Темная ночь

Глава 1

Каждую ночь Мэддокс умирал. Умирал медленно и мучительно. И каждое утро он вновь просыпался живым и в полном отчаянии, ибо твердо знал, что будущей ночью все повторится. Таково было тяготевшее над ним страшное проклятие – его вечное наказание.

Он пробежал языком по зубам – до чего же хотелось вонзить их в чью-нибудь глотку. Солнце уже зашло, и Мэддокс всем существом чувствовал, как ускользает время, как секунды складываются в минуты и, насмешливые, равнодушные, уносятся прочь, приближая ночную агонию. Еще час, и он истечет кровью. И с этим ничего нельзя поделать: что бы он ни предпринял, что бы ни сказал, все случится как всегда – он будет мучиться, а затем умрет.

– Чертовы боги! – прорычал он и принялся ворочать штангу с удвоенной энергией.

– Ублюдки. Все они, – раздался у него за спиной знакомый мужской голос.

Мэддокс продолжал с остервенением жать штангу, не обращая внимания ни на самого вошедшего, ни на его слова. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Он пришел в спортзал несколько часов назад в надежде, что физическая нагрузка поможет обуздать душившую его ярость. Подвесной мешок, беговая дорожка, теперь штанга – Мэддокс перепробовал все. Он обливался потом, едва не терял сознание от напряжения и усталости, но, увы, чем дальше, тем больше страсти брали над ним верх.

– Ты не должен здесь быть, – бросил он.

Торин вздохнул:

– Слушай, я не хотел мешать, но кое-что случилось.

– Ну а я здесь при чем?

– Нужна твоя помощь.

– Я не могу помочь, – ответил он холодно и безучастно.

Несколько последних недель Мэддокс был на взводе, любая малость приводила его в исступление, и тогда он становился смертельно опасен для окружающих. Даже для друзей. Особенно для друзей. Он очень любил их, но временами жажда крушить и убивать становилась сильнее его, затмевала разум, лишала воли.

– Но, Мэддокс…

– Я на пределе, Торин, – прохрипел он. – От меня сейчас будет больше вреда, чем пользы.

Мэддокс хорошо знал пределы своих возможностей. Собственно, все неприятности начались для него и его друзей с того, что он переоценил себя.

В тот далекий день боги обошли его доверием, поручив задание, которое он по праву считал своим, другому воину, вернее – воительнице. Пандора не знала равных на поле брани, но до Мэддокса, по его мнению, ей было очень далеко. Он был сильнее, выносливее, опытнее. И тем не менее хранительницей Дим-Униака, священного ларца, где томились в заточении демоны, столь злые и необузданные, что их выгнали даже из ада, сделали не его, а ее. Естественно, Мэддокс разозлился, причем очень сильно. Другие воины, его друзья, тоже были возмущены до глубины души. Они верно служили своим божественным хозяевам, по первому слову обнажая мечи и проливая ради них кровь, свою и вражескую. И как их за это отблагодарили? Когда подвернулось настоящее задание, предпочли им женщину. Решив проучить своих хозяев, воины выкрали у Пандоры Дим-Униак и выпустили демонов на свободу. Какого же они сваляли дурака! Они думали доказать свое могущество, заново изловив демонов, но у них ничего не вышло, а ларец бесследно исчез. Мир погрузился в хаос и мрак, в коих и пребывал до тех пор, пока не вмешался царь богов, заточив по демону внутрь каждого из провинившихся воинов.

Достойное наказание! Воины освободили зло, чтобы отомстить за уязвленную гордость; теперь они сами стали его вместилищем.

Вот так и родились на свет Владыки Преисподней.

Мэддоксу достался демон Насилие. Он стал такой же неотъемлемой частью его существа, как легкие или сердце. Человек не мог больше жить без демона, а демон – без человека; они были как бы вплетены друг в друга, слились в единый организм.

С первого же дня создание, обосновавшееся внутри Мэддокса, толкало его на разные злодейства, а он не находил в себе сил сопротивляться. Однажды демон даже заставил его убить женщину – ту самую Пандору.

При воспоминании об этом воин с такой силой сжал гриф штанги, что едва не повредил суставы.

Он потратил многие годы, чтобы научиться обуздывать Насилие, сдерживать его наиболее кровожадные порывы, но это ему давалось с большим трудом, и он знал, что в любой миг может сорваться.

«Чего бы я только не отдал за единственный день полного покоя! – иногда мысленно кричал Мэддокс. – Чтобы не было желания делать другим больно. Не было схваток с самим собой. Не было тревог. Не было смерти. А был только… покой».

– Я могу навредить тебе, – обратился Мэддокс к своему другу, который по-прежнему стоял в дверях. – Тебе лучше уйти. – Он водрузил штангу на крепления и сел на скамье. – Только Люсьен и Рейес могут быть возле меня в полночь.

Люсьен и Рейес действительно каждую ночь были рядом, вынужденные, как бы их это ни ужасало, принимать участие в том, что с ним происходило. Такова была потребность обитавших в них демонов, и они покорялись.

– До полуночи еще целый час, – сказал Торин, бросив Мэддоксу полотенце, – так что я, пожалуй, рискну.

Мэддокс поймал полотенце и вытер пот с лица:

– Дай воды.

Бутылка ледяной воды повторила путь полотенца. Мэддокс поймал ее и с жадностью осушил, после чего молча уставился на друга.

Торин, как всегда, был одет во все черное, а руки его скрывали перчатки. Белокурые волнистые волосы до плеч красиво обрамляли чувственное лицо. Смертные женщины обожали его. Они не знали, что под внешностью ангела скрывается самый настоящий дьявол. Его зеленые глаза глядели насмешливо и недобро – так смотрит человек, который убьет, хохоча в лицо своей жертве. Или умрет, смеясь в лицо убийце.

Чтобы не сойти с ума, Торину приходилось шутить и смеяться, даже когда – особенно когда – было совсем не смешно. Им всем приходилось так поступать.

Как и все обитатели крепости под Будапештом, Торин был проклят. Может, он и не умирал каждую ночь, как Мэддокс, но в конечном счете его положение было ничуть не лучше: его прикосновения убивали.

В Торине обитала Болезнь.

Он уже и забыл, каково это – ощущать прикосновение женщины. Очень давно, лет четыреста назад, Торин полюбил девушку. Несколько нежных прикосновений, и девушки не стало – ее унесла чума, а вместе с ней погибли еще десятки и сотни человек, деревня за деревней. Торин навсегда усвоил урок.

– Удели мне пять минут. – Воин был явно настроен решительно. – Пять минут – все, о чем прошу. Неужели это так много?

– Как думаешь, боги накажут нас сегодня за то, что мы их оскорбили? – спросил Мэддокс, пытаясь сменить тему.

«Если не дать собеседнику возможности озвучить просьбу, то и обижать его отказом не придется», – решил он.

Торин снова печально вздохнул.

– Каждый наш вздох – уже наказание.

«Это точно! – подумал Мэддокс, устремил глаза к потолку, и его губы искривила ухмылка. – Ублюдки! Накажите меня еще сильнее! Ну же! Может, хотя бы тогда я наконец навсегда исчезну с лица земли. Впрочем, едва ли боги хоть пальцем пошевелят…» Наслав на него полуночное проклятие, они делали вид, будто его не существует, не отзываясь ни на мольбы, ни на брань. «В самом деле, что еще они могут мне сделать? – злорадно спрашивал себя Мэддокс. – Я умираю снова и снова, день за днем, лишен всего доброго и светлого. Мои душу и тело разъедает Насилие. Нет, хуже быть уже не может».

Мэддокс поднялся со скамьи, бросил мокрое полотенце и пустую бутылку из-под воды в корзину для белья и прошелся по комнате. Остановившись у окна, он сцепил руки на затылке и какое-то время молча всматривался в ночь сквозь чудесный старинный витраж, отдельные стекла которого были прозрачными.

Он видел рай и ад, свободу и заточение, все и ничего. Он видел… дом.

Замок, где жили воины, стоял на вершине высокого холма, и из окна комнаты Мэддокса открывался головокружительный вид на огромный шумный город, который сейчас сиял разноцветными огнями. Это было настоящее буйство света и красок. Огни фонарей, неоновых реклам и прожекторов подсвечивали нависший над городом небесный свод, отражались в вальяжных водах Дуная; снег, сковавший деревья в лесу вокруг замка, снежинки, пляшущие на ветру, воздух и ветер – все, казалось, было напитано светом.

Мэддокс и его товарищи намеренно забрались так высоко и далеко. Никто не задавал лишних вопросов: «Почему ты не стареешь?», «Что за вопли по ночам раздаются вокруг?», «Почему иногда ты выглядишь и ведешь себя как чудовище?». Это никого не касалось. Местные жители считали их ангелами и на холм не совались – то ли из страха, то ли из почтения.

«Ангелы. Ха!» – возмутился Мэддокс. Его ногти удлинились, и он вонзил их в подоконник. Будапешт – город необычайной красоты, сочетающий в себе очарование старины и современные удовольствия, но воин всегда чувствовал себя отрезанным, отторгнутым от всего этого – Крепостного района с величественным Будайским замком, наводненных людьми улиц и улочек, баров и ночных клубов, уличных торговцев с лотками, полными овощей и фруктов. Это неприятное ощущение отчужденности угнетало его. Вероятно, оно исчезло бы, если он хотя бы раз побывал внизу, но, увы, в отличие от остальных, ему приходилось безвылазно сидеть в замке. Самое большее, что он мог себе позволить, – прогулка по примыкающему к крепости лесу.

Ногти Мэддокса стали еще длиннее и почти превратились в когти. «Ударь стену! – приказал Насилие. – Сломай что-нибудь! Круши, убивай!» Он был бы рад прикончить богов. Всех до единого. Одних обезглавить, другим голыми руками вырвать их черные, гнилые сердца.

Демон заурчал в знак одобрения.

«Еще бы ты не урчал, – с отвращением подумал Мэддокс. – Ты всегда радуешься, когда речь заходит о том, чтобы пустить кому-нибудь кровь, причем совершенно не важно, кому именно». Нахмурившись, он удостоил небо еще одного полного ненависти взгляда.

Целая вечность отделяла воинов от той истории с ларцом, но Мэддокс прекрасно помнил, как все было. Реки крови, крики, стоны, смерть, разложение… Опьяневшие от крови злые духи разрывают и пожирают разбросанные повсюду трупы.

Потом в него вселили демона Насилия, и его сознание погрузилось в сумерки. Исчезли звуки. Он почти ничего не видел и не чувствовал. Когда наконец очнулся, пробуждение было страшным: он был весь в крови, а у его ног билась в предсмертной агонии Пандора. Мэддоксу было не совсем понятно, почему его настолько потрясла ее смерть – то ли потому, что это была женщина, то ли из-за того, что она была из своих, но он так и не смог простить себе содеянного. Образ умирающей воительницы преследовал его, вызывая боль и раскаяние.

Именно тогда, стоя над ее бездыханным телом, он поклялся себе, что впредь ничего подобного не случится, что он научится противостоять приказам демона. Но поздно. Когда Верховный бог Зевс узнал о смерти воительницы, он рассвирепел и наслал на несчастного еще одно проклятие: каждую полночь он будет умирать, подобно Пандоре, – от шести ударов мечом в живот. Но если она мучилась несколько минут, то его пытка будет длиться вечность.

Мэддокс сжал зубы, пытаясь подавить очередную вспышку злобы. «Не ты один в этих стенах страдаешь», – напомнил он себе. Остальные воины тоже были одержимы злыми духами. В Торине воплотилась Болезнь, в Люсьене – Смерть, в Рейесе – Боль, в Аэроне – Ярость и, наконец, в Парисе – Разврат.

«Почему мне не достался Разврат? Я бывал бы в городе, знакомился с женщинами, упивался каждым звуком, каждым прикосновением», – порой думал Мэддокс. Он опасался появляться среди людей – не был до конца уверен в себе, в том, что сумеет совладать с демоном. Кроме того, если он вдруг не успеет вернуться домой к полуночи, его мертвое, окровавленное тело кто-то может найти и похоронить или, хуже того, сжечь… И самое страшное, что это все равно не будет концом. Если бы нечто подобное могло положить конец его земным страданиям, он уже давно позволил бы поджарить себя в яме или выпрыгнул бы из самого высокого окна крепости. Но нет. Что бы он ни сделал – обугленный, изувеченный, с болью во всем теле, – он все равно очнется вновь.

– Перестань пялиться в окно! – прервал его мрачные мысли Торин. – Неужели тебе совсем не интересно, что я хочу тебе сказать?

Мэддокс моргнул:

– А, ты все еще здесь…

Торин повел бровью:

– Видимо, ответ на мой вопрос – «нет».

– Мне хреново.

– Кончай ныть! Я должен тебе кое-что показать. Это очень важно. Идем. По пути объясню. – С этими словами Торин повернулся и ушел из зала.

Мгновение поколебавшись, Мэддокс последовал за другом. «Торин сказал, чтобы я кончал ныть. Да, именно это я только что и делал», – подумал он. Мрачная веселость и любопытство вытеснили сплин и апатию. «Что же все-таки, черт возьми, случилось?» – пронеслось в его голове.

Он продублировал этот вопрос вслух.

– Наконец я слышу в твоем голосе интерес.

– Не приведи бог, если это одна из твоих идиотских шуточек!

Торин очень любил розыгрыши. Например, однажды, когда Парис заявил, что в городе перевелись хорошенькие девушки, он закупил несколько сотен резиновых женщин, надул их и рассадил по всей крепости. Таким образом Торин спасался от скуки.

– Очень мне надо шутить над человеком, – отрезал Торин не оборачиваясь, – у которого нет чувства юмора.

У Мэддокса его действительно не было.

Они шли по длинному полутемному коридору. Хотя в замок давно провели электричество, часть помещений, в том числе этот коридор, по-прежнему освещались факелами. Они были укреплены на каменных стенах старинной кладки с помощью специальных держателей, и в их неверном, пульсирующем свете казалось, будто пространство населено духами и тенями. Замок, в котором жили воины, – Обитель проклятых, как его в шутку окрестил Торин, был построен много столетий назад, и, хотя воины отремонтировали и осовременили его, как могли, в воздухе все равно витало ощущение старины.

Они обошли уже полкрепости, но так никого больше и не встретили.

– Где все? – удивился Мэддокс.

– Парис в городе, ищет себе новую женщину, – ответил Торин, язвительно добавив: – У нас кончаются продукты, за которые отвечает Парис, и было бы неплохо пополнить запасы, но нет, женщины, разумеется, важнее.

«Везет ублюдку!» – подумал Мэддокс, но вслух ничего не сказал.

Проклятие Париса, в которого вселили демона Разврата, состояло в том, что он был одержим жаждой секса, причем с одной женщиной воин мог переспать лишь единожды и из-за этого вечно искал новых знакомств. Если в какой-то из дней ему не удавалось соблазнить ни одной женщины, участь Париса была незавидна – демон добирал свое, заставляя его делать такие вещи, от одной мысли о которых любого нормального мужчину вывернуло бы наизнанку. Мэддокс знал и помнил об этом своего рода побочном эффекте, но все равно завидовал другу, особенно когда тот принимался рассказывать о своих «победах». Нежные прикосновения… Быстрое дыхание… Горячая кожа… Стоны наслаждения…

Торин тем временем продолжал:

– Аэрон… – Он запнулся. – Собственно, это только одно из того, о чем я хотел тебе сказать.

Мэддокс напрягся.

– С ним что-то случилось? – спросил он.

Внутри его шевельнулся притихший было Насилие. «Круши! Убивай!» – требовал он. Аэрон, как и все они, был бессмертным, но даже бессмертного можно было тяжело ранить или даже убить.

– Нет, – угадав его мысли, быстро ответил Торин, – ничего такого… Он в порядке.

Мэддокс успокоился; улеглась тревога – отступил и гнев.

– Так где же он? – спросил Мэддокс. – Возится где-нибудь с тряпками и шваброй?

У каждого из воинов были свои обязанности по ведению домашнего хозяйства. Аэрон должен был следить за чистотой, на что он беспрерывно жаловался и возмущался. К Мэддоксу обращались, если нужно было что-то починить. Торин играл на бирже – им ведь надо было на что-то жить. Люсьен платил по счетам и занимался всей прочей канцелярщиной. И наконец, Рейес закупал оружие.

– Его… призвали наверх.

Мэддокс едва не споткнулся от неожиданности.

– Что-что? – переспросил он, решив, что ему послышалось.

– Боги призвали его наверх, – терпеливо повторил Торин.

– Чего им надо? – Мэддокс был поражен. Олимпийцы не призывали ни одного из них со дня смерти Пандоры. – Почему ты не сказал мне об этом сразу?

Торин пожал плечами:

– Что касается твоего первого вопроса, то не имею ни малейшего понятия. Мы сидели все вместе и смотрели фильм, и вдруг он напрягся, вытянулся в струну, как будто его за макушку подвесили, а на лице никакого выражения, – ну, ты сам помнишь, как это бывает. Потом он очнулся и сказал, что его призвали. Мы даже спросить его ни о чем не успели – он тут же исчез. – Переведя дух, Торин продолжил: – Что же до твоего второго вопроса, то я пытался тебе все рассказать, но ты не стал слушать.

У Мэддокса дернулось веко.

– Ты должен был сказать мне сразу!

– Чтобы ты, расчувствовавшись, запустил в меня штангой? Нет уж. Я, знаешь ли, Болезнь, а не Глупость.

«Что им могло понадобиться от Аэрона?» – спрашивал себя Мэддокс. От мелькнувшей в голове догадки у него перехватило дыхание. Заточенный в Аэроне демон Ярости время от времени расходился настолько, что делался совершенно неуправляемым, и тогда, не способный сопротивляться его злой воле, Аэрон начинал пачками вырезать людей с нечистой совестью. «Вдруг боги разозлились на него за это и призвали, чтобы в наказание наложить на него еще одно проклятие, как в свое время на меня?» – думал он.

В сердцах Мэддокс прорычал:

– Если они что-нибудь с ним сделают, клянусь, я найду способ взобраться на чертов Олимп и устрою там такую резню, что мало не покажется.

Его глаза полыхнули красным.

– Не заводись, – примирительно сказал Торин. – Мы все беспокоимся за Аэрона, но пока ничего плохого не случилось. Скоро он вернется и объяснит, что к чему.

«Справедливо», – подумал Мэддокс и усилием воли заставил себя расслабиться.

– А еще кого-нибудь призвали? – спросил он.

– Нет, больше никого, – ответил Торин. – Люсьен собирает души. Рейес… не знаю, где он; наверное, режет себя где-нибудь.

Мэддокс подавил вздох. Хотя ему самому приходилось несладко, он всей душой жалел Рейеса, который не мог прожить и часа, не нанося себе увечий.

Они подошли к лестнице.

– Что еще ты хотел мне сказать? – спросил Мэддокс.

– Будет лучше, если ты сам увидишь, – ответил Торин.

«Что там такое? – спрашивал Мэддокс себя. – Неужели что-то похуже новости об Аэроне?»

Они пришли в комнату отдыха. Это было самое уютное и обжитое из помещений замка, эдакая заповедная зона, для обустройства которой воины не пожалели ни сил, ни денег. Чего здесь только не было: мягкая мебель, холодильник, до отказа забитый дорогими винами и качественным пивом, бильярдный стол – словом, все необходимое для того, чтобы можно было отдохнуть и телом и душой. Там даже висела баскетбольная корзина. Картину изобилия дополняла невероятных размеров плазменная панель. Когда Мэддокс с Торином вошли, она работала, и, судя по тому, что на экране разворачивалась оргия с участием по меньшей мере трех женщин, последним смотрел телевизор Парис.

Мэддокс озвучил это умозаключение. Торин молча ускорил шаг, по возможности не глядя на экран. Мэддокс прикусил язык, поняв, что свалял дурака. Из уважения к чувствам Торина, красивого, обаятельного, словно специально созданного для плотских удовольствий, но навсегда от них отлученного, воины старались не касаться в его присутствии тем, связанных с женщинами и сексом.

Даже у Мэддокса время от времени случались интрижки.

Его любовницами обычно становились бывшие пассии Париса, которые, не желая смириться с тем, что все кончено, поднимались к замку. По большому счету им было все равно, с кем спать, их мучило желание – они все еще находились под влиянием демона Разврата. Поэтому, не застав Париса или получив категорический отказ, они с легкостью утешались в объятиях Мэддокса.

Старый замок хранил много тайн, поэтому у воинов было правило: никаких чужаков в его стенах, и, следуя этому правилу, Мэддокс уводил девушек в лес и там овладевал ими среди вековых деревьев, прямо на голой сырой земле. Секс получался обезличенным, но Мэддокс большего и не хотел. Поставив девушку на колени, он входил в нее сзади – ему было важно не видеть лицо партнерши, чтобы Насилие, пробудившись, не принудил его к чему-нибудь такому, за что потом ему придется себя ненавидеть.

А потом Мэддокс отправлял этих девушек домой, под угрозой смерти запретив возвращаться. Он не хотел длительной связи, боялся привязаться к человеку, а потом сделать ему больно.

Впрочем, была одна девушка, которая особенно ему запомнилась, хотя и ради нее он не отступил от своих правил. Это было нечто гораздо большее, чем просто механическое, животное совокупление. Ему хотелось целовать ее, вылизать все ее тело, утонуть в ней, полностью утратив свое «я», любить ее без оглядки, без страха потерять контроль над злым духом и навредить ей.

Мэддокс слегка мотнул головой, отгоняя грезу. Что толку витать в облаках?

Наконец они добрались до комнаты, которую занимал Торин.

Мэддокс окинул спальню друга недоуменным взглядом. С прошлого его посещения она преобразилась: вдоль одной из стен разместился огромный агрегат с кучей мониторов и усыпанной кнопками, лампочками и рычагами панелью управления. В отличие от Торина Мэддокс недолюбливал технику. Мир менялся слишком быстро, и он за ним не успевал. Кроме того, его тяготило ощущение, будто каждый новый виток технического прогресса еще на шаг отделяет его от старого мира, когда они были просто беззаботными воинами. Но все это, конечно, не мешало ему активно пользоваться всеми новшествами.

– Ты решил захватить мир? – хмыкнул Мэддокс, наконец оторвавшись от созерцания машины и повернувшись к своему другу.

– Ну что ты, я всего лишь скромный наблюдатель. Зато теперь мы можем быть уверены, что в этих лесах комар не пролетит без нашего ведома. Очень удобно, – ответил Торин, уселся в офисное кресло перед самым большим из мониторов и принялся нажимать кнопки на панели управления. Монитор зажегся, на нем появилось изображение. – Так. Вот, собственно, то, что я хотел тебе показать.

Мэддокс встал за спиной друга и уставился на экран. Не увидев ничего, кроме деревьев, он нахмурился.

– И что я должен здесь увидеть?

– Терпение.

– Давай быстрее, – сказал он резко.

– Умеешь ты вежливо попросить, – хмыкнул Торин. – Еще буквально один момент.

Он снова потыкал клавиши. Изображение сместилось в сторону и окрасилось в цвета инфракрасного спектра. Между сине-зелеными деревьями мелькнуло красное пятно.

– Сделай так, чтобы оно снова попало в кадр. – Мэддокс резко склонился к экрану, едва не задев Торина.

Он был профессиональным воином и убийцей, а не шпионом, но знал: красное свечение означает тепло живого организма. Мэддокс напрягся.

Еще несколько ударов по кнопкам. Экран мелькнул, красное пятно снова появилось в кадре.

– Это человек?

– Однозначно.

– Женщина или мужчина?

Торин пожал плечами:

– Скорее женщина. Мужчина был бы больше, ребенок, наоборот, меньше.

Жители Будапешта и окрестных селений сторонились замка, не говоря уже о том, чтобы прийти на холм ночью. Мэддокс мог по пальцам одной руки пересчитать смертных, которые поднимались к замку за последний год: курьеры, несколько детей, подруги Париса – вот, собственно, и все.

– Может, это одна из подружек Париса? – предположил он.

– Может, и так. А может…

– «А может» что? – выговорил Мэддокс с нажимом.

– Охотник, – закончил свою мысль Торин. – Наживка, если быть более точным.

Мэддокс плотно сжал губы.

– А если без шуток?

– А я и не шучу. Подумай сам. Курьеры ходят с сумкой или коробкой. И они, и подружки Париса идут прямиком к двери, нигде не задерживаясь. А у этой при себе ничего нет, и она ходит кругами, через каждые несколько минут останавливается, жмется то к одному дереву, то к другому. Что она там делает? Вполне возможно, раскладывает взрывчатку, чтобы подорвать нас, или устанавливает камеры.

– Ты же сам только что сказал: она с пустыми руками.

– И взрывчатка, и камеры маленькие – она может прятать их под одеждой или в карманах.

Мэддокс прикрыл глаза и помассировал шейные позвонки.

– Охотники не показывались несколько тысячелетий, – тихо произнес он.

– Ну, может, их дети и дети детей их детей искали нас все это время, и вот наконец очередному поколению улыбнулась удача.

В животе у Мэддокса шевельнулся ужас. Сначала Аэрона призвали, а теперь еще и незваный гость. Просто совпадение? Мысли Мэддокса перенеслись в те далекие мрачные дни в Греции – дни войны и не знающей пределов жестокости, криков и смерти; дни, когда воины были скорее демонами, чем людьми; дни, когда жажда разрушать определяла все их поступки, а улицы были завалены мертвыми телами. Вскоре люди сплотились против своих мучителей – так появились охотники, боевой отряд, полностью состоящий из смертных, целью которого стало уничтожение злодеев.

Кровная вражда между охотниками и воинами длилась многие столетия. Мэддокс вспомнил ожесточенные битвы, когда с лязгом схлестывались мечи и бушевало пламя, распространяя по воздуху запах жженой плоти. Однако самым страшным оружием охотников было коварство. Они обучали женщину-наживку, которая соблазняла воинов и притупляла их бдительность, чтобы те не смогли отбить внезапное нападение. Именно так погиб Баден, одержимый демоном Неверия. Правда, самого демона они убить так и не смогли, он просто выскочил из растерзанного тела, корчащийся, обезумевший из-за того, что лишился хозяина. Мэддокс не имел ни малейшего представления о том, где теперь носится этот дух.

– Боги действительно нас ненавидят, – сказал Торин. – Не было лучшего способа навредить нам, чем подослать охотников в тот самый момент, когда наша жизнь более или менее устаканилась.

Чувство ужаса внутри Мэддокса нарастало.

– Им вряд ли захотелось бы, чтобы демоны, безумные и неуправляемые, а именно такими они будут без нас, вырвались в большой мир. Разве нет?

– Кто знает, почему они поступают так или иначе, – произнес Торин утвердительно, без малейшего намека на вопросительную интонацию. Ни один из воинов, даже по прошествии стольких лет, так и не научился понимать богов. – Мэддокс, мы должны что-то сделать.

Мэддокс бросил взгляд на стенные часы и напрягся.

– Позвони Парису.

– Я позвонил. Его мобильный не отвечает.

– Позвони…

– Ты действительно думаешь, что я дернул бы тебя почти в полночь, будь здесь кто-то еще, кроме нас двоих? – поинтересовался Торин, повернул голову и пристально посмотрел на друга. – Кроме тебя, пойти некому.

Мэддокс тряхнул головой:

– Совсем скоро я умру. Я не могу выйти из замка.

– Я тоже не могу, – произнес в ответ Торин, и в его глазах мелькнуло что-то устрашающее, какая-то горечь, сделавшая их из зеленых ядовито-изумрудными. – Ты, по крайней мере, не уничтожишь весь род человеческий, просто выйдя на улицу.

– Торин…

– Тебе не победить в этом споре, Мэддокс, поэтому не трать зря времени.

Мэддокс запустил руку в темную, длиной по плечи шевелюру, его раздражение все возрастало. «Пусть оно остается в лесу и умрет», – заявил Насилие, под «оно» подразумевая человека.

– Что, если это охотник? – сказал Торин, словно прочитав мысли друга. – Что, если это наживка? Мы не можем оставить ее в живых. Ее надо убить.

– А если это невинный человек, а мое полуночное проклятие начнет действовать? – возразил Мэддокс, заталкивая демона, насколько это возможно, глубже внутрь себя.

Выражение лица Торина на миг исказило чувство вины, словно жизни, которые он некогда забрал, в один голос обратились к его совести, умоляя спасти тех, кому он в силах помочь.

– Я не знаю. Действуй по обстоятельствам. Но сидеть сложа руки мы все-таки не можем…

Мэддокс стиснул зубы. Он не был жестоким, бессердечным человеком, не был зверем. Он ненавидел волны злобы, которые то и дело накатывали на него, угрожая полностью им овладеть. Он ненавидел то, что делал, то, чем он был, а главное – то, чем стал бы, если хоть на миг перестал бы сопротивляться темным желаниям и мыслям, внушаемым ему демоном.

– Где сейчас человек? – спросил Мэддокс. Решение было принято: он пустится в ночь, пусть это и обойдется ему дорого.

– Возле Дуная.

«Минут через пятнадцать он будет на месте, если побежит, – решил Мэддокс. – У меня как раз хватит времени, чтобы вооружиться, найти человека, проводить его в убежище, если он невинен, или убить при необходимости и вернуться в крепость. Если что-то вдруг меня задержит, я умру прямо в лесу, и тогда все прочие смельчаки, которые имели неосторожность подняться на холм, если такие найдутся, окажутся в опасности, ибо, когда начнутся первые боли, Насилие полностью подчинит мои мысли и чувства. Единственной моей целью тогда будет уничтожение».

– Если я не вернусь к полуночи, отправь остальных искать мое тело, а заодно и тела Люсьена и Рейеса.

Смерть и Боль приходили к Мэддоксу каждую ночь, независимо от того, где он был. Боль наносил удары, а Смерть сопровождал его душу в ад, где она и пребывала, терзаемая огнем и демонами, почти столь же злобными, как Насилие, до самого утра. К несчастью, Мэддокс не мог поручиться за безопасность друзей, застань их полночь в лесу: он мог ранить их, когда они придут к нему. И если это произойдет, то физические страдания, которые он испытывает каждую ночь, дополнятся муками совести.

– Пообещай мне, – настаивал он.

Блеснув глазами, Торин кивнул:

– Будь осторожен, мой друг.

Мэддокс поспешно вышел из комнаты. Когда он уже преодолел половину коридора, Торин крикнул:

– Мэддокс! Ты должен взглянуть на это!

Быстро шагая назад, Мэддокс ощутил новый укол страха. «Что на этот раз? – спрашивал себя он. – Что может быть хуже того, что я уже увидел?» Вновь оказавшись у мониторов, он приподнял бровь и выжидательно воззрился на Торина, давая понять, что тот должен поторопиться.

Торин мотнул подбородком в сторону экрана.

– Кажется, там еще четверо. Все мужчины… или амазонки. Раньше их не было.

– Вот черт! – Мэддокс внимательно рассматривал четыре новых красных пятна. Они двигались на некотором расстоянии за маленьким пятном. «Да, это действительно хуже того, что я уже видел», – решил он.

– Я разберусь с ними, – сказал он. – Со всеми.

Мэддокс быстро и решительно зашагал по коридору. Добравшись до своей спальни, он кинулся прямиком в гардеробную, минуя кровать, которая составляла единственный предмет мебели в комнате. Раньше здесь стояли комод, зеркало и кресла, но он разнес их в щепки во время приступов страсти к насилию. Как-то раз он набрался глупости заполнить помещение декоративными водопадами, растениями, крестами и прочими предметами, призванными умиротворить и успокоить. Но ничего из этого не сработало и в считаные мгновения обратилось в пыль и обломки, когда демон взял над Мэддоксом верх. С тех пор он отдавал предпочтение, как это называл Парис, минималистичному дизайну. Единственной причиной, по которой он не избавился от кровати, было то, что Рейес должен был приковывать его к чему-то, когда наступала полночь, и металлическая кровать как нельзя лучше для этого подходила. Воины в огромных количествах закупали сменные матрацы, простыни, цепи и металлические изголовья и хранили их в соседней спальне, чтобы они всегда были под рукой.

«Надо торопиться!» – думал Мэддокс. Он быстро натянул черную футболку, обулся и закрепил клинки на запястьях, поясе и голенях. Никаких пистолетов. Он и Насилие были согласны в одном – убивать врагов надо, когда они подходят близко, и делать это следует своими руками.

Окажись кто-то из смертных, что бродят сейчас в лесу, охотниками или наживкой, они были обречены.