The Мечты. Весна по соседству

Пролог

Пролог

Для начала любого романа весна – самое подходящее время года. Во-первых, как известно, весне присущи романтические безумства, будь то орущие за окном котики или же великовозрастный Ромео, карабкающийся в окно третьего этажа по пожарной лестнице или, тем паче, по водосточной трубе. Во-вторых, весна – это всегда рождение нового или возрождение старого, что как нельзя лучше символизирует душевное состояние героев, независимо от того, знакомы они читателю или вновь прибывшие. Ну и в-третьих, весна дает широчайший спектр возможностей, когда место действия истории – приморский городок, куда солнце заглядывает раньше всего. За цветением миндаля в марте следуют апрельские изумрудные оттенки по побережью, а там и до майского буйства красок недолго. Ну а лето – так и вовсе самое лучшее время для того, чтобы провести его на море. Хотя и кажется, что от марта до июня дорога бесконечно далека.

Потому и мы предлагаем читателю перенестись в новую весну, а именно в месяц март по календарю, и ненадолго заглянуть в будущее, которое ожидает наших старых знакомцев.

Итак, улица Молодежная. Гунинский особняк, как его с некоторых пор называют. Двор с цветущим миндальным деревом и дизайнерскими островками зелени, на которых уже пробились к свету первоцветы, высаженные в креативном беспорядке. На крылечке – Антонина Васильевна. Под ее крепкими, как столпы мироздания, ногами – неувядающая и не теряющая присутствия духа кошка Марта, которую в подъезд впускать запрещено, потому как котики не понимают значения фресок Гунина ни в историческом, ни в художественном и ни в каком другом аспектах. Они только под стенами гадят, отчего намертво въедается запах, и реставраторам пришлось хорошо потрудиться, чтобы привести все в порядок.

Марта – одна из немногих уцелевших обитательниц дома на улице Молодежной. И то лишь потому, что ее у себя припрятала баба Тоня на время бандитского рейда, когда приезжали получившие сигнал работники ЖЭКа, будь они неладны, геноцидить кошачье стадо. Почти всех отловили, гады. Еще и распылили чего-то, якобы от крыс. А крыс в Гунинском особняке отродясь не было! Небось не от крыс, а от людей!

И вот теперь стоит перед бабой Тоней эта дура Марта, беременная – весна же. И глядит на свою спасительницу голодными глазами. И неведомо ей, что Чернышовы тоже просекли, что не все коты изловлены, а значит, грядет новый этап войны. Потому уж который день Антонина Васильевна была весьма и весьма озадачена, как бы связаться с Гринписом или кто там по котикам главный в мировом масштабе.

В этом вопросе ей бы очень пригодилась Клара Буханова, но сегодня той было не до котиков, судя по воплям из их квартиры на первом этаже. Причем, как ни странно, впервые за многие годы голос прорезался у Бухана, а не у его громогласной супруги.

- Тьфу ты! Бестолковые! – рассердилась Антонина Васильевна и глянула на Марту. – И ты не умнее. Все-то вам по мужикам, а! Не могла перетерпеть, пока уляжется. Вот куда нам твой приплод?!

Кошка ей не отвечала, лишь ласково, что бывало с ней крайне редко, потерлась о бабТонины щиколотки и призывно мяукнула, что в переводе с кошачьего должно было означать только одно: «Жрать давай, карга старая!»

Антонина Васильевна тяжко вздохнула, глянула на часы – время было вечернее, пятничное, вот-вот начнется «Любовный напиток» по телевизору. И вдруг заприметила вошедшую в ворота и топавшую по дорожке к дому Женю Малич. С ней она и решила поделиться своей тоской.

- Ну представь! И эта тоже беременная! – загрохотала баба Тоня, ткнув в кошку, будто бы обличила ее в чем-то неприличном. 

- Здрастье, бабТонь, - проговорила Женя, подходя к соседке и останавливаясь рядом. – Вы так удивляетесь, будто в первый раз.

- Ну так нашла время! – возмутилась пожилая соседка. – Какая уж тут разница, первый или нет. Перетравят же!

- Да она прятать умеет, сами ж знаете, - улыбнулась Женька и слегка поежилась в широком пальто цвета индиго под неожиданным порывом ветра, еще зимнего и промозглого. Тот растрепал по плечам Женькины волосы, облепил юбкой ее ноги, а шерсть Марты, длинная и густая ввиду времени года, встала дыбом.

- А ты не очень-то умеешь, - буркнула баба Тоня, пристально глядя на нее из-под нахмуренных бровей.

- Это вы о чем?

- О чем, о чем... дед Андрей сильно раденький, что дожил до внуков?

- Чего бы ему не радоваться? – Женька весело глянула на мадам Пищик.

- Да его, блаженного, хлебом не корми, дай порадоваться чего, ага, - усмехнулась Антонина Васильевна. Но режим осуждающего любопытства приглушила. Включила участие: - Хотя в твоем возрасте оно уже и правда решаться пора было. И молодец, что рожать собралась – потом бы не стала. А сейчас здоровье еще позволяет. Одного не пойму я, Женька, что ты отца к ответственности не призовешь, а? Или ты того? Для себя?

- Иногда чрезмерная ответственность только вредит, - доверительно сообщила Женька. – Так что для себя – оно спокойнее.

- Это что же? Безотцовщиной растить? – опешила баба Тоня. – Ты чего это?

- Двадцать первый век на дворе. Что такого?

Антонина Васильевна на мгновение и правда задумалась: что такого? Работа у этой бестолковой есть. Отец, который подсобит, тоже. Малич-самый-старший двух девок вырастил, кому, если не ему, воспитание доверить можно. Да и сколько матерей-одиночек вокруг – ничего, барахтаются. Но дух традиционализма в консервативной мадам Пищик был силен.

Вечером воскресного дня стоял на собственном балконе собственной высотки

***

Сентябрь предыдущего года, «Золотой берег»

Чувствуя себя напрочь лишенным сил и желания куда-то нынче тащиться, Роман Романович Моджеевский вечером воскресного дня стоял на собственном балконе собственной высотки и курил. За последние пару суток он столько выкурил, что ему начинало казаться, будто у него даже вены и кровь пропахли сигаретным дымом. И слегка кружилась голова, но последнее, возможно, от усталости. Он не спал две ночи подряд, а дневные часы проводил в офисе, но не дома. Нервная система не имела возможности перезагрузиться. Или оттого и не перезагружалась, что он слишком сильно устал и продолжал двигаться по инерции?

Стрелки на циферблате показывали шесть вечера. Через час ему надо быть в форме и улыбаться. А он, мать его, с трудом стоял на ногах. И скалился собственному отражению на глянцево-черном портсигаре – Борисыч подарил.

Когда балконная дверь за его спиной открылась, он этого не услышал – ощутил всем телом шевеление воздуха. А потом ноздри напряглись, крылья носа раздулись, втягивая аромат вошедшей женщины.

Шаги по мягкому ковровому покрытию тоже были не слышны. И не давая ему ни мгновения передышки, к его спине прижалось тонкое женское тело, а обнаженные руки скользнули вдоль талии, обжигая сквозь ткань рубашки. Роман выдохнул дым с хриплым отзвуком и резко обернулся, не позволяя себе отступить хоть на шаг. Взгляд его придирчиво заскользил по ее фигуре, оценивая. Но это все ширма, притворство, в действительности, кроме лица вошедшей, его не интересовало ничего.

Говорят, когда не пришедшиеся ко двору питомцы чуют, что завтра их отправят на улицу, они становятся в три раза ласковее. Вот и Женины блестящие глаза глядели на него так, как никогда, ни разу за все то время, что они вместе жили, спали и собирались стать семьей. От этого тоже было тошно, потому как повода что-то там предчувствовать он ей не давал.

Наоборот. Взял за руку. Снова оглядел от макушки до пяток. И с приклеенной улыбкой сказал:

- Ты такая красавица. 

- Ты тоже замечательно выглядишь, - рассмеялась Женька. – Вылитый Ричард Гир!

- Серьезно?

- Очень серьезно! – она коснулась пальцами его щеки. – Ром, нам точно надо ехать? Ты кажешься усталым.

Роман прикрыл глаза. От ее прикосновения отравленное никотином сердце будто бы заходилось еще быстрее. И правда надо бы к врачу. На лицо сбой сердечного ритма. Износились трубы, Моджеевский. Жалко, что память, душу и чувства нельзя подлатать. Чтоб заплатки скрывали неудачные места, как будто бы их нет.

- Глупости, - усмехнулся он, наконец отстранившись. – Поедем, нас ждут. Будем танцевать до утра.

- Поедем, - согласно вздохнула она и вложила пальцы в его ладонь.

Он совершенно безотчетно, не иначе как по привычке, сжал их крепче, и только потом понял – черт его знает, как он будет без этих пальцев жить, если придется. Эта мысль настолько огорошила, что Роман даже не нашелся с ответом. Вместо этого снова усмехнулся и повел за собой. Их уже ждал внизу Вадик.

Для празднования юбилея господина Моджеевского был забронирован клуб «Айя-Напа», самый дорогой и престижный в Солнечногорске и, без ложной скромности, по всему побережью. Собственно, принадлежал он корпорации Романа, может быть, потому и сделавшись визитной карточкой приморского городка и заодно по-настоящему культовым местом, где принимали лучший отечественный фестиваль электронной музыки, на который стремилась попасть молодежь множества стран. Там же проходили концерты рок-звезд первого эшелона, и это было настолько круто для маленького курортного Солнечногорска, что, чего греха таить, Роман не мог не гордиться еще одним своим успешным детищем. 

Он любил свой город. А когда что-то очень любишь, невозможно не стремиться усовершенствовать, сделать лучше, даже если надо расшибиться в лепешку. Такова была его натура, с которой сложно бороться. Из этого он состоял, поздно менять.

В тот вечер людей, свидетелей его жизни и его работы, на территорию клуба, расположенного прямо на пляже, на песке, натолкалось куда больше, чем самому Роману хотелось бы. Несколько друзей, несколько родственников, сын – один, без сестры. И без счету – партнеров, крупных чиновников, политиков, медиа-лиц, журналистов и просто полезных для его деятельности перцев, которых он бы рад не видеть никогда в жизни, а сегодня – в особенности.

Зашибись – было все. Вечер вел популярный стендапер из шоу, которое он никогда не смотрел, но его предложило ивент-агентство, которое не ошибается. На сцене выступала Ромкина любимая группа, исполняя собственные песни и каверы западных хитов. Толпа вокруг веселилась. Роман тягал Женю за руку по всей территории клуба – среди шезлонгов, столиков, на танцплощадку, под сцену и на каждую вспышку фотоаппарата отвечал улыбкой, на каждое слово – рукопожатием. Принимал поздравления, улыбался, балагурил и ненавидел их всех.

А потом взглядывал Женьке в глаза и спрашивал:

- Тебе нравится?  

Женя растерянно ловила его взгляд и отделывалась быстрым кивком.

Результатом двух дней, проведенных в одиночестве в его квартире, стала ее уверенность, что он все еще сердится на нее за попытку уйти. Других причин она не находила. И не имея сил чем-либо отвлечься, ждала минуту, когда хлопнет входная дверь, чтобы выйти к нему навстречу. Чтобы он не подумал, что она все же выполнила задуманное.

Ромка…

***

- Ромка… - Женя сладко потянулась, открыла глаза и оглядела пустую постель.

Нахмурилась от осознания, что третье утро подряд просыпается в одиночестве, но сверившись с часами, подхватилась с кровати и ринулась в коридор, запахивая на ходу халат и прислушиваясь к звукам.

- Ромка! – окликнула она его, замешкавшегося в прихожей, но явно готового уходить – рука уже тянулась к замку. Он обернулся на звук ее голоса. Лицо его было совершенно серым, под глазами пролегли тени. Но, если не считать этого, идеальным в нем снова было все. Гладко причесанные волосы, выбритый подбородок, воротник белоснежной рубашки под светло-голубым пиджаком.

- Доброе утро, - проговорил он негромко, вцепившись в ручку двери.

- Доброе, - кивнула она, сделав еще пару шагов. – Ты познакомился с Маском и участвуешь в Марсианском проекте?

Его пальцы чуть побелели от напряжения.

- Меня никогда не интересовал Марс. А вот по вопросам установки крыш с солнечными панелями я бы с ним связался. Слышала про SolarCity?

- Нет, - она прошлепала совсем близко к Роману и, удерживая рукой воротник халата под самым подбородком, поймала его взгляд. Синь ее глаз была яркой, как если бы она проснулась уже давно, и затапливала все вокруг безусловной влюбленностью в единственного мужчину, которого она видела перед собой. – Ром, спасибо!.. Ты всегда всё делал по-своему. Не прислушиваясь… А вчера… Спасибо, что оставил наше только для нас.

Словно загипнотизированный ее взглядом, он на секунду застыл. Кадык на его горле, стянутом удавкой галстука, дернулся. Он зачем-то кивнул и сказал:

- Пока, Жень.

- Пока…

Женька постояла еще некоторое время посреди прихожей, испытывая какое-то странное чувство, совершенно не похожее ни на что, чему бы она знала определение. Но если бы ее спросили, чего ей сейчас больше всего хочется, то она бы не задумываясь ответила, что хочет взобраться на очень-очень высокую башню и взлететь. Потому что теперь она точно-точно знает, что умеет летать.

- Дура вы, Евгения Андреевна! – сообщила Женька своему отражению в стекле двери, ведущей на кухню, и вприпрыжку ринулась туда. Там пахло кофе и сдобой, бог знает откуда взявшейся в такую рань в отсутствие домработницы. Но кажется, пора окончательно привыкать к тому, что для Моджеевского вообще нет ничего невозможного.

Весь последующий день проходил для Жени словно отдельно от нее. Она лишь со стороны наблюдала за людьми, мельтешащими вокруг, и даже за собой, пытающейся соответствовать действительности. Единственной ее целью было дотерпеть до окончания рабочего дня и оказаться в их квартире, куда сегодня должны были вернуться Ринго и Елена Михайловна.

Они дружно дождутся Романа, а потом… Черт его знает, что будет потом. Да и какая разница! Они просто проведут вместе вечер. Это самое главное.

Так думала Женька, быстро отстукивая каблуками по асфальту улиц, торопясь домой. Наплевав на хорошую погоду и возможность пройтись по набережной. Она отчаянно спешила домой. К себе домой. К ним с Романом домой.

Прихожая привычно осветилась ярким светом. Женя скинула туфли, бросила сумку. Заглянула в кухню – там было пусто. И уже при первых шагах дальше по коридору в Жениной голове вспыхнуло осознание, что все там ровно так же, как оставила утром. Словно там и не было никого за целый день.

- Елена Михайловна! – крикнула она в глубину квартиры, где никто не отзывался.

Женя заглянула в гостиную, кабинет. Осеннее солнце в это время освещало комнаты приглушенным светом, отчего все казалось еще более нереальным, чем было на самом деле. Мало что изменилось в них. Исчезли детали, которые чаще всего и не замечаешь – настолько привыкаешь к ним изо дня в день. Но отсутствие этих мелочей делало комнаты пустыми, чужими, холодными. Вот здесь стоял Ромкин лэптоп. А там всегда валялась его домашняя кофта. Женя это отлично помнила, потому что часто куталась в нее сама. И теперь, замирая от гадкого, холодящего сердце предчувствия, Женя зашла в спальню, остановившись у порога гардеробной.

Пустота, захватывавшая ее по мере того, как она бродила по квартире, поглотила ее до конца. Не смея отвести взгляда от освобожденных полок, Женя присела на край постели. Сколько так просидела – не знала. Комнату затапливала темнота, когда Женя все же нашла в себе силы и поднялась. И только теперь заметила на тумбочке с ее стороны кровати бумаги, которых уж точно не было поутру.

Какие-то документы на плотной гербовой бумаге и с мокрыми печатями, какие обычно выдают в различных учреждениях, в которых ей по жизни и не приходилось бывать, лежали сверху. Женя подрагивавшими руками потянулась к ним, придвинула ближе к себе, склонилась, чтобы рассмотреть, но почти ничего не видела, пока на глаза не попался уголок обычного белого листа для печати в принтере. За него она и ухватилась, как за что-то реальное. Потянула на себя, выудила из общей кипы, упавшей к ее ногам и вгляделась в Ромкин крупный почерк.

И ее словно бы кто-то схватил за горло.

«Спасибо за время, которое мы провели вместе. Я думаю, нам обоим оно пошло на пользу. Эта квартира теперь твоя. И мой спорткар тоже, он же тебе нравился? Ключи в кабинете, в столе, где обычно. Машина в паркинге. Роман».

Как много секунд нужно, чтобы пробежать глазами несколько строк? За сколько времени рушится привычный тебе мир? Как быстро ты оказываешься посреди холодной и мрачной пустыни, в которую теперь превратилась твоя жизнь?

Будильник бесстрастно издавал однообразные сигналы

***

Будильник бесстрастно издавал однообразные сигналы, разделяя утро на две половины. До – когда можно лежать, рассматривая потолок, и после – когда придется встать и собираться на работу.

Этот проклятый потолок она уже вдоль и поперек изучила. За последние почти сорок лет ничего в нем не изменилось, пока менялась она сама, а теперь они в чем-то даже схожи. Одинаково пялятся друг на друга по утрам. Встретились два одиночества и жить друг без друга не могут. Она и потолок. Потолок и она.

Особенно в это время суток, когда за стенами все спят, и только они с ним давно уже бодрствуют, пялясь и пялясь без конца. Впрочем, она и не понимала, спала ли вообще. Или, как это теперь часто бывало – вот так всю ночь, распластавшись по кровати и глядя куда-то вверх, куда никак не взлеталось.

Евгения Малич давно уже не проводила этих самых ночей в интернете, да и вечера ее были похожи один на другой, как две капли воды, не отличаясь разнообразием. Но это никоим образом не способствовало нормальному сну.

Поэтому все ее утра были также одинаковы, как и вечера. Она лежала в ожидании сигнала будильника, как на старого друга, взирала на потолок, белый, белый, что аж в глазах рябь, а потом вставала и заставляла себя начинать новый день.

- Доброе утро, - поздоровалась она с отцом, проходя в кухню, где уже распространяла ароматы яичница и на столе стоял заварник со свежим чаем.

Отец у плиты на ее унылый голос обернулся и привычно вгляделся в лицо с некоторой озадаченностью и немалой тревогой.

- Умылась? – спросил он зачем-то, будто бы умывание должно было стереть следы усталости с Жениной физиономии и вернуть ему его веселую и жизнерадостную старшую дочку.

- Почистила зубы и причесалась, - кивнула Женя. – Помочь?

- Нет, садись, у меня все готово. Бери салат жуй, витамины.

Во избежание дискуссий, Женя послушно вооружилась вилкой и принялась ковырять капусту. Через мгновение на столе перед ее носом возникла тарелка с жареными на сале яйцами, а отец рылся в холодильнике:

- Майонез? Кетчуп? Горчица? О! Еще огурцы есть! Сам солил! Будешь?

- У меня чувство, что ты меня решил вскормить на убой, - усмехнулась Женя. Иногда ей казалось, что убой – еще не худший для нее вариант, чем вот так перемещать свое тело от точки к точке. Из пункта А в пункт Б. Дом – работа. Работа – дом. Ей даже на набережную не хотелось, все искала самые короткие пути. И потом – лишь бы не трогал никто.

- Так от тебя одни глаза остались! И те как у большой грустной собаки. Как бы ни было плохо – надо есть. А то растаешь.

- Ничего я не грущу! – вяло возмутилась дочь. – И ем. Сколько хочу – столько и ем.

- Слушай, я тебя ращу с младенчества. Я в курсе, сколько ты жрешь!

- Ну я же ем! – она подперла голову кулаком и уставилась в тарелку.

- Я вижу! – громыхнул Андрей Никитич, поставил перед ней чашку с чаем, вазочку с брусничным вареньем и бутерброд с маслом на блюдце. – Вот. Вкуснее пирожного. Ничего, я из тебя еще человека сделаю, откормлю!

- Стану толстая, придется гардероб менять, - все же рассмеялась Женя, но даже этот смех у нее получился такой унылый, что у Андрея Никитича в очередной раз на душе заскребли кошки. – И вот кому оно надо, а?

- А толку, что сейчас висит, как на вешалке? – буркнул отец, потом поднял голову и тоже улыбнулся: - Идея! Может, отправить тебя по магазинам? Одежды новой купишь? Я тебе даже беспроцентно и безвозвратно денег выдам. Или там... в салон, новую прическу сделать? Или в спортзал? Ну как вы, бабы, от депрессии спасаетесь, а? Чтобы мужик локти кусал?

- Не выдумывай. Нет у меня депрессии. А на мужиков мне вообще наплевать.

- Ну то святое дело – плевать на мужиков. Ешь, говорю! А то на работу не пущу.

- Потом тебе позвонит главдракон, и ты узнаешь о себе много нового, - вздохнула Женя и все же стала медленно, но уверенно жевать завтрак. Андрей Никитич удовлетворенно кивнул и с одобрением наблюдал за дочерью. И все бы шло вполне себе обыкновенно и по плану обычного дня из череды таких же опостылевших, если бы в тот момент, когда Малич-старший убирал в мойку Женину тарелку, не раздался настойчивый звонок в дверь. Стрелки на настенных ходиках показывали половину восьмого утра, но разве же кому есть дело до неприёмных часов в этом великом скворечнике с башенками, лестницей со старинными коваными перилами, высокими потолками, замысловатой лепниной и славноизвестными фресками. И с двенадцатью квартирами на два подъезда. Причем среди всех жильцов главный активист по прихоти судьбы жил именно в подъезде Маличей. И периодически он, при поддержке единомышленников, брал в заложники еще кого-нибудь из соседей – потому как все для фронта, все для победы.

- Вот увидишь, - по-стариковски проворчал Андрей Никитич, глянув на Женю, – баба Тоня пришла. Опять придумала, за что бороться.

- Она не дает нам всем закиснуть, - ответила Женя, потому что надо же было что-то сказать. – А в рукаве, на самый крайний случай, у нее всегда припрятан Реджеп.

- Благословенны времена, когда она смотрела «Дикую розу» с «Просто Марией». Тогда все были в этой теме, а тут каждый день прозрение. Ладно... Ешь, не филонь!

У окна ректорского кабинета стоял Артем Викторович Юрага

***

Почти так же, как Женя, но только вцепившись кулаком в собственную челку, отчего его лицо было скрыто, у окна ректорского кабинета стоял Артем Викторович Юрага и силился понять, что происходит. Он уже некоторое время чувствовал, что тучи вокруг его персоны постепенно сгущаются. Еще с прошлого месяца, когда обратил внимание на то, что под нос ему пихают на подпись странные приказы, которые он потом перепроверял по десять раз, находя в них ошибки. Например, об источниках финансирования ректорских хотелок.

То самое нецелевое расходование, которое сейчас пытались ему предъявить.

«Это не наши деньги!» - пытался он объяснить окружающим.

«Нам так зарплату завтра платить нечем будет!»

«Мы не имеем права на это тратить бюджет, только спецфонд!»

Происходящее ему не нравилось, он правил документы, ходил доказывал что-то Горбатовой, а потом шефу, но те оба орали, что его дело – исполнять. И что ему поставлена задача. И черт его знает – много чего еще... отчего он с каждым днем все сильнее уверялся, что запахло жареным, но никак не мог собрать все концы в руках, чтобы выяснить, откуда беда грянула.

Сегодня – понял.

Собственно, основной причиной большинства его бед был единственный человек в этом городе. Роман Романович. Козел, возомнивший, что ему можно больше, чем другим. Мстительный урод, который обид своих не прощает. Шпинат. Зеленый такой, якобы даже полезный, а по факту – дрянь.

Артем повернулся к Владимиру Павловичу и сердито проговорил:

- Мы можем запросить независимую аудиторскую проверку.  Или, если хотите – расследование моей личной деятельности, раз только она вызывает сомнения господина Моджеевского. Но его денег я себе в карман ни копейки не положил. Мы с вами оба это знаем.

Ректор покачал головой и мягко пояснил, пытаясь примирить Юрагу с действительностью:

- Знаем, Артем Викторович, конечно же знаем! Но если бы все и всегда было так, как нам хочется, - Владимир Павлович развел руками. – Будь моя воля, я бы с вами вовек не расставался. Но… порой приходится поступаться во благо родного университета.

- Именно мной поступаться?

- Ну Артем Викторович! Вы же и сами все понимаете.

- Хорошо, допустим! – Юрага подошел к столу и глянул сверху вниз на шефа. Сейчас его взгляд был несколько более заносчив, чем то позволено подчиненному, даже если подчиненный – главный экономист. Видимо, в настоящий момент в нем поднял голову топ-менеджер международной корпорации, вхожий в самые разнообразные бизнес-круги, кем Артем был когда-то. Он сунул руки в карманы и, прищурившись, полюбопытствовал: - Увольнять меня за что будем? 

- Бог с вами, Артем Викторович! Что вы такое говорите – увольнять. Напишите заявление. По собственному. Кадры приказ сделают, бухгалтерия рассчитает. А мы вам характеристику дадим, - ректор многозначительно повел бровями. – Самую лучшую. И новое место поможем подыскать.

- Какое, к черту, новое место? Вы у Романа Романыча спрашивали про новое место, вдруг он не разрешит? – психанул Юрага.

- Ну, ну, ну, - Владимир Павлович укоризненно посмотрел на пока еще главного экономиста. – Господин Моджеевский – довольно влиятельный человек, конечно. Но обычно у таких, как он, забот значительно больше, чем один-единственный сотрудник технического университета.

- То есть это предложение – ваша личная инициатива? – вскинул бровь Артем. – И я не подхожу для своей должности? Не соответствую?

- Моя личная инициатива – предложение помощи в поиске работы, - терпеливо пояснил ректор.

- И это единственное, на что я могу рассчитывать?

Владимир Павлович красноречиво развел руками.

- Я могу подумать? – медленно спросил Артем. Впрочем, о чем тут думать? Разве что о том, как жить дальше. И вовсе не в смысле денежных средств.

- Можете, - облегченно кивнул Владимир Павлович, - но не слишком долго.

- Вы так говорите, будто я диверсию могу готовить, - усмехнулся Артем.

- Для университета будет лучше, чтобы такая мысль не пришла в голову господину Моджеевскому.

- Ясно... Передавайте ему привет от меня.

С этими словами Юрага покинул ректорский кабинет и бодрой походкой протопал мимо Вики, глядевшей на него во все глаза. Она-то как раз была в курсе всех дел, потому грядущее увольнение главного экономиста и почетного гея университета никак не могло пройти мимо ее прекрасных глаз.

- Артем Викторович, тут еще ваши документы с подписи. Заберите! – сладеньким голоском пропела она ему в спину. Он ненадолго остановился и обернулся к ней. Вика сидела в своем кресле и придвинула к нему по столу стопку документов под биндером.

- Спасибо, - спокойно проговорил Юрага и вернулся за ними.

Потом так же спокойно сходил в канцелярию, проставил печати. Даже перекинулся парой слов с ректорской племянницей – начальником общего отдела. Вполне шуточный разговор. Никто и не догадался.

А потом проследовал в свой собственный кабинет, где, закрывшись, стащил с шеи галстук, сунул его в карман, рухнул на стул и подумал, что впервые в жизни сожалеет о том, что не курит. Вполне был бы повод свалить нахрен хоть на двадцать минут. В университете перекур считался уважительной причиной отсутствия на рабочем месте. Иные умудрялись по три часа за раз прокуривать. А так... когда ты типа за ЗОЖ... гиблое это дело. Некоторые, вон, не особенно пекутся о том, как живут, и все у них есть. Включая вырубленные реликтовые рощи и женщин... ну одну конкретную женщину.

Прям как Кемпбелл?

***

- Ты серьезно? – заплетающимся языком проговорил Моджеевский, с неподдельным, даже почти детским удивлением разглядывая девицу, устроившуюся у него под боком на диванчике. – Вот че? Прям как Кемпбелл?

- Уоттс – тоже Наоми, - рассмеялась барышня, обнажая ровные ряды крупных идеально белых зубов. Эти зубы особенно ярко выделялись на фоне экзотической шоколадной кожи их обладательницы, очевидной африканки в смысле предков минимум в прошлом поколении и, как она утверждала, уроженки Солнечногорска – в смысле места рождения.

- Какая такая Уоттс? – не понял Рома. – Тоже из ваших?

- Не-е-ет! Все вы перепутали! Это актриса такая, голливудская, блондинка, – протянула барышня и потянулась к столику – взять наполненный бокал, при этом наклонившись, чтобы ее полуобнаженная грудь коснулась Ромкиной руки, а вторая ладошка, между тем, скользнула по его ноге к внутренней части бедра. Вроде как, невзначай.

- Не люблю совр-ременный Голливуд, - буркнул Роман, кажется, на мгновение введя барышню в легкий ступор, однако отступать эта замечательная представительница смеси европеоидной и негроидной рас была не намерена, и все свое мастерство, видимо, отточенное никак не меньше ноготков с замысловатым маникюром, направила на покорение единственной цели – в смысле Романа, мать его, Моджеевского. Какого черта он не Генка Петров какой-нибудь, никому не нужный, кроме, может быть, собственной жены?

Ромка не помнил, как она оказалась за его столиком, лишь иногда выныривая в реальность. Последнее, на чем обрывались его воспоминания, это на том, как после нескольких порций вискаря в ресторане, куда заперся поужинать, он сдуру сорвался дальше – в «Айя-Напу» с безобидной целью пропустить еще рюмашку по пути домой. Единственная уступка, которую сделал безопасникам, это что бухать согласился в отдельном кабинете, в стороне от посторонних глаз. Но разве пройдешь мимо всеобщего веселья, если умудрился, сам того не ведая, угодить на вечер стриптиза. И судя по вызывающему латексному наряду его спутницы – она, возможно, исполняла ему приват. Но он реально плохо помнил. Пил. Хотя, конечно, приват затребовать мог, когда еще хоть немного соображал. Соображал, например, что надо уже просто найти кого-нибудь и отвести душу. И что напряжение снимать пора, того накопилось – мама не горюй. Месяц без секса, месяц без Жеки.

На этом месте его мысли начинали хаотично подпрыгивать, а после и вовсе заходиться помехами, потому что ни о том, ни о другом думать его организм физически был не в состоянии. Вообще-то он просто отрубиться хотел, поспать, чтоб не трогали. Устал через силу. А потом Ромка обнаруживал, что эта, которая в латексе, уже слизывает соль с его пальцев и запивает текилой. В следующее мгновение он засовывал ей ломтик лайма в рот, а она жмурилась и довольно урчала.

Так паршиво Моджеевский себя еще никогда не чувствовал. Она целоваться лезет, а у него не стоит. И все. Хоть ты тресни.

«Пить надо меньше», - промелькнула свежая мысль, но и та упокоилась с миром в ответ на удивительное открытие – а ведь эта дура еще поборется за его оргазм. Сюда попала – счастья выше крыши, и как же шанс такой упустить? Все возвращается на круги своя. Его добиваются, а не он ждет великой милости от холодной, как замороженная рыба, бабы среднего возраста. Теперь расставлено по местам. Он снова богатый дядя возле молоденькой девочки.

Девочка же еще и пыталась разыграть неведение, кто перед ней, правда, к тому времени Роман уже успел снова забыть ее имя. Зато она делала вид, что пытается выучить его, якобы не подозревая, что перед ней самый влиятельных человек города.

Музыка уже не грохотала в ушах, зато ревел двигатель и что-то чирикало в магнитоле у Вадика – кажется, отечественная попса, которую Рома в обычное время не переносил на дух, а сейчас – какая разница. Он продолжал пить в салоне машины, мулатка сидела под боком и щекотала его шею тонкими пальчиками, продолжая ласкать бедра, а Ромка вдруг обнаружил – не приглючилось. Реально мулатка, а не освещение. Это когда его на экзотику успело потянуть?

- Не-е-е! – слышал он собственный хохот. – Ты все-таки давай не филонь. Модже-евский! Моджеевский! Просто же!

- Ма-жи-ев-ский! – хихикала девица.

- Ну глупости какие. Трен-нируйся, кто из нас пьяный?

- Можно буду называть вас просто Ромочка?

Он поморщился. Она сообразила, что перегибает, и попыталась снова.

- Маж-диевский!

- Тебе сколько л-лет?

- Двадцать три.

- Школу закончила? Сколько классов?

- Девять, а потом хореографическое... Какая вообще разница? – надула девица губки, а потом этими самыми губками потянулась к его рту. Они даже целовались, тесно сплетясь на заднем сидении, и все бы хорошо, если бы не кружилась голова. Когда Роман отлепил ее от себя, то продолжил экзекуцию:

- Давай п-пробовать по слогам. Следи, как я говорю: Мод-же-ев-ский! Ну Моджеевский же! Чё сложного?

Она послушно кивнула. И провозгласила:

- Морджеевский!

Получилось звонко, и даже Вадик не удержался – прыснул от смеха, хотя обычно в невозмутимости в любой ситуации отказать ему было нельзя. Хохотал, как ненормальный, и Роман.

- А вы поляк? – вдруг проявила уязвленная мулаточка чудеса догадливости.

Ведь ручки, пальчики, ноготочки – это не чепуха какая-нибудь

***

Мира Захарова – была лучшим в Солнечногорске мастером по маникюру и имела при этом всего лишь один недостаток: она категорически не могла работать в тишине. Проблема эта, конечно, была решаемой, особенно с тех пор, как у нее появился собственный салон – тоже самый популярный в городе, и основную массу народу теперь обслуживали Миркины девочки. Лишь о красоте некоторых, самых дорогих и годами удерживаемых клиентов она продолжала заботиться сама. Ведь ручки, пальчики, ноготочки – это не чепуха какая-нибудь, они требуют особого к себе отношения, самого вдохновенного. А вдохновение у Миры рождалось точно не из тишины и покоя.

Ей необходимо было общение. Поболтать, рассказать, обсудить, осудить – а давайте мы сюда еще такой цветочек добавим. Так творилось волшебство и никак иначе.

Однако Нина Петровна нашла выход из этого патового с любой точки зрения положения, а Мира – этот выход приняла, и потому в те дни, когда госпожа Моджеевская была совсем не в духе/устала/раздавлена тяжестью своего нелегкого бытия, маникюрщица просто включала плазму, установленную в отдельном кабинете, где принимала, и начинала общаться с телевизором. Это еще как-то можно было выдержать. Во всяком случае, необходимости комментировать Миркину болтовню в такой ситуации не возникало – и то хорошо. Раздражало, конечно, но чем-то приходится поступаться каждому.

В тот замечательный вечер так и вышло. Нина Петровна пребывала в самом черном из своих настроений ввиду осознания грядущей старости в одиночестве и закрыла глаза, безо всякого энтузиазма ожидая, пока маникюрщица наконец закончит свою работу. Мира жизнерадостно общалась с ведущей блока светской хроники местного канала, недоумевая про себя, как Нине Петровне не надоел ее вечный френч. А ведущая перескакивала с одной новости на другую, сопровождая словами кадры самого разного качества и содержания. Вот закрытие музыкального фестиваля в одном из городков на южном берегу, а вот как проводят свой досуг его хедлайнеры. Вот известный столичный театр прикатился в Солнечногорск, а главное – привез собственную звезду, блистающую в постановке. А эта звезда – приволокла своего ребенка, которого ему родила суррогатная мать, и они гуляют по солнечногорской набережной.

А вот скандал в клубе «Айя-Напа». Роман Моджеевский замечен в компании с танцовщицей афроамериканского происхождения! И из клуба они ушли вместе!

- Дотолерастился! – изрекла Мира и тут же прикусила себе язык, перепугано глянув на побледневшую Нину Петровну, распахнувшую глаза и напряженно выровнявшую спину. Клиентка даже вперед подалась, глядя во все глаза на экран и, похоже, этим самым глазам не веря.

- Ну а может... и враки все, - промямлила маникюрщица. – Фотографии-то мутные, качество плохое, может, и не он...

- Вы еще долго? – сдавленно спросила Нина Петровна, переведя взгляд с экрана на ногти.

- Сейчас, сейчас. Сушим! – спохватилась бедная Мира и в ужасе выключила телевизор, который в эту минуту был совсем лишним, такие волны бешенства исходили от ее самой давней и самой щедрой клиентки.

Этих волн не унял и свежий воздух, ударивший Моджеевской в лицо, едва она вышла на улицу из салона и почти бегом помчалась к своей машине, про себя бормоча ругательства и с трудом удерживаясь от того, чтобы сейчас же позвонить Роману.

Ну молодец! А ведь она ему последний раз почти поверила! Что он там говорил: предательство, измена, не буду, неправильно! Он больше не врет!

Врет! Еще как врет!

Просто ею пренебрег, а попалось помоложе, посвежее, поинтереснее – и куда подевались все его принципы и выводы? Горбатого могила не исправит, а Моджеевского – развод. А она-то, дура, всерьез думала, что готова его простить! Она так страдала, столько слез пролила после их последнего разговора, думала, его эта выскочка-бухгалтерша крепко за яйца держит, а он всего лишь снова ею пренебрег!

Во всей этой истории Нину Петровну утешало только одно – по крайней мере, теперь весь город и весь мир смеяться будут не над ней, а над Евгенией Малич, на которой ее бывший муж собирался жениться. И ведь как убедительно брехал!

Все поверили. И она поверила.

К слову, будущей супруге бывшего мужа Нину подмывало позвонить тоже. Номера, к счастью, не было, но раздобыть можно. Сказать пару ласковых насчет морального облика Жениного избранника. Глядя в зеркало заднего вида, Нина буквально смаковала замирающее на губах: «Я же вас предупреждала, Евгения Андреевна!»

Но знала, что ничего подобного она тоже делать не будет. И без нее найдутся желающие просветить обманутую невесту, а она только подольет масла в огонь, потому что Ромке опять донесут, что она влезла.

В таком взвинченном настроении Нина Моджеевская и прикатилась домой, в свою квартиру, в которой жила с детьми. Танька все еще пропадала в школе, а Богдан успел вернуться с работы и что-то грел в микроволновке, когда его мать фурией влетела на кухню, не зная, куда девать скопившуюся в ней негативную энергию.

Глядя на сына, который, кстати, последние месяцы все больше времени проводил со своим отцом и вообще было непонятно на чьей он сейчас стороне и почему чуть что бежит к папе, она только еще сильнее взвилась и решительно достала телефон, забив в поисковик «Моджеевский и танцовщица». А после сунула результаты Бодьке под нос с победоносным кличем:

- Полюбуйся!

Богдан, краем глаза взглянув на экран, пожал плечами, достал из звякнувшей микроволновки тарелку и, усевшись за стол, лениво спросил:

Квартирка была небольшая, но аккуратная

***

Новость о том, что ближайшее время ему предстоит жить не где-нибудь, а в Гунинском особняке, немало впечатлила Юрагу, и потому все бытовые мелочи воспринимались им как некая чепуха, совсем не стоившая внимания. Квартирка была небольшая, но аккуратная, с высоченными потолками с лепниной и росписью, которую, к счастью, никто не испортил побелкой, но, к сожалению, и не содержал в надлежащем виде – определенных реставрационных работ она требовала, и было совсем неясно, собираются ли этим заниматься те, кто ремонтировал дом. Сейчас-то восстанавливали фасад, подъезд и нежилые помещения – это он сразу смекнул.

Еще в квартире было многовато мебели, как если бы сюда свозили все ненужное несколько поколений семьи, и от этого определенно не хватало воздуха, даже несмотря на тот факт, что комнаты находились в торце здания, отчего именно здесь получилось самое обдуваемое ветрами место. Но в октябре этого еще не чувствовалось, а до зимы оставалось время. Следы плесени на одной из стен не вдохновляли, но зато ремонтные работы снаружи должны устранить эту проблему. Во всяком случае, Артем очень на это рассчитывал.

Восхищенный сложившимся положением вещей, он бродил по квартире и разглядывал фрески на потолке, гадая, Гунинская ли это работа или его учеников. Еще порывался написать Фьюжн – она бы грохнулась от восторга со стула, на котором сидит! Ну, это разумеется, было возможно в те времена, когда они общались.

Очень обидно, когда из всех людей тебя понимает одна только виртуальная девушка, которая переводить отношения в реал не пожелала, даже не объяснив причин. А ведь он всерьез задумывался над тем, что если Женя для него недостижима, а общение с Фьюжн тоже стало со временем значить немало, то почему бы не попробовать? По кому бы он ни сох ночами – де факто свободен.

Временами, нет-нет, да и тянуло его написать ей, но она давным-давно пропала из сети и больше не появлялась. Когда Юрага открывал свой лэптоп и щелкал по ярлыку браузера, его сразу перенаправляло в соцсеть – в личные сообщения, чтобы он в очередной раз полюбовался надписью, что Фьюжн последний раз была онлайн такого-то числа. В сентябре.

Обживался Артем быстро. Нравился ему этот дом. Даже эксцентричные и шумные соседи здорово его развлекали с самого начала пребывания в этой замечательной исторической ценности.

Во-первых, конечно, Антонина Васильевна, явившаяся к нему из соседнего подъезда на порог буквально в первое утро и принявшаяся объяснять, почему реставрация дома – это плохо. И еще почему Юраге как арендатору сарая не полагается. Госпожа Пищик его сто лет как у хозяев квартиры выкупила.

Во-вторых, занятные Василий с Нюрой, ежевечерне устраивающие показательные концерты прямо над его головой. Причем как в прямом, так и в переносном смысле. Ночное исполнение песен Цоя под акустическую гитару сменялось просмотром телевизора допоздна или весьма бурным сексом, от которого даже у довольно взрослого, хоть и милого мальчика Артема Викторовича уши краснели. Другие же ночи все это великолепие чередовалось со страшными скандалами, судя по всему, с рукоприкладством. Не говоря о том, что временами казалось, будто они решают в районе полуночи шкаф передвинуть или, и того лучше, - кровати.

В-третьих, некая Клара, ухаживавшая за котами во дворе, и ее забавный муж, вечно дрыхнувший на скамье у Артема под окнами, когда жена выгоняла его из дому за не слишком здоровый образ жизни.

А еще была Анна Макаровна из пятой квартиры, и ее он встретил через несколько дней своей теперь нескучной жизни, в которой наблюдение за ходом реставрационных работ сменялось судорожным поиском работы.

Он тогда торчал на лестнице и разглядывал фреску на стене, только-только обновленную, и диву давался, как такая красота и столько лет никому не нужна? Додуматься же надо – испортить все штукатуркой. Он подобные вещи только в старых домах больших городов видел и когда заграницу выезжал. А тут дома! Под боком!

«К вам с петицией уже приходили?» - услышал он за спиной прокуренный женский голос и обернулся от неожиданности. На лестнице, чуть выше него, стояла особа неопределенного возраста, невысокого роста, весьма серенькая, но приятная.

«С какой еще петицией?» - не понял Артем, не сообразив – здороваться с ней или тут не заведено?

«Чтобы музей Гунина в башне не открывали. Баба Тоня по этажам с ней носится... Но, видимо, до вас не дошли, иначе вы знали бы».

«Здесь собираются музей открыть?» - в очередной раз восхитился Артем Викторович.

«Именно... Я, собственно, почему к вам подошла. Не подписывайте, если вдруг явятся. Это я прошение подала в отдел культуры... Понимаете, там совершенно бесценные экспонаты, нельзя просто так оставлять».

«Да мне бы и в голову не пришло такое подписывать, - тут же заверил ее Юрага, чем вызвал расцветшую в глазах незнакомки улыбку. И тут же окончательно расположил следующей репликой: - Это же дом с потрясающей историей!»

«Не все так считают, к сожалению... Некоторые его вообще мечтают снести, чтобы им новые квартиры выдали... – вздохнула дама, - а ведь предложи парижанину, выросшему на Монмартре, сменить жилье... В жизни же не согласится, потому как историю воспринимает цельно, а у нас...»

«А у нас она, увы, совершенно разорванное понятие», - закончил за нее Юрага.

«Преемственности поколений нет! Связь времен расколота», - заключила незнакомка, после чего представилась и пригласила на чай. Чай сопроводился довольно обширной лекцией по истории города Солнечногорска – как выяснилось, Анна Макаровна была историком по образованию и по призванию, в ее доме обнаружилась целая коллекция различного антиквариата, а ее дочь ездила в археологические экспедиции по всему миру. С этой удивительной соседкой они вполне подружились и поладили.

Хорошее в этот день закончилось для Жени

***

К огромному огорчению, хорошее в этот день закончилось для Жени в тот момент, когда она, до легкого головокружения надышавшись морским воздухом по дороге на работу, попала на административный этаж университетского корпуса. Не успев добраться до рабочего места, она была перехвачена сначала пресловутым Андрейкой с требованием срочного подсчета надбавок для последующего распределения премий, а потом не менее достославным юристом, обрадовавшим ее, что он «буквально сейчас» откопал у себя целую стопку больничных.

- Ну случайно к другим бумагам попало, - как ни в чем не бывало сообщил он в ответ на ошалевшую Женину физиономию.

Вполне вероятно, что к обеду Евгения Андреевна, рассудив здраво, решила бы, что ничего в этом нет особенно плохого. В конце концов, она за это зарплату получает, а иногда даже и премию. Если бы не Ташкино хобби, которому она уделяла все свое свободное время, где бы оно ей ни выпадало.

Шань, как прекрасно знает наш читатель, была девушкой многогранно и разносторонне развитой. И широта ее интересов не помещалась в какую-то одну плоскость, расползаясь по всему доступному пространству, подминая под себя все возможные препятствия и кочки и не оставляя пощады буквально никому.

Особенно, если она садилась с самого утра за свой стол и начинала изучать свою любимую страницу Инстаграма под названием @blacklist_of_soln – проще говоря, сборище городских сплетен, мнений и иногда – полезных новостей.

- Мужчина пытался бросить через забор колонии для несовершеннолетних пакет с наркотиками! – отхлебывая из своей чашки утренний кофе, читала вслух она.

- Результативно? – хмыкнула Женя.

- Ну сказано же, пытался, - хохотнула она и продолжила информировать напарницу: - Оперативники солнечногорской полиции задержали 24-летнего молодого человека, пытавшегося передать осужденному посылку с наркотическими средствами. Ясно? Наша милиция нас бережет. И несовершеннолетних в колонии тоже!

- Угу, - согласилась Женя, не отрывая взгляда от монитора.

- В Солнечногорске сотрудник мойки угнал Hyundai и попал в ДТП!

- Умно́! – послышалось в ответ.

- Да придурок! Двадцать шесть лет. Задержали! А вот! Слушай: Под Солнечногорском мужчина зарезал ножом своего приятеля. Каково? В селе Писаревка в собственном доме был обнаружен убитым двадцативосьмилетний мужчина. Подозреваемого в совершении преступления полиция нашла довольно быстро. Им оказался тридцатилетний житель соседнего села и одноклассник жертвы. Хм... странно... тому двадцать восемь, этому тридцать... Он чего? Второгодник, что ли?

- Ташка! – подняла голову Женя. – Может, поработаешь немного? Лучше надбавки своему Андрейке посчитай, чем кто сколько лет в одном классе сидел.

- Никакой он не мой! – огрызнулась Ташка. – Не буду я ему ничего считать! С Олесей спит – пусть ему Олеся и считает. Она между прочим у них в АХЧ экономистом числится. У них все приказы на надбавки и доплаты есть, вполне можно сделать табличку в эксельке!

- Я не уверена, что Олеся в принципе умеет пользоваться экселем.

- Ну вот пусть Андрюшенька и думает башкой, с кем ему спать! – сощурилась Таша и снова уткнулась в телефон: - О! А вот еще! В Солнечногорске задержали четверых мужчин за сутенерство. Жека! Все – до тридцати! Ну вот все! Ну как так, а? За кого замуж-то выходить, когда кругом одни уроды, бандиты или придурки?

И с этими словами Таша горестно вздохнула и отправила в рот кусочек шоколадки.

- А как же Юра и Александр?

- Одному нужна только работа, а другому – только секс! Нет, за ровесника я замуж точно не пойду. Мужчина должен быть постарше, я считаю. 

- Насколько постарше? – смирилась с неизбежным Женя.

- Ну вот за сорок – будет идеально, - отмахнулась Таша и обрадованно воскликнула: - О! Ну смотри, кошмар какой! Еще и питание в детских садах Солнечногорска подорожало. И установлен лимит на количество льготных поездок в общественном транспорте. А ювенальная полиция устраивает рейды, чтобы воспрепятствовать продаже алкогольных напитков несовершеннолетним. И... и... и... – Таша замерла и в немом ужасе глянула на Женьку, то открывая, то закрывая рот. Ее раскосые небольшие глазки заметно округлились, и она прижала ладошку к груди.

- Что там? К нам приплыло Лох-Несское чудовище или в области динозавры отогрелись?

- Да лучше б... лучше б... динозавры, - выдавила из себя Таша и медленно вернулась к телефону. Несколько секунд сидела, зависшая над ним, потом снова резко обратила свой азиатский взор на напарницу, а потом выдала: - Ты... ты что? Правда? Ничего еще... не знаешь, да?

- Чего я еще не знаю? – удивилась Женя. – Что там?

- ... ох ты ж... вот мудак! – объявила Таша и тут же застрекотала: - Ты только, пожалуйста, не переживай, ладно? Все равно бы это случилось рано или поздно... просто он же совсем охренел, мог бы хоть как-то... не настолько напоказ это все. Хотя я считаю, пусть лучше сейчас всю правду, чтобы и иллюзий не питать, вот! Но ты все равно не волнуйся, сейчас-то уже дело прошлое!

- Та-а-аш, - обеспокоенно уставилась на нее Женя, - ты в порядке? Может, по-человечески объяснишь, кто мудак и в чем правда?

- Да Моджеевский твой мудак! Он... Он... – Таша опустила глаза, потом вскочила со стула и вместе с телефоном ринулась к Женьке. – Вот, читай. «Олигарх и стриптизерша» называется.