Тайны Палм-Бич

Глава 1

Они завтракали на террасе рядом с бассейном для послеобеденных купаний. Стены, окружающие патио, были увиты лианами с желтыми цветами, арки над бассейном – пурпурными цветами бугенвиллей. Мег впору было смеяться. Могла ли она, Меган Макдермот, вообразить, что окажется в мире, где у людей имеется два бассейна: один для того, чтобы ловить утренние солнечные лучи, второй – послеобеденные? В глубине души Меган не переставала удивляться: неужели это она ковыряет вилкой мясо омара, обвалянное в икре, и потягивает охлажденное «Шардоннэ»? Хотя разумом она вполне осознавала, что именно она восседает сейчас за этим столом.

Однако Мег понимала и то, что её пребывание здесь обусловлено определенными причинами. Это был не столько завтрак, сколько испытание. Если она его выдержит, если заслужит одобрение Хэнка Шоу или хотя бы пробудит в нем интерес, он откроет для нее двери, двери в мир замкнутый и сокровенный, куда позволено входить лишь очень немногим. Если же она не выдержит испытания, если будет говорить не то, что следует, либо слишком мало, либо слишком много, ее снова вышвырнут в мир акул фотографов, проникающих в аристократические клубы, на Модные вернисажи и премьеры в надежде сделать снимок Хэнка Шоу или кого-то другого из его круга, чтобы затем продать этот снимок в газету или журнал, которыми владеет тот же Хэнк Шоу.

Мег снова огляделась вокруг. Поистине в это нельзя было поверить. Она читала о владениях Хэнка Шоу до приезда в Палм-Бич, видела фотографии его поместья, однако совсем другое дело своими глазами увидеть легендарный старинный дворец с огромными сводчатыми окнами, величественными колоннами и украшенным лепниной фасадом, раскинувшийся на четырех акрах земли между океаном и озером. Хэнк Шоу показал ей бальный зал, залы для официальных и неофициальных обедов, бильярдную комнату, библиотеку, комнату с тренажерами для борьбы с ожирением. Мег снова окинула взглядом готические арки, пышную тропическую зелень и подумала, насколько справедливы слухи, что Хэнк Шоу заставляет красить апельсины в саду, чтобы они всегда выглядели спелыми. Усилием воли она заставила себя вернуться к действительности. Надо побороться. Или пан, или пропал.

Однако Мег не собиралась проигрывать. Она увидела, как океанские волны пенятся, набегая на берег, и сделала глоток вина. Совсем маленький глоток, потому что хотела сохранить ясность мыслей. И тут же не столько увидела, сколько почувствовала, что дворецкий долил ей вина, сделав это незаметно и ненавязчиво.

– Вам придется встречаться с особенными людьми. – Хэнк Шоу тряхнул львиной головой.

Он относился к числу тех красиво-уродливых мужчин, чьи грубые черты должны быть высечены из камня. Он обладал могучим телом. Мощь – вот слово, которое произносили все говорящие о Хэнке Шоу. Он излучает мощь, сообразила Мег, наблюдая за ним, восседающим по другую сторону элегантного стола. Он был похож на зверя, сбросившего маску, и казался таким же сильным и обольстительным. И еще грозным. Мег была наслышана о том, что очарование его было чисто внешним. Хэнк Шоу использовал свою силу без каких-либо угрызений совести.

– С особенными людьми, которые живут по особенным правилам, – повторил он.

Мег положила в рот маленький кусочек омара. Стыд какой! Еда была изумительно вкусной, но не слишком ли много внимания она уделяет еде? Мег снова заставила себя вернуться к разговору.

– Это люди странной породы, – сказал Хэнк Шоу. – Они предпочитают жить в полном уединении. Думаю, вы обратили внимание на высокие заборы, которыми окружены их дома. Шторы и жалюзи дают им возможность жить так, как им хочется. То, что им нравится, порой способно ошеломить. Словом, странная порода, – повторил он.

– Богатые отличаются от других, – согласилась Мег.

– Дело не в богатстве, – пояснил Хэнк Шоу. – Я тоже богат. Но я не такой, как они.

Она хотела было процитировать какого-нибудь современного писателя, но вовремя удержалась. Совершенно ни к чему указывать на пробелы в образовании одному из богатейших людей Америки – человеку, владеющему журналом, для которого она работала, а также дюжиной других, не говоря уж о телевизионных и радиоканалах, издательстве и некоторых других средствах информации.

– Взять их отношение к деньгам, – продолжал Хэнк Шоу, и Мег подумала, что, несмотря на всю свою власть и богатство, несмотря на свою легендарную коллекцию картин, автомашин, судов и самолетов, несмотря на свою недвижимость здесь и в Нью-Йорке, Париже, Лондоне и Марракеше, Хэнк Шоу все еще чувствовал себя здесь чужаком. А может, она всё это выдумала.

– Говорят, их не волнуют деньг», – продолжал Хэнк Шоу, – и в каком-то смысле это верно. Вы не можете купить доступ в «Эверглейдс» или в «Морской клуб». Я могу назвать вам полдюжины Мужчин и женщин на острове, которые являются живым подтверждением этого. Черт возьми, Трамп даже уступил клубу часть своего собственного пляжа, когда ему понадобилась бОльшая площадь, и тем не менее члены клуба не позволяют Трампу стать его членом. Я полагаю, что они никогда его не примут и что зря он питает надежды на сей счет.

Мег знала, каким образом Хэнк Шоу попал в эти клубы. Отец его бывшей жены был членом-основателем «Морского клуба» и помогал финансировать первый и единственный кинотеатр в городе – «Парамаунт». К моменту развода с женой у Хэнка было достаточно прочное положение, чтобы стать членом клуба, хотя в отличие от других богачей, среди которых Хэнк вращался, он всего достиг своим трудом. От своего отца, который бросил мать еще до рождения Хэнка, он унаследовал лишь недюжинную физическую силу да еще недоверие и подозрительность к людям. Мег знала об этом (не о том, что именно Хэнк Шоу унаследовал, а лишь о том, что отец бросил их), потому что проделала дома большую работу, готовясь сделать серию фотографий Шоу по заданию одного из самых роскошных журналов, которыми он владел. Хэнк Шоу, как и опасалась Мег, отказался сниматься, однако пригласил ее на завтрак, на что она не смела и надеяться.

– Я не хочу опекать по мелочам, – объяснил при этом Хэнк Шоу, – но желал бы быть в курсе того, что делают мои компании и люди.

При других обстоятельствах Мег возмутилась бы и ощетинилась, если бы о ней сказали, что она кому-то принадлежит. Но Хэнку Шоу она ответила, что ей доставит удовольствие позавтракать и поговорить о ее задании, полученном от журнала «ХЖ». Аббревиатура расшифровывалась как «Хорошая жизнь».

– Они упорно пытаются объяснить различие, – продолжал Шоу, – между старыми и новыми деньгами, Как будто то обстоятельство, что они не хотят пачкать руки, делает деньги чище. Но единственное различие между старыми и новыми деньгами заключается в том, когда их сделали, а не как. – Он замолчал на минуту и сделал глоток вина. – Евангелие от Шоу. Хотя мне не хотелось бы с важным видом изрекать какие-либо истины.

– Вы не изрекаете. Мне в самом деле интересно это узнать, – сказала Мег. Она явно льстила ему, но именно это она и собиралась делать.

– Самое смешное, что их не интересуют деньги, если они есть у кого-то другого. Но не приходится сомневаться, что деньги их очень даже интересуют, когда их нет у них самих. Я могу провезти вас по острову – ширина его всего одна миля, а длина – четырнадцать – и показать дом человека, который обвинен – хотя еще не осужден – в убийстве своей жены, грозившейся развестись с ним и оставить его без единого цента. Могу показать владение семейной пары, которая покончила жизнь самоубийством, когда узнала, что банк, где они держали деньга, лопнул. – Хэнк Шоу покачал головой. – Убийство, самоубийство. Я не стану даже говорить о таких менее страшных преступлениях, как присвоение чужих денег или подлог. Истина в том, что нет ничего такого, на что не пошли бы эти люди ради денег. Кроме работы. Они чертовски ленивы и даже не хотят приложить усилий, чтобы разумно вложить свои деньги. Например, мой сосед. – Он показал рукой в ту сторону, где за высоким забором виднелась часть покрытой оранжевой черепицей крыши. – В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году он унаследовал восемьдесят миллионов долларов. Два месяца назад он умер, разоренный вчистую.

– Самоубийство?

– Естественные причины. Если, конечно, считать зависимость от алкоголя и наркотиков естественной. – Некоторое время Хэнк Шоу молча смотрел на крышу соседа. – Подумать только: как можно спустить восемьдесят миллионов за тридцать лет?

– Должно быть, он был очень изобретательный, – мгновенно среагировала Мег.

На широком лице Хэнка Шоу появилась улыбка:

– Мы с вами найдем общий язык, Меган Макдермот. Если вам что-то понадобится – по заданию или нет, – дайте мне знать.

Мег ожидала, что за этим последуют многозначительно-сластолюбивая улыбка и не менее красноречивый взгляд, однако ничего подобного не произошло. Никаких сексуальных привязок к предложению Хэнка Шоу не последовало. Она это знала наверняка, поскольку давно научилась распознавать сексуальные домогательства под маркой предложения о профессиональной помощи. За то время, что Мег работала фотографом, немалое количество мужчин и несколько женщин, чьи портреты она делала, обещали либо дать ей рекомендации, либо выгодную работу, а однажды – устроить выставку ее работ в престижной галерее Сохо. Но всякий раз их предложения сопровождались словом, взглядом, вроде бы случайным прикосновением, которые не оставляли сомнений в том, чем именно она должна оплатить услугу. Мег понимала: следует радоваться, что у нее есть, как говаривала ее подруга Сэлли, оснастка. «Я не имею в виду «лейку» или объективы», – поясняла Сэлли, которая сама была фотографом. Она имела в виду большие фиалковые глаза Мег, ее точеные скулы, полные аппетитные губы и длинные стройные ноги, которые не только не уступали, но зачастую и превосходили прелести моделей и актрис, которых они обе фотографировали.

Однако оснастка, похоже, не возымела действия на Хэнка Шоу, чему Мег была чрезвычайно рада, поскольку ей не хотелось мутить воду. Она знала, что есть немало женщин ее положения, которые рассматривали бы любовную интригу или даже возможность один раз переспать с Хэнком Шоу как самый верный и самый короткий путь к успешной карьере. Но Мег этого не хотела. Она желала добиться всего сама; От части для самоутверждения, отчасти же оттого, что доверяла только себе. Опыт подсказывал ей: следует рассчитывать только на собственные силы.

В то же время она не собиралась отвергать помощь, если таковая предлагалась без всяких условий.

– Вы могли бы кое в чем помочь, – сказала она.

Хэнк Шоу посмотрел на нее поверх бокала с вином.

– Вы заинтересованы в связях, – сказал он.

– Я немало сделала в этом плане сама. – Мег назвала нескольких знаменитостей, которых она фотографировала в течение последних двух лет. – Проблема в том, что люди, которые до смерти хотят иметь свои фото, а также фотографии своих домов, собачек, детей и яхт, не относятся к числу тех, кем интересуются читатели вашей «ХЖ». Либо никто о них не слышал, либо их фотографии публикуются в других журналах и до чертиков приелись людям. Есть и такие, кто считает публичность и рекламу чем-то недостойным, и таких людей немало в Палм-Бич.

– Вы хотите, чтобы я заставил их ради вас изменить свое мнение?

– Я хочу, чтобы вы объяснили, что тот фоторепортаж, который я делаю для «ХЖ», отличается от других.

– И чем же?

– Он не будет примитивным изображением шикарной жизни нуворишей и знаменитостей. Это по пытка бросить серьезный взгляд на исчезающий образ жизни. Старая гвардия Палм-Бич под угрозой вымирания. Некоторые с трудом перебиваются. – Поколебавшись, Мег добавила: – По крайней мере по стандартам Палм-Бич.

Хэнк Шоу откинулся в кресле и внимательно посмотрел на Мег:

– Вы думаете, это поможет вам проникнуть в их дома? Если сказать им, что они на грани вымирания?

Мег также откинулась на спинку кресла и улыбнулась:

– Не совсем так, мистер Шоу.

– А как?

– Следует объяснить им, что я хотела бы запечатлеть уклад их жизни, опирающийся на многовековые традиции, и сохранить это для будущих поколений.

Она увидела улыбку на лице Хэнка Шоу и поняла, что добилась своего.

– Я позвоню вам. Кое-что я смогу сделать. – Он назвал фамилии нескольких старинных семейств, в дома которых ее не впустили дворецкие.

– Не смею надеяться, что вы пересмотрите свое решение и позволите мне сделать снимки в вашем доме.

Улыбка сошла с его лица.

– Вы достаточно умны, чтобы понять: я не являюсь частью этого мира.

– Я понимаю, – ответила Мег, сознавая, что лесть будет иметь даже более катастрофические последствия, чем стремление оскорбить его. – Я хочу, чтобы в этом очерке вы представляли новый Палм-Бич. Сейчас, насколько я знаю, в городе обсуждается вопрос, чей статус и престиж выше: того, кому посчастливилось родиться в надлежащей семье, или того, кто создал себя сам, благодаря собственному уму и упорству.

– Проблема обозначена хорошо, – сказал Хэнк Шоу. – Но ответа пока еще нет. Однако, – он отодвинул стул от стола и встал, – я позову для вас других людей, Мег также поднялась.

– А клуб «Эверглейдс», «Морской клуб»? Это было бы большой удачей для журнала.

Он засмеялся:

– Я протянул вам палец, вы уже просите всю руку. Вы знаете, что эти клубы не допускают к себе фотографов. Я подозреваю, что они скорее захлопнут двери, чем позволят появиться в журнале снимку своих свято чтимых покоев.

– Я знаю лишь, что они не допускали фотографов в прошлом. Однако это не означает, что так будет и в будущем.

Он снова засмеялся, затем внезапно посерьезнел.

– Скажите мне вот что. Конечно, это не мое дело, но мне любопытно. Этот интерес – как вы сказали? – к исчезающему образу жизни… Это не связано с вашим отцом?

И Мег поняла, что не только она проделала большую предварительную работу.

Глава 2

Вначале Эштон не могла понять, откуда доносится этот звук. Она даже не была уверена, что в самом деле слышит его на фоне плеска волн о борт, скрипа канатов, которыми была пришвартована лодка, и тяжелого дыхания Карлоса. Может быть, ей все это кажется, подобно тому, как кажется, что она слышит удары своего сердца. Звук снова возобновился. Это было негромкое металлическое жужжание, и теперь Эштон определенно знала, что дело не в ее мнительности. Звук был вполне реальным. И узнаваемым. Звук работающей фотокамеры. Сердце Эштон больше не стучало. Теперь она была уверена, что оно остановилось.

Эштон сделала попытку выбраться из-под Карлоса, однако он подумал, что она хочет еще больше раздразнить его, и лишь крепче сжал ее в объятиях.

Эштон услышала звук в третий раз. Ошибки быть не могло. Это было жужжание маленького моторчика. Звук крушения.

– Карлос! – Это был протест, но он воспринял его как вскрик страсти, и высшей стадии возбуждения. Он впился ртом в ее губы и всем телом прижал к диванным подушкам.

Эштон снова услышала жужжание. Исчезли последние сомнения. Кто-то их фотографировал.

Ей удалось повернуть голову. И она сразу же увидела женщину, стоящую на пирсе. Ее лицо было наполовину скрыто камерой.

До Эштон опять донесся щелчок затвора фотокамеры. Перед ее глазами пронеслась страшная картина: она словно увидела кадры на экранах телевизоров и фотографии в бульварных газетах: она и Карлос, оба голые, их волосы спутаны, критические места замаскированы узкими черными полосками, напоминающими бикини и призванными не столько что-то скрыть, сколько вызвать еще большее вожделение.

Снова щелкнул затвор, Эштон в ужасе подумала, что теперь в объектив попало и ее лицо, а не только голое тело. Ее и Карлоса. На мгновение она представила, как миллионы людей будут рассматривать ее перепуганное лицо.

Она вскинула руки, чтобы закрыться, в тот момент, когда женщина на пирсе опустила фотоаппарат. Эштон увидела лицо женщины и испытала поочередно по крайней мере три различных чувства. Вначале это была зависть, потому что лицо женщины отличалось классически правильными чертами и здоровым цветом, который не в состоянии был испортить даже яркий солнечный свет. Далее последовало удивление от осознания того, что Эштон видела эту женщину раньше. Она принадлежала к несметной армии голытьбы – папарацци, которые норовили подсмотреть отдельные моменты ее жизни, чтобы продать снимки тем, кто предложит наибольшую цену. А третьим чувством было недоумение, потому что на лице женщины не было никакого злорадства. Более того, она казалась шокированной и потрясенной в такой же степени, как и сама Эштон.

Рука Мег дрожала, когда она открывала дверь маленькой светлой комнаты. Она не понимала, как все произошло. Она снимала лагуну, и ей хотелось уловить отражение света на воде, выявить контраст между водой и песком, запечатлеть линию горизонта. Она не собиралась фотографировать длинные моторные лодки, а тем более голых людей в лодке, да еще застигнутых flagrante delicto <на месте преступления (лат.) – Здесь и далее примеч. пер.>. И тем не менее именно это случилось.

Нащупывая в сумочке ключи от машины, Мег пыталась прояснить для себя, как все произошло. После вопроса о ее отце Хэнк Шоу сказал, что должен идти работать, и показал через застекленные двери на уставленный стеллажами кабинет, похожий на библиотеку аристократа восемнадцатого века. Во всяком случае, кабинет был бы похож на нее, если бы там не стояли факсы, компьютеры, телевизоры и бог знает еще какое электронное оборудование, которое давало возможность Хэнку Шоу вершить дела, начиная с открытия биржи в Японии и до ее закрытия в Лос-Анджелесе. Прежде чем отправиться в кабинет, он сказал Мег, что она может пользоваться бассейном, пляжем и теннисным кортом. Близ бассейна можно было найти купальные костюмы любых размеров, в теннисных домиках – этаких десятикомнатных коттеджах с собственным бассейном – были наборы ракеток. Хэнк Шоу сказал, что не может обеспечить ее партнером для игры, но он недавно купил машину для подачи мячей, которая позволяет отрабатывать удар слева.

– Если вам что-либо потребуется, спросите любого из обслуги, – сказал он на прощание. Мег знала, что штат прислуги состоял из сорока пяти человек и включал дворецких, поваров, горничных, камердинеров, садовников и других работников.

Она решила прогуляться близ озера. С ней был тридцатипятимиллиметровый «Никон» – Мег никогда не выходила, не захватив с собой хотя бы одну камеру, – и она решила сделать несколько снимков. Хэнк Шоу не разрешил фотографировать его самого или его владения, но оставалась и другая часть Палм-Бич. Ей хотелось поймать солнечные блики, играющие на кристальной поверхности озера Уорт, запечатлеть яркие пышные цветы, которых не пугала нынешняя жара, белые зубцы башен, поблескивающие в воде словно мираж.

Она прогуливалась и щелкала затвором, не утруждая себя серьезными мыслями, благо освещение позволяло сделать яркие и красивые кадры. Именно таким образом Мег миновала пляж Хэнка Шоу и оказалась на пляже его соседа – не того, который умер вчистую разоренным, а другого.

Мег села в машину, дала полный газ и выехала с подъездной аллеи на дорогу.

Поначалу она даже не хотела, чтобы моторная лодка вошла в кадр, но затем заметила, как играет на солнце черная поверхность бортов, и подошла поближе, чтобы сделать снимок в другом ракурсе.

Мег не подозревала, что в лодке есть люди, но затем ее глаз уловил даже не фигуры людей, а некоторое движение. Первым появилось чувство досады: кадр испорчен! Затем она опустила камеру, чтобы понять, что же там двигалось. И тогда ее пронзила мысль: она погибла!

Мег знала: есть немало фотографов, которые на ее месте поздравили бы себя с огромной удачей. Такой снимок мог стоить десятки, может быть, сотни тысяч. Фотограф, установивший скрытую камеру, чтобы сделать снимки принцессы Ди, получил такую сумму, которая дала ему возможность оставить службу и уехать в Новую Зеландию. Но Мег интересовали не деньги. К тому же она не собиралась бросать работу, поскольку только начинала делать карьеру. Внезапно она поняла, что отныне на нее никто не будет смотреть как на серьезного фотографа. Она не получит доступа к интересующим ее людям и не сможет делать снимки, о которых мечтает. Даже с помощью Хэнка Шоу. Эштон Кенделл, графиня Монтеверди, позаботится об этом.

Это касалось еще одной проблемы, о которой говорил Шоу за завтраком.

– Обратите внимание, как они относятся к титулам. Я встречал вполне взрослых женщин – да что там, престарелых дам с аристократическими манерами! – у которых подгибались колени, когда называлось имя какого-то несчастного европейского графа или герцога. Видел вроде бы цивилизованных людей, которые готовы были перегрызть друг другу горло ради того, чтобы получить возможность сыграть в поло с принцем Чарльзом или оказаться во время обеда рядом с принцессой Дианой. Почти так же они относятся к голливудским звездам. Когда Элизабет Тейлор остановилась у меня (она давала бенефис в пользу больных СПИДом), я неожиданно стал самым популярным человеком в городе. Ну прямо как маленькие дети!

Когда Мег подъехала к отелю «Бурунье», перед ее глазами снова возникла картина – Эштон Кенделл и загорелый мужчина на моторной лодке. Она до сих пор видела их переплетенные тела и помнила выражение лица Эштон Кенделл. На нем были написаны ужас и ярость. Мужчина выглядел откровенно-ошеломленным. Мег не знала этого мужчину, но была уверена в одном: это не граф Монтеверди, хотя лодка принадлежала именно графу. И это не была победоносная моторная лодка, на которой граф выиграл гонки в этом сезоне. Мег проделала большую изыскательную работу, изучая этих людей и их мир, и знала, что гоночную лодку не стали бы держать в воде. Словом, это была другая дорогостоящая игрушка, которую он приобрел для собственных развлечений. Ну и, очевидно, для развлечений жены.

Внезапно Мег разобрал смех. Нужно отдать должное Эштон Кенделл. Умудриться изменить мужу среди бела дня на лодке, принадлежащей ее мужу, с портовым служащим, механиком или с кем-то еще из обслуживающего персонала! Безрассудство поступка впечатляло. Эштон Кенделл была либо слишком смелой, либо слишком одинокой.

Затем перед мысленным взором Мег мелькнул еще один образ. Она увидела, как двери, которые только начали открываться перед ней, снова захлопнулись, люди, согласившиеся было принять ее у себя, вновь стали недоступны, а если учесть, насколько дружны между собой Хэнк Шоу и графиня, все ее задание стало ей видеться в густой пелене дыма.

Эштон нажимала на кнопки телефона костяшкой указательного пальца, чтобы не испортить маникюр. И делала она это так, словно перед ней было гладкое, на вид такое невинное лицо женщины-фотографа.

– Добрый день, отель «Бурунье», – услышала она голос оператора на другом конце-линии.

– Это графиня Монтеверди, – заявила Эштон. – Соедините меня с… – Она посмотрела на лежащее у нее на коленях письмо. Слава Богу, что она лишь отложила в сторону письмо с просьбой, а не выбросила его. – С Меган Макдермот.

Эштон услышала щелчки переключений, затем гудок. Один, два, три… Всего Эштон насчитала восемь гудков.

– Прошу прощения, – снова раздался голос оператора. – Мисс Макдермот, по всей видимости, нет в номере. Вы хотите оставить ей сообщение?

– Передайте, что звонила графиня Монтеверди, – резко бросила Эштон. – Скажите, что графиня хочет ее видеть. Немедленно, – добавила она после паузы и швырнула трубку на рычаг.

Она встала и зашагала по спальне, не видя ничего вокруг. Она не замечала ни нежной гармонии приглушенных красок, ни элегантных линий мебели восемнадцатого века, ни громадной роскошной кровати. Вся комната, как и дом в целом, была образцом пышного стиля в духе Нины Кэмбелл. Все призвано было радовать глаз и нежить тело. Каждый предмет должен был создавать комфорт и доставлять эстетическое удовольствие. Сейчас Эштон ничего не замечала. Она была ослеплена яростью. И еще страхом.

Лучше бы она вообще не ходила в док. Карлос был великолепен. Даже более чем великолепен. Она почувствовала, что ее охватывает жар при мысли о нем. Эти широкие коричневые от загара плечи на фоне лазурного ясного неба, когда он наклонился над ней… Эти умные, нежные руки, чувственный рот……

Он рассмеялся, когда узнал, что она прежде не занималась любовью в моторной лодке.

– Но ведь вы жена гонщика, – сказал он. – А граф… – Он оборвал себя, на его смуглых, загорелых щеках появился румянец.

– А граф хвастается своими сексуальными подвигами в лодке, – закончила за него Эштон.

Она выросла среди спортсменов, страстно влюбленных в шлюпки и лодки. Ее отец и дядя увлекались парусными, а муж – быстроходными судами, и она знала истории, которые они рассказывали о своих лодках. О том, что могут управлять ими большими пальцами ног, делая в это время руками что-то другое, о том, что не собьются с курса во время полового сношения, о том, какому риску подвергаются уязвимые части тела, поскольку могут сильно обгореть либо получить травму или занозу. В лодке у мужчин почему-то начинала с особой силой проявляться сексуальность. Может, это объяснялось тем, что им приходилось стоять, упираясь ногами, как бы противодействуя встречному движению волны. Может, появлялись чувство гордости и возбуждение оттого, что они покоряют стихию. Какова бы «и была причина, Эштон знала конечный результат и знала, что Алессандро не был исключением. Однако мужскую доблесть он демонстрировал не ей. Во всяком случае, с, тех пор как они поженились. Возможно, именно по этой причине она в то утро, после телефонного разговора с доктором, направилась к причалу, чтобы найти Алессандро. У нее теплилась надежда на то, что все можно исправить. Она пыталась найти подходящие место и время, для того чтобы сказать ему то, что должна была сказать по совету доктора.

Эштон вышла на террасу, с которой открывался прекрасный вид на озеро Уорт. Отсюда ей были видны док и черная моторная лодка, покачивающаяся на воде. В лодке явно кто-то был, хотя Эштон на таком расстоянии не могла быть уверена, что это Алессандро. Скорее всего она убедила себя, что это он.

Она направилась к доку по мягкому зеленому газону. Должно быть, человек в лодке почувствовал ее приближение и поднял голову, оставив свое занятие. Эштон все еще не могла рассмотреть его лицо, потому что солнце слепило ей глаза, несмотря на темные очки. Однако она разглядела черные волосы и загорелую грудь. Эштон поняла, что он наблюдает за ней, и это заставило ее поверить, что в лодке Алессандро, поскольку смотрел он на нее весьма откровенно, как смотрит мужчина на женщину, а не механик на хозяйку. И пока она шла к нему, взгляд его становился все горячее и обжигал даже сильнее, чем полуденное солнце.

На Эштон был обтягивающий белый купальный костюм, о котором Алессандро говорил, что, если она в нем, он всегда знает, когда и до какой степени она возбуждена. Он не объяснил причины, но Эштон видела, что его глаза устремлены на соски, которые дерзко выпирают под тонкой материей.

Она ничего не имела против такого поддразнивания, потому что знала: Алессандро восхищало, кроме ее денег, еще и ее тело. И он был не одинок. Эштон рано узнала об этом. Однажды она, вскоре после того как стала жить у дяди и тети, подслушала разговор.

– Ей повезло, что она унаследовала деньги, – сказала тетя. – С ее лицом они ей понадобятся.

– С ее фигурой и телом, дорогая, – поправил пропитым голосом дядя, – никто не будет смотреть на ее лицо.

Эштон и раньше подозревала нечто подобное, а после слов дяди окончательно в это уверовала. У нее в жизни было два ресурса – ее тело и ее деньги. И если она порой обеспокоенно думала, что бездарно разбазаривает первый, то о втором проявляла большую заботу. Точнее, это делал за Эштон ее брат Меррит.

Пройдя половину пути, Эштон остановилась и приложила ладонь к глазам. Именно в этот момент она поняла, что за ней наблюдает не Алессандро, а его новый механик. Она испытала острое разочарование, вдруг сменившееся гневом. Она знала, где мог находиться Алессандро. По крайней мере круг поисков можно свести к трем или четырем женщинам.

Подойдя к доку, Эштон остановилась и несколько секунд молча смотрела на Карлоса через темные очки. Ее маленькие, карие с сероватым оттенком, близко посаженные глаза были самой уязвимой частью лица, и Эштон считала, что очки как-то сглаживают этот недостаток, придают некую таинственность ее продолговатому, узкому лицу. Но дядя был прав: Карлос, как и многие другие мужчины, смотрел не на лицо. Его взгляд остановился на ее груди. Эштон было известно, что грудь у нее была настолько же великолепна, насколько малопривлекательно было ее лицо. Она была полной и такой совершенной формы, что ходили разговоры о якобы сделанной ею пластической операции. Эштон точно знала в этот момент, что соски ее нахально торчат. Она была очень возбуждена.

Эштон спросила, где ее муж. Механик с трудом оторвал взгляд от сосков:

– Он не сказал, куда уходит.

Карлос снова бросил взгляд на грудь Эштон, затем посмотрел ей в глаза и улыбнулся. У него были большие зубы, казавшиеся неправдоподобно белыми на темном от загара лице и напоминавшие клыки хищника.

– Но он сказал, что не вернется. По крайней мере сегодня.

Это были последние слова Карлоса, и хорошо, что он больше ничего не говорил. Ей вовсе ни к чему слышать, как мужчины хотят ее. Это и без того очевидно. Ей было тошно слышать, как она красива.

Тошно и больно. И особенно ей не хотелось слышать их разглагольствования о любви. Она не искала любви. Во всяком случае, она не собиралась искать ее у бортового механика. Или у теннисиста-профи. Или у клубного массажиста с фигурой нордического бога и руками гипнотизера. Карлос интуитивно понял, что она предпочитает молчание, а также кое-какие другие вещи. Оружию ее тела он противопоставил оружие своего. Он был молчалив, пылок и немного груб. Это был самый лучший секс, который она имела за последние несколько месяцев, и он заставил ее забыть о той проблеме, из-за которой она отправилась на поиски Алессандро. Во всяком случае, забыть на какое-то время.

Сидя сейчас в своей комнате, Эштон вновь вспомнила жужжание моторчика фотокамеры, стоявшую на пристани женщину и ощутила прилив страха.

Она не боялась Алессандро. Во всяком случае, в связи с этим эпизодом. Вероятнее всего, муж даже не придаст ему значения. Не боялась она и обитателей Палм-Бич. Вряд ли найдется на острове мужчина или женщина, которые решатся первыми бросить в нее камень. Исключение может составить разве что ее брат Меррит. Нет, она не опасалась людей, которых знала, которые принадлежали к ее небольшому кругу, где царила взаимная терпимость. В этом мире ее семья, ее окружение, ее деньги гарантировали ей защиту. Она боялась всего остального мира.

Эштон представила, как она и Карлос будут смотреться на фотографиях. Это будет почище того мексиканского скандала с Фержи или фотографий бедняги Тедди с голой задницей, если, конечно, это была его задница. Ракурс был такой, что трудно определить. Но это уже не столь важно. Важно бросить, тень. Намекнуть. А потом пресса и публика набросятся, чтобы совсем доконать. Эштон стало не по себе. Вначале из таких людей, как Фержи, Тедди и она сама, они делают героев и героинь, завидуют и подражают им, подсматривают за ними, вторгаясь в их жизнь. А затем им надо их низвергнуть, потому что они не могут вынести, что кто-то лучше, богаче или счастливее их. Хотя, подумала Эштон, поднимая трубку, чтобы снова позвонить в отель «Бурунье», говорить о последнем применительно к ней по меньшей мере смешно.

Глава 3

Мег увидела конверт еще до того, как вошла в комнату. Кто-то подсунул его под дверь. Она нагнулась и подняла его. Конверт из веленевой бумаги казался плотным и тяжелым. Неужели Хэнк Шоу столь оперативно прислал ей приглашение? Интересно, а Эштон Кенделл не заставила его отменить приглашение?

Мег вскрыла конверт. Внутри оказался клочок бумаги отнюдь не веленевой, а вполне ординарной. Нацарапанные черными чернилами слова запрыгали перед глазами Мег.

«Звонила графиня Монтеверди. Она хочет видеть вас немедленно».

Мег некоторое время продолжала разглядывать записку. Ну конечно, предполагается, что стоит только щелкнуть пальцами и простые смертные прыгнут в яму. Это было похоже на сцену из сказки, действие которой происходит в средневековом королевстве. Или в ночном кошмаре.

Однако здесь не средневековое королевство. Это Палм-Бич в последнем десятилетии двадцатого века – крохотная полоска суши, овеянная легендами. И она, Меган Макдермот, не беззащитная подданная. Она самостоятельная, независимая женщина, имеющая репутацию подающего большие надежды фотографа. Она вовсе не собирается пускаться в бега; отчасти потому, что разозлилась. А отчасти потому, что умна. Мег инстинктивно понимала: последнее дело позволить Эштон Кенделл почувствовать собственную силу и показать, как ее боятся.

Мег вышла на террасу и, освещенная косыми лучами предвечернего солнца, стала разглядывать красочную мозаику ухоженных аллей, стараясь дышать спокойно и ровно и не думать об Эштон Кенделл.

Раздался стук в дверь; Мег подпрыгнула от неожиданности. Упражнения с дыханием придется приостановить.

Она сказала себе, что это, должно быть, горничная, которая регулярно приходит в это время суток, чтобы справиться, не нужны ли Мег полотенце или салфетки, не требуется ли убрать постель или не нуждается ли она в каких-либо других услугах. Уж не начинается ли у нее паранойя, если она способна подумать, будто Эштон Кенделл собственной персоной пожалует к ней в номер?

– Открыто! – громко сказала Мег.

Дверь распахнулась, и Эштон Кенделл, графиня Монтеверди, уверенным шагом вошла в комнату, словно она была владелицей не только этой комнаты, но всего, что находилось в поле ее зрения. Она буквально источала высокомерие и надменность.

Несмотря на овладевший Мег страх, она наметанным взглядом фотографа оценила едва ли не каждую деталь фигуры, одежды, всего облика Эштон Кенделл. Графиня была высокого роста, а благодаря безупречно прямой осанке казалась еще выше. На ней был светлый полотняный костюм. Шанель или Ла Круа, подумала Мег. Длинные ноги графини эффектно подчеркивали короткая юбка и изящные итальянские туфли-лодочки. Над ничем не украшенным воротом возносилась красивая, поистине лебединая шея. Грива густых белокурых волос была зачесана назад на французский манер. И лишь узкое продолговатое лицо (некрасивое, но симпатичное – говорили друзья; лошадиное – шепотом злорадствовали недруги) разочаровывало. Даже темные очки не спасали. И загар не мог скрыть бледности. Графиня надменным взглядом окинула комнату и, увидев на туалетном столике фотокамеру, побледнела еще больше.

На миг Мег даже стало жаль ее. Но когда Эштон Кенделл открыла рот, сочувствие Мег тут же испарилось.

– Я просила вас зайти ко мне, мисс Макдермот. Я не привыкла, чтобы меня заставляли ждать.

– Я получила ваше послание минуту назад, графиня, – сказала Мег, отступая в глубину комнаты. – И пожалуйста, – переходя на непринужденно-простодушный тон, добавила она, – называйте меня Мег. – Она уловила удивленный взгляд Эштон и поняла, что ей удалось сохранить свое достоинство.

– Я просила вас прийти ко мне, мисс Макдермот, – упрямо повторила Эштон, – поскольку полагала, что там мы могли бы поговорить более откровенно и без помех. – Она обвела взглядом комнату, словно ожидала обнаружить горничную под кроватью или электронное подслушивающее устройство в люстре.

Все это Мег показалось неестественным и нелепым, но затем она поняла, что в этом есть элемент шантажа.

– Здесь совершенно безопасно, – сказала Мег. – Прошу вас, присядьте. – Жестом она указала на два стула перед окном, выходящим в сад, и с удивлением отметила, что ее рука даже не дрожит.

После некоторого колебания Эштон направилась к окну. Она двигалась с непринужденностью женщины, которая хорошо играет в теннис, плавает и занимается другими видами спорта. Она села, положив ногу на ногу и еле заметно покачивая носком туфли, настолько незаметно, что менее наблюдательный человек на это вообще мог не обратить внимания. Однако Мег заметила и поняла, что это может означать: Эштон Кенделл не вполне владеет ситуацией и собой.

Две женщины устроились на стульях. На какое-то время воцарилось напряженное молчание. Мег подумала, что графиня срочно пересматривает план действий. Она могла бы просто потребовать снимки, но это было бы равносильно признанию.

«Людям безразлично, что делают другие люди, – сказал сегодня во время завтрака Хэнк Шоу, – до тех пор, пока они не признают сами этот факт. Сплетня – это одно, признание своей ошибки ставит их в затруднительное положение».

Эштон может пойти окольным путем. Разыграет роль графини или по крайней мере леди.

Судя по тому, как дернулись уголки губ Эштон, что должно было означать улыбку, она решила избрать второй путь. Им обоим придется играть роли леди.

Мег ответила ей довольно нервной улыбкой. Но затем она вспомнила, как графиня извивалась в лодке под незнакомцем, и ее улыбка сделалась более уверенной, Эштон не удалось своей улыбкой обезоружить Мег.

Когда Эштон наконец заговорила, голос ее звучал непринужденно, словно они вели светскую беседу на приеме с коктейлями.

– Сожалею, что не смогла ответить на ваше письмо раньше, мисс… Мег. Вы говорите, будто оказались здесь по заданию журнала. Я уверена, что вы говорили мне, какого именно, но я забыла.

– «ХЖ», – сказала Мег.

– Ах да, верно. Это один из журналов Хэнка, не так ли?

Намек на то, что Хэнк Шоу – ее союзник.

– Журнал входит в ассоциацию издательств Шоу.

– И как движется работа? Надеюсь, мои друзья оказывали вам необходимую помощь? Палм-Бич имеет свою специфику в этом плане, если вы заметили. Если вы понравитесь людям, они все для вас сделают. Если же нет, – графиня пожала плечами, – тут уж ничего не поделаешь.

– Некоторые откликнулись, – сказала Мег. Она хотела было добавить, что Хэнк Шоу обещал побудить своих знакомых стать более отзывчивыми, но потом подумала, что уловка не сработает. Она называла его мистер Шоу. Эштон Кенделл – просто Хэнк. Разница говорила о многом.

– Конечно, вы должны посмотреть на все с нашей точки зрения. Помните слова Энди Уорхола о том, что всякий может стать знаменитым на пятнадцать минут?

Мег сказала, что помнит.

– Да, разумеется, все это знают. – Нотка презрения в голосе Эштон была настолько слабенькой, что, если бы Мег не пыталась ее уловить, она бы ее не заметила. – Да, оказаться знаменитым на пятнадцать минут, возможно, и соблазнительно, но жить всю жизнь в круглом аквариуме, пожалуй, слишком утомительно.

– Могу себе представить, – согласилась Мег.

– Поэтому, смею вас уверить, я понимаю тех людей нашего круга, которые сторонятся людей вроде вас. Нет, не вас персонально, – поспешила уточнить Эштон, – а людей вашей профессии. Позвольте рассказать вам одну историю, Мег. – Эштон приподняла вверх подбородок, как бы пытаясь что-то восстановить в памяти. – Я не задерживаю вас?

Мег сказала, что нет.

– Хорошо. Это история об одном англичанине, который приехал в Палм-Бич несколько сезонов назад. Во всяком случае, он называл себя англичанином, мелким дворянином, хотя акцент у него был чисто австралийский. Тем не менее держаться он умел, разбирался в винах, обыгрывал всех в поло, умел красиво проигрывать в карты. Люди приняли его. Пришельцы, то есть люди извне, да ещё с такими талантами, всегда пользуются спросом. Его многие приглашали, и он всюду был желанным гостем. Тем не менее как-то он совершил faux pas <«ложный шаг», опрометчивый поступок (фр.)>. Однажды его застали в постели с дочками-близнецами одного из наших ведущих спортсменок И застал его сам спортсмен. Проблема заключалась в том, что девочкам было всего по четырнадцать, самое большее – по пятнадцать лет. Что поделаешь, подобные вещи иногда случаются, и люди готовы были простить его и забыть о случившемся. Как я уже сказала, шарма ему было не занимать, к тому же он не сделал ничего такого, чего не совершила по крайней мере половина тех людей, которые о нем сплетничали. Но затем случилось нечто более серьезное. Никто не знал происхождения его денег, но так или иначе они у него иссякли. Он продолжал проигрывать в карты, хотя теперь и не столь красиво. Его картежные долги росли. Поползли новые слухи. Но этот человек проявил предприимчивость, даже слишком большую предприимчивость.

Мег заметила, что нога графини перестала двигаться. Означало ли это, что Эштон Кенделл обрела уверенность, или она просто сконцентрировалась на рассказе?

– Похоже, – продолжила графиня, – герой моей истории сделал снимки, компрометирующие девочек-близнецов. И он предложил их – естественно, за определенную сумму – одной газетке, которая специализируется на подобных вещах. Я думаю, вам хорошо известны такие издания, – добавила она с едва уловимой ноткой презрения. – Но затем произошло самое странное. Однажды ночью, как раз в то время, когда поползли слухи о компрометирующих фотографиях девочек, полиция остановила этого человека за превышение скорости. И как вы думаете, что они нашли в его машине? Наркотики. Огромное количество наркотиков. Удивительное совпадение, не правда ли? Остановили обыкновенного водителя за незначительное нарушение правил дорожного движения, а поймали крупного воротилу наркобизнеса. Вы можете себе это представить?

Разумеется, Мег могла это представить. Она могла представить себе и телефонный звонок спортсмена из Палм-Бич шефу полиции, и то, как пакеты и склянки перекочевали от офицера полиции в машину несчастного, и щедрое пожертвование безупречного отца близнецов полицейской ассоциации.

– С тех пор об этом человеке никто ничего не слышал, – возобновила рассказ графиня. – Что касается девочек, то малышки выросли и вполне счастливы. Как видите, Мег, в Палм-Бич никого не интересует, чем занимаются другие люди, если они занимаются этим тихо. Грех заключается в предании своей деятельности гласности. Этого мы никогда не прощаем. Никогда не прощаем и никогда не забываем.

Графиня встала и стала разглаживать льняную юбку, хотя Мег не заметила ни единой складки. Это как бы поднимало ее над простыми смертными, Юбка же Мег выглядела так, словно она спала в ней. Подобное сравнение рассердило Мег. А может, причиной раздражения стала рассказанная графиней история. Мег не нравилось, когда ей угрожают. Она встала и посмотрела Эштон в лицо:

– Весьма интересная история, графиня, но вы не учли одной детали: я не занимаюсь шантажом.

При слове «шантаж» лицо Эштон, несмотря на загар, снова стало мертвенно-бледным, однако когда она заговорила, голос ее звучал вкрадчиво и тихо, словно долетающий до террасы бриз.

– Вы? Я и не знала, что мы говорим о вас, Мег. Я просто поведала вам историю, ставшую своего рода фольклором Палм-Бич. Я полагала, это будет вам полезно, имея в виду ваше задание. Какое отношение к этому может иметь ваша просьба сфотографировать меня и мой дом, отразить в ваших репортажах настоящий Палм-Бич? Впрочем, я несколько разболталась и забыла сказать вам о причине моего визита. Я решила согласиться на вашу просьбу. Я попозирую для вас и позволю вам сфотографировать мой дом.

Мег ожидала угроз, оскорблений и каких-нибудь гадких трюков. Она ожидала всего, кроме подкупа, и предложение Эштон Кенделл настолько застигло ее врасплох, что Мег некоторое время не знала, как ответить. Пауза, как она позже сообразила, вновь и вновь возвращаясь к мысли об этом, сработала в ее пользу. Графиня решила, что Мег хочет большего.

– О, – встрепенулась Эштон, – есть еще одна вещь. Надеюсь, вы слышали о Фонде Кенделлов на благо планеты?

Разумеется, Мег слышала о нем. Это была гуманитарная организация, занимающаяся защитой окружающей среды. Более конформистская, чем Гринпис, более привилегированная, чем «Сьерра-клуб», эта благотворительная организация была своеобразной визитной карточкой Палм-Бич. Ее поддерживал Ал Гор, в фонд вносил деньги Роберт Редфорд… Мег где-то читала, что Хэнк Шоу внес в фонд пятнадцать миллионов долларов. Однако несмотря на поддержку столь знаменитых и влиятельных людей, Фонд Кенделлов оставался, как о том говорило и его название, большой семейной организацией. Дела в нем вел Меррит Кенделл, брат графини. Сама графиня председательствовала на заседаниях правления. Другие Кенделлы были в фонде директорами.

– В следующем году мы отметим пятнадцатую годовщину со дня основания фонда, – продолжала графиня. – Мой отец основал его, когда еще никто не слышал о движении в защиту экологии. Излишне говорить, что будет большой праздник. Нам понадобится официальный фотограф. Кто-то должен делать снимки на ежегодном балу и различного рода встречах и завтраках. Я думала, что вы как раз тот фотограф, который нам нужен. Если, конечно, вас это интересует.

На сей раз Мег была не просто удивлена, а ошеломлена. Однако она нашла в себе силы подать голос.

– Меня это интересует, – сказала она ровным тоном, хотя готова была запрыгать от радости и восторга.

– Хорошо, – проговорила графиня и направилась к дверям. Перед самым порогом она остановилась и обернулась, словно вдруг что-то вспомнив. – Да, вот еще что. Я хотела бы увидеть образцы ваших работ, чтобы показать их остальным членам правления.

– Конечно, – ответила Мег. – Я пришлю их вам. Графиня недовольно поджала губы.

– Разве у вас нет ничего с собой? Я сгораю от нетерпения увидеть их как можно скорее.

– Да, пожалуйста, – сказала Мег и подошла к письменному столу, где находились папки с ее работами для показа потенциальным редакторам и клиентам. Взяв одну из них, она протянула папку графине.

Эштон посмотрела на папку, затем подняла глаза на Мег. Она была в темных очках, но даже сквозь них Мег уловила стальной блеск ее глаз.

– Это все, конечно, мило и интересно, но я надеялась увидеть что-нибудь… ну, посвежее. Что-нибудь из ваших самых последних работ. Возможно, что-нибудь такое, что еще никто не видел.

Мег встретила взгляд Эштон. Обе женщины не произнесли ни слова, но мозг Мег лихорадочно работал. Она никогда не пустит в ход снимки того, что происходило в лодке. Они в общем-то даже были ей не нужны. Но это была ее работа, а работа для нее священна. Она может уничтожить пленку сама, но никому другому делать это не позволит.

Графиня будто бы невзначай бросила взгляд на лежащую на столе фотокамеру, хотя и до этого украдкой посматривала на нее с того самого мгновения, как вошла в комнату.

– Могу поклясться, что последние снимки – это как раз то, что я хотела бы увидеть.

Мег заколебалась. Она в самом деле хотела получить работу. Но не такой ценой.

– Снимки, которые я сегодня сделала, будут, вам не интересны, графиня. Это чисто художественные работы. Пейзажи и морские виды. Вы ведь знаете, – добавила она с самоуничижительной улыбкой, – фотограф постоянно хочет поймать необычную игру света.

– Но это как раз то, что я хотела увидеть! Нечто такое, что способно продемонстрировать вашу разносторонность! У меня есть идея. Почему бы вам не отдать мне пленку, а я позабочусь, чтобы ее проявили.

Мег пришла в ужас. Это все равно что отдать своего ребенка на воспитание кому-то чужому. Или даже убить его.

– На этой пленке нет ничего такого, что стоило бы вашего внимания, графиня.

– Но откуда вам знать? – упорствовала Эштон. – Ведь вы еще даже не проявили ее!

– Дело в том, – не уступающим по твердости голосом сказала Мег, – что я профессиональный фотограф. Мой глаз – это мой объектив. Мне даже не надо проявлять. Я знаю, каким получится кадр, уже тогда, когда щелкаю затвором. Пленка, которую я сняла сегодня, не относится к числу моих лучших работ. Одним словом, на ней нет ничего такого, что стоило бы показать.

– Однако… – начала Эштон.

– Поверьте мне на слово, графиня. В конце концов, я дорожу своей репутацией.

Глава 4

Эштон нужно было выпить. Выпить еще раз, поскольку та доза, которую она приняла уходя из дома, перестала оказывать действие. Она могла бы пойти домой, но ей было тошно оставаться одной. Ей был невыносим звук собственных шагов в пустынных комнатах, звук ее голоса, который становился резким и визгливым, когда рядом не было никого, кроме слуг. Она была слишком взвинчена, чтобы оставаться одной. Ей нужны были знакомые лица, беседа, водка с тоником – и, возможно, не один раз. Ей нужно было отвлечься от впечатлений дня. Ее интересовал вопрос, куда пропал Алессандро, и она направила Эстона Мартона в «Морской клуб».

Эштон говорила себе, что не будет об этом думать, однако не могла думать ни о чем другом. Она так и не получила пленку. У нее было лишь слово этой женщины. Слово фотографа, о Господи!

Но что еще она могла сделать? Самое главное – ни в чем не признаваться, чтобы не закрутилось дело. Эти люди одинаковы. Они готовы на все ради сенсации.

Правда, Мег Макдермот не была похожа на других. В ней было что-то необычное, она держалась с достоинством, как если бы ее оскорбили. Возможно, она не лгала. Возможно, она и в самом деле хотела сделать снимки моря и ландшафта и случайно сфотографировала Эштон и Карлоса. Мег выглядела удивленной, когда отвела фотокамеру от лица, в этом не было сомнений. И возможно, она не собирается использовать снимки. Тем более сейчас, когда для этого у нее почти не осталось стимула.

А может, она лгунья, шантажистка, да еще и воровка в придачу, как и вся эта братия. Эштон не была в этом уверена. Но одно она знала наверняка: охотиться за фотографиями, выпрашивать их и предлагать за них деньги – все это может привести к катастрофе. До тех пор, пока никто не упомянул о снимках, они как бы не существуют.

За столиками под полотняными зонтиками, расположенными вокруг бассейна, устроились десятка полтора людей. Алессандро сидел один, листая журнал о моторных лодках, и подошедшую Эштон не видел. Она стояла чуть поодаль и незаметно наблюдала за ним. Сегодня он выглядел превосходно. Белая тенниска облегала его торс, обрисовывая тугие мышцы. Он был невысок – всего пять футов семь дюймов и, стало быть, на добрых три дюйма ниже ее, однако поддерживал себя в великолепной форме. Темные солнцезащитные очки, которые носят летчики, подчеркивали выразительность и красоту орлиного носа и челюсти, но скрывали его черные глаза. В этом заключалась вся ирония. Алессандро считал, что у него красивые глаза. Почему бы и нет? В течение многих лет женщины постоянно говорили ему об этом. «Ах эти ресницы! – повторяли одни. – Можно убить за такие ресницы». «Альковные глаза, возбуждающий взгляд», – ворковали другие. Эштон поражало, что, как ни странно, ни одна из женщин не заметила в глазах Алессандро то, что заметила она. Глаза Алессандро были безжизненными. В них не отражалось никаких эмоций – ни жалости, ни любви, ни даже ненависти. Была лишь пустота, нечто вроде черной дыры.

Он поднял взгляд от журнала, увидел Эштон и лениво махнул ей. Она также помахала рукой и направилась к нему.

Он встал, когда Эштон подошла, отодвинул для нее стул и спросил, что она будет пить. Да, этого у него не отнимешь. У Алессандро приятные манеры. Она ни на минуту не сомневалась, что добрую часть дня он провел в постели другой женщины, но сторонний наблюдатель решил бы, что он весь день с нетерпением ожидал Эштон и до смерти счастлив оттого, что она наконец появилась. Что ж, она должна быть благодарна за это. Эштон вспомнила, как пьяный баронет, за которого вышла замуж бедняжка Дафна Дэнкуорт, по системе общественного оповещения во время игры в поло сообщил доброй половине Палм-Бич все о сексуальных наклонностях Дафны и о ее анатомических изъянах. Неудивительно, что бедняжка Дафна переключила свой интерес с дворянина на менее лощеного любовника. Что бы ни происходило у них, когда они были наедине, на людях Алессандро вел себя благородно.

Официант принес спиртное для Эштон и Алессандро. Она сделала глоток, и пока ледяная жидкость двигалась по пищеводу, почувствовала, как у нее расслабляются мышцы. Однако беспокойные мысли не покидали ее. Может быть, эта женщина не лжет. Может быть, она заслуживает доверия. Как бы Эштон хотела поговорить с кем-то об этом. Хотела бы рассказать Алессандро эту абсурдную историю. Он по крайней мере понял бы ее страхи; Если любви между ними было мало, то взгляды на многие вещи у них совпадали. Оба знали, что такое пребывать в изоляции – он из-за своего титула, она из-за своих денег.

Оба знали, каково не доверять людям, потому что те всегда чего-то хотели от них. И оба знали, что это такое – выставить, словно грязное белье, свою жизнь напоказ всему миру.

Все, даже их болезнь и смерть, служило товаром, который можно продать и растиражировать. Когда у матери Алессандро была обнаружена болезнь Альцгеймера, семья просила лишь о том, чтобы старушке позволили провести последние дни в уединении и дали спокойно умереть. Однако фотографы установили камеры на стенах виллы, чтобы делать снимки легендарной красавицы, впавшей в старческое слабоумие, а репортеры подкупили слуг, чтобы узнавать подробности о ее бедственном состоянии. Алессандро было известно, что это такое, когда твоя трагедия выставляется на всеобщее обозрение.

Только он не увидит в эпизоде с Карлосом трагедии. Он увидит в этом забавный случай. И станет распространяться о предательстве, возмездии и демонстрировать благородное негодование. Пока она не выпишет ему чек еще на одну моторную лодку. Нет, пусть уж все останется в тайне. Это будет ее секрет, ее и еще той женщины-фотографа.

Эштон сидела напротив Алессандро и разглядывала его. Глаза мужа за темными очками находились в постоянном движении. Он переводил взгляд с одного человека на другого, задерживая его преимущественно на женщинах. Вероятно, ее муж переспал с половиной из них, может, и больше, однако не потерял к ним интереса. Он любил повторять, что любовницы всегда оставались для него друзьями. Впрочем, Эштон знала, что Алессандро тянул женщин к себе в постель по разным причинам: кого-то – из уважения к давнему прошлому; кого-то – лишь для того, чтобы убедиться, что у нее не погас пыл; кого-то – просто потому, что женщина выглядела одинокой и несчастной и он хотел ее приободрить. Похоже, ему нравилось быть своего рода сексуальным Робин Гудом, хотя порой Эштон думала, что Алессандро – это всего лишь мужчина-коротышка с наполеоновским комплексом.

Она проследила за его взглядом и увидела молодую женщину, сидящую за одним столом с двумя другими женщинами постарше.

– Тиффани Кинг выходит в люди, – заметила Эштон. – Следующим ее шагом будет компания, цель которой утвердиться в свете.

– Этого она никогда не добьется. По крайней мере до тех пор, пока у меня есть возможность опустить черный шар. Чего стоит одна ее вульгарная семья, которая скрывается где-то в Техасе! А этот дом – помесь Диснейленда с итальянским палаццо! И к тому же имя! Тиффани! Ты можешь себе представить, чтобы итальянцы давали своим дочерям имя Гуччи, или французы – Гермес? Твои соотечественники способны сделать из себя посмешище, mio tesoro <мое сокровище (ит.)>.

Эштон было известно, что ее муж весьма невысокого мнения об американцах, и она не собиралась вступать с ним в спор по этому поводу, тем более что его взгляд двинулся дальше и остановился на двух женщинах, сидевших за другим столиком. Одна из них была женой ее брата Меррита, и хотя ее полное имя было Кимберли, все называли ее Кики. Другую женщину, Черити Остин, все звали Сеси.

– Порой, – сказал задумчиво Алессандро, – я завидую твоему брату.

– Завидуешь? – удивленно переспросила Эштон. – Ты всегда говорил, что Кики напоминает необузданную лошадь.

– Ага, стало быть, она столь же горяча!

Эштон попыталась найти скрытый смысл в его реплике. Не намекал ли он на то, что она, Эштон, не только некрасива, но к тому же инертна в сексуальном отношении? Однако Эштон знала: важно не дать ему понять, что он уязвил ее. Если Алессандро это поймет, преимущество окажется на его стороне и он разовьет его.

– Прости, дорогая, что это не относится к тебе. Все знают, что Кики и Сеси удивительно верны. – Он повернулся к ней, на его лице появилась озорная улыбка. – Ты никогда не слышала о сандвиче, tesoro?

Разумеется, Эштон слышала, потому что несколько лет назад Кики и Сеси сделали ей подобное предложение.

– Тебе это понравится, – пообещали они, однако ошиблись. Ей это не понравилось. По крайней мере не в такой степени – мужчин она любила больше.

К Кики подбежал маленький мальчик. У племянника Эштон, которого звали Грэм, было лицо боттичеллевского ангела и манеры чертенка. Эштон увидела, как он что-то сказал матери. Кики попыталась было сделать строгое лицо, но затем рассмеялась. Можно что угодно говорить о Кики – люди болтали всякое и о ней, и о Сеси, и о них двоих вместе, – но матерью она была потрясающей. Без преувеличения, она принадлежала к немногим женщинам, которые по-настоящему любят детей.

– А это, – сказал Алессандро, когда Кики взъерошила белокурые волосы Грэма, – еще одна вещь, из-за которой я завидую твоему брату Мерриту.

Это была не просто случайно оброненная фраза, которую можно принимать, а можно и не принимать за оскорбление. Это был удар, рассчитанный и глубокий, прямо в сердце. Подобные фразы всегда глубоко задевали Эштон, ибо подразумевалось, что она не полноценная женщина, какие бы слова доктор ни говорил ей сегодня утром. Она не в состоянии сделать то, что большинство женщин делают, даже не задумываясь об этом. Она не способна зачать. Во всяком случае, ей это никогда не удавалось. Если не считать одного случая. Но Алессандро не знает об этом. Она никогда ему не говорила. И не скажет никому. Она была уверена в этом. Кенделлы зря не болтают.

Алессандро медленно повернул голову и вновь посмотрел на нее.

– Ты не плачешь за своими черными очками, tesoro? He собираешься устроить мне сцену?

Эштон закусила губу, чтобы остановить слезы, которые уже были на подходе.

Он потянулся и похлопал ее по руке.

– Вот и хорошо. В конце концов, ты графиня Монтеверди. Даже если не в состоянии родить ребенка, который мог бы носить мою фамилию.

Хэнк Шоу редко ходил в «Морской клуб». Когда-то он потратил несколько лет, пытаясь проникнуть в него, заискивал перед покойным тестем, общался с нужными людьми, делал благотворительные взносы в их фонды, сносил пренебрежительное отношение и оскорбления. Не один раз он в ярости хлопал дверью, подслушав сказанные в его адрес слова: «ННКД – не нашего круга, дорогая». Самое смешное заключалось в том, что женщины, которые называли его ННКД в присутствии своих друзей, считали, что он вполне их круга, когда оставались с ним наедине. Несколько женщин, сидящих сейчас возле бассейна, подтвердили это, снизойдя до посещения его спальни.

Хэнк Шоу еще раз окинул взглядом террасу. К числу тех женщин не относилась Эштон Кенделл. Она и наедине с ним оставалась столь же холодной, как и на публике. Не меняло дела даже то, что он входил вправление ее семейного фонда и пожертвовал пятнадцать миллионов долларов. И то, что он неоднократно использовал всю мощь своей империи СМИ, чтобы замять очередной скандал вокруг ее кузена Спенсера. Однажды это был иск о признании отцовства со стороны пятнадцатилетней девушки, хотя, если быть справедливым по отношению к Спенсеру, девица выглядела гораздо старше. Потом он отравился слишком большой дозой наркотиков в Саут-Бич-клубе. Однако вмешательство Хэнка не произвело впечатления на Эштон. Естественно, это не могло не вызывать у него досады.

Что толку говорить себе, что ему понятна причина такого поведения графини. Он не был человеком ее круга. И не был ее наемником. Он был чем-то средним, новой породой, которую она не понимала и которой не могла управлять. Хэнк знал: ее пугало именно это, однако легче от этого не было!

Не помогало Хэнку и напоминание о том, что она некрасива, что он укладывал в постель десятки прекраснейших женщин и даже был женат на красавице. Однако ни одна из этих женщин не обладала таким изяществом, таким лоском, которые были выпестованы не одним поколением людей, обладающих деньгами и властью. Даже бывшая жена Хэнка не могла соперничать с Эштон Кенделл в этом отношении. Что бы ни говорил он о старых и новых деньгах, разница все-таки была. Сейчас Шоу имел деньги, власть, возможности, однако понимал, что от него бессмысленно требовать лоска. Его дети будут уже другими, если, конечно, у них будет достойная мать.

– Твой не слишком тайный воздыхатель снова не спускает с тебя глаз, – сказал Алессандро.

Эштон сумела взять себя в руки и, проследив за взглядом мужа, увидела сидящего в одиночестве за столиком Хэнка Шоу. Алессандро был прав: Хэнк Шоу упорно смотрел на нее, и Эштон с трудом удержалась от того, чтобы не поежиться под его взглядом. Она уже не в первый раз чувствовала себя неловко. И не могла понять причины, потому что обычно ей нравилось, когда мужчины пялились на нее или по крайней мере на ее тело. Это давало ей ощущение силы. Она вспомнила, как приятно было чувствовать на себе жаркий взгляд Карлоса этим утром. Сейчас все было по-другому, потому что во взгляде Хэнка Шоу было не просто плотское желание. В нем таилось нечто другое, проникавшее в самую ее душу. Хэнк Шоу хотел не просто ее тела, и это пугало Эштон.

Даже когда она подняла голову и встретилась с ним взглядом, он продолжал смотреть на нее. Просто невозможный человек! Эштон коротко кивнула. Он широко улыбнулся, и в его улыбке ощущалось какое-то торжество. Волна озноба пробежала по спине Эштон, хотя солнце жарило вовсю.

– Ну вот, ты своего добилась, – сказал Алессандро. – Он идет сюда.

Инстинкт подсказывал Эштон, что нужно бежать, но, конечно же, она осталась на месте. Как допустили этого человека в клуб? Он вульгарен и бесцеремонен, а его деньги были настолько новыми, что Меррит как-то предположил наличие у него в подвале пресса для их печатания. Эштон вдруг по-новому оценила эту мысль. Хэнк Шоу в самом деле имеет такой пресс – в виде прессы. Он владел не только «ХЖ», но, вероятно, и всеми другими журналами, в которых может работать фотограф.

Ей следует поговорить с Шоу. Она не собирается ничего ему объяснять. Не станет распространяться о причинах. Она лишь скажет, что хочет, чтобы отменили задание этой женщине-фотографу, изгнали ее из города и дискредитировали. Пока она не готова к этому, но обязательно так и сделает.

Эштон наблюдала, как Шоу приближается к их столику.

– Хэнк, – сказала она, когда Шоу оказался рядом, хотя обычно не называла его по имени. На заседаниях совета она называла его «мистер Шоу», если ей приходилось к нему обращаться. Во всех других случаях она вообще старалась с ним не разговаривать. Сейчас же Эштон своим красивым голосом произнесла его имя и протянула холеную руку с безупречным маникюром. – Алессандро и я говорили сейчас о том, что мы редко видимся с вами. Вы не присоединитесь к нам, чтобы чего-нибудь выпить?

Она продолжала смотреть на Шоу, хотя краем глаза уловила удивление на лице Алессандро. Он самонадеянно думает, что знает о ней все, знает все ее слабости, опасения и тайные желания, знает, как уколоть ее и как соблазнить, но сейчас ей удалось поразить его. Только ради одного этого стоило оказать любезность Хэнку Шоу.

– Что происходит, tesoro?

Эштон смотрела на дорогу перед собой, но чувствовала, как Алессандро наваливается на нее. Он оставил свою машину в клубе и сказал, что поедет домой вместе с ней. Это было странно уже само по себе. Алессандро терпеть не мог, когда она вела машину, почему-то чувствуя себя при этом оскорбленным.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Эштон, хотя отлично понимала, о чем говорил Алессандро.

– Я имею в виду… – сказал он, играя прядью волос у нее на затылке, – с чего это ты вдруг стала такой любезной с Хэнком Шоу?

– Я просто была вежливой.

– Какой никогда не была по отношению к нему раньше. – Его рука стала легонько поглаживать ее плечо.

– Тебе вряд ли следует ревновать, – перевела она разговор в шутливую плоскость. – К Хэнку Шоу в особенности.

Его рука дотянулась до воротника жакета и расстегнула две верхние пуговицы.

– Я не ревную, tesoro. Я заинтригован. – Рука Алессандро скользнула под жакет. На Эштон не было лифчика, и его ладонь накрыла грудь, которой стало от этого тепло. – Обычно ты бываешь груба с ним, – добавил он, легонько поглаживая грудь жены пальцами. – А сегодня ты была само очарование.

– Ты это просто вообразил. – Интересно, замечает ли он, что у нее прерывается дыхание. Уже давно его руки не оказывали на Эштон такого воздействия. Впрочем, он уже давно не проявлял к ней настоящего интереса. Обычно Алессандро приближался к ней по обязанности или, хуже того, чтобы объяснить очередной проступок. Но сейчас не было ни того, ни другого. Он внезапно оказался заинтригованным. И все из-за того, что она была любезной с Хэнком Шоу.

– Я знаю, как работает твой ум. И твое тело. – Левой рукой Алессандро продолжал мять ей грудь. Одновременно его правая рука заползла ей под юбку и скользнула между ног. – Он не может интересовать тебя как мужчина. Стало быть, тебе нужна какая-то услуга с его стороны.

Пальцы Алессандро забрались под ажурные трусики и стали играть с завитками волос. Обе его руки двигались одновременно, и Эштон почувствовала легкое головокружение.

Она сделала попытку засмеяться, но вместо этого из груди вырвался вздох. Нужно остановить машину, пока она окончательно не потеряла контроль над собой.

– Не останавливайся, – хрипло проговорил Алессандро.

Меньше всего ей хотелось сейчас продолжать езду, но она знала, что если остановится, то Алессандро прекратит игру. Она нажала на акселератор. Машина снова набрала скорость.

– Так-то лучше, – шепотом сказал Алессандро. Его пальцы работали все энергичнее, и она развела ноги, отдаваясь возрастающему сладострастному ощущению. Мир закружился вокруг нее…

Когда Эштон свернула на подъездную аллею, она испытывала удивительную слабость. Что касается Алессандро, то он полностью владел собой.

Он медленно вышел из машины, обошел ее и галантно открыл дверцу. Эштон подняла глаза на мужа. Его рот скривился в полунасмешливой, понимающей улыбке. Алессандро играл в свою любимую игру и выиграл. Интересно, есть ли на свете такой мужчина, для которого секс не является видом спорта, где можно продемонстрировать силу? Ей вдруг вспомнился Хэнк Шоу, сидевший за их столиком полтора часа назад. С Хэнком Шоу все было бы даже хуже, чем с другими. Ей показалось, что она слышит его победные крики после завершения любовной игры.

Эта мысль принесла некоторое успокоение. Эштон также улыбнулась Алессандро. Она вышла из машины и направилась к дому, чувствуя, что ноги у нее сделались ватными.

Эштон поднялась на второй этаж и через зал направилась в их комнаты. Она слышала, что Алессандро следует за ней по пятам. В спальне Эштон расстегнула жакет, и он упал к ее ногам. У входа в ванную она сбросила туфли, выскользнула из юбки и одним движением сняла трусики. Она не повернулась в сторону Алессандро, но ощущала на себе его взгляд. Отворив стеклянную дверь, Эштон встала под душ. Она закрыла глаза. Теплые струи ласкали тело. Она предвкушала нежные прикосновения Алессандро, который станет намыливать ее. Дверь снова открылась, и Эштон почувствовала, что за спиной стоит Алессандро. Он пытался демонстрировать неторопливость, хотя Эштон ощущала его возбуждение.

Алессандро взял в руки мыло и стал ее намыливать. Его руки двигались по всему телу Эштон. Он делал это умело и нежно. Он знал женщин и все их секреты, и даже если не любил их, то ему нравилось доставлять им удовольствие. Его руки медленно и возбуждающе скользили по телу, ласкали самые интимные и чувствительные места. Затем в действие вступал его рот. Подведя ее почти к самому пику наслаждения, он отступал, затем снова начинал сладостную пытку руками и ртом. Эштон хотелось кричать от неутоленного желания. А когда он прямо под душем вошел в нее, она и в самом деле закричала, сразу испытав ни с чем не сравнимое, головокружительное наслаждение.

Они сидели на примыкающей к спальне просторной террасе, уставленной горшками с розовой геранью, смотрели на банановые пальмы и апельсиновые деревья в саду, за которыми проглядывала бирюзовая гладь бассейна, на освещенные солнцем башни на берегу озера Уорт. Они оба были в махровых халатах. Алессандро налил в бокалы вино. Эштон ощущала легкое гудение во всем теле – воздействие алкоголя и последствие секса. Она не могла припомнить, когда им было так хорошо вдвоем. На время она даже забыла, до какой степени семейство Монтеверди нуждалось в деньгах и как ее семейство мечтало о титуле. Все это вдруг оказалось в прошлом, и впервые за многие годы, а может, и вообще впервые Алессандро стал ей близок.

Словно прочитав ее мысли или по крайней мере что-то почувствовав, Алессандро потянулся через стол и ладонью накрыл ее руки.

– Мы можем опоздать, – сказала она.

– Вполне, – согласился он.

– Это будет страшно невежливо с нашей стороны.

– Да, конечно, – сказал он и потянулся.

Эштон чувствовала, как между ними пробегают токи удовлетворенности. Возможно, это и толкнуло ее на то, чтобы все сказать Алессандро. Она не собиралась делать это сегодня, несмотря на слова доктора о том, как важно не терять времени. Но сейчас Эштон испытывала необыкновенное расположение к мужу и убедила себя в том, что на сей раз он поймет и будет благоразумным.

– Дорогой мой, я ходила к доктору на прошлой неделе, – начала Эштон.

– Ммм… – Это было похоже на мурлыканье. Он чувствовал себя умиротворенным. Они оба были умиротворенными.

– Он сказал, что ничего не обнаружил. Абсолютно ничего.

Снова последовало удовлетворенное мурлыканье.

– Поэтому он считает, что теперь тебе нужно пройти обследование.

Алессандро вскочил на ноги так резко, что металлический стул опрокинулся и при падении разбил кашпо у него за спиной.

– Мы ведь раз и навсегда договорились об этом! – Он сунул кулаки в карманы халата и подошел к перилам. Эштон могла бы даже глядя на его спину догадаться, в какой ярости он сейчас пребывает, однако она еще не вышла из состояния эйфории.

Она встала и подняла стул. Затем подошла к мужу и положила руку ему на плечо.

– Всего лишь какие-то совсем пустячные тесты, – тихо сказала Эштон.

Он пожал плечами:

– Я не нуждаюсь ни в каких тестах. Со мной все в полном порядке.

– Не стоит видеть в этом что-то унизительное, Алессандро. Ведь сейчас не средние века. Современная медицина творит чудеса. Никто не подвергает сомнению твои мужские достоинства, дорогой. Просто…

Он резко повернулся. Нет, сейчас глаза его никак нельзя было назвать безжизненными – даже в сгущающихся сумерках в них можно было прочитать ненависть.

– Довольно об этом! И не стоит перекладывать свою вину на меня! Я не отношусь к числу мужчин, которые не могут иметь детей! – Он шагнул к ней. – Знаешь ли ты, сколько я оплатил абортов? Знаешь ли, сколько женщин приходили ко мне и заявляли, что у них будет от меня ребенок? – Слова его падали как тяжелые удары, – Может, ты мне не веришь? Хочешь доказательств? Хорошо, я представлю тебе доказательства.

Он метнулся мимо нее в спальню, с шумом выдвинул ящик ночного столика и стал рыться в нем. Эштон вдруг обожгла мысль, уж не ищет ли он пистолет, о существовании которого она не подозревала. Когда Алессандро повернулся, она увидела какой-то листок в его руке. Он вышел на террасу и швырнул листок Эштон. Это оказалась поздравительная рождественская открытка – обычная безвкусная открытка с изображением мужчины, женщины и троих детей. Эштон не могла представить, для чего в ящике ночного столика лежит эта открытка двухмесячной давности, хотя в мужчине она узнала приятеля Алессандро, гонщика, попавшего в аварию год назад. Алессандро настоял тогда, чтобы медицинские счета были оплачены им, а точнее, ею.

– Ты это видишь? – Он ткнул открытку ей в лицо, и Эштон вдруг поняла, почему эта открытка находится в ящике стола. Волна озноба пробежала по ее телу, и Эштон плотнее запахнула халат.

– Ты видишь этого малыша на снимке?! – заорал Алессандро. – Ты только присмотрись к нему! Может, не замечаешь сходства?

Она посмотрела на фотографию мальчика и почувствовала, что изображение расплывается, поскольку на ее глаза навернулись слезы. Она знала о его женщинах. Но то были просто женщины. Десятки, а может, и больше. Женщины абстрактные, лишенные индивидуальности. Они были всего лишь игрушками эгоистичного, жадного ребенка. А вот другой ребенок, ребенок вполне реальный – это совсем другое дело.

Она не без труда сфокусировала взгляд на мальчике. Возможно, в нем и в самом деле было что-то от Алессандро. Черноволосый мальчонка с глубоко посаженными глазами и густыми ресницами. Его глаза похожи на глаза Алессандро. Эштон посмотрела на мужчину на фото. Глаза мальчика могли быть похожи и на глаза этого мужчины. Возможно, они так никогда и не узнают наверняка, чей он сын, но достаточно и простого предположения.

Алессандро выхватил открытку из рук Эштон.

– И больше не говори мне о своей медицине, докторах и обследованиях! – Голос его звенел от ярости. – Моя беда, что я женился на женщине, которая вовсе и не женщина! И титул перейдет к детям моего брата!

– Так не будет! – возразила она. – Не должно быть!

Он вскинул вверх руки. Эштон видела, что он дрожит от ярости.

– Не надо добавлять всякие дурацкие оскорбления к той ране, которую ты мне нанесла! – выкрикнул он, задыхаясь от гнева.

Казалось, в воздухе того и гляди раздастся треск от напряжения, возникшего между ними. Эштон слышала собственное тяжелое, прерывистое дыхание и ждала, что сейчас Алессандро ударит ее: Но его руки бессильно опустились вниз, он повернулся и, не глядя на нее, пошел прочь.

Эштон осталась на террасе. Небо потемнело, воздух сделался прохладным, и, дрожа от озноба, она еще плотнее закуталась в халат. Она слышала, как Алессандро хлопнул дверью, ведущей в гардеробную. Через несколько минут хлопнула другая дверь, и до Эштон долетел топот кожаных ботинок по мраморной лестнице. А еще через пару минут послышался рев двигателя, и колеса машины зашуршали по гравию подъездной аллеи.

Эштон подняла наполненный до половины бокал и залпом проглотила его содержимое. Затем некоторое время сидела молча, вспоминая, как ей когда-то нравился открывающийся отсюда вид.

Она влюбилась в это место в первую же минуту, как только увидела его. Тогда дом был в ужасном состояний, но Эштон сразу оценила потенциал поместья с пятью спальнями и шестью ваннами в доме, с коттеджем для гостей и еще одним – для прислуги. В каждой спальне был камин. Жилые комнаты, обеденный зал и библиотека выходили в просторный холл с каменным полом и обшитыми деревянными панелями стенами. Эштон вставила новые итальянские окна и привезла панели из палаццо покойной тети Алессандро.

Она отделала гостиную вощеным мебельным ситцем и позаботилась об установке пары стеклянных канделябров. Мебель в библиотеке была обита кожей, а шкафы, сработанные еще в восемнадцатом веке, были заставлены книгами в тисненых переплетах. Эштон подозревала, что книги эти никем и никогда не читались. Обеденный зал вмещал тридцать человек. Куда ни бросишь взгляд, везде можно было увидеть антикварные произведения искусства из палаццо семейства Монтеверди во Флоренции, а цветущие орхидеи придавали ему особый южный колорит.

Было тяжело вспоминать, сколько надежд она связывала с этим домом, сколько любви вложила в собирание и размещение сокровищ, и осознавать, какой пустотой все обернулось.

Эштон плеснула в бокал еще вина и попыталась сосредоточиться на том, что сказал ей в то утро доктор. Однако ей вспомнился другой день и другой доктор. Это случилось четыре года назад, в промозглый зимний день во Флоренции. От воспоминания озноб еще больше усилился. Эштон до сих пор ощущала холод в приемной того доктора, видела капли дождя, оставляющие разводы на окне. Она хорошо помнила гриву седых волос доктора, его продолговатое, угрюмое лицо и его взгляд в тот момент, когда он задавал вопросы и ожидал ответов на них, – холодный и неодобрительный. Он сделался еще более неприветливым, когда спросил о ее предыдущих беременностях и предпринятых ею мерах. Эштон лгала ему, зная, что он все расскажет Алессандро. Она не могла позволить, чтобы у Алессандро появился козырь, с помощью которого он сможет давить на нее. Доктор ей не поверил. Он знал, что она лжет, к тому же знал и еще кое-что. Он знал, что она сама виновата в том, что не может иметь детей. После осмотра он настоятельно порекомендовал ей по приезде в Соединенные Штаты посетить ее лечащего врача. С того времени Эштон посетила с полдюжины докторов, и никто не обнаружил у нее никаких отклонений, однако она не могла забыть того, что сказал ей самый первый доктор во Флоренции. Она постоянно вспоминала, как он хмуро смотрел на нее, словно пророк из Ветхого Завета, и не могла отделаться от мысли, что ее неспособность зачать была Божьей карой за прежние грехи.

Глава 5

Спенсер ненавидел заседания совета директоров, Особенно если они проходили по утрам после таких ночей, как эта. От героина его носоглотка горела, словно по ней прошлись наждачной бумагой, желудок сводили спазмы от выпитой в избыточном количестве водки. К тому же, проснувшись сегодня утром, он увидел в своей постели на одну девушку больше, чем было вечером, о чем он еще помнил. А уж если он был не в состоянии сосчитать количество голов, то наверняка не пользовался презервативом. Ирония судьбы! Он только что выписал чек на семьдесят пять тысяч долларов в поддержку кампании против СПИДа и в то же время не в состоянии сам принять элементарные меры предосторожности. Даже Эштон говорила ему, что он ведет себя как последний идиот, а ведь она отнюдь не снискала лавров на ниве воздержания.

– Мне наплевать на то, что ты делаешь и с кем, – сказала она ему несколько недель назад, – но я беспокоюсь о тебе, дурачок. Я хочу сказать, что ты единственный из Кенделлов, кто мне нравится. Поэтому ради меня будь благоразумен.

На следующий день она прислала ему ящик «Шато-Марго», баллон веселящего газа и несколько упаковок презервативов. «Я не призываю тебя быть хорошим. Просто будь осторожным. С любовью, твоя Эштон», – было написано в приложенной записке.

Спенсер положил одну из упаковок рядом с кроватью, хотя пользы от этого не было никакой. При воспоминании об этом Спенсер снова почувствовал спазм в желудке и ему вдруг стало страшно.

Господи Боже, куда все подевались? Эштон звонила ему вчера и – это он еще помнил – сказала, что он должен быть на совете.

– Ради меня, – тихонько добавила Эштон, и это прозвучало так, словно она доверяет ему какую-то тайну, а он прекрасно понимает, что она имеет в виду. Эштон использовала этот метод общения, потому что знала, что со Спенсером незачем прибегать к уловкам. Еще с того времени, когда оба были детьми, и до того, как сюда приехал жить Меррит, ей достаточно было лишь попросить его, и он делал все, что нужно. Спенсер снова почувствовал острый приступ голов ной боли. Кроме одной вещи, о которой она просила. Тут он ничего не мог поделать.

Спенсер потер виски. Он страшно хотел, чтобы это прошло. Нужна какая-то встряска, чтобы его тело снова вернулось в свою оболочку. Каждый нерв в нем бился и болел. «О, Эштон, – подумал он, – я должен сделать это для тебя».

Дверь в конференц-зал распахнулась, и вошла незнакомая женщина. Мозг Спенсера едва функционировал, но он отметил ее автоматически. Он всегда оценивал женщину, начиная снизу. У этой были длинные ноги, и хотя трудно было сказать наверняка, поскольку женщина была в брюках, у него возникло ощущение, что они весьма красивы. Ноги такой длины должны быть красивыми. Еще у нее была великолепная круглая попка. Груди маленькие, однако и тут все в порядке. Он не был любителем больших грудей. Длинная лебединая шея и сногсшибательной красоты лицо. Полные чувственные губы, которые сулили массу удовольствий, высокие скулы, не нуждающиеся в косметике (да ее и не было видно), и широко расставленные фиалковые глаза, открыто и оценивающе смотревшие на него. Точно так же как и он на нее. Черные волосы коротко подстрижены, костюм строг и элегантен. Движения ее были легкими и уверенными и в то же время женственными. И вообще она была дьявольски женственной. Во всяком случае, воспринималась таковой. Вот только что она здесь делает? Она явно не была женой какого-нибудь знаменитого спортсмена, который сумел пробиться в правление директоров Фонда Кенделлов. Она не принадлежала к этому миру. Спенсер знал об этом, потому что никогда раньше ее здесь не видел. Он запомнил бы ее, если бы хоть раз увидел. Затем Спенсера осенило: Меррит наконец отделался от старой ведьмы, которая вела дела фонда, и нанял эту женщину, потому что она была похожа на немецкую няню, когда он и Эштон были детьми.

Спенсер сидел за длинным массивным столом, разглядывая незнакомку. Нужно будет сказать об этом Святому Мерриту – именно так они с Эштон называли Меррита с того времени, когда вместе росли в разбросанных на большой площади и в то же время вызывающих клаустрофобию домах в Палм-Бич, Ньюпорте и Нью-Йорке.

– Доброе утро, – сказала женщина и села на другом конце длинного стола.

Спенсер отметил это с сожалением. Ему бы хотелось оказаться поближе к ней. Он готов был биться об заклад, что она и пахла так же приятно, как выглядела. И вовсе не духами, а мылом, шампунем и вообще женщиной.

Мысль о запахах и ароматах пробудила в нем мятежные чувства. Предстояло долгое заседание. Даже несмотря на присутствие этой женщины, утро будет тянуться долго и утомительно.

– Послушайте, – сказал он, – как вы смотрите на то, чтобы принести мне чашку кофе, пока все это не началось? – Он продемонстрировал улыбку, которую многие называли – и он знал об этом – мальчишеской. – Либо сделайте это, либо пристрелите меня, чтобы избавить от боли и мучений.

Мег через стол молча смотрела на Спенсера Кенделла. По всей видимости, он не имел понятия, кто она такая, она же его узнала. Спенсер выглядел даже более привлекательным в жизни, чем на снимках в бульварной прессе, хотя Мег вынуждена была признать, что в это утро вид у него был несколько потрепанный. Его лазурно-голубые глаза были воспалены, сквозь загорелую кожу лица проглядывала бледность. Тем не менее, несмотря на все эти издержки, он показался ей красивым.

Мег вся подобралась. Спенсер Кенделл, кузен графини Монтеверди, «ужасный ребенок» семейного клана Кенделлов, который за долгие годы произвел на свет немало таких же ужасных мальчишек и девчонок… Меньше всего ей это было нужно сейчас.

Почему непутевые люди, способные причинить неприятности, всегда привлекают ее? Может, это у нее в генах? Может, она унаследовала эту особенность от матери? Она ощущает спазм в желудке, и у нее подгибаются ноги при виде красивого лица и кривоватой, но неотразимой улыбки и непринужденных манер.

И все-таки она не такая, как мать. И она не собирается совершать те же ошибки, которые совершила ее мать в своих отношениях с мужчинами. Хотя бы потому, что мужчины должны отойти на второй план до той поры, пока не устроится ее жизнь, пока она не приобретет нужную репутацию. И она не позволит вовлечь себя в историю, которая нарушит ее планы. Этот человек, который сидит за столом и выжидающе ей улыбается, хочет, чтобы она принесла ему кофе. Хорошо, она принесет ему кофе. Она сыграет роль секретаря или служанки, если он считает, что она присутствует здесь в этом качестве. Ей лишь хочется увидеть его лицо, когда он узнает, кто она на самом деле.

– Кофе скоро будет подан, – сказала Мег.

Она вышла из конференц-зала и по запаху определила, где находится кофеварка. Разумеется, она ожидала найти кофеварку, однако не предполагала, что обнаружит еще и серебряный поднос с чашечками и блюдцами из тонкого английского фарфора. В известных ей офисах пользовались сервизами из пенополистирола и глиняными кружками.

Мег налила кофе в две чашки и вместе с хрустальным кувшинчиком для сливок и сахарницей понесла их на подносе в конференц-зал. Спенсер Кенделл все с таким же мрачным видом сидел в большом зачехленном кресле, словно собрался умереть.

Мег поставила поднос на стол и подала ему чашку кофе. Она заметила, что рука его дрожала, когда он принимал от нее чашку.

Спенсер сделал глоток кофе, поставил чашку на блюдце и приложил дрожащую руку к сердцу.

– Возможно, вы спасли мне жизнь, – сказал он, хотя его вид после этого глотка отнюдь не улучшился. – Что я могу сделать, чтобы отплатить за вашу доброту?

Мег улыбнулась, хотя и не собиралась этого делать.

Спенсер уперся локтем о стол, положил подбородок на кулак и вперил в нее взгляд. У него была мощная челюсть, хотя он и не производил впечатления сильного человека.

– Вам следует чаще улыбаться, – сказал он.

Мужчины говорили ей об этом, сколько она себя помнит, что свидетельствовало, как она полагала, о недостатках ее характера, а отчасти и об отсутствии у мужчин изобретательности.

– По крайней мере мне, – добавил он.

Шедевром остроумия это не назовешь, но, во всяком случае, Спенсер Кенделл сделал шаг вперед.

Он протянул ей руку:

– К слову, я Спенсер Кенделл.

– Я знаю, – сказала Мег, не подавая руки. Она понимала, что это невежливо, но не могла себя переломить. Почему-то ей было страшно дотрагиваться до него, даже до руки.

– А вы, должно быть, заменяете миссис Уайт?

– Миссис Уайт, как всегда, на месте. Именно она приготовила кофе, который, как вы предполагаете, спас вам жизнь. Меня зовут Меган Макдермот. Я фотограф. И здесь потому, что работаю над книгой «Лицо Палм-Бич».

Мег понимала, что сообщать об этом преждевременно. Она еще ни с кем не делилась своей идеей положить журнальную статью в основу книги. У нее не было никакого контракта, да и денег тоже. До последнего момента она даже не подозревала, что у ее книги имеется название. Но Мег не могла совладать с собой. Уж слишком самоуверенно вел себя Спенсер Кенделл, рассчитывая на то, что она будет носить ему кофе, смотреть ему в рот и увиваться перед ним только лишь потому, что он ее заметил.

Мег ожидала, что Спенсер Кенделл поймет свою ошибку. Ожидала, что самоуверенная улыбка сойдет с его лица. Ожидала восхищенного взгляда, которым всегда награждали ее люди, когда узнавали, что она не просто дилетант или жалкий профи, фотографирующий на свадьбах и днях рождения, а ее имя хорошо известно в среде влиятельных журналов и одна из ее работ имеется в коллекции Объединения фотографов, хотя поначалу ее не было в экспозиции, поскольку она значилась в числе новых приобретений.

Однако улыбка так и не сошла с лица Спенсера. Он продолжал смотреть на нее, держа перед собой протянутую руку. И именно в этот момент до Мег дошло: ничего из того, что она сказала, не имело для Спенсера значения. Ее громкие достижения и дерзкие мечты не играли для него никакой роли. Она могла быть миссис Уайт, которая перекладывала бумажки и варила кофе, или маникюршей; или даже проституткой. Ему без разницы, кто она и чём занимается. Для него важно лишь то, что он может использовать ее для получения быстрого и мимолетного удовольствия. Это напугало Мег. Ей пока не приходилось сталкиваться с таким черствым, а может, и пресыщенным человеком. Спенсер Кенделл вдруг взял ее руку в свою и задержал на минуту, и это напугало Мег еще больше.

Вскоре зал стал наполняться людьми. Эштон появилась одной из первых. Подойдя к Мег и Спенсеру, она сказала, что рада их знакомству, а персонально Мег заявила, что счастлива предоставить ей возможность сделать снимки на заседании совета директоров. Обращаясь к Спенсеру, она конфиденциальным тоном сообщила, что им повезло найти в лице Мег человека, который запечатлеет празднование юбилея фонда.

– Меррит стал бы искать фотографа с именем и установившейся репутацией. Мне же хотелось кого-нибудь помоложе, со свежим взглядом на вещи.

Мег наверняка понравились бы эти слова, если бы она могла поверить в их искренность. Судя по тому, как Спенсер смотрел на свою кузину, он им также не поверил.

– Конечно, – сказал он с кривой улыбкой, – забудем Аведона. Вычеркнем Лейбовиц. У нас есть Мег Макдермот.

Мег была уязвлена. Пусть даже он не поверил Эштон, однако это не значит, что он имеет право унижать ее, Мег.

– Если вас что-то не устраивает, мистер Кенделл, буду счастлива предложить эту работу кому-нибудь другому, – с ужасом услышала Мег свой собственный голос. Уж не сошла ли она с ума? Да она буквально дралась за то, чтобы получить сюда доступ! Ради этого была вежлива с людьми, которые вели себя по-хамски по отношению к ней, льстила людям, которых не уважала, уничижительно отзывалась о себе. И вот сейчас, достигнув желаемого, она хочет одним махом все разрушить лишь потому, что не может видеть, как этот человек смеется над ней. Поистине этот мир опасен, и Мег даже не предполагала, что опасность может исходить с этой стороны.

– Простите, – сказал Спенсер, и на какой-то момент на его лице как будто бы и в самом деле отразилось огорчение. – Эштон говорит, что иногда я бываю весьма невежлив. Это здорово, что вы с нами, Меган! – Он покачал головой. – Боже мой, я говорю прямо как Святой Меррит.

– Просто ты говоришь сейчас как вежливый человек, – поправила его Эштон. – А вы познакомьтесь с Мерритом, – добавила она, обращаясь к Мег, когда открылась дверь и в зал вошел высокий худощавый мужчина с редкими песчаного цвета волосами и выправкой офицера германской армий девятнадцатого века. Лицо у него было продолговатое, узкое и имело ощутимое сходство с лицом Эштон, однако не казалось лошадиным и даже несло черты благородства и достоинства. Мег не могла представить это лицо смеющимся и с трудом вообразила улыбающимся. Когда Эштон их знакомила, легкое подрагивание тонких бесцветных губ Меррита было скорее похоже на гримасу, чем на улыбку.

– Рад, что вы с нами, – проговорил он.

Сидящий позади Спенсер закатил глаза и произнес:

– Я ведь говорил.

– Графиня, – продолжал Меррит, – много рассказывала мне о ваших работах.

Мег попыталась отыскать иронию в его словах, но ей это не удалось. Очевидно, Эштон не рассказала брату о прискорбном эпизоде в лодке, как не упоминала о нем и Мег. Но, видимо, этого и не требовалось. Просто Эштон достаточно было попросить, и ей дали то, что она просила. Мег почувствовала зависть. Обычно чувство зависти возникало у нее при мысли о деньгах. Но не сейчас. Эштон влияла на Спенсера и Меррита вовсе не с помощью денег. Здесь играли роль расположение, любовь, во всяком случае, какая-то семейная привязанность. При этой мысли у Мег тоскливо заныло сердце. Интересно, как себя чувствуешь, когда есть уверенность, что можно положиться на человека. Когда есть люди, которым ты небезразлична. Это не означает, что они хотят переспать с тобой или носят тебя на руках. Просто их достаточно попросить о чем-то – и они это для тебя сделают. Мег даже не могла себе представить, что это такое. Но в то же время она была уверена, что это было бы замечательно.

Скоро подтянулись и другие участники заседания. Хэнк Шоу выглядел удивленным, но отнюдь не разочарованным, увидев Мег.

– Мы уже встречались, – сказал он, когда Эштон сделала попытку их познакомить. – Вы делаете успехи, – вполголоса добавил он, обращаясь к Мег, когда члены совета директоров стали занимать места за столом.

Меррит призвал собравшихся соблюдать порядок и предложил покончить с фотографированием, прежде чем они перейдут к делу. Надеяться на интересные фотографии не приходилось, но и это неплохо. Ведь это лишь начало, сказала себе Мег, только шаг на порог. Остальное впереди. Эштон обещала ей доступ в настоящий Палм-Бич. «Разумеется, мы хотим, чтобы вы сделали снимки, имеющие отношение к наиболее успешным проектам». Эштон упомянула об этом уже в конце, в качестве пояснения, но Мег восприняла ее слова как подарок судьбы. У нее возникла блестящая идея: за первым альбомом фотографий богатых и привилегированных выпустить альбом фотографий бедных и обездоленных. Еще утром она напомнила Эштон об этом плане, хотя ее брат Меррит, услышав о замысле, нахмурился.

– Фонд выполняет свою работу тихо и скромно, – сказал он. – Как только вы начнете фотографировать спасенных животных или леса, которые удалось сохранить, появятся желающие увидеть все это собственными глазами, предприниматели станут возводить туристические комплексы и весь экологический баланс нарушится.

Однако Эштон призвала его не быть смешным:

– Нельзя забывать, что благотворительный фонд – это не чье-то личное хобби, дорогой. Мы живем в век гласности. Если ты хочешь, чтобы люди проявили заботу о бедных слонах или гибнущих лесах, ты должен иметь фотографии – роскошные цветные снимки деревьев, клыков и всего такого прочего! – Она, сияя улыбкой, повернулась к Мег: – Разве я не права, Мег?

Мег ответила, что Эштон совершенно права, и стала размышлять о снаряжении, которое понадобится ей для нового начинания. Тем не менее она хотела исполнить свой долг и сделать несколько снимков членов совета директоров внушающего благоговение Фонда Кенделлов, заседающих в скучном конференц-зале. По крайней мере у большинства присутствующих был скучающий вид. Хэнк Шоу, похоже, куда-то торопился. Эштон явно чувствовала себя неуютно. А Спенсер выглядел откровенно утомленным и отчаянно красивым. Еще до проявления пленки Мег знала, что фотокамере он придется по вкусу.

Мег шла к своей машине, когда услышала позади шаги. Она не повернулась, но узнала голос. Спенсер поравнялся с ней и пошел рядом.

– Заседание было скоротечным, – сказала она.

– Оно еще продолжается.

– Тогда почему вы ушли?

– Меня делегировали. В качестве гида и носильщика фотоаппаратуры. – Он потянулся, чтобы снять с ее плеча сумку с фотокамерой. Сама того не желая, Мег еще крепче сжала в руке сумку. – Ну вот! – засмеялся он. – Я лишь хотел донести вашу сумку и вовсе не стремился выхватить ее и убежать.

– Это условный рефлекс. Я чувствую себя голой без нее.

Она тут же пожалела о своих словах, потому что если мужчина смотрит на тебя так, как смотрел на нее Спенсер Кенделл с момента ее появления в конференц-зале, не следует произносить слово «голая». Во всяком случае, если ты не хочешь использовать его в качестве приманки. А именно так, судя по взгляду и улыбке, Спенсер его и воспринял.

– У меня есть замечательная идея, – сказал он.

Мег остановилась и повернулась к нему лицом:

– Возможно; это шокирует вас, но в некоторых кругах подобные слова уже не рассматриваются как лестные. Более того, их расценивают как сексуальное домогательство.

Улыбка на лице Спенсера осталась все такой же лучезарной:

– Боже мой, я, кажется, общаюсь с членом комитета сексуальной бдительности.

Мег рассердилась на него, поскольку не хотела, чтобы над ней смеялись, но еще больше разозлилась на себя за полное отсутствие чувства юмора и обидчивость. Он не представлял для нее угрозы до тех пор, пока она сама не захочет этого.

– Мы люди разного круга, – сказала Мег.

– Я сделаю все, чтобы исправить это, – ответил Спенсер. – Пойдемте куда-нибудь выпьем.

– Сейчас лишь десять утра.

Он взглянул на часы, поблескивающие на загорелом запястье. Мег обратила внимание, что это были не роскошные золотые часы стоимостью в двадцать тысяч долларов, а обыкновенные спортивные стальные часы, которые, если верить рекламе, способны показывать время с точностью до десятой доли секунды на дне океана, на вершине высочайшей горы, а если придется работать в НАСА, то и в космосе.

– Вообще-то сейчас одиннадцать часов пятнадцать минут. – Он поднял на нее глаза. – Видите, как летит время, когда вы со мной. Ну хорошо, если вы не хотите выпить, то как вы посмотрите на то, чтобы позавтракать, сыграть в теннис или покататься на яхте? Все что хотите.

– Я хочу, – сказала она и посмотрела на свои часы, – пойти и заняться работой.

– Что означает «пойти и заняться работой»?

– У меня есть договоренность с женщиной сфотографировать ее и ее королевских спаниелей, завоевавших призы.

– Договоренность с Дафной Дэнкуорт.

– Откуда вы знаете?

– Проболтались спаниели… Знаете, я не представляю, как вы отличите одного спаниеля от другого. Послушайте, забудем о собачках и давайте чем-нибудь займемся.

– Я сказала ей, что буду ровно в полдень.

– Вы можете сфотографировать ее в любое другое время.

Несколько секунд Мег молча смотрела на Спенсера. Похмелье мало-помалу отпускало его, и он становился все привлекательнее. И в этом заключалась проблема.

– Понимаю. Я могу сфотографировать ее в любое время, а вот что касается вашего общества, то сейчас у меня единственный шанс.

Улыбка наконец-то исчезла с его лица. Воспользовавшись моментом, Мег двинулась к машине.

– Куда же вы уходите?! – крикнул Спенсер ей вслед.

– Работать, – бросила она через плечо. – Попробуйте сами как-нибудь. Это позволяет быстро встряхнуться – и похмелья как не бывало.

Мег чувствовала, пересекая площадку для стоянки машин, что он не спускает с нее глаз. Она не собиралась оборачиваться. Она не доставит ему такого удовольствия. Подойдя к машине, Мег дотронулась до дверцы и, сама того не желая, посмотрела через плечо. Спенсер снова заулыбался, и эта совершенно невозможная улыбка сказала ей, что он наблюдал за ней и ждал, когда она обернется. Мег это сделала, и это означало, что он победил.

Спенсер прицелился в нее указательным пальцем.

– Я еще увижу вас! – крикнул он. – И это не пустые слова! Вы от меня так просто не скроетесь!

Она не удостоила его ответом. Правда, пытаясь побыстрее открыть дверцу, Мег сломала ноготь.

Глава 6

Меррит Кенделл и его сестра сидели в гостиной под картинами Ренуара и Моне, висевшими на белой с кремовым оттенком стене, высота которой была не менее тридцати футов. Сбоку на панелях из темного дуба висели десятки семейных портретов. Гостиную украшали искусно составленные букеты из лилий и роз.

Опершись о каминную доску, над которой висел написанный маслом портрет одного из Кенделлов, Меррит смотрел на сестру, которая поднесла к губам наполненный до краев бокал с мартини. Рука у нее не дрожала, как полчаса назад, когда Эштон поднимала первый бокал. Меррит вздохнул. Его окружали люди необузданных запросов и желаний. Сестра имела тягу к спиртному и сексу. Его кузен Спенсер, помимо этого, еще и к наркотикам. Зять Алессандро в дополнение ко всему названному отчаянно любил скорость. Даже его жена не свободна от тяги к излишествам, хотя ее склонности и более своеобразны. Иногда Меррит думал, что он едва ли не единственный человек в мире, способный проявлять сдержанность, с уважением относиться к своему телу, уму и душе. У него были свои радости: его лошади; его дети; его любовница, которая не принадлежала к его классу, но здраво относилась к окружающим людям и положению дел; его фонд. Он хотел в жизни лишь одного – свободно наслаждаться всеми этими радостями. Именно потому он намерен был поговорить с Эштон о новом фотографе, которого она пригласила.

– Я не вижу причины, почему бы не оставить все как есть, – сказал Меррит и сделал глоток вина – он позволял себе это во время завтрака. – У нас есть фотограф, который всегда фотографировал заседание совета директоров. Даже когда отец был жив. Не понимаю, для чего нужно приглашать постороннего.

– Ты сам это сделал, дорогой, когда пригласил в совет директоров Хэнка Шоу.

– Хэнк Шоу по крайней мере человек благоразумный и осмотрительный.

– У Хэнка Шоу деньжищи, – сказала Эштон, зная, что ее брат терпеть не может вульгаризмов и всего, что выходит за рамки добропорядочности. Ей надоело его постоянное занудство. Она не собиралась с ним ссориться, помня те времена, когда они были очень близки и у нее не было никого, кроме него, но сейчас не сдержалась.

– Деньжищи? Откуда ты берешь такие вульгарные слова, Эштон?

– Не думаю, что ты и в самом деле ожидаешь ответа на этот вопрос, дорогой.

Меррит положил очки на стол и вздохнул. Необузданные желания плохи сами по себе. Уж не собирается, ли она хвастаться этим?

– Иногда я сомневаюсь, что мы дети одних родителей.

Эштон взглянула на него поверх бокала:

– Знаешь, дорогой, я тоже.

– В любом случае я все-таки не понимаю, почему ты настаиваешь, чтобы с нами работала эта женщина. Более того, ты всячески поощряешь ее. Раньше ты проявляла благоразумие хотя бы в этой области.

– Я и сейчас проявляю благоразумие, Меррит. Поверь мне.

Он почувствовал перемену в ее тоне. Сестра больше не пикировалась с ним. Она была явно напугана.

– Насколько все серьезно?

– Скажем так: эта женщина, человек не нашею круга, может поставить меня, а значит, и семью в довольно-таки неловкое положение.

Меррит неодобрительно поджал губы:

– Понятно.

– Я так и думала, что ты поймешь. – Эштон позвонила, вызывая дворецкого. Когда тот пришел, показала на пустой бокал. К ее удивлению, брат тоже показал на свой бокал.

– А мы не могли бы просто купить… – Меррит замялся, не решаясь произнести вслух, – то, что у нее имеется?

– Она говорит, деньги ее не интересуют.

– Не смеши меня. Деньги интересуют всех. В особенности таких людей, как она.

Эштон пожала плечами:

– Она говорит, что ее не интересуют.

Некоторое время оба молчали.

– И все-таки, – прервал паузу Меррит, – мне не по душе эта идея – привлекать чужака.

– О Господи, Меррит, ты придаешь всему слишком большое значение. Это благотворительный фонд, а не ЦРУ. Если бы я не знала тебя так хорошо, то могла бы подумать, что ты содержишь девушек из стран третьего мира или занимаешься еще какими-то предосудительными делами.

Эштон увидела, как брат неодобрительно поджал тонкие губы, и подумала, что все-таки он страшный педант. Тем не менее он ее брат и один из очень немногих людей, которым она может доверять.

Они заканчивали пить кофе, когда появился Алессандро.

– Tesoro, – сказал он и прикоснулся щекой к щеке Эштон. – Ты сегодня великолепно выглядишь. Должно быть, заседание прошло отлично.

Эштон знала, что выглядит отвратительно. Глаза опухли, веки покраснели – последствия выпивки после их разговора накануне вечером. Никакая косметика не могла скрыть черные круги под глазами – результат бессонной ночи. И Эштон не сомневалась, что Алессандро все это видит. Она посмотрела на мужа. Глаза у него были ясные и невинные, как у ребенка, и никаких черных кругов. В эту ночь он не мерил шагами комнату и не терзал себя тяжелыми мыслями. Скорее всего он хорошо пообедал, выпил дорогого вина – Алессандро был весьма привередлив в этом отношении, – затем занимался любовью с другой женщиной, красивой женщиной, горестно подумала Эштон. А потом он заснул сном младенца без каких-либо угрызений совести. Будь он проклят! Да будут прокляты все мужчины!

Алессандро продолжал с улыбкой смотреть на Эштон, и она вдруг подумала: то, что она всегда принимала за хорошие манеры, не что иное, как расчетливый и холодный сарказм. Он наговорил ей массу ужасных вещей, после чего укатил, на машине и не вернулся домой до того, как она ушла на заседание, а сейчас ведет себя так, словно они представляют собой самую счастливую семейную пару. Алессандро отодвинул от стола стул и сел рядом с ней. Самое худшее во всем этом то, что он ведет себя так вовсе не для того, чтобы соблюсти приличия, а чтобы подразнить ее. И делает это потому, что у нее есть деньги, в которых он нуждается, потому что она не блистает красотой в его понимании и потому, что она не родила ему ребенка. А может, все объясняется иначе. Может, он ведет себя так потому, что он всего лишь пресыщенный садист и негодяй.

Полуотвернувшись от Эштон, Алессандро заговорил с Мерритом. Разговор зашел о лодках. У Меррита было двойственное отношение к этой страсти Алессандро. С одной стороны, гонки на моторных лодках – занятие не для джентльмена. Много шума и суеты. С другой стороны, эта блажь обходилась Эштон не менее чем в миллион долларов в год, и сей факт означал, что у простых смертных нет возможности заниматься этим видом спорта, а подобного рода обстоятельства были Мерриту по душе. К тому же его восхищали люди, которые умеют побеждать, а Алессандро всегда побеждал.

Эштон смотрела на супруга, который непринужденно жестикулировал, вполуха слушала беседу мужчин и с удивлением отметила, что в ней закипает гнев – гнев, приправленный страхом. Вчерашний разговор изменил положение дел. Она вспомнила, как красивое лицо Алессандро исказилось от ярости и как он занес над ней руку. Он не ударил ее вчера, но она знала, что когда-нибудь, если она останется с ним, он это сделает. И еще Эштон осознавала, что она с ним останется. Потому что он не позволит ей уйти. До тех пор, пока за ней стоят миллионы Кенделлов.

Как все безнадежно!

– Tesoro, – сказал Алессандро, – ты, должно быть, замерзла. – Он положил свою красивую ладонь с безупречно ухоженными ногтями ей на руку, явно дразня ее своей псевдозаботой. Эштон показалось, что ее руку сжали клыки хищника.

Алессандро впервые увидел ее сбоку, и это доставило ему огромное удовольствие. Руки ее были подняты – она поднесла фотокамеру к глазам, – и он мог полностью оценить стройность ее фигуры, начиная с маленьких грудей и кончая красивыми длинными ногами. Стоя в тени, он наблюдал за ней через застекленную дверь на террасу. У нее было красивое тело. Может быть, не такое красивое, как у его жены, но достаточно аппетитное, чтобы возбудить его интерес.

Он вышел на террасу. Она отвела фотокамеру от лица и повернулась к нему. Не в пример его жене, у этой женщины и лицо было под стать фигуре.

– Кто вы? – спросил он. Голос его прозвучал резко, не грубо, но без тепла.

У Алессандро была своя философия относительно женщин. При первой встрече женщину надо застать врасплох. В конечном итоге нужно обращаться со всеми одинаково, потому что, как гласит старая пословица, в темноте они все похожи. Но вначале, когда вы пытаетесь завоевать женщину, относиться к ней следует по-особому, не так, как к другим, и не так, как она привыкла. С горничными, маникюршами и девушками по вызову он был подчеркнуто галантен. С женщинами, обладающими чувством собственного достоинства, он держал себя более бесцеремонно. Эта девица относилась ко второй категории. Хотя и не принадлежала к людям их круга. Судя по простым полотняным брюкам и шелковой блузке, у нее было больше вкуса, нежели денег, однако по тому, как она несла себя, он мог с уверенностью сказать: это ее нисколько не угнетало. Алессандро любил это в женщинах.

– Меня зовут Меган Макдермот. А вы граф Монтеверди. Я узнала вас по газетным снимкам. – Она сделала навстречу ему два или три шага и протянула руку. – Я ожидаю графиню. Мы договорились с ней о встрече. Дворецкий сказал, что она появится с минуты на минуту, и предложил мне подождать ее на террасе. – Она четко изложила факты, вовсе не пытаясь оправдать свое присутствие.

– Возможно, я могу помочь вам. – Он показал на зачехлённые плетеные стулья, окружающие стол под грибком, и сел на один из них. – Поскольку моя жена пока не пришла.

Словно по волшебству появился дворецкий. Он спросил у Мег, чего она хотела бы выпить. Она попросила охлажденного пелагрино и подумала, какая легкая и безмятежная жизнь у богатых бездельников. Все, что им надо сделать, – лишь щелкнуть пальцами. Впрочем, даже и щелкать не обязательно, им достаточно лишь существовать, и любая их причуда будет выполнена.

– Пожалуй, вы могли бы помочь, – сказала она, обращаясь к Алессандро, когда дворецкий с невероятной оперативностью принес на подносе два бокала с напитками. – Я здесь для того, чтобы сфотографировать графиню, а также дом, и надеюсь, вы тоже согласитесь мне позировать.

– Моя жена согласилась, чтобы ее сфотографировали! И чтобы сфотографировали дом!

Мег засмеялась:

– Не надо так удивляться. Я профессиональный фотограф. Работаю над книгой. – Просто удивительно, как быстро ее надежда на то, что статья превратится в книгу, переросла в уверенность. – «Лицо Палм-Бич».

– Вот это меня и удивляет. Моя жена не позирует для фотографов, работающих на бульварную прессу. Моя жена не допускает фотографов в наш дом. Она питает отвращение к газетам и журналам. Вы знаете, что она сделала на нашу свадьбу? Она закрыла остров!

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что за двадцать четыре часа до свадьбы она заставила полицию установить пропускные посты на всех трех мостах, по которым можно проехать в Палм-Бич с большой земли. Всякий, кто не мог доказать, что он здесь проживает или занимается какой-то деятельностью, отсылался назад. И это еще не все. Она сделала несколько звонков в Вашингтон. Кенделлы финансировали деятельность не одного политика за многие годы. И нам стало известно, что воздушное пространство контролировал вертолет национальной гвардии, а лодки береговой охраны вели наблюдение за морем. Теперь вы можете понять, почему я так скептически отнесся к утверждению, что моя жена согласилась фотографироваться.

– Тем не менее это так, и я надеюсь, что вы тоже согласитесь.

Алессандро снял темные очки и уставился на Мег. Ей показалось, что взгляд его черных глаз, окаймленных густыми бархатными ресницами, гладит ей кожу. Мег подумала, что, по всей видимости, она не единственная женщина, на которую таким образом действует его взгляд.

– Должно быть, вы обладаете недюжинным даром убеждения.

– Я очень хороший фотограф.

Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. Движения его были неторопливы и элегантны. На лице появилась еле заметная улыбка.

– Не имею понятия, что именно моя жена и вы, Мег, затеяли, но рад с вами познакомиться.

– Значит, вы согласитесь мне позировать? Только не сейчас. Мы упустили хорошее освещение. – Она бросила взгляд в сторону озера, которое было освещено косыми лучами заходящего солнца и напоминало по колориту пейзаж на картинах импрессионистов. К берегу медленно двигался белый парус. Мег снова повернулась к Алессандро. – Возможно, завтра или послезавтра.

– Сколько времени это займет?

– Трудно сказать. Когда кто-то задал Картье-Брессону такой же вопрос, он ответил: «Чуть больше, чем на визит к дантисту, и чуть меньше, чем на посещение психоаналитика». Иначе говоря, я хочу сделать верный портрет, но обещаю, что не буду злоупотреблять вашим временем.

– Вы меня неправильно поняли. У меня нет ничего, кроме времени. И я с удовольствием смотрю на то, чтобы провести с вами большую его часть.

Члены семейства Кенделлов, подумала Мег, являются они Кенделлами по рождению или благодаря браку, действуют быстро и бьют на эффект, но в данном случае она ничего не имеет против. С одной стороны, она готова терпеть и более пылкие авансы ради того, чтобы создать двойной портрет графа и графини Монтеверди. С другой стороны, она сумеет постоять за себя.

Граф встал.

– Поскольку вы здесь, а моей жены нет – должен предупредить вас, она постоянно опаздывает, – почему бы нам не отправиться на причал? Я бы показал вам свою моторную лодку.

– Я читала о ваших победах, – сказала Мег и увидела, что этой репликой доставила графу большое удовольствие. Стало быть, голубая кровь реагирует на лесть так же, как и красная, если не сильнее.

– Это не та лодка, на которой я участвую в гонках, – объяснил он. – Это всего лишь крохотный скиф, который я держу ради удовольствия… Почему вы улыбаетесь?

– Потому что забавно.

– Вы находите меня забавным?

– Согласитесь, есть нечто забавное в том, что вы называете лодку, которая стоит несколько сотен тысяч долларов, крохотным скифом.

– Там, откуда я вышел, – сказал он с нарочитой торжественностью, – считается дурным тоном хвастаться деньгами.

– А там, откуда вышла я, считают глупым притворяться, что у вас их нет, хотя они у вас явно есть.

Он засмеялся:

– В конце концов, это всего лишь деньги. Я хочу сказать, что они делают вас богаче, но не делают лучше. – Он вдруг посерьезнел. – Надеюсь, я не обидел вас. – После небольшой паузы граф добавил: – Вы заинтриговали меня, хотя и сами, наверное, об этом догадываетесь.

Они шли по обширному газону, держа в руках хрустальные фужеры. Солнце медленно склонялось к горизонту, а треугольный белый парус приближался к берегу. Мег пожалела, что оставила фотокамеру на террасе: освещение было не вполне подходящим для портрета, но она могла бы запечатлеть момент, когда солнце погружается в озеро.

Они дошли до конца газона и двинулись дальше по пирсу, который на голубом фоне озера казался вытянутым вперед белым пальцем. Когда они дошли до края пирса, граф наклонился, потянул за один из канатов и подтащил лодку поближе. Он легко и ловко спрыгнул в кокпит, повернулся и помог спуститься Мег. После того как он показал ей лодку (Мег, естественно, не упомянула о том, что видела ее раньше), оба уселись на корме, чтобы допить вино. Граф расспрашивал Мег о ее работе и о ней самой, и хотя она понимала, что вряд ли это интересует его так, как он хочет показать, она невольно почувствовала, что вопреки своему желанию очарована им. А может, она была очарована лишь тем образом, который сама же и придумала.

Мег увлеклась беседой и весьма удивилась, когда, взглянув через плечо, увидела, что лодка под белым парусом почти достигла пирса и что кормчий ей кажется смутно знакомым. Она приложила руки к глазам и узнала Спенсера Кенделла. Он оторвал руку от штурвала и помахал, и Мег поняла, что он также узнал ее и собирается сойти на берег.

Мег продолжала сидеть рядом с графом на корме моторной лодки, пока Спенсер возился с парусами и подгонял лодку к пирсу.

– Постарайся не разбить мне пирс! – крикнул Алессандро.

Не отвечая, Спенсер повернул руль, направляя нос лодки навстречу ветру, и потянул за канат, отдавая парус и до предела замедляя движение лодки.

– Помощь требуется? – спросил Алессандро.

– Не оскорбляй бывалого моряка! – задорно ответил Спенсер.

Они поддразнивали друг друга до тех пор, пока Спенсер не вылез из кокпита парусника и не закрепил канат. Мег прислушивалась к их пикировке, в которой чувствовался и дух соперничества, и своего рода товарищество.

Спенсер стоял на пирсе, глядя на них сверху. Хотя косые лучи солнца светили ему в спину, мешая рассмотреть его лицо, было видно, что сейчас он выглядел гораздо лучше, чем утром. Удалось ли ему немного поспать или он просто опять чего-то принял?

– Вы не собираетесь пригласить меня к себе? – спросил Спенсер.

– Лично я – нет, – ответил Алессандро. – Мы с мисс Макдермот тихонько попиваем вино и обсуждаем весьма важные вещи.

Спенсер спрыгнул в кокпит моторной лодки.

– Я подозреваю, что ты утомил ее до слез. Правда, Мег? Скажите ему, что вы подавали мне сигналы прийти и вызволить вас.

– Правда в том, – ответила Мег, – что мне нужно идти. Графиня, должно быть, уже пришла, а у меня назначена с ней встреча.

Она поблагодарила графа за вино, сказала «до свидания» Спенсеру, поднялась на пирс и направилась к дому. Она чувствовала, что глаза обоих мужчин устремлены на нее.

– Я познакомился с ней первым, Алессандро, – сказал Спенсер.

– Извлеки урок из истории великих исследователей, Спенс. Важно не открытие, а завоевание.

– На сей раз ты с этой задачей не справишься.

– Почему же?

Спенсер подумал секунду.

– Хотя бы потому, что ты женат.

Алессандро расхохотался:

– До последнего времени это не имело значения.

– На сей раз это будет иметь значение.

– Если ты хочешь сказать, что она жаждет любви, верной и вечной, я могу это обещать.

– Это так, но и не только в этом дело.

– В чем еще?

– У нее есть чувство… не знаю, как сказать… – Спенсер заколебался, потому что не хотел употреблять это слово. Оно прозвучало бы как-то слишком наивно. Он знал, что Алессандро станет смеяться. Да он и сам бы рассмеялся. Но синонима не было, и он закончил: – чести.

Алессандро в самом деле рассмеялся. Он смеялся так откровенно и громко, что закашлялся.

– Честь есть у мужчин, Спенс. А еще мораль и этика. У женщин есть только правила. А правила Созданы для того, чтобы их нарушать.

– Это не тот случай.

Алессандро сунул руки в карманы брюк и оперся спиной о шпангоут.

– Почему ты не хочешь согласиться со мной? Ты не достиг большого прогресса, зато увидел, что я добился большего, и пытаешься отпугнуть меня. Ты не готов к соревнованию.

– Черта с два не готов.

Алессандро некоторое время смотрел на него.

– Хорошо, в таком случае сколько?

– Сколько чего?

– На сколько ты готов держать пари?

– Пари о чем?

– О ней, разумеется. Кто из нас первый уложит ее в постель.

Спенсер смущенно посмотрел в сторону дома, хотя Мег уже скрылась из виду. Видит Бог, он не считал себя большим моралистом, однако и не был таким циником, как Алессандро.

– Ага, – продолжал давить Алессандро. – Я вижу, ты не желаешь заключать пари. Что, слабо?

– Десять тысяч. – Слова вырвались раньше, чем Спенсер осознал, что он их произнес.

Алессандро потянулся и легонько похлопал его по руке:

– Отлично. Я смогу установить новую выхлопную систему на лодке.

– А мне нужен новый спинакер. – Спенсер проговорил это таким же беспечным и уверенным тоном, как и Алессандро. – Хотя есть одна проблема, – добавил он. – Как мы узнаем, что кто-то из нас выиграл?

Алессандро удивленно посмотрел на Спенсера.

– Я поверю тебе на слово, Спенс. И уверен, что ты поверишь на слово мне. Ведь мы, в конце концов, джентльмены.

Глава 7

Эштон, еще не открыв глаза, поняла, что день предвещает что-то зловещее. Она испытывала чувство обреченности, хотя и не могла понять причину. Во всяком случае, дело не в похмелье, потому что накануне у нее хватило здравого смысла отказаться от бренди за обедом и от предложения Спенсера присоединиться к тем, кто собирался на вечер к Томми Фиску, последнему в Палм-Бич человеку, который считал шиком использовать при сервировке стола серебряные ложки.

В физическом отношении она чувствовала себя вполне нормально.

Эштон вытянулась на кровати и провела рукой по телу сверху вниз. Живот у нее был плоский и упругий, кожа гладкая, как у ребенка, – после принятой накануне ванны из трав. И вдруг ее осенило. Так вот почему она чувствует себя угнетенной! Сегодня у нее день рождения! Ей исполнилось тридцать семь лет.

Она снова провела руками по телу. Оно по-прежнему упругое, подтянутое, лучше, чем у большинства двадцатисемилетних. Однако это отнюдь не подняло ей настроения, ибо Эштон понимала, что так будет недолго. И еще одно. Дело ведь не в том, как тело выглядит. Дело в том, как оно функционирует. Она лежала одна в громадной спальне, куда тяжелые шторы не пропускали лучей солнца, и слышала, как биологические часы тикают наподобие взрывного механизма замедленного действия. Как выразился доктор, когда призывал ее поговорить с Алессандро? Время – это самое важное. Говорил избитые вещи. И тем не менее он был прав. И без толку ссылаться на женщину из Англии, которая родила на шестом десятке, или на всякие удивительные зачатия. Она хотела быть женщиной, а не чудищем.

Само слово разбередило ее еще сильнее. Эштон нажала на кнопку, чтобы раздвинуть шторы. Солнечный свет хлынул в спальню. Она прищурилась, отбросила одеяла и простыни и подошла к высокому, во весь рост, трельяжу.

Эштон взглянула на свое лицо. Кожа была упругой и сухой, веки пока, слава Богу, не отяжелели. В сущности, нельзя сказать, что она слишком уж переживала из-за своего лица. Во всяком случае, она сейчас огорчалась не более, чем тогда, когда только начала смотреться в зеркало. Не стоит оплакивать потерю того, чего никогда не было.

Эштон перевела взгляд ниже. Груди все еще оставались красивыми, хотя и не настолько, как хотелось бы. Она слегка приподняла их ладонями. Вот так получше. Еще несколько лет назад ей не нужно было их приподнимать. Они сами стояли прямо и гордо. Руки Эштон скользнули по ребрам к талии и бедрам. Пока что все неплохо. И вдруг она увидела то, чего не замечала раньше, – складку, небольшое жировое отложение в верхней части бедер.

Раздался стук в дверь. Эштон быстро забралась в постель и натянула простыни до подбородка. Ее беспокоило не то, что Грета может увидеть ее голой; она не могла допустить, чтобы кто-то, даже собственная горничная, увидел изъяны ее тела.

– Войдите, – сказала она.

Дверь открылась, и вошла Грета, неся на белом плетеном подносе завтрак, одну-единственную розу и утреннюю почту.

– С днем рождения, графиня, – едва ли не пропела горничная.

– Не с чем поздравлять, когда тебе исполняется тридцать три, Грета. – Эштон удивилась своим словам. Она не собиралась лгать. И зачем нужно было опускаться до лжи перед горничной, той горничной, которая отлично знает, что Эштон исполнилось тридцать шесть лет в прошлом году и тридцать пять – в позапрошлом? Мало было такого, чего Грета не знала о ней, или о ней с Алессандро, или о ней с другими мужчинами. Трудно скрыть что-то от женщины, которая убирает бокалы и пузырьки, которая следит за тем, чтобы твое белье было отдано в стирку, и знает, какое белье после званого обеда вернулось домой в вечерней сумочке или не вернулось вообще; женщины, которая готовит тебе ванну, подает полотенце и видит на твоем теле отметины любви или страсти. Эштон вдруг почувствовала себя униженной этой нелепой попыткой солгать.

– Граф еще не встал? – спросила она, бросив взгляд на закрытую дверь, ведущую в комнату Алессандро. Иногда он приходил, чтобы сказать ей «доброе утро», хотя в течение последних нескольких дней такого за ним не наблюдалось.

Можно сказать, что после того памятного вечера на террасе они наедине не обменялись ни единым словом. Правда, несмотря на переживания по этому поводу, Эштон испытывала и определенное облегчение. Но вот сейчас ей вдруг захотелось видеть его. И хотя Эштон не вполне понимала возникшее чувство, она принимала его как должное. Ей уже давно известно, что нет никакой логики в любви, в сексуальном желании или в ощущении одиночества. Однажды во время жуткого спора из-за денег, когда Алессандро сорвал с ее руки сапфировый браслет, а она ударила его, после чего он с такой силой толкнул ее, что она упала спиной на кровать, и он набросился на нее сверху, Эштон вдруг почувствовала, что пинает и кусает его вовсе не от ярости и злости, а по причине совсем другой страсти. Тогда она в первый раз удивилась, насколько быстро ненависть сменилась желанием, а может, смешались два эти чувства. Сейчас Эштон удивилась, до какой степени она вдруг захотела Алессандро. Несколько дней подряд она делала все, чтобы избежать встречи с ним, – и вот теперь такая резкая перемена. Она должна увидеть его. Она страстно желала почувствовать прикосновения его рук, даже если он совсем недавно таким же образом ласкал другую женщину. Она хотела услышать, как он называет ее сокровищем, пусть на самом деле он так не считает. Она хотела, чтобы он подбодрил и успокоил ее.

– Граф уехал более часа назад, – сказала Грета.

Эштон почувствовала себя уязвленной. Алессандро знал, что сегодня день ее рождения. Он всегда был внимательным в этом отношении. Всегда помнил об особых событиях и важных датах. Он даже планировал обед в узком кругу в клубе «Колет», чтобы отпраздновать этот день. Во всяком случае, он это предложил. Конечно, она и сама говорила об этом с Дэном Пентоном. Эштон и Дэн часто шутили, что они являются завсегдатаями клуба «Колет» во втором поколении, поскольку он принял клуб от его первого владельца, Элдо Гуччи, а за полтора года до своей смерти мать Эштон приобщилась к клубу и завтракала в нем почти ежедневно.

– Он не сказал, куда?

– Возможно, он что-нибудь передал Джорджу, – ответила Грета, и Эштон уловила нотку жалости в ее голосе. – Вы хотите, чтобы я спросила у него?

Кажется, она докатилась до того, что готова выпытывать у горничной и дворецкого подробности о похождениях мужа.

Эштон велела Грете не беспокоиться и сказала, что позовет ее, когда соберется принять ванну, однако ей не стало легче, когда горничная ушла.

Рука Эштон инстинктивно потянулась к телефону, но она отдернула ее. Сейчас некому звонить. Эштон была знакома с десятками женщин. С ними она завтракала, заседала в комитетах» сплетничала, но никогда им не доверяла. Половина из них в то или иное время спали с ее мужем. Она спала с мужьями некоторых из них. Словом, шло соревнование.

Друзей-мужчин у нее не было. Много любовников, но ни единого друга. Если не считать Спенсера, чего он сам не понимал. Спенсер был мужчиной, а мужчины не стареют, они мужают. И Спенсеру никогда не причинила обиды ни одна женщина. Он никого не подпускал к себе слишком близко.

Нет, ей придется выбираться из ситуации самостоятельно. Как всегда в ее жизни.

Эштон встала с кровати, набросила халат и открыла дверь в гардеробную. Грета прохаживалась возле стеллажей с туфлями, проверяя, нет ли стоптанных каблуков, пятен или царапин.

– Отмени мои встречи, – сказала Эштон. Она собиралась было привести в порядок прическу, лицо и руки к домашнему вечеру, но внезапно поняла, что ей надо непременно из дома выбраться. – Позвони Клингеру и скажи, что я приду сделать косметическую маску и массаж. А также маникюр и педикюр. И еще позвони Марте. – Эштон посмотрела на висящие вечерние платья. – Я хотела бы сегодня вечером быть в чем-то новом Пусть подберут для меня вещи, чтобы я могла взглянуть на них. Я хочу что-нибудь короткое. – Эштон направилась в ванную, затем передумала, повернулась и подошла к двери гардеробной. – И еще позвони миссис Боснук, в магазин Картье. Скажи ей, я буду у нее после полудня. – Остановившись и подумав несколько минут, добавила: – Пожалуй, я сначала пойду к Картье. Скажи ей, что я буду через полчаса. – И Эштон направилась в ванную.

– Должна ли я сказать ей, что вас интересует?

– Изумруды, – бросила через плечо Эштон. – Граф сказал, что хотел купить мне на день рождения изумруды.

У витрин ювелирного магазина Картье, по обыкновению, толпились и обменивались громкими репликами туристы. Внутри салона стояла благоговейная, словно в церкви, тишина. Японская парочка рассматривала золотые изделия. Лысый жирный коротышка в мешковатом костюме расхваливал ожерелье из рубинов и бриллиантов и такие же серьги. Две молодые блондинки в невероятно коротких юбках, которые должны были подчеркнуть длину их ног, решительным тоном с типичным среднеамериканским акцентом заявили, что они пришли сюда для того, чтобы выбрать кольцо с бриллиантом меньшего размера. Флоренс Боснук, управляющая, вышла к Эштон и провела ее в кабинет.

– Я весьма сожалею, – сказала Флоренс, пододвигая Эштон стул и раскладывая обитые бархатом лотки на столе, – но я как-то запамятовала о звонке графа, о том, что он хочет для вас приобрести. – Голос ее был воплощением искренности, лицо излучало простодушие. Они обе намерены были разыграть этот маленький фарс. – Поэтому я позволила себе выбрать наиболее привлекательные изумруды. Я обращала внимание в первую очередь на совершенство их отделки, а не на размер.

Эштон сразу же увидела то, что хотела. Флоренс была права. Специальной отделки камни не были большими, но смотрелись великолепно и вместе образовывали изумительной красоты цепь. Эштон взяла ожерелье, застегнула его на шее и посмотрелась в зеркало.

В ее карих мышиных глазах заиграли зеленые блики.

– Это, – решительно сказала Эштон.

Флоренс просияла:

– Я тоже о нем думала.

Эштон не справилась о цене, Флоренс не назвала ее, и лишь когда графиня набрала телефонный номер, тихонько пододвинула ей листок с указанием стоимости.

Шестьдесят пять тысяч долларов. Слова были написаны черными чернилами мелким аккуратным почерком.

Ей придется просить Меррита взять какую-то сумму из доверительной собственности. Ему это не понравится. Ну и пусть, плевать на то, понравится Мерриту или нет. Не ему исполнилось тридцать семь. Не у него вот-вот остановят ход биологические часы. И ему не приходится покупать себе подарки в свой же день рождения.

Флоренс спросила, желает ли Эштон, чтобы ожерелье принес ей домой специальный посыльный, и Эштон ответила, что желает. Флоренс сказала, что позаботится, чтобы это было сделано немедленно, и услужливо открыла перед графиней дверь.

Эштон шла по салону вслед за двумя блондинками с длинными волосами и еще более длинными ногами.

– Говоришь, слишком роскошно! – сказала одна из них, когда они вышли на Уорт-авеню. – Должно быть, ты шутишь! Мне пришлось здорово повкалывать. Прикидывала и подсчитывала ночами. – Она вытянула перед собой руку, чтобы полюбоваться кольцом.

Эштон прошла мимо двух женщин, не бросив на них и взгляда, однако на протяжении всего пути в магазин модного платья слова одной из них не выходили у нее из головы. Она не могла решить, что же хуже – зарабатывать на драгоценности тяжелым трудом или покупать их себе самой.

«Роллс-ройс» ядовито-канареечного цвета был припаркован перед магазином Марты. Шофер в ливрее сидел за рулем и читал «Уолл-стрит джорнэл». Это означало, что Дафна Дэнкуорт находилась внутри. Об автомобиле Дафны и ее постоянно меняющихся шоферах в Палм-Бич ходили легенды. Несколько лет назад Дафна попала в серьезную автомобильную аварию. Говорили, что она в этот момент была изрядно пьяна. В аварии погиб пешеход, сама Дафна отделалась синяками. И к тому же не понесла никакого наказания. Тем не менее Дафна была убеждена, что находилась на грани гибели. С того времени она перестала садиться за руль. В течение нескольких лет она вверяла свою жизнь лишь шоферам, которые оказывали ей не только эту услугу.

При виде автомобиля Дафны сердце Эштон упало. Она сочувствовала Дафне, но ей было не до сожалений в это утро.

Марта лично встретила и поприветствовала Эштон в дверях и повела ее в примерочную. При некотором везении, подумала Эштон, она может и не столкнуться с Дафной Дэнкуорт. И как раз в этот момент дверь примерочной открылась и на пороге появилась Дафна. Волосы у нее были неестественно оранжевого цвета, лицо напоминало натянутую и напудренную белую маску, хотя пудра не могла скрыть расширенные кровеносные сосудики на носу и щеках. Короткое атласное платье без застежек жалко висело на ее изможденном теле. Дафне понадобилось несколько секунд, чтобы сфокусировать взгляд на Эштон, а когда она наконец это сделала и наклонилась, чтобы поцеловать воздух возле уха Эштон, графиня удивленно подумала о лжеце, который распространяет слухи, будто водка не пахнет.

– Слава Богу, что встретила вас, – дохнула перегаром Дафна. – Мне нужен совет. – Она сделала шаг назад и нелепо расставила руки. – Что вы думаете об этом?

Какую-то долю секунды в Эштон боролись жалость и честность. Жалость все же взяла верх.

– Думаю, это выглядит очень мило, – сказала Эштон.

– Вам оно не кажется слишком открытым?

– Но ведь вы так изящны, баронесса, – поспешила уверить ее продавщица, – Вам оно идет.

Дафна посмотрела в зеркало.

– Да, но… – Она повернулась влево и вправо перед зеркалом. – Это ведь на свадьбу.

Эштон не сразу сообразила, кто выходит замуж. Но затем до нее дошло. Бедняжка Дафна! Снова… Эштон вспомнила о шофере, ожидающем на улице. Неудивительно, что он читает «Уолл-стрит джорнэл».

– У вас еще жакет, баронесса. – Продавщица держала в руках такого же цвета жакет, предлагая Дафне надеть его. – Voila! <Вот так! (фр.)> Это превосходно!

Дафна снова повернулась к зеркалам.

– Вы в самом деле считаете, что все в порядке?

– Я думаю, все превосходно, – подтвердила Эштон.

– А жакет не морщит?

– Нет, – сказала Эштон. – Все совершенно гладко.

И это было правдой. У Дафны совершенно не было плоти. Одни говорили, что она страдает булимией, другие – что отсутствием аппетита, а третьи – что она не ест, поскольку ей некогда: слишком много пьет.

– Я не это имею в виду, – сказала Дафна и повернулась к Эштон. Она распахнула жакет и вынула из внутреннего кармана небольшой обтянутый сатином предмет.

Поначалу Эштон подумала, что это дамская сумочка, замаскированная столь остроумно, потому что и в самом деле на жакете не было видно никаких выпуклостей. Но затем Дафна протянула предмет Эштон, и та увидела маленькую серебряную навинчивающуюся пробку. В руках у Дафны была фляжка, обтянутая тем же материалом, что и платье с жакетом. Эштон представила себе гардеробную Дафны Дэнкуорт, заваленную сотней футляров для фляжек, сделанных из атласа, полотна и твида всех цветов и оттенков. Она рассмеялась бы, если бы не почувствовала жалость к баронессе.

Эштон пожелала Дафне счастья и собралась покинуть магазин.

– Вы видели Шона, который ждет меня в машине? – спросила Дафна. – Вы не находите, что он очарователен?

Эштон согласилась, что так и есть, хотя не могла отделаться от мысли, что он похож на грубого торгаша и что у Дафны есть шанс выйти из этой передряги с большим количеством синяков и шишек.

– Я сказала ему, что я на несколько лет старше его, – продолжала Дафна, и Эштон хотелось закричать, чтобы она замолчала, поскольку шоферу было лет двадцать, а что касается возраста Дафны, то. все говорили, что ей где-то между пятьюдесятью и смертью. – Но он сказал, что это его не беспокоит. Он говорит, что в некотором смысле он старше меня. Шон очень тонкий и возвышенный, – доверительно добавила она.

– Я рада за вас, – сказала Эштон и направилась в примерочную. Она ненавидела себя за то, что относилась к числу тех, кто в душе смеялся над бедняжкой Дафной, но в то же время злилась и на Дафну за то, что встреча с ней была дурным предзнаменованием.

– Я хочу видеть вас на свадьбе! – крикнула ей вслед Дафна. – Хочу видеть всех моих настоящих друзей, – добавила она, когда продавщица закрывала дверь в примерочную.

Несколько секунд Эштон смотрела на закрытую дверь, слыша эхо слов Дафны. Друзья настоящие, друзья задушевные – разве это не одно и то же?

Марта все еще стояла у дверей, ведущих в другую примерочную, и выжидательно ей улыбалась, продавщица несла несколько платьев и тоже светилась улыбкой, а третья женщина была готова принести кофе, чай, спиртное – все, что Эштон заблагорассудится, чтобы пройти через испытание примерки. Эштон остановилась, посмотрела на них, и вдруг ее осенило. Они не улыбаются ей, они смеются над ней. И это ей вовсе не показалось. Эштон была в этом уверена. Как смеялись над бедняжкой Дафной Дэнкуорт. Пока Эштон еще не превратилась в Дафну, но так ли много времени для этого понадобится? Через какое-то время она из стройной превратится в сухопарую и изможденную; кровеносные сосудики на ее лице сделаются безжалостными свидетелями ее возраста и пристрастия к алкоголю, а платья, которые она станет носить, будут казаться не по возрасту открытыми. И она станет носить с собой фляжки.

Эштон отвернулась от ухмыляющихся лиц.

– Графиня, – сказала Марта, – я приготовила вам кое-что.

Именно в этот момент Эштон пустилась в бегство. Она выбежала из магазина, села в автомобиль и не останавливалась до тех пор, пока не оказалась у дома. Но даже в тишине своей спальни Эштон не обрела покоя, потому что не видела способа, как выбраться оттуда, где она оказалась или куда неуклонно движется.

Глава 8

Алессандро был в дурном настроении. День складывался вовсе не так, как он ожидал, а сюрпризов он не любил. Особенно если это был отказ со стороны женщин. Нельзя сказать, что Алессандро воспринимал случившееся как настоящий отказ. Бедная девочка занималась играми. Она просто не понимала, что у нее нет никаких шансов выстоять. Она неизбежно проиграет мастеру.

Алессандро согласился ей позировать. Он все продумал и проработал еще до ее появления в это утро. Он уехал из дома рано, до того, как Эштон встала, и вернулся лишь после ее ухода. Затем подготовился к появлению Мег. Алессандро знал, что она хочет фотографировать его в главном здании, и стал пестовать эту идею. Мысль о том, чтобы заняться с ней любовью в доме жены, желательно в постели жены, показалась ему весьма забавной. Проблема заключалась лишь в том, что вряд ли это покажется забавным Мег. Она могла опасаться слуг, вероятности неожиданного появления Эштон и многого другого. Поэтому он отправился в бельведер рядом с бассейном и сказал Джорджу, чтобы тот прислал Мег туда, когда она появится.

Подойдя к бассейну, Алессандро снял с себя всю одежду – Эштон и их ближайшие друзья не утруждали себя ношением купальных костюмов. Он налил себе вина и растянулся в шезлонге. Солнечный свет просачивался сквозь крышу, сделанную из планок, полосатые тени ложились на зачехленную легкую мебель из лозы. Алессандро лежал, потягивая вино, чувствуя, как горячие руки солнца ласкают его тело, и думая о Меган Макдермот. Он почувствовал эрекцию и решил, что день сегодня определенно будет приятный.

Когда Алессандро услышал шуршание сандалий о мозаичную плитку, которую он содрал с террасы своей семейной виллы в Италии и положил здесь, он встал и обошел бассейн, чтобы поприветствовать Мег. Разумеется, это был своеобразный тест. Если она станет смотреть на его лицо, стало быть, она застенчива и пуглива, и соблазнять ее нужно осторожно. Если она с любопытством уставится на него, действовать можно более решительно. Он был готов к любому варианту. Не был он подготовлен лишь к тому, что Мег обладала взглядом фотографа. Какое-то мгновение она изучала его, как художник изучает свою возможную модель. Хуже того. Она словно оценивала его, как он оценивал какую-нибудь моторную лодку или Меррит – лошадь. Ему, похоже, следовало пересмотреть свои планы относительно того, как ее приручить.

– Надеюсь, вы не возражаете, – галантно сказал Алессандро. – Я всегда считал купальный костюм буржуазной причудой и предрассудком.

– Не возражаю, – сказала Мег, снимая с плеча сумку с фотокамерой и расстегивая молнию, – но боюсь, что читатели «ХЖ» будут возражать. Или скажем по-другому: я могу предположить, что читатели будут в восторге, но это вряд ли пропустят редакторы.

Она отвернулась от Алессандро и стала возиться с фотоэкспонометром. Он почувствовал, что ее реакция оказывает вполне определенный эффект на его эрекцию, и, извинившись, отправился в раздевалку, чтобы одеться. Черт бы побрал эту сучку, подумал он, натягивая полотняные брюки и рубашку. Строптивость – это вызов. Он любил, когда ему бросали вызов, но здесь было нечто другое. Он не привык к тому, чтобы женщины так пренебрежительно относились к нему. Ему это явно не нравилось.

Тем не менее, приняв самый приветливый и любезный вид, Алессандро вышел к бассейну и предложил Мег бокал вина.

– Спасибо, но во время работы я не пью.

– Вы слишком серьезно к этому относитесь.

– Очень серьезно, – подтвердила Мег, даже не взглянув на него. Она продолжала возиться со своим, будь он неладен, фотоэкспонометром.

Два часа он занимался тем, что по просьбе Мег садился или вставал в одном или другом месте, принимал ту или другую позу. Она поддерживала разговор с Алессандро, но тема беседы ее явно не занимала. Он понимал это, ибо часто использовал подобный прием, хотя и с различными результатами. Иногда он испытывал раздражение, но сдерживал себя, понимая, что не может позволить ему выплеснуться наружу. Он должен забавлять по крайней мере себя, если не может развлечь ее.

– Arma virumque cano, Troiae qui primus ab oris <Воспевать подвиги первого героя Трои (лат)>, – сказал он.

– Ммм… – промычала Мег, щелкая затвором. – Именно.

– Стало быть, вы тоже любите Вергилия?

Должно быть, она уловила перемену в его тоне, потому что опустила фотокамеру и посмотрела на него.

– Простите, я не слышала, что вы сказали.

– Я цитировал стих из «Энеиды».

Она засмеялась и провела рукой по коротко стриженным волосам.

– Прошу прощения. Мне часто говорят, что я слишком погружаюсь в работу. Не знаю, насколько вы довольны, но думаю, что у нас получилось несколько потрясающих снимков. – Мег стала укладывать фотокамеру в футляр с такой нежностью, словно это был ребенок. – А теперь я могу выпить, – добавила она.

Он направился к бару, чтобы наполнить бокалы. Это уже лучше, гораздо лучше.

Они сидели в тени шелестящих пальм, пили вино и разговаривали. Алессандро чувствовал, как к нему возвращаются хорошее расположение духа и эрекция.

Он предложил искупаться. Мег сказала, что в отличие от него она не считает купальный костюм буржуазной причудой или предрассудком. Алессандро ответил, что в бельведере есть десятки костюмов и какой-нибудь наверняка ей подойдет. Они направились в разные комнаты, чтобы переодеться. Алессандро вышел первым. Мег появилась минутой позже в ленточном бикини. Алессандро решил, что это добрый знак.

Мег прошла к глубокой части бассейна, поднялась на цыпочки, воздела руки вверх и прыгнула. Ее длинное тело описало в воздухе плавную дугу и погрузилось в воду. Алессандро вошел в воду и направился в сторону Мег. Вода была прохладной, но не холодной, и это благотворно влияло на эрекцию. А может, так повлиял на него вид почти нагого женского тела в голубой воде. Он подплыл к Мег и попытался сунуть палец в верхнюю часть ее бикини, однако она сумела ускользнуть и уплыла прочь.

Черт бы побрал этих американок и их страсть к спорту! Впрочем, Алессандро тут же воспрянул духом. Она хочет, чтобы за ней гонялись, а он любит гонки. Иногда процесс гонки ему нравился даже больше, чем сама поимка.

Мег двигалась, стоя вертикально в воде возле стенки бассейна, Алессандро подплыл к ней и ухватился обеими руками за бортик, так что Мег оказалась как бы в его объятиях. Он обратил внимание, что они одного роста. Алессандро наклонился к Мег. Все последующее произошло так быстро, что он затруднился бы это описать. Он целый день пробовал восстановить цепь событий, но так и не смог. Алессандро помнил, как подплыл к Мег настолько близко, что его нога оказалась между ее бедер и великолепно восставший пенис прижался к ее животу. Он помнил, как она откинула назад голову и засмеялась, помнил то удовольствие, какое испытал от сознания, что она отдается. Однако все вышло не так. Мег вдруг исчезла. Его руки поймали лишь воду. Мег исчезла под водой и вынырнула на другом конце бассейна у лестницы. Она поднялась по ней и вошла в дом раньше, чем Алессандро понял, что произошло.

Он подплыл к лестнице, взобрался по ней и направился к бельведеру. Стало быть, она принадлежит к категории застенчивых. Она согласна на секс в затемненной комнате, но не в бассейне при ослепительном солнечном свете. Ну что ж, все в порядке. Это означает лишь то, что он должен кое-чему научить ее.

Алессандро взялся за ручку двери и попробовал ее повернуть, Однако ручка не поворачивалась. Мег заперла дверь. Он снова погремел ручкой.

– Я сейчас выйду! – крикнула она таким бодрым голосом, что ему вдруг захотелось ее отшлепать.

Алессандро прошел к бару, налил вина и понес бокал к столу под пальмами. Насиловать ее он не намерен. Он никогда в жизни не принуждал женщину.

Мег появилась полностью одетая, со своей чертовой фотокамерой в сумке и, обогнув бассейн, подошла к столику, за которым сидел Алессандро.

– Большое вам спасибо, – сказала она. – За угощение, за купание, но больше всего за то, что вы согласились позировать. – Она говорила непринужденнои уверенно, словно ничего и не произошло в бассейне, или словно она не поняла, что должно было произойти.

Мег протянула руку. Алессандро встал, взял ее руку и поднес к губам. Они оба могут позволить себе поиграть в эту игру. Алессандро знал, что он более сильный игрок. На его стороне терпение, принесенное из Старого Света. То, о чем американцы не имели понятия.

Он смотрел на удаляющуюся Мег и думал, как будет приятно погладить эту аппетитную круглую попку и о десяти тысячах долларов, которые ему еще в большей степени захотелось выиграть. Однако этот душевный подъем быстро прошел, и он вдруг осознал, что беспокойно вышагивает по периметру бассейна.

Его просто перехитрили. Его чего-то лишили. Он возбудился еще до ее появления, а эпизод в бассейне только больше разжег его. Он готовился к продолжительной любовной игре после обеда. Алессандро взял в руки часы, которые оставил на столе, когда собрался в бассейн. Было почти четыре. Ему явно не улыбалось оставаться весь день без женщин. Он вспомнил старинный афоризм, который любили повторять его отец и дед. Farsi on ore con una donna. Ублажай себя женщиной. Ему следовало бы процитировать этот афоризм вместо Вергилия. Он мысленно пробежался по женским именам. Ни одна из этих женщин в данный момент его не волновала. Тогда он вспомнил о доме на Багамах. Некогда там была сахарная плантация, сейчас все переделано. Одна неглупая женщина додумалась собрать со всего мира ораву молодых, но весьма опытных девушек и устроить кабинеты, где гостей ожидали трюки, способные удовлетворить любые вкусы. Есть и еще одно преимущество. Улетев на Багамы, он не будет присутствовать на вечере Эштон. Это станет ей уроком. Это покажет ей, что она не смеет подвергать сомнению его способность к деторождению.

Он вдруг вспомнил, что Эштон пригласила на вечер и Мег, хотя причину понять не мог, Мег будет ожидать, что он продолжит за ней охоту. Что ж, он проучит обеих женщин сразу, да в придачу проведет весьма приятный вечер. Алессандро вспомнил статную, великолепно сложенную шведку, с которой проводил время в свою прошлую поездку на Багамы. Вспомнил, как Томми Фиск рассказывал ему о камбоджийской девушке, миниатюрной, похожей на ребенка, но способной по озорству и игривости дать сто очков вперед любой женщине.

Алессандро поднял телефонную трубку, набрал номер аэропорта и распорядился приготовить его маленький самолет. Да, он был намерен ублажить себя. Он снова подумал о рослой, величавой шведке и миниатюрной камбоджийке. Он ублажит себя с двумя, женщинами.

Спенсер сидел возле бассейна, роясь в груде писем. Иногда ему хотелось, не читая, выбросить в корзину весь этот хлам. Порой он именно так и поступал.

Спенсер посмотрел на обратный адрес на конверте. Письмо было от президента второразрядного университета, которого вышвырнули из двух перворазрядных. Президент, как Спенсер знал из предыдущих писем, претендовал на то, чтобы возглавить кафедру. Спенсер, не вскрывая, бросил письмо на пол.

Все от него чего-то хотят. Его имени в списке, его присутствия на презентации, его поддержки, его денег, денег, денег. У Коула Портера есть песня, которую любил напевать отец: «Не лучше ли не быть знаменитым? Не лучше ли не быть богатым?» Спенсер не был таким глупцом. Он твердо знал, что нисколько не лучше не быть богатым. И в то же время как было бы здорово хоть раз в жизни встретить человека – любого человека, который не хотел бы от него ничего! Смешно! Чужаки думали, что такие люди, как он сам, члены его семьи и его друзья, – снобы и живут слишком замкнуто. Эти люди не могли понять, что все объясняется инстинктом самосохранения. Они держатся вместе, потому что могут доверять только тем, кто имеет все, что имеют они.

Спенсер вспомнил, что ему пора одеваться, если он не хочет опоздать на вечер по случаю дня рождения Эштон. Перспектива не из радостных. Он мог заранее назвать имена приглашенных и знал, как будет проходить вечер, словно уже побывал на нем. Святой Меррит будет с важным видом разглагольствовать о моральных и социальных нормах общества и о своем дурацком фонде, пока его жена и Сеси будут лапать друг друга под столом. Алессандро будет выражать недовольство едой, вином и всем американским, за исключением женщин. Подруги Эштон станут наперебой говорить, что она никогда еще не выглядела так хорошо, после чего где-нибудь в дамской комнате будут перемывать ей косточки или постараются воспользоваться любвеобильностью ее мужа. А бедняжка Эштон в изумрудах, которые якобы подарил ей Алессандро, будет внимательно наблюдать за мужем, жадно смотреть на других мужчин и пытаться скрыть тот факт, что под маской блестящей женщины, унаследовавшей огромное состояние, вышедшей замуж за графа и железной рукой управляющей молодежью Палм-Бич, скрывается ненавидящая себя маленькая девочка, которая однажды вечером в припадке ярости и отчаяния перебила все зеркала в доме, потому что не могла смотреть на свое лицо. Господи Иисусе, сможет ли он когда-нибудь забыть тот вечер!

Спенсер взял из груды писем еще один конверт и надорвал его. Женщина, о которой он никогда не слышал, создает фонд, чтобы сохранить технику ткачества мастериц, живущих в Андах. Спенсер с, отвращением отбросил письмо, хотя это чувство родилось в нем скорее от воспоминаний о том, как Эштон разбила зеркала, нежели от письма. Вдруг его осенило. Как это раньше не пришло ему в голову! Он всегда считал, что его теплые чувства к Эштон объясняются их одиночеством и изоляцией. Сейчас же он понял, что дело не только в этом. Эштон была единственным человеком, который в нем нуждается. Не то чтобы он мог что-то сделать для нее, а просто он мог быть чем-то в ее жизни. Она прибегала к нему за помощью, утешением и поддержкой, и это позволяло ему чувствовать себя по меньшей мере мужчиной.

Спенсер снова подумал о предстоящем вечере, и от этого ему стало еще тоскливее. Боже, он надеялся, что у него в загашнике остался кокаин. Как ему удастся пережить этот вечер без наркотика?

Мег решила доставить себе удовольствие. Она знала, что не может считать себя настоящей гостьей на вечере. Она даже не выполняла функцию фотографа. Графиня дала ей понять, что съемок сегодня не будет.

– Просто обед в узком кругу для людей, которых мы с графом любим, – доверительно сообщила Эштон, словно они были давними подругами. Само собой разумеется, они были кем угодно, только не подругами. Мег шла на вечер не как гость, или подруга, или фотограф, но, так или иначе, она шла. Мег решила должным образом подготовиться к вечеру. Она заслужила это после того, что случилось возле бассейна и в бассейне.

Иногда она не могла понять мужчин. Неужто граф и в самом деле хотел содрать с нее одежду и затащить в постель – или на шезлонг, – в ту же минуту, как только увидел ее? Она не была недотрогой. У нее случались связи, и не все из них по любви, А если поразмыслить, то любви там вообще не было. Мег понимала это сейчас. Ей не надо было, чтобы за ней ухаживали, обольщали или умоляли на званых обедах с канделябрами под звуки музыки и с букетами роз, хотя она вовсе не возражала против того, чтобы мужчина соответственно все обставил, с вниманием отнесся к ее чувствам и продемонстрировал свои. Иначе говоря, она хотела, чтобы к ней отнеслись как к личности, по крайней мере как к женщине. Ей вовсе не хотелось, чтобы какой-нибудь волокита после встречи с ней сделал на своем ремне отметку об очередной победе. С первой встречи граф показался ей красивым, воспитанным и притягательным. Подобное сочетание качеств, пусть даже показных, очаровало ее. Мег и сейчас считала, что он красивый, воспитанный и притягательный. Правда, сочетание этих качеств теперь уже не казалось Мег столь привлекательным.

Он сказал, поднося на прощание ее руку к своим губам, что увидит ее сегодня. Это ее не беспокоило. Во-первых, рядом будут другие люди. Во-вторых, она в состоянии позаботиться о себе. Она уже доказала это днем. Почему бы не развлечься.

Мег нашла в магазине шикарное платье от Калвина Кляйна, на покупку которого она позволила себе раскошелиться, сделала педикюр и маникюр у Клингера и, наконец, – массаж у Евы и Марии. Уходя, она чувствовала, как пощипывает кожу, насколько расслаблены ее мышцы и раскрепощен ум. Она шла по Уорт-авеню, глядя на витрины магазинов, испытывая блаженную удовлетворенность.

Мег остановилась возле магазина Картье и осмотрела небольшую витрину. Россыпи сапфиров поблескивали в предвечернем освещении. Глубина и насыщенность цвета поистине потрясли Мег. Ей пришла в голову мысль, что, будь она Эштон Кенделл, могла бы зайти сейчас в магазин и купить эти драгоценности. Но Потом Мег вспомнилась поза, в которой Эштон лежала в лодке в то утро, поведение графа у бассейна и в бассейне, и она поняла, что нисколько не завидует Эштон Кенделл. И кроме того, подумала Мег, если Эштон Кенделл способна купить роскошные вещи, Меган Макдермот способна получить их иным способом. Она может сфотографировать драгоценности.

Мег пришла в свой номер в отеле «Бурунье» в приподнятом настроении и стала готовиться к вечеру. Новое платье выглядело на ней сейчас, пожалуй, даже лучше, чем в примерочной, его бледно-персиковый цвет хорошо оттенял бронзовый загар, который Мег приобрела за последние несколько недель. Даже если бы у нее были дорогие украшения, она не стала бы нарушать цельную простоту своего облика. Платье было очень коротким, а каблуки босоножек, купленных к нему, казались высокими, и когда Мег смотрелась в зеркало, чтобы проверить, не поехала ли сзади петля на чулке, ей пришло в голову, что Спенсер Кенделл никогда не видел ее в юбке. И еще ей подумалось, что, возможно, он будет сегодня на вечере. Она не думала об этом раньше, по крайней мере сознательно, но вдруг поняла, что неосознанная мысль об этом стояла за всеми ее послеобеденными приготовлениями.

Меррит сидел в обитом деревянными панелями кабинете над листом с многочисленными цифрами под пристальными взглядами представителей нескольких поколений Кенделлов, запечатленных на парадных портретах. Как он ни бился, цифры не сходились.

Он поднял голову и посмотрел на портрет отца. Это его вина и вина его отца, а также всех предков, которые жили так, словно не будет никакого завтра. Удивительно, подумал Меррит, сколько времени они потратили на то, чтобы улучшить родословную Кенделлов, чем и объясняется брак Эштон, и как мало усилий предприняли для того, чтобы удовлетворить свои нужды и потребности. А сейчас все свалилось на него.

Меррит провел рукой по лицу, словно пытаясь снять проблему, и снова углубился в цифры. Будь он проклят, если оставит своим детям в наследство такую же неразбериху, какую оставил ему отец. Будь он проклят, если предаст Эштон и всех, кто полагается на него. В этом истинный смысл добра и зла. В этом смысл нравственности. Он знал, что эта аргументация не будет рассматриваться в суде, но ему на это наплевать. Что такое суд пэров? Он – Меррит Кенделл. Весьма немного найдется людей, равных ему. Но он придерживается высоких моральных норм. Он отвечает за честь семьи. И. сделает все ради семьи. Абсолютно все.

Эштон сидела перед зеркалом и рассматривала свое отражение. Даже приглушенный свет не помогал. И она надеется выглядеть хотя бы сносно сегодня вечером? Подбородок был страшно длинный, кожа походила на пергамент. И – о Господи! – они уже появились! Эштон увидела лопнувший сосудик на своем длинном-предлинном носу и еще один – на правой щеке. Она поднесла было стакан ко рту, но затем поставила его на туалетный столик. Она намерена это прекратить. Пока не стала в точности такой, как Дафна Дэнкуорт.

Эштон потянула сонетку. Грета появилась мгновенно. Эштон даже не пришлось объяснять горничной, почему она позвонила. Девушка бросила взгляд на графиню, подошла к столику и ласково тронула ее за плечи.

– Мы сделаем графиню красивой, как всегда, в мгновение ока, – проворковала она. – Я вызову Фонду Ли.

Эштон откинулась в кресле и закрыла глаза. Она понимала, что внимание, заботу и любовь к себе она не столько завоевала, сколько купила, но сейчас это было не важно. Сейчас достаточно было того, что это у нее было. К тому же что плохого, если ты покупаешь нужные тебе вещи? По крайней мере ты знаешь, что тебе нужно.

Эштон открыла глаза и бросила взгляд на дверь комнаты Алессандро.

– Граф пока не вернулся, – пробормотала Грета.

Эштон снова закрыла глаза, но на сей раз облегчения не испытала. Она ошибалась, полагая, что можно рассчитывать на вещи, за которые платишь. Она платила за Алессандро, однако рассчитывать на него не могла.

Глава 9

Эштон неуверенно вышла из «роллс-ройса» перед клубом «Колет». Она поклялась, что больше не будет пить, однако минуты складывались в часы, она успела одеться и готова была отправиться на вечер, а Алессандро так и не появился. И тогда Эштон не выдержала.

– Только глоток бренди, – сказала Грета. – Для храбрости.

И Эштон проглотила бренди, как лекарство.

– Где Алессандро? – спросил Меррит, увидев, что Эштон входит в клуб одна.

– Подъедет чуть позже, – соврала она. – Поэтому мы решили ехать на разных машинах.

Если ей немного повезет, то Алессандро подтвердит приездом ее ложь. А если он не приедет через час-полтора, она может попросить кого-то из официантов подозвать ее к телефону и придумать объяснение задержки, сославшись на небольшую аварию машины, самолета и тому подобное. Затем пришла мысль: почему авария должна быть вымышленной? Почему бы этому негодяю не погибнуть в настоящей катастрофе? Эштон поняла, что на нее действует бренди, и поклялась больше не пить.

Подошел официант с подносом, уставленным хрустальными фужерами с шампанским. Эштон автоматически протянула руку.

Некоторые гости уже пришли, другие подходили группами по два, три или четыре человека. Приглашения были направлены от имени Алессандро, но список Эштон составляла сама. Шестьдесят ближайших и самых дорогих друзей. Это юмор. Она посмотрела на трех стоящих в углу женщин, потягивающих шампанское и надкусывающих крохотные бутерброды с икрой. Она выросла вместе с Консуэло Вандеркамп и Полли Уитберн и считала их своими близкими подругами. Консуэло и Полли были подружками невесты на свадьбе Эштон, и Консуэло оказалась в постели Алессандро в день званого обеда, хотя Эштон узнала об этом только во время свадебного путешествия. Полли, насколько было известно Эштон, в постель к Алессандро не забиралась, но, по слухам, она не делила ложе ни с кем, включая мужа. Секс привносит в жизнь слишком много беспорядка. Портит прическу, размазывает по лицу косметику. Именно Полли, как позже стало известно, сказала, что на свадьбе Эштон все, включая камердинеров и швейцаров, выглядели лучше невесты, И узнала об этом Эштон достаточно скоро, ибо прочие ее друзья сочли высказывание Полли весьма остроумным и охотно его повторяли.

Третьей женщиной была Тиффани Кинг, Эштон никогда бы ее не пригласила, однако Тиффани умела подольститься к нужным людям, делала щедрые пожертвования в благотворительные фонда, и в последнее время ее всюду приглашали. Именно Алессандро сказал, что они тоже могут включить Тиффани в список приглашенных.

Эштон взяла еще шампанскою, изобразила на лице улыбку и направилась к гостям. Она подставляла щеку для поцелуя, принимала поздравления по случаю дня рождения, говорила людям, с которыми общалась лишь вчера, что рада их видеть.

Полли Уитберн сказала, что она ненавидит Эштон, потому что графиня выглядит не старше чем на двадцать один год. Консуэло восхитилась ее ожерельем, спросила, новое ли оно, и с многозначительной ухмылкой добавила, что Алессандро – самый преданный и щедрый муж на свете. Затем подошел муж Полли, обнял Эштон, пожелал ей счастья, а во время поцелуя сумел просунуть ей в рот язык, хотя жена находилась всего в нескольких дюймах. Вечер был как вечер, как десятки других вечеров, которые Эштон либо устраивала, либо посещала как гостья, за исключением одного: она не имела понятия, где сейчас Алессандро и появится ли он вообще.

– А где Алессандро? – спросила Консуэло. – Я не видела его.

Эштон повторила свою ложь и заставила себя взглянуть на украшенные бриллиантом часики, которые, как она вдруг вспомнила, подарила себе от имени Алессандро в один из предыдущих дней рождения. Она не помнила, когда именно это было, зато помнила, что у них до этого была стычка и Алессандро, как и на сей раз, решил ее наказать. Интересно, что она забыла об этом эпизоде и вспомнила только сейчас. И ее рука снова невольно потянулась к бокалу с шампанским.

Внезапно рядом с ней оказался Спенсер.

– С днем рождения, графиня! Могу предложить тебе вот это. – Он протянул пригоршню таблеток.

– Что это?

– Попробуй маленькую зеленую пилюлю. Гарантирую, что даже эта группка гостей покажется интересной… Где наш блистательный граф?

Эштон не стала брать таблетку и открыла было рот, чтобы повторить заготовленную ложь.

– Если бы я знала… – неожиданно для себя сказала она.

– Господи Иисусе, уж мог бы сегодня этого не делать!

Эштон пожала красивыми обнаженными плечами и изобразила улыбку.

Выражение лица Эштон поразило Спенсера – похоже, кузина была близка к тому, чтобы разразиться слезами.

– Возьми зеленую, – повторил он. – И голубую… И тогда тебе будет плевать, появится он или нет. Черт побери, ты даже не знаешь, появится ли он вообще!

Эштон собралась было взять таблетку, когда подошла новая группа гостей, и Спенсер ретировался. Он бродил по залу, гадая, когда ему удастся ускользнуть отсюда и отправиться в один из клубов на Саут-Бич, когда увидел ее. До этого Спенсер не мог ее видеть, потому что она была окружена мужчинами. Они сновали вокруг нее, словно акулы вокруг свежего мяса, и Спенсер не сомневался, что Мег и была такой приманкой для изрядно пресыщенных мужчин. Новое лицо, неиспробованное тело, новая борьба… Спенсер сделал шаг по направлению к группе, но затем остановился. Он не хотел становиться еще одной акулой и кружить в ожидании, когда можно будет убить жертву. Дело в тактике, а не в угрызениях совести, успокоил он себя.

Он стоял, глядя на толпу, пока не встретился взглядом с Мег. Увидев его, она улыбнулась. Это была искренняя улыбка, свидетельствующая о том, что ей хорошо, и Спенсер невольно подумал, насколько необычно видеть такую улыбку в этом мире неискреннего, вымученного веселья. Он улыбнулся в ответ и приветственно поднял руку, однако не сделал попытки пополнить толпу окружающих Мег мужчин. Вместо этого он отвернулся и стал разглядывать столы. Он обнаружил свою карточку между карточками Полли Уитберн и Тиффани Кинг. Если бы Эштон не выглядела столь несчастной, он бы сделал ей за это выговор. Спенсер взял свою карточку и стал обходить столы, пока не нашел карточку с именем Меган Макдермот. Он положил свою карточку рядом, а карточку мистера Хэрри Хенесси отнес дальше, расположив ее между Полли Уитберн и Тиффани Кинг. Затем направился в другой зал и сказал Эштон, что вечер просто потрясающий.

Водитель Хэнка Шоу пристроил «бентли» в одном ряду с «роллс-ройсами», выстроившимися перед клубом «Колет». Хэнк Шоу не имел особого желания заглядывать в клуб. После напряженного дня он предпочел бы выпить чего-нибудь крепкого и хорошо пообедать дома, отдав должное блюдам, приготовленным его собственным шеф-поваром. Он представил себе, как расслабится в просторной гостиной под потолком, расписанным в стиле барокко, погрузив ноги в мягкий ковер девятнадцатого века и находя отдохновение в созерцании картин Пикассо и Моне, украшающих стены комнаты. В настоящее время у него не было в доме гостей, и он с удовольствием походил бы по верхней, застекленной на всю высоту лоджии, любуясь двумя анфиладами громадных залов с ваннами, облицованными роскошным мрамором, и раздевалками. В его доме отовсюду, куда бы он ни пошел, открывался вид на темно-голубое море на западе и на аквамариновый океан на востоке, и это удивительно успокаивало и умиротворяло. К несчастью, о покое сегодня придется забыть. В город приехал бывший президент со своей семьей, а когда семейство Буш оказывается в Палм-Бич, оно непременно обедает в клубе «Колет». Разумеется, Хэнк мог бы просто позвонить и договориться о встрече, однако он предпочел встретиться с бывшим президентом и его сыном, который баллотировался в конгресс, будто ненароком и непринужденно. Такие вещи всегда лучше делать в непринужденной обстановке.

Всего лишь порция виски с содовой и несколько фраз с Джорджем и Джебом, пообещал себе Хэнк, выходя из машины, и затем он сразу же уедет отсюда. Народу в клубе было гораздо больше обычного, хотя Хэнк Шоу не заметил никаких признаков присутствия здесь бывшего президента и его семьи.

– В честь кого вечер? – спросил он в фойе метрдотеля.

– В честь графини Монтеверди по случаю ее дня рождения, мистер Шоу, – ответил тот.

Хэнк почувствовал волнение при упоминании фамилии Эштон и не на шутку рассердился на себя. Целый день он присутствовал на заседаниях самого высокого уровня – вначале в Париже, затем в Лондоне, – покупал и продавал других мужчин и женщин, затем прилетел домой на одном из собственных самолетов, чтобы конфиденциально переговорить с бывшим президентом, а сейчас ведет себя, словно подросток, столкнувшийся с местной королевой красоты. Черт бы побрал эту Эштон Кенделл! И черт бы побрал его дурацкие чувства.

Он направился к группе людей. Эштон в светлом шифоновом платье стояла на фоне стены, напоминая даму, изображенную на одной из картин Гейнсборо. Если бы он только мог купить ее так же, как любую картину на аукционе Кристи или Сотби! Другие гости, как заметил Хэнк, оторвав наконец взгляд от Эштон, стали занимать места.

Пока Хэнк Шоу наблюдал за происходящим, он вспомнил, что всего час назад встретил мужа Эштон, чей день рождения сейчас праздновался, в аэропорту и что Алессандро собирался куда-то улетать. Хэнк знал об этом, потому что они остановились поговорить. Алессандро спросил, откуда возвращается Хэнк, а он, в свою очередь, – куда направляется граф. На Багамы, ответил Алессандро, и с заговорщической улыбкой уточнил, куда именно.

– Почему бы вам не присоединиться ко мне? – добавил он. – Мы бы на славу повеселились.

С одной стороны, Хэнк был удивлен. Он и Алессандро вместе никогда раньше не пили и по шлюхам не ходили. С другой стороны, все было вполне объяснимо. Есть что-то тоскливое в том, что ты покупаешь себе женщину, чтобы заняться с ней сексом. Во всяком случае, именно такие чувства испытывал при этом Хэнк. И должно быть, именно по этой причине мужчина любит чувствовать локоть другого мужчины, когда собирается заняться сексом.

В тот момент Хэнк был несколько удивлен приглашением Алессандро присоединиться к нему, но отнюдь не самим полетом графа на Багамы, чтобы предаться изощренным и дорогим сексуальным утехам. Все знали, что Алессандро был чудовищно неверным супругом. Как, впрочем, и сама Эштон. Но сейчас, глядя на то, как гости занимают места за столиками, Хэнк испытал нечто вроде шока. Он видел, как Меррит Кенделл выдвинул стул для сестры, затем сел сам. Хэнк окинул взглядом столы, мужчин в вечерних костюмах и разодетых, в бриллиантах женщин, посмотрел на выразительно пустующий стул. Неожиданно его удивление сменилось гневом. Он понимал, что здесь находятся мужчины и женщины, с которыми его связывают деловые отношения, а также те, кто называет его чужаком и выскочкой. Он знал: здесь сидят женщины, считающие его безжалостным сукиным сыном. Хотя в душе Хэнк полагал, что справедлив и даже добр. Он верил в необходимость выживания как в бизнесе, так и в личных делах, однако был против жестокости. Особенно его возмущала ничем не оправданная жестокость, а именно этому он сейчас был свидетелем.

Он перевел взгляд на Эштон, которая села за стол. По ее позе, по тому, как она откинулась назад, слегка наклонив голову к мужчине слева, который что-то говорил ей, никто не догадался бы, что эту женщину подставил, не явившись на день ее рождения, собственный муж. Она слишком уважает себя, чтобы позволить своим чувствам выплеснуться наружу. Она никому не позволит узнать о ее унижении. Это была одна из черт графини, которые с огромной силой влекли к ней Хэнка. И только глаза Эштон чуть-чуть выдавали ее смятение, но это было заметно скорее всего только Хэнку. Он уловил ее нервный взгляд, брошенный на пустой стул, а затем на дверь. И в тот же момент принял решение.

Он вышел в зал и направился к столу, за которым сидела Эштон. Голосом не громким, но таким, чтобы его услышали сидевшие за столом, Хэнк сказал ей, что Алессандро вызвали по весьма срочному делу.

– Он вынужден вылететь во Флоренцию. По семейным делам, – уверенно и твердо добавил Хэнк. Пусть этот сукин сын сам объясняется и выпутывается, когда вернется. – Он направил меня в качестве своего эмиссара. С днем рождения, Эштон!

Хэнк взял руку Эштон и нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку. Она не отстранилась, даже не шевельнулась. Она продолжала сидеть и улыбаться ему, и в ее глазах читалось нечто похожее на благодарность. Затем, словно все так и было заранее предусмотрено, Хэнк стал выдвигать из-за стола пустой стул в тот самый момент, когда Эштон жестом указала на него. Хэнк сел непринужденно, как хозяин, и поднял бокал, предложив первый тост за графиню.

Эштон встала и вошла в кольцо рук Хэнка Шоу. У нее все еще шумело в голове от шампанского, и в таких случаях она обычно боялась танцевать, потому что Алессандро говорил, что после принятия алкоголя она делается неуклюжей. Однако едва они стали танцевать, Эштон почувствовала себя грациозной и удивительно защищенной. Она с удивлением поняла, что эти ощущения породил в ней Хэнк Шоу. Его рука, лежавшая на талии, управляла ее телом легко и уверенно. Массивные плечи надежно закрывали Эштон от всего остального мира. Она расслабилась, позволив Хэнку заботиться о ней.

– Так-то получше, – заметил он.

Эштон подняла глаза. Он не был красавцем, но выразительность его лица показалась ей даже более привлекательной, чем красота.

– Что вы имеете в виду?

– Вы знаете, что я имею в виду. Вы перестали меня бояться. – Она хотела что-то сказать в ответ, но Хэнк перебил: – По крайней мере в этот момент.

– Я полагаю, что обязана поблагодарить вас.

– Мы договоримся. Если вы не скажете «спасибо» сейчас, мне не придется говорить «пожалуйста» впоследствии.

– Что вы имеете в виду?

Он лишь тихонько нажал рукой на ее талию, притянув Эштон поближе.

– Похоже, – сказал Хэнк, увлекая Мег на танцевальную площадку, – вам вообще не требуется моя помощь. На прошлой неделе вы оказались на заседании совета директоров самого закрытого благотворительного фонда в Палм-Бич, сегодня – на вечере, за приглашение на который половина честолюбцев острова готова пойти на убийство. Вы не обидитесь, если я спрошу, как вы этого добились?

– Силой обаяния и таланта.

Хэнк засмеялся:

– Эштон Кенделл не столь уж подвержена воздействию чар и талантов, во всяком случае, со стороны других женщин.

Мег удивленно подняла на него глаза:

– Я думала, вы добрый друг графини.

– Я могу быть другом, но я не слепец. Эштон Кенделл не пригласила бы вас в качестве официального фотографа по случаю очередной годовщины фонда и не пригласила бы на вечер по случаю своего Дня рождения без… без, скажем так, побудительного мотива. Либо у вас есть нечто такое, чего хочет она, либо вы знаете такое, что она не хочет обнародовать.

– А это означает, что она не хочет, чтобы знали вы. Если предположить, что ваши рассуждения правильны.

Хэнк Шоу улыбнулся:

– Очень хорошо. Я восхищаюсь людьми, которые умеют хранить секреты. И держать слово. Только вспомните одну вещь: вы здесь по заданию «ХЖ». Это означает, что вы работаете на меня. Так что если возникнут проблемы – хотя я вовсе не считаю, что это неизбежно, – помните об этом.

Мег хотела было сказать, что она не собирается об этом забывать, но не успела, поскольку в этот момент между ними вклинился Спенсер.

– Я думаю, – сказал он, обнимая ее за талию, – на этом вечере можно умереть от тоски. Пора отсюда смываться.

– Не говорите сами – дайте мне угадать. Вас прельщает место с тихой выпивкой и полуночным купанием.

– Сейчас, когда вы так сказали, это выглядит привлекательно.

– Я так не думаю.

– А почему бы и нет?

– Причины очевидны.

Некоторое время они танцевали молча. Спенсер держался не столь монументально, как Хэнк Шоу, зато в его движениях было больше грации и легкости, а его близость волновала Мег. Но она определенно не намерена была идти к нему домой.

Внезапно он остановился и посмотрел ей в лицо.

– Послушайте, Мег, вопреки тому представлению, которое вы могли составить, читая газеты, Палм-Бич не является убежищем для закоренелых насильников. Или можно сказать иначе. Если бы мне очень захотелось, я мог бы поехать в бар, купить какой-нибудь девице выпивку и через час затащить ее в постель. Я не хвастаюсь. Знаю, это объясняется не моей неотразимостью. Все гораздо проще: мое имя – Спенсер Кенделл, и я унаследовал несметное количество денег от Спенсеров и Кенделлов. – Он взял два бокала шампанского с подноса проходящего официанта и подал один Мег. – Поэтому почему бы вам не поехать ко мне домой? Кстати, мой дом – эта одна из немногих вещей, которыми я по-настоящему горжусь. Ну и немножко выпить.

Мег хотела этого. Она даже была удивлена, до какой степени ей этого хотелось. Но тут была одна проблема. Она боялась не его. Она боялась себя. Разумеется, она не могла сказать ему об этом.

– Мне кажется, выпить – это то, что вам меньше всего сейчас нужно.

Спенсер поставил бокал на стол и покачал головой.

– О'кей, если я пообещаю, что не стану пить, глотать и вдыхать любое подозрительное вещество, вы отправитесь со мной, чтобы увидеть мой дом?

Неожиданно для самой себя Мег засмеялась.

– О'кей, – ответила она, – но только на минутку.

Стоя возле дверей клуба в ожидании, когда служитель подгонит его машину, Спенсер подумал, что, пожалуй, впервые в жизни ему придется протрезветь для того, чтобы затащить девушку в постель.

Эштон чувствовала себя сомнамбулой. Причина была не в алкоголе. В этот вечер она очень быстро перестала пить. Дело было в Хэнке Шоу. Он взял в свои руки управление вечером, и она ему это позволила. Когда Хэнк предложил отправить домой ее машину и шофера и проводить ее домой, Эштон, не раздумывая, согласилась. А когда он сказал своему шоферу, чтобы тот вез их к нему домой, не произнесла ни слова. Он спросил, не желает ли она что-нибудь выпить перед сном, Эштон лишь молча кивнула. Если бы кто-нибудь несколько часов назад сказал ей, что она будет сидеть на террасе Хэнка Шоу, пить шампанское Хэнка Шоу и – что самое удивительное – ждать, когда Хэнк Шоу наконец прикоснется к ней, она ни за что бы не поверила.

Через открытые двери кабинета доносились какие-то сигналы. Когда они только появились на террасе, Эштон спросила, что это за гудки. Хэнк ответил, что их подает специальное устройство, чтобы он был в курсе своих дел.

– Даже в два часа ночи?

– Деньги никогда не спят, Эштон. Всегда кто-то на планете заключает какие-то сделки. – Он посмотрел на нее и добавил: – Наверное, вы считаете вульгарным говорить об этом.

Она хотела было согласиться с его последним утверждением, но вдруг поймала себя на мысли, что так не считает.

– Просто я никогда об этом не думала.

Они некоторое время сидели молча, а машина продолжала подавать сигналы. Внезапно Эштон засмеялась:

– Стало быть, все эти шумы означают, что вы делаете деньги? – Эта идея возбудила ее. Он прав.

Она воспитана в среде, где считается вульгарным говорить о деньгах или даже признаваться в том, что думаешь о них. В этом плане это во многом напоминает секс. Сидя в темноте, Эштон чувствовала присутствие Хэнка Шоу, ощущала его силу и испытывала нечто вроде озноба.

– Или теряю их.

Эштон повернулась в его сторону:

– Вы говорите об этом так спокойно?

– У меня очень много денег, Эштон. Еще одно вульгарное заявление. Я могу позволить себе часть из них потерять, А кроме того, у меня на уме сейчас более важные вещи.

– Например?

– Например, как бы поделикатнее затащить вас наверх. Я займусь любовью с вами там. Я могу заниматься любовью с вами где угодно, если вы позволите. Но опыт подсказывает, что в непривычных условиях нечто важное теряется. Поэтому я предпочел бы отправиться наверх и ломаю себе голову, как бы это сделать.

– Вы могли бы просто пригласить меня.

Хэнк улыбнулся, и она увидела в темноте его белые зубы.

– Что я и делаю.

Спальня поражала пышностью декора. Казалось, ее извлекли из английского старинного замка, переправили в Палм-Бич и вновь кропотливо собрали.

Каждая вещь имела свою родословную, но в этот момент никто из них не был в состоянии, оценить всю эту роскошь. Они смотрели только друг на друга, словно были связаны какой-то магической силой.

Хэнк закрыл за собой дверь. При этом раздался громкий звук, который словно отсекал их от всего мира. Эштон сразу же почувствовала себя в безопасности, и в то же время ее охватило сладкое волнение. Хэнк мягко положил руки ей на плечи и крепко поцеловал. Эти прикосновения заставили ее задрожать.

Не отрывая рта от губ Эштон, Хэнк стал раздевать ее. Шифоновое платье, словно облачко, опустилось на пол у ее ног. За ним последовало прозрачное белье. Эштон сама сбросила туфли. Когда на ней не осталось ничего, кроме ожерелья, Хэнк отпустил ее, отступил на шаг и некоторое время молча смотрел на нее. Свет в спальне был слегка приглушенным. Глаза Хэнка скользили по ее телу, словно мягкие, теплые руки. Эштон ощущала, как все сильнее пульсирует жилка у нее на шее, как под его взглядом набухают соски. Она привыкла к тому, что люди смотрят на нее с восхищением, но сейчас все было совершенно иначе. Она ощущала себя призом, а не трофеем, произведением искусства, которое создано для того, чтобы им любовались.

Не отводя от Эштон глаз, Хэнк начал раздеваться. Она зачарованно наблюдала за тем, как он сбрасывает одежду. Он был крупным мужчиной, и она опасалась, что под красиво сшитой одеждой могут обнаружиться какие-то изъяны в фигуре, однако в обнаженном виде он выглядел даже более привлекательным. Плечи и грудь у него были массивные, бедра узкие, и в нем не было ни унции лишнего веса.

Обнаженные, они еще некоторое время молча смотрели друг на друга. Эштон в предвкушении предстоящего ощущала легкое, головокружение. Затем Хэнк сделал шаг к ней, заключил в объятия, и Эштон поняла, что эта ночь будет совершенно не похожа на все другие.

Хэнк опустил Эштон на кровать и прижался ртом к ее губам. Его пальцы коснулись разгоряченной кожи Эштон и стали ласкать груди, нежно и любовно трогать соски. Затем его рука медленно поползла вниз, к животу, тронула волосы на лобке, и Эштон почувствовала всю силу своего желания.

Прикосновения Хэнка были удивительно нежными и сладостными. Длинный палец медленно погрузился в ее плоть. Эштон сжала бедра, упругие мышцы обхватили палец и стали его ласкать. Хэнк продолжал целовать ее в губы, затем в груди. Эштон ощущала пульсацию напряженной плоти, прижавшейся к ее бедру. В том же ритме билось ее сердце.

Губы Хэнка медленно сдвигались вниз, к животу. Его поцелуи были легкими и нежными, но чувствовалось, что за осторожностью скрывается неистовая страсть.

Он зарылся лицом в волосы на лобке, его язык проник в ее сокровенные глубины. Эштон тихонько застонала и, отдаваясь ласке, развела бедра. Сладострастие накатывало волнами, каждая новая волна была сильнее предыдущей. Язык Хэнка продолжал свою ошеломляющую ласку до тех пор, пока Эштон не Накрыла всепоглощающая волна экстаза.

Когда Эштон открыла глаза, лицо Хэнка было рядом с ее лицом, его глаза горели от возбуждения. Эштон села на ноги лежащего на спине Хэнка и взяла в руки возбужденную плоть. Он молча наблюдал за ней. Когда Эштон почувствовала, как участилось его дыхание, она нагнулась и взяла плоть в рот. Он застонал. Тогда Эштон подтянулась повыше. Хэнк обхватил ее бедра и глубоко вошел в нее. Они смотрели в глаза друг другу, не в силах отвести взгляда. Кровь прилила к щекам Эштон, все ее тело охватило жаром, когда Хэнк двигался под ней, а она отвечала страстно, неистово, безрассудно. Она услышала, как Хэнк застонал в экстазе, и в тот же самый момент ей показалось, что мир вокруг нее взорвался.

Она уснула в его объятиях, чего с ней не случалось со времени медового месяца с Алессандро. Когда через несколько часов Эштон проснулась, Хэнк лежал рядом, подложив руку себе под голову и глядя на нее.

– Мне нужно уходить, – сказала она.

– Зачем?

Простота вопроса ошеломила Эштон. Она сказала, что ей нужно уходить, потому что говорила так всегда, ибо всегда была убеждена, будто именно так и следует поступать. Обычно она не могла находиться рядом с мужчиной, когда секс был уже позади. Мужчины либо принужденно улыбались, изображая любезность, либо даже не делали попыток завязать беседу. В любом случае Эштон испытывала опустошенность и неловкость и спешила уйти. Сейчас все было совсем иначе. По какой-то необъяснимой причине ей совершенно не хотелось покидать его.

– Вот видишь, – сказал Хэнк, не дождавшись ответа. – Нет никакой причины. – Он наклонился и поцеловал Эштон. Поцелуй был медленный и легкий, но она почувствовала вновь пробудившееся в нем желание. – Совершенно никакой причины, – пробормотал он, и их руки вновь отправились в удивительно сладостное путешествие по телу друг друга.

Как только Спенсер въехал на своем «феррари» на подъездную аллею, Мег бросила взгляд на дом и искренне удивилась. Особняк был небольшой – во всяком случае, по стандартам людей, принадлежащих к этому миру, и подходил скорее Ки-Уэсту, чем Палм-Бич. Он был серовато-голубого цвета, и кремовые ставни казались белыми в свете луны. Широкие старомодные веранды опоясывали его по периметру вверху и внизу, фасад был увит багряным виноградом и редкой разновидностью гибискуса.

– Очень красиво, – сказала Мег, когда Спенсер заглушил мотор.

– Похоже, это вас не слишком впечатлило.

Она засмеялась, вышла из машины и, глядя на него, пояснила:

– Верно, я ожидала чего-то…

– …более броского. Пойдемте. – Он взял ее под руку и повел по дорожке, обсаженной орхидеями и цитрусовыми деревьями. – Я вам все сейчас покажу.

Спенсер ввел ее в дом, и Мег не могла решить, что ее больше удивило и что понравилось. То ли сам дом, то ли образ жизни Спенсера в нем.

Дом был просторен и элегантно безыскусен, что свидетельствовало о весьма хорошем вкусе хозяина и наличии у него больших денег. В лунном свете поблескивали покрытые коврами полы из твердой древесины. С потолков спускались деревянные вентиляторы. Плетеная мебель была задрапирована зеленовато-розовой тканью. Куда ни посмотри, везде можно было увидеть редчайшие образцы утвари из церквей и монастырей Европы. На стенах – пейзажи Джека Грея, которые люди обычно покупают из любви к искусству, хотя Мег достаточно разбиралась в искусстве, чтобы понять: стоимость каждого из них исчисляется тысячами долларов.

Спенсер с. гордостью показал на багет, который он собственноручно отреставрировал, на книжные стеллажи в кабинете, на заключенные в рамки фотографии болотистой равнины Флориды, сделанные также им самим.

Спохватившись, он покачал головой:

– Должно быть, я сошел с ума. Показываю свои любительские снимки профессиональному фотографу.

Мег попыталась уловить саркастическую нотку в реплике Спенсера, но не обнаружила таковой.

– Мне они нравятся, – сказала она. – Очень неплохие снимки.

– Для любителя, – заметил он.

– Для любителя, – согласилась Мег.

Спенсер засмеялся:

– Вряд ли кто-нибудь способен упрекнуть вас в лести.

– Пока никто не упрекал.

Спенсер повел ее к бассейну за домом. Даже бассейн отличался обманчивой простотой – он напоминал скорее естественный пруд, чем искусственный водоем, обрамленный мрамором и спроектированный изобретательным архитектором.

– Что вы хотели бы выпить? – спросил Спенсер и осекся. – Ах да, я забыл, что дал зарок на этот вечер. О'кей, а как насчет молока и печенья?

– Я бы выпила бокал вина, – сказала Мег. – Вам тоже можно выпить один бокал, – добавила она.

– Вы так добры. – Он зашел в дом и вернулся с бутылкой вина и двумя бокалами. Начав откупоривать бутылку, Спенсер вдруг остановился. – А может, вы предпочитаете шампанское?

– Боже упаси, нет!

– Вам не нравится шампанское?

– Дело не в этом… – Мег замолчала, не зная, как объяснить причину.

Он выжидательно смотрел на нее, затем на его лице появилась улыбка.

– Ага, я понял. Шампанское – это слишком. Это смахивает на обольщение.

– Вам лучше знать.

– О! – сказал он, подавая бокал Мег. – Поскольку мы коснулись этой темы, похоже, вы тоже в этом разбираетесь.

– Просто самозащита. – Она сделала глоток и откинулась на спинку плетеного кресла.

Теплый воздух ласкал ей кожу, а легкое вино действовало умиротворяюще. Спенсер сел на ручку кресла лицом к ней и положил руку ей на колено. Мег знала, что не должна расслабляться. Лицо Спенсера приблизилось к ней, и даже во тьме ей был виден блеск его голубых глаз, которые становились все шире и в которых ей вдруг захотелось утонуть. Рот его был мягким, язык горчил от вина, когда он медленно и крепко поцеловал ее. Ей хотелось, чтобы этот поцелуй длился вечно. Затем она почувствовала, как его рука скользит вверх по бедру под короткую юбку… Мег отстранилась от Спенсера, встала и пересела в другое кресло.

Он занял покинутое Мег место.

– Вам не следовало уходить так далеко, – сказал он непринужденным спокойным тоном и снова улыбнулся.

Сидя в другом кресле, Мег чувствовала, как гулко стучит ее сердце, и задала себе вопрос: может ли что-нибудь тронуть этого человека?

– Расскажите мне что-нибудь, – сказала она.

– Все, что вы хотите.

– Вы хоть раз пытались что-нибудь узнать о женщине, прежде чем ложились с ней в постель? Я не говорю о любви и прочих старомодных вещах. Я имею в виду простые человеческие отношения. Не сексуальные.

– Конечно, – так же непринужденно ответил Спенсер.

Мег повернулась и посмотрела на его освещенное луной лицо.

– В самом деле?

Он как-то застенчиво посмотрел на нее:

– Ну, вроде того.

Некоторое время оба молчали, а когда Спенсер заговорил, голос его был тихим – таким же, как эта ночь, подумала Мег.

– Вообще-то, чтобы узнать человека, не требуется слишком много времени. Взять, например, вас. Я уже очень много о вас знаю.

Мег вспомнила вопрос Хэнка Шоу о ее отце и мгновенно насторожилась:

– Что, например?

– Например, то, что вы любите свою работу больше, чем своего мужчину, – простите, что я так говорю. И что вы дьявольски горды; и еще что вы всегда готовы поссориться…

– Я вовсе не…

– …чего я не могу понять, учитывая вашу внешность. И что вы очень неодобрительно относитесь ко мне.

– Ну, нельзя сказать, что очень неодобрительно. Ведь я все-таки пришла к вам, разве не так?

– На минутку. Вы даже сейчас посматриваете в сторону выхода. Стоит мне только подняться и подойти к вам, как вы пулей вылетите отсюда.

На это Мег ничего не ответила.

– Поэтому я намерен остаться в этом кресле и разговаривать с вами – просто разговаривать столько времени, сколько вы пожелаете пробыть здесь. Или… – он потянулся к ней и взял ее руку, – ну, по крайней мере до восхода солнца.

Алессандро оторвал голову от подушки и осмотрелся. Его постель выглядела так, словно по ней пронесся торнадо. Простыни были скомканы, в пятнах, подушки разбросаны, на краю постели валялась пустая винная бутылка. В ногах, уткнувшись лицом ему в пах, лежала крупная блондинка, ее пышные волосы разметались по его бедрам. Рядом с ним, закинув одну ногу ему на грудь и демонстрируя все свои прелести, лежала миниатюрная смуглянка, похожая скорее на девочку. Лицо ее находилось между ног блондинки. Алессандро облизал пересохшие губы, ощутив вкус бренди и двух женщин, и ухмыльнулся. Это была славная ночь, она вполне стоила потраченных денег. Денег, принадлежавших Эштон. Он представил себе, как Эштон одна сидит на праздничном вечере, осаждаемая вопросами, где сейчас ее муж. Представил, как Мег Макдермот украдкой бросает взгляды на его пустующий стул.

Роскошная блондинка пошевелилась во сне. Он запустил пальцы в ее пышные волосы и почувствовал, что у нее приоткрылся рот, а у него началась эрекция.

Алессандро подумал, что Эштон пришлось спать одной в громадной металлической кровати и все время гадать, где он. Подумал о Мег Макдермот, которая мучилась от бессонницы в своем отеле, переживая, что упустила отличный шанс. Алессандро почувствовал, что полусонная блондинка зачмокала губами, и его пенис разбух от возбуждения и желания, которое подкреплялось стремлением отомстить сразу двум женщинам.

Глава 10

Эштон и Хэнк шли по темно-зеленому газону, засеянному бермудской травой, туда, где ряд стройных кокосовых пальм обозначал границу владений. Розовая полоска зари украшала горизонт. Трава, орошенная водой из дождевальной установки, была влажной, и обутые в туфли ноги Эштон промокли, так же как и отвороты брюк Хэнка. Они шли, держась за руки.

Вот она, ирония судьбы, размышлял Хэнк. Он контролирует целые империи, обладает огромной мощью, искушен в радостях жизни.

– Сейчас я чувствую себя пятнадцатилетним, – сказал он.

Эштон взглянула на него. На его сильной челюсти появилась темная щетина. Сама того не желая, она провела тыльной стороной ладони по его подбородку.

– Я тоже, – ответила она. – Хотя нет, это не так. В пятнадцать я была страшно несчастной.

Не зная подробностей, Хэнк в общих чертах представлял, что она имеет в виду.

– Я чувствую себя так, – сказала она, снова беря его за руку, – как хотела себя чувствовать, когда мне было пятнадцать. И вообще так, как всегда хотела себя чувствовать.

Дальше они шли молча. Когда проходили мимо гаража, оба бросили на него взгляд, чтобы проверить, на месте ли машина Алессандро. Машины там не оказалось, но об этом ни один из них ничего не сказал. Они вообще не упоминали имени Алессандро, отметила Эштон. Алессандро заварил всю эту кашу. Хэнк заметил его отсутствие и вступил в игру, она дала на это добро, но имени Алессандро они не произносили. Она даже не спросила, действительно ли он в Италии и вообще видел ли его Хэнк, а Хэнк, со своей стороны, тоже не затевал разговор на эту тему. Потому что дело вовсе не в Алессандро. Дело не в том, чтобы насолить и отомстить ему за жестокость. То есть начиналось именно с этого, но теперь уже не так. Ночью все изменилось. И изменилось кардинально.

Когда они дошли до террасы, Эштон остановилась и повернулась к нему. Они молча смотрели друг на друга. Хэнк повернул ее лицо к себе, и тогда произошло чудо. Он не сказал, что она красива. Этого Эштон не вынесла бы. Он просто смотрел на нее так, что Эштон поняла: она для него красива.

Хэнк обнял ее, она положила голову ему на грудь, и они стояли так до тех пор, пока солнечные лучи не блеснули над Атлантикой. Окружающий мир начал пробуждаться.

– Я не хочу отпускать тебя, – прошептал он, целуя ее волосы.

Эштон ничего не сказала. У нее не было на это ответа, потому что сейчас, когда ранним солнечным утром они стояли на террасе, она вдруг снова ощутила присутствие Алессандро, несмотря на то что муж был где-то далеко. Они вместе с Алессандро так построили свою жизнь. Обеты в церкви, полученный ею титул… Алессандро, его отцу, равно как и стае адвокатов, – всем все было ясно. Персональные пристрастия и грешки, споры и измены – все это приходило и проходило, но брак и имя Монтеверди были священны. Это было навечно или по крайней мере – до смерти.

Эштон поцеловала Хэнка, сделав это быстро, потому что боялась расплакаться, и скрылась в доме. Войдя в свою комнату, она подошла к застекленной двери и посмотрела во двор. Хэнк стоял на газоне и смотрел в окна спальни, каким-то образом догадавшись, где находятся ее окна.

Солнце поднялось уже высоко, когда Спенсер вернулся домой, после того как отвез Мег в отель. Ему пришла в голову мысль, что он видел много солнечных восходов в своей жизни, но редко смотрел на них такими ясными, чистыми глазами, если вообще смотрел. Бассейн сверкал, освещаемый ранним утренним солнцем, блестела роса на траве, в воздухе пахло свежестью. Это было красиво. Это было чертовски здорово!

Спенсер сорвал одежду и нырнул в бассейн. Он делал это иногда, чтобы протрезветь, при этом вода зверски обжигала тело. Но в это утро прохладная вода лишь взбодрила его. Он поплескался несколько минут, затем лег на спину и поплыл. Он совершенно не спал этой ночью, однако чувствовал себя прекрасно. Ему вспомнилась старая шутка о людях, которые не имеют пристрастия к выпивке или наркотикам. Ужасно осознавать, проснувшись утром, что ты не будешь чувствовать себя лучше, чем сейчас, весь день. Он всегда верил в этот анекдот, мучительно дожидаясь того момента или часа, когда сможет принять вожделенную дозу снадобья. Однако сейчас, плавая в бассейне и испытывая воздействие, с одной стороны, солнечного тепла, а с другой – прохладной воды, он посмотрел на вещи иначе. Спенсер чувствовал себя на удивление отлично – он даже не подозревал, что можно чувствовать себя так здорово. Ну буквально на миллион долларов! При этой мысли он громко рассмеялся. Он всегда считал это выражение бессмысленным, потому что даже сотня миллионов долларов не в состоянии сделать ваше самочувствие хорошим.

Спенсер продолжал плавать, прислушиваясь к приятным ощущениям, разливающимся по всему телу, мышцам и нервам. Никогда он не чувствовал себя таким бодрым и физически активным. Даже во время самых лучших сексуальных забав, какие он только мог припомнить. Впрочем, в этом и заключалась проблема. Не так-то много забав он мог вспомнить. Большей частью все происходило в пьяном угаре или под воздействием наркотиков. Он попытался вспомнить хоть немногое из того, что было в последний раз, но не смог.

Легкий бриз нарушил гладь воды, словно пальцами прошелся по коже Спенсера. Отныне все будет по-другому. Спенсер подумал о Мег. Он хотел быть с ней в полном сознании, не желая терять ее хотя бы на одну минуту. Он определенно знал, что теперь будет все иначе.

– Tesoro!

Это слово ворвалось в сон Эштон. Скорее всего это был даже не сон, а возвращение к прежнему состоянию. Она и Хэнк снова занимались любовью. Эштон ощущала прикосновение его рук к своему телу, мощь и силу его желания.

– Прости меня, tesoro!

Эштон открыла глаза. Сон, в котором она видела Хэнка, исчез. Перед ней на краю кровати сидел Алессандро и держал ее руки в своих.

– Что? – спросила Эштон. Она не сопротивлялась. Ей было трудно вернуться к реальности.

– Прости, что я не пришел на твой день рождения вчера вечером. Случилось непредвиденное.

Это было его обычное извинение. Он сидел перед ней с самоуверенной улыбкой и ожидал ее обычной реакции: где он пропадал и в чем заключалось это непредвиденное, ибо он унизил ее в глазах многих людей, и как он мог это сделать?

Эштон приподнялась на кровати и оперлась спиной о подушки.

– Конечно, дорогой. Не стоит об этом беспокоиться.

Она увидела выражение лица Алессандро и поняла, что за время их супружеской жизни она второй раз повергла его в изумление.

– Я пытался вырваться. Честное слово! Но эта оказалось невозможным.

– Ты мой бедняжка!

– Я пытался прилететь вовремя, но забарахлил мотор самолета. Думаю, нам нужен новый. – В голосе его послышалось раздражение.

– Ммм, – промычала Эштон и неожиданно для себя потянулась и улыбнулась.

– Я был на Багамах, – с неким вызовом проговорил он.

На сей раз Эштон даже не стала утруждать себя ответом. Она просто спустила ноги на пол и встала с кровати. Она спала нагой, и сейчас стояла перед Алессандро, чувствуя на себе его взгляд. Подняв руки, она снова потянулась. Груди ее приподнялись, талия удлинилась, а взгляд Алессандро стал еще более заинтересованным.

– Ты очень хорошо выглядишь сегодня.

– Я в отличном настроении, – почти пропела она.

Алессандро наблюдал за ней, прищурившись.

– Выходит, ты нисколько не скучала по мне.

Эштон опустила руки.

– Ну как же, дорогой. Я страшно тосковала по тебе. Я была в полном унынии.

Он встал, обошел кровать и приблизился к ней.

– Сарказм тебе не идет, tesoro.

Эштон улыбнулась:

– Очень забавно, потому что, если судить по тому, как ты смотришь на меня, я готова поклясться: мне это очень даже идет.

Он схватил ее за руки и притянул к себе. Поцелуй был жестким и грубым.

Эштон вырвалась из его объятий.

– Не сейчас, дорогой, – бросила она на ходу через плечо, направляясь к ванной. – Право, я не в настроении.

Он двинулся за ней. Алессандро сам не знал, хочет он ее ударить или тут же трахнуть. Он подскочил к двери ванной, когда Эштон уже повернула ручку изнутри. Алессандро поднял было руку, чтобы забарабанить в дверь, но вдруг остановился. Он не унизится до этого.

Некоторое время граф молча смотрел на запертую дверь. Никогда раньше Эштон не вела себя столь странно. Да, она запиралась, но делала это от ярости и отчаяния и как бы приглашала его ломиться в дверь. Сейчас же она сделала это просто для того, чтобы отделаться от него. Она не могла так поступить! Не могла откровенно демонстрировать, будто он ничего для нее не значит. Он, граф Монтеверди! Человек, который дал ей титул и облагородил ее нахапанные деньги, придал им законность и сделал все, чтобы превратить зеленую американскую девчонку в безупречную светскую даму с безупречным вкусом.

Алессандро в сердцах выругался и, повернувшись, направился через гардеробную в свою спальню, шумно захлопнув за собой дверь. Он чувствовал себя так, словно пересекал не две-три комнаты, а супружеский Рубикон. С этого момента между ними началась открытая война.

Мег никогда не опаздывала на съемки, и на следующее после дня рождения Эштон утро она подъехала к дому Меррита Кенделла на целых десять минут раньше. По договоренности она должна была сфотографировать самого Меррита и его жену. Мег отлично знала, что Меррит Кенделл весьма дорожит своим временем.

Брат графини Монтеверди жил в особняке с окнами в мавританском стиле и романтическим на испанский манер фасадом. Мег задержалась, чтобы сделать снимок.

Дворецкий сказал, что мистер Кенделл вскоре появится, а миссис Кенделл ожидает ее в солярии. Он проводил Мег через большой зал с терракотовым полом в помещение, которое напоминало скорее сад, нежели солярий. Здесь буйно цвели гибискусы и бугенвиллей. Посередине солярия рассыпал свои брызги небольшой фонтан. Кимберли Кенделл, в бриджах для верховой езды, в шелковой рубашке и галстуке, сидела в шезлонге и читала вслух светловолосому ребенку. Увидев, что дворецкий ввел в комнату Мег, она оторвалась от книги и положила руку на голову мальчику.

– Я – Кимберли Кенделл, но, пожалуйста, зовите меня Кики. Меня все так зовут. А вы Меган Макдермот. Я видела вас вчера на вечере, но нам не удалось поговорить. Эштон мне много рассказывала о вас. Располагайтесь поудобнее. Где хотите. – Она обвела рукой комнату, уставленную бамбуковой мебелью. – Я через минуту буду к вашим услугам, а сейчас нам надо закончить с доктором Сессом. Доктор Сесс у нас на первом месте.

Мальчик поднял глаза на Мег.

– Вам нравится доктор Сесс? – требовательно спросил он.

– Я восхищаюсь им.

Мальчик кивнул.

– Вы можете остаться, – сказал он, снова поворачиваясь к книжке. – Читай, мама.

Кимберли продолжила чтение, а Мег села в одно из кресел и стала распаковывать сумку с фотокамерой. Подняв глаза, она обратила внимание на то, как живописно падал свет на белокурые волосы женщины и мальчика. Она поднесла камеру к глазам. Это движение боковым зрением уловила Кики и мгновенно оторвалась от книги.

– Нет! – Она вскочила на ноги и встала перед Мег, загораживая мальчика своим телом. – Никаких снимков детей!

Мег отвела камеру и села, не сводя взгляда с Кики. Глаза женщины были широко открыты, в них читалась настороженность. Кики напряглась – казалось, она готова была прыгнуть.

– Простите, – сказала Мег и положила фотокамеру на стол. – Я просто подумала, что если он в этой комнате… – Она не закончила фразу и увидела, как расслабилось тело Кики.

Она снова села и повернулась к мальчику.

– У тебя скоро начнется урок плавания, Грэм. Почему ты еще не начал к нему готовиться? – Видя, что мальчик хочет что-то сказать, Кики перебила его: – Начинай готовиться, радость моя. Доктора Сесса мы закончим позже.

Мальчик побежал к выходу, а Кики повернулась к Мег:

– Должно быть, вы решили, что я отреагировала слишком бурно, но вы просто кое о чем не имеете представления. Когда у вас есть дети, ну и кое-какие доходы, существует реальная опасность, что детей похитят. Шофер, который возит детей в школу, вооружен. Дом и владения защищены проводами под током. Но лучшая защита – это анонимность. Вы можете фотографировать моего мужа, меня и интерьер дома, но я не позволю делать снимки моих детей. Я уверена, вы меня поймете.

Мег сказала, что все понимает, и была совершенно искренна. Об этом аспекте образа жизни очень богатых людей она никогда не задумывалась. В этом отношении Кенделлам и их друзьям не позавидуешь.

Кики спросила, хочет ли Мег приступить к фотографированию немедленно или предпочтет дождаться Меррита. Мег сказала, что она хотела бы сделать несколько персональных снимков Кики, и в тот же момент в солнечную комнату вошла еще одна женщина – невысокая блондинка с узкой талией, непропорционально широкими бедрами и высокой грудью, раскрашенная, как кукла из дрезденскою фарфора. Не взглянув на Мег, она пересекла комнату, подошла к Кики и поцеловала ее в губы. После поцелуя Кики взъерошила волосы женщины и сказала:

– Позволь мне прежде представить тебя. – Повернувшись к Мег, она добавила: – Мег, это моя старейшая и самая близкая подруга Черити Остин.

– Сеси, – поправила ее женщина.

– Сеси, это Мег Макдермот. Она фотограф. Лучший фотограф со времен Дианы Арбас, как уверяет Эштон.

– Ты опять путаешь, Кики, – возразила Сеси и села рядом. – У Дианы Арбас люди выглядели совершенно ужасно. Должно быть, ты имеешь в виду Аведона или Пенна или кого-то вроде них. – Сеси повернулась к Мег: – Вы должны извинить Кики. Она безнадежно невежественна во всем, что не имеет отношения к лошадям, собакам и детям. Она даже считает, что ее муж занимается спасением джунглей в Колумбии.

– А разве не так? – спросила Кики.

Сеси обняла подругу за красивые широкие плечи и сжала их.

– Дорогая, в Колумбии нет никаких джунглей.

– Но я помню, Меррит как-то толковал об этом. – Кики покачала головой и засмеялась. – Как бы там ни было, Мег собирается сфотографировать Меррита и меня для «ХЖ». И если ты будешь вести себя как следует и перестанешь называть меня невежественной, я позволю ей сфотографировать и тебя.

Сеси продолжала обнимать Кики за плечи. Она прижалась Головой к ее голове, и белокурые волосы обеих женщин образовали светлое облако.

– Вы можете сфотографировать нас вместе, – сказала Сеси. – Счастливая пара. Единственная счастливая пара в Палм-Бич.

Кики засмеялась и встала.

– Перестань, Сес. Ты смущаешь Мег.

– Вы меня нисколько не смущаете, – возразила Мег, и это было правдой. Она не только не была смущена – сцена произвела на нее глубокое впечатление. Мег не знала, действительно ли это единственная счастливая пара в Палм-Бич, но не было никаких сомнений в том, что она относилась к числу весьма немногих счастливых пар.

Мег принялась за работу. Обе женщины были хорошими моделями, перед камерой держались естественно и непринужденно, быстро схватывали то, чего от них хотела Мег. Округлое лицо Сеси и худощавое – Кики по отдельности, возможно, и не были самыми интересными объектами для фотографа, однако контраст впечатлял. Снятые вместе, они представляли собой весьма привлекательный двойной портрет. Мег настолько увлеклась съемками, что поначалу даже не услышала голоса человека, который что-то выкрикивал по-испански где-то в глубине дома.

Разобрать слов Мег не могла, но по тону поняла, что говоривший по-испански человек был в гневе. Узнала она и голос. Судя по той быстроте, с которой Меррит выстреливал слова, испанским языком он владел превосходно.

– С кем он ругается на этот раз? – спросила Сеси, обращаясь к Кики. – С бразильцами, которые не хотят, чтобы он спасал их джунгли, или с чилийцами, которые норовят ограбить Патагонию с помощью нового Диснейленда?

– Мой муж святой! – пояснила Кики. – Единственная проблема в том, что он может выйти из себя, когда люди не хотят разделять его мнение.

Спустя несколько минут Мег услышала голос Меррита уже в соседней комнате. Теперь он говорил по-английски, очевидно, с дворецким, голос его звучал тише, однако раздражение в нем еще чувствовалось.

– Почему ты не сказал мне, что она здесь? Когда ты принес мне телефон с этим дурацким вызовом, почему не сказал мне, что в доме есть кто-то еще?

Мег не слышала ответа на этот вопрос, да и неизвестно, был ли он. А через несколько секунд в комнату широким шагом вошел Меррит Кенделл. Лицо его представляло собой бесстрастную маску, держался он галантно, и невозможно было даже предположить, что всего несколько секунд назад он распекал своего дворецкого за то, что кто-то посторонний мог подслушать его телефонный разговор. Он почтительно поцеловал свою жену в щеку, то же самое проделал с ее любовницей и, повернувшись к Мег, протянул ей руку.

– Мисс Макдермот. Рад вас видеть. Прошу прощения, что заставил вас ждать. Ну что ж, – добавил он, потирая руки, – давайте приступим. Я обещал сестре оказывать вам всяческое содействие и намерен выполнить обещание.

Мег покинула дом Меррита Кенделла после полудня. Она засняла несколько пленок, сделав снимки Меррита Кенделла, его жены и ее любовницы, а затем Меррит предложил Мег остаться на завтрак. Мег весьма этому удивилась. Еще более она была удивлена тем, как он держался с ней во время завтрака. Она не назвала бы Меррита очаровательным – он был суховат и несколько зануден, но буквально лез из кожи вон, чтобы показаться ей приятным. Можно было подумать, что любезность своим присутствием оказывала ему она, а не наоборот.

Подойдя к тому месту, где был припаркован ее автомобиль, Мег с удивлением увидела позади «феррари» Спенсера. Сам Спенсер сидел за рулем, а увидев Мег, вышел из машины и подошел к ней.

– Слава Богу! Я уж думал; что мне придется заходить в дом, чтобы вытащить вас оттуда. Мне этого очень не хотелось. Я сыт по горло Святым Мерритом за вчерашний вечер.

– Как вы узнали, что я здесь?

– Ваша машина. Я исколесил весь этот чертов остров, пока нашел ее.

Мег недоверчиво посмотрела на Спенсера. Он пожал плечами:

– Остров невелик. А вы делали снимки всей святой ветви семейства Кенделлов?

– Меррита и Кики. На детей был наложен запрет.

– Кики немного помешана на этом. Кстати, Меррит тоже.

– Я их понимаю. Я сделала также снимки Сеси Остин.

– Счастливое семейное трио.

– Вы не одобряете?

– Не я. Что касается меня, то лишь завидую.

Эта реплика вызвала у Мег раздражение. Типичная и классическая мужская фантазия – оказаться в постели с двумя женщинами или наблюдать, как женщины занимаются любовью, или еще какая-нибудь вариация на эту же тему. Она вспомнила художника, с которым жила в Сохо. Однажды она пришла домой и застала его в постели с натурщицей. Мег была настолько уязвлена увиденным, что даже не нашлась что сказать. Она просто в ужасе смотрела на них, а художник принял ее шок за любопытство. «Иди сюда, – похлопал он по кровати, – здесь достаточно места».

– Вполне типично, – сказала Мег Спенсеру.

– Что вы имеете в виду?

– То, что не понимаю большинства мужчин, которые считают, что больше – это значит лучше.

Спенсер продолжал смотреть на нее, и она увидела, как легкая тень пробежала в его глазах.

– Я имел в виду вовсе не это, – возразил Спенсер.

– Тогда что же?

– Забудьте об этом. – Он достал темные очки и надел их.

Лишь тогда до нее дошло. «Мы единственная счастливая пара в Палм-Бич», – пошутила Сеси.

– Вы имеете в виду их взаимоотношения? Завидуете тому, как они относятся друг к другу?

– Послушайте, – проговорил Спенсер, прислоняясь к машине, – я приехал за вами вовсе не для того, чтобы обсуждать Кики и Сеси. Как вы относитесь к тому, чтобы пойти сегодня на вечер? И сразу скажу: там не будет так скучно, как вчера.

– Вчера не было уж очень скучно. По крайней мере во второй половине вечера.

Мег увидела, что эта реплика удивила его.

– Неужто вы можете быть просто женщиной, а не кочующей камерой?

– Только в моменты слабости. Расскажите мне о вечере.

– Вам он непременно понравится, уверяю вас. В Саут-Бич. Некоторых музыкантов я знаю. Будут художники. Все в таком духе. Вы впишетесь в это общество. Что скажете?

Мег сказала «да».

Консьерж в «Бурунье» вручил Мег факс и сказал, что у нее гость. Она приняла конверт дрожащими руками. Мег сообщала на днях в журнал о своих первых контактах, однако до сего момента не имела никакой реакции. Она надорвала конверт. Факс был от редактора, отвечающего за фотоиллюстрации. «Поздравляю! Продолжайте в том же духе!» Она улыбнулась, сунула факс в карман и спросила консьержа, кто ее ожидает.

– Граф Монтеверди, – с придыханием проговорил консьерж. – Граф ожидает вас вон там. – Он сделал жест в сторону аркады, где Алессандро сидел на двухместном диванчике и потягивал напиток из запотевшего высокого бокала. Он чем-то напоминал персонаж с картин художников девятнадцатого века.

Когда Мег подошла, Алессандро встал, взял ее руку и поднес к губам, при этом наклонившись. Meг едва не захихикала. То он гоняется за ней в бассейне, притом в бассейне своей жены, едва ли не в голом виде; то ведет себя как герой старинного романа.

– Я пришел, чтобы пригласить вас, – сказал он. В этом не могло быть сомнений – ее танцевальная карточка начинает заполняться.

– Я хотел бы, чтобы вы посмотрели гонки, в которых я буду участвовать.

– С удовольствием.

– Хорошо. Я заеду за вами завтра. В полдень.

– И куда мы отправимся?

– В Монако.

– Вы шутите.

– Я никогда не шучу, когда дело касается гонок.

– Вы хотите, чтобы я полетела с вами в Монако и посмотрела, как вы будете участвовать в гонках?

– В это время года вы не можете увидеть меня в качестве участника гонок здесь.

– Это очень любезно с вашей стороны, но право же… – От удивления Мег не могла подыскать нужные слова.

– Нам не обязательно вылетать завтра, если это неудобно. Гонки будут через две недели. Просто я полагал, что мы можем до этого провести время вместе.

– Право, я не могу… – начала Мег.

Алессандро почувствовал по ее голосу, что Мег хочет уйти от ответа. Что могло скрываться за этим?

– Разумеется, если вам будет угодно, мы могли бы остановиться в Париже, а не спешить сразу в Монако. В Париже можно было бы сделать отличные покупки, – многозначительно добавил он.

– Отличные покупки можно сделать и в Палм-Бич. – Мег даже не пыталась смягчить гневные нотки, прозвучавшие в ее голосе. Пытаться ее соблазнить – это одно. Пытаться купить ее, словно дорогостоящую девицу по вызову, – совсем другое.

Теперь Алессандро почти точно знал, чего хочет Мег. Во всяком случае, не денег. Он снова сел на диванчик и уставился в пол.

– Я предполагал, что мне не следует приходить сюда.

Мег села рядом с ним.

– Нет, просто вам не следовало приглашать меня в Монако. И тем более обещать заплатить за это. – Алессандро продолжал сидеть в той же позе, разглядывая узор на ковре. – И знаете, Алессандро, не стоит отчаиваться. Есть десятки других женщин, даже, может быть, сотни, которые ухватятся за ваше предложение.

Граф поднял на нее глаза.

– В том-то и проблема. Вы не такая, как сотни других женщин. – Мег попыталась возразить, но он не дал ей этой возможности. – Я знал, что вы скажете «нет». Я знал, что не смогу купить вас собственным самолетом и парой дорогих побрякушек.

– В таком случае зачем вы пытались это сделать? Плечи его под пиджаком безупречного покроя слегка опустились.

– Потому что не знал, как поступить. Потому что я никогда не встречал такой женщины, как вы. – Он накрыл ее руку своей. – Мне кажется, я влюбился в вас.

Мег отдернула руку.

– Рискуя показаться старомодной, считаю своим долгом напомнить вам, что у вас есть жена. И пожалуйста, не надо мне рассказывать старую байку о том, что она вас не понимает.

– Я никогда ничего подобного не говорю. Эштон отлично меня понимает. Мы великолепно понимаем друг друга. И предоставляем друг другу свободу.

Мег вспомнила, как она случайно увидела Эштон в объятиях механика. Пожалуй, единственное, в чем он не лжет, так это в том, что такая договоренность с Эштон действительно существует.

– Послушайте, – вдруг встрепенулся Алессандро. – Позабудьте о Париже и Монако. Просто пообедайте со мной. Это все, о чем я прошу. Один обед. Я хочу узнать вас получше. И хочу, чтобы вы узнали меня. Возможно, вы сами удивитесь. И, возможно, решите, что я вам нравлюсь.

Мег засмеялась. Поистине он невозможен!

– Я уже удивлена.

– Чудесно! Тогда договоримся на восемь? Я заеду за вами сюда.

– Только не сегодня.

– Вы хотите отделаться от меня.

– Вовсе нет. У меня есть другие планы на сегодня. Я еду в Саут-Бич со Спенсерам.

Алессандро нахмурился.

– Не хотел бы быть нелояльным. Спенсер – хороший друг. Даже, можно сказать, член семьи. И мне он нравится. Но еще больше нравитесь мне вы. И я знаю Спенсера.

– Вы хотите мне что-то сказать?

– Просто будьте осторожны.

Хуже всего то, подумала Мег, что эти слова она мысленно повторяет весь день.

Глава 11

Позже Мег попытается разобраться, каким образом вечер, который начался так здорово, завершился столь плачевно. Она попытается понять, как и когда в Спенсере произошла перемена. Однако она знала, что дело не только в Спенсере. Мег не могла винить только его. Она должна взять ответственность на себя.

Спенсер подъехал к отелю, и когда Мег шла к нему через вестибюль, ей в голову пришли две мысли. Мысль первая: он выглядит до неправдоподобия замечательно. Спенсер стоял, прислонившись к колонне, сунув руки в карманы брюк. Стоял расслабившись, совершенно непринужденно, и Мег, увидев его, невольно затаила дыхание. Взгляд у него был ясный, словно солнце отражалось в его глазах. И тогда-то вслед за первой пришла вторая мысль: почему все опасные люди, способные разбить сердце и погубить чью-то жизнь, так дьявольски привлекательны? Вопрос, конечно, дурацкий, потому что иначе она просто прошла бы мимо него.

Спенсер смотрел, как Мег шла к нему через холл. На ней были шелковые брюки и такой же жакет, под которым ничего не было. Он знал это, потому что жакет был застегнут на одну пуговицу на груди, и когда она шла, Спенсер на мгновение увидел белую полоску кожи повыше смуглой загорелой талии. Весь этот ансамбль, в общем, мало что открывал взгляду, однако обещал много.

Спенсер наблюдал за Мег. Она двигалась легко и непринужденно, чувствовалось, что она хорошо владеет своим телом. Внезапно Спенсер вспомнил про Алессандро и про свое дурацкое пари. Он ни за что не позволит Алессандро выиграть! Да он убьет этого сукина сына, если тот выиграет!

Они ехали к югу в фиолетовых сумерках. Где-то на полпути Спенсер включил магнитофон, и в вечернем воздухе зазвучал Моцарт. Спенсер увидел, как на лице Мег отразилось удивление.

– А вы чего ожидали? Тяжелый металл? Знаете, я не до такой степени варвар.

Он сказал, что вечер начнется ближе к полуночи, поэтому было решено побродить неподалеку, а затем зайти куда-нибудь пообедать. Они шли по улицам под руку, и Мег чувствовала себя удивительно уютно. Они шли одинаковым шагом, они подходили друг другу по росту и одновременно останавливались, заинтересовавшись одними и теми же вещами. И он, и она восхищались роскошно декорированными фасадами домов, косились на людей в вызывающе откровенных нарядах и старались держаться поближе друг к другу в толпе.

Зашли пообедать в ресторан «Тихоокеанское время», где толпа людей ожидала, когда освободится столик, однако Спенсеру удалось проскочить мимо них и сразу же сделать заказ. Кухня была великолепная, но оба ели мало. Они были заняты разговором и разглядыванием друг друга.

Мег заметила, что Спенсер пьет очень мало. Они заказали к обеду бутылку вина, и другого он ничего не пил, поскольку от стола не отлучался.

Если бы вечер этим и кончился, размышляла позже Мег. Если бы они сразу из ресторана отправились домой по теплой ночной Флориде. Они снова приехали бы к нему домой, и все было бы не так, как в предыдущую ночь, потому что она больше его не боялась. Если бы Спенсер начал целовать ее, она его не остановила бы, и они занялись бы любовью – не спеша, с радостью, с наслаждением. Они занимались бы любовью возле бассейна, а позже ушли бы в комнату и любили друг друга в окружении его излюбленных предметов и вещей. А когда они проснулись бы поутру, их не мучило бы чувство горечи, вины или ненависти.

Однако они не поехали после ресторана домой, хотя Спенсер в шутку сказал, что хотел бы этого, как втайне хотела этого и Мег. Но она напомнила, что они проделали весь этот путь, чтобы попасть на вечер, и, следовательно, должны идти. Он заметил, что она, по всей видимости, права, и это стало их первой ошибкой.

Вечер проходил в старом складском помещении, преобразованном в мансарду. Мег не знала, чья это мансарда и кто организовал этот вечер. Уже на расстоянии квартала они увидели сверкающие огни, а музыку услышали и того раньше. Внутри все оказалось еще хуже. Места было много, но народу набилось столько, что система кондиционирования воздуха не справлялась. Жара, духота, дым, темнота, иногда пронизываемая вспышками света, – кажется, это мало чем отличалось от представлений об аде.

Спенсер держал Мег за руку, когда они вошли, но внезапно между ними пронеслась вереница людей. Мег озиралась вокруг, нигде не видя Спенсера. Люди возбужденно шумели, кричали и смеялись, пол содрогался от танцующих, воздух сотрясался от ритмичных громких басовых звуков. Мег стала пробиваться через толпу, пытаясь найти Спенсера. Казалось бы, найти его не составляло труда, поскольку Спенсер был высокого роста и одет в пиджак, в то время как большинство присутствующих пребывали либо в рубашках, либо вообще без оных, – однако он как сквозь землю провалился. Наконец Мег увидела вдали знакомую спину, пробилась через толпу танцующих и положила руку ему на плечо. Мужчина повернулся – совершенно незнакомый ей человек. Он пару секунд смотрел на Мег, затем взял ее за талию и стал танцевать, а попросту говоря – корчиться и тереться о ее тело. Мег вырвалась и продолжила поиски.

Она оказалась в центре танцевальной площадки рядом с группой людей, которые танцевали, держа в руках яркие воздушные шары. Meг увидела мужчину в рубашке с замысловатым узором, но приглядевшись, поняла, что это всего лишь татуировка. Рядом с мужчиной в одном с ним ритме покачивались две женщины. Одна из них была невысокого роста и ничем бы не обратила на себя внимание, если бы не наголо бритая голова. Другая была высокого роста, не меньше шести футов, как определила Мег, худощавая, с гордой осанкой. Она могла бы показаться даже красивой, если бы на ней не было такого количества украшений: с мочек ушей свисали крупные серьги, в ноздре торчал большой бриллиант, а когда в танце, который все набирал темп, она сбросила с себя рубашку, на правой груди обнаружилось большое золотое кольцо. Танцующие окружили Мег, призывая взглядами и жестами присоединиться к ним. Она прорвала их круг, пробилась через толпу и наконец выбралась из этого громадного, душного, темного, оглушающего зала.

Мег оказалась на металлическом балконе с видом на море. Сюда доносились звуки музыки, но воздух был напоен запахами моря. Суда умиротворяюще покачивались на воде. Нельзя сказать, что вечер шокировал Мег. Нечто похожее ей случалось видеть в Нью-Йорке. Но она испытывала горечь. Казалось невероятным, что всего полчаса назад она и Спенсер были рядом, вдвоем.

Мег услышала звук голосов и увидела двух мужчин на пирсе, всего в нескольких ярдах от балкона. Они стояли спиной к ней, их лиц Мег не видела, но что-то в одном из них показалось ей знакомым. Мужчина был высок, держался прямо и выправкой напоминал военного. Когда мужчина слегка повернулся, Мег удалось на мгновение увидеть его лицо. Это был Меррит Кенделл. Она не сомневалась в этом. Несмотря на слабый свет луны и отдаленного фонаря, Мег была уверена, что не ошиблась.

Затем повернулся второй мужчина, который тоже показался ей знакомым, однако она затруднялась сказать, кто это. Она явно не встречалась с ним в Палм-Бич, явно не фотографировала его здесь, потому что никогда не забывала лиц людей, которых фотографировала. И тем не менее где-то она его видела.

Меррит сказал что-то своему собеседнику, судя по тону – что-то злое, хотя слов Мег не расслышала. Затем повернулся и ушел. Он исчез за углом дома, а другой мужчина пошел по пирсу и поднялся на судно. Название судна Мег не могла прочитать с балкона, но, похоже, оно предназначалось для спортивной ловли рыбы.

– Так вот куда вы скрылись!

Мег услышала голос Спенсера и обернулась. В каждой руке он нес по надутому шарику. Он протянул ей один, как протягивают еду или питье.

– Я купил вам подарок. – Он поднес шар к ее носу. – Вдохните, – сказал он.

Она автоматически вдохнула.

– Что это?

– Это чтобы сделать вас счастливой.

– Мне не требуется ничего такого, что сделало бы меня счастливой.

Однако он продолжал держать шар возле ее лица, и Мег почувствовала, что дышит приятным прохладным газом, а не солоноватым морским воздухом.

Это чувство пришло к ней через несколько мгновений. Он прав. Она действительно чувствует себя счастливой. Она испытывает настоящее блаженство.

– Замечательный вечер! – сказал Спенсер таким бархатным голосом, что ей захотелось завернуться в него.

– Замечательный! – согласилась Мег и почувствовала, как мелодично прозвучал ее голос.

Он обнял ее и поцеловал, а затем она ощутила его руки под жакетом, они нежно и осторожно прикасались к ее голой коже. Мег стала расстегивать его рубашку, поражаясь удивительной гладкости его кожи. Она не знает, сколько длились эти их исследования – пять минут или пять часов. Она знала лишь, что они плывут над балконом, над судами, в теплой и ласковой ночи.

Спустя какое-то время они снова вернулись в зал, хотя Мег не чувствовала, что они на вечере. Просто они парили над всеми и наблюдали за всеми. Незнакомые люди продолжали танцевать, но теперь они больше не казались странными. Все были с цветными шарами. Это было похоже на чудесный детский праздник или на цирковое представление, когда все улыбаются, смеются и держат перед собой дурацкие шары. Кто-то предложил ей выпить, затем Спенс ушел и вернулся с двумя другими цветными шарами, передал ей один, и теперь она знала сама, как надо вдыхать. Они танцевали сначала с другими гостями, затем одни, во всяком случае, казалось, что они одни, потому что все остальные были далеко, и комната вращалась, и они плыли, парили, и Мег думала о том, что никогда в жизни не была так счастлива. Это было последнее, что она помнила в эту ночь.

Первой мыслью, когда Мег открыла глаза, было осознание того, что она не помнит, где находится. Она лежала на животе, прижавшись щекой к подушке, и в этом положении ее взгляду предстала часть комнаты, похожей на ту, которую можно увидеть в фильмах тридцатых годов. Здесь не было прямых линий. Сплошные закругления и извивы. Это был декор, доведенный до уровня китча. Мег не удивилась бы, если бы в комнате появились Фред и Джинджер и начали танцевать. Удивление вызывало лишь то, что здесь находится она сама.

Мег перевернулась на спину и ощутила рядом тепло. Она повернула голову. Спенсер с взлохмаченными волосами, закутанный в атласные простыни, спал сном младенца или одурманенного наркотиками человека.

Ей вдруг стало тошно – не оттого, что она переспала со Спенсером, а по той причине, что она этого не помнит. Плотно закрыв глаза, Мег попыталась восстановить события вечера. Был калейдоскоп ощущений и чувств – столь ярких и сладостных вчера и вызывающих такую горечь сегодня, а затем – темнота.

Она снова открыла глаза. Лежащий рядом Спенсер пошевелился во сне и сбросил с себя простыни. Взглядом фотографа Мег оценила красоту обнаженного загорелого тела на фоне белого белья. Затем в ней взыграли эмоции, и ей снова стало не по себе. Если она не может вспомнить, как они здесь оказались, не нужно обладать слишком развитым воображением, чтобы представить, что произошло, когда они сюда пришли.

Мег села в постели. Нужно подойти к этому здраво. В конце концов, ничего ужасного не произошло. Дело касается лишь ее одной. Потому что она не хотела, чтобы все происходило таким образом. Она не хотела быть еще одной безликой тенью в цепи его наркотических ночей.

Вчера вечером, до того, как они отправились на этот кошмарный вечер, и раньше, когда они сидели возле его бассейна и он держал ее руку, Мег чувствовала себя так хорошо, как ни с одним другим мужчиной. Она не помнит всего, о чем они говорили, но она говорила с ним так, как не могла говорить ни с кем другим. И у нее было ощущение, что Спенсер испытывал те же чувства. У них зарождалось и крепло какое-то волнующее доверие друг к другу.

Спенсер снова пошевелился во сне, и Мег посмотрела на него. Должно быть, ему снился приятный сон, потому что на его лице заиграла безмятежная улыбка, и Мег подумала, что между ними крепло не просто доверие. Она влюбилась в него. А сейчас она все разрушила. Она запятнала светлое чувство не тем, что занималась любовью со Спенсом, а тем, что предавалась сексу в безмозглом, одурманенном состоянии.

Мег встала с кровати, стараясь не разбудить Спенсера, и направилась в ванную. Голова у нее болела, ныло в желудке, руки дрожали, но она не была уверена в том, что это результат похмелья, а не отвращения к себе. Мег отвернула душ и встала под тугую струю. Удары водяной струи эхом отзывались в голове. Она стала вспоминать все, что знала о Спенсере до встречи с ним, – обрывки скандальных историй, почерпнутых из светской хроники и сплетен, напечатанных в бульварных газетах, в том числе историю, связанную с иском о признании отцовства. Такие люди, как Спенсер Кенделл, никогда не влюбляются.

Набросив махровый халат, Мег стала рассматривать себя в зеркале. Сейчас, когда ее мокрые волосы свисали вниз, она была похожа на фотопортреты матери, когда той было столько же лет. Мег подумала об отце или, точнее, о его фотографии, которую видела много лет назад. Такие люди, как Спенсер, не влюбляются в таких женщин, как она. Это был один из уроков, который она получила и который дался ей нелегко, только она, похоже, забыла его вчера вечером. Мег почувствовала новую волну тошноты. Как же глупо и до какой степени во вред себе она действовала!

У нее было единственное желание – уйти отсюда, из этого отеля, от Спенсера, и сделать это как можно быстрее. Только бы найти свою одежду, хотя Мег не имела ни малейшего понятия, куда ее задевала и как из нее выпутывалась. Нужно успеть это сделать, пока не проснулся Спенсер. Она открыла дверь и вошла в спальню.

Он сидел на кровати и, увидев ее, заулыбался. Ну да, улыбается, как же иначе! Одержал еще одну победу! Мег не сомневалась, что именно об этом подумал Спенсер, когда увидел ее.

– Доброе утро, – сказал он.

Мег отказывалась верить своим ушам. Он собирается делать вид, что ничего не случилось, или по крайней мере произошло нечто совершенно ординарное. Словно не было полного беспамятства, не было этой постели в номере отеля, словно это так привычно – проснуться утром и осознать, что ты не помнишь, что с тобой было вчера. Возможно, это привычно для него. В этом-то все и дело.

– Доброе утро. – Мег сама ощутила лед в своем голосе, однако Спенсер предпочел сей факт проигнорировать.

– Как спала? – спросил он. – Хотя я и не уверен, что это можно назвать сном. Это скорее похоже на смерть. Вот так вечер!

Мег подняла с пола шелковые брюки и ничего не сказала.

– Хотя, если говорить честно, мне больше понравилась другая часть вечера.

Господи, это просто невозможно вынести! Сейчас он станет рассказывать, до какой степени она хороша в постели или что-нибудь не менее пикантно-откровенное. Мег снова почувствовала приступ тошноты. Увидев на стуле жакет, Мег схватила его. Теперь бы еще найти трусики – и тогда она оденется в ванной и уйдет.

– Очень рада, – сказала Мег тем же ледяным тоном. Должно быть, ее трусики где-то под простынями. Но она не собиралась рыться в постели, тем более что там все еще находился Спенс. Она готова отправиться домой и без трусов. Лишь бы найти туфли. Один из них выглядывал из-под кровати, и Мег наклонилась, чтобы его поднять.

Спенс схватил ее за руку:

– Послушай, ты чем-то огорчена?

– Ничем. – Тон больше не был ледяным, в ее голосе ощущались слезы.

Спенс легонько потянул ее к себе, и Мег вынуждена была сесть рядом с ним на кровать.

– Послушай, может быть, я был немного не в себе вчера вечером, – сказал он, – но не сейчас. И я не слепой. Скажи мне, чем ты огорчена.

Мег не собиралась ему отвечать. Плохо уже то, что она сидит рядом с ним, когда он почти совсем голый, да и сама она недалеко от него ушла в смысле одежды. Сидит, не в состоянии поднять на него глаза. Она не собиралась усугублять дело, пережевывать случившееся, обвинять его, обвинять себя, чтобы затем закончить все слезами и истерикой. Она не намерена демонстрировать ему, насколько все это важно для нее.

Мег отстранилась от Спенса и встала.

– Не имеет значения, – проговорила она, схватила свою одежду и направилась в ванную. – Ты сказал, что это был колоссальный вечер. Потрясающий вечер. – Мег вошла в ванную и захлопнула за собой дверь. – И дьявольски интересная часть после него, – сказала она своему отражению в зеркале и разразилась слезами.

Когда Мег, одевшись, вышла из ванной, Спенсер сидел на стуле, обмотавшись простыней на манер некоего римского сенатора. Должно быть, в другое время Мег рассмеялась бы, если бы не чувствовала себя такой несчастной.

– Что ты имела в виду, говоря «и дьявольски интересная часть после него»?

В планы Мег вовсе не входило, чтобы он слышал эти ее слова. Хотелось бы надеяться, что он по крайней мере не слышал ее рыданий.

– Ничего, – с наигранной веселостью сказала она. – Ты говорил, что вечер был потрясающий, но тебе больше понравилась вторая половина вечера, и я просто согласилась с тобой.

Она ходила по комнате в поисках второй туфли, чувствуя, что Спенсер не спускает с нее глаз.

– Я имел в виду, – ровным тоном сказал Спенсер, – что получил большее удовольствие от того, как мы провели время до вечеринки.

Выпрямившись, Мег посмотрела на Спенса. О Господи, это даже хуже, чем она думала. Был не просто секс, о котором она не помнит. Было нечто совёршенно безобразное и кошмарное.

– Очень сожалею, – пробормотала она.

Он продолжал сверлить ее взглядом.

– О чем?

– О… – Она не могла больше этого вынести и рухнула в кресло рядом с ним. Он взял ее за руку. – Я не знаю. О том, что произошло.

– Ты не помнишь?

– Мало что помню. И ничего из того, что было после вечера.

Спенс наклонился, оторвал ее руку от лица и сжал в своей.

– Ничего не произошло, Мег. После того, как мы пришли сюда, ровным счетом ничего не случилось.

Мег резко выпрямилась:

– Что?!

– Ничего, совершенно ничего не произошло. В этом и заключалась идея – уйти с вечера и снять номер в отеле. Ты сказала, что этот отель напоминает тебе кинофильмы о Фреде Астере и его партнерше Джинджер Роджерс. – Он кивнул в сторону балкона. – Ты много танцевала для своих поклонников на балконе.

Мег застонала.

– А потом мы легли в постель… Спать, – добавил он.

– В самом деле?

– В этом я не стал бы лгать.

– Почему?

Спенсер с минуту молчал, обдумывая ответ, потому что и сам не знал. Он был не до конца честен, говоря, что ничего не произошло. Он не помнил всего, хотя помнил больше Мег. Он помнил ощущение атласной кожи под жакетом, помнил, как жакет coскользнул с нее, как он сорвал с себя одежду, и как два обнаженных тела прижимались друг к другу. Помнил, как она вырвалась от него и стала танцевать на балконе, как она поднимала руки к звездам и лунный свет освещал ее фигуру. Этот образ он никогда не сможет забыть. Он помнил даже, как сам вышел на балкон, обнял ее, и они, танцуя, вернулись в комнату. При этом они напевали друг другу на ухо любовные песни и наконец, обессиленные, рухнули на кровать. Именно в этот момент он вдруг понял, что Мег не здесь. Здесь было лишь ее тело. Он видел ее рядом с собой, на кровати, с поднятыми в приветствии руками, чувствовал тепло ее тела и вкус ее кожи. И тем не менее она отсутствовала. Тело ее физически отвечало ему, но разум пребывая где-то в другом месте. Может быть, именно поэтому он остановился, а может, все объяснялось гораздо проще. Настал момент отключиться и ему. Сейчас он сидел и смотрел на Мег, держа ее руку в своей.

Мег сидела, ожидая от него ответа. Но в этом не было необходимости – она знала ответ. Они пошутили, что эта комната похожа на те, которые можно увидеть в фильме о стариках Астере и Роджерс, а затем ей пришел на ум еще один фильм. Сходство ситуаций было несомненным. Кэтрин Хепберн, у которой был точно такой же провал в памяти, как сегодня утром у нее, Мег, спросила Джимми Стюарта, почему накануне он не затащил ее в постель. И Стюарт объяснил: потому что она была пьяна и существуют определенные правила на этот счет.

Мег наклонилась и легонько поцеловала Спенса:

– Спасибо тебе.

– За что?

– За простую человеческую порядочность.

Он немного подумал. Он не лгал. Он вообще ничего не говорил. И он не мог заставить ее верить или не верить.

Мег встала.

– Не беспокойся. Я не стану распространять слухи, что в душе ты хороший парень. – Наклонившись, она снова легко поцеловала его.

Спенсер встал, ответил ей поцелуем, но не столь невинным.

– Послушай, – пробормотал он между поцелуями, – сейчас мы трезвые как стеклышки. И сейчас мы можем образовать совершенно иную пару. – Он сунул руки под жакет Мег и пробежал пальцами по ее спине. – Мы можем наверстать упущенное ночью.

Мег ощущала твердость прижавшегося к ней тела Спенса, а когда он расстегнул единственную пуговицу жакета – и тепло. Она подумала, что хотела его ночью, но то было лишь под влиянием наркотиков. Прошлой ночью он мог быть кем угодно, лишь бы оставался таким же красивым. Но сейчас, когда Мег была совершенно трезвой, она знала, что хочет именно его, Спенсера Кенделла, красивого и чуточку непутевого человека. И именно по этой причине она не отдастся ему сейчас. Она не желала, чтобы все начиналось сейчас, сразу после этого кошмарного вечера, после тяжелого похмелья в отеле. Она хотела, чтобы у них все начиналось совсем иначе.

Мег отступила на шаг. На лице Спенса появилась застенчивая улыбка.

– Я почему-то знал, что ты поступишь именно так. Не знаю почему, но знал.

– Потому что мы очень похожи, – ответила Мег, быстро поцеловала его и снова отступила назад. – В этом вся причина. Или, во всяком случае, одна из причин.

Мег вспомнила об этом в машине по пути домой.

– Спенс! – окликнула она.

– Ммм? – Оторвав руку от рукоятки переключения передач, он погладил Мег затылок. Так было все время, пока они ехали, – оба были не в силах оторвать друг от друга руки.

– Вчера, на этом вечере…

– Я думал, ты не станешь больше вспоминать о нем.

– Когда я была на балконе с видом на бухту…

– Я слабо помню балкон, но поверю тебе на слово, что оттуда видна бухта.

– Я могу поклясться, что видела твоего кузена Меррита.

– Невозможно.

– Я уверена в этом. Было полнолуние, в порту горели фонари, а когда он повернулся, я хорошо разглядела его лицо. Это был Меррит.

Спенс погладил ей шею.

– Должно быть, ты была вне себя даже больше, чем я думал.

– К тому моменту я еще ничего не приняла, если не считать малой толики вина за обедом… Меррит разговаривал с другим мужчиной. Этот другой мужчина показался мне знакомым, но я не могла вспомнить, кто он.

– Послушай, Мег. – Спенс убрал руку с плеча Мег и переключил скорость, чтобы обогнать машину. – Я не знаю, кого ты видела, но уверен в одном: это был не Святой Меррит.

– Почему?

– Потому что Меррит Кенделл редко покидает Палм-Бич. Это единственное место, где он чувствует себя в безопасности. И решается покинуть остров совсем не для того, чтобы оказаться в Саут-Бич. Даже смешно подумать об этом…

Глава 12

Эштон потянулась в шезлонге, наслаждаясь солнечным теплом. Большой парусиновый грибок защищал ее лицо от слепящих лучей. Она была похожа на кошку, вышедшую погреться на солнце. Почувствовав чье-то присутствие, Эштон открыла глаза и увидела дворецкого Хэнка, который выжидательно смотрел на нее. Заметив, что Эштон очнулась от дремоты, дворецкий уважительным тоном спросил, не желает ли она чего-нибудь, Эштон посмотрела на солнце, которое, словно большая золотая монета, висело над головой. Время клонилось к полудню. Если бы она находилась сейчас возле своего бассейна, то была бы готова – нет, ей наверняка бы мучительно захотелось – выпить свой первый бокал джина с тоником. Здесь же ей в эту минуту не хотелось даже вина.

Эштон сказала дворецкому, что ей ничего не требуется. Он бесшумно удалился, однако через несколько минут появился вновь, неся большой серебряный поднос с живописными тропическими фруктами, бутылкой минеральной воды, графином охлажденного чая и несколькими бокалами, которые, судя по намерзшему на них ледку, были также основательно охлаждены.

– Мистер Шоу подумал, что вам, возможно, хочется пить, графиня, – объяснил дворецкий и, поставив поднос да столик рядом с Эштон, удалился.

Эштон снова потянулась и улыбнулась. Час назад Хэнк рассыпался извинениями из-за того, что в Берлине проходит совещание, которое он должен вести, и скрылся в своем кабинете. С того времени он уже несколько раз появлялся возле бассейна и то и дело посылал дворецкого с едой, напитками, мазями для загара, который осведомлялся, не нужно ли ей чего-нибудь еще.

Эштон снова закрыла глаза. До нее доносились слабые электронные сигналы и временами голое Хэнка, отдающего кому-то в Берлине команды, что следует и чего не следует делать. Власть Хэнка изумила Эштон. Более того, она взволновала ее. Послышались его шаги, он вышел из кабинета на террасу и сел рядом с ее шезлонгом.

– Совещание закончилось? – спросила она.

Хэнк покачал головой.

Эштон вопросительно подняла на него глаза.

– Я хотел удостовериться, что ты еще здесь, – объяснил он.

Эштон протянула руку и дотронулась до его щеки. Он приподнялся и обнял ее.

– Твоя рубашка, – сказала, отстраняясь, Эштон, поскольку все ее тело было намазано кремом для загара.

– Найдутся другие, – пробормотал Хэнк, целуя ее.

– Твое совещание, – напомнила она.

– Пусть подождут. У меня есть более важные дела.

Хэнк снова ушел в кабинет, и правильно сделал, потому что они уже занимались любовью утром и – Эштон была уверена в этом – снова будут заниматься после обеда. Она опять улыбнулась, представив себе зал, до отказа набитый банкирами, адвокатами, политическими воротилами, ожидающими Хэнка, который вышел на террасу, чтобы убедиться, что она все еще здесь. Эштон имела представление о своей власти над людьми. Она могла заставить людей ждать или побудить их броситься вперед, лишь щелкнув пальцами, но это объяснялось только ее деньгами. В случае с Хэнком все было иначе. Просто он испытывал потребность в том, чтобы потрогать ее или поцеловать.

Последняя неделя казалась каким-то чудесным сном. Эштон постоянно боялась, что она вот-вот проснется – и все исчезнет. Но она все не просыпалась и мало-помалу начинала верить, что все происходит наяву. Они вместе обедали, вместе завтракали и проводили часы в огромной спальне Хэнка, даря друг другу и получая в ответ наслаждение, какого Эштон никогда не получала до этого. Хэнк был искусным любовником, не менее искусным, чем Алессандро, но на этом сходство между ними и заканчивалось. Для Алессандро занятия любовью были как бы еще одним видом спорта. Он дарил ей удовольствие вовсе не для того, чтобы принести радость, а лишь желая доказать свое мастерство. Для Хэнка занятия любовью были поиском, совместным путешествием в мир блаженства Ее экстаз передавался ему. С самого начала они достигали оргазма одновременно – не потому что Хэнк мог все так подгадать, а потому что они были точно настроены друг на друга. И еще одна деталь: с Алессандро Эштон не была собой. Она была просто женщиной вообще. Хэнк никогда не оставлял ни малейших сомнений в том, что знает, с кем делит ложе, и не только потому, что с любовью и страстно повторял ее имя. Он видел в ней, Эштон, личность. Он ласкал ее глазами, руками, губами. В самое первое утро он сказал ей, что у нее вкус редкого вина, и она в самом деле ощутила этот вкус на его губах.

Когда Эштон покидала его спальню, она совершала прогулки до своего дома, чтобы сменить одежду, без особого интереса взглянуть на почту, велеть парикмахеру сделать ей прическу, маникюрше – маникюр, а массажисту – помассировать утомленное любовью тело.

Алессандро не имел понятия, где она пропадала. Однажды Эштон столкнулась с ним. Это случилось вчера или позавчера? Эштон этого не знала, потому что один день переходил в другой, образуя единую долгую реку наслаждения. Алессандро спросил, где она была, и Эштон ответила, как отвечала уже многие годы:

– Отсутствовала.

– Я знаю, что отсутствовала, – сказал Алессандро, и она уловила в его голосе едва сдерживаемую ярость. – Я спрашиваю, где ты была.

– В клубе. На завтраке в «Эверглейдс».

– В «Эверглейдс» завтракал я. И тебя я там не видел. Потому что тебя там не было.

– В самом деле, дорогой? – откликнулась она, направляясь наверх. – Значит, я была в «Морском клубе». Так или иначе, – добавила она, достигнув лестничной площадки, – я уверена, что где-то была.

Алессандро был взбешен. Эштон была в полном восторге. Она делала все это совсем не ради того, чтобы позлить мужа. Однако гнев Алессандро, а также вернувшееся к ней чувство самоуважения существенно дополняли ощущение радости.

Ее мысли словно накликали Алессандро. Через высокий забор, разделяющий ее владение и владение Хэнка, она услышала шум мотора, а после того как мотор заглох – звук шагов по гальке подъездной аллеи. Должно быть, легкий бриз дул в эту сторону, потому что через несколько секунд до Эштон донесся через ограду голос Алессандро. Голос был едва слышен, и тем не менее она разобрала слова и уловила раздражение в его тоне.

– Графиня дома? – спросил он у дворецкого.

Эштон подняла руки над головой и повернулась боком к солнцу. «Я дома, Алессандро, – подумала она. – Я наконец-то пришла домой».

Через несколько минут к ней подошел Хэнк. На нем был красивый английский блейзер. Что-то шевельнулось в глубине ее души. Даже в полном облачении он выглядел сексуально привлекательным. Может быть, это объяснялось тем, что она знала его, и знала хорошо, в том виде и обличье, в котором он не предстает перед остальным миром.

– Я должен уехать, – сказал он. Должно быть, выражение, появившееся на ее лице, было слишком красноречивым, потому что Хэнк поспешил пояснить: – Всего на несколько часов.

– А я думала, что ты можешь всем управлять из этой комнаты, как ты говорил.

– Я могу управлять из этой комнаты всем миром, но не отдельными личностями. Когда зовет бывший президент, даже я вынужден идти. Но это не займет много времени.

Эштон встала с шезлонга.

– Можешь оказать мне любезность? – спросил Хэнк. – Ты подождешь меня здесь?

– Что?

– Оставайся здесь, пока я буду в отъезде. Мне приятно думать о том, что ты здесь, что я вернусь домой, к тебе.

Эштон снова раскинулась в шезлонге. Хэнк наклонился, чтобы запечатлеть прощальный поцелуй. Эштон обвила его шею руками.

– Еще минута – и я вообще не смогу уехать, – сказал он после длительного поцелуя.

Эштон улыбнулась:

– Тебе придется ехать. Иначе как ты вернешься домой ко мне, если прежде не уедешь?

– Один час, – сказал Хэнк, направляясь к дому. – Два – это в крайнем случае.

Эштон стала прислушиваться к звукам машин часа в два. К этому времени она переместилась к бассейну для послеобеденного купания. К двум тридцати она стала проявлять нетерпение. К трем часам ею овладело раздражение. Ведь он обещал вернуться через час, максимум через два. И как она снова позволила вовлечь себя в такую ситуацию? Почему всегда она ждет мужчину?

Эштон встала с шезлонга и начала прохаживаться вдоль бассейна. Она чувствовала, как напряжены все ее мышцы. Это смешно. Подойдя к глубокой части бассейна, она нырнула в воду и поплыла. Эштон сделала три или четыре круга, когда услышала шорох колес большого «бентли» по гравию дорожки. Она остановилась и прислушалась. Ничего, кроме болтовни попугая и шума отдаленного прибоя, она не услышала.

Графиня вылезла из бассейна и завернулась в простыню, однако дрожать не перестала. Она подумала, уж не отправиться ли ей домой, но, похоже, это слишком уж грубо. Они все-таки не ссорились. Хэнк даже не сделал ничего плохого. Он просто немного опаздывал.

Эштон вошла в бельведер, стянула мокрый купальник и встала под горячий душ. Горячий пар окутал ее тело. Мышцы стали понемногу расслабляться. Выйдя из-под душа, она энергично растерлась полотенцем и обратила взгляд на туалетный столик. Когда Эштон была здесь пару дней назад, на столике находилась добрая дюжина Коробочек и флаконов с различными кремами и духами. По-видимому, Хэнк следил за тем, чтобы были удовлетворены вкусы всех его гостей, его женщин. Сейчас на столике можно было увидеть единственный флакон духов, единственную баночку крема для загара и единственную коробку с пудрой. И все они имели фирменный знак «Палома» – именно этими косметическими изделиями пользовалась Эштон. За это она готова была расцеловать Хэнка.

Она смазала кремом и напудрила тело, действуя не спеша, готовя его для Хэнка. Когда Эштон в легком шелковом лифе и таких же брюках вышла из бельведера, она ощущала себя спокойной, чистой, готовой к скорой встрече.

Навстречу ей шел дворецкий с телефоном в руке:

– Мистер Шоу хочет поговорить с вами, графиня.

Эштон взяла трубку.

– Тебе пора бы возвратиться. – Она сказала это вроде бы шутливым тоном, чтобы он не уловил ее беспокойства. В общем-то он не слишком опаздывал, просто она не была готова к этому.

– Я звоню из машины.

– Хорошо.

– Но мне нужно сделать одну остановку.

– Двадцать минут, – сказала она. – Я даю тебе ровно двадцать минут.

– Я буду дома через девятнадцать минут.

Вскоре Эштон услышала, как подъехала машина. Хлопнули дверцы, а затем она увидела Хэнка, который шел к ней по террасе. Он сел на ручку ее шезлонга и припал к ней медленным долгим поцелуем; который словно говорил о том, что впереди у них целый день и целая ночь. Они прервали поцелуй лишь тогда, когда появился с подносом дворецкий.

Хэнк подал ей бокал охлажденного белого вина и взял второй для себя.

– Очень сожалею, что задержался, но я ничего не мог поделать.

Честно говоря, Эштон не сердилась на Хэнка. Утром она была потрясена тем, что он заставил ждать целый зал приехавших чуть ли не со всего мира деловых людей, потому что она была для него важнее. Но она не могла рассчитывать, что он всегда будет вести Себя так. То есть она могла этого хотеть, но не могла ожидать. Это ужасно: он уехал всего лишь на несколько часов, а ей показалось, что мир начинает рушиться.

– На пути домой я сделал очень важную остановку. – Хэнк сунул руку в карман пиджака и вынул плоский длинный футляр. Она узнала фирменную упаковку магазина «Гринлиф энд Кросби». – И не думай, пожалуйста, что так легко выбрать что-нибудь для женщины с изысканным вкусом за девятнадцать минут. Я практически похитил мистера Генри и заставил его поехать со мной для экономии времени. – Посерьезнев, он передал ей футляр. – Надеюсь, тебе это понравится.

Когда Эштон принимала из рук Хэнка футляр, ее буквально обожгла пришедшая в голову мысль. Она никогда не получала драгоценностей от мужчин. Ее отец умер, когда она была слишком молода. Мужчины, с которыми у нее была связь, скорее сами ожидали от нее дорогих подарков. Подарки Алессандро не в счет, поскольку даже если он снисходил до их покупки, платила все равно она. А знаменитые бриллианты Монтеверди, перешедшие к ней после замужества, рано или поздно вернутся в его семью или к его наследнику.

На смену первой мысли сразу же пришла вторая. А вдруг Хэнк купил что-то безнадежно вульгарное? И что, если она тешит себя иллюзиями, несмотря на весь жар страсти и на флер счастья, которые отгораживали и защищали их от обыкновенного мира? Эштон вспомнила, как мучительно больно ей было выносить его отсутствие в течение нескольких часов, и устыдилась, но все равно это пугало ее.

– Ты не хочешь открыть футляр? – спросил Хэнк. Эштон не могла сказать ему, что боится открывать. Все же дрожащими пальцами она открыла футляр. Солнечный свет упал на камни и, отразившись, едва не ослепил ее. Эштон зажмурилась. Это были самые красивые бриллианты, какие; она когда-либо видела. Они лежали в гнездах на зеленом бархате, образуя ошеломляюще красивый в своей простоте голубовато-белый круг.

– Ну и как? – спросил Хэнк. – Понравились?

Эштон была не в силах что-либо сказать. Она подняла на него взгляд и молча кивнула.

– Надень его, – предложил Хэнк.

– Ты сделал это для меня…

Он вынул ожерелье из футляра, застегнул его у нее на шее и отошел на шаг, чтобы посмотреть издали. Он ничего не сказал, но его прерывистое дыхание было красноречивее аплодисментов. А затем, не говоря ни слова, они отправились в огромную спальню, которая сделалась их тайным миром, и Хэнк снял с Эштон все, что на ней было, кроме ожерелья. Оно мягко терлось о ее кожу, когда они занимались любовью, словно еще одна пара рук, и напоминало о том, что ее любят и обожают.