Театр любви

Часть вторая

Я сидела за рулем своей «девятки», безуспешно стараясь сосредоточить внимание на дороге.

Еще утром я обрывала пасынки с вымахавших под самый потолок теплицы помидоров и думала лишь о том, что вечером приедет из Москвы Боря и мы устроим королевский ужин — на террасе, при свечах, под музыку цикад, обожающих наш похожий на уголок ботанического сада участок.

Борис позвонил в пятнадцать минут третьего и сказал, что сегодня, к сожалению, приехать не сможет. У него был какой-то странный — не то испуганный, не то извиняющийся голос. Скорее всего и то, и другое.

Я положила трубку с намерением заняться уборкой мансарды, чтобы скоротать длинный одинокий вечер. Однако минут через пять засобиралась в Москву.

До сих пор мне никогда не приходило в голову, что муж может мне изменять, хотя последнее время возле него крутились разбитные молоденькие девицы. В тот день эта мысль впервые постучалась ко мне.

Шоссе было свободно. Асфальт шипел и, казалось, от жары плавился под колесами. Со стороны Москвы надвигалась темно-синяя туча. Я жала на акселератор, и машина послушно летела вперед, обгоняя иномарки. Она была совсем новенькой — Борис подарил ее мне на сорокалетие.

«Если у него есть другая женщина, я… я просто уйду с дороги. Я не стану бороться за него, как делают другие жены, — размышляла я, уперевшись затылком в подголовник. — Мне не нужна любовь из-под палки. Да, я просто возьму и уйду…»

Вдруг я поняла, что мои глаза наполняются слезами, и велела себе встряхнуться.

…Я встретила Бориса в тот период моей жизни, когда все вокруг рушилось и нужно было начинать с нуля. Я и начала с нуля. Так сказать, на обломках несостоявшейся любви.

В тот день я сидела на лавке в скверике за памятником Юрию Долгорукову и с отвращением представляла, как приду домой, сниму сапоги и дубленку, полезу в холодильник за рыбой для Егора, потом встану под душ, завернусь в свой халат… С каждой секундой я все отчетливей понимала, что больше не смогу пройти весь этот привычный ритуал. Зачем, спрашивается? Какой во всем этом смысл? Никакого. Моя жизнь была бессмысленна. Смерть?.. Но и в этом не было никакого смысла. К чему же делать то, что абсолютно бессмысленно?..

Я инстинктивно отодвинулась к краю — на скамейку подсел какой-то мужчина. Он дышал тяжело и со свистом. От него разило спиртным. Я полезла в карман за сигаретами.

— И мне дайте закурить, — услышала я хриплый голос.

Я равнодушно протянула пачку «Салема», хотя в ней осталось сигарет пять. Он чиркнул спичкой.

— Спасибо. — Я наклонилась над огоньком, как вдруг обратила внимание, что у парня дрожат руки.

Я медленно подняла голову. Передо мной был молодой человек в кепке, с поднятым воротником серого в рубчик пальто. Резкий профиль четко вырисовывался на фоне белизны только что выпавшего снега.

— Холодно? — спросила я у парня.

— Очень. — Он закашлялся. У него был какой-то сухой трескучий кашель, от которого мне стало не по себе. — Такое ощущение, будто у меня в желудке кубики льда. Сегодня ужасный мороз.

— Да нет. Видите лужу? В мороз не может быть луж. Уже весна. — Я вздохнула: — Она в этом году здорово запоздала. Хотя это не имеет никакого значения. И смысла тоже.

— Вы правы. Я подохну на лавке, и в этом тоже не будет никакого смысла. Как и в том, что я, вероятно, выживу.

Он снова раскашлялся.

— Вам нужно принять аспирин и залезть под одеяло. У вас, похоже, температура.

Он кивнул и впервые за все время нашего общения удостоил меня взглядом.

— Вопрос в том, где бы найти это одеяло, — сказал он и жалко улыбнулся.

— Вам некуда идти, — осенило меня. — Тогда пошли ко мне.

— Шутите?

Он смотрел на меня пристально и слегка сердито.

— Сама не знаю. Просто мне кажется, что вам еще хуже, чем мне.

— Мне никак. Мне бы только спрятаться от всех и забыться…

Через полчаса мы уже были в моей пропыленной прокуренной квартире с никогда не раздвигаемыми портьерами и капающими кранами.

Борис прошел на кухню, уселся прямо в пальто на тахту и у меня на глазах стал заваливаться на левый бок.

— Как в сказке, — прошептал он и потерял сознание.

Я вызвала «скорую», и врачи с ходу определили воспаление легких.

— Вы кем ему будете? — поинтересовался долговязый молодой фельдшер в коротком мятом халате.

— Никем. Час назад мы познакомились на лавке возле Долгорукого.

Парень смотрел на меня как на сумасшедшую.

— Тогда мы заберем его в больницу. Можно от вас позвонить?

Я придвинула к нему аппарат.

— В Первой Градской мест нет, в Семнадцатой что-то с отоплением. В Шестьдесят…

— Пускай остается у меня, — неожиданно предложила я.

— Вы на самом деле только что познакомились с ним?

— На самом деле.

— И вы живете одна?

Я кивнула.

— Странно, что я вас раньше не видел. Я живу в соседнем подъезде.

— Мы ходили разными тропинками.

— Этот парень может дать дуба в больнице. Кроме пневмонии, у него еще, если попроще, и нервный перенапряг. Послушайте, а вы не боитесь?

— Чего?

— Того, чего все боятся. Воров, насильников и так далее.

— Мне это не пришло в голову.

— У него есть документы. — Медсестра извлекла из внутреннего кармана его пальто паспорт. — Сеулицкий Борис Антонович, одна тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения. Прописан в городе Москве по адресу: Вторая Фрунзенская, дом…

— Он сказал, ему некуда идти, — пробормотала я.

— Женат на Алимбековой Матлюбе Алимовне, — бесстрастным голосом продолжала сестра. — Нужно позвонить ей и сказать, чтоб забрала своего мужа. С какой это стати вы будете ухаживать за чужим человеком? А вдруг он умрет?

— Да нет, — возразил фельдшер. — Выживет. Я наведаюсь после смены, принесу лекарства. У вас есть еда?

Я открыла холодильник. Пакет молока, лимон, два сморщенных яблока…

— Я схожу в магазин.

— Не оставляйте его одного. После смены принесу все из дома — у меня мамочка первоклассный кулинар.

Через три дня Боря уже был на ногах. За это время я убрала квартиру, вымыла окна, перестирала белье. Я действовала как авто мат. Думы о бессмысленности жизни меня больше не посещали.

— Доченька, у тебя какой-то мужчина к телефону подходит. — Мама позвонила мне на работу. — Это…

— Это не Саша, — быстро сказала я. — Это Боря. Мой друг.

— А… Мы с Никитой Семеновичем его знаем?

— Нет. Я сама познакомилась с ним несколько дней назад.

— Он что, живет у тебя?

— Ему больше негде. Его выгнала жена.

Через пять минут позвонил Кит.

— Мы приедем к тебе вечером, — с места в карьер бухнул он.

— Зачем?

— Мама испекла «наполеон» и сделала заливное из судака.

— У меня полно всякой еды.

— Ты не хочешь повидать Рыцаря?

Мне ничего не оставалось делать, как согласиться.

Они прибыли за пять минут до моего прихода. Боря догадался закрыть Егора в ванную и поставить чайник.

— Симпатичный парень, — шепнула мне в коридоре мама. — А кто он по профессии?

— Закончил режиссерский ГИТИСа. Поставил несколько спектаклей в Калуге и Костроме. Сейчас у него нет работы.

Я целовала Рыцаря в лоб, уши, глаза. По моим щекам текли слезы, и он слизывал их своим теплым мягким языком. Слезы приносили мне облегчение. Мне казалось, внутри меня что-то оттаивало.

— Подбросить деньжат? — поинтересовался Кит, надевая в прихожей ботинки.

— Спасибо. У меня их целая куча. — Я горько усмехнулась, подумав про то, что трачу принесенные Райкой деньги не по назначению. — Мне их некуда девать.

Кит смотрел на меня недоверчиво.

— Я потом тебе все расскажу, ладно?

Когда мы остались вдвоем, Борис сказал:

— А у меня ни одной родной души. Раньше я думал, так лучше, а теперь вижу, что одному паршиво. Ты не была замужем?

— Не пришлось. Когда-то я не смогла простить жениху измену.

Слова вырвались сами собой и тоже принесли облегчение.

— До сих пор не простила?

— Не знаю. Я думала, он позвонит мне. Надеялась, мы сможем начать сначала. Он не позвонил. Потому что сначала начать нельзя, — неожиданно изрекла я.

Я рассказала Боре все как было. Он слушал не перебивая.

— Жаль, что первая любовь не сбывается, — сказал он, когда я замолчала. — У тебя не найдется выпить?

Я вспомнила про рижский бальзам, который подарили мне на день рождения студенты. Мы пили его крохотными, как наперсток, рюмками, но я все равно здорово закосела.

— Я приглядывался к тебе все эти дни. У тебя выразительное лицо. — Борис наклонился и поцеловал мне руку. — Я еще не встречал такого выразительного лица. Да, тебе непросто живется.

Мы расписались, как только Борис получил развод. Это произошло летом. Мать с Китом финансировали медовый месяц, который мы провели в Сухуми. С каждым днем я чувствовала себя счастливей и счастливей. Схожие чувства испытывал и Борис. В нашем союзе было очень много от разума, к тому же мы подходили друг другу по темпераменту. Для Бориса началась полоса творческих удач и везения. Он стал известным режиссером. К концу восьмидесятых его театр стал ездить на зарубежные гастроли.

Я бросила свою нудную педагогическую работу — денег Бориса нам хватало с лихвой. Я часто сопровождала мужа в поездках — он сам на этом настаивал. Борис был совершенно беспомощным в быту и мог неделями сидеть на бутербродах и кофе. Я как могла пыталась оградить его от всех бытовых дел, хотя сама ненавижу ими заниматься. Мне казалось, мы с мужем жили душа в душу.

«Он моложе меня на четыре года, — вдруг вспомнила я и ощутила болезненный укол в сердце. — К нему липнут женщины. И вообще в театральном мире иные представления о любви, верности… Нет, нет. Боря мне верен. Он говорил, что презирает грязь любого рода».

Прежде чем открыть дверь ключом, я несколько раз нажала на кнопку звонка. Оказывается, я очень боялась застать мужа в щекотливой ситуации, хотя в ту пору еще этого не осознавала.

Еще в прихожей я услыхала телефонный звонок. Я поспешила в гостиную, зацепившись ногой за край ковра. Чтоб не упасть, ухватилась за журнальный столик. С него посыпались газеты и журналы. Откуда-то выпали цветные фотографии, на которых обнаженные девицы и парни были запечатлены в самых что ни на есть сексуальных позах.

— Але, — сказала я в трубку, чувствуя, что мой голос дрожит и прерывается.

— С вами говорит подполковник Апухтин. Татьяна Андреевна, вы помните меня?

— Да, — сказала я, в изнеможении опускаясь на пол и стараясь не смотреть на эти фотографии. — Я вас слушаю.

— Я хотел бы подъехать к вам. Если, конечно, позволите.

— Когда?

— Сейчас. Это удобно?

— Да. Я только что приехала с дачи.

— Буду у вас через двадцать минут.

Я положила трубку и крепко зажмурила глаза. Потом медленно их открыла и протянула руку в сторону фотографий.

Это была стопроцентная порнуха, которой последнее время чуть ли не в открытую торговали по всей Москве. Среди действующих лиц этого гнусного спектакля не оказалось ни одного знакомого. Похоже, все эти люди трахались всерьез.

Я собрала их в пачку и положила на столик. Во мне закипел гнев. Я решила, что обязательно спрошу у Бориса, откуда он взял эту пакость.

Апухтин совсем не изменился со дня нашей последней встречи. Он был в штатском и показался мне очень молодым. У него было открытое загорелое лицо.

— Вы чем-то расстроены? — спросил он, усаживаясь на диван в гостиной.

— Пустяки. Просто после дачи Москва кажется грязным вертепом.

— Вы правы. Не люблю лето в городе.

— Я тоже. — Я с трудом подавила вздох. — Выходит, я все-таки не зря приехала.

— Думаю, я бы и там вас нашел. Я уже дал своим людям задание узнать, где это.

— Что-то стряслось?

Он молча открыл кейс и протянул мне большой конверт с фотографиями. Я достала их и чуть не выронила из рук.

С них на меня смотрел Саша Кириллин. Улыбался. Хмурился. Что-то говорил. О чем-то спорил. Это были современные фотографии. Саша выглядел прекрасно и имел вполне респектабельный вид.

— Узнаете? — осторожно спросил Апухтин.

— Откуда они у вас?

— Обнаружили в портфеле одного человека, которого вчера вечером застрелили на Пречистенке. Судя по всему, он был профессиональным киллером. Слыхали о такой новомодной профессии?

Я кивнула.

— Я видел Кириллина только на фотографиях, — продолжал Апухтин. — Поэтому решил проконсультироваться с вами. Мне кажется, этому человеку, Кириллин он или нет, угрожает смертельная опасность.

— Но ведь киллера, как вы сказали, уже нет в живых.

— Найдут другого. Это сейчас не проблема. Кому-то этот человек, — Апухтин кивнул в сторону фотографий, — встал поперек дороги.

— Кириллин бесследно исчез десять с лишним лет назад. Правда, последние пять лет мы с Валентиной не созванивались.

— Я говорил с Трушкиной сегодня. Она клянет его последними словами. Подавала в суд на алименты, но его так и не смогли найти.

— Я никогда не верила в то, что Саша погиб. — Я стала снова рассматривать фотографии.

Особое внимание я обратила на одну: на ней Саша стоял рядом с женщиной. Мне показалось, она чем-то напоминает меня.

— Ваш тип, — сказал Апухтин. — Так вы думаете, это Кириллин?

— Да. Его улыбка. Щурится точно так же. И руки его. Вы ведь, наверное, знаете, что человека можно узнать по одним рукам.

— Мы успели навести кое-какие справки. Человек, чьи фотографии вы сейчас держите, живет в Санкт-Петербурге, владеет несколькими ресторанами и супермаркетом, а также имеет совместное с финнами предприятие. Посредническая контора. Спиртные напитки, продукты, парфюмерия. Его зовут Щеглов Леонид Павлович. Родился в тысяча девятьсот пятьдесят втором году двадцать шестого октября. В городе Калининграде. Холост, детей не имеет.

— Это не он, — сказала я, вглядываясь в фотографию, где мужчина сидел в ресторане в обществе двух сильно накрашенных женщин.

— Почему так категорично? — удивился Апухтин.

— Здесь… здесь не его выражение. К тому же я не могу представить Сашу в роли бизнесмена.

— Сейчас другое время.

— Но зачем ему было менять фамилию?

— На то могли быть причины. Татьяна Андреевна, а вы не согласились бы помочь нам?

— Помочь? Но каким образом?

— Дело в том, что Щеглов в настоящий момент находится в Москве, на совещании предпринимателей. Сегодня его торжественное закрытие и концерт. Не откажитесь составить мне компанию?

— В таком виде?

— Вы прекрасно выглядите.

— Но я…

— Понимаю, вы не готовы. Но я не исключаю возможности, что это вовсе не Кириллин. Думаю, вы поймете это при личной встрече.

— А если это он?

Апухтин улыбнулся и подмигнул мне.

— Он будет рад вам. Это уж точно. Да и вы, думаю, не останетесь равнодушной. Хотя женщин трудно понять. С вашего позволения, я позвоню, а вы собирайтесь. Полчаса вам хватит?

Хорошо, что накануне я вымыла голову. Под ногтями была зелень — я с таким старанием отщипывала помидорные пасынки. Я потерла их щеткой с мылом. Глядя на себя в зеркало, я думала о том, что мне хочется увидеть Сашу. Мужчина на фотографии больше был похож на Сашу моей юности, чем на того Сашу, с которым нас свела судьба после десяти лет разлуки. Это казалось мне непостижимым. Здесь крылась какая-то загадка, которую мне не терпелось разгадать. Переживания по поводу Бориса как-то сами собой отошли на задний план.

— Вы настоящая красавица! — воскликнул Апухтин, когда я появилась на пороге гостиной и, встав с дивана, галантно взял меня за локоть. — Все эти новые русские лопнут от зависти. Ну почему, спрашивается, вы не вышли замуж за меня?

— Вы мне никогда не предлагали, — ответила я тоже в шутливом тоне.

— А я, между прочим, не шучу. — Апухтин крепко стиснул мой локоть. — Сколько раз наблюдал за вам издали, но так и не рискнул подойти.

— И что во мне такого особенного?

— Не знаю. Наверное, то, что вы не стремитесь выглядеть особенной. Вы такая как есть. Вы счастливы?

— Да, — не сразу ответила я. — По крайней мере была, до сегодняшнего дня.

— Сегодня случилось что-то нехорошее?

Апухтин посмотрел мне в глаза и нахмурился.

— Разумеется, я могла нафантазировать. Только вот эти фотографии…

— Фотографии? Какие?

— Я не должна говорить вам об этом. Ведь вы работаете в милиции.

— Дело ваше. Наверное, что-то из области порно. Сейчас это просто эпидемия.

— Угадали.

— Не обращайте внимания. В нашей среде тоже есть такие, кто этим увлекается. Мы тоже люди.

— Мне неприятно, что в моем доме хранится эта гадость.

— Порвите их или сожгите.

— Наверное, я бы так и сделала, если бы не ваш звонок. Кстати, я не знаю, как вас зовут.

— Алексей. Как и моего однофамильца русского поэта. — Апухтин сам сидел за рулем черной «волги» с тонированными стеклами. — Как хорошо, что мы с Кириллиным не встречались, иначе бы счастливцем оказался не я, а мой помощник Суровцев. Вы любите брюнетов?

— У меня муж брюнет. Кстати, на тех фотографиях, которые вы мне показали, у мужчины волосы точно такого же цвета, какого были у Саши в двадцать лет. Десять лет назад они у него были темней. Я хорошо помню.

— Цвет волос поменять легче всего. Я знал людей, которые изменили внешность до неузнаваемости.

— Это, как я понимаю, делают для того, чтоб иметь сходство с фотографией на чужом паспорте. Здесь же не сходится ни дата рождения, ни…

— Здесь много чего не сходится, — сказал Апухтин.

— Его здесь нет, — шепнул мне Апухтин, едва начался концерт. — Хотя, по нашим сведениям, он собирался посетить это мероприятие.

— Возможно, он опоздал, — тоже шепотом предположила я.

— Думаю, дело не в этом. — Он взял меня за руку. — Если вас не очень интересует эта певица, выйдем в фойе.

Фойе было ярко освещено, тут и там небольшими группками стояли мужчины. Женщин почти не было.

— Предлагаю выпить шампанского, — Апухтин повел меня в буфет. — Правда, как я заметил, наш брат-предприниматель в основном хлещет водку. Но присутствие дамы послужит мне оправданием.

Мы сели за крайний столик, откуда были видны все входящие и выходящие из буфета люди.

— У вас хорошее зрение? — спросил Апухтин.

— Могу надеть очки, хотя у меня всего минус один.

Я достала из сумочки очки. Я знала, они мне очень идут.

— Замечательно. Кириллин, подозреваю, никогда не видел вас в очках. Честно говоря, в мои планы не входит, чтобы он узнал вас сразу.

— А что входит в ваши планы?

— Понаблюдать за этим человеком со стороны. Интересная личность этот Щеглов Леонид Павлович.

— Вы держите в поле своего зрения всех предпринимателей?

— Если бы так. — Апухтин вздохнул. — К сожалению, мы не можем предупредить каждого из них о том, что за углом его ждет киллер. Хотя кое-кого предупредить удалось.

— Вы успели предупредить… Щеглова?

— Нет. — Апухтин грустно покачал головой. — Он оказался неуловимым, как Летучий Голландец. Наши люди несколько раз появлялись там, где он только что побывал, с опозданием в две-три минуты. Уверяю вас, это не потому, что мы действовали нерасторопно.

— Возможно, он уже сам догадался, что на него идет охота. — Я напряглась, потому что в буфет вошел Щеглов с двумя мужчинами весьма характерной наружности, которые обшарили глазами весь зал. После этого все трое сели за столик неподалеку от нас. Оттуда тоже был виден вход.

Я заметила, как довольно молодая блондинка, увидев Щеглова, направилась к его столику.

Апухтин крепко сжал мою руку.

— Расслабьтесь, Таня. У вас очень напряженное лицо. — Он поднес мою руку к своим губам и нежно поцеловал ее. — Если хотите, можете считать это мизансценой. У этих людей наметанный глаз.

— Это та женщина, с которой он снят, — сказала я шепотом и изобразила на лице вялую улыбку.

— Умница. Хотя на фотографии она шатенка и совершенно в другом стиле. Они умеют его менять. Она работает в коммерческом банке. Похоже, у них с Щегловым не только деловые отношения.

Я видела, как Щеглов поцеловал по очереди блондинке обе руки, а когда она села за столик, нежно похлопал ее по щеке.

— Думаю, это тоже мизансцена, — заметила я.

— Не знаю. По крайней мере, этот Щеглов чувствует себя вполне уверенно. Давайте выпьем за нашу встречу.

Шампанское ударило в голову. Я сидела, наблюдая краешком глаза за столиком Щеглова, и делала вид, будто поглощена беседой с Апухтиным, который оказался замечательным актером.

— Улыбка… Это его улыбка. Но он так странно держит бокал. Раньше он никогда не держал бокал между вторым и третьим пальцами. Боже мой, он сейчас откинул со лба волосы точно так же, как…

— Успокойтесь. Вы сегодня такая… удивительная. Интересно, вы догадываетесь о том, что я в вас влюблен? Мне кажется, вы очень чуткий человек.

Я обратила внимание, что один тип из свиты Щеглова часто поглядывает в сторону нашего столика.

— Вы тоже мне очень нравитесь, — сказала я и, протянув руку, коснулась кончиками пальцев щеки Апухтина. — Давайте выпьем за то, чтоб мы друг в друге не разочаровались. У вас найдется сигарета?

— Тот тип в сером пиджаке умеет читать по губам, — предупредил меня Апухтин, склонившись над зажигалкой. — Будем говорить друг другу «ты».

Я затянулась и откинулась на спинку, пуская дым из полуприкрытых губ и наблюдая за происходящим из-под густо накрашенных ресниц.

— Как ты хороша сегодня. Ты — самая желанная женщина в мире. Я хочу тебя даже во сне.

Я улыбнулась и почувствовала, что голова закружилась еще сильней. Мне стало легко и хорошо. Но я знала: это ненадолго.

— Я бы все поняла, если б оказалась на ее месте. Издалека так трудно. Понимаешь?

Внезапно Апухтин встал и подал мне руку. Я чувствовала, что на нас смотрят от того столика. Я не смела обернуться.

— Фотографии будут завтра, — сказал Апухтин, открывая передо мной дверцу машины. — Очень благодарен тебе за сегодняшний вечер. Покатаемся?

Я кивнула. В машине было уютно. Мне сегодня не хватало уюта.

— Он отбудет ночным поездом в Питер, — сказал Апухтин, когда мы ехали по Тверской.

— Нужно было его предупредить. Почему ты не предупредил его?

Апухтин окинул меня быстрым взглядом. У него были озорные глаза.

— Щеглов предупрежден. Через Уланскую. Таня, мне кажется…

Ожил радиотелефон, и Апухтин мгновенно взял трубку.

— В сторону Шереметьева? Забавно. Продолжайте наблюдение, а я к вам присоединюсь. — Он положил трубку и сказал: — Сейчас прокатимся с ветерком. Щеглов едет в Шереметьево. Вместе с Уланской.

Я вернулась домой в двенадцатом часу. Апухтин дождался, пока я отопру свою дверь.

— Позвоню, — сказал он и, поцеловав мне руку, сбежал по лестнице.

Я слышала голоса в глубине квартиры. Не зажигая света, я прошла в спальню и легла на кровать.

— Это не то. Совсем не то. Мне не нужна эротика. Мне нужно, чтоб было грубо, зримо, осязаемо. Чтоб люди стонали и скрипели зубами. Мы же договорились с тобой.

Этот голос был мне знаком.

— Но сексуальный акт сам по себе романтичен. — У Бориса был усталый голос. — Красивое тело вызывает помимо плотского еще и массу других, возвышенных, чувств.

— Чепуха. Тело проститутки вызывает одно-единственное желание — обладать им физически.

— Я не собираюсь работать с проститутками.

— Целочки к тебе не пойдут. Да у меня и нет времени на ликбез.

— Послушай, дай мне еще хотя бы неделю.

— И трех дней не дам. Послезавтра кассета должна быть у меня на столе. Иначе тебе придется вернуть аванс. И выплатить неустойку.

— Ты обещал представить мне помещение. Я не могу снимать все это дома.

— Смеешься? Я плачу тебе бешеные деньги. За такую цену можно арендовать пол-Кремля.

— Но я не могу, понимаешь? Если жена узнает, чем я занимаюсь, она… она бросит меня.

— Уверяю тебя, она давно обо всем догадалась. Твоя жена очень профессионально играет роль светской леди.

Наконец я окончательно узнала этот голос. Он принадлежал Вадиму, администратору одного из московских театров. Этот человек бывал несколько раз у нас в доме.

— Она не играет — она такая, какая есть.

— Ладно. Это твои проблемы. Сам их и решай. Послезавтра в это же время. И никаких отговорок.

Я услышала, как хлопнула входная дверь.

Мне казалось, из-под меня уплывает кровать. Мой с таким трудом возведенный мир рушился прямо на глазах. И снова этот десятилетний цикл. Просто какой-то рок…

Борис вошел в спальню с зажженной сигаретой и сел на кровать. Взял телефон, который всегда стоял на тумбочке с его стороны, снял трубку.

— Элек? Это я… Да, я один. Приезжай, ладно? Нужно серьезно поговорить. Да, есть и выпить, и пожевать. Буду ждать тебя у подъезда со стороны переулка. Целую, детка.

Мне с трудом удалось не закричать. Я слышала, как Борис прошел на кухню, хлопнул дверцей холодильника. Потом он долго брился в ванной, чистил зубы. Когда мы только поженились, он каждый день брился на ночь.

Наконец хлопнула входная дверь.

Я встала, схватила висевшую на стуле шаль. Меня трясло словно в лихорадке. Я подумала о том, что поступила правильно, поставив машину на стоянке, хотя обычно бросала ее во дворе. Интуиция, что ли, сработала.

Я видела его спину. Он стоял у подъезда и курил. Это была абсолютно чужая спина.

Апухтин открыл дверь буквально через секунду после того, как я нажала на кнопку звонка, и, не задавая ни одного вопроса, втащил за обе руки в квартиру. Я сразу поняла, что он живет один: в квартирах холостяков особый запах.

— Очень рад тебе. Мне тоже не спится. — Он усадил меня на большой допотопный диван в гостиной. — Этот Щеглов настоящая птица: вспорхнул прямо из-под носа. По нашим сведениям, он объявится в Питере послезавтра. Мы сейчас поужинаем, верно? У меня есть пицца с грибами и итальянское мороженое. Я умею великолепно разогревать пиццу.

Апухтин придвинул к дивану журнальный столик, накрыл его чистой бумажной скатертью. Он делал все быстро и в то же время по-мужски неловко. Пока разогревалась пицца, мы выпили по бокалу красного вина.

— В жизни не всегда бывает так, как мы того хотели бы. Я никогда не думал, что стану следователем. С детства мечтал быть киноактером. Но сейчас я почти уверен, что та жизнь была бы не по мне. Я по натуре очень замкнутый человек.

— А я мечтала остаться старой девой. — Я грустно усмехнулась. — Я была во сто крат счастливей, когда валялась до полудня на тахте и слушала музыку. Ты правильно сделал, что не женился.

— Только не надо мне завидовать. — Апухтин смотрел на меня испытующе и с сочувствием. — Судя по запаху, пицца готова. Если не возражаешь, будем пировать до утра. Мне кажется, ты тоже из совиной породы.

— Но мне всегда хотелось быть жаворонком. Чтоб вставать на заре, бегать босиком по росистой траве, нюхать гроздья утренней сирени… Старомодная пошлость, да?

— Неправда. Пошлость — это то, что нас окружает. Мечты не могут быть пошлыми.

— Тем более несбывшиеся. Лучше журавль в небе, чем синица в руках. Так, помню, сказала однажды Наталья Филипповна. Думаю, она не оговорилась.

— Эта история с усыновлением Кириллина кажется мне очень загадочной и, как бы это выразиться, недосказанной, что ли. — Апухтин задумчиво жевал пиццу. — Теперь вряд ли удастся узнать ее всю до конца — Наталья Филипповна умерла три года назад.

— Быть может, Саше удалось что-то выяснить, — предположила я. — Он любил ставить точки над i.

— Хорошая черта. Кстати, мне кажется, это одно из непременных качеств настоящего бизнесмена. Если не основное его достоинство. Хотя я отнюдь не настаиваю на том, что я прав. Ты не хотела бы прогуляться в Санкт-Петербург?

— А мои помидоры? Правда, теперь это не имеет никакого значения. Дача, семья, машина, дорогая мебель, норковая шуба… Со мной расплачивались, как с проституткой. Неужели нет на свете мужчины, который бы не изменял любимой женщине?

Апухтин кашлянул в кулак и отвернулся к окну. В этот момент подал голос телефон.

Он разговаривал из соседней комнаты. До меня долетали обрывки фраз. Я не делала попыток составить из них картину происходящего. Наконец Апухтин вернулся в гостиную, и я поняла по его лицу: что-то стряслось.

— Уланскую обнаружили в ее квартире с пулей в голове.

— Она была любовницей… Щеглова?

— Вероятно. Хотя это непроверенные данные. Следов борьбы не обнаружено. Это сделал кто-то из тех, кого Уланская хорошо знала. Она была очень осторожным человеком. Таня, мы должны уехать в Питер завтра, то есть сегодня вечером. Мне необходимо знать: Кириллин это или нет. Если это не он, то что за всем этим стоит.

— Думаешь, мотивы тянутся из прошлого?

— Не знаю. Но часто бывает именно так. Предупреди мужа.

— И не подумаю. Да ему сейчас и не до того.

Апухтин сел рядом со мной на диван, взял — мое лицо в свои ладони и попытался заглянуть в глаза.

— Ты что-то узнала за те полтора часа, как мы расстались!..

— Очень много. Только это совсем неинтересно. Банально. К тому же у всех до неприличия одинаково.

— Нет. Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Я придерживаюсь мнения классика. Да и по опыту знаю.

— У меня нет семьи. Это была какая-то ошибка.

Я отвернулась, чтоб он не заметил слез в глазах.

— Ладно. В таких случаях на самом деле лучше на какое-то время расстаться. Выяснения обычно ускоряют окончательный разрыв.

— Он уже произошел, — сказала я и потянулась за сигаретой.

— Ты осталась все такой же максималисткой. Интересно, Кириллин тоже сохранил в себе это свойство?

— Какая мне разница?.. Итак, что я буду делать в Питере? Другими словами, какую новую роль уготовила мне судьба в образе подполковника Апухтина?

— Ты будешь изображать возлюбленную одного моего весьма влиятельного в коридорах питерской власти друга. Но сперва тебя чуть-чуть помучают визажисты, парикмахеры, модельеры и так далее. Не волнуйся — ты попадешь в руки высокопрофессиональных специалистов. Остальное уже зависит от тебя и, наверное, от Бога. А сейчас будем спать. Я уже постелил тебе все чистое. Давненько я не спал на дедушкином диване…

— Такая подружка мне сгодится. — Варфоломеев был политиком нового, я бы даже сказала, американского склада. По крайней мере, лез из кожи вон, чтоб им стать. Получалось. Правда, не всегда. Но он был мне симпатичен.

— Я успел засветиться, а потому буду сидеть в управлении. У меня там масса дел, — сказал Апухтин, переводя взгляд с Варфоломеева на меня. — Выеду по первому зову.

— Я пока еще в состоянии защитить свою женщину. — Варфоломеев обнял меня за плечи и поцеловал в щеку. — Нет, так не пойдет. Как-то по-медвежьи вышло. Вот у этого милицейского хлыща манеры, как у принца Уэльского. Итак, тебя зовут Татьяной. Я буду называть тебя… Черт, подскажи, — обратился он к Апухтину.

— Таня, — серьезно ответил тот.

— Нет. Я буду называть тебя… Ташей. Я зову так свою сестру. Правда, она не Татьяна, а Наталья.

— Я не согласна.

Оба уставились на меня.

— Меня называл так Кириллин.

— Не хочу повторяться. — Варфоломеев передернул плечами, точно ему был тесен пиджак. — Тата. Годится?

— Да. — Я просунула руку ему под локоть и улыбнулась: — Мне кажется, мы с тобой неплохая пара, Гарик.

— Так зовет меня бабушка.

— Отлично. Тем более у меня нет собственных внуков.

Это оказалась настоящая тусовка.

Мне приходилось участвовать в сборищах подобного рода, и всегда было неуютно и скучно.

До меня вдруг дошло, что на людях, особенно в больших компаниях, человек должен забывать о том, что он собой представляет, целиком отдаваясь моменту. Две сотни индивидуальностей никогда не смогут пробыть под одной крышей даже десять минут. Крыша поднимется.

Я улыбалась направо и налево. Я плыла в море таких же фальшивых улыбок. Игра. На сцене тоже улыбаются. Играют. И зал всегда сопереживает хорошей игре.

— Мадам, разрешите предложить вам бокал шампанского.

Еще две минуты назад Щеглова не было в зале — Гарик предупредил бы меня о его появлении. В этот момент его не оказалось рядом со мной.

— Спасибо.

Наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Всего на короткое мгновение.

— Вы знакомая Варфоломеева? — поинтересовался Щеглов, улыбаясь мне одними губами.

— В некотором роде, да. Потому что я больше никого в этом зале не знаю.

— У меня такое ощущение, будто я вас уже где-то видел. У меня хорошая память на лица.

Мы стояли, отгороженные от всех стойкой бара. Я не помнила, как очутилась в том месте.

— Мне тоже кажется, что мы уже виделись. Может, это произошло в другой жизни?

Он рассмеялся беззаботно, как мальчишка.

— Не верю в эту чушь. Жизнь нам дается одна. И поправить в ней потом нельзя. Ничего.

— Мне не нравится эта теория. Давайте выпьем за то, чтобы это было не так.

Мы выпили. Щеглов взял меня под руку, наклонил ко мне голову и сказал:

— Предлагаю незаметно слинять. Варфоломеева я беру на себя.

— Но я вас совсем не знаю.

— Меня зовут Леонид, Леня. Щеглов Леонид Павлович. Паспорт показать?

— Если вы маньяк, то там все равно не написано об этом. Меня зовут Таня. Я замужем.

— Да?

Он держал меня за руку и смотрел прямо в глаза.

— Была. В настоящий момент чувствую себя абсолютно свободной.

— Тогда — вперед. Потому что наше место — под солнцем. Таков мой девиз.

Его машину стерегли два парня. Я бы не хотела встретиться с такими на темной улице. Щеглов усадил меня на переднее сиденье, сам сел за руль. Отъезжая, махнул парням рукой.

— Что означает этот жест? — поинтересовалась я.

— Чтоб они ехали на расстоянии не ближе ста метров.

— Они? Кто?

— Свита некоронованного короля. Думаю, ты уже догадалась, что отхватила себе короля.

— Это потому, что я ему кого-то напоминаю? Может, его первую любовь?

Щеглов ответил не сразу. Мы свернули в плохо освещенный переулок, проехали через какой-то двор, потом под низкой аркой. И очутились на освещенном Невском проспекте.

— Потому что ты моя девушка. Это все, что я могу тебе сказать. Больше я ничего не знаю.

Он включил радио. Вернее, компакт-проигрыватель. Это был Том Джонс — «Дочь тьмы». Когда-то я сходила с ума от этой песни. Саша, помню, надо мной подтрунивал — он никогда не относился серьезно к легкой музыке.

— Почему именно эта песня? — спросила я, чувствуя, что начинаю задыхаться.

— Она первая на этом диске. Я только что вернулся из Англии. Одна знакомая дама подарила мне коробку дисков Тома Джонса. Ты любишь этого певца?

— Давно его не слушала. Когда-то эта песня будила во мне тоску по чему-то несбыточному.

— Как и вся на свете музыка. — Мне почудилась ирония в тоне, каким он это сказал. — Но сегодня должно сбыться несбыточное.

— Вы богач?

— А ты встречала когда-нибудь бедного короля, малышка?

— Среди моих знакомых нет и не было королей. Ни богатых, ни бедных. И я сейчас очень волнуюсь.

— Все будет хорошо. Вот увидишь.

Мы въехали под густую сень высоких деревьев. Свернув в очередной раз направо, остановились у широкой лестницы, ведущей в большой дом, который вдруг вспыхнул электрическим сиянием.

Я была словно во сне. Мне захотелось ущипнуть себя за руку, но я побоялась выглядеть смешной.

«Таша, я всегда хотел сделать тебя моей королевой. Я так хотел… хотел…»

Щеглов вдруг подхватил меня на руки и легко взбежал по ступенькам.

Я пришла в себя в большой кровати под балдахином. Вокруг нее источали нежный аромат букеты роз, откуда-то лилась негромкая музыка.

— Любимый, — прошептала я и попыталась поднять руки. Они оказались привязанными.

— У меня замечательная память, — услышала я. — Она еще ни разу меня не подводила. Я точно знаю, где видел тебя. Три дня назад, в Москве. Ты сидела за два столика от нашего с высоким молодым человеком с выправкой военного. У тебя тогда были темно-каштановые волосы. Очевидно, это и есть твой натуральный цвет. Вы изображали из себя влюбленных.

Я повернула голову на звук его голоса. Он стоял слева от кровати. Он был в тренировочном костюме серебристого цвета. Мне показалось, будто от него исходит сияние.

— Я тоже узнала тебя. — Я уже не делала попыток дотянуться до него руками. — Я пошла на это только ради тебя.

Похоже, он никак не прореагировал на мои слова. Или он очень хорошо владел собой.

Внезапно он наклонился и одним движением развязал мне руки.

— Прости. Я стал слишком осторожным и даже мнительным. На меня было уже семнадцать покушений. Ты давно знакома с Варфоломеевым?

— Я с ним почти не знакома.

— Ты же сказала, что ты его девушка.

— Я ничья. Понимаешь?

Он глянул на меня с недоумением и слегка испуганно. Потом присел на край кровати и осторожно положил руки мне на плечи.

— Я боюсь тебя.

— Не надо. Я так давно ждала этой минуты.

— Ты будешь разочарована.

— Поцелуй меня.

Он прижал меня к себе и поцеловал. Он сделал это очень нежно, но в то же время властно. Я всю жизнь мечтала о таком поцелуе.

Мы целовались еще и еще. Мне казалось, этому не будет конца. Еще мне казалось, что, кроме этих поцелуев, мне больше ничего на свете не надо.

Вдруг он резко отстранился и сказал, стиснув мои плечи:

— Не женщина, а колдунья. От таких следует держаться подальше.

— Почему? Я люблю тебя.

— Ты не знаешь меня. Я стал другим.

Он опустил голову.

— Я тоже изменилась.

— Мы не сможем быть вместе.

— И не надо. Будем видеться, когда ты захочешь.

Он встал и теперь смотрел на меня сверху вниз. Я съежилась под этим пристальным взглядом.

— У тебя изумительное тело. Я бы так хотел тобой обладать. Я бы очень этого хотел.

— А я хотела бы во всем тебе подчиниться.

— Не могу. Не могу. После того, что со мной случилось.

Я поняла, что плачу. Его лицо расплылось передо мной, превратилось в светлое пятно.

— Ее убили, — услышала я. — Только из-за того, что считали моей любовницей. Она не была моей любовницей в том смысле, какой обычно под этим подразумевается. Но мы были с ней очень близки. Эта женщина помогла мне выбраться из ямы, в которую я упал, встать на ноги. Она в меня поверила. Они убили ее потому, что хотели сделать мне больно. Им это удалось.

Я почувствовала, как он лег рядом. Протянула руку. Его голова очутилась на моем плече. Волосы у него были мягкие, как у ребенка. Мои пальцы помнили ощущение от прикосновения к этим волосам.

— Ты имеешь в виду Уланскую? Апухтин рассказывал мне про нее.

Я прикусила язык. Я не имела никакого права выдавать чужие тайны.

— Меня предупредили, что они могут пойти на все. В какой-то момент я решил, что они тебя подослали убить…

— Как ты мог такое подумать?

— Тогда признавайся: кто тебя подослал? Тебя ведь подослали, верно?

— Я должна была убедиться, что ты это ты.

— Убедилась?

— Да.

— Ты так и доложишь своему начальству?

Он горячо дышал мне в шею. Его кожа пахла волнующе знакомо.

— Не знаю, что я им скажу. Главное, я нашла тебя.

— Если хочешь, можем заняться с тобой любовью, моя замечательная девочка.

Я вдруг вскочила с кровати и, чтобы не закричать, зажала рот обеими руками.

— В чем дело? Ты ведь этого хотела?

— Ты… ты не он. Кто ты такой?

— Тише, лапочка. Мне самому давно надоело ломать эту комедию. Шеф в загранке. Но об этом не должна знать ни одна живая душа. Я его… помощник. Иди сюда, чего испугалась?

— Отвези меня в гостиницу, — потребовала я. — Это недоразумение. Я приняла тебя за другого.

— Ясное дело — за Леонида Павловича Щеглова. Здорово у меня получается, верно? Нас все путают, кроме Уланской. Она никогда нас не путала.

Теперь, когда этот человек перестал играть, я окончательно убедилась в том, что это не Саша. Он был очень похож на него всем — чертами лица, фигурой, голосом. Только все это имело совсем иное духовное наполнение, чуждое Саше, а значит, и мне.

Я даже не спросила, как его зовут. Это не имело никакого значения.

— Не хочешь — не надо. Мне этого добра хватает. — Он встал, закурил сигарету. — Давай выпьем шампанского, и я отвезу тебя домой. Не бойся — я за рулем чуть ли не с пеленок, а потому глоток шампанчика мне не повредит.

Я уже второй день жила на даче, куда Апухтин отвез меня прямо из аэропорта. В мое отсутствие, которое длилось два с половиной дня, здесь никто не появлялся.

— Все-таки позвони домой, — сказал Апухтин, пройдясь по всем комнатам и заглянув в сарайчик. — Хотя бы из любопытства.

— Я не из любопытных.

— Этого не может быть. Все эмоциональные люди любопытны.

Я горько усмехнулась:

— Эмоции это что-то вроде музыки. Фантазии, в которые веришь, чтоб выжить.

Апухтин сел в плетеное кресло на террасе и с удовольствием вытянул ноги.

— Это моя вина. Плюс ко всему прочему непростительная оплошность. Мои питерские коллеги будут еще долго надо мной потешаться.

— Они знают про эту систему двойников?

— Да. Но очень немногие, буквально единицы. Даже твой друг Варфоломеев пребывает в полном неведении.

— Этот Щеглов, как мне кажется, ворочает большими делами.

— А тебе бы не хотелось встретиться с оригиналом?

— Нет. — Я решительно замотала головой. — Музыка умолкла. Мир погрузился в полную тишину.

Апухтин, прищурившись, взглянул на меня.

— У тебя не найдется кофе в зернах? Я могу сварить замечательный бодрящий напиток.

Я достала жестянку с кофе и электрическую кофемолку. Он попросил керамическую ступку.

На веранде запахло, как в Елисеевском гастрономе моего детства, куда мы частенько ходили с бабушкой. В окна уже начали заглядывать первые звезды. В зарослях ромашек возле двери строчила цикада.

Мы молча пили крепкий душистый кофе, каждый думая о своем. Я была благодарна Апухтину за его ненавязчивое присутствие. Наверное, одной мне было бы сейчас совсем плохо.

— Оставайся ночевать. Завтра выходной, — внезапно предложила я.

Он ответил не сразу.

— Очень заманчиво. Надеюсь, этот диван в углу не занят?

— Разве что Егор придет к тебе ночью. Летом он превращается в настоящего кочевого цыгана.

— Похоже, здесь прекрасная рыбалка.

— Да. Только у нас нет удочки.

— Она мне и не нужна. Я люблю смотреть, как ловят рыбу другие. Кстати, мне кажется, у Щеглова может быть не один двойник. На фотографиях, которые были в кейсе у киллера, два разных человека. И ни один из них не является оригиналом. По крайней мере, так считают наши эксперты. Что ты думаешь по этому поводу?

— Что этот Щеглов, кто бы он ни был на самом деле, человек с богатым воображением. Честно говоря, мне симпатичны такие люди.

— Мне тоже.

— Но он не Кириллин.

— Это твое последнее слово?

— Да, — ответила я.

С вечера я проглотила целую таблетку имована и проспала до десяти. Спустившись вниз, обнаружила на столе под вазой со свежими луговыми ромашками записку от Апухтина.

«Спасибо за чудесную ночь наедине с запахами детства. Егор спал со мной от 2.16 до 4.27. Сопровождал меня на озеро. Рыбалка здесь отличная, но купаться даже еще лучше.

Твой А.А.

P.S. Если бы у меня был двойник, один из нас, а точнее, оригинал, остался бы с тобой. Хотя, не исключено, что тебе бы больше понравилась копия. Красивые женщины уж очень непредсказуемы».

Я улыбнулась и положила записку в карман сарафана.

Стас сидел за столиком в беседке и внимательно изучал «ТВ Парк». Он выписывал этот журнал, хотя, насколько мне известно, телевизор никогда не смотрит.

— Ну и дрыхнешь. — Он даже не поднял головы от журнала. — Тут какой-то тип околачивался.

Стас никогда в жизни не требовал от меня объяснений тех либо иных поступков, а потому я не стала рассказывать ему про Апухтина.

— Голодный? Сейчас будем завтракать.

Стас закрыл журнал и сунул его в карман джинсовой куртки, которую не снимает даже в самое пекло. Он опередил меня возле крыльца и резво взбежал по ступенькам на веранду.

— У тебя не отвечает телефон. Ни в Москве, ни здесь, — сказал он, уплетая яичницу с ветчиной.

— Я была в Питере. Приехала вчера ближе к вечеру.

— Понятно. А Станиславский где?

Стас называл так Бориса. И в глаза тоже.

— Понятия не имею.

— Я звонил даже ночью. И туда, и сюда.

— Что-то случилось?

— Мне нужно посоветоваться с тобой. По одному очень серьезному поводу.

— Валяй. Только, сам знаешь, какой из меня советчик.

— Сперва налей мне кофе. И принеси еще масла. Хорошо, что я догадался хлеба захватить. У тебя, как всегда, ни крошки.

При этом его челюсти продолжали работать в ритме перпетуум-мобиле, а физиономия сохраняла бесстрастное выражение.

— Я тебя слушаю, — напомнила я, усаживаясь напротив.

Он заговорил только после того, как намазал маслом большой ломоть свежей поляницы, на который положил сверху толстый кусок ветчины.

— Я его видел. Он возле вольера с молодняком стоял. Он сразу слинял, как только заметил меня. С ним был какой-то тип в фетровой шляпе. Он мне не понравился. Только дураки носят в жару фетровые шляпы.

Я почти наверняка знала, о ком говорит Стас, но тем не менее спросила:

— Кого ты видел?

— Не придуривайся.

— Кириллина?

Он кивнул, не переставая, разумеется, жевать.

Я откинулась на спинку кресла и расхохоталась. Хотя на душе было вовсе не весело.

Стас даже не взглянул в мою сторону.

— И как он выглядел? — поинтересовалась я, безуспешно возясь с зажигалкой.

Стас молча взял ее у меня и, щелкнув, поднес к моей сигарете.

— Нормально. А что ему сделается?

— Я ведь рассказывала тебе, что Саша одно время здорово пил.

— Он сменил среду обитания. Как миллионы лет назад сделали рептилии. И думаю, не только среду.

— Во что он был одет?

— Светлые брюки, джинсовая рубашка, кроссовки. Все настоящая фирма. На плече сумка «Reebok». Черная. Прическа под Элвиса конца шестидесятых. Между прочим, я тоже собираюсь отрастить бакенбарды.

— Когда это было?

— Позавчера, в пять тридцать две пополудни.

Банкет, на который меня привез Варфоломеев, начался в пять. Двойника Щеглова я встретила минут через двадцать, не больше.

— Ты уверен, что это был Саша?

Стас перестал жевать и посмотрел на меня так, словно собрался швырнуть мне в лицо по крайней мере чайник с кипятком.

— Я никогда не ошибаюсь, — изрек он и кинул в кружку с кофе штук десять кубиков рафинада.

— А вот я ошиблась.

Я рассказала Стасу историю своей поездки в Питер. Он слушал, опустив глаза в кружку.

— У тебя плохо с логикой.

— При чем здесь логика?

— Если бы это был Кириллин, он бы ни за что не подошел к тебе на людях.

— Я подумала, он подошел ко мне именно потому, что он Саша.

— Кириллин нашел бы способ связаться с тобой после того, как увидел тебя в буфете Колонного зала. Сама понимаешь, это не составило бы для него большого труда.

— Согласна. Но почему ты думаешь, будто тот человек, которого ты видел в своем зоопарке, настоящий Кириллин?

— Я не думаю — я точно знаю. Видела бы ты, как он на меня посмотрел.

— Как?

— Узнал с ходу. Хотя мы не виделись целую вечность.

— Ты почти не изменился.

— Знаю. Потому и не сомневаюсь в том, что это был Кириллин.

— И что прикажешь мне делать? — Я потянулась к пачке с «Мальборо», Стас тоже взял сигарету. — Ты же не куришь, — заметила я, на этот раз запросто справившись с зажигалкой.

— А я и не собираюсь. Откуда ты взяла? — Стас встал, громыхнув отодвинутым креслом. — Кириллин достал из пачки сигарету и только взял ее в рот, как увидел меня. Он ушел, так и не прикурив сигарету. Он вернется. Вот увидишь.

— Придет к тебе в зоопарк?

— Да. Чтоб поговорить со мной. Тебя он боится.

— Я сама себя боюсь, — пробормотала я, стряхивая с колен пепел.

Стас отрубился, сидя на диване. Я надела шляпу и направилась в сад. Мне хотелось кое над чем подумать.

Я уселась на прохладную мягкую траву под вишней. Я снова была свободна, и это ощущение меня как-то странно волновало. Борис вошел в мою жизнь внезапно. Так же внезапно из нее ушел. Я не ощущала ни боли, ни сожаления. Свободна. Свободна! «Ну и что дальше? — задавалась я все одним и тем же вопросом. И внутренний голос отвечал: — Дальше тебя ждет настоящая любовь».

…Я заметила этого человека, когда он был уже в двух шагах от меня. Помню, я удивилась, что на нем кожаная куртка и надвинутая на самый лоб кепка.

Повинуясь какому-то пещерному инстинкту самосохранения, я вскочила и сжала кулаки. Мне кажется, я сделала так впервые в своей жизни.

Мужчина озирался по сторонам.

— Что вам нужно? — громко спросила я.

— А… Вы — Татьяна Сеулицкая?

— Извините, но моя фамилия Рязанова.

— Понятно. — Мужчина снял кепку. Передо мной стоял молодой парень. — Меня попросили передать вам письмо.

— Кто?

— Ваш муж, Борис Антонович Сеулицкий. Вот.

Он протянул мне сложенный вчетверо лист. Я засунула его в карман. Я сделала это, не спуская настороженного взгляда с незнакомца.

— До свидания, — сказала я, желая, чтобы он скорее ушел. — Проводить к калитке?

— Прочитайте письмо и дайте ответ.

— Что за глупости. Я найду способ связаться с моим бывшим мужем.

— Он… Его нет дома.

— Позвонит, когда захочет. Или приедет.

— Он не может это сделать. Ему не разрешают.

— Ну-ка проваливай отсюда! — Я поняла, что кричу во всю глотку. — Слышишь? Или я позову своего брата.

Стас уже сбегал с крыльца.

— Вы не так меня поняли. — Парень стал пятиться к забору, топча клубничную грядку. — Вы… вы пожалеете об этом.

Стас в прыжке был похож на пантеру. Оба рухнули на грядку, подминая спелые ягоды.

— Стас! — завизжала я, увидев на мгновение его налитые кровью глаза. — Оставь его, Стас!

Он обернулся. Парень вскочил и бросился к забору. Он одолел его с ловкостью каскадера. Стас кинулся было в погоню, но я успела схватить его за руку.

— Спасибо, Стас. — Я невольно рассмеялась, увидев на его майке пятна клубничного сока. — Это «Раиса». Пахнуть будет даже после стирки. Я дам тебе чистую майку.

— Я не ношу с чужого плеча. — Лицо Стаса снова приняло безразличное выражение. — Тебе так просто от Станиславского не отвязаться.

Я вспомнила про записку и вынула ее из кармана сарафана.

«Постарайся меня понять, — читала я написанные карандашом слова. — Я виноват перед тобой. От того, как ты решишь, зависит наше будущее. Я куплю тебе новую машину. Ровно в три на стоянке возле того магазина, где я купил тебе браслет.

Поцелую при встрече.

Боб».

Я протянула записку Стасу. Он пробежал ее глазами.

— Прокололся на каком-то дерьме и намочил в штаны, — сказал Стас и пошел в сторону дома.

— Он снимает порнофильмы.

— Ну и дурак.

— Стас…

Он обернулся и посмотрел сквозь меня.

— Стас… — Он уже развалился на диване и закрыл глаза. — Неужели все это заработано… таким путем?

— Он дилетант. Его амбиции заели. Ну да, Станиславского не получилось. Даже на Питера Устинова не потянул.

— Тот тип сказал, что ему не разрешают приехать и даже позвонить.

— Чем ныть, садись в машину и валяй, куда велели.

— Моя машина стоит в гараже на Петровке.

— Тогда иди собирай свою смородину и клубнику. Ему нужна твоя машина, а не ты.

— Стас…

Он резко перевернулся на бок и накрыл голову подушкой.

— Дурак, — сказала я. — Каким ты был, таким и остался.

Я посмотрела на часы — около двенадцати. Мне вдруг пришло в голову, что не мешало бы посоветоваться с Апухтиным. Я поднялась в спальню, где стоял второй телефонный аппарат. Честно говоря, мне не хотелось, чтоб Стас слышал наш телефонный разговор.

В трубке была полнейшая тишина. Я выглянула в окно. Провод шел через наш двор, потом через двор наших соседей, Ивантеевых. С виду все было как обычно.

«Перестань озираться по сторонам, — приказала я себе, пробираясь за кустами малины к Ивантеевым. — Кому ты нужна? А нервы давно пора…»

Я не успела закончить свою мысль. Кто-то схватил меня за шею, одновременно зажав рукой рот. От этого человека разило перегаром.

— Где машина? Ну-ка живо веди меня в гараж! — потребовал он громким шепотом. — И чтоб без глупостей.

Напавший на меня был в соломенной шляпе и маске из папье-маше, изображавшей поросенка. Раньше такие продавали в «Детском мире».

Он подтолкнул меня коленкой под зад.

Возле гаража мужчина в маске достал нож и, приставив его к моей шее, отнял от моего рта свою вонючую потную ладонь.

— Открывай. Я вижу, он не заперт.

Я подчинилась.

«Поросенок» впал в настоящий шок, увидев пустой гараж. Я воспользовалась моментом.

Я захлопнула дверь веранды перед самым его носом и щелкнула щеколдой.

— Стас!

На веранде никого не было.

Я кинулась в дом, накинула на крючок дверь. Слава Богу, что я так и не успела открыть окна. Очутившись в мансарде, я с грохотом захлопнула ляду.

За окном шумел лес. Кажется, начиналась буря.

Тип в маске выкрикивал какие-то угрозы в мой адрес и ругался отборным матом. Он быстро заткнулся, смекнув, очевидно, что могут услышать соседи.

«Куда делся Стас? — недоумевала я. — Может, он где-то в доме?»

Его нигде не было. Я ходила из комнаты в комнату, проверяя рамы. Как хорошо, что не выставлены вторые. Впрочем, Стас прав: нужна не я, а машина.

Почему-то я почувствовала облегчение. Оттого, что все кончилось в общем-то неплохо. Дали занавес, актеры сняли костюмы и парики и превратились в усталых опустошенных людей, которым хочется спать. Спать…

Я свернулась калачиком на диване возле камина и мгновенно заснула. Давно не спала я так безмятежно.

На плечо мне легла рука. И тут же раздался страшный грохот. Я с трудом разлепила веки.

Апухтин сидел на краю дивана и смотрел на меня. За окном бушевала стихия.

— Я… Я же все заперла. Как ты сюда попал? — недоумевала я, мгновенно вернувшись к реальности.

— Секрет фирмы. Но с тобой поделюсь. На веранде была не заперта рама. Ты должна быть осторожней.

— Им нужна не я, а машина.

— Машину они не получат. Тебя тоже.

— Ты все знаешь?

— Кое-что. Стас позвонил мне со станции.

— Я думала, он бросил меня на произвол судьбы. Ругала его последними словами.

— Он сидел на крыльце и читал журнал. Засобирался в дорогу, когда увидел меня. Таня, расскажи мне связно, что случилось.

Я, как говорится, излила ему всю душу. Без недомолвок и лукавства. Исповедь далась мне на редкость легко. Думаю, это был самый длинный рассказ во всей моей жизни.

Апухтин достал из своего кейса бутылку «Аиста». Я выпила свой стакан залпом, хоть он и налил мне граммов сто, если не больше.

— Что касается Сеулицкого, я сию минуту свяжусь со своим помощником и велю кое за кем проследить. Тот, кого ты называешь Вадимом, мне кажется, у нас на примете. Из него никудышний рэкетир, хотя спецэффектами он пользоваться умеет. Что касается Кириллина… Похоже, этот сюжет стремительно движется к кульминации.

— Какой сюжет?

— Щеглов должен был появиться сегодня в Москве. Но не появился.

— А где тот комедиант, перед которым я растаяла, как масло на солнце?

— Он тоже куда-то исчез. Ночью в милицию позвонил дворецкий по фамилии Прянишников и сказал, что хозяина похитили. Судя по всему, слуги не посвящены в правила игры. В спальне настоящий разгром. Но, как водится, никто ничего не слыхал.

— А кто этот двойник?

— Мне самому хотелось бы знать. Дело в том, что для новоявленных миллионеров законы еще не написаны. Вот они и придумывают их сами.

— Ты хочешь сказать, что мой обольститель есть не кто иной, как загадочный мистер Икс?

— И кто-то очень не хочет, чтоб мы эту загадку разгадали. Или же делает вид, что не хочет, — едва слышно добавил Апухтин. — Может, двинем в столицу?

— Я останусь здесь. Если честно, я боюсь снова кому-то поверить, поддаться на уговоры, простить. Боюсь проявить слабость и в очередной раз остаться в дурочках.

Апухтин ударил по валику дивана ребром ладони:

— Такие, как ты, в дурочках не остаются. И так думаю не только я.

Выражения его глаз я не видела.

«Очерствела ты, мать, душой, очерствела. Можно ли взять и просто так вычеркнуть из жизни целых десять лет? Ведь ты была счастлива, любима, любила сама. Борис делал тебе щедрые подарки. Это он настоял, чтобы ты ушла с ненавистной работы. Ты могла позволить себе спать до двенадцати. Могла позволить…»

«Да, но ведь и ты была очень преданной женой, — возражал другой голос. — Поддержала в трудный момент, поверила, отдала всю себя. Не позволяла себе флиртовать с мужчинами, не говоря уж обо всем остальном. Тебя даже прозвали «Недавалкой». И вообще последние десять лет ты жила только интересами мужа…»

Я вела с собой этот нескончаемый диалог, проснувшись после тяжелого неспокойного сна. В доме было тихо. На улице, судя по серому свету из окна, пасмурно. Я натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза.

«Борис сейчас в опасности. Он обратился к тебе в трудную минуту, а ты… ты взяла и отвернулась. Из-за какого-то случайно подслушанного телефонного разговора. Ну и что из того, что Борис пригласил к себе на ночь глядючи какую-то Элю? Было время, когда он репетировал ночами напролет в нашей тогда еще однокомнатной квартире. К нему приезжали девчонки, ты закрывалась на кухне и пыталась уснуть — в ту пору ты еще работала в институте, и вы оба жили на твою зарплату и подкинутые матерью тайком от Кита деньги. Может статься, эта Эля каким-то образом связана с этими грязными делами…

Да, но почему он хранил в секрете, что снимает порно? Ведь у меня никогда не было секретов от мужа. Никогда. Не исключено, что Борис с самого начала жил двойной жизнью. Возможно, у него давно есть кто-то на стороне — в театральной среде трудно сохранить верность и чистоту. Хотя он говорил, что брезгует неразборчивыми женщинами. Или это для отвода глаз?»

Я вертелась как веретено, терзаемая самыми противоречивыми чувствами. Наконец поднялась и решительно направилась к телефону.

Трубка по-прежнему молчала. И немудрено — ночью была такая буря.

Я быстро оделась, глотнула прямо из кофейника холодного кофе. Надо ехать. Правда, я обещала Апухтину, что не выйду из дома до его приезда. Но я чувствовала, что сойду с ума, если останусь здесь хотя бы на полчаса.

«Позвоню Борису из автомата со станции, — думала я, шагая под зонтом пустынной улицей. — Если телефон не ответит, быстренько смотаюсь туда и обратно. Я им не нужна — им нужна машина…»

Я ощутила неизбывную горечь. Я уже готова была повернуть назад, как вдруг услыхала чьи-то оживленные голоса и смех.

Я поравнялась с домом, хозяева которого погибли полтора года назад в авиакатастрофе. Наследники, насколько мне было известно, все никак не могли найти подходящего покупателя.

Несмотря на дождь, возле ворот стояло несколько мужчин. Судя по всему, они приехали на темно-синем «БМВ», припаркованном в переулке напротив дома.

Я повернула голову и встретилась глазами с Сашей Кириллиным. Это его смех я только что слышала.

Я выронила зонт и застыла посреди дороги. Голоса смолкли. Все смотрели на меня.

— Прошу прощения, вы на этой улице живете? — спросил Саша, шагнув в мою сторону. — Можно от вас позвонить? У меня барахлит сотовая связь…

Я бросилась обратно к дому. Саша кричал мне что-то вдогонку, но я ничего не слышала. Одеревеневшими руками я с трудом отомкнула дверь и в изнеможении упала на тахту на веранде.

«Свихнулась. Ты свихнулась. Это называется манией преследования. Она неизлечима. Теперь тебя до конца жизни будут преследовать видения. И некуда от них деться…»

В ушах звучал его смех. Чтоб заглушить его, я включила приемник. Комната наполнилась звуками «Ноктюрна» Скрябина. Когда-то Саша замечательно играл этот «Ноктюрн»…

Я металась по дому. В одной из комнат висел в рамке мой фотопортрет. Я, восемнадцатилетняя, показывала кому-то невидимому язык. Борис обожал эту фотографию. Он попросил своего знакомого фотографа увеличить ее.

Я показывала язык Саше, а он подловил меня в этот момент.

Дождь стучал по шиферной крыше дома. От прогревшейся земли поднимался пар. Мне стало нечем дышать.

Я налила полстакана коньяка и залпом выпила. Когда выпьешь, на какое-то время отступают проблемы.

Саша здорово пил одно время. Очевидно, у него было много проблем.

…Когда приехал Апухтин, я валялась на диване под вращающимся, как карусель, потолком.

— Что случилось? — поинтересовался он, поднимая с пола пустую бутылку и стакан. — Вижу, ты очень по мне скучала.

— Да, — сказала я и попыталась встать. Увы, безуспешно. — Говорят, алкоголики — самые беззаботные люди. Это брехня собачья.

— Просто коньяк оказался дрянным. — Апухтин улыбался: — Помню, однажды я напился и пошел на концерт в консерваторию. Это было еще в институтские годы. Я впал там в какой-то странный, почти наркотический, транс. Мне вдруг показалось, будто я играю на рояле. И когда пианист стал кланяться в ответ на аплодисменты, я вскочил и тоже сделал реверанс. Потом, когда он сыграл на «бис»…

— «Ноктюрн» Скрябина для левой руки, — вырвалось у меня помимо воли.

— Да именно этот «Ноктюрн».

Апухтин смотрел на меня с возрастающим изумлением.

— Когда-то я обожала этот «Ноктюрн».

— А сейчас не любишь?

— Я его боюсь.

Потом меня вывернуло наизнанку, и Апухтин ухаживал за мной, как за маленьким ребенком. Помню, я твердила: «Я сумасшедшая. Ты еще не догадался об этом? Ха, как странно… Ведь ты такой умный и наблюдательный…»

В конце концов он уложил меня на диван, затопил камин. Он сидел на корточках спиной ко мне и не отрываясь смотрел на огонь.

— Рассказывай, что случилось, — сказал он, не поворачивая головы.

— Это не имеет никакого отношения к твоей работе.

— Я сейчас не на работе.

— Это касается только меня.

— Ты ошибаешься. Я уверен в этом на двести пятьдесят два процента.

— Просто я напилась, и мне показалось, будто у меня поехала крыша.

— Это произошло именно в такой последовательности?

— Какая разница? Как выяснилось, я обладаю даром видеть призраки. Завидуешь?

— Где ты его видела?

Наконец Апухтин повернул голову. У него были очень серьезные и даже сердитые глаза.

— Ты все равно мне не поверишь. Угловой дом слева по нашей улице, если идешь к станции. Он продается.

— Его купил Кириллин?

— Его населяют призраки. Из моего прошлого.

Апухтин вскочил и, в одно мгновение оказавшись возле меня, взял мои руки в свои и крепко их стиснул.

— Я бы хотел, чтобы все было так, как ты говоришь, Таня.

— Это так и есть. Прошлое вернуть невозможно. Да я этого и не хочу. Не хочу.

Он встал и отошел к окну.

— Интересно бы знать, что случилось с настоящим Кириллиным.

— А вот мне, как ни странно, совсем не интересно.

— Да, он поступил с тобой не самым лучшим образом десять с лишним лет назад. Но я бы поступил точно так же, окажись на его месте.

— Я хотела помочь ему. Я смогла бы ему помочь.

— Кириллин, судя по всему, принадлежит к породе людей, которые привыкли добиваться всего собственными руками. Он никогда ни от кого не примет помощь. Уж тем более от любимой женщины.

— Откуда тебе это известно? Ты даже никогда не видел его.

— Я его почувствовал. Благодаря тебе. Я понял, почему ты его так любила и продолжаешь любить. Такие женщины, как ты, никогда не станут любить всю жизнь слабого, недостойного мужчину. Кириллин достоин твоей любви.

— Я не желаю больше любить его. Он — мое прошлое. Неужели ты не понимаешь этого?

Апухтин повернулся от окна и собрался было мне что-то сказать, но в это время подал голос его сотовый телефон.

Он молча выслушал то, что ему говорили.

— Буду через тридцать пять минут. — Разъединив связь, сказал, глядя куда-то сквозь меня: — Пятнадцать минут назад застрелили человека, похожего на Щеглова. На территории зоопарка. Киллер, как всегда, успел…

Я не помню, как вскочила с дивана. Я пришла в себя уже на веранде. Апухтин крепко держал меня за оба запястья.

— Мы поедем вместе. Сию минуту. Успокойся. Уверяю тебя, это не Кириллин.

— Почему ты так в этом уверен?

Я снова попыталась вырваться и, помню, даже брыкнула его коленкой в живот.

— У меня нет доказательств. Но интуиция подсказывает мне, что это тоже не оригинал. — Апухтин слегка поморщился от боли и еще крепче стиснул мне запястья. — Правда, вполне возможно, что и не тот человек, с которым ты познакомилась в Питере. Этот Щеглов многолик, но и он, судя по всему, не король на шахматной доске, хотя нам все время пытаются внушить обратное.

Я попросила Апухтина, чтоб он отвез меня домой, то есть на московскую квартиру. Пока мы ехали, у меня перед глазами стояло бледное лицо убитого с небольшой — размером с вишневую косточку — дыркой в самом центре лба. Меня поразило выражение этого мертвого лица — казалось, мужчина был доволен своей участью. Я поделилась этим соображением с Апухтиным.

— Лица застигнутых смертью врасплох всегда останутся для меня загадкой, — задумчиво сказал он. — Этот человек наверняка не подозревал о том что его используют в качестве мишени. Кого-то деньги делают осмотрительными, а кого-то, наоборот, беспечными.

— Деньги? Но ведь это был всего лишь двойник. Не думаю, чтоб ему платили большие деньги. Кстати, это не тот человек, с которым я встречалась в Питере.

— Я догадался об этом, как и о том, что это не настоящий Кириллин. — Апухтин протянул правую руку и крепко пожал мою. — Я втянул тебя в это запутанное дело, Таня. Когда я позвонил тебе неделю назад и напросился в гости, я, если честно, был очень рад поводу увидеть тебя. Сейчас, когда я вижу, каких нервов тебе все это стоит, я близок к тому, чтоб раскаяться в своем эгоизме. Увы, колесо вертится, все набирая обороты, и его никому не остановить.

— Постой минутку, — сказала я и зажмурилась, пораженная собственным открытием. — Пускай я покажусь тебе эгоцентричной и самоуверенной, но мне кажется, колесо завертелось в таком стремительном темпе с того момента, как ты подключил к этому делу меня. В совпадения я не верила никогда.

— Я тоже. — Апухтин остановил машину возле моего подъезда и вышел, чтоб по своему обыкновению проводить меня до самой двери. — Тебе нравится «Великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда? — поинтересовался он уже в лифте и, когда я кивнула, сказал: — Фицджеральд тоже был настоящим мужчиной. Мне очень жаль, что рядом с ним не оказалось настоящей женщины. Такой, как ты.

— Ты мне соврал. Так бы и сказал, что тебе нужна машина!

Бледный осунувшийся Борис стоял посреди комнаты с бутылкой пива в руке. Я обратила внимание, что он боится смотреть в мою сторону.

— Ты ничего не поняла. Дело в том, что я получил аванс за ту работу, с которой не справился. Мне нужно вернуть деньги, а у меня их нет. Эти люди… Знаешь, они способны на все что угодно.

— Боишься за свою драгоценную жизнь?

Слова срывались с моих губ помимо моего желания. Честно говоря, сейчас у меня было одно желание — чтобы все оставили меня в покое.

— Боюсь. И за твою тоже. Послушай, Таня, я очень перед тобой виноват. Ты даже представить себе не можешь, как я перед тобой виноват.

— Я не слепая. — Я налила себе пива — меня давно мучила жажда. — Но я… я не собираюсь ничего выяснять.

— Думаю, ты давно поняла, что Лариса для меня ничего не значит. Ты мудрая женщина — я всегда это знал. Она на самом деле для меня ничего не значит, но нас вдруг потянуло друг к другу. Знаешь, это хорошо, что я не сопротивлялся, — теперь я знаю наверняка, что она не стоит волоса с твоей головы.

— Ты говоришь про Малюгину? — дошло до меня. Эта девица давно набивалась мне в подружки.

— Конечно. Уверен, ты обо всем догадалась и потому подружилась с ней.

— У тебя извращенное представление о… Впрочем, теперь это неважно. Я пошла спать.

— Постой. — Он сделал шаг в мою сторону. — Мне нужна твоя помощь.

— Тебе нужна машина. Она будет у тебя завтра.

— Это поздно. Ты не смогла бы пригнать ее сегодня?

Я внимательно посмотрела на человека, с которым десять лет проспала в одной постели. Мне вдруг пришло в голову, что я совсем не знаю его. Наверное, мой удел выдумывать тех, кого люблю. Или думаю, что люблю.

— Хорошо, — сказала я, медленно поднимаясь с дивана. — Она будет у тебя сегодня.

— Таня! — Он схватил меня за руку, когда я уже была в прихожей. — Ты… мы… Нашей любви конец?

— О какой любви ты говоришь? Никакой любви не было. — Я почувствовала, что вот-вот расплачусь и поспешила сунуть ноги в туфли. — Через полчаса машина будет возле подъезда.

Я сбежала по лестнице, распахнула дверь и столкнулась нос к носу со Стасом.

— Скорей! Он тебя ждет! — Стас потащил меня к стоявшему возле дома такси. — Я пообещал привезти тебя.

Не успела я и рта раскрыть, как очутилась на заднем сиденье. Машина рванула с места.

— Стас, я обещала Борису пригнать машину.

Он повернул голову и посмотрел на меня так, словно увидел впервые. Еще в его взгляде было что-то такое, отчего мне стало не по себе.

— Почему ты так странно смотришь на меня?

— Ты очень красивая. Тебе идут светлые волосы. Почему ты раньше не догадалась покраситься в блондинку?

— Что за глупости. Пойми, Борис попал в беду, и я должна…

— Ты ничего никому не должна.

— Но если с ним что-то случится, я не прощу себе, понимаешь?

Он крепко стиснул мою руку.

— Понимаю. Я тоже всегда в первую очередь думаю о себе. Но со Станиславским ничего не случится.

— Я… Черт возьми, почему ты молчал все эти десять лет? Ты же видел, что я не люблю его.

— Потому и молчал.

«Дурак», — вертелось у меня на языке, но я почему-то не произнесла это вслух.

Машина мчалась по пустынному в этот поздний час Кутузовскому, даже не тормозя на красный свет. Я сотни раз ездила по Кутузовскому и знаю его, как свои пять пальцев. Но в тот момент мне казалось, будто я еду по какому-то незнакомому проспекту, только отдаленно напоминающему мне что-то.

— Стас, что ему нужно от меня? — тихо спросила я.

— Не знаю. Возможно, он хочет сделать тебя своей королевой.

Я вздрогнула, и это не ускользнуло от его внимания. Он еще сильней стиснул мою руку.

— Мне больно, Стас.

— Это хорошо. Говорит о том, что ты еще живая.

— Отпусти, Стас. — Я попыталась вырвать руку, но мне это не удалось. — Ты настоящий садист.

Он тихо рассмеялся и отпустил мою руку.

— Что я скажу ему, Стас? Я не готова в этой встрече. Я… На меня сразу столько всего свалилось.

— Скажи, что влюбилась в подполковника милиции. Последняя любовь бывает сильней первой.

— Какой ты злой. Я думала, ты всегда поможешь мне в трудную минуту.

Больше мы не сказали друг другу ни слова. Машина остановилась возле второго за Триумфальной аркой дома. Стас увлек меня в темную подворотню, в подъезд, втолкнул в лифт.

Мне показалось, я попала в другое измерение.

Здесь повсюду были зеркала и много цветов. Настоящее море цветов. Казалось, они растут прямо из пола, покрытого мягким зеленым ковром. Посреди комнаты журчал фонтан, вокруг которого расхаживали павлины. Вдруг открылась стеклянная дверь в противоположной стене, и я увидела Сашу Кириллина. Он улыбался и протягивал мне навстречу руки.

— Ну же, иди к нему. — Стас подтолкнул меня. Это получилось грубо. — А то потом скажешь, будто я не захотел помочь тебе в трудную минуту.

Я упала на грудь Саши. Я успела сказать ему что-то. Кажется, что очень его люблю. Потом я словно отключилась.

— Я должна пригнать машину. Это очень важно. — Я попыталась встать с постели, но Стас не позволил. Он был очень сильный.

— Почему ты привез меня к себе? — Я с удивлением озиралась по сторонам. Я лежала в бывшей комнате Эмили, где, с тех пор как я тут была, ничего не изменилось. — А где Саша?

— Он просил, чтоб я позаботился о тебе. Я взял отпуск.

— Мне не нужны ничьи заботы. Я сама в состоянии о себе позаботиться. — Я снова попыталась встать, но у меня все плыло перед глазами. — Что со мной? Стас, что произошло?

— Ты была в отключке почти десять часов. Даже не шевельнулась ни разу. Как жаба зимой. Помню, у нас в погребе жила жаба, к середине октября она забивалась под кадушку и впадала в…

— Заткнись. Я ничего не помню, Стас. Ты не знаешь, о чем мы с Сашей разговаривали? Что делали?

Стас взвился в воздух, точно отпущенная пружина, и стал ходить из угла в угол. Потом остановился возле моей кровати и сказал, глядя на меня в упор:

— Вы словно в детство впали. Сюсюкались, как первоклашки. Я думал, у вас на самом деле что-то серьезное.

— Мы столько лет не виделись. — Я почувствовала, как мои щеки заливает краска. — Но почему я ничего не помню?

— Вы сидели в обнимку на полу возле фонтана, облизывали друг друга, называли всякими «рыбками», «котиками», «ласточками». Потом Саша носил тебя на руках. Потом ты встала перед ним на колени и просила у него прощения.

— Ты за нами подглядывал?

— Ты сама попросила, чтоб я остался.

Стас снова заходил по комнате. Руки его беспокойно двигались.

— Прости, Стас.

— Хватит нюни распускать! — рявкнул он так, что я чуть не оглохла. — Вам уже не по пятнадцать лет.

Наконец он угомонился, уселся в кресло возле зеркала. Я видела его профиль на фоне окна. Я подумала, что Стас с годами стал похож на хищную птицу.

Я сделала над собой усилие и спустила ноги с кровати. Стас даже не пошевелился в своем кресле.

— Мне нужно в Москву. Апухтин волнуется.

Стас опять взвился в воздух и мгновенно очутился возле меня.

— Черт бы его побрал, этого мента! Следит за каждым твоим шагом. Кто дал ему такое право?

— Что с тобой, Стас? Я не узнаю тебя.

Он обмяк, как проколотая камера.

— Не перевариваю, когда суют нос в чужие дела, — пробормотал он и отошел к окну.

Я приняла холодный душ и почувствовала заметное облегчение. Ко мне постепенно возвращалась память.

…Мы сидели на зеленом ковре, и Саша показывал мне фотографии. Их было так много! На них был запечатлен чуть ли не каждый шаг моей жизни. С юности и по сегодняшний день. На фотографиях я всегда была одна. Это была настоящая летопись одной отдельно взятой жизни — моей.

— Видишь, я всегда был рядом с тобой. — Наклонившись, он поцеловал меня в родинку на левом предплечье. Он и раньше так делал.

— Но почему я не видела тебя? Ты снимал издалека?

— Я не хотел, чтоб ты меня видела. Я был недостоин тебя.

Потом он увлек меня в большую комнату. Она была пустая, если не считать большого экрана на стене и двух кресел. Едва мы вошли туда, как погас свет и на экране появилась я. Я сидела у окна своей прежней квартиры на проспекте Вернадского и курила. У меня было грустное отрешенное лицо.

— Это перед тем, как ехать в загс, — вспомнила я. — Но ведь в комнате никого не было, а это снято не с улицы, а изнутри. Я не спала всю ночь, когда стало рассветать, уселась возле окна. Неужели это снято скрытой камерой?

Не помню, что он мне ответил: мое внимание целиком было поглощено происходившим на экране. Уланская и Саша занимались любовью на медвежьей шкуре, расстеленной на полу возле горящего камина. Камера то и дело выхватывала Сашино лицо. Судя по его выражению, акт любви доставлял ему огромное наслаждение.

— Нет, — прошептала я и зажмурила глаза.

— Она погибла, — услыхала я его голос. — Она так напоминала мне тебя.

Я встала. В ту же секунду погас экран и вспыхнул свет. Саша тоже встал. Я повернула голову, и наши взгляды встретились.

— Любимая, — прошептал Саша. — Я так тебя хочу. Все эти годы я думал только о тебе. О том, как положу к твоим ногам все, что у меня есть. Отныне мы с тобой будем вместе.

— Ты любил ее. Зачем ты показал мне, как вы с ней занимались любовью? Неужели ты не понимаешь, как это пошло и мерзко?

— Я хочу, чтоб между нами не было никаких тайн. К тому же плоть, как говорится в Библии, — трава.

— Ты не прав. — Я покачала головой. — Наша плоть тоже должна быть чистой. Иначе и душа запачкается.

Было еще одно воспоминание. Вернее, фрагмент воспоминания, обрывок. Мне в лицо бросилась кровь, когда я вспомнила…

Я сидела в кресле. Саша присел на корточки и положил голову мне на колени. Я погрузила пальцы в его густые шелковистые волосы. Я словно воспарила в неведомые выси. Вдруг Саша поднял голову и глянул на меня виновато и испуганно.

…Я выскочила из-под душа и, завернувшись в махровое полотенце, выбежала в коридор.

— Стас! Это был не он!.. Слышишь?

Стас стоял в дверях кухни, сложив руки на груди. Мне показалось, он стоит там давно.

Я съежилась и поплелась в комнату. Ноги подкашивались. Пришлось снова лечь.

Стас появился через несколько минут.

— Он остался таким, каким был двадцать лет назад, — лепетала я, разговаривая сама с собой. — Он… Нет, этого не может быть! Ну да, он такой, каким я хочу его увидеть. Но это же противоречит законам природы, правда?

Стас стоял в углу и бесстрастно смотрел на меня.

— Я принесу тебе поесть. Ты так похудела за последние дни. — Он вернулся с подносом. Чего там только не было: осетрина, красная икра и прочие деликатесы. — Ешь, — велел Стас и поставил поднос на тумбочку возле кровати. — Иначе окончательно свихнешься.

— Я не сумасшедшая. Я столько пережила за последние несколько дней. Ты даже представить себе не можешь, Стас, сколько я всего пережила. На нем же годы не отложили ни малейшего отпечатка. Это так странно.

— Потому что он очень богатый. Он может себе позволить быть каким захочет.

Стас намазал маслом и икрой хлеб и поло жил мне на грудь. Потом второй, третий… Икра напоминала мне капли крови.

— Ты чокнулся, да?

— Да. — Он кивнул, не прекращая своего занятия. — Между прочим, я заставлю тебя все это съесть.

Потом я незаметно заснула. Когда проснулась, на улице уже было темно. Часы в соседней комнате пробили два раза. Я встала. Я решила не зажигать света — я помнила расположение комнат в этом доме. Моя одежда, судя по всему, осталась в ванной — ведь я выскочила оттуда в одном полотенце.

Через пять минут я уже стояла в прихожей одетая. Дом был погружен в тишину, если не считать громкого тиканья больших настенных часов. Помню, раньше Стас всегда их останавливал — ему, как и мне, действовали на нервы все механические звуки. Теперь я отношусь к ним спокойно. Что ж, мы все со временем меняемся.

Я бесшумно притворила за собой дверь и очутилась на улице. Пахло ночной фиалкой. Поселок был погружен во мрак, только уличные фонари светили вдалеке. До станции, я знала, было меньше километра. Вдруг я вспомнила, что ночью электрички не ходят.

Я свернула в переулок и через пять минут уже стояла на Минском шоссе. Мне во что бы то ни стало нужно было добраться до Москвы.

Первая же машина — это была черная «волга» — послушно притормозила. Водитель молча кивнул головой на мою просьбу подкинуть до Москвы.

Возле самого дома я вдруг изменила решение. Потому что во всех окнах нашей квартиры горел свет. Я чувствовала, что не в состоянии общаться с кем бы то ни было, а тем более со своим бывшим мужем.

— Вы не могли бы подкинуть меня на Павелецкий вокзал? — спросила я водителя. — Разумеется, за отдельную плату.

— Хорошо. Но вы, наверное, знаете, что первая электричка почти через два часа.

— Да.

— Я мог бы подвезти вас, если это не дальше Барыбина. Я еду за хозяином в Барыбино.

— Мне в Белые Столбы. — У меня не оставалось сил удивляться столь счастливому совпадению. Я откинулась на спинку сиденья и зажмурила глаза. Мне казалось, я или взлечу, или провалюсь в бездну.

В доме было темно. Тропинка от калитки успела зарасти молодой травой. Ну да, последнее время мне было как-то не до поддержания порядка.

В бледном свете начинающегося утра все казалось каким-то ирреальным. Егор спал на тахте, свернувшись тугим калачиком. Он даже не поднял головы, когда я отперла дверь веранды. Он не любил, если его надолго бросали, хоть я и оставляла ему еду на веранде.

Я села на диван возле камина, уставившись незрячими глазами в его темную топку. Мне вдруг так захотелось, чтоб меня оставили в покое. Все. В том числе и Саша. Я устала…

Мой мозг продолжал работать помимо воли. С годами мы умнеем, но по этому поводу не стоит хлопать в ладоши — разум притупляет чувства. По крайней мере, я заметила это за собой.

Итак, похоже, вот-вот сбудется моя наивная детская мечта об идеальной любви. Сказка о прекрасном принце. То, что согласно логике бытия не должно сбыться. «К черту логику!» — услыхала я внутренний голос. Но он был слишком слаб и робок, чтоб я могла прислушаться к нему всерьез. Так или иначе нужно что-то предпринять. И сделать это самой, без чьей бы то ни было подсказки, даже Апухтина. Поставить точку в отношениях с Борисом, для того чтоб начать новую жизнь.

Я вдруг вспомнила, что десять лет назад тоже собиралась начать новую жизнь.

Откуда-то потянуло холодом, и я встала за шалью. Она лежала на верхней полке шкафа. Я дернула за край, и мне на голову что-то свалилось. Это был желтый конверт размером с книгу. В нем оказалась потрепанная тетрадка в серой обложке. Я вертела ее в руках, не решаясь раскрыть, когда услыхала шаги. Я не успела испугаться. Все, что я успела, так это спрятать за спину тетрадку. В следующую секунду на пороге комнаты появился Апухтин.

— Я… Я собиралась позвонить тебе, — сказала я и заставила себя сделать шаг в его сторону, одновременно протягивая правую руку. Он вяло пожал ее и улыбнулся мне вымученно и виновато. Сел на диван, достал пачку с сигаретами.

— Ты пропадала где-то больше суток. Я волновался.

Я не глядя положила тетрадку на небольшой столик возле окна.

— Я была у Стаса. — Я подошла к Апухтину и села рядом. — Собиралась позвонить тебе, но… — Я вдруг поняла, что Апухтин чем-то очень расстроен. — Что случилось? — тихо спросила я, чувствуя, как все внутри превращается в комок льда. — Что-то с… Кириллиным?

— Надеюсь, с ним все в порядке. — Он повернул голову и посмотрел мне в глаза. — Таня, я не собираюсь выпытывать, где ты была, а тем более что делала все это время, но на один или два вопроса тебе все-таки придется ответить. Скажи, пожалуйста, Борис был один, когда ты приехала домой позавчера вечером?

— Да.

— И он никого не ждал?

— Откуда мне знать? Мы теперь абсолютно чужие люди.

— Погоди. Я не о том. Между вами произошла ссора?

— Нет. Мы расстались с Борисом как цивилизованные люди.

— Он требовал, чтоб ты вернула ему машину?

Я чувствовала: если скажу правду о нашем последнем разговоре с Борисом, придется исповедаться Апухтину в том, что случилось в дальнейшем.

— Да. Но я сказала, что не отдам ее. — Мой голос казался чужим. — С какой стати я должна возвращать назад подарки?

— Как говорится, погода была ясная, но ночь стояла темная. — Апухтин усмехнулся: — Похоже, я исчерпал отпущенный мне лимит вопросов.

— Нет, почему же? Спрашивай, где я была потом, что делала и так далее. Ты шагу мне сделать не даешь самостоятельно. Ты следишь за мной каждую секунду. Ты…

Я задохнулась в бессильном гневе и поднялась с дивана.

— Успокойся. И прости. Кажется, я на самом деле перегнул палку. — Он вздохнул: — Увы, ситуация окончательно вышла из-под контроля. К тому же я, как и ты, не верю в совпадения.

— Можешь объяснить внятно, в чем дело?

— Постараюсь. — Он посмотрел на свои часы. — Шесть с половиной часов назад, то есть в ноль часов пятнадцать минут, неизвестный мужчина позвонил из автомата к нам на Петровку и сообщил, что произошло убийство. Он назвал твой адрес и повесил трубку. Мы были на месте преступления через восемнадцать минут. По квартире словно Мамай прошел. Труп уже успел окоченеть. Наш медик констатировал, что смерть наступила примерно за пятнадцать часов до нашего появления.

— Чей труп?

Я почувствовала, как холодеют руки и ноги.

— В кармане брюк мы нашли водительские права на имя Завидова Вадима Ростиславовича, плюс полторы тысячи долларов. По всему полу были разбросаны фотографии порнографического содержания и несколько видеокассет на ту же тему.

— Думаю, вы подозреваете в убийстве Бориса, но он не мог этого сделать.

— По крайней мере, не исключаем его из круга подозреваемых в убийстве. — Апухтин взял меня за обе руки и опять усадил рядом с собой на диван. — Завидова убили длинным ножом, каким обычно пользуются хозяйки для разделки мяса… Его ручка, а также осколки стакана, из которого пили пиво, были сплошь в отпечатках твоих пальцев. — Он перевернул мою правую руку ладонью кверху и стал внимательно разглядывать подушечки моих пальцев. — Дело в том, что я не успел вымыть бокалы, из которых мы с тобой пили вино, помнишь? Но кому в голову придет, что…

— А почему бы и нет? — Я вырвала свои руки и спрятала их в складках платья. — Что, разве я не похожа на убийцу?

— Не говори глупости! Конечно, даже ангела, если постараться, можно довести до такого состояния, что он потеряет контроль над собой. А ты к тому же не ангел. Но я никогда не поверю в то, что Завидова могла убить ты.

— А кто-то очень хочет, чтоб в это поверили. Уж не Борис ли? — вслух рассуждала я.

— Сеулицкий словно испарился. Правда, мы его пока не слишком старательно разыскивали.

— Ну да, ведь убийца уже в ваших руках. Надеюсь, ты захватил с собой наручники?

— А как же! — Апухтин рассмеялся и хлопнул себя по коленям. — Ну и дурака я свалял! Таня, ты не представляешь, какого я свалял дурака!

Я смотрела на него с недоумением и опаской.

— Хочешь посмеяться надо мной? Давай, давай, пока не слышат студенты академии, которым я читаю курс по психологии. Наверное, догадалась, в чем дело?

— Куда уж мне, если я не сообразила придумать себе алиби.

— Вот-вот, Как же мне раньше не пришло в голову, что у тебя стопроцентное алиби?

— Ничего не понимаю. Ты-то откуда знаешь?

— Ты сказала, что была у Стаса. Дело в том, что я видел его, когда садился в машину после того, как проводил тебя до двери.

— Забавно. Я думала, он…

— Ты что-то хотела сказать? Впрочем, я уверен, ты уже этого не скажешь.

— Почему? Стас непредсказуемая личность. Он может несколько часов сидеть на окне в подъезде и читать журнал, а потом вдруг вспомнить, что пришел ко мне.

— Ладно. Предлагаю оперировать, как говорится, голыми фактами. — Апухтин предложил мне сигарету, и я с удовольствием затянулась. — Ты не помнишь, как долго продолжался ваш разговор с Борисом?

— Минут тридцать, не больше. Потом я хлопнула дверью и на лестнице столкнулась со Стасом.

— Уточним еще один голый факт: почему ты хлопнула дверью? Ведь ты сказала пять минут назад, что вы с Борисом расстались, как цивилизованные люди.

— Он требовал, чтоб я пригнала машину.

— Ага. Теперь я начинаю кое-что понимать. Все-таки ты решила швырнуть подарок в лицо дарителю, верно?

Я кивнула головой.

— Но ты не сделала этого, потому что тебя ждал Стас, который сообщил что-то такое, из-за чего ты забыла обо всем на свете.

Я снова кивнула.

— Интересно, что он тебе сообщил? Что тебя ждет Кириллин? Угадал?

Я опустила голову.

— Ты осталась довольна этой встречей?

В голосе Апухтина я не уловила даже тени сарказма.

— Я была словно во сне. Я плохо помню, что со мной было. Он… Это было совсем, как в юности.

— А где в это время был Стас? — неожиданно спросил Апухтин.

— Он был с нами. Я попросила, чтоб он не уходил. Впрочем, я почти ничего не помню. Я очнулась у него дома на кровати. Он сказал, что Саша попросил его позаботиться обо мне. Стас даже взял по этому случаю отпуск.

— Ты удрала от него.

— Мне захотелось побыть одной. К тому же я вспомнила, что обещала Борису пригнать машину.

— Ты подъехала к дому, увидела освещенные окна и, не желая вступать в какие бы то ни было разговоры и выяснения отношений, смоталась на дачу.

— Да.

— Чудесно. И я вполне тебя понимаю. Увы, тебе придется вылезти на какое-то время из своей раковины и нанести официальный визит на Петровку. Твоего кузена тоже придется побеспокоить ради такого неординарного случая. Тем более что Стас пообещал Кириллину позаботиться о тебе.

Я послушно встала:

— Ну так поедем.

Стас уже сидел в приемной и читал журнал. Он даже не удостоил меня взглядом. Он был похож на настоящего бомжа, задержанного в результате облавы.

Не знаю, что он рассказал Апухтину. Я рассказала все как было. С небольшим исключением: я не сказала о том, что Стаса ждало у подъезда такси. Во всем этом была какая-то неувязка. Я решила разобраться в ней без помощи Апухтина.

— Твой кузен уже уехал, — сказал Апухтин, когда я подписала протокол, — проигнорировав, так сказать, просьбу Кириллина. Я же, хоть Кириллин меня ни о чем не просил, осмелюсь навязаться к тебе в телохранители. Гарантирую полную духовную и любую другую свободы, кроме, выражаясь милицейским языком, физической. Заедем ко мне, потом в магазин за продуктами, а потом махнем к тебе на дачу. Я, как ты знаешь, тоже в отпуске.

Апухтин не отпускал меня ни на шаг. Мы вместе поднялись к нему в квартиру, где он взял пару чистого белья и несессер с туалетными принадлежностями, вместе покупали продукты в Елисеевском гастрономе. Когда мы проезжали мимо того дома, где я была позапрошлой ночью, Апухтин сказал:

— Вчера здесь взяли киллера. Какой-то дилетант. Иначе бы Кириллин или его очередной двойник уже был бы на том свете. Промахнулся с расстояния трех с половиной метров. И, можно сказать, сам сдался в руки правосудия. По крайней мере, не предпринял попытки скрыться. Странный тип. Говорит, этот человек, то есть Щеглов или Кириллин, сорвал его с хорошей работы, вытащил в Москву, посулил златые горы, а сам превратил в лакея. Эта ж работа оказалась гражданину Путятину явно не по душе, хоть ему и платили министерскую зарплату. Путятин Алексей Андреевич. Уж не родственник ли Наталье Филипповне?

— Очень распространенная фамилия в тех краях, откуда я родом. У моего отца тоже фамилия Путятин. Мать записала меня на свою девичью.

— Так. Снова начинаются совпадения. Такое впечатление, словно кто-то все время подправляет нашу руку, заставляя выложить определенный узор. У тебя случайно нет старшего брата?

— Есть.

— Ты узнала бы его?

— Нет, — решительно заявила я. — Мы виделись всего один раз в глубоком детстве. Он разбил мне голову куском затвердевшей смолы.

— Кириллин знает о том, что у тебя есть брат?

— Думаю, что да. Я не делала из этого секрета.

— Стоп. — Апухтин вдруг резко затормозил и вывернул руль влево, не обращая внимания на сплошную полосу, запрещавшую разворот. — Ерохин, — сказал он в трубку своего телефона. — Путятина ко мне в контору. Буду через пятнадцать минут.

— Я подозревал, что мы ничего не добьемся от этого супермена из американского боевика. Такое ощущение, что его успели предупредить либо припугнуть. Или же он сам скумекал, что может навлечь на свою голову нечто похуже, чем энное количество лет отсидки. — Апухтин поправил зеркальце заднего обзора. — Ну и как, заговорили родственные чувства?

— Я бы не хотела, чтоб этот тип числился даже среди моих дальних родственников. Но не исключаю, что этот Путятин может оказаться моим старшим братцем.

— Ладно, мы еще займемся им. Да, забыл сказать, что у Кириллина тоже есть брат.

— Кажется, даже не один. Я знаю об этом от Натальи Филипповны.

— Но она вряд ли рассказала тебе о том, что Саша родился через двадцать минут после своего брата Василия и чудом выжил.

— Где он сейчас? — без особого любопытства спросила я.

— Очень важная шишка. Большой коммерсант. Правда, до Щеглова ему далековато, но и он сделал весьма впечатляющую карьеру.

Апухтин достал из «бардачка» конверт, вынул из нее фотографию и протянул мне. Я смотрела на нее и не верила своим глазам.

— Ты что, знакома с этим человеком?

— Нет, этого не может быть, не может быть… — бормотала я.

Машина съехала на обочину шоссе и остановилась. Я вглядывалась в знакомые черты лица, чувствуя, что мои глаза наполняются слезами.

— Почему ты плачешь?

— Потому что это мой отец.

— Ну и дела. — Апухтин взял у меня фотографию и внимательно вгляделся в нее. — На самом деле есть сходство. И даже немалое. А я-то думаю: кого он мне напоминает? Но этому человеку лет сорок пять, не больше. А твоему отцу уже лет шестьдесят с хвостиком. Верно?

— Шестьдесят пять, — сказала я. — Но на этой фотографии он такой, каким я помню его. Мне было десять лет, когда я видела его в последний раз.

— Дьявольщина какая-то! Хотел бы я знать, что все это значит!

Апухтин ударил по рулю кулаками.

— Ты его видел?

— Нет. Но обязательно увижу. Причем в самое ближайшее время. Кажется, последний рейс на Ростов в девятнадцать с минутами. Таня, нам с тобой, видно, не судьба попасть сегодня на дачу.

Ресторан стоял в чистом поле — стилизованное под замок строение из темно-красного кирпича с башенками и узкими высокими окнами. А вокруг — настоящая плантация крупных роз самого благородного происхождения.

Снаружи было жарко, как в Сахаре, в помещении царила умеренно приятная прохлада и романтический полумрак.

Нас сразу же провели к столику на двоих, защищенному от любопытствующих взоров кадками с искусственными растениями. Столик был, несомненно, для избранных, и это значило, что нашего приезда ждали.

Апухтин заказал бутылку «Цимлянского» и раков. Он был спокоен и, судя по всему, чувствовал себя в своей тарелке. Что касается меня, я не чувствовала ничего, кроме нетерпения, охватившего меня еще в самолете.

— Спокойно, Таня. — Апухтин слегка прикоснулся к моей руке. — Путятин изучает нас из своего укрытия. Появится с минуты на минуту.

— Ты сообщил заранее о нашем приезде?

— Нет, но интерес к нему местных правоохранительных органов не ускользнул от его внимания. К тому же он наверняка знает в лицо своих постоянных клиентов.

— Если он мой отец, как мне себя вести? Сказать ему об этом сразу?

— Он не может быть твоим отцом, точно говорю.

— Вот он! — Я вздрогнула и прижала ладони к пылающим щекам. Этот человек появился, что называется, ниоткуда и уже был в полутора шагах от нашего столика.

— Добро пожаловать на донскую землю, — сказал он, слегка наклонив голову. — Путятин. Василий Степанович Путятин.

Апухтин представил нас, и мы пожали друг другу руки. Путятин попросил разрешения присесть за наш столик.

— С Петровки у меня еще никто не был, — сказал он, с интересом разглядывая Апухтина. — А вот наше местное начальство любит здесь расслабиться, да и кухня хорошая.

У меня сохранились четкие воспоминания об отце. Этот Путятин им соответствовал. И чем больше я на него смотрела, тем сильнее верила в то, что кто-то задумал устроить мне прогулку в прошлое.

— Василий Степанович, у меня к вам несколько вопросов. Довольно личного характера, — начал Апухтин после обычного обмена любезностями. — Дело в том, что я был знаком с вашей матерью.

Лицо Путятина поникло.

— Мама умерла у меня на руках. Она… да, последние два года была слепая и узнавала нас по голосам. Ее все бросили, только мы с братом были с ней до последнего. Хорошая она была женщина. Царство ей небесное.

— Вы имеете в виду старшего, Николая? — как бы невзначай спросил Апухтин.

— У меня всего один брат. Был. — Голос Путятина стал глухим и хриплым. — Теперь я один как пень.

— А сестры? Помню, Наталья Филипповна говорила мне, что у нее, кроме сыновей, есть две дочери.

Путятин окинул Апухтина настороженным взглядом. Мне казалось, ему не по себе от этих вопросов.

— У нас смолоду не заладились отношения. Полина с Ольгой уж больно денежки любят. Это теперь они рады бы со мной перемирие заключить, да я их к себе на пушечный выстрел не подпускаю. Никогда не забуду, как сестрички выпихнули меня, больного, коленкой, простите, под зад.

— Ну, а с Николаем что могло случиться? Наталья Филипповна рассказывала, он ветеринарный институт окончил, на конезаводе работал. Она гордилась старшим сыном.

Путятин вздохнул и стиснул кулаки. У него были руки человека, не брезгующего физическим трудом.

— Сгорел в три дня. От сибирской язвы. А вообще был такой здоровый…

— И как давно? — поинтересовался Апухтин.

— Да уж без малого три года. Вскоре после того, как меня в драке покалечили. Недаром на Руси поговорка есть: пришла беда — отворяй ворота.

— А когда вы в последний раз видели вашего брата Александра? — внезапно спросил Апухтин.

Путятин ответил не сразу.

— В последний раз — на материных похоронах. Приехал с целой свитой лакеев и девиц определенного сорта. Как какой-нибудь киноактер или чемпион мира по боксу.

— Вас оперировали в Швейцарии? — Апухтин в упор смотрел на Путятина. — Я слышал, этот профессор Брокман лепит лицо, как скульптор.

Заметив мое недоумение, Апухтин слегка мне подмигнул.

— Профессор Девуайон ничуть не хуже, а гонорары более скромные. Этому Брокману такую рекламу сделали.

— Я тоже слышал: достаточно показать профессору Девуайону фотографию человека, на которого ты хочешь быть похож, и он вылепит точную копию.

— Кто вам сказал, что я сделал пластическую операцию? Насколько мне известно, в наших краях об этом никто не знает.

— Как и о том, что вы на самом деле не Путятин. И если об этом не знают здесь, это еще не значит, что нигде не знают.

Зрачки Путятина сузились, превратившись в два узких буравчика.

— Странный у нас с вами получается разговор. — Путятин наигранно усмехнулся: — У меня создалось впечатление, будто вы желаете обвинить меня в поступках, которые я не совершал. Честно говоря, я даже не знаю, с чего и откуда начать свою оправдательную речь.

— С семнадцатого июля одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. В тот день, как вы знаете, на Василия Путятина было совершено групповое нападение. Преступники точно в воздухе растворились. Путятин был мужиком компанейским и достаточно мирным. Бизнесом не занимался, а всего лишь крутил баранку на совхозном грузовике. Был холост и бездетен.

— Почему вы говорите обо мне в прошедшем времени? Или я уже приговорен к высшей мере?

— Боюсь, вы даже под суд попасть не успеете. Очевидно, вы догадываетесь, что существует куда более надежный способ избавиться от человека, сыгравшего отведенную ему роль. Если хотите, можете считать это предостережением.

— Но я еще не до конца сыграл ее, если на то пошло. К тому же я сам себе хозяин.

— Думаю, вы себя переоценили. — Апухтин покачал головой. — Вас наверняка не ознакомили со всем сценарием. Вас сначала внесли в небольшой эпизод, потом дали роль побольше, разумеется, на определенных условиях. Когда вы с ней справились — получили свою теперешнюю роль. Только и вы и вся остальная труппа зависите от прихоти главного режиссера, который себя до сих пор не обнаружил. Ясное дело, человек подобного размаха привык отдавать распоряжения через своих ассистентов. Очевидно, вам уже известно, что в настоящий момент идет охота на человека с внешностью брата-близнеца Василия Путятина. Кто знает, чья внешность начнет раздражать вашего шефа завтра?

В лице Путятина что-то дрогнуло. В это время к нашему столику подошел официант с подносом горячих раков.

— Желаю приятного аппетита, — сказал Путятин, вставая и улыбаясь попеременно нам обоим. — Дела. Обязанности. Если что, примчусь по первому зову.

— И кто же, ты думаешь, этот главный режиссер? — спросила я у Апухтина, как только Путятин отошел от нашего столика. — Или это был обыкновенный блеф?

— Сам не знаю, — пробормотал Апухтин. — Но с пластической операцией, я, кажется, попал в яблочко. И это проясняет кое-какие моменты. Хотя, признаться, логики не вижу никакой.

— Помню, я читала в какой-то книжке, что престепление, имеющее логическую матировку, гораздо легче разгодать. Существует определенный набор сюжетов, а также побуждений, то есть мотивов, которые служат детективу отправной точкой расследования. Впрочем, кому я это говорю…

— Но в нашем деле все осложняется тем, что я, похоже, еще не вышел на самого главного, кто за всем этим стоит. Если бы появилась такая фигура, я бы уловил логику и постарался просчитать все психологические ходы. Понимаешь, Таня, любое заранее спланированное преступление, как правило, несет на себе отпечаток личности того, кем оно задумано. Или, скажем так, заключает в себе слепок с его судьбы. Своеобразный, но тем не менее поддающийся расшифровке. Согласна со мной?

— Да. А потому я уверена на сто процентов, что этой фигурой не может быть Кириллин. Я слишком хорошо его знаю.

Апухтин посмотрел на меня лукаво и немного недоверчиво.

— Скажем так: ты знала его. С тех пор столько воды утекло, столько всего изменилось вокруг!..

— Я знала его суть. Человеческая суть с годами не меняется.

— Не стану с тобой спорить, потому что мне самому иногда так кажется.

— Кстати, Щеглов нашелся? — вдруг вспомнила я.

— Бог его знает. Честно говоря, он меня мало интересует. Ни в каких противозаконных деяниях не уличен, поставить же человеку в вину то, что он сделал по каким-то соображениям пластическую операцию, согласись, несерьезно. Да и вполне может оказаться, что Щеглов ее не делал. Наша матушка-природа такая оригинальная выдумщица и шутница.

— Я думаю, никакого Щеглова вообще не существует, — внезапно осенило меня.

— Занятный ход мыслей. Обещаю тебе проверить эту версию. Признаться, я очень заинтересован в том, чтоб она оказалась верной. Помнишь, я рассказывал тебе, как хохотали мои питерские коллеги, когда я принял копию за оригинал. Однако правильно говорят: смеется тот, кто смеется последним. С меня причитается. — Апухтин открыл свой кейс и достал из него фотографию большого формата. — Взгляни, пожалуйста. Это мне дали мои ростовские коллеги.

Из группы мужчин, запечатленной на снимке, особенно выделялся один. Он был одет в безукоризненно сидящий на его широких плечах белый пиджак, красную рубашку с распахнутым воротом и темно-серые брюки. Этот мужчина был центром группы из шести хорошо одетых мужчин среднего возраста. И дело было не только в том, что на него были устремлены взгляды всех. В этом человеке чувствовалась сила, уверенность в собственном могуществе и непогрешимости. Я не могла поверить своим глазам, потому что этот человек очень напоминал мне Стаса.

— Где и когда? — спросила я, подняв глаза на Апухтина.

— Вчера вечером в здании аэровокзала Майкопа. Слыхала о таком городе?

— Еще бы. Даже бывала там в детстве. С отцом и матерью. Там когда-то жила моя бабушка по отцовской линии. Неужели это Стас? Да я скорее поверю в то, что я Шарон Стоун.

— Что касается меня, то я вообще отказываюсь во что бы то ни было верить. Тем более что эта компания совершенно случайно попала в объектив нашего сотрудника, выполняющего спецзадание.

— От Майкопа до Ростова час лету или ночь поездом. Насколько мне известно, Стас вот уже двадцать с лишним лет не путешествовал ни по какому другому маршруту, кроме Москва — Голицыно. Помню, Эмили как-то хотела отправить его в Хосту к своей знакомой, так он в знак протеста провел ночь на скамейке в зоопарке.

— Стас произвел на меня впечатление чрезвычайно эгоцентричного человека. Он ведет весьма неординарный образ жизни с некоторых пор.

— С некоторых пор? — повторила я. — Да вот уж двадцать с лишним лет.

— Неужели и тут виновата любовь?

— Стас никогда не терпел насилия над своей личностью. Что касается любви, то он, как и я, все нафантазировал.

— Говоришь, вы со Стасом в чем-то родственные души?

— В общем, да.

— А у меня сложилось о нем иное впечатление.

— Какое?

— Решителен. Самолюбив. Прекрасно работает голова. Жесток.

Я улыбнулась и затрясла головой:

— Проливал слезы над журавлем, которого подстрелили злые люди. Знает по именам всех животных в зоопарке. Кормит бездомных кошек и собак…

— Гитлер, как ты знаешь, тоже очень любил животных. Один вошедший в историю криминалистики маньяк содержал притон для бездомных кошек…

— Стас не маньяк. Просто он несчастный человек. Или, наоборот, очень счастливый.

— Он не получил того, чего хотел. Из-за этого у многих искажается представление о добре и зле.

— Интересное наблюдение, но к Стасу оно не имеет никакого отношения. К тому же его гардероб состоит из пары джинсов, которые он обычно донашивает до дыр, нескольких маек, а зимой — фланелевых рубашек. Помню, Эмили чуть ли не силой заставляла его надеть новые ботинки или куртку.

— Убедила. Значит, этот мужчина, — Апухтин постучал пальцем по лежащей на столе фотографии, — новое действующее лицо в постановке, участниками которой являются двойники родных и близких тебе людей. Хотел бы я знать, какая участь уготована оригиналам?

Я непроизвольно вздохнула.

— Уверен, Кириллин в настоящий момент вне опасности, — сказал Апухтин, внимательно посмотрев мне в глаза. — Дело в том, что ему отведена одна из главных ролей. Дублеру не сыграть кульминационный момент драмы, который еще впереди.

Апухтин отвез меня в гостиницу.

— Мой номер напротив. Прошу тебя, запри дверь.

— Ты куда-то собрался?

— Кое-какие формальности. Часа через два-три тоже завалюсь спать. Подустал я за эти дни.

— Мне бы очень не хотелось, чтоб ты жертвовал из-за меня своим отпуском, — сказала я и тихо добавила: — Алеша.

Его глаза радостно блеснули.

— Ты впервые назвала меня по имени. Оказывается, оно у меня очень красивое, а? Почему ты никогда раньше не называла меня по имени?

— Неужели? Тогда как я тебя называла?

— Никак. Словно я был для тебя пустым местом.

— Исправлюсь, обещаю тебе.

— Только не надо делать над собой усилия, ладно?

Я кивнула и улыбнулась. На пороге он обернулся.

— Я ничем не жертвую, понимаешь? Просто я всегда верил и продолжаю верить в то, что зло нужно наказать. У меня такое ощущение, что кто-то хочет причинить тебе не просто боль, а большое зло.

— Не думаю, чтоб ему это удалось.

Апухтин хотел что-то сказать, но раздумал. Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

…На город медленно опускалась ночь. С высоты двенадцатого этажа я смотрела на незнакомый пейзаж за окном. На какое-то мгновение показалось: останься я в этом городе, и я смогла бы начать абсолютно новую жизнь. Правда, мне уже не хотелось ничего начинать заново.

Потом я приняла душ и залезла под прохладные простыни. Я тоже вымоталась за эти дни, но чувствовала, что не засну. Снотворное я не взяла — мы уехали так внезапно.

«Вероятно, Саша разыскивает меня, — думала я. — Интересно, что ему все-таки от меня надо? Теперь, когда он так богат, любая женщина с радостью станет его подружкой, любовницей, кем угодно. Богат, красив… А мне уже сорок. И за душой ни гроша…»

Я погасила свет и закрыла глаза. Наверное, я задремала — казалось, телефонный звонок нарушил какое-то подобие гармонии, воцарившейся в моей душе.

— Это Путятин, — услыхала я в трубке. — Вы не могли бы спуститься на десять минут в бар? Это очень важно.

Я колебалась не больше секунды.

— Сейчас оденусь.

— Спасибо.

Он ждал меня возле входа.

— Очень вам благодарен, — сказал он, протягивая мне руку. — Вы по-настоящему смелая женщина. Я это оценил. Прошу прощения, что потревожил. Мне почему-то показалось, что этот подполковник из Москвы не просто так привез вас в мой ресторан. Не тревожьтесь — я не собираюсь задавать вам никаких вопросов. Я попросил вас спуститься вниз только потому, что надеюсь ответить на ваши. Что будем пить?

Я попросила пива. Когда бармен поставил перед нами два запотевших бокала, Путятин дотронулся до моего плеча и тихо спросил:

— Я вам кого-то напоминаю?

— Отца, — так же тихо ответила я. — Каким он был тридцать лет назад.

— Вы с тех пор не видели его?

Я покачала головой.

— Моя настоящая фамилия Путятин, но я не довожусь братом тому человеку. Вы понимаете, о ком я?

— Да.

— Это очень запутанная история, и я не в состоянии объяснить вам все ее подробности по той простой причине, что большую часть из них сам не знаю. Но поверьте мне в одном: я сам очень похож на отца.

— Но ведь вам сделали пластическую операцию, которая наверняка изменила вашу внешность.

— Совершенно верно. В результате сильного ожога мое лицо было обезображено до неузнаваемости.

— Кто же вы в таком случае? — недоверчиво спросила я.

— Путятин. Алексей Андреевич Путятин. Не исключено, что я ваш родной брат.

— Хотите, чтоб я в это поверила?

— Дело ваше. Мне от вас не нужно ровным счетом ничего.

— Понимаю.

На самом деле я ничего не понимала.

— Могу показать свою фотографию. — Он полез в карман пиджака. — Я на ней снят до ожога.

Это было то же самое лицо. Только мужчина, изображенный на том фото, был всего лишь похож на моего отца, но не вылитый отец.

— Хирург улучшил мою внешность. Операция стоила больших денег. Но эти врачи свое дело знают.

Мы помолчали.

— Честно говоря, я вас совсем не помню. Хотя мать говорила мне, что у меня есть младшая сестренка.

— А отец? Вы давно видели отца?

Путятин вздохнул.

— Я знаю, что батя попал в тюрьму. Мне об этом мать сказала. Потом я долго жил в Норильске. Как говорится, деньгу заколачивал. Словом, ничем не могу доказать моего кровного родства с вами. Если хотите, поверьте мне на слово.

— А что случилось с Сашиным братом? — спросила я. — С тем человеком, чей паспорт каким-то образом попал к вам?

— Он умер. По крайней мере, мне так сказали. У меня нет причин сомневаться в этом. — Путятин поднял голову от кружки с пивом и внимательно посмотрел на меня. — Если вы мне на самом деле сестрой окажетесь, буду очень рад. У меня нет никого на всем белом свете.

Моя душа разрывалась на части. А ведь каких-то двадцать минут назад мне казалось, будто во мне все умерло.

— А у меня только мама.

— Вижу, сестренка, жизнь обошлась с тобой неласково. — Он нежно погладил меня по плечу. — Может, наступит час, и ты поверишь в то, что я твой старший брат Алеша, готовый в любую минуту прийти тебе на помощь. Только свистни, ладно? Да, я неотесанный необразованный мужлан, а ты такая изящная, утонченная, умная женщина. Позволь хотя бы гордиться тобой издали.

Я слабо улыбнулась ему. Как страшно поверить в то, во что очень хочется верить.

— А тот Сашка Путятин, или как там его сейчас, он что, обидел тебя?

— Обычная любовная драма, где не бывает ни правых, ни виноватых. Ты видел его когда-нибудь?

Я сама не заметила, как перешла на «ты».

— Нет. Я соврал этому подполковнику. Ему и про то, что я тебе рассказал, не нужно знать, верно? Нет у него никаких фактов, чтоб упрятать меня за решетку. Мало ли что ему почудиться могло? Правда, сестренка?

Я кивнула и шмыгнула носом.

— Эй, сырость разводить не разрешаю. Ты это брось. Слышь? Надеюсь, у меня есть хорошенькая племянница — маменькина дочка или на худой конец отпетый двоечник-племянник?

— У меня нет детей.

— Жалко. Очень жалко. Неужели так и сгинет наша Путятина порода? Но ты еще совсем молодая, сестренка, и вполне можешь успеть родить пару ребятишек. Ты что, до сих пор любишь этого моего, хм, братца-близнеца?

— Сама не знаю. Наверное, все дело в том, что с Сашей связана самая счастливая пора в моей жизни. Первая любовь, сам понимаешь.

— Понимаю. Хотя моя так называемая первая любовь заразила меня дурной болезнью. Вот такой невезучий оказался у тебя братан.

Он взял меня за руку и крепко пожал ее. Его ладонь была горячей и сильной. Я с радостью ответила на рукопожатие.

— Тебе пора. А то твой страж шум подымет. Провожу тебя до лифта.

Мы вышли в гостиничный холл. Здесь было людно.

Возле лифта он поцеловал меня в щеку. Последнее, что я видела в проеме смыкающихся дверей, была его широкая радостная улыбка.

Я в изнеможении упала на кровать. Сердце ходило ходуном.

Прошло несколько минут, и я услышала стук в дверь. Мои губы машинально сказали «да».

Он ввалился в мою комнату и упал на пол прежде, чем я успела прийти ему на помощь. Из уголка его рта бежала струйка крови.

— Алешенька, дорогой! — Я опустилась на пол и обхватила его руками за плечи. — Не умирай, прошу тебя!

Он прохрипел что-то неразборчивое.

Я вскочила и бросилась к телефону вызвать «скорую». В этот момент в комнату вошел Апухтин.

Он сориентировался в одно мгновение. Оттеснил меня в угол комнаты, куда, как я сообразила, не попадут пули, если вдруг кто-то будет стрелять по двери. Потом отдал короткие приказания в свой телефон. И только тогда склонился над распростертым на полу Путятиным.

— Я же просил тебя никому не открывать дверь, — сказал он, щупая Путятину пульс. — Может, выкарабкается. Он нам очень нужен.

— Почему ты не взял его днем? В тюрьме с ним бы ничего не случилось. Он мой брат, понимаешь? Мой родной брат, с которым мы не виделись с детства. Мы установили это полчаса назад. Господи, стоило мне его найти, как кто-то…

Я разрыдалась.

— Спокойно. Вижу, ты не теряла времени зря в мое отсутствие. Да, женщинам при любом раскладе доверять нельзя. Я же просил тебя…

— С какой стати я должна во всем слушать тебя? Из-за тебя и твоих ментов погибла Уланская, ни в чем не виноватые двойники… А теперь мой единственный брат. Если бы вы не начали свою слежку, они все были бы живы.

— Та-ак. Мы перешли на «вы». Что ж, дельное предложение. Всем нам пора спуститься на землю.

— Он умрет! Сделай что-нибудь!

— Сейчас приедут медики. Честно говоря, я не знаю, какая судьба уготована этому человеку по сценарию. Возможно — выжить.

— Как ты можешь так спокойно говорить? Даже цинично!

— От меня в данный момент мало что зависит. — Апухтин сурово посмотрел на меня. — Увы, но это так.

Пока медики возились с Путятиным, я вкратце пересказала Апухтину наш с ним разговор. Скрывать что-либо теперь не было никакого смысла.

— Угу, — изрек Апухтин, когда я худо-бедно справилась со своим рассказом. — Если Путятин умрет, вместе с ним умрет и истина. А ты, вероятно, будешь оплакивать смерть брата.

— Но он на самом деле мой брат. Ощущаю это каким-то десятым чувством. Иначе зачем ему было просить меня о встрече?

Апухтин ничего не ответил. Когда из номера вынесли носилки с Путятиным, он закрыл дверь и сказал:

— Сеулицкий сознался в убийстве. Похоже, он в невменяемом состоянии. Таня, ты не знаешь, твой бывший муж не страдал психическими расстройствами?

— Понятия не имею.

— Он сам пришел к нам с повинной. Утверждает, что сделал это по твоей настоятельной просьбе. Говорит, ты сказала, что вернешься к нему, если он убьет Завидова.

Я лишь горько усмехнулась в ответ.

— А как же быть с моими отпечатками на орудии убийства и осколках стакана? Что он говорит по этому поводу?

— Говорит, поначалу он решил подставить тебя — уж больно ты ему насолила своим несгибаемым максимализмом. Цитирую протокол. Потом им вдруг овладело раскаяние. В данный момент Сеулицкий горит желанием исповедаться перед тобой во всех грехах. Короче, сидит в комнате моего зама и пишет имена всех своих любовниц, сопровождая признание подробным описанием своих интимных отношений с ними.

— Какая мерзость! — вырвалось у меня. — Зачем только люди женятся и выходят замуж?

— Думаю, не только для того, чтоб обманывать друг друга. Скажи, пожалуйста, твоя мать не поддерживает отношений с твоим отцом?

— Думаю, что нет. Правда, лет десять назад она получила от него письмо с просьбой выслать деньги. Она их послала. Разумеется, тайком от нынешнего мужа. Больше я ничего не знаю. Между прочим, Саша Кириллин в пору нашей с ним юности уговаривал меня разыскать отца, — неожиданно вспомнила я.

— В ту пору, когда еще не знал, что его воспитали приемные родители. Как ты думаешь, если бы Кириллин узнал об этом, скажем, лет на десять раньше, это бы повлияло на его дальнейшую судьбу?

— Думаю, да. Если бы не Варвара Аркадьевна, мы с Сашей поженились бы еще в ранней юности.

— Понятно.

— И если бы все случилось именно так, вполне вероятно, что в настоящий момент не Борис, а Саша писал бы в милиции список своих любовниц и подробности того, как он их трахал, прости за грубое выражение.

— Никита Семенович считает, ты должна какое-то время пожить у нас.

Руки мамы ни на секунду не прекращали своего движения. Последнее время мама плохо видела и даже телевизор смотрела крайне редко. Зато вязала целыми днями. Подозреваю, ночами тоже. Она говорила, вязание ее успокаивает.

— Мне могут в любую минуту позвонить.

— Но ведь ты сама сказала, что телефон на даче не работает. Не волнуйся — этот Апухтин найдет тебя где угодно. Симпатичный молодой человек, правда? Наверное, он в тебя по уши влюблен. — Мама вздохнула и посмотрела на меня поверх очков с толстыми линзами. — Хотя в наше время никому доверять нельзя. Или почти никому. Кстати, твой Борис не понравился нам с Никитой Семеновичем с самого первого взгляда.

— Ты так долго молчала об этом.

— А что я могла поделать? Я боялась, что ты отдалишься от меня. Ну, а Никита Семенович — что останешься старой девой.

— Ну и зря. Одной во сто раз спокойней жить.

— Нет, доченька. Это пока молодая так кажется. Наступает момент, и ты вдруг чувствуешь себя беспомощной и никому не нужной. Никита Семенович, как ты знаешь, заботится обо мне. Привозит продукты, убирает квартиру и даже иной раз посуду моет. Правда, после него приходится перемывать — сама понимаешь: мужчина есть мужчина.

— Да, мама.

— Доченька, ты еще совсем молодая и очень красивая. У тебя все впереди. Помню, я к сорока годам только начала по-настоящему жить.

Она вздохнула, и спицы на какое-то мгновение остановились, чтобы потом заработать еще быстрей.

— Мамочка, после того письма с просьбой о деньгах ты не получала от отца вестей?

Она замерла на мгновение.

— Доченька, это очень грустная тема и абсолютно бесполезная.

— Все-таки он мне не чужой.

— Я в этом сомневаюсь. Очень сомневаюсь. — Мама положила вязание на журнальный столик, сняла очки и зажмурила глаза: — Щиплет. Наверное, от этих финских витаминов, — тихо сказала она.

— Ты получила от него письмо, да? — спросила я, закуривая сигарету. — Когда?

Мама потянулась к пачке с «Салемом». Я и не подозревала, что она курит.

— Мы виделись три года тому назад. Он был проездом в Москве.

— И ты мне ничего не сказала! Почему ты пытаешься сделать так, чтоб я забыла отца окончательно?!

— Ты не права, доченька. Мы посоветовались с Никитой Семеновичем, и он сказал, что тебя лучше не тревожить. Тем более вы с Борисом как раз собирались во Францию.

— Тоже мне, нашла советчика!

— Никита Семенович любит тебя, как родную дочку.

— Старая песня, мама. Ладно, лучше расскажи о вашей встрече.

— Он ужасно выглядел, доченька. Думаю, здорово выпивает. Облысел. Одет, как последний бомж.

— И это все, что ты можешь сказать мне о моем родном отце? О чем вы с ним говорили?

— О тебе. Я рассказала, какая у тебя шикарная квартира и что вообще ты обеспечена материально. — Мать вздохнула: — Я ведь тогда еще не знала, каким мерзавцем окажется этот Борис.

— Ты что-то скрываешь от меня. Прошу, расскажи все, как было.

— Стасик… Спасибо Стасику. Он оказался таким отзывчивым и добрым.

— Стасик? Выходит, у вас с ним круговая порука. Он даже словом не обмолвился, что видел моего отца.

— Это я попросила его, доченька. Взяла с него слово. Стасик тут ни при чем.

— Ладно, сама с ним разберусь. Рассказывай же.

— Стасик встретил Андрея на вокзале и привез к себе в Голицыно. Он жил у него неделю или даже больше. Я сказала Никите Семеновичу, что поехала на кладбище к маме, а сама… Потом я во всем призналась ему и даже прощения попросила. Он такой хороший, доченька. Он все понял и простил.

— Ладно, мама, ближе к делу.

— Хорошо. Стасик как раз был на работе. Андрюша возился в огороде — пропалывал грядки. Ты ведь знаешь, он минуты сложа руки не может усидеть. Он меня сразу узнал, хоть мы не виделись восемь лет. Да, да, целых восемь лет.

— Ты и тогда мне ничего не сказала!

— Да, доченька. Прости меня, глупую. Боялась, ты осудишь меня — ведь ты всегда была максималисткой. Про ту встречу Никита Семенович ничего не знает. Думаю, он расстроился, если бы узнал.

— Зря ты считаешь, будто Кит святой, — вырвалось у меня.

— Я так не считаю, доченька. Мужчина — это другое дело. Мы не должны себя с ними равнять.

Я рассмеялась. Смех был злой и неискренний. Он не принес мне облегчения.

— Давай дальше, мама.

— Андрюша повел меня в дом, поставил чайник, накрыл на стол. Не знаю, кто из них все убрал — там везде был порядок. Хотя, как ты знаешь, обстановка у Стасика бедная. Да и с чего, спрашивается, ей быть богатой?

— Не отвлекайся, мама.

— Доченька, он такой… ласковый, такой доверчивый. Его люди всю жизнь обманывали, пользовались тем, что он бессребреник. Он себе ни копейки не нажил, квартиру оставил своей сожительнице, хотя даже не был с ней расписан. Кочует по всему свету, точно цыган. Был на Севере, потом подался в теплые края. Сказал, что нашел наконец хорошую работу. Где-то в Подмосковье или Калужской области, точно не помню. Собирался купить, как он выразился, хибару, огород развести. Я показала ему твою фотографию. Он ее долго рассматривал…

— Мамочка, ну почему ты не рассказала мне об этом тогда же? Я бы все на свете бросила и примчалась к нему.

— Именно этого я и боялась. Ты ведь и раньше не знала меры или, как говорили в наших краях, чуры. Уверена, ты бы в Париж не поехала.

— Думаю, что да.

— Вот-вот. Потом бы жалела.

— Больше всего я жалею о том, что выросла без отца. Ты даже представить себе не можешь, как я об этом жалею.

— Это я во всем виновата, доченька. Тоже по молодости лет еще какой максималисткой была. Думала — если мой, то весь, без остатка. Представить себе не можешь, как же я ревновала Андрюшу к его первой жене, к сыну. Помню, ночи напролет не спала, злыми слезами заливалась. Теперь понимаю, какая глупая была, да ничего уж не воротишь.

— Он говорил что-нибудь об Алеше?

— Нет. Андрюша знал, что это был для меня больной вопрос. Ну а у меня как-то духу не хватило спросить.

— Мама, а ты мне правду сказала? Понимаешь, я не верю в то, что отец пьет и вообще сильно изменился. Сама не знаю почему, но не верю.

— И правильно делаешь, доченька. Он остался почти такой же, каким был. Конечно, поседел, кое-где морщинки появились. Зато стройный, как мальчишка. И улыбка прежняя осталась. Такая бесшабашная, открытая. Хоть жизнь и надавала ему затрещин от души.

— А где он сейчас? — спросила я, подсаживаясь к матери на диван и обнимая ее за плечи. — Тебе известен его адрес?

— Нет. С того самого дня он точно в воду канул. Стасик говорит, вмиг собрался и уехал. Хотя мне сказал, что еще несколько деньков погостит. Они со Стасиком подружились. Потом я несколько раз у Стасика спрашивала, не слышно ли чего об Андрюше. Так ничего с тех пор и не слышно. — Мама встала и посмотрела на большие стенные часы с боем, которые подарили Киту на шестидесятилетие его сослуживцы. — Что-то Никиты Семеновича долго нет. Обычно он по понедельникам никогда не задерживается. Кушать хочешь, доченька?

— Подождем Кита. Мама, я, наверное, переночую у вас, а утром уеду на дачу. Мне кажется, я больше не смогу жить в той квартире.

— Никита Семенович говорит, в вашем районе последнее время стало опасно. Как-то оставил машину возле подъезда на пять минут, а вокруг уже стали какие-то подозрительные типы болтаться.

— Если не ошибаюсь, вы с Китом не были у меня года три, если не больше. С тех пор у нас там все изменилось.

— Доченька, понимаешь, я попросила Никиту Семеновича заехать к тебе по пути с работы. Мы очень волновались — у тебя несколько дней телефон не отвечал. Ни в Москве, ни на даче.

— Когда это было, мама?

— В пятницу вечером.

— Я была… на даче.

— Он мне так и сказал. Говорит, у Бориса были гости — бабы, наверное. Он не пустил Кита дальше прихожей.

— Не помнишь, в котором это было часу?

— Спросишь у Кита. Хотя теперь-то какая тебе разница? Думаю, вскоре после шести. По пятницам Никита Семенович, как правило, уходит со службы без пятнадцати шесть. Деточка, твои часы правильно идут?

— Да, мама. Твои тоже. Сейчас без пяти восемь.

— Где он может быть, хотела бы я знать? Продуктов полный холодильник, да и после работы он в магазин не заезжает — народу много. Последнее время мы живем, как американцы: раз в неделю набиваем холодильник всем необходимым. Благо в магазинах теперь есть буквально все.

Мать сильно нервничала. Ее тревога передалась мне.

— Не волнуйся — сейчас такие пробки. Тем более на вашей трассе. Наверняка встречают очередного премьера или президента.

— Кит обычно звонит, если задерживается.

— Посреди проспекта автоматов нет.

— Как, разве я тебе не говорила? Наш Никита Семенович стал абонентом сотовой связи. Уже почти месяц назад. По настоянию шефа. Все расходы оплачивает фирма.

— Не пойму, зачем Киту сотовый телефон?

— Доченька, это пока большой секрет, но тебе знать можно. Моргунов собрался на покой — у него нашли какую-то сложную болезнь позвоночника, да и с легкими не все в порядке. У Никиты Семеновича, как ты знаешь, не голова, а настоящий кабинет министров. А поскольку в нынешние времена выживают лишь сильнейшие, да и тем приходится напрячь кому извилины, а кому мышцы, — это я цитирую Кита, — все до одного прочат нашего Кита в шефы. Тем более что у них теперь совместное российско-австрийское предприятие. Наконец-то наш Никита Семенович сумеет по-настоящему развернуться.

В дверь позвонили, и мама резво устремилась в прихожую.

— Таня, это тебя, — сказала она упавшим голосом. — Из милиции. Господи, до чего мы дожили.

Я встала навстречу Апухтину, который буквально влетел в комнату. Он на ходу пожал мне руку и, обняв за плечи, увлек в кабинет Кита.

— Нужно поговорить с глазу на глаз. — Он осторожно прикрыл дверь в гостиную. — Самарин в реанимации. Его машину обстреляли из автомата на Бережковской набережной. Ты должна сама сказать об этом матери.

— Не могу, — прошептала я. — Он… он умрет?

— По всей вероятности, да. Хотя случаются и чудеса. Мне очень жаль, Таня. Если потребуется помощь, я всегда в твоем распоряжении. Это, как ты знаешь, не просто слова.

— Это я знаю. Как и то, что лучше бы мы с тобой никогда не встретились. Лучше бы я не пошла десять лет назад на тот концерт в консерватории, где встретила Кириллину. Все началось с того злополучного вечера. С него в моей жизни все пошло кувырком. Теперь еще Кит… Господи, мама его не переживет.

— Успокойся. И пожалуйста, ответь на несколько вопросов, касающихся Самарина. Я не успел навести о нем справки: спешил сюда. Я боялся, меня опередит какой-нибудь равнодушный клерк, который брякнет прямо с порога, что шансов нет или что-то в этом роде. Итак, где последнее время работал Самарин?

— Мама сказала, он вот-вот должен был стать президентом совместной российско-австрийской фирмы, основанной на базе их НИИ. Кит лет пятнадцать, если не больше, проработал первым замом Моргунова, который собрался наконец на пенсию.

— Опять совместное предприятие! Как ты думаешь, за Самариным могли водиться грешки?

— То есть мог ли Кит участвовать в грязных махинациях? Сомневаюсь. Он очень осторожен по природе. Даже трусоват. А там кто его знает.

— Понятно. И последний на этот час вопрос: ты в хороших отношениях с Китом?

— Да. Мы всегда друг другу симпатизировали. Быть может, в этом был даже какой-то нездоровый оттенок.

— Если ты имеешь в виду физиологию, то я считаю ее самым что ни на есть здоровым началом. Я говорю о нормальных отношениях мужчины и женщины. Увы, но так устроен человек: о вечном он начинает задумываться лишь на пороге могилы, да и то далеко не всегда. Кто-нибудь догадывался о том, что Кит к тебе неравнодушен?

— Мама. Наверное, и Стас тоже. Между прочим, одно время Кит ревновал меня к Стасу. По-моему, они до сих пор друг друга недолюбливают. — Я вздохнула: — Кажется, теперь я наконец догадалась, почему Стас приютил у себя моего отца.

Апухтин глянул на меня с удивлением. Я рассказала в двух словах о том, что сама совсем недавно услыхала от мамы.

— И, если позволишь, самый последний вопрос: когда ты была два дня назад у Стаса, ты не заметила чего-то такого, что тебя удивило или показалось не соответствующим его образу жизни?

— Я была в таком состоянии, что вряд ли могла заметить… Постой, Стас кормил меня икрой и красной рыбой. Раньше, я знаю, он сидел на картошке и покупных пельменях. Правда, он совсем не привередлив в еде и может поглощать буквально все. Погоди, погоди… В прихожей появилось большое зеркало. Насколько мне известно, Стас никогда не смотрится в зеркало. Ты, наверное, обратил внимание, как он одет.

Апухтин кивнул.

— Спасибо. Сейчас позвоню в больницу, потом будем говорить с твоей мамой. — Он взял свою трубку, внимательно выслушал говорившего на другом конце провода. Лицо его было непроницаемо. — Все кончено, — сказал он, не поднимая глаз. — Умер, не приходя в сознание. Киллеров и след простыл. На этот раз работа была выполнена очень профессионально.

После поминок я увезла маму к себе на дачу. Она сама так захотела. Стас сопровождал нас. Сразу по приезде он проверил задвижки на дверях и окнах. Уехал последней электричкой.

Апухтин был на кладбище, когда его срочно вызвали на работу. Он пообещал связаться с нами в самое ближайшее время.

Телефон наконец заработал — Стас позвонил из автомата на АТС и попросил проверить наш номер.

Все эти дни мама держалась молодцом. Сослуживцы Кита организовали похороны по первому классу. Похоже, они самым искренним образом оплакивали его неожиданную смерть.

— Ну вот и все, — сказала мама, укладываясь в постланную мною постель. — Ничего нет вечного под солнцем и луной. — Помолчав, она добавила, глядя на меня широко раскрытыми глазами: — Я не буду тебе в тягость, доченька. Надеюсь, меня тоже скоро приберет Господь.

— А как же я? Ты подумала обо мне?

— Да, деточка. Квартиру Никита Семенович переписал на меня. Все сбережения тоже. Вика, как ты знаешь, живет в Ирландии. Никита Семенович рассказывал, у нее не дом, а настоящий замок. И несколько машин. Не говоря уж обо всем остальном. Это ты у меня неустроенная.

— У меня все есть, мамочка.

— Квартира записана на Бориса. Дача тоже. Если ему предъявят обвинение в занятии порнобизнесом, все могут конфисковать в пользу государства. — Она тяжело вздохнула: — И почему ты у меня такая невезучая?

— Я сама во всем виновата.

— Ты пошла в отца. Своей открытостью и доверчивостью. Этим пользовались все кому не лень. В первую очередь твой Саша. Ну, а потом Борис и все остальные.

— Кто остальные, мама?

— Думаешь, я не вижу, чего хочет от тебя этот милиционер?

— Ты имеешь в виду Апухтина?

— Кого же еще? Скумекал, что есть возможность поживиться. Квартира, дача, машина. Такие невесты не каждый день встречаются.

— Ты сама только что сказала, что у нас все могут конфисковать. Что-то не пойму я тебя, мама.

— Милая моя, во власти этого человека повернуть дело в любую сторону. Никита Семенович убежден, что наши органы коррумпированы как нигде в мире. Знаешь, я боялась говорить тебе это, но меня не покидает ощущение, что в гибели Кита виноваты органы. Твой Апухтин втерся к нам в семью, все пронюхал и…

— Ты сошла с ума.

— Нет, доченька. Смотри: сперва он засовывает в кутузку твоего Бориса. К слову, этого слизняка мне ничуть не жаль. Потом, пронюхав, что квартира и все остальное записано на меня, а ты у меня единственная наследница, устраняет бедного Никиту Семеновича. Скоро наступит моя очередь. Мне все равно, доченька, я давно устала жить и смерти буду только рада. Но вот за тебя у меня просто сердце разрывается.

— Какая чушь, мама!

— Вовсе нет. Подумай сама: что это вдруг он прицепился к тебе как банный лист?

— Он просил меня помочь ему в одном деле.

— В каком еще деле?

— Это связано… с Сашей Кириллиным. Мамочка, это очень длинная история, а у меня уже и так язык заплетается.

— Что, Сашку тоже убили?! — У мамы от удивления даже челюсть отвисла. — Но ведь я видела его собственными глазами всего неделю тому назад. Мы даже успели с ним поговорить.

— Где ты его видела?

— В парикмахерской на Фрунзенской набережной. Меня туда Никольская устроила. К одному парикмахеру, который учился в Париже. Удачно подобрал цвет, а? Да и стрижка, говорят, мне идет. Я встретилась с Сашкой, уже когда собиралась уходить. Кажется, у него там жена работает — такая бабища плебейской наружности и центнера на полтора. Он сразу меня узнал, даже сделал комплимент. Все-таки он хорошо воспитан, этот Сашка.

— Как он выглядел?

— А как может выглядеть обыкновенный алкаш? Обрюзг, круги под глазами, одет в какой-то кургузый пиджачок. И впечатление такое, что по крайней мере дня три не брился и не мылся.

— Не может быть! — Я вскочила, с грохотом опрокинув стул. — Ты врешь! Ты и про отца сказала сначала, будто он ужасно выглядит. Зачем ты врешь, мама?

— Я не вру, доченька. Если хочешь, могу поклясться твоим здоровьем. Я бы ни за что его не узнала, если бы он не обратился ко мне первым и не назвал себя. Выглядит лет на шестьдесят, если не больше. Помню, я потом еще задержалась на несколько минут возле зеркала — попудрилась, губы подкрасила. Эта бабища чуть не орала на него, что не пустит на порог квартиры. Я так поняла: Сашка все это время где-то шлялся и алименты на ребенка не платил. Вот что значит гены, доченька. Если бы он был родным сыном Варвары Аркадьевны и Рудольфа Александровича, уверена, он бы никогда не превратился в подобное ничтожество. Доченька, милая моя, ну почему, спрашивается, тебе так не повезло в этой жизни?

Одно из двух: либо у матери после всего пережитого поехала крыша, либо она поехала у меня еще несколько дней назад, когда мы с Сашей Кириллиным сидели в обнимку и вспоминали прошлое. Но мать упомянула кое-какие факты, которые ей до этого не были известны. Прежде всего то, что Саша не платил алименты на Верочку. Да и сцена скандала выглядела очень правдоподобно.

— Будь осторожна, деточка. Мы теперь совсем одни остались. Две беспомощные беззащитные женщины. — Она всхлипнула: — Я всю жизнь больше всего на свете боялась одной остаться. Ты представить себе не можешь, как я всегда боялась этого.

— Ты не одна, мама. Я буду рядом.

Мои слова прозвучали не совсем уверенно, и она почувствовала это.

— Доченька, прошу тебя, не принимай опрометчивых решений. И не слишком доверяй этому смазливому типу с Петровки, ладно?

— Ладно, мама, — сказала я, чувствуя себя вконец измотанной и опустошенной. — Давай спать. На меня уже начало действовать снотворное.

Я поднялась к себе в мансарду, оставив открытой ляду — вдруг маме потребуется что-нибудь. Имован действовал на меня очень странно: я словно оказалась в состоянии невесомости, вокруг меня парили мои мысли, ухватить которые было совсем не простым делом.

Апухтин… Я его совсем не знаю. Он ворвался в мою жизнь внезапно. Наверное, влюблен в меня — это даже со стороны заметно. Что еще заметно со стороны?.. То, что я окончательно растерялась и не знаю, что мне делать. А что мне делать? И почему обязательно нужно что-то делать?.. Может, нужно просто отдаться течению и плыть, плыть?.. Течению и воле других людей. Кого? Ну да, того же Апухтина. А чего он хочет? Откуда мне знать… А чего хочу я? Быть с Сашей? С человеком, который поступил со мной так двадцать лет назад? А как он со мной поступил?..

Я вдруг вспомнила про тетрадку на столике возле окна. Сделала над собой усилие, поднялась…

Она лежала на прежнем месте. Прежде чем вернуться наверх, я прислушалась, задержавшись возле двери в комнату, где спала мама. Она мерно посапывала во сне.

Я включила торшер.

«Любовь моя, только позови — и я буду возле тебя. Я вылезу из своей шкуры, чтоб обрасти новой, к которой не позволю прикоснуться никому, кроме тебя. Слишком поздно понял я, что ты для меня значишь. Я обязан был бороться за тебя, но я не знал, как это делается. Что я могу предложить тебе, кроме своей любви? Да тебе она и не нужна. Любовь — очень хрупкое изнеженное растение. Сегодня она распускает бутоны, а завтра начинает вянуть, хиреть… Когда я рядом с тобой, я будто скован цепью. Я не могу взять тебя за руку, поцеловать… Наверное, это такое наслаждение — целовать тебя, — читала я размашистые, выцветшие от времени строчки. — Я обнимаю во сне подушку, весь дрожу от желания…»

Я закрыла глаза и упала ничком на кровать. Меня закружили и подняли в воздух вихри, вокруг меня шептали голоса. «Ты еще не любила, не любила… Я — твой единственный мужчина. Только со мной ты будешь счастлива, счастлива…»

«Любовь моя, я имею право так называть тебя, да?.. Любовь моя, ты повернула всю мою жизнь, направив ее в русло служения идеалу. Я буду служить тебе вечно. Ты — само совершенство. Как я люблю твое тело, загадочный изгиб твоей шеи, эту родинку возле локтя… Помнишь тот жаркий июльский день на пруду, когда я собрал для тебя горсть земляники и ты ела ее прямо из моей ладони? Я заметил, что кожа между твоих грудей покрылась капельками пота. У меня закружилась голова. Мне показалось, вокруг тебя вращается весь мир. Он на самом деле вращается вокруг тебя…»

Я встала и, шатаясь, побрела к лестнице. Мне не хватало воздуха.

Цветы пахли так волшебно. Казалось, их аромат уносится к звездам, превращаясь в дымку Млечного пути. Я шла не разбирая дороги. Сквозь высокие заросли садовых ромашек и люпина, по прохладной шелковистой траве давно не кошенной лужайки. Ворота на улицу были распахнуты настежь. Ну да, я загнала машину в гараж и, видимо, забыла их закрыть. Мир полон любви и надежд. Над моей головой летит большая птица, я вижу ее трепетно зыбкую тень на земле. Я сама словно птица…

Я оглянулась на свой дом. Слабый свет пробивался сквозь листья дикого винограда, которым оплетена мансарда. Совсем как в сказке — принцесса тайком от всех спустилась из своей башни, чтоб увидеться с любимым…

Впереди было облако света. Хороводы из разноцветных огней и вспышек. Кто-то справляет праздник. Мне всегда так хотелось праздника… Я так ненавидела будни — серые, однообразные, полные насилия над собственной душой и телом. Праздник… Может, наконец, наступит мой праздник?..

Увитые гирляндами цветов ворота распахнулись, словно по мановению волшебной палочки. Зазвучала музыка. Она была волнующе знакомой, только я забыла ее название. Какая разница, как она называется? Ведь меня ждет праздник. Я теперь точно знаю. Потому что навстречу мне идет Саша, протягивает руки, что-то шепчет. Я уже в его объятиях. «Любовь моя, любовь моя…» — слышу над самым ухом.

Все погрузилось во мрак. Лишь сосновые поленья, потрескивая время от времени, бросали красноватые блики на Сашино лицо, склоненное надо мной. Я так боялась поверить в то, что лежу в его объятиях. Не может быть, чтоб это был всего лишь сон…

— Как я люблю тебя, — шептал Саша, покрывая мое тело поцелуями. — Прости, прости меня за все. Любовь моя…

Я с трудом подняла веки и увидела над собой чье-то лицо. Его черты расплывались перед моими глазами, превращаясь в сплошное белое пятно.

— Саша, — прошептали мои губы.

Кто-то крепко сжал мое левое запястье, и я вдруг словно вынырнула из бездны, которая готова была навсегда поглотить меня. Пожатие было таким крепким и надежным, что я поняла — бездна отпустила меня.

— Слава Богу, — прошептал знакомый голос. — Танюша, ты видишь меня?

Я напрягла глаза. Расплывчатые черты постепенно стали сливаться во что-то определенное.

— Алеша, — сказала я и вздрогнула, испугавшись собственного голоса.

— Все в порядке, Танюша. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.

Я обвела глазами комнату, в которой лежала, и поняла, что это больничная палата.

— Что со мной? — спросила я, еле ворочая тяжелым, словно разбухшим языком.

— Все плохое уже позади. Поверь мне.

— Плохое? А разве было что-то плохое? Я помню только хорошее.

Я закрыла глаза и увидела перед собой Сашино лицо. Это было лицо творца, озаренного внезапным вдохновением. Да, мы творили любовь.

Потом я заснула. Проспала я, наверное, очень долго. Когда открыла глаза, на стуле возле кровати сидел Стас. Он здорово осунулся и оброс светлой кудрявой бородкой. От него, как обычно, пахло зоопарком.

— Стас… — Я попыталась улыбнуться ему. — Это было так здорово, Стас.

У него было угрюмое выражение лица. Не помню, чтоб я когда-нибудь видела Стаса таким угрюмым.

— Врачи сказали, у тебя обожжено шестьдесят пять процентов кожи. Останутся шрамы. На всю жизнь.

— Что со мной случилось, Стас?

— Начался пожар. Этот дурак вместо того, чтоб вызвать пожарных и выскочить на улицу, попытался погасить его сам.

— Кто?

— Сашка. Он всегда был психом. Это знали все, кроме тебя.

— Где он? Почему он не приходит ко мне?

— Понятия не имею. Наверное, сбежал. Нашкодил и сбежал. Он всегда так делал.

— Стас, скажи мне правду. Пожалуйста, Стас. Саша… погиб?

Стас отвернулся. Я видела, как по его щеке сбежала слеза и затерялась в завитке бороды.

— Никто ничего не знает. Нашли какой-то обгоревший труп. Будет экспертиза, но вряд ли она что-то прояснит. Говорят, в том доме еще кто-то был.

— В каком доме?

— Разве не помнишь? В том, который продавался. Ты сама мне сказала, что его хозяева погибли в авиакатастрофе. Я знал всегда — это очень нехороший дом. Твой Сашка купил его и сделал евроремонт. Теперь там только фундамент и черепки.

Глаза Стаса недобро блеснули.

— Врешь.

— Спроси у своего врача. Тебя накачивают день и ночь транквилизаторами, потому ты и отупела. Этот твой новый хахаль боится, что ты дашь дуба, если вдруг узнаешь, что случилось на самом деле. Дурак он. И вообще тут что-то нечисто.

— А где мама? — вдруг вспомнила я. — Почему она не пришла ко мне?

— Мне пора. — Стас встал, громко двинув стулом. — Мирта окотилась. Кроме меня, она никого в клетку не пускает.

— Что с мамой, Стас?

— Думаю, ты еще не в том состоянии, чтоб знать все как есть.

— Стас, не мучай меня.

— Врачи не разрешают тебе нервничать.

— Ты настоящий садист, Стас.

— А ты? Ты надо мной всю жизнь измывалась.

— Идиот! Кретин! Убирайся отсюда! Слышишь? Где Апухтин? Я хочу видеть Апухтина!

Стас наклонился надо мной.

— А еще чего ты хочешь? — злобно прошептал он. — Я, я… Всю жизнь только о себе думаешь.

Я почувствовала, что теряю сознание. Прежде чем оно окончательно померкло, я, собрав все силы, плюнула в эту злую отвратительную физиономию.

— Мама, мамочка… — Я пробиралась какими-то тускло освещенными лабиринтами. Я была голая до пояса. Стены в лабиринте были невысокие, и мою наготу видели люди, блукавшие соседними коридорами. Среди них было много знакомых. Я пыталась закрыться руками — мне было ужасно стыдно, — но руки не слушались меня. Потом я увидела свою правую руку. Она отвалилась от туловища и упала на землю. Я наступила на нее, и меня пронзила жуткая боль.

— Таша, Ташенька, — шептал надо мной знакомый голос. — Пусть все дурное в землю канет, пускай полынь над гробом вянет. Пускай, пускай… Только не бросай меня, Ташенька…

— Скажи Стасу, чтоб он ко мне не приходил. Он стал такой злой…

Я открыла глаза.

— Доброе утро, — сказал Апухтин и поднес к моему рту ложку. — Он больше не придет.

— Почему ты так думаешь? — спросила я, с трудом проглотив бульон.

— Стас постригся в монахи.

— Слава Богу, — вырвалось у меня. Я почувствовала неожиданное облегчение. — Ему не место среди людей.

— Еще ложечку, — сказал Апухтин, поднося к моему рту бульон. — За то, чтоб все было хорошо.

— Где мама? — вспомнила я и захлебнулась бульоном.

— Она немного приболела. Просила передать тебе привет.

— Спасибо. Надеюсь, у нее ничего серьезного?

Апухтин ответил как-то уж очень поспешно:

— Все будет хорошо, Таня. Обещаю тебе.

— У меня сильный ожог. Я превращусь в уродку?

Он улыбнулся и подал мне ручное зеркальце. Я увидела большие темные глаза. И бинты. Кожа на моем лице была белее этих бинтов.

— Ты удивительно красива. Все остальное заживет. И очень скоро.

Похоже, в моей памяти что-то нарушилось. Она словно состояла из отдельных кружочков, квадратов и треугольников, и они находились в непрекращающемся движении. Время от времени они образовывали узоры, которые вызывали у меня похожие на головоломку ассоциации. Один из этих узоров мне удалось разгадать.

— Саша сгорел вместе с тем домом, — утвердительно сказала я и оттолкнула от себя руку Апухтина с ложкой.

— По всей вероятности, это так. Но я ни в чем не уверен.

— А как удалось уцелеть мне? Ведь мы все время были вместе.

— Разве ты не знаешь? Тебя вынес из огня Стас.

— Он уехал последней электричкой, — вспомнила я. — После этого мы с мамой еще долго разговаривали и…

Я вспомнила мамины предостережения насчет Апухтина. Они уже не казались мне чушью.

— Он непредсказуем, Таня. Как и ты. В этом вы с ним действительно родственные души.

— Я обидела его. Хочу попросить прощения.

— Успеешь.

…Возле моей кровати стоял какой-то мужчина. Я знала его, но никак не могла вспомнить, кто он такой.

— Ну как, сестренка? Да ты, вижу, молодцом у меня.

— У меня нет брата, — пробормотала я. — Мой брат хотел меня убить. Если бы не мама, он бы убил меня. Мама не пустила меня к нему и спасла мне жизнь. Я хочу к маме.

По моим щекам текли слезы. Мне было щекотно, но я не могла их вытереть — обе мои руки не слушались меня. А правая к тому же сильно болела.

Мужчина нагнулся и промокнул мои щеки носовым платком.

— То по детской глупости было. Честно говоря, я уже и не припомню как. Я сам три недели в больнице провалялся. Подштопали и выпустили. И тебя тоже скоро выпустят. Подштопают как следует — и гуляй на все четыре. Наш путятинский род крепкий и выносливый.

— Алеша, — пролепетала я и снова залилась слезами. — Они хотели убить тебя. Потому что ты — мой брат.

— Думаю, не только потому. — Он мне весело подмигнул: — У нас тут свои дела. А парни мы крутые, это уж точно.

— Они хотели сделать больно мне. Они убивают всех, кого я люблю. Мама, где моя мама?..

Алеша встал и через минуту вернулся с врачом. Мне сделали укол, и я заснула.

…Однажды во сне я почувствовала запах сирени. Мне показалось, я вижу большой, усыпанный белыми гроздьями куст под окном моей комнаты на даче у Кириллиных.

Я медленно подняла веки. Апухтин сидел на краю кровати и держал в своих ладонях мою правую руку. Она была красная, с пухлыми негнущимися пальцами. Апухтин держал ее так бережно, словно она могла упасть и разбиться.

Он весело улыбнулся мне.

— Скоро заберу тебя домой. Не возражаешь?

— Давно хочу домой. Только у меня нет дома.

— Поедешь пока ко мне, а там видно будет. Я люблю тебя, Таня. Может, сейчас не время говорить об этом, но я бы хотел, чтоб мы были вместе.

— Это невозможно. — Я вздохнула: — Я не должна влюбляться в тебя. Если я тебя полюблю, они тебя убьют.

— Кто?

— Злые силы. Мне снился сон… Нет, я пока ничего точно не знаю. Просто я знаю: они убивают всех, кого я люблю. Чтоб отомстить мне за что-то. Они намеренно делают мне больно.

— Танечка, родная моя… — Апухтин наклонился и осторожно поцеловал меня в губы. — Они больше не смогут сделать тебе больно. Потому что я всегда буду рядом.

— Мама умерла, — вдруг сказала я и вздрогнула: — Когда это случилось?

— На второй день после пожара. У нее не выдержало сердце.

— Ее… уже похоронили?

— Рядом с Китом. На поминках было много родственников и друзей.

— Ты все организовал?

Апухтин кивнул.

Я отвернулась к стенке и стиснула зубы. Мои глаза оставались сухими.

— Таня, — донесся до меня голос Апухтина. — Я начинаю кое-что понимать. Ты должна помочь мне. Если, конечно, у тебя есть силы.

Я повернулась и посмотрела ему в глаза.

— Они у меня есть.

— Я знал, что ты это скажешь. — Он поцеловал мне руку и прижал ее к своей гладко выбритой щеке. — Ты помнишь, как все было? Я имею в виду то, что предшествовало пожару.

— Постараюсь вспомнить… Мы с мамой разошлись уже после двенадцати. Я поднялась к себе и…

— Постой. О чем вы говорили?

— Мама боялась стать мне в тягость. Она очень переживала за меня.

— Ты что-то не договариваешь. — Он грустно улыбнулся: — Пойми, у нас не должно быть друг от друга секретов. Иначе этот клубок никогда не размотать.

— Она меня предостерегала, — прошептала я. — Она считала, ты преследуешь корыстные цели.

— Я так и знал.

— Я много думаю об этом последнее время.

— Ты тоже так считаешь?

Я пожала плечами, потом затрясла головой. Затылок пронзила острая боль. Я едва сдержала стон.

— Спасибо.

— Мама считает меня очень доверчивой. Она думает, я пошла в отца. Отца часто обманывали. Меня тоже.

— Они поплатятся за это. Поверь мне.

— Око за око? — Я слабо улыбнулась: — Я не сильна в толковании Библии, но Новый Завет мне ближе, чем Ветхий.

— Добро должно одерживать верх над злом. Я в этом твердо убежден. Миром должно править добро. А потому зло следует беспощадно карать.

— Ненавижу это слово — карать. Приходит на ум гильотина.

— Ты неизлечимая максималистка, Танечка. Прошу тебя, вспомни все подробности того вечера.

— Я поднялась к себе в мансарду. Я выпила две таблетки имована, но все равно не могла заснуть. Тогда я вспомнила про тетрадку…

— Какую тетрадку?

— Я нашла ее в шкафу под моей шалью. Это был Сашин дневник.

— Хотел бы я знать, как она там очутилась, — пробормотал Апухтин. — А что в ней было написано?

— Что он продолжает меня любить, но боится попросить прощения. Там… Словом, все очень личное. Мне не хочется рассказывать об этом сейчас.

— Ладно. Итак, ты прочитала несколько страниц и…

— Мне стало душно. Воздуха не хватало. Я вышла в сад и побрела, не разбирая дороги.

— Ты взяла с собой тетрадку?

Я напряглась, пытаясь вспомнить:

— Я оставила ее на подушке. Я помню, что руки у меня были свободные — я касалась пальцами головок цветов… Я вышла через раскрытые ворота на улицу и побрела в сторону станции. Тот дом на углу напоминал огромное светящееся облако. Меня словно кто-то манил туда. Саша… Он встретил меня у ворот и повел в дом. Мы сидели возле камина. Потом лежали. Там было совсем темно, только пламя в камине освещало комнату.

— Ты же сказала, дом был похож на огромное светящееся облако. Свет погасили? Кто?

— Не знаю. Но думаю, это сделал не Саша — он ни на секунду не отходил от меня.

— А ты не вспомнишь, как была убрана комната? Может, ты заметила какие-то детали. Думаю, свет погас не в то самое мгновение, когда вы туда вошли.

— Нет. Свет гас постепенно. Это было очень эффектное зрелище, хотя мне было не до того. Освещенными оставались только стены, где висели какие-то портреты и маски.

Я вдруг замолчала и закрыла глаза. Мне сделалось жутко.

— Что ты вспомнила?

— Это были мои портреты — фотографические, акварельные, маслом, углем… И маски… Смех, слезы — словом, все выражения моего лица, — словно завороженная вспоминала я. — В юности Саша увлекался фотографией. Он сделал целую галерею моих фотопортретов. Они до сих пор хранятся в коробке.

— Я видел один из них на даче, — сказал Апухтин.

— Это… это словно были декорации и на их фоне должен был разыграться спектакль. Как оказалось, с трагическим финалом. Как ты думаешь, кто был постановщиком? Уж не Борис ли?

Апухтин нахмурился.

— Сеулицкого выпустили за недостатком улик, взяв расписку о невыезде. В день гибели Самарина. Мы пытались несколько раз выйти на Сеулицкого. В настоящий момент он числится в розыске.

— Кит был у него за три дня до смерти, — вспомнила я. — На следующий день после того, как мы с Борисом окончательно разругались. Он не пустил его дальше прихожей. У него там кто-то был — Кит слышал голоса.

— Забавно. — Апухтин слегка оживился. — Исходя из результатов вскрытия, Завидов к тому времени уже часов десять, а то и больше, как был мертв. Возможно, его труп пролежал все это время в квартире, но я не исключаю и другую версию: труп подкинули потом. Вместе с кухонным ножом, с отпечатками твоих пальцев и осколками стекла.

— Я на самом деле выпила в тот вечер стакан пива. Хорошо помню. Я ненавижу эти стаканы — их, кстати, подарил Борису Завидов. Бабы раздеваются, когда в стаканы что-то наливаешь. Я взяла этот стакан машинально.

Апухтин вдруг вскочил, но тут же сел.

— То был хрустальный стакан. Из набора, который стоит на верхней полке справа в горке для посуды. Очень хороший чешский хрусталь.

— Этот набор Борису подарили в Праге во время гастролей театра два с половиной года назад, — вспомнила я. — Мы им никогда не пользовались — слишком тяжелые стаканы. Там, кажется, даже наклейки сохранились.

— Ладно, Таня, возьмем это на заметку и пойдем дальше. Итак, свет погас, но стены остались освещенными.

— Да. Над камином висела большая раскрашенная маска из гипса. Она изображала мое лицо. Маска плача. Я помню, по ее щекам катились слезы и капали на каминную полку. А над головой маски шевелились волосы. Словно откуда-то дул ветер. Светлые кудряшки. Такие, какие у меня были… до пожара.

Я инстинктивно потянулась к голове левой рукой и ощутила под пальцами бинты.

— Отрастут. И будут еще гуще. Но тебе все-таки больше идет твой натуральный цвет.

— Саша сказал мне: пусть все дурное в землю канет, пускай полынь над гробом вянет. Это наше детское заклинание, — продолжала рассказывать я. — И погрозил маске кулаком. А потом погас свет. Везде. — Я закрыла глаза и увидела одухотворенное любовью лицо Саши. — Его на самом деле больше нет? — спросила я, не поднимая век.

— И не было. Хотя, вероятно, настоящий Кириллин жив. Очень даже вероятно.

— Хочешь сказать, я все выдумала? Этих двойников, наше свидание в доме на Кутузовском, отблески пламени из камина на Сашином лице, когда мы занимались любовью?

— Это не ты выдумала. Ты лишь поверила в эту выдумку. Ты не могла не поверить в нее.

— Но кто это выдумал? И зачем?

— Тот, кто хотел сделать тебе больно. Очень больно. Зачем? Чтоб свести с ума или в могилу. Человек, обладающий гениальной фантазией, холодным злым умом, а также большими деньгами. Человек, сделавший смыслом своей жизни месть, острие которой он направил на тебя.

— Но я никому не сделала зла. То есть я хочу сказать, чего-то такого, за что следовало бы так последовательно, изощренно, по-садистски мне мстить. Разумеется, я не святая, но…

В этот момент зажужжал телефон, и Апухтин, выслушав, бросил короткое: «Еду!»

— Отдыхай, — сказал он и погладил мою руку. — Набирайся сил перед выпиской. И старайся не думать ни о чем дурном. Теперь уж точно все позади.

Я полулежала в кресле в комнате, похожей на оранжерею, и с наслаждением вдыхала аромат свежих роз. Их было невероятное количество, и каждый букет был оранжирован чьей-то умелой и неравнодушной рукой.

На мне еще кое-где были бинты, а там, откуда их уже сняли, кожа была красной и сморщенной. Но с головой все оказалось в порядке: волосы уцелели и были уложены в красивую прическу в стиле Лайзы Минелли. Это были мои собственные волосы — темно-каштановые, шелковистые, блестящие. Надо сказать, визажисты с Петровки поработали на славу. Я словно побывала в гримерной «Метро Голдвин Майерс» или другой какой голливудской киностудии.

Апухтин привез этих людей в больницу в то утро, когда меня должны были выписать. Процедура по приведению моей внешности в надлежащий вид заняла около двух часов, и я, признаться, устала. Зато игра, что называется, стоила свеч.

Новую жизнь нужно начинать в хорошем виде и бодром настроении. Новая жизнь… Но по плечу ли мне что-то начать?..

Однако как бы я ни поступила в дальнейшем, все это будет называться новой жизнью. Потому что от гнезда, в котором я прожила все эти сорок лет, не осталось ничего. И если продолжать мыслить в русле этой птичьей метафоры, то и стаи больше не существует. Охотник выследил ее из засады, подпустил поближе и методично расстрелял.

И все равно жить надо. После всего того, что я пережила, вряд ли достанет сил на самоубийство. Да это и не выход. Если Апухтин на самом деле меня любит, своим уходом я причинила бы ему боль. Хватит боли. Последнее время мой мир наполняют скорбь и боль.

Особенно тяжело я пережила смерть мамы.

Наш последний разговор я помнила до последнего слова. То и дело прокручивала его в голове, но так и не могла согласиться с ней по поводу Апухтина. Сейчас он был последним звеном, связывающим меня с этим миром. Стоит этому звену порваться — и жизнь для меня будет кончена.

Я похудела за то время, что провела в больнице. Ноги, обтянутые в белые чулки из хлопка, — мне не так давно сделали пересадку кожи — казались двумя жердинами, руки висели как плети. Правда, пальцы уже начали слушаться меня, но были красными и распухшими.

Кресло стояло возле окна, из которого я видела Москву-реку, золотые купола кремлевских церквей вдалеке, шпиль высотки на Смоленской площади. Осень уже сбрызнула ярко-желтой краской кроны лип и тополей. Мелкий дождик неслышно ударялся о стекло, растекаясь на затейливые ручейки. В ком нате было уютно — я чувствовала это душой и телом.

Апухтин отлучился в магазин. Я ждала его, то и дело поглядывая на часы. Со вчерашнего дня мы перекинулись с ним всего двумя-тремя фразами — мы все время были на людях. Мне нужно было задать Апухтину несколько вопросов, потому что я успела кое-что вспомнить и сложить в своей голове. Словом, прийти к определенному выводу. Вполне возможно, что я была на ложном пути, ибо не знала многих деталей этого сложного запутанного дела. Апухтин мог кое-что прояснить.

Зазвонил телефон. Он стоял на тумбочке возле моего кресла. Я легко сняла трубку. Какой-то капитан Баранников спрашивал Апухтина.

— Позвоните ему по сотовому, — сказала я, зная, что Апухтин ни на секунду не разлучается со своим телефоном.

— Не отвечает. Вы не знаете, где он?

— Уехал в магазин.

— Давно?

— Минут сорок назад. Точнее сорок пять, — сказала я, посмотрев на часы.

— Очевидно, сели батарейки. Передайте, пожалуйста, чтоб срочно перезвонил.

Я снова стала глядеть в окно. Все магазины рядом. Пора бы ему вернуться.

Телефон зазвонил снова. Прошло минуты две, не больше.

— Таша, — услышала я в трубке. — Ташенька, это я, Саша Кириллин.

Я кинула трубку и стиснула кулаки. Оказывается, грязная игра еще не закончилась.

— Таша, не вешай трубку, — услышала я снова тот же голос. — С тобой хочет поговорить Валентина.

— С тобой случилось несчастье, — узнала я ее голос. Мне казалось, он звучал совсем рядом, и я инстинктивно отстранилась. — Выражаю самые искренние соболезнования. Сашка сказал, что видел твою мать два с половиной месяца назад. Была жива, здорова. Они еще поговорили… Надо же такому случиться…

— Откуда ты узнала номер моего телефона? — недоумевала я.

— Ха. Секрет фирмы. Не имей сто рублей, как говорится. Хочешь повидать своего бывшего… дружка?

— Я только сегодня выписалась из больницы. Еще вся в бинтах и…

— Он тоже не из Лас-Вегаса приехал. Правда, я его чуток подмарафетить успела. Все-таки, как ни верти, Веркин отец. Так что мы подъедем к тебе, ладушки? Тут совсем рядом на машине. У меня тоже есть машина, усекла?

— Но, понимаешь…

— Ты не одна, да? У вас что, с этим подполковником шуры-муры? Да ты не стесняйся — дело житейское. Ты еще молодая баба. Адресок твой мне известен — у меня в вашем доме клиентка живет. Каждую неделю к ней выезжаю марафет наводить. Баксами расплачивается, представляешь? Тебе могу бесплатно соорудить что-нибудь модерновое. Как говорится, по старой дружбе.

— Приезжайте, — внезапно сказала я и, положив трубку, в полном бессилии откинулась на спинку кресла.

Минуты через две я заставила себя встать. Я шла к двери почти четверть часа, с трудом переставляя негнущиеся ноги и обливаясь потом. Звонок не заставил себя ждать. Я открыла задвижку и распахнула дверь.

Валентина с порога протянула мне гвоздики в целлофане.

— Неплохо выглядишь, подружка, — сказала она, протискиваясь в прихожую. — Закрой дверь, — велела она лысоватому грузному мужчине, неуклюже топтавшемуся на пороге. — Тут такой сквозняк, а у меня и так поясница болит.

Исполнив ее приказание, мужчина улыбнулся и протянул мне руку.

— Ты совсем не изменилась, Ташка. С ходу узнал тебя. И мама твоя, царство ей небесное, как картинка выглядела. Жалко мне Зою Петровну, очень жалко.

— Хватит причитать. Лучше помоги ей. Эй, держи, она сейчас упадет!

Я очутилась на руках у этого незнакомого мужчины. От него пахло дешевым одеколоном и бормотухой.

— Ой, да тут как в цветочном магазине! — воскликнула Валентина, заглянув в мою комнату. — Вот как надо ухаживать за женщиной! Ты мне сроду грошового букетика не преподнес.

Мужчина опустил меня на диван в гостиной и сел с краю. Он смотрел на меня и ухмылялся, поблескивая золотыми коронками.

— Что, не признала? — Валентина стояла на пороге с банкой, в которую поставила свои гвоздики. — Я тоже его сначала не признала — шутка ли, десять с лишним лет был в бегах. А Верка как кинется к нему на шею! Целый вечер не отлипала. Что значит родная кровушка.

— Таша, неужели ты не узнаешь меня? Ну да, я изменился. Еще как. — Мужчина вздохнул и почесал затылок. — Север — это тебе не юг, а уж тем более не запад. Правда, денежку там можно заработать. Не шибко длинную, но на хлеб с икрой хватало. Да и приоделся я как следует, машину купил, хоть и подержанную. Ну а шапка у меня была соболья и шуба…

— Не слушай ты его, — вмешалась Валентина. — Как был голодранцем, так и остался. Хоть бы когда ребенку копеечку-другую прислал.

— Меня обманывали много. Один фирмач, помню, золотые горы посулил, а сам взял и ноги сделал. Правда, дружки потом ему устроили веселенькую жизнь — менты труп по кусочкам складывали. Ужасные нравы там царят, Ташенька. Когда-то мы с тобой и представить себе не могли, что жизнь такая грязная и пошлая штука. Помнишь, как мы вечерами сидели в мансарде и мечтали о том, каким будет наше будущее? Нам казалось, оно будет каким-то особенным, не таким, как у всех остальных. Эх, Ташенька, почему наши с тобой мечты не сбылись?

— Хватит сопли пускать, — одернула его Валентина. — Живы — и то слава Богу. Ты скажи ему, чтоб на работу скорей устраивался. — Это Валентина уже ко мне обратилась. — Третий месяц пошел, как на моей шее сидит. Она у меня не железная небось.

— У меня грыжа и радикулит. Плюс ко всему на Севере простатит заработал. Другой раз такие боли начинаются — терпения нет. Холодина там собачья, а туалет на дворе. По-большому ходишь — на лету замерзает.

— Пить меньше надо было, вот что я тебе скажу, — констатировала Валентина. — И за бабами чужими не шастать. Трипперок ты тоже в туалете получил?

— Ну зачем так грубо, Валечка? Да еще при Таше. — Его щеки покрылись густым румянцем. — Это такая пустяковая болезнь. Как насморк. Про это дело даже анекдот хороший есть.

— С бородой. Его еще мой дед рассказывал, царство ему небесное. Ты лучше дай своей Таше слово, что пойдешь с понедельника на работу. Думаешь, этот Тюлькин будет тебя три года ждать?

— Хам он, этот Тюлькин, и жулик. Не люблю я таких. Ташенька, правда ведь противно общаться с хамами и всякими ворюгами?

Я смотрела на мужчину не отрываясь. Мне казалось, я сижу в кино. Происходящее на экране было так отвратительно, что мне хотелось закрыть глаза, заткнуть уши, спрятать голову под подушку. Но я даже пальцем пошевелить не могла.

— Тоже мне чистоплюй выискался. Сам рассказывал, как вагоны со сгущенкой разгружали — три ящика в прицеп, один в сугроб. Алкаши несчастные. Тебе, может, таблетку какую дать? Что это ты такая бледная? — спросила у меня Валентина.

Я резко повернула голову и встретилась с ее взглядом. В ее глазах была ненависть.

— Зачем ты пришла? И привела этого… хмыря?

— Ну ты, подружка, потише. Как-никак он мне муж. У тебя теперь и такого нету. А этот твой милиционер всех баб на Петровке перетрахал. Моя клиентка говорит, они его Царь-пушкой прозвали. У него такой здоровучий х… что бабье от удовольствия поросячим визгом заходится.

Валентина хрипло рассмеялась.

— Уходи!

Я сделала безуспешную попытку встать.

— Да нам с Сашкой некуда спешить. Верно, муженек? Я сегодня выходная, Верка с бабкой на даче. Знаешь, нам теперь своей картошки на всю зиму хватает. Да и капусты тоже. Я выписала из Омска свою матушку — крутится как заводная. Сама всю сирень выкорчевала, березы поспилила. Теперь у нас ни клочка земли даром не пропадает.

— Таша, помнишь, как раньше в Жаворонках здорово было? Особенно весной. — Мужчина вздохнул и поерзал на диване. — Варечка так белую сирень любила. На веранде всегда большие букеты стояли, а в столовой на столе целая ветка в вазе из малахита. Представляешь, она и по сей день цела, только треснула чуть-чуть. Ташенька, ты помнишь ту вазу из малахита? А еще Варечка наливку вкусную делала — со смородиной, да на водочке. Сплошной витамин «ЦЭ».

Наконец мне удалось встать. Я вышла в прихожую, распахнула настежь входную дверь.

— Уходите, — велела я, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. — Как я вас ненавижу…

— Дурацкая история вышла. Вся набережная перерыта, а тут еще какой-то бензовоз застрял и ни с места. — Апухтин выложил на стол пакеты с продуктами. — Что случилось, Таня? На тебе лица нет.

— Все в порядке. — Я попыталась улыбнуться: — Тебе звонил капитан Баранников. Что-то срочное.

— Мой что-то забарахлил. Я хотел предупредить, чтоб ты не волновалась, а он молчит. — Апухтин вдруг хлопнул себя по лбу. — Ну да, там же эта трансформаторная будка. Вот почему телефон не работал. — Тут же раздалось знакомое журчание. — «Тигр» слушает. В чем дело?.. Что?.. Когда это случилось?

Лицо его вытянулось.

— Ясно. Подъеду, как только освобожусь.

Он швырнул трубку на диван.

— Там что-то случилось. Поезжай, — сказала я.

— Обойдутся без меня. Мне хочется побыть с тобой.

— Спасибо.

Он глянул на меня исподлобья и быстро отвел глаза.

— Может, выпьем пива? — предложил он, доставая из сумки банку «Белого медведя».

— С удовольствием. Только, боюсь, у меня поплывет голова.

— Пускай себе плывет. — Он налил в стаканы пива. — Иногда бывает полезно нейтрализовать на какое-то время мозги. Хотя бы на несколько минут.

Пока я сидела на диване, потягивая маленькими глотками пиво, Апухтин накрыл на стол. Я обратила внимание, что он несколько раз украдкой посмотрел на часы.

— Может, отложим торжество на вечер? — предложила я.

— Ни в коем случае. Я так давно ждал этого момента. — Он почему-то вздохнул: — Садись к столу и ешь. Тебе нужно набираться сил.

— Для чего? Чтоб участвовать в новой игре?

Он поставил стакан на стол и внимательно посмотрел мне в глаза.

— У тебя появились секреты.

— У тебя тоже, — в тон ему сказала я.

— Да, но…

— Понимаю. Профессиональные игроки не любят, когда подглядывают в их карты.

— Не только профессиональные… У тебя были гости? — вдруг спросил Апухтин, остановив взгляд на банке с гвоздиками.

— Из настоящего. Думаю, вот-вот из будущего появятся.

Я усмехнулась.

— Занятно.

Я поглядывала на него украдкой. Апухтин был растерян и чем-то озадачен. Я еще никогда не видела его таким.

— Я тоже потихоньку становлюсь профессионалом. Может, сразимся один на один?

— Ты что-то узнала.

— То, о чем ты знал давно.

Он вертел в руке стакан с пивом и смотрел в свою пустую тарелку.

— Я чувствую себя очень виноватым перед тобой. Поверь, у нас тоже случаются проколы.

— Хочешь сказать, актеры не всегда справляются со своими ролями? Тогда их нужно заменить. Более молодыми… Они, по крайней мере, будут стараться, а не просто проговаривать под суфлера свой текст.

У Апухтина как-то странно бегали глаза и слегка подрагивали пальцы.

— Таня, поверь, мы сделали это, чтобы выйти на какой-нибудь след. Это было рискованно, но наши люди пасли его день и ночь. Если бы я не знал своих ребят как облупленных, я бы решил, кто-то из них информирует преступников.

— Кит говорил, наши органы самые коррумпированные в мире.

— Это не так. Но все равно гайки подкрутить необходимо. У них же механизм работает бесперебойно.

— У них, у вас, у нас… Трудно разобраться.

Апухтин подлил себе пива. Его рука дрожала так, что банка звякнула о край стакана.

— Я тебя слушаю, — сказал он, глядя куда-то мимо меня. — С большим интересом.

— Сперва я бы хотела тебя послушать. Ну, к примеру, о том, что ждет меня дальше. Надеюсь, сценарий уже дописан? Или же ты, как Антониони, импровизируешь на ходу?

— Иногда приходится. Как с этим Путятиным. Черт, это был непростительный промах.

— Имеешь в виду моего братца? Кстати, где он сейчас? Может, его уже тоже кокнули? За то, что он оказался моим настоящим братом. Раньше вроде все списывали на несчастный случай или ошибку медиков, мол, они тоже люди… Теперь проще свалить все на безымянного киллера, который оставляет на месте преступления массу никому не нужных улик.

— Успокойся, Таня. Я все время собираюсь с силами, чтоб рассказать тебе что-то важное. Поверь, у меня просто духу не хватает.

— Я помогу тебе. Начинай.

— Ладно. Итак, мы все время наблюдали за вашей квартирой — в подъезде постоянно дежурил наш человек. Я сам обследовал дверь на черный ход. Чтоб открыть замок, которым пользуются в неделю раз, если не реже, нужно повозиться минуты три, а то и больше. Возле вашей двери куча хлама, а потому ее не так-то просто открыть. К тому же возле нее стоит буфет, который не сразу сдвинешь с места. А если сдвинешь, то нужно поставить назад, верно?

— Дверь, к слову, обита железом толщиной в четыре с половиной миллиметра, — подхватила я. — К ней проведена сигнализация. Год назад мы с Борисом сделали евроремонт. Мама с Китом, кстати, тоже. У меня, как говорится, ни детей, ни плетей. Брат с отцом не в счет, да их, вероятно, уже успели вывести из игры. А вот Борис наверняка потребует половину — муж как-никак, вместе наживали добро. Каким путем, это теперь неважно, правда? Все без исключения деньги очень хорошо пахнут, и на их запах обычно слетается стая стервятников. Побеждает из них самый сильный.

Апухтин слушал меня словно зачарованный. У него буквально отвисла челюсть.

— Ты все сказала? — наконец спросил он.

— Нет еще. Итак, предлагаю вывести из игры Бориса. Насовсем. Из тюряги чаще всего выходят, к тому же довольно скоро — амнистии по случаю всяких годовщин и так далее. Хочешь, подскажу хороший вариант? Поставьте собственными силами сцену оргии. Если не хватит настоящих девочек, переоденьте личный состав. Не забудьте только побрить им усы, ну и желательно под мышками и грудь. Секс сейчас в моде любой. Как выражается моя подружка Райка, лишь бы дырка была, а х… всегда найдется. Боря хоть и не Царь-пушка, но кое-что в этом деле смыслит. Ну, а насчет того, чтоб подсунуть сигарету с лошадиной дозой травки или какой-нибудь яд, вызывающий бутулизм или сальмонеллез с летальным исходом, вы мастаки. — Я почувствовала, что выдохлась и стала закругляться. — Бедной девочке, за жизнь которой боролись светила из ожогового центра и которой один добрый дядя с Петровки подарил много сантиметров кожи с собственных ягодиц для пересадки, не остается ничего иного, как пасть в объятия этого доброго дяди. А вдруг Пигмалиону захочется поиграть со своей Галатеей, прежде чем отправить ее на тот свет? Но тебе придется запастись терпением, пока я вступлю в права наследования, оформлю с тобой брак. Придется ведь и приличия соблюсти, верно? Ну, скажем, не могу же я выскочить за тебя замуж в день похорон моего бывшего мужа? — Я чувствовала, что обливаюсь от слабости потом. Но я во что бы то ни стало должна была закончить свою обличительную речь. — А если я вдруг возьму и откажусь выйти за тебя замуж? Силой заставишь, да? Скажи, ты ведь хочешь, чтоб я вышла за тебя замуж?

— Да. — Апухтин встал из-за стола и опустился передо мной на колени. — Я люблю тебя, Таня. Что бы ты ни думала про меня, я все равно буду тебя любить. Вблизи или издалека — как распорядишься.

Он положил голову мне на колени и закрыл глаза.

— Ничего не понимаю. Ничего я в этой жизни не понимаю.

— Я тоже, — прошептал он.

— Но мне сейчас очень хорошо. Сама не знаю, почему. Тебе тоже хорошо?

— Два алкоголика. — Он едва заметно подмигнул: — Окосели от банки пива.

— Ты что-то подмешал в него.

— Элексир откровенности. Думаешь, почему я задержался? Ждал, пока его приготовят.

— А сам решил отвлечь мое внимание и прислал Трушкину и этого хмыря с золотыми зубами.

Апухтин поднял голову и посмотрел на меня с недоумением.

— Что им от тебя надо?

— Что, такого эпизода в сценарии нет? — спросила я не то в шутку, не то всерьез.

— Нет, — серьезно ответил он. — Получается настоящая эклектика.

— Вот именно. Кого-то здорово подвел вкус. Трушкина жаждала показать мне, во что превратился мой бывший возлюбленный. Она сыграла свою роль безукоризненно. Но тот хмырь все провалил.

Апухтин медленно поднялся с колен и отошел к окну, за которым шел дождь.

— Над вымыслом слезами обольюсь, Пред носом истины я громко хлопну дверью, — пробормотал он.

— Хочешь сказать, тот алкаш и есть настоящий Кириллин?

— Пока не уверен, но все больше и больше склоняюсь к этой мысли.

— В тебе говорит ревность. А я не поверю в это даже под страхом смертной казни. Я скорее соглашусь с тем, что мой Саша сгорел в том огне.

— Там не сгорел никто.

— Но ведь ты сам сказал, будто там нашли обуглившийся труп.

— Скелет. Которому лет пятьдесят, если не больше. Плюс двадцать пять прожитых.

— Ничего не понимаю.

— Скелет молодого мужчины, умершего еще при царе Горохе, то бишь при Сталине, одели в современное тряпье и подбросили в огонь. Вот и вся загадка.

— Но куда в таком случае делся Саша?

— Его там не было.

Зажурчал сотовый телефон.

— Буду мгновенно, — сказал он в трубку и кинулся к двери, на ходу схватив со спинки стула пиджак. — Пришлите ко мне на квартиру лейтенанта Купцова.

Лейтенант Купцов оказался весьма неразговорчивым малым. Он отвечал на все мои вопросы до уныния однообразно, словно был не в ладах с русским языком. После нескольких неудачных попыток вызвать его хотя бы на что-то похожее на откровенность, я ушла к себе в комнату и вытянулась на постели. Из меня будто выкачали весь воздух, осталась одна оболочка. Не надо было пить пиво.

Я задремала под шум дождя. Когда проснулась, в комнате было совсем темно.

Я приподняла голову от подушки и прислушалась. За стеной стояла мертвая тишина. Не слышно было ни телевизора, ни поскрипывания стула, на котором сидел лейтенант Купцов.

Я встала, спросонья с трудом ориентируясь в чужой квартире. Букеты роз белели в полумраке расплывчатыми пятнами.

— Игорь! — окликнула я Купцова. — Вы где?

Мне никто не ответил. Я вышла в коридор, держась за стену, свернула направо. Где-то возле двери в гостиную, я помнила, был выключатель. Свет показался таким ярким, что я невольно зажмурила глаза. Открыв их, увидела на полу Купцова в луже крови. Кровью было забрызгано все вокруг.

Вместо крика у меня вырвался беззвучный хрип. Меня затошнило, голова закружилась. Но я сумела добраться до телефона.

— Райка, как хорошо, что ты дома, — сказала я. — Хватай машину и приезжай по адресу… — Я сообразила, что не знаю номера дома Апухтина. — Давай к гастроному напротив Киевского вокзала. Буду ждать тебя возле входа. Только скорей!

Не помню, как я одолела эти несколько метров до гастронома. Промокла до нитки. Райка подкатила минут через пять.

— Не бросай меня, Раек. Пожалуйста. У меня нет никого, кроме тебя. Никого, никого… — Я прижалась к ее груди. — Ты представить себе не можешь, как страшно остаться совсем одной.

…Мы лежали в обнимку на широкой Райкиной кровати. Меня била дрожь, хотя я выпила большую кружку горячего чая с кагором. Райка надела на меня свою байковую пижаму и пуховый свитер.

— Ой, ну надо же было в такое вляпаться? — Она смотрела на меня полными слез глазами. — А я-то думаю: зазналась, из Парижей не вылезает. Почему же мне Зоя-то ничего не сказала?

— Ты разговаривала с мамой? Когда?

— Месяца два тому назад или чуть больше. Она сама мне позвонила. Я ей потом телефон оборвала — молчит, хоть ты тресни. Небось отдыхают со своим Китом в каких-нибудь Варах или на Золотых Песках.

— Кита убили. Мама умерла.

Я изложила Райке события последних трех месяцев. Начиная от звонка Апухтина и кончая убийством лейтенанта Купцова. Она слушала не перебивая.

— Дела, — покачала она головой. — Этот типчик с Петровки от тебя не отстанет, уж поверь мне. Под землей найдет.

— Ты думаешь, он как-то связан с тем, что произошло?

— А ты думаешь, нет? Ну и дурочка. Зоя тебе правильно сказала — такие невесты не каждый день встречаются. Сдается мне, все эти десять лет он за тобой в подзорную трубу наблюдал. Все продумал, как говорится, на компьютере просчитал.

— Но почему он выбрал именно меня? По роду своей службы он с кем только не сталкивался. Небось и с настоящими миллионершами.

— Ха. Все просто, как яичная скорлупа. Этот дядя втюрился в тебя с первого взгляда, и ты стала его навязчивой идеей. С ними такое случается, с этими одноклеточными.

— Он не одноклеточное, Райка. Он умный и…

— А я про что тебе талдычу? Очень даже умный. Ты, моя рыбонька, с ходу крючок заглотнула, а приманкой послужил Сашка, черт бы его побрал. Он и без того всю твою жизнь загубил.

— А о чем вы с мамой говорили? — поинтересовалась я.

— Да так, о разном. — Райка вздохнула. — Зоя на твоего Бориса жаловалась. Правда, я дала ей клятву язык за зубами держать, да теперь это уже ни к чему.

— Рассказывай.

— Он у них деньги занял. Пять тысяч баксов, представляешь? Пообещал через две недели отдать, а сам все резину тянул. И от Кита прятался. Тот даже домой к нему несколько раз заезжал.

— Пять тысяч… Я и представить себе не могла, что у Кита водятся такие деньги.

— Ну, наверное, на черный день насобирали. Сейчас все, кому не лень, баксы в чулок кладут.

— Последние деньги в долг не дают.

Райка пожала плечами.

— Еще Зоя сказала, Кит видел Бориса в баре с какой-то крашеной мымрой. Он сначала за тебя ее принял — думал, ты волосы перекрасила, — ну а потом пригляделся внимательней и понял, что это какая-то шлюха. Она у твоего Борьки чуть ли не на коленях сидела.

— Он не мой.

— Ну, это было еще тогда, когда он был…

— Он никогда не был моим. Ясно?

— Извини. Мне он тоже не больно нравился. Обыкновенный прилипала. На все готовенькое пожаловал. Знаем мы таких хитрожопых.

— Думаю, он так и не вернул Киту деньги, — размышляла я вслух.

— Держи карман шире. Небось, когда узнал, что Кита шлепнули, от радости на ушах стоял. Как Буратино. Помнишь, тот, из оркестра, с которым я три месяца валандалась? Он стойку на газовой плите сделал, когда узнал, что его тетка Богу душу отдала: он был ей четыре тысячи должен. Прежними деньгами.

— Погоди, погоди. А что, если… — Я усиленно работала мозгами. — Что, если Кита убил Борис? Может, он взял у него не пять тысяч, а побольше, и не раз — мама могла и не знать.

— Все может быть. Надо же, какими деньгами люди ворочают. Тут припрячешь какие-нибудь сотни две баксов, и уже себя чуть ли не Рокфеллером считаешь.

— Его как раз в тот день под расписку выпустили. За недостатком улик. Сперва он меня подставить хотел, а когда не вышло, сказал, что это я заставила его убить Завидова. Правда, я знаю это со слов Апухтина.

— Вот-вот. Твой Апухтин мог нарочно выпустить его, чтоб он Кита шлепнул. Даже мог оружие дать. Потом этот таинственный пожар на неизвестно чьей даче, смерть Зои…

— Я до сих пор не знаю, как она умирала и кто был рядом с ней в последнюю минуту. — Я заплакала и прижалась к Райкиной тщедушной груди: — Не бросай меня, не бросай…

Она гладила меня по голове и шептала что-то ласковое.

— Нам нужно где-то отсидеться, — вдруг сказала она. — Этот мент с Петровки с ходу вычислит мою хату.

— А дальше? Что дальше делать?

— Дальше видно будет, — мудро изрекла Райка. — Слушай, у меня есть один знакомый педрило из балетных. Завеялся с приятелем в круиз по Средиземному, а мне ключи от своей квартиры оставил — цветуёчки просил поливать, рыбок кормить, за кошкой дерьмо убирать. Тут недалеко. Сейчас я соберу самое необходимое — и вперед. Согласна?

Я была согласна.

Пока Райка шарила по шкафам и в холодильнике, укладывала сумки, я силилась что-то вспомнить. То, что пришло мне в голову в машине по дороге сюда. Это было какое-то важное соображение, но оно напрочь ускользнуло из моей памяти.

— Готово. Накинь-ка мой жакет. Эх, Танька, да ты и в пижаме как королева выглядишь. Ради такой на все что угодно можно пойти. Я этого Апухтина как никто понимаю.

Окна нашего с Райкой убежища тоже выходили на Москву-реку. Я видела дом, в котором жил Апухтин, — до него было рукой подать. Если смотреть из окна его квартиры, изгиб реки был справа, а отсюда — слева. Я вспомнила Алису в Зазеркалье и грустно усмехнулась.

Райка готовила на кухне ужин. Я от нечего делать стала разглядывать книги и безделушки на полках, фотографии по стенам. Их было очень много, главным образом на балетную тематику. Одна привлекла мое внимание. Два парня сидели в обнимку и смотрели в объектив. Они были обнажены до пояса и размалеваны, как дети, играющие в индейцев. На одном из парней был пышный головной убор из перьев и каких-то разноцветных висюлек. Его лицо показалось мне знакомым. Оно тоже все было в разноцветных полосках, отчего выглядело устрашающе.

— Этот Гошка совсем припадочный, — сказала, входя в комнату, Райка. — Уже сорок с хвостиком, а все в какие-то игры играет. Я тут как-то захожу к нему — деньжат до пенсии перехватить, а они сидят в атласных халатах и с длинными трубками в зубах. Какую-то отраву курят. Кто-то бороду нацепил, один придурок в бабское белье вырядился и ресницы длиннющие наклеил. Умора.

— Я где-то видела этого человека. У него такое знакомое лицо, — сказала я, вглядываясь в фотографию.

— Наверное, за кулисами. Эти педики на все премьеры ходят, а потом липнут к актерам. Я такого насмотрелась, пока в театре работала.

— Я видела его не в театре.

— Может, у кого-то в гостях. Они обожают жрать на халяву.

— Нет. Мне кажется, я знаю этого человека давным-давно.

— Черт с ним. — Райка обняла меня за плечи. — Пошли ужинать — я пюре сделала, грибочки маринованные открыла.

— Постой минутку. У меня такое ощущение, что он смотрит мне прямо в глаза. У него такой злой взгляд. Мне кажется, этот человек меня ненавидит.

— Брось. Они все с приветом, эти гомики. Хотя на редкость безобидные люди. Настоящие дети. Пошли, а то котлеты остынут.

Райка усадила меня в кресло спиной к окну, положила полную тарелку еды. Я чувствовала, что очень проголодалась, но горло словно спазмом сдавило.

— Может, тебе наливочки капнуть? — спросила Райка. — Снимает стрессы лучше всякого лекарства.

— Не надо, Раек. Сядь, пожалуйста. Ты видела это?

Я указала пальцем на маску над холодильником. Райка повернула голову, посмотрела.

— На тебя похожа. Знаешь, Танек, здорово похожа. И та тоже, что направо. Аж жуть берет!.. Ты что, знакома с Гошкой?

Я покачала головой.

— Ну и дела. Наверное, он все-таки видел тебя где-то и запомнил. Может, даже влюбился — педики, они тоже другой раз в женщин влюбляются, но у них это очень уж странно происходит. — Райка вздохнула, очевидно, что-то вспомнив: — А вообще-то у этого Гошки золотые руки. Мог бы большие деньги загребать, если б не всякая дурь в голове.

Я взглянула на другую стену и чуть не вскрикнула от неожиданности: я снова увидела себя. Маска была в натуральную величину. На ней я смеялась. На той, что висела рядом, уголки губ были опущены: я, кажется, собиралась заплакать.

— Ну и Гошка, ну и мастер. Настоящий Роден, — восхищенно комментировала Райка.

— В том доме все стены были увешаны моими масками.

— В каком доме?

— Где был пожар. Из глаз одной маски текли слезы. Они капали на каминную полку, потом стекали в огонь. Он так зловеще шипел…

Я почувствовала, что вся дрожу.

— Успокойся. Бога ради, успокойся. Сейчас я тебе капель накапаю.

Райка кинулась к аптечке.

— Не надо. Я совершенно спокойна. Как никогда, спокойна. И больше ничего не боюсь. Потому что теперь знаю в лицо моего врага. Я сама с ним расквитаюсь.

— Этого только не хватало! — Райка уронила пузырек с валокордином. Кухня наполнилась удушливым запахом валерьянки и эфирных масел. — Таня, успокойся, слышишь? Я сейчас таблетку найду. У этого Гошки чего только нет. Сейчас я дам тебе реланиум и уложу в постель.

— Он думает, я его не найду. Спрятался от меня за семью замками. Но я его и там достану. Вот увидишь.

— Кого ты достанешь? — лепетала Райка, шурша в коробке с лекарствами. — Лучше не связывайся, ладно? Он нас всех перебьет. И тебя, и меня. Пересидим здесь какое-то время, а потом двинем к моей маме в Чернигов. Это теперь другое государство, и здешние менты туда не достанут. А потом видно будет.

— Нет. Я убью его собственными руками. Но сначала я все скажу ему. Мразь, а не мужчина. Урод. Отребье. Духовный плебей.

— Ты же говорила, будто он очень даже ничего из себя. И не одноклеточное.

— Извращенец. Весь мир видит в кривом зеркале своей неполноценности. Кит был прав, когда говорил, что его нужно лечить.

— Постой. Что-то я ничего не пойму. Кит считал Апухтина ненормальным? Но ведь они даже не были знакомы.

— При чем тут Апухтин? Апухтин ни в чем не виноват. Он на самом деле хотел мне помочь. Он теперь думает, что меня похитили. — Я кинулась к телефону, сняла трубку. — Раек, почему нет гудка?

— Наверное, что-то с розеткой. Сейчас принесу аппарат из комнаты — там длинный шнур.

Она вернулась через несколько секунд белее мела.

— И там не гудит. Танек, они нас обложили. Что делать?

Раздался звонок в дверь. Он точно прошил мое тело какой-то странной — возбуждающей — болью. Я стиснула кулаки и направилась к двери.

— Ты что, спятила? Не открывай, слышишь? Они… они нас убьют.

Я была уже в прихожей. Ноги держали меня крепко. Голова не кружилась.

— Танек, не подходи! Не смей! — кричала из кухни Райка. — Они будут стрелять!

— Не будут. — Я взялась за щеколду. — В его планы пока не входит убивать меня физически.

Я распахнула дверь. В глубине квартиры от сквозняка хлопнула рама, посыпались стекла. На пороге стоял Стас. Угрюмый, весь какой-то поникший. На нем была черная хламида до пят.

Я молча сделала шаг в сторону, пропуская его в прихожую. Дверь захлопнулась за ним. Пахло от него незнакомо и странно.

— Ой! — Райка осторожно выглянула из кухни и, узнав Стаса, всплеснула руками: — Ты что, в монахи постригся? Как ты нас нашел? Хорошо, что нашел, а то мы уже думали, нам хана.

Он молча прошел в комнату. Весь пол там был усеян стеклом и залит водой. На паркете корчились в предсмертных судорогах рыбки.

Райка кинулась было их подбирать, но Стас сказал грубо:

— Не тронь!

Она попятилась к двери.

— Уходи, — велел ей Стас. — Оставь нас вдвоем.

— Но я… Таня просила…

— Иди, Раек. Все будет в порядке.

Она вышла, и Стас закрыл за ней дверь. В комнате было холодно, но я чувствовала, как по моей спине сбегают струйки пота.

Мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Он первый отвел взгляд.

— Ты пришел закрыть занавес, — сказала я утвердительно. — Ты ждешь оваций.

— Я пришел за тобой. Я хочу спасти тебя.

— От кого?

— От всего мира. Ты должна быть свободной.

— Дерьмо. Маньяк. Убийца. Ненавижу, — произнесла я на одном дыхании и в бессилии закрыла глаза.

— Говори еще. Я так давно хотел услышать это от тебя.

— Псих. Нелюдь. Вурдалак. Клоун грошовый.

— Меня возбуждают твои слова. Если бы я не дал обет, мы бы сейчас занялись любовью. Как в том горящем доме. Помнишь, как нам было там хорошо? Маска на стене плакала. Это были слезы очищения. Очищение через страдания.

— Садист. Исчадье ада. — Я чувствовала, что задыхаюсь. — Тебе и на том свете не будет покоя. Тебя ждут страшные муки.

Он схватил меня за плечи и больно встряхнул.

— Ошибаешься. Меня там ждет покой. Я все искупил своими страданиями. Да успокоятся страждущие и снизойдет на их души мир. — Он приблизил ко мне лицо. Его глаза напоминали две щелки, из которых исходили острые лучи черного пламени. — Я стал святым. Ты тоже. Ты прошла очищение. Ты много страдала. Теперь наши души всегда будут вместе.

— Нет! — Я попыталась вырваться. Он схватил меня еще крепче. — Мы никогда не будем вместе. Ни здесь, ни там. Я проклинаю тебя. Пусть мое проклятие станет твоей путеводной звездой.

Он со злостью отпихнул меня, и я упала на мокрый пол. Я попыталась встать, но мои ладони скользили и натыкались на осколки стекла.

Стас наклонился надо мной, взял меня за подбородок. Я видела, как напряжены мускулы на его бледных впалых щеках.

— Извращенец, — прошептала я. — Рептилия. Амеба. Откуда такие появляются на свет?

— Ты меня таким сделала. Ты. И ты ответишь за это перед Всевышним. Это твоя душа будет гореть в священном огне. Но Господь наш всемогущ и всепрощающ. Он послал меня, чтоб я привел к нему твою заблудшую душу. Ты должна выпить вот это. Тогда ты очутишься в раю. Мы вместе там очутимся.

Он попытался разжать мне рот и засунуть в него какую-то серую капсулу. Я до боли стиснула зубы.

— Не бойся. Это совсем не больно. Это истинное блаженство. Я уже вижу над нами хороводы звезд. Я осыплю ими тебя.

Ему почти удалось разжать мне рот, я почувствовала отвратительную горечь. Я уже не слышала его бормотания…

Дверь с грохотом упала, чуть не придавив нас. Мой затылок пронзила боль. Прежде чем потерять сознание, я увидела лицо Алеши. Я еще никогда не видела такого прекрасного в безудержном гневе лица.

— Мама, прости, — прошептала я, давясь слезами. — Все случилось из-за меня. Никогда себе не прощу.

Мамино лицо смотрело на меня с фотографии.

— Я так и не узнаю о том, как она провела последние часы, — сказала я, когда мы выходили из кладбищенских ворот.

Апухтин молча стиснул мой локоть и, усадив в машину, прикрыл колени краем пледа. Он сказал, когда мы выезжали со стоянки:

— Я видел ее за два часа до смерти. Я сказал ей, что твоя жизнь вне опасности.

Я вздохнула. Я вдруг почувствовала себя очень виноватой перед Апухтиным.

— Я вела себя так глупо, — пробормотала я. — И очень растерялась. Понимаешь, мне вдруг показалось, что я осталась одна на всем белом свете.

— Понимаю. — Он коснулся моей руки в толстой пуховой варежке. — И в этом моя вина. Я должен был быть более откровенным с тобой.

— Ты зря меня щадил. Да и вместе мы бы раньше докопались до истины. Что ты улыбаешься так загадочно? Не веришь в мои детективные таланты?

— Еще как верю. Особенно в твой дар организовать явку с повинной.

— Издеваешься?

— Ни в коем случае. Мы собираемся наградить вас обеих именными часами — тебя и Раису Неведомскую. За помощь в обезвреживании особо опасного преступника. Я распорядился, чтоб купили настоящие часы со стрелками и прочей нормальной механикой. Терпеть не могу эти уродливые мигающие цифры в окошке. Как будто человеку нарочно отказывают в его законном праве хоть чуть шевелить извилинами. Помню, для меня был настоящий праздник, когда я научился определять время. Нынешние дети этих радостей лишены.

Я сняла варежку и потянулась к пачке с сигаретами. Апухтин погрозил мне пальцем и поднес зажигалку.

— Последняя на сегодняшний день, — сказал он, закуривая сам.

— Знаешь, когда я долго не курю, начинают чесаться ноги. В тех местах, где пересадили твою кожу.

— Придется забрать ее назад. Тем более что она мне скоро пригодится. Я все-таки решился на пластическую операцию.

Он подмигнул мне.

— И на кого ты собираешься стать похожим, если не секрет?

— Секрет. И очень большой. Но тебе скажу. — Он нагнулся и прошептал мне на ухо: — На Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. Слыхала про такого?

— Мой любимый писатель. Особенно я люблю «Великого Гэтсби».

— А ты тоже веришь в то, что богатые даже ходят иначе, чем все остальные смертные?

Я пожала плечами.

— Я — верю.

— Почему же тогда Стас, разбогатев, как Крез, остался таким, каким был двадцать лет назад, когда не имел за душой ни копейки?

— Ошибаешься. Он стал совсем другим. То есть я хочу сказать, он умышленно вел себя с тобой точно так же, как двадцать лет назад. Подобную свободу действий может позволить себе только очень богатый человек.

— Стас ненормальный. Стопроцентный шизофреник, — задумчиво сказала я.

— Вот тут наши с тобой взгляды кардинально расходятся. Шизофрения, как тебе должно быть известно, это раздвоение личности. Стас очень цельная личность. Я бы даже сказал, железобетонно цельная.

— Не могу понять, когда в нем произошел сдвиг по фазе. Ведь вся жизнь его проходила у меня на глазах.

— Именно потому ты ничего и не заметила. У тебя еще в юности сложился стереотип его поведения, и он делал все от него зависящее, чтоб не нарушить его. Но главная твоя оплошность состоит в том, что ты совсем упустила из виду тот факт, что Стас всегда был в тебя влюблен.

— Я забыла про это. Согласись, Стас и любовь — совершенно несовместимые понятия.

— Я так не считаю. — Апухтин нахмурился: — Стас всегда был большим эгоистом. Как ты знаешь, только эгоисты могут по-настоящему любить.

— Цитируешь нашего любимого классика?

Апухтин кивнул.

— А здесь я с тобой не согласна. Ведь Гэтсби мечтал подарить любимой девушке не только королевство, а еще и свою любовь. Стас же задумал провести меня всеми кругами ада.

— Стас любил тебя безнадежной любовью. И он понимал это изначально. Эгоист чувствует себя ужасно неуютно в шкуре безнадежного влюбленного.

— Наверное, ты прав. — Я вздохнула: — Эгоист не может любить безнадежно.

— Его шкура трещала по всем швам. И она бы, думаю, в итоге треснула, и он бы что-то отмочил еще тогда… Но тут наступили благодатные времена. Свой колоссальный запас энергии он на какое-то время смог сублимировать, занявшись по-серьезному бизнесом.

— Ты сказал, Стас сколотил первоначальный капитал на торговле цветами. — Я улыбнулась: — Он за всю жизнь не преподнес мне ни единого цветочка.

— И правильно сделал. Ведь он, как мне кажется, больше всего на свете хотел, чтоб ты забыла о том признании в любви, которое сорвалось с его языка помимо воли. Ты и забыла о нем.

— Да…

— К тому времени его любовь претерпела громадные изменения. Она превратилась в цель его жизни, в мощный стимул. На каком-то этапе он уверовал в ее божественную силу. И создал собственную религию — очищение путем невероятных страданий, иными словами: через круги ада к вершинам рая. Ему казалось, он эти круги уже прошел. Осталось провести через них тебя.

— И тем не менее Стас не был чужд мирским развлечениям. Как странно, что он якшался с голубыми. Неужели и это тоже от неразделенной любви?

— Кто знает? Ведь вполне возможно, что его любовь к женщине осталась неразделенной как раз потому, что в нем были задатки голубого. Жаль, что ты не видела Стаса в цивилизованном обличье. Очень даже впечатляет. У нас есть одна пленка. Быть может, когда-нибудь ты захочешь ее посмотреть.

— Нет. — Я решительно замотала головой. — Никогда.

— В его планы не входило показываться тебе в респектабельном виде. Знаешь, почему?

— Догадываюсь. Он был уверен, увидев его в костюме от Версаччи, я непременно в него влюблюсь.

— Умница.

— К тому времени это уже противоречило его замыслам. Любовь размягчает сердце и душу, а он хотел, чтоб они у него были тверже стали. К тому же он стал всерьез заботиться о моей Душе. То есть он решил очистить ее, перетолковав знаменитый девиз Бетховена «Через тернии к звездам» на свой лад. Стас знал обо мне все. Он догадывался о том, что я все еще продолжаю любить Сашу. — Я усмехнулась: — По крайней мере, продолжал думать, что люблю его. Стас воссоздал Сашу из моего воображения. Таким, каким я всегда хотела его видеть. Я должна была очертя голову влюбиться в двойника, чтобы потом, увидев оригинал, испытать жесточайшее разочарование.

— Да, Стас хотел заставить тебя поверить в то, что реальная жизнь есть полная противоположность нашим идеалистическим фантазиям, — задумчиво сказал Апухтин.

— Но я и по сей день не могу поверить в то, что тот хмырь с золотыми коронками, которого притащила к тебе на квартиру Валентина, настоящий Саша Кириллин.

— Твое дело.

— Как не могу поверить в то, что в ночь пожара приняла Стаса за Сашу.

— Ты выпила несколько таблеток имована, о чем было известно Стасу.

— Ты мне так и не сказал ничего о Борисе.

Я подавила горький вздох.

— Сам ничего толком не знаю. Наши люди не выпускали его из виду ни на секунду. Как ты помнишь, он вышел на свободу в день гибели Самарина. Борис направился домой, что, с нашей точки зрения, логично. Понимаешь, человек почти неделю просидел в КПЗ, ему нужно было помыться, привести себя в порядок. А дальше…

— Что дальше? — Я почувствовала, как мной овладевает ужас. — Меня не покидает ощущение, будто ты пытаешься от меня что-то скрыть, — прошептала я.

— Успокойся. Я расскажу тебе все, как было. Наши люди дежурили круглосуточно. У обоих выходов. Они…

— Через черный ход можно пройти в соседнюю квартиру и таким образом выйти из подъезда рядом, — размышляла я вслух.

— Поверь, мы учли все эти возможности. Когда прошло тридцать часов с тех пор, как Сеулицкий вошел в квартиру, мы поняли, что здесь что-то не так. Подождали еще два часа и взломали дверь. Таня, я лично присутствовал при этом. Впечатление такое, будто Сеулицкий не входил в квартиру с того самого дня, как ее покинули наши эксперты, то есть после того, как был обнаружен труп Завидова. Если бы не…

Апухтин замолчал.

— Если бы не что?

— Если бы не кровь на ковре в гостиной. Это была свежая кровь.

— Его кровь?

— Судя по всему, да.

— И ее было много? — спросила я и сама удивилась тому, как спокойно прозвучал мой голос.

— Порядком. Достаточно для того, чтоб потерявший ее человек перекочевал в иной мир. Но, понимаешь, у меня создалось впечатление, что… как бы тебе это объяснить… словом, либо труп испарился, либо…

— …его не было, — подхватила я.

— Да. Я сам исследовал каждый сантиметр квартиры. Мы опросили соседей — ближних, наверху, внизу. Никто не слыхал никакого шума.

— В нашем доме хорошая звукоизоляция.

— Допустим. Однако, когда я находился в твоей квартире, я слышал, как наверху распевалось меццо-сопрано, а слева, со стороны спальни, отчетливо доносились пассажи «Вариаций на тему Рококо» Чайковского.

— Может, потому никто ничего и не слышал. В нашем доме живут главным образом профессиональные музыканты, которые целыми днями упражняются.

— С одним из них я имел беседу. С тем, что живет слева, со стороны спальни.

— Гриша Смирницкий. Лауреат международных конкурсов.

— Совершенно верно. Судя по всему, очень одаренный человек, но, да простит мне Господь, немножко не в себе, что ли. Он сказал, Борис заходил к нему занять двести долларов. Говорит, он их ему дал.

— Странно. Мне казалось, Гриша вечно на мели. Он был должен буквально всему дому, — пробормотала я. — Правда, у него состоятельные родители, но, насколько мне известно, они давно порвали с сыном какие бы то ни было отношения.

— Из-за того, что он голубой?

— Да. Они не могли ему это простить. Тем более он их единственный сын.

— Довольно распространенный в наши дни сюжет. Таня, а ты случайно не замечала за Борисом, ну, скажем это так, странностей физиологического порядка? Понимаю, тебе нелегко возвращаться к этой теме…

— Ошибаешься. Все это в далеком прошлом. В самом далеком. Да, замечала, хотя в то время считала это в порядке вещей. Борис неординарная личность, к тому же иной раз он работал сутками напролет и буквально доползал до постели. Да и я не из тех женщин, которые требуют от мужей постоянного сексуального внимания. У меня самой бывают периоды, когда я становлюсь абсолютно фригидной. Причем на довольно длительное время. Кстати, Борис это прекрасно понимал. Но…

Я замолчала. Мне не хотелось рассказывать Апухтину об эпизоде, внезапно пришедшем мне на память. Уж очень он был интимным.

— Таня, прошу тебя, расскажи. Дело в том, что, по всей вероятности, Борис жив и нуждается в нашей помощи. К тому же, как тебе должно быть известно, точку во всем этом донельзя запутанном деле ставить пока рано.

— Это случилось через два с небольшим года после того, как мы поженились. Мы вернулись с отдыха, и я заболела жесточайшим гриппом, — начала я. — Меня изводил кашель, я не спала ночи напролет. Ни одно лекарство не помогало. Райка посоветовала остричь волосы, сжечь их — и тогда, говорила она, все как рукой снимет. Она приехала ко мне и проделала эту операцию. — Я вспомнила облегчение, которое испытала, когда мои тяжелые волосы упали на пол. — Мне всегда шла короткая стрижка, хотя я почему-то предпочитаю носить длинные волосы. Вскоре появился Борис. Я сидела на ковре возле электрокамина в джинсах и свитере и грела спину. Он… он посмотрел на меня так, что у меня поплыло перед глазами. Он никогда раньше так на меня не смотрел, хотя часто говорил, что я изумительная женщина. Он подхватил меня на руки, прижал к себе и стал кружиться по комнате. Я зашлась в кашле, и Борис дал мне таблетку. Она подействовала очень быстро. Он сказал, это чистый кодеин, который ему удалось достать по большому блату. Потом он стал меня торопливо раздевать. Даже в первые дни нашей так называемой любви он не проявлял такого пыла. Он всегда владел собой, теперь же потерял всякий контроль. Его ласки… — Я смутилась и замолчала, вспомнив, как мы с Борисом занимались любовью в ту ночь.

— Поверь мне, Таня, В таких вещах нет ничего постыдного. — Апухтин ободряюще коснулся моего плеча. — Если любишь, не должно существовать никаких запретов и ограничений в постели.

— Не знаю. Возможно, я консервативна. Мне было очень хорошо, зато потом я испытала жгучий стыд. Я несколько дней не могла смотреть Борису в глаза. Он все понял. Он больше никогда не занимался со мной любовью таким образом.

— Смирницкий у вас бывал?

— Да. И довольно часто. Главным образом в отсутствие Бориса. Он делал вид, что влюблен в меня. Однажды даже сделал признание… Гриша был в общем-то откровенен со мной, хотя, думаю, нередко привирал. Насчет своих связей с женщинами, например. Правда, я несколько раз мельком видела в его квартире женщину. Разумеется, это еще ни о чем не говорит, но она, как правило, была в неглиже, будто только что вылезла из постели.

Я прикусила язык. Я вспомнила, что эта женщина, которую я никогда не видела при ярком освещении, ибо в квартире Смирницкого всегда были задернуты плотные шторы и горела лишь лампочка над пюпитром с нотами, кого-то мне напоминала.

— Может, это был переодетый мужчина? — предположил Апухтин.

— Это был Борис, — внезапно осенило меня.

— Выходи за него замуж и роди ребенка. Будешь за ним как за каменной стеной.

Райка раскатывала на доске тесто. Выйдя на балетную пенсию, она нашла себя в кулинарном искусстве.

— Ты же совсем недавно говорила, что ему нельзя доверять, — напомнила я.

— Мало ли что я болтала. — Райка хмыкнула: — Первое впечатление бывает обманчивым. Потом приглядишься внимательней и видишь, что все совсем наоборот. Я вот всю жизнь все с кондачка решала, а теперь и кукую одна в четырех стенах.

— Лучше жить одной, чем обманутой.

— Это ты права, Танек. Еще как права. Но неужели они все как есть одноклеточные?

Я пожала плечами. Я подумала о том, что в прошлом моя беда заключалась в том, что я склонна была обожествлять любимого мужчину. Теперь же… Словом, максимализм, судя по всему, неискореним.

— Я видела Сашку, — сказала Райка и метнула в мою сторону виноватый взгляд. — Понимаешь, я нарочно гуляла возле его дома — такое любопытство разобрало, хоть тресни. Танек, если хочешь, можешь прибить меня, но это он. Представляешь, с ходу меня узнал, первый руку протянул. Обшарпанный такой, потертый… Все-таки есть на свете Бог — представляешь, что было бы, если б вы с ним поженились?

— Теперь уже не представляю. В моем сознании все так перепуталось.

— Это у тебя пройдет. Скажи мне, а этот Апухтин… ну, словом, вы с ним еще не того? Я хочу сказать, у вас еще не было интима?

— Нет. Хотя я, наверное, не стала бы возражать, прояви он настойчивость. Он держит себя так деликатно.

— Ну и дурак. А, может, он тоже педрило, как и твой Борька? Их нынче развелось в Москве, как в каком-нибудь Нью-Йорке. Я лично против них ничего не имею, но, сама понимаешь, нашего брата и так больше, чем ихнего, а тут еще минус четыре процента на голубизну. Как статистика свидетельствует.

— Не думаю, чтоб Апухтин был голубым. Мне кажется, дело в том, что с годами он научился целиком подчинять чувства и желания рассудку.

— Ну да, настоящий робот-полицейский. — Райка хихикнула: — Ладно, Танек, это я так, от нечего делать болтаю. Ребеночка в наш век ой как трудно на ноги поднять. Я смолоду о ребеночке мечтала, а теперь думаю: ну и хорошо, что нет у меня никого. По крайней мере, ночами сплю спокойно. Знаешь, Сашка сказал, что его дочка на панели подрабатывает. Вот ужас, а? Да я бы свою прибила за такие дела.

— Что это он вдруг с тобой разоткровенничался?

Я недоуменно смотрела на Райку.

— Сама не знаю. Три дня тому назад сам позвонил и напросился в гости. Ты уж извини, Танек, но я не смогла ему отказать. Тем более вижу: на душе у человека кошки скребут. Представляешь, явился с шампанским и коробкой мармелада. Все-таки, как ни верти, Варвара здорово его вымуштровала, царство ей небесное.

Я вдруг почувствовала, что завожусь. Хотя и по сей день отказывалась верить в то, что тот лысоватый мужчина с золотыми коронками мой Саша Кириллин.

— Танек, ты уж прости меня, но я… — Райка смущенно потерла нос белой от муки рукой. — Выпили мы, понимаешь? А тут я еще несколько сигарет выкурила. Мне нельзя курить, когда выпью. Танечка, родненькая, прости меня, дуру, ладно? — Райка вдруг очутилась возле меня и, упав на колени, уткнулась головой в подол моей юбки. — Перепихнулись мы с ним, понимаешь? У меня сто лет мужика не было, а этот… Ну, я вспомнила, каким он когда-то красавчиком был и как красиво вы любили друг друга. Прости меня, Танек, дуру несчастную.

Я встала, отпихнув от себя Райку. Я вдруг испытала к ней брезгливость. Даже если тот мужчина был Сашей Кириллиным… Даже если это он, никогда бы не смогла заняться с ним любовью. Сколько помню себя, на первом месте всегда была красота. Только красота могла пробудить во мне чувственность. Я, кажется, до сих пор верила в то, что красота и любовь суть неразделимые понятия.

— Танек, он такой нежный в постели и такой… чуткий, — скулила Райка. — У меня сроду не было такого мужика. Они все животные — нажрался и носом в стенку. А Сашка меня всю ночь целовал. С ног до головы. И не потому, что это я, понимаешь? Он сказал, будто все время тебя представлял, и испугался, что я обижусь. Вот дурачок, а? Чего же тут обидного — у вас с ним когда-то такая шикарная любовь была.

— Помолчи, Раек. — Я почувствовала, как где-то в затылке обозначилась болезненная точка. Боль росла, словно кто-то воткнул булавку и старался расковырять ею дырку пошире и поглубже.

— Ты сердишься на меня, да?

— Не в том дело. Но лучше бы ты не рассказывала мне об этом.

— Прости. Я думала… Господи, какая же я дремучая дура! Ведь ты до сих пор любишь Сашку.

— Мой Саша умер. Сгорел в том доме. Если хочешь знать, я люблю только себя.

— Так я тебе и поверила.

— Дело твое.

— Танек, представляешь, он сказал, что отдал бы остаток жизни за то, чтоб хоть на минутку очутиться в юности.

— Сказать можно что угодно. А я, наоборот, рада, что излечилась от этой глупости. Очень рада. Спасибо Стасу — это он заставил меня взглянуть на себя со стороны. И вообще я рада, что все так произошло. Вот только маму не вернешь…

Глаза застилали слезы. Они выплеснулись на мои щеки горячей неудержимой волной.

— Стас… Какой же он дурак! Если бы он сказал мне еще тогда, что любит меня… Если бы он это сказал…

Мы плакали, прижавшись друг к другу.

— Танек, а если Стас… поправится, его будут судить? — тихонько спросила Райка.

Я сама сотни раз задавала себе этот вопрос. И не находила ответа. Почему-то я так и не осмелилась задать его Апухтину.

— Он ведь в коматозном состоянии. Одна моя знакомая врачиха говорит, это может продолжаться очень долго. Случается, человек в таком состоянии живет год или даже больше. Все зависит от того, целы или нет какие-то там мозговые клетки, — рассуждала Райка.

— Он выпил наркотик, которым пользовались древние инки. Ему заменили всю кровь, но это не помогло.

— Они хотят привести его в чувство, чтобы он дал показания. Господи, какие же эти менты жестокие! — с неожиданной злостью изрекла Райка.

— Это их работа.

— Танек, а ты… видела его после этого?

— Да, — едва слышно сказала я.

— Может, он, того, притворяется?

— Не знаю. Прошу тебя, давай сменим тему.

Мы молча пили чай с тортом. Я несколько раз ловила на себе Райкин какой-то странный взгляд.

— Выкладывай, что там у тебя, — наконец не выдержала я.

— Танек, прости, что суюсь не в свои дела…

— Если можно, без предисловий.

— Поняла. Ой, может, наливочки тяпнем? По малюсенькой рюмашечке. Клюквенный сок и всего три капли спирта. Помянем Зою, царство ей небесное.

Мы выпили не чокаясь.

— Танек, понимаешь, в той больнице, где Зоя умерла, у меня приятельница работает. Когда-то она уборщицей в нашем театре была, потом устроилась на «Красный Октябрь» вахтером…

— Ближе к делу, — перебила я, чувствуя, как наливка приятным теплом разливается по всему телу.

— Ага. Так вот, эта Мария теперь сторожем в больничном морге работает. Я у нее вчера на дне рождения была, мы тяпнули хорошо — сама понимаешь, стрессы последнее время всякие пошли и вообще… — Райка поймала мой нетерпеливый сердитый взгляд и жалко улыбнулась: — Словом, она говорит, тех, кто умирает в их больнице, свозят в морг, который тут же, на территории. Такое у них правило. Она божится, что Зою туда не доставляли, хотя она и слышала, что больная Самарина скончалась от инфаркта. Я у нее еще раз спросила, уже сегодня утром, на трезвую голову, так сказать. Клянется, что так оно и было. Ты бы своего Апухтина попытала, что ли… Танек, что с тобой? Ты слышишь меня?

Я ее прекрасно слышала, но я словно окаменела. Я не могла поверить в то, что сказала Райка. Ведь стоит мне поверить, что мама на самом деле жива, а окажется… Я обхватила голову руками.

Нет, это какой-то кошмар!

— Ты спроси у своего полковника. Обязательно спроси, слышишь? — бубнила над моим ухом Райка. — Что-то здесь не так. И вообще они лопухи развесистые — Борьку твоего упустили. Надо же: бабой нарядился и ментов надул. Вот артист!..

Брат уже второй месяц жил у меня на даче. Периодически его вызывали на Петровку. Он возвращался оттуда мрачный и злой. Он никогда не рассказывал мне о том, что происходило на Петровке.

Последнее время мы привязались друг к другу. По-моему, Апухтина это раздражало, хоть он и скрывал свои чувства. Мне было покойно с Алексеем. Мы с ним могли просидеть несколько часов в одной комнате и обменяться лишь несколькими фразами.

— Чуть оклемаюсь и двину в родные края, — сказал Алексей в тот вечер. — Да и они, думаю, вот-вот слезут с меня. Твой дружок говорит, я могу загреметь по статье: «Сокрытие от следствия важных улик». Но я от них ничего не скрываю. Посуди сама, сестренка: тот, кто стрелял в меня в Ростове, был в маске. За что стрелял — понятия не имею. Я ведь не директор того ресторана, а, как сейчас говорят, менеджер всего лишь. Наемная рабочая сила. Я им описал внешность хозяина, даже его картинку нарисовал. Хотя, честно говоря, я не уверен в том, что он хозяин, — я им так и сказал. Ну, а за то, что под чужим паспортом какое-то время жил, они меня, кажется, простили. Ведь я этого гада собственными руками за глотку взял, пока они там чесались. Да я и не думал ни от кого скрываться — у меня на то никаких причин нету. Ну разве что от бабы, которая всю печенку проела. Так я ведь ей и дом, и всю обстановку оставил. Это надо же, сестренка, как я вовремя оказался в тот вечер возле того дома. У меня там дружок когда-то проживал, я и думаю: а не зайти ли навестить по старой памяти. Лифт не работал, я стал пешочком подниматься, а тут слышу, в какой-то квартире грохот и вроде бы как стекла посыпались. Мне словно сердце подсказало, где я должен быть.

Такова была его версия моего удивительного спасения. Честно говоря, я в нее не верила. Апухтин, догадываюсь, тоже. И тем не менее с Алешей мне было покойно и хорошо.

В камине потрескивали поленья. Егор лежал в кресле уютным клубочком. В доме было чисто, пахло свежей хвоей и слегка дымком.

Алеша накормил меня борщом и жареной картошкой.

— Оставайся ночевать, — внезапно предложил он. — Мне утром тоже в Москву надо. Вместе и отчалим. Или тебя твой дружок ругать будет?

Я вздохнула. Мне не хотелось в Москву. О том, чтоб жить в своей квартире, не могло быть и речи, в особенности после той странной истории с исчезновением Бориса. В маминой квартире мне было очень грустно. Я заезжала туда раз в неделю: поливала цветы, вытирала с мебели пыль. В отношениях с Апухтиным последнее время была какая-то напряженность, хоть я и продолжала жить в его квартире. Апухтина почти никогда не было дома. Он звонил чуть ли не каждый день, справлялся, как дела. Я отвечала на его вопросы односложно и всегда одинаково.

Алеша угадал ход моих мыслей.

— Не пара он тебе. Ты прямолинейная и вся на виду, а он из темных закоулков состоит. Милицейская душа, вот кто он.

— Останусь, — неожиданно заявила я.

Алеша оживился.

— Я тебе сам постелю постель. В мансарде холодно — дует изо всех щелей. Ложись-ка на диване. Я сплю в той комнате, что окнами в сад. Если хочешь там, могу перебраться куда-нибудь еще. Дом большой.

— Я лягу здесь, — сказала я, не отрывая взгляда от огня в камине.

Он в мгновение ока соорудил мне настоящее королевское ложе — положил на диван два матраца и еще пуховое одеяло.

— Спи спокойно, — сказал он, заглянув в комнату, когда я уже лежала под одеялом. — Со мной можешь ничего не бояться, сестренка.

Напротив моего дивана было занесенное снегом окно. В комнате стояла жара, и я раскрылась до пояса, а потом и совсем. Егор пожаловал ко мне на подушку и теперь тихо посапывал возле моего уха.

Я не взяла с собой снотворного, о чем вспомнила только сейчас. Это означало, что впереди бессонная ночь, полная воспоминаний, сожалений, безрадостных дум. Я слышала осторожные шаги Алеши. Он что-то двигал в своей комнате, чем-то гремел.

В той комнате спала мама в ночь пожара. Это было так давно, словно в иной жизни. В той моей жизни еще были какие-то радости.

Я рассказала Апухтину о том, что узнала от Райки. Он выслушал меня очень внимательно. На мой вопрос, почему маму после смерти не поместили в больничный морг, ответил:

— Мы забрали ее к себе. Так было лучше.

— Вы подозревали, что она умерла не своей смертью?

Апухтин отрицательно покачал головой. Мне показалось, он сделал это не совсем уверенно.

— Ты от меня что-то скрываешь.

Он взглянул на меня и быстро отвел глаза.

— Я ничего от тебя не скрываю, Таня.

— Вы… произвели вскрытие?

— В этом не было необходимости.

— А вдруг она на самом деле умерла не своей смертью?

— Никаких вдруг. — Апухтин резко встал. — Таня, пойми: наступит день, и мы узнаем, как все было на самом деле. Ты это тоже узнаешь.

— Ты хочешь сказать, что моя мама стала жертвой преступления?

— Я ничего не хочу сказать. Танюша, наберись терпения.

Он наклонился и поцеловал меня в лоб.

…Я резко вскочила с кровати. Набраться терпения. Но для чего, спрашивается?

Возможно, со смертью мамы связана какая-то тайна, которую Апухтин пытается раскрыть. Он щадит меня, утаивая какие-то страшные подробности ее последних минут. Это жестоко. Я должна знать правду, какой бы ужасной она ни оказалась.

Я бросилась в коридор и распахнула дверь в Алешину комнату. Он стоял возле раскрытого окна, в которое, как я догадалась, собирался вылезти. На Алеше были полушубок и шапка.

— Куда? — вырвалось у меня.

— Понимаешь, сестренка, я должен проведать одного человека, — сказал он, почти совсем не смутившись.

— Но почему не через дверь?

— Не хотел тревожить тебя — засов сильно гремит. — Он закрыл окно. — Там такой мороз. Что, сестренка, не спится?

— В чем дело? Почему вы все что-то скрываете от меня? — Мой голос звенел на истеричной ноте. — Что происходит? Когда, наконец, закончится эта грязная игра?

— Скоро. Очень скоро. Поверь, сестренка, все будет хорошо. Только наберись терпения.

— Черт бы вас всех побрал с этим терпением! Надоело! Вы все мне надоели! Вы меня за дурочку считаете! Или за сумасшедшую. Вы все в сговоре. В каком-то грязном отвратительном сговоре. Вы хотите моей смерти! Все!..

Мой голос сорвался на хрип.

— Сестренка, успокойся. — Алеша неуклюже обнял меня за плечи. — Все будет хорошо, поверь мне.

— Хорошо уже не будет. Никогда! Мама, мамочка, я так хочу к тебе…

Я видела растерянные глаза Алеши. Мне показалось, он хочет что-то сказать. Его губы шевелились, произнося какие-то слова, но я их не слышала.

— Давай присядем, а? — Он увлек меня к кровати и укутал мои плечи одеялом. — Обсудим все спокойно, на трезвую голову.

— Нечего нам обсуждать. Все кончено. Я больше ничего, ничего не хочу. Оставьте меня в покое.

— Э, так у нас дело не пойдет. У этого твоего дружка самые добрые намерения, да только он не учел, что у тебя не железная душа. Ты, сестренка, столько всего пережила. Но ты у меня умница, правда? Ты не подведешь своего старшего братана.

Я кивнула и крепко прижалась к его плечу. Он осторожно погладил меня по голове.

— Жить надо, сестренка. Что бы с тобой ни случилось, а жить надо. Говорят, Бог дал нам жизнь, только он и может взять ее назад. Еще говорят, Бог за добрые дела человеку прежние грехи прощает. Правильно, сестренка?

— Не знаю. Мне как-то все равно. Моя жизнь кончена. Я больше не хочу… не смогу жить. Да и зачем? Лучше ничего не чувствовать. Мама, мамочка, какая же ты счастливая…

Алеша вздохнул и больно стиснул мои плечи.

— Сестренка, ты сейчас по-быстрому оденешься, и мы с тобой кое-куда двинем, ясно? Я тебе сапожки принесу и все остальное.

— Зачем? Я никуда не хочу.

— Хочешь. Уж это я знаю наверняка. — Он встал и вернулся через несколько минут с моей одеждой. — Только дружку своему, чур, ни слова. Ну и всем остальным тоже. Я тебе потом скажу — почему. Да ты и сама поймешь.

Мы шли лесной тропинкой в сторону, противоположную от станции. Я знала: где-то там, за лесом, дачный поселок МВД. Когда-то давно я была там с Борисом на дне рождения у какой-то важной милицейской шишки.

— Только спокойно, ладно, сестренка? — сказал Алеша, когда мы подошли к обнесенному высоким забором дому. Я обратила внимание, что прежде, чем открыть калитку, он огляделся по сторонам.

Вокруг не было ни души.

Едва мы вошли на веранду, как ко мне бросилась собака.

— Рыцарь! — воскликнула я. — Как ты здесь оказался?

Пес лизал мне руки и тихонько поскуливал. Он здорово сдал за те несколько месяцев, что мы не виделись, и теперь уже не мог поставить мне на плечи лапы и по своему обыкновению поцеловать в губы.

— Это дача друга Апухтина, — догадалась я. — Ну да, он сказал мне, что Рыцарь живет на даче у его друга.

Алеша крепко стиснул мою руку и распахнул передо мной дверь. Рыцарь вошел в комнату первым и уселся возле кресла, в котором полулежала какая-то женщина. В дальнем от двери углу комнаты горел торшер под темно-зеленым абажуром, и я не сразу разглядела ее лицо.

— Мама, — прошептала я. — Это ты, мама?

Ноги подкосились, и если бы не Алеша, я бы упала.

Рыцарь пролаял три раза — он делал так, когда возвращался с работы Кит. Потом лег кверху лапами и закрыл глаза в предвкушении причитающейся ему ласки.

— Мама, мамочка, — шептала я, стоя перед ней на коленях и тиская ее холодные безжизненные руки. — Ты жива… Господи, какое счастье… Мамочка, родненькая…

Она смотрела на меня. Скорее сквозь меня. На ее лице не дрогнул ни один мускул.

— Она болеет, сестренка. Но мы обязательно подымем ее на ноги. Я тебе это обещаю. Кушать хочешь, Зоя? — спросил он, наклонившись к маме. — Я принес борща. Ты ведь любишь борщ?

Я сидела на полу возле маминых ног и наблюдала за тем, как Алеша кормит ее с ложечки. Он делал это умело и, как мне показалось, с удовольствием. Мне хотелось попеременно плакать и смеяться. Кажется, я и делала то и другое.

— Она заснула. — Алеша взял маму на руки, как берут маленьких детей, которые засыпают в неположенном месте, положил на кровать и накрыл одеялом. — У нее хороший сон. Врачи говорят, это замечательно. Зоя другой раз спит целыми сутками. Во сне многое забывается.

Я смотрела на спящую маму. Ее лицо было спокойным и умиротворенным.

Алеша потянул меня за руку, и мы очутились в темном коридоре.

— Я останусь здесь ночевать — Витька сегодня в ночь работает. Я провожу тебя домой.

— Нет. Я тоже останусь здесь. Что с ней, Алеша?

— Врачи говорят, это пройдет. Они говорят, это даже к лучшему.

— Что к лучшему? — не поняла я.

— Что она ничего не помнит.

— С ней это случилось в день пожара?

— Да. Она увидела тебя, закричала и потеряла сознание. Сперва думали, у нее плохо с сердцем.

— Но почему вы скрыли все от меня? Апухтин возил меня на могилу… Бред какой-то.

— Слушай меня внимательно, сестренка. В чем, в чем, а тут твой дружок прав. Понимаешь, этот гад лежит в отключке, а машина, которую он запустил, продолжает работать. Адская машина. Ты болела. Тебе всякие лекарства давали. От них в мозгах путаница происходит, и больной не всегда может собой владеть. Ты могла проговориться. В бреду или там во сне. А у них длинные руки. Но твой дружок сумеет их обрубить. И я чем могу посодействую ему в этом.

— Она поправится… Алеша, она правда поправится? — Слезы текли из моих глаз не переставая. Они приносили мне облегчение. — Но даже если она останется… такой, это гораздо лучше, чем… Я так рада, что она жива.

— Только не показывай эту радость чужим, сестренка. Мало ли какой человек среди них окажется? Ну и дружку своему ничего не говори, иначе мне крепко достанется. Я не боюсь, но все-таки… Как-никак, милиционер он, да еще такой важный, хоть и твой дружок.

Апухтин подъехал в половине девятого. Мы с Алешей полчаса назад как вернулись домой.

— Могла бы предупредить, что заночуешь, — сказал Апухтин вместо приветствия.

— Извини.

— Тебе на пользу свежий воздух. — Апухтин, не разуваясь, шагнул в гостиную, скользнул взглядом по дивану, на котором лежала моя постель. — Как спалось на новом месте?

— Чудесно. Теперь буду приезжать сюда почаще. Может, даже переселюсь. Егор будет рад.

— Думаю, не только Егор. Я, между прочим, за вами. Завтракали?

— Я не хочу в Москву.

— Но ты не можешь остаться здесь. Это опасно.

— Я же не одна — со мной Алеша.

— Он нужен нам.

Апухтин пристально посмотрел на меня. Я выдержала его взгляд.

— Мне он тоже нужен. Очень.

— Понимаю. — Апухтин кашлянул в кулак: — Закончим дела — и я отправлю вас обоих сюда.

— Я никуда не поеду.

Я улеглась на диван и демонстративно накрылась с головой одеялом.

— Ты ведешь себя, как маленькая девочка. У меня нет возможности выставить охрану в лесу.

— А я думала, ты все можешь. Ведь ты, всезнающий, всемогущий, всерешающий за других Апухтин.

— Таня, я спешу.

— А мне, представь, надоело спешить. Да и куда? Время остановилось, понимаешь? Да здравствуют часы без стрелок!

— Так или иначе, но ты поедешь в Москву. Ясно?

— Нет, гражданин начальник. Мы говорим на разных языках. Это потому, что ты любишь часы со стрелками, а я вообще ненавижу часы. Особенно с маятниками. Они такие равнодушные. И очень логичные. Тик-так, тик-так… Прошла минута, потом другая. Время движется только вперед, и больше никуда, кроме как вперед. Железная логика, а?

— Что с тобой, Таня?

— Не спалось, и я выпила горсть снотворных. Мне снились чудесные сны.

— Я привезу тебя вечером. И останусь ночевать.

— Не хочу. Это как-то слишком логично. Мне надоело жить согласно логике, порядку, здравому смыслу и так далее. Да здравствует хаос!

Потом я задремала. Я слышала, как Апухтин о чем-то разговаривал с Алешей на веранде. Я проваливалась в сон, выныривала из него. Судя по обрывкам фраз, долетавших до меня, они говорили обо мне. Наплевать. Мне было так хорошо. Давно мне не было так хорошо.

— Сестренка, мы поехали, — услышала я Алешин голос и, приоткрыв глаза, увидела над собой его серьезное лицо. — Я замкну тебя на замок. Спи спокойно.

Я опять провалилась в глубокий благодатный сон.

Помню, я вставала несколько раз, ела прямо из кастрюли холодный густой борщ. Я никогда не ела ничего вкусней холодного густого борща.

Когда я наконец проснулась окончательно, в комнате было темно. В камине плясали языки голубоватого пламени. Я точно помнила, что не зажигала камин.

Я приподнялась на локтях и огляделась по сторонам. Возле окна кто-то стоял.

— Алеша, — негромко окликнула я.

Человек обернулся и направился к дивану. Это был Апухтин.

— А где Алеша? — поинтересовалась я и сладко потянулась. — Знаешь, он варит удивительно вкусный борщ.

Апухтин сел у меня в ногах и откинулся на спинку дивана. Он хмыкнул и стал стучать ногой, отбивая назойливый маршеобразный ритм.

— Перестань. Мне это действует на нервы.

Он положил ногу на ногу и присвистнул.

— Ну и что дальше? — не выдержала я. — Хочешь сказать, что ты посадил моего брата в кутузку?

— Если бы я это сделал, меня бы можно было назвать гением. На самом же деле я обычный тупоголовый мент.

До меня стало что-то доходить.

Апухтин встал. Снова сел. Достал из кармана пиджака пачку с сигаретами, которую почему-то швырнул в камин.

— Эти пули предназначались мне, Таня. Прости, что так вышло.

Я ужаснулась своей догадке.

Апухтин достал из кармана еще одну пачку с сигаретами и закурил, с трудом справившись с зажигалкой.

— Он сел за руль. Он сам так захотел. Сказал: давно я не водил машину. Мы остановились по пути заправиться. Я должен был сделать это еще в Москве, но забыл в спешке. Пока я расплачивался, его расстреляли в упор. Из окна джипа «гранд чероки». Машина даже не сбавила скорости. Я успел разглядеть лишь две последние цифры номера. Но это не имеет значения — машину бросили в трех километрах от заправки.

— Ты хочешь сказать, Алеши больше нет? — медленно проговорила я. — Не верю. Ты и про маму то же самое говорил.

— Прости. Я хотел оградить тебя от всех бед, но потерпел полное поражение. Я оказался беспомощным, тупым, бездарным. Ты не представляешь, как я себя ненавижу. Я готов провалиться сквозь землю от стыда.

— Не надо. — Я протянула руку и коснулась его колена. — Мама жива. Это ты ее спас. Пускай она… такая, как есть, но она жива. Спасибо тебе за это.

Я окончательно переселилась в тот дом, где жила мама.

Его хозяин, друг Апухтина, работал в частном охранном агентстве. В свободное время он изобретал всякие механические и электронные устройства для охраны домов и квартир. Это было его хобби, на котором он, полагаю, зарабатывал неплохие деньги. Его дом был настоящей крепостью, проникнуть в которую могли лишь посвященные. Отныне я принадлежала к их числу.

— Лехе я обязан жизнью, — сказал Виктор при нашем знакомстве. — Леха замечательный парень, хоть и с явным отклонением. Сейчас это называется «сдвиг, по фазе». Сдвинешься, после того что с ним случилось.

Мы с Виктором общались довольно редко, хотя у нас, можно сказать, сложилось некое подобие семьи: он привозил продукты, мыл в доме полы, я, в свою очередь, готовила еду, стирала, занималась мелкой уборкой.

Но большую часть времени я проводила возле мамы.

Я знала, что она слышит и даже понимает кое-что из того, что ей говорят. Сама она пока не сказала ни слова. Но ее взгляд не был ни бессмысленным, ни пустым. Когда я входила к ней в комнату, она поднимала голову. Мама всегда смотрела на меня в упор и почти не мигая. И начинала проявлять признаки беспокойства, стоило мне выйти из поля ее зрения.

Врач, навещавший маму регулярно, предупредил:

— Не надо говорить с ней ни о чем таком, что бы напомнило ей о пережитом. Уверен: время работает на ее выздоровление. У нее слабое сердце. Любовь, забота — и никаких вздохов и слез.

Я старалась по возможности следовать этому предписанию.

Сидеть молча под ее пристальным взглядом было для меня настоящей пыткой. Поэтому однажды я взяла с полки книгу — это был мамин любимый роман «Унесенные ветром» — и стала читать вслух. Мне казалось, это занятие умиротворяло нас обеих. Мама часто засыпала под мой монотонный голос, но стоило мне замолчать, и она открывала глаза. Мы с Рыцарем спали в ее комнате. Я выходила оттуда только для того, чтоб управиться по хозяйству. Рыцарь никогда не покидал комнату, если не считать коротких отлучек по нужде.

Как-то я возилась на кухне, когда услышала, что возле дома остановилась машина. Виктор только что уехал на рынок, гостей я не ждала. Моя рука невольно потянулась к газовому пистолету, который отныне всегда был при мне. Как и телефонная трубка сотовой связи. Я знала на память три номера, по которым в непредвиденном случае можно было вызвать подмогу. Эти люди жили в том же поселке.

Я отогнула краешек занавески и выглянула в окно.

Апухтин уже был на крыльце. Я нажала на кнопку под столом прежде, чем он успел дотянуться до звонка.

— Нужно поговорить, — сказал он, усевшись в плетеное кресло в углу.

— Поешь? — спросила я, не оборачиваясь от плиты.

— Можно. Здесь так аппетитно пахнет.

Я налила ему куриной лапши и села напротив. Он набросился на еду, даже не помыв руки.

Внезапно Апухтин поднял голову от тарелки и виновато улыбнулся. Я заметила, как постарело его лицо.

— Много дел? — поинтересовалась я.

Он кивнул, хотел было что-то сказать, но вместо этого снова заработал ложкой.

— Поможешь мне продать мамину дачу?

— Зачем вдруг?

— Я не привыкла жить на чужие деньги.

— Глупости.

— Не глупости. Я бы с удовольствием продала свою тоже, но для этого, как тебе известно, нужно согласие Бориса.

Апухтин медленно положил ложку.

— Ладно, мы еще вернемся к этому разговору, — сказал он, вытирая губы салфеткой. — Мне очень нужна твоя помощь, Таня. Это займет часа два, не больше.

— Я не могу оставить маму одну.

— Я вызову Никитина. Он очень надежный человек.

Апухтин набрал один из тех трех номеров, которые я знала на память.

— Все равно я боюсь. Мне кажется, в мое отсутствие с мамой обязательно что-то случится.

— Исключено. К тому же через полчаса, максимум сорок минут, вернется Виктор.

— Да, но…

— Таня, это чрезвычайно важно.

— Я должна опознать чей-то труп? — вдруг осенило меня.

— К сожалению, да. Мы предполагаем, что это Сеулицкий. Хотя решающее слово за тобой.

— Господи! — вырвалось у меня.

— Лицо практически отсутствует. Но особые приметы, которые нам известны, говорят о том, что это он. Сама понимаешь, мы не можем знать всех родинок, шрамов и так далее, которые наверняка знаешь ты и которые могут послужить неоспоримыми доказательствами.

— Как это случилось? — спросила я, когда мы шли к машине.

— Пока сплошные догадки. Труп обнаружили в канализационном люке. В Москве, как тебе известно, обитают полчища крыс. Уж они потрудились, хотя, судя по всему, труп пролежал там всего дня два-три. Да, еще одна новость. — Апухтин не отрываясь смотрел на дорогу. — Гоша, то есть Игорь Бархатов, в квартире которого пыталась спрятать тебя Неведомская, из круиза не вернулся. Сошел на берег в Генуе — и с концами. Приятель, с которым Бархатов делил каюту, утверждает, что прождал Гошу два с лишним часа в кафе, где они условились встретиться. И еще: Путятин-два, помнишь, тот, что стрелял в двойника Кириллина и добровольно сдался нам, в конце концов дал довольно-таки любопытные показания. На следующий день после этого он удушил себя неизвестно откуда взявшимся куском веревки. Я склонен верить в то, что он был настоящим братом-близнецом Саши Кириллина. Но, мне кажется, теперь это практически недоказуемо.

— Что он вам сообщил? Или это государственная тайна? — спросила я, не удержавшись от сарказма.

— Ты, можно сказать, угадала. Если, разумеется, это не бред сумасшедшего. Путятин утверждает, будто подслушал один разговор. Суть его сводилась к следующему: некая организация поставила своей целью заменить депутатов Думы и членов правительства на двойников, то есть своих людей, которые будут исполнять приказы так называемого центра.

— Бредятина собачья.

— На первый взгляд — да. Но только на первый взгляд.

— Если этому поверить, то выходит, что история с двойниками Кириллина была чем-то вроде научного эксперимента, верно?

— Я этого не исключаю.

— И за всем этим стоит Стас?

— Трудно сказать наверняка. Я склонен думать, что это была его идея, которую подхватил кто-то очень богатый и влиятельный. Плюс ко всему прочему обладающий непомерной жаждой власти. Стасу всячески содействовали в проведении эксперимента.

— Значит, его тоже уберут. Еще до того, как он придет в сознание.

Апухтин ничего не ответил, и остаток пути мы молчали.

Я опознала Бориса по небольшой родинке на левом бедре и шраму на левом запястье — когда-то в юности он пытался перерезать себе вены. Его лица, или того, что от него осталось, мне не показали.

— Это он, — сказала я Апухтину, не отходившему от меня ни на шаг. И добавила: — Он превратился в скелет. Он что, болел?

— Он сидел на игле. По крайней мере последние полгода.

Мне было очень грустно. Не могу сказать, чтобы меня мучила совесть, но что-то похожее на раскаяние шевельнулось в душе.

— Я так и не поняла, что он был за человек. Как все странно и… необратимо в этом мире.

— Это письмо пришло по моему домашнему адресу вчера. — Апухтин протянул мне конверт. — Извини, но в связи со всеми этими событиями нам пришлось его вскрыть.

Буквы расплывались перед моими глазами и куда-то убегали.

«Я предвидел подобный расклад. О прощении не может быть и речи. Знай одно: я изо всех сил пытался верить в нашу любовь. Иногда мне это удавалось, правда?.. Никто не сумеет отнять у тебя то, что принадлежит тебе по праву. Копия завещания находится в нотариальной конторе номер 5 по улице Чехова. Оригинал я отправил заказным письмом на Петровку. Пожалуйста, не тужи по мне. Я всегда жил так, как хотел. Правда, не всегда получалось. Но это уже тема для разговора в пользу вечности. Я не смею сказать тебе, что я тебя люблю.

Борис».

— Мы получили завещание сегодня утром.

Апухтин протянул мне еще один конверт.

— Оставь у себя, тем более что это может пригодиться для дела. Хотя я почти уверена, что убийцу не найдут.

— Ему тоже было известно что-то лишнее с точки зрения этой организации, о которой говорил брат Кириллина. Возможно, Киту тоже, ведь Сеулицкий и Самарин, как выяснилось, общались между собой не только как родственники.

— Кит мог поделиться кое-чем с мамой. Поэтому ей тоже угрожает опасность. — Я вдруг ощутила ужасную тревогу. — Мы должны как можно скорей вернуться туда!

Я буквально вцепилась в руку Апухтина.

Зазвонил сотовый.

— Слушаю! Да, да, мы еще в конторе.

До меня долетали отдельные слова. Голос на другом конце провода был очень возбужденным. Я с трудом узнала Виктора. До меня доносились обрывки фраз: «…она сказала… этот человек… так неожиданно…»

Апухтин обнял меня за плечи и повел к машине.

— Что случилось? Говори немедленно!

Я поймала себя на том, что ору на всю улицу.

— Она заговорила. Таня, она ходит! Мы немедленно едем туда.

Апухтин резко выкрутил руль, и машина поехала по полю. На спидометре было 120, и толчок от соприкосновения с неровной поверхностью мерзлой земли оказался таким сильным, что я больно ударилась макушкой о крышу «волги». Перед глазами поплыло, на несколько секунд отключилось сознание. Я пришла в себя, прижатая лицом к сиденью какой-то тяжестью. Было трудно дышать. Я попыталась выпрямиться, но услышала хриплый шепот:

— Не шевелись.

Раздался рев сирены, оглушительно громко завизжали тормоза, послышались приглушенные хлопки выстрелов. Кто-то вскрикнул и выругался матом.

Выждав немного, я нащупала ручку дверцы, надавила на нее и задом вылезла из машины.

Апухтин лежал лицом вниз на сиденье, не подавая признаков жизни. На резиновом коврике была лужица крови. Примерно в тридцати метрах от нас я увидела гаишную «волгу». Она лежала на крыше, ее колеса все еще крутились.

Кто-то схватил меня и швырнул на землю. В следующую секунду прогремел взрыв.

— Бежим! — скомандовал голос над самым моим ухом.

Меня подняли с земли, с двух сторон подхватили за руки и куда-то потащили. Я ничего не видела перед собой. Потом над головой что-то треснуло и прокатился гром.

…Для меня наступила тишина.

— Он остался там… Он ранен… Ему нужна помощь…

Я не слышала своих слов.

Возле дивана, на котором я лежала, сидел человек в белом облегающем комбинезоне и с каким-то странным сооружением на голове, напоминающим скафандр из фантастических фильмов. Его глаза казались огромными. Я знала: это всего лишь оптический эффект, и все равно этот человек производил впечатление неземного существа.

Я сделала попытку встать. Как ни странно, мне это легко удалось. Если бы человек в скафандре не схватил меня за руку, я бы ударилась головой о потолок.

Тишина… Меня окружала какая-то странная тишина. Она больно стискивала мои барабанные перепонки. Мне казалось, моя голова вот-вот взорвется от этой тишины.

Человек в скафандре нагнулся и надел мне на ноги сандалии на толстой подошве. Я смогла устойчиво стоять на ногах.

Я огляделась по сторонам. Комната была довольно маленькая, но что меня поразило — в ней не было ни единого угла. Кроме дивана, с которого я только что встала, я увидела кресло и светильник, вмонтированный в потолок. От него исходил свет, напоминающий солнечные лучи, преломленные оконным стеклом. Самих окон не было. Пол, стены и потолок как бы составляли одно целое.

Внезапно мужчина резким движением снял скафандр, и я вскрикнула. Правда, я не услыхала собственного голоса. Он встал, выпрямился во весь рост, расправив плечи.

— Стас… Неужели это ты?..

Мужчина ответил мне что-то и взял меня за руку. Я была поражена — если это Стас, то он прошел целую эволюцию. Его лицо было ослепительно красивым. И в то же время это не было лицо человеческого существа.

Он снова что-то сказал мне.

Я отрицательно замотала головой. Похоже, я оглохла.

Тогда он усадил меня на диван, сам сел рядом, но не касаясь меня. Откуда-то появился небольшой прозрачный столик, блокнот, шариковая ручка.

«Не бойся, с тобой все в порядке», — написал он на листе бумаги.

— Где я? Что с Апухтиным? С мамой?

«Я позаботился о них. Они оба живы и в безопасном месте».

Он повернул голову и посмотрел мне в глаза. Я поняла: он сказал правду.

— Ты Стас? Или это продолжение той жестокой игры? — спросила я.

«Я не играю ни в какую игру. Все, что я делаю, — серьезно».

— Тогда почему пролилось столько крови?

«Это не моя вина. Мои подчиненные оказались на редкость бездарными людьми».

— Тот человек, которого я видела в больнице, он тоже Стас? — спросила я и невольно коснулась руки своего соседа, как бы желая убедиться в его материальности.

«Он я и в то же время не я, — читала я летящие из-под пера строчки. — Он худшее, что было во мне. Я сумел отдать ему все свои пороки. Во мне осталось только самое светлое».

— Ничего не понимаю. Где мы? Что произошло?

«Пока еще мы на Земле. Но наступит час, и мы расстанемся с ней. Многое отныне зависит от тебя».

— От меня?

«Из всех хомо сапиенс, которых я знал в этой жизни, ты больше всех соответствуешь моему идеалу человека будущего. В тебе всегда дух подавлял плоть, заставлял жить по его законам. Так осталось и по сей день, хоть ты и прошла через мерзости физиологии».

— Но если ты Стас, то тогда человек в больнице твой двойник. Или он настоящий, а ты чья-то выдумка. Наверное, у меня что-то с головой.

«У тебя все в порядке с головой. Дело в том, что ты еще не посвящена в тайну. Ты должна быть посвящена в нее. Потому что тебе предстоит принять решение. Ты сделаешь это добровольно — я не смогу применить в отношении тебя силу».

Он вдруг оттолкнул от себя стеклянный столик. Ударившись о противоположную стену, столик превратился в груду блестящих осколков. Я услышала их звон. Из моих ушей словно вытащили вату.

— Теперь ты слышишь меня?

Он взял мои руки за запястья, поднял их вверх и резко потянул. Через меня словно пропустили электрический заряд. Я почувствовала небывалый прилив энергии.

— Ты услышишь, как все началось и что случилось в дальнейшем. Это уникальная история. Подобное могло случиться лишь с человеком, которому уготовано стать новой Мессией. Ты сама все поймешь, когда услышишь.

Это говорил знакомый мне голос. И в то же время у меня было ощущение, что в реальной жизни я никогда не слышала его.

— Мне было восемь лет, когда я прочитал «Принц и нищий» Марка Твена, — заговорил человек в белом. — Я не могу сказать, что эта книжка мне просто понравилась, — она перевернула мои представления о жизни. Мысль о том, что природа способна создавать абсолютных двойников, гвоздем засела в моем мозгу. Впоследствии мне попалось еще несколько книг на эту тему, я посмотрел какие-то фильмы, но их создатели лишь описывали забавные, нелепые и драматичные эпизоды, в которые попадали люди по причине их невероятной схожести. Из этого, как правило, не следовало никакого вывода или же этот вывод был бесполезным, никчемным. Я же еще в детстве понял, что природа вовсе не случайно создает идентичных людей.

Через полтора года я встретился с мальчиком. Он сам окликнул меня на улице, спросил, как пройти на кладбище. Мне показалось, я смотрю в глаза самому себе. Между нами завязались довольно странные отношения. Чувства, которые мы испытывали друг к другу, любовью нельзя было назвать. Это было любопытство друг к другу. Это была борьба интеллектов, характеров, доходящая порой до физической схватки. Каждый стремился к лидерству. Но что бы то ни было, нас влекло друг к другу.

Его родители были актерами и жили порочными страстями. На сына у них почти не оставалось времени, хотя у него всегда были деньги на карманные расходы, да и вообще материально он ни в чем не нуждался.

Первый раз мы поменялись ролями через год после нашего знакомства. Все прошло гладко. Нам обоим понравились наши новые роли — это разрывало рамки привычного. Это делало нас обоих необычными — избранными — существами. Нас никогда никто не видел вместе, хотя мы оба умело пользовались гримом и могли сделать со своей внешностью все что угодно.

Потом появилась ты, а вместе с тобой в нашу жизнь вошел Саша Кириллин, музыка, романтика первой любви. Мы мечтали, увлекались, фантазировали. И над всем этим царила музыка. Музыка усиливает чувства, расцвечивает их. Музыка пробуждает в человеке самое прекрасное, настраивает на великое, возвышает.

Все думали, что мы общаемся втроем, на самом же деле нас было четверо. Самое интересное, но с возрастом мы становились все больше похожи с моим двойником. Мы даже росли одновременно — толчками, как это обычно бывает у мальчишек, но у нас эти толчки совпадали по времени. Никто, кроме Эмили, так ничего и не заметил.

— Эмили? Эмили заметила?

— Да. Она всегда была очень набожной, а тут вдруг перестала ходить в церковь, убрала в сундук все иконы, а потом вообще куда-то дела их. Она была уверена, что в ее доме поселился дьявол, который прибрал ее к рукам и заставил делать то, что угодно ему. Она решила, что не имеет никакого права переступать порог храма Господня.

— Я всегда думала, что это случилось из-за того, что вы с ней ушли святить куличи, а в это самое время угорели ее дочь с зятем. Мне это рассказывала бабушка.

— Так думали все. Эмили была очень скрытной. Она боялась говорить о черте вслух. Даже, мне кажется, думать о нем боялась. Из-за меня.

— Из-за тебя?

— Ей казалось, дьявол может причинить вред мне. Она думала, он оставит меня в покое, если она весь удар примет на себя. Ты же знаешь, как много я значил для Эмили.

— Ты был для нее всем на свете.

— Потом моего двойника угораздило влюбиться в какую-то обыкновенную телку и даже переспать с ней. Этим самым он осквернил наш союз и предал меня. Даром ему это не прошло: у него, как говорят сейчас, поехала крыша. Здорово поехала. Но и я из-за него очутился не в завидном положении.

— Кто из вас лежал в больнице?

— Мы оба. В разных, разумеется.

— А кто пришел в день выписки в наш «теремок»?

— Это был я. Я не мог доверить тому идиоту столь ответственную роль, от которой, как ты понимаешь, зависело мое последующее поведение. Мне пришлось взять все в свои руки, так сказать, самому определить модель дальнейшего поведения. Я с этим справился. — Он гордо блеснул глазами. — После этих событий нам пришлось переписать сценарий заново. Он решил продолжить учебу в театральном, мне же к тому времени биофак осточертел. Я устроился рабочим в зоопарк, но время от времени посещал ГИТИС. Я справлялся со своей ролью. Что касается того кретина, то в зоопарке время от времени возникали проблемы.

— Животных провести трудней, чем людей, — заметила я.

— Особенно негодовали крокодилы. Один из них просто возненавидел моего двойника и однажды чуть не откусил ему ногу.

— Ты говоришь, что крыша поехала у твоего двойника, но он тем не менее продолжал учиться в ГИТИСе и ему это удавалось. Для чего же ты стал разыгрывать из себя идиота?

— Так мне было легче наблюдать за всеми вами со стороны. И люди не лезли мне в душу. Они оставили меня в покое, в котором я давно нуждался.

— И ты играл вместо твоего двойника в театре?

— Случалось. У меня это выходило лучше, чем у него, потому что со временем наши взгляды на жизнь кардинально разошлись: я по-прежнему воспринимал ее как ни к чему не обязывающую игру, а он вдруг ударился в религию, в мистику, и жизнь для него превратилась в настоящую пытку.

— Она такая и есть на самом деле.

— Неправда! — возразил он резко. — Не повторяй чужие глупости! Жизнь превращается в сплошное страдание, когда в человеке побеждают низменные инстинкты, когда жизнь духа умирает и на смену ей приходит торжество мерзкой плоти. Человек впадает в отвратительное беспросветное пошлое и всегда одинаковое состояние тупости, которое я называю черной нирваной. Оглянись: все вокруг живут в состоянии этой черной нирваны. Все связаны между собой какими-то узами-цепями, которые они называют любовью. На самом же деле это тяжелые кандалы, которыми им суждено греметь до могилы.

— Любовь к ближнему — это не цепи. Без любви на этом свете прожить невозможно.

— Любовь к ближнему приносит сплошные страдания. Тот, кого ты любишь, всегда становится твоим тираном и начинает властвовать над тобой беспредельно.

— Я люблю маму. И не считаю эту любовь цепями.

— Она всю жизнь пыталась лезть к тебе в душу. Заставить тебя жить так, как хочет она.

— Но ведь ты тоже это делал. Тебе удалось устранить почти всех близких мне людей.

— Я освободил тебя. Согласен: это вышло грубо. Во всем виноват тот кретин, возомнивший себя настоящим героем-любовником, а заодно и спасителем твоей души. Он не учел, что твоя душа если и может кому-то принадлежать, то только мне. Я переоценил его возможности. Он все запутал, создал массу сложностей. Он связался с какими-то темными людишками, доверил им наши секреты. Я узнал об этом, когда было поздно что-либо изменить.

— Изменить никогда не поздно, — пробормотала я. — Тем более если дело касается жизни или смерти людей.

— Снова ты говоришь про эти пошлые земные узы.

— Я живу на Земле.

— Ты достойна куда более высокой участи. В тебе всегда были задатки избранницы.

— Я получила то, что заслужила.

— Нет! Покорность судьбе один из самых отвратительных человеческих пороков. Люди новой расы даже знать не будут о том, что их прародители ползали на коленях, выпрашивая милости у так называемой судьбы. Она пинала их ногами, а они униженно лизали ей руки.

— Уж не мы ли с тобой должны будем стать новыми Адамом и Евой? Я верно поняла тебя?

— Лучших особей я не вижу.

— Мы уже стары для этой роли, Стас.

— Наоборот. Мы только сейчас достигли наивысшего расцвета духа, интеллекта, жизненной энергии, — горячо возразил он.

— Но ведь для того, чтоб зачать, нужно вспомнить о том, что мы мужчина и женщина, испытать желание, потребность любить.

— Это изначально неверный взгляд на суть нашей миссии, хоть я и не верю в теорию первородного греха. Зачатие слишком серьезная вещь, чтоб осуществлять его таким примитивным способом. К тому же вынашивание ребенка в утробе займет очень много времени, а мы должны произвести на свет как можно больше потомства. За нас все сделают специалисты мирового класса. Таким образом эмбрионы не будут зависеть от духовного и физического состояния матери в тот либо иной момент их развития. Это сделает их практически неуязвимыми в эмоциональном плане. Такой и должна быть раса будущего.

— Это будет пробирочная раса. — Я грустно усмехнулась.

— Это будет раса суперменов, — возразил Стас. — Их воспитанием займутся самые лучшие гувернеры, учителя, тренеры. Ты даже представить себе не можешь, как я богат. Мы с тобой сможем позволить себе все что угодно.

— Это богатство заработали те самые темные людишки, которых нашел твой двойник?

— Идеи принадлежат мне. Без меня они бы не смогли заработать ни цента. Увы, кое-какие из них в жизнь воплощал этот кретин и его идиотская команда. Я совершил просчет, положившись на человека, у которого в юности был психический прокол.

— У тебя не было никаких проколов, Стас?

Он ответил надменно:

— Мелочи. Главным образом тактического характера.

— А если я не соглашусь на ту роль, которую ты для меня сочинил? Ты будешь считать это своим проколом?

— Согласишься. У тебя нет другого выхода.

— Выход есть всегда. Нужно лишь суметь увидеть его.

— Ты не Захочешь причинить своим ближним новые страдания.

— Ты же сказал совсем недавно, что не собираешься на меня давить.

— Совершенно верно. Право выбора я оставляю за тобой.

Он встал. Его тело, обтянутое комбинезоном, было гибким, в меру мускулистым и, судя по всему, отвечало эталону красоты. Но красота эта меня не трогала: я видела перед собой настоящее чудовище. Монстра.

— И как ты представляешь себе нашу дальнейшую жизнь? То есть жизнь прародителей новой человеческой расы?

— Во-первых, нам придется заниматься строжайшей селекцией, во-вторых…

— Ты хочешь сказать, что мы, как твои любимые крокодилы, будем уничтожать собственных детей, если они не соответствуют каким-то там стандартам?

— Если верить Ветхому завету, Бог делал то же самое. Вспомни Всемирный потоп. Во-вторых, мы будем путешествовать по всему свету, вбирая все наилучшее. С тем, чтобы передать это нашим детям.

— Мы будем жить в этой летающей тарелке? — поинтересовалась я, обведя взглядом странную комнату.

На его красивом невозмутимом лице появилось подобие улыбки.

— Это всего лишь имитация. Пока мы находимся на Земле, но мои ученые вовсю работают над созданием совершенных космических кораблей, которые будут соответствовать представлениям людей о так называемых летающих тарелках и блюдцах. Как тебе наверняка известно, космические пришельцы неподвластны земным законам.

— Ответ ты должен получить сейчас или я могу какое-то время подумать?

— Ты его уже дала.

— Наверное, ты прав. Но я должна повидаться с мамой. И еще я хочу знать наверняка, что ты не причинишь вреда Апухтину.

Он взял меня за обе руки и заставил встать. Наши взгляды встретились. Его зрачки были бездонными, как ночное небо. У меня закружилась голова, и все смешалось в мозгу.

— Мама, мамочка, милая…

Я кружилась по комнате, стиснув в объятьях ее почти невесомое тело. Она улыбалась мне, в ее глазах блестели слезы. Наконец я остановилась, и тогда мама протянула руку и погладила меня по щеке.

— Скоро весна, Танюша. Слышишь, как поют за окном синички?

Мы пили на кухне чай с вареньем, то и дело протягивая друг другу руки и улыбаясь. Я вскакивала, обнимала маму за плечи, прижималась щекой к ее мягким, пахнущим чем-то очень родным волосам. Я чувствовала себя на седьмом небе от счастья.

— Он нашел меня, доченька. Нашел меня здесь. Он все еще любит меня. И это после стольких лет разлуки, представляешь? Доченька, родная моя, какая же я счастливая! А тут еще с тобой все в порядке.

Мать говорила о моем отце. Ее глаза сияли, щеки покрылись молодым румянцем. А ведь еще вчера она напоминала мне безжизненную мумию.

— Мы поживем какое-то время у тебя на даче, не возражаешь? Мне неловко поселять Андрюшу в квартире, где мы жили с Никитой Семеновичем. Ведь еще, как говорится, земля на могилке не высохла. Потом, разумеется, все забудется, и мы переедем к себе. Так ты не возражаешь, если мы поживем на твоей даче?

— Нет, мамочка.

— У отца есть дом в Костромской области, но это так далеко от Москвы. К тому же я не люблю провинцию и даже боюсь ее. Там такие дикие нравы. Подмосковная дача — это совсем другое. Тем более в вашем поселке живут главным образом интеллигентные люди.

— Да, мамочка.

— У отца есть машина. Старенький «москвич»-развалюха. Как ты думаешь, удобно сделать ему со временем доверенность на «волгу» Никиты Семеновича?

— Наверное, удобно, мамочка.

— Вот и хорошо.

— А где сейчас отец? Он скоро придет?

— Сказал, у него какие-то дела. И еще многое зависит от его начальника. Андрюша говорит, если у начальника пойдет все так, как он задумал, он переведет Андрюшу в свой московский филиал. — Мама вздохнула: — У твоего отца неважное здоровье, а начальник, судя по его рассказам, настоящий самодур. Может запросто направить работать в филиал куда-нибудь в Норильск или Воркуту. Для отца это будет равносильно смерти.

Я почувствовала холодок внутри. Разумеется, у моего отца на самом деле мог быть шеф-самодур из так называемых новых русских. Но я никогда не верила в совпадения.

— Будем надеяться, он не сегодня-завтра появится. То-то радость будет. Доченька, как ты думаешь, в шестьдесят еще не поздно все начать сначала, а?

— Не поздно, мамочка.

— Ты у меня без отца выросла. Но ничего — у тебя еще все впереди. Все успеешь наверстать. Теперь, когда папа будет с нами, мы заживем как у Христа за пазухой.

Я встала и подошла к окну. В открытую форточку уже вовсю тянуло хмельным ароматом оттаивающей земли. Сколько себя помню, я всегда оживала с весной…

— Стасик умер, царство ему небесное, — неожиданно сказала мама.

Я резко обернулась от окна.

— Кто тебе сказал?

— Виктор Павлович. Я спросила, где мой племянник, а он говорит: умер в больнице. Какие-то там клетки мозга поотмирали, и он несколько недель лежал без сознания. У бедного Стасика всегда было плоховато с головой.

— Я… я навещу Апухтина. Я должна это сделать. Не скучай. Ладно, мамочка?

Почему-то я больше не боялась оставлять ее.

— Привет ему от меня. Он был так заботлив, когда ты лежала в больнице.

Он улыбнулся мне и протянул руку.

Я взяла ее в свои и присела на край кровати. У Апухтина было бледное лицо и синяки под глазами.

Он прочитал мои мысли.

— Пустяки. Потерял немножко крови — вот и все. Зато новую влили. Думаю, мне это на пользу.

— Но что тогда произошло?

— Ты имеешь в виду перестрелку на сорок первом километре? Дело в том, что нам стало кое-что известно, а кому-то это не понравилось. Нам сделали предупреждение. Вполне заурядная история.

— Тех, кто это сделал, поймали?

— Нет, конечно. Это были самые обыкновенные киллеры. От них обычно избавляются, стоит нашим людям взять след.

— Ты будешь продолжать расследование?

Апухтин поморщился и кивнул.

— Но ведь Стас, если я не ошибаюсь, умер.

— Это так. Однако запущенная им машина еще работает.

— Мы ее остановим.

— Верно. И кое-кто понесет заслуженную кару.

— Ты же сам сказал, что киллеров уберут их хозяева.

— Мы и до хозяев доберемся. Таня, мне стали известны кое-какие подробности. Я должен сообщить их тебе. Я собирался это сделать накануне, но тут случилась эта неувязочка.

Он виновато улыбнулся.

— Только спокойно. Врач говорит, тебе нельзя нервничать.

Думаю, моя ответная улыбка была не менее виноватой.

— Самарин работал на этот так называемый центр. Заманили длинным баксом. Он струсил, когда ему поручили одно чертовски опасное задание. Его немедленно убрали.

— Мы не скажем об этом маме, верно?

— Дело твое. Но, может, если она узнает правду, ей станет полегче. Мне кажется, она все еще оплакивает его.

— Ошибаешься. Был, потом не стало. Обычная диалектика. Сегодня я есть, завтра меня не будет. К чему плакать?

— Танюша, мне не нравится твоя философия. Послушай, ты продолжаешь пить этот проклятый имован?

— При чем тут имован? Просто я, как никто, понимаю маму. Со мной случилась, можно сказать, идентичная история.

— Кстати, Бориса к тебе подослали. Хотя это как-то не укладывается в моей привыкшей мыслить определенными категориями или, скажем так, сюжетами голове. Словом, он вел наблюдения и что-то куда-то докладывал. Разумеется, не в КГБ. Скорее всего Стасу… Не исключено, что Стас его и откопал где-то. Ты что улыбаешься? Мне кажется, ты совсем не удивлена.

— Не удивлена. Борис учился в ГИТИСе. Там слоняется много темных людишек. Бог с ними, правда?

— Кровь на ковер налил Смирницкий. Это была консервированная кровь. Эти голубые совершили какой-то непонятный ритуал. Думаю, их заставили его совершить. Ну, как я полагаю, Смирницкий должен был убрать Бориса, но он не захотел этого делать и достал консервированную…

Я его больше не слушала. Мне очень хотелось увидеть отца, но я знала, что уже никогда его не увижу. Он вернется к маме только тогда, когда я окажусь в полной власти тех людей, которые стремятся меня заполучить. Так пускай он скорей к ней возвращается. Зачем с этим тянуть? Мама ждет своего Андрея.

Я поднялась.

— Уходишь?

— Мне пора. Выздоравливай.

Я наклонилась и поцеловала Апухтина в губы. Вероятно, это был мой последний земной поцелуй.

— Я люблю тебя, Таня. И очень за тебя переживаю. Пожалуйста, подумай о своем здоровье. Я скоро буду на ногах, и тогда у нас с тобой все будет хорошо. — Он держал меня за руку и неотрывно смотрел мне в глаза.

Я осторожно высвободила свою руку и попятилась к двери.

— Танечка, будь осторожна, прошу тебя. Правда, наши люди всегда на стреме, но и мы сами не должны плошать.

— Не оплошаем.

На какую-то долю секунды я задержалась на пороге. Мне хотелось обернуться и в последний раз посмотреть на Апухтина. Но вместо этого я выскочила в коридор и бросилась бегом по лестнице.

В воздухе уже вовсю пахло весной.

Мне захотелось превратиться в маленькую синичку, весело распевающую на тополиной ветке в предчувствии короткого мига любви во имя продолжения на Земле нехитрого синичьего рода. Я помахала ей рукой…

Напротив больничного входа стоял, поблескивая на солнце своими стальными боками, большой «линкольн-континенталь», карета прародительницы человеческой расы будущего.