Тайный дневник Марии-Антуанетты

XIV

27 июня 1791 года.

Я взялась за дневник, чтобы записать в него отчет о происшедшем, пока недавние события еще свежи в памяти. Я намерена изложить подробности нашего путешествия, путешествия, так не похожего на те, что мне довелось совершить ранее, путешествия, исход которого я никак не могла предвидеть.

Мы отправились в путь 20 июня сразу после полуночи, в большой тайне, и нам удалось благодаря умелому планированию Акселя благополучно избегнуть дворцовых стражей. Добравшись до экипажа, мы расселись по местам, и путешествие началось. Мы старались двигаться как можно быстрее, за окнами кареты мелькала одна деревня за другой. Мы останавливались только для того, чтобы сменить уставших лошадей на свежих. Было очень темно, и дорога оказалась отвратительной. Экипаж раскачивался на ухабах, проваливался в глубокие колеи, и несколько раз нам пришлось делать вынужденные остановки, чтобы форейторы могли убрать с пути упавшие деревья и ветки. Луна скрылась за облаками. Дети спали, прижавшись ко мне с обеих сторон, но мне не давали заснуть беспокойство и страх. Я все время ждала, что вот сейчас мы столкнемся с Комитетом по таможенным делам, представители которого, по слухам, рыскали по всем окрестным дорогам. Мне чудилось, что в ночи раздается стук копыт лошадей преследующих нас всадников.

Мадам де Турсель вела себя очень храбро, играя роль предводительницы нашего маленького отряда. Она выглядела очень элегантно в своем пышном наряде, пусть даже он не принадлежал ей на самом деле. (Она из древнего и славного рода, богатство которого, к несчастью, осталось в прошлом, так что ей пришлось одолжить шелковое платье у Лулу, которая была с ней примерно одного роста.) Людовик, в темном пальто и простой черной шляпе камердинера, без сверкающих пряжек на башмаках, драгоценных украшений на головном уборе и перстней на пальцах, надолго приложился к фляжке с бренди, после чего тихо захрапел. Час проходил за часом, я сидела на самом краешке сиденья, глядя в окно и молясь, чтобы с нами не случилось ничего такого, что могло бы помешать продвижению вперед.

Ночь близилась к концу, небо начало светлеть, и мы остановились в городке Мо, намереваясь сменить лошадей. Я прикрыла лицо вуалью своей коричневой шляпки, чтобы меня никто не смог узнать. Голова Людовика все так же свешивалась на грудь, он или спал, или притворялся, что спит. Люди, очутившиеся поблизости от почтовой станции, с любопытством смотрели на экипаж, уж слишком большим и дорогим он выглядел. Впрочем, никто из них не стал заглядывать в окна, как непременно бы сделали парижане, и, похоже, мы не вызвали ни у кого подозрений. Я с радостью отметила, что у некоторых из них на шляпах красовались белые кокарды монархистов. Я так привыкла видеть только красно-бело-синие эмблемы республиканцев, что вид белых кокард несказанно обрадовал меня и вдохнул новые силы. Мне вдруг захотелось рассказать славным жителям Мо о том, кто мы такие на самом деле. Но, разумеется, я не сделала ничего, что могло бы раскрыть тайну наших личностей, и вскоре мы снова очутились на дороге.

Дети проголодались, и я накормила их ветчиной с хлебом из походной кладовой, наполнить которую распорядилась перед самым отъездом. Людовик пробудился ото сна и тоже позавтракал, а мадам де Турсель лишь отщипнула кусочек сыра. Мне же кусок не лез в горло, я не могла заставить себя проглотить ни крошки, так волновалась.

– Осталось всего несколько часов, – сообщил нам Людовик. – Уже скоро мы прибудем в Шалон, а оттуда рукой подать до Понт-Соммевеля, где нас будет ждать кавалерия. В сопровождении всадников мы проделаем последние пятьдесят миль или около того до границы, и никто не сможет остановить нас.

Я откинулась на мягкое набивное сиденье и вздохнула. Всего несколько часов. Я надеялась, что мне удастся задремать – или, по крайней мере, отдохнуть.

Но не успела я забыться тревожным сном, как карету резко качнуло, а лошади испуганно заржали. Экипаж, дергаясь и скрежеща, замер на месте. Я вздрогнула, стряхивая остатки сна, и выглянула в окошко. Мы стояли на узком мосту над бурным потоком, по обеим берегам которого высился мрачный и густой лес. Лошади бились в запутавшихся постромках, экипаж накренился на бок, и я поняла, что у нас сломалась ось. Людовик громко ругался. Кучер и три форейтора возились с лошадьми, пытаясь освободить их из обрывков упряжи.

Минул целый час напряженной работы, прежде чем мы смогли медленно двинуться дальше, к следующей деревне. Эта задержка нам дорого обошлась. С большим опозданием мы наконец достигли Шалона, а потом еще и добирались до деревушки Понт-Соммевель, где нас должен был встретить кавалерийский эскадрон.

Кажется, план сорвался, и все пошло совсем не так, как мы рассчитывали. Если кавалеристы и были здесь, то предпочли не дожидаться нашего прибытия. Но что, если их вообще здесь не было? Что, если они встретились с представителями Комитета по таможенным делам, развернулись и ускакали прочь? Нам оставалось только гадать, что произошло. Грозила ли нам непосредственная опасность? Может быть, пришла пора поворачивать обратно? Или стоит все-таки продолжить путь в надежде встретить кавалеристов в другом месте?

Мы решили двигаться дальше, при этом Людовик достал мушкет, зарядил его и положил себе на колени, прикрыв полами пальто.

День выдался очень жарким, и дорожная пыль попадала в открытые окошки экипажа, заставляя нас чихать и кашлять. Вот так, в клубах пыли, мы проскочили еще одну деревушку, за ней следующую и еще одну, понимая, что привлекаем к себе все больше и больше внимания. Я не поднимала вуаль, а Людовик сильнее надвинул на лицо большую круглую шляпу. К тому времени, когда мы достигли деревушки Сент-Менегуль, мы были уже настолько встревожены и возбуждены, что наше состояние не могло не привлечь внимания, и деревенские жители начали с любопытством коситься на нас. Во всей деревне я не увидела ни одной белой кокарды, а трехцветные республиканские эмблемы встречались на каждом шагу.

На пути то и дело попадались солдаты, и многие из них были сильно пьяны. К нашему экипажу подошел какой-то офицер.

– Все пошло не так, как планировалось, – быстрым шепотом сообщил он. – Нельзя, чтобы кто-нибудь увидел, как я разговариваю с вами, иначе меня могут заподозрить.

Он быстро пошел прочь, но не раньше, чем мы привлекли к себе пристальное внимание кое-кого из деревенских жителей. Я видела, как они смотрят на нас и переговариваются между собой. Их любопытство только возросло, когда несколько солдат оседлали лошадей и отправились вслед за нами.

Итак, теперь у нас появился эскорт, пусть маленький, и с каждой пройденной милей граница становилась все ближе. Но к этому времени уже стемнело, дорога пошла в гору, подъем становился все труднее и круче. Кучер совсем выбился из сил, ведь он сидел на козлах с прошлой полуночи, и нервы наши были на пределе. Луи-Шарль капризничал и никак не мог успокоиться, Муслин жаловалась на боли в животе – ее подташнивало от страха.

Я достала фрукты, холодную говядину и бутылку вина. Мы поели в тревожном молчании, а экипаж медленно катился вперед в сгущающейся темноте, подпрыгивая и кренясь на ухабах.

Мы знали, что очутились в крайне недружественной местности, контролируемой немецкими и швейцарскими наемниками, состоящими на тайной службе у австрийской короны, которые убивали и запугивали местных жителей, отбирая у них съестное, вино и деньги. Перед отъездом из дворца Аксель предупредил нас, что всех путешественников, едущих из столицы, обычно останавливают и допрашивают здесь, так что мы были готовы ответить на вопросы.

Однако мы оказались не готовы к тому, что дорога будет полностью перегорожена и дальнейшее продвижение вперед станет невозможным.

Прибыв в деревню Варенн, мы обнаружили, что местные власти перекрыли дорогу, так что мы не могли проехать дальше. На улицах царила суматоха. Несмотря на то, что было очень поздно, жители выходили из своих домов, намереваясь узнать, что происходит. Я увидела солдат Национальной гвардии, которые выстроились у обочины и проводили перекличку. А потом мне пришла в голову мысль, что наш небольшой эскорт наверняка покинул нас и скрылся в лесу.

– Все пропало, – вполголоса обратился ко мне Людовик. – Нас предали.

К экипажу подошел какой-то чиновник, открыл дверцу и начал задавать нам вопросы, держа в руке свечу. Он по очереди подносил ее к нашим лицам, требуя, чтобы я подняла вуаль, а Людовик снял свою широкополую шляпу. Он не обращал никакого внимания на мадам де Турсель, и я заметила, что она тихонько плачет.

– Кто вы такие и куда направляетесь?

– Меня зовут Ипполит Дюран, я камердинер при баронессе Корф, – заявил Людовик, пытаясь обмануть чиновника.

В ответ тот презрительно фыркнул.

– Никакой вы не камердинер! Вы Людовик Капет, Старшее публичное должностное лицо Франции, бывший король. Я узнал вас. Ваша толстая морда красуется на долговых обязательствах, выпущенных вашим казначейством, которые не стоят бумаги, на которой они напечатаны.

Чиновник посмотрел на меня, и я, не выдержав, отвела глаза. Мне стало плохо. В животе у меня заурчало, в затылок как будто вонзилась раскаленная игла, и мне вдруг срочно понадобилось облегчиться.

– А вы, мадам, супруга Старшего публичного должностного лица, та самая, которая долгие годы грабила и обворовывала нас, отнимая хлеб у наших детей и бездумно тратя наши деньги на драгоценности для себя! Ну-ка, скажите мне, где сейчас находятся эти драгоценности? Может быть, они спрятаны в карете? – Грубо оттолкнув нас в сторону, он начал рыться в сиденьях и под ними.

Я прижала к себе Муслин, которая вцепилась в меня, расширенными от ужаса глазами следя за чиновником.

– Ваш багаж будет досмотрен, – заявил тот. – И вам не разрешается ехать дальше. Выходите из экипажа!

С тяжким вздохом Людовик поднялся и начал выбираться из кареты, которая стонала и раскачивалась под его весом. Мушкет, который он держал на коленях, упал, и чиновник быстро подхватил его.

– Вы намеревались открыть огонь по представителям народа? – пожелал узнать он.

– Я намеревался защищать свою семью, если бы в том возникла необходимость.

– Думаю, в ваши намерения входила организация контрреволюционного заговора. Я полагаю, что Старшее публичное должностное лицо стало врагом французского народа.

В ответ на это обвинение Людовик сунул руку под пальто, расстегнул ворот своей простой льняной рубашки и извлек на свет медаль, которую носил на цепочке на шее. Он сунул ее чиновнику под нос, чтобы тот смог прочесть надпись: «Тому, кто помог восстановить свободу во Франции, и настоящему другу своего народа».

– Эту медаль вручили мне парижане, – с достоинством промолвил Людовик.

– Хорошеньким же вы оказались другом! Попытались бежать из страны, оставив нас на растерзание своим войскам, которые убивают нас без счета, потому что это доставляет им удовольствие! Вы бросили Францию в трудную минуту, когда она нуждалась в вас!

– Прошу вас, месье… – Я не могла более терпеть.

Я буквально согнулась пополам от боли, и мне срочно требовался ночной горшок.

– Да, да. Мадам Саус! – громко крикнул он. – Отведите эту женщину куда следует, пока она не причинила нам ненужных хлопот.

Из толпы деревенских жителей, собравшихся поглазеть на происходящее, вышла полная седовласая женщина в ночном халате и белом домашнем чепце.

– Идемте со мной, – коротко бросила она, помогая мне выйти из экипажа.

Дети и мадам де Турсель последовали за мной. Женщина привела меня в темную лавку, где перед широким прилавком громоздились какие-то бочонки и ящики с товарами.

– Мамочка… – неуверенно проговорил Луи-Шарль.

Ему еще никогда не доводилось бывать в таких местах.

– Все хорошо, папа скоро присоединится к нам. С нами все будет в порядке.

К моему величайшему облегчению, нас провели по узкой лестнице наверх, в маленькую спальню, освещенную несколькими свечами. Детей уложили в кровать, и мадам де Турсель засуетилась вокруг них, поправляя подушки и одеяла. Я вышла в соседнюю комнату и воспользовалась выщербленным фарфоровым ночным горшком, который с явным отвращением протянула мне хозяйка. Потом я ополоснула лицо, вымыла руки в тазу и попросила у мадам де Турсель настойку хинного дерева, чтобы унять боль, от которой у меня раскалывалась голова.

Снаружи зазвонили церковные колокола, и в домах один за другим начали загораться огни. Вся деревня пробудилась ото сна, во дворах залаяли собаки и закукарекали петухи. Я прилегла рядом с Людовиком на узкой жесткой кровати, надеясь, что в висках перестанет стучать, если я попытаюсь отдохнуть.

Вскоре из-за окна до меня донесся какой-то шум. Я встала с кровати и открыла ставни. На выступе под окном балансировал молоденький кавалерийский офицер, и его белая военная форма ярким пятном выделялась в темноте, несмотря на то, что была вся перепачкана и порвана. Совершенно очевидно, он вскарабкался на карниз из переулка внизу, где было темно и тихо. Все деревенские жители столпились на улице, на которую выходили фасады домов, а на боковых аллеях и переулках никого не было.

– Мадам, я должен поговорить с королем.

Я легонько потрясла Людовика за плечо, чтобы он очнулся от неглубокого сна, и указала ему на окно.

– Сир, заклинаю вас, не будем терять времени. У меня здесь двадцать человек, чтобы сопроводить вас к генералу Буилле. Передайте мне вашего сына, со мной он будет в безопасности. Мы приготовили для вас лошадей. Но уехать мы должны немедленно.

Людовик, прищурившись, всматривался в лицо молодого офицера.

– Я имею честь разговаривать с герцогом де Шуазелем?

– Да, сир.

– Вы славный молодой человек, весь в отца.

– Благодарю вас, сир. А теперь поспешите! Нельзя терять времени!

– Ступайте! Немедленно! – Я подтолкнула Людовика к окну. – Я передам вам Луи-Шарля после того, как вы вылезете в окно.

– Но…

– Не раздумывайте. Может быть, это ваш последний шанс спастись.

– Но… солдаты… Национальная гвардия…

– Они не сумеют догнать нас, сир. Наши кони быстры, как ветер.

– Но ведь они наверняка поднимут тревогу и станут стрелять в нас.

– Это риск, на который нам придется пойти. Но мы захватим их врасплох. Мы скроемся в темноте до того, как они успеют прицелиться.

Я довольно невежливо подталкивала Людовика в спину, и он уже поставил одну ногу на подоконник.

– А как же вы? – вдруг спросил он, поворачиваясь и глядя на меня. В его глазах не было любви, одно только безмерное удивление и растерянность.

Я в нетерпении покачала головой.

– Моя судьба не имеет никакого значения. В отличие от вас. От вас и Луи-Шарля. Кроме того, – с горечью добавила я, – на самом деле им нужна только я. Та, которую они ненавидят всей душой.

Снизу, из переулка, донесся свист. Это сигнал, решила я.

– Поспешите, сир. Поспешите!

Людовик начал было карабкаться на подоконник, потом остановился.

– Нет, – негромко пробормотал он и стал спускаться назад в комнату.

Я знала, что он боится высоты, но какое же неподходящее время он выбрал для демонстрации своих страхов!

– Ступайте! – воскликнула я так громко, как только осмеливалась, чтобы не привлечь внимания тех, кто сейчас находился внизу, в лавке. – Не останавливайтесь! Вы еще можете спастись!

– Я не оставлю свою семью.

Мне был прекрасно знаком этот его тон. Когда он так говорил, это значило, что он принял окончательное решение.

Людовик уже стоял на полу спальни, отряхивая свое коричневое пальто.

– Отправляйтесь к генералу Буилле, – обратился он к молодому офицеру, – и передайте ему от моего имени, чтобы он как можно быстрее привел сюда все силы, которыми располагает.

– Но, сир, что, если…

– Скачите к нему!

Когда король отдает приказания, их надо выполнять, а не оспаривать. Растерянный и упавший духом, молодой герцог молча кивнул в знак согласия и начал спускаться в переулок, откуда донесся еще один пронзительный свист.

– Берегите себя! – окликнула я его. – И примите нашу благодарность.

«Два часа, – подумала я. – Имея свежих, быстрых лошадей, по хорошей дороге он сможет вернуться к генералу Буилле и его людям через два часа. Но к тому времени наступит рассвет. Что тогда будет с нами?»

И вдруг, совершенно неожиданно, Людовик протянул ко мне руки и обнял, крепко прижав к своему сердцу. Обычно он крайне редко позволял себе такие жесты по отношению ко мне. Я бессильно привалилась к нему и заплакала.

И мы стали ждать вместе, считая минуты, молясь о том, чтобы генерал Буилле и его люди оказались здесь как можно быстрее. Тем временем в город прибыли дополнительные части солдат и Национальной гвардии, и бурлящая, горланящая толпа затянула ненавистную песенку парижан «Са ira». Деревенские жители принялись стучать палками по стенам лавки, что страшно действовало нам на нервы.

Наступил рассвет, принесший с собой отчетливый цокот копыт. Но всадников оказалось немного, всего двое, это были явно не генерал Буилле со своими людьми. Они галопом подскакали к группе чиновников, стоявших перед нашим домом, и я услышала, как один из кавалеристов громким, командным голосом представился, назвав себя капитаном Ромефом, адъютантом генерала Лафайета. Он сообщил, что привез важные бумаги от Национальной Ассамблеи. Второй всадник тоже был офицером, но он хранил молчание во время вышеупомянутого разговора.

Вновь прибывшие продолжали совещаться с местными чиновниками, а я напряженно раздумывала о том, что два часа давно прошли. Где же генерал Буилле? Он должен появиться с минуты на минуту. Я стояла у окна, глядя вниз, на улицу, нервно сжимая и разжимая кулаки.

Чиновник, который допрашивал нас, обратился к толпе:

– Как вам известно, здесь, среди нас находится Старшее публичное должностное лицо. – Эти его слова были встречены громкими криками. – Его задержали доблестные жители Варенна, так что он не успел бежать за границу. Совершив попытку побега, он продемонстрировал всем, что является подлым предателем, обманувшим доверие французского народа. Я отобрал у него вот этот мушкет.

Чиновник воздел над собой старое ружье Людовика, и толпа снова взревела, на этот раз громче. До меня донеслись крики «Убейте его!» и «Смерть Старшему публичному должностному лицу!»

– Этот враг народа, намеревавшийся причинить вред Франции и Национальной гвардии, арестован по приказу Национальной Ассамблеи. В соответствии с полученным приказом мы препроводим его назад в столицу.

Толпа снова разразилась аплодисментами и приветственными криками. Капитан Ромеф обменялся несколькими словами со своим спутником, и мы услышали, как они поднимаются по ступенькам в нашу комнату. Громкий топот их сапог и бряцание шпаг, цеплявшихся за перила узкой лестницы, эхом отдавались у меня в ушах.

«Пожалуйста, Господи, – взмолилась я про себя. – Сделай так, чтобы сейчас, сию минуту, сюда прибыл генерал Буилле со своими людьми!»

Дверь в комнату с грохотом распахнулась, и в нее вошли двое мужчин. За ними следовал чиновник, который давеча держал перед нами обличительную речь.

– Старшее публичное должностное лицо! – громко провозгласил более высокий из двоих офицеров. – Я прибыл сюда, чтобы арестовать вас и вашу супругу по приказу Национальной Ассамблеи. Вам предлагается собрать свои вещи и немедленно следовать за нами.

– Я буду сопровождать вас в качестве того, кто помог восстановить свободу во Франции, и преданного друга своего народа.

Людовик сделал шаг вперед, чтобы спуститься вместе с мужчинами по лестнице. Не зная, что предпринять и что придумать, чтобы потянуть время, я негромко вскрикнула и повалилась на пол, делая вид, что лишилась чувств.

Возникла небольшая заминка и суматоха. Меня перенесли на кровать, Людовик несколько раз похлопал меня по щекам, дабы привести в чувство, кто-то принес тонизирующие напитки, и в довершение всего откуда-то явился крайне неприятный доктор. Недовольно скривившись и закусив губу, он осмотрел меня и заявил, что я совершенно здорова.

– Она всего лишь упала в обморок от страха, – обратился он к двум посланцам из Парижа. – Все эти аристократы на поверку оказываются никчемными людишками. Малейшие неприятности напрочь выбивают их из колеи.

Мне хотелось ударить его, но я сдержалась. В конце концов, я села на постели. Мне удалось задержать наше возвращение в Париж на целых полчаса или около того. Но генерал Буилле так и не появился. Он или не прибудет сюда вообще, или же последует за нами, чтобы освободить на обратном пути. Я отчаянно цеплялась на эту последнюю надежду.

Мне не хочется писать о нашем долгом, угнетающем и жалком возвращении в Париж. На всем протяжении нас окружали злые и жестокие лица деревенских жителей, выкрикивавших бесконечные оскорбления в наш адрес. Они не расходились даже когда шел дождь и, насквозь промокшие, тем не менее, поджидали нас. Нам не позволили поднять стекла в окошках экипажа, так что все, что мы говорили и делали внутри кареты, становилось достоянием солдат Национальной гвардии, сопровождавших нас, и деревенских жителей, выстроившихся вдоль дороги. Они злобно комментировали увиденное и скандировали оскорбительные лозунги:

– Повесить их всех, вонючих свиней!

– Сбросьте их в канаву!

– Да здравствует народная Ассамблея!

– Чтоб ты сгорел в аду, гнусный жирный боров, а вместе с тобой и твоя свинья-жена и жалкие ублюдки-дети!

Я пыталась закрыть уши ладонями, но это не помогало. Отвратительные вопли и мерзкие голоса эхом звучали у меня в голове подобно оглушительному прибою, причиняя почти физическую боль. Я очень устала. Мне хотелось заснуть, но голоса, эти ужасные и злобные голоса, не давали сделать этого.

– Австрийская шлюха! Проститутка! Вонючая свинья! Гнусная тварь!

Никогда не забуду вида этих грязных, злорадно скалящихся лиц, заглядывавших в открытые окна экипажа, злобно ухмылявшихся при виде нас, размахивавших вилами и косами, сыпавших проклятиями. Если бы не присутствие солдат Национальной гвардии, я не сомневаюсь, нас выволокли бы из кареты и разорвали на куски.

Я не буду ничего писать об унижениях, которые преследовали нас во время этого пыльного и жаркого возвращения, скажу лишь, что мне было очень плохо и за каждым моим шагом наблюдали злые глаза, ехидно комментировавшие увиденное. В конце концов, все, что я могла сделать, чтобы сохранить хотя бы остатки достоинства, это откинуться на спинку сиденья в своем запыленном платье, закрыть глаза и мечтать о горячей ванне и долгом сне без сновидений. То, что началось с надежды, закончилось кошмаром стыда и горечью поражения. Единственное, что еще способно было доставить мне хотя бы мимолетное удовлетворение, – это осознание, что Аксель жив и здоров, что он находится по другую сторону границы, в Брюсселе, и ждет от меня известий.