Телохранитель

Глава 2. Моя маленькая госпожа

Глава 2. Моя маленькая госпожа

Азиз

Я работаю её телохранителем пять лет. Пять чёртовых лет я изображаю из себя истукана, в то время как внутри всё горит адским пламенем. Ну ладно, первые два года я ещё как-то держался. Первые два года она ещё была похожа на ребёнка, но когда Марьям исполнилось восемнадцать, всё покатилось под откос. Вот интересно, есть, вообще, какой-то способ удержаться от влюблённости в свою госпожу, если она молода, хороша собой и при этом не особенно глупа?

И я называл её своей госпожой именно с этим смыслом - что я пойду босой по углям, если она мне прикажет, но не из-за денег, что платит мне её отец. А из-за этого иссушающего, медленно убивающего меня чувства. К ней. Я её боготворю.

Всё, что я позволял себе эти годы: смотреть - иногда, исподтишка - и это обращение. Да, я знаю, что оно её злит. Это из-за обострённого чувства справедливости. Моя Марьям считает всех людей, если не равными, то, по крайней мере, достойными уважения. Но я-то знаю, что это не так. Что я не достоин её. Что если только я покушусь на что-нибудь в отношении неё, мне отрежут "хотелку" и голову заодно. Таков удел простого охранника, поэтому я держу свои грязные лапы подальше от хозяйской дочки... Обычно. Но вот сегодня дал сбой. Не могу видеть её расстроенной, а тут - вижу, настоящее горе. Ни разу за пять лет она не подняла на меня руки, хотя порой ругала изрядно. А вот тут вдруг побила. И пусть я извращенец, но это страшно возбуждало. До тех пор, пока она не начала унижать меня словами. Плевал бы я на те слова, даже не заметил, если б такое сказал кто другой, но только не она. Я знаю, что она никогда не станет моей, но слышать об этом от неё невыносимо. Что я раб, что я ниже неё, что об меня только ноги вытирать можно - больше я ни на что не годен. А я ведь всю душу ей отдал... Только уйдя к себе, остыв и перебрав весь разговор (если можно эту истерику так назвать), я понял, что она имела в виду. Что я сам себя унижаю, обращаясь к ней таким образом. Если бы она только знала истинный смысл этих слов для меня!

То есть, нет, ей, конечно, лучше не знать, но кажется, уже поздно. Она знает. Она всё поняла. Я сдал себя с потрохами.

Одному Господу известно, как мне хотелось её поцеловать. Эти сладко-солёные, горячие, опухшие от слёз губы... Самые прекрасные губы на свете! И глаза, и волосы... Я бы полжизни отдал ради того, чтобы иметь возможность одну ночь целовать и гладить это всё без ограничений...

Нужно было хорошенько обдумать ситуацию. Моя госпожа запретила мне убивать горе-жениха, и я не мог ослушаться, хотя убил бы легко. Застрелил, зарезал или задушил своими руками, и эти руки бы не дрогнули. Потому что ни одна дрянь на свете не имеет права мучить мою девочку, мою Марьям. Его счастье, что он не собирается трогать её своими вонючими лапами. Что эти лапы предпочитают трогать мужиков (фу, какая мерзость!). Но всё равно, конечно, я не дам ему испортить ей жизнь, хотя пока и не знаю, как. Он, разумеется, станет строго следить, чтобы она хранила ему верность - это же так важно для фасада. Но как молодая женщина может прожить целую жизнь без любви, пусть и в золотой клетке?!

Мысль о возможных любовниках Марьям отдавалась невыносимой болью глубоко внутри меня. Конечно, у неё будут любовники. Это просто утопия - думать, что она сможет в 21 год похоронить себя как женщину раз и навсегда.

Я умыл лицо, чтобы выбросить из головы эти мучительные мысли, и лёг на застеленную кровать. Сейчас мне нужно придумать план. А потом его реализовать. А потом уйти и забыть её. Навсегда.

Но, как назло, вместо умных мыслей, в голову лезли одни дурацкие воспоминания.

Однажды - ей было лет 17 - мы поехали в город у моря. Марьям - совсем юная и восторженная, как ребёнок, не могла насмотреться на бесконечную сверкающую синюю гладь воды. Ходила и ходила по набережной туда и обратно, я - следом. Честно признаться, я и сам видел такую красоту только на фото или картинках, и они не передают и половины величия стихии. Вот и засмотрелся и не поймал свою маленькую госпожу, когда она споткнулась и полетела носом вниз.

Помню, как мазал антисептиком из аптечки, которую всегда ношу с собой, тощую разодранную коленку и скручивал маленький жгутик из ваты, чтобы засунуть в нос моей глупенькой неуклюжей подопечной, а она смотрела на меня своими огромными глазищами и держалась за мою большую жилистую руку, как за спасательный круг.

Помню, как меня отчитали и лишили премии за этот недосмотр. Как же, принцесса не виновата, что у неё ноги заплетаются! Виноват паж, что подушечки не подложил.

Помню, как Марьям пришла ко мне в комнату с виноватым личиком, попросила прощения за своих родителей и высыпала мне на кровать все свои сбережения - несколько монет и скомканных купюр.

- Вот. Это твоя премия, - пробормотала она. - В этом месяце мало, у меня больше нет... Но я обещаю впредь лучше смотреть под ноги, чтобы не подводить тебя.

Тёплое чувство заливало мне грудь. Я усмехнулся:

- Забери, я проживу без этого.

- Нет! - она нахмурилась и топнула ногой.

Она всегда была ужасной упрямицей, моя Марьям.

Помню, как я взял эти деньги и на следующий день купил ей мороженого и кофе на набережной. Она очень любит кофе - я знал это, потому что всегда внимательно прислушивался ко всему, что она говорила - но матушка запрещает ей его пить, утверждая, будто он портит цвет кожи и ещё какую-то чушь в этом роде.

- Возьми себе тоже мороженого! - потребовала тогда Марьям.

- Я не люблю мороженое! - отмахнулся я, но моя госпожа не сдавалась:

- Это потому, что ты не пробовал это! Попробуй, - и протягивает мне своё.

- Я не могу, - качаю головой.

- Почему?

- Это ваше...

- Ты брезгуешь мной?

Хмурюсь, раздумывая над тем, как лучше поступить, чтобы опять не проштрафиться, и в это время баловница просто тыкает своим мороженым мне в губы, так что приходится их облизать. И - о, чудо! - оно действительно вкусное. Не очень сладкое, с заметной кислинкой и даже горчинкой. Покупаю себе второй стаканчик, а Марьям прыгает рядом, хлопает в ладоши и радостно хохочет. Хочу, чтобы она всю жизнь оставалась такой. Веселой, шаловливой, беззаботной...

Сердце режет воспоминание о её заплаканном личике с размазанной тушью, которое я созерцал несколько минут назад. Надо собраться, надо вернуться к плану, но услужливое воображение подкидывает совсем другие картинки.

Я ловлю её в укромном уголке пришкольного парка... целующейся с мальчишкой. Я просто в бешенстве от увиденного, с моих губ даже срывается ругательство, не подходящее для детских ушей. Впрочем, она уже не ребёнок. Ей 18, и, конечно, гормоны бушуют, и хочется любви. Но нельзя. На это есть высочайший запрет от родителей.

Одной рукой отрываю мальчишку от неё, а другой замахиваюсь для удара. Меня всего трясёт от ярости. Странно, откуда столько эмоций?

- Азиз, не надо! - умоляющим тоном вопит Марьям. - Пожалуйста!

Я понимаю, что если сейчас ударю этого шкета, то сломаю ему челюсть - и... отпускаю. Тащу заигравшуюся принцессу в машину, сажусь на переднее и всю дорогу пялюсь в окно, судорожно пытаясь сообразить, что это на меня нашло. И не могу. А ночью мне снится сон, в котором я сам её целую в точно таких же кустах. И буквально умираю от счастья. Проснувшись, понимаю, что меня угораздило влюбиться в 18-летнюю девчонку. Мало того, хозяйскую дочку. И я ревную её к ровеснику. А мне, на минуточку, 30 уже. И я так простонароден, что между нами даже не пропасть, а целая бесконечность, как Вселенная.

По-хорошему, в тот момент нужно было уволиться. Перейти на другую работу и со временем забыть свою маленькую, но бойкую госпожу. Однако я рассудил по-другому. Кто лучше защитит девушку, чем влюблённый в неё мужчина? И я её не трону. Никогда. А кто придёт на моё место - неизвестно. Я не могу доверить её незнакомцу.

Конечно, я рассуждал эгоистично и руководствовался совсем не теми побуждениями, которые называл "вслух". Мне тупо хотелось быть с ней рядом. Пусть не касаться так, как хочется, и не говорить вслух то, что чувствую, но, по крайней мере, видеть её каждый день, знать, что с нею всё хорошо, отгонять недостойных поклонников ещё на подлёте...

Да, я остался с нею рядом, и вот наконец это безумие оправдано. Я могу спасти свою маленькую госпожу и не пожалею ради этого ни своей свободы, ни даже жизни.

Однако, план так и не успел выкристаллизоваться в моей голове, потому что в дверь кто-то тихонько и торопливо постучал - и тут же, без перерыва, вошёл. Конечно, это была Марьям. Переодетая в другое, тонкое и соблазнительное платье, умытая и с распущенными волосами. Прекрасная до умопомрачения.