Темный инквизитор для светлой академии

= 1 =

Крупная дождинка звучно шлепнулась на висок – и вырвала меня из благодатной тишины. С протяжным вздохом насыщенные запахи стылой земли, грибницы и поздней осени смешались в глотке с солоноватым привкусом крови и болью, полоснувшей тело.

Я с трудом разомкнул тяжелые веки и сквозь тошноту и мучительный озноб попытался сообразить: где же нахожусь?

Надо мной вечернее небо. Смеркается. Я сижу, опираясь спиной на что-то холодное, от холода клацаю зубами. Пока еще редкие капли дождя громко барабанят по макушке, и мне кажется, будто в мою многострадальную голову вбивают гвозди.

Медленно осматриваюсь. В густом туманном сумраке проступают силуэты обветшалых колонн, одичалые кусты, вековые кряжистые деревья, с качающимися на ветру голыми ветвями. Из-за косой мороси почва, густо покрытая мхом и пожухлыми листьями, почти черная и пахнет тоской.

 Не знаю, где я, но разглядывая свои грязные, с узловатыми суставами пальцы, отгрызенные ногти, почему-то первым делом очень удивился их неухоженности. Темные штаны на мне явно несвежие. Такая же куртка с выдранными пуговицами и убогие, исцарапанные ботинки большого размера на худых ногах…

«Ну, я и неряха!» – поразился своей неопрятности, в душе надеясь, что происходящее – лишь сон. Однако время шло, а я так и сидел посреди пугающей, мрачной пустоши.

Чтобы помочь себе скинуть наваждение, силюсь вспомнить имя… И тоже не могу – ничего не помню!

В кустах раздался треск  – я вздрогнул и напряженно всмотрелся в заросли. Как же страшно! Сердце бешено скачет.

Собрав силы, сомкнул зубы и попытался встать.

Обломок сырой посеревшей колонны леденит ладонь. Не обращая внимания на холод, я приподнялся, огляделся по сторонам и обмер: за опорой, в сырой опавшей листве лежало распластанное тело девушки в мокром черном платье…

В панике мои колени подкосились, и я упал обратно в грязь.

«Что я здесь делаю?! Что произошло?!»

Надеясь, что ничего ужасного, подполз к ней, протянул дрожащую руку  и… сразу понял: она не дышит.

Невидящими глазами незнакомка смотрела в плачущее небо, а я стоял на коленях перед ней и рыдал от жалости.

«За что с нами так?»

Пусть ничего не помню, но уверен: я не мог никого убить!

Холодок прокатился по спине. Или мог?!

Как бы то ни было, надо скорее убраться отсюда, а я, раздавленный свалившимися несчастьями, сижу в грязи и реву как девчонка. Взахлеб, горько, рассматривая раскинутые руки девушки, ее прилипшие темные пряди к лицу и открытые глаза. Никогда не забуду ее.

Но с выплаканными слезами прошла и оторопь, я немного успокоился. Иначе бы так и не заметил, что на ее теле нет ран. Что темно-багровая лужа под нами – не растекшаяся кровь, а краска из жженых трав, тонко пахнущая и душистая. Только какая разница, если девушка мертва.

Сбросив оцепенение, я начал отползать. Однако рука случайно уперлась во что-то острое, скрытое грязью.

Осторожно достал находку и увидел на ладони пуговицу. На куртке как раз не хватает несколько таких же, вырванных грубо, с корнем, как в драке. Но с кем я мог драться? Не с нею же?!

Судя по тому, какой я тощий и слабый, вряд ли бы справился даже с девушкой. Особенно такой рослой и плечистой. Тем более что на ней нет ни царапинки, а мое лицо ноет от побоев. И глаз заплыл. Или она была силачкой?

Снова разрыдался, как слизняк. Руки повисли плетями, но без движения в мокрой одежде сносить ледяной ветер – подобно пытке. Нужно или встать и бежать, чтобы согреться и выжить, или лечь рядом и замерзнуть.

Я медленно встал и, покачиваясь, побрел осматривать окрестности, в надежде найти хоть что-нибудь, что дало бы какую-то подсказку. Обошел все, но больше так ничего и не нашел – ни сумки, ни теплых вещей…

Собираясь уходить с пустоши, вернулся к незнакомке, чтобы сложить ее руки, как полагается усопшим. Потянулся за рукой… – и из ее ладони в мою выпала еще одна пуговица.

Меня затрясло: неужели незнакомка, защищаясь, избила меня? Тогда почему у нее на костяшках пальцев нет ни одной ссадины?!

Косая стена дождя размывала очертания руин, окруженных осенней рощей. Дельного навеса среди развалин не найти, не говоря уже о теплом убежище, да и найдут меня у тела – повезет, если на месте не вздернут, поэтому надо уходить.

По кривой, иногда зигзагами, обходя заросли кустов, я пробирался, сам не зная куда. Запинался о коряги, избороздившие влажную землю, падал, встал и снова брел дальше, пока кубарем не скатился по скользкому, пологому оврагу в низину с расхлябанной жижей.

Ну, теперь я вылитый оборванец! И как докатился до такой жизни? И главное, что делать дальше?

Ощупал осклизлые склоны ложбины и совершенно отчаялся: на такие при свете дня не взобраться, а в ночи и подавно. Придется дальше шлепать по грязи.

В темноте холодная хлябь противно чавкала, булькала, проникала в ботинки. Я старался не думать о ней и живности, которая наверняка водится в грязюке.

«В карманах пусто, идти некуда. Если еще похолодает – к утру сдохну, и закончатся мои мучения. Интересно, я так всегда жил, или неприятности только начал…ись?!» – поскользнулся и упал плашмя на спину.

Голос писклявый, ломающийся. И ругаться не умею. Лишь жалобно всхлипнул и, клацая зубами, как бродячий пес при ловле блох, пополз дальше.

От страха, обиды и боли совсем раскис. Хотелось свернуться калачиком, немного перетерпеть холод, заснуть навсегда. Но я продолжал брести. Почему? Сам не знаю, наверно, из любопытства и еще теплившейся надежды на счастливый исход.

В темноте шелестел дождь, иногда ухала редкая птица, а когда рядом послышалось тоскливое волчье завывание – я припустил вперед.

= 2 =

Похоже, что для всей академии я не существовал. Пока отлеживался в лазарете, только мадам Лужо, отчего-то сжалившись надо мною, навещала каждый день, хотя опасный рубеж моего самочувствия уже миновал. Ее приходу я радовался, однако старательно скрывал эмоции. Но разве женщину проведешь? Она доброжелательно улыбалась, становилась рядом и требовала, чтобы я закрыл глаза и думал о чем-нибудь хорошем. Но о чем?

– Сидерик, если нет хороших воспоминаний, подумай о какой-нибудь вещи, которая порадовала бы тебя. Например, о солнечных лучах, согревающих нежно и прогоняющих хмурое настроение.

Я кивнул, сосредоточился, но с оторопью осознал, что даже это простое явление не могу представить. Ведь помню себя не больше седмицы, и все это время туманно и моросят дожди.

На  лице целительницы отразилась гамма чувств: удивление, недоверие, сожаление, жалость. Мне и самому стало жаль мадам Лужо и, чтобы отвлечь ее от грусти, спросил:

– А каким я был? – чем застал ее врасплох.

Она вздохнула, поставила стул напротив и присела.

– Люди всякое говорят, – начала издалека, но по задумчивости, с которой рассказывала, я почувствовал подвох. – Тебе, вероятно, хочется услышать что-то хорошее, но, увы.

Мадам говорила мягко, осторожно, и оттого я противнее себя ощущал. Ее почти материнское сострадание делало меня чувствительным и ранимым. Рядом с ней налет обретенной дерзости пропадал, и я чувствовал себя тем, кем был – слабым мальчишкой-плаксой.

– Я понимаю, – опустил голову. – Крысой называют не от восторга.

– У меня в детстве был ручной, пятнистый крыс. Я звала его Горошек. И очень плакала, когда его не стало.

– Но я ведь не Горошек, верно? – поднял на нее глаза. Мадам улыбнулась.

– В тебе уместилось бы десять тысяч Горошков.

Теперь и я улыбнулся.

– А чем я занимаюсь в академии?

– Ты учишься на факультете погодоведения, перешел на второй курс.

– Я?! – вырвалось. Вот то-то же тогда вовремя мелькнула молния, и жутко прогрохотал гром. Кто бы мог подумать? Мое удивление мадам приняла за разочарование и поспешила поддержать.

– Это хорошее ремесло, Сидерик. Конечно, не боевой маг, не бытовой и не менталист, но в провинции маги-погодники пользуются почетом. Особенно если приложить немного старания и изучить основы земледелия, скотоводства… – она с таким жаром убеждала меня, что рассказ больше походил на попытку утешить. – Ты же из небольшой деревни. Тебе многое знакомо. Прояви старание, и все получится.

– Я неуч, да? – догадался.

Она вздохнула.

– Магистр Ферендель… – замялась, подбирая слова, – не только преподает, но и является твоим куратором. Однако наставляет тебя… своеобразно. – Целительница закусила губу, понимая, что раз сказала слово – следует продолжать. – Видишь ли, в Светлой академии обучаются маги со всей Ликонии. Здесь мы единое целое, но за пределами учебного заведения в постоянной борьбе, соперничаем за придворные должности, влияние, почести, признание.

Смотри, у меня и у моих учеников дар целительства. Влиятельные люди благоволят нам, ведь каждому хочется продлить жизнь или хотя бы значительно облегчить страдания.

Есть боевые маги. Они ждут своего часа, чтобы в битве получить славу. Как и в целителях, в них заинтересован император.

Есть менталисты. Они служат, помогают в судах, а у кого дар слабее, занимают должности компаньонов. Ведь они хорошо чувствуют и понимают людей, могут уловить оттенки настроений.

Есть бытовые маги: иллюзионисты, подражатели и другие, занимающиеся увеселением. Их любит двор. Ведь чем помпезнее сановник и красочнее бал – тем больше о вельможе будут говорить. Понимаешь?

– Догадываюсь.

– Погодники же в стороне от двора и власти, но ближе к людям. Но разве от этого твое призвание менее важно?! Только глупцы думают так! Ведь сезон – два неурожая – и настанет голод!

– Согласен, – кивнул я, и мадам Лужо накрыла мою руку своей ладонью.

– Однако мусье Ферендель – не зря же мы недолюбливаем друг друга – жаждет власти. Поэтому всеми силами стремится доказать чиновникам, что погодники – тоже могут наносить урон и сеять смерть.

– Зачем?!

– Император ценит боевых магов, а Ферендель хочет признания.

– И как его достижения?

– Дар погодников особенный. Вы предсказываете погоду на долгий срок, можете безошибочно определить: каким будет сезон. Но если намечается ливень – даже самый сильный маг не сможет отменить его, только ослабить или усилить. Ибо свыше – это уже власть Всевидящего и его уразумения, понимаешь?

– Если мы, погодники, по сути, лишь предсказатели и, – я посмотрел на мадам, – слабые маги, то что же хочет добиться магистр Ферендель?

– Он не заинтересовался бы тобой, не будь ты особенным. Ты погодник и не слабый. Стихии не подчиняются никому, даже тебе, однако, когда ты зол, как-то влияешь на них, – она посмотрела в мои глаза. – Если солнечно, и ты в раздражении – можешь сделать пекло. Если идет дождь – можешь затянуть его и усилить…

– А сейчас?! – я вскочил со стула. Неужели причина во мне, и из-за меня страдают люди?!

– Разве сейчас ты зол? Нет, – целительница погладила мое плечо, тронутая моим волнением. – Просто дождливый сезон.

Я вздохнул.

– Я должна была рассказать тебе это. Чувствую, ты изменился. А я не хочу, чтобы ты вновь стал завистливым, раздраженным, мстительным. Однако теперь волнуюсь, как будешь выживать? Успешные ученики академии изводят одиночек.

= 3 =

Пришлось спешить в северную башню. Недалеко, но сердце трепыхалось в предчувствии неприятностей. Дойдя до массивной двери с витиеватой табличкой – «Декан погодного факультета», постучался.

От алых шелковых обоев, поражавших яркостью, и тягучего запаха дорогого мужского одеколона я растерялся. Кроме того, в помпезном кабинете магистра все притягивало взгляд, и глаза не знали, на чем остановиться: на бархатных ли занавесях, закрывавших огромное окно, дорогом резном столе из благородной древесины? Я плохо разбирался в роскоши, но резные ножки в виде звериных лап с позолоченными элементами, высокое кресло с затейливой тканью, пушистый светлый ковер, примечательная лампа и книжные шкафы во всю стену кричали о богатстве.

 «Тогда какой у ректора? – вот честно, не знал бы, что пришел к декану-погоднику, подумал бы, что нахожусь у влиятельного сановника. – У мадам Лужо такой же? Сомневаюсь».

Мой наставник вальяжно сидел в кресле и безмолвно наблюдал, как я верчу головой. Ему нравилась моя растерянность.

– Как твое самочувствие, – наконец поинтересовался он, откинувшись на спинку и сложив ладони на животе.

– Благодарю, магистр Ферендель, лучше.

– Я хотел тебя видеть, поинтересоваться здоровьем, но ты где-то пропадал, – обманчиво расслабленный куратор приподнял кустистую бровь. Я чувствовал, что правда ему не понравится, но лгать такому человеку – себе дороже выйдет.

– В благодарность за исцеление помогал целителям в павильоне, – ответил.

– Какой совестливый, отзывчивый молодой человек! – пафосно воскликнул магистр и вмиг переменился. – Это ее обязанность! Кем бы ты ни был, как бы к тебе не относилась – возилась бы с тобой, потому что два трупа для академии – слишком! Боится, что Митар копает под ее учеников! – Растянул довольно тонкие губы в злобной ухмылке.

– Почему, – рискнул спросить я, не особо надеясь получить ответ. Но декан все же ответил. Наверно, смаковал неприятности соперницы.

– Умерла одна из ее учениц. Весьма странным способом. На теле ни одной царапины. Подозревают: дело нечисто! – он хрюкнул от удовольствия.

– Ой! Какая жалость! – попытался я изобразить неосведомленность, удивление, в общем, вести себя естественно, но именно моя странная реакция насторожила куратора.

– Сидерик, – Ферендель перегнулся через стол, – я не пойму: ты действительно стал идиотом или отличный лгун?

– Не понимаю вас, маги… – я оцепенел от страха, что он обо всем догадался. Ох, такой и шантажом  не побрезгует.

– Наивные глаза глупыша, жалкая улыбка, – он смотрел с презрением. – Ты похож на неудачника!

«А раньше на кого был похож?» – едва не сорвалось с языка, но смолчал. Ферендель – опасный человек, мстительный и злой, с таким лучше держать рот на замке. Он плюхнулся обратно в кресло, постучал пальцем с отполированным до блеска ногтем по столешнице, а потом продолжил:

– С другой стороны, должен признать: отличный ход. Ладно, пока придуривайся. Нам это на руку. Ты же не забыл, кто тебя поддерживает?

Я почувствовал омерзение. Хотел крикнуть: «Я все забыл! Особенно вас с удовольствием!», но мой взгляд Ферендель понял по-своему, как повиновение.

– Иди! – бросил сквозь зубы и больше не удостоил взглядом.

Выйдя из слащавого, противно-лживого кабинета, я вздохнул.

«И что дальше?» – засунул руки в карманы, сделал шаг, однако внезапно показалось, что в полутемном зале кто-то есть. Обернулся, задержал взгляд на темном углу, за колоннами, куда не попадал свет ламп… И из-за чувства тревоги, не раздумывая, бросился наутек.

Ворочаясь в холодной постели, засыпал долго. В голове роились вопросы, сомнения, а посоветоваться не с кем. У мадам Лужо своих проблем полно – не до меня ей. Забылся поздно, поэтому утром проснулся с трудом.

По всеобщему звонку с закрытыми глазами встал, на ощупь добрался до загодя заготовленного тазика и опустил руки в холодную воду. А когда приложили их к лицу – сон как рукой сняло. Быстро оделся и побежал в столовую. Я сделал все, чтобы позавтракать первым. От одной мысли, что меня будут разглядывать и наверняка задирать, становилось страшно. Рано или поздно это случится, но я хотел освоиться, приглядеться, спокойно поесть, а не сразу нарываться на неприятности.

Мое раннее появление удивило сонных дежурных, стоявших на раздаче.

– Эй, чего это явился с ранья?

– Пахнет соблазнительно – вот и примчался, – отшутился. Получил свою порцию каши, отвара, булочку с джемом, быстренько уселся за крайний столик, слопал и помчался в библиотеку. Все-таки явиться на занятие первым, намного раньше других – значит, подать повод для слухов: мол, желаю выслужиться. Не хочу так.

Вернув низкорослому библиотекарю книги, прихватил другие и побежал в класс русловедения. Однако хорошо, что по пути решил уточнить расписание. Уставившись на широкую доску во всю стену, я хлопал глазами и не верил, что за ночь оно переменилось. И теперь в колонке «Вторый день» (вторник) красовалось крупными буквами:

1. Погодоведение (цели и метод) (кл. 201);

2. Почвоведение (кл. 317);

3. Правописание (общ. зал вост. б.);

4. Кодексоведение (кл. 702).

Мало того, что удивился неожиданности, я еще не понимал: зачем магам погодникам художество, черчение, чистописание, уроки аверского языка, значащиеся в расписании на седмицу?

– А вы юноша ожидали сплошные уроки магии?

Я обернулся и натолкнулся на умный взгляд бледно-серых глаз. Надо мною склонился высокий седовласый старичок с маленькой, истертой шапочкой на макушке. Несмотря на почтенный возраст, он смотрел бодро и плутовато.

= 4 =

Уже почти три лунья (три месяца) старший следователь инквизиции – Митар Айтен – преподавал в Светлой Академии.

Название учебного заведения он считал пафосным и лицемерным, как и все, к чему прикасались маги. Но жил надеждой, что скоро почтенный брат Олидер выздоровеет и вернется к преподаванию. Его же назначение отменят, и он сможет снова скитаться по окраинам империи, вылавливая колдовские отродья, на которых имел отменный нюх. А пока приходилось читать вводные курсы запретных наук, наблюдать за заносчивыми магами, мнящими себя будущими спасителями Ликонии, разбираться в подозрительных слухах. Непыльная работа, однако новая должность Митара тяготила. Он откровенно скучал, чувствовал себя чужим в размеренной жизни, поэтому за подвернувшее расследование взялся с удвоенным рвением.

Поначалу дело показалось ему предельно простым и понятным. Все указывало на вину Вопета. Пуговица от мужского костюма за шиворотом жертвы. Время его отсутствия и убийства совпадали. Оставалось лишь встретиться с найденным околоточными стражами студиозом и на допросе подвести к признанию, однако из-за слабого состояния найденыша этого сделать не удалось. А потом, когда его самочувствие улучшилось, неожиданно заупрямилась декан Лужо и заявила, что до полного исцеления не позволит изнурять больного беседой.

– Ваше милосердие достойно восхищения, но достоин ли студиоз Вопет подобной заботы? –  полюбопытствовал Айтен, удивленный поступком целительницы. Все в академии знали, что это с ее подачи декана погодников за глаза звали «Крысой», а его протеже – «Крысенышем».

– Сидерик – не такой уж и ужасный мальчишка, – потупив взгляд, неожиданно ответила женщина.

Настаивать на немедленном допросе Митар не стал, решив больше разузнать о тонкостях отношений между магами и кафедрами. Но стоило влезть в разборки, «колыбель» придворных магов предстала перед ним разворошенным змеиным гнездом, наполненным кознями и интригами. Подозрение, что обвиняя студиоза Вопета, метят в декана погодников, окрепло после личной беседы с Ференделем.

– …Это завистливые наветы западной башни! – тряся отвисшими щеками, гневно кричал магистр. Он волновался, сильно потел, и по его красному лицу с залысинами стекали капельки пота. – Бытовикам мало влияния, нужно еще больше! И боевая кафедра боится, что потесним их на пьедестале! Понимаете, господин инквизитор, Сидерик исключительный. Если огранить его талант – он станет боевым магом. Только подумайте: боевой маг – погодник! Подобного еще не бывало!

– Хорошо, отбросим наветы и поговорим о доказательствах, – зашел с другой стороны инквизитор. – Ваш Вопет был в тот день за пределами академии. За пазухой у убитой нашли пуговицу студиоза. И заметьте: не только преподаватели, но и ученики академии считают, что в гибели Ивет Сонезы виноват не кто иной, как он.

– Ложь! – отчаянно взвыл Ферендель. – Сдалась она ему! Ни красоты, ни миловидности, ни трогательной непосредственности, чтобы увлечь мальчишку, которому до девиц еще нет дела!

– Так о слухах и вы наслышаны? – скривил края губ собеседник.

– Сидерик, как волчонок. Если бы мне сказали, что он неравнодушен к Дэлинее Сьези, я смог бы в это поверить! Но не в глупые россказни! Уж простите, магистр Митар, скажу откровенно: будь у студиоза Вопета интерес к женщинам, он бы сходил в веселый дом. Я иногда ссужаю ему некоторую сумму помощи. Но знаете: он бежит в кондитерскую! Да и мотив ему убивать Сонезу? Ее целомудрие не тронуто. А уж засовывать пуговицу? Да, он завистливый, иногда злобный мальчишка, но не недоумок! – Ферендель откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

– И по какой причине вы поддерживаете его?

– Он одинокий студиоз из далекой деревни. Ему больше некому помочь. Как и мне, кроме него, некому помочь добиться императорского интереса к кафедре. Мы – погодники двором не обласканы, но Сидерик может перевернуть мир, историю академии!

– Знаете, декан Ферендель. Откровенно, как простого человека, меня устраивает тот мир, какой есть, – прищурился инквизитор. – Страшно представить, что может привнести талантливый, но озлобленный маг. Разве вы не намеренно поддерживаете в нем раздражение и ненависть?

– Это самые сильные чувства у любого человека. К сожалению, только они вызывают у Сидерика прилив магических сил. Я просто верю, что повзрослев, он обуздает силу, и негативные эмоции ему станут не нужны.

– Это лишь ваше оправдание. Невозможно из обозленного, желчного человека сделать великодушного и сострадательного.

– Я верю! – с нажимом произнес декан…

Все больше Митар сомневался в простоте дела. Опытного следователя смущала легкость, с которой он получил доказательства и раскрыл преступление. Опытный инквизитор на горьком опыте знал, что колдуны и маги – изворотливые сволочи, любящие загребать жар чужими руками, поэтому решил не спешить и детальнее узнать обстоятельства произошедшего.

За эти дни о студиозе Вопете магистр инквизиции наслушался разного.

«Злобный, скрытный, мстительный, черствый, вырастет головорезом… Такой смог бы и убить…» – твердили, будто сговорившись и преподаватели, и ученики. Это все показалось Айтену странным:

«Как такое чудовище больше сезона продержалось в стенах академии. Все молчали, делали вид, что ничего не замечают, а потом раз – и обрушивается лавина укоров, слухов. А что? Удобно сделать крайним злобного, раздраженного мальчишку, и ударить по авторитету Ференделя…»

С каждым днем догадка, что с помощью сговора из стен магической академии пытаются выжить неугодного преподавателя, подтверждалась. А Айтену не хотелось быть слепым орудием мести. Кроме того, он жаждал покарать настоящего убийцу.

= 5 =

Первый раз я с облегчением выдохнул, когда выудил из ямы сумку и убедился, что изнутри она не успела пропитаться водой, и учебник почти не пострадал. Второй, когда добрался до своего этажа никем не замеченным.

– Ой! – спохватился, что надо бы поблагодарить магистра инквизитора. Обернулся, но Митар уже ушел. Вроде все обошлось, можно радоваться, но почему-то я вновь остро чувствовал одиночество в пустующем длинном коридоре.

Оказывается, идти в ночи, ощущая за спиной сильного человека – такая роскошь.

Теперь предстояло пробраться до своей комнаты. Я ступал тихо, обходя комнату коменданта стороной, но мадам Пуасси обладала поистине великолепным слухом. Ее дверь распахнулась, и при виде чумазого меня ругань застряла в горле женщины.

– Доброй ночи, мадам Пуасси, – промямлил я и бочком попятился к своей двери.

– Стоять! – рявкнула она.

– Я упал, немного испачкался, но сейчас все отмою и следы за собой протру!

Комендант этажа вперила руки в бока и, прищурившись, справилась:

– Теперь-то какую пакость сотворил?

– Нет, – завертел головой. – Я в павильоне был, засиделся, а на обратном пути шел и упал.

– Да ну? – недоверчиво хмыкнула она и кивнула, – мойная там.

И я под тяжелым взглядом пошел туда. Отмывшись, вышел и нарвался на пристальный взгляд мадам.

– Ссадины тоже сами проступили?

– Угу.

– Кто?

– Не знаю, темно было…

Потом стирал костюм, расправлял, развешивал… – и лег под утро. Не удивительно, что встал с большим трудом, клевал носом и опоздал в столовую. И если бы не мадам Пуасси, угостившая бутербродом, не знаю, как бы высидел лекции.

На русловедении, подперев рукой щеку, дремал и ничего не слышал.

На уроке художества оживился. Преподавательница раздала нам копии одной гравюры, листы, карандаши и предложила срисовать ее.

Ладно. Со всем старанием, высунув язык, я пытался изобразить поляну с лошадью и жеребенком. Рисовал и правой рукой, пробовал и левой. Умом подмечал, что не так, но руки жили своей жизнью и чертили каракули. Из-за вытянутых тел животных, морд с неправильным прикусом и поджарыми животами, как у голодных собак, лошади мало походили на себя. Да и деревья с кустарниками на заднем фоне тоже выходили неказистыми. Зачет я получил просто за присутствие и старание. Оглядев мои испачканные пальцы, кончик носа, преподавательница вздохнула и сказала:

– Свободен.

Я обрадовался, но следующей парой шло чистописание. И преподавала этот предмет, конечно же, мадам Луанир. Увидев меня, она стиснула руками указку, с которой вошла в класс и, с плохо скрываемым злорадством, процедила:

– Вопет, к доске!

Встал, подошел, искоса посмотрел на ее натянутую улыбку и тихо предупредил:

– Со вчерашнего дня я грамотнее не стал.

– Ничего, ничего! – ехидно растянула губы наставница. – Раз сегодня чистописание, а ты вдруг стал правшой – займемся правой рукой. Научить тебя грамотности уже не мечтаю, но изящным вензелям – да! – Отчеканила громко и бросила на стол кусок мела, который от удара раскололся на две части.

– Для обеих рук! – рассмеялись в аудитории.

Весь урок я выводил один и тот же мудреный завиток. Когда доска заканчивалась, Луанир с удовольствием злодейки заставляла стирать и начинать сначала. К концу урока я не стал писать лучше, однако она довольно улыбнулась.

– Ничего-ничего, Вопет. До конца полугодия при должном старании добьешься успеха, – явно намекая, что проследит за этим.

Кодексоведение – четвертая лекция далась с неимоверным трудом. Я сидел за первой партой, засыпал и едва удерживал голову на весу. Из-за бессилия и тяжести она склонялась ниже и ниже. И я боялся, что во сне развалюсь на столешнице.

Вечером уже не хотел ни есть, ни искать материал к лекциям. Просто лег на постель и заснул.

Утром проснулся со слабостью. Кое-как умылся, натянул форму и побрел в столовую. Дежурившие в раздаточной студиозы даже не придрались, что явился рано. Выдали порцию, отметили меня, а потом долго наблюдали, как я медленно жую кашу.

На урок аверского успел вовремя. Абсолютно ничего не понял, но язык красивый.

На почвоведении записывал через слово. Наверно, зря вообще писал, потому что моим почерком можно тайные послания шифровать. Главное – потом самому догадаться чего написал.

На русловедении пытался вникнуть в способы определения заторного уровня воды при проектировании мостов, в обязательную для начинающего погодника сверку магических данных с метками высоких вод, осмотром  состояния поймы, расположенности строений, оценки повреждений и прочее.

В обеденный перерыв отправился в библиотеку: отдать многострадальную книгу, взять другую и заодно переждать наплыва студиозов в столовой. Шел, составляя речь для библиотекаря, если он заметит чуть пожелтевшие края страниц, но как бы ни был рассеян, высокую фигуру инквизитора невозможно не заметить. Перед ним единый поток студиозов расступался, и наблюдать за этим было так удивительно. Однако неожиданно магистр свернул и пошел прямо на меня.

– Здравствуйте, магистр Митар, – я смялся под его взглядом и еще тише пробубнил: – Спасибо вам.

– После занятий зайди ко мне.

– З-зачем? – вздрогнул, но инквизитор ушел, так и не ответив. А я из-за оцепенения замер посреди коридора, наводненного учениками. Вдруг неожиданный, грубый толчок отбросил меня к стене. От удара головой потемнело в глазах, и за спиной кто-то злобно процедил:

– Шевелись, недоумок!                                                       

= 6 =

Когда в шестый день в дверь бесцеремонно вломился Ферендель и, истерично визжа, потребовал разыскать мерзавцев, лишивших студиоза памяти, у Айтена пропали последние сомнения, что Вопет действительно переменился.

– … Позвал его вчера вечером… – тяжело дыша, жаловался декан погодников. – Обычно прибегал по первому зову, а тут ночь проходит – нет его. Обед заканчивается – нет. Послал студиоза. Пришел Вопет и смотрит, будто ничего не понимает. Я ведь еще надеялся, что он меня из-за пакостного характера пытается вывести из себя.

Предложил «Вельенские» пирожные, его любимые, с глазурью и марципаном – всегда безотказное средство было, а он отчеканил, что не голоден. Я его за ухо: проверить – выдаст себя или нет? Обычно, когда злился, шипел, обещал припомнить и отомстить. Или потоками воздуха листы со стола сбивал. А вместо этого как завизжал, когтями в руку вцепился. Я не ожидал, отвесил ему... э-э… воспитательный подзатыльник. А он мне по ноге… в отместку.

– А должен был покорно сносить трепку? – язвительно поддел Митар, с интересом разглядывая изрядно исцарапанные холеные руки собеседника, и пытаясь скрыть ухмылку. Не зря Ференделя пытаются выжить из академии. Властный, хваткий, скользкий, он наконец-то получил по заслугам, только не ожидал, что на сопротивление решится тощий, нескладный студиоз.

– Я надеялся: он придуривается! – погодник совсем расклеился и сидел, свесив голову на грудь.

Митар сходу начал прикидывать: кому под силу забрать память, и по какой причине?

«Не сам же Вопет лишил себя памяти, чтобы скрыть помыслы от менталиста? Это подобно прыжку в костер, чтобы согреться… – теперь склонялся, что Сидерик оказался ненужным свидетелем. – Менталисты, целители? Что покрывают, если решились подставить кафедру погодников? Нет, Сидерик точно был на развалинах, видел или услышал нечто, за что лишился памяти. И именно поэтому поспешил не обратно в академию, откуда тайком ушел, а заблудился в лесу, нарвался на разбойников и лишь чудом уцелел…»

Представив тощего Вопета, напуганного и дрожавшего, перед шайкой отбросов, в душе шевельнулась жалость. Айтен лично видел его спину с ранами от уколов острием ножа, и оттого ему не терпелось изловить изворотливого убийцу. От мысли, что если бы не интуиция Лужо и не ее упрямство, подверг бы суровому испытанию невиновного мальчишку, распирало бешенство.

Выждав, когда Сидерику чуть полегчает, пришел навестить. Надеялся удивить внезапным появлением, воспользоваться слабостью и растерянностью, задать каверзные вопросы, однако, увидев Вопета, промолчал.

В холодной, затененной комнате, очень скромной и почти пустой, болезненный Сидерик выглядел еще более беззащитным. С появлением гостя, глаза мальчишки на миг оживились, а потом вновь потухли.

– Я кое-что принес, – открыл коробочку Айтен и протянул сладости. Однако Вопет безразлично скользнул взглядом по сладким ореховым шарикам и опустил глаза за сцепленные пальцы, лежавшие поверх одеяла.

«Ну, Ферендель! – разозлился инквизитор, догадываясь, кому обязан возросшей недоверчивостью студиоза. – Придется действовать тоньше и совершенно отказаться от давления. Лишних забот мне не хватало!»

– Или тебе подать «Вельенские с глазурью и марципанами»? – попытался отшутиться, однако Сидерик шутки не понял. Поэтому гость махнул рукой и положил угощение на край кровати. – Да-да, знаю: ты не голоден, но лучше съешь. Они целебные.

Вопет осторожно взял пальцами колобок, откусил небольшой кусочек и положил обратно.

– Спасибо. Вкусные, – тихо поблагодарил за гостинец. По осунувшемуся лицу, болезненной бледности и апатии, вызванной недомоганием, было видно, что его клонит в сон. Митар решил не мозолить глаза и не смущать немощного мальчишку.

– Выздоровеешь, будем искать твой тайный ход, – на немой вопрос Сидерика пояснил: – Привратник не видел тебя выходящим. А я хочу знать, как ты выбирался из академии.

– Я честно не помню как.

– Обратимся к менталистам, – мальчишка побледнел, поднял испуганные глаза, но продолжал хранить молчание. – Надо же метки на всем пути оставить – вдруг злодей решит еще раз лишить тебя памяти. – Пошутил Митар, однако и эту шутку Сидерик не оценил. Видимо, вспомнив, что пришлось пережить в лесу, он погрустнел и стал таким несчастным на вид, что боевой запал инквизитора как ветром сдуло. А потом бледные губы Вопета дрогнули, глаза заблестели – и он расплакался.

Слезы текли по его щекам, а Айтен стоял, переминался с ноги на ногу, не зная, как поступить. Рука тянулась похлопать по костлявому плечу, но пожалеет сейчас, и мальчишка увяжется за ним, потому что больше не за кем. А Айтен не собирался оставаться в академии и отъездом причинять боль. Так и не придумав, как исправить положение, бросил:

– Выздоравливай, – и с тяжелым сердцем закрыл за собой дверь.

 «Подумать не мог, что все так обернется», – досадовал он, вспоминая затравленный взгляд Сидерика. Тоскливая тяжесть давила на инквизитора, и весь вечер он размышлял о хитросплетениях дела и невольно о Вопете.

Здоровью студиоза уже ничего не угрожало, однако плачущий одинокий мальчишка с розовыми, лопоухими ушами, чуть просвечивающими на свету, не выходил из головы.

«Это или полная блокировка памяти, или брат близнец Вопета! Иначе слишком невероятное различие с прежним…»

Первый день седмицы тяжел, но уже скоро Митар сидел в архиве и повторно изучал личное дело Сидерика. Внимательно вглядывался в свидетельство его рождения; характеристики, данные преподавателями, проводившими первое собеседование при поступлении; заметки лекаря, отметившего приметы студиоза...

= 7 =

Быть больным и одиноким – ужасное состояние, особенно если за окном без перерыва моросит дождь. Но на четвертый день мне стало гораздо лучше.

Я пытался заниматься, однако быстро уставал, все время хотел спать. Только едва голова касалась подушки – сонливость исчезала. Садился – снова находила…

Измаявшись, я убедился – лучше просто лежать и смотреть в окно на клочок хмурого неба с низкими, густыми тучами. Так быстрее засыпаю, а когда просыпаюсь, хотя бы проходит головокружение.

Магистр Лужо заходила каждый вечер, приносила сдобные булочки и варенье, но я радовался ее визитам не из-за них.

– Как себя чувствуешь, Сидерик?

– Благодарю, мадам Лужо, хорошо.

– А почему ты, несносный мальчишка, не рассказал мне о случае в павильонах?

– Ну, я же мальчишка, – ответил, смущаясь. – Вот если бы был девчонкой с косичками, вам бы первой рассказал.

Мадам улыбнулась. Наверно, представила меня с косичками.

– Если в будущем что-то подобное случится – сразу ко мне.

– Хорошо, мадам, – покладисто ответил, решив не спорить, но молча поступать по-своему.

– Сидерик, Сидерик, – покачала головой она. – Вечером Мьель занесет тебе снадобье. Я лично готовила, так что пей и не отказывайся.

– Мне неловко, мадам. Мадам Пуасси говорит, что вы готовите снадобья для самой императорской семьи. А я отвлекаю вас.

– Только попробуй отказаться! – пригрозила она пальцем и ушла, пообещав зайти позже.

Проявляла заботу и мадам Пуасси, но мне очень хотелось, чтобы снова пришел магистр Митар. Поэтому когда дверь распахнулась, и он уверенно, как вихрь, вошел в комнату, я не сдержал улыбки.

– Неужели хоть кто-то рад визиту инквизитора? – хмыкнул он привычно и покосился на мою узкую, хлипкую кровать. Я подтянул ноги, чтобы показать, что совершенно не против, если он сядет рядом.

– Вы не злой, – почему-то ответил. Просто кивнуть и подтвердить, что да, очень рад – постеснялся. Но магистр вдруг взглянул на меня проницательно, до дрожи и тихо произнес:

– Нет, Сидерик. Я опасный, жестокий человек, особенно если почувствую колдовство. Тогда я не остановлюсь ни перед чем и выловлю эту мерзость, даже если придется делать суровые вещи.

– А насколько суровые? – задумчиво спросил, не отводя глаз.

– Дорастешь до третьего сезона обучения – расскажу на лекциях.

– Не хотите меня пугать? – я насупился. Снова мне указывали, что я еще недоросль.

– Вопет, нос утри. А-то гляди разрыдаешься.

Радость от встречи сменилась грустью. Я подтянул одеяло выше, и магистр поддел:

– Забота двух добрых женщин тебя вконец изнежит. Тебе, Вопет, нужно привыкать к мужскому общению.

– Я не плакса, – пробурчал, пытаясь взять себя в руки. А потом вспомнил: – У меня еще яблоки есть. Хотите?

– Подкуп инквизитора? – магистр приподнял бровь и улыбнулся.

– Нет. Просто подумал, что обмен яблок на совместный обед весьма неплох.

– Напрашиваешься? Тогда одевайся и пошли. Яблоками будем закусывать позже – после обеда…

Меня упрашивать не надо. Я тут же спустил из-под одеяла ноги и… –  услышал вздох инквизитора.

– Похоже, до сегодняшнего дня ты, Вопет, только яблоками да воздухом и питался. Садовые червяки толще, чем твои ноги. Это точно ты пнул Ференделя?

– Не пнул, а нечаянно наступил.

– Значит, все же ты… – задумчиво протянул он. – Пошли, по дороге расскажешь.

– Что?

– Все…

Пока спешил за инквизитором, ступавшим широкими мужскими шагами, запыхался. Не то, чтобы я был совсем хилый, но сейчас чувствовал слабость. Магистр замедлил шаг, чтобы я успевал за ним, однако это привлекло внимание проходивших студиозов.

– Можешь отвечать им, что я тебя допрашиваю, но ты не сдаешься, поэтому от тебя не отстаю.

– А вы и вправду будете допрашивать?

– А будет ли толк? Однако, надеюсь, хотя бы расскажешь, как удалось удрать от лесной шайки, – Митар обернулся и окинул меня насмешливым взглядом, но совершенно не злым. – Или будешь рассказывать, как героически разогнал толпу разбойников?

– Если хотя бы один из них догадался, что я бежал за ними, потому что не знал дороги, я бы ног не унес.

– А ты бежал за ними?!

– Ага. Но это вышло случайно!

– И с Ивет вышло случайно?

– Что? – остолбенел я.

– С Ивет вышло случайно? – он повторил вопрос и вперился в меня немигающими глазищами. И я так растерялся, что вместо ответа пожал плечом. Но мгновения хватило, чтобы сообразить про опасность.

– Откуда же мне знать? – ответил медленно и настороженно.

– То есть утверждаешь, что ничего не помнишь?

– Помню, как очнулся в лесу из-за капли, шлепнувшейся на лоб. Вокруг темно и деревья, и я не знаю, куда идти… – я врал, не отводя глаз. Хотя почему же врал? Отвечал честно, просто в рассказе пропустил небольшой кусок.

– Хорошо. Но надеюсь, что все-таки вспомнишь, как оказался в развалинах... – да, инквизитор давил, а я лгал. Пока лишь самую малость, но стало так противно, будто я проглотил гадость.

В его комнате уже стояла еда в больших плошках, накрытых крышками и полотенцами.

– Заходи и садись. Сейчас посмотрим, чем кухарки нас порадовали, – пробурчал он, и я заподозрил, что сегодня инквизитор не в духе. Не знаю почему, но показалось, что он чем взволнован. Из-за этого раздражен, въедлив и колюч, хотя старается сдерживаться.