виталя уедет (а в том, что он уедет, она не сомневалась), Полянская что-нибудь придумает. Может, сходит к Тимофеевне или навестит бабу Валю. А пока она хотела насладиться каждым мгновением, проведенным с ним.

Они вместе приготовили завтрак и поели. Потом перешли в столовую и устроились на диване. Дорош включил телевизор, а Злата улеглась ему на колени. Конечно, лежать просто так она не могла, и очень скоро мужчина уже не мог сосредоточиться на голубом экране. Они перебрались в спальню и покинули ее нескоро. Потом мужчина принес дров в дом и растопил грубку. Доев остатки завтрака, они сделали себе чай и уселись на пол у открытой дверцы.

За окном алел закат. В доме сгущались сиреневые сумерки. Часы на стене мерно отсчитывали секунды. Огонь трещал в грубке, играя причудливыми бликами на стенах. Они не торопились зажигать в столовой свет. Сидели, обнявшись, и молчали, завороженно глядя на огонь. Быстро бежали минуты, и Злата понимала: Виталя скоро засобирается домой, а она будет улыбаться, провожая его до дверей, и прилагать огромные усилия, чтобы сдержать слезы.

Когда хлопнула входная дверь, девушка вздрогнула и повернулась к нему. Мужчина криво улыбнулся:

— Наверняка твоя подружка! — сказал он.

Злата поднялась на ноги, чувствуя, как сердце тревожно колотится в груди. Дверь открылась как раз в тот момент, когда девушка щелкнула включатель. На пороге возникла баба Валя. Верхней одежды на ней не было, впрочем, как и обуви. Платок сбился где-то на затылке, поэтому седые волосы торчали в разные стороны. Морщинистое лицо, белое, как мел, исказилось, став страшным. Она открывала рот, пытаясь что-то сказать, но слова не шли с языка, а в мутных, слезящихся глазах был ужас.

Злата издала слабый вскрик и отступила назад, наткнувшись на Дороша. Она обернулась и подняла к нему огромные глаза с расширенными от страха зрачками. Ей не нужны были слова, она и так поняла, что случилось что-то страшное. Она предчувствовала беду, когда узнала о возвращении Сашки, когда заглядывала к ним в окно.

— Златулечка… — только и смогла вымолвить баба Валя и стала оседать на пол.

Мужчина метнулся к ней и в последний момент успел подхватить, не дав повалиться на пол.

— Баба Валя, что случилось? — стал допытываться он.

Злата метнулась в прихожую, сунула ноги в кроссовки, сорвала с вешалки куртку и бросилась к дверям.

— Злата, стой! — закричал вслед Дорош, но девушка даже не обернулась.

Она неслась по улице, как угорелая, цеплялась за шнурки которые даже не удосужилась завязать, падала, поднималась и бежала снова, не чувствуя боли в ободранных до крови ладошках. Сердце билось где-то в горле и, кажется, вот-вот готово было остановиться, но и на это Злата тоже не обращала внимания. Случилось что-то страшное, но, возможно, она еще сможет помочь…

У калитки, заслышав страшные причитания бабы Ариши, девушка чуть приостановилась, чувствуя, как леденеет кровь в жилах. Все мужество и силы разом испарились, и она вдруг почувствовала, как ее начинает трясти. Закусив губу, она толкнула калитку и вошла во двор.

Баба Ариша, обхватив голову руками и заходясь в страшных рыданиях ковыляла куда-то в огород. В доме в истошном крике заходилась Машка.

Полянская едва преодолела расстояние от калитки до шатких ступеней, поднялась по ним и вошла в сенцы. Спертый запах мочи, псины, перегара и нечистот ударил в лицо, но к нему примешивался и другой запах, определить который девушка сразу не смогла. На подгибающихся ногах она дошла до дверей, трясущимися руками потянулась к клямке и распахнула дверь.

То, что предстало перед ней, вряд ли потом она сможет когда-нибудь забыть. Кровью, вот чем пахло в сенцах. Грязный пол на кухне был залит кровью, кровь была и на стенах, и на мебели, а посреди комнаты лежала Маринка. Ее рыжие волосы были пропитаны кровью. Лицо, белое и неподвижное, походило на маску. Один глаз заплыл свежим кровоподтеком, а другой, не мигая, смотрел в пространство. Она лежала, как-то странно скрючившись, прижимая руку к животу, только голова, как будто сама по себе, безжизненно была откинута назад.

Как будто в страшном, нереальном сне Злата опустилась на корточки и потянулась к Маринкиной руке. Внезапно она уловила какой-то шорох, да так и замерла. Подняв голову, девушка наткнулась на обезумевший, затравленный взгляд Сашкиных глаз.

Съежившись, он жался к печке и, не сводя глаз с неподвижного тела Маринки, наверное, точно так же, как и Злата, не мог поверить, что она мертва. Рядом с ним валялся кухонный нож измазанный кровью.

— Я… я не хотел… ее убивать… — дрожа и заикаясь, промямлил он, встретившись взглядом с ней. — Она сама виновата… Я вошел… а она… трахается с Вовкой… Я хотел ее проучить… А она…

Злата так и не решилась коснуться Маринки. Поднеся руку к горлу, она как будто пыталась сдержать рвущийся из груди крик ужаса, горя и боли. Дрожа всем телом, она едва поднялась на ноги и, повернувшись, бросилась к дверям. Ее так и подмывало, схватившись за голову, бежать отсюда без оглядки! С глухим криком она почти упала в объятия Дороша, который, оказывается, уже был здесь, и заплакала. Мужчина крепко прижал ее к себе, не давая упасть, и прижался щекой к ее макушке.

— Почему… ну почему ты не пошел к ним… — причитала девушка, захлебываясь горем. — Ну почему… Ведь я говорила… Я просила тебя… Я знала… И баба Ариша говорила… Если бы ты только пошел, она была бы жива! Маринка! Ой, Маринка! Как же теперь…

Сердце, кажется, вот-вот готово было разорваться от горя и отчаяния. Дорош ничего не говорил, только все сильнее прижимал ее к себе и гладил по голове. Он потихоньку вывел ее из дома во двор, а потом уже и на улицу, по-прежнему не выпуская из объятий. У дома уже собрались люди. Баба Нина, Масько с его Алкой, Луговская, Валерик Гуз. Сбившись в кучку, они тихонько переговаривались, обсуждая произошедшее.

Дорош осторожно усадил Полянскую на лавочку и достал мобильный телефон. Сначала он позвонил в «скорую», а потом участковому, с которым дружил. «Скорая» и милиция приехали почти одновременно. К тому времени уже все горновцы собрались у дома бабы Ариши. Пришла даже баба Рая, которой было за восемьдесят. Баба Маня и Тимофеевна, обступив Злату, пытались успокоить ее и поддержать. Дорош стоял в стороне. Что-то обсуждая с Валериком, он то и дело отвлекался на телефонные звонки. Баба Ариша и баба Валя, прижавшись друг к дружке у перекошенных ворот, тихо плакали. В дом, где лежала Маринка и все еще был Сашка, зайти никто не решался. А про Машку, которая осталась там, даже никто не вспомнил.

«Скорая», констатировав смерть Маринки, не задержалась в доме. Молодая женщина-врач, выйдя со двора, остановилась и оглядела собравшихся.

— Здесь ребенок, — объявила она, кивнув на сверток в грязном одеяле, который она держала в руках. — Кажется, это малышка убитой. Кто-нибудь может о ней позаботиться?

Услышав эти слова, баба Ариша вновь зашлась в рыданиях, а Злата оторвала лицо от плеча Тимофеевны и подняла голову.

— Дайте ребенка мне, — прошептала она осипшим от рыдания голосом.

— Ой, ты, Госпадзi! Беднае дзiцё… — прошептала рядом баба Маня, и Злата снова почувствовала, как слезы жгут глаза.

Фельдшер вручила ей ребенка и отправилась к машине, а Злата прижала к себе вздрагивающее во сне маленькое худенькое тельце девочки и почувствовала, как от жалости, сдавившей грудь, снова готова разрыдаться.

Сашку вывели из дома в наручниках. Он шел, свесив голову на грудь, и походил на сумасшедшего. Впрочем, наверное, никто бы и не удивился, если бы оказалось, что от произошедшего он действительно повредился умом. Вряд ли он до конца осознавал, что сотворил.

Маринку вынесли на носилках. Не в состоянии это видеть, Злата уткнулась лицом в грязное одеяльце. Она сидела так, пока милицейская машина не уехала. И неизвестно, сколько бы она еще вот так просидела, безучастная ко всему, если бы рука Витали не коснулась ее плеча.

— Злата, пойдем домой! — мягко, но настойчиво сказал он. Не говоря ни слова, Полянская тяжело поднялась на нога и пошла за ним.

Глава 20

Войдя в дом, Злата прошла прямо к себе в спальню и опустила спящую девочку на кровать. Машку следовало бы разбудить, помыть и накормить, но у Полянской на это не было сил. Оставив ребенка в спальне, она вернулась на кухню и рухнула на табуретку у стола. Ноги не держали ее, а руки тряслись так, что девушке пришлось сжать их в кулаки. Она сидела, глядя прямо перед собой, а перед глазами все стояла залитая кровью кухня бабы Ариши и тело Маринки посреди… Тихо застонав, девушка уронила голову на руки и так и осталась сидеть.

Все казалось дурным сном, только как бы Злата ни пыталась проснуться, ничего не получалось. За свои двадцать три года девушке случалось видеть смерть. Когда она была ребенком, умерла ее прабабушка, потом не стало деда Вити и совсем недавно бабы Сони. Каждый раз переживать это было тяжело и больно, но утешало одно: они уже успели пожить, вырастить детей, да и внуков тоже. Они тихо умирали старыми, и с этим оставалось лишь смириться. Таков был закон природы. Но то, что отучилось с Маринкой… Это было совсем другим. И к невыносимому чувству утраты прибавлялись сожаление, отчаяние и несправедливость произошедшего.

Чувство вины терзало девушку, не давая забыться. Она могла бы предотвратить трагедию, если б не струсила. Чем бы для неё самой ни закончился поход к ним, но Маринку она бы спасла! Как спасла уже однажды.

— Золотая моя, выпей чаю и постарайся успокоиться! — услышала она над собой спокойный голос Дороша, но в ответ лишь покачала головой.

Она не хотела чаю! Она вообще сомневалась, что когда-нибудь сможет проглотить хоть кусочек! Во рту она почти осязаемо ощущала железный привкус крови, а ком в горле казался огромным.

— А помнишь, ты говорил, я спасу ее от всего на свете и она еще долго будет жить? — медленно произнесла девушка. — А я не смогла ее спасти…

— Злата, перестань изводить себя, — мягко сказал он и как маленькую девочку погладил по голове. — У нее была своя жизнь, и ты не могла прожить ее вместо Маринки. Она понимала, что делает! Ей нравилось так жить, но ничем хорошим это все равно бы не закончилось. Злата, если ты не хочешь чаю, может, тебе стоит прилечь? Уже поздно…

Девушка покорно поднялась из-за стола и последовала за ним в зал, прекрасно понимая, что уснуть она не сможет.

— Тебе ведь завтра на работу. Ты поедешь домой? — спросила она.

— Нет. Я отпросился. Я останусь.

Девушка в ответ лишь кивнула и, подождав, пока он разложит диван и разберет постель, сбросила куртку, джинсы и свитер и забралась под одеяло.

Дорош, кажется, еще пил чай на кухне, ходил на улицу, потом еще сидел у телевизора, убрав шум до минимума. Злата лежала, свернувшись калачиком и натянув одеяло до подбородка, беззвучно плакала.

Уж неизвестно, о чем думал Дорош и чего ждал, но, когда он, наконец, погасив везде свет, осторожно лег на край дивана, девушка по прежнему не спала. Стоило закрыть глаза и… Несколько бесконечно долгих минут они так и лежали, не шелохнувшись. Потом мужчина повернулся на бок и притянул девушку к себе. Злата уткнулась лицом в его грудь и, обвив его руками, теснее прижалась к нему. Дорош гладил ее по спине и волосам, целовал ушко и ямочку на щеке, пока она не уснула, обмякнув в его руках.

Утром, когда Виталя проснулся, ее рядом не было. Он даже не слышал, как она встала. Потянувшись в постели, он приподнял голову и выглянул в дверной проем. На кухне горел свет. Мужчина полежал немного, в мыслях вернувшись к печальным событиям вчерашнего вечера, а потом откинул одеяло и встал с постели.

Злата сидела за столом и, склонив голову, считала и раскладывала по стопкам деньги. Она была так поглощена своим занятием и своими мыслями, что даже не услышала его шагов. Остановившись в дверном проеме, он оперся о косяк и стал смотреть на нее: лицо бледное, под глазами темные круги, волосы собраны в пучок на макушке и черная ажурная косынка повязана вокруг головы. Свитер на ней тоже был черный, и это придавало всему ее облику еще более мрачный и печальный вид.

Все утро, чувствуя, как горе и тяжесть утраты тяжелым камнем давят на грудь, Злате хотелось плакать, но она приказала себе успокоиться и собраться. Теперь уже слезами горю не поможешь и Маринку не вернешь. Но она может и должна сделать все, чтобы проводить подружку в последний путь по-людски. Пусть жизнь ее была поганой, а смерть бессмысленной и несвоевременной, но похоронить ее достойно она просто обязана.

— Доброе утро! — нарушил он молчание, заходя в комнату в усаживаясь за стол, как раз напротив.

— Доброе, — отозвалась она, поднимая глаза.

— Что ты делаешь?

— Да вот пересчитываю свои денежные запасы, — она устало потерла воспаленные глаза и встала из-за стола.

На плите в кастрюльке что-то варилось и закипал чайник.

— Будешь чай? — обернулась она.

Дорош кивнул.

— Я здесь еще и овсянку готовлю. Машку надо покормить. Может, тебе яичницу пожарить к ней?

— Пожарь! — согласился он. — И себе пожарь.

— Баба Маня и Тимофеевна приходили с утра. Принесли пару литров самогонки, кое-что из еды и немного денег. Говорят, все в Горновке чем-нибудь помогут. Слушай, как думаешь ее сегодня отдадут из морга? — спросила она, и голос ее дрогнул.

— Злата, я сейчас позвоню участковому. Мы с ним дружим и с ним поедем в морг. Наверное, мы сможем ее сегодня привезти. Все расходы за услуги морга гроб и одежду для Маринки я беру на себя. А ты собери 6абуль и сходи к Максимовне, пусть завтра готовятся к похоронам. Я позвоню тебе, если нам отдадут тело, и привезу его сюда. Да еще я возьму немного денег, а ты напиши что нужно из продуктов. Я постараюсь купить.

— Спасибо! — только и сказала девушка.

Полянская не ожидала от Дороша подобного, а он, наверное, как и она сама, чувствовал себя виноватым в том, что произошло. Девушка приготовила завтрак и покормила мужчину и Машку, которая тоже проснулась. Сама же она едва смогла проглотить пару ложек овсянки, запив ее кофе. Она отдала Дорошу почти все деньги, которые у нее были, составила список продуктов и попросила купить от себя две белые хризантемы.

Дорош уехал, а Злата вымыла Машку, одела ее и отправилась вместе с ней к бабе Арише. Там уже были Маськи и баба Валя Приехала и дочка бабы Ариши. Крови на кухне уже не было, пол и стены были тщательно вымыты, но Злата все равно не могла отвести взгляд оттого места, где вчера лежала Маринка.

Девушка посидела немного с ними, обсудив предстоящие похороны, а потом попросила собрать кое-что из Машкиных вещей и поспешила покинуть этот дом.

Маринку Дорош привез ближе к вечеру. Весь день он звоню Злате, держа ее в курсе событий, и девушка могла ориентироваться на месте. Наверное, постарались баба Маня и Тимофеевна, но все в деревне, кто хотел помочь с похоронами, шли непосредственно к Злате и несли все, чем могли помочь. Баба Рая Голубиха принесла тонкие восковые свечи, маленькую иконку, какую-то бумажку, которую обязательно кладут в гроб, бутылку водки и пару десятков яиц. Руденко принесли разных солений и мясо, баба Надя тоже принесла бутылку водки, колбасу и белое покрывало из гипюра. Баба Нина Луговская, ближайшая соседка Златы, вообще весь день сновала туда и обратно, что-то неся и желая помочь.

Не покидая своего дома, Злата фактически занималась организацией похорон, ни на мгновение не забывая о ребенке, который ковылял за ней по дому и тянул к ней ручки. Полянская перестирала ее одежку, покормила в обед и, уложив спать, долго сидела рядом, глядя на подрагивающие во сне реснички девочки.

А потом привезли Маринку, и нужно было идти к Максимовне. Но когда Дорош вошел в дом и сказал об этом, девушка вдруг поняла, что выдержка и мужество изменяют ей.

— Тебе необязательно туда идти, — осторожно заметил мужчина, видя, как изменилась она в лице, а в глазах отразилась паника. — Ты и так много сделала для них, теперь пусть они уж сами.

— Нет-нет! Надо идти! Только я сейчас посижу немножко и пойдем! Хочешь, я тебя покормлю?

— Давай-ка, золотая моя, я сам тебя покормлю и себя тоже! Я так думаю, за весь день ты так ничего и не съела…

Мужчина решительно пошел на кухню и стал хозяйничать у плиты, а Злата так и осталась сидеть. Из столовой приковыляла Машка и попросилась к ней на руки. Девушка посадила ее на колени и, обхватив руками худенькое тельце, коснулась губами мягких светлых локонов.

— Виталя, — обратилась к мужчине Злата. — Я, знаешь, о чем думаю…

— О Машке, — догадался он.

— Как думаешь, что с ней будет?

— Ее заберут и отвезут в дом ребенка. Возможно, если повезет, ее удочерят, а если нет, она будет жить в интернате для детей-сирот, пока не достигнет совершеннолетия. Злат, ну ты ж знаешь… Ее не оставят бабе Арише. Они ведь приедут, а у нее, ты сама знаешь, условия не для маленького ребенка! Максимовна просто физически не способна взять на себя опеку над Маняшей. К тому же девочка у них уже давно на учете…

Мужчина налил себе и Злате борща, достал из холодильника сметану и сало, нарезал хлеба, положил ложки и, наконец, уселся за стол напротив девушки.

— А ты когда-нибудь был в интернате? В том интернате, что у нас в городе? — спросила она.

— Нет, а ты была?

— Да. Это было давно. Я только школу закончила, а у моей подружки тетку за пьянку лишили родительских прав и детей забрали в интернат. Девочка была совсем маленькой, я ее даже не видела, а вот мальчику было лет восемь, в последнее время он чаще жилу них…

Ему в школу надо было ходить, но у теть Светы, мамы моей подружки, все как-то времени не хватало отвести его туда. Вот он и гулял целыми днями на улице и смотрел мультики. А потом за ним приехали… Я как раз была у них… Он плакал, вырывался и умолял не забирать его, но те люди, которые забирали, наверное, были бессердечными… Знаешь, как те, что за Машкой приезжали, а может, хуже. Теть Света тоже плакала, и мы с Веркой ревели, обнявшись в спальне, но ничего сделать не могли. Его забрали, и как-то мы с Верой пошли его навестить. Время уже близилось к зиме, ходила эпидемия гриппа и интернат закрыли на карантин. Туда никого не пускали, но мы с подружкой уговорили одну няньку передать мальчику гостинцы и позвать его к окну. Ты знаешь, прошло пять лет, а я до сих пор помню, какими глазами он смотрел на нас из-за стекла. И как он смотрел, когда мы уходили. В глазах его стояли слезы и такая вселенская печаль… Он хотел с нами, он хотел на волю… А потом летом он поехал в Италию, и его усыновили. Верка писала ему, кажется, до сих пор пишет, но он прислал всего одно письмо, в котором поведал, что уже стал забывать русский язык. И что ему в общем-то хорошо у них. Новая семья, и все такое…

— Злата, такова жизнь. В мире много уродливого, неправильного, бесчеловечного и жестокого, но не мы придумали этот мир и не нам его исправлять! — как-то пафосно и избито изрек мужчина.

Что еще сказать, Дорош просто не знал. Злата слишком близко принимала к сердцу чужие горести и несчастья в силу своего юного возраста или слишком эмоциональной натуры, а он жил своей жизнью, полагая, что заморачиваться над чужой проблемой — бесполезная трата нервов и времени. И то, что происходило у соседа или на их улице, хорошее или плохое старался обходить стороной. И считал это правильным. Впрочем, Злате этого лучше было не знать.

— Возможно, — задумчиво произнесла девушка. — А как ты думаешь, я могла бы стать хорошей матерью?

Дорош в немом изумлении уставился на нее. А он ведь сразу догадался, к чему она завела этот разговор. Это же была Злата Юрьевна Полянская! В этом была она вся!

— Я думаю, когда-нибудь ты станешь самой лучшей мамой, — осторожно начал он. — Но пока ты ведь собираешься реализовать себя как писательница!

Дорош никогда не воспринимал всерьез ее роман и писательскую деятельность, считая все это блажью и юношеским максимализмом, так же, как и ее желание остаться здесь навсегда и то, как рьяно она бросалась помогать и спасать всех бедных и нуждающихся здесь, в Горновке. Но сейчас это был его единственный козырь.

— С маленьким ребенком на руках это будет весьма проблематично. Ты ведь приехала сюда, чтобы, отгородившись от всего мира, писать в тишине и уединении. С ребенком ты писать не сможешь, за ним тебе придется постоянно приглядывать.

— Думаешь, мои стремления и честолюбивые мечты выше жизни и судьбы маленькой девочки? — вскинула она на него взгляд.

— А ты готова отказаться от них ради судьбы маленькой девочки? — вопросом на вопрос ответил ей Дорош.

— Нет… — тихо произнесла девушка и опустила глаза.

— Злата, ешь и пойдем! Я обещаю тебе, если Машку оставят в интернате нашего районного центра, мы будем навещать ее и, думаю, мы даже сможем ее забирать! Пожалуйста, перестань изводить себя! Думаю, в любом месте ей будет намного лучше, чем было в доме Максимовны.

Девушка кивнула, но в душе не согласилась с Дорошем.

Потом они пошли к Максимовне. У Златы подкосились ноги, когда она увидела Маринку в гробу, обитом синим велюром. В морге постарались на славу: она лежала как живая. Только подбитый глаз, который так и не удалось загримировать, портил общее впечатление. Ее причесали, подкрасили губы, припудрили нос и на щеки нанесли легкий румянец. Одетая во все новое, в черных лодочках, накрытая сверху белым гипюром, она и походила на ту, прежнюю, живую Маринку, какой она была еще вчера, и вместе с тем такой чистой, ухоженной и красивой она никогда в жизни не была. У изголовья горели погребальные свечки, стояли цветы — поздние хризантемы и мелкие, похожие на ромашки, «звездочки» нежно-сиреневого цвета — здесь, в Горновке, почти у каждого в палисаднике или около росли огромные кусты таких цветов.

Злата осторожно опустила на белый гипюр две белоснежные хризантемы. Постояла немного и вышла на кухню. Следовало обговорить завтрашний обед. Девушка собиралась задержаться, но Дорош чувствовал себя здесь явно не в своей тарелке. Он и увел ее домой. После того, как Машка была благополучно уложена в постель, Виталя заключил ее в объятия и… Возможно сейчас это было не совсем правильным и уместным. Маринка лежала в гробу, а Злата наслаждалась близостью с любимых человеком. После она тихонько расплакалась, чувствуя себя ужасно виноватой, а Виталя уснул, удовлетворенный и счастливый, и его уж точно не мучила совесть. Ему необходимо было каким-то образом отвлечь Полянскую, и ничего другого он не сумел придумать. Мужчина считал, что Злата слишком уж прониклась чужим несчастьем и, принимая все слишком близко к сердцу, этим причиняет вред самой себе.

Маринку хоронили на следующий день после обеда. Стоял на редкость теплый ясный октябрьский денек, и все в Горновке пришли проводить ее в последний путь. С самого утра, оставив Машку с Дорошем, девушка вместе с бабой Аришей, Алкой и бабой Валей трудились у них на кухне, готовя обед. Масько с Гузом еще с утра побывали на кладбище и вырыли могилу.

Баба Ариша заголосила, когда мужики стали выносить из дома гроб с телом Маринки, а потом на кладбище бросилась на гроб, но Злата не проронила ни слезинки. Словно окаменев она стояла чуть в сторонке и, подняв глаза, смотрела, как синеет небо сквозь редкую золотистую листву берез. Она очень хотела верить, что там, на небе, обретя долгожданный мир и покой, Маринка стала чуточку счастливее. На прощание девушка поцеловала сложенные руки подружки, коснулась губами ее лба, мысленно пожелав ей спать спокойно.

Потом был обед, на котором, естественно, напились и Маськи, и Валерик Гуз, и баба Ариша. Злата чисто символически выпила рюмку водки, дабы помянуть Маринку, посидела немного и, забрав Машку, отправилась домой. Дорош пришел позже, задержавшись у Максимовны. Он остался на ночь, а рано утром, когда еще и заря не занялась на горизонте, уехал домой. Кутаясь в бабушкин платок. Злата проводила его до калитки, а потом еще долго стояла, глядя ему вслед. Она и сама сегодня собиралась на работу. В школе ее отпустили только на два дня Поэтому, прежде чем выйти к автобусу, она одела и покормила Машку и отвела ее к Максимовне, пообещав прийти за ней сразу после работы.

Смерть Маринки, похороны и беспокойство за судьбу ребенка основательно выбили Полянскую из колеи. В школе очень трудно было сосредоточиться на уроках, и только возвращаясь домой, девушка вспомнила, что уже несколько дней подряд даже не включала ноутбук, не звонила домой, да и с Лешкой Блотским давно не разговаривала по телефону.

Придя в деревню, девушка в первую очередь зашла к бабе Арише за Машкой, но девочки там не оказалось. Ее забрали. Максимовна сказала, только час назад приезжали из органов опеки. Она просила их дождаться Златули, она надеялась, девушка сможет им помешать, но они ничего не стали слушать. Злата Полянская не была им родственницей и никаких прав на ребенка не имела, а оставить девочку у бабы Ариши они не могли. Да старушка и не собиралась брать на себя подобную ответственность.

Злата, конечно, расстроилась. Она успела привязаться к Маняше, и ей было нестерпимо жаль малышку, так внезапно лишившуюся не только родителей, но и родного дома. Где она теперь? И найдется ли в этом мире хоть одна душа, способная подарить ребенку теплоту, ласку и заботу?

Она шла домой и чувствовала, как от жалости сжимается сердце. Напрасно она пыталась убедить себя, что, так, возможно, действительно лучше, хорошо, что девочку забрали так скоро. Потом расставаться было бы больнее. Но сколько бы она ни убеждала себя в этом, в глубине души ее терзали сомнения. Она должна взять опеку и заботу на себя, вот только сможет ли она? Справится? Ее не пугали проблемы, страшила ответственность за чужую жизнь.

Вернувшись домой, девушка, пытаясь отвлечься, занялась повседневными делами, но пустота большого дома сегодня тяготила ее. Она давила на нее, и впервые девушке захотелось, чтобы рядом кто-то был. Кто угодно, с кем можно было бы просто поговорить, чье присутствие просто разогнало бы эту невыносимую тоску. Ей нестерпимо хотелось позвонить Дорошу и попросить его приехать, но мужчина уехал только сегодня, и, если честно, она была почти уверена, что он откажется. Найдет любой предлог, но откажется.

Растопив грубку, девушка, закутавшись в бабушкин платок, забралась с ногами на диван и, пододвинув телефон, набрав номер родительской квартиры.

Трубку сняла мама.

— Привет, мам! — поздоровалась девушка, постаравшись придать голосу непринужденный тон.

— Злата! — воскликнула мама, обрадовавшись. — А я уже и беспокоиться начала. Я звонила и вчера, и позавчера… Ну, как ты там? Как дела на работе?

— Мам, у нас здесь случилось кое-что…

— Лешка сделал тебе предложение! — перебила ее мать.

— Нет, мам! Вообще-то с Лешкой мы только друзья Здесь Сашка Маринку убил! Вчера похоронили!

Несколько бесконечно долгих секунд на другом конце провода царила тишина.

— Господи!!! — наконец, произнесла мама.

— Это было ужасно, мама, — Злата тяжело вздохнула.

— Так его ж не было… Ты ж говорила, вы с Маринкой по грибы ходите и вообще сдружились…

— Так и было, но он вернулся из Москвы, привез денег, они ушли в запой, а потом он ее зарезал, а Машку забрали.

— Ой, Злата! Так как же ты там сейчас… Может, тебе лучше на зиму в город переехать? Ты ж сама говорила, автобус школьный возит учителей из города, и ты бы с ними ездила.

— Нет, мам. Ты не переживай. Со мной все в порядке. Нет, ну, может быть, не все, но ведь ты понимаешь, мы с Маринкой успели подружиться.

— Ее хоть похоронили по-человечески?

— Да, всей деревней собирались.

— Ой-ой-ой! — тяжко вздохнула мама. — И до чего водка людей доводит! Папаня наш вот тоже, зарплату получил — и в коме… Так надоело это все, дочка, если бы ты знала! Ну, а Леша знает про Маринку?

— Не знаю. Может, Тимофеевна ему и звонила. Мы с ним давно не разговаривали по телефону. Сейчас поговорю с тобой и позвоню ему.

— Позвони, Злата. Может, он приедет в деревню?

— Нет, мам. Он не приедет. У него ведь эфиры. Да и зачем? Мне здесь няньки не нужны.

— Дочка, но ты ведь там совсем одна. Там еще волки по ночам не воют?

— Не воют, мама! Ладно, так и быть, может, я выберусь на выходные в город, но если не получится, приезжай ты. Скоро Покров.

— Ой, и точно Покров. Злату ль, а ты в курсе, что этот праздник престольный в Горновке? Точно! Позвоню Людке, затаримся и приедем к тебе на выходные. А ты уж постарайся не грустить там, ладно?

— Ладно, мамуль! — девушка улыбнулась и, попрощавшись с мамой, положила трубку.

Подтянув колени к груди, Злата обхватила их руками «уткнулась в них подбородком. Да, мама была права, на сердце давила тяжесть печали и тоски, щемящее одиночество теснило грудь впервые за все эти месяцы. Но уезжать отсюда она все равно не собиралась. И, кажется, отдала бы все на свете, только бы Виталя был рядом. Прошедшие несколько дней были, наверное, самыми худшими в ее жизни, самыми кошмарными и страшными, но одного в них было не отнять — все эти дни Дорош был рядом. И ей хотелось, чтобы он остался навсегда. Почему он уезжал? Зачем им приходилось расставаться? Неужели для него это так существенно? Ведь дело не в его работе. У них почти совпадали графики, и они запросто могли бы каждое утро ездить на работу вместе. А все вечера проводили бы вдвоем. И ночи тоже. В выходные бы гуляли по окрестностям или вообще никуда не выходили бы. Он смотрел бы телевизор, лежа на диване в столовой, а она, забравшись в кресло с ногами, тихонько набирала бы свой роман, то и дело поглядывая на него из-под опущенных ресниц, и ловила бы его взгляды.

Злата Полянская, ценившая свою независимость, сейчас желала только одного: совместной жизни с Дорошем. И ради этого готова была стать, как все: работать в школе, готовить обеды, стирать и гладить рубашки, ждать его с работы и засыпать в его объятиях каждую ночь. Она мечтала стать его женой, представляла, как он наденет ей на пальчик обручальное колечко, а потом они пойдут в ресторан и будут только вдвоем. Никаких гостей, никакой пышности. Только он и она.

Злата раз десять брала в руки мобильный телефон, находила его номер, но нажать на вызов так и не осмелилась. И в конце концов набрала номер Блотского.

У Леши был эфир, а Злата как-то не подумала об этом. Он сбросил звонок, а через минуту перезвонил.

— Поставил самую длинную композицию, которую только смог найти в картотеке, а потом блок рекламы! — смеясь, сообщил он.

— Прости, Лешка, я как-то и не подумала.

— Конечно, ты давно уже не слушаешь мои эфиры! — попенял ей Блотский, впрочем, без особого упрека или обиды.

— Ты ж знаешь, у меня теперь тетрадки…

— Конечно, знаю! Ты хоть роман свой пишешь, Злата?

— Ой… — горестно вздохнула девушка.

— Понятно. Но что ж ты так…

— Знаешь, как у нас в образовании? Сначала четверть началась, теперь она заканчивается. А писанины столько… Но скоро каникулы, и тогда я только и буду писать роман. А как ты, Лешка?

— А я вот, Злата, решил последовать твоему совету…

— Ты решил последовать моему совету и всерьез заняться музыкой? — недоверчиво переспросила девушка.

— Да, — парень засмеялся. — Ну, можно так сказать. Не уверен, что из этого получится что-то путное, но…

— Ой, Лешка! — только и смогла сказать Злата. — Но это ж здорово! Лешка, да я не сомневаюсь, у вас все получится толково. Я же слышала, как ты поешь, — стала горячо заверять его девушка.

И не смогла сказать про Маринку. Надо было сказать, но ей не хотелось расстраивать его. У него ведь еще несколько часов эфира. Они простились, пообещав друг другу созвониться в самое ближайшее время, и Злата снова осталась одна, окруженная тишиной пустого дома.

На следующий день Полянскую ждал сюрприз. Вернувшись после обеда с работы, она не обнаружила на входных дверях замка, а в столовой на диване сидела Анька и увлеченно играла в игрушки на Златином ноутбуке. Оказалось, это мама Златы попросила Аньку поехать в деревню и побыть с сестрой, чтобы та не скучала и не грустила. Анька временно не училась и не работала, в районном центре в какой-то момент ей стало скучно, вот она и вняла просьбам тетки и своей матери и поехала в Горновку.

В первый момент Злата даже обрадовалась ее приезду. Но через несколько дней присутствие Ани стало раздражать к тому же она не имела возможности нормально поговорить с Дорошем, а уж встретиться и подавно.

На выходные, как и обещали, приехали ее мама с тетей Людой. Выходные, наполненные смехом и голосами, были шумными и веселыми. Перед Покровом они все вместе делали в доме генеральную уборку и стирали к зиме занавески, а на следующий день накрыли стол и позвали в гости бабу Нину Тимофеевну и бабу Маню. Вечером, когда все собрались уезжать, Анька решила было задержаться, но Злата вежливо и настойчиво попросила ее уехать. С ними, конечно, было хорошо но ей нужны были тишина, уединение и покой. Оказывается она уже успела к этому привыкнуть.

Глава 21

Быстро промелькнули золотые деньки октября. Потом пришел ноябрь, серый, унылый, дождливый, промозглый. Солнце, казалось, забыло их край. Ночи были длинные, темные, непроглядные. В Пилиповку в лесу за огородами по ночам выли волки, и после наступления темноты девушка не решалась выходить из дома. Печальной была эта пора, и даже не потому, что заканчивалась осень, а за окном был самый грустный и тяжелый месяц в году. Погибла Маринка, и Злата очень тосковала по ней. Дорош тоже был нечастым гостем в большом доме с цветными ставнями. Нет, он, конечно, приезжал только не так часто, как девушке того хотелось, не так часто, как ей это нужно было. И каждый раз у него находились очень убедительные причины. Он то болел. И ведь действительно болел девушка слышала по голосу. То в командировку его отправили от работы. Нет, Полянская конечно, все понимала, но тоска по нему от этого не становилась меньше.

В начале декабря пришли морозы и пошел снег. Он шел несколько дней, заметая леса, поля, луга, дороги и дома мягким, пушистым покрывалом. Зима властно и уверенно вступила в свои права. Выпавший снег не растаял, как бывало в последние годы, даря надежду на то, что Новый год в этом году может быть снежным и морозным.

Злата решила, что Виталя и вовсе перестанет приезжать. Дороги жутко заметало. Деревня была почти безлюдной и глухой, и дорожные службы не очень-то торопились с утра по раньше расчистить снег.

В один из этих первых зимних дней, когда из-за метели не унимающейся несколько дней, свет то гас, то загорался опять и Злата не гасила керосиновой лампы и боялась выйти на улицу, не представляя, как завтра будет добираться на работу в дверь настойчиво постучали. Полянская в первое мгновение решила что ослышалась. В такую вьюжную ночь и собаку из дома жалко выгнать а уж в то, что кто-то из деревенских в такую погоду решится высунуться на улицу, девушка и вовсе не верила. Стук повторился и испугал ее. Она решила не открывать, но потом, опомнившись, бросилась к дверям: в деревне могло что-нибудь случиться.

Она распахнула входную дверь, и на веранду ворвались ветер и снег. И Дорош.

— Привет, моя золотая! — почти весело поздоровался он. — Ну и как тебе начало зимы? Ладно, не стой на холоде! Иди лучше и открой мне дверь с той стороны, я машину во двор загоню!

Сказать, что Злата была удивлена, увидев на пороге своего дома Виталю, значит, ничего не сказать. Она была поражена, изумлена, ошарашена.

Мужчина загнал машину во двор и прошел в дом. Снова отключилось электричество, и только свет лампы рассеивал кромешную тьму в столовой. Виталя разделся, повесил куртку на вешалку и вошел в комнату.

— Ты рада меня видеть? — спросил он, пристально глядя на нее.

Девушка ничего не сказала, просто подошла к нему, прижалась и обвила руками его шею. В ту ночь они долго не могли уснуть, до умопомрачения предаваясь любви. Свет до утра так и не появился, а в окне все продолжал мерцать огонек.

А утром они разгребали сугробы у ворот, чтобы открыть их да и машина долго не желала заводиться. Но Виталя не пожалел о своем приезде. Ни об одной минуте, проведенной со Златой Полянской, он не жалел. Он даже отвез ее на работу но главным было не это. После той ночи девушка нескоро ожидала увидеть его, но прошло пару дней, и он снова приехал, а потом еще. и еще, и еще…

В один из таких его приездов они отправились в лес чтобы срубить елку или сосенку, это уж как повезет, а потом нарядить ее в канун католического Рождества. Злата старалась идти след вслед за Дорошем, но то и дело, путаясь в собственных ногах она смеясь, падала в снег. Загребая его обеими руками, девушка подбрасывала серебристую пыль в ярко-голубое небо, проглядывающее сквозь тяжелые ветки сосен, и пыталась читать стихи:

Чародейкою Зимою

Околдован, лес стоит -

И под снежной бахромою,

Неподвижною, немою,

Чудной жизнью он блестит.

Сверкая и переливаясь в ярких лучах холодного зимнего солнца, снег, мелкий и колкий, опускался ей на ресницы и румяные круглые щеки, превращаясь в капельки воды.

— Злата, ты простудишься! — улыбался мужчина и поспешно возвращался назад. Протягивая руку, он поднимал ее и, отряхивая, касался губами ее щек.

— Нет, ну, конечно же, нет! Мне совсем не холодно! Виталя вот я тебе точно говорю, елки в этих лесах не растут!

Мужчина засмеялся.

— Плохо ты знаешь эти места, моя золотая! Вот помнишь летом ты точно также говорила о речке у полигона!

— Я точно не помню, чтобы особо настаивала на этом, — туманно ответила девушка.

— Э нет, я точно помню, ты не знала о ней, так же не верила мне хотя как раз — таки ты должна знать все тайны этих лесов Это ж ты у нас внучка лесника.

— Ладно-ладно, было дело! Эх, Ёшкин кот, но как же так? Почему я, внучка лесника и вообще в нескольких поколениях коренная жительница этих мест, ни о чем таком не знаю а ты… — начала девушка.

— А я любопытен и наблюдателен! Так поспорим?

Мужчина резко остановился и обернулся к ней. Девушка угодила прямо в его объятия и рассмеялась, а Дорош крепко прижал ее к себе и склонил к ней свое лицо.

— Что мне будет, если мы и вправду найдем елку? — понизив голос спросил он, а в уголках его красивых губ появились ямочки.

Злата подняла на него глаза.

— Я тебя поцелую, — прошептала она. не отрывая взгляде: его глаз.

— Ты меня и так поцелуешь, причем прямо сейчас: — со свойственной ему уверенностью заявил мужчина н наклонившись еще ближе, коснулся губами ее губ так нежно, легко, так, как девушке нравилось. — А вот если мы найдем елку… — сказал он спустя несколько минут, когда, наконец, смог оторваться от ее ярких, сочных, как спелые вишни, губ, — одним поцелуем ты не отделаешься!

— Ладно, я поцелую тебя три раза!

Звонко и весело рассмеявшись, так, что эхо ее смеха отозвалось где-то в глубине леса, Полянская вырвалась из его объятий и прямо по сугробам бросилась бежать вперед. Остановившись, она раскинула руки в стороны и, подняв лицо к небу, закружилась:

И стоит он, околдован, —

Не мертвец и не живой -

Сном волшебным очарован,

Весь опутан, весь окован

Легкой цепью пуховой…

Строчки сами собой всплывали в голове. Она даже не помнила, кто написал это стихотворение, да это и неважно было сейчас. Главное, в этих строках заключалась вся та красота, которая окружала их сейчас, которую невозможно было высказать словами, только вот этими самыми стихами:

Солнце зимнее ли мечет

На него свой луч косой -

В нем ничто не затрепещет,

Он весь вспыхнет и заблещет

Ослепительной красой.

Девушка остановилась, закрыла глаза и замерла, и все звуки зимнего леса разом обступили ее. Как натянутая струна звенел морозный воздух. Вот где-то в глубине леса, хрипло каркнув, вспорхнула с ветки ворона, и снег, заискрившись серебром, посыпался вниз. Убегая от неведомой опасности, по волнистым покровам снега пронесся заяц… От мороза скрипели деревья. А Дорош смотрел на нее, как завороженный.

Злата открыла глаза.

— Я так счастлива. — просто сказала она.

И это было правдой. Ощущение огромного, немеркнущего счастья все росло и росло в груди! От него становилось трудно дышать и слезы наворачивались на глаза. От него хотелось взлететь. От него она не чувствовала под собой земли.

— Завтра возвращается наша завуч, — нарушила молчании Злата.

— И это плохо? — осторожно спросил Дорош после паузи.

— Нет, но ты ж знаешь, отсутствие непосредственного начальника всегда несколько расслабляет!

— Возможно, — как-то неопределенно ответил он.

— Вот, а теперь начнутся проверки, собрания и все такое… А знаешь, к Новому году заморачиваться над всем этим так не хочется!

— Ну, что поделать! Такая уж у нее работа!

— Да я ничего против нее но имею! Она вообще мне симпатична. Да и она ко мне с самого начала хорошо относилась. Просто мне лень работать! — честно призналась девушка.

— Ах, вот в чем дело!

— Да! Пойду в отгулы. Пойду в отгулы до самого Нового года! И не буду ездить на работу!

— Так тебе их и дадут! — подразнил ее мужчина.

— Дадут. Я ж еще юная, молодая, мне особо напрягаться нельзя! Мне нужно побольше отдыхать! Кстати, а где ты будешь встречать Новый год? — замедлив шаг, Злата обернулась.

— Не знаю, — ответил он. — Так-так-так, вот только если ты сейчас заплачешь… Злата, я бы очень хотел быть с тобой, но… Приедут мои родственники. Родители наши уже довольно пожилые люди, и они хотели бы собраться всей семьей под одной крышей! Но я обещаю тебе, золотая моя, вырваться сюда первого числа! И я буду постоянно на связи, так что ты даже не заметишь, что меня нет рядом. Только ты не обижайся, ладно?

— Ладно, — поспешно сказала девушка и отвернулась, чтобы он не увидел слез, блеснувших на ресницах.

Кто б сказал, отчего он так легко мог сделать ей больно? И отчего она сама так остро реагировала на это? Разве возможно задыхаться от счастья, а через минуту чуть не плакать от обиды и боли, чувствуя себя такой несчастной?

— Злата! — окликнул ее мужчина.

— Все нормально! Правда! — отозвалась она, но не обернулась.

Мужчина решительно преодолел разделяющее их расстояние, схватил ее в охапку и заглянул в лицо. Как он и предполагал, па ее румяных от мороза щечках блестели слезинки От безграничной нежности к этой девушке у мужчины защемило сердце. Он наклонился и коснулся губами ее лица, а она в ответ повернула голову и прижалась виском к его щеке.

— Как ты думаешь, тот ручей в глубине леса, куда мы с тобой ходили летом, замерз? — неизвестно отчего спросила вдруг девушка.

— Не знаю, а отчего вдруг ты вспомнила о нем? — в свою очередь поинтересовался мужчина.

— Просто интересно, а колечко мое все еще там?

— Может быть, и там, по его наверняка занесло песком и опавшими листьями. Ты хочешь свое колечко обратно? Искать его теперь просто бессмысленно, если хочешь, я куплю тебе новое! — мужчине все никак не удавалось понять ход ее мыслей.

— Нет, дело не в кольце, просто… Знаешь, я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, что иногда мне даже страшно становится! — прошептала девушка чуть охрипшим голосом.

— Злата, ну что за глупости ты говоришь? И чего тебе страшно? Нет, можешь не отвечать, я и так знаю. Брошу, найду другую, обману и забуду, так, золотая моя? Ты ведь об этом все время думаешь? Нo как это возможно? Помнишь, там, у ручья, когда ты колечко в омут бросала и ворожила там чего-то? Ну вот, теперь я никак без тебя! Неужели ты еще этого не поняла? — он улыбнулся и чуть отстранился от нее. — Если мы с тобой здесь и дальше будем заниматься глупостями, до темноты не найдем елку, а в лесу, говорят, волки появились!

— Я знаю. Еще в Пилиповку слышала, как они воют в лесу. Но к деревне они не подходят. Моя Анька как ни позвонит, так тоже все о волках и спрашивает. А я возьми да и скажи: волк прямо у меня во дворе под окном выл! Так родственница моя такой переполох устроила… Ну, я ж тебе говорила, папа на следующий день пожаловал, ружье дедово чистил и учил меня по мишеням стрелять!

— Помню-помню, это когда ты ни в одну не попала…

— Я не попала? — возмутилась девушка.

Дорош рассмеялся, чмокнул ее в висок и повел дальше в лес.

Елку они нашли. Злата до конца в это не верила, но оказалось, совершенно напрасно. Дорош действительно знал эти леса. Елку они выбрали небольшую, но раскидистую и пушистую. Девушка пришла в полный восторг от нее, и пока мужчина рубил деревце, она, как маленькая, приплясывала рядом от нетерпения.

— Ну, золотая моя, что я тебе говорил? А ты ведь мне не верила! — поддел ее мужчина, когда они возвращались обратно.

— Меня интересует только один вопрос: что тебе могло понадобиться в этих дебрях?

— Этот вопрос не относится к данной теме, и ты, пожалуйста, не уходи от ответа! Ты мне не верила! И весьма скептически отнеслась к моим заверениям! Так было дело?

— Так! — засмеялась девушка, обернувшись к нему. — Но я все равно не пойму, к чему ты клонишь?

— Мы ж с тобой спорили, помнишь? И ты проиграла! И у меня есть желание.

— Правда? — в притворном изумлении Злата округлила глаза, которые так и лучились любовью и весельем.

— Да!

— И что ж это за желание? — полюбопытствовала она, то и дело оглядываясь.

Его темные глаза, в которых искрился смех, так и притягивали ее, заставляя кровь быстрее бежать по жилам и сердце учащенно биться.

— Дома скажу, — он сказал это так проникновенно и многообещающе, что у Полянской мурашки побежали по коже. Его улыбка, обаятельная и белозубая, вызывала у нее невыносимое желание немедленно поцеловать его.

Когда они вернулись домой, мужчина основательно встряхнул елку и внес ее в дом, чтобы обледеневшие иголки растаяли и она немного подсохла. По дому тут же разнесся неповторимый острый аромат хвои, а вместе с ним и это особенное предпраздничное настроение: легкость, веселье и ожидание чуда.

Елку поставили в ведро с песком, которое девушка обмотала тюлем, и отнесли в зал. Елку в доме бабушки не ставили много лет, но девушка знала, где хранятся старые потускневшие игрушки, которые, наверное, можно считать антиквариатом. Еще в детстве Злата любила перебирать их. И теперь, осторожно сняв коробку со шкафа, девушка принесла из кухни вафельное полотенце и, опустившись на пол, стала осторожно доставать хрупкие стеклянные шары, шишки, сосульки, зверюшек и верхушку. Она вытирала их и раскладывала на ковре.

Дорош в это время как раз заканчивал на кухне резать сыр, сыровяленую колбаску и мясо. Открыв штопором бутылку красного вина, он взял два стакана и вышел из кухни. В распахнутых дверях зала он остановился, оперся плечом о косяк и тихонько стал наблюдать за Златой. Она, увлеченная елочными украшениями и мишурой, не замечала его, а ему нравилось украдкой следить за ней.

Ее шелковистые пшеничные волосы рассыпались по спине и падали на лицо, девушка отмахивалась от них, пытаясь убрать за уши, но это помогало ненадолго. Витале нравилось смотреть, как она морщит носик, когда ей что-то не нравится, или хмурится, если не получается. Или как щурит от усердия один глаз, или критично сжимает губы «уточкой», или как улыбка, легкая и неуловимая, касается ее красивых губ, когда что-то получается так, как ей того хочется, или когда она что-то вспоминает, что-то хорошее, доброе…

Он мог часами вот так смотреть на нее. Она притягивала его, как огонь. Да она и была огнем, вся такая деятельная, задорная, непоседливая, неугомонная, веселая, невероятно добрая и чуточку наивная. Уезжая от нее, погружаясь в другой мир, он мог и неделю не приезжать. И иногда ему удавалось не думать о ней.

Бывали мгновения, когда, поддавшись настроению, он подумывал: а не расстаться ли им? Он затягивал разлуку между ними, испытывая самого себя на выносливость, как бы ставя эксперимент. Чаще всего она даже не звонила и не спрашивала, когда он приедет. Но потом вдруг просыпался среди ночи и долго не мог уснуть, как бы ни пытался. Ворочался с боку на бок и вспоминало ней. Он думал, и сердце сжималось от невыносимого желания сию секунду вскочить с кровати, завести машину и поехать к ней. Он и ехал, и до боли сжимал ее в объятиях, целуя ее веснушки на носу, зарываясь лицом в ее длинные волосы…

Злата обернулась и улыбнулась ему.

— Знаешь, здесь, оказывается, еще и огоньки есть! Помнишь, когда-то такие были, наверное, еще советские. В моем детстве такие были.

— Помню, — мужчина улыбнулся. — Ну и долго ты еще будешь возиться с этой елкой? — поинтересовался он.

— Нет. Только огоньки, кажется, не работают. Виталя, посмотри огоньки!

— Злата… — поморщился мужчина. — Я, между прочим, уже и вино открыл.

— Ну, пожалуйста… — умоляюще протянула девушка, проникновенно заглядывая в его глаза.

— Ну, ладно, только сначала давай-ка выпьем! — когда она так смотрела на него, он не мог отказать.

— Давай!

Мужчина поставил бутылку и стаканы на стол, налил в них вина, потом принес нарезку и сыр, потом еще и дольки апельсина и виноград.

— Ничего себе! Так у нас просто королевский пир! — Злата поднялась с пола и подошла к столу.

Оторвав от ветки винограда крупную сизую ягоду, она отправила ее в рот и взглянула на мужчину. Он лишь усмехнулся и протянул ей стакан с вином.

— Ну, за вас, Злата Юрьевна! — сказал он.

— Нет, за ночь накануне Рождества! — возразила она.

— Как скажете! — Дорош засмеялся и залпом выпил свое вино.

Девушка тоже выпила и потянулась за сыром.

— Может, елку нарядим потом? — с мальчишеской улыбкой на губах Виталя сделал шаг в ее сторону.

Девушка звонко рассмеялась, а в ее больших голубых глазах заискрились озорные искорки.

— Нет, пойдем, ты мне обещал! — девушка поставила стакан на стол и, взяв его за руку, потянула за собой.

Дорош притянул ее к себе и, обвив руками талию, как бы нечаянно коснулся груди.

— Что-то об этом своем обещании я плохо помню… — прошептал он ей на ушко.

Закусив нижнюю губу, девушка ловко вывернулась из его рук и, подобрав с пола гирлянду, вручила их Дорошу. Тяжко вздохнув, мужчина разложил их на столе и стал рассматривать, а Злата принялась наряжать елку.

В воцарившейся тишине было слышно, как трещат дрова в грубке, где-то под полом скребется мышь да за окном завывает ветер, бросаясь в окна колючими снежинками. Они не разговаривали, но то и дело поглядывали друг на друга, и в этих взглядах было куда больше смысла, чем в непроизнесенных словах. Да и вряд ли можно было бы сейчас облечь в слова то, что оба чувствовали.

Дорош сходил за дедовой сумкой с инструментами и ловко отрезал лам почки, которые не горели, скрутил провода и замотал их изолентой. Потом проверил огоньки и протянул их Полянской.

Наряженная елка матово поблескивала игрушками, а разноцветные огоньки отражались в потускневшей мишуре.

Злата постояла немного, любуясь собственным творением, а потом повернулась к мужчине:

— Красиво, правда?

— Правда. Иди сюда.

Улыбнувшись, девушка танцующей походкой подошла к Дорошу и, взяв обе его ладони в свои, развела его руки в стороны и прижалась к нему всем телом. Мужчина тихонько рассмеялся.

— Налить еще вина?

— Ага! — кивнула девушка и, привстав на цыпочки, коснулась губами его подбородка.

Они выпили еще вина, а потом вместе с остатками праздничного ужина переместились на пол к открытой дверце грубки.

Виталя разостлал одеяло и поманил девушку к себе. Они часто так сидели в последнее время. Он обнимал ее, она тихонько смеялась, заглядывая в его глаза. Они болтали и целовались, а потом перемещались в спальню, но чаще так и оставались на этом одеяле и только глубокой ночью шли спать.

Но сегодня после того, как вино было выпито и они съели все, что было на тарелках, Дорош не поспешил заключить девушку в объятия, чтобы заняться с ней любовью. Вместо этого, легко вскочив на ноги, он подошел к столу, где лежал ноутбук, открыл его и навел курсор на папку с музыкой. Щелкнул наугад уверенный, что из динамиков польется медленная лирическая музыка. И не ошибся. Первые аккорды заполнили собой комнату. Девушка сидела на одеяле, обхватив колени руками, и не сводила с него глаз. Когда он подошел к ней и протянул руку, поначалу решила: он собирается пригласить ее на танец. Вообще-то романтические порывы были не в характере Дороша, но сейчас, когда он выпил, да и обстановка была такая…

— Вы приглашаете меня потанцевать, Виталий Алексеевич? — игриво спросила девушка, протягивая ему свою руку.

— Не совсем, — он притянул ее к себе, обнял и двумя пальцами приподнял ее подбородок. — Мы ведь нашли елку, так? — спросил он.

— Так, — согласилась девушка, еще не до конца понимая, что он имеет в виду.

— И мы поспорили на желание, было такое? — допытывался мужчина, причем допытывался весьма серьезно.

— Ну да!

— Я хочу, чтобы ты танцевала для меня.

У Златы округлились глаза.

— Че-го? Как? — заикаясь, спросила она.

— Ну как… Медленно, красиво, с раздеванием.

— Что-о-о? Я так не умею!

— Ничего не хочу слушать. Давай, Злата Юрьевна, спор есть спор!

Мужчина отодвинулся от нее, а потом и вовсе отошел и уселся на одеяло, как раз там, где только что сидела она, оставляя девушку в полной растерянности посреди комнаты. Откинувшись спиной к стене, он свесил руки с коленей и остановил на ней свой взгляд.

Девушка отвела глаза и критично сжала губы. В подобной ситуации ей еще не приходилось быть, но… Она не стыдилась собственного тела, а Дорош не ждал от нее профессионального стриптиза. Она снова посмотрела на Виталю и стала медленно двигаться в такт музыке. Покачивая бедрами и кружась, она неторопливо расстегнула молнию на толстовке и позволила ей соскользнуть с плеч. Потом чуть приподняла край футболки, обнажая плоский животик, и подняла на мужчину глаза. Он, как зачарованный, смотрел на нее, мерцающий свет тлеющих углей освещал его лицо, и Злата видела, как краснеют его щеки — верный признак того возбуждения, которое с каждым следующим движением охватывало и ее.

Появился азарт. Стало просто интересно, насколько же его хватит. С каждым движением Злата Полянская становилась все смелее. Вот уже и футболка исчезла, и лямки кружевного темно-синего бюстгальтера были спущены с плеч, и ремень в джинсах расстегнут, и кружево трусиков проглядывало из-под пояса… В какой-то момент, засомневавшись и не зная, что сначала расстегнуть — застежку лифчика или все-таки еще немного помучить мужчину и снять джинсы, девушка приостановилась. Но Дорош, резко оттолкнувшись от стены, наклонился вперед и схватил Злату за руку. Она вскрикнула, но, кажется, даже испугаться по-настоящему не успела, оказавшись в его руках. Его губы покрывали поцелуями ее лицо, ушки, шею и грудь. Полянской было щекотно, она тихонько смеялась и обнимала его. А потом их губы встретились, и мир вокруг в буквальном смысле перестал для них существовать…

Глава 22

Насчет отгулов, которые, кстати, ей и в самом деле полагались, Злата не шутила. На следующий день, приехав на работу, она написала заявление. Ей его подписали без проблем, и, уезжая в тот день домой, в Горновку, она твердо намеревалась на неделю о работе забыть.

Дорош ведь обещал приехать первого января, и она уже заранее мечтала, как он останется на ночь, и, возможно, не на одну. Девушка запрещала себе думать о новогодней ночи, которую ей предстояло провести без него.

Гоня грустные мысли, она, как, наверное, и тысячи людей на всем земном шаре, была охвачена лихорадочным возбуждением предпраздничных дней. Полянская собиралась отправиться в районный центр, чтобы купить всем родным подарки, и не только им. Злата собиралась приобрести хотя бы небольшие сувенирчики старушкам в деревне. Она намеревалась навестить их тридцать первого декабря. Лешке тоже хотелось что-нибудь подарить. Ведь он уже не раз обещал послать все к черту и после Нового года устроить себе рождественские каникулы в Горновке. Перед Новым годом она хотела побывать у родителей, а еще накупить всяких вкусностей и впервые в жизни самостоятельно приготовить угощения к праздничному столу.

Но звонок из школы заставил ее несколько изменить планы. В районный центр Злата, конечно, съездила, подарки купила, вкусности разные тоже, да и к родителям на пару часиков забежала, но вот тридцатого декабря, едва ли не в самый канун Нового года, ее просили явиться на работу. Завуч приехала из санатория и собирала экстренный педсовет.

Школьный автобус во время каникул не ходил, поэтому в школу девушка поехала на рейсовом, благо в тот день он шел по расписанию, да и дороги после первых настоящих метелей службы успели основательно расчистить.

Педсовет не предполагал официального стиля одежды, на каникулах учителя расслаблялись. Поэтому и Злата сегодня натянула джинсы, теплый вязаный свитер, заплела волосы в колосок, надела серенькую шапочку, модную и стильную, которую только вчера купила, обула высокие сапоги на натуральном меху и довершила наряд коротенькой черной шубкой, отделанной серебристым мехом песца.

В это холодное зимнее утро солнце пробивалось сквозь призрачную завесу почти белых облаков, морозный воздух, чистый и прозрачный, искрился серебром. За огородами, укутанный снегами, как мехами, спал лес. Белое безмолвие царило над деревней, и только над крышами некоторых домов вился в небо дымок. На душе было светло и легко. Даже мысли о работе и о возможных разборках не могли ей сегодня испортить настроение.

Автобус к ним в деревню, как всегда, отправили небольшой, старенький, холодный, такой не жалко было гробить на ухабинах проселочных дорог. Он походил на ледяную коробку, казалось, в нем было еще холоднее, чем на улице. Забившись в уголок поближе к кабине водителя, девушка подняла воротник и сунула ладони в рукава, очень надеясь к концу поездки не превратиться в ледышку.

Стараясь не стучать зубами, Злата вышла из автобуса и, чтобы не угодить в сугроб, решила подождать, пока он отъедет от остановки. Полянская уже собралась перебежать дорогу, но вдруг остановилась. Навстречу ехала машина. Солнце слепило глаза, отражаясь в снегах, а машина была почти полностью занесена снегом, наверное, именно поэтому Злата как-то не сразу разглядела темно-синюю «ГАЗель». Сердце предательски дрогнуло в груди. «А вдруг это Дорош?»

Машина сбавила скорость и затормозила у школьной калитки, а Злата поспешно перебежала дорогу, пристально вглядываясь в лобовое стекло. Это действительно был Виталя. Улыбка расцвела на губах. Злата подняла руку, намереваясь помахать ему, и не сразу увидела, что он не один. Мужчина обернулся, только сейчас заметив ее. Злата перевела взгляд на женщину, захлопывающую дверцу кабины, и улыбка медленно сошла с губ. В полной растерянности она смотрела вслед удаляющейся Марине Александровне, а смелости, чтобы поднять глаза и посмотреть на Дороша, вдруг не нашлось. Она стояла, оглушенная и потерянная, а недостающие кусочки головоломки складывались в голове… И все показалось таким простым и до невозможности понятным…

Девушка почувствовала, как глаза наполнились слезами и прикусила губу. «Господи! Боже мой, нет! Нет! Это неправда! Это не может быть правдой!» Она не могла так обмануться! Виталя, ее Виталя и есть тот самый обаятельный подлец, о котором рассказывали девчонки в сентябре? Муж Марины Александровны Яблонской? Это неправда! Нет!

А между тем это и было объяснением его поведения и некоторых поступков и странностей, которые она замечала, но объяснить не могла. Злата ведь даже в неверности его подозревала, а он оказался женат! Человек, без которого она не мыслила своей жизни, был чужим мужем и отцом!

Злата Полянская медленно поднесла ладонь к губам, чувствуя, как от ужаса леденеет все внутри.

Дорош развернул машину и, объехав девушку, ударил по газам, оставляя ее в облаке снежной пыли. Злата так и осталась стоять, не в состоянии сделать и шага. Она не могла, просто не представляла, как сейчас войдет в школу, зайдет в учительскую и, как раньше, поздоровается с завучем. Как подойдет к ней, как станет разговаривать, как посмотрит в глаза… Нет, она не сможет, смелости у нее не хватит. Ей почему-то показалось сегодня Марина Александровна сразу все поймет. Прочтет в виноватых глазах ужасную правду — Злата Юрьевна Полянская и есть та самая дрянь, к которой ее муж таскается не один месяц и из-за которой она так несчастна. А вдруг и все это поймут? А вдруг Марина Александровна при всех оскорбит ее и попросит уйти? Нет, нет, нет! Такого позора Злата не сможет вынести! В панике девушка обернулась, готовая бежать без оглядки подальше и от школы, и из этой деревни вообще.

— Злат, привет! — раздалось у нее за спиной.

Полянская резко обернулась. Перед ней стояла молодая учительница младших классов, с которой они приятельствовали.

— Ну и холодрыга сегодня! Бр-р! — коллега поежилась. — А ты чего стоишь? Ждешь кого-нибудь?

— Нет, я… — пробормотала девушка.

— Тогда пойдем скорее! Я видела, завуча нашу уже привезли. Надеюсь, в санатории она отдохнула как следует, а доброжелатели еще не успели донести ей об изменах мужа! — хихикнула девушка.

Злата аж дернулась от этих слов. Как бы она ни пыталась, а в сознании все не укладывалось: Виталя, ее Виталя и вовсе не ее. Он чужой… А все слова, его слова — сплошная ложь и полнейшее притворство.

Слезы сдавили горло, и ей пришлось зажмуриться, чтобы ведать им скатиться по щекам. Только не здесь и не сейчас. Господи! Только не сейчас… Злата обращалась к богу, но глаза к небу поднять не смела… Не хватало храбрости, да и не имела она права просить у Господа Бога чего-то! Все воздается по заслугам, и ей воздастся и за улыбки, и за взгляды, и за ночи спим. И этот стыд перед Мариной Александровной, и эта боль, раздирающая грудь, и эти слезы, которые жгли глаза, и те бесконечные страдания, ожидающие впереди, тоска, дни без него и воспоминания, терзающие душу, — все это бесспорно она заслужила.

Злата шла за своей коллегой и ног не чувствовала под собой. Все рушилось на глазах, увлекая за собой, повергая в бездну боли и отчаяния. Она кусала губы и сжимала кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладошки. Было так больно, так невыносимо больно и так хотелось плакать. Хотелось забиться в какой-нибудь угол потемнее, скрыться ото всех на свете и плакать, плакать, плакать… Пока не кончатся силы, пока не иссякнут слезы, пока не придет спасительное вязкое отупение…

Полянская не помнила, как смогла пережить педсовет. Она так и не посмела поднять глаза на Яблонскую, и не только из-за стыда перед ней или из боязни выдать себя и расплакаться. С каждой секундой понимание произошедшего все отчетливее вставало перед Златой, казалось, еще немного, и с ней случится припадок. Она не могла смотреть на Марину Александровну, потому что, глядя на нее, девушка как будто видела Дороша. В нервных движениях ее рук, в звуках сильного голоса, в манере говорить и держаться, в ее глазах, жизни, в душе, в сердце был Виталий Алексеевич. Это с ней он, молодой и счастливый, шел в ЗАГс. Это она подарила ему сына, пробудив в нем отцовские чувства. Они оба строили свой дом, быт и какие-то планы. Это с ней он обсуждал свои дела и серьезные проблемы, она, а не Злата Полянская, была его надежной опорой и поддержкой. А она, Злата Юрьевна, была лишь веселым и забавным развлечением. Над ней можно было подтрунивать и смеяться. Ну и иногда говорить то, что она хотела бы услышать, только затем, чтобы усыпить ее сомнения и удержать около себя.

— Извините, мне что-то нехорошо… — пробормотала девушка, поднимаясь со своего места и не в состоянии больше выдерживать этой пытки. — Можно я выйду?

— Да, конечно! — немного растерявшись, сказала Марина Александровна, которую Злата Юрьевна так бесцеремонно прервала на полуслове.

Девушка, почти не разбирая дороги, бросилась вон из учительской и побежала в свой кабинет. Захлопнув за собой дверь и заперев ее на ключ для надежности, она безвольно сползла по стенке на пол и, наконец, дала волю слезам. Она рыдала навзрыд, обхватив голову руками, и с каждой слезинкой все отчетливее понимала, что не сможет жить без него. Перед глазами все стояли его глаза, темные, миндалевидные, в обрамлении пушистых ресниц, в которых плескались то искорки веселья, то полыхало обжигающее желание. Она любила его до умопомрачения и уже не представляла, как жить без него. Злата знала, чувствовала, не все в его словах, поступках и порывах было обманом. Но от этого не становилось легче, наоборот, было еще больнее… Весь мир, казалось, теперь пролег между ними, и это чувство безысходности, невозможности что-либо изменить порождало желание все разрушить. Вот бы обладать силой Геркулеса, чтобы разрушить и эту школу, и эту деревню, и этот мир. Вот бы исчезли все, и только они остались…

Злата сжимала в руках мобильный телефон, из последних сил надеясь на чудо и все же понимая, что чудо невозможно. Дорош не позвонит, он не станет ничего объяснять и никогда не променяет свою семью и упорядоченную жизнь на Злату Полянскую и ее деревню.

Он не позвонит, и она тоже. Это она тоже знала слишком хорошо. Даже если она будет умирать от горя и любви, звонить ему и умолять не станет. И не гордость, совсем не гордость удержит ее от этого. Только чувство собственного достоинства да такие понятия, как честность и порядочность, наверное, уж слишком развиты в ней. Она плакала, и казалось, слезам не будет конца.

Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем Злата, наконец, оторвала лицо от коленей. В классе быстро сгущались ранние зимние сумерки. На нее нашло какое-то странное оцепенение. От долгих слез болела голова, опухли глаза, а в груди как будто все застыло, превратившись в лед, и даже дышать было тяжело. В голове не было мыслей. Как будто кто-то взял и стер губкой все, что до этого имело значение и казалось даже важным. Медленно поднявшись на ноги, Злата Полянская подошла к умывальнику, включила воду и сделала несколько глотков. Потом открыла дверь и вышла в коридор. Педсовет уже давно закончился, учителя и администрация разъехались по домам, в школе остался лишь техперсонал. В холле на первом этаже горел свет, и две женщины, тихонько переговариваясь, жались к батареям.

Появление на лестнице Златы Юрьевны заставило их умолкнуть и в немом изумлении уставиться на нее. И вид ее, какой-то уж слишком странный, заставил их переглянуться. Она походила на сомнамбулу. Они сразу поняли: у нее что-то случилось что-то страшное, наверное, кто-то умер. Они хотели окликнуть ее, расспросить, возможно, чем-то помочь, но так и не решились. Она прошла мимо них, даже не заметив.

Девушка вышла на улицу, а они прильнули к оконному стеклу. На улице не на шутку разыгралась метель, быстро темнело но она, кажется, и этого не замечала. Скорее, машинально, чем осознанно, она подняла воротник своей шубки и, обхватив себя руками, стала спускаться по лестнице…

— Интересно, куда это она собралась? Автобус на Горновку у же давно угнел! — женщины снова переглянулись и покосились на часы. — Может, в город поедет? Кажется, у нее родители там живут.

Злата не собиралась в город. Меньше всего ей хотелось сейчас видеть родителей. Она вообще не знала, куда ей сейчас идти и есть ли на земле место, где она смогла бы укрыться от этого несчастья.

Девушка отворачивалась от метели и просто бесцельно шла вперед. Она уже поняла, что автобус ушел, а в этой деревне нет никого, к кому она могла бы попроситься на ночлег. Придется ей пешком добираться до Горновки. При мысли о большом бабушкином доме, где все, все наполнено им, воспоминаниями о нем, отчаяние с новой силой навалилось на девушку Crop, бившись, она сильнее обхватила себя руками и не сразу заставила себя идти дальше.

Она не отдавала отчета в собственных действиях, она не понимала, зачем свернула с главной улицы и пошла по переулку. Тому самому, где жила их завуч. И Дорош. Злата не знала, зачем упорно двигалась к этому дому, но почему-то ей нужно было сейчас быть там. Полянская не знала, в каком именно доме они живут, но и это не остановило ее. Впрочем, все решилось само собой. Его машина стояла у ворот.

Быстро смеркалось. Метель свирепствовала, у дома, поскрипывая, качался фонарь, разбрасывая тени, а в окнах горел свет.

Девушка перешла дорогу и, прижимаясь к забору на противоположной стороне, стала смотреть на окна. Свет горел в трех комнатах, и шторы были не задернуты. Теплом и уютом семейного очага светились окна. Девушке прекрасно было видно, как на кухне хозяйничает Марина Александровна, наверняка готовя ужин мужу и сыну. А в боковой комнате, возможно, детской, играет и делает уроки Артем, а в этой, угловой, отдыхая после трудного рабочего дня, лежит на диване Виталя, глядя в экран телевизора. В общем, полная семейная идиллия.

Слезы снова покатились по щекам. Зависть, черная зависть терзала сердце, она бы все на свете отдала и за такой вот чудесный уютный дом, и за этот зимний вечер в кругу семьи, и за Дороша в качестве своего мужа. Почему же раньше, гонясь за чем-то призрачным, мечтая стать писательницей и стремясь отыскать нелепую сущность каких-то химер, она даже не задумывалась, что счастье может быть заключено не в этом. Даже встречаясь с Дорошем, любя его, она как бы оставляла для себя некое личное пространство. А сейчас все бы отдала, чтобы вот так же, будучи его женой, встречать его с работы, садиться с ним за один стол, разговаривать, воспитывать ребенка, просыпаться каждый день и быть частью его жизни. Злата знала, это подло и неправильно, и бог накажет ее за подобные мысли, но ничего не могла с собой поделать.

Она стояла, не замечая ни темноты, ни холода, ни метели, и сердце ее стремилось туда, в этот дом, к человеку, который был ей так дорог. И хотелось еще раз, последний, хоть мельком увидеть его.

Девушка зажмурилась, пытаясь унять слезы, а когда снова открыла глаза, увидела на желтом фоне окна темный мужской силуэт. Она знала, что он не видит ее, не может видеть, но где-то посреди темноты и вьюги их взгляды встречались. И она стояла и смотрела, а потом, отвернувшись, зашагала прочь от этого дома, из этой деревни.

Наверное, до конца жизни Злата Полянская будет помнить этот день. Никогда ей не забыть, сколько бы она ни прожила на свете, ту боль и то отчаяние, граничащее с безумием.

Она не помнила, как смогла выбраться на главную дорогу. Она замерзла и чувствовала себя совершенно разбитой. Слезы снова и снова наворачивались на глаза, а силы оставляли ее. И не только душевные. Физических тоже почти не осталось. Она шла и падала, поднималась и продолжала двигаться вперед. В деревне еще горели фонари, и строения, и заборы по обе стороны дороги защищали от ветра и снега, но стоило выйти за ее пределы, темная ночь и метелица захватили ее, едва не сбив смог. Чуть не задохнувшись, Злата в отчаянии обернулась…

Всего в нескольких десятках метров светилось жилье. Там было тепло и жили люди, но там ее никто не ждал. Идти ей было не к кому. А впереди бескрайняя заснеженная равнина, занесенная снегом дорога, да где-то впереди темнеющий лес… А в лесу, возможно, волки… Но там, где-то за полями и лесами, за этой ночью и вьюгой, есть Горновка и родной дом. И если бы ей только туда добраться… Только бы дойти — и тогда все кончится. И этот день, и эта боль…

Стиснув зубы, девушка шла, не глядя по сторонам и не оглядываясь, поддерживаемая только этой уверенностью. Она уже давно перестала чувствовать пальцы на ногах, хоть и взмокла вся в своей шубке. Злата вглядывалась в ночь, мечтая увидеть долгожданные огни… Казалось, она идет не один час, преодолев при этом десятки километров, хотя до Горновки по этой дороге не больше восьми.

Желание свернуть с дороги и, спрятавшись в лесу, прислониться к дереву, закрыть глаза и покончить со всем этим раз и навсегда разбегалось по венам и было так соблазнительно, что Злата пару раз даже сворачивала к обочине. Чего проще? Закрыть глаза и уснуть, чтобы больше не проснуться… Что за жизнь у нее будет, раз в ней уже нет места Витале, а воспоминания о нем отравлены предательством и обманом? Зачем ей эта жизнь? Хотелось, ой, как хотелось сдаться, но сила духа и желание жить побороли этот порыв отчаяния.

Когда еще одна маленькая, почти вымершая деревенька осталась позади, девушка воспряла духом. Осталось совсем немного. За поворотом уже виднелись огни Горновки.

Потом Злата уже не могла вспомнить, как преодолевала последний километр, как шла мимо заснеженного кладбища, как не постучалась в первый же дом. Смогла все же дойти до своего. В доме было не топлено, но Злате, продрогшей до костей и измученной вконец, этот огромный холодный дом показался самым теплым, самым уютным, самым лучшим и надежным местом на земле. Кое-как раздевшись, потому что замерзшие пальцы никак не желали слушаться, она облачилась в теплую пижаму, натянула шерстяные носки, закуталась в старый бабушкин платок и забралась под одеяло.

Уткнувшись лицом в подушку она крепко-крепко зажмурилась и приказала себе не думать. И лежала так, гоня прочь все мысли, пока спасительный сон, больше походивший на тяжелое забытье, не сморил ее.

Дорош не помнил, что сказал жене, как нажал на педаль газа, развернулся и поехал на работу. Все это напрочь стерлось из памяти. Перед ним все стояли Златины глаза, огромные и голубые, как небо. Как в замедленном кино, он снова видел, как улыбка сбежала с ее губ, как удивление при виде его машины сменилось изумлением, когда она узнала в женщине, вышедшей из его машины, завуча. Потом были растерянность и непонимание, и боль, когда смысл происходящего дошел, наконец, до нее.

Только оказавшись в своем кабинете, закрывшись на ключ и рухнув в кресло, он впервые, кажется, смог нормально вдохнуть и выдохнуть. Сейчас он плохо представлял, как мог жить в таком чудовищном напряжении столько месяцев. Жить фактически двойной жизнью. Летом все еще было ничего. Да, жена периодически устраивала ему скандалы и сцены ревности, но только когда происходило что-то из ряда вон выходящее. Например, ночные телефонные звонки, после которых ему срочно нужно было уехать или когда он вообще не являлся ночевать. Но он никогда не участвовал в скандалах, не врал и не пытался как-то себя выгородить. Он точно знал: у нее ни сейчас, ни когда-либо раньше не было и нет каких-то реальных доказательств его измен. Только досужие сплетни «доброжелателей» и собственные, в общем-то, не беспочвенные предположения. Виталя знал, что иногда жене нужна была вот такая разрядка, и не мешал ей. Она ругалась, кричала, обижалась и все прощала ему. Мужчине всегда удавалось загладить вину.

Но когда стало известно, что Злата будет работать в школе, все стало намного сложнее. Каждый день, привозя сына и жену, он боялся столкнуться с девушкой нос к носу. Все время он страшился и подсознательно ожидал случившегося сегодня. В принципе, потом он изучил ее расписание и приезжал пораньше. Благо, рабочий день у него начинался раньше, чем у них.

Но, как ни банально это звучит, сколько веревочке ни виться… Дорош, как мог, старался оттянуть конец их отношении но он понимал, что это не может длиться вечно. Когда-нибудь все закончится: он не выдержит этого бремени или сама Злата обо всем узнает.

Так или иначе, но в какой-то момент Виталий Алексеевич испытал лишь невероятное облегчение. Все закончилось. Больше не надо лгать, придумывать, изворачиваться и бояться.

Здесь, у себя в кабинете, он не мог даже думать о Злате Полянской и о том, что чувствует она. Усталость и опустошение — вот, что владело им в те мгновения. И только дома, придя немного в себя, Дорош почувствовал, как угрызения совести и раскаяние забираются в душу. Он ведь всегда знал, что поступил подло и трусливо, скрыв от нее истинное положение вещей, в частности, свое семейное положение, а она верила ему и любила. Но знал он также и другое, с самого начала знал: Злата Полянская не стала бы встречаться с женатым мужчиной. Никогда и ни за что. Подобного рода отношения были неприемлемы для нее. Она была идеалисткой, слишком хорошо воспитанной и принципиальной.

Виталя напрасно старался убедить себя, что Злата сильная, она справится, переживет и забудет его. Сердце все равно тревожно сжималось, и как наяву, среди ночи и холодной зимы, он видел белый кирпичный дом в почти пустой деревне и одинокое окно, в котором до утра не погаснет свет. И ее он видел тоже, одну, в большом доме, несчастную и печальную, на полу у грубки…

О том, чтобы позвонить ей, попытаться все как-то объяснить и попросить прощения, не могло быть и речи. И Дорош это знал. Он больше никогда не наберет ее номер, и она тоже не позвонит — в этом он был абсолютно уверен. Злата не станет требовать от него объяснений, не станет плакать, обвинять его в обмане и истерик тоже не станет закатывать. Другие бы закатывали и звонили, и еще много чего, но Полянская никогда не опустится до этого. А он сам…

Мужчина украдкой глянул на своих близких. Сын уже ходил в шестой класс. Женой он гордился и уважал ее, пусть о любви уже и не шла речь. Она была прекрасной матерью, хорошей женой и хозяйкой. В ней было все, о чем мог мечтать нормальный мужчина, и он сам в том числе. У них был просторный дом, в котором они только недавно закончили ремонт и сменили мебель. Он мечтал построить баню с комнатой отдыха и сауной. Никогда, ни при каких обстоятельствах Дорош даже мысли не допускал променять на что-то другое вот это, привычное, основательное, надежное, что было его семьей. И со Златой Полянской тоже не думал, хотя только с ней он забывал обо всем на свете, и о семье в том числе.

Но теперь Златы уже не будет в его жизни. В какой-то момент тепло и свет его уютного красивого дома, смех сына, привычные хлопоты жены на кухне стали Дорошу невыносимы Ему захотелось выйти на улицу, завести машину и поехать куда-нибудь, туда, где он сможет побыть один…

Сердце тоскливо сжималось, вопреки всем доводам разума, вне желало принимать настоящее. Оно не верило. И Дорош не верил, что больше никогда не коснется ее шелковистых волос, не увидит солнечную улыбку и не заглянет в голубые глаза.

А серебряная метель все мела и мела за окном, заметая навсегда то, что между ними было…

Глава 23

Как ни старалась девушка кутаться в одеяло, но согреться все не удавалось. Дом, натопившийся уже вторые сутки, быстро остывал. Злата замерзала, а это значило, что придется ей все-таки встать и растопить и печку, и грубку.

Сегодня было тридцать первое декабря. Канун Нового года. Холодильник ломился от всевозможных вкусностей, которые она накупила, да и мама всучила ей немало. Но думать о предстоящем празднике не хотелось. Вообще ничего не хотелось.

Набросив на пижаму старый байковый халат, повязав на голову платок и засунув ноги в старые бабушкины бурки с резиновыми галошами, Злата отправилась за дровами. Отворила входную дверь и зажмурилась. Вчера мела метель, а сегодня все искрилось и переливалось в лучах ослепительно-яркого солнечного света. В какой-то момент девушке даже показалось, что она попала в сказку. Все деревья вокруг застыли, иней превратил причудливо переплетенные ветки в изысканные кружева. Снег, выпавший ночью, казался пуховым, почти невесомым, глубокие голубые тени пролегли вокруг, в них как будто небо отражалось. И торжественная, праздничная тишина царила крутом. Природа как будто преобразилась, ожидая чудес.

Злата, стоя на крыльце, которое вообще-то следовало почистить, потрясенно оглядывалась по сторонам и не могла поверить, что мир вокруг может быть таким прекрасным, в то время как душа ее погружена во мрак отчаяния и страданий. Так не должно быть, это несправедливо, она не хотела этого видеть! Уж лучше бы по-прежнему бушевала метель, укрыв Злату, большой дом из белого кирпича и эту опустевшую деревню от всего мира…

Девушка спустилась со ступеней и пошла под навес за дровами. В доме было холодно, и одним выходом она не ограничилась. Потом долго возилась с грубкой — разжечь лучину удалось не сразу. Когда дрова затрещали, охваченные пламенем, Злата выставила вперед ладони, пытаясь согреть заледеневшие пальчики, а потом и вовсе опустилась на пол и, обхватив колени руками, стала смотреть на огонь…

Канун Нового года. У нее было столько планов на этот день! Еще вчера утром, предвкушая завтрашний день, она думала, как будет готовить то или иное блюдо, а вечером накроет праздничный стол и откроет шампанское. Она собиралась обзвонить всех старушек в деревне, родителей и друзей, ну и Лешку, конечно, тоже, а потом до утра смотреть телевизор. А утром, первого января, Злата хотела навестить бабу Маню и бабу Нину, и бабу Аришу, и Тимофеевну. Она ведь специально купила им маленькие подарочки. А потом…

Боль накатила с новой силой. Полянская зажмурилась и уткнулась лбом в колени. Вот это самое «потом» уже не наступит никогда, и лучше не думать о нем. О чем угодно, но только не об этом, но не думать не получалось. От отчаяния и безнадежности хотелось выть, хотелось биться головой о стенку от невозможности примириться с тем, что его больше нет, ничего больше нет…

Зазвонил домашний телефон. Девушка испуганно вздрогнула, но не сдвинулась с места. Она прекрасно знала, что звонит мама, звонит, чтобы поболтать и поделиться кулинарными советами, поинтересоваться ее делами, рассказать последние домашние новости. Мама, конечно, немного расстроилась, узнав, что единственная дочь впервые не будет встречать праздник дома, но быстро смирилась с этим, как и со всеми другими ее решениями. Папа, конечно, уже с утра начнет праздновать, а к вечеру будет отдыхать. Но отсутствие Полянского за праздничным столом не особенно огорчит маму, ей куда приятнее посидеть за столом в компании сестры, кумы да еще своих подруг, которые из года в год приходили к ним отмечать праздник.

Но сейчас Злата не могла болтать обо всем этом. Не могла и не хотела притворяться, даже ради мамы. Все, что ей нужно было, так это забраться снова в кровать, уткнуться лицом в подушку, натянуть сверху одеяло и пролежать так и Новый год, и все последующие дни. Лежать так, пока не поутихнет боль и слезы не перестанут то и дело наворачиваться на глаза, и радость жизни не вернется к ней. Ей нужно было, чтобы ее не трогали, не звонили и ни о чем не спрашивали.

Немного согревшись, Злата перебралась к себе в комнату, залезла в кровать и натянула одеяло до самого носа. Домашний телефон смолк, но не прошло и нескольких минут, как под подушкой завибрировал мобильный. Девушке пришлось подавить в себе сильнейшее желание запустить его в стенку и заставить замолчать навсегда. Сунув руку под подушку, она извлекла его на свет божий. Звонила мама. Проглотив слезы, застрявшие комом в горле, пришлось ответить.

Потом посыпались сообщения с поздравлениями от бывших однокурсников, одноклассников и знакомых. Она не стала их читать и писать что-то в ответ тоже не стала, просто отключила мобильный телефон и снова уткнулась лицом в подушку. Снова были слезы, а потом она, кажется, задремала, а проснулась от голодного урчания в желудке.

С трудом припоминая, когда она ела в последний раз, Злата села в постели. Солнце за окном клонилось к закату багровым красным шаром, на землю опускались ранние зимние сумерки, мороз крепчал, невидимой кистью рисуя на окнах серебристые узоры.

Господи, неужели только вчера утром она была так счастлива и так беззаботна! В это верилось с трудом. Казалось, с того памятного утра, когда она. напевая что-то веселенькое себе под нос, собиралась на работу, прошли месяцы, годы…

Выглянув в окно, девушка увидела, что у Луговских во всех окнах горит свет. Вряд ли к бабе Нине кто-то пожаловал на днях, она рассказывала Злате, что никого не ждет к Новому году и после смерти своего мужа как-то уже и привыкла встречать этот праздник в одиночестве. Они все здесь уже привыкли быть одни, наверное, такова и ее судьба. Только даже не ожидая гостей, все в Горновке по давней традиции готовили праздничные угощения, даже если потом большую их часть приходилось выбрасывать. А она… А ведь говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь! Злата резко отшатнулась от окна и, откинув в сторону одеяло, вскочила с кровати.

Нет, конечно, она ничего не имела против одиночества этой деревни, но вот против такого вселенского отчаяния — даже очень. Она не хотела страдать весь год и беспрерывно лить слезы, не хотела этой боли, обид и сожалений.

Сбросив халат и платок, девушка прошла в прихожую и включила телевизор. Комнату сразу наполнили веселые звуки музыки и шутки Оливье-шоу. Подбросив в грубку поленьев, Злата снова растопила ее и отправилась на кухню.

Праздничное меню пришлось кардинально пересмотреть Готовить сейчас для себя мясо по-французски стало как-то бессмысленно, да и времени на это уже не было. Мясная вырезка лежала в глубокой заморозке, но вот приготовить традиционный оливье, запечь карпа с овощами, нарезать мяса, колбасы, сыра и свежих овощей — это она, пожалуй, успеет. Сменив пижаму на спортивный велюровый костюм, расчесав волосы и умывшись, девушка принялась за работу. По телевизору начался праздничный концерт. Злата сделала звук погромче и стала подпевать.

Деревья в далеком свете звезд стояли будто хрустальные Казалось, одно лишь нечаянное движение — и они рассыплются на тысячи мелких осколков. Зимний вечер давно уснул за окном, только слышно было, как под крышей тихонько звенят сосульки. Волшебные сны бродили где-то по заснеженным лесным тропинкам. И казалось, сама красавица зима в эту сказочную новогоднюю ночь шла по земле. И волшебство непременно должно было случиться.

Деревня давно спала, а Злата сидела у окна, глядя на небо, темное, глубокое, чистое, как кристалл, расшитое мириадами звезд. Наверное, в силу юного возраста в ней, как в душе любого ребенка, продолжала жить наивная вера в сказку, в чудо, которое непременно должно случиться в новогоднюю ночь…

И сейчас, именно сейчас, ей так необходима была эта вера, только она могла спасти ее от отчаяния и безысходности. Только с ней она могла жить дальше и верить: впереди ее ждет светлое будущее… Вот именно сейчас, в эту ночь, ей нужно примириться с произошедшим. Научиться с этим жить, и, возможно, постепенно пройдет обида, утихнет боль, и она простит Дороша. Нет, не забудет, до конца жизни не сможет забыть. Но она обязательно будет счастлива… Нет, не сейчас. Сейчас Полянская даже мысли не могла допустить о другом мужчине. Не смогла бы она с другим. Даже сама мысль о близости с другим вызывала чувство гадливости. А чувства… На чувства не осталось душевных сил…

Но зато была деревня, сейчас заснеженная и как будто уснувшая под белым покрывалом снега, но все равно такая близкая и родная. Были ее рукописи и мечты. И старушки в Горновке, которые так привязались к ней. И еще Машка, мысли о которой не давали девушке покоя. По совести, и она это отчетливо осознавала, ребенка не надо было отдавать. Она могла бы оставить ее в Горновке, если бы не послушалась тогда Дороша.

Впрочем, дело ведь было не только в нем. Она и сама боялась. Боялась ответственности, боялась не справиться. Боялась недостаточно любить, хотя и сама не смогла бы объяснить, как это — любить достаточно. Проще было отвечать только за себя, сложнее за других.

Ребенок по-прежнему находился в детском отделении районной больницы. Злата была там как раз перед Новым годом, и даже сейчас при воспоминании о маленькой девочке, всеми покинутой и никому не нужной, сердце сжималось от жалости. Маринка вот уже три месяца лежала в могиле, а Сашку осудили на пятнадцать лет строгого режима.

Была еще и работа. Правда, сейчас девушка с трудом представляла, как сможет поехать туда и, перешагнув порог школы, встретиться взглядом с Мариной Александровной. Вот было бы здорово никогда больше туда не возвращаться.

Злата долго еще сидела у окна в ту новогоднюю ночь. Чуда, волшебства, магии, которой обычно ожидают в Новый год, не произошло. Но к концу этой ночи Полянская твердо решила начать все сначала, перевернуть эту страницу, забыть и жить дальше. Боль придется осилить, грусть переплакать и вынести все, посланное судьбой.

И уж конечно, в ту ночь Злата Юрьевна Полянская, погруженная в собственные переживания и обиды, не могла подумать, что жизнь не всегда дает все в идеале, как мечтается или хочется. И любовь, она тоже бывает разной. Измерить ее, определить силу, мощь или жар вряд ли кому под силу. Никто не властен над собственным сердцем.

Дорош Виталий Алексеевич ведь тоже не подозревал те в тридцать пять лет влюбится, как мальчишка, имея при этом жену и сына, но не имея достаточной смелости и решительности. И не только Злате в ту новогоднюю ночь было плохо. Окруженный толпой гостей на праздничной вечеринке в честь Нового года, смеясь и разговаривая, Дорош вместе с тем все время думал о Злате. Глядя на себя как будто со стороны, мужчина не понимал, зачем он здесь. Ведь на самом деле ему было совсем не весело и хотелось уйти. Этой вечеринкой, где собрались «сливки» их предприятия, он хотел порадовать жену, да и самому ему было интересно побыть здесь, ведь это был первый праздничный банкет на работе. А завтра сразу же после обеда он уехал бы в Горновку к Злате… Теперь не придется снова врать жене и ближайшие пару дней они проведут здесь всей семьей. И снова он тянулся к рюмке с водкой и продолжал улыбаться…

Злата поздно легла той ночью, вернее, уснула она уже под утро. Разбудил ее дребезжащий звук домашнего телефона. Нехотя выбравшись из теплой кроватки, девушка прошлепала и прихожую.

— Алло! — чуть охрипшим ото сна голосом сказала она, поднеся телефонную трубку к уху.

— Златулечка, з Новым годам цябе!

— Баб Мань, и вас! — девушка слабо улыбнулась. — Здоровья нам, большого и крепкого! Смотрите мне, живите долго еще!

Баба Маня засмеялась.

— Ну, буду, канешне! Куды ж дзявацца! Ну, як ты там? Прыехау, мо, хто?

— Нет, что вы, баб Маня! Никто не приедет, а я вообще только встала!

— Тэлявiзар, мо, ноч глядзела?

— Ну да! Президента послушала, потом концерт…

— Во, я тоже. Казау штось, а што — я i не разабрала… Тады дзеукi мае званiлi, паздраулялi, а тады я i спаць пайшла, нiчога харошага па тэлявiзару не было. Ну, а што рабiць будзеш зараз?

— Ну…

— Там Hiнa ка мне зараз прыйдзе i Цiмафееуна, i ты прыходзь. Чаго табе дома сядзець адной, калi нiхто не прыедзе… Пасядзiм, празнiк адмецiм…

— Я приду обязательно! — с легкостью согласилась девушка. — Только сейчас приведу себя в порядок и прибегу!

— Ну i добра тады!

На том они и простились. Полянская быстренько умылась, причесалась, оделась, собрала подарки, завернула карпа с овощами, к которому вчера так и не притронулась, и еще кое-что из холодильника, прихватила бутылку белого вина и уже у самых дверей вспомнила, что и родителям следовало бы позвонить и поздравить с наступившим годом.

На улице было морозно и солнечно, прямо как у поэта, только девушка почти не обратила на это внимания. Она быстренько пробежала до дома бабы Мани, захлопнула за собой тяжелую железную калитку и поднялась по ступенькам крыльца. Злата еще в окошке увидела, что баба Нина и Тимофеевна уже пришли, поэтому, нацепив на лицо улыбку — как же без нее в первый день Нового года — распахнула дверь.

— А во i Златуля прыйшла! — обернулась к ней баба Нина. — А мы тут стол уздумалi выцягнуць. Баба Маня кажа, не памесцiмся у закутку.

— А што? Гуляць дык гуляць! — засмеялась баба Маня, выглядывая из-за занавески, которая разделяла большую кухню как бы на две зоны — рабочую и парадную. Злата всегда завидовала кухне бабы Мани, большой, светлой и просторной, у нее ведь кухня была маленькой и темной. — Праходзь, Златуля, раздзявайся, я шчас во тут катлет з печы выцягну, а там ужо на газу i бульба зварыцца! Вон, вешай надзенне сваё на вешалку ды сядай.

Злата быстренько стащила с себя старый пуховик, расстегнула замки на ботинках и заглянула к бабе Мане за ширму.

— Может, вам помочь? — спросила она.

— Да не. Во бярыце тарэлкi ды румкi на стол стауця. Тут Цiмафееуна мая здурэла зусiм, вон прыпёрла чагось цэлы пакет…

— Я тоже здесь кое-что принесла, — смущенно улыбнувшись, поведала девушка.

— Нашто? — всплеснула руками баба Маня. — У мяне яды на цэлую араву нагатоулена, хто усё есцi будзе?

— Мы и поедим. Вот сейчас выпьем и поедим. А то ведь мне как-то одной и есть не хочется…

— Ну, добра тады! Стау на стол.

— Ой, я еще забыла…

Девушка полезла в пакет и достала оттуда три свертка, в которые были завернуты платки, яркие, красивые, нарядные И баба Маня, и баба Нина, и даже Тимофеевна такие носили. И Злата знала, что им будет приятно. Ее покойная бабушка приходила в восторг от этих платков.

— А это вам небольшие подарочки к Новому году! — сказала она, поочередно раздавая подарки.

— Златулечка! — воскликнули бабушки все втроем. — Да не трэба было! Куды нам старым падаркi?

— А что? Праздник все же! Все-все, берите, не отказывайтесь!

— Ну, а нам i няма табе чаго падарыць…

— Мне ничего не надо! Ой, пожалуйста, берите, и все!

— Дзякуй табе, Златуля! I дай бог табе здароуя! — сказала баба Маня.

— I жанiха харошага! — добавила баба Нина.

— Цiмафееуна, а што гэта твой Аляксей забыуся пра нас? Ён жа Злаце у жанiхi набiвауся усё лета, а во ужо колькi месяцау i вачэй не кажа? — тут же среагировала баба Маня, возвращаясь из зала на кухню, куда она относила подарок.

— Дак заняты ён. Учора увечары званiу, паздрауляу нас с дзедам! Кажа, што, акрамя радзiва, пець яго кудысь запрасiлi на Новы год! Я ужо i не пытала, калi ён прыедзе! Златуля, а табе ён што, не звонiць?

— Ну, мы вообще-то с Лешкой только друзья, и он мне тоже давно не звонил. Наверное, он действительно занят! Вот увидите, пройдет немного времени — и его по телевизору будут показывать!

Тимофеевна засмеялась и махнула рукой.

— Адкуль жа у iх столькi грошай? Штоб па тэлявiзару паказывалi грошай нада столью заплацiць! Мы во з дзедам перад Новым годам передачу глядзелi, там пра гэту сцэну такое паказывалi…

— Дак то ж у Расii, Цiмафееуна! — возразила ей баба Нина.

— Усюды яно усё адзiнакава. А хлопца добрага табе, Златуль, нада. Чаго адной сядзець тут? Во сустрэнеш сваю судзьбу, паедзеш адсюль, замуж выйдзеш i забудзешея пра нас, старых…

— Нет! Замуж я не собираюсь и женихов вообще-то не ищу. И никуда я отсюда не поеду. Пусть уж жених сюда приезжает!

— Што, тут будзеце жыць?

— Конечно!

— Ну, тады, Златуля, толькi за Лёшку Цiмафееуны мы цябе аддадзiм. Вы ж такая пригожая пара! Цiмафееуна, ну скажи, падойдзе табе такая нявестка, як наша Златуля?

— Мне-та падойдзе, да толькi б iм добра было!

— Давайте уже за стол садиться. А то вы меня уже вконец засватали и смутили прямо! У Лешки в Минске есть девушка, он и думать обо мне забыл!

Старушки решили тему эту больше не развивать. Картошка сварилась, и баба Маня, приправив ее сливочным маслом, высыпала в одну тарелку и поставила посреди стола. Тут уже стоял карп, принесенный Златой, и овальная тарелка с «шубой», и оливье, и мясная нарезка, и котлеты, и сырники, и бутылка вина, и в чашке самогонка, которую баба Маня сама делала. Получилось самое настоящее пиршество, и они наконец-то уселись за стол.

Картошечка, рассыпчатая, желтенькая, приправленная маслом, выглядела так аппетитно, что у Златы прямо слюнки потекли. Она только сейчас ощутила, как на самом деле проголодалась, и, не стесняясь, положила себе в тарелку всего, что было на столе.

Потом были неспешные разговоры старушек. Злата почти не принимала в них участия, просто сидела, потягивая вино маленькими глоточками, и улыбалась, слушая их. И так уютно и хорошо ей с ними было. И боль отступала, и она могла дышать.

— Во ужо i Новы год… — тяжко вздохнув, сказала баба Маня.

За окном уже стемнело, зажглись фонари, и в их свете морозный воздух искрился и переливался.

— Во студзень як перажывём, а люты кароткi, а там, глядзiце, i вясна зноу.

— I зноу агароды…

— Ну, а як жа ж мы без агародау! Трэба сеяць, канешне. Во трохi падлячу руку сваю за зiму. I з новымi сiламi пачнём. Як жа нам не сеяць? Што, рукi скласцi i смерцi чакаць? Не, бабанькi, будзем сеяць. I у ягады пойдзем! Толькi б здароуе не падкачала…

— Дай бог, будзем жывы!

— Да, трэба жыць, рана нам, бабанькi, яшчэ памiраць! Мо, бог дасць, дажывём яшчэ да таго, што дзярэуня зноу ажыве… Паглядзiце, сколью тут зямлi, i лес радам, стройся сабе… Златуль, як думаеш?

— Я думаю, деревня не умрет! Я отсюда не собираюсь уезжать! Возможно, уже никогда жизнь не будет здесь кипеть и детишки не будут кататься на велосипедах по улице, и коровы в сараях не станут мычать, только деревня не умрет и не зарастет бурьяном и акацией. Люди вернутся сюда, они не могут не вернуться…

— Дажыць бы… — только и сказала баба Маня.

Домой Злата возвращалась с бабой Ниной. Шли не торопясь. Полянская взяла старушку под руку, дорога была скользкая. Баба Нина рассказывала о своих детях и внуках, а девушка молчала и слушала. Она проводила ее до самого дома. Возвращаясь обратно, чуть приостановилась у дома бабы Ариши. Здесь, как и прежде, во всех окнах горел свет, и не важным было, что Сашка сидел в тюрьме, а Маринка лежала в могиле. Здесь все так же собирались компании. Злата подумала о том, что следовало бы и бабе Арише принести подарок, вот только как это сделать? После похорон Маринки она так и не решилась переступить порог их дома, хоть баба Ариша и звала ее, и обижалась, наверное… А Злата не могла пересилить себя.

Свернув с дороги и миновав узкую тропинку до калитки своего дома, девушка на мгновение остановилась и прижалась лбом к деревянному столбу. Возвращаться в пустой дом, к воспоминаниям, которые причиняли боль и сводили с ума, не хотелось. Постояв так немного, она, пытаясь отыскать в себе силы, которых не осталось, подняла глаза к звездному небу… Россыпь звезд тут же размылась, слезы застилали глаза…

— Господи, дай мне сил… Дай мне сил и мужества все это пережить… — прошептала она срывающимся голосом.

Той ночью ей снился Дорош. Во сне не было боли и обид и они были счастливы, безмятежно счастливы, как были еще недавно наяву. Злата проснулась среди ночи со слезами на щеках и тупой ноющей болью в сердце. Лунный свет пробивался сквозь щели в занавесках, серебрился снег за окном громко тикали часы где-то в глубине дома, скреблась мышь под полом, глубокое безмолвие царствовало над миром. Полными слез глазами девушка вглядывалась в этот ночной полумрак, а сердце, как только что во сне, рвалось к нему…

Глава 24

На работу после праздников Злата так и не осмелилась явиться. Отлично понимая, что подобный поступок ее не спасет и это трусливо и малодушно, она впервые воспользовалась маминым служебным положением и ушла на больничный. Лена Викторовна, конечно, была удивлена и даже встревожена, но что-то объяснять Злата не стала. Единственное, что имело значение в тот момент, это возможность передышки, которая была ей просто необходима. Немного времени, чтобы прийти в себя, собраться с силами и как-то жить дальше. Она не знала, как долго, но очень надеялась, что скоро боль утихнет, все пройдет и пусть не будет, как прежде, но по крайней мере она сможет с этим жить.

А пока грусть, тоска и терзания, поселившиеся в доме, стали постоянными спутниками Златы Полянской. Отгородившись от всего мира его стенами, спрятавшись ото всех в глухой деревне, она целыми днями просиживала у ноутбука и писала, писала, писала… Только роман не давал окончательно пасть духом, именно в нем теперь сосредоточились все мысли, чувства и надежды Златы Юрьевны. И… там был Дорош.

Девушка писала роман, вкладывая в него всю свою душу; и мечтала, как отошлет рукопись в издательство, как ее примут и книга увидит свет. Она уже видела макет книги и придумала оформление обложки, даже мысли не допуская, что ее роман могут не принять.

Неизменно каждый день, какой бы ни была погода, Злата выходила на улицу. Все кругом было занесено снегом, но это не путало девушку… Пробираясь сквозь сугробы, она шла и шла, уходя все дальше от деревни, и с каждым днем одиноки тропок за деревней становилось больше…

Никто не тревожил ее, не заговаривал. Крепчали морозы, и старушки в Горновке предпочитали сидеть в теплых хатах, выходя только к автолавке да еще за водой. Пару раз ей встречались Маськи. На старой кобылке, запряженной в сани, они возили из леса бурелом. Топиться им, как обычно, было нечем. Они заговаривали с ней, но ответа не ждали. Злата останавливалась на минутку, почти не вслушиваясь в их пустую болтовню, слабо улыбалась в ответ и, отворачиваясь, шла дальше.

В том зимнем дворце тоски, в который Злата саму себя поселила, ей было неуютно и холодно, но и покидать его она не спешила и никого туда не впускала. О том, что произошло, она никому не рассказала. Закадычных подружек у нее не было, а с мамой они такие темы не обсуждали. И порой ей казалось, что зима никогда не закончится, а сердце стыло в груди, и Злате чудилось: она сама превращается в ледяную статую. Жизнь была темным тоннелем, и света в нем не было, и все чаще думалось, а вдруг он там не зажжется уже никогда.

В один из таких дней, как раз после Рождества, Злата, как обычно, бродила по окрестностям. Солнце огненным шаром опускалось к горизонту, закат на западе алел, обещая ясную морозную ночь, а землю быстро окутывали синие сумерки.

Маськи санями разъездили дорогу в лес, забираясь все дальше, и иногда, вот так как сегодня, девушка шла по этой тропе. Брела, погруженная в собственные невеселые мысли, и не боялась. И это тоже было странно и даже как-то противоестественно, потому что не единожды по ночам она слышала вой волков. Но на пути ей никто не встречался, даже заяц не перебегал дорогу, и только где-то в глубине леса ухал филин…

Она вышла из леса, когда на севере зажглась Полярная звезда. Быстро смеркалось, а над деревней к небу тянулись ровненькие белесые столбики дыма. Остановившись на мгновение, Злата чуть сдвинула назад капюшон пуховика и подняла глаза к небу, а когда вновь посмотрела перед собой, увидела одинокую фигуру человека, движущуюся ей навстречу. Лишь на мгновение почудилось: возможно, это Дорош, и сердце екнуло в груди, и ладони увлажнились, но почти сразу девушка отбросила эту мысль и пошла вперед.

Расстояние между ними сокращалось, но смеркалось еще быстрее, и сколько бы девушка ни вглядывалась, все равно не узнавала человека, идущего ей навстречу. Это был мужчина, высокий и худощавый, в коротком пуховике с капюшоном на голове, как у нее отороченным мехом. Он был явно не местным и он зачем-то двигался в лес…

Они почти поравнялись, дорога была узкой, и они не смогли бы разминуться. Злата полезла в сугроб, чувствуя, как липкий предательский страх забирается внутрь.

— Злата! — окликнул ее до боли знакомый голос Леши Блотского.

— Лешка? — удивленно воскликнула она охрипшим голосом, резко оборачиваясь. — Лешка, это правда ты? Но… Что ты здесь делаешь? Почему бродишь в темноте?

— А ты? — улыбнувшись, спросил парень.

Девушка выбралась из сугроба и почти вплотную приблизилась к парню, вцепившись руками в его куртку, и подняла к нему глаза, пытаясь рассмотреть лицо, спрятанное в тени капюшона.

— Это и вправду ты! А я иду и думаю, кто ж это ходит по ночам, а это ты…

— А я тебя искал. Злата, ну что ж ты бродишь одна по лесу?

— Я не боюсь, Лешка. Правда, сама себе удивляюсь, возвращаюсь домой, вспоминаю, как гуляла по лесу, и такой ужас охватывает, особенно когда слышу, как волки воют по ночам, но все равно иду сюда. Когда хожу здесь, ни о чем таком не думаю и ни волков, ни кабанов не встречаю… — горячо затараторила она.

— Злата…

— Ох, Лешка, как же здорово, что ты приехал. Как же та узнал, что именно сейчас мне так нужно, чтобы ты был здесь! — перебила его девушка и прижалась щекой к его куртке.

— У тебя что-то случилось? — спросил он, осторожно обнимая ее за плечи.

А хотелось, ох, как хотелось ему стиснуть ее в объятиях и не отпускать. Никогда и никуда не отпускать. Он так соскучился по ней. Парень давно хотел приехать, но все как-то не получалось… События последних дней основательно выбили его из колеи. Болезнь мамы была уже не диагнозом, а приговором. И он понял: если не съездит в Горновку, если хотя бы не увидит Злату, просто сойдет с ума.

— Нет, нет, что ты! У меня все хорошо! — поспешно заверила его девушка, а у самой на глаза навернулись слезы. Но было темно, и Лешка их не видел. — Я так рада тебя видеть… — повторила она, чуть отстраняясь от него.

Внезапно в лесу, где-то совсем рядом, завыл волк.

— Ой, мамочки! — взвизгнула Злата. — Лешка, там же волк! Бежим скорее! — закричала она и засмеялась впервые за многие дни.

Девушка бросилась бежать, а Лешка побежал за ней, оглядываясь на темную громаду леса, где Злата Полянская недавно так беспечно гуляла. Они бежали до самой деревни, спотыкаясь на ухабинах и падая в сугробы, то и дело оглядываясь назад и смеясь. Остановились только на краю деревни, у дороги, пытаясь отдышаться и отряхнуться.

— И часто ты занимаешься таким экстримом? — спросил Лешка, выпрямляясь.

Злата улыбнулась и взяла его под руку.

— Каждый день. Лешка, брось! Подумаешь, волк! Ты что ж всерьез думаешь, он мог бы напасть на нас? Да он сам нас испугался! У них же, как и у всех других диких зверей, генетически заложен страх перед людьми!

— Боюсь, в такую снежную и холодную зиму голод заставит их позабыть о своих страхах! — только и смог сказать парень.

— В самом деле? Да ладно, Лешка, пойдем скорее ко мне, «окоченела уже просто! Сейчас поставим чайник, и ты мне расскажешь все-все! Уверена, в последнее время твоя жизнь куда интереснее моей!

— Ну, я бы не стал утверждать это так уж категорично! Но рассказать мне тебе точно есть о чем. И не только. Я привез флешку, на которую сбросил записи наших новогодних выступлений в одном из минских клубов.

— Да? Ох, Лешка, как здорово! — от почти детского восторга и какого-то нервного возбуждения, которое Леша Блотский сразу заметил в ней, девушка едва не запрыгала на месте. — Побежали…

— Нет, пойдем пешком! Ты что, я со школы столько не бегал, заодно ты мне расскажешь, как ты живешь здесь. Признавайся, неужто ни разу не подумала о том, чтобы сбежать? Тебе ведь нелегко здесь одной!

— Нет, — улыбка сбежала с ее губ, и лицо как будто погасло, став замкнутым и непроницаемым. Но парень не смог этого увидеть, только в интонациях ее голоса послышалась какая-то неизбывная печаль.

Интуитивно он сразу понял: что-то у Златы случилось. Но что? Когда? С первой минуты знакомства с ней он почувствовал тонкую душевную близость, возникшую между ними. Леша понимал ее лучше, чем кто-либо другой. И казалось, он знал ее. Но только сейчас вдруг стало понятно, что это не так. На самом деле он ничего о ней не знал.

— Мне ни разу не захотелось уехать отсюда! Наоборот, я так рада, что здесь… С каждым днем я все больше убеждаюсь, что сделала правильный выбор. Горновка — как раз то место, где я должна быть, где мне надо быть! И… Я не знаю, Лешка, что мне тебе рассказать. Вряд ли тебе будет интересно, если я стану рассказывать, как встретила Новый год в одиночестве, а первого января отправилась в гости к бабе Мане, где и провела весь день в компании старушек. Наверное, это прозвучит дико и, возможно, ты мне не поверишь, если я скажу, что мне с ними понравилось.

— Злат, ты забыла? Да, наверное, меня действительно слишком долго не было и ты действительно забыла, что мне как раз интересна и Горновка, и ее жители, и то, как ты здесь живешь. Жаль, я никак не мог вырваться сюда на Новый год, а то я бы с удовольствием посидел с тобой и бабульками! Я не сомневаюсь, это действительно было бы здорово! Ну, ничего, впереди еще старый Новый год и Коляды. Устроим праздник?

— Конечно! — улыбнулась девушка.

Нет, она не забыла о Лешкином интересе ко всему, что касалось Горновки и ее обитателей. Просто, казалось, его интерес был мимолетен, она его заражала им, увлекая в другой мир и другую жизнь, но потом он уезжал, и все возвращалось на круги своя.

Леша Блотский был ей близким другом. Он стал им за считанные дни той весной именно потому, что, будучи людьми творческими, тонко чувствующими и эмоциональными, они, как говорят, изначально были на одной волне. Он через Злату научился видеть эту умирающую деревню такой, какой она была только для людей, душой привязанных к ней. И он полюбил ее. И не забывал, даже когда возвращался в Минск. И скучал, и вспоминал, и хотел вернуться.

Но девушка помнила лишь каждое мгновение, проведенное с Дорошем. Остальное было неважным. Страдания от обмана и предательства Витали, тоска и невозможность все вернуть, исправить затмили собой все другое.

Дойдя до ее дома, они свернули на узкую тропу между сугробами и прошли во двор.

— У меня не топлено, — предупредила парня девушка.

Печку она затапливала, когда в деревне уже все спали, а потом сидела у огня до полуночи, ведь все равно не спалось.

— Это не беда! Сейчас затопим! — решительно заявил Лешка.

Оказавшись в доме, они зажгли свет в передних комнатах. В узкой прихожей парень снял свой пуховик и, сунув руки в старую фуфайку, в которой Злата обычно таскала дрова, отправился во двор. Полянская поставила на плиту чайник и открыла холодильник. Горячий сладкий чай — это здорово, но Лешу следовало бы чем-то покормить.

Девушка вытащила сырокопченую колбасу, сыр, помидор, а из хлебницы достала батон. Пока Блотский таскал дрова, а потом растапливал печку, девушка приготовила им горячие бутерброды и заварила большие чашки чаю.

Импровизированный ужин она перенесла в столовую и там накрыла стол. Вышло как-то не совсем убедительно, но ничего другого не было, поэтому Злата заглянула в подпол и достала банку баклажанной икры, благо, солений летом они заготовили достаточно.

Когда в грубке затрещал огонь, Лешка вымыл руки и, стряхнув с плеч невидимые соринки, уселся за стол. И сейчас при свете электрической лампочки девушка смогла рассмотреть изменения, произошедшие в его облике. То, что одет он был стильно и модно, сразу бросалось в глаза. И светло-розовая рубашка, проглядывающая из-под кофты, и синие потертые джинсы, и пуховик, и ботинки — все было фирменное, качественное, явно дорогое, купленное не на рынке. И стрижка с осветленными кончиками волос, стильно уложенных, явно указывала на то, что теперь Леша не только диджей на столичном радио, но и человек публичный. Нет, Лешка Блотский и раньше одевался модно и со вкусом, все-таки он был интеллигентным мальчиком из столицы, просто сейчас он приобрел некий лоск.

— Ну? — нетерпеливо спросила Злата после того, как парень без лишних слов съел пол-литра икры. — Я так понимаю, с карьерой диджея на радио покончено?

— Нет, ну почему же? Я по-прежнему там работаю, правда, время эфира у меня теперь сократилось, но знаешь, Злата, это не самое главное теперь.

— Да? Почему? Тебе это больше не нравится?

— Нет, не то чтобы, просто я вдруг понял, мне куда больше нравится другое. Я уйду с радио, еще не знаю, когда я скажу об этом начальству, но надолго я там не задержусь. Помнишь, ты мне когда-то рассказывала про то, как ты пишешь свои романы, как в них ты вкладываешь не только свой труд, но и свою душу и свою любовь. Ты, наверное, сейчас напомнишь мне, какие так давно я уверял тебя, что работа на радио и есть предел моих мечтаний? — Леша улыбнулся и пододвинул к себе чай, а Злата слушала его и не отводила от него взгляда. — Возможно, все так и было до тех самых пор, пока однажды, помнишь, ты ведь тоже была тогда вместе со мной на корпоративной вечеринке, я не поднялся на сцену с гитарой в руках… Это заразительно, скажу я тебе. Наверное, избитая истина, но побывав на сцене однажды, трудно не желать снова вернуться туда. Нет, ты не думай, это не резкий скачок амбиций и личной значимости. Я не собираюсь тешить свое эго. Нет, это совсем другое. Знаешь, я долгое время не понимал, что значит «найти себя». Программное обеспечение, работа на радио — все было не тем, и вот, кажется, это случилось…

— Так, Лешка, хватит ходить вокруг да около. Давай флешку! — перебила его Злата, поднимаясь из-за стола.

Она сходила в зал за ноутбуком, включила его и вставила флешку, которую протянул ей парень.

— Может, сначала чай допьешь? Остынет ведь, — улыбнувшись, сказал Лешка.

— А я не люблю горячий! — заявила она и открыла первую папку с видео.

Снимали явно из зала на обычный телефон. Не очень хорошее качество записи, посторонние звуки и среди них первые аккорды гитары, потом клавиши, ударные и Лешкин голос… Он исполнил всего три песни. Конечно, не свои, чужие, довольно известные, которые Злата и раньше слышала. Но они никогда не цепляли слух. Девушка вообще не особенно любила рок, как и поп-рок, предпочитая несколько другое направление. Но сейчас эти песни произвели на нее впечатление. Она вслушивалась в сильный, глубокий голос, в особые интонации, присущие только ему, ловила улыбку и слышала что-то новое, близкое. Эти старые песни в исполнении Блотского как будто впервые открывались ей, приобретали новый смысл, они оживали… И прежде чем поднять на парня глаза, Злата прослушала их не один раз.

— Шикардос! — только и смогла сказать девушка.

Лешка засмеялся.

— Нет, просто любительское исполнение…

— Даже если и любительское, оно лучше, чем многое из того, что называется профессиональным. Тебе ли этого не знать! Лешка, ты точно окончил технический университет? Может быть, ты там вечерами еще и Институт культуры посещал?

— Нет, только в своем универе участвовал во всевозможных студенческих «студиях». Да еще спасибо моей маме! Она у меня очень хорошо поет. С детства помню, как у нас дома звучали ее песни. Друзья родителей любили собираться у нас в гостиной и слушать импровизированные концерты, которые она давала, аккомпанируя себе на фортепиано.

— Да?

— Да.

Они улыбнулись друг другу, и девушка снова включу видео.

— Все это, конечно, далеко от профессионализма, Злата.

— Неважно, зато так здорово! Я всегда считала: нашей эстраде очень не хватает по-настоящему талантливых артистов. Их, по сути, не так много, а хочется, чтобы и у нас было кем гордиться.

— Все это не так-то просто, подружка! И тебе это известно не меньше моего! Как там поживает твой роман?

— Я его уже почти закончила! Осталось кое-что исправить, откорректировать и можно отправлять в издательство. Леш, а вдруг он ничего не стоит? Вдруг он никому не понравится и вообще покажется полной ерундой? Вдруг в издательстве его не примут? Чем ближе к завершению, тем мне страшнее…

— Злата, в Минске много издательств. Не понравится одному — обязательно понравится другому. К тому же есть еще Киев и Москва…

При последних его словах Злата скептически поморщилась.

— Ну ладно, с Киевом и Москвой я погорячился…

— Можно я еще послушаю?

— Конечно? — кивнул парень и потянулся за еще одним бутербродом. — Если тебе понравилось, я могу сбросить тебе на ноутбук.

— Сбрось!

Они засиделись допоздна. Леша Блотский все говорил и говорил, а Злата с удовольствием слушала и немножко завидовала своему другу. Завидовала по-доброму, но больше радовалась Лешкиным успехам. И, конечно, просто гордилась им.

В деревне все уже давно спали, когда девушка вышла проводить его до калитки. Постояла немного, глядя ему вслед, а вернувшись в дом, не сразу легла спать. Усевшись на диван в прихожей, она подтянула к груди колени, обхватила ноги руками и устремила свой взгляд в звездную зимнюю ночь за окном. В доме царила полная тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Где-то в лесу завыл волк, вышедший на охоту, но Злата даже не обратила на это внимания. С уходом Лешки тоска снова подкралась к ней. Только сейчас пришло осознание — последние несколько часов она не думала ни о Дороше, ни о том, что произошло.

Хотелось позвонить Блотскому и попросить его вернуться. Злата знала, он не откажется и при этом не станет ни о чем спрашивать. Он не нуждался в объяснениях и был самым лучшим другом, но звонить ему Полянская не стала. Она должна справиться со всем сама! Лешка уедет, а она останется, и потом будет еще хуже.

Злата долго еще не ложилась в ту ночь, то читала, то просто сидела, предаваясь невеселым мыслям. Поздним утром, когда девушка еще спала, в окно кухни постучали. Не открывая глаз, Полянская кое-как все же заставила себя встать с теплой постели, сунуть ноги в тапочки и набросить на плечи старый пуховый платок, служивший ей чем-то вроде шали.

Она легла под утро и потом еще долго ворочалась с боку на бок, не сразу уснув. Никуда не торопясь, Злата собиралась проспать до обеда. Совершенно не представляя, кому же понадобилось тревожить ее, и, не глянув в окно, она вышла в коридор, поежившись от холода, и отщепила клямку на входных дверях.

Яркое зимнее солнце ослепило девушку. Деревья стояли в инее, все искрилось кругом. Она зажмурилась, а по ногам пополз холод.

— Привет! — раздалось рядом. — Ты что, спала еще?

Девушка разлепила глаза и смогла созерцать улыбающегося Лешку.

— А тебе чего не спится в такую рань? — чуть охрипшим ото сна голосом спросила она.

— Так не такая уже и рань! — быстро ответил парень и, положив руки Злате на плечи, подтолкнул ее вглубь коридора. — Давай в дом, а то ведь так и заболеть можно! Мороз сегодня градусов двадцать, не меньше!

Злата послушно проскользнула в дом и, пройдя к себе в комнату, снова забралась под одеяло.

— Между прочим, время близится к обеду! — сообщил ей парень из глубины комнаты. — Слушай, Злат, я за всей этой вчерашней суетой забыл спросить, а почему ты дома? Кажется каникулы уже закончились.

— Я на больничном.

— Ты болеешь?

— Я болела, но мне уже значительно лучше, правда, не настолько, чтобы можно было выходить на работу. Между прочим, это не я так считаю, а мой лечащий врач, — без зазрения совести соврала она.

— Ага, — только и сказал парень, заходя к ней в комнату. Оперевшись плечом о дверной косяк, он скрестил руки на груди и взглянул на нее сверху вниз. — Хочешь, я приготовлю тебе чего-нибудь на завтрак?

— Хочу! Правда, я обычно не завтракаю, обхожусь поутру чаем и бутербродами.

— Сегодня никаких бутербродов! — категорично заявил Блотский.

— Как скажешь? — засмеялась Злата.

— Пойду готовить омлет! Кстати, бабушка звала нас сегодня на ужин. Она собралась печь пироги с мясом, а это, между прочим, ее фирменное блюдо!

Злата засмеялась.

— Лешка, если ты думаешь, что я здесь голодом себя морю…

— Что ты, подружка, мне и в голову такое не пришло! — перебил ее парень. — Я просто объелся вчера твоими горячими бутербродами! — не смог сдержаться парень.

— А ну-ка перестань издеваться! — попробовала возмутиться девушка, но улыбки не смогла скрыть и запустила в парня [подушкой. — Немедленно выметайся из моей спальни!

Лешка ловко увернулся и, посмеиваясь, отправился на кухню.

Глава 25

Из тех немногих продовольственных запасов, которые нашлись у нее в холодильнике, Лешке все же удалось приготовить завтрак. Он сварил овсянку, добавив туда мед, приготовил омлет и сварил кофе. Они плотно позавтракали, Лешке пришлось составить ей компанию, а потом решили отправиться на горку. Как оказалось, Лешка притащил из дома своей бабушки старые деревянные санки. Злата тут же поддержала эту идею. Одевшись потеплее, она заперла дом, и прямо через огороды они отправились к сажалке.

Летом она почти высыхала, а к зиме то, что оставалось, вымерзало, но для них это было не важным. Гора песка и глины от вырытого некогда котлована была единственным местом в Горновке, где можно было покататься.

Решив вспомнить детство, Злата уселась на санки, а Лешка тянул их за веревку прямо по огороду. Он был перепахан на зиму, а у саней не было спинки. Злата пыталась сохранять равновесие на колдобинах, но когда санки все же переворачивались, она падала в снег. Но не спешила подниматься. Загребая ладонями снег, она подбрасывала его вверх, и он тут же вспыхивал миллионами разноцветных огней, искрясь и переливаясь на солнце. Полянская не закрывала глаза, позволяя ему падать на лицо и через мгновение превращаться в капельки влаги. Лешка пытался ее поднять, но она и его осыпала снегом и смеялась, и ее смех звенел колокольчиком в морозном воздухе.

Они до самых сумерек катались на горке. Катались на одних санках, зарываясь в снег. Дурачились и резвились, как дети и смеялись. Щеки у них разрумянились, глаза блестели неподдельным восторгом и искренним весельем, они взмокли но уходить все равно не хотели.

Злата не хотела. Впервые за много дней ей было легко и свободно. Она уже и не думала, что так может быть, и не хотела чтобы эти чувства исчезли, чтобы боль, тоска и печаль с которыми она жила вот уже столько дней, снова возвратились.

Только когда солнце скрылось за горизонтом, мороз усилился, а ранние зимние сумерки опустились на деревню, Лешке удалось увести Злату с горки. К тому времени, когда они смогли добраться до дома Тимофеевны, совсем стемнело, и Злата Полянская дрожала так, что просто зуб на зуб не попадал. Сбросив с себя верхнюю одежду и обувь, она всем телом прилепилась к горячей грубке, мечтая о горячей ванне или натопленной баньке.

Ольга Тимофеевна при виде их всплеснула руками и отправилась поскорее ставить чайник. Дед лишь усмехнулся и, покачав головой, принес из спальни большой плед, в который они вдвоем и закутались до самого подбородка. Они жались друг к дружке, как маленькие котята.

Потом, когда они немного отогрелись, Тимофеевна накрыла стол. Разрезала мясной пирог, налила им огромные кружки чая, приправив его доброй порцией цветочного меда, и позвала к столу.

Вечер получился теплым и уютным. Они долго сидели за столом, разговаривали и смеялись, пили чай и нахваливали пирог. Потом Лешка отправился провожать ее домой. Они шли, не торопясь, по дороге, взявшись за руки, мимо темных домов, и снег поскрипывал у них под ногами. Трещали деревья от мороза, и серебрился лунный свет.

— Когда зимний вечер уснет тихим сном,

Сосульками ветер звенит за окном.

Луна потихоньку из снега встает… — тихонько напела девушка.

Строчки песни были как будто написаны для этого вечера и так и просились с губ.

— А в окна струится сиреневый свет,

На хвою ложится серебряный снег… — подхватил Лешка.

— Ты знаешь эту песню? — обернулась к нему девушка.

— А кто ж ее не знает? Это бардовская песня, и мы часто пели ее под гитару. А ты ее откуда знаешь?

— Я недавно открыла для себя творчество Светланы Зориной. Она поет романсы и эту песню она тоже пела. Возможно, она поет и не так профессионально, как другие, и у нее нет музыкального образования, но ее песни я могу слушать бесконечно! Леш, — немного помолчав, окликнула парня Злата.

— Что?

— А ты мне споешь?

— Эту песню? — улыбнулся парень.

— Нет, впрочем, если хочешь, можешь и эту спеть. Можешь спеть любую, какая тебе нравится, мне все равно. Мне любая понравится в твоем исполнении, мне нравится, как ты поешь!

— Я спою тебе любую песню. Предполагал, что ты попросишь меня об этом, и взял с собой гитару.

— Правда? — с почти детским восторгом воскликнула девушка, едва в ладоши не захлопав.

— Правда, моя золотая подружка! — кивнул он.

Девушка засмеялась и, обхватив Лешкину руку обеими руками, прижалась щекой к его плечу. Лешка тоже засмеялся и, обняв Злату за плечи, прижал к себе. Этот жест был, скорее, бессознательным и машинальным, дружеским и легким, и Злата не усмотрела в нем ничего особенного, но парня неожиданно как будто обожгло. Он споткнулся и едва не упал. Дорога была укатанной и скользкой, и ему пришлось выпустить девушку из своих объятий. Больше он не делал попыток ни обнять ее, ни взять за руку. Засунув руки в карманы куртки, он так и шел до Златиного дома, держась от нее на расстоянии. Впрочем, и этого девушка, кажется, тоже не заметила. Они дошли до ее калитки и остановились.

— Спасибо тебе, Лешка! — просто сказала девушка, поворачиваясь к нему.

— Не знаю, за что, но пожалуйста! Ты уверена, что тебе не понадобится моя помощь? Не понимаю, как мог забыть, что у тебя надо топить!

— Нет, ты знаешь, за все эти месяцы я в совершенстве овладела мастерством протапливания печек. Так что я справлюсь, а пока дрова прогорят, я попишу роман.

— Злата, а почему ты никогда не показывала мне свой роман? Мне бы хотелось прочесть его…

Девушка лишь пожала плечами. Она никому не давала его читать! Даже Дорошу, впрочем, его ее роман интересовал меньше всего.

— Я не суеверная, но… Я не хотела бы показывать рукописи. Вот выйдет книга…

— Понятно-понятно. Тогда спокойной ночи! Завтра встретимся?

— Конечно! — воскликнула девушка. — Спокойной ночи, Лешка! — и стремительно отвернувшись, девушка двинулась к калитке.

Лешкина рука так и застыла на полпути. Он сжал пальцы, которыми собирался коснуться Златиной щеки, и, невесело усмехнувшись, отправился домой.

В канун старого Нового года, на Коляды, Лешка, как и последние несколько дней, явился к Злате домой с самого утра. Поднял ее с постели, приготовил им завтрак, а после удобно устроился на диване в столовой у телевизора. Он не навязывался к ней с беспрестанным вниманием и не приставал с разговорами, просто лежал на диване, убавив звук до минимума, чтобы не мешать ей, смотрел телевизор и отдыхал. А Злата корпела над планами, решив закрыть свой больничный и после праздников отправиться на работу.

Ей казалось, или присутствие Блотского было тому причиной, однако она чувствовала, что сможет работать и не шарахаться от Марины Александровны. Да, прошло совсем немного времени с того памятного утра, когда в одно мгновение ее мир рухнул. Да, воспоминания об этом были еще живы, и Полянская подозревала, что они будут в ней всегда, как и все другие воспоминания, связанные с Дорошем, но это все в прошлом. Каждый новый день, отделяющий ее от тех событий, отодвигал их еще дальше. Она должна жить, она должна работать…

И во многом она была благодарна богу за то, что он послал ей Лешку. Конечно, Блотский ничего не знал и даже не догадывался, но он просто одним своим присутствием разгонял все ее тревоги и печали. Он просто лежал в соседней комнате, молчал, смотрел телевизор и не требовал к себе внимания, а Злата чувствовала, как тепло, доброта и свет, исходящие от него, согревают ее заледеневшую душу. Злата Юрьевна Полянская даже не подозревала, что Лешка Блотский получает не меньшее удовольствие, просто находясь в доме, где все дышало ею, где была она сама, пусть даже в соседней комнате, сидящая над планами. Она даже не подозревала, что Леша почти не смотрел телевизор. Рядом с открытыми дверями в зал стояло старенькое трюмо, в большом зеркале которого он видел ее отражение. Лешка наблюдал, как иногда Злата поднимала голову, оторвавшись от учебников и писанины, и, задумавшись, смотрела в окно или как небрежно убирала волосы, спадающие на лицо. Он смотрел на нее, не в состоянии отвести взгляда, как будто хотел впитать в себя ее облик, заполнить пустоту в своем сердце, заглушить тревогу, которая ни на минуту не отпускала его.

— Злата! — окликнул ее парень, приподнимаясь на диване. — Я вот тут подумал…

Из зала до него долетел ее тихий переливчатый смех.

— Ты думал, Лешечка? А мне казалось, последние полчаса ты мирно дремлешь! Кстати, я почти закончила, так про что ты там подумал?

— А почему бы нам вечером не отправиться по деревне колядовать? — изрек Леша и увидел, как резко девушка повернулась к дверям. В отражении зеркала их взгляды встретились. Злата удивленно приподняла брови.

— Это как?

— Ну, как обычно колядуют? Перевоплощаются в животных, цыган, хохлов — и вперед с песнями, танцами и прибаутками!

— Ты знаешь хоть одну?

— Нет, но это, в общем-то, и не важно! Нет, Злата, я серьезно, мы могли бы устроить такое представление! У меня есть гитара, у тебя в шкафу наверняка имеются бабушкины старые вещи и тулуп. И косметика, чтобы сделать соответствующий грим, у тебя тоже есть. Ну и пусть мы не знаем всяких таких песен про Коляды, мы другие споем! Бабульки наши будут счастливы, вот увидишь! — Лешка все больше воодушевлялся.

Злата улыбнулась и, встав из-за стола, вышла из зала. В маленькой спаленке, где когда-то жила прабабушка Таня, стоял старый шифоньер, где и хранились все старые вещи бабы Сони и деда Вити. Выбросить их ни у Златы, ни у ее родственников рука не поднималась. Включив свет, она немного порылась на полках и извлекла на свет божий широкую шерстяную юбку черную в красную и синюю полоску. Это была парадно-выходная юбка ее бабушки.

Выйдя из комнаты, девушка показала свою находку Блотскому.

— Как тебе вот эта юбка?

Лешка выставил вверх большой палец, что означало «Класс!».

— Лешка, но предупреждаю тебя сразу, я петь не умею и песен не знаю! Так что запевать придется тебе. Слушай, а ты вообще уверен, что нас пустят хоть в одну хату?

— Уверен! Я бабуле своей скажу, что мы пойдем по деревне колядовать, а она эту новость в два счета по деревне разнесет! Слушай, Злат, а можно и я покопаюсь в шкафу твоей бабушки, может, и я найду там что-нибудь для себя?

— Да, конечно!

Они долго перебирали старую одежду и все-таки нашли то, что им нужно. Лешка сходил домой за гитарой, заодно и бабушку свою предупредил, а потом они до наступления темноты переодевались и красились.

Когда на землю опустилась синяя морозная ночь, а из-за леса показалась полная луна, из дома Златы Полянской вышла парочка. Она — красавица с косой, в черном цветастом платке на голове, в овчинном тулупе, который источал не очень приятный аромат и был к тому же еще тяжел, но согревал получше любого пуховика. Принарядившись в юбку, она для полноты образа еще и валенки без галош обула и повесила через плечо холщовую торбу, в которую насыпала зерна. С подведенными бровями, нарумяненными щеками и губами, как спелые вишни, она точь-в-точь походила на девушку из русского села столетней давности. А он — в старой дедовой ушанке, потрепанной телогрейке, подвязанной солдатским ремнем, в поношенных брюках, заправленных в валенки, и с новенькой блестящей гитарой наперевес. Этакий молодой, лихой деревенский парень, первый на деревне…

Они вышли и, особо не мудрствуя, отправились к первым трем домам, что светились в начале деревни. Снег поскрипывал у них под ногами, они то и дело поглядывали друг на друга и хихикали.

— Надо было для храбрости выпить рюмку водки! — сказала девушка, когда они уже были у калитки бабы Нины.

Злата заметно волновалась.

— Уверен, в первом же доме нам нальют!

Баба Нина встретила их на кухне. Когда они, громко топая, вошли в теплый дом, в котором запахи натопленной печки, сухих грибов и еды смешались в один неповторимый аромат, она поднялась с лавочки.

— Праходця-праходця, каляды дарагiя! — широко улыбаясь, сказала она.

На столе в тарелках дымилась еда и томился графинчик с водочкой. Злата обернулась к Лешке. Парень ударил по струнам и стал петь колядки, притопывая и приплясывая. Полянская даже и не подозревала, что Лешка знает вот это самое:

Злата ничего подобного не знала, поэтому лишь притопывала, смеясь, да пританцовывала, рассыпая зерно.

А потом Лешка заиграл на гитаре мелодию, старую, знакомую с детства, и Злата вдруг поняла, что помнит слова. Впрочем вряд ли хоть кто-нибудь в канун Нового или старого Нового года не вспоминал песню Александры Стрельченко:

А потом, конечно, были и «Ой, снег-снежок, белая метелица…» и «Кабы не было зимы…».

Лешка играл и играл, а Злата пела и пританцовывала, и так радостно ей было и так хорошо, что никакая водка не нужна была! Злата и вспомнить не могла, когда она в последний раз пела вот просто так, от души? Она даже не задумывалась, что знает эти песни и может их петь?

Тулуп пришлось расстегнуть, потому что в нем она уже через пару минут вспотела. Баба Нина попыталась усадить их за стол, но они не могли задержаться надолго — им нужно было обойти все хаты. Они выпили с бабой Ниной по рюмке водки, закусили и с поклонами и прибаутками покинули этот дом.

— Злата, я не знал, что ты умеешь петь, — сказал ей на улице Лешка.

— Петь? Ты хочешь сказать, драть горло? — девушка засмеялась. — Я и сама этого не знала, более того, я даже не знала, что помню все эти песни! Ты ведь хотел их петь, а тут я со своим народно-колхозным оканьем! Извини, что-то меня понесло!

— Злата, у тебя классно получилось! Я был поражен!

— Ой, Лешка, не смущай меня! Слушай, — девушка поплотнее закуталась в тулуп, боясь, что может простудиться. — Если в каждом доме нам станут наливать по рюмке, представляешь, в каком состоянии мы ввалимся в дом Руденко? — девушка хихикнула, чувствуя, как спиртное разбегается приятным теплом по венам. — К тому же я никогда не видела тебя пьяным! Надеюсь, ты не буйный?

— Надеюсь, не буйный. Я не знаю, я никогда до чертиков не набирался! А ты не буйная?

Полянская засмеялась, и ее звонкий смех серебристым колокольчиком зазвенел в морозном воздухе.

— А я буйная, Лешка, и даже могу приставать к тебе!

Парень улыбнулся и ничего не ответил, к тому же они уже были у порога бабы Вали.

Наливали им не в каждом доме, чему они были несказанно рады, но все равно во всех домах в Горновке, где еще жили люди, их ждали с нетерпением. Тимофеевна и вправду позвонила всем. Их угощали, кто чем мог, одаривая конфетами, яблоками, печеньем и семечками. Они не отказывались, потому что таков был обычай Коляд, но по-настоящему их радовали счастливые улыбки на морщинистых лицах, слезы радости в подслеповатых потускневших глазах, доброе словечко и простая искренняя благодарность. Покидая очередную хату, они были уверены: они оставляют одиноким старушкам радость. И сами были счастливы от этого.

Лешкиных бабушку и деда они решили оставить напоследок. Оба знали, что оттуда так скоро их не выпустят, там их ждет праздничный стол, за которым придется задержаться.

Они зашли к бабе Рае Голубихе, потом к Дубовцам и Златиной двоюродной тетке Вале, а потом Лешка потянул ее к маленькому домику, где сквозь неплотно прилегающие жалюзи пробивался свет. Этот домик и свет в нем заставили Злату внутренне содрогнуться и едва удержаться от того, чтобы отвернуться и убежать без оглядки. Почему-то ей казалось, в этом доме уже никогда не зажжется свет и Виталя больше никогда не приедет в деревню. Почему-то даже на мгновение у нее не возникло сомнений, кто сейчас может быть здесь.

Все эти дни без него стали вечностью для Златы Полянской, а сам он — далеким и нереальным воспоминанием, которое следовало выбросить из головы. Но этот свет в окне вернул ей ощущение действительности и весь тот ужас, и боль, и обиду, которые она испытала, узнав правду. А ведь на самом деле прошло всего две недели. То, что случилось, для Дороша ничего не значило, это очевидно. Он снова здесь, наверняка не один, и конечно, не с женой, а о ней, о Злате Полянской, он уже и не вспоминает…

Девушка ничем не выдала своего смятения, но в маленький домик они не зашли. И у Руденок она плясала, пела и смеялась, как и во всех других хатах, только сердце холодело от отчаяния и тоски. Злата смеялась, а в глазах блестели слезы.

Коляды завершились у Тимофеевны, а потом, когда время перевалило за полночь и погасли фонари, Лешка отправился провожать Злату домой. Они оба были пьяными, но не так, чтобы уж совсем, когда и идти, и говорить трудно. А так, когда, отбросив все тревоги и печали, чувствуешь себя легко и свободно. Когда хочется смеяться и петь, совершать какие-то безрассудные поступки, когда всё, совершенно всё нипочем.

Они и смеялись, и даже пытались петь, правда, после всех сегодняшних выступлений, в которых Злата Полянская приняла участие, здесь, на морозе, от которого перехватывало дыхание, делать это было сложно и неразумно. Она чувствовала, что завтра вряд ли сможет говорить, но это ее не останавливало. Они скользили по дороге, укатанной и гладкой, как стекло, цепляясь друг за дружку, падали и поднимались. Потом еще стояли у калитки и, вспоминая особенно веселые моменты, смеялись от души.

Потом Лешка ушел, а вместе с ним и смех, и задор, и все бесшабашное веселье. Закрыв за собой входные двери, Злата сбросила тулуп прямо на пол и, упав на кровать, уткнулась лицом в подушки. В сознании снова всплыл маленький домик, где во всех окошках горел свет, и так долго сдерживаемые слезы полились из глаз. Она ревела и сжимала в кулачках ткань наволочки на подушке. Воображение рисовало картины одна другой безумней. Ей представлялось, как она сейчас побежит туда, ворвется в дом и устроит такое… Она представляла, как бьет и крушит все в домике, где когда-то впервые призналась Дорошу в любви, где была так счастлива, а теперь там другая. Злата нисколько не сомневалась, что за эти две недели Виталя успел себе кого-то найти, и, возможно, теперь под сводами этого сказочного домика он говорит той, другой, те же слова, которые говорил и ей.

Девушка представляла, как вцепится сопернице в волосы, как плюнет в лицо мужчине и скажет ему все, что думает. Полянская представляла, как испортит им праздник, пусть даже и путем собственного унижения, и получала от этого какое-то извращенное удовольствие. О, как же ей хотелось, чтобы ему было плохо и больно! Злата понимала, что так думать нехорошо, но ничего не могла с собой сделать. Пусть бы ему было плохо, тогда, может быть, ей самой стало бы чуточку легче.

Она даже подумать не могла, что в том маленьком домике, где во всех окнах горел свет, Дорошу было совсем не весело. Никакой новой пассии, которую бы он обольщал, с ним не было. Он там в одиночестве пил водку, от которой почему-то не пьянел, а перед глазами снова и снова вставала веселая и счастливая парочка — Леша и Злата. А в ушах все звенел ее звонкий переливчатый смех.

Сейчас он не понимал, как смог прожить прошедшие две недели. Ведь как бы он ни гнал от себя мысли о ней, не думать не получалось. Она снилась ему ночами. И в его снах они были вместе, и все было по-прежнему. Он скучал без неё. Он хотел ее увидеть, пусть издали, пусть мельком, но увидеть… Дорош стал привозить жену и сына в школу как раз к приезду школьного автобуса, но так ни разу и не столкнулся с ней. Ему не у кого было спросить, что с ней случилось и почему она не ездит на работу. Вот тогда он и решил поехать в Горновку. Мужчина ни на что не надеялся и не питал иллюзий. Он просто хотел знать, все ли с ней в порядке. Он знал, что не решится постучать к ней в дверь, и заговорить с ней у него не хватит мужества… Ему просто нужно было ее увидеть… И он увидел.

На следующий день опухшее от слез лицо, осипший от пения голос и не совсем приятные ощущения во рту от выпитой водки повергли девушку в уныние. Бесцельно побродив по дому, она позвонила маме и попросила закрыть ей больничный. То и дело поглядывая в окна, она недоумевала, куда же подевался ее друг Лешка, вздрагивала каждый раз, заслышав шум движущегося по дороге автомобиля, и боялась увидеть мелькнувшую перед окнами темно-синюю «ГАЗель».

Лешка пришел только после обеда. Девушка уже и грубку растопила, и обед приготовила, и собралась было Тимофеевне позвонить, всерьез обеспокоившись. Ну, а вдруг парню после вчерашних «угощений» совсем плохо? Наверняка он к такому не привык.

Когда Лешка вошел в дом, девушка сразу поняла: у него что-то случилось. Он снял куртку в прихожей и, обернувшись, улыбнулся своей светлой, доброй улыбкой, но в его голубых глазах улыбка не отразилась. В них застыла тревога. Злата не стала ни о чем спрашивать, зная по собственному опыту, что есть вещи, которыми невозможно поделиться даже с самыми лучшими друзьями.

Девушка заговорила о чем-то постороннем, справилась о его самочувствии после вчерашнего и отправилась заваривать чай. Когда она вернулась в прихожую, Лешка сидел на полу у трубки, где за открытыми дверцами тлели угли, и перебирал гитарные струны. Злата и не заметила, что он принес инструмент с собой.

— Ты просила меня как-то устроить тебе небольшой концерт… — сказал он, поднимая на нее глаза. — Я уезжаю завтра с утра. Ну вот, я пришел проститься.

— Леш, случилось что-нибудь? — все же не смогла не спросить девушка.

Поставив чашки с чаем на стол, она опустилась на колени по другую сторону дверцы и заглянула в его лицо широко открытыми глазами.

— Нет, все в порядке. Просто… — парень немного поколебался и, отведя от ее лица взгляд, посмотрел вниз, на собственные руки. — Я не хотел бы уезжать отсюда. Я бы все на свете отдал за то, чтобы весь мир исчез и осталась только эта деревня, этот дом и эта жизнь…

Пальцы Леши перебирали струны. Злата опустила глаза и стала на них смотреть. Широкие ладони и нежные пальцы, с безупречным маникюром, не знающие физической работы. Нет, конечно, она не впервые видела Лешкины ладони, но только в том, как его пальцы касались струн, было что-то завораживающее. Она не могла отвести взгляда от его рук.

— Это невозможно, — тихо сказала девушка.

Лешка ничего не ответил.

— Что тебе спеть? — спросил он после минутного молчания.

Девушка пожала плечами. Парень некоторое время просто перебирал струны. Пока, наконец, из-под них не полилась смутно знакомая мелодия:

Чувствуя, что сердце вот-вот разорвется от боли, девушка отчаянно кусала губы, пытаясь сдержать слезы. Она хотела остановить Лешку попросить его замолчать, но слова не шли с языка, а огромный ком в горле не давал дышать и говорить. Господи ну зачем он бередит ее раны!

Злата всхлипнула, и слезы покатились по щекам. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Лешкиными глазами. В них застыла неприкрытая боль… Да, он разбередил этой песней душу, но не ее, про ее боль он не мог знать. Он причинял боль себе…

Лешка смотрел на нее немигающим, напряженным взглядом: чуть из-подо лба, и молчал. И взгляд этот уже не был взглядом доброго друга, каким она привыкла считать Блотского. Это был взгляд незнакомого, чужого мужчины, в котором застыло и напряженное ожидание, и боль, и надежда, и желание. Этот взгляд вдруг привел девушку в смятение и испугал. Этот взгляд был каким-то наваждением, разрушить которое не получалось.

Злата вытерла слезы и отвела глаза, понимая, нужно что-то сказать. Но на ум ничего не приходило. Лешка между тем отодвинул гитару в сторону и придвинулся к ней. Его пальцы коснулись ее щеки и стали убирать прилипшие к мокрым щекам волосы. Столько неприкрытой нежности было в его прикосновениях, что у Златы захолонуло сердце.

— Злата… — прошептал парень, как молитву, ее имя. — Злата… — и столько отчаяния было в звучании ее имени, что Злата не смогла оттолкнуть его.

Закрыв глаза, она уткнулась лбом в его плечо, позволяя гладить ее плечи и спину, крепко сжимать в объятиях, целовать волосы, ушко и шею. Это походило на какое-то безумие, остановить которое уже не представлялось возможным. Это не было актом милосердия или поступком отчаявшегося, доведенного до крайности человека. В этом было нечто большее, только сейчас девушка не могла сказать, что именно.

— Лешка… — слабо прошептала она, убирая голову с его плеча и поднимая к нему лицо.

— Я люблю тебя, Господи, как же я люблю тебя! — севшим голосом проговорил парень, прежде чем, наконец, коснуться ее губ, прежде чем, наконец, дать волю чувствам.

Глава 26

Злата спрыгнула с подножки автобуса и поежилась. Первые дни февраля сопровождались сильными трескучими морозами. Дети каждый день ждали отмены занятий в школе, впрочем, не они одни. Злата тоже на это надеялась. Возможно, хотя бы пару дней ей разрешат не ездить на работу. Засунув руки поглубже в карманы пуховика и опустив пониже капюшон, девушка стала переходить дорогу. Зашуршали шины подъехавшей машины, и Злата помимо воли закусила нижнюю губу и опустила голову. Кровь прилила к щекам, а сердце ёкнуло в груди. Она так и шла до самой калитки, глядя исключительно себе под ноги, она ходила вот так уже две недели с тех самых пор, как вышла на работу.

В тот первый день, когда она приехала на работу после больничного, она вот так же, как и сейчас, переходила дорогу, итак же, как сейчас, не глядя по сторонам, плелась за другими учителями, погруженная в собственные мысли. Тогда так же зашуршали шины подъехавшей машины, и Злата, тогда еще не подозревая, что за машина подъехала, подняла глаза и обернулась, тут же встретив внимательный взгляд темных миндалевидных глаз.

Дорош сидел за рулем своей «ГАЗели» и не сводил с нее пристального взгляда. Злату тогда как будто током ударило. Она сбилась с шагу и чуть не упала, благо, рядом шла другая учительница и поддержала ее. Шквал чувств и эмоций обрушился тогда на нее. Кровь прилила к лицу, и вмиг стало жарко, ладони в кожаных перчатках взмокли, а сердце так отчаянно заколотилось в груди, что казалось, она вот-вот лишится чувств прямо здесь, на улице.

«Зачем он приехал? — в полном смятении думала она, идя следом за всеми и чувствуя спиной его взгляд. — Ах, да! Он же привез жену и сына! Но зачем он так смотрит? Зачем? Зачем?» В тот первый день после больничного Злата Юрьевна не помнила, как проводила уроки, что говорила и говорила ли вообще. Мысли ее были о другом. Эта неожиданная встреча с Дорошем вмиг разрушила то хрупкое равновесие ее жизни, которое она с таким трудом пыталась выстроить. И лишь усилило чувство вины и запоздалых сожалений, которые терзали ее вот уже несколько дней.

Лешка, Лешка! Ее лучший друг! Как она могла, ну как допустила то, что служилось тем вечером или едва не случилось?! Неважно! Просто вдруг они перестали быть лучшими друзьями, став просто мужчиной и женщиной. А это не должно было случиться.

У Лешки наверняка что-то случилось тогда, он так поспешно уехал. Он явно был расстроен в тот вечер. И то, что она оказалась рядом… Полянская не хотела вспоминать все те слова которые он ей говорил, и ту невероятную нежность, которая была в его прикосновениях. И все же подсознательно она чувствовала: было не только это. Парень не искал с ней случайного утешения. Может быть, он действительно был в нее влюблен? И все то, о чем летом ей твердили мама и Анька, было правдой? Но ей всего этого не нужно.

К отчаянию, тоске и боли добавились еще раскаяние и стыд. Ведь на какое-то мгновение она позволила себе забыть обо всем, эгоистично решив: а вдруг поможет? Тогда не о Лешке она думала, а о себе. И только когда его горячие нежные руки коснулись ее обнаженной груди, встрепенулась, как будто опомнившись, и ужаснулась. Оттолкнув парня, она вскочила на ноги и, не в состоянии смотреть в его глаза, стала поспешно поправлять одежду.

Неловкость нарастала, как ком. Она отвернулась, понимая, что надо что-то сказать, извиниться, в конце концов, и как-то все исправить. Ведь она теряла друга. Но обернуться и заговорить так и не смогла. Не нашла слов. Просто ушла в другую комнату, так ничего и не сказав.

Блотский ушел, и в те первые мгновения ничего, кроме облегчения, Злата не почувствовала. И только к вечеру, когда на мобильный телефон пришло одно-единственное «Прости», она почувствовала, как стыд и раскаяние жгут душу. А потом она увидела Дороша, и ко всему прочему прибавилось еще и чувство вины. Получалось, она едва не предала. Нет, даже не Дороша. а саму себя и чувства, продолжавшие жить в ее сердце.

Каждый день, вставая утром с постели, Злата обещала себе позвонить Лешке и положить конец и своим терзаниям, и этому недоразумению, произошедшему между ними. Каждый день, возвращаясь с работы, она убеждала себя сесть, собраться с духом и набрать его номер. Но у ворот школы снова был Дорош, и от ее решимости не оставалось и следа. Все перемешалось в жизни, все стало каким-то неправильным и сложным, атак хотелось легкости и простоты.

А еще хотелось хоть с кем-нибудь поговорить, поделиться всем, что накопилось в душе. Может быть, даже попросить совета. Как-то так вышло, что все знакомые и подружки звонили все реже, и чаще всего разговоры их сводились к нескольким дежурным фразам… Студенческие годы закончились. Теперь у всех была другая, взрослая, жизнь, новые знакомые, какие-то свои заботы, и все меньше они общались.

Все чаще Злата вспоминала покойную Маринку и все так же тосковала по ней. Да, у них никогда не было ничего общего, но, наверное, именно поэтому Полянская знала, что подружка не стала бы заморачиваться и углубляться в сложности и рассуждения. Сказала бы, как думала — простои ясно. Но Маринки не было, и никого рядом не было, только люди, с которыми она работала, а они были ей чужими. Да и старушки в деревне, которые не могли ее понять…

Когда рейсового автобуса не было, в деревню Злату отвозил школьный. Сначала он развозил детей по близлежащим деревням, а потом, возвращаясь обратно к школе, забирал учителей, если те оставались так поздно, и по дороге в районный центр он делал крюк к Горновке. Чаще всего все учителя уезжали домой раньше, а она задерживалась в школе.

Злата знала, в какое время следует выходить на остановку, и никогда не опаздывала. Сегодня она тоже не опоздала, только автобуса все не было. Уже и солнце скрылось за деревенскими домами, алея закатом, и на небе зажглась первая звезда. На землю быстро опускался морозный вечер, а автобус так и не показался на дороге.

Засунув руки поглубже в карманы и притопывая на месте, Злата вглядывалась в даль, не теряя надежды. Между тем мороз пробирал до костей. Она съеживалась, пытаясь сохранить тепло, но уже почти не чувствовала пальцев на ногах.

В сердце потихоньку закрадывалось отчаяние. А что, если о ней забыли? А что, если что-то случилось и автобуса не будет? Что ей делать? Ночевать ей негде, а повторить подвиг и отправиться домой пешком она вряд ли решится. Она и сейчас, вспоминая тот вечер, содрогалась от ужаса. Ведь тогда с ней могло случиться все что угодно!

В быстро сгущающихся сумерках девушка увидела, как в школьной калитке показалась женская фигура. Злата не могла не узнать в ней Марину Александровну. Завуч почти всегда засиживалась допоздна и уходила с работы последней. Полянская поспешно отвернулась, надеясь остаться незамеченной.

— Злата Юрьевна!

Не вышло. Злата обернулась. Молодая женщина пошла в ее сторону.

— Злата Юрьевна, а вы что ж не уехали? — спросила завуч, подходя к ней.

— Наверное, я все же опоздала… — пробормотала девушка, превозмогая невыносимое желание отодвинуться, отвернуться, сбежать. Все эти дни после того, как она вышла на работу, Злата Полянская старательно избегала любых контактов с Мариной Александровной.

— А автобус сломался. В Горвале, на остановке, наверное, он просто замерз… Его не будет.

— Да?…

— Может быть, вам лучше позвонить кому-нибудь и попросить отвезти вас домой? — участливо предложила она.

— Да, конечно, — согласно кивнула девушка.

Сейчас Злату уже не волновало, что, по-видимому, домой придется идти пешком. Ей хотелось только одного, чтобы женщина ушла и оставила ее.

Марина Александровна обернулась. На дороге, ослепляя желтым светом фар, показалась машина.

— Злата Юрьевна, — начала завуч, но ей пришлось прерваться — залился мобильный телефон. — Простите…

Она достала его из сумочки и отвернулась.

— Да! Виталик, я на остановке… Да нет, ничего не случилось, просто автобус замерз в Горвале, а у нас учительница из Горновки, Злата Юрьевна…

Марина Александровна отключилась и снова обернулась к Полянской. Машина, что двигалась им навстречу, сбавила скорость и стала тормозить у остановки. Это была темно-синяя «ГАЗ ель».

— Злата Юрьевна, мой муж отвезет вас в Горновку, — сказала женщина.

— Нет! — испуганно выкрикнула Злата. — Нет, нет, спасибо! Не надо, я сама… Мне есть на чем… — залепетала она, чувствуя, как странно стучит в груди сердце, как кровь приливает к лицу и становится трудно дышать.

— Злата Юрьевна, да бросьте вы! Мой муж вас не съест…

— Да, нет, конечно… Но мне не хотелось бы причинять вам неудобства…

— Да какие там неудобства! Он просто отвезет вас. Идемте!

Злата покорно поплелась к машине, понимая, что дальнейшее сопротивление может показаться странным. Но как же труден был каждый шаг. Она шла, а хотелось развернуться и бежать от них без оглядки.

Марина Александровна открыла дверцу и пропустила девушку вперед.

— Здравствуйте, — едва смогла выдавить из себя Злата, вскарабкавшись в высокую кабину.

— Здравствуйте! — поздоровался Дорош.

Поздоровался звонко и весело, так, как здоровался всегда. Он, в отличие от нее, полностью владел собой. Его нисколько не смущало то, что в кабине рядом с ним и его женой сидела его бывшая любовница, и, кажется, даже забавляло.

Злата не подняла на него глаза. Сжавшись в комок в теплой кабине, обхватив обеими руками портфель и прижав его к себе, она сидела не шелохнувшись, словно окаменев, и дышать старалась через раз. Они о чем-то говорили, пока ехали до их дома, но Злата почти не слушала. Машину на заледеневших ухабах бросало из стороны в сторону, и их плечи и руки помимо воли то и дело соприкасались. И как бы Полянская ни старалась удержать равновесие, у нее все равно ничего не получалось. Ей хотелось отодвинуться как можно дальше, но двигаться было некуда.

Полянская молчала, упорно глядя на свои руки, а свет от приборной доски рассеивал темноту в кабине, и в поле ее зрения то и дело попадала его ладонь, когда он переключал передачи.

Едва Марина Александровна вышла, а мужчина ударах по газам. Злата забилась в дальний угол кабины. Дорош лишь усмехнулся, но не проронил ни слова.

Так они и ехали в полной тишине. Злата, отвернувшись, смотрела исключите льно в окно, вглядываясь в темноту за стеклом, а Дорош… Боковым зрением она видела: часто оборачивался в ее сторону. И улыбка, та самая, мальчишеская, озорная, которую она так любила, появлялась у него на губах. Ее бросало в жар, несмотря на то, что пальцев на ногах она по-прежнему не чувствовала. Ее трясло, и сердце клокотало где-то в горле. Ей так хотелось, чтобы они, наконец, приехали, и вместе с тем она не представляла, как проживет сегодняшний вечер, снова оставшись в полном одиночестве наедине со своей болью и своей любовью.

Когда они въехали в Горновку, Злата, как будто выйдя из транса, в котором она пребывала всю дорогу, пошевелилась и выпрямилась. Ну вот она и дома… Машина затормозила у обочины. Злата подождала, пока она остановится, и, не сказав Дорошу ни слова, открыла дверцу и вышла. Она осторожно обошла машину, боясь поскользнуться, и направилась к своей калитке.

За ее спиной хлопнула дверца со стороны водителя, и раздались шаги. Дорош шел за ней, шел к ней… Как странно, но девушка почти не удивилась этому! Ведь зачем-то он торчал у школьной калитки последние две недели. В какой-то момент безумно захотелось запереть калитку прямо у него перед носом, но она не стала этого делать.

Злата шла, не оглядываясь, до самого крыльца. Дорош шел следом, но не приближался, держась на расстоянии двух шагов, и даже когда она остановилась, чтобы отпереть замок во входных дверях, оставался поодаль. Наверняка он решил, что у девушки в любой момент может случиться истерика и она может броситься на него с кулаками!

Невеселая улыбка искривила Златины губы. Наверное, он правильно думал, а она… возможно, и набросилась бы на него несколькими неделями ранее, но сейчас…

Девушка вошла в дом. Темнота обступила со всех сторон. За ее спиной с приглушенным звуком закрылась входная дверь. Злата обернулась, собираясь включить свет, и почти столкнулась с Дорошем. Как он мог оказаться так близко так быстро? Ведь всего секунду назад за ним закрылась входная дверь. Она потянулась к выключателю на стене, но щелкнуть им не успела. Ладонь мужчины накрыла ее руку.

— Не надо! — негромко сказал он и сжал ее пальцы.

Полянская собралась было отступить, но мужчина не дал ей этого сделать. Он заключил ее в объятиях и привлек к себе сильно и властно. Лишая ее возможности сбежать, пошевелиться и даже дышать. А впрочем, девушка и не пыталась… только не сегодня, только не сейчас… Уткнувшись лицом в его куртку, вдохнув такой до боли знакомый аромат его парфюма, она, кажется, только сейчас осознала, как же соскучилась! И ничто и никто не смог бы сейчас оторвать ее от него. И пусть она понимала, что так нельзя, с ним нельзя, но сердце говорило обратное, и тело, каждая клеточка ее тела изнемогала от желания снова познать неземное блаженство от его рук и губ. И все слова, обиды и обвинения сейчас были ни к чему. Под покровом темноты в этом холодном доме сейчас властвовала страсть, та, которая не знала границ, та, что сметала все на своем пути…

Они целовались, как безумные, не в состоянии оторваться друг от друга, пытались снимать одежду, путались в темноте, теряя терпение, и снова целовались… Дорош потихоньку уводил ее вглубь дома.

Ее пуховик и его куртка остались валяться на полу в столовой. В зале он стащил с нее свитер и смог, наконец, расстегнуть бюстгальтер. Злата расправилась с его пуловером и теперь одну за другой расстегивала пуговички рубашки. Руки дрожали, и пальцы не слушались, она то и дело прижималась губами к его шее, обжигая горячим прерывистым дыханием. Дорош сжимал ладонями ее груди, и ей хотелось кричать от немыслимого удовольствия…

Добравшись до спальни, они, наконец, смогли избавиться от одежды. Обнаженные, прижимались друг к другу, покрывая тела поцелуями и лаская руками.

— Я упаду сейчас… — прошептала Злата, которую и правда ноги уже не держали.

— Я держу тебя? — выдохнул мужчина.

Обхватив ее за талию, он еще крепче прижал ее к себе. Ей хотелось раствориться в нем, стать с ним единым целым, чтобы никогда не расставаться, чтобы вот так и остаться в его руках…

Потом она оказалась на кровати, а он, склонившись над ней, все ласкал и ласкал ее, доводя до исступления. Злата выгибалась навстречу его рукам, как будто со стороны слыша собственные стоны.

— Поцелуй меня… — как заклинание шептала она. — Поцелуй меня… — повторяла снова и снова, когда их губы разъединялись.

— Я целовал тебя уже много раз… — шептал в ответ мужчина.

— Тогда можно я тебя поцелую? — не открывая глаз, отвечала она и снова тянулась к нему.

Потом, когда все закончилось и Дорош, обмякнув, прижал ее к кровати всем телом, уткнувшись лицом в ложбинку между шеей и плечом, Злата приникла щекой к его виску, рассеянно гладя влажные волосы у него на затылке. Она чувствовала, как вздрагивает и тяжелеет его тело, как громко и быстро бьется в груди сердце, как постепенно выравнивается дыхание. Сердце щемило от невероятной, всеобъемлющей любви к нему и только к нему! И он тоже, она это знала, любил ее. Так что же разлучило их? Ах, да! Он женат… Как странно, но на какой-то миг она забыла об этом.

Ее ладонь безвольно упала на подушку. Виталя поднял голову и, улыбнувшись, легко коснулся ее губ.

— Холодно у тебя, надо протопить! — сказал он. — Давай, золотая моя, я встану и принесу дров! — и, приподнявшись на локтях, отстранился от нее. — А ты давай, кутайся в одеяла и грейся! — он встал и включил в комнате свет.

— Нет, я тоже встану.

Девушка соскользнула с постели и подняла с пола свое нижнее белье. Они стояли так близко друг от друга и одевались, глядя друг другу в глаза. Улыбаясь, обменивались короткими поцелуями, пока, наконец, Дорош не набросил на шею девушки свою футболку и, притянув к себе, не подарил ей страстный и глубокий поцелуй. Но сколько бы он ни целовал ее и как бы ни смотрел, в голове вертелось только одно: «Он уедет! Он уедет, а я останусь одна, теперь по-другому не будет».

Он уехал поздно ночью. Злата приготовила им поесть и поставила чайник. Они не заговорили о том, что он, возможно, останется на ночь, как оставался когда-то. Теперь все изменилось, теперь не только он, но и Злата должна была учитывать неоспоримый факт его семейного положения. А посему было понятно: ничего менять в этом он не собирается. Они не обсуждали это, вообще не касались этой темы, как будто и не было этого месяца разлуки между ними. Только теперь она не была его любимой девушкой. Теперь она была его любовницей, а значит, правила несколько менялись…

Злата не пошла его провожать. Подойдя к окну в зале, она прижалась виском к косяку и долго стояла так. Дорош уже давно уехал, а Злата все всматривалась в снежную темноту за окном и как будто наяву видела, как он возвращается домой, заходит в дом, где спит сын и ждет жена, как что-то врет ей, а потом ложится с ней в постель. И, закрывая глаза, вспоминает ли ее? Или в его доме, в его супружеской постели, в объятиях жены даже воспоминаниям о ней нет места?

Слезы покатились по щекам, а на ум пришли строчки из той песни, которую пел ей Лешка. Не нужно было поддаваться чувствам, прошлое но вернешь, и она водь знала, что ничего из этого не выйдет. Не станет она счастливой, так и будет третьей лишней. И не сможет долго притворяться, и даже не перед ним — больше перед собой.

Она полночи проплакала, уткнувшись лицом в подушку, и ей казалось, сердце не выдержит, разорвется от боли и отчаяния, терзавших его. Утром с твердостью внезапно повзрослевшей женщины Злата приняла решение.

— Злата Юрьевна! — уже битый час Марина Александровна пыталась достучаться до Полянской, приводя десятки доводов о поспешности и неправильности ее поступка, но девушка была непреклонна.

— Марина Александровна, простите, но… Я, правда, не могу больше работать здесь. Мне нужно уволиться, я должна…

— Вы куда-то уезжаете? В районный центр? Но вам совсем необязательно уходить от нас. Большинство учителей в нашей школе ездят из города. Мне казалось, вам у нас нравится, и дети вас полюбили.

Злата на мгновение закрыла глаза. Она чувствовала себя ужасно. Прошло несколько дней после того, как Виталя подвозил ее в Горновку, после того, как он остался, после того, как они снова стали близки. Все эти несколько дней стали настоящей пыткой для Златы. Она не могла притворяться и не могла видеть Марину Александровну. Слишком стыдно ей было и слишком больно. Она завидовала ей, она ревновала к ней, она хотела бы оказаться на ее месте. Но вместе с тем ей было жалко эту женщину, умную, интеллигентную, симпатичную, может быть, чуточку строгую, но ведь завуч не могла быть другой. Это была пытка, которую Злата Полянская не могла больше выносить. Решение уволиться пришло само собой и показалось единственно правильным.

Она не стала ни с кем советоваться и ничего не сказала маме, просто пришла и написала заявление. Теперь она знала, что должна делать.

Вечером приехал Дорош. Злата, как раз поужинав, сделала себе чай и, забравшись с ногами на табуретку, сидела, обхватив чашку руками и задумчиво глядя в темноту за окном. Дверь была не заперта, а она не услышала, как подъехала машина. Просто обернулась, когда хлопнула входная дверь, а через секунду в проеме двери возникла его фигура.

Сердце екнуло в груди и сильнее забилось, когда их взгляды встретились. Он ни разу не позвонил за эти несколько дней, а она, отчаянно желая услышать его голос, сама не решалась набрать. Она не знала, когда он приедет снова и приедет ли вообще. Теперь она могла только ждать его и молиться, чтобы каждая новая встреча с ним не стала последней.

— Привет! — сказал он и улыбнулся, но в глазах не было улыбки — они смотрели настороженно и выжидающе.

— Привет. Будешь чай? — спросила она, вставая из-за стола. — Чайник горячий еще. Только что вскипел.

— Ну да, не откажусь. На улице жутко холодно.

Мужчина снял шапку, расстегнул молнию в куртке и прошел на кухню. Опустившись на табуретку, он сомкнул руки в замок и с повышенным интересом стал рассматривать цветочный узор на оконных занавесках.

Он молчал. Молчала и Злата, пока делала ему чай.

— Может, сделать тебе бутерброд? — спросила она, ставя перед ним чашку с дымящимся ароматным чаем.

— Нет, спасибо.

Злата собралась было отойти, но Виталя удержал ее за руку.

— Что случилось, золотая моя, и куда это ты собралась? — с улыбкой и невероятной нежностью в голосе спросил он, спросил так, как спрашивал раньше.

Он, конечно же, уже обо всем знал.

— Постой-постой, дай я угадаю! Лешка Блотский позвал тебя замуж, ты согласилась и теперь уезжаешь с ним в Минск?!

Злата улыбнулась.

— Я прав? Могу поспорить, решили вы все, когда он был здесь в последний раз! Вы выглядели такими счастливыми, такими влюбленными…

— Ты видел меня с Лешкой? — в испуге спросила она, и ее и без того большие глаза сделались огромными.

— Видел. На старый Новый год. Ты не появлялась на работе, а я не мог больше не видеть тебя. Я беспокоился, и мне хотелось хотя бы просто убедиться, что с тобой все в порядке, что ты жива-здорова, — мужчина усмехнулся. — Я и убедился. Так я прав?

— Я думала, ты развлекаешься там, в домике. Думала, ты привез туда другую девушку… Знаешь, что в школе говорили о тебе?

— Догадываюсь. Что я ужасный бабник. Что девок у меня было пруд пруди И я только и делаю, что изменяю своей жене на протяжении всей совместной жизни. Так?

— Примерно! А еще говорили, что Марина Александровна обо всем знает…

— Марина Александровна, конечно, подозревает, но роман у меня только с тобой. Злата послушай, — тяжело вздохнув, заговорил мужчина, отбросив свою наигранную веселость — Послушай и запомни, больше мы к этому разговору возвращаться не будем. Я не стану сейчас обсуждать с тобой свою семейную жизнь не стану ни в чем оправдываться и что-то объяснять. Я просто хочу, чтобы ты знала: ты мне не безразлична. Именно поэтому я и не сказал тебе всей правды и именно поэтому я сейчас здесь. Но! Это не значит, что я держу тебя! Я знаю, ты обязательно должна выйти замуж и родить ребенка! Тебе надо устраивать свою жизнь! Я ни в коей мере не хочу тебе в этом мешать! И если ты выбрала Лешку…

— И ты меня вот так просто отпустишь? — спросила она дрогнувшим голосом, проглотив рыдания, застрявшие в горле.

Она смотрела в темные миндалевидные глаза своими — огромными голубыми, блестевшими от слез. За его глаза и улыбку в эти мгновения она готова была отдать свою жизнь Отдать всю, без остатка, отказавшись от всего, только чтобы он был, просто был, пусть даже и редким гостем в ее жизни. Он ведь был ей таким родным, таким близким, он был неотъемлемой частью ее самой.

— Ну, не так просто! — улыбнулся он и притянул ее к себе. — И я все же надеюсь, что даже после твоего замужества мы не перестанем дружить!

Дорош обнял ее, усадил к себе на колени и коснулся губами ее щеки. Злата же в ответ обвила руками его шею и, вдохнув такой знакомый до боли аромат его парфюма, прижалась губами к его виску.

— Я не собираюсь замуж за Лешку, просто учительская деятельность, как оказалось, не моя стезя. Я не хочу больше работать учительницей в этой школе. Деньги у меня пока есть, а весной я найду себе что-нибудь другое, — тихо сказала она, не собираясь открывать ему истинных мотивов своего поступка, а их было много.

Дорош ничего не ответил, просто поднял голову и коснулся своими сухими горячими губами ее губ, мягких, чувственных, пахнувших лесными ягодами. Где-то на самом донышке его души шевельнулась совесть, которая редко давала о себе знать. Ведь он с самого начала знал, почему она ушла. Ведь он знал Злату Юрьевну Полянскую.

Спустя несколько дней в окошко Златиного дома постучали. Вечерело. За окном завывала вьюга. Девушка никого не ждала, сидела с ноутбуком в столовой за столом, а рядом в подсвечнике стояла свеча, да и лампа керосиновая всегда была наготове. Свет этой зимой в Горновке отключался часто, особенно в такую непогоду.

Она испуганно вздрогнула и, чуть отодвинув занавеску, стала вглядываться в темноту. А там, кутаясь в пуховый платок, согнувшись, стояла баба Маня.

Злата отодвинула стул и опрометью бросилась на веранду.

— Ну i мяце! Ну i мяце! I калi ужо гэта зiма кончыцца! — сетовала старушка, снимая с себя платок и стряхивая снег. — А у цябе цёпла, Златуля. Хвацiць табе дроу да канца зiмы?

— Должно хватить! — кивнула Злата, выжидающе поглядывая на старушку. Понятное дело, она пришла не просто так. Наверное, что-то случилось. Она помогла бабе Мане снять полушубок и провела в столовую.

— Пойду, поставлю чайник, — сказала она и отправилась на кухню.

Старушка с ахами и охами опустилась на стулу теплой печки.

— I мне хвацiць. А не, дык па вясне вазiць будуць, купiм! Абы дажылi да вясны. А я, Златуля, во прыйшла цябе праведаць! Тэляфоны зноу жа не работаюць! Жывём радам, а за усю зiму бачымся нечаста! Як ты тут адна? Нiна была у меня заучора, казала, ты на работу не ездзiш. Захварэла, мо?

— Уволилась! — крикнула из кухни Злата.

— Чаго? — изумилась старушка. — Харошая ж работа! Мая унучка работая вучыцельнiцай. Ёй наравiцца, яна i кватэру сабе пастроiла! А ты, мо, тожа да маткi у горад паедзеш?

— Нет, не поеду! Просто планы на жизнь у меня несколько изменились!

Злата вошла в комнату с двумя чашками горячего чая, а потом принесла еще конфетницу с печеньем и блюдечко с лимоном.

— Баб Мань, давайте пить чай, а то вы ведь замерзли совсем. Да вы не переживайте за меня, со мной все будет хорошо!

— Ён ездзiць? — спросила баба Маня, понизив голос.

Спросила об этом впервые, а Злата прямо вздрогнула, и щеки сразу заалели. Она никогда не задумывалась, знают ли в Горновке о ней и о Дороше. Оказывается, они все знали и, скорее всего, не одобряли ее выбор.

— Бачыла колькi разоу, стаяу тут… Кiдай ты яго, Златуля, не пара ён табе! Абiдзя ды кiне, ды яшчэ з дзiцём… Паслухайся старую бабу! Гора не абярэшся з iм. Лепш бы ты з Лёшкам была! Шчасця табе з iм было б… Звоня ён?

— Нет, — коротко бросила Злата, усаживаясь за стол напротив бабы Мани, но не решаясь, однако, встретиться с ней взглядом.

— Гора у iх, — тяжело и горестно вздохнув, сказала баба Маня. — Цiмафееуна не казала раней, а тут прыйшла сёння да i плача. Дачка яе, Лёшкi матка, бальная вельмi. Рак у яе. Рак па-жэнскi. Пасля Новага года ёй апярацыю рабiлi, а тады i аблучалi. Толькi нiчога не памагло. Рак усё нутро сжырае… Позна ужо, корнi пайшлi, i нiчога нельга зрабiць. Цiмафееуна заутра з дзедам паедуць у Мiнск. Дадому яе адпусцiлi памiраць! — вытирая мокрую щеку, закончила баба Маня.

— К-как?… — заикаясь, спросила Злата, не веря собственным ушам, ведь Лешка ничего не говорил ей. — Но…

Потом девушка вспомнила его глаза и то, какими грустными и печальными они были, несмотря на все его старания держаться и не подавать виду. Да, он смеялся и пел вместе с ней, но в голубых глазах его застыла тревога и затаенная боль, причину которой Злата не смогла разгадать. Она была так поглощена собственными несчастьями, что даже не заметила, что с Лешкой что-то не так! Но почему он ничего не сказал ей?

Впрочем, она знала, почему. Он не хотел здесь говорить об этом. Леша уехал из Минска в надежде хоть на несколько дней забыться и отвлечься. Ведь он сходил с ума от тревоги и беспокойства, но не мог расстраивать еще и ее. И то, что произошло потом… И его скорый отъезд… Наверняка из Минска пришли неутешительные новости, и парень был в отчаянии! Она ведь помнила слезы в его глазах и то, как неистово он прижимал ее к себе! Ах, Лешка, Лешка! Бедный Лешка!

От жалости у девушки слезы навернулись на глаза. Она даже на мгновение не могла представить, что испытывает сейчас ее друг. И как ему приходится… Знать, что мама умирает… Знать, что ей уже ничто не поможет… Знать, что остались считанные дни…

— Боже мой… — потрясенно выдохнула девушка, чувствуя, как холодеет душа.

Ведь то, что пережила она, расставшись с Виталей, теперь казалось сущим пустяком по сравнению с тем, что сейчас переживал Блотский.

Глава 27

В середине марта с крыш зазвенела капель. Зима еще противилась весне, не желая уступать, и швырялась мокрыми снегами и морозными ночами, но солнышко светило все ярче. По краям дороги грязный снег быстро таял, и бежали ручьи сметая все на своем пути. В лужицах отражалось высокое прозрачное чистое голубое небо, и к вечеру, когда солнце клонилось к горизонту и синие тени удлинялись, а золотистый мягкий свет заливал окрестности, природа пробуждалась. Деревья, все еще голые и серые, серебрились жемчужным светом. И в перезвоне капели, и в неожиданной трели синички, и в самом воздухе звучала песнь весне.

Невозможно было усидеть такими вечерами дома. Злата выходила из дома и гуляла по безлюдной деревне, пока в небе не зажигались далекие бледные звезды. И ни внезапные порывы ледяного ветра, ни мокрые ноги не могли заставить ее вернуться в дом.

По утрам, когда вставало солнце и небо еще было бледным, как акварель, над землей плыла легкая дымка. Зима действительно закончилась, и в сердце Златы тоже. Она чувствовала это и по тому, что быстрее бежала кровь по жилам, и по тому, как снова хотелось вдохнуть полной грудью воздух, наполненный ароматом талого снега, сырой земли и деревьев, и ощутить беспричинную радость. Снова хотелось мечтать, любить и жить!

Злата ждала прихода весны с нетерпением. Зима казалась бесконечной, а так хотелось птичьего гомона и тепла, так хотелось зелененькой травки и яркого солнышка. Хотелось копаться в огороде, заниматься цветами, хотелось оживления и в деревне. Ведь с приходом тепла, Полянская это знала, начнут приезжать дачники. И вообще ей казалось, что с приходом весны и в ее жизни все изменится. Ведь она уже закончила свой роман, откорректировала его и разослала по всем издательствам Минска. Она жила надеждой и ждала звонка. Она не верила, что может быть по-другому.

Девушка никому обо всем этом не рассказывала, и Дорош, быть может, был единственным, кто знал, что в действительности происходит и какие мысли роятся в прелестной головке Златы Юрьевны Полянской. Просто он был почти единственным, кто бывал у нее в доме. Старушки, которые иногда заходили к ней, были не в счет — они не были столь проницательными.

Но эти самые старушки поверили бы в нее безоговорочно, если бы знали, а Дорош воспринимал ее творчество и мечты о карьере писательницы лишь как причуды, капризы и детскую блажь Он с улыбкой выслушивал ее разглагольствования о современной литературе и издательской деятельности, соглашался, когда она начинала критиковать многое из того, что печаталось в российских издательствах, и возмущался вместе с ней несправедливостью происходящего. Любому было ясно: теперь издательская деятельность была лишь бизнесом, приносящим неплохой доход, а по-настоящему талантливые люди могли либо печататься за свой счет, либо искать спонсоров, либо навсегда забыть о писательстве как таковом.

Но все ее разговоры в большей степени просто забавляли его — Виталя не воспринимал их всерьез. Дорош знал жизнь не по мечтам, не по иллюзиям, не понаслышке. Но он никогда не перечил ей. Просто каждый раз, уезжая от нее, оставлял в прихожей на столе деньги. Мечты мечтами, но ими сыт не будешь, это он как раз знал наверняка.

А Злата хотела писать романы. Более того, всю свою дальнейшую жизнь она связывала только с ними. И именно исходя из этого она строила планы на будущее.

Мама, конечно, беспокоилась за нее. Приезжала на выходные, пыталась поговорить, надеясь вызвать Злату на откровенность. Каждый раз, заглядывая в чуть поблекшие, но все еще голубые мамины глаза, Полянская видела там тревогу и немой вопрос. Девушка была довольно близка с матерью, но за последний год все переменилось. Она замкнулась в себе, отгородив свою личную жизнь ото всех. Впрочем, не только личную.

Бывая в городе, она не всегда заходила домой и не говорила, зачем приезжает, только потом знакомые Лены Викторовны передавали, что видели ее дочь то в детском отделении городской больницы, то в райисполкоме. Что Злата там делала, оставалось для Полянской-старшей загадкой.

Однажды, в конце марта, отправившись погулять по деревне, девушка в сумерках возвращалась домой. Так бывало почти всегда, когда она выходила. Кто-нибудь неизменно перехватывал ее и зазывал к себе в гости. И каждый раз бабульки, да и не только они, считали своим долгом накормить ее как следует да еще и всучить что-нибудь с собой. Так случилось и в этот раз: она застряла у Руденков и теперь возвращалась с корзинкой яиц. Вообще-то девушка чувствовала себя ужасно неловко, но обижать отказом людей, которые давали ей от всего сердца не хотелось. Злата благодарила и брала, зная, что отказываться бесполезно. Такие здесь были люди.

Руденки жили за поворотом дороги, как раз напротив дачи Дороша. Из-за этого она не сразу увидела столпотворение машин и людей у дома Тимофеевны, а увидев, сбилась с шагу и, остановившись на полпути, почувствовала, как сердце отчаянно заколотилось в груди.

Тимофеевны уже больше месяца не было в Горновке. Уехав в Минск к больной дочке, она сюда ни разу не заглянула. Дед тоже иногда уезжал, оставляя хозяйство на Маськов, но через день-другой возвращался, старея и горбясь на глазах.

Баба Маня ничего не говорила Злате, наверное, думала, что девушка звонит Лешке и в курсе событий. Но Полянская не звонила, так ни разу и не решилась набрать номер Блотского. Все слова, которые она прокручивала в уме, казались такими нелепыми и глупыми и совершенно неуместными. То ей хотелось, притворившись несведущей, позвонить и просто спросить, как его дела? Правда, она почти сразу отбрасывала эту мысль, понимая, что это слишком жестоко. Сочувствие ее могло расстроить парня еще больше. И чем больше она оттягивала звонок в Минск, тем труднее и невозможнее он казался. И вот теперь Лешкина мама умерла.

Злата повернула обратно и бросилась бежать. Она знала, что просто так не сможет пройти мимо их дома. Уже совсем стемнело, когда она через огороды, увязая в грязи и спотыкаясь на ухабах и кочках, добралась, наконец, до дома. Ее трясло и было трудно дышать от рыданий, застрявших в груди. Закрыв за собой двери веранды, она как подкошенная опустилась на ближайший стул и закрыла лицо руками. Сквозь тяжелое дыхание прорывались всхлипывания, но глаза оставались сухими.

Сознание просто не могло охватить всю сущность произошедшего. Злата только понимала — это ужасно! Так не должно было случиться! Это несправедливо и жестоко! Ведь Лешкина мама еще молода! В суеверном страхе Полянская даже перекрестилась, лишь на мгновение представив, как бы она себя чувствовала, если бы такое случилось с ее мамой. «Бедный Лешка! И Тимофеевна тоже! И дед… Что же делать?»

Поднявшись со стула и вытерев глаза, девушка сняла грязные мокрые сапоги и вошла в дом. «Надо сходить к ним…»

Озноб пробежал по спине. Она до сих пор помнила, как долго и как тяжело приходила в себя после похорон Маринки. Как страшно ей было одной по ночам и как долго ей казалось, что душа Маринки все еще здесь, бродит у ее дома и не знает покоя…

Злата подошла к столу в прихожей и потянулась к телефону. И испуганно вскрикнула, когда он пронзительно затрещал на весь дом.

— Ой, Златуля, гора ж якое!.. — заголосила баба Маня, как только девушка взяла трубку. — Памерла ж дачка Цiмафееуны! Сюды прывезлi хаваць! Ой-яй-ёй! Такая маладая! Ёй жа жыць i жыць…

— Я знаю. Видела, как привезли, — тихо сказала Злата.

— Цiмафееуна галасiла на усю вулiцу… Ай, божачкi! Гэта ж нада, матцы дачку перажыць…

— Баба Маня, а когда похороны?

— Заутра. Во пераначуе, i к абеду пахаваюць!

— Так, может, надо было бы сходить к ним?

— Нада, Злату лечка, нада! Нада пайсцi! Ты прыходзь да мяне, а там Нiна падойдзе, i пойдзем!

Посидев еще немного, девушка отправилась в комнату бабы Тани. Там, в шкафу, где хранились старые вещи бабушки и деда, она отыскала черную гипюровую косынку. Именно ее повязывала мама, когда умерла бабушка. Убрав под нее волосы, она быстро завязала ее, обмотав вокруг шеи, и снова вернулась в прихожую. Здесь, в тумбочке под телевизором, между книгами, хранились деньги, которые оставлял Дорош. Она собиралась их вернуть, но теперь… Что ж, придется доложить потом… Она отсчитала половину, а остальное положила обратно. Сунув в карман куртки валокордин и нашатырь, она погасила везде свет и вышла из дома.

В тяжелом молчании они ждали бабу Нину, каждая думала о своем. Смерть, будь то близкого человека или едва знакомого, всегда одинаково ужасна. И всегда заставляет задуматься. Она как будто на мгновение сбрасывает с глаз пелену иллюзий, мечтаний и надежд, обнажая сущность человеческого бытия. И конец, единый для всех. Люди, особенно молодые, редко думают о смерти. Стоя на пороге жизни, разве можно думать о ее конце? Юность, буйная и беспечная, как весна, сметает все на своем пути. Потому любое столкновение со смертью потрясает, надолго лишает покоя, повергая в пучину сомнений и тревог. И один вопрос, всего один не дает покоя: к чему тогда все, если все равно один конец?

Злата Полянская боялась смерти. Она до сих пор с содроганием вспоминала, как в ту ночь, перед Новым годом, когда она пробиралась домой сквозь вьюгу, мысли о смерти казались ей желанными! Как могла она тогда хоть на мгновение подумать о том, чтобы добровольно лишить себя жизни, когда тысячи людей во всем мире борются и благодарят бога за каждый прожитый день, зная, что обречены?

Баба Маня тяжело вздыхала и поглядывала в окно. Там, за забором, все окна в доме Тимофеевны светились. Девушка была уверена, что баба Маня, да и баба Нина не боятся смерти. Они прожили жизнь, вырастили детей и внуков, дождались правнуков и давно смирились с тем, что конец близок.

Когда пришла баба Нина, девушка как будто очнулась от невеселых мыслей и, вспомнив про деньги, всучила их бабе Мане. Она не знала, как надо давать деньги в таких случаях, и всегда чувствовала себя неловко.

Бредя следом за старушками, Злата все отчетливее понимала, с каким трудом дается каждый шаг. Она сжимала руки в кулаки в карманах куртки и неимоверными усилиями воли заставляла себя идти.

В большом, ярко освещенном доме Тимофеевны было полно людей. Молчаливые, притихшие, они двигались как тени, избегая взглядов друг другу в глаза, и тихонько переговаривались. В доме, перебивая все другие запахи, уже распространился запах восковых свечей. Приторно-сладкий аромат источали живые цветы.

«Лилии… — рассеянно подумала Злата. — Но почему этот запах вызывает у меня тошноту? Ведь в моем саду эти цветы так приятно пахнут…»

Ко всему этому примешивался запах валокордина и покойника. Этот запах Полянская распознала сразу, так долго пахло у них в доме, когда умерла бабушка, и Маринка, и теперь вот Лешкина мама. Сердце колотилось в груди, когда Злата переступала порог большого зала, двигаясь вслед за старушками и едва сдерживая желание, как в детстве, ухватиться за подол бабушкиной юбки. И хоть убей, не могла вспомнить, как же звали Лешину маму. Ей почему-то казалось, она точно знала ее имя. Ей казалось, парень или его бабушка упоминали его и не раз, а она забыла…

Как странно: в просторном доме Тимофеевны толпились люди, а здесь, в зале, где среди множества живых цветов и свечей стоял гроб, обитый бордовым бархатом и белым атласом, сидели только два человека — Лешка и его отец. Блотский-младший, похудевший, осунувшийся, с темными кругами под глазами, со скорбно опущенными уголками губ, сидел, сжав руки в замок, и потухшим, отсутствующим взглядом смотрел куда-то в пространство, не видя людей, которые заходили и уходили не слыша приглушенных голосов, не чувствуя запахов. Оглушенный горем и не смирившийся с потерей, он, казалось, словно окаменел.

Блотский-старший, сгорбившись, сидел, безжизненно свесив руки, и не сводил воспаленных глаз с навеки застывшего лица жены. Он смотрел на нее и смотрел, гипнотизируя как будто это могло оживить ее, как будто хотел насмотреться на нее на всю оставшуюся жизнь…

Обе старушки подошли к гробу, а Злата так и не смогла переступить порог этой комнаты. Баба Маня подошла к Лешке. Положив руки ему на плечи, она обняла его, на мгновение прижав к себе, и что-то зашептала на ухо, но парень остался безучастным и к ее объятьям, и к словам. И потому выражению, которое Злата прочла в его глазах, она догадалась, что Лешке сейчас хочется лишь одного: чтобы его оставили в покое. Ему не хотелось ни участия, ни сочувствия. Только чтобы его трогали и дали побыть эти последние часы наедине с матерью, наедине со своим горем. Каким бы сердечным ни было их сострадание, ни Лешке, ни его отцу, ни Тимофеевне с дедом легче от этого не становилось. Потому Злата и не стала подходить. Постояла немного, кусая губы, а потом вышла.

На кухне какие-то совершенно незнакомые Полянской женщины готовились к завтрашнему поминальному столу, и Тимофеевна была среди них. Что-то подавала, говорила, отходила, подходила и то и дело вытирала слезы, беспрестанно катившиеся по морщинистым щекам. Злата подошла к ней, чтобы выразить соболезнования, но слова не шли с языка. Она взяла ее дрожащие руки в свои, пожимая их, а потом просто обняла ее и почувствовала, как затряслись плечи Ольги Тимофеевны.

Баба Маня и баба Нина собирались остаться на ночь, поэтому домой Злата отправилась одна. Она неторопливо брела по дороге, глядя, как мерцают звезды на небе, и мысли ее были невеселыми. Дорога сделала поворот, и только сейчас девушка увидела очертания большой машины на обочине у своего дома. Конечно, это была «ГАЗель» Дороша, а свой мобильный девушка оставила дома. Поравнявшись с машиной, Злата остановилась. Виталя выбрался из кабины и захлопнул дверцу.

— Ух! — поежился он. — Я уже успел замерзнуть! Где это ты бродишь по ночам, а, Злата Юрьевна?

— Ты не говорил, что приедешь, — спокойно сказала девушка и пошла к калитке.

— Так я ведь и сам не знал, что смогу. Меня попросили в город одного человека отвезти к поезду, вот я и решил на обратном пути сделать круг и к тебе заехать. К тому же я звонил. Ты почему телефон не берешь и что это за ночные похождения? Сашки, конечно, уже нет в деревне, но мало ли кто может сюда забрести…

— Я у Тимофеевны была. Лешкина мама умерла, ее привезли хоронить сюда.

— Да? — оторопел мужчина. — А она что, болела?

— Да. У нее был рак.

— М-да… — только и смог сказать мужчина.

В темный дом они вошли в полном молчании. Дорош сел на стул в прихожей и, сняв шапку, поправил растрепавшиеся волосы. «Куртку снимать не стал, значит, уедет еще раньше», — предположила Злата. Но ей так хотелось, чтобы он остался.

Она с нетерпением ждала его приездов и в полной мере наслаждалась тем минутным счастьем, которое он ей дарил. Наслаждалась его улыбками и нежностью темных миндалевидных глаз. И он даже не догадывался, как больно ей было каждый раз, когда он уезжал, счастливый, довольный, удовлетворенный…

Девушка медленно развязала ажурную косынку и подошла к нему. Дорош поднял на нее глаза, и знакомая улыбка, от которой у нее сильнее забилось сердце, тронула его красиво очерченные губы.

— Что? — спросил он.

Девушка подошла вплотную и, обняв руками его шею, стала покрывать его щеку, ушко и висок короткими легкими поцелуями.

— И что ты делаешь? — спросил он. — Я ж ненадолго приехал.

— Я знаю, — прошептала девушка и коснулась губами уголка его губ.

Мужчина тихонько рассмеялся, а Злата почувствовала, как ее сердце переполняет любовь к нему. Дорош повернулся и, обняв ее за талию, притянул к себе и усадил на колено.

— Я вообще-то приехал, чтобы тебе сказать кое-что! — сказал он, по-прежнему продолжая улыбаться.

— Что?

Сердце испуганно дрогнуло в груди, прежде чем Злата приказала себе не впадать в панику раньше времени.

— В ближайшие недели меня не будет. Не будет не только в Горновке и на работе, меня вообще в стране не будет! Я в отпуск ухожу, и мы улетаем в Эмираты! — сказал Виталя, не глядя, однако, ей в лицо.

— Да? — только и смогла вымолвить девушка.

Разочарование, боль и обида сдавили грудь, прежде чем разум возобладал над сердцем. Но картины одна краше другой все равно успели мелькнуть перед ее мысленным взором до того, как разбились вдребезги.

Целые две недели они могли бы быть вместе. Они могли бы плавать в теплом ласковом море, валяться на песчаных пляжах, плавать на яхте. побывать на сафари, они могли бы, взявшись за руки, гулять по арабским базарам, пить ледяные коктейли, есть экзотические фрукты, а ночи напролет предаваться любви в шикарной белоснежной постели. Они могли бы, если бы… Но этого никогда не будет. Он едет туда с семьей!

— Здорово! — подавив в себе и зависть, и ревность, и боль, девушка изобразила на лице детское изумление и восторг. — Эмираты — чудная страна! Когда вы улетаете? — она постаралась, чтобы голос ее звучал легко и непринужденно. Ни за что на свете она не хотела, чтобы он догадался, какие чувства обуревают ее на самом деле.

— Через несколько дней. Что тебе привезти?

Девушка пожала плечами.

— Возвращайся поскорее… — только и сказала она.

— Я все равно привезу тебе что-нибудь?

Девушка уткнулась щекой ему в шею, пряча горькую усмешку. Он, видно, полагал, что, как ребенок, она с нетерпением будет ждать его приезда, чтобы получить обещанную игрушку, и гадать, что ж он привезет.

Полянская зажмурилась и коснулась губами его шеи, не увидев, как Дорош украдкой взглянул на настенные часы. Ему нужно было ехать. Накануне отъезда ему вовсе не хотелось портить отношения с женой, но и Злату оставить просто так он не мог.

Чуть отстранившись, Дорош приподнял двумя пальцами ее лицо и коснулся губами ее губ. Они целовались и целовались, а потом перебрались на диван, предавшись любви прямо здесь, в прихожей… Их ласки были горячими, страстными, торопливыми, но впервые даже они не могли отвлечь Злату Полянскую от грустных мыслей. Он обнимал ее, сжимал в объятиях, даря ей жгучее наслаждение, а она кусала губы, сдерживая слова, рвущиеся из груди. «Не уходи! — беззвучно шептали ее губы. — Не уезжай! Не оставляй меня! Ведь ты мне так нужен…» Но Дорош не услышал этой немой мольбы, не прочел ее в огромных, влажных от едва сдерживаемых слез глазах. Он ушел, не обернувшись, а она снова осталась одна…

Лешкину маму хоронили на следующий день к обеду. Из районного центра приехал батюшка, а из Минска — друзья и знакомые Блотских, которые хотели проводить женщину в последний путь.

Злата хотела было пойти к ним, но, увидев, сколько машин стоит у них перед домом, оставила эту затею. Было понятно, что там и без нее не протолкнуться. Когда похоронная процессия двинулась по деревне в сторону старого кладбища, она просто пристроилась рядом и так и шла до самого кладбища, окруженная совершенно незнакомыми людьми. И как бы она ни старалась, но никого из старушек в этой большой толпе ей высмотреть не удалось.

Где-то там, впереди, у самого гроба, были Лешка и его отец, Тимофеевна с дедом и другие близкие родственники, а из деревенских она была одна. Только уже в самом начале деревни ей попались на глаза баба Ариша с бабой Валей. Они вдвоем сидели на лавочке, одинокие, старые и в общем-то никому не нужные. Сидели, притулившись друг к дружке, кутались в старые потрепанные фуфайки и подслеповатыми, слезящимися от яркого весеннего солнышка глазами провожали эту слишком пышную, слишком многолюдную для Горновки похоронную процессию. А небо над ними было таким высоким, чистым, ясным, бледно-голубым…

На кладбище Злата даже не стала подходить к могиле, понимая, что туда ей не пробиться. Пока батюшка читал молитвы, она постояла немного в сторонке ото всех, а потом не в состоянии выносить горьких стенаний Тимофеевны и причитаний каких-то женщин, потихоньку пошла по кладбищу. Задержалась немного у ограды бабушки Сони и деда Вити, убрала ветку с новых надгробий двум юным сестрам-партизанкам, которых немцы расстреляли в войну. Эти надгробия райисполком поставил в прошлом году ко Дню Победы. Потом перешагнула через давно поваленную ограду в этой, старой, части кладбища и пошла домой.

В окно она видела, как возвращались с кладбища, а потом ближе к вечеру одна за другой проехали мимо ее дома машины. Возможно, Лешка с отцом тоже уехали в Минск, а она так и не повидала его. Ведь они были друзьями, и она должна была поддержать его, ведь сколько раз одно лишь его присутствие в ее жизни разгоняло тучи, привносило радость и смех… И Лешкина ладонь в ее руке придавала силы и мужества… Ей надо было подойти к нему вчера, возможно, только ее поддержка и участие ему были так нужны.

Злата до самой темноты так и просидела в зале, свернувшись калачиком в кресле, и только свет из столовой, падающий сюда, не давал мраку поглотить ее. Мысли, тяжелые, печальные, как вороны, все кружились и кружились над ней, не давая покоя. Отмахнуться от них не получалось, как бы она ни старалась. Не помогало даже пресловутое заклинание Скарлетт, которое обычно действовало безотказно.

Когда она приехала в Горновку, чтобы жить и писать, ей казалось, это правильный и обдуманный шаг. Она действительно хотела жить там, где еще сохранился дух времени, а дни, неспешные, неторопливые, мирные и ленивые, окрашенные в приглушенные, неяркие тона, сменяют друг друга… Она хотела сельской тишины, бескрайних полей, простирающихся до горизонта, луговых трав и тенистой прохлады лесных чащоб с их тропками и стежками. Она хотела писать, создавать жизни и вершить судьбы. Любя русскую литературу, она всегда находила некую прелесть и особую романтику в таком уединении, в котором творили великие писатели. Михайловское, Ясная Поляна…

Возможно, Полянская хотела укрыться здесь, спрятавшись от жизни с ее бурями и страстями. Только одного она не учла: натура ее была другой. Ее стихией был огонь. Жизнь в ней была слишком сильна, и все ее проявления с бурями и страстями, чувствами и эмоциями, радостями и горестями открывались ей…

Все было каким-то неправильным, и сомнения все сильнее терзали ее. Из издательств не звонили, с документами по оформлению опекунства над Машкой была полная неразбериха, а любовь ее была запретной, чужой, аморальной и приносила куда больше боли, чем радости. Дни напролет она бродила по дому, по деревне, ожидая, надеясь и не зная, чем себя занять. Единственным незыблемым в этом мире осталась ее любовь к родной земле, к этой деревне, к белому кирпичному дому, построенному бабушкой с дедом на века, и к людям, которые здесь еще жили.

Одевшись, девушка выскользнула на улицу и снова отправилась бродить по Горновке. В небе дрожали звезды, а свет фонарей отражался в лужицах на асфальте, покрытых тонкой коркой льда. Девушка медленно шла по дороге, вдыхая сырой воздух, смотрела то себе под ноги, то поднимала глаза к небу.

Так она дошла до конца деревни, не меняя свой ежевечерний маршрут, потом повернула обратно и в метрах ста от себя разглядела одинокую фигуру. Она только на мгновение мелькнула в желтом свете фонаря, потом тьма снова поглотила ее, но Полянской и этого было достаточно, чтобы узнать в ней Лешку Блотского.

Злата бросилась бежать.

— Лешка, — окликнула она парня, почти нагнав его.

Блотский замер на месте и медленно обернулся. Было темно, и Злата не могла видеть его лица. Они стояли друг против друга и молчали, только их тяжелое прерывистое дыхание нарушало тишину. Злата хотела заговорить, но как бы ни пыталась, не могла подыскать слов, которые смогли бы утешить парня. Все слова казались глупыми, банальными, пустыми.

Она нерешительно подняла руку и протянула ее Лешке ладонью вверх — так, как часто делал парень. Блотский не сразу подал ей руку, но когда его холодные дрожащие пальцы коснулись ее теплой ладошки, Злата сжала его ладонь. Так и пошли они дальше по деревне в полном молчании, только Лешка все сильнее сжимал ее ладонь, боясь, что она вдруг исчезнет. Ее теплая, мягкая и нежная ладошка, ее безмолвное сочувствие и присутствие были тем единственным, в чем нуждался сейчас Алексей Блотский.

Глава 28

Было уже за полночь, когда Лешка, наконец, забылся тяжелым. тревожным сном, но даже во сне он продолжал удерживать ее руку в своей. Злата сидела на краешке разложенного дивана в зале, где постелила ему, и потихоньку гладила его пальцы. вглядываясь в черты его осунувшегося, бледного, усталого лица. Сколько он не спал? Сутки? Двое? Трое? Она сомневалась, сможет ли он уснуть вообще. Смогла бы она, пережив такое?

Когда Злата привела его к себе домой, он едва держался на ногах, и девушка даже подумала, а не повредился ли он умом от горя. Ей едва удалось увести его с улицы и уговорить пойти к ней домой.

Когда Полянская нагнала его, когда окликнула и предложила свою руку, они вот так и пошли по деревне, миновали поворот, ее дом, потом и вовсе вышли из деревни… И вот уже с двух сторон их стеной обступал лес, и фонари Горновки остались позади, а они все шли. До Златы не сразу дошло, что парень просто бежит, бежит от боли, от смерти и потерь…

— Лешка, — окликнула его девушка, понижая голос до шепота. Она остановилась и заставила остановиться парня. — Пойдем обратно!

— Я не могу… Не могу туда вернуться… Я хотел бы идти и идти… — охрипшим голосом сказал он. — Мне кажется, я уже никогда не смогу там спокойно и безмятежно спать…

— Я понимаю, Лешка! Но тебе необязательно туда возвращаться. Пойдем ко мне! Ты ведь едва на ногах держишься! Тебе надо отдохнуть! — решительно сказала она и, повернувшись, потянула парня за руку.

Дома, когда они, наконец, туда пришли, Лешка, не снимая ни куртки, ни ботинок, без сил опустился на стул в столовой и закрыл лицо руками. Злата быстро сбросила куртку и шапку и метнулась на кухню. Где-то здесь, на полках в старых шкафчиках, хранились травки, которые еще бабушка собирала. Зверобой, мелисса, мята, боярышник, липа, да чего там только не было. Злата даже не знала, от чего помогает та или иная травка, но зато она знала наверняка, что, если заварить мелиссу, мяту и боярышник, а потом добавить туда еще и ложку меда и дать попить Блотскому, он сможет уснуть и нервное напряжение, в котором он пребывал уже столько дней, немного ослабеет. А выспаться ему обязательно надо.

Она поставила на плиту чайник, засыпала в заварник травки и, вернувшись в столовую, осторожно присела рядом с парнем на диван. Не зная, что еще сделать, как помочь, как ребенка погладила его по плечу.

— Лешка, все пройдет, и боль утихнет тоже! Да, не сразу, но… Что ж делать, если так случается…

— Но почему она? — сдавленно проговорил он, и плечи его затряслись. — Она была такой… У нее было столько планов, она так любила жизнь! Мама ведь до последнего не верила, что умирает… Она умерла у меня на руках! Она держала меня за руку и говорила, как любит меня, как гордится мной, а я смотрел в ее глаза, из которых уже ушла жизнь, и молился только об одном: чтобы не расплакаться. Я ведь не должен был плакать, я ведь взрослый уже, я должен быть мужественным и сильным! Но тогда я именно ребенком себя и чувствовал, маленьким, несмышленым, заблудившимся в темноте, которому просто необходима была мама. Мне хотелось умереть самому тогда, она ведь для меня была самым близким и родным человеком! Она была не просто моей мамой, она еще и другом моим была… А теперь ее нет! Она лежит в темноте, заколоченная в гроб, в сырости, в холоде, засыпанная двумя метрами мерзлой земли… Ты можешь себе представить, как ей там сейчас? — все говорил и говорил парень, и слезы катились по щекам, по рукам, теряясь в рукавах куртки, а у Златы волосы на затылке шевелились, и мороз по коже пробегал от его слов.

— Лешечка, не надо так! Ну что ты говоришь?… — чуть не плача, прошептала девушка и, обняв его, прижала к себе.

Парень уткнулся лицом ей в плечо и заплакал, как ребенок, вздрагивая и всхлипывая, не в состоянии более быть мужественным и сильным. «Только не сейчас, только не со Златой…»

— Тише. тише, мои хороший… — шептала она снова и снова и гладила его по белокурым волосам, а у самой сердце кровью обливалось от жалости, горя и сочувствия.

— Я не знаю, как я буду жить без нее…

— Ну что ты, Леша, она ведь всегда будет рядом с тобой! В твоем сердце, в твоей памяти, она будет у тебя за спиной, как твой ангел-хранитель? Она будет помогать тебе и беречь тебя, и радоваться твоим удачам, и гордиться тобой… Ну, все, все, Лешка! Там чайник закипел, я сделаю тебе чай с травками и постелю в зале.

— Вряд ли мне это поможет…

— Поможет! Бабушка моя говорила, травки от всего помогают, любую боль могут излечить, только знать их надо, — убежденно сказала девушка и осторожно высвободилась из его объятий.

Она отправилась на кухню делать чай, а Лешка откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Полянская залила кипяток в заварник, и по кухне сразу же разнесся неповторимый аромат мяты, знакомый с детства. Пока чай заваривался, Злата прошла в зал, включила свет и стала стелить на диване.

— Прости меня, Злата… — донесся до нее хриплый, больной голос Блотского.

Девушка вышла из зала.

— Лешка, ну что ты говоришь!

— Я знаю, что не должен был взваливать на тебя всю свою боль и тебе совсем необязательно… — продолжал он.

Злата быстро подошла к нему и мягко прижала ладонь к его губам, заставляя замолчать,

— Не говори так, не надо? И не думай даже! Не дай бог пережить то, что пришлось пережить тебе, а человек не должен быть одинок, особенно в несчастье! Это страшно! — девушка опустила ладонь. — Я сейчас налью тебе чай.

Она принесла чай и заставила Блотского выпить все до последней капли, Лешка пил, едва ли ощущая вкус, и только потому, что девушка была рядом, заставлял себя глотать содержимое чашки. Потом Злата проводила его в зал, и пока он раздевался и ложился, тихонько позвонила Тимофеевне, подозревая, что родные Блотского с ума сходят от беспокойства. Ольга Тимофеевна расплакалась, когда девушка сказала ей, что Лешка у нее, с ним все в порядке и он останется на ночь.

Когда она вернулась, парень уже лежал в постели, на самом краешке дивана, натянув одеяло до подбородка. Ботинки его стояли у дивана, а куртка, джинсы и рубашка были аккуратно сложены на краю. Девушка унесла ботинки, повесила куртку на вешалку, а одежду его аккуратно сложила на стул. Она тихонько перемещалась по комнате, то и дело поглядывая на парня, и очень надеялась, что он уснет. Но Лешка лежал, не шелохнувшись, и задумчиво смотрел в одну точку.

— Леш, я выключу свет?

Парень поднял на нее воспаленные, покрасневшие от слез и недосыпания глаза.

— Выключай.

— Я оставлю лампу настольную включенной.

Парень чуть заметно кивнул.

— Ты только не уходи, — попросил он.

— Нет, я не уйду. Я с тобой буду.

Девушка погасила верхний свет и опустилась на колени перед диваном. Парень вытащил руку из-под одеяла и сжал Златину руку. Глаза их в сумрачном свете настольной лампы встретились, и что-то мелькнуло в Лешкином взгляде, но тут же погасло.

Большие голубые глаза Златы Полянской были так ласковы, так безмятежны и спокойны, как лесные озера, в которых отражалось летнее небо. Они были полны участия, сочувствия, сострадания. Лешка смотрел в них и смотрел, и ему казалось, да, впрочем, так оно и было на самом деле, эти глаза были единственным, что могло бы его спасти и заполнить ту пустоту, которая образовалась в его душе после смерти матери.

Злата опустила глаза и, склонив голову, прижалась щекой к Лешкиным пальцам. Она еще что-то говорила, тихо, не торопясь, рассказывала Блотскому об издательствах, в которые она звонила, и о том, сколько стоит сейчас издать книгу. Полянская рассказывала Лешке о тех немногих новостях и событиях, которые происходили в деревне. Злата была уверена, парень не вникает в смысл сказанного, но ей казалось, что звук ее голоса отвлекает его от грустных мыслей. И она не ошиблась. Леша не слушал, что она говорит, он был слишком измучен и морально, и физически, чтобы воспринимать услышанное. Но ее голос, мелодичный, спокойный и бархатный, казался ему колыбельной.

Уж неизвестно, кто из них уснул первым, но когда Злата проснулась среди ночи, Лешка спал. Боясь его потревожить, она осторожно высвободила свою ладонь из его пальцев, на цыпочках прошла в спальню и забралась в свою постель. Уже почти засыпая, она вспомнила: Дорош сегодня улетел в Эмираты. Тоска кольнула сердце, но эти мысли почти сразу вытеснили другие. Завтра будет новый день, и, как у нас говорят, утро вечера мудренее. Все, что было сегодня, станет прошлым… И Лешке, возможно, станет чуть-чуть легче…

Поздним утром, когда Злата, протянув руку, чуть отодвинула штору на дверях и выглянула в зал, ленясь встать из тепленькой постели, Блотского на диване она не увидела. Не висела на стуле и его одежда. Сомнений в том, что Лешка ушел, не осталось.

Он не стал ее будить. Конечно, ему надо было домой. Там ведь его отец и бабушка с дедом. Да, вчера он не мог пойти туда, он был в ужасном состоянии, и не смог бы уснуть там, где совсем недавно стоял гроб с телом его мамы. Вчера он не мог быть сильным и мужественным, но сегодня жизнь ведь продолжилась и надо было жить…

Злата завтракала, когда хлопнула входная дверь, а так как ела она обычно с книжкой на столе (дурная привычка, от которой ей никак не удавалось избавиться), она пропустила, кто прошел мимо окна. Девушка обернулась на стуле, ожидая. Вообще-то она никого не ждала, но когда в дверях появился Васька с огромными баулами в руках, от неожиданности чуть с этого самого стула не свалилась.

Васька был братом Аньки. Никчемный малый, пьяница, гуляка и лоботряс. В их семье только так о нем и отзывались, и хотя ему было всего-то двадцать три, вся семья уже давно поставила на нем крест, не ожидая от него ничего путного.

В последний раз Васька приезжал на похороны деда Вити. Когда умерла бабушка, он был в очередном загуле и отыскать его не представлялось возможным.

Обычно он обитал на самом дне их районного центра, ночуя в ночлежках, бараках и притонах. Он не был наркоманом, и это, наверное, оставалось единственным, чего он не попробовал в своей жизни, и это было единственным, что пока удерживало его родителей от крайних мер. Впрочем, каждый раз его появление в родных пенатах сопровождалось скандалами, истериками и угрозами. Тетя Люда грозила отправить его лечиться от алкоголизма в ЛТП, страшила его СПИДом и другими болезнями, которые он мог подцепить, шляясь с кем попало, водила его сдавать анализы, кормила, одевала, стирала, пытаясь всеми силами удержать дома. Он оставался, но ненадолго, и снова исчезал на недели, на месяцы.

Злата не видела двоюродного братца очень давно. В памяти он так и остался таким вот рыжим, веснушчатым, задиристым и смешным пареньком, охочим до всевозможных проказ. Нет, он никогда не был ей с Анькой товарищем по детским играм. Но и совсем плохим, конченым человеком она не могла его представить. Только не в двадцать три года.

— Здорово, Златуль! Не ожидала? — парень бросил на пол баулы и засмеялся.

Он был все тем же Васькой, правда, следы разгульной жизни уже угадывались в чертах лица, в желтизне и испорченности зубов, которые давно забыли, что такое щетка и зубная паста.

— Привет! А ты какими судьбами? — обалдело уставясь на него, спросила девушка.

— А че, мамуля не звонила? Они ж меня снарядили в деревню, чтобы помочь тебе с рассадой на весну и вообще по хозяйству. Но, если честно, они просто хотели хоть на время удалить меня подальше от компании.

Как будто в подтверждение его слов зазвонил домашний телефон. Злата, все еще пребывая в легкой растерянности, сняла трубку, косясь на двоюродного братца.

— Златуля? Это тетя Люда! Там мой оболтус прибыл в деревню? Я ему сказала…

— Теть Люда, если вы про Ваську…

— А про кого ж еще? Мы там с Леной семена передали и грунт, и продукты… Вы уж там посадите рассаду! Уже пора сажать. Ящики в сарае на стенах висят, поснимайте, просушите их и сажайте. Перец пореже — его там немного, чтоб потом не пикировать, а помидоры гуще, потом рассадим. Ну и пусть он тебе по хозяйству поможет, только выпить ему не давай, а то потом его и не сыщешь в деревне! Как говорится, свинья грязи найдет!

— Ага… — только и смогла сказать Злата.

— Он тебе не помешает, если задержится на несколько дней? Хоть я и не удивлюсь, если он уже сегодня махнет обратно.

— Да нет…

Тетя Люда положила трубку, а Злата обернулась к Ваське.

— Маман звонила? ЦУ дала? — хмыкнул он.

— Вроде того. Есть будешь?

— Вон тот творог, который ты ешь?

— Вообще-то он с медом и сметаной…

— Ага, фигуру блюдешь, как моя сестрица! А чего-нибудь посущественнее у тебя нет?

— Ну…

— Давай эти баулы разберем, наверняка наши мамаши положили сюда что-нибудь действительно съестное! Я бы вот от картошечки жареной с салом не отказался…

Злата нажарила ему картошки, отыскав в самой глубине морозильника сало, которое, кажется, здесь уже год лежало Когда оно уже шипело на сковородке, девушка вбила туда пару яиц. И вот эта нехитрая деревенская еда, ее запах и вкус как будто вернули ее в детство. Ей так живо вспомнилось то время, когда и бабушка, и дед были живы, и бабушка Соня тоже варила картошку и жарила сало с яйцами, и усаживала Злату, Аньку и Ваську за стол завтракать. И яичницу чаще всего она жарила в печи, и вкус у нее был такой особенный… Самой себе так девушка не готовила, но с парнем поела с удовольствием.

После того, как они разобрали огромные сумки, в которых чего только не было, и Васька принес из сарая ящики, они забрались с ногами на диван, уместили между собой ноутбук стали резаться в компьютерную игру. Васька в ноутбуке мало что смыслил, играла Злата, но он с таким детским восторгом наблюдал за ней и, не переставая, комментировал, а Полянская то и дело смеялась и совершала ошибки. Она пыталась и парню показать, и подсовывала ему ноутбук, но ему все никак не удавалось совладать с «мышкой», и все его попытки заканчивались провалами. Они так увлеклись, что забыли о времени.

Телефонный звонок вернул их к действительности. Злата поставила игру на паузу и, потянувшись через стол, сняла трубку.

— Опять моя маман, сто процентов, — пробурчал Васька, прежде чем девушка поднесла трубку к уху.

— Алло!

Злата была уверена, что теперь звонит ее мама, но в трубке раздался встревоженный голос Тимофеевны.

— Златуль, Лёшка наш у цябе?

— Нет… — испуганно произнесла девушка. — Он ушел утром, я проснулась, а его нет… А он что, не приходил?

Злата вспомнила, в каком состоянии был вчера Леша, и похолодела от ужаса.

— Да не, прыходзiу! Пабыу трохi, а патом нiкому нiчога не сказау i пайшоу. Яго уже няма некалькi гадзiн! Тут бацька во валнуецца, да i мы усе…

— Нет, Тимофеевна, он не заходил! Но он очень переживает…

— Да… — пожилая женщина тяжко вздохнула. — Мы усе перажываем. Златуль, можа, ён зойдзе да цябе…

— Тимофеевна, я сразу же позвоню вам! — пообещала ей девушка.

Они простились. Злата положила трубку, но к игре вернуться не торопилась. Вместо этого она отодвинула ноутбук в сторону и высвободила из-под себя ногу.

— Ты чего? — уставился на нее Васька.

— Слушай, Васька, ты тут побудь пока дома, хочешь, дров наноси и трубки растопи, к вечеру похолодает, а мне нужно уйти ненадолго, — сказала она и встала с дивана.

— Случилось чего? — полюбопытствовал парень.

— Да как тебе сказать. У одного моего друга мама умерла, вчера похоронили. Он переживает очень, и родные его очень беспокоятся за него! Он из дома ушел, а они волнуются.

— А ты знаешь, где он?

— Примерно да. Я думаю, он на кладбище. Я пойду сейчас туда, а когда вернусь, тогда и займемся семенами.

— А кто он, этот твой знакомый? Я его знаю?

— Это вряд ли! Он внук Тимофеевны, а они переехали с юла когда ты… — девушка осеклась.

— Ага… Пошел по наклонной, ты хотела сказать. Ладно давай иди, я тут без тебя со всем разберусь! А вообще, если найдешь своего друга, приводи его к нам!

Злата лишь кивнула в ответ, быстро набросила на себя куртку, обмотала шарф вокруг шеи, застегнула молнию на ботинках и, выбежав из дома, помчалась прямиком на кладбище. Она бежала по дороге, ее волосы, которые она забыла заплести, развевались на ветру. Она пыталась их удержать и чувствовала, как от бега и страха отчаянно колотится в груди сердце. Она оглядывалась по сторонам, надеясь увидеть Лешку, но деревня была пустынна.

Возле кладбища, чувствуя, что легкие вот-вот разорвутся от быстрого бега, девушка замедлила темп и, пытаясь отдышаться, пошла быстрым шагом. Напрягая зрение, она пыталась разглядеть сквозь стволы сосен и берез Блотского, но как бы пристально ни всматривалась, так ничего и не смогла увидеть. Кладбище было безлюдным и безмолвным, застывшим в своем вечном сне, и даже вороны на верхушках деревьев не нарушали тишину.

Вообще Злата была не из тех, кто может запросто прогуляться по кладбищу, и пусть здесь, в Горновке, кладбище было светлым и тихим местом, но одной здесь все равно было жутковато, тем более Лешину маму похоронили только вчера. Холодок пробежал у девушки по спине, когда она свернула с дороги и, спустившись с пригорка, вошла на территорию. Лешкину маму похоронили в березняке, там было светло и спокойно, там небо просвечивалось сквозь тонкие веточки берез и соловьи весной заливались трелью. Там не было сумрачно, как в старой части кладбища, там не заросло все кустарником и лесная фиалка не покрыла все сплошным ковром.

Здесь, в лесу, еще лежали сугробы тяжелого потемневшее, снега, и, пробираясь между оградами, девушка то и дело проваливалась в них. Лешки здесь не было, но она все равно продолжала двигаться вперед, хотя даже самой себе не могла бы объяснить, что заставляло ее это делать.

Свежая могила Лешкиной мамы утопала в венках и букетах цветов, и ее было видно издалека, но еще прежде, чем Злата подошла к ней, она увидела Блотского. Опустившись на колени он почти лежал на могиле, не обращая внимания ни на мерзлые комья земли, ни на снег, ни на увядшие букеты цветов. Он лежал, не шелохнувшись, и даже не дрогнул, когда она приблизилась. Глаза у него были закрыты, а выражение лица было таким безмятежно-спокойным, что у Златы сердце екнуло в груди.

— Лешка! — испуганно крикнула она, разом нарушая мертвую тишину этого места.

Бросившись к парню, девушка опустилась перед ним на колени и, вцепившись в куртку обеими руками, стала его трясти. На миг ей показалось, что парень мертв.

Блотский открыл глаза, а у Златы слезы покатились по щекам. Обхватив руками его шею, она прижала его к себе.

— Лешка, что ж ты с собой делаешь? — сквозь слезы твердила она, сильнее обнимая его. Она прижималась мокрой щекой к его виску и гладила его светлые волосы. — Обещай мне, пожалуйста, обещай, что не будешь больше поступать вот так! Знаешь, как я испугалась… Я ведь решила, что ты умер Лешечка, давай ты больше не будешь ходить сюда один Давай будем ходить вместе…

— Злата, что ты тут делаешь? — безжизненным голосом спросил ее парень, осторожно высвобождаясь из ее объятий.

— Тебя ищу, что ж еще? Дома все волнуются… — она вытерла глаза и, поднявшись потянула за рукав парня. — Давай, Лешка, вставай, ты ведь заболеешь!

Парень покорно поднялся, и они сели на лавочку, что 6ыла у соседней могилки. Парень, сцепив руки в замок смотрел на них и не поднимал глаз, а Злата смотрела на него, и сердце сжималось от бесконечной жалости.

— Лешка, посмотри на меня, — наконец, сказала она, нарушая тягостное молчание, воцарившееся между ними. Блотский нехотя повернул голову, и их глаза встретились.

— Леш, может, тебе надо уехать отсюда? Нельзя тебе здесь быть, ты ведь с ума сойдешь здесь! В Минске, в привычном водовороте ты сможешь немного отвлечься, и жизнь постепенно войдет в привычную колею… Боль не пройдет, но ты сможешь с ней жить…

Злата умолкла и отвела глаза, несколько обескураженная его долгим, внимательным, немигающим взглядом. Лешка отвернулся и тяжело вздохнул.

— Злата, я обещаю, что больше не стану пугать ни тебя, ни своих родных, но пока я не могу уехать в Минск… Я хочу побыть еще немного с ней… Ты ведь будешь ходить со мной на кладбище? — наконец, заговорил он.

Девушка лишь кивнула в ответ. Парень посидел еще немного и поднялся. Скользнув взглядом по лицу Полянской, он стал пробираться между оградами в сторону дороги, и девушка последовала за ним. Они вышли за территорию кладбища. Парень с легкостью поднялся на пригорок насыпанной дороги, в его ботинках подошва была с протекторами, а Злата в своих с плоской скользила по снегу, как по ледяному настилу. Подтаявший днем снег к вечеру подмерз.

— Ой! — воскликнула девушка, безрезультатно пытаясь взобраться на пригорок.

Лешка резко обернулся и, вернувшись обратно, подал девушке руку. Подал так, как делал это всегда, и этот его жест сказал девушке больше, чем все слова и обещания. И как раньше, она без колебаний вложила в его холодную ладонь свою.

Лешка не пошел домой. Впервые за весь сегодняшний день, Злата порадовалась такому своевременному приезду Васьки. Он одним своим присутствием разогнал гнетущую атмосферу, воцарившуюся в доме.

Без смущения и церемоний, со свойственной ему прямотой Васька быстро все взял в свои руки. Он протянул Блотскому руку, представился и сразу же вовлек парня в круговорот дел насущных.

Выяснилось, что, пока Злата бегала по деревне, Васька принес ящики, которые оказались не в лучшем состоянии и срочно требовали ремонта. В кладовке среди всего прочего барахла парень отыскал молоток и гвозди и теперь собирался эти самые ящики подбить. Для него было естественным, что Лешка присоединится к этому делу. Лешка и присоединился, а Злата поставила чайник, позвонила Тимофеевне и стала перебирать семена. И как-то так, само собой, между ними завязался разговор. Разговор двух парней, совершенно разных и не похожих друг на друга, но волей судьбы оказавшихся под одной крышей. Злата не участвовала в нем, просто наблюдала из-подо лба, и мимолетная улыбка, помимо воли, появлялась на губах, а тревога, беспрестанно терзающая ее, немного отступила…

Они отремонтировали ящики, посеяли и перцы, и помидоры, и даже баклажаны. На последних настояла Злата, которая вообще имела особое пристрастие к овощам. Полили землю теплой водичкой, укутали ящики пленкой и поставили ближе к теплу. Потом Злата отправилась готовить ужин, а парни пододвинули к себе ее ноутбук.

Лешка снова остался ночевать у них. Как и вчера, она постелила ему в зале. Васька занял комнату покойной бабы Тани. Вечер затянулся, они поздно легли, но всем не спалось.

Злата лежала, глядя в темноту широко раскрытыми глазами, и слышала, как ворочается за стенкой с боку на бок Васька, как противно скрипят пружины его кровати и как тяжело час от часу вздыхает в зале Блотский. Полянская, конечно, не могла знать, о чем думает Васька и отчего ему не спится, а вот то, что мысли Лешки не веселы, она знала наверняка. Да и ее собственные были грустны. Она думала о Лешке, потом о своих собственных проблемах и о Дороше. Девушка всматривалась в темноту и как наяву видела улыбку Витали… Со дня его отъезда прошли всего сутки, но в круговороте событий этих дней вдруг показалось, что они не виделись вечность…

Глава 29

Дни бежали за днями, а Леша Блотский оставался в Горновке. Не проходило и дня, чтобы парень не появился в большом кирпичном доме Златы Полянской. Каждый день он ходил с девушкой на кладбище. Подолгу они просто сидели у могилы его матери, а потом навещали могилы родственников Златы или просто тех, кого девушка знала. Полянская рассказывала то, что помнила, что еще говорила ей прабабка Таня, а Лешка молчал и слушал. Он ведь был приезжим, никого здесь не знал, как не знал и истории деревни Горновка, уходящей еще в то время, когда были паны. И здесь, в деревне, тоже когда-то стоял панский дом, как раз на том месте, где теперь был дом Тимофеевны, а еще раньше — магазин. Там были сады, и сады простирались не на один километр. А в глубине садов стоял дом, и паненки, дочки старого пана, как рассказывала баба Таня, работали в этих садах наравне с батраками. Вставая с зарей, они снимали в садах яблоки, загружали их в ящики и везли на рынок продавать. Потом, когда их раскулачили, все отобрали, а дом сравняли с землей, остались только сады. И еще после войны они были, цвели вокруг деревни… И только потом, когда родилась мама Златы, их выкорчевали, превратив в совхозные поля.

Злата всегда интересовалась историей деревни и историей каждой семьи в отдельности, и даже не потому, что писала об этой деревне. Просто она чувствовала, всегда чувствовала свою принадлежность к этому месту, к этому краю, к этим людям. Она не всех их знала, но ей казалось, уже того, что они родились, выросли здесь или приезжали сюда, было достаточно, чтобы она испытывала к ним особую теплоту.

Так же было и с теми, кто лежал здесь, на кладбище. За эти две недели, кажется, не было ни одной могилы, к которой бы они не подошли, у которой бы не остановились. Снег растаял даже в лесу его уже не было, и, переходя от одной ограды к другой, они видели: за зиму, не выдержан натиска природы, сгнил и упал еще один деревянный крест на безымянной могиле. Были здесь и такие. Сюда уже не один десяток лет никто не приезжал и не подходил. Холмики давно осели и заросли. И ни цветочка на них, ни ленточки… Были и другие, забытые не так давно. Железные кресты с облупившейся краской, серая, потрепанная ветрами и дождями ленточка, бурьян на могиле и местами поржавевшая ограда.

Все это не могло не волновать Злату Полянскую. Заброшенность и запустение этих могил были еще одной больной темой, мимо которой девушка не могла пройти. Она ничего не говорила Леше: он недавно похоронил мать, и Злате вовсе не хотелось расстраивать его еще и этим. Просто однажды она наклонилась, чтобы убрать с могилы большую ветку, а когда выпрямилась, встретилась взглядом с голубыми глазами Блотского. И Лешка все прочел по ее глазам. Ему ничего не надо было говорить и объяснять. Он слишком хорошо знал ее.

— К Радунице мы наведем здесь порядок, — просто сказал парень. — Съездим в город, купим краску и кисточки, снимем старую краску, сгребем листья… У тебя к Радунице нарциссы расцветут, да и в лесу к тому времени будет полно первоцветов.

Девушка лишь кивнула в ответ. Говорить она не могла, спазмы сдавили горло. Ну почему? Почему он такой добрый, такой хороший, а главное — почему он понимает ее с полуслова, с полувзгляда, в то время как другой мужчина, любимый мужчина, лишь улыбается, равнодушно пожимая плечами, и не понимает, не желает понимать?

Будучи довольно проницательной, Злата все же не желала видеть очевидного. Того, что даже Васька смог разглядеть. Лешка Блотский любил Злату, любил так, как немногим дано любить. Любил нежно, преданно, молча. Любил безответно и знал это. Бережно храня воспоминания о тех прикосновениях, поцелуях, объятиях, он знал, что ничего такого больше не повторится, но продолжал тянуться к ней, радуясь уже тому что она есть, она рядом и он может видеть ее глаза и улыбку слышать ее голос и смех. Только она дарила ему утешение, даже если просто молча сидела с ним рядом или осторожно пожимала пальцы, подавала руку. Она заполняла пустоту в его душе, и только благодаря ее присутствию парень смог смириться со смертью мамы.

Леша понимал, что не может здесь остаться надолго, ему нужно в Минск, но как уехать, как оторвать себя от нее, не знал. Блотский был уверен, что она даже не подозревает, как он цепляется за нее, в буквальном смысле цепляется, как утопающий за соломинку. Лешка хотел бы остаться здесь с ней навсегда, пусть даже до самой старости они вот так бы бродили по окрестностям, взявшись за руку, вели неспешные беседы или молчали, слушая гомон птиц. Блотский понимал: долго все это не сможет продолжаться. У него не хватит сил сдерживать собственные порывы, притворяться и подавлять желания и чувства. Да и Злата… Когда-нибудь она встретит кого-то, полюбит и уйдет… А он, Лешка почему-то был в этом абсолютно уверен, уже не сможет полюбить другую.

Неторопливо идя с ней вечером по деревне, он снова и снова возвращался мыслями к тому, что не давало покоя, и не знал, что делать и как быть. И наверное, как и всех влюбленных, его не оставляла надежда, что когда-нибудь все изменится Когда-нибудь она ответит ему взаимностью, и, как в сказке, они до конца жизни проживут в согласии и любви.

Однажды вечером, когда они втроем только сели за стол, чтобы расправиться с мясным пирогом, который втроем и выпекали, причем в печи, которую, кажется, затопили впервые за последние пару месяцев, хлопнула входная дверь на веранде, раздались уверенные шаги, а потом в дверь громко постучали. Васька перестал хихикать и нетерпеливо потирать руки, ожидая, пока Леша разрежет пирог. Ведь на том, чтобы начинка была из куриного филе, настоял он, Злата, понятное дело, хотела сделать начинку овощной, а Лешка, конечно, поддержал ее. Блотский собрался уже разрезать пирог, но стук в дверь заставил его замереть на месте. Злата обернулась и уставилась на дверь. В этот апрельский дождливый вечер они никого не ждали. Никто из них не произнес ни слова, но тому, кто был за дверью, не требовалось разрешение. Дверь распахнулась, и на пороге появился Дорош с ослепительной улыбкой на загорелом лице и веселым блеском темных глаз. Впрочем, улыбка его почти сразу померкла, стоило лишь взглянуть на собравшуюся за столом компанию. Он как будто споткнулся на пороге. Обведя я взглядом сидящих за столом, он остановился на Злате.

— Здравствуйте! — быстро справился он с секундным замешательством и снова нацепил на лицо непроницаемую маску. Снова засияла белозубая улыбка, только в глазах не зажглись веселые искорки смеха. Что-то мелькнуло в них, что-то очень похожее на ревность, мелькнуло и исчезло.

— Э-э-э… Злата Юрьевна, у меня к вам дело есть, можно вас на минутку? — мужчина кивком головы указал на дверь и, развернувшись, вышел из комнаты.

Злата приподнялась на стуле, собираясь броситься бежать следом, но дрожащие колени не слушались ее. Сердце колотилось где-то в горле, кровь прилила к щекам, да ее вообще всю обдавало то жаром, то холодом, а глаза были совершенно невероятными. Растерянность от столь неожиданного визита мгновенно смела безудержная, безграничная, безумная радость, и они озарились внутренним светом, светом любви.

Полянская не видела собственное выражение лица, но Лешка и Васька видели. Все эмоции, которые в данный момент бушевали в сердце, отразились на нем.

Лешка, наконец, понял то, что по сей день оставалось для него загадкой. Только сейчас истинное положение вещей открылось ему. «Так вот почему…» Боль сдавила сердце, и парень отвернулся, не в состоянии видеть это счастливое, сияющее лицо.

Васька недобро нахмурился, но Злата вряд ли сейчас способна была что-либо замечать вокруг, а уж тем более Лешкину боль или Васькино недовольство.

«Господи, неужели две недели пролетели? Но как же…» Злата, каждый вечер гуляя с Лешкой по окрестностям Горновки, смотрела на растущий месяц, что сиял в небе, и думала только о том, что где-то там, за тысячи километров, на другом конце земли, Виталя тоже смотрит на него. В такие мгновения Дорош становился ей чуточку ближе. Она скучала без него, пусть и времени для этого у нее оставалось немного, но все равно скучала и с нетерпением ждала его возвращения. Девушка знала, он приедет на днях, но она и не предполагала, что он сразу приедет к ней. Злата ведь думала, что он позвонит, а она скажет про Ваську…

Наконец, она смогла отодвинуть стул и встать из-за стола.

— Ешьте без меня… — пробормотала она, не глядя, и, отвернувшись, бросилась к вешалке. — Мне надо выйти…

— Это так срочно, что нужно бежать в ночь? — буркнул Васька.

Злата даже не взглянула на него. Набросила куртку и прямо б комнатных тапочках выбежала на улицу. У дома стояла машина, а Дороша не было видно. Девушка оглянулась вокруг и медленно подошла к автомобилю. Кровь стучала в висках, ее бил озноб, и дрожат колени. Потянувшись к дверце, она открыла ее.

Дорош сидел в машине. Сидел, не шелохнувшись, опустив руки на руль, и не смотрел на нее. Помедлив секунду, Злата забралась в «ГАЗель» и захлопнула дверцу. Тяжелое молчание, холодное и непроглядное, как эта весенняя ночь, обрушилось на нее, и сразу стадо неуютно и тоскливо.

— Когда ты приехал? — спросила она.

— Сегодня, — поколебавшись секунду, бросил в ответ Виталя.

Полянская закусила губу, чувствуя себя едва ли не предательницей. Он вернулся сегодня и сразу приехал к ней. Наверное, он скучал по ней, ну хоть самую малость, пусть и не написал ей за все две недели ни одной эсэмэски.

— Ну и как Эмираты? — она чуть-чуть пододвинулась.

— Нормально.

— А Дубай? — еще одно едва уловимое движение в его сторону.

— Стоит, — голос его потеплел.

Пусть и было темно, но девушка была уверена, что легкая улыбка появилась на его губах, и уж конечно, он заметил ее движения.

— А море? — улыбка коснулась и ее губ, впрочем, не только губ — она отчетливо зазвучала в интонациях ее голоса.

— Теплое…

Мужчина сделал резкое движение в ее сторону. Злата испуганно взвизгнула, дернулась в сторону, как будто собираясь сбежать, но ей это не удалось. Он схватил ее в охапку, совершенно не обращая внимания на руль и коробку передач, и со смехом прижал к себе. Злата тоже рассмеялась и, обвив руками его шею, коснулась губами его щеки. Вдохнув такой знакомый аромат, она прижалась к нему сильнее и зажмурилась.

— Я так скучала по тебе… — прошептала она ему на ушко.

— Не поверю ни за что! — весело отозвался мужчина. — С такой-то компанией?

Девушка собралась было объяснить ему все, но Дорош не дал ей этого сделать. Ему не нужны были объяснения. Не за этим он сюда сейчас приехал. Ему нужна была она, Злата Полянская. Виталя закрыл ей рот страстным, почти грубым поцелуем и не дал договорить. Потом завел машину и отвез ее за деревню. К себе, в маленький домик, он ее не повез — там было сыро и не топлено, а у нее были гости. Впрочем, Злата не противилась. Не все ли равно, где и когда. Да она вряд ли вообще замечала, что есть вокруг и где они. Для нее существовали только он, его губы, его руки, его тепло, громкий стук его сердца, его страсть… Остальное казалось другим измерением…

Только потом, кутаясь в свою куртку и прижимаясь к его груди, она увидела, что машину Виталя оставил на выезде из деревни. Он только съехал с дороги, остановившись на проселке, убегающем в лес. Только потом она ощутила холод, большая машина быстро остывала, а за окном гулял ветер. Только потом ей стало ясно, что он сейчас уедет… И счастье, то минутное счастье, стало меркнуть.

— Так что эти двое делают у тебя? — спросил он, немного погодя.

— Васька — мой двоюродный брат. Его отправили сюда помочь мне немного, а Лешка…

— Он что ж, так и не уезжал? — резко спросил мужчина.

— Нет, я ведь говорила тебе, у него мама умерла, он не мог уехать…

— Ты, надеюсь, смогла его утешить?

Злата подняла голову и собралась отодвинуться от него, но мужчина не дал ей этого сделать, сильнее прижав к себе.

— Я не хочу ссориться с тобой из-за этого, — спокойно сказала она.

— А я и не собираюсь ссориться, так, лишь констатирую факт. — усмехнулся мужчина. — Хочешь посмотреть фотографии из Эмиратов?

Смотреть фотографии девушка не хотела, но не сказала этого. Дорош достал из кармана мобильный телефон, щелкнул пару кнопок — и на экране появилась яркая картинка… Синее бесконечное море; бирюзовые бассейны с яркими цветными зонтиками, окаймлявшими их; белоснежные пляжи; голубое небо; небольшие отельчики, утопающие в цветах и пальмах; роскошные номера с балконами; большая двуспальная кровать и Марина Александровна в шелковом парео… Дорош быстро пролистал эту фотографию, но Злате и этого мгновения было достаточно, чтобы увидеть, каким счастливым было лицо его жены, а остальное тут же дорисовало воображение. Боль пронзила сердце, и чувство радости исчезло. Когда фото на его телефоне закончились, Дорош как бы невзначай взглянул на часы у себя на запястье. Выпустив девушку из объятий, он завел машину и въехал в деревню. Притормозив у ее дома, он быстро поцеловал ее на прощание.

— Ну все, беги! Я позвоню, — сказал он.

Полянская ничего не сказала в ответ, даже не взглянула в его сторону, просто вышла из машины и двинулась в сторону калитки, а он ударил по газам и уехал. Вот такими стали теперь их свидания, и что-то подсказывало ей: другими они уже не будут. С тяжелым сердцем она вошла в дом.

Свет в комнатах был погашен, только телевизор шел, а возле него на диване дремал Васька. Лешки не было, впрочем, так даже было лучше. Злата вдруг поняла, что сейчас ей меньше всего хотелось бы видеть Блотского и встречаться с ним взглядом. Конечно, и он, и Васька все поняли. Интересно, что они о ней сейчас думают? Впрочем, чтобы они ни думали, они не далеки от истины. Да, вот такая она! Подлая, мерзкая шлюха! Подстилка женатого мужика! Именно так в данный момент она себя и чувствовала.

Включив свет, девушка стала раздеваться. Васька пошевелился на диване и, протирая сонные глаза, сел. Злата медленно снимала куртку, а Васька молча и мрачно наблюдал за ней.

— Ты что, спишь с ним? — первым заговорил он. — Ты что, дура? Какого хрена ты с ним связалась?

Его грубые слова задевали за живое, но спорить и ругаться еще и с Васькой ей совершенно не хотелось, а еще меньше хотелось что-то объяснять.

— Он же женат! Он попользуется тобой, а потом выбросит вон, как использованный гандон!

— Васька! — предостерегающе начала девушка, резко поворачиваясь к нему.

Щеки ее вспыхнули румянцем, глаза гневно сверкнули.

— Да что, Васька! Ты сдурела, что ли? Ты совсем не понимаешь, что творишь? Ты ослепла, что ли? Разлепи глаза, ведь Блотский стоит сотни таких, как этот твой…

— А Лешка здесь при чем?

— А притом, что он ведь втюрился в тебя! — выпалил Васька — Он сохнет по тебе, а ты с этим…

Резкие слова уже готовы были слететь с языка, но на мгновение ей вдруг вспомнилась та ночь, вспомнились губы и руки Леши. Их дрожь и жар, и слова, которые он шептал ей, как в бреду… Он говорил о любви…

Блотский любил ее. Васька сейчас говорил об этом, а когда-то еще раньше и Анька говорила. Вот интересно, почему они это видели, а она не замечала и лишь смеялась да отмахивалась от них?

Лешка никогда ничем не выдал своих чувств, только однажды, но Злата быстро нашла тому объяснение. Она не хотела замечать его любви, ей достаточно было и дружбы, но только сейчас стало понятно, что та особенная близость, которая есть между ними, полное взаимопонимание и доверие основаны именно на его безграничной преданности, его любви, ненавязчивой. незаметной, но неизменной.

Многое сейчас становилось ясным. Но это отнюдь не радовало, не льстило самолюбию и не повышало самооценку. Его любовь ложилась тяжким бременем ей на сердце, и придется нести этот крест, пока… Пока жизнь сама не расставит все по местам.

Сейчас ничего, кроме дружбы, Злата не могла предложить Блотскому. Пусть Дорош и не был воплощением всех ее мечтаний, но чувства к нему были настоящими, и просто так вырвать их из своего сердца она не могла. О да! Полянская понимала: не быть им вместе, когда-нибудь все закончится и им придется расстаться, но не сейчас. Сейчас она не готова была расстаться с ним навсегда. Она ворочалась с боку на бок в своей постели и все никак не могла уснуть, а холодные капли весеннего дождя упрямо стучали по стеклу…

Васька обиделся на нее и следующим утром, мрачный и сердитый, пялился в телевизор, отказываясь разговаривать. Впрочем, Злата особенно не настаивала. Приготовив завтрак и вымыв посуду, девушка оделась и вышла во двор. Дожди, которые шли последние несколько дней, растопили остатки снега, а сегодня тучи, тяжелые и низкие, разошлись, сквозь них пробивались солнечные лучи и проглядывало голубое небо. Значительно потеплело, и весна, настоящая весна, кажется, пришла к ним.

Пройдясь по двору, она увидела, что нарциссы уже заметно подросли и даже выпустили стрелки с бутончиками, да и тюльпаны отважно тянулись к небу. Тонкая травка пробивалась сквозь прошлогоднюю пожухлую траву, скворцы шумели на березе, что росла у дома.

В огороде было еще вязко и сыро, но парник уже точно можно было накрывать и сажать в нем зелень, редиску и даже огурцы. Неизвестно, какой будет весна, но пока земля не высохла, надлежало торопиться. И пока Васька не уехал, следовало бы отправить его на огород и занять работой.

Побродив еще немного по двору и оторвав веточку смородины, которая так невероятно пахла и радовала уже почти распустившимися зелененькими листочками, Злата покинула двор и вышла на улицу. Дивный мягкий свет апрельского утра разливался, казалось, в самом воздухе, слепя глаза. Легкий теплый ветерок, лаская лицо, приносил откуда-то из леса едва уловимый аромат пролесок, обычно расцветающих весной первыми и называющихся у нас подснежниками.

Деревня была безлюдна, впрочем, этому обстоятельству Злата уже давно не удивлялась. Она прошла чуть-чуть вперед, как раз до плавного изгиба дороги, поглядывая по сторонам. Мысли лениво текли, переходя от одной к другой. Девушка думала о том, как много работы предстоит после Благовещения, когда уже можно будет копаться в земле. О Пасхе, которая в этом году выпадала на середину апреля, и о Радунице, и о том, что мама с тетей Людой скоро приедут в отпуск, и снова в доме будет шумно и весело. Будет пахнуть свежеиспеченными булками, и смех и радостное возбуждение будут витать в воздухе. И мама снова будет бранить папу, а вечерами, теплыми, благоухающими, они будут собираться на лавочке…

И чем больше девушка об этом думала, чем явственнее она все это представляла, тем отчетливее чувствовала, как соскучилась по всему этому. Твердо вознамерившись позвонить родителям сейчас же, Злата собралась повернуть обратно и только сейчас заметила Лешку.

Он так же, как и она, не спеша брел по деревне. Задумчиво поглядывая по сторонам, он никуда не торопился. И несмотря на небольшое расстояние между ними, он определенно ее не замечал.

Желание развернуться и сбежать возникло в душе как бы само собой, но Злата быстро справилась с ним. Ее личная жизнь была только ее личной жизнью, и она не позволит никому вмешиваться в нее, даже Лешке.

Девушка вздернула подбородок и, засунув руки в карманы куртки, сжала их в кулачки, дожидаясь, пока парень подойдет. Она уверяла себя, что не обязана отчитываться передним, ведь никаких обещаний ему не давала, но ей стоило больших усилий не опустить глаза.

Она смогла не отвести глаза, а Лешка Блотский не смог встретиться с ней взглядом. Сосредоточенный, серьезный он остановился в метре от нее, поздоровался, глядя куда-то поверх ее плеча. В затянувшемся молчании они стояли друг против друга и не знали, что сказать. Лешка первым нарушил это гнетущее молчание. Мельком взглянув на девушку, он увидел, как решительно сжались ее губы, и вдруг понял: она сейчас развернется и уйдет, уйдет навсегда.

Она решила, что он ее обвиняет в чем-то или осуждает, или даже обижен и ждет от нее объяснений. Но она не будет ничего объяснять. Просто уйдет, и на этом их дружба закончится.

Лешка постарался изобразить на лице улыбку и, чуть отступив в сторону, предложил ей погулять по деревне. И Злата пошла. Яркий свет слепил глаза, а ветерок играл с распущенными волосами. Девушка шла, глядя прямо перед собой, и не смотрела на Лешку, а Блотский смотрел на нее чуть из-подо лба, и чем больше смотрел, тем больше убеждался в том, что поступает правильно.

Вернувшись вчера домой, он, не включая свет, прошел в свою комнату, сбросив куртку и ботинки, лег на кровать и уткнулся лицом в подушку. Сердце в груди было как будто в тисках, и каждый вздох давался с трудом, а в голове роились мысли, множество мыслей, но не было ни одной, за которую он мог бы ухватиться. Лешка только знал, что уедет, завтра же уедет, чтобы никогда больше не видеть лицо Златы, озаренное радостью и любовью, и ее сияющие глаза, обращенные не к нему. Он уедет в Минск, и все забудет, и ее забудет, если сможет. Ему давно надо было уехать, только он все оттягивал и как будто чего-то ждал. И дождался…

Бабушка почти бесшумно вошла в комнату и присела на стул у кровати. Она тоже не стала включать свет, просто осторожно и как бы нерешительно погладила внука по светлым волосам. Так, как гладила когда-то в детстве, рассказывая ему сказки.

— Здарылася што, Леша? — спросила она.

— Я уеду завтра в Минск, — отозвался он.

— Са Златулей паругалiся? — сразу догадалась она.

Парень ничего не ответил.

— Ён быу?

— Ты знаешь? — парень оторвал лицо от подушки и посмотрев на бабушку. Было темно, он не видел ее лицо, но знал, как оно печально, печально вот уже много дней.

— Знаю. Усе знаюць… Што яна у iм нашла, невядома! Слiзкi ен челавек! Усмiхаецца, а вочы нядобра так блiшчаць… Да i жанаты ён, жонка у школе працуе, i сын расце. Злата нiога нiкому не кажа, толькi школу яна з-за яго кiнула…

— Она любит его.

— Любiць… — бабушка невесело засмеялась. — Яна загубiць сябе з-за яго. Ён жа не кiне сям’ю. А яна колькi яшчэ зможа быць яго палюбоунiцай? Ратаваць яе трэба i ад яго, i ад самой сябе…

— Разве ж можно от этого спасти? — горько усмехнулся парень.

— Можна, Лёшачка, можна! Забiрай яе з сабой у Мiнск!

— Она не поедет!

— А ты пытау яе?

…Они прошли к началу деревни и свернули на проселочную дорогу, что, петляя, вела к Сенажатке.

— Пролески расцвели, и, кажется, даже ветер был пронизан их ароматом! Пойдем в лес? — как можно беспечнее, беззаботнее сказала Злата.

— Пойдем, — согласился Лешка.

Белые маленькие цветочки сплошным ковром покрывали лесные поляны и прогалины, а к ним еще примешивались и кобальтовые «собачки». Они нарвали по букетику и присели передохнуть на поваленное дерево.

— Леш, а твой дед уже поставил березовый сок?

Парень лишь пожал плечами.

— А мне так хочется березового сока! Когда-то в детстве, я помню, мы с дедом всегда ходили ставить сок в лес за огороды, а потом ходили с ведрами и сливали его! Он был с мошками, с соринками, разбавленный дождевой водой, но вкус у него был такой…

— Злата, поехали со мной в Минск! — перебил ее Лешка.

Наступило молчание.

— Помнишь, я рассказывал тебе, что моя мама работала худруком в спецшколе с детьми, у которых проблемы с опорно-двигательным аппаратом?

— Ну, да…

— Мама работала там до последнего. Они с детьми готовили большой концерт, я тоже принимал в этом участие. Мы много репетировали, и дети готовились и с нетерпением ждали этого дня… Но потом мама… Концерт перенесли, но программа осталась прежней, мне нужно в Минск. Я не могу подвести детей, ведь для них это возможность показать себя. Я ведь говорил тебе, что они очень талантливы. Тем более, концерт будет проходить в ДК Железнодорожников, они же и спонсируют этот концерт, и там будет присутствовать кое-кто из администрации Президента. И… без тебя мне не справиться, Злата!

— Но… Лешка, я же не умею петь!

— Разве? А помнишь, на Коляды как ты пела?

— Да ну, пела, скажешь тоже! Голосила, как…

— Пела-пела! Тимофеевна моя говорит, у тебя красивый голос и петь получается неплохо! И я могу это подтвердить!

— Но я никогда в жизни этим не занималась, так лишь, на уроках пения да на студенческих праздниках…

— А там никто этим профессионально не занимался! Все на любительском уровне!

Несколько секунд девушка смотрела на букетик лесных цветов у себя в руках, и Лешка точно знал: думает она в эти секунды не о том, сможет ли спеть. Она думает о нем…

А потом, повернув голову, она подняла глаза и улыбнулась ему:

— Я бы поехала, Лешка, только Пасха скоро, и потом, мы ведь собирались с тобой привести в порядок кладбище к Радунице.

— Мы вернемся к Пасхе, я обещаю тебе! Мы через неделю вернемся! — улыбнулся ей в ответ Блотский, и голос его значительно повеселел, а с лица исчезло сосредоточенное, замкнутое выражение. Оно как будто посветлело, точно так же, как после грозы очищалось небо от туч.

У Златы от сердца отлегло. Она снова подумала о Дороше шила, что он даже не заметит ее отсутствия. Злата была совершенно уверена, что в ближайшие дни в Горновке он не появится.

Глава 30

То, что Злата увидела в этой школе, где жили и учились дети со всей Минской области, поразило ее, причинило боль и не могло не восхитить. Во-первых, она никогда не думала, что у нас вообще так много детей-инвалидов, которые плохо ходят, хромают, опираются на костыли или трости или вообще передвигаются с помощью инвалидной коляски. Что для них есть специальные детские сады, вот эти самые школы, которые скрывают их от людей, здоровых людей, живущих обычной жизнью. Их нечасто можно встретить в толпе, и чаще всего, чтобы не смущать ни себя, ни их, люди отводят глаза и проходят мимо, стараясь тут же забыть их вывернутые суставы, сведенные судорогой руки и хромую походку. О них забывают, а они есть. И они живут.

Во-вторых, Злате больно было на них смотреть. И жалко. Ну чем эти дети заслужили такое? А ведь многие из них родились нормальными детьми, и только по воле судьбы или врачебной халатности стали инвалидами. Что чувствовали эти дети, удаленные от обычного мира, огороженные своей болезнью, всегда осознающие свою неполноценность? Как они жили? Как все это выносили? Какое будущее их ждало?

Полянская споткнулась на пороге школы, увидев их в холле. Как раз была перемена, и они передвигались по коридорам. Она бы убежала, если бы не Лешка. Парень взял ее за руку и повел за собой.

Улыбка появилась у него на лице, он шел легко и непринужденно, приветствуя многих, кому-то маша рукой, с кем-то здороваясь за руку. Блотский вел себя так, как будто эти дети были самыми обычными детишками. И они отвечали ему тем же: улыбались, махали, кричали что-то вслед. И глаза их светились радостью. Они умели улыбаться, несмотря на собственные горести. Они умели смеяться и радоваться жизни. Жизнь, ограниченная этими стенами, болезнь, инвалидность и отказ от многого не сломили их, наоборот, сделали сильнее и терпимее, научили радоваться самым обычным мелочам, и это не могло не восхищать.

А потом оказалось, эти дети еще и поют. Они любят петь, они с удовольствием поют, и поют очень даже неплохо. Лешку здесь все хорошо знают, и не только дети, но и врачи, учителя, воспитатели и директор. Он вообще чувствовал себя среди них своим. Мама его много лет проработала в школе-интернате. Он с удовольствием знакомил Злату с детьми, и очень скоро и скованность, и смущение ее прошли. Она пожимала руки детям, улыбалась, трепала их по волосам, смеялась и чувствовала, наверное, то же, что чувствовал Лешка и его мама, и вообще все эти люди, которые работали здесь и любили этих детей. Она чувствовала в себе желание раскрасить жизнь детей яркими красками, сделать хоть что-то, только чтобы они чуточку меньше чувствовали себя обделенными.

Злата с Лешей провели в этой школе целый день. Оказалось, дети здесь не только поют, а еще и рисовать пытаются, и ставят маленькие сценки, в которых сами же и играют. У них даже КВН свой есть и маленький садик во дворе школы, в котором дети с удовольствием проводят время.

Леша со Златой побывали везде, их даже покормили обедом в школьной столовой. Потом в актовом зале собрались артисты, и началась репетиция.

Лешкина мама, Анна Борисовна Блотская, до последнего верила, что сможет провести этот концерт. Она собиралась быть ведущей. Любя этих детей, она так хотела показать городу, что и среди них есть таланты… Но болезнь оказалась сильнее. Поэтому папку с немногочисленными словами ведущей передали Злате, а Лешка, который в общем-то сейчас был их худруком, еще и за звук отвечал. Да и сам участвовал в концерте, собираясь вместе с детьми исполнить несколько песен.

3лата вообще не очень-то любила выставлять себя на всеобщее обозрение, на передний план, так сказать. Но она не могла отказать ни Лешке, ни детям. На первой репетиции только она одна, не поднимая головы, читала все с листа, при этом так извиняюще пожимала плечами и мило улыбалась, ставя неправильно ударение в чьей-нибудь фамилии, что дети, конечно, простили ей все промахи и к концу репетиции были от нее в полном восторге. Злата Юрьевна, в свою очередь, пообещала к завтрашнему прогону все выучить наизусть и все фамилии запомнить.

Домой они возвращались ближе к вечеру. В Лешкин район приехали на его машине, оставили ее на автостоянке и решили немного прогуляться по улице. Вечер был на удивление теплым, солнце уже скрылось где-то за многоэтажками, но темно еще не было. Парочки прогуливались в обнимку, и молодежь веселыми компаниями сновала туда-сюда.

В киоске Блотский купил им по бутылке кока-колы и еще шоколадный батончик для Златы, которая любила сладкое. Они уселись на лавочку и, лениво потягивая газировку, поглядывали по сторонам.

— Дома у меня в холодильнике мышь повесилась, — сообщил Полянской парень. — Может, стоит зайти в магазин и пополнить припасы? Ужин будем готовить?

Девушка смешно сморщила носик, и Лешка улыбнулся.

— Понятно. А к завтраку я схожу в булочную за свежими круассанами с шоколадом. Они сами их там пекут с утра пораньше, ты просто пальчики оближешь, я тебе это гарантирую.

— Ага, и растолстею так на твоих вкуснейших круассанах за неделю… Ой, Лешка, как же это я… — девушка резко повернулась к Блотскому, и глаза ее сделались огромными, совсем как блюдца. — А что я надену? В чем я буду концерт вести? У меня ведь кроме того выпускного белого платья да атласных сапожек и нет ничего!

— Мы купим тебе шикарное платье! — с невозмутимым видом заявил парень и, скрестив руки на груди, покосился в ее сторону.

— А где мы денег возьмем? У меня нет…

— У меня есть.

— Леш, но ты вовсе не обязан… Слушай, у меня же здесь живут знакомые девчонки, я тебе уже говорила, мы вместе учились в университете. Может, я позвоню им завтра и…

— Нет уж. Мы завтра же с утра поедем в один классный магазин и купим тебе платье, в котором ты могла бы и концерт вести, и… Послушай, Злата, — парень резко обернулся и взял ее за руку. — А почему бы тебе не спеть?

— Что? «Ах, мамочка…»?

— Нет, но на самом деле у тебя эта песня очень здорово получалась, звонко и голосисто! Так, — парень встал и потянул девушку за руку, заставляя подняться с лавочки и последовать за ним. — Пойдем-ка домой, у меня есть множество профессиональных минусовок, что-нибудь мы обязательно подберем!

— Лешка, ты что? Да я опозорюсь и все вам испорчу! — пыталась протестовать девушка, следуя за ним. — Я не смогу…

— А мне кажется, у тебя здорово получится!

— Я не стану кривляться в бусах и трусах под фанеру из репертуара нашей эстрады! — со всей серьезностью заявила ему девушка.

— И в мыслях у меня не было подсовывать тебе такое и эпатировать публику! — засмеялся парень.

— С добрым утречком! — раздался утром следующего дня бодрый голос Леши Блотского в проеме ниши, где девушка спала.

Перед этим парень долго стучал, но Злата спала, как убитая. Лешины соседи вчера, наверное, сходили с ума. Девушка даже всерьез опасалась, как бы они милицию не вызвали, чтобы утихомирить буйных соседей! Во сколько, интересно, они все же угомонились? Точно уже за полночь… Что они вчера только здесь не вытворяли, особенно после того, как Лешка все же сходил за бутылкой шампанского в ночной супермаркет, что за углом! Чего они только не пели!

Что-то нечленораздельно промычав в ответ, девушка натянула одеяло на голову и отвернулась к стенке — она жутко хотела спать.

— Злата Юрьевна, кофе, между прочим, готов, и круассаны стынут. Ты какой будешь? С шоколадом или с клубникой?

В ответ снова тишина.

— Злата, — голос Блотского прозвучал уже рядом.

Присев перед ней на корточки, парень осторожно убрал со щеки девушки волосы и легонько подергал ее за ухо. Девушка открыла один глаз и сонно улыбнулась.

— Вот скажи мне, дорогой друг, отчего это ты, во сколько бы ни лег, поутру выглядишь бодрым и отдохнувшим, а я не могу оторвать головы от подушки? — охрипшим голосом медленно произнесла она.

Парень в ответ лишь улыбнулся и легко вскочил на ноги.

— Я иду накрывать на стол, а ты давай в душ и за стол. Прямо сейчас мы едем по магазинам, а потом снова в школу Я хочу сегодня вывезти детей в ДК Железнодорожников. Им нужно почувствовать сцену, привыкнуть к ней. Сегодня мы будем репетировать там. Кстати, Злата, — уже в дверях обернулся Лешка. — Так ты решила, какую песню будешь петь?

— Ох! — горестно вздохнула девушка и на секунду снова уткнулась лицом в подушку. Но только на секунду. — Я думаю, про соловушку, который в роще пел. Мне кажется, народные песни у меня неплохо получаются… К тому же… — девушка отбросила в сторону одеяло и села в постели, нисколько не стесняясь Блотского, потому что была в пижаме. Но Лешка все равно отвел глаза в сторону, лишь на мгновение скользнув взглядом по полным грудям Полянской, на которых натянулась тонкая атласная пижама, отделанная кружевом. — К тому же я кое-что придумала в дополнение к этой песне. Эта песня прям как история! И кому я там буду петь: «Ой, как ты мне нравишься!»? Ты просто обязан быть на сцене! И мне там одной не так страшно будет!

— Хорошо, — парень улыбнулся и вышел из комнаты.

Злата быстренько приняла душ, они позавтракали, собрались и на Лешкиной машине поехали по магазинам. Злата, будучи совершенно не капризной девушкой, не хотела особенно перебирать, выбирать и примерять. К тому же платье ей собирались покупать за Лешкины деньги, а она подозревала, что их у него не так уж и много. Она не спрашивала его ни о чем, но догадывалась, что на радиостанции он больше не работает и в данный момент вообще нигде.

Если бы она была одна, первое понравившееся платье было бы куплено. Но рядом был Блотский. И он, оказывается, знал толк в одежде. Пришлось Злате примерить с десяток нарядов, пока, наконец оба не согласились, что розовое платьице без рукавов лучше всего подходит ей на роль ведущей и артистки. К тому же это платье, украшенное посередине кружевом, в которое была втянута белая атласная лента, заменяющая пояс, идеально подходило под ее атласные сапожки, а две нижние юбки из полупрозрачного шифона делали его нарядным и вечерним.

В школу-интернат они приехали ближе к обеду и, снова погрузившись в особую атмосферу, царившую здесь, позабыли обо всем. Дети очень обрадовались Лешкиному предложению поехать в ДК, тем более что проблем с транспортом не возникло — в школе был собственный, специально оборудованный автобус. Уже после обеда они увлеченно репетировали на большой сцене.

Они вообще много репетировали все последующие дни. Концерт, билеты на который давно были распроданы, неумолимо приближался. Дети ждали его с нетерпением, а Злата с каждым днем боялась все больше. Леша тоже волновался, но он уже имел некоторый опыт, а Злата нет. Он очень хорошо понимал страх девушки, но зацикливаться на нем не позволял. После того, как репетиция заканчивалась, парень увозил Злату гулять по Минску. Они заходили в кафе, в кино, ездили в гости к Лешкиным друзьям и навещали его отца.

Неделя пролетела как одно мгновение. И вот уже полный зал людей в ДК Железнодорожников; бархатный занавес, который вот-вот поднимут; дети, нарядные, красивые, с радостными улыбками на лицах; Злата, прижимающая к груди кожаную папку с текстом ведущей, микрофон, кажущийся ей тяжелым; и Лешка… Лешка спокойный, собранный и такой…

Она никогда раньше не видела его таким. И без того светлые волосы были слегка осветлены мелированием и модно подстрижены — утром он побывал у парикмахера. Темно-синие узкие джинсы, ярко-красная рубашка навыпуск с рукавами, закатанными по локоть, и шелковый узкий галстук в тон делали его невероятно модным, стильным, ярким и эффектным. Он был все тем же Лешкой Блотским и вместе с тем это был какой-то незнакомый ей парень, красивый парень, сошедший как будто с экрана телевизора, артист…

Почему-то раньше она не замечала, что профиль у него орлиный, а квадратный мужественный подбородок разделен надвое трогательной ямочкой. На носу у него едва заметны веснушки, а брови широкие, и когда они сходятся на переносице, получается «домик». Ресницы, хоть и светлые, но зато пушистые, загнутые кверху. И линия губ красивая и твердая. За целый год их знакомства, разглядывая Лешкино лицо, девушка как будто впервые видела перед собой мужчину, а не лучшего друга, брата или участника всех ее сумасбродств.

Девушки обращали на него внимание. Она ведь видела, еще в школе видела, молодые учительницы и воспитательницы не упускали момент подарить ему улыбку или многозначительный взгляд из-под опущенных ресниц. Они не упускали случая с ним поболтать, пофлиртовать, пококетничать. Дон… Он, конечно, не поворачивался к людям спиной, но не переступал ту грань, которую сам для себя и определил. Он мог улыбнуться в ответ, мог пошутить и сказать ласковое словечко, но этим все и ограничивалось. Но девушкам, казалось, и этого было достаточно.

Сегодня Злата увидела Лешку Блотского как будто в новом свете. От столь разительной перемены девушка даже как-то оробела и растерялась, но длилось это недолго. Стоило ему подойти к ней, улыбнуться, подбодрить, и все страхи отступили. Потом пришлось самой собраться с духом, перестать трястись и выйти на сцену. Занавес раздвинулся, она легко взбежала по ступенькам и в первый раз оказалась на настоящей сцене, пусть и не такой уж большой и совсем не профессиональной, но здесь тоже были софиты, а в зале передней сидело человек пятьсот.

Этот свой первый выход на сцену, с которого все и началось, Злата запомнила навсегда. Как волновалась, как голос дрожал, как часто она опускала глаза к кожаной папке, рассказывая зрителям о детях и о школе. И все же улыбка ее была такой искренней и такой доброжелательной, глаза лучились светом, а голос звучал так звонко, что зрители даже не заметили ее волнений, по крайней мере, аплодировали они ей громко и долго.

Во всех номерах в этом концерте принимали участие дети, только когда им нужно было время, чтобы переодеться, на сцену выходили Лешка или Злата, но таких сольных номеров было только два. И каждый выход на сцену этих детей-инвалидов, трудный и долгий, сопровождался бурными аплодисментами, и каждый раз у людей в зале сжимались сердца и слезы выступали на глазах. Сколько мужества надо иметь, сколько сил и терпения, чтобы все это вынести… Детям дарили цветы и мягкие игрушки, и аплодисменты снова и снова…

Лешка спел с детьми «Остров невезения» и «Бродячих артистов», а потом и «Песенку кавалергарда». Правда, для этого ему пришлось переодеться в белый мундир с золотыми эполетами, отделанный плетением из шнура и золотым шитьем, красные широкие штаны, заправленные в высокие начищенные сапоги. В руке, прижимая к груди, он держал высокий белый шлем, украшенный золотистыми кисточками и страусиным пером. Злате пришлось прихватить ажурный зонтик от солнца и изображать из себя этакую кисейную барышню, юную деву, которой не стоит обещать «любови вечной» на земле. Она кружилась с кавалергардом в вальсе, смущенно прятала лицо за веер, хлопала ресницами и подносила шампанское, которое «текло рекой», а потом осталась одна на сцене, когда кавалергард неожиданно ее покинул. Все остальное время Лешка был за звукорежиссерским пультом.

Златина песня, веселая, заводная и немного легкомысленная, была почти последней. Девушка сама настояла на этом. Ей необходимо было время, чтобы привыкнуть и к сцене, и к залу, и к зрителям.

Коленки дрожали, когда она за руку с Лешкой почти выбежала на сцену. Впрочем, они почти сразу разжали руки и разбежались в разные стороны. Лешка, остановившись почти у края сцены, скрестил руки на груди и, притопывая, стал поглядывать в сторону сидящих в зале зрительниц.

— В роще пел соловушка, там, вдали, — запела девушка звонко, весело, улыбаясь и сверкая глазами. — Песенку о счастье и о любви! Песенка знакомая, и мотив простой, ой! — с чувством выдохнула она. — Ой, как ты мне нравишься! — и прижала ладони к груди. — Ой-ой-ой-ой!

Пританцовывая, она двинулась к Лешке.

— Губы твои алые, брови дугой, — Полянская легко приобняла парня за плечо. — Век бы целовала бы, милый, дорогой! — смущенно улыбнувшись, она подняла к Лешке сияющее личико, и Блотскому с трудом удалось изобразить улыбку на лице и, легкомысленно приподняв брови, пожать плечами. — Только на свидания не ходи с другой! Ой! — погрозила ему пальцем девушка, придав и лицу, и голосу некую строгость. — Ой, как ты мне нравишься! Ой-ой-ой-ой! Я умею чуточку колдовать! — Злата как бы по секрету сообщила это, понизив голос, отчего строчки песни прозвучали тише и нежнее, и посмотрела на парня таким взглядом… — Цепи мои крепкие тебе не разорвать! С чарами не справишься, век ты будешь мой! Ой! Ой, как ты мне нравишься! Ой-ой-ой-ой!

Она закружилась на сцене и снова запела:

Все девчонки бегают за тобой! Что же тут поделаешь, если ты такой! — Злата тяжко вздохнула. — Я бы тебя спрятала в роще за рекой! Ой! — рукой махнула в его сторону Полянская. — Ой, как ты мне нравишься! Ой-ой-ой-ой!

Разве этот легкомысленный парень, который, впрочем, на Лешку был совсем не похож, мог устоять против таких слов, таких взглядов, таких улыбок? Перестав улыбаться зрительницам в зале, парень поспешил к ней и, обняв ее за талию, в конце песни чмокнул в щеку, отчего глаза у Златы сделались огромными.

Зал взорвался аплодисментами. Лешка взял девушку за руку и подвел к краю сцены. Они вместе поклонились, а потом на сцену понесли цветы…

В кафе они засиделись допоздна. На круглом столике для двоих, что находился в глубине зала, горела свеча и стоял маленький букетик фиалок. Свет отражался в высоких бокалах, в которых пузырилось шампанское. Они заедали его фруктами со взбитыми сливками и ванильными шариками мороженого и снова вспоминали концерт, переживали его как будто заново, смеялись, а потом молчали.

На улице шел дождь, и кафе медленно пустело, но они не хотели уходить. Им было так хорошо и уютно здесь. То и дело, оборачиваясь к большим французским окнам, они видели, как капли дождя сбегают по стеклу. Золотистый свет фонарей отражался в лужах, свет фар рассекал туманную мглу… И глаза их то и дело встречались…

Наверное, они оба понимали: эта неделя и дети из школы-интерната, и концерт, и этот город, и эта весна что-то изменили в них. Изменили навсегда и соединили. Лешка ощущал это явственнее, и то решение, которое он принял в Горновке, все больше крепло в нем. Злата нужна была ему, как воздух. Она была именно той девушкой, о которой он всегда мечтал, девушкой, предназначенной ему судьбой. Именно с ней он хотел прожить жизнь, родить детей, вырастить их и состариться. Именно с ней он хотел делить все радости и горести, только для нее одной он хотел быть героем, чего-то добиваться, к чему-то стремиться. Но еще больше он желал, чтобы она была счастлива, радостна и весела, как всю прошедшую неделю. Он хотел всегда видеть этот особый свет в ее голубых глазах, хотел слышать ее смех, беззаботный и заливистый.

За эту неделю один из тех барьеров, внутренних барьеров, стоящих между ними, исчез. Они стали ближе. Лешка чувствовал это и знал, что Злата чувствует то же. Он видел это по ее глазам, по трепету ресниц на щеках, когда она поспешно опускала их.

Потом они шли домой пешком под одним зонтом, тесно прижавшись друг к дружке. Хихикая, как дети, они перепрыгивали лужицы, боясь промочить ноги. Ощущение полноты жизни не покидало. Это была их победа. Их общая первая победа. Радость и гордость переполняли их. Лешка, несколько захмелев от шампанского, не уставая, твердил: их ждет великое будущее, а Злата лишь смеялась, не принимая его слова всерьез.

Утренним поездом Злата уезжала домой. Лешка привез ее на вокзал, и в полном молчании через подземный переход они вышли на платформу. Девушка не хотела уезжать, а парень не хотел ее отпускать. Она не говорила ему этого, но по тому, какими грустными иногда делались ее глаза, он это понимал.

Да, она успела соскучиться по Горновке, хотя времени, чтобы думать о деревне и обо всем, что ждало ее там, у нее почти не было в эти дни. Но иногда… Иногда она посматривала на мобильный телефон, на дисплее которого за всю неделю так ни разу и не высветился номер Дороша, и на сердце становилось тяжело. Он наверняка так ни разу и не появился в Горновке и даже не знает, что она уехала. Он занят своими делами, он все еще в эйфории от поездки в Эмираты! Он не позвонил и, возможно, даже не вспомнил о ней. И эта неделя не была бы такой, какой она стала, если бы она осталась в Горновке.

Дорош не звонил, и она не знала, что ждет ее в деревне. Что их вообще ожидает? В доме полно гостей: мама с папой приехали в отпуск, тетя Люда с мужем и Анька, и Васька там. И Пасха через неделю…

Злате страшно было туда возвращаться. Там осталась неизменная печаль, боль и тоска… Так больше не могло продолжаться. Надо было что-то решать с их отношениями. Впрочем, наверное, потому ей и страшно было: Полянская чувствовала, им все же придется расстаться. Да им вообще не надо было все начинать снова, после того как вся правда о нем выплыла наружу. Ничего хорошего из этого не вышло, ни разу за все эти месяцы по-настоящему счастливой Злата так и не стала.

Они стояли молча у вагона, а минуты неумолимо текли. Девушка подняла глаза и посмотрела на Лешку. Он не смотрел на нее, взгляд его сделался отсутствующим. Как будто видел там что-то такое, чего не могла видеть она. Лицо его снова стало замкнутым, брови были сосредоточенно сдвинуты на переносице. Он не хотел ее отпускать, зная, что в Горновке снова будет Дорош и та особенная близость, возникшая между ними за эту неделю, исчезнет.

— Лешка, — негромко окликнула его девушка и осторожно взяла за руку. — Спасибо тебе за все! — просто сказала и улыбнулась. — И, пожалуйста, приезжай поскорее! Помнишь сколько мы с тобой собирались сделать?

— Конечно, мы успеем к Радунице, — парень улыбнулся. — Вот увидишь, мы такой там наведем порядок… В пятницу вечером или в крайнем случае в субботу утром я уже буду в Горновке. Я привезу все, что мы с тобой купили. Я схожу в те издательства, в которые мы с тобой не успели сходить, не волнуйся, я буду так убедителен, что они просто не смогут не взять твой роман. Я позвоню тебе. И ты, как доберешься до Горновки, сразу же звони…

Девушка кивнула.

— Леш, а про фотографии ты не забудешь? Мне так хотелось бы уже посмотреть наш концерт!

— Я переброшу все к себе в ноутбук: и фотографии, и видео с концерта! Завтра же поеду в школу! Береги себя, Злата, — секунду помолчав, добавил он.

Девушка в ответ снова кивнула. Отчего-то в горле пересохло, и она не смогла произнести ни слова.

— Девушка, мы отправляемся через минуту, займите свое место в вагоне! — обратилась к ней проводница.

Полянская даже не обернулась в ее сторону. Сделав шаг вперед и преодолев тем самым разделяющее их расстояние, Злата коснулась ладонью Лешкиной щеки и всего лишь на мгновение прижалась губами к его губам. И почти сразу же отступила, отвернулась и поднялась в вагон.

Глава 31

Благодатью и тишиной встретила ее Горновка. Злата сошла с автобуса в начале улицы, приехав в деревню на следующий день утренним рейсом. Эту ночь она провела в родительской квартире, добравшись только вечером в родной город.

Всю дорогу от Минска до районного центра она думала о Лешке, глядя в окно поезда, но не замечая проносившихся мимо городов, деревень, полей, лесов и рек. Злата думала о Лешке и о поцелуе, который подарила ему на прощание. Поезд все дальше уносил ее прочь от Минска и всего того, что они там пережили. Она думала обо всем как-то отстраненно, как будто глядя на все происходящее со стороны. И поцелуй тот не казался чем-то из ряда вон выходящим. После проведенной вместе недели, после всех волнений и радостей он показался девушке естественным и само собой разумеющимся.

Впрочем, не только собственный неожиданный порыв занимал ее мысли. Ей не давало покоя ощущение того, что все как-то изменилось. Близость, возникшая между ними, предполагала нечто большее, чем просто дружеские отношения. И возможность других отношений с Лешкой не приводила больше в ужас, она уже не отметала, как раньше, даже саму мысль об этом. Злата думала об этом спокойно, без каких-либо эмоций, без страха и волнения. Так, как будто где-то там, на небе, за нее все уже было решено.

Виталя не был ее судьбой, а Лешка сможет сделать ее счастливой. Вот только сколько бы она ни думала обо всем этом, сердце все равно начинало болезненно ныть, стоило лишь представить, что она больше никогда не увидит Дороша.

Всю дорогу от Минска до своего городка, а потом еще и полночи, проведенной без сна, думала она об этом, но примирить себя с этим не получалось. Слишком больно было.

Злата приехала в деревню в несколько беспорядочном состоянии чувств и мыслей. Горновка тем и дорога была ей, что любое, самое безнадежное горе здесь притуплялось и все проблемы становились такими жалкими, такими незначительными. Все вопросы бытия решались сами собой. Здесь был другой мир и как будто другое измерение…

Солнце, пробившись из-за облаков, взошло над лесом, осветив легкую дымку, плывущую в воздухе. Вдали за огородам и зеленели озимые, неподвижно стоял лес, вот-вот готовый брызнуть зеленой молодой листвой. Небо было таким высоким и таким голубым.

Злата неторопливо шла по дорожке вдоль домов, и с каждым шагом благодатное успокоение ложилось ей на сердце, селилось в душе. Все сомнения, тревоги и беспокойства оставались где-то за поворотом. Злата шла и чувствовала, как сердце снова наполняет трепетный восторг уже от того, что она снова была дома и снова видела и эту улицу, и эти дома, и поля, и горизонт, и лес…

Дома ее уже ждали к завтраку. Прямо даже к такому праздничному завтраку. Мама с тетей Людой постарались и наготовили всяких вкусностей!

— Златка, ну где ты ходишь?! — с порога набросилась на нее Анька. — Мы уже здесь все слюной истекли! Ждем тебя, ждем! Автобус проехал, а тебя все нет и нет!

— Привет, Аня! Я тоже рада тебя видеть! — улыбнулась девушка и стала расстегивать пальто.

— Злата, дочка! А я уж и переживать стала, смотрю, автобус проехал, а тебя нет! — из кухни вышла мама и, вытерев руки о фартук, заключила девушку в объятия, расцеловав ее в обе щеки. — Ну, давай, мой скорее руки и будем усаживаться за стол!

— Я вышла в начале деревни и решила немного пройтись! А папа где? — спросила девушка, оглядываясь по сторонам.

— Да где-то под поветью капаются с Колей! Анька, иди, зови мужиков, будем завтракать садиться! С утра, ты знаешь, они обычно деятельны! Ну, как там, в Минске, Злат? Как Лешка? Чего он не приехал, ведь Пасха скоро? — засыпала ее вопросами мама.

Злата забросила на диван в зале свою небольшую дорожную сумку с вещами и уселась за стол.

— Мам, вот это все было совсем не обязательным, — девушка указала рукой на стол.

— Злата, мне лучше знать, обязательно или нет! Могу я в конце концов побаловать единственную дочь? Мне здесь Васька, кстати, рассказывал, чем ты питалась!

— Мам, так пост! — улыбнулась девушка. — Васька, подлец… Не я ли ему здесь драники жарила да борщи варила?

— Пост не пост, а ты вон, смотрю, у меня совсем бледная какая-то и похудевшая!

Мама села за стол и стала раскладывать по тарелкам сочные горячие рубленые котлетки из курицы и белых грибов, которые они еще в прошлом году замораживали, а к ним картофельное пюре, заправленное молоком и сливочным маслом. Потом еще был неизменный «горошек» и свежие огурцы с помидорами, бутылка белого вина для женщин, а для мужчин — бутылка самогонки. А потом еще и блинчики с ванилином и творогом из печи, и пирог с яблочным повидлом, и кофе, и чай, и холодный компот. Это был не завтрак, а целое пиршество, которое закончилось только ближе к обеду. И, конечно, родственники не выпустили Злату из-за стола, пока не узнали малейшие подробности ее поездки в Минск.

Работать сегодня уже никто не собирался, а посему после того, как стали убирать посуду и все, наконец, встали из-за стола, девушка, извинившись, прошла к себе в спальню, разложила одежду в шкаф и прилегла на родную кроватку, натянув до подбородка плед. Ее стало клонить ко сну… Она уже почти уснула и, скорее, почувствовала, чем услышала, как прогнулась кровать и Анька стала моститься рядом, пытаясь стянуть с девушки плед.

— Златка, ну не будь врединой, скажи, наконец, у вас с Лешкой было? — зашептала родственница, склонившись к самому уху Полянской и обжигая ее щеку горячим дыханием. — Вот только не говори, что не было! Я ни за что в это не поверю! Сколько можно жить затворницей? Ты что ж, все еще по Женьке своему сохнешь? Лешка, ты посмотри, поет! Вот увидишь, он точно скоро станет знаменитым и поклонниц у него будет тысяча! И если ты и дальше будешь строить из себя недотрогу, он найдет тебе замену!

Помолчав немного, Анька снова заговорила:

— Злата, ну я же знаю, что ты не спишь! Ну, ладно! Не хочешь говорить — как хочешь!

Анька снова замолчала, но ненадолго.

— Слушай, а ты знаешь дачника, который живет в маленьком домике с жалюзи на окошках на том конце деревни?

Ленивую дремоту, в которую Злата погружалась, мгновенно как ветром сдуло. Она не открыла глаза, но ресницы испуганно дрогнули, сердце провалилось куда-то вниз, и стало трудно дышать.

— А он тебя знает! Вчера сидела я на лавочке вечером а он шел по улице и, остановившись, заговорил со мной! Кстати он и о тебе спрашивал! А он такой, знаешь, ничего мужчина! Обаятельный!

Ревность скрутила внутренности тугим клубком, и притворяться спящей и безразличной Злата уже не могла. Как и не могла спокойно лежать рядом с Анькой и слышать восторженные нотки в ее голосе.

Дорош умел, если хотел, очаровать кого угодно и вызвать интерес к собственной персоне. Злате ли было этого не знать? Девушка живо смогла представить и вчерашний вечер, и милую болтовню ее двоюродной сестрицы с Виталей. Но больно было не от этого. Он был в деревне и даже не позвонил ей!

Девушка открыла глаза и чуть приподнялась на подушках.

— Да, я его помню. Он муж завуча в школе, где я работала. Кстати говоря, там же мои бывшие коллеги рассказывали, что он жуткий бабник! — ледяным тоном отчеканила Злата.

— Да-а-а? — разочарованно протянула Анька, даже не заметив Златиного тона. — Вот ведь, а так сразу и не скажешь.

— Анька, слушай, иди приляг в зале, нам здесь тесно будет с тобой!

— Да нормально будет, помнишь, мы раньше с тобой всегда на одной кровати спали!

— Это было раньше, а теперь я хочу одна? — категоричным тоном заявила Злата.

Анька надулась и ушла, а Злата упала на подушки и уткнулась в них лицом. Сердце тревожно и отчаянно отсчитывало удары, и ни о каком сне уже не могло быть и речи.

Она едва дотерпела до вечера, то и дело поворачиваясь к окну, если по дороге проезжала машина, снова и снова брала в руки мобильный телефон, проверяя, есть ли связь. Связь была, но телефон безмолвствовал. И машины проезжали, но темно-синей «ГАЗели» среди них не было.

Как только сиреневые апрельские сумерки опустились на землю, девушка набросила на плечи пальто и, не говоря никому ни слова, выскользнула из дома. Его машину на обочине она увидела еще издалека, и знакомая слабость появилась в коленках. Так хотелось быть сильной, сдержанной, невозмутимой, так хотелось казаться гордой, так хотелось явиться к нему принцессой, раздающей милостыню, но она знала, что не сможет так. Увидит его и не сможет. А остальное он прочтет по ее молящим глазам.

Громко работало радио, все окошки маленького домика светились. Злата преодолела три ступеньки, ведущие к калитке, да так и застыла на месте, только сейчас сообразив, что Дорош то может быть не один! А вдруг к нему родственники приехали? А вдруг здесь его родители? А вдруг он вообще здесь что-то отмечает с семьей? Может быть, поэтому он и не звонил? Может быть, он не мог позвонить? Не может же он…

Порыв холодного ветра заставил ее вздрогнуть и поежиться. Злата подняла воротник своего осеннего пальто и решительно толкнула калитку. Отчаяние порождало смелость. Она ступила во двор так, как вступила бы в бушующее море, уже не думая, что последует за этим…

Во дворе быстро сгущались сумерки, желтые пятна света падали на дорожку от окон, из динамика радио женский мелодичный голос пел о любви. В узком проеме дверей, ведущих на веранду, стоял Дорош.

Злата сделала несколько шагов и остановилась. Он же не сдвинулся с места и даже не пошевелился. А голос из динамика навязчиво и оглушительно врывался в сознание, путая мысли и не давая возможности сосредоточиться, что-то сказать.

Бесконечно долго длилось это мгновение, когда они стояли вот так, в нескольких шагах друг от друга. Стояли и молчали. Дорош стоял спиной к свету, и Злата не могла видеть выражение его лица, но и без этого она знала: он не улыбается, и в глазах его нет ни радости, ни улыбки. Перед ней стоял совершенно чужой человек, а она в полной растерянности не знала, что сказать ему, что сделать.

Виталя первым пошевелился, и радио, которое висело где-то под крышей веранды, замолчало.

— Ты вернулась, — произнес он, нарушая тем самым молчание.

— Да.

— Ну и как Минск?

— А откуда ты знаешь, что я там была?

— Так все знают! Не знаю, известно ли тебе, золотая моя, но в Горновке ты прям героиня! Кажется мне, старухи здесь с таким интересом и любопытством за сериалами не следят, как за твоей жизнью!

— Мне нужно было уехать. Леша попросил меня помочь… — ненавидя саму себя за слабость и этот жалкий тон, залепетала Полянская.

— Ах, Леша попросил! Ну, Леша — это, конечно, святое! А я, ты знаешь, приехал сюда неделю назад, вырвавшись из дома! У меня отпуск еще, хотел с тобой провести эту неделю, хотел сделать тебе сюрприз, а сюрприз ждал как раз меня!

— Ты был всю неделю здесь?… — едва не плача, прошептала она.

Что-то росло в груди. Что-то темное, страшное. Оно сковывало сердце, оно сводило горло судорогой, лишая возможности и дышать, и говорить. На мгновение ей представилась эта неделя, представилась такой, какой она могла быть. Такой, о которой она давно мечтала. Забыв обо всем на свете, она могла бы быть так счастлива с ним. Как давно она мечтала засыпать и просыпаться рядом с ним, слышать, как бьется его сердце, видеть, как трепещут его ресницы во сне!

И дети, и их радости, и беды, и концерт, и Лешка — все в этот момент стало таким ничтожным, таким ненужным и никчемным. Она возненавидела все, потому что из-за этого она лишилась мгновений безоблачного счастья с ним. Ах, если бы можно было все вернуть, она без раздумий променяла бы и концерт, и все, что было там, в Минске, на возможность видеть Виталю, быть с ним.

Плечи девушки поникли, руки безвольно повисли, а слезы покатились из огромных глаз. Благо, уже стемнело, и Дорош не мог их увидеть.

— Вы несерьезны, Злата Юрьевна. Говорите, что скучаете, а сами уезжаете развлекаться в Минск! — продолжал между тем мужчина. — Я ждал тебя всю неделю. Завтра отпуск у меня заканчивается, и я уезжаю.

— Я бы не уехала, если бы знала, что ты приедешь! — начала оправдываться она, а потом зажала себе рот рукой.

Ей казалась, с каждым словом, с каждой секундой она падает куда-то вниз, опускаясь все ниже, теряя и самоуважение, и достоинство, и гордость. Злата не увидела самодовольной усмешки, коснувшейся губ Дороша. Казалось, он получает удовольствие, унижая ее, причиняя ей боль, как будто пытаясь ее за что-то наказать. Вот только за что?

— Я пойду, — совладав с собой, сказала Злата после короткого молчания.

И в самом деле она не могла больше стоять здесь и униженно что-то лепетать в свое оправдание. Было ясно, что Дорош не раскроет ей своих объятий, что пропасть, разверзшаяся между ними тем холодным декабрьским днем, становится все шире и преодолевать ее с каждым днем все труднее. Наверное, это она во всем виновата! Это она не смогла через это переступить, не смогла забыть, не смогла казаться такой же счастливой, веселой и беспечной, как в самом начале их знакомства…

Девушка отвернулась и двинулась к калитке, но не успела сделать и пары шагов. Как всегда, бесшумно и молниеносно мужчина налетел на нее, обхватил за плечи, развернул и прижал к себе. Злата попробовала было вырваться, но он быстро сломил ее сопротивление, завернув ее руки за спину и удерживая их одной рукой, а другой, обхватив ее за талию, крепко прижал к себе. Он коснулся щекой ее щеки, обжигая горячим дыханием ее ушко. Он целовал ее шею, ее подбородок, пока, наконец, не добрался до губ.

И Злата сдалась. Ну не могла противостоять она его прикосновениям, разжигающим в ней пожар страсти, в котором она сгорала снова и снова. Пагубной для нее страсти. Она теряла голову и, как когда-то в первый раз, уже сама обнимала его, обвивая руками шею, и отвечала на его поцелуи.

— Ну, скажи, что ты хочешь уйти! — оторвавшись от ее губ, прошептал Дорош и даже не подумал скрыть торжества, так явно прозвучавшего в его голосе.

Злата хотела что-то сказать, но Дорош снова начал ее целовать, а потом увлек за собой в дом.

Проснулась Злата среди ночи. Открыла глаза и, уставившись в темноту, вдруг поняла, что уснуть уже не сможет. Рядом ровно и мерно дышал Дорош, отвернувшись к окну, отодвинувшись от нее. Она лежала, не шевелясь, а в голове медленно и тяжело прокручивались события вчерашнего вечера. Все то, что она говорила, что чувствовала, как было. Вся буря чувств, владевшая ею вечером, прошла, и внутри было странное затишье. И голова была ясная, и мысли не затмевали ни обиды, ни эмоции.

Виталя спал, а Злата Юрьевна Полянская вдруг со странным спокойствием и даже как будто с равнодушием поняла: она больше никогда не придет сюда, и ничего у них уже не будет. Не будет никогда, потому что она не сможет. Она дошла до черты, переступить которую не позволяла даже безумная любовь, и как бы страсть ни дурманила рассудок, такие вещи, как самоуважение, благородство, гордость и великодушие, были в ней куда сильнее. Она забыла о них сегодня, когда смогла пожалеть, что поехала в Минск, была с детьми, подарила им праздник и столько радости. Да как она вообще хоть на мгновение могла так заблуждаться и думать, что то, что мог дать ей Дорош, было важнее, дороже, больше?

Он не любил ее больше, да и любил ли вообще? Он хотел ее, он играл с ней, продолжая жить своей жизнью, а ее, маня и отталкивая, дразня и лаская, удерживал возле себя. У них разные дороги, и Злата не станет топтаться на месте, ожидая чуда, которое так никогда и не произойдет. Она не станет больше оглядываться назад.

Девушка потихоньку выбралась из постели, собрала с пола свою одежду и на цыпочках проскользнула в соседнюю комнату. Торопливо одевшись, она застегнула молнии на осенних сапожках, схватила пальто и выскользнула из домика. Часы на мобильном телефоне показывали пять утра.

Деревня спала, а тьма в предрассветные часы стояла непроглядная. Ночью, кажется, прошел дождь. Пахло сыростью и свежестью, и еще весной. Пронзительно пахло весной.

Девушка подошла к своему дому и опустилась на лавочку. Ей не хотелось прямо сейчас идти домой и ложиться спать. Ей хотелось посидеть немного в одиночестве, хотелось подумать. Злата откинулась назад, уткнувшись спиной в забор, и подняла лицо к небу.

Бледные далекие звезды мигали и дрожали где-то в вышине. Девушка долго смотрела на них, как будто в их хитроумном сплетении пыталась рассмотреть свою судьбу, а потом достала мобильный телефон и, поколебавшись с минуту, набрала Лешкин номер. Она понимала, это сумасшествие, на дворе ночь, и Блотский, конечно же, спит и, возможно, даже не возьмет трубку. Да, обо всем этом ей было известно, но это ее не остановило. Ей хотелось, нестерпимо хотелось прямо сейчас услышать Лешкин голос.

Долго шли гудки, и трубку не поднимали. Злата, устыдившись своего порыва, собралась было уже отключиться, но тут услышала голос Блотского.

— Злата? — встревоженно и хрипловато отозвался Лешка.

— Леш, — немного растерявшись, только и смогла произнести она. — Прости, прости, что разбудила тебя! Я потом позвоню… — и в самом деле собственный необдуманный порыв показался ей глупым и каким-то детским. Она собралась бросить трубку.

— Злата, с тобой все в порядке? — перебил ее Лешка. — Ты почему не спишь?

— Со мной все в порядке, Лешечка, правда! Ты не спрашивай меня ни о чем, просто верь мне! Теперь со мной все в порядке! — девушка шмыгнула носом, не в состоянии сдерживать слезы, покатившиеся по щекам. — Я хотела услышать твой голос, просто сидела сейчас, вспомнила детей из школы, наш концерт и захотела услышать тебя. И еще, ты ведь просил позвонить, когда я доберусь до деревни. Тут у нас куча народа, снова все собрались…

— Ты плачешь… Не надо было мне тебя отпускать.

— Нет-нет, со мной все в порядке! Леш, а ты? Чем ты занимался после моего отъезда?

— А я отправился прямо в школу, — сказал парень.

Правда, умолчал, что в школу поехал он только после того, как немного усмирил неодолимое желание забыть обо всем и поехать за Златой, встретить ее на вокзале в районном центре, заключить в объятия и больше не отпускать ни на час, ни на день…

— Я сбросил фотографии и видео с концерта на флешку, так что порадуем наших родственников в деревне. Кстати, одна из столичных газет посвятила этому событию целую полосу. Мы с тобой там кстати, тоже упомянуты. Газету тебе я тоже купил! А потом я встречался со своими товарищами-музыкантами… Слушай, Злат, они очарованы тобой! — со всей серьезностью заявил Лешка, а 3лата рассмеялась, хоть слезы все еще катились по щекам — И они не по верили, когда я сказал им, что у тебя нет музыкального образования и ты никогда не пела раньше!

— Ты, конечно, все преувеличил!

— Что ты, я вообще молчал! Они просто посмотрели запись концерта! Слушай, мы посидели вчера, поговорили и решили: на 9 Мая ты обязательно должна спеть что-нибудь для ветеранов в парке Горького. Товарищи, которые играют со мной, говорят, можно договориться как минимум на три песни! Ты могла бы спеть «Катюшу»!

— Это которая выходила на крутой берег?

— Да, та самая! — засмеялся парень.

— Ох, Лешка! — притворно-тяжко вздохнула девушка. — А как же издательство?

— А что случится с издательством? Оно как было, так и будет? Злата, у меня нет для тебя новостей из издательства. Прошло слишком мало времени, они, знаешь ли, не торопятся. Никто еще даже не смотрел твой роман!

— Да-а-а? — разочарованно протянула девушка.

— Но они посмотрят, Злата, вот увидишь, посмотрят! И мы с тобой, когда снова приедем в Минск, наведаемся и в другие издательства! Где-нибудь нам обязательно повезет!

— А если нет?

— А если нет, ты заработаешь денег и издашь книгу за свой счет! По крайней мере, потом, когда у тебя будут спрашивать, печаталась ли ты раньше, у тебя будет что им предъявить!

— Да, надо искать работу, брать кредит…

— Летом я составлю тебе компанию в походе за лисичками и черникой? Ты ж говорила, прошлым летом вы с Маринкой заработали денег!

— Ну да. Только все это временно, а потом придет зима… И вообще, несерьезно это — жить так, как я живу! Пора взрослеть и становиться разумной и респектабельной! И вообще, знаешь, Лешка, мне страшно, — понизив голос, призналась она. — Иногда, не часто, но все же бывает так, что, просыпаясь среди ночи, я не могу уснуть и начинаю думать. Думать о том, а правильно ли я живу? Может быть, так не бывает, все это лишь мои иллюзии и фантазии? Может быть, я все придумала: и романы свои, и эту жизнь в Горновке? Может, мне стоит обо всем этом забыть? Уехать в город, найти нормальную работу, выйти замуж, родить детей и жить так, как живут миллионы людей в мире?

— Злат, ты забываешь, что есть небольшая горстка людей, среди этих миллионов, которые живут по-другому! Понимаешь, не все обязаны быть похожими друг на друга, и судьбы и восприятие действительности не у всех одинаковы! — серьезно сказал парень. — И я, если честно, просто не представляю тебя серьезной и респектабельной! — уже другим тоном добавил он.

Улыбка помимо воли коснулась ее губ. Как же просто получалось у него разгонять все ее страхи.

— Леш, если сможешь, возвращайся поскорее! — помолчав немного, сказала девушка и отключилась.

Девушка посидела еще немного, вслушиваясь в безмолвие, царящее вокруг. Близился рассвет, занимался новый день, и что он нес с собой, Злата Полянская не знала.

…Леша приехал в субботу. Он и хотел бы вырваться пораньше, но так и не смог. Он и так надолго выпал из своей жизни, которой жил в Минске, после того, как заболела, а потом и умерла его мать… Теперь Лешка пытался наверстать упущенное. Помимо встреч с ребятами-музыкантами и репетиций, следовало подумать и о работе. Занятия музыкой денег не приносили, а деньги нужны были, поэтому нужно было поискать себе заработок. Возвращаться обратно в офис Блотский не хотел, но вот использовать свои профессиональные навыки программиста, не выходя из дома, вполне было реальным. Поэтому он и стал обзванивать бывших сокурсников, и скоро у него появилось несколько заказов.

Всю эту неделю Злата и Леша подолгу разговаривали по телефону. Всю неделю все женщины дома занимались генеральной уборкой, готовясь к Пасхе. Мужчины вскапывали огород, женщины сажали лук, редиску и зелень, пропалывали цветы на клумбах, белили сад, обрезали кусты и поливали всходы в парнике. А вечерами, после ужина, когда робкие апрельские сумерки опускались на землю и мужчины, приняв на грудь, уже дремали у телевизора, женщины выходили со двора и, кто на лавочке, кто на табуретках у забора, отдыхая от дневных забот, до самой темноты засиживались на улице. Вели неспешные беседы, все больше ударяясь в воспоминания, или же просто наслаждались тишиной. Иногда к ним подходила баба Нина Луговская, подолгу задерживалась у них и баба Валя, захаживала и двоюродная тетка, которая с приходом весны переехала сюда из города. Частыми гостями были и Маськи, которые к вечеру, подвыпившие, возвращались с заработков и, останавливаясь возле них, нередко заставляли смеяться до слез.

Потом, когда мама Златы и тетя Люда уходили в дом, девушки еще долго просто бродили по деревне. Полянская наслаждалась и этими полными забот днями, и некоторой теснотой, и шумом, и даже невозможностью уединиться. Это исключало одиночество, которое сейчас было бы просто губительным для нее, это не оставляло места для воспоминаний, это не позволяло оглянуться назад. Даже гулять по вечерам Злата ходила с Анькой, страшась встречи с Дорошем. Впрочем, боялась она зря. Он уехал из деревни и ни разу за все эти дни не появился здесь. Виталя не звонил, в очередной раз решив наказать ее: и за побег той ночью, и за все те проступки, о которых девушка понятия не имела, но в его понимании была в них повинна.

И впервые Злата была рада этому. Она ужасно боялась, что, встретившись с ним сейчас, не сможет дать ему достойный отпор, снова поддастся немеркнущей магии его глаз и улыбки. Каждый прошедший день отдалял их друг от друга. Каждый новый день вселял надежду и придавал сил. Злата знала, ей не стоит особенно обольщаться: однажды Дорош вернется, и им придется встретиться, но только для того, чтобы сказать ему, что между ними все кончено.

Глава 32

Суббота, как и полагается, была полна предпраздничной суеты. Обе маменьки еще с утра отправились на огород, именно в Красную субботу что-то обязательно надо было посадить, чтобы росло хорошо. Папеньки хотели выпить и, выходя на крыльцо покурить, с тоской поглядывали на калитку, мечтая сбежать к Гузу, которого вчера им все же удалось навестить, а сегодня они желали продолжения. Девчонкам, Аньке и Злате, поручили приглядывать за тестом, которое подходило в тепле. Они поминутно, на цыпочках, прокрадывались на кухню, боясь «спугнуть» его, и, вытянув шею, заглядывали за шторку на печи.

Васька томился на диване у телевизора, мечтая уже уехать в город, а за окном накрапывал дождик, то усиливаясь до ливня, то превращаясь в легкую моросящую дымку. Было сыро, ветрено и холодно, совсем не так, как на прошлую Пасху, и на Всенощную они не собирались.

Занимаясь делами, Злата то и дело поглядывала украдкой в окошко. Лешка еще с утра позвонил и сообщил, что выезжает из Минска. Прошел уже не один час, и с минуты на минуту он должен был появиться.

Она ждала его и волновалась, и по мере того, как бежали минуты, волнение охватывало ее все сильнее. Да еще, пожалуй, смущение. Она вспоминала тот прощальный поцелуи на вокзале и знала, что теперь все будет по-другому. За всю неделю телефонных разговоров они ни разу не коснулись этой темы. По телефону все было по-прежнему, но при встрече, Полянская знала: по-прежнему не будет, потому что она сама сделала шаг навстречу, подарив Блотскому надежду, и теперь была полна решимости не отступать и не сдаваться.

Как будет, Злата не представляла. Боялась, волновалась, чувствуя, как громко стучит в груди сердце, и хотела, чтобы Леша поскорее приехал. И все же пропустила тот момент, когда он вошел во двор, прошел до веранды по дорожке и вошел в дом. Они с Анькой красили яйца в луковичной шелухе, а потом приклеивали тематические наклейки и, наверное, увлеклись. И вот он стоял в дверях столовой, предварительно постучав в косяк дверей, и улыбался, а капельки дождя блестели на его светлых волосах и лице…

— Лешка! — радостно воскликнула Анька, вскакивая из-за стола и улыбаясь во весь рот.

Злата подняла на него глаза и, улыбнувшись, просто помахала рукой. И почти сразу дом, как будто только приезда Блотского и ждали, наполнился людьми. Женщины вернулись из огорода, папеньки притопали от Гуза, к которому они все же умудрились сбежать, Васька поднялся с дивана и уже приветливо тряс Леше руку. Папенька Златы хлопал парня по плечу и что-то громко говорил, не давая ему даже снять мокрую куртку. Лена Викторовна уже ставила на плиту чайник, сокрушаясь по поводу погоды. И все разом что-то говорили, о чем-то спрашивали.

Потом, когда Лешка все же снял куртку и даже выпил чашку чаю (Полянский, кстати, пытался уверить жену, что чаем здесь не обойтись, надо бы что покрепче), Злата принесла ноутбук. Ей самой, как и всем родственникам, не терпелось посмотреть видеозапись концерта.

Все сгрудились у компьютера, и началось…

— Дочурка, так ты петь умеешь? — удивленно протянул Полянский после первых же слов песни «В роще пел соловушка…».

— Лешка, да ты просто создан для сцены! — восторженно воскликнула Анька.

— Боже, а дети…

— Златуль, ну ты даешь!

— Леш, а ты что, учился где?

— Во талант?

— И дети здорово поют!

И понеслось. В этом гомоне голосов, восклицаний, похвал и восторга они почти не слышали, что происходило на сцене, что пели дети, они даже себя не слышали. Злата и Леша только улыбались да переглядывались.

Девушка первой поднялась из-за стола, ускользнув на кухню. Там срочно нужно было заниматься булками, о которых все разом забыли, как только речь зашла о концерте. Концерт она посмотрит потом, одна или с Лешкой. Потом, когда никто и ничто не будет отвлекать, она сосредоточенно и внимательно досмотрит видеозапись.

Булки действительно уже пора было вымешивать и раскладывать в формы и делать рулеты с медом, корицей и маком. Злата едва перетащила большой таз с тестом от печи на стол и полезла в буфет за мукой.

Женщины, словно опомнившись, отлепились от экрана ноутбука и бросились на кухню, заслышав там Златину возню. Но даже с кухни, занимаясь булками, они не отставали от парня, а Анька потребовала, чтобы Блотский показал ей и другие свои записи.

Лешка вообще сегодня был в центре внимания. Его ни на минуту не оставляли в покое, и не потому, что все дружно пытались не изменять неписаным законам гостеприимства, ведь сейчас они меньше всего думали об этом. Просто так получилось, что этот золотой мальчик с голубыми глазами стал им родным и близким. Они знали его всего год, а казалось, всю жизнь. Его открытость, вежливость, интеллигентность, доброта не могли не импонировать им. Особенно Полянским, у которых не было сына, а если бы и был, то они, конечно, хотели бы, чтобы он был именно таким, как Лешка Блотский. Ну, а если не сын, то хотя бы зять… Втайне они не переставали на это надеяться.

Лешка смеялся, чувствуя, как ему хорошо и уютно среди них, и с удовольствием отвечал на все вопросы, охотно рассказывая и о концерте, и о ребятах, с которыми он сейчас работал и о своем отце, и о булках, которые бабушка печет дома. Их искреннее внимание, их теплое отношение, их расположенность и неподдельное участие после смерти мамы были так необходимы ему.

Но главной, конечно, была Злата Полянская. Она заходила и уходила из столовой, где он сидел за столом, смеялась заплетая длинные косы из теста, или, закусив нижнюю губу, старательно пыталась вырезать листики и цветочки, чтобы украсить булки, что-то говорила. В этом общем нестройном гомоне о голосов парень не особенно прислушивался. Они со Златой даже парой слов не успели перекинуться, только это и неважно было. Важны были взгляды, которыми они обменивались. Девушка ужасно смущалась и тут же опускала ресницы и все же не могла не видеть во взглядах Леши, долгих, серьезных, внимательных, неприкрытого желания остаться с ней наедине. Она поспешно опускала ресницы и убегала на кухню, стараясь вести себя естественно и непринужденно, но чувствовала все возрастающее волнение, да еще и руки предательски дрожали.

Как-то незаметно наступил вечер. Испеченные булки остывали, укрытые льняными полотенцами. Покрашенные яйца выложили в фаянсовую тарелку. Все салаты были нарезаны, голубцы тушились в печи, котлеты уже дегустировали Полянский и Анькин папа. Женщины, наконец, расслабились. На столе появился чайник и рулеты с корицей, которые они и умяли в один присест, а дождь за окном все шел и шел, и стемнело очень скоро.

Злата вышла на кухню, чтобы вымыть посуду, и как раз вытирала ее, когда вошел Леша. Остановившись рядом, он несколько мгновений просто стоял и смотрел, как она тщательно натирает чашки, а потом взял одну и стал задумчиво вертеть в руках, глядя на нее так, как будто она была какая-то диковинная, особенная, невиданная, а не просто самая обыкновенная старая фарфоровая чашка. Он молчал, молчала и Злата, не отрывая глаз от его широких ладоней и длинных пальцев с безупречным маникюром.

— Пойдем, погуляем! — сказал, наконец, Лешка и посмотрел на Злату.

— Пойдем, — согласно кивнула девушка.

Она поставила чистую посуду в шкафчик и вышла в прихожую.

— Мам, мы с Лешкой пойдем погулять!

— Конечно, идите, дочка, только зонтик возьмите, на улице дождь!

Злата лишь кивнула. Они быстро оделись в маленькой прихожей и вышли в темную, дождливую, холодную апрельскую ночь. Лешка сразу раскрыл большой зонт-трость, и они неторопливо пошли по мокрому асфальту в неярком свете тех нескольких фонарей, которые еще горели в деревне. Было очень тихо, только слышно было, как шелестит дождь, да их собственные шаги нарушали эту тишину.

— Леш, ты сегодня произвел у нас дома настоящий фурор! — весело сказала девушка, вспоминая, в какой восторг пришли родственники, увидев Блотского.

— Мне нравятся твои родители. И родственники твои нравятся. Даже Анька. Знаешь, я всегда мечтах о большой семье! Жаль, что у меня нет ни братьев, ни сестер! Это здорово, когда все такие дружные, когда вот так собираются!

— Да. Я всегда любила, когда мы все собирались у бабушки в доме! Мои родственники далеки от идеала, но я все равно их всех очень люблю! И ты, Лешка, очень им нравишься! Да что там, они любят тебя! И они в восторге от тебя, считай, это твои первые самые настоящие и самые верные поклонники!

Парень засмеялся, и тут Злата споткнулась на неровном асфальте.

— Ой! — воскликнула она, чуть не упав.

Правда, Лешка вовремя успел поддержать ее. Он взял ее за руку, как делал это часто, но только сейчас, будто в первый раз, девушка ощутила, какой нежной и теплой была его ладонь. Прислушиваясь к себе, Злата обнаружила, что ей приятны его прикосновения. Больше всего на свете она боялась, что после Дороша уже не сможет физически кому-то принадлежать.

Девушка знала, сердцу нельзя приказать, но она понимала и другое: Лешка Блотский для нее очень близкий человек, и его теплая и сильная ладонь всегда будет ей поддержкой и опорой. Рядом с ним она сможет все, а любовь… Что ж, если так угодно судьбе, она сможет без любви… Да и не нужна ей больше такая любовь, какая была у них с Виталей! Слишком много боли от нее.

Они все шли и шли вот так, сначала просто молчали, потом заговорили о прошедшем концерте и плавно перешли к «Катюше», которую потихоньку и исполнили, вспоминая строчки, знакомые, кажется, с пеленок. Потом, конечно же, последовали и «На дальней станции сойду», «Кавалергарда век не долог» и «Идет солдат по городу».

Лешка рассказал о фильмах, которые сейчас были в мировом прокате, а 3лата поведала о книгах, которые отыскала в библиотеке. Теперь, когда роман был написан и отправлен в издательства, она все свободное время посвящала чтению.

Дождь почти прекратился, только с деревьев все еще капало, темнота обступала их со всех сторон, и деревня уже осталась позади, но они даже не замечали этого. И казалось, они одни в этом мире. Потом, словно спохватившись, они повернули обратно, дошли до Златиного дома и остановились.

Дождь прошел, небо очистилось, россыпь бледных звезд появилась на небе, рассеивая непроглядную темноту апрельской ночи. Фонари в деревне давно погасли. Люди уснули. Мир замер. Легкие дуновения ветра приносили с собой сладковатые запахи гиацинтов, цветущих в палисаднике. И только дружный хор лягушек в сажалке за огородом нарушал это безмолвие.

И вдруг робко подал голос соловей. А они стояли рядом, и им не хотелось расставаться. Осторожно и нерешительно Лешка взял Златины ладони в свои, и их пальцы переплелись.

— Приходи завтра к нам на завтрак, бабушка из церкви приедет, — тихо сказал парень. — Будут освященные пироги, и она будет рада, если ты придешь!

— Приду, — кивнула девушка. — А потом навестим бабу Валю и Максимовну? Вряд ли они пекли булки, отнесем им гостинцы, а потом, если дождя не будет, можем отправиться в лес, устроим пикник…

— Моя Тимофеевна напекла пирогов, рулетов и булок столько, что хватить должно на всю деревню! — улыбнулся Леша. — Не хочу тебя отпускать… — добавил он тихо через мгновение. Парень поднял ее руку и осторожно поднес к губам холодные пальчики. Лешка поцеловал их кончики, а Злата высвободила свою ладонь из его руки и тыльной стороной провела по его щеке.

— Я рада, что ты приехал, — прошептала она.

Тогда Блотский склонился к ней и коснулся своими губами ее губ. И не отступил, и не отодвинулся, да и Злата не шелохнулась. Леша приник к ее губам, целуя ее медленно и нежно, и девушка ответила на его поцелуй.

Потом, когда Лешка ушел, Злата на цыпочках, чтобы никого не разбудить, прокралась к себе в спаленку и взобралась на подоконник, чуть-чуть приоткрыв створку окна. Вкус Лешкиного поцелуя остался у нее на губах, и она подносила к ним пальцы, так, как будто могла ощутить его, коснуться. Тишина стояла за окном, и только соловей всечасно подавал голос, и звуки его волшебной, переливчатой трели находили отклик в сердце…

Целоваться с Лешкой было приятно. Ей понравилось. Злате не претили его прикосновения, и у нее не возникало желания отвернуться, отодвинуться, высвободиться из его объятий, а большего сейчас она от себя и не ждала.

Да, у нее не дрожали коленки, не перехватывало дыхание, и сердце не колотилось в груди при одном только взгляде на него. Она не испытывала невыносимого желания, и страсть не туманила рассудок… Пусть это все было непреложными признаками любви, только Полянская вдруг обнаружила, что отношения на ней не строятся. Основательные, серьезные отношения. Она будет с Лешкой счастлива.

Полянская думала о своей жизни, о мечтах, стремлениях, о жизненных принципах и чем больше думала, тем отчетливее понимала, что Леша Блотский в спутники жизни подходит ей просто идеально. О Дороше Злата не хотела больше думать, гоня прочь и мысли, и воспоминания. Каждый новый день все больше отдалял их друг от друга, когда-нибудь она его забудет, забудет совсем, вычеркнув не только из своей жизни, но и из своего сердца…

Как и обещала, в то пасхальное утро Злата отправилась на завтрак к Леше. Потом они зашли к бабе Мане и лишь к обеду, наполнив пакеты крашеными яйцами, булками, куличами и всевозможными съестными припасами, они пошли сначала к бабе Арише, потом к бабе Вале и напоследок не могли не заглянуть к Маськам.

Открыв железную калитку, они оказались на дворе, заваленном хламом. В ветхом покосившемся домишке окна были забиты клеенкой. После пожара, случившегося летом, Масько так и не застеклили их. Лишь в одном окошке дрожало немытое стекло, за которым в стаканчике из-под йогурта тянулось к солнцу комнатное растение. Дощатые двери были распахнуты настежь. Леша и Злата поднялись на прогнившее деревянное крыльцо и в дверях столкнулись с Алкой.

— О, Златуль! — воскликнула она. — Христос Воскрес!

Красные пятна на щеках и бегающие глазки явно указывали на то, что Маськи уже успели сегодня принять на грудь.

— Воистину Воскрес! — хором сказали ребята. — А мы вот тут вам гостинец принесли, в честь праздника, так сказать!

— Так вы проходите. Давайте, заходите, не стесняйтесь! Толик, — окликнула женщина мужа. — Толик, тут вот Златуля с Лешей пришли с гостинцами…

— Да мы вообще ненадолго, только вот передать хотели… — слабо запротестовала девушка.

Заходить к ним в дом у девушки не было желания. Но и вышедший Толик, и жена его оказались так настойчивы, что ребята, переглянувшись и поняв друг друга без слов, все же решились внять их просьбе. Обижать людей в такой праздник не хотелось. Но то, что предстало перед их глазами, когда они, последовав за хозяевами, переступили порог дома, едва не поколебало их решение.

Дом ведь так и не оправился после пожара. Все стены, потолок и пол были черными от копоти. Печка в аварийном состоянии. Электричество давно отключили, о чем свидетельствовала керосиновая лампа на столе, газа тоже не было, во дворе у крыльца было сложено из кирпичей что-то, на чем они готовили еду. Грязная постилка на железной кровати, давно нечищеная посуда на столе, закопченные кастрюли, всевозможный хлам, который, как подозревала девушка, Маськи таскали из помойки, запах сырости, затхлости и котов.

Как они перезимовали в подобных условиях, можно было лишь догадываться. Дров у них не было. Всю осень заготавливали их другим, таская из леса бурелом, а до самих очередь не дошла — неожиданно выпал снег… И заработки прекратились с наступлением холодов. Только и ходили они всю зиму по домам да за сто грамм чистили от снега дорожки, таскали из колодца старушкам воду, возили из леса сырые дрова, которые дымили, но почти не давали тепла. Но больше всего Полянскую потрясло другое: в соседней комнате, посередине, стоял большой старый телевизор на высоких, как раньше, ножках, занимая в зале почетное место. Злату так и подмывало спросить идет ли он, но она решила промолчать.

Всучив пакет Алке, они с Лешкой примостились на одном имеющемся в доме шатком стуле, мечтая поскорее отсюда удрать. В голове просто не укладывалось, как люди могут жить в подобных условиях, но куда более странным и страшным было другое: им нравилось так жить. Да, зимой было туговато, а в остальном все было просто замечательно…

— Как вы поживаете? — спросила девушка, нарушая тем самым неловкое молчание.

— Да нормально, Златуль, — затараторила Алка. — Вот зиму пережили, и слава богу! И веселей как-то стало… Люди приезжают в деревню, и заработки уже появились. Зимой-то нам, конечно, туго было. Но опять же, вот ты не давала нам пропасть да бабушки в деревне. Мы помогали им, чем могли, а они нам! Когда морозы сильные были, к Максимовне ходили. А так брали свою «Дружбу» и шли в ближайший соснник дрова пилить, да и тут вот у нас по соседству участок акациями зарастает, так мы и акации попилили! Они, знаешь, сколько тепла дают? В печи и есть готовили. Без электричества, конечно, муторно, но сейчас уже весна, рано светает, да и темнеет позже… А так… Ты ж знаешь, в деревне нам пропасть не дадут, а когда совсем есть нечего было, ходили на сажалку ловить карасей. Они там хоть и маленькие, но нам хватало…

— А… — открыл Лешка рот, собираясь что-то спросить но Полянская чуть заметно толкнула его в бок, опережая вопрос, который неизменно в такой ситуации задал бы любой здравомыслящий человек: «А почему бы вам, уважаемые Маськи, не устроиться на работу?» Лешка рот закрыл, решив промолчать, а они ничего и не заметили.

Толик, завалившись в угол, дремал. Периодически открывая глаза, он обводил присутствующих ничего не выражающим взглядом и снова закрывал их.

— Мы знаем, Златуль, ты переживаешь за всех в Горновке, но у нас, правда, все в порядке. Сегодня вот Пасха, работать нельзя, а завтра пойдем с Толиком к бабе Райке Голубихе, она попросила нас помочь ей с картошкой. Сегодня вот ходили, так она нас угостила, вот мы и расслабились маленько, а так, ты ведь нас знаешь, мы всем готовы помочь. И вам тоже, если надо. Когда будете сеять? К майским праздникам? Я маму видела твою вчера, так она говорила, еще пару недель будет здесь…

— Да я и не знаю, но наверное. Сейчас мама с теть Людой здесь главные, так что я не особенно вникаю в хозяйственные дела? Ну, ладно? Мы, наверное, пойдем уже!

Девушка поднялась, и Леша, который так и не произнес ни слова, последовал ее примеру. Кивнув Маськам, он вышел из дома, а Алка последовала за Златой. В темных низких сенцах она остановила ее, удержав за рукав.

— Это твой кавалер, Златуль? — понизив голос, спросила она. — Серьезный такой…

— Да это же Лешка Блотский, внук Тимофеевны, — попыталась объяснить девушка.

— Да знаю я его, конечно. Вы с ним красивая пара… — сказала она напоследок.

Не найдясь с ответом, Злата махнула им рукой и побежала догонять Блотского, который уже покинул двор. Не говоря ни слова, девушка просто взяла парня за руку, и они неторопливо пошли по дорожке вдоль заборов к началу деревни. Почему-то Леша выбрал это направление, а Злата спорить не стала, хоть до Маськов они собирались вернуться домой.

— Знаю, ты в шоке, — нарушила молчание девушка.

— И это еще мягко сказано. Я не представляю, как так можно жить! А куда смотрят власти? Почему их не заставляют работать? Ведь здесь есть поблизости совхоз, почему бы им не пойти туда?

— Ну, да, совхоз есть. И председатель, если бы захотела, действительно могла определить их туда на принудительные работы, но… Леш, а тебе не приходило в голову, что они, по сути, единственные, к кому в любое время дня и ночи одинокие старушки могут обратиться за помощью? Да, ко всем приезжают дети, да, есть я, но и мне самой зимой, когда сильно заметаю, нужна была помощь. А так я приезжала с работы, а у меня уже дорожки расчищены. Хорошо, у твоей бабушки есть дед да на том конце деревни дядь Витя, а больше мужчин нет. Дороги плохо чистят. Кому нужна эта глухая деревня, в которой стариков — раз, два и обчелся? Автобус, соответственно, не ходит. Да, пусть их нужда заставляла помогать бабулькам, но раз уж они по-другому жить не умеют и не хотят, старушкам от этого только польза. Уверена, если только председатель или участковый захотят их куда-нибудь определить, на их защиту встанет вся деревня и я в том числе!

— Злата, почему ты так все правильно поникнешь, знаешь, чувствуешь? — чувствуя себя немного виноватым, спросил Леша.

— Ну, возможно, не все так уж и правильно! Конечно, меня тоже поражает, как же так можно жить, они ведь еще не старые и если бы захотели… Но они не хотят, а прожив здесь год, я понимаю, пусть это и эгоистично, без них старушкам в деревне будет плохо, — попыталась объяснить девушка. — А куда мы идем? — спросила она, когда они оказались на краю деревни.

— А пойдем, посидим у сажалки.

— Пойдем, — с готовностью согласилась девушка.

К вечеру значительно потеплело, да и солнце, весь день робко проглядывающее из-за тяжелых низких облаков, наконец, единовластно завладело небом, посылая на землю косые предзакатные лучи. Влажная дымка поднималась от земли и плыла по полям и деревенским огородам. А там, у сажалки, лягушки уже затеяли концерт.

Пробраться к самой сажалке оказалось делом непростым. Посреди дороги разлилась большая лужа, но это их не остановило. Смеясь, как дети, они «обошли» ее по старым жердкам, коими был обнесен участок бабы Нины, и, подойдя к сажалке, уселись на пригорочек.

После зимы воды здесь значительно прибавилось. Бледное небо отражалось в чистой воде, а где-то там, на дне, яркими звездами дрожали прошлогодние листья…

Блотский предупредительно расстелил на траве свою куртку, и они сидели теперь, касаясь друг друга плечами. Глубоко втянув в себя воздух, наполненный ароматами пробуждающейся земли, Злата улыбнулась, закрыла глаза и прижалась щекой к Лешкиному плечу. Блотский, поколебавшись секунду, осторожно обнял ее за плечи и, коснувшись губами волос, вдохнул неповторимый аромат луговых цветов, исходящий от них.

Хорошо было так сидеть, молчать, наслаждаясь близким присутствием друг друга, слушать неугомонный хор лягушек в сажалке и вечерний концерт птиц в лесу. И ни о чем не говорить, не чувствуя при этом ни напряжения, ни неловкости. Казалось, они могли бы сидеть вот так до бесконечности. Беспрестанно бросая в воду веточки и камешки, они наблюдали, как расходятся круги по воде, путали одинокого карасика, заставляя его уходить на дно. Наблюдая за ним, они улыбались. То и дело Полянская поднимала к парню лицо, встречая взгляд его внимательных голубых глаз и чувствуя тепло, исходящее от него, прижималась к нему все теснее.

Домой они вернулись лишь тогда, когда сиреневые апрельские сумерки обступили их плотной стеной. Возвращаться не хотелось, но ночная прохлада, подбираясь все ближе, пробирала до костей, а Лешка был без куртки. Перебираясь обратно по жердкам к дороге, Злата чуть не свалилась в темноте в воду, а потом они бежали по пустынной дороге и смеялись. Дома, как нашкодившие дети, под незлое ворчание мамы мыли руки и то и дело поглядывали друг на друга, весело и шаловливо. Дома все давно уже поужинали. Мужчины во главе с Васькой, снова навестив Гуза, спали. Анька, так и не дождавшись ребят, задремала в кресле, и только Лена Викторовна и тетя Люда бодрствовали у телевизора. Златина мама разогрела им поесть, поставила на плиту чайник и, оставив их двоих на кухне, удалилась в столовую.

Лешу девушка провожала, когда и дом, и вся деревня давно погрузились в сон, а время перевалило за полночь. Поздний ужин, а потом еще и чаепитие растянулись надолго. Потихоньку переговариваясь, они попили чай с куличами, а потом Злата принесла ноутбук, и они вдвоем, без помех, смогли просмотреть запись концерта.

Накинув на плечи бабушкин платок, Злата отправилась с Блотским до калитки. Остановившись, они обернулись друг к другу.

— Спасибо тебе, Леша, — тихо сказала девушка, поднимая к нему лицо.

— За что? — искренне удивился парень.

«Хотя бы за то, что сегодня за весь день с тобой я ни разу не вспомнила о Дороше», — пронеслось в ее голове, но вслух она, конечно, этого не сказала.

— За то, что ты есть, — вместо этого произнесла она.

Парень ничего не ответил, просто обнял ее, привлекая к себе, и коснулся губами виска.

— Тогда и тебе спасибо, — прошептал он ей на ушко. — За то, что ты есть… У меня…

Глава 33

С приходом весны жизнь как будто снова вернулась в Горновку, разорвав зимнее оцепенение. В пустующие с осени дома снова приезжали люди: одни — только на выходные, другие — в отпуск, а были и такие, кто собирался здесь задержаться до поздней осени. С самого утра стучали крышки колодцев, лаяли собаки, кучками собирались люди.

Пока земля еще не высохла, все спешили вспахать и посадить огород. Горновка была безлошадной деревней. Лошадь Максимовны была не в счет. Никто бы и не подумал на ней пахать — после голодной зимы она еле передвигала нош. Поэтому каждую весну и осень проблема, где взять лошадь, чтобы посеять или вспахать, была здесь едва ли не единственно важной.

Кто-то звонил знакомым в соседние деревни, куда более населенные, договаривался, и как только на горизонте показывалась лошадь, в Горновке начинался переполох. Тут же хлопали калитки, народ высыпал на улицу и спешил навстречу, чтобы узнать, к кому приехали пахать, сколько стоит сотка и надолго ли лошадь задержится в деревне? И следующий неизменный вопрос: «А не запашут ли нам? Хотя бы немного? Хотя бы под грядки?»

После Пасхи как-то сразу потеплело, зазеленела травка на лугах, потянулись к небу озимые. На полях вокруг деревни каждый день работали тракторы. За одну ночь березы и вербы оделись в легкую полупрозрачную зелень. В палисадниках, обласканные теплым ветерком, качали желтыми головками нарциссы. Со дня на день должны были распуститься тюльпаны.

С каждым днем мир, окружающий горновцев, становился ярче, насыщеннее, прекраснее, и Злата Полянская, наверное, больше других радовалась этому оживлению. На глаза слезы наворачивались, когда она, гуляя в сумерках с Лешкой по деревне, видела светящиеся окошки домов, в которых наконец-то снова были люди.

Всю неделю до Радуницы Леша и Злата проводили на кладбище. Они навели порядок на могилах своих родственников, а потом принялись за те, давно заброшенные, куда уже никто не приходил. Выгребали, подметали, вырывали сорняки, таская листья, ветки и мусор на подстилке в канаву, а потом сажали маргаритки, нося из дома Полянских их целыми корзинами Искусственные цветы и букеты, давно утратившие и вид свой, и цвет, они тоже выбросили. Заменить их было нечем, а так хотелось поставить хотя бы один цветочек.

Они не один день красили кресты и ограды, пока не закончилась краска. Потом повязали на кресты широкие белые ленты — Лена Викторовна в порыве чувств выделила им старую гардину. Злата ее тщательно отбелила, порезала полосами, и получилось очень даже неплохо. Но цветочка, хотя бы одного, все равно не хватало.

Злата ничего не говорила Блотскому, зная, что у Леши с деньгами так же туго, как и у нее самой, но Лешка… на то он и был Лешка, ему не нужны были слова, чтобы понять, что тревожит девушку.

Однажды он позвонил ей и сказал, что сегодня задержится немного, но просил без него на кладбище не ходить Когда он вернулся, в руках у него была целая охапка искусственных цветов. С самого утра он съездил в соседнюю деревню, где был магазин, и купил там все, что имелось. Они разложили цветы по всем убранным могилкам, а потом, как дети, радовались результату своих трудов.

Злата и Леша чаще всего, утомленные за день, не участвовали в беседах, просто наслаждались вечерами в кругу семьи, только сейчас, кажется, осознавая, как много это значит. Но бывало, после чаепития они не засиживались на веранде. Когда солнце садилось за лес и сиреневые сумерки окутывали притихшую деревню, Лешка брал гитару и покрывало и уводил девушку подальше и от деревни, и от ее обитателей. Уединяясь где-нибудь на краю леса или у сажалки, они обычно разжигали костер и наслаждались и этими уединенными чудными вечерами, и трелями соловья, и неповторимым ароматом пробудившейся земли, и «концертами» лягушек, и высоким небом с редкой россыпью звезд, и бледным лунным светом. Они проводили вместе все дни напролет, расставаясь поздно вечером только для того, чтобы утром встретиться опять, и не уставали наслаждаться обществом друг друга. Как-то легко, светло и непринужденно было им обоим.

И они нуждались друг в друге по разным причинам, не схожим причинам, но…

Блотский беззаветно любил Полянскую и уже не мыслил жизни без нее. Уходя на ночь домой, он с нетерпением ждал утра, только чтобы поскорее увидеть ее сияющие глаза, услышать ее голос, коснуться руки. Он наслаждался ее присутствием, ему нравилось работать рядом с ней, говорить, встречаться взглядом. Злата смеялась, и у него на сердце становилось теплее, ему так нравился ее счастливый, веселый смех…

И он ждал наступления ночи, чтобы, прощаясь, снова сжать ее в объятиях, ощутить ее губы на своих губах, почувствовать ее тепло и аромат. Леша не давил на нее, ничего не говорил. не требовал больше того, что она могла дать, каждый раз оставляя ей путь к отступлению. За все это время Дорош так ни разу и не появился в Горновке, только Лешка не особенно обольщался и снова ждал утра…

Злата нуждалась в Лешке, с каждым новым днем убеждаясь в этом все больше. Ее решение забыть Виталю было единственно правильным. Девушка не сомневалась в этом. Она понимала, что сможет его забыть, но только если рядом все время будет Лешка. Полянская тоже не хотела с ним расставаться, боясь мыслей, воспоминаний. Но волновалась она зря: проводя дни напролет на свежем воздухе, девушка, едва касаясь головой подушки, тут же проваливалась в глубокий сон. Даже сновидения ее не тревожили. Она была бесконечно благодарна парню за все, что он делал и для Горновки, и для нее лично. Благодарна за терпение, за доброту, за понимание, за благородство.

Сегодняшний вечер был последним перед Радуницей. Сегодня особенно не хотелось возвращаться домой. Завтра вечером Леша и Злата собирались в Минск. Собирались надолго, и сегодня ребята хотели насладиться тишиной и покоем, чтобы потом в Минске вспоминать эти апрельские вечера.

Леша неторопливо перебирал струны, а Злата сидела, обхватив ноги руками и склонив голову к коленям, и смотрела на огонь. Лешкино молчаливое присутствие, тихие аккорды гитары, трель соловья где-то в зарослях у сажалки, сливаясь в единое, волшебное, проникали в душу чем-то беззаветно прекрасным. Чем-то, что не имело названия, да оно и не нужно было.

— Лешка, а спой мне что-нибудь, — не поднимая головы, попросила девушка.

— Например?

— Неважно. Что-нибудь, на твой выбор.

— На мой? — парень на секунду задумался. — Ну, слушай тогда…

Как будто что-то вспоминая, Блотский стал перебирать струны, и вскоре получился веселенький мотивчик. Злата оторвала голову от коленей и, удивленно вскинув брови, уставилась на парня.

— Сразу говорю, песня несколько дворовая и не очень-то приличная, — предупредил ее Блотский и запел:

Недоумение на Златином лице сменилось изумлением. Она смотрела пристально на парня, а улыбка на лице становилась все шире. Она никогда не слышала эту песню, тем более она никогда не слышала, чтобы Блотский такие песни пел. А уж как он пел… С придыханием, с интонацией, мимикой… Только что он сидел перед ней такой серьезный, такой задумчивый, погруженный в себя и свои мысли, и вдруг… Он превратился в обычного дворового паренька с гитарой в руках.

— Ух! — выдохнул парень, повторив еще раз припев, и отложил гитару в сторону. А Злата весело засмеялась и захлопала в ладоши.

— Ну? — улыбаясь, спросил он.

— Здорово! Леш я и не предполагала, что ты знаешь такие песни!

— Какие — такие?

— Ну, дворовые, блатные…

— Почему?

— Видишь ли, они как-то не вяжутся с образом интеллигентного, воспитанного мальчика, который, как это говорится, от матерного слова падает в обморок!

Парень засмеялся.

— Ну… Возможно, я не совсем интеллигентный и воспитанный…

— Ах, вот даже как? — расширила глаза девушка. — И от матерного слова в обморок не упадешь?

— Не-а! — покачал он головой. — Иди ко мне, — без перехода сказал он.

Злата быстренько встала на ноги, обошла костер и опустилась на землю рядом с парнем. Лешка чуть пододвинулся к ней и, обхватив руками ее плечи, прижал к себе. Зарывшись лицом в распущенные волосы, он закрыл глаза, вдыхая их аромат. Девушка чуть откинула голову назад и уткнулась затылком в его плечо.

— Леш, а я недавно, знаешь, о чем думала? — сказала она. — Я даже не знаю, сколько тебе лет и когда у тебя день рождения.

— Ужас какой? — притворно поразился парень.

— Правда?

— Конечно, тем более я тоже не знаю, когда ты родилась. Правда, я все же догадываюсь, что тебе немного за двадцать! Год назад, когда мы познакомились, ты закончила институт.

— Да, мне уже двадцать четыре. А тебе?

— А мне двадцать шесть.

— Правда? Леш, расскажи мне снова о себе.

— Я же рассказывал, помнишь? И потом, вдруг моя биография разрушит тот образ интеллигентного, воспитанного мальчика, коим ты меня представляешь?

— Ну, я как-нибудь это переживу? — засмеялась девушка. — Да и для меня ты все равно останешься принцем из сказки. Знаешь, почему?

Парень покачал головой.

— Потому что я никогда раньше не встречала таких, как ты.

Ни в школе, ни в университете…

— На самом деле я не принц Злата. Я самый обычный парень с обычным дворовым детством, с песнями под гитару, драками и разбитым носом. Просто, наверное, родителя все же хотели, чтобы я вырос интеллигентным и воспитанным, я ведь у них был единственным ребенком. Да и те детские истины, навеянные книгами и фильмами не исчезли со временем оставили некий след в душе. Мне повезло не связаться с дурной компанией, а в университете…

— А где ты учился?

— В БНТУ. Программное обеспечение информационных технологий. Я рассказывал тебе об этом!

— Тебе, на самом деле, очень идет галстук! И мне хотелось бы чаще тебя видеть при нем!

— Да?

— Да.

— Ну мне, честно говоря, нечего тебе ответить. Я вообще-то не очень люблю весь этот официоз, за два года мне хватило этого по самое горло, но, в принципе, это возможно! Так и быть, только ради тебя в Минске я буду как можно чаще завязывать галстук!

— Да?

— Да.

— Девушки, наверное, были от тебя без ума, — как бы между прочим заметила Злата.

— Ну, какие в госструктуре могли быть девушки?

— Прям так и не было ни одной?

— Ну, были, конечно, — с улыбкой признался он.

— И?

— И?

— Вот скажи еще, что они не замечали симпатичного голубоглазого блондина, который работал рядом с ними?

— Конечно, замечали!

— А ты?

— И я!

— Что, всех? — округлила глаза Злата.

— Почти! — засмеялся Алексей.

— Ты шутишь, да? Леш, ну а на самом деле… Ведь у тебя была девушка! Я говорила с ней!

— А на самом деле я никогда не был каким-то там ловеласом и с девушками просто так не встречался. Для меня такое понятие, как «одноразовый секс», никогда не существовало. То есть если я с девушкой встречался и дело доходило до интимных отношений, то мы уже встречались не месяц и не два. Я уже успевав привязаться, и у нас были долгие отношения. Честно говоря, мне противно самому было бы, если бы сегодня я был с одной, завтра — с другой, послезавтра — с третьей.

— Конечно, ты же у меня правильный мальчик! — девушка подняла к нему лицо, а Лешка наклонился и легко коснулся губами ее щеки. — А какие девушки тебе больше нравятся? — отстранившись от Блотского, снова заговорила Злата. — Блондинки, брюнетки, рыжие…

— Слушай, ну ты и вопросы задаешь! Разные нравятся, и эти, и те, и другие… — засмеялся он.

— Так, так, так, Лешечка! А не смутился литы? — засмеялась девушка и, стремительно обернувшись, попыталась рассмотреть его лицо.

— Кто смутился? Я смутился? Вот еще! Конечно, нет.

— Ага, так значит, мне показался румянец смущения у вас на щеках?

— Конечно. И вообще это отблески костра, а еще близкое присутствие одной красавицы так действует на меня!

— Да? — Злата подняла к нему лицо.

— Да, — уже серьезно ответил парень и, склонившись, коснулся губами ее улыбающихся губ.

Он целовал и целовал ее, не желая отпускать, и чувствовал, как желание обладать ею туманит рассудок. Блотский любил ее и хотел. Но, находясь рядом со Златой едва ли не сутки напролет, не забывал ни на секунду о самоконтроле. Они проводили вместе все дни, но были ли они вместе на самом деле?

Прижав ее к себе крепче, Блотский коснулся руками ее груди и почувствовал, как напряглось ее тело. Поцелуй тут же прекратился, девушка отстранилась от него, и ему пришлось разжать объятия. Возникшая неловкость вот-вот готова была разрушить безоблачное очарование этого вечера. Надо было что-то сказать, но девушка не находила слов. Разум подсказывал Полянской, что новый этап в их отношениях предполагает интим, но сердцем к этому она не была готова. Да, она смогла заблокировать сознание и не думать о Витале, и постоянное присутствие Лешки в ее жизни здорово в этом помогло, но тело жило другими инстинктами, чувствами, ощущениями. И они еще были слишком живы. Их нельзя было вот так просто стереть, заблокировать, отключить. А еще где-то в подсознании постоянно присутствовал страх: а вдруг она уже никогда не сможет? Не познает того, что было у них с Дорошем? И как потом жить? Все время притворяться?

— Лешка… — начала Злата, прекрасно понимая, им необходимо поговорить. Причем уже давно…

— Так о чем это я тебе рассказывал? — перебил ее парень. — Вспомнил! Универ! Так вот, уже на третьем курсе я понял, что информационные технологии — совсем не то, чем мне хотелось бы заниматься. Но расстраивать родителей и бросать учебу не хотелось. Когда мне подписали заявление об увольнении, я чувствовал себя так, как будто из клетки вырвался. Хотя в принципе, неплохо зарабатывал. И продолжаю зарабатывать благодаря своему образованию и специальности. В наше время компьютерные технологии рулят! Я был самым счастливым человеком, когда пришел работать на радио…

— Но и то, чем приходилось заниматься там, оказалось не тем, чего тебе в действительности хотелось, — закончила за него девушка.

— Да. Только понимание этого пришло не сразу. Каждый раз, когда я брал в руки гитару, мне не хотелось с ней расставаться. Я все чаще стал пропадать у своих друзей-музыкантов. Мы были с ними на одной волне. Творческие, талантливые, молодые и безбашенные. Энтузиасты, готовые выступать в парках и переходах. И деньги тут были не главным. Моральное удовлетворение — вот, что окрыляет и заставляет двигаться дальше. Я познакомлю тебя с ребятами. Они, как увидели тебя на концерте, решили, что факультет народного исполнения в Институте культуры ты точно закончила. А до этого, естественно, музыкальную школу и колледж.

— Вы мне льстите, Алексей Владимирович! — засмеялась девушка.

— Да нет, Злата Юрьевна, вы просто себя недооцениваете! Лешка обхватил руками Полянскую и прижался щекой к ее щеке.

— Поздно уже, — расслабившись в его руках, девушка откинула голову парню на плечо и закрыла глаза. — Завтра вставать рано, а потом уезжать.

— Да, но мне все равно не хочется тебя отпускать.

— Неужели я тебе не надоела за все эти дни? — в голосе девушки прозвучало неприкрытое кокетство, и Леша не мог этого не услышать. Парень улыбнулся в темноте.

— Нисколько.

— Да?

— Да!

— Правду про нас говорят в деревне: мы та еще парочка! — усмехнулась девушка.

— Так говорят?

— Ага!

— Значит, они правы! Ну, что, дорогая моя подружка, раз завтра тяжелый день, поведу-ка я тебя домой!

— Веди, Лешечка! — согласилась девушка.

Парень быстро чмокнул ее в щечку и разжал объятия.

Радуница в этом году выдалась теплой, солнечной и ясной, что бывало редко, поэтому радовало и бодрило невероятно. По традиции, все утро женщины хлопотали у плиты, мужчины во главе с Васькой снова рыбачили на сажалке, Анька не отрывалась от ноутбука, а Злата уже с утра собирала дорожную сумку. Сразу после посещения кладбища и обязательного семейного обеда они с Блотским собирались уехать в Минск.

Сегодня Лешка не пришел к ним, как обычно, сразу после завтрака. Вчера из Минска приехал его отец и еще кое-какие близкие родственники. А посему встретиться они собирались лишь на кладбище, ближе к полудню. Правда, с утра они успели не раз позвонить друг другу, и только благодаря их стараниям получилось так, что их семьи оказались на кладбище практически в одно и то же время.

Людей было много. У обочины стояли машины, тут и там у могил родственников собирались группы людей. Входя на территорию кладбища последней и сжимая в руках большой букет нарциссов и тюльпанов, Злата окинула взглядом территорию и помимо воли улыбнулась. Да, они с Лешкой постарались на славу, а то, что не доделали они, додели другие люди: убрали могилы и покрасили ограды могил своих родных. И сейчас Горновское кладбище выглядело безупречно.

Легкий ветерок качал ветки распустившихся берез, зеленели кусты жимолости, ковром стелились лесные фиалки, источая нежный, едва уловимый аромат. Солнечный свет, проникая сквозь кроны деревьев, играл бликами света на свежеокрашенных оградах, памятниках и крестах. Здесь было светло и умиротворенно. И никакой жути, страха или давящего ощущения неизбежности конца человеческой жизни… 3десь щебетали птицы, а напротив, через дорогу, то и дело начинал свою трель соловей…

Горновские собрались почти все. На кладбище не принято было кричать и громко говорить, окликая и приветствуя друг друга. Но это, пожалуй, было единственное место, где можно было повстречать давних знакомых, друзей, одноклассников и даже дальних родственников. Самым интересным было то, что подобное случалось из года в год, и каждый раз это могли быть разные люди. Здесь же, на кладбище, были похоронены не только горновцы, но и люди из ближайших деревень, а были и такие, как Лешкина мама или неведомые родственники Дороша.

Побывав на могиле своих родных, родственники Златы потихоньку стали переходить от могилы к могиле знакомых и соседей, вспоминая умерших. То и дело они задерживались то там, то здесь.

Злата тоже сначала ходила вместе с ними, а потом, отделившись, подошла к могиле Маринки. Ее, как и все другие, они с Блотским убрали заранее, и теперь девушка просто прожила ей на могилу живые цветы, покрошила освященные яйцо и булку и присела на лавочку, которую неизвестно кто и когда соорудил.

Полгода прошло после той трагедии, все еще преследовавшей иногда Злату в ночных кошмарах, а на сердце все так же было тяжело, и все так же не верилось, что такое могло случиться. Потом она снова вспомнила о Машке, и слезы жалости навернулись на глаза. Ей не следовало отдавать тогда ребенка! Она должна была сделать все возможное и невозможное, чтобы оформить над ней опекунство, а вместо этого она позволила забрать девочку, даже не простившись, и сейчас чувство вины не покидало девушку.

Теперь оформить опекунство над двухлетним ребенком было довольно сложно. Она не работала, не была замужем, а значит, не могла обеспечить девочке требуемые условия проживания и воспитания. И тех людей в органах опеки совершенно не интересовали рекомендации, которые могли бы дать ей все бабульки Горновки, и ее высшее образование их как-то не впечатляло, да и любовь, и забота, которыми Полянская неизменно окружила бы малышку, их не трогали. Правила были одинаковыми для всех, и они не собирались их нарушать.

Да, Злата ее навещала, это ей позволялось. Но о том, чтобы брать ребенка домой хотя бы на выходные, не могло быть и речи.

Девушка тяжело вздохнула.

— Привет, — тихо раздалось над самым ее ухом, и в тот же момент легкий поцелуй коснулся щеки.

Смахнув украдкой слезу, девушка улыбнулась и обернулась к Блотскому, ведь это был, конечно же, он.

— Твои к нам подошли, а я, не обнаружив тебя среди них. догадался, где ты можешь быть.

Лешка обошел лавочку и присел рядом. Обернувшись к ней и заметив печаль в ее глазах, он взял ее ладонь в свою и одобряюще пожал.

— Сегодня слышал, как на кладбище говорили о девушке, очень доброй и самоотверженной, ставшей для Горновки просто ангелом-хранителем. Вы такую не знаете, а, Злата Юрьевна?

— Не-а! — улыбнулась девушка. — А о ней что, уже молва по свету идет?

— По-видимому, да.

— Все это байки!

— А вот и нет, я лично с ней знаком!

— Ужас! — тихонько засмеялась девушка. — С этим надо что-то делать!

— Здравствуйте, Злата Юрьевна! — вдруг раздалось рядом.

Полянская быстро вскинула глаза, да так и застыла. В метре от них, как раз через могилу, стояли Марина Александровна и ее муж.

— Здравствуйте, — не сразу справивший с собой, смогла произнести девушка.

Улыбка растаяла на губах, а в широко распахнутых глазах, сменяя друг друга, мелькали растерянность, недоумение, неверие, страх…

— Как вы поживаете, Злата Юрьевна? — с улыбкой спросила ее бывшая завуч, не замечая всего этого. — Я часто о вас вспоминаю и по-прежнему считаю, что вы поступили опрометчиво. Вы работаете?

— Нет, — Злата покачала головой и, опустив глаза, осторожно высвободила свою ладонь из Лешкиной, на мгновение перехватив взгляд Витали, направленный на их переплетенные пальцы.

Девушка не могла посмотреть на жену Дороша, чувствуя, как гулко бьется сердце в груди. Ее взгляд затравленно метался от собственных дрожащих рук до ладоней Витали, смуглых, до боли знакомых, которыми он небрежно опирался на близстоящую ограду. Лишь на краткий миг она осмелилась поднять глаза и увидела ироническую усмешку скривившую красивые губы. Обида больно кольнула сердце, спазмы перехватили горло, но девушка тут же справилась с собой и встала с лавочки.

— Вы не переживайте за меня, Марина Александровна, — сказала она спокойно и даже смогла выдавить улыбку. — У меня все хорошо. Да, я не работаю пока, но и без дела не сижу Видите ли… — начала она, — а впрочем, вряд ли я смогу вам все объяснить. Простите, но нам пора. Приятно было вас увидеть. До свидания!

Девушка отвернулась и стала пробираться к выходу с кладбища. Она даже не обернулась, напрочь позабыв о Лешке. Ей хотелось только одного: оказаться как можно дальше от обоих Дорошей.

Глава 34

За окном автомобиля мелькали бесконечные леса, одевающиеся в яркую сочную зелень, и поляны, белые от цветущих пролесок, но Злата почти не замечала этого. Все расплывалось из-за слез, застилавших глаза, а она из последних сил пыталась их сдержать.

Она почти не помнила, как они вернулись с кладбища. Изо всех сил стараясь казаться прежней, она улыбалась, что-то говорила и отвечала, вот только глаза на Блотского так и не смогла поднять. Потом был обед, после которого родственники вышли на улицу, чтобы проводить их с Лешкой. Златина мама отчего-то всплакнула, и девушке пришлось удвоить усилия, изображая беззаботную радость. Но на душе было тяжело, и уезжать уже не хотелось. И сердце ныло, а перед глазами все стояло лицо Витали и взгляд, которым он на нее смотрел.

После того, как она ушла той ночью, решив расстаться с ним навсегда, он так ни разу и не позвонил. Нет, она и не ждала его звонка и не хотела, чтобы он звонил. Полянская знала: сил противостоять ему у нее не хватит. Слишком слабой и беззащитной она была перед ним, слишком мало прошло времени. Даже присутствие Лешки не смогло бы ей помочь. Она самонадеянно верила, что больше не встретит его и та встреча была последней. Она убеждала себя, что Виталя, конечно же, все понял и больше не придет. Где-то в глубине души она знала: встреча с ним причинит ей боль. И не ошиблась.

Слезы все же покатились по щекам, и девушка закрыла глаза. «Надо успокоится, надо взять в себя в руки, — попыталась она убедить себя, — Ведь рядом Лешка, а он в отличие от меня не заслужил такого. Это мне в наказание за мои грехи вся эта боль, а ему за что?» Но взять себя в руки и успокоиться не получалось. Злата чувствовала, как рыдания сдавили горло и стало трудно дышать.

Лешка все время посматривал на Злату, но заговорить не решался. И только увидев, как обреченно поникли плечи сидящей рядом с ним девушки, понял, что дальше тянуть нельзя. Игра в молчанку, предупредительное, вежливое безмолвие лишь усугубляли положение. От бесконечной жалости и нежности защемило сердце, а пальцы так сжали руль, что костяшки побелели.

Нажав на тормоз, он осторожно съехал на обочину и заглушил мотор. Откинувшись на спинку сиденья, Алексей на мгновение закрыл глаза. Ему больно было видеть страдания любимой, но еще больнее было от осознания собственного бессилия. Дорош не заслуживал такой девушки, как Злата. И тем более, он не заслуживал ее слез. Парень хотел ей помочь, хотел видеть ее всегда радостной и счастливой, и у него это получалось, всегда получалось, пока снова не появлялся это человек, когда все начинало рушиться на глазах.

Блотский не винил девушку за ее чувства к Дорошу, да и как он мог? Ведь он прекрасно знал, сердцу нельзя приказать. Тема личной жизни Златы Полянской всегда была закрыта для него. Было время, когда он даже не подозревал о ней, а потом просто не имел права… Впрочем, и сейчас мало что изменилось, но он должен был что-то сказать, как-то успокоить ее, поговорить с ней. Парень открыл глаза и выпрямился.

— Злата, — позвал он.

— Прости меня, Леша… — сдавленно прошептала она — Наверное, я не должна была… Я не хотела… Наверное, поспешила. Мне не хотелось причинять тебе боль. Ты не заслужил…

— А ты заслужила?

Девушка лишь кивнула и закрыла лицо руками.

— Послушай, Злата, ты ведь умная девочка и прекрасно понимаешь, сердцу не прикажешь. Так уж вышло, и ты полюбила… Мы ведь все стремимся так или иначе быть счастливыми. Пусть люди и осудят, но разве это важно, когда есть любовь? Но когда приходит беда… Самое страшное, когда приходит беда и человек остается один. И неважно, разочарование ли это, смерть или разбитое сердце. И то, и другое, и третье страшно по-своему. Ни одному человеку в мире я не пожелал бы в такой ситуации остаться одному. Важно, чтобы рядом оказался человек, который смог бы протянуть руку, помочь, сберечь, отогреть. Я не говорю о любви. Я говорю о понимании, поддержке, участии. Если для тебя это что-то значит, вот тебе моя рука, — просто сказал парень.

Леша просто подал ей свою руку. Злата шмыгнула носом и. вытерев ладошкой слезы, медленно повернулась к парню. Поколебавшись с секунду, она вложила свою руку в Лешкину, а потом и вовсе прижалась щекой к его плечу.

Да, Лешка прав. Если бы его не было с ней все это время, она бы пропала. Он всегда вот так протягивал ей руку, все понимал, оберегал, помогал, согревал. Он во всем поддерживал ее, проявлял участие. И она знала: он готов на все ради нее. Это грело сердце, вселяло уверенность. С ним она ничего не боялась, и все же то, что она не могла ответить ему взаимностью, не давало покоя. Это было нечестно, даже подло. Как будто она использовала его…

— Это неправильно… — тихо сказала она.

— Правильно, неправильно… Какая разница? Выбор всегда остается за нами. Я не могу и не хочу уйти в поисках чего-то другого. Ты нужна мне. Я ведь раньше и не предполагал, что от одного лишь присутствия другого человека на душе может быть так легко и светло. Ты подарила мне мир, о котором я раньше не знал. Ты открыла мне глаза на вещи, о которых я даже не догадывался. Ты сделала меня лучше. Я часто вспоминаю, как увидел тебя год назад и поразился тому удивительному свету, льющемуся из твоих глаз. Ты была так искренна, так естественна и так прелестна, что казалась просто нереальной. Наверное, я привык к другим, а ты поразила меня своей легкостью, беззаботностью, радостью, непосредственностью. И я знал тогда и знаю сейчас, что мне не найти такую другую, хоть сколько-нибудь похожую на тебя. Да и не хочу я искать. И еще мне всегда казалось, что и тебе рядом со мной хорошо… В последние дни мы стали ближе друг другу. Возможно, всему виной эта весна, а возможно, наша дружба в самом деле переросла в нечто большее. Я понимаю, весна сейчас только в природе, в душе же у тебя зима, но ведь когда-нибудь она закончится, печаль пройдет. Ты найдешь свое счастье, ты исполнишь свои мечты, ты заслуживаешь этого больше, чем кто-либо другой!

— Спасибо тебе, Лешка! Только ты не оставляй меня, ладно? — прошептала она тихонько.

— Ну что ты, конечно, нет! Девочка моя золотая, — нежно сказал Блотский, коснувшись ладонью ее щеки. — Пока я тебе буду нужен, я всегда буду с тобой!

В Минск они приехали вечером. Естественно, проезжая их городок, Злата не могла не навестить Машку. Леша не возражал, спешить все равно было некуда.

Оказавшись, наконец, в Лешкиной квартире, Злата сразу отправилась в душ. Отсутствие такого жизненно необходимого удобства в Горновке было, пожалуй, единственным, что ей не нравилось в бабушкином доме.

Пока Полянская наслаждалась ванной, Леша, разложив в холодильнике еду, которую им собрали и ее родные, и его, заварил чай и отправился стелить постели. Разные постели. Пусть между ними что-то и изменилось, но смущать ее одной постелью Блотский не собирался, справедливо рассудив, что Злата даст ему знать, когда будет готова на подобный шаг.

После чая парень собирался отправить девушку спать, а потом позвонить друзьям и проверить электронный ящик. Но не успел он вспомнить о друзьях, как ожил мобильный телефон. Парень взглянул на дисплей и улыбнулся.

— Привет людям на болоте! — весело поздоровался Алик, не упуская случая подшутить над Лешкиной неуемной тягой к деревне. Они этого не понимали, но не осуждали, так, иногда лишь подшучивали.

— Привет! — отозвался Блотский. — А мы вообще-то уже в Минске. Вот сейчас будем чай пить и укладываться спать.

— Так значит, подружка твоя тоже приехала. Слушай, ну супер ведь! Нам не терпится с ней познакомиться. Давай мы прямо сейчас приедем, а?

— Ну уж нет! Я вас знаю и знаю, чем все это может закончиться. Не хочу смущать девушку.

— Ага! Смущать! Так и скажи, боишься, что отобьем! А ведь мы с самыми благими намерениями. Но ты прав, ужасно хочется увидеть ее. а еще лучше — услышать. К тому же у нас ведь, Лешка, потрясающие новости. Пока ты там у себя в деревне огороды засевал и булки поедал, мы тут пообщались кое с кем. съездили в пару мест и пробили информацию обо всех площадках Минска, которые будут установлены не только на День Победы, но и завтра, на Первое мая.

— И?

— И твоя талантливая подружка могла бы завтра спеть что-нибудь в парке Горького. Уверен, ее «В роще пел соловушка…» произведет фурор. И еще мы тут с Димоном подумали: у нее бы классно получились песни Кристалинской и Воронец. В идеале, она могла бы спеть «Гляжу в озера синие», но так как живем мы теперь не в СССР, песни о России, пусть это и братское государство, у нас не очень-то приветствуются.

— Слушай, Алик, но мы ведь только приехали. Ты хочешь, чтобы она вот так без подготовки вышла на сцену? Пусть даже это всего лишь сцена в парке Горького?

— Ну да. Слушай, Лешка, да ведь от нее и не ждут профессионального исполнения. Судя по тому, что я видел на концерте в ДК Железнодорожников, профессионализм в ее случае с успехом заменяется эмоциями, артистизмом, харизмой, огнем, в конце концов. Она так раскованна, так свободна и непосредственна на сцене, что если и ошибется разок-другой, этого никто не заметит.

— Алик, я не уверен, что она согласится. Мы со Златой все эти дни «Катюшу» пели.

— Леш, ну ты ведь понимаешь… Слушай, а Злата понимает, что голос ее грех прятать? Надо развиваться, пробовать, пробиваться. Сам знаешь, какая у нас эстрада! Талантливых людей раз, два и обчелся, остальные лишь так, копируют российских и зарубежных исполнителей! У них ведь ни стиля, ни слуха, ни голоса, ни внешних данных, а твоей подружке сам бог послал сильный, звонкий и чистый голос. И ниша народного творчества у нас еще свободна. А у нее даже внешность подходящая и эта ее приверженность к деревне… Да у нее уже готовый образ, и придумывать ничего не надо!

Леша хотел было ответить другу, но тут дверь ванной комнаты открылась, и укутанная в банный халат и с махровым полотенцем на голове в проеме возникла Полянская.

Заметив парня с телефоном, прижатым к уху, она вскинула брови в немом вопросе.

Лешка лишь махнул ей рукой, подзывая к себе.

— Здесь, на проводе, мой друг Алик, он музыкант, с которым мы выступаем. Он собирается сагитировать меня и тебя на выступление на одной из открытых площадок парка Горького. Вернее, не столько меня, сколько тебя. Уж очень им понравилось твое выступление на концерте. Мои парни желают повторения, ну и хотели, чтобы ты еще что-то спела, прямо завтра, вот так, экспромтом. Я здесь вот пытаюсь объяснить Алику, что это в принципе невозможно, а он ничего слушать не желает и твердит, что для творческих людей ничего невозможного нет. Он утверждает, что народное исполнение у тебя получается просто отменно, и я в принципе с ним согласен, но…

— Леш, но что я спою вот так сразу? Разве что «Ах, мамочка…», — понизив голос, почти испуганно произнесла девушка.

Из трубки понеслись возбужденные вопли.

— Ты хотел что-то сказать, Алик? — спросил Леша, поднося трубку к уху. — Ты уверен, что это хорошая идея? Знает ли Злата эту песню? Злата, ты знаешь эту песню? Кивает утвердительно. Интернет у меня работает. Да, конечно, я найду минусовку, и мы порепетируем. Да не волнуйся за соседей, они привыкли. Если что, я извинюсь, не переживай. Нет, ехать тебе необязательно. Мы сами как-нибудь! В девять будешь? Хорошо, будем ждать!

Парень отключил телефон и посмотрел на Злату. Она стояла рядом и смотрела на него огромными глазами.

— Там будет много народа? — спросила девушка.

Парень пожал плечами. Ему совершенно не хотелось пугать ее на ночь глядя.

— Все зависит от времени выступления. Вполне возможно, у сцены будет всего пара человек. Такое случается, если будет слишком рано.

Девушка недоверчиво усмехнулась.

— Пара человек в Минске? Ни за что не поверю, даже в нашем городке такое маловероятно.

Лешка улыбнулся.

— Злата, не волнуйся. Даже если ты не попадешь в ноты, это вряд ли заметят. Да и потом, ты же знаешь, на таких вот концертах никто не ждет от артистов особого профессионализма, главное, петь ты будешь не под фанеру, а это очень ценится в наше время, к тому же, ты так живо и эмоционально исполняешь песни, что от тебя глаз невозможно оторвать…

— Нет уж, Лешечка! Ты ж меня знаешь, я привыкла все делать правильно и ответственно, а не лишь бы как! Давай, тащи в зал чай, ищи минусовку и будем петь, а я пока пойду, переоденусь и высушу волосы!

Они засиделись допоздна, и конца этому не было бы, если б в дверь не позвонили соседи. Блотский долго извинялся перед ними, а после, взглянув на часы, ребята ужаснулись и в срочном порядке улеглись спать.

Естественно, они не услышали будильник, а проснулись лишь тогда, когда в дверь стали настойчиво звонить. Вернее, проснулся Леша, Злата даже на пронзительный дверной звонок не отреагировала.

Лешка вскочил с кровати, глянул на часы, чертыхнулся и бросился к девушке.

— Злата! — парень коснулся ее плеча. — Мы проспали! Девушка распахнула глаза.

— Что?

— Ребята у дверей звонят, уже почти девять! Давай в ванную, а я открывать?

— Ага, — девушка отбросила одеяло и, не обращая внимания на задравшуюся на бедрах сорочку, побежала в ванную.

— Кофе мне свари! Без кофе я не проснусь! — громко прошептала девушка и скрылась за дверью, а парень пошел открывать. Где-то в недрах квартиры ожил мобильный, видимо, ребята уже потеряли терпение.

Блотский открыл и улыбнулся. Привалившись плечом к косяку, по обе стороны дверей друзья стояли, скрестив руки на груди, и так многозначительно смотрели на него…

— Так, ладно! Мы проспали. Полночи репетировали, — сразу пресек он возможные намеки.

— Ага! — сказал Димон.

— Ну конечно! — не стал спорить Алик, но при этом в глазах обоих плясали лукавые огоньки, да и тон, коим были произнесены слова, говорил сам за себя.

— Так… — протянул Лешка.

— Ладно-ладно! Все понятно. Ты бы впустил нас в квартиру, а то ненароком соседи выйдут на площадку, а ты в неглиже! — заметил Алик, покосившись на Лешкины плавки.

— Ладно, давайте, заходите!

Парень посторонился, пропуская друзей в квартиру, и отправился прямиком на кухню ставить на плиту чайник.

— А где ж твоя златоволосая фея? — спросил Димон, заглядывая в комнату.

— Злата в ванной. Так, давайте дуйте на кухню, варите кофе. Нечего мне смущать девушку. Мы будем готовы через десять минут!

— Можете не торопиться! — ухмыльнулся Алик.

— Как дам сейчас, — шутя, замахнулся Блотский и скрылся в комнате.

Собираться быстро, когда того требовали обстоятельства, Злата Полянская научилась в университете. В студенческой веселой жизни разное случалось, а она, будучи девушкой ответственной, да еще старостой группы, ненавидела опаздывать, тем более к первой паре. Вот и приходилось все делать в считанные минуты. Благо, волосы она вымыла вчера. Сейчас, наспех ополоснувшись под душем, она собрала их в высокий хвост. Аккуратно подкрасив глаза, Злата сделала их ярче и выразительнее. Потом, прошмыгнув в комнату, облачилась в свое розовое платье и белые сапожки и спустя десять минут предстала взорам ребят, сидящих на кухне за столом.

— Доброе утро, — поздоровалась девушка и чуть заметно улыбнулась.

— Здрасте! — дружно кивнули те. — Проходите-проходите не стесняйтесь! Мы здесь похозяйничали немного и кофе сварили! Садитесь, — один из парней, встав из-за стола, предупредительно отодвинул девушке стул и помог сесть. — Димон, налей девушке кофе!

Голубоглазый брюнет, который оказался Димоном, тут же метнулся к плите.

— Да, кстати, вот познакомьтесь, это Димон. Он у нас отвечает за клавиши, и за звук тоже, да и свет в его концепции, так как в БИТУ он учился на инженера-электромеханика. А я Алик, — парень протянул девушке руку. — Это со мной вы вчера заочно пообщались. Я играю на гитаре, осваиваю ударные, а в свободное время развлекаюсь игрой на саксофоне в переходах метро!

Злата улыбнулась и протянула руку этому веселому парню с карими глазами и копной вьющихся светлых волос.

— А я Злата. И, к сожалению, похвастаться мне нечем. Чуть-чуть пишу, иногда пою, немного играю на фортепиано, по настоянию мамы все же окончив музыкальную школу. Еще носки вяжу, но это зимой, мечтаю освоить кружевоплетение, но за отсутствием времени, по-видимому, это так и останется мечтой, люблю копаться в земле, и еще я филолог. С красным дипломом, но и он подкреплен лишь несколькими месяцами практики. Вот, кажется, перечислила все! — весело сказала она и пожала Алику руку.

— Супер! — восхищенно присвистнул Димон и поставил перед ней чашку кофе.

— Спасибо, — Злата улыбнулась и ему.

— Так, — в дверях появился Лешка. Скрестив руки на груди, он оперся плечом о косяк и, мельком взглянув на ребят, остановился на Злате. — Вижу, с девушкой вы уже успели познакомиться.

— Да мы вообще стали с девушкой едва ли не лучшими друзьями, пока ты галстук цеплял. Правда, Злата? — подмигнул ей Алик.

Она улыбнулась и согласно кивнула, обратив сияющий взгляд огромных глаз на Блотского.

В темном строгом костюме, в синей рубашке и шелковом галстуке на тон темнее рубашки Лешка выглядел неотразимо. Ему, безусловно, шел «официоз» и синий цвет, который подчеркивал цвет глаз.

— Вот, как и обещал, — улыбнулся парень, перехватив Златин взгляд.

— Здорово! — восторженно воскликнула Злата. — Тебе очень идет…

— Разве? — с сомнением протянул Алик, окидывая друга критическим взглядом. — А, по-моему; ничего особенного. А ну-ка, Злата, стань рядом с Лешей, мы с Димоном заценим, как вы смотритесь вместе со стороны!

— Алик!

— Леш, так я вообще-то ни на что такое не намекаю, просто хочу взглянуть на вас глазами зрителей. Я только сейчас подумал, что вы могли бы спеть что-то дуэтом, нет, не сегодня, но в будущем…

Злата, нисколько не смутившись, поднялась из-за стола и подошла к Блотскому. Обернувшись к ребятам, она встала рядом с ним, невзначай коснувшись рукой его руки, и пальцы их как бы сами собой переплелись.

— Н-у-у… — протянул Алик, притворно-задумчиво рассматривая их. И выражение лица у него при этом было такое комичное, что сдержаться и не рассмеяться оказалось невозможным.

— Ну? — спросил Блотский, улыбаясь.

— Ну, довольно ничего, а как ты думаешь, Димон?

— А вот бабушки в нашей деревне считают нас с Лешкой идеальной парой! — заявила Злата.

— Ты слышал, Димон? — округлил глаза Алик. — Они, оказывается, уже и идеальная пара, а мы об этом ничего не знаем!

— Алик, а мы не опоздаем на концерт? — спросил Блотский, крепче сжимая пальцы Полянской.

— Ой, ё-моё! — вмиг стал серьезным Алик, и, взглянув на часы, вскочил из-за стола. — Так, погнали ребята, а то концерт точно пройдет без нас!

На концерт они, конечно же, не опоздали. Вернее, он просто начался с опозданием, а они, можно сказать, прибыли вовремя Передвижную сцену установили еще вчера, а сегодня с самого утра техперсонал устанавливал свет и звук. Процесс этот явно затягивался, то и дело проверяли микрофоны. А «артисты», которых оказалось немало, ютились за кулисами на пластиковых стульях, чехлах от инструментов и ограждении. Кто-то увлеченно пялился в ноутбук, кто-то слушал музыку в наушниках, а кто-то даже имитировал репетицию, рассекая барабанными палочками воздух.

Злату ребята по-джентельменски устроили на последний свободный стул, а сами отправились искать администратора данного мероприятия среди разношерстной публики на сцене. А вернувшись, сообщили, что выступают они десятыми. Времени у них для этого пятнадцать минут, и по крайней мере четыре песни они успеют исполнить. Парни уже отдали свой мини-диск с минусовками звукорежиссеру, и теперь им оставалось лишь терпеливо ждать.

Тем они и занялись.

Злата волновалась, а ребята, как могли, пытались ее отвлечь. Алик без умолку болтал, пересказывая все столичные сплетни. Димон пытался травить анекдоты, которые почему-то были совершенно не смешными. А Лешка молчал. Только глаза их иногда встречались. И этот долгий, внимательный взгляд голубых глаз был Злате Полянской лучшей поддержкой.

Выходить на сцену Злате выпало первой.

Подошла администратор, чтобы уточнить ее фамилию, название песни, и вручила микрофон. Девушка взяла его дрожащими пальцами, чувствуя, как от волнения все вот так же трепещет внутри.

Песня, предшествующая ее выступлению, быстро закончилась, и она услышала свое имя. И уже выходя на сцену, решила: «Если сегодня освищут, это будет мое последнее публичное выступление… А если одобрят…»

Додумать Злата не успела… Быстро пошло вступление, и она поднесла микрофон к губам.

Как она спела свои две песни, Злата потом вспомнить не могла. Она почти не видела людей у сцены, не могла разобрать выражения их лиц, все сливалось, мелькало, плыло в вихре света, музыки и танца. Только лишь их одобрительные крики прорывали громкую музыку, а потом шквал аплодисментов и восторженное «Браво!» обрушилось на нее. Девушка низко поклонилась, и кто-то даже сунул ей букет цветов.

Она взяла его и выпрямилась. Мир, наконец, перестал вращаться, теряться, мешаться, и она смогла рассмотреть лица людей, собравшихся у сцены. Они улыбались, глядя на нее, и лица их светились радостью. Радостью, которую она им подарила.

Счастье, незнакомое, не ведомое прежде, охватило девушку, и стало так хорошо…

Она почти сбежала со ступеней, и, споткнувшись, угодила прямо в объятия Блотского. Хорошо, что он стоял рядом в ожидании ее появления и своего выхода на сцену. Парень подхватил ее и, прижав к себе, быстро поцеловал в губы.

— Ах, Лешка! — вое кликнула девушка и засмеялась. — Это было так здорово!

— У кого-нибудь есть зеркало? — .лихорадочно вопрошал Алик у артистов, лихорадочно мелькая у ребят за спиной.

И когда кто-то все же вручил ему пудреницу, оказался рядом с ними.

— Злата, а ну-ка посмотри на себя в зеркало, — почти приказал он, подсовывая к ее мщу чью-то пудреницу.

Полянская посмотрела и увидела свое лицо, раскрасневшееся, улыбающееся, с капельками пота на лбу, и огромные голубые глаза, сияющие счастьем.

— Нравится?

— Да! — только и смогла выдохнуть она.

— Лешка, это не девушка, это огонь! — восхищенно воскликнул Алик.

— Я знаю, — отозвался парень и, еще раз коснувшись ее губ, выпустил ее из рук и стал подниматься на сцену.

Как раз объявили его выход.

— Злата, ты не представляешь… — начал Алик.

Но девушка не стала слушать его восторженные речи.

Схватив его за руку, она потащила его за собой в толпу зрителей.

— Пошли со мной я хочу видеть, как Лешка будет выступать, — сказала она.

И Алик пошел.

Блотский не был так эмоционален и весел на сцене, как Злата Полянская Да и песни, которые он пел, были другими. Но го, как он держался на сцене, покоряло людей не меньше недавнего феерического выступления Златы. Его сдержанность и спокойствие, его улыбки и взгляды, его голос, чистый, сильный, мелодичный, очаровывали людей. В его песнях тоже были эмоции, Леша умел выделить их интонацией, тембром и мимикой. но они были сдержанны и как-то по-мужски лаконичны. На Блотского смотрели так… И Злата смотрела, как зачарованная. смотрела, улыбаясь, ловя его взгляд, и чувствовала, уже не в первый раз, как на глаза наворачиваются слезы, слезы радости и счастья…

Глава 35

Стремительно бежали дни, яркие, солнечные, веселые. С нескончаемым гомоном птиц, машин, людским потоком, невероятным ароматом цветущих кустов, плывущим над городом. И каким-то невообразимым, нескончаемым, радостным возбуждением, бурлящим в крови.

Они походили на калейдоскоп, разноцветные и неправдоподобные, каждый раз новые и непохожие. Каждый раз в них было что-то особенное. Каждый следующий день преподносил новые сюрпризы и открытия.

Все дни, наполненные от края и до края событиями, начинались рано утром и заканчивались поздно вечером.

В эти дни Злата Полянская впервые оказалась в звукозаписывающей студии, пусть не профессиональной, но очень неплохо оборудованной. У Димона дома, в цокольном этаже, родители отвели комнату, которую он и обустроил. Конечно, студия была любительской, но аппаратура новой и дорогой. Настоящий микрофон, большие наушники и пульт звукозаписи. Парень зарабатывал неплохие деньги, делая всем желающим профессиональные демо-записи. Они и Злату затащили туда, намереваясь попробовать записать профессионально песню «Ах, мамочка…» на цифровой носитель и послушать, как она звучит.

Злата волновалась, поэтому не сразу согласилась, уверенная, что ничего толкового из этого не выйдет. И все же тот, кто однажды стоял на сцене, пусть не профессиональной и небольшой, кто видел глаза зрителей и их восторг, слышал шквал аплодисментов и смог почувствовать и прочувствовать тот особенный тонкий, но такой невероятный энергетический контакт, обмен эмоциями, вряд ли так легко сможет это забыть. Петь у студийного микрофона оказалось куда сложнее, чем на сцене перед людьми. Здесь необходим был профессионализм и специальное образование или хотя бы бесспорный талант, а у нее не было ни того, ни другого, ни третьего, по крайней мере, она так думала. К тому же очень сложно было петь эмоционально, будучи скованной микрофоном и этими самыми наушниками. Ее поход в студию был сложным и волнующим и тем более радостным, когда оказалось, что у нее неплохо получается.

Готовясь ко Дню Победы, ребята много репетировали, собираясь в Лешкиной квартире. Кроме «Катюши», которую девушка должна была исполнить в парке Горького, они все же решили попробовать спеть «День Победы» дуэтом. И оказалось, у них хорошо получается. И у Полянской, и у Блотского голоса были одинаково чистые, звонкие, сильные и звучали они в дуэте весьма созвучно. Кроме этого, Лешка собирался спеть «Идет солдат по городу».

Алик и Димон подолгу засиживались у них, и чаще всего поесть ребятам было некогда, тогда Злата, будучи все же единственной девушкой среди них, шла на кухню и готовила на скорую руку гору бутербродов и заваривала чай. А когда времени было чуть побольше, могла побаловать парней чем-нибудь вкусным и домашним.

Ежедневно она звонила в Горновку, и каждый раз после разговоров с родными, которые оставались все еще там, она как будто душой соприкасалась с родными местами, и ей чуть-чуть становилось легче. Здесь, в Минске, среди этого бесконечного головокружительного круговорота событий иногда ее все же охватывали приступы тоски. Она скучала по деревне. И каждый раз, засыпая, воскрешала в памяти бескрайние просторы и тихие весенние сумерки.

Девушка уже знала: она сердцем и душой принадлежит Горновке и никогда не сможет подолгу жить где-то еще.

Кроме репетиций и всего этого ежедневного хаоса, Леша еще и деньги пытался зарабатывать, занимаясь программированием. Да, творчество было возвышенным и прекрасным, но кушать хотелось каждый день, и за неплохие деньги он выполнял заказы.

В это время Злата, обычно стараясь ему не мешать, уходила из квартиры, заранее договариваясь о встречах с однокурсницами, или просто гуляла в одиночестве по магазинам, разглядывая нарядные витрины. А если погода не позволяла, уносила на кухню свой ноутбук и потихоньку работала, делая наброски нового романа. А то и вовсе забиралась с ногами в кресло, брала в руки книгу и могла, не шелохнувшись, просидеть не один час. За все эти дни они лишь единожды выбрались навестить Лешкиного отца, и лишь однажды, выпроводив вечером ребят, Лешка отвез Злату в Троицкое предместье. Он помнил, как, побывав здесь прошлым летом, девушка восторгалась этим небольшим островком старины в центре большого шумного города.

Взявшись за руки, они долго бродили по неровным, запутанным улочкам предместья, а потом до темноты стояли на мосту, любуясь меркнущим закатом и рекой.

Влажная прохлада, поднимаясь от реки, окутывала все вокруг легкой дымкой, и в этой дымке Остров слез, казалось, плыл. Золотистая подсветка отражалась в воде и дрожала, потревоженная легким ветерком. Зрелище это было таким невероятным и таким же захватывающим, что от него невозможно было оторвать глаз.

Обнявшись, они стояли так до поздней ночи, а потом бежали в метро, чтобы успеть на последнюю электричку.

Эти теплые майские деньки пролетели как одно мгновение.

В то последнее утро, 9 Мая, они не особенно спешили. Концерт в парке Горького начинался только после торжественного шествия на площади Победы, так что ребята смогли спокойно собраться, позавтракать и, условившись с друзьями встретиться в парке, отправились в город.

Сегодня, как и в тот первый день, они не стали менять костюмы, потому что других у них не было, просто прикололи к груди патриотическую ленточку да купили в цветочном магазине два десятка гвоздик. В парке, они знали, будут ветераны, и пройти мимо, не поздравив их с таким великим событием, не сказав теплых слов благодарности, не подарив цветы, они бы не смогли.

Перед выходом на сцену Злата снова волновалась. Ее переполняли эмоции, а песни, которые предстояло спеть, были слишком глубокие, сильные, патриотические. Петь их и видеть глаза стариков, собравшихся у сцены и оставаться при этом спокойной оказалось невозможным. У Златы слезы дрожали на ресницах и ком вставал в горле, когда она пела «День Победы». А потом не смогла со сцены поздравить ветеранов, просто склонилась перед ними в низком поклоне, не стесняясь слез Поздравлял Леша, держа ее за руку.

Исполнив отведенные им три песни ребята покинули техзону у сцены, намереваясь отправиться гулять.

— Простите, — им навстречу вышли две девчонки. — Мы с подружкой слышали, как вы пели! Вы здорово пели! Мы видели ваше выступление еще Первого мая, нам и тогда понравилось, но подойти мы постеснялись! Можно мы с вами сфотографируемся? Вот, у нас есть фотоаппарат!

— Конечно! — Злата улыбнулась. — А вам нравятся народно-патриотические песни? — не смогла не задать этот вопрос Полянская. Девчонки ведь были еще школьницами, а девушка знала, нынешнее подрастающее поколение слушает другую музыку. Народное пение, даже в современной обработке, это «неформат», и если это и интересно, то только людям старшего поколения, но отнюдь не молодежи.

— Нам нравится, как вы их поете! У вас здорово получается! Так задорно и весело! Я когда пришла домой Первого мая и стала напевать строчки из песни «В роще пел соловушка», мама чуть в обморок не упала! Она была очень удивлена, услышав эту песню от меня, а я еще больше, когда узнала, что песне этой много лет? — девочка застенчиво улыбнулась и протянула Злате фотоаппарат.

— Алик, сфотографируй нас, пожалуйста, — попросила она парня, становясь рядом с девочками.

Блотский встал с другой стороны.

Алик послушно их щелкнул.

— Первые фанатки, — пробормотал он, когда девчонки, поблагодарив, отошли.

Злата пропустила его слова мимо ушей. В некоторой задумчивости она прошла немного вперед по аллее, а потом обернулась к парням.

— Слушайте, ребята. Я тут подумала кое о чем, вернее, слова этих девочек навели на мысль… Да, мы можем бесконечно исполнять песни, которые уже петы-перепеты, пусть они и вечны, но они не наши. А может, создать что-то свое? Девчонки правы: старые песни в современной аранжировке могут стать чем-то невероятным. А у нас в Беларуси еще жив фольклор. Жив в деревнях, стоит только поговорить с бабульками, попросить что-то спеть, записать на диктофон… Да в той самой Горновке мои старушки с радостью откликнутся на мое предложение. Да, многие считают, что русская народная культура — это культура наших бабушек. Застольная культура. Знаете, так, эх, сто грамм водки и затянули песню. Это присутствует у нас, славян, но это не совсем то и не совсем так. А о белорусской народной песне сейчас и вовсе слушать не хотят. Это «колхоз», это отстой, это «село», «неформат», прошлый век итак далее. Только ведь как бы к этому ни относились, как бы это ни называли. это наши истоки, корни, о которых мы сейчас так упорно стараемся забыть. Ведь вся наша белорусская культура от села, от земли. Забывать это нельзя, и наш народ скоро это поймет. Да, мы стремимся во всем походить на европейцев, но не видим в них самого главного — они свято хранят свои традиции, они чтут и почитают свой фольклор, сберегают его для потомков. А мы забываем, что в том самом селе, деревне наши бабушки еще хранят память о белорусских традициях, обрядах, песнях. Ведь наша страна — это не только наша столица и областные города, где об этом уже не помнят. Есть еще Полесье, Брестчина и Гродненщина, маленькие деревеньки, особенный говор, присущий отдельным районам. Там, в ветхих хатах, еще сохранился красный угол, прялка, валенки и сани. Там люди живут простой жизнью, рожают детей, поют, умирают… Я пытаюсь обо всем этом рассказать, но этого, наверное, мало. Это всего лишь воспоминания, а музыка и песни — это конкретные действия. — Злата замолчала, переведя дух — Мы можем попробовать все это сохранить. Мы можем донести все это до людей. Возможно, у нас получится.

Ребята молча смотрели на девушку и восторг в их глазах сменялся уважением.

— А это идея! — первым заговорил Димон.

— Да это просто потрясная идея!. Песни лучше записывать на диктофон, чтобы хоть немного уловить и мотив, а остальное — дело техники. Да, Россия может похвастаться молодыми артистами, исполняющими народные песни у нас же таких нет. Было бы просто потрясно, если бы мы смогли сделать хоть одну такую песню. Злата, вижу Блотский пребывает все еще в шоке от твоих идей, поэтому я возлагаю на тебя ответственную миссию. У Лешки должен быть приличный диктофон, а уж как заставить старушек из твоей деревни петь, думаю, ты знаешь сама. Записывай все, а мы тут на месте будем со всем этим разбираться. Справишься? — парень подмигнул Полянской.

— А то ж! — отважно откликнулась она в ответ.

— Леш, а ты…

— Алик, ну то, что ты возлагаешь на меня, я послушаю завтра, а сейчас мне бы хотелось остаться со Златой наедине. Видишь ли, она завтра уезжает… — перебил его Блотский.

— Понял-понял! Без проблем! Развлекайтесь! И мы пойдем с Димоном, поищем счастья на аллеях парка! Да, кстати, я тут пробил информацию; в ближайшем будущем намечается два концерта в парке. Один посвящен защите детей, другой — выпускному балу.

— Пока, Алик! Я позвоню завтра.

— Пока, Леша! Злата, — парень помахал ей рукой. И девушка ответила ему тем же.

Казалось, конца не будет этому чудному теплому майскому дню. А впрочем, и Леше, и Злате хотелось бы, чтобы этот день никогда не заканчивался.

Расставшись с друзьями на аллеях тенистого парка, ребята дружно решили, что сегодня после столь напряженных дней они по праву заслужили отдых, и, полакомившись мороженым в летнем кафе, отправились на аттракционы. Они смеялись и визжали на «Диком поезде», получив мощный выброс адреналина, потом покатались на качелях и, наконец, с высоты колеса обозрения смогли полюбоваться праздничным Минском. Потом, перекусив хот-догами и кока-колой на лавочке набережной, они покормили голубей и отправились бродить по аллеям.

День клонился к вечеру, праздничная, торжественная суета затихала, и только где-то продолжал играть оркестр. Влюбленные парочки облюбовали укромные скамейки, шумные, веселые компании гуляли по аллеям, кормили белок, пытались что-то петь и украдкой выпивали.

Леша и Злата неторопливо брели по извилистым дорожкам, о чем-то говоря, смеясь, шутя.

Для начала мая сегодняшний день был по-летнему теплым, и Блотский давно снял пиджак и теперь шел, перекинув его через плечо. Закатав рукава васильковой рубашки, он чуть ослабил узел галстука. Легкий ветерок трепал его светлые волосы, а улыбка не сходила с лица. То и дело им встречались молоденькие девчонки, которые, заглядываясь на этого красивого, улыбающегося парня, не могли пройти мимо, не улыбнувшись в ответ, не обернувшись, не стрельнув глазками. Присутствие рядом с ним Златы лишало их возможности решительных действий.

Полянскую забавляло это, и вместе с тем наполняло каким-то особенным светлым чувством гордости и радости от того, что она идет рядом с этим красивым, добрым, талантливым парнем и только она одна существует для него.

Злата могла бы даже поспорить: Леша не замечает ни этих взглядов, ни этих улыбок.

Он ловил Златин взгляд, любовался ее улыбкой, слушал ее голос, смех и чувствовал себя таким счастливым.

И приближающееся расставание казалось невозможным, а главное — бессмысленным. Разве возможно оно когда им так хорошо вместе?

Звуки оркестра становились все отчетливее ближе. Над вечерним парком плыл венский вальс. И как-то так, случайно, запутавшись в лабиринте аллей, Леша и Злата оказались у набережной, где и расположился оркестр.

Пожилые пары, сидя на лавочках то и дело поглядывая друг на друга, покачивали головой в такт, наверняка вспоминая то время, когда они, молодые и влюбленные, кружились под эти звуки в танце. А кое-кто даже, решив вспомнить молодость, танцевал.

— Потанцуй со мной, — обернулся к Полянской парень и, чуть склонившись, протянул ей руку.

Злата приняла ее и, оказавшись рядом, обвила руками его шею.

Парень обнял ее за талию и прижал к себе.

Звуки вальса, набирая высоту, торжественно и нежно кружились над ними, а ребята, тесно прижимаясь друг к другу, медленно двигались в такт. Склонившись к Лешкиной груди, Злата слышала частые и громкие удары его сердца. Сквозь ткань легкого платья она чувствовала тепло его сильных и нежных рук. И всей собой, впервые со дня их знакомства, она признала в Леше мужчину, чувствовала эго телом, которое вдруг откликнулось легкой истомой желания на его близкое присутствие, на прикосновения рук. Полянской вдруг захотелось провести ладонью по его затылку, зарыться всей пятерней в светлые волосы, почувствовать их шелковистость и мягкость.

Она медленно подняла руку и погладила его затылок. И почувствовала, как напряглось Лешкино тело. Парень чуть отстранился и заглянул ей в лицо. Его широкие светлые брови, приподнявшись в немом вопросе, сложились домиком.

— Поцелуй меня, — сказала она.

Услышал он или нет, девушка так и не поняла, но что-то прочел в ее глазах, прямо и открыто обращенных к нему. Леша обнял ее и коснулся губами ее виска, потом щеки, а после губ. Они все так же плавно покачивались в такт вальса и самозабвенно целовались, позабыв о пожилых парочках на лавочках. Впрочем, у тех их объятия вызывали лишь улыбку с легкой тенью грусти. Казалось, вот так же и они еще вчера танцевали вальс и украдкой под покровом ночи дарили друг другу поцелуи. Они переглядывались между собой и видели те же глаза и те же чувства, и как-то не верилось, что с той золотой поры их юности минуло полвека.

Оркестр умолк. А ребята как будто только сейчас вспомнили, что они здесь не одни. Прервав поцелуй, Злата смущенно уткнулась лицом в Лешкину грудь, а Блотский прижал ее к себе и улыбнулся лихо подмигнувшему старичку на ближайшей лавочке.

Вот так же продолжая обнимать Злату; Леша неторопливо увел ее под густую сень деревьев, где быстро сгущались сумерки и зажигались фонари, укрывая от посторонних глаз.

Веселая суета этого бесконечного дня как-то утомила его, и сейчас хотелось только одного — остаться со Златой наедине. Касаться ее, чувствовать тепло ее тела и вдыхать аромат духов. Хотелось обнимать ее, целовать, говорить ей нежности и слова любви.

То ли этот чудный майский вечер был тому виной, то ли близкое и такое желанное присутствие любимой девушки рядом, но Леша вдруг ощутил, как чувство неимоверного счастья наполняет душу.

Блотский то и дело склонялся к ней и касался губами ее виска, волос, ушка и видел в сгущающихся сумерках ее нежную, светлую улыбку. В какой-то момент ему ужасно захотелось подхватить ее на руки, закружить и услышать ее смех…

И не раздумывая, он тут же это и проделал. А Полянская звонко и весело смеялась, и он смеялся вместе с ней. А потом Леша опустился на лавочку, усадив девушку к себе на колени, и пальцы их переплелись.

Они сидели и молчали, наслаждаясь этим благоухающим вечером и близким присутствием друг друга. Слова сейчас казались лишними и ненужными Ребят переполняли эмоции.

— Злата, выходи за меня замуж! — неожиданно сказал Блотский, нарушая тем самым молчание.

Сердце девушки пропустило удар. Леша почувствовал как дрогнули ее пальцы в его руках. «Замуж? — встрепенулось что-то в ней и тут же отозвалось болью — Как же замуж? А Виталя?»

Высвободив свои ладони из Лешкиных рук она встала и отошла, отвернувшись от парня и не желая, чтобы он видел ее лицо, ту растерянность и боль отразившуюся в нем. Он этого не заслужил, да и она не заслужила, только справиться с собой она так сразу не могла. Слишком неожиданно прозвучали Лешкины слова, слишком неожиданно отреагировало на них сердце.

А ведь она самонадеянно верила что со своей губительной любовью к Дорошу уже сумела справиться. Но оказалось, она лишь спрятала ее глубоко в сердце, заперла на замок и решила оставить гам навсегда.

— Злата, послушай, — Блотский гоже поднялся и, сделав пару шагов, остановился у нее за спиной не решаясь все же коснутся. — Я хотел давно тебе сказать, я хочу, чтобы ты знала — я люблю тебя! Я давно люблю тебя. Даже не так, я люблю тебя с первого дня нашего знакомства, помнишь там на сажалке,…

Леша все говорил и говорил, а Злата почти не слушала его. Зачем? Ей не нужны были слова, признания и уверения. И без них она знала что было у парня на сердце. И то, что он говорил, было правдой. Она будет с ним счастливой. Он сделает ее таковой. Они созданы друг для друга. Она сможет отогреться у костра его любви и подарить ему любовь которую он заслужил. Возможно, Блотский прав, и любовь, их любовь подарена им небом. И Злата сможет это осознать оценить постигнув всю ее глубину пусть не сейчас, пусть часть позже…

Будучи девушкой упрямой к тому же перфекционисткой она твердо верила: будет так как она захочет. Вот выйдет она замуж за Алексея Блотского и навсегда избавится от наваждения, коим и была ее любовь к Витале. Выйдет и будет счастлива на радость родителям, старушкам в деревне, Блотскому, да и себе самой. Она сделает счастливым Лешку, он ведь заслужил это как никто другой. Да и себя она тем самым спасет.

Злата Полянская обернулась и смело взглянула парню в лицо. Встретив его внимательный, сосредоточенный немигающий взгляд, не отвернулась. Несмело улыбнувшись она сделала шаг навстречу и, остановившись б нескольких сантиметрах от него коснулась пальчиками его ладони.

— Я согласна — ровно и тихо произнесла она. И поняла: назад дороги нет.

— Надо было купить валерьянки, — хихикнула Злата, осмелившись все же нажать на дверной звонок в городской родительской квартире.

— Думаешь дойдет до валерьянки? — шепнул в ответ парень.

— Понятия не имею, но следовало бы предусмотреть все! Как думаешь они догадаются сразу или ничего не заметят?

— Надо было цветы маме купить. Я ведь как бы в сваты пришел!

— Нет уж! Пусть будет сюрприз! Так хочется увидеть лица родителей! Они умрут от радости!

— Тогда точно надо было валерьянки, ну или, по крайней мере нашатыря!

За дверью послышались шаги.

Ребята, придав лицам серьезное выражение, замерли на месте, не разжимая рук. И только Златины глаза, огромные и голубые, лучившиеся неземным светом и весельем, выдавали их.

Лешкино предложение руки и сердца, которое Злата, почти не раздумывая, приняла, кардинально изменило планы. Полянская не уехала утренним поездом домой, просто позвонила родителям, предупредив, что неотложные дела вынуждают ее задержаться в Минске еще на денек, и тем же вечером они отправились в гости к Лешкино отцу, чтобы ему первому сообщить радостные новости.

А утром на Лешкиной машине поехали в районный центр, куда из деревни уже вернулись Златины родители.

По пути, заехав в ЗАГС, они подали заявления, и теперь вот стояли у дверей родительской квартиры, намереваясь осчастливить Полянских.

Дверь им открыла мама.

— Ой, Златуля! — всплеснула она руками. — А я уж распереживалась, думаю с утра вроде выехать собирались, а время уже к ужину близится! Здравствуй, Лешка! — Лена Викторовна перевела взгляд на парня расцвела радостной улыбкой. — Ну что ж вы стоите, давайте проходите! Я уже и ужин приготовила… Полянский вон мается…

Женщина отступила в сторону, пропуская ребят в тесную прихожую, и закрыла дверь. Здесь она, дав волю эмоциям, обняла и расцеловала дочь, а за ней и Блотского.

— Надеюсь, вы прям сегодня не собираетесь сбежать в Горновку? — спросила она, заметив их нерешительность, с которой они топтались в прихожей и не спешили проходить. — Злата, поверь мне — в твое отсутствие там ничего не изменилось, и вряд ли изменится, если ты еще на ночь задержишься дома.

— Мам, а у нас с Лешкой для тебя новость, — переглянувшись с парнем, первой заговорила Злата.

— Лена Викторовна, мы со Златой решили пожениться — присоединился к ней Леша.

— Батюшки! — всплеснула руками женщина в полном изумлении уставившись на ребят. — А как же? Когда? С датой уже определились?… — забормотала она, а из глаз покатились слезы. — Полянский! — закричала она, обернувшись в сторону зала, где работал телевизор. — Полянский, мать твою, поди сюда! — гаркнула она еще громче.

Из комнаты появился Златин папа. Чуть помятый, видно о отпуск у него еще не закончился, в старых трениках, майке-алкашке и стоптанных комнатных тапочках. И хоть вид имел он неважный, но дочке хватило одного взгляда, чтобы определить, что сегодня он ни капли в рот не брал — мама зорко следила за этим. Оттого и маялся, ожидая их приезда. Оттого и оживился, завидев их в прихожей.

— О, доча! — радостно воскликнул он. — Наконец-то!

— Ну что, Полянский? — обернулась к нему жена. — Это ведь вы с Людкиным Колькой нашли Злате жениха? Ну так поздравляй детей, они решили пожениться!

Лена Викторовна, не в состоянии совладать с собой, и говорила, и смеялась, и плакала одновременно.

А у Златы самой слезы на глаза наворачивались.

Лешка обнял ее за плечи и притянул к себе.

А папа, придя в себя от неожиданности, издавая какие-то нечленораздельные звуки, ринулся обнимать новоиспеченных жениха и невесту.

— Это ж надо, как в воду тогда глядел, — смеясь, сказала Лена Викторовна. — Я уж боялась, что это так никогда и не произойдет! — добавила она, вслед за мужем обнимая и целуя детей. — Вы ведь такая красивая пара. Злата, дочка, будь счастлива, — голос ее сорвался. — Лешенька, мы с Юрой счастливы принять тебя в нашу семью. Мы всегда этого хотели, и я хочу, чтобы ты знал: ты для нас всегда был как сын, а теперь ты им и стал!

Глава 36

Только вернувшись в Горновку, Злата Полянская осознала, как же на самом деле она соскучилась, как же ей всего этого не хватало. Она вернулась одна Лешка, при всем желании, не мог отправиться с ней. В Минске накопилось слишком много неотложных дел. Надо было репетировать, искать какие-то возможности показать себя и параллельно зарабатывать деньги.

Злата знала, что он не хотел отпускать ее одну, и не потому, что боялся за нее, переживал или не доверял. Просто за две прошедшие недели, в течение которых они были практически неразлучны, он слишком привязался к ней. Он уже не представлял своей жизни без Златы. Но также он знал и другое для Полянской жизненно важно тихое уединение в почти пустой деревне.

Родственники уже разъехались и Злата вернулась в пустой дом. Две недели, проведенные в Минске, показались вечностью, стоило только переступить порог большого кирпичного дома. Ведь все в нем было таким привычным и родным, а она так давно не оставалась здесь одна, не имела возможности прочувствовать всю прелесть своей неспешно текущей жизни. Она соскучилась по одиночеству в этом доме, в этой деревне. Полянской не терпелось походить по дому, коснуться знакомых вещей, выйти в сад, пройтись по огороду, побродить по окрестностям, впитать в себя их незатейливую красоту, подумать, осознать до конца, привыкнуть к своему новому статусу невесты…

Она распахнула окна, позволяя легкому ветерку трепать ажурные занавески. И на мгновение просто замерла, прислонившись к косяку дверей. Закрыв глаза, она слушала тишину которую нарушал лишь ход настенных часов в столовой и чувствовала, как почти осязаемо нисходит на нее умиротворение. В этих старых деревенских хатах чудился Злате Полянской некий особый уют и дух времени. Простотой и тихой радостью трогали они сердце. Незыблемость старых стен вселяла уверенность, поддерживала, не давала сломаться. Эти дома были тихой гаванью, где в конце жизненного пути хотелось приклонить голову. Ведь в них все делалось на века, все было пронизано такой любовью и теплом, которое даже сквозь время не переставало ощущаться.

Девушка прошлась по комнатам, разложила свои вещи, полила комнатные цветы, вышла в сад полюбоваться своими цветами, заглянула на огород, а потом, вернувшись снова в дом выпила чая с бутербродами и позвонила родителям и Леше.

Завтра она собиралась навестить своих старушек, пройтись по деревне, узнать все новости. Хоть мама и уверяла, что ничего за ее отсутствие не произошло, Злата была уверена что у бабы Нины и бабы Мани найдется для нее масса новостей Но это будет завтра, а сегодня Полянской просто хотелось прочувствовать и насладиться домашним уютом, надышаться родным воздухом. Она пораньше улеглась в кровать, почитала немного, а потом погасила свет и под заливистые трели соловья уснула здоровым и крепким сном.

А проснулась рано, разбуженная птичьей переливчатой симфонией, приветствующей восход солнца. Она вчера неплотно закрыла окно, ведь так приятен был аромат сирени, проникающий в комнату из сада…

Девушка полежала немного, потом хотела было закрыть окно и продолжить спать, понимая, как рано еще, и уже даже приподнялась, оторвав голову от подушки, чтобы закрыть створки. И увидела бледную лазурь неба с легкой рябью облаков, окрашенных в нежно-розовые и золотые тона, и сочные, яркие, зеленые всходы озимых, простирающиеся от дороги до самого горизонта, и сон как-то враз прошел.

Сев в постели, Злата потянулась, чувствуя себя бодрой и отдохнувшей. У нее не было никакой срочной необходимости вставать в такую рань, но отчего-то вдруг показалось — что-то удивительно важное было в этом раннем майском рассвете…

Умывшись и переодевшись, девушка вышла из дома и отправилась под поветь, где стоял укрытый брезентом велосипед, на который она садилась в последний раз прошлым летом. Выкатив его со двора, Злата решила прокатиться по окрестностям еще не проснувшейся деревни.

Пока она собиралась и возилась с замком, солнце поднялось из-за леса. Его яркие, теплые лучи обильными роса ми посеребрили травы.

Улица была совершенно пустынна, еще не было шести.

Оглянувшись и раздумывая куда бы отправиться, Злата решила проехать вперед. У нее всегда дух захватывало от бесконечных далей, простирающихся за деревней.

Сев на велосипед, она неторопливо завертела педалями.

Поглядывая по сторонам девушка упивалась светлым безмолвием и трогающей сердце красотой Горновки.

Одетые в яркую сочную зелень, леса вокруг деревни застыли в утренней дреме. Над лугами простиралась легкая дымка испарения. Неугомонный щебет птиц приветствовал солнце, только он весь день и нарушал царившую в деревне тишину. И аромат, неповторимый аромат цветущих садов, сирени, цветов и трав, смешиваясь в прогретом воздухе, плыл над деревней, сладко ударяя в голову. Эти бескрайние просторы, сколько бы Злата ни любовалась ими, каждый раз представали перед ней в новом, прекраснейшем свете. И каждый раз, когда она глядела на них, щемило сердце от неизбывной любви к этим дорогим сердцу местам. К этим людям, которые стали ей родными, которые в общем-то теперь и были ее семьей. Она любила их всех, за всех переживала, принимая их горести и беды близко к сердцу. Слезы беспричинной радости и счастья выступали на глазах каждый раз, когда она поднимала глаза к небу, такому чистому, светлому, мирному…

Злата ехала по деревне и чувствовала себя такой счастливой, самой счастливой на свете…

А потом дорога сделала плавный поворот, и безоблачное ощущение счастья померкло, словно солнце спряталось за тучу. У маленького домика, почти в конце деревни, на обочине стояла темно-синяя «ГАЗель».

Сердце екнуло в груди прежде, чем девушка приказала себе успокоиться. Теперь и этот домик, и эта машина, да и сам хозяин не имели к ней никакого отношения. Теперь все это осталось в прошлом, теперь она Лешкина невеста, а скоро станет и женой. И все же проехать вот так просто мимо, она не смогла. Пусть это и было малодушно, но она развернулась и поехала обратно.

Маськи, как и она уже проснулись. Злата притормозила, завидев их у калитки, а они, узнав ее, расплылись в радостной улыбке.

— 3латулечка! Ты вернулась? А когда? Мы ж вчера были бабы Мани она ни слова нам не сказала о твоем возвращении? А куда ты направляешься в такую рань? Че не спишь? — тут же наперебой засыпали они ее вопросами.

Девушка тепло улыбнулась им и слезла с велосипеда. За год, прожитый в деревне, ее отношение к этим убогим и жалким людям претерпело существенное изменение, и сейчас она не упускала случая заглянуть к ним тоже, поговорить, чем-то помочь, накормить, если нужно…

А еще и это было, наверное самым важным, она знала, они относятся к ней с той же теплотой.

— Я вчера вернулась и никому не сказала об этом! Просто хотела побыть немного одна, ну а сегодня, конечно, навещу всехх! Ну, а вы как тут поживаете? Что новенького здесь произошло в мое отсутствие?

— Ой, Злата. — махнула рукой Алка. — Да что тут в деревне может произойти? Блажь да тишь, как говорится! Только вот комары проклятые одолели совсем? В доме у нас, ты не поверишь, целый рой! Вот просто рой, и все! Сегодня в хате не спали, на возу во дворе постелили, костер жгли, чтоб не замерзнуть и комаров отогнать! Что делать, как их вытравить — ума не приложим! А ты как с ними справляешься?

— Да у меня вообще-то фумигатор есть, и мама пластинок оставила! Я как-то даже и не заметила, что комаров много. Включила его на ночь и спала с приоткрытым окном, — как-то виновато сказала девушка. — А хотите, я вам использованные пластинки принесу? Я где-то слышала, что их можно использовать повторно. Нужно только поджечь с краю, пламя потушить, и пусть себе пластинка тлеет. Запах этот по дому распространяется и убивает комаров. Я вам обязательно принесу вот сейчас еще немного проеду за деревню, вернусь и привезу вам. А вы куда с утра собрались?

— Так ведь сейчас посевная, Злата, и работы нам хватает. Вот, пойдем сейчас к дачнику, он вчера просил с утра прийти и помочь его родителям с огородом.

— Понятно, — несколько натянуто сказала девушка. — Ну, если вас не будет, я могу привезти и оставить пластинки на крыльце!

— Привези, Златуль, привези! А то ведь совсем спасения нету никакого, если не вытравим, так и сегодня придется спать на возу во дворе!

— Ну ладно, я поеду, но не прощаюсь, думаю еще увидимся сегодня! — она снова уселась на велосипед.

— Златуль, а где это ты своего кавалера подевала? Что ж ты без него? — спросил Масько, когда она уже собралась отъезжать.

— Лешке работать надо, так что приехать со мной он не смог!

— А когда уже свадьба? — Толик не раз вот так шутил, подначивая и посмеиваясь над девушкой. И каждый раз она отвечала ему так же шутливо и остроумно. И в этот раз он ожидал от нее чего-нибудь этакого… Ну, а раз ожидал …

— Через два месяца. Мы вчера заявление подали! — крикнула она, на мгновение обернувшись, и выехала на асфальт. И усмехнулась, услышав в ответ тишину. Надо думать, у Масько отнялся дар речи.

На выезде из Горновки Злата собралась было развернуться обратно, но передумала в самый последний момент и поехала вперед.

Леса вдоль асфальтированной дороги, что вела к Горновке были затоплены. В этом году воды вообще было много, даже в деревенских погребах она стояла. Такого не случалось много лет, и бабульки, веря в приметы, поговаривали, лето, мол, будет небывало жарким, засушливым, зима ведь вон какой снежной да лютой была.

Злата никогда не видела такого, а меж тем неподвижно застывшая чистая вода, в которой отражались ярко-желтые кувшинки, неяркая зелень распустившихся осин и кусочки голубого неба являли собой невероятное, чарующее зрелище. Краски природы как будто смешивались на неподвижно застывшей зеркальной поверхности и напоминали картины Моне, непонятные, но завораживающие.

Проехать мимо и не остановиться, не полюбоваться девушка, конечно же, не могла. К тому же она отъехала довольно далеко от деревни и с непривычки даже слегка утомилась.

Съехав на обочину, она остановилась, слезла с велосипеда, поставила его на подножку, а сама уселась на траву, на краю спуска, обхватила колени руками и залюбовалась таким необычным пейзажем. Здесь, у кромки леса, было тенисто и свежо, а волны влажного воздуха приносили с собой сотни лесных ароматов. Так приятно было ощущать, как на голые руки ложатся крохотные капельки росы. Так хотелось просто сидел ь вот так, наслаждаться природой и птичьим пением и не думать ни о чем.

Но не думать не получалось. Бесполезно было обманывать себя, уверяя, что ее нисколько не взволновала «ГАЗель» на окраине деревни. Ее привело в смятение присутствие Витали в Горновке, но это скорее была дань привычке, прошлому, воспоминаниям, которые теперь и должны были остаться в прошлом. Сейчас, в свои двадцать четыре года, Злата еще не знала, как может боль и горечь воспоминаний исковеркать судьбу человека, но интуитивно чувствовала — если не оставит их за определенной чертой прошлого, не сможет быть счастливой.

Полянская ведь не зря сказала Маськам, что выходит замуж за Лешку. Она была уверена: через пару часов об этом будут знать все в деревне. И Виталя в том числе. Она не хотела с ним больше встречаться. Боялась этой встречи, зная, какую власть он имел над ней. Она не хотела с ним объясняться, зная наперед, как будет больно. Это было трусостью, но так хотелось, чтобы он все понял и больше не приходил. Хорошо было бы, если бы Дорош вообще навсегда покинул деревню и случайные встречи с ним не будили воспоминаний.

И почему-то среди всех этих ее мыслей не всплыло осознание главного, ведь за ее страхом, трусостью, болью воспоминаний стояло нечто большее, чем чувства, которых уже нет. И все это, спрятав на самом донышке души, она собиралась взять с собой в новую жизнь с другим человеком. Она будет счастлива, Злата упрямо в это верила, тая ото всех и в первую очередь от себя неизбывную тоску.

Злата долго сидела у кромки леса и поднялась лишь тогда, когда на повороте дороги возник первый автомобиль. Ей не хотелось лишних вопросов и нелепых домыслов, поэтому, легко вскочив на ноги, она убрала подножку, развернула велосипед и поехала обратно в деревню.

Ближе к обеду Злата уже поднималась по ступеням крыльца дома бабы Мани, прекрасно зная, старушка ни за что не простит, если она еще на день отложит долгожданный визит. А ее здесь всегда с нетерпением ждали.

Баба Маня, завидев Злату в окошко, расплылась в радостной улыбке, и не успела девушка переступить порог, а она уже обнимала ее, целуя в обе щеки, а в глазах стояли слезы.

— Златулечка! Як добра, што ты варацiлася! Без цябе дзярэуня як будта асiрацела! — баба Маня чуть отстранилась, пропуская девушку вперед. — Праходзь-праходзь, садзiся во к сталу, зараз я пайду чайнiк ставць, мы з табой кофею зробiм. Учора мае дзеукi былi, блiнчыкау нарабiлi з творагам! Вось я цябе зараз угашчу!

Злата улыбнулась и присела к столу. Обводя взглядом кухню, она не могла не обратить внимания на трехлитровую банку с огромным букетом красных тюльпанов.

— Ох, какой красивый букет! — восхитилась девушка. — Это вам дети подарили?

— Да якiя дзецi! — махнула рукой старушка, выглянув из-за ширмы, где она хозяйничала, вытаскивая из печи кастрюльку с блинами. — Гэта ж Серак на Дзявятае прыйшоу мяне паздрауляць з букетам. Хацеу выпiць, думау, я яму налью, а у мяне якраз кончылася, а новую яшчэ не гнала. Так што можна сказаць, дарма цюльпаны парвау, пайшоу i з чым. Кажа, лепш бы к Цiмафееуне зайшоу. Толькi там жа дзед, ён бы яго так турнуу з яго цюльпанамi. Да ну яго к чорту! Нашлi пра што гаварыць!

На столе одна за другой появились тарелки с едой. Дымящиеся поджаристые блинчики, с которых стекало растопленное сливочное масло. Тонко нарезанная колбаска и подмороженное сало с прослойкой. Свежие огурцы и помидоры. Холодные куски вареной курицы. Печенье и конфеты в вазочке. Большие чашки кофе с молоком. Баба Маня, страдающая от высокого давления, искренне считала, что кофе, разбавленный молоком, не так опасен для ее гипертонии. И напоследок баба Маня принесла из дальней комнаты полную бутылку самогонки.

— Толькi учара выгнала. Не знаю, як яна. Будзем зараз пробаваць!

— Баб Маня, ну зачем все это, я вообще не голодна! — попробовала протестовать девушка.

— Маучы! — оборвала ее старушка. — Столькi празнiкау прайшло, а мы з табой не пасядзелi, не пагаварылi!

Пожилая женщина присела к столу и пододвинула к собе рюмки и бутылку.

— Трэба было б, канешне, бульбачкi зварыць… — расстроенно покачала она головой.

— Обойдемся без картошки! Тут и так столько еды…

— Да якая тут яда? Ту i есцi няма чаго… Ну, расказывай! Як вы з'ездзiлi? Спявалi зЛёшам? А што пелi? Народу багата было? Вецяраны былi? Слабый яны ужо зусiм, з каждым годам усе менш iх i менш! Спадабалася iм, як вы спявалi? Калi ужо нам тут з бабанькамi канцэрт зробiце? Лёшка не прыехау, работае, я у Цiмафееуны пыталася ураннi. Кажа, заняты. Наверна, ужо не скора прыедзе! — старушка все говорила и говорила, при этом не забывая про мутноватый самогон, который она только вчера выгнала. А Злата лишь кивала да улыбалась в ответ.

— Ну, давай вып'ем! Давай, каб была ты здаровая ды шчаслiвая! — произнесла импровизированный тост баба Маня. Они чокнулись и выпили.

Старушка одним махом, а Злата, зажмурившись, задержав дыхание, короткими глотками, едва проглотила содержимое рюмки. Не могла она пить самогонку, а впрочем, и водку тоже не могла. Но и отказом обидеть бабу Маню не хотела.

— Давай, зразу закусывай, тады яшчэ па одной!

— Я больше не буду, — слабо попробовала запротестовать Полянская, а баба Маня лишь рукой махнула.

Несколько минут они просто ели в полной тишине.

— Ну, а у вас какие здесь новости?

— Да што туг можа быць у нас? Во, перад Дзявятым тэрапеут з амбулаторыi прыязджала. Па хатам хадзiла. Да мяне зайшла, кажа: «Ну як вы тут? На што жалуецесь? Давайце дауленне памераем!» А я ей кажу: «Я сваё дауленне сама знаю. I лекi свае таксама. Не трэба мне нiчога мераць». Я яшчэ скажу прэдсядацельшы, як прыедзе, к старым у дзярэуню приехала дауленне мераць! Яны б машыну якую прыслалi, аналiзы пабралi да кардыяграмы зрабiлi. Знае ж, што мы тут нiкуды не паедзем ужо. А тады, калi вы з Лёшам паехалi, тожа прыязджала, зайшла у хату i кажа, што Дзень дзярэунi будзе тут. Яна хор з клуба прывязе, а нам трэба напекцi, хто чаго зможа, i устроiць гулянне. Я ёй кажу, нiхто нiчога пекцi не будзе i нiхтo не прыйдзе! Каму тут iсцi? Мне? Я i так во чуць па дому соукаю. Цi, можа, бабе Райцы, якой ужо восемдзесят гадоу? Я кажу, у нас свае артысты ёсць. Во прыедуць з Мiнска, устрояць нам такi канцэрт, якога вы з роду не бачылi! — баба Маня засмеялась и потянулась к самогонке. — Так, Злата?

— А то ж! Баб Маня, я собственно к вам с просьбой!

— 3 якой?

— Вы знаете песни?

— Калiсь знала, а зараз ужо i не успомню… Калi-та я добра пела.

— Понимаете, я здесь принесла с собой диктофон, и если вы мне споете чего-нибудь, что сможете вспомнить, это будет просто шикарно! Видите ли, мы хотим эти песни чуть осовременить, сделать им другую аранжировку и записать. Леша и ребята, с которыми он работает, говорят, у меня неплохо получается исполнение народных песен, вот мы и хотим попробовать!

— Ой, Златуля! — всплеснула руками баба Маня. И призадумалась. А потом, как будто что-то вспомнив, заулыбалась и потянулась к телефону.

— Зараз будуць табе песнi, Злата! — таинственно изрекла она и стала крутить диск старого телефонного аппарата.

— Ало! Ну, здароу, сястрыца! Ну што робiш? 3агарода толькi? Кiдай усё! Тут у мяне Злата сядзiць. Да, учора прыехала. Адна, Лёшка заняты, пазней прыедзе. У яе вельмi важнее заданне! Так што кiдай сваiх курэй i давай скарэй чапай ка мне! Да, у нас i выпiць ёсць, i закусiць! Стол ужо накрылi! Давай, ждём! — сказав это, старушка положила трубку и обернулась к Полянской.

— Во, хто знае песнi. Сколькi хочаш табе спяе, а тады яшчэ сходзiш да Райкi Галубiхi, яна тожа калiсьцi добра пела…

Домой Злата вернулась ближе к ночи, и только после того, как довела до дома бабу Нину. Вернулась слегка подвыпившая, но ужас но довольная. В компании этих двух старушек, которые сейчас были почти единственным нерушимым оплотом Горновки, она испытала столько позитива, искренней доброты и участия, сколько не испытывала нигде. Слушая их шуточную перебранку, их воспоминания, их песни, Злата молча улыбалась, поглядывая на них, и чувствовала, что и они сами молодеют душой от общения с ней.

Да, они не раз и не два говорили: ей, молодой и талантливой, такой красивой и веселой, не место в Горновке. Слыхано ли это, чтобы такая девушка, как Злата Полянская, похоронила себя в этой глухой деревне? И вместе с тем они ужасно переживали, когда она уезжала, и с нетерпением ждали ее возвращения, боясь, что однажды она оставит эту деревню навсегда. Девушка стала для них не просто ангелом-хранителем, она была духом этой деревни, поддерживающим их, избавляющим от хандры и печали. Именно благодаря ее неиссякаемому оптимизму, задору, огню и силе характера и они, в конце концов, поверили: не все еще кончено для их деревни. И их давняя мечта с ней казалась ближе, и их неизбывная тревога, а что станет с деревней после них, отступала. Благодаря присутствию Златы Полянской деревня еще будет жить.

Они гордились ею, любили ее. А для нее это было таким счастьем…

Злата шла тогда домой и думала, что все в ее жизни теперь правильно. Она верила, что выбрала верный путь, тот, который и был предназначен ей судьбой. И все же в тот вечер, вернувшись от бабы Мани, она с дрожью отворила калитку в свой двор ожидая увидеть на ступеньках Дороша.

В том, что Маськи расскажут ему сногсшибательную новость, она не сомневалась. A вот как он отреагирует на нее, она не могла предсказать. Нo раз он появился немедленно выяснять с ней отношения, верно считая, что у него есть на это право, она могла лишь предположить: его эта новость уже не тронула или вызвала лишь усмешку на красиво очерченных губах.

Что ж, так было даже лучше. Она не хотела с ним встречаться и разговаривать. Все давно было сказано. Все давно стало понятным. Понятным не только ей, но и ему.

И последующие несколько дней, занимаясь огородом, садом и домом, Злата постепенно успокоилась, перестала ежеминутно ждать встречи с ним и вздрагивать от стука в дверь.

Она по-прежнему не ездила в другой конец деревни и понятия не имела, здесь ли Виталя или уже уехал. У Маськов, которые иногда захаживали к ней, спросить она не решалась, боясь, как бы они не передали ему, вызвав тем самым его торжество. А сама она так ни разу и не увидела его машины, проехавшей мимо дома. Да, неизвестность заставляла ее напрягаться и нервничать, и ей не хватало рядом присутствия Блотского.

Они могли часами разговаривать по телефону, и каждый раз, отключаясь, девушка закрывала глаза, вызывая в памяти его образ, и понимала, как отчаянно скучает.

Дорош постучал в окно, когда девушка, расслабившись, уже перестала ждать и бояться этой встречи.

Поздние майские сумерки легли на землю, где-то в малиннике заливался соловей. Чарующие, сладкие ароматы зацветающего жасмина проникали в открытое окно, духота к ночи лишь усилилась, и, судя по далеким отблескам зарниц, там, за полями, над лесом, ночью, возможно, разразится первая гроза…

Злата сидела на диване в столовой с чашкой мятного чая, который обычно делала себе перед сном, и снова и снова прослушивала те песни, которые записала на диктофон, а теперь уже перебросила и в ноутбук. Разобрав слова, она набрала их в текстовом редакторе и теперь пыталась петь вместе ел старушками. Она отправила ребятам по электронной почте записанный материал и теперь ждала ответа. Самой Злате некоторые песни особенно нравились, и она бы с удовольствием их спела, тем более в новом современном сопровождении…

Все это настолько увлекло Полянскую и несколько отвлекло от того, чем год назад ей только и хотелось заниматься в Горновке. Копии рукописей ее романа еще в марте были отправлены в различные издательства столицы, и ни одно из них пока не дало о себе знать. Да и сама она за эти месяцы не написала ни строчки. Ее настолько поглотило то, чем занимался Блотский, ей так понравилось петь и выступать на сцене, что, будучи натурой увлекающейся, она с головой ушла в это новое и такое волнующее занятие. Нет, это не значило, что писательская деятельность отошла на второй план и стала для нее уже неинтересной, просто только начиная свой литературный путь, она была совершенно не уверена, а будет ли интересно хоть кому-то то, что она пишет? Издательства молчали. А успех на открытых площадках Минска окрылял и вдохновлял, подталкивая к новым свершениям и действиям. Но всерьез Злата все же не связывала с этим каких-то надежд на будущее, понимая, что ее карьера артистки еще более нереальна, чем писательницы.

Когда в окно негромко постучали, Злата вздрогнула и обернулась. Свет в столовой не горел, только из кухни на пол падала желтая полоска, да синее свечение экрана не давало темноте полностью поглотить комнату.

Девушка не могла видеть того, кто был за окном, но ее-то здесь отчетливо могли разглядеть. Отложив ноутбук в сторону, Полянская встала с дивана и отправилась открывать. По тому, как громко стучало в груди сердце, девушка почти не сомневалась, кто предстанет перед ней на крыльце.

Что ж, наверное, это все же должно было случиться. Лучше покончить с этим сейчас, перестать бояться и вздрагивать.

Злата зажгла на веранде свет и повернула ключ в замке. Она ступила на крыльцо и не сразу разглядела в глубине сада темный мужской силуэт. Закрыв за собой дверь, девушка прижалась к ней спиной, чувствуя слабость в коленках. Какую однако власть имел над ней Дорош! Ведь даже сейчас, по прошествии стольких недель, после всех унижений, которым он ее подверг, она стояла и дрожала, снова чувствуя свою слабость и уязвимость.

— Ты даже не спросила, кто стучит? Неужели после того, как Сашку посадили, ты стала так неосторожна и доверчива? — почти весело спросил он. — Мое скромное самомнение не позволяет мне поверить в то, что ты ждала меня!

Злата дернулась, как будто он ударил ее.

— Я предполагала, что ты можешь прийти но зная твое «скромное самолюбие», склонялась к мысли, что ты все же не опустишься до выяснения отношений, — прочистив горло, тихо заговорила она.

— Правильно предполагала. Я не собираюсь выяснять отношения, ты ж знаешь, золотая моя, я никогда этого не делал. К тому же я всегда знал, когда-нибудь все так и будет! Бабульки, небось, в восторге? Они ведь спали и видели тебя замужем за Блотским! — усмехнулся мужчина.

Его голос звучал весело, звонко и беспечно так как звучал всегда, и только в те редкие минуты, когда страсть туманила рассудок, он срывался на хрипотцу и нежность, неприкрытую нежность, заставляющую сердце девушки сжиматься от любви.

— Да, в деревне все рады за нас с Лешей, — медленно сказала она. «Господи, зачем он пришел?» — билось в сознании, но Дорош не спешил раскрывать причину своего визита.

— Вот и я решил зайти в гости и поздравить тебя со столь значимым событием! — он тихо рассмеялся и сделал шаг к крыльцу. — Что ж, мы так и будем стоять здесь? Не пригласишь войти?

Девушка отступила бы, если бы было куда, но за спиной была дверь, отступать было некуда, и постепенно смысл сказанного Виталей стал доходить до нее.

Так значит… Значит, он думает, ничего не изменилось? И все те недели, которые пролегли между ними, и сам факт ее нынешнего положения ничего для него не значит? Неужели для Витали действительно все так просто? А как же быть с той болью, которую он ей причинил? С обидами, простить которые она не могла? Чувствами, по сути так мало значащими для него, и моральными принципами, поступиться которыми Злата не могла? Неужто он думает, что она может так просто шагнуть сейчас в его объятия, изменив Лешке еще до свадьбы, а потом заверять его перед богом и людьми в своей вечной любви и верности? Господи, неужели он столь чудовищно циничен и бессердечен? А ведь было время, когда она верила ему и его любви.

— Нет! — сказала она, и голос ее прозвучал твердо и решительно.

Дрожь, сотрясающая тело, прошла. Руки больше не дрожали, коленки не подкашивались. Выпрямившись, она смело взглянула на него и увидела, как кривятся в усмешке его губы и поблескивают в темноте миндалевидные глаза. Ничто не отразилось на его лице. Ни эмоций, ни чувств. Она не увидела, как в карманах брюк сжались в кулаки его ладони. О, да, Дорош умел изображать хладнокровие и невозмутимость, заставляя поверить окружающих в свою холодность и бездушие. А сейчас меньше всего он хотел, чтобы девушка знала о тех чувствах, которые уже не один день бушевали в его душе.

— Ну, нет, так нет! Настаивать не буду! На свадьбу, надеюсь, пригласишь? А впрочем, я и без приглашения приду! Будет вся деревня, не так ли?

— Я прошу тебя… — вырвалось у нее, и девушка тут же прикусила нижнюю губу.

— Не проси, — жестко перебил ее Виталя. Напускная веселость, которую он изображал перед ней, таяла, уступая место ярости и злости на нее, на себя, на весь мир. — Ни за что не пропущу столь значимое событие! Надеюсь, на водке вы не сэкономите? Хочу выпить за твое счастье с Блотским, как следует!

— Пожалуйста, уходи! — без всяких эмоций в голосе сказала Полянская.

Несколько бесконечно долгих минут они стояли и смотрели друг другу в глаза.

— Счастливо оставаться! — сказал, наконец, он и, презрительно усмехнувшись, повернулся к ней спиной. Раздались его решительные шаги. Хлопнула калитка, и воцарилась тишина.

Злата, не шелохнувшись, смотрела в темноту, которая поглотила его силуэт, и почувствовала вдруг внезапную слабость, опустилась на корточки и закрыла лицо руками. Слезы душили ее, но глаза оставались сухими. Голько в груди что-то росло, отзываясь в сердце болью, мешая дышать.

Глава 37

Дни летели так стремительно, и не замедлить их бег, и не остановить… Жизнь как будто все быстрее кружила их в водовороте событий, а среди всех этих приездов, отъездов, прощаний на вокзалах и долгих телефонных разговоров своим мере дом шла подготовка к свадьбе.

Так уж вышло, практически до самого бракосочетания жених и невеста оставались разделенными сотнями километров. А если Полянская и приезжала в Минск, а она приезжала, рядом всегда был кто-то из Лешкиных друзей, и события, предшествующие ее приезду, имели грандиозно-важное значение. Ребятам и в голову не приходило, что парень и девушка соскучились и хотели бы побыть вдвоем.

Впервые после майских праздников девушка приехала в Минск ко Дню защиты детей, где на открытой сцене парка имени Янки Купалы Блотский и дети из спецшколы собирались дать концерт, повторить тот, что они уже давали не так давно в ДК Железнодорожников, прибавив пару-тройку новых номеров. Естественно, без Златы и Леши новый культорганизатор обойтись не могла.

Потом по всей стране прогремели выпускные вечера, и ребята пели дуэтом «Школьный бал» ВИА «Самоцветы» на одной из концертных площадок Минска, потом настал черед Дня Независимости, где Злата впервые попробовала спеть песню, которую напели ей бабульки. Ребята осовременили ее аранжировкой. Вышла веселая, залихватская белорусская песня в стиле фолк-поп, которую девушка с удовольствием исполнила.

Леша и Злата, будучи настолько поглощены творчеством и честолюбивыми планами, воодушевленные тем, что уже получалось, и неплохо получалось, в подготовке к свадьбе участия практически не принимали. Вообще, изначально они и вовсе хотели просто пойти в ЗАГС, расписаться, и дело с концом, но тут уж вмешались родители. И Злата, и Леша были единственными детьми у них, ну и, конечно, те мечтали организован, грандиозный праздник со всей полагающейся атрибутикой И пусть для этого им пришлось бы взять кредит или залезть в долги, неважно. Главное, чтобы все было, как у людей. Свадебное платье, лимузин, ресторан и куча гостей.

Злата мечтала о концертном платье, в народно-современном стиле, которое могли сшить только под заказ в лучшем ателье Минска, и стоило оно немало. Все чаще в своих разговорах с ней по телефону Леша говорил об Институте культуры, где было отделение сольного народного вокала, куда Злата могла бы попробовать поступить. Но на это тоже требовались деньги, а у ребят их не было. Даже на свадьбу не было. Многое из того, что зарабатывал Леша, вкладывалось в творчество, которое необходимо было развивать, и без денег это было невозможно. У них ведь не было ни продюсера, ни спонсора. Злата тоже пыталась как-то помочь ему, и когда пошли лисички, а потом и ягоды, ходила в лес, собирала их, а потом сдавала.

Когда мама, возложив на себя организацию свадьбы, показала девушке программу и список гостей, интересуясь при этом, собирается ли дочь в свадебный салон, Полянская едва за голову не схватилась. Ничего такого она не хотела. Ну не мечтала она вырядиться в пышное платье из тафты и органзы, нацепить на голову фату, затянуть себя в корсет и втиснуть ступни в узкие туфли. Будучи девушкой не хрупкой, она примерно представляла, на что будет похожа в таком наряде. Для свадебной церемонии ее вполне устраивало белое платье, которое не раз уже выручало Злату на самых разных мероприятиях, а к нему вполне подходили все те же атласные сапожки. Она не отказывалась от свадебного букета, но это было почти единственным, с чем она согласилась.

В один из своих приездов в Минск Злата и Леша зашли в ювелирный магазин и купили два простых золотых обручальных кольца.

Лимузин ей тоже был ни к чему! Зачем? Чтобы съездить в ЗАГС, им вполне хватит Лешиной машины, а родители могут поехать на своей. А ресторан… Какой такой ресторан, если она уже пригласила всех старушек в деревне.

Мама схватилась за сердце, но после корвалола, который девушка заботливо накапала ей в ложку, успокоилась, быстро подкорректировала программу мероприятия, сменив направление, и с удвоенным рвением стала готовить большой родительский дом к грандиозному событию.

И чем ближе оно становилось, тем больше Лена Викторовна убеждалась в правильности дочкиного решения. И каждый раз щемило сердце и в глазах появлялись слезы от воспоминаний, неотступно преследовавших женщину в эти дни. Она вспоминала собственную свадьбу, шумную и веселую несмотря на опоздание жениха, из-за которого торжество чуть не сорвалось. Вспоминала свои девичьи мечты и надежды, которым не суждено было сбыться, и верила, свято верила, у дочки всё сбудется. И не только потому, что Леша совершенно не похож на ее Юру, а потому что Злата не похожа на нее.

Так случилось, что родители, особенно родители Златы, бабушка и дед Леши, да и вся Горновка готовились и волновались по поводу предстоящего события много больше, чем жених и невеста. Но это не значило, что ребята не хотели свадьбы или вот того праздника, который собирались организовать родители. Только для них самих это обязательное торжество было просто официозом, некой благодарностью родственникам, родителям, друзьям и старушкам в деревне. Когда Блотский сделал Злате предложение, они и так подсознательно чувствовали, что сама жизнь предназначила их друг другу. Они и есть половинки того целого, которое нечасто встречается в жизни. Лешкино предложение руки и сердца, его признание в любви лишь сблизило их, стерев между ними расстояние. С того момента ребята знали: они уже вместе. Вместе навсегда, и отныне у них одна дорога судьбы. Свадебная церемония и штамп в паспорте, в сущности, для них ничего не меняли.

И все же в то утро, проснувшись раньше обычного, Злата, набросив на плечи кружевную шаль, вышла в сад и, устроившись на лавочке под сень сплетенной виноградной лозы, долго сидела вот так, в задумчивости глядя туда, где сквозь плодовые деревья сада просвечивались бесконечные просторы, подернутые легкой дымкой испарения. Где-то там, за зорями, она как будто прощалась с прошлым, в последний раз возвращалась туда, чтобы уже навсегда закрыть ту дверь.

— Злата! — испуганно окликнула ее Лена Викторовна, выбежав на крыльцо. Уж неизвестно, что она решила, не обнаружив дочь в спальне, и, беспокойно заметавшись по дому, полному родственников, кинулась в сад.

— Я здесь, мам! — отозвалась девушка и поднялась с лавочки — Ты чего там?

— Ничего. Просто проснулась рано и вышла на улицу. Хотелось побыть в одиночестве, послушать звуки пробуждающегося утра…

— Ох, наслушаешься еще! — махнула рукой женщина. — Давай, пойдем-ка скорее в дом. Столько еще сделать надо, а в двенадцать уже роспись!

Полянская поднялась по ступеням на крыльцо и неожиданно обернулась. Вдруг почудился чей-то взгляд, устремленный ей вслед из глубины сада. Она обернулась еще раз, желая проверить, но никого не увидела. Решив, что ей почудилось, Злата отправилась за мамой в дом.

И понеслось.

Через пару часов, удрав с мобильным телефоном в сад, Злата набрала Лешкин номер.

— У нас сумасшедший дом, — поведала она шепотом. — Маме уже капали валерьянку. Она переживает из-за котлет. У Аньки не получаются атласные розочки, которыми она планировала украсить машину. Папа разучился завязывать галстук, потому что в последний раз завязывал его на собственной свадьбе.

Лешка засмеялся.

— У нас здесь примерно то же самое. Я сейчас отправлю к вам ребят, они помогут Аньке, заодно свидетель со свидетельницей познакомятся, папе твоему галстук завяжут и оценят мамины котлеты. А ты как?

— А я спокойна, — девушка улыбнулась. — Хожу себе по дому, шарики воздушные развешиваю. Весь палисадник увесила ими и обе калитки. И дома тоже. Мне уже сделали прическу, макияж и маникюр, осталось только в платье обрядиться. Меня вообще, конечно, ни до чего не допускают, но наблюдать за их суетой, прям, какой-то ненормальной, больше нет сил. Сбежала в сад, сижу вот здесь, так хорошо в тенечке. Скорее бы уже все произошло, что ли!

— Волнуешься?

— Ну, да! Сегодня волнуюсь! — Злата рассмеялась. — Но невестам же положено!

Щеки окрасил румянец. Да, она, правда волновалась Злата подумала, что с Лешей они так ни разу и не были физически близки. Хотя это могло бы произойти не раз, Полянская подозревала, Леша просто не торопил ее, боялся испугать шли еще как-то ранить. Он давал ей время. И вот оно почти закончилось. Сегодня у них первая брачная ночь.

— Я не обижу тебя.

— Я знаю, — легко откликнулась девушка.

И вдруг она поняла: да, время пришло, сегодня она готова, наконец, переступить эту черту. Она хочет этого.

— Все будет хорошо. И с котлетами, и с галстуками, и с розочками. Уверен, наши родственники получают от всей этой суеты неимоверное удовольствие. К двенадцати все и всё будет готово, и все будут счастливы. Скорее бы уже двенадцать! Я соскучился!

— Так ведь виделись вчера вечером! — засмеялась девушка.

— А я по тебе скучаю, даже если не вижу несколько минут. Знаю, в будущем нам придется часто расставаться, конечно, придется мне к этому как-то привыкнуть, но скучать я все равно буду так же… Помнишь, как там у Пушкина…

— Помню.

— Я люблю тебя, Злата.

— Я тоже. Леша? — чуть помолчав, ответила девушка — Я тебя тоже люблю!

— Злата? — закричала Анька, обнаружив ее в беседке со слезами на глазах. — Ты что это плакать вздумала? Ты что ж, хочешь макияж испортить?

— Ничего я не плачу! — отмахнулась от нее Полянская и отключила телефон. — Анька, иди-ка, глянь, это не к нам ребята идут?

— Какие ребята? — тут же встрепенулась родственница мигом забывая про макияж невесты. Обернувшись и вытянув шею, она пару секунд что-то пыталась высмотреть сквозь щели забора. — И правда, кто-то идет! — воскликнула она и побежала к калитке встречать гостей.

Леша оказался прав. К тому времени, когда пришла пора ехать в ЗАГС все всё успели, закончили последние приготовления и успокоились. Немалую роль, конечно, в этом сыграли и ребята. Лешкины друзья, которых он прислал им в помощь. Они как-то сразу разрядили обстановку. И вот теперь, к двенадцати часам, машина, на которой предстояло ехать жениху и невесте была красиво украшена шарами и лентами. Мамины фирменные котлеты доходили в духовке, у папы был просто идеально завязан галстук. Анька то и дело смеялась над шутками ребят одна из подружек Златы заканчивала делать укладку маме, которая собиралась ехать с ними в ЗАГС, оставляя сервировку стола на тетю Люду и папину сестру. Воздушные шары, которые Полянская развесила на заборе, трепетали на ветру, а сама Злата в белом платьице, атласных сапожках, с красивой французской косой украшенной живыми белыми розочками, и восхитительным букетиком невесты в руках пританцовывала у окна, ожидая появления жениха.

Ее подружки и Анька естественно, решили устроить выкуп, как того требовали традиции. Именно поэтому, когда Блотский подъехал к их дому, чтобы забрать невесту, его ждал сюрприз. Оказывается так просто невесту ему никто не собирался отдавать.

Ему и свидетелю устраивали какие-то конкурсы и проверки. Парни смеялись, пытаясь очаровать девчонок, а Злата, чуть отодвинув занавеску, смотрела на Лешу и улыбалась. Он был таким красивым. Ему так шел темный костюм и галстук в тон на фоне белой рубашки. Светлые, выгоревшие на солнце волосы были аккуратно и стильно подстрижены, новенькие туфли с острыми носами блестели, а голубые глаза светились счастьем и радостью.

Анька могла бы мучить ребят до бесконечности, если бы не вмешалась Лена Викторовна Да и время поджимало. Пора было ехать. В город ребята поехали в разных машинах, успев лишь обменяться мимолетными взглядами и улыбками у калитки. Но у ступеней ЗАГСа, помогая Злате выйти из машины, Лёша взял ее руку в свою и отказался выпускать ее хоть на мгновение, разве только затем, чтобы обменяться обручальными кольцами да росписями в регистрационной книге. А потом были поздравления, цветы, шампанское и лепестки роз, которыми и осыпали друзья, когда Леша поднял девушку на руки, вынося из дверей ЗАГСа. Были слезы счастья и дружное «Горько!» поцелуи и нежные обещания друг другу хранить любовь, верность и преданность. Здесь Блотский впервые назвал Злату своей женой, а потом они целовались, фотографировались у городского фонтана, смеялись, пили шампанское с друзьями и чувствовали себя самыми счастливыми.

И Злате действительно было так хорошо рядом с Лешей, легко и светло! Наверное, это и было то самое счастье, о котором мечтает любая девушка. Полянская то и дело посматривала на парня, все еще не веря до конца в то, что они теперь муж и жена. И ей хотелось смотреть и смотреть на него до бесконечности.

Возвращаясь обратно в Горновку, они сидели, обнявшись, и тихонько переговаривались. Чуть утомленные, захмелевшие, но довольные.

Дома их уже ждали гости и столы, ломившиеся от всевозможных блюд. Лена Викторовна встречала их на улице как и положено, хлебом и солью, благословив их иконой, по старинному славянскому обычаю она дала откусить им по куску хлеба, покормила их медом, налила по рюмке водки…

Потом Злата украдкой шепнула Блотскому, что, если и дальше так пойдет, до стола дело не дойдет — невесте надо будет проспаться.

Потом были поздравления и подарки, пожелания и благословения, напутствия и шутки, смех и слезы…

Естественно, слезы радости. Сегодня — только радости.

Только после этого их, наконец, усадили за стол. И первое слово взяли родители…

Давно в Горновке не было такого праздника. Давно вот так не собирались все вместе. Да, их, горновцев, осталось немного, но те, кто был сегодня на свадьбе Леши и Златы, готовы были доказать: они еще способны дать фору молодым. Тамады на свадьбе не было, да его и не требовалось. Баба Маня и баба Нина, к которым Полянская относилась с особой нежностью, не давали скучать гостям. Шутки и прибаутки, песни и частушки задавали особый тон празднику. Лешкины друзья, которые никогда подобного не видели, смотрели на старушек во все глаза, конечно, они были шокированы, но только в самом лучшем смысле этого слова. Парни старались не отставать от бабулек и хохотали от души.

На свадьбу Злата пригласила всех, даже Маськов, даже бабу Аришу и бабу Валю. И неважно, что пришли они с пустыми руками. Не это было главным, не этого хотела Полянская, собирая их за свадебным столом. Ей просто хотелось собрать всех вместе, подарить им праздник. И ей это удалось. Злата смотрела на их веселые, улыбающиеся, помолодевшие лица, и радость ее была безмерной.

Все мысли о Дороше Злата старательно гнала прочь. После того, как он ушел той ночью, девушка его больше не видела. Тогда он уехал из Горновки, и пусть, конечно, не навсегда, но до своей свадьбы ни его машины, ни его самого в деревне она не замечала. Постепенно успокоившись и уже не думая о его последних словах, Злата прогнала тревогу прочь, а потом приготовления к свадьбе и другие дела закружили, отодвигая все дальше вглубь все то, что с ним было связано. И если сегодня утром она и вспомнила о нем в последний раз, если и почудился ей его взгляд, было это мимолетным, необъяснимым порывом. Она забыла о нем, как только ее окликнула мама.

Когда он вдруг возник в дверях, выбритый, хорошо одетый, улыбающийся, с огромным букетом алых роз в руках, сердце Златы испуганно екнуло, а бокал с шампанским, который она собралась было поднести к губам, дрогнул в руке. «Зачем он пришел? Устроить скандал? Испортить праздник?»

Злата поставила бокал, к которому так и не притронулась, и собралась было спрятать руки под столом, чтобы никто не увидел, как они внезапно задрожали, но Леша не дал ей этого сделать. Осознанно ли ладонь его легла на Златину руку, сжала ее пальчики и так и осталась лежать на столе. Обернувшись в его сторону, Полянская увидела, что Блотский даже не смотрит на нее, увлеченный разговором с Полянским кажется, он даже не обратил внимания на появление Дороша, только смятение жены почувствовал интуитивно.

И как уже случалось не раз, едва ли не с первого дня их знакомства, его прикосновение успокоило, подбодрило, вселило уверенность. Она даже смогла кивнуть, ответив на белозубую улыбку Витали. Не настоящую и отнюдь не искреннюю, которая не отражалась в его темных миндалевидных глазах веселыми искорками. В них вообще ничего не отражалось, как будто темная непроглядная бездна развернулась там. Оттого, наверное, и казались они страшными, недобрыми. Лишь на мгновение встретившись взглядом с его глазами, Злата отвернулась, чувствуя неприятный холодок, пробежавший по спине.

Впрочем, Дорош вел себя вполне пристойно. Вручил букет Ане, которая была свидетельницей, поздоровался за руку с кем-то из гостей, поблагодарил Лену Викторовну, усадившую его за стол, и поднял в честь молодых рюмку с водкой. При этом он смотрел исключительно Злате в глазе, и знакомая усмешка кривила красивые губы. Несмотря на его показную иронию, Злата видела в ней горечь. Горечь и сожаление. Сердце помимо воли сжималось, и хотелось только одного, чтобы он ушел. Ушел навсегда.

Но он не уходил, и каждый раз, когда она переводила взгляд в его сторону, он поднимал рюмку водки, чтобы снова и снова выпить за их счастье. Взгляд тяжелел и мрачнел с каждой выпитой рюмкой, а усмешка медленно таяла на губах.

Праздник шел своим чередом, а Злата чувствовала все возрастающее напряжение, подозревая, что ничем хорошим все это не закончится.

— Злата, — окликнул ее Леша, обернувшись. — Я думаю, пора бы уже нам с тобой преподнести ответный подарок гостям и родителям.

— Да?

— Да! Бабульки скоро станут расходиться по домам, а мы ведь хотели в первую очередь порадовать их! Так я скажу Алику, пусть готовит музыку?

— Да.

Блотский кивнул Алику, понявшему его без слов. Ребята также поднялись из-за стола.

Взгляды всех собравшихся тут же обратились в их сторону, и как-то сразу смолкли голоса.

— Дорогие и любимые наши гости, — начала Злата, обменявшись с мужем улыбками. — Мы с Лешей очень рады, что сегодня вы все пришли к нам на праздник. Спасибо нашим родителям, что устроили нам его, спасибо нашим друзьям, что не оставили нас в этот день, и особая благодарность моим дорогим старушкам, которые сделали его таким веселым и незабываемым Я всегда знала: вы у меня еще на многое способны! В знак благодарности, и не только, мы с Лешкой хотели бы преподнести вам небольшой подарок. Особо ценным его, конечно, не назовешь, но надеюсь, вам понравится!

Злата снова обернулась к Блотскому.

— Мы хотели бы подарить вам небольшой импровизированный концерт. Все песни вам, конечно же, знакомы, так что мы будем только рады, если вы станете петь вместе с нами, — добавил Леша.

Взяв девушку за руку, он вывел ее из-за стола.

Алик, включив ноутбук, подключал его к колонкам и усилителям.

За столом раздались одобрительные аплодисменты. Гости поудобнее размещались на своих местах, приготовившись слушать и внимать…

А в распахнутые окна медленно закрадывался сиреневый вечер…

Ребята не готовили специально какую-то программу и не подбирали репертуар для этого импровизированного концерта, они просто решили что и родителям, и особенно старушкам из деревни, будет приятно послушать то, что вот уже сколько месяцев они исполнили на различных концертных площадках в Минске. И вообще, просто послушать их. И не ошиблись.

К тому же и момент для концерта Леша выбрал подходящий, почувствовав, как накаляется атмосфера, избавив тем самым жену от созерцания постепенно напивающегося Дороша. Лешка всегда правильно чувствовал, как нужно поступить, и как-то всегда это было вовремя, кстати.

Злата к любому делу подходила с максимальной ответственностью. Фальшивить и не замечать ошибки, особенно свои, она не умела. Поэтому в свое исполнение девушка вкладывала душу, полностью отдаваясь этому, зажигая огонь. Так было всегда, так вышло и сегодня, стоило лишь ей запеть «Печки-лавочки», песню, которую она посвящала деревне и жителям, и все остальное уже было неважным.

Тот неиссякаемый восторг перед жизнью, перед музыкой и этой деревней Полянской каким-то чудным образом удавалось вложить в песню и передать слушателям. От нее глаз невозможно было отвести, когда она пела. Столько света, тепла и доброты она излучала, так загорались ее глаза, так звенел голос, так расцвечивался мир вокруг, как будто чудо какое-то происходило.

Злата пела одна, дуэтом с Блотским, после и Лешка пел. А потом уже и все гости, Алик только успевал искать фонограммы, благо, таких русских народных застольно-хороводных у него было хоть отбавляй.

Тут уж Злате было не до Дороша. В какой-то момент, взглянув в его сторону, она увидела пустой стул. Он ушел, а она даже не заметила.

Концерт, плавно перешедший в танцы переместился во двор. Пробравшись в свою комнату, Злата сняла атласные сапожки, обула легкие босоножки на плоской подошве и вышла на крыльцо. Сюда, в сад, еще вчера ее папа и дядя Коля провели свет, и теперь, на зеленом газоне, среди кустов и фруктовых деревьев, неторопливо танцевали гости. Те немногие из них, кто остался. Старушки из Горновки, простившись, разошлись по домам. Злата сама проводила их, приглашая прийти завтра на чай и свадебный торт, который сегодня остался нетронутым. Старушки устали, это и понятно. Да и Злату все это уже слегка утомило.

— Устала?

Сзади подошел Лешка и, обняв за талию, легко коснулся губами ее виска.

— Честно говоря, да! — девушка улыбнулась и, прижавшись к Лешкиному плечу, потерлась виском о его щеку. — Как думаешь, на правах молодожен мы могли бы сейчас оставить их?

— Думаю, они на нас не обидятся!

— Да?

— Да!

— Тогда пойдем прямо сейчас? — Злата чуть отодвинулась и заглянула мужу в лицо.

— За огороды? — улыбнувшись, догадался он.

Девушка кивнула и засмеялась.

— Бежим? — Блотский протянул ей руку.

— Бежим! — Полянская вложила в нее свою и, сорвавшись с места, они побежали.

Как только они миновали огород и оказались в лугах, теплая безлунная ночь окутала их. И как-то сразу вся сегодняшняя суета, все волнения и тревоги остались позади. Где-то маячил темной стеной застывший лес, а на небе мерцали звезды, казавшиеся сейчас, к августу, такими яркими и близкими. Выпавшая роса мочила ноги, но это казалось сущим пустяком но сравнению с восторгом, которым было охвачено все Златино существо. Она бежала по траве, и ее звонкий, счастливый смех звенел в тишине. Раскинув руки в стороны, Полянская как будто хотела заключить в объятия этот мир.

Леша шел следом за ней, закинув на плечо пиджак и ослабив узел галстука. Он улыбался, наблюдая за мерцающей в темноте белой фигуркой, и поднимал глаза к небу, мысленно благодаря бога и маму, которая, конечно же, смотрела на него сейчас, за посланное счастье.

— Леш, — окликнула его Злата, останавливаясь.

Деревня и ярко освещенный дом Полянских, где остлись гости и родные, таял в ночи мигающими огоньками света. Перед ними простирались бескрайние луговые просторы, влажная росистая тишина обволакивала их, и они здесь были одни.

— Леш, а помнишь, как мы с тобой заночевали в лугах? — негромко спросила девушка.

В голосе ее послышались такие неведомые доселе Блотскому нотки нежности и тепла, некой таинственности и даже интимности, которые так часто доводилось слышать Дорошу, но Лешка слышал их впервые. У парня мурашки побежали по спине.

— Я все помню, Злата, — севшим голосом, отозвался он.

— Да?

— Да!

Злата развернулась и неторопливо пошла ему навстречу. Остановившись в полушаге, девушка подняла к мужу лицо.

— А давай мы не пойдем сегодня домой? Давай останемся сегодня здесь! — тихо сказала она.

Лешка преодолел то расстояние в полушаг, которое разделяло их, приблизившись к ней вплотную. Бросив на траву пиджак, он поднял руки, касаясь теплыми пальцами ее обнаженных плеч.

— Давай, — согласился он и нежно провел ладонями по ее рукам. Пальцы их переплелись, тела соприкоснулись, губы соединились, и ночь сомкнулась над ними, став безмолвной свидетельницей их любви.

А то, другое, былое, несбывшееся, печальное что было ее любовью к Дорошу, закатилось, как звезда, навсегда! Так она думала, в том была уверена, проснувшись рядом с Лешей в первое утро их семейной жизни…

Продолжение следует…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.