ПОСВЯЩАЕТСЯ
Венди Маккерди, которая все еще верит в существование принцесс,
Стивену Куперу, который верит в благородство аристократов,
и Лаки Эдди, который верит в меня.
Дженни понимала, что ее наказывают. Крепко затянутая повязка давила ей на глаза, во рту ощущался вкус грязной, вонючей тряпки, веревка жгла руки, связанные за спинкой холодного деревянного стула, на котором она сидела.
Дженни понимала, что ее наказывают, но не знала за что. Она готова была расплакаться, но в четырнадцать лет уже не плачут. Она жалела, что не может сдержать короткого, прерывистого дыхания, громко вырывавшегося из груди.
– Я принесу тебе поесть, – донесся до ее слуха холодный, неприятный голос.
Дженни не представляла, где находится. Она знала только, что ее силой свели вниз по лестнице и что в комнате пахло сыростью и плесенью. Так пахнут старые кирпичи, гниющие листья и всякая рухлядь.
Именно такой запах стоял в винном подвале у них дома. Но Дженни была уверена, что от дома ее отделяют многие мили.
Она услышала звук удаляющихся шагов, медленно одолевающих ступеньки лестницы. Тишина заполнила комнату. Комок подступил к горлу Дженни, плечи затряслись. Она не представляла, в чем состоит ее вина. Она и раньше никогда этого не понимала. И хотя за всю жизнь никто из родителей ее не ударил и редко когда повышал голос, почему-то сейчас Дженни чувствовала себя точно так, как множество раз прежде.
Она знала, что ее наказывают.
Где-то в самой глубине ее существа родилось и попыталось вырваться на свободу одно-единственное слово, но оно застряло в грязной тряпке, закрывавшей ей рот. Дженни уронила голову на грудь.
«Мамочка», – позвала она про себя, но, как обычно, не получила ответа.