Танец со зверем

Глава 2

В глаза словно набросали песка. С трудом открываю их и иду в душ. Спускаюсь вниз, готовлю завтрак себе и папе. Сиделка скоро должна прийти. Я проспала сегодня. Вряд ли успею покормить его сама.

За окном хмурится уже второй день. Октябрь только начался, странно, что погода так испортилась. Не люблю такую осень. Нагоняет тоску. Холодно и промозгло. Ветер задувает в пальто, а ботинки давно просят каши. Если погода не наладится, придётся срочно покупать новую обувь. Вот бы сегодня были чаевые, надо подкопить денег. Всё равно скоро нужно будет купить ботинки или сапоги на зиму, надоело ходить с сырыми ногами. Не хватало ещё схватить простуду.

Торопливо ем овсянку, приготовленную на воде. Молоко закончилось. Папа зовёт меня слабым голосом. Иду в гостиную и мысленно содрогаюсь. Здесь всё пропахло упадком. Когда человек болеет, даже воздух вокруг него становится тяжёлым. Мне трудно находиться здесь, но я должна.

Я привезла отца из больницы три недели назад. Ему нужен особый уход, но у меня нет денег, чтобы оплачивать палату в клинике. Их хватает только на лекарства, зарплату сиделке, оплату коммунальных счетов и кое-какие продукты.

– Норабелль, подойди, – тихо просит он.

Только папа называет меня полным именем. Родители где-то вычитали, что оно означает «красивый свет», и решили меня так назвать. Странное решение.

Подхожу и беру его за руку.

– Ты такая красивая, дочка, – почти шепчет он. – Я люблю тебя.

На глаза наворачиваются слёзы, но я заставляю себя улыбнуться.

– Я тебя тоже, пап. Я тоже.

Наклоняюсь и целую его в лоб. Губы отца дёргаются в слабой улыбке. Боже, у него нет сил даже на это. Но ещё рано отчаиваться. Врачи говорят, это нормально. Должно стать лучше. Должно.

Раздаётся стук в дверь. Пришла сиделка. Впускаю её в дом и начинаю собирать сумку. Перед выходом ещё раз захожу к отцу. Она кормит его жидкой кашей. Незаметно смахиваю слёзы, посылаю ему воздушный поцелуй и выхожу из дома.

Балетная школа находится на другом конце города, в хорошем районе. Я веду четыре группы: две младших, одну среднюю и одну старшую. Смотря на этих детей, я вспоминаю себя. Танец был моей жизнью, моей мечтой. Балетный мир прекрасен, но жесток. За красотой и лёгкостью движений скрываются годы тренировок, пот, слёзы и кровь. Но ничто не сравнится с ощущением полёта, когда ты отрываешься от пола в мощном прыжке. Ничто не сравнится с тем чувством, когда ты растворяешься в музыке, полностью отдаваясь танцу. Я была самым счастливым человеком, когда выходила на сцену школьного театра. Но моя сказка закончилась. Теперь я лишь преподаватель, не танцовщица.

Урок классического танца в балетной школе длится полтора часа. Между каждой группой перерыв десять минут. Я приезжаю сюда к восьми утра, заканчиваю работу в половине третьего, принимаю душ и снова возвращаюсь в свой стрёмный район, чтобы с четырёх до десяти вечера принимать заказы и разносить дешёвую еду и напитки.

Я больше не мечтаю. Такова теперь моя жизнь. Ко всему привыкаешь. Это самое страшное.

Моя смена в кафе почти подходит к концу, когда в кармане начинает вибрировать телефон. Достаю его и хмурюсь. Это Майкл. Наверное, ему снова нужны деньги, которых у меня нет. Отвечаю на звонок.

– Привет, сестрёнка! – раздаётся в трубке. – Как дела? Не хочешь вечером встретиться, выпить по пиву? Я угощаю.

– Майкл, ты же знаешь, что не могу.

– Я заберу тебя с работы, потом отвезу домой. Ну же, соглашайся. Мы так давно не виделись. Больше никогда не буду просить у тебя денег, обещаю. Я соскучился, мартышка.

Колеблюсь всего секунду. Я по нему тоже скучаю.

– Ладно. Подъезжай через полчаса. Но я ненадолго. Максимум на час.

– Конечно, мартышка.

Майкл сбрасывает звонок. Вздыхаю. Слишком уж он бодрый и довольный. Мне бы его оптимизм. Засовываю руку в карман, там всего лишь двадцатка. Мне срочно нужны новые ботинки. Может, занять у кого-нибудь? Нет. В жизни денег ни у кого не просила. И не собираюсь начинать. Я – не мой брат. Я люблю Майкла, но иногда он бывает таким придурком.

Заканчиваю смену, вешаю фартук в шкафчик и выхожу на улицу. Его машина припаркована у входа. Удивительно, как эта развалюха ещё ездит. И где он вообще её нашёл? Со свалки спёр, что ли?

Сажусь в машину. Майкл обнимает меня и целует в щёку. Улыбаюсь ему. Я скучала. Он, конечно, засранец, но у меня больше никого нет. Только он и отец.

– Как папа?

– Приходи его проведать и узнаешь.

– Зайду на днях, обещаю.

Он заводит машину.

– Куда мы едем? – спрашиваю я.

– Давай к водопадам. Так давно не был там ночью.

– Вот не надо в уши лить. Ты постоянно там околачиваешься.

– Но не на смотровой площадке.

– Майкл… Когда ты перестанешь играть?

Он вздыхает и трогается с места. По пути вспоминаем какие-то истории из детства. Я впервые за несколько месяцев смеюсь. Мне так хорошо с ним. Я люблю своего старшего брата. Иногда мне за него страшно. Я боюсь его потерять. Он выбрал слишком скользкую дорожку.

– Я скучала.

– Я тоже, мартышка. Я тоже.

Майкл почему-то мрачнеет. Стараюсь его растормошить и вспоминаю, как мы первый раз пошли в поход. Он останавливает машину на парковке и смеётся, запрокидывая голову. У меня от смеха уже сводит скулы и болит живот. Успокоившись, Майкл берёт с заднего сиденья упаковку пива, достаёт оттуда две бутылки. Одну протягивает мне. Качаю головой.

– Ты же знаешь, что я никогда не умела пить.

Он пожимает плечами и забрасывает её под сиденье. Затем открывает себе пиво и суёт бутылку в бумажный пакет. Выходим из машины, медленно идём к водопадам.

Ниагара впечатляет. Удивительно видеть, как каждую секунду тонны воды срываются с высоты семиэтажного дома, и осознавать, что так происходит ежедневно, ежегодно… и происходило многие сотни лет. От этой мощи дух захватывает. Вечером водопады переливаются разноцветным светом, а звук – словно утробный рык – ещё более угрожающий. Я живу здесь всю жизнь, но, мне кажется, никогда не привыкну.

Да и как привыкнуть? Только вдумайтесь, ширина разлома – тысяча сто пятьдесят пять метров: семьсот девяноста два метра на канадском берегу и триста шестьдесят три метра на американском. С канадской стороны водопад видно лучше, но с американской стороны к нему можно подойти вплотную, спуститься вниз и посмотреть на него у самого основания.

Мы подходим ближе. Я охаю. К этому действительно не привыкнуть. За секунду через Ниагарский водопад проходит шесть тысяч кубометров воды, девяносто процентов из которых – через «Подкову» на канадской стороне. Самая высокая точка обрыва находится в пятидесяти восьми метрах над поверхностью воды. Никто не выжил после падения с «Американского водопада» и «Фаты невесты». Внизу – огромные валуны, которых становится только больше: они периодически отламываются сверху. Поток у этих водопадов относительно слабый и не может отбросить человека далеко от края. Так что шансов нет. А вот в водопаде «Подкова», который выше и мощнее, выжить можно. Там человек падает в воду. Но это один шанс на тысячу или даже на сотни тысяч. Не понимаю тех, кто решается на прыжок в эту бездну. По-моему, это ужасно. Я бы никогда не смогла. Я боюсь смерти. Я вообще много чего боюсь.

Кутаюсь в пальто, отгоняя мрачные мысли. Майкл обнимает меня за плечи, притягивает к себе. Мы стоим и смотрим на мощные потоки воды. Я чувствую себя мелкой и ничтожной по сравнению с этим великолепием природы.

Ниагара сильно меняется в разные времена года. Иногда зимой река и водопады полностью замерзают. Весной и летом кипящий белый занавес водопада закрывает просмотр почти полностью. Туристы сетуют, что хорошие фото не сделать. Но если смотреть глазами, то потоки воды видны. А вот на фотографии действительно получается лишь белая дымовая завеса от водной пыли. Она поднимается высоко, и у водопада «Подкова» её в три раза больше. Он полностью виден только с канадской территории. С нашей стороны обзор открывается всего на тридцать процентов, но мощь ощущается.

Если прокатиться на пароходе, то можно побывать в самом эпицентре, рассмотреть и прочувствовать все три водопада вблизи. С американской стороны можно спуститься к самому основанию «Американского водопада» и постоять рядом с мощной стеной падающей воды. В цену билета входит и дождевик, но там ничего не может остаться сухим. В любом случае нужна сменная одежда.

В ясную погоду лучи солнца, преломляясь в мельчайших каплях воды, образуют радуги. Их бывает несколько, часто одна внутри другой. Жуть как красиво.

«Подкова» – самый мощный из всех трёх водопадов. «Американский водопад» менее глубокий, но зато брызг и водной пыли меньше, и его можно хорошо рассмотреть. С американской стороны подойти вплотную можно и к водопаду «Фата невесты». Он размывается в среднем на полтора метра в год. В научно-популярном сериале «Жизнь после людей» сказали, что через пять тысяч лет «Американский водопад» и «Фата невесты» пересохнут, а «Подкова» передвинется на север почти на два километра и станет ещё выше и мощнее. Но мы этого уже не увидим. Разве что в другой жизни.

Щурю глаза. Зрелище завораживает. Ночью всё видно лучше, чем днём: водная пыль мешает меньше, а подсветка придаёт мистическую атмосферу. Но дело даже не в этом. Когда ты стоишь здесь, то каждой клеточкой тела ощущаешь свою ничтожность перед величием природы. Этот водяной поток срывается прямо в бездну. Так страшно и восхитительно.

– Давно здесь не была, да? – кричит мне в ухо Майкл, перекрывая шум воды.

Киваю. Хочется смотреть и смотреть, но мне холодно. Он замечает это, предлагает уйти от воды подальше. Соглашаюсь, и мы возвращаемся к машине.

– Прогуляемся, мартышка?

– Майкл, мне нужно домой, – напоминаю я.

– Да, сестрёнка, конечно.

Он какой-то грустный. Снова пытаюсь его рассмешить. Дурачусь. Под ногами ковёр из разноцветных листьев. Шуршу ими, пиная и подкидывая носком ботинка.

– Я люблю тебя, мартышка. Ты же знаешь это? – спрашивает Майкл, и я вижу в его глазах боль.

– Конечно. Я тоже люблю тебя. Почему ты спрашиваешь?

– Ты простишь меня?

– За что?

– За то, что всегда был дерьмовым братом.

– Майкл…

Он заходит мне за спину, обнимает, прижимает к себе и кладёт подбородок мне на плечо.

– Ничего, мартышка, ничего. У меня просто жутко дерьмовый день. И я очень соскучился по тебе.

Мы стоим так долго. Майкл качается из стороны в сторону, увлекая меня за собой. Мне кажется это странным. Он ненадолго выпускает меня из объятий, но потом снова обнимает одной рукой, прижимая меня спиной к своему торсу.

– Поговори со мной, Майкл. Что-то случилось?

– Да, мартышка. Я ненавижу себя за то, что хочу сделать.

– Что…

Не успеваю договорить. В нос ударяет прелый запах. Он забивается в ноздри, не даёт дышать. Глаза слезятся. Я пытаюсь дёргаться, но Майкл крепко держит меня, прижимая тряпку к моему лицу.

За что… я не понимаю. Мне не хватает кислорода. Чувствую, что начинаю отключаться. Что ты делаешь, Майкл, и почему…