Тихий шепот любви

Глава 6

Ника.

*День 394. Утро.

Раннее солнце пробуждается после сна, и я открываю глаза с первыми лучами. В комнате тихо, и только сонное похрапывание Генриха прерывает эту тишину. Приподнявшись, я аккуратно повернулась на левый бок, чтобы просто посмотреть, какой он, когда спит. Запуская пальцы в его рыжие волосы, я вижу, как ликует на стене солнечные лучи. Он открывает глаза, и я нежно улыбаюсь. Генрих недолго зевает, вытягивая ладони вверх заставляет хрустеть спину, и я, прильнув к гладкой коже, соединяю созвездия из его родинок губами в одно счастливое созвездие. Спустя столько дней моего пребывание здесь, я стала понимать, что он мне говорит, и могла отвечать ему, и это меня без сомнения радовало.

— Доброе утро, Генрих. — прошептала я, и он ласково улыбнувшись, нежно поцеловал тыльную сторону моей кисти. — что тебе снилось этой ночью?

— Доброе утро. — он зевнул прикрывая ладонью рот. — ночь сегодня была неспокойная, и ты не могла долго уснуть. — Генрих встал с постели. — ты ворочалась из стороны в сторону почти с двух часов и до шести утра, но ничего. — он надел свою белую майку. — после того, как я прижал тебя ближе к себе, ты быстро заснула, но представляешь, началась снова кукситься, стоило мне убрать с тебя руку.

— Правда? — удивилась я надевая халат. — не подумала бы. Мне казалось, что я, как уснула так и до первых лучей солнца. — подойдя к Генриху, я коснулась ладонями его запястий, и он улыбнулся. — тебе обязательно сегодня уходить?

— Увы, ты же знаешь, что я не могу не явится. К тому же, без меня штаб не сможет долго, а у нас сегодня первый за год крупный совет. Возможно, смогу встретить фюрера, а не просто слышать о нем, как обычно.

— И сдался тебе фюрер… — прошептала я посмотрев в окно. — зачем тебе все это?

— Ника, девочка моя, ты ведь знаешь, что мой долг это…

— Не начинай про это. — зыкнула я. — ты знаешь, прекрасно знаешь, что твоя жизнь в твоих руках, но ты словно привык слышать не меня, не себя, а своего самопровозглашенного Бога. Генрих, это прямая дорога в пропасть, где руку тебе никто не подаст.

— Прости, — он поцеловал меня в лоб. — но это мой долг. Не хочешь подумать о своем?

О каком моем долге говорил Генрих, я не знала, но только за все это время моего пребывание в борделе, меня никто не трогал, и Генрих, как бы я к нему не ластилась, никогда не смотрел на меня, как на женщину. Никогда. Так одевшись, он своим строгим шагом покинул моею спальню, я осталась стоять у окна, и просто смотреть, как его статная фигура удаляется от дома все дальше и дальше. Это становилось невыносимым. Чувства двоякости заставляли меня постепенно сходить с ума. С одной стороны, дикое желание больше похожее на ожог крапивы на губах, что было моим естественным позывом при виде Генриха, когда он только появляется на пороге комнаты. Это поцелуй. Я хотела целовать его губы долго, закрыв глаза и наслаждаясь каждым прикосновением. А с другой стороны, я хотела кричать. Кричать на него из-за того, что Генрих просто не хочет слышать меня. Это доводило до нервных мурашек, которые проходя по телу просто прикасались к нервным луковицам заставляя меня чувствовать настоящую истерику.

*День 400 в элитном борделе.

Его не было почти неделю. Каждое мое утро я начинаю с того, что, не открывая глаз просто вожу ладонью по второй части кровати, чтобы почувствовать его присутствие рядом, но увы. Холодная постель так и остается холодной, и меня бросает в тоскливую дрожь от этого. Я хочу обнять Генриха, но все что мне остается — фантом. Та часть него, что обычно лежала на левом боку всю ночь, и лишь изредка поворачивалась ко мне. Возможно, я просто схожу с ума, и мне кажется это, но иногда я ловлю себя на том, что чувствую по-прежнему запах его горячего тела, а иногда ночью, когда становится тоскливо до такой степени, что хочется выть, я вдруг ощущаю прикосновение его пальцев, и резко оборачиваюсь, но понимаю, что все это дым моих воспоминаний. Дым моих ярких воспоминаний, а не он. Мне больно это осознавать. Тогда, я снова ложусь на подушку и могу всю ночь просто лежать, смотреть в приоткрытое окно, чувствовать касание ветра и плакать. Горячие струйки слез скатываются на подушку, и я зажмуриваюсь, чтобы снова вспомнить, как он улыбается мне стоит лишь произнести неправильно какое-то немецкое слово.

День сменяется днем, и с каждым днем становится все тоскливее и больнее. Словно верный щенок, я целыми днями стою у окна, чтобы быть первой кто увидит его машину, кто увидит его, но так можно простоять до поздней ночи, встретить рассвет, но только не встретить его. Генрих, что с тобой могло случится? Куда же ты исчез? Грета не получала писем, а это значит, что и мне ничего от него не приходило. Это заставляет меня разрываться на куски, заставляется метаться из стороны в сторону словно я загнанный в клетку хищник, что должен подчиниться, но у меня не получается. Завтра будет месяц, как Генрих пропал. Целый месяц. Месяц длинною во всю мою жизнь. Наверное, это и есть любовь? Или моя детская привязанность.

Я открываю глаза. Вижу серый потолок, громыхание грома за окном и холодный ветер. Закрыв двери, я тепло оделась, и снова подошла к окну. Спустя час ко мне в комнату постучалась Грета. Девушка рассказывала о каком-то Отто, и что он обосновал бордель в новом месте, и говорила о своих страхах попасть в это место распутство и греха, но только я не могла совладать со своими слезами и, женщина все поняла. Она нежно обняла мое тело, и ее грубая кисть коснулась волос, и если от прикосновений Генриха я успокаивалась, то от тяжелой руки Греты становилось только тяжелее. Я сорвалась, и слезы волнения сильнее прыснули с глаз. Грета говорит, что это нормально для человека его статуса, но я все равно волнуюсь. Что-то случилось. Я чувствую это всем своим нутром. Его соратники молчат, но каждый скрывает взгляд.

*День 529 в элитно борделе.

Я боялась этого дня. Сегодня пришла телеграмма. Генрих умер. Я била руками стены, кричала в пустоту, но все было бесполезно. Грета, старалась меня успокоить, как и грязные офицеры хотели утешить в своих объятьях, но только мне это было не интересно. Я хотела только одного, чтобы Генрих был жив. Представляла сквозь слезы этот момент, как он своей легкой походкой проходит в спальню, и склонившись надо мной улыбается, а после спрашивает «Почему ты плачешь?». А я бы вытерла слезы, и крепко обняли бы его, чтобы просто почувствовать запах того, кто вдохнул в меня новую жизнь, шанс на будущее, желание жить. Генрих… — шептали мои пересохшие губы. Ген-рих — язык отделял слог, и я слово одержимая в бреду звала его к себе. Генрих — и слезы вновь стекают по лицу.

***

Я рассказала ему все это, но только легче мне не стало. Словно насыпали соли в старую рану, где еще не совсем зажило мясо. Мне было больно вспоминать все это. Сердце резало ножом этих воспоминаний, острое лезвие проходило сквозь плотные ткани, и разрывали мою душу. Кто-то скажет, что я была маленькая для того, чтобы любить мужчину, который годился мне в отцы, но я любила Генриха, как мужчину. Наверное, это звучит странно, но я представляла свою жизнь с этим человеком. Обещала ему ждать. Обещала хранить любовь в сердце, и что в итоге? Остались о нем отголоски любви, да этот золотой кулон. Я рассказала этому русскому мужчине все, кроме Лоры. Это словно унижало меня.

— Так. — он облизал пересохшие губы. — видимо, всевышний любит тебя, раз ты смогла выжить после всего этого. Хочешь сказать, что у тебя не осталось семьи?

— Что же тут удивительного? Отец повесился, когда узнал о позоре, что свалился на его семью, а мать ушла вслед за ним. У меня были сестры и братья, но я не знаю, что стало с ними. Вот и все.

— Ты сказала, что твою деревню сожгли немцы. — нахмурился мужчина. — или ты мне врешь?

— Генрих сжалился над ними, когда я попросила его помочь им. Тогда он вернул их в разрушенную деревню, и они могли там основаться заново, но нет. — я посмотрела в окно. — где я?

— В моем лагере. — мужчина улыбнулся. — в безопасности. Все равно не пойму, где ты была еще один год. После элитного борделя.

— В притоне мерзавца Отто. — прошептала я.

— И как же ты сбежала?

— Вы беспощадны ко мне, но если мои воспоминания что-то значат, я расскажу…

*Из воспоминаний Ники.

*День первый. Бордель Отто.

Меня связали двое высоких мужчин, и под унизительные возгласы других солдат, меня словно грешницу вели на эшафот. Почему все так? Мужчины провели меня по длинному коридору, и каждая попытка вырваться была поводом для очередного подзатыльника, но только я поняла, что вырываться уже бессмысленно, и единственное, что я могу — встретиться со своим страхом лично. Сорванная ночная рубашка из тонкого льна была оставлена в спальне после того, как эти двоя буквально набросились на меня, и хотели уже воплотить свои грязные желания, но Грета приказала им выметаться из ее борделя прочь.

Оставшийся на моем теле халат распахнут, и мужчины могут видеть мое голое тело, дрожащую грудь, живот и промежность, что обвита кудрявыми волосами. Меня, словно позорную ведьму ведут сквозь толпу этих зевак. После того, как мы вышли из этого элитного борделя, эти двоя мужчин приказали мне сесть в машину, и шлепнув грубыми ладонями меня по ягодицам, они заставили их гореть огнем. Закутавшись плотнее в халат, я села рядом с одним из этих грязных офицеров. Он заметил, что я вся дрожу и рассмеялся.

— Отто это понравится. — он облизнулся. — ты что такая скромная? Вынь их. — мужчина грубо распахнул верхнюю часть халата, оголяя налитую, молочную грудь, а после, сжал своей рукой правую сторону, прижал второй ладонью меня за плечи к себе и хищно оскалился. — вот это мне определенно нравится. — он склонился к отвердевшему соску и грубо укусил его. — я буду твоим первым, милая. Ты узнаешь, как любят мужчины. — после этого офицер смачно облизал сосок, обвел кончиком языка ореол, и поставил крупный засос.

Мы приехали довольно быстро. Это было одноэтажное здание с подвалом. Здесь темно, пахнет сыростью, и плесенью. Офицеры продолжали держать меня за руки, и если я сопротивлялась, выворачивали мне локти, и я, срываясь на крик умоляла их прекратить, но только казалось, что это им нравилось больше, чем мое безропотное подчинение. Вот и Отто вышел из своей обители, чтобы рассмотреть «новый» товар. Низкорослый мужчина снял с меня халат, и я быстро прикрыла ладонями оголившееся места. Отто резко шлепнул меня по рукам, и я должна была пересилить стыд, чтобы показать всю себя. Его ладони грубо лапали меня за грудь, приподымали ягодицы, и в какой-то момент, когда я почти потеряла силы к жизни, он схватил меня за лобок, и недовольно покачал головой.

— Шерстка жесткая. Клиенты такое не любят. — Отто хмыкнул. — грудь висит, да и живот дряблый. — мужчина обошел меня со спины. — а вот если делать так, — он грубо схватил меня за ягодицы, и раздвинул их. — такой вид смотрится неплохо. Ладно, дадим ей шанс.

— Я что-то не понял… — встрепенулся офицер. — а ты не хочешь предложить ее нам?

— А ты что ли хочешь с ней покувыркаться? — Отто засмеялся. — если да, то плати, а если просто почесать языком, то проваливай.

И меня оцени в три сотни рейхсмарок. Мне стало не по себе, и на секунду, мне стало казаться, что я просто теряю сознание. Вокруг темно, но как только Ансельм (тот самый грубый мужчина) привел меня в темную комнату, он зажег несколько свечей, от чего становилось только жутко. Я надеялась, что он не станет делать то, что задумал, но Ансельм начал раздеваться. Голый лег на середину кровати, и обхватив ладонью мужское достоинство, он несколько раз кивнул на него, и я, должна была принести ему удовольствие. Скинув с плеч свой грязно-голубой халат, я залезла на кровать, и склонилась к отвердевшему органу.

— Оближи его. — грубо прорычал Ансельм. — не заставляй меня ждать.

И я высунула язык, коснулась головки и сморщилась. Кисло-соленый вкус моментально заполнил мой рот. Вдруг, он резко пустил ладонь в мои волосы, и грубо сжав их, начал быстро двигать бедрами проникая членом в мое горло, и слыша, как я задыхаюсь, он возбуждался еще сильнее. На секунду остановившись, он проник своим твердым органом на всю его длину, и замер. С глаз моих прыснули слезы, и я чувствовала, как мне не хватает воздуха. Ансельм медленно вынул из меня свои жезл наслаждаясь не столько ощущениями, сколько зрелищем. Струйки слюней соединяли его член с моим ртом, коим я жадно хватала воздух. Набухшая грудь терлась друг об дружку, чем вызывала во мне шквал незнакомых мурашек. Грубо уложив меня на живот Ансельм держал ладонь на моей пояснице, а сам устроившись между моих ног, уткнулся мокрым органом в мое лоно. Я понимала, что сейчас произойдет, и единственно, что я могла сделать — позволить ему надругаться над собой. Проникновение, и я пытаюсь выпрямиться, но он грубо давит на спину, чем заставляешь опуститься ниже, а я не могу. Боль. Мне больно. Выйдя полностью из меня, мужчина смазал своими слюнями мою промежность, и попробовал снова. Более глубокое проникновение отзывается во мне только более режущей болью.

Оказавшись полностью во мне, Ансельм утробно зарычал. Его движения становились более грубыми, глубокими, хлёсткими, и он, не стесняясь в выражениях, все шептал обо мне какие-то свои грязные словечки, и рычал. На секунду я отключилась, чтобы не чувствовать боли. Запах крови я почувствовала сразу, и это пробудило во мне что-то животное. Заметив торчащий тонкий кинжал из его рубахи, я подумала, что это мой шанс. Ансельм с удовольствием согласился сменить позицию, и я оказалась сверху. Несколько моих грубых насаживании сквозь стиснутые зубы, и я падаю грудью на его торс, вытягиваю руку, вынимаю из кармана нож и со всей силы ударяю им в горло Ансельма.

Отто услышал дикий мужской крик, и прибежав на него, застал меня сидящей сверху на клиенте, умытой его кровью и довольной собой. Если меня после это ждет смерть, значит так тому и быть…