Тенор (не) моей мечты

Глава первая

Аннотация

Я не могу его видеть. Я не могу слышать его завораживающий голос. Я хотела бы забыть о нем и жить своей жизнью, но…

Наша дочь выбросила скрипку, покрасилась в зеленый цвет и собирается делать революцию в музыке. И пусть чертова звезда попсы не думает, что ему удастся остаться в стороне! В конце концов, дочка-то вся в него!

Каждый портит свою жизнь так, как считает нужным.

И чего мешать?

(ВК)

– Ты почему зеленая?

Я увидела дочь, пришедшую со школы – и просто остолбенела.

– Я не зеленая, – оскорбленной пароходной сереной взвыла Катя. – Я – мятная!

Я посмотрела повнимательнее на эту… мятную зелень. И чуть не взвыла сама. Где моя девочка? Неясно. А тринадцать ее лет – вот они. Как по часам. Откуда взялось это чудовище с упрямо поджатыми губами, зло сверкающими темными глазами в обрамлении длиннющих ресниц? Где…

– Волосы, – простонала я. – Где? Коса… Мы же с тобой… Отращивали. С самого детства. А сейчас?

Господи, это что за лохмотья на голове…

Я понимаю, умом, наверное, понимаю, что раз все живы, почти здоровы, то ничего не произошло. Наверное. Ну, зеленая, как жаба. Ну, коса, с детства рощеная.

А теперь. Не удержавшись, я всхлипнула.

– Это все глупости, мама.

Катя посмотрела на меня хмуро. Отвернулась. Хотела было проскочить мимо меня в комнату. Но тут… Сверкнуло на крыле выразительного папиного носа что-то…

– Это. Что?

– Пирсинг, – с негодованием глянула на меня юная… – И, мама, я в эту отстойную школу больше не пойду.

Ба-а-ам.

Что-то лопнуло во мне. Разлетелось осколками. Нервы? Терпение? Я сама?

– Отстойная?! Школа?! – Теперь заголосила и я. Стены, ощутив постановку моего голоса, дрогнули, но устояли. – Вот так просто – не пойду? В школу при консерватории?

– Да кому все это надо, – не осталась в долгу дочь, а дом протяжно и жалобно вздохнул. – Весь этот бред с вашими скрипочками? С тирлим-тирлимами. Все эти Бахи и Брамсы ваши бесконечные. Да вы устарели еще лет сто назад. Вам с вашей классикой только детей пытать.

– И это ты у нас запытанная? Бедная? – схватилась я за голову.

– Что тебя это все дало? Твоя школа при консерватории и классическое музыкальное образование? Сильву заглавной партией раз в год в твоей оперетте? И каждый раз трястись – может, кого другого поставят! А отцу? Его песенки дурацкие в квартете дебильном и рояль, на котором он почти не играет, потому что у них Лева есть?

– Катя. Что ты несешь?

Честно говоря, я понятия не имела, что сказать. Такого просто быть не могло. Не со мной. Не в нашей семье. Не с моей девочкой-скрипачкой.

– Правду, – ничуть не смутившись, ответила дочь. – Я все сказала в школе. Можете, кстати, забрать документы. Теперь все сказала тебе. И обязательно выскажу отцу.

Бам-бам-бам! Барабаны в моей голове зашлись в ритме изумительно тяжелого рока.

– Ах, отцу, – протянула я и вдохнула поглубже, пытаясь успокоиться. Но руки подплясывали, когда я схватила телефон, выбрала номер: – Отцу. Конечно. А что. Давай прямо сейчас.

– А давай, - ребенок закусил удила.

Меня трясло, пусть уж и бывший муж насладиться. А то все время – папа хороший, а я так. Мегера. Уроки заставляю делать и на дополнительные занятия по музыке загоняю. Устарела и запытала. И Баха люблю.

Трубку ожидаемо никто не брал. Ну, кто у нас самый занятой человек на планете Земля и в ее окрестностях? Кто б сомневался.

– Как обычно, – нахмурилась Катя.

Мне б помолчать, но я уже не могла:

– Ну, на его последние выступления ты сама не захотела. Хотя он ждал и обижался. А ты почему-то сделала крайней меня.

– Что я там не видела? Его новых вешалок?

– Катя.

– Что Катя? У него вешалки – одна другой противнее. Губищи – во! Ноги – атас просто. Тупые-е-е.

– Катя. Нас это не касается.

– Нас теперь благодаря тебе вообще ничего не касается, – тихо ответила дочь, резко утерев внезапно появившиеся слезы. – И девочка теперь рядом есть. Одной из них. Некая Ма-ша. Пусть с ней и общается. Пусть она к нему на концерты и ходит. Весь этот отстой про оленей слушать.

– Довольно, – прервала я поток обличений. – Я не желаю все это проходить в одиночку.

– Что это – все?!

– Загоны твои подростковые. Хочешь высказаться, пойдем, выскажешься. Собираемся.

– Куда? – насупилась юная бунтовщица. И, кажется, слегка струхнула.

– К отцу.

- Зачем?

– Масленицу справлять будем. Вся Москва гуляет, чем мы хуже.

Глава вторая

Любая женщина на свете,

Какой бы милой ни была,

 умеет делать куклу вуду

И знает, где стоит метла…

(С) Баян, но какой же классный)))

Олеся

Нет, на площади решительно требовались беснующиеся цыгане. Чтобы в глазах рябило от разноцветия юбок и платков, чтобы яростно звенели монисто.  Молодые цыганки в такт подергивали плечиками, а гитары стенали. Кругом носились тройки, запряженные ревущими медведями. И какой-нибудь завалящий, но выразительный полк гусар, в идеале уже в состоянии белой горячки после недельного запоя. Всенепременно шампанским.

Вот тогда было бы весело, лихо и с русским размахом, который сегодня и возжелал изобразить Томбасов.  А то что получается? Выпер на Манежную синюю, но трезвую четверку в смокингах. И цельный оркестр. На мороз. Барин…

И что? Кого он этим хотел удивить? Лорда Как-его-там? Можно подумать, его интересует хоть что-нибудь, кроме русской водки и черной икры. Ну, еще и предложений Томбасова по бизнесу.

Олеся посматривала на мужа, попутно улыбалась всем, очень надеясь, что получается не слишком похоже на злобный оскал, потому что больше всего ей хотелось выйти на сцену и волевым решением прекратить все это безобразие. Замотать певцов в теплое, выдать им чая по-адмиральски – чтоб коньяка много, а кипятка, заварки и сахара на самом донышке. Отлаять с этой же сцены всех и сразу… Томбасова и организаторов – это понятно, им еще прилетит волшебник. Но чуть позже.

Олеся даже мечтательно прищурилась. А вот остальные… Она оглядела вип-тусовку, над которой возвышались Томбасов и светловолосый лорд с каким-то простыми именем, которое она не запомнила. У этих двух воротил бизнеса были совершенно одинаковые морды лиц, выразительностью и человечностью созвучные с банкоматами. Хотя нет. В банкоматах ее больше. Особенно когда они зарплату выдают.

А эти…

Тьфу!

Артура уже увезли. Как хорошо, что Анна – это что ж получается, его бывшая жена? – отвлекла внимание своим появлением. И мэру, перехватившему микрофон, отдельная благодарность. В этой сумятице они с Левой успели провернуть сложнейшую операцию, главное в которой было вытащить упирающегося тенора со сцены. Тут подоспел бас с его могучим рывком. Не сказать – пинком.

Артур хрипел, держался на ногах только на волевых. Но! Уходить не собирался. Потому как надо работать! Петь. Дуб дубский!

Олеся и остальных бы отправила по домам. Но Лева выразительно глянул на нее – почему-то стало стыдно, взглядом показал на людей, причем на тех, что столпились не в вип-зоне, а запрудили Манежную. И пошел петь дальше. На сцене тем временем было непонятное и незапланированное действо – англичане притащили длинные до пят шубы. И закутали певцов. Под бешеные аплодисменты и вопли толпы.

– Ничего не понимаю, – проворчала Олеся. И как раз поймала за рукав пробегающего мимо с удивительно деловым видом представителя мэрии, что и организовывал все это незапланированное безобразие.

– Где обогрев сцены? – спросила она почти нежно.

Парень воззрился так, словно она потребовала тут же, сию же минуту засадить Марс яблонями. Олеся же, не отводя взгляда, терпеливо ждала ответа.

– Как вы себе это представляете? – все-таки снизошел до ответа молодой человек. И зачем-то поправил сложно завязанный галстук, который было видно из-под полурасстегнутого пальто.

– Какая разница, как я это себе представляю? Главное, чтобы вы представляли, как это сделать.

– Никак. Вы не смонтируете это. Люди же смотрят!

– Но поют тоже люди. И им холодно.

– Ничего, – махнул головой молодой человек. – Мэр доволен. Гости довольны.

Олесю просто затрясло.

– Простите, – раздался рядом приятный женский голос. – Видимо, все происходящее – это моя вина.

Представитель организаторов, воспользовавшись этим, вырвался – и сбежал.

– Вы распорядились доставить меньше тепловых пушек, чем я заказывала? – резко ответила Олеся и только потом развернулась, чтобы посмотреть, кто это просочился в волшебный мир закулисья праздника, где все было совсем не так, как выглядело со сцены.

Увидела сначала горностаевую шубу ценой в полсамолета и по ней опознала супругу английского лорда. Миледи как там ее… О! Говард. Вспомнила. Говорила леди почему-то по-русски. А сопровождал ее, придерживая под локоток, тот самый итальянский сноб, что выбесил Машку.

– Дело в том, что я захотела погулять по Москве, – продолжила леди совершенно без акцента. – Соскучилась. А тут праздник.

– Эм-м…

Вот к этому Олеся как-то готова не была.

– Но я как-то не сообразила, что все это будет обставлено, – продолжила леди и обвела выразительным взглядом показушное безобразие, – вот так.

Олеся облегченно рассмеялась. Оказывается, вот оно что. Вот с чего лордов и иже с ними к народу потянуло. Вместо того чтобы наслаждаться великосветским приемом, тихими разговорами об очень больших деньгах и изысканной музыкой – парни классику а капелла готовили, чтобы петь в «Метрополе». Моцарта и Рахманинова, кстати. А получилось как всегда. Замысловато, в один час, без подготовки. И через… в общем, не по уму.

Глава третья

Есть муж – есть проблемы.

Нет мужа – есть проблемы.

Проблемам вообще пофиг и на происходящее, и на твою

личную жизнь

(с)

Интернет

Понятно, что никакого разговора с Артуром не получилось. Я только узнала, что скорая ждет героя дня, что все у Олеси под контролем, а организаторов линчуют.

На этом мы с Катей и ушли в заснеженный Александровский Сад, тем более что Артура, слава Богу, со сцены удалили. Надеюсь, никто не заметил как. Он со всеми еще и переругаться успел. Беззвучно, но очень экспрессивно.

– А ты, мам, тоже ничего поёшь, – вдруг сказала дочь.

– Спасибо, – только и усмехнулась я. Что тут ответишь.

– Не хуже папы. Хотя такое же старье.

– Катя-я-я-я, – вздохнула я, натянула шапку на глаза своей вредине, а пока та ворчала и поправляла, сделала снежок. И кинула. Попала.

Волосы, конечно, жалко. И зла я за пирсинг. И в школу ее надо возвращать. Но… Это же не конец света. Так, репетиция. Даже не генеральная.

– А ты сделаешь дома блинчиков? – вдруг посмотрела на меня дочь, став сразу как в старые добрые гордостью мамы, папы и школы при консерватории.

– Сделаю, – улыбнулась я против воли.

– А за весом следим с завтрашнего дня.

– Тем более что это понедельник.

И мы рассмеялись. Что делать. Как ни ругайся, как ни кричи, а все равно договариваться придется. И принимать все изменения тоже. Но коса-а-а-а-а. Я вспомнила зеленые клочья  на любимой голове и только вздохнула.

– Что? – тут же вскинулась Катя.

– Вот что б тебе всю длину в как там его?

– Мятный, – упрямо пробухтел ребенок.

– Хорошо. В мятный было не покрасить, а?

– Ты не представляешь, мам, как это дорого, – совсем по-взрослому вздохнула Катя. – Волосы же были – во.

И она показала длину по пояс.

– Что ж не представляю, – прищурилась я. – И волосы представляю. Твои. И цену.

– Ну, не все могут управляться с такой гривой, как у тебя, - проворчала дочь. – И подкрашивать ее каждый месяц.

– Катя-а!

Домой. А там…

Руки сами отмеряли муку, молоко. Масло, шипя, растапливалось в микроволновке. Где там мой любимый венчик, сто лет им не пользовалась. Вес, он такой. Следим и следим. Хотя вот такие вот кухонные преступления – они тоже нужны. Потому как к тому времени как первый блин вылился на сковородку, я уже успокоилась. Да и Катя, уютно устроившись напротив меня, была тиха.

– Мам, вот скажи, – вдруг попросила она.

– Что, котенок?

– Ты же на меня злишься.

– Ой, злюсь. Более чем.

Я поставила перед дочерью первый блин. Румяный, золотистый, с дырочками. И не комом!

– Тогда почему? – она кивнула на тарелку с румяным солнышком.

– Дурочка ты, Катя, – улыбнулась я и потрепала ее по мятной и бестолковой голове.

Я как раз допекла блины, когда зазвонил телефон.

– Да, – ответила я бывшему.

– Что у вас случилось? – просипел он.

– У Кати потом спросишь. Как ты себя чувствуешь?

– Жить буду.

– Хорошо. Лечись.

– Аня!..

– Потом созвонимся.

Он вздохнул, явно набирая воздух, чтобы высказаться. Но… Захрипел только.

– У тебя голосовой покой, – негромко сказала я. И оборвала звонок.

– Папа? – заглянула в мою спальню дочь.

Я только кивнула.

– Вот зачем вы с ним развелись? – покачала головой Катя. – Нормально же жили.

Она сверкнула на меня любимыми темными глазами, взмахнула длиннющими ресницами. Ах ты ж моя папина дочь. И ушла.

Хлопнула дверь. Но не в ее комнату. Она удалилась к инструменту. Сочинять.

Вопрос о том, как ее завтра отправить в школу и доедет ли она, оставался открытым. Я убирала кухню, мыла посуду и раздумывала – как поступить. Не придумала ничего толкового. Накапала пустырничка. И… тут в дверь позвонили.

Что еще?

Катя не слышала звонка. У нас в комнате, где музыкальные инструменты, можно гранаты взрывать – оттуда не донесется ни звука. В свое время мы, как семья юной скрипачки и двух вокалистов (кабинетный рояль, гитары и еще много чего прилагается) сделали звукоизоляцию на совесть. Я пошла смотреть, кого принесло.

– Артур?

На пороге, покачиваясь как та тонкая рябина, стоял бывший муж. Изумительного оттенка, под цвет волос дочери, только понежнее. Поакварельнее. Зрачков почти не видно. И не то, что испарина – волосы мокрые.

Глава четвертая

Ощущаю себя разбитой.

Наверно, на счастье

(С) ВК

Запах. Никогда не думала, что сводить с ума будет запах мужчины, которого я когда-то самозабвенно любила. А потом, в одночасье, выставила вон из своей жизни. Вскоре после той роковой ночи, когда Артура, приехавшего с гастролей, ждали в прихожей чемоданы, я вынуждена была выкинуть все постельное белье. Матрац. Потому что аромат любимого... Манящий. Вкусный. Свой.

Хотелось проснуться. Уткнуться носом в впадинку между шеей и плечом. Чуть прикусить кожу. И… с облегчением почувствовать, что ненависть, что не дает дышать, куда-то исчезает. Растворяется. И все становится по-прежнему. Хорошо.

А потом беззвучно выть в подушку, потому что по-прежнему как раз и невозможно. Прежде всего потому, что я сама на этот не согласна.

И теперь мне остается лишь ворочаться по кровати, которая вдруг стала слишком широкой, и прислушиваться к дыханию Артура в гостиной. И уговаривать себя, что это только лишь потому, что меня попросили присмотреть за болезным. А я – слишком ответственный человек.

Да. Конечно. Именно поэтому.

– Вы же присмотрите за ним? – спросила врач, знакомая дама, пользующая многих певцов с их доходящими до истерики загонами с голосом. – Хороший такой ларингит, отек вроде бы сняли, но…

 Только вздохнуть.

– Вы же понимаете, Анна. Надеяться, что Артур сам будет выполнять мои предписания, не приходится.

Умоляющий взгляд дочери.

 – Я не хотел вас обременять, – сипит Артур. – Прости. Вы так быстро сбежали… Я подумал, не случилось ли чего.

– Голосовой покой! – рычит доктор. – Постельный режим. Теплое питье! И никакого пения.

– Аня? – вопросительно смотрит на меня Артур.

Просто смотрит. Не сверкает глазами, не играет лицом. А ведь перед нашим разводом его вот такого, не исполняющего роль звезды, я и не видела.

– Оставайся, – обреченно киваю я.

- Ура! – кричит Катя, обнимает меня, потом отца.

И вот теперь я не сплю. В доме снова витает манящий запах любимого. СТОП! Когда-то любимого мужчины. И… Это сводит с ума. Кто меня понес на это его выступление! Действительно, вот почему было просто не отправить смс-ку. Как делают нормальные люди.

Но я – сильная. Я не меняю своих решений. Тем более таких, что дались кровью и куском души. Справлюсь.

Осторожные шаги ворвались в мое сознание. Подскочив, я прислушалась – так и есть. Ходит. Крадучись.

Выбежала из спальни.

– Тебе плохо?

Бледный и заросший, в джинсах и с голым торсом, Артур выглядел… сексуально. Более чем! И как этой заразе удается, а? Еле живой, а вот все равно. До чего хорош!

– Есть хочу, – смущенно признался он.

Прислушалась. Не хрипит. Уже хорошо.

– Пошли. – Я отступила на шаг и убрала руки за спину. На всякий случай.

– Аня… Я… – Он же шагнул ко мне, и глаза при этом – внимательные, ждущие.

– Ты соблюдаешь голосовой покой, – максимально строго, и еще шаг прочь от него.

– Договорились, – сказал он одними губами.

И посмотрел, чуть улыбнувшись. Не лучезарно, фонтанируя на публику. А тепло. По-домашнему. Челка упала на лоб – отрастил ее будь здоров. И подкачался, плечи стали рельефнее, руки прибавили объема…

О-хо-хо…

Мое счастливое прошлое.

Как же заснуть в настоящем, а? Когда он такой вот, одинокий и красивый, совсем рядом.

– Суп будешь? – спросила я, сама не узнавая свой голос.

– Сама варила? – беззвучно.

Какой послушный! Только дыханием и губами. Смотреть на них – просто му́ка. Сладкая. Но как же больно…

– Я по-прежнему готовлю сама. Если ты об этом.

– Твой сырный? – и голос такой мечтательный-мечтательный.

Это «волшебное» блюдо я варила всегда, когда он возвращался с гастролей. И тогда, когда денег было всего ничего: на съемную хрущевку и памперсы Кате, а остальное – как хочешь, так и раскидывай. Все равно не хватит. Это потом, когда все выправилось по финансам, как-то перестала. Мы оба как-то перестали приходить в восторг друг от друга, и суп уже стал не тот.

Кура. Плавленый сырок. Зелень. Когда-то мы его называли блюдом последней надежды. Целую жизнь назад.

Резко отворачиваюсь. Понимаю, что злюсь. На него. На себя. На эту дурацкую ночную ситуацию.

Слишком интимно. Слишком по-прежнему. Слишком накатывает…

Достаю маленькую кастрюльку из холодильника – готовить я стала намного меньше, надо отметить. Включаю конфорку, старательно смотрю на постепенно алеющий круг на плите. Словно оттуда мне придет озарение.

– Аня…

Он оказывается у меня за спиной. Еще не касается. Пытаюсь унять дрожь. Найти здравый смысл. И разорвать это колдовство. Сердце колотится, воздуха не хватает. Закрываю глаза. Чувствую его дыхание на своих волосах. И потрясенно осознаю, что чувствую его каждой частичкой кожи, каждым волоском. И что-то во мне ликует. Жадно. Неистово.

Глава пятая

Прошу не ломать мои нервные клетки.

Там живут нервные тигры

(С) ВК

– Ой, а вы снова с Артурчиком?

Я посмотрела на улыбающуюся барышню, что всем своим видом желала изобразить наивность и романтизм. Такая милота-милота: губки бантиком, глазки как у куколки. Ресничками хлоп-хлоп. Из новых приобретений театра. Всего полгода после учебного заведения, всего полгода в Оперетте, а свары в коллективы пошли нешуточные. Причем на ровном месте, даже не за роли. А так. За идею. Кто что про кого сказал, мелочи всякие полезли. Мелочи-то мелочи, а скандалы знатные.

Не сказать, что до этого мы все жили по принципу «один за всех – и все за одного». Нет. Не то направление деятельности. Но было на порядок спокойнее. А тут…

Совпадение? Возможно.

Тем временем я продолжала просто смотреть на девчонку. Моя ж ты овечка! Рановато мнишь себя тигрицей, зубки хоть и ядовитые, а еще молочные. Она задергалась и стала пояснять, быстро и суматошно:

– Я вчера смотрела. Концерт уличный по всем каналам. И в инсте, и на ютубе. Такая прелесть! Вы так хорошо смотритесь вместе. Просто идеальная пара.

Только вздохнуть: вот прилетит мне еще за это выступление. Как-то я напрасно расслабилась.

– Как славно, когда есть, кому пиарить. Классно вы засветились с «Крещендо». И муж рядом.

Я нахмурилась, хотела добавить «бывший», но поняла, что меня и не услышат вовсе. Да и вообще – много чести с барышней этой объясняться.

– Вы же теперь уйдете к ним петь? – вдруг задала барышня несколько странный вопрос.

– С чего вы взяли? – тоном «не говорите глупостей» парировала я.

А про себя с досадой подумала: зная нашего, ревнивого, как… Отелло в период обострения, надо бы зайти и объясниться.

С чего взяли, объяснять мне не стали, а что-то прочирикали и сбежали. Стопроцентно – разносить свежие новости по гримеркам.

– Добрый день, – заглянула я к нашему великому и ужасному, чувствуя себя скорее крепостной актрисой, чем высокооплачиваемым профессионалом.

Великий был мрачен и заранее зол.

– Здравствуй, Анна.

Анна, не Анечка, не Энни и даже не Нюся. Да вот нехорошо ж! Судя по сведенным бровям и глазам, что метали молнии, разведка уже доложила, интерпретировала и истолковала. Хотя, если запись уже выложили, мог и сам увидеть…

Как-то я затупила, каяться надо было начинать еще вчера. Охо-хо-хо. Не тем я занималась накануне, ох не тем.

– Как это понимать? – ко мне развернули ноутбук, на котором до этого внимательно рассматривали мои певческие экзерсисы на Манежной.

Какой выразительный стоп-кадр. Я как раз выхватываю микрофон из рук бывшего. Артур смотрит на меня. И правда, вместе мы смотримся весьма и весьма эффектно. Хороши, ничего не скажешь.

– Анна. Тебе напомнить, как ты уже хотела побунтовать? Сменить место работы? Помниться, что-то было о рамках, в которых тебе тесно? Так?

Стиснуть зубы и молчать. Не спорить. Не оправдываться. Владлен это ненавидит. Особенно, когда его понесло – вот как сейчас.

– Тебе напомнить, чем все закончилось?

Молчать. Главное, молчать.

Я прикусила щеку изнутри.

– Как ты уже обращалась к мужу, чтобы он помог тебе? И что?

Все, что он говорил – было и правдой, и неправдой. Уходить я не собиралась – не для того я выигрывала конкурсы, моталась по кастингам, напрягала всех знакомых и не очень, чтобы только получить первую сольную партию А потом – удержаться в солистках, когда конкурсы каждый год, и кастинги на каждую постановку, а репертуарных спектаклей все меньше.

Но раздвинуть рамки и правда я хотела. Возможно, зря. Возможно, я много что сделала зря.

– И как ты рыдала у меня…

Я едва удержала на лице приветливое, чуть смущенное выражение под кодовым названием «невинность номер пять». Специально разработанное для случаев умеренного бешенства великого и ужасного.

Который уже начал интерпретировать в духе собственной концепции бытия. То есть бредить.

Рыдать-то я рыдала. Только не прилюдно. И уж тем более не в театре – это факт. Если бы я позволяла себе рыдать на рабочем месте, то меня б уже подгрызли давным-давно.

– И как умоляла оставить в театре?! Готовая на все, лишь бы тебя не выгнали?

М-да. Что-то года никого не красят, Владлена в том числе. А вот в яркую манию величия разукрашивают вполне себе. Когда все грянуло, развод в том числе, я, конечно, договаривалась. И просила помочь. Но рыдать и умолять… Как-то серьезно расходится его толкование событий с тем, что помню я. И что это он имеет в виду под «готовая на все»? Слишком замысловато для моих вокальных мозгов, которых, как всем известно, не существует в природе.

Я слушала обличительную речь, опустив голову и время от времени вздыхая – «Магдалена, готовая каяться». Поза номер шесть, для бешенства, переходящего или в творческий порыв, или в грандиозный скандал с увольнениями. В зависимости от того, насколько адекватно ситуации будет исполнена Магдалена.

Глава шестая

Две бутылки водки.

К ним два огурца.

Ща мы будем делать

Маску для лица)

(С) Депресняшки

«Вы там живые?»

«Скорее нет, чем да».

«ЛЕВА».

«Прости. После концерта чуть выпили, развезло – ты не представляешь как. Ирина сообщила мне утром, что в изумлении».

«И вы туда же?!»

– Видимо, день был такой, –  проворчала Олеся и посмотрела на постель, где сладко спал еще один пострадавший от неумеренных возлияний господин. Хотя почему пострадал? Это она всю ночь почему-то нервничала и прислушивалась к дыханию мужа. Потому что в ее понимании то количество спиртного, что употребили русский олигарх (одна штука) и его великобританский сородич, лорд (еще одна штука), было мало соотносимо с человеческой жизнью. Но кто сказал, что эти двое были человеками. Похоже, что и нет.

Поэтому утро Олеся встретила в самом отвратном настроении. Лева еще и доложился, что тоже напился. Звезды, наверное, и для звезд вчера сошлись. А вот Артур не отвечал. Но главное – был со вчерашнего дня под присмотром жены, пусть и бывшей. Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.

Олеся в очередной раз посмотрела сообщения. Молчит Артур. Не дает ответов. Потом перевела взгляд на мужа. Олег уже открыл глаза. Красные. Морд лица не сильно живенький: желтовато-зеленый. Но вот – улыбается, гадость олигархическая!

– Зараза! – поприветствовала она мужа.

– И я тебя люблю, – проскрипел любимый. – Скажи, где мы.

Она воззрилась на него в совершеннейшем недоумении.

– И водички бы.

– Держи.

Предусмотрительная Олеся подала супругу бутылку минералки.

– В ваших будунах засуха, – охарактеризовала она жадные глотки, сопровождаемые сладострастным стоном. – Таблеточку растворить, чтобы синдромчики приятные снять?

– А давай, – потер Томбасов отросшую щетину. И снова огляделся. Постановил: – Гадость какая.

– Это ты о чем?

Олеся, ощущая себя сестрой милосердия, что жаждала оказаться Миледи, подала бокальчик.

– Яд? – принюхался Томбасов, правильно разгадав выражение ее лица.

– Ни за что. Мучайся.

– Ты мое сокровище!

Еще несколько жадных глотков. И вопросительные взгляд на жену.

– Мы по-прежнему в «Метрополе», – доложила Олеся.

– В ресторане? – спросил Томбасов, оглядывая модерновые потолочные росписи номера супер-пупер-люкс, самого дорогого во всем Метрополе.

– Именно. Нами любуются посетители. Для улучшения аппетита.

– Скорее, как на плакат «Пьянству – бой», – проворчал Томбасов.

– И бой, и герл, – вздохнула Олеся.

Уже через минут пять Олег смог подняться. И отправился в душ.

– Только ты не исчезай, – попросил он перед тем, как исчезнуть за дверью. – Я намерен тебя соблазнять.

– Глазами как у кролика, не иначе, – вздохнула Олеся, дождавшись, однако, когда зашумит вода.

Вот где справедливость, спрашивается? Муж напился. Да еще и так, что просто бревном рухнул, стоило им зайти в номер. Не приставал, не заявлял: «Пьяный мужчина – доступный мужчина». Вот что за… Вот она, помнится, после беседы с мамой Левы и бабушкой Ирины… Вот она – стыдно, но приятно вспомнить. И все только на благо родного коллектива. А вот этот мужчина, ее муж? Возмутительно. Но, с другой стороны, она хоть помнила наутро, где она ночевала и как туда была доставлена.

«Спуститесь в лобби? – блямкнула смс-ка от Розы. – Есть идея».

Олеся с Томбасовым успели не только спуститься и сесть за столик, но и заглянуть в меню. Судя по морду лица супруга, значились там несусветные мерзости, которые есть невозможно.

– Мне блинчики и кофе, а ему – рассольник. Горячий. Есть у вас рассольник?

Официант не успел ответить, как на все лобби раздался звонкий голос повышенной ехидности:

– А подайте-ка барину рассолу, мил человек.

Томбасов аж поморщился, а Олеся тихонько хихикнула. Потому что лорд Говард, ведущий свою прекрасную половину от лифта, был такого же нежно-зеленого цвета, как и Томбасов. И совершенно не разделял солнечного настроения Розы.

Зато его вполне разделял Бонни Джеральд. В отличие от господ олигархов, мистер Джеральд вчера пил исключительно компот под названием безалкогольный глинтвейн. Из солидарности с беременной леди. Хотя Олеся подозревала, что из чувства самосохранения.

Рассолу им подали. В хрустальном штофе. И под неумолимым взглядом супруги лорд его выпил как миленький. Даже не поморщился. И Томбасов выпил. И Роза тоже, причем с таким видом, словно глотает стрихнин.

– Тебе-то зачем? – полюбопытствовала Олеся.

– Сэр Джеймс… – вздохнула Роза, погладив себя по животу, – очень любит папу. И раз вчера ему не дали ни виски, ни водки, ни текилы с ромом, то сегодня – хоть рассолу. Как вы себя чувствуете, Олег? Надеюсь, вы отказались от идеи прокатить нас по Москве на санях, запряженных медведями? Боюсь, Гринпис не одобрит.

Глава седьмая

Маша

(С) Каждый заслуживает еще один

пятый шанс…

Не все и не всегда,

но вот с Артуром разговор, кажется, особый…

Ох, как-то невовремя она пришла. Хотя… Артур и его бывшая ругались. Снова. А это что значит? Ее друг снова будет в меланхолии мрачно и неотрывно глядеть в одну точку. Снова начудит. И тут уж либо Самуилу Абрамовичу его откуда-нибудь вытаскивать, либо маме – мозги промывать. Хотя бы после общения с нежнейшей Клеопатрой Артур пить перестал. Ну, практически. Правда, реагирует на королеву сфинксов по-прежнему нервно, а кошке и нравится. Она выныривает рядом с ним. И любуется на произведенный эффект.

– Добрый день, – просипел Артур. Бледный, правда. Но глаза хотя бы живые. Уже хорошо.

– Проходите, пожалуйста, – пропела ослепительно красивая брюнетка с такой копной иссиня-черных волос, что Маше стало немного завидно. Не то, чтобы она жаждала с такими возиться, но все же, все же!

– Фанаты все-таки просекли, что ты заболел, – сообщила Маша, разглядывая медные сковороды и косы красного лука, украшающие большую кухню в стиле Прованс. – Я клятвенно обещала твое хотя бы микроскопическое видео, чтобы народ не переживал.

– Сделаем, – устало улыбнулся Артур.

– Вы действительно занимаетесь продвижением группы? – удивилась хозяйка дома. Так удивилась, что даже воду пролила мимо чайника.

– Да, – Маша так привыкла быть пиар-менеджером группы, что подобные вопросы были ей просто удивительны.

– Но вам же тринадцать. Как и Кате.

– Поэтому у меня есть проблемы с начислением зарплаты, – вздохнула Маша. – И вы просто не представляете, что было летом.

– Ну, хотя бы Олеся прекратила на эту тему температурить, - проскрипел Артур. – Стало намного проще.

– Замужество пошло  маме на пользу, – кивнула Маша, стараясь не обращать внимания на совершенно изумленный взгляд жены Артура.

Вот что не так? Раз Маше тринадцать, то только о школе и одноклассниках рассуждать? Скучно же. А взрослые все-таки очень странные люди.

– Не обижайся, Маш, но я иногда Томбасову сочувствую, – рассмеялся Артур. И все-таки закашлялся.

– Томбасову? – вырвалось у Анны.

Артур и Маша переглянулись. Голос был какой-то сверхстранный.

– Да, – с недоумением ответила Маша. – Они поженились. Летом еще.

И дружно пожали плечами, поймав ошарашенный взгляд Анны, который внятно интерпретировать не получилось.

Артур вдохнул, чтобы что-то спросить, но закашлялся и ожидаемо захрипел.

– Ты весьма вольно понимаешь, что такое голосовой покой, – скривилась Анна. И не успела Маша моргнуть, как перед тенором оказался увлажнитель воздуха, ингалятор, а из холодильника бывшая жена достала спрей. – Держи. Спасайся.

– А Катя дома? – живо спросила Маша, у которой на этот визит были свои далеко идущие планы, связанные не только с Артуром.

– Катя? – удивилась Анна.

Артур, уже в маске для ингаляции, выглядевший ну точь-в-точь Дарт Вейдер, понимающе усмехнулся.

– Замри! – Маша подпрыгнула и выхватила телефон. – Ща я тебя запишу, секунд на пятнадцать. Наложим имперский марш – Лева сыграет на рояле. Будет зачетно. Тока подыши со свистом. В такт.

Артур закивал:

– Дирижируй.

– Вы просто ненормальные. Оба, – вздохнула бывшая тенора.

Маша посмотрела на нее внимательно, потом на Артура, светло улыбнулась.

– Может, мне самому спеть? – предложил музыкант.

– Чтобы меня прикопали? – не согласилась Маша.

– Очень надо, – хмуро возразила Анна.

– Да у меня еще мама есть, – вздохнула малолетняя акула капитализма. – И их врач меня знает. Это не говоря уже о поклонницах.

Бывшая тенора вдруг растерянно проговорила:

– То есть, чтобы быть звездой, необходимо все это?

И женщина ткнула пальцем в старательно свистящего в нужной тональности Артура. И в Машу с телефоном, что азартно записывала происходящее.

– Люди хотят прикоснуться, – нахмурилась Маша. – Чуть-чуть поучаствовать. Подглядеть, как создается волшебство. Ну, и понятное дело, переживают. Поэтому… Что во всем этом плохого?

– Ничего, – признала Анна. – Просто странно.

Маша записала кусочек видео. Вопросительно посмотрела на Анну.

– Катя в музыкальной комнате. Я провожу, – правильно поняла ее хозяйка дома.

– И чего приперлась? – приветствовала ее зеленая девчонка со злобным лицом. Дождавшись, однако, чтобы мама закрыла дверь.

– На тебя посмотреть, – в тон ответила Маша, которой тоже было, что этой козе сказать.

Зеленой всклокоченной козе в музыкальной комнате, что еще так недавно, в прошлой жизни, была для дочери Олеси совершенно непостижимой мечтой.

Глава восьмая

Умные люди женяться рано.

Пока еще глупые

(не, ну в нашем случае – выходят замуж, так как я об Анне)))

Анна

Девчонки ругались – это было понятно. Я замерла перед дверью, которую сама же и закрыла, задумавшись. Как стоит поступить. Вмешаться? Спросить, почему нотные листы на полу? Или дать возможность поросли этой, самостоятельно-зеленой, самой решить свои архиважные проблемы. Ох, как же я понимала дочь. Потому что и сама ревновала и к этой слишком серьезной девочке, пиар-менеджеру, подумать только. Неприятно признаваться себе в этом, но… Девочка эта подошла ко всем четверым, в том числе и к Артуру так близко, как никогда не удавалось ей, его жене. Девчонка словно знала какое-то тайное слово, которое позволило…

– Аня, – раздался тихий шепот из гостиной.

– Да?

 Я поспешила туда, раздумывая уже всерьез – а не вызвать ли врача. Пусть посмотрят этого малоугомонного. Что мне и мне такое счастье-то?

– Прости меня, – проговорил Артур. Почти беззвучно.

Вот тут я замерла на пороге комнаты. Что? Такое бывает? Да еще и – вот странность – безо всякого безукоризненно исполненного драматизма. Так. Куда это странное создание дело моего мужа? СТОП!!! Аня! Бывшего мужа. И никак иначе. Бывшего.

– Я… оказался дома. И мне стало так хорошо. Вот в голову и ударило. Как будто все по-прежнему.

Он усмехнулся. Над собой. И это тоже было странно, потому что тот, другой Артур, из другой моей жизни, просто-напросто так не умел. Сердце защемило. Неужели он…

– По-прежнему хорошо и правильно, – закончил он.

– По-прежнему не будет, Артур, – еле слышно ответила я, пересекла гостиную и опустилась в кресло напротив. Ноги меня не держали.

– Почему? – он приподнялся на локтях, уставился на меня, непривычно серьезный. И печальный.

– Может быть, потому что меня это «по-прежнему» не устраивает?

– Все было так плохо, Ань?

Ох ты ж… Вот как ответить, что «все»? Это было б неправдой. Была Катя, была наша любовь, страсть такая, что просто дух захватывало. Были его приезды с гастролей и наши умопомрачительные объятия. Была его потребность сделать все для семьи, чтобы было хорошо: дом, рояль, образование для дочери. Чтобы всего было вдоволь. Были наши вечера, когда мы уставали оба так, что шевелиться на могли. Замирали в обнимку на этом самом диване. И просто дышали в такт. Было его искреннее восхищение мной. И было мое преклонение перед ним как перед гениальным вокалистом. Было. Было. Было… Но…

– Все было для тебя, Артур, – вырвалось у меня то, о чем я никогда не говорила. И даже боялась думать. – Карьера. Гастроли. Проекты. Быт, подчиненный твоим нуждам.

– Ты никогда не говорила, что тебе нужно что-то другое.

– Не говорила. Думаешь, зря?

Он задумался. Вот реально, за-ду-мал-ся! И с тяжелом вздохом ответил. Правду, которую они знали оба:

– Тогда такой разговор был бесполезен. Я бы не стал слушать.

– Что и требовалось доказать.

Я на мгновение закрыла глаза. Потому что больно. Слишком больно.

– Но это было. С тобой. Со мной. Прошло время. И мы изменились. Я изменился. Многое понял. И может быть, нам стоит?..

Он качнулся ко мне. Но… взял себя в руки и… остался на месте. Только смотрел. Ни рисуясь. Не играя.

– Артур, я…

Как обходиться вот с таким Артуром, я не знала. И просто растерялась.

Звонок в дверь – требовательный, переливчатый, перебил разговор, спугнул что-то важное, что только-только стало подкрадываться к нам.

– Кто там еще?

Я поднялась, тихонько вздохнув с облегчением, Артур нахмурился.

– Не открывай, – попросил он.

Я только головой покачала. Жаль, от реальности не спрячешься. Ни за закрытыми дверьми квартиры, ни в чувствах, какими бы фееричными они не казались.

– Привет!

И дружный такой хор мальчиков-зайчиков. Так. Только квартета «Крещендо» в полном составе мне не хватало.

– Это тебе, – Лева прошел в квартиру, не дожидаясь приглашения, и сунул мне в руки огромный пафосный букет, из разряда, что дарят начальству на юбилеи: подороже да побогаче.

– Как там Артур? – Иван покосился на меня и взглядом спросил разрешения войти. Ну, хоть кто-то.

– Там самолетом доставили горный мед. Какой-то особый, лечебный. – Сергей поднял сумку и покачал перед моим носом.

– Замечательно, – кивнула я. Все трое вопросительно посмотрели на меня. – Артур в зале, Маша тоже здесь. Общается с Катей.

– Видишь, как хорошо, – улыбнулся Лева с видом человека, у которого сбылась самая заветная мечта. И даже без обычного ехидства в зеленых глазах. Что это с ним?

– Мы не вовремя? – тихо спросил Иван. – Прости.

Глава девятая

Если судьба подбросила тебе лимон, подумай:

Где достать текилу и славно повеселиться.

(с)

А еще особенно хорошо, если у тебя есть друзья,

которые помогут тебе в этом!

Артур

Ну, конечно же, они проспали!

Он вообще с удовольствием отвык просыпаться в рань практически сразу после школы, благо в консерватории с пониманием относились к тому, что ранний подъем для вокалиста – смерть. Да и по жизни жаворонком он не был. Зомби, совершенно не спящим, если прилетал дедлайн – приходилось, а вот так, чтобы в семь утра? Брррр. Гадость какая.

– Катя-а!!! Да блин!

И вот сейчас, бегая по квартире, пытаясь поднять Катю, с которой они угомонились за полночь, он пытался понять: а как это возможно-то? В принципе?

– Да встаю я!

– А со стороны кажется, что ты – спишь!

– У тебя голосовой покой, папа.

– Катя!

А голосок такой у дочери – спокойно-сонно-ленивый. Даже не делает вид, что куда-то торопится. Что делать, а?! Завтрак… гори-ит. Да…

С вечера они разругались, когда дочь показала ему смску от мамы и спросила совершенно ледяным тоном, что он еще успел натворить. Он моргал и в очередной раз пытался понять: да что не так? И остро жалел, что парни пришли его проведать так невовремя. Что-то важное, жизненно важное осталось недосказанным. Как жаль.

– Кстати, ты в курсе, что мама твоих коллег терпеть не может? – спросила у него дочь.

Вчера. Когда они сидели за роялем, после всех его ингаляций. И даже молока с горьким медом, которые он покорно выпил, хотя ненавидел смертельно.

В ответ на слова дочери он смог лишь обалдело запустит пятерню в и так растрепанную прическу. Никогда ему это и в голову не приходило. Да не могло это быть правдой!

– Ты что-то путаешь, дочь, – ответил он тогда. – Мы учились вместе. И были не разлей вода. Вчетвером, правда. Сергей же старше, выпустился намного раньше нас.

Ироничный хмык был ему ответом.

Потом была ночь. Заснуть он не мог, вертелся и вертелся. Додумался – позвонил Ане и… нет, лучше не вспоминать, как по-дурацки он себя повел. Приревновал. Зверски, до срыва шифера. Почему-то, едва услышал ее голос – показалось, что она не одна. С мужчиной. С этим ее Владленом, козлом, бабником и прыщом на ровном месте. Слепому же видно, как худрук на нее смотрит! Наверняка…

Невольно представилось, как Аня запрокидывает голову, ее черные волосы волнами рассыпаются по плечам, как в нее впиваются чужие губы… Мужской стон, ее – в ответ…

Дурак. Знает же, что ревности она не переносит. Как и он сам.

И вот он мечется по дому, собирает ребенка в школу. Первый раз в жизни. Вот уж первый блин комом. И на кухню не зайти. Вот как-то же ему удавалось готовить завтрак себе. Ну, хотя бы хлеб в тостере поджаривать. А тут…

– Пап, ты что сделал-то?

– Яичницу, – просипел он.

– Там же блины были.

– Ну…

Он растерянно дергает себя за челку, все время падающую на глаза. Блины. Были. А он забыл.

Катя смеется. Весело, заливисто. А потом лукаво смотрит на него.

– И кто получает премию «Отец года»? Восемь штук разом, всем квартетом. Хорошо, что мама печет всегда много. А ваш Иван вас с выпечкой останавливает. Потому что осталась бы иначе бедная девочка голодноооой.

– Катя, ты бы поторапливалась, – морщится Артур. Ну, облажался слегка, с кем не бывает. Нечего над ним тут ржать, он же старался. Для нее. – Бедная девочка.

– Ой, пап, да мне уже поздно поторапливаться. Давай… это… – у Кати делаются подозрительно честные глаза.

– Что – это? – пытается он рычать, но шепотом выходит неубедительно.

– Ну… – В честных глазах дочери светится мысль: что бы такое соврать. – Мама же сказала за тобой присмотреть. Тебе вон надо ингаляции делать. И лекарства выдать. И полоскание.

Он качает головой, признавая высокое качество отмазки, и смеется:

– Мама меня убьет.

– Ну, она точно не разозлится сильнее, чем за твой ночной звонок, так что…

– Ты подслушивала? – ему снова становится стыдно, даже уши горят.

Как-то он не подумал, что его неудачный дебют в роли Отелло может оказаться публичным.

– Я? – возмущенно переспрашивает Катя, но тут же усмехается и смотрит на него нахально-нахально, в точности как он сам когда-то. – Да. А ты просто орал.

– Не может быть, – сдается он.

Катя признает его поражение, достает из холодильника блинчики и снова идет в атаку.

– А вот скажи, папа. – Тарелка отправляется в микроволновку, изящная музыкальная ручка упирается в бок. Теперь уже вылитая Аня. Помнится, на втором курсе она им троим на втором курсе такие разборки за свой конспект учинила: дала списать, а они его забыли в аудитории.

Глава десятая

Мне не место с вами в одной музыке

(С) вопль дирижера

Я разглядывала представительного пафосного господина за министерским столом, сидя на краешке стула для посетителей. Пожалуй, Томбасов, даром что олигарх, и то попроще будет. Не говоря уже о наших меценатах в театре Оперетты.

Господин был мне неизвестен, но… величием от него несло так, что хотелось почесать нос и чихнуть. Аллергия у меня разыгралась что ли? Ой, как некстати.

Над господином, время от времени поглядывающим на меня, как на крепостную крестьянку, такую Парашу, еще не Жемчугову, склонился молодой мужчина, преисполненный почтения. Я так поняла, классный руководитель Маши. Он в поклоне подсовывал господину бумаги. И изящно тыкал в них наманикюренным пальчиком.

Я была в своей альма-матер. Мне было скучно. Честно говоря, я ожидала увидеть бессменного и бессмертного Аарона Зиновьевича.  Тот бы уже высказался, не выбирая выражений – и все отравились бы учиться. Петь хором, играть на скрипочке, учить сольфеджио и готовиться к выступлениям. И всем, чем положено заниматься юным музыкантам, идущим с песней по жизни.

Кстати, в этот список никогда не входили физика и химия, о которой только упомянул классрук. Не было в этом Богом спасаемом учебном заведении ни физики, ни химии с самого момента его основания. Формально – числились, мы даже за них пятерки получали. Регулярно. Но кроме слова «валентность» я из курса химии не помню ровным счетом ничего. Потому что даром не нужно.

И наш Аарон Зиновьевич прекрасно это знал.

А вот этот – похоже, нет. Вообще неясно, что это за пафосный бюрократ в знакомом кабинете. То есть условно знакомом. Дверь та же, вид из окна тот же, а вот старых шкафов с партитурами, которые Аарон Зиновьевич тут хранил – нет. И зуб даю, этот господин не преподает оркестровку, а сводный оркестр школы видит только на отчетных концертах.

Вот зря мне не пришло в голову узнать, что тут творится. Как-то даже смена Катей педагога по специальности прошла мимо. Ой, зря!

А все развод. Целый год я была где-то далеко от реальности – и вот вам. Любуйтесь.

– Положение очень серьезное, госпожа Половцева, – поднял на меня масляные глазки директор всего этого безобразия.

За его спиной, как боец на часах, застыл молодой человек. С выражением лица стойкого оловянного солдатика. И вот они делают из молодых и вредных дарований человечков?

Так, надо разыскать Аарона Зиновьевича и узнать, что вообще тут происходит?! Как он мог уйти из школы, которой отдал всю жизнь?

– Мне бы очень хотелось поговорить не только с вами, но и с вашей дочерью. Где она? – продолжил директор с каким-то неприлично обыкновенным именем. Сергей, кажется, Валентинович. Или Валентин Сергеевич. Не суть.

А вот где Катя и ее отец-мечта, и мне бы очень хотелось знать. Созванивалась я с Катей вчера, когда после прогона обнаружила несколько пропущенных от администрации школы. Катя была на месте, то есть дома. С папой. А сегодня, когда я перезвонила и узнала, что доченька в школе не появлялась неделю, на прослушивание к конкурсу молодых исполнителей в Вене тоже не соблаговолила явиться, то…

Я позвонила Артуру.

В принципе, почему Катя не в школе и не на прослушивании – было понятно. Она приняла решение и просто забила. А развести папу, который и не в курсе, и соскучился – тут особого таланта не надо, а этим доченька одарена весьма выше среднего.

Удивило меня другое.

– Моя вина, – сказал Артур, разом прекратив изображать драматический шепот своим волшебным голосом и став серьезным. – Мы заговорились вчера и проспали.

Я так прониклась, что даже лютовать не стала. Просто скинула смску, во сколько им надо быть в кабинете директора.

И?

Вот мне просто любопытно – они и сегодня «проспали»?

– Госпожа Половцева? Вы меня слушаете?

– Должно быть, стоят в пробке, – отмерла я. – Приношу извинения.

– Хорошо, – директор всем своими видом показал, что нехорошо и очень, очень плохо. – Мое время расписано по минутам, но мы подождем вашу дочь и супруга.

– Бывшего супруга, – поправила я на рефлексе.

– Значит, у девочки – психологическая травма, – покачал головой директор. Его лоснящееся лицо приобрело выражение глубочайшего осуждения. – Вот отсюда и все проблемы.

Я промолчала, не меняя выражения собственного лица. Вежливо-заинтересованного. До Владлена этому господину далеко, но вот по болезненным струнам души он умеет. Зачет ему.

– Вы совершенно не заботитесь о будущем ребенка. Вы должны больше внимания уделять потребностям юного таланта, – продолжил этот замечательный руководитель. – Постараться смягчить ее психологический дискомфорт от недостаточно удачной карьеры родителей. В подростковом возрасте крайне тяжело переживаются родительские неудачи. Ребенку нужна возможность с высоко поднятой головой рассказать, чего достигли его родители. Гордиться родительскими достижениями. Отношениями в семье. Вы же не смогли даже сохранить семью. Какой пример вы показываете своему ребенку?

– Простите, – вот тут я просто опешила. – А кому какое дело до того, кто мать и отец Кати?