Тень успеха

Глава пятая

– Хорошая у тебя фигурка, Ваник! – довольно замечает Катя. – Всё, что ни наденешь, сидит на тебе как влитое. И вот что странно, в отличие от моих моделей у тебя есть грудь, и ты её носишь!

– Смейся-смейся, – говорю я, рассматривая себя в зеркале. Да, то, что шьёт Катя, не может сидеть плохо ни на какой фигурке.

Такие мы с ней удачливые, такие красавицы, а воспитываем детей в одиночестве. То есть понятно, что от меня муж сбежал, а вот Катя сбежала от своего мужа. Приехала из самого Питера и первое время в основном скиталась по квартирам. Теперь она – женщина богатая, самые именитые горожанки в очередь стоят, чтобы Екатерина Григорьевна осуществила их очередную заветную мечту. Сшить наряд, которого ни у кого больше нет.

Правда, Катя всех предупреждает, что наиболее удачные модели таки войдут в её коллекцию и будут демонстрироваться в Европе.

– В Европе – ладно, – соглашаются заказчицы, – в Европе – это же совсем другое дело, а у нас городок маленький, тусовка вся друг друга знает. В одном и том же платье на ней появляться нельзя.

– Катя, – спрашиваю я её о том, о чем ещё вчера хотела спросить, – а что с тобой происходит?

– Ничего, – пожимает она плечами и отводит взгляд.

– Ты не больна?

– Да ладно, чего уж там, хочешь знать – узнаешь. Я не привыкла от тебя что-то скрывать. Пошли! – командует она, помогая мне снять ещё недошитый костюм. – В самом деле, чего это я всё ношу в себе? Меня уже распирает от мыслей и переживаний.

– Куда пошли-то? У меня всего час, а потом надо вернуться на работу – мне предстоит важная деловая встреча.

– Часа нам вполне хватит. А заодно и поедим. Я со вчерашнего дня на сухомятке. А если точнее, не помню, что я ела и ела ли вообще.

Мы идём с ней в кафе, которое почему-то называется VIP-кафе. Ничего «виповского» в нём нет. Так, небольшое предприятие общественного питания на пять столиков и меню с нерусским названием блюд вроде: лазанья, пучеро или вассершпатцен.

Катя слышит мое негромкое фырканье – не можем мы без выпендрёжа – и оправдывается:

– А что, народу здесь немного, и девушки такие приветливые.

Войдя в зал, я сразу понимаю, что если и говорить по душам, то никак уж не здесь. Шумная компания молодых людей, по виду студентов, расположилась посреди зала основательно и надолго: сдвинула вместе три столика и разобрала почти все стулья, так что остальные столики выглядят сиротливо.

Я беру подругу за руку и веду к машине. Пять минут, и мы у ресторана «Венеция».

Ресторан с виду претенциозный, но кормят здесь хорошо, а в зале не в пример тихо.

Катя нервно оглядывается.

– Ты чего?

– Знаешь, всё-таки в маленьком кафе всех видно, как на ладони, а здесь… человек, которого не жалуешь, может подкрасться незаметно и навязать своё общение…

Теперь я убеждаюсь, что с Катей и в самом деле не всё в порядке. На щеках какой-то нервный румянец, руки подрагивают. А я-то! Целый час чирикала, всё о своём, и ничего не видела. Разве что в последний момент прозрела…

Катя как никто умеет слушать, так что ей хочется рассказывать о себе и рассказывать…

– Девушка, – обращаюсь я к официантке, – можно сделать так, чтобы к нам за столик никого не подсаживали?

– Конечно, – удивляется она, – зал-то пустой.

– Вот видишь! – снисходительно замечаю я, когда официантка, приняв заказ, уходит. – Никто нам с тобой не помешает.

– Ты не понимаешь, – тревожно шепчет Катя. – В город приехал мой бывший муж. Он меня разыскивает. Уже приходил на мою старую квартиру.

– Давай поменяемся с тобой местами, – предлагаю я. И её мучают застарелые страхи. Подумаешь, муж приехал! А она уже сама не своя, и нервничает, и дрожит.

– Зачем?

– Затем, что тебе будет виден вход в зал, и ты наконец перестанешь озираться. Да и чего вдруг среди дня ему приходить именно сюда?

– Он мог следить за мной.

– Катерина, перестань! Знаешь, как это называется? Паранойя! Да и кто такой твой муж? Ты вроде говорила, он врач, но не киллер же…

– Ничего смешного нет! – вспыхивает она.

Катя старше меня на три года, но с самого начала нашей дружбы я веду себя как старшая. Приблизительно так же, как относится к своему другу Димке мой сын Михаил.

Подруга – человек легковозбудимый. Она порой быстро переходит от хорошего настроения едва ли не к черной меланхолии, и такое впечатление, что она всё время чего-то боится.

– А почему ты решила, что приходил твой муж? Ты его видела?

– Нет, но Стас, тот, что купил у меня квартиру, очень подробно его описал. Сомнений быть не может!

Первая купленная Катей квартира была однокомнатной, но и ей, помнится, подруга радовалась как дворцу. Потом ее купил муж одной из старых клиенток, с которым та как раз развелась. Интересно, почему в адресном столе нет Катиного нового адреса? Подстраховалась? Заплатила, чтобы информация о ней стала закрытой?

– Послушай, – высказываю я вдруг пришедшую в голову мысль, – а ты четыре года назад мне ВСЕ рассказала?

– В том-то и дело, – вздыхает Катя, – что я рассказала тебе легенду. Я придумала её, когда ехала сюда в поезде из Питера.

Некоторое время от изумления я молчу, так как на ум ничего путного не приходит, кроме упрека: подруга называется! Легенду она мне рассказала. Можно подумать, мы обе в разведке работаем! А я-то перед ней выворачивалась! А я-то рассказывала не только то, что со мной происходило, но и самые потаенные мысли…

– Надо же, а я сдуру считала, будто мы с тобой достаточно близки, чтобы быть откровенными, – жестко замечаю я.

В глазах Кати появляются слезы.

– Как ты не понимаешь! Я не могла тебе такое рассказать. Потому что это… стыдно!

Теперь я уже точно ничего не понимаю. Катя, милая и улыбчивая, умница и вообще человек крайне порядочный, в чём я не раз имела возможность убедиться, оказывается, скрывает в своем прошлом нечто, чего стоит стыдиться!

– Стыдиться?

Раз дело идет к тому, что легенды развеиваются, неплохо бы услышать, что придет к ним на смену. Просто-таки на глазах изверг и садист – бывший Катин муж, от которого она единственно что и могла, так только сбежать, – выходит, лишается всех своих омерзительных черт?

Но поскольку подруга не торопится откровенничать, мне только и остается, что приналечь на горячую закуску, потому что я не привыкла, как другие люди, начинать с холодных закусок. Мне сначала нужно что-нибудь посущественнее, чем салат с грибами или огурцы-помидоры, потому я легко управляюсь с хорошо прожаренным куском говядины и делаю вид, что не замечаю нравственных терзаний подруги. Глупая, она думает, что какие бы то ни было ее грехи в прошлом могут отвратить меня от нее! Как говорится, кто из вас без греха, пусть бросит в меня камень.

– Я так много сделала плохого, – наконец произносит Катя, – что даже не знаю, с чего начать перечень.

– Начни с того, что первым придет в голову, а я уж расставлю все по мере происходящего, – предлагаю я. – При том что я вовсе не настаиваю на том, чтобы ты выворачивала себя наизнанку. Человек откровенничает с друзьями, испытывая в том необходимость, а если нет, стоит ли напрягаться?

Катя некоторое время смотрит на меня, видно, размышляет, а не пойти ли и в самом деле по пути наименьшего сопротивления: оставить всё как есть?

– Дело в том, что в юности я была… наркоманкой. Наверное, не слишком запущенной, потому что при этом довольно успешно училась в институте, осваивала профессию модельера. Мои родители… довольно известные в городе люди…

Везёт же мне на детей известных людей! Сначала муж, теперь лучшая подруга. Что они находят во мне? Или меня подсознательно к ним тянет?

– Так вот, мои родители поймали меня на горячем, ужаснулись, испугались – как так, в нашем роду и вдруг изгои, отбросы общества! – и запихнули в клинику, которой заведовал доктор Вениамин Аркадьевич Самойлов.

Она выпивает залпом минеральную воду, словно водку, и даже морщится так же. Бедная моя подружка! Как же её корежит! А я-то думала, что это только меня достают видения прошлого. И Катя обычно успокаивает меня, но ей-то самой откуда знать нравственные терзания. Подумаешь, от мужа убежала…

На самом деле Кате приходится куда хуже. В моих воспоминаниях плачет моя оскорбленная гордость, а в Катиных – и страх, и ненависть, и бог его знает, что еще…

– И ты вышла за него замуж?

– Не сразу, конечно, – бледно улыбается Катя. – Хотя, по мнению моих родителей, должна была немедленно броситься на шею человеку, который не только вылечил меня, но и богат, хорош собой, пусть и не первой молодости…

– Можно подумать, ты сама страшна как смертный грех, и никто не взял бы тебя замуж!

– Дело не в этом. Ты же понимаешь, я находилась в группе риска. Как обезьяна с гранатой, никто не знал, в какой момент я возьмусь за чеку… Потому неудивительно, что мои родители мечтали о том, чтобы передать меня с рук на руки надежному человеку. И тогда они больше могли не бояться, что у меня наступит рецидив. Муж – он ведь на то и муж, чтобы приглядывать за своей женой… Хорошо хоть институт дали мне закончить. Да и то на занятия со мной ходил нанятый мужем телохранитель – он следил, чтобы у меня не было больше опасных контактов с другими наркоманами.

– Катя, перестань. – Я касаюсь её руки, потому что, кажется, ещё минута, и у неё начнется истерика.

Но она так возбуждена, что не замечает этого моего жеста.

– Ты не знаешь, наркоманы – они же хитрые, как и алкоголики. Их закрывай, не закрывай, они всё равно выберут момент и сбегут.

– Ты же сказала, что муж тебя вылечил.

– Вылечил. Но повадки-то остались. Да и жизнь взаперти, согласись, не большое счастье. К тому же я вдруг забеременела, хотя никаких детей не хотела. И родила Димку. Вот перед кем я виновата, вот за что я буду гореть в аду!

Мне становится не по себе. Страшно наблюдать за тем, как близкого человека терзают демоны и он корчится и истекает кровью…

– Катюша, ты наговариваешь на себя! Нет более нежной и внимательной матери, чем ты.

Она опять всхлипывает и лезет в сумочку за платком.

– Да, а ты разве не видишь, какой мой сыночек худенький и слабый? Он всего боится, постоянно хнычет, часто болеет, а я, вместо того чтобы днями сидеть у его постели, нанимаю для этого нянек. Неизвестно, какие из них воспитатели!

Глаза у неё наполняются слезами, и она начинает рыдать, но как-то задавленно, беззвучно и оттого страшно.

Наверное, права она была в том, что почти ничего о своём прошлом мне не рассказывала. Невольно у меня появляется к ней какая-то жалость, как у человека стопроцентно здорового к безнадежно больному.

Я никогда не интересовалась наркотиками. И к наркоманам испытывала скорее брезгливость, чем какие-то иные чувства. Мне было непонятно, как они тянулись к тому, что заведомо есть самоуничтожение. Это всё равно, что, прочитав на столбе «Не влезай, убьёт!», пытаться влезть. Всякое любопытство должно иметь предел, ограниченный инстинктом самосохранения.

Теперь я пыталась напомнить себе, что Катя – моя подруга и, если разобраться, кроме меня, у неё никого нет. И я пытаюсь её успокоить:

– Ничего, скоро я возьму над твоим Димкой шефство. Буду его и Мишку водить в бассейн.

Она глубоко вздыхает, словно для того, чтобы втянуть в себя слезы, и жалко улыбается:

– А он тогда вообще из болячек не будет вылезать.

– Хорошо, давай я буду преподавать им самбо…

– И он тут же что-нибудь себе сломает!

– Ну что ж, тогда пусть болеет и хнычет.

– А ты жестокая, – как будто делает открытие Катя, исподлобья взглядывая на меня.

– А ты – дура!

Не знаю, почему вдруг это оскорбительное слово срывается с моего языка. Я с самого начала видела, что Катя воспитывает Димку будто хрупкий оранжерейный цветок, а не мальчика, будущего мужчину. Теперь, как выясняется, так тщательно оберегая его, она вроде как замаливает свою вину перед ним. Какая-то забота наоборот. Между прочим, пусть я по специальности и учитель физкультуры, тренер, но всё же педагог, и Катя могла бы к моим словам прислушаться.

Впрочем, хотела ли она прислушиваться? И приглядываться. Разве она не видела детской комнаты Мишки? И шведскую стенку, и канат, подвешенный к потолку. Я уже давно понемногу дозирую Мишке физическую нагрузку. Видела бы Катя, как он держит «угол» на канате. А при случае вполне может дать сдачи мальчишке гораздо старше его.

– Прости.

– Ладно, – Катя нехотя улыбается, – ещё не хватало нам разругаться. Начали за здравие, а кончили за упокой.

– Как раз здравия в нашем разговоре и не было. Ты начала свой рассказ с того, что боишься своего бывшего мужа… Ты хоть развелась с ним?

– Нет, – говорит Катя и краснеет. – Как бы я это сделала? Тогда он бы сразу меня нашёл.

– А так – не сразу, – всё же не выдержав, ехидничаю я.

Что-то и в самом деле я сегодня разболталась. Катина нервозность действует на меня не лучшим образом. Кроме того, подруга поворачивается ко мне другой, прежде неизвестной стороной, и я невольно напрягаюсь в ожидании, что за откровения я сегодня ещё услышу.

Потому честно и признаюсь:

– Не обращай на меня внимания. Сама не знаю, чего вдруг стала на тебя вызверяться. Просто я не ожидала от тебя таких признаний и удивлена, почему ты до сих пор молчала. Неужели твоя откровенность заставит меня по-другому относиться к тебе?

– Не спеши, Ванесса, это далеко не всё. Добавь к прежним откровениям ещё одно: твоя подруга – воровка!

– Катя!

– Нет уж, теперь ты меня не останавливай! Хотела – получи… Два года, что я с Димкой сидела дома, я только тем и занималась, что воровала у мужа деньги под любыми предлогами и складывала их в огромного плюшевого медведя, из которого, подпоров швы, потихоньку вынимала его содержимое. Вечерние платья я покупала самые дешевые – ведь при этом мы же с мужем должны были появляться на всяких там тусовках, а потом с помощью машинки и какой-то матери… понятное дело, своей фантазии, я создавала чудеса моделирования. Как нечистая на руку домработница я обсчитывала его на чём только можно. Благо он меня не особенно и проверял… Что ты на меня не смотришь с укоризной?.. А на самом деле едва сдерживаешься, чтобы не рассмеяться!

И тут я расхохоталась. Но ведь совсем не было смешно. Голову мне, что ли, во время сна подменили?!

Катя сначала смотрит на меня недоуменно, а потом, заразившись, тоже начинает смеяться.

– Те, которые бегут из казематов, сушат сухари, – отсмеявшись, говорю я, – а ты сушила… баксы, наверное?

– Конечно, – соглашается она, – бежать в никуда… то есть ни с чем мне не хотелось. Я всегда мечтала открыть собственное ателье. Но не думай, что всю сумму мне удалось получить с мужа. Я написала письмо отцу. На конверте приписала: лично, – чтобы прочёл только он. Такое слезливое-слезливое. Мол, когда я увлекалась наркотой, я задолжала одному мафиози десять тысяч баксов, и теперь он шантажирует меня, угрожает украсть Димку, а мужу об этом я сказать боюсь… Отец повёлся. Позвонил Вениамину Аркадьевичу: мол, он хочет со мной встретиться, если тот не возражает. Конечно же, Самойлов не возражал. Даже своего телохранителя со мной не послал, потому что отец обещал и увезти меня, и привезти обратно. Мы с ним посидели в ресторане, и он тайком от присутствующих передал мне конверт с баксами.

– Ты летела сюда на самолете?

– Вначале. Билет взяла до известного тебе областного центра, потом на двух электричках доехала до крупной железнодорожной станции и только тогда пересела на поезд до нашего города. Здесь у меня жила школьная подруга. Правда, ее я так и не нашла, она куда-то уехала, но у меня с собой были деньги, так что найти квартиру не составляло труда. А два года назад…

– Ты купила квартиру, – договариваю я.

– А потом другую. И машину. И вообще стала на ноги.

– Ну так и в чем проблема?

– В том, что Самойлов может отобрать у меня Димку. Я ведь на учете состояла в Питере. Как наркоманка. И думаю, нигде не отражено, что я больше дурью не увлекаюсь… Если он отберёт у меня сына, мне незачем будет жить!

Катя опускает голову в совершенном отчаянии.

– А зачем ты мне всё это рассказала?

Я нарочно так говорю, чтобы сбить Катерину с толку и с этой её истерической ноты.

– Подумала, а вдруг ты сможешь мне помочь?

– Вот именно, вдруг я смогу помочь? И вот я ещё и сказать-то ничего не успела, а ты уже в панику ударилась. Для чего на свете существуют друзья, как ты думаешь?

– Неужели ты и в самом деле можешь мне помочь?

– Естественно! – залихватски отвечаю я, с удовольствием отмечая, как в ее глазах загорается надежда.