Тайна пропавшей рукописи

Глава 2. Меж двух огней. 1592 год

Весной в театре стояла суматоха. То говорили, что их к себе во дворец вызывает сама королева, то вдруг выяснялось, что королева приедет в театр собственной персоной, потому как взяла в привычку лично осматривать Лондонские театры. Потом на спектакль неожиданно приходил кто-нибудь из приближенных королевы, а от нее ни слуху, ни духу.

Актеры передавали друг другу слухи, Хенсло мрачно расхаживал по зданию театра, отдавая распоряжения, порой полностью взаимоисключающие. Пьес категорически не хватало. Драматурги без зазрения совести воровали сюжеты у своих коллег, а также активно заимствовали их у тех, кто по понятным причинам возразить уже ничего не мог, потому как давно лежал в могиле.

Издатели, нагло пользуясь ситуацией, печатали наиболее нашумевшие пьесы, не имея на то позволения авторов. Книжки разлетались, как горячие пирожки: торговля возле собора Святого Павла шла полным ходом. Когда год назад у Ричарда Филда родился сын, лучшим подарком от Уильяма Шекспира стало официальное разрешение на издание Генриха Шестого, все три части которого с бешеным успехом шли на сцене театра Розы.

От своих пьес Уильям имел сущие копейки. Платили драматургам не густо. А вот как актер он начал зарабатывать неплохо. Уильям исправно отсылал деньги семье в Стрэтфорд, писал жене пространные письма, не очень-то порываясь вызвать их к себе. Жизнь в Лондоне не располагала к умиротворенному времяпрепровождению в кругу семьи. Даже Филд, порой, встречая друга, с завистью качал головой:

– Эх, Уилл! Бросил бы все, и подался в актеры. Да, Бог таланта не дал.

В последние дни марта по театру пробежала очередная волна слухов: сам молодой граф Саутгемптон изволит пожаловать на спектакль. Желает посмотреть пьесу «Генрих Шестой»: мол, наслышан о молодом, начинающем драматурге и трех его пьесах, описывающих жизнь несчастного короля. На сцене в главной роли блистал Джеймс Бербридж, одну из второстепенных исполнял Шекспир.

– Недурно, – произнес граф, подозвав после спектакля к себе Хенсло, – очень недурно. Приглашаю вас и вашу труппу к себе на ужин в эту пятницу. Я буду устраивать прием для нескольких театральных компаний. Обязательно приводите с собой и автора пьесы. Как, вы говорили, его зовут? Уильям?

– Да, Уильям Шекспир. Он сегодня играл Бедфорда.

– Уильям, потрясающий сцену! 2, – быстро переиначил фамилию драматурга граф. – Великолепно. Обязательно приведите его с собой!

Генри Ризли, третьему графу Саутгемптону пошел двадцатый год. Он успел снискать себе славу покровителя искусств и завсегдатая театральных представлений. Его литературная гостиная была известна на весь Лондон. Сама королева оказывала ему знаки внимания. Граф не был женат, но родственники активно искали ему невесту, пытаясь выгодно пристроить его в надежные, красивые, нежные женские руки…

Когда труппа Хенсло подошла к замку графа, их взору предстало воистину потрясающее зрелище. Перед замком в лучах заходящего солнца блестело озеро. Через него был перекинут мост, по обе стороны которого прямо из воды возвышались колонны с изображениями различных мифологических персонажей. На каждой колонне стояли огромные серебряные блюда с фруктами. В самом озере плавали русалка и дельфин. Стоявшие на мосту актеры по очереди декламировали стихи, посвященные графу.

Гости развлекали себя тем, что переплывали озеро на лодках, украшенных флагами и гирляндами. Один из фонтанов, расположенных неподалеку от озера, по дороге к замку, начинал неожиданно разбрызгивать воду. Так, что проходившие мимо дамы визжали от восторга, если не успевали проскочить мимо, и попадали под импровизированный душ.

Возле самого входа в замок в вырытых по такому случаю ямах сидели музыканты. Они практически не были заметны, и исполняемая ими музыка слышалась будто из-под земли.

Уильям ошалело смотрел на окружавшее его богатство. Даже надев свой лучший камзол, он чувствовал себя не в своей тарелке. Его жизнь в Лондоне ограничивалась ужинами у Филда и попойками в трактирах с друзьями из театральной труппы. Жил, как и прежде, в комнатке у моста через Темзу неподалеку от театра. Почти все деньги Уильям отправлял Анне и детям в Стрэтфорд.

– Вы тот самый автор пьесы о Генрихе Шестом? – внезапно Уильям понял, что к нему подошел сам граф. – Очень неплохо, должен вам сказать. Учитывая низкое качество большинства предлагаемых вниманию зрителя пьес, эта выглядит вполне прилично.

– Спасибо. Я весьма польщен, граф. Но мне кажется вы преувеличиваете достоинства моего произведения, – Уильям переминался с ноги на ногу.

– Вовсе нет. И если вы не против, то я был бы рад пригласить вас лично завтра на обед. Приезжайте, пожалуй, к двенадцати, – не дождавшись ответа, граф развернулся и пошел к другим гостям.

Уильям остался стоять на месте, став похожим на одну из колонн, установленных на озере.

– Что он тебе сказал? – с трудом переводя дыхание спросил подбежавший Хенсло.

– Пригласил завтра на обед.

– Вот это да! Иметь такого покровителя, как граф, большая удача. Уильям, постарайся завтра. Если он будет давать нам деньги, мы сможем, наконец, обойти большинство театральных предприятий Лондона. Лучше может быть только покровительство самой королевы, – горячо шептал на ухо Уильяму Хенсло. Он и не предполагал, что интерес белокурого графа распространялся исключительно на одного Шекспира.

На следующий день обед у графа накрывали на двоих. Но, как обычно, еды подавали столько, что хватило бы на десяток гостей. На серебряных блюдах лежали куски баранины, телятины, гусь и кролики, а также лосось и белый хлеб. В бокалы слуги разливали сухое белое вино из Италии.

– Ешьте, мой друг, ешьте, – напутствовал граф артиста. – Будет еще вторая смена блюд, но там вы не найдете ничего такого, чем можно было бы вдоволь набить живот, – Ризли улыбнулся. На его собственной тарелке красовались лишь крохотные кусочки мяса, которые он вовсе не спешил доедать.

На второе в столовую внесли также несколько блюд. Набить живот Уильям спокойно мог и этим: фазан, цыплята, голуби, сладкий крем из яиц и молока, фруктовый пирог и оладьи с маслом. Несмотря на то, что сам граф ел мало, Уильяму было неудобно не попробовать то, что клали ему на тарелку слуги, и в конце трапезы его нестерпимо стало клонить в сон.

– Я бы хотел вам показать свою библиотеку, – предложил вместо крепкого послеобеденного сна граф. – Мы сможем продолжить беседу там.

Усевшись в кресло в библиотеке, Генри Ризли продолжил:

– Вы неплохо пишите, Уильям. И вам надо развивать свой талант. Я был бы не прочь оказать посильную помощь.

– Театру? – переспросил помнивший о просьбе Хенсло Шекспир.

– Почему театру? – удивился граф. – Лично вам. Я бы хотел, чтобы кроме пьес вы попробовали писать и что-нибудь другое. Сонеты, поэмы… Впрочем, мне ли вам давать советы.

– Я очень польщен вашим вниманием, граф, – Уильям поклонился.

Генри не сводил с него взгляда своих голубых глаз:

– Вы согласны?

– Да, – ответил Уильям, понимая, что полностью попал под обаяние молодого графа.

– Ну что ж, оставайтесь у меня до вечера. После ужина у меня собирается литературная гостиная. Придут известные люди. Вам, думаю, будет любопытно послушать то, что они говорят. Пока же можете погулять по парку или оставайтесь в замке. Если вам понадобится чистая бумага, – Генри начал вставать из кресла, – найдете ее вот в этом ящике. Пишите. Королей в истории Англии было много. Хватит не на одну пьесу, – Генри громко рассмеялся и вышел из библиотеки, оставив растерянного Уильяма стоять у многочисленных книжных полок.

Теперь в театре Шекспир появлялся редко. Все больше времени он проводил в замке у графа, порой не выходя оттуда по нескольку дней. Обеды чередовались ужинами, гости сменяли друг друга. В парке разыгрывались целые представления: Генри любил шокировать своих друзей размахом разыгрываемых сцен, и Уилл всегда помогал ему ставить грандиозные спектакли.

Они сдружились. Тот факт, что граф был младше Уилла на девять лет, совершенно не мешал их взаимопониманию. Они проводили много времени вместе, разговаривая о литературе и театре. Генри получил прекрасное образование, окончив Кембридж и получив степень магистра искусств. Он прекрасно знал итальянский и часто бывал при дворе. Уильям закончил лишь обычную школу в Стрэтфорде. Конечно, он немного знал латынь и даже мог декламировать Овидия. Но пропасть, разделявшая двух молодых людей, казалась ему непреодолимой.

Больше всего огорчало Уильяма то, что сближаясь с графом, он оставался также далек от него, как и в начале их знакомства. С другой стороны, их беседы, общение с людьми другого круга, отдаляло Уильяма от друзей из театра, и от Ричарда Филда.

– Так где же посвященное мне стихотворение? – спросил Генри ближе к лету. – Пока я вижу, ты пишешь очередную пьесу про очередного короля. Я не против. Но некоторые из моих друзей давно имеют посвящения в свой адрес.

– Я помню о своем обещании, – Уильям кивнул, – и работаю над поэмой. Ты вскоре получишь то, чего так сильно желаешь.

– Поторопись. Я познакомился с чудесной женщиной. Скоро она приедет в Англию. Я хотел бы подарить твое посвящение ей, – граф помолчал. – Как называется поэма?

– «Лукреция». Ты мне рассказывал историю итальянки, покончившей собой, чтобы смыть бесчестие. Эту историю я и решил изложить в поэме.

– Красивая легенда, – Генри вздохнул. – Меня заставляют жениться, Уилл. А я влюблен в другую женщину.

– Кто она, твоя возлюбленная? – поинтересовался Шекспир.

– Француженка. Я видел лишь ее портрет. Мы не знакомы. Но я очарован ею, я потерял голову, – граф встряхнул своими белокурыми волосами. – Мне сказали, она будет здесь представлена ко двору Елизаветы.

– Ты хорош собой, Генри. Ты обаятелен и образован. У тебя все шансы завоевать ее расположение, – попытался успокоить друга Уильям.

– Да, но моя невеста! Мне не дадут жениться на другой.

Граф достал из шкатулки небольшой портрет:

– Вот, посмотри.

Конечно, изображение не могло передать истинной красоты той дамы. Но и то, что увидел Уильям, поразило его в самое сердце. Он постарался не выдать своих чувств, сухо сказав:

– Она хороша, граф. Несомненно.

В ту же ночь он закончил поэму. В посвящении значилось: «Любовь, которую я питаю к вам, беспредельна. И это скромное произведение выражает лишь малую часть ее».

Граф оценил и поэму, и посвящение, не догадываясь о том, что на самом деле скрывали за собой написанные строки.

– Как тонко ты, Уильям, выразился, – признался он за ужином. – Я понимаю, что посвящена поэма мне. Но я могу смело дарить ее женщине, которую люблю. И она будет думать, что посвящение адресовано ей.

«Посвящение, на самом деле, адресовано ей», – подумал Уилл, но благоразумно промолчал.

– Что за пьесу ты готов поставить для моих гостей летом? – продолжал Генри. – Я бы хотел пригласить труппу Хенсло на один из обедов в ближайшее время. Неплохо бы увидеть что-то новое. Ты можешь им отдать свою пьесу?

– Я пишу о Ричарде Третьем, – ответил Уильям. – Скоро закончу.

– Отлично! Очередной король, – усмехнулся граф. – Я же говорил, их хватит на несчетное количество представлений. Передай Хенсло, что я бы хотел видеть на сцене именно эту пьесу.

Представление прошло с успехом. Уильям опять играл одну из главных ролей. Бербридж выступил в роли Ричарда. Когда Шекспир писал пьесу, то королем мог себе представить только его. Хенсло не возражал – Бербридж был лучшим актером труппы, одинаково хорошо игравшим как в комедиях, так и в трагедиях.

– Тебе стоило бы возвратиться в театр, – сказал Уильяму после спектакля Джеймс. – Роль приживалы при графе тебе не к лицу. Ты пишешь прекрасные пьесы, ты отличный актер. Зачем тебе сытая, но совершенно никчемная жизнь у богатого покровителя?

– Мы с Генри друзья, – возразил Уильям. – Я посвятил ему поэму и недавно написал несколько сонетов. Может быть, стоит попробовать заняться поэзией всерьез?

– Твое призвание – театр. Подумай об этом, Уильям. Мой отец собирается организовывать собственную театральную труппу. Я ухожу от Хенсло. В любой момент ты можешь присоединиться к нам.

– Спасибо, Джеймс, – Уильям пожал руку друга и вернулся в изысканную гостиную графа.

Он понимал, что во многом Бербридж прав. Но теперь возле Генри его держало не только богатое содержание, но и женщина, чье изображение он однажды увидел на портрете. Она не выходила у него из головы, она жила в его сердце. И сонеты, написанные Уильямом, были, конечно, посвящены ей. Темноволосой, смуглой красавице, которую он и не надеялся покорить.

– О чем вы говорили с Джеймсом? – поинтересовался граф, заходя в комнату.

– Он зовет меня обратно в театр, – честно ответил Уильям.

– Тебе не стоит этого делать, – взгляд графа стал жестче, – здесь ты имеешь все, что нужно человеку искусства: деньги, возможность писать, признание, – он выразительно посмотрел на Уилла, – и, конечно, мою дружбу.

– Я понимаю и всегда буду благодарен тебе за все, что ты для меня сделал, – Уильям не возражал графу, в душе признавая его правоту.

– Кстати, твои сонеты мне понравились. Мне посвящают стихи и другие поэты, Уильям. Не забывай про это. Пока то, что ты пишешь, превосходит все остальное. Но времена меняются. Твое место может занять кто-то другой.

– Я же сказал, Генри, что не собираюсь бросать тебя, – возразил Уильям.

– Главное, чтобы ты также думал, – граф внимательно посмотрел на своего друга. – В том, что ты умеешь красиво произносить пустые слова, я и не сомневался…

Обычно планы, мечты, надежды рушатся в одночасье. Ни один, ни другой не предполагали, что их разговор не имел никакого смысла, потому что в жизни порой происходят события, которых не ожидает никто.

Все началось с приезда к Уильяму в Лондон его собственной семьи. Он редко бывал в своей комнате у берегов Темзы, практически все время проводя у графа. Но письма шли из одного места в другое медленно. Да и делиться с женой новостями Уильям не спешил. Все, о чем он упоминал в письмах, касалось лишь приветов от Ричарда Филда, да краткого описания того, что происходило в театре. На письмах стоял адрес дома, в котором находилась комната Уильяма, а вовсе не название замка Генри Ризли.

Анна приехала в Лондон с детьми, не предупредив Уильяма заранее. Да, пожалуй, и сложно было бы ее в таком внезапном приезде обвинять. Она долго не решалась написать ему письмо, а когда решилась, стало понятно, что, скорее всего, она доберется до Лондона быстрее.

Хозяйка дома открыла дверь и увидела перед собой полную, довольно красивую, высокую женщину, рядом с которой стояла девочка лет десяти и восьмилетние близнецы, мальчик с девчушкой.

– У меня комнат свободных нет, – сразу заявила хозяйка, предпочитавшая сдавать комнаты актерам близлежащих театров.

– Я ищу Уильяма Шекспира. Я его жена, – пролепетала Анна. – Он присылал мне письма, на которых был указан ваш адрес.

– Уилл! – всплеснула руками женщина. – Не знала, что у него есть жена и дети. Проходите. Я провожу вас в его комнату. Но самого Уильяма нет. Он здесь в последнее время появляется редко. Впрочем, платит исправно. А больше меня ничего и не интересует.

– Как мне его найти? – спросила растерявшаяся еще больше Анна.

– Не знаю, – пожала плечами хозяйка. – Попробуйте сходить в театр. Может, они что-то знают. Тут совсем недалеко. Пока располагайтесь в его комнате.

– Спасибо, – Анна устало опустилась на стул.

В театре сведения оказались столь же скупы.

– Уильям бывает здесь редко, – отводя глаза, отвечали его друзья. – Он ставит спектакли графу Саутгемптону, поэтому проводит в замке много времени. Когда появится, не знаем.

И Анна решила просто ждать. Денег, которые она взяла с собой, должно было хватить на некоторое время. Она надеялась, что Уильям в какой-то момент все-таки появится у себя дома до того, как она потратит последний пенни.

Однажды Уильям зашел домой, чтобы заплатить за комнату.

– Вас ждут, – заговорчески прошептала ему хозяйка.

– Кто? – опешил Уилл.

– Ваша жена и дети. Они уж недели две живут в вашей комнате и ждут, когда вы, наконец, объявитесь. Даже в театр ходили. Но, видимо, без особого успеха.

– Жена и дети? – с тех пор, как Уильям большую часть времени стал проводить у графа, он начисто забыл об их существовании.

Быстро поднявшись по лестнице, он застыл у двери, не зная, что делать дальше. Больше всего хотелось сбежать обратно вниз и сделать вид, что его здесь и не бывало. Потом, Уильям глубоко вздохнул, собрал волю в кулак и вошел в комнату.

– О, Боже! Уильям! – закричала Анна, бросаясь ему на шею. Дети стеснительно топтались рядом.

– Анна, зачем ты приехала? Да еще привезла с собой детей? – отстранился Уильям.

– Я думала, прошло достаточно времени с тех пор, как ты уехал, – торопливо стала объяснять она. – Эти четыре года ты исправно отправлял нам деньги, и я подумала, раз у тебя все в порядке, то можно нам и ехать. Тут еще мой дядя собрался в Лондон на ярмарку. Он согласился взять нас с собой. Так, знаешь, мне показалось будет безопаснее.

– Это точно, – подтвердил Уильям, – вот в этом ты права.

– Ты не рад нашему приезду? – глаза Анны наполнились слезами.

Уильям вспомнил, как это бывало раньше: он не мог выносить вида ее печальных глаз, в которых как по мановению волшебной палочки появлялись слезы. Если Анна начинала моргать, то они катились по ее лицу, и Уильям всегда в этот момент ей уступал.

– Хорошо, хорошо. Оставайтесь. Я не рассчитывал тебя увидеть. Понимаешь, неожиданно получилось. Я живу по большей части у графа Саутгемптона. Он мне дает заказы. Я пишу для него пьесы, поэмы, сонеты, – сбивчиво объяснял Уильям, – но коль вы приехали, то конечно оставайтесь, – он понимал, что погибает, что рушится вся его жизнь, только недавно начавшая меняться к лучшему. – Надо снять квартиру побольше. Здесь мы разместиться не сможем.

Анна оглядела небольшое помещение. Она спала вместе с детьми на кровати Уильяма. Но впятером им, на самом деле, не уместиться в комнате никак.

– Я отправлюсь на поиски квартиры прямо сейчас, – объявил он. – Если сразу не найдется ничего подходящего, то поеду обратно к графу. А вы пока живите здесь.

Внизу Уильяма поджидала хозяйка.

– Представляю, как вы обрадовались приезду семьи, – сказала она. – Но что вы будете делать дальше?

– Иду искать квартиру, – ответил Уильям печально, – другого выхода нет.

– Возле городских ворот живет моя подруга. Она вам может сдать несколько комнат. До вашего театра оттуда даже чуть ближе.

– Могу я пойти к ней прямо сейчас?

– Конечно. Скажите, что от меня, и она вас устроит наилучшим образом, – заверила Уильяма хозяйка.

В тот же день семья Шекспира переехала на новое место. Анна бросилась обустраивать свой новый дом, отмывая комнаты и раскладывая вещи по местам. Уильям отпросился к графу – рассказать про приезд семьи и невозможность более проводить много времени в замке.

– Жена и дети? – Генри в недоумении посмотрел на Уилла. – Я и не знал, что они у тебя есть. Как ты умудрился от них сбежать?

– Анна меня в итоге отпустила сама. Но прошло четыре года, и она решила, что я вполне тут устроился. Генри, пойми, я вынужден буду хотя бы первое время пожить с ними. Я обещаю навещать тебя, как можно чаще, ставить для тебя новые пьесы и писать стихи. Не сомневайся! – Уильям страдал от невозможности выразить все обуревавшие его чувства.

– Я понимаю, – снисходительно кивнул граф, – возвращайся к своей семье. Ты помнишь, что завтра турнир сонетов? Надеюсь, сможешь прийти. Я на тебя делал ставку.

– Конечно, – заверил его пылко Уильям, – я обязательно приду. И даже напишу что-то новое. Ты можешь на меня рассчитывать.

– Отлично, – хлопнул граф ладонью по столу, – ступай. Увидимся завтра.

Уильям понуро поплелся домой. Вместо грандиозного ужина у графа его ждало скромное застолье с женой и детьми.

– Завтра мы можем сходить в гости к Филду, – предложила Анна за ужином. – Ты писал, у него родился сын. И что дела в типографии идут неплохо.

– Да, он только напечатал мою новую поэму, – Уильям откашлялся. – Но завтра у графа состоится турнир сонетов. Я должен там присутствовать.

– Ты пишешь сонеты? – удивилась Анна.

– Немного пишу. Говорят, получается неплохо.

– Ты бросил театр? Мне сказали, что ты там и не появляешься, – спросила жена, как бы между прочим.

– Ты ходила в театр?

– Да, в день, когда приехала, я пыталась разыскать тебя. Но они сказали, ты туда редко приходишь, – оправдывалась Анна.

– Я не бросил театр, – начал объяснять Уильям со вздохом. – Я пишу пьесы. Но играю в основном для графа и его гостей.

– Что ж, наверное, ты прав, – Анна начала убирать со стола. – У твоего покровителя бывают в гостях красивые дамы? – неожиданно поинтересовалась она.

– Бывают. Но у тебя нет повода для ревности. Для них я – никто. Фаворит графа, актер и сочинитель пьес. Дамы из высшего общества не обращают никакого внимания на подобных людей.

– Тебя это обижает?

– Пожалуй, нет, Анна. Поверь, – Уильям посмотрел на жену, – уехав из Стрэтфорда, я нашел то, что хотел. Я стал играть в театре и писать. Иногда меня даже издает Филд, и мои книги раскупают! Но я не собирался искать себе другую женщину.

Анна подошла к нему и крепко обняла.

– Надеюсь, теперь мы сможем быть вместе.

Уильям поблагодарил жену за ужин и пошел в другую комнату. Он достал исписанные листки бумаги, прочел написанное, и продолжил работу над новой пьесой. Он планировал отдать комедию в новый театр, который открывал отец Джеймса Бербриджа, и старался успеть дописать ее как можно скорее.

Что женская любовь, что преданность слепая? Они мужчине преграждают путь. Не видеть глаз, наполненных печалью, не слышать слов, что нежности полны, не чувствовать руки ласкающей движенья, и алых губ не пробовать, увы. На всем поставить крест, похоронить, оставить в прошлом. Пусть плачет Анна верная моя.

По дороге на турнир графа Уильям заскочил к Филду.

– Ричард, ко мне приехала жена, – сообщил он с порога.

– Конец разгульной жизни, – расхохотался Филд. – Вспомнишь, как это бывает, жить с женой и детьми.

– Уже вспомнил. Мы можем зайти как-нибудь к вам в гости? Анна хочет познакомиться с твоей женой. Я подумал, что это может быть неплохой идеей. Она в Лондоне ведь никого не знает. Лишний раз боится на улицу выйти.

– Приходите. Наша жизнь это тебе не приемы у графа, Уилл. Мы будем рады вас видеть у себя. Ты-то теперь у нас не частый гость, – с укоризной сказал Ричард.

– Прости и постарайся не обижаться. У меня много работы. И этим нужно пользоваться. Расположение графа – сегодня есть, а завтра нет. Ладно, Ричард, я побегу. Вот и сегодня – турнир поэтов. И я не могу не участвовать.

– Беги, беги, – Филд похлопал друга по спине, – и приходите с Анной. Будем ждать.

Турнир у графа закончился далеко за полночь. Уильям выступил достойно, вырвав победу у своего старого соперника Роберта Грина. Когда гости разошлись, граф велел подать им с Уильямом вина.

– За тебя, мой друг, – провозгласил он тост, – равных тебе нет. Англия получила нового великого поэта.

Уильям отпил вина и вспомнил о том, что дома теперь его ждет Анна. Он обещал ей вернуться домой после ужина у графа.

– Генри, прости, но мне придется сейчас уйти. Меня ждет жена.

– Обычно ты оставался в замке, – процедил сквозь зубы граф. – Времена меняются, не так ли? Только в лучшую ли для тебя сторону, вот в чем вопрос.

– Генри, я приду завтра. Если хочешь, – предложил Уилл.

– Приходи, пожалуй. Но я бы не хотел, чтобы ты куда-либо торопился. Либо не приходи вовсе.

– Конечно. Во сколько мне быть у тебя? – с готовностью спросил Уильям.

– К обеду. Как обычно в двенадцать. И не опаздывай. Даже если тебя будут задерживать дома три жены, – Генри рассмеялся собственной шутке, но смех его был неискренним.

Уильям вышел на темную улицу. Обычно граф давал ему свою карету, но в этот раз Уильяму предстояло проделать долгий путь пешком. Он шел, и тревога не покидала его. Что-то подсказывало: дружбе с графом вскоре настанет конец. И дело будет совсем не в Анне. Перед его взором снова всплыло лицо прекрасной незнакомки с портрета. Граф не терял надежды познакомиться с ней. А Уильям продолжал ей посвящать свои сонеты.

Прийти к графу на обед Уильяму было не суждено – в Лондон пришла чума.

На самом деле все началось гораздо раньше. Но люди склонны не замечать дурных предзнаменований, пока эти самые предзнаменования не превращаются в реальные факты, с настырностью лезущие в каждую щель. Вот так и чума потихоньку забирала жизнь за жизнью, и лишь когда пробралась практически во все дома, люди забили тревогу.

Район, в котором поселился Уильям с семьей, был перенаселенным. Рядом – ворота в город, мост через Темзу, неподалеку проводились многочисленные ярмарки, стрельбища, народные гуляния в праздники и выходные дни. Вокруг рассыпались таверны и постоялые дворы. Чуть дальше за чертой города располагалась большая часть театров. Порой, чтобы пройти к дому, Уильяму приходилось продираться через плотную толпу народа, снующего туда-сюда по делу и без.

Когда в город приходила чума, то судили о величине опасности по тому, работают театры или нет. Если театры были по-прежнему открыты, народ вздыхал спокойно. Власти заставляли прекращать представления, если количество смертей переваливало за пятьдесят. До июня 1592 года Лондон продолжал жить прежней жизнью, не обращая внимания на то, что болезнь постепенно накрывает город.

В тот день Уильям пришел в театр Розы, повидаться с Джеймсом, и рассказать ему, как продвигаются дела с новой пьесой. Театр был закрыт. Уильям покрутил головой и решил пройтись до второго театра, расположенного неподалеку. Он подошел к зданию и увидел, как какой-то человек забивал досками входную дверь.

– Эй, что случилось? – окликнул его Уильям.

– Посмотри вокруг и увидишь, – огрызнулся мужчина. – Чума! Театры закрыты, – он повернулся к Уильяму спиной, показывая, что беседа окончена.

Шекспир растерянно оглянулся и заметил, что народу на улице было крайне мало. Он медленно побрел в сторону дома. Двери большинства зданий, попадавшихся ему на пути, заколотили, те редкие прохожие, которые проходили мимо, старались не смотреть на него, и быстро исчезали из виду. На мосту скопились телеги: из города уезжали жители. Уильям пошел быстрее.

– Анна, нам всем нужно срочно уезжать, – сказал он жене с порога.

– Но мы только приехали, – испуганно захлопала она глазами. – Мы хотели бы остаться с тобой подольше.

– В Лондоне чума. Собирай вещи. А я попробую найти телегу. Мы возвращаемся в Стрэтфорд.

Анна заплакала, но, понимая, что Уильям прав, молча начала собирать вещи. К вечеру они выехали из окутанного паникой города. Те, кто успел, уже были далеко. Оставшиеся старались не выходить на улицу или, напротив, кутили в тех немногих кабаках, которые оставались открыты.

Телегу подбрасывало на ухабах. Уставшие дети спали на коленях у матери. Уильям подстегивал клячу, с трудом тянущую их повозку. На дорогах, несмотря на эпидемию, орудовали разбойники, не боявшиеся ни черта, ни бога, поэтому добраться до ближайшего постоялого двора желательно было побыстрее.

Спать все же пришлось в телеге: на постоялых дворах либо не было свободных комнат, либо они стояли заколоченными. Уильям устроился на ночлег возле таких же, как и они, бежавших из Лондона горожан. Кто-то шел пешком и поэтому спал прямо на земле, кто-то пристроился в повозке. Ночную тишину время от времени нарушал плач маленьких детей, чей-то храп, негромкие стоны и кряхтение стариков.

Утром, собираясь продолжить свой путь, Уильям услышал свое имя:

– Уилл, друг! Ты ли это? – он посмотрел по сторонам и увидел, как к нему идет Бербридж.

– Джеймс?! Ты как тут? – Уильям искренне обрадовался, увидев исполнителя всех главных ролей в своих пьесах.

– Мы с отцом и его новой труппой вынуждены были покинуть Лондон. Будем давать представления, где придется. Пока иного выхода нет. Отец не хочет распускать актеров. Присоединяйся к нам. Предложение остается в силе. Отличный актер и прекрасный драматург в одном лице еще никому не помешал.

– Спасибо, Джеймс! – Уильям не верил в свою удачу. – Конечно, я с вами! – тут он вспомнил об Анне и детях, которых надо было доставить в Стрэтфорд. – М-м-м, со мной моя семья. Сначала я должен отвезти их домой.

– Подожди минуту, не уезжай, – попросил его Бербридж. – Я поговорю с отцом. Какая нам разница, куда ехать. Может, мы сможем вместе доехать до Стрэтфорда, дать там пару спектаклей, а затем двигаться дальше, забрав тебя с собой.

Джеймс побежал к стоявшей неподалеку телеге. Там сидело человек пять, свесив ноги, весело болтая и попивая крепкое пиво. Джеймс начал им что-то быстро говорить, показывая в сторону Уильяма. Они приветливо замахали ему руками.

– Порядок! – вернулся запыхавшийся от предпринятых усилий актер. – Мы едем с вами.

Раньше она любила посмотреть на себя лишний раз в зеркало. Даже несмотря на перенесенную много лет назад оспу, наложившую свой отпечаток на ее лицо, Елизавета долгое время считала его красивым. Теперь все зеркала из спальни она велела убрать. Придворные рассыпались перед ней в любезностях, а она предпочитала принимать лесть за истинные проявления чувств. Если не смотреться в зеркало, то вполне можно было убедить себя в том, что ее красота с годами не увядает.

Самыми печальными стали одинокие ночи в спальне, когда ей никак не удавалось уснуть. Она начинала перебирать бумаги в своих шкатулках, перечитывала последнее письмо Дадли, свои стихотворения, крутила в руках подарки Роберта, вспоминая, когда он их преподносил и что говорил при этом.

Старея внешне, Елизавета не переставала быть молодой в душе. Сердце жаждало любви, ее переполняли желания, а здоровье позволяло предаваться любимым увлечениям. Королеве нравилось объезжать свои владения, путешествуя по Англии с огромной свитой, растягивающейся впечатляющим, многомильным кортежем по раздолбанной дороге. Она обожала неожиданно нагрянуть к какому-нибудь графу, а то и простому фермеру, напугав последнего до смерти своим появлением. Елизавету и ее свиту размещали в лучших комнатах, ради них на столы ставили все имевшиеся в доме запасы еды. А после ее отъезда долго еще вспоминали, как принимали у себя саму королеву Англии.

Ей исполнилось пятьдесят девять лет, но периодически к ней, как и раньше, отправляли сватов. Елизавета стойко отстаивала незамужний статус, предпочитая окружать себя молодыми фаворитами. Графу Саутгемптону было всего девятнадцать, Джону Харрингтону – тридцать один. Харрингтон напоминал Елизавете молодого Дадли. Он увлекался искусством, писал стихи и памфлеты, а также увлекался переводами с итальянского и латыни.

Дворец Ричмонд, как и Тауэр, когда-то успел послужить королеве тюрьмой. Но выглядел он совсем не так, как мрачная лондонская темница. И детские воспоминания о проведенном здесь времени заставляли Елизавету любить это место и возвращаться сюда снова и снова. Прекрасный вид на Темзу и на окружавшие дворец парки, множество окон, которые, казалось, просто покрывали все стены дворца одним большим витражом, башенки, просторная открытая галерея – все это придавало Ричмонду непередаваемую красоту и изысканность.

Зимой Елизавета любила устраивать во дворце рождественские празднования, которые обычно длились по несколько дней, летом там устраивались театральные представления на свежем воздухе и катания на лодках по Темзе.

– Ричмонд! Он также великолепен, как и много лет назад, – Елизавета возлежала на диване в тени векового, разлапистого дерева. – Здесь никогда не бывало так холодно, как в Тауэре. И Темза почему-то возле башни выглядит гораздо грязнее.

– Здания построены по-разному, – пустился в объяснения Харрингтон, облокотившись о спинку дивана. – Во дворце протопить помещения чуть проще. Река же за чертою города всегда чище, – последние слова крестный сын королевы уже практически шептал ей на ухо, – и в Тауэре нет таких садов и парков.

– Да, это так, – Елизавета согласно кивнула в ответ.

Вечером Елизавета стояла у окна своей спальни и смотрела на раскинувшиеся перед ней парки и на реку, что текла прямо за ними. Ей отчего-то всегда нравилось смотреть в окна. То ли от того, что виды из окон большинства королевских дворцов и замков открывались на самом деле удивительные, то ли, проведя все свои юные годы в заточении, Елизавета привыкла к тому, что смотреть вдаль на безграничные просторы ей запретить никто не мог.

– Итак, мы ничего не добиваемся. Дискредитировать Елизавету не удалось. Дадли умер, но она отклоняет предложение за предложением. Все наши проекты проваливаются. За что французский двор вам платит деньги? – ворчал пожилой месье, продираясь сквозь чащу леса.

– Позвольте предположить, что еще не все потеряно. Нам достоверно известно, что у королевы был сын. Наши шпионы допрашивали его на корабле, тайно следующем из Англии в Испанию.

– Вы мне уже рассказывали эти сказки. Но сына доставить к французскому двору не смогли. Где доказательства того, что это все не очередная попытка оправдать свое бездействие, бесплодность предпринимаемых усилий? – француз остановился и внимательно посмотрел в глаза собеседнику.

– Артуру Дадли удалось бежать. Он скрылся с захваченного корабля и исчез в неизвестном направлении.

– Черт с ним, оставьте уже эту тему! Разыскивайте другие факты. Вокруг Елизаветы полно молодых фаворитов. Следите за ними, платите деньги в конце концов. Кто-то ведь должен затащить ее в постель. Старушка и по сей день не так уж плоха. Продолжает блистать нарядами и дорогими украшениями. Кокетничает напропалую. Пользуйтесь возможностью. Найдите фаворита, который займет в ее сердце место графа Лейстера.

– Мы делаем все, что возможно. Нам слегка мешают испанские шпионы. Не исключено, что именно они помогли бежать сыну королевы.

– Что вы заладили? Сын королевы! Пока я не увижу его воочию, не морочьте мне этой байкой голову.

– Да, еще есть тайная шкатулка.

– Очередной миф! – француз рубанул шпагой по веткам деревьев.

– Я лично видел шкатулку в спальне Елизаветы.

– И что там внутри? Зачем нам так надо ее заполучить?

– Говорят, внутри подарки Дадли, его письма, еще какие-то бумаги, которые королева прячет от посторонних глаз. Никто не видел содержимого шкатулки, но, судя по тому, как она ее укрывает в своей спальне, ее стоило бы, – сделал он красноречивую паузу, – выкрасть.

– Подарки, письма. Возможно. Если там есть что-то, кроме романтической чепухи, которую так любят хранить женщины, то игра стоит свеч.

– Она их посвящает конкретным мужчинам. Если там стоят их имена, то неоспоримые доказательства ее чувств в наших руках.

– Не бог весть что, – пробормотал француз, – но на безрыбье, и шкатулка – рыба, – он усмехнулся. – Тащите шкатулку, коль больше нечего. Мы хоть что-то сможем представить вниманию человека, который оплачивает наши услуги. Услуги, заметьте, которых мы так и не оказали в полной мере.

– Пожалуй, организуем рыцарский турнир, – объявила Елизавета. – Граф Эссекс, будьте добры сделать все, что для этого необходимо. Прошу быть на турнире всех моих приближенных.

– В Лондоне свирепствует чума, Ваше Величество. Многие разъехались, кто куда, – отвечал молодой красавчик граф.

– Меня это не должно волновать, не правда ли? – королева встала, шурша платьем. – Постарайтесь, мой юный друг, и вы будете вознаграждены по заслугам.

За несколько дней Ричмонд заполнился людьми: отказать королеве не посмел ни один ее фаворит, ни один, состоящий при дворе поданный.

– Хорошая работа, граф, – похвалила Эссекса Елизавета.

Неподалеку стоял, кусая губы, Джон Харрингтон. Он становился старше и с годами явно уступал свое место возле королевы более юным. Эссекс гордо прошествовал мимо, сделав вид, что не заметил противника. Он был уверен – турнир будет за ним.

Всадники с разных сторон по очереди выезжали на площадку, расположенную прямо перед шатром королевы. Они отдавали ей честь и удалялись с поля боя. Наконец, турнир начался: Елизавета встала со своего трона и махнула платком. Облаченные в тяжелые доспехи рыцари с копьем наперевес готовились к бою.

Раз за разом Эссекс, направив своего коня прямо на противника, сваливал его с лошади и победоносно приставлял копье к его груди. Последним против него выступал Чарльз Блаунт, появившийся в свите королевы совсем недавно. Из-под шлема сверкнули темно-карие глаза молодого выскочки. «Сейчас и ты будешь валяться в пыли», – пообещал Эссекс, пришпорив коня. Неожиданно, он почувствовал сильный удар, конь под ним пошатнулся, и граф с удивлением осознал, что падает.

Елизавета лично поздравила победителя. Блаунт с поклоном получил из ее рук маленькую золотую брошь с изображением королевы, и тут же прикрепил ценный подарок себе на рукав.

Харрингтон наблюдал за сценой со стороны. Он с удовольствием увидел, как взбесившийся Эссекс удалился, хромая, с поля боя.

«С королевой никогда не можешь быть уверенным в завтрашнем дне, – подумал он. – Один фаворит сменяет другого. Ты планировал занять мое место, граф? Посмотрим, кто кого. Иногда молодость играет с нами злую шутку, потому что не позволяет терпеть и ждать. Осталось понаблюдать за тем, как Елизавете надоест очередной заносчивый юнец».

Внезапно Джон почувствовал, что за ним тоже кто-то наблюдает. Он оглянулся, но никого поблизости не заметил.

В тот вечер за ужином королева была в ударе. Она шутила, улыбалась шуткам фаворитов, собравшихся вокруг нее, и старавшихся наперебой угодить своей госпоже. Елизавета не вспоминала про зеркала, она снова представляла себя двадцатипятилетней. Рыжий парик и толстый слой пудры совершенно не мешали ей мечтать. А комплименты, которыми ее забрасывали молодые люди, сладкой патокой растекались в сердце…