Токио. Долго и счастливо

4

– Ничего? – спрашивает Глори, теребя в руках салфетку.

Я откидываюсь на спинку красного винилового дивана и глажу набитый до отвала живот. «Сытый медведь» – это закусочная в Маунт-Шасте. Она известна своими меню в формате газеты, безвкусным декором в виде черного медведя-лесоруба и бисквитами размером с тарелку. Мы частенько заглядываем сюда. Пришли. Поели. Победили. Наши лучшие моменты мы проживаем здесь.

– Не-а.

Хансани мягко улыбается и поглаживает меня по руке.

– Подожди еще немного. Прошло всего около недели.

На самом же деле я написала сообщение Дэвиду Мейеру тринадцать дней, два часа и пять минут назад. Не то чтобы я считала… Просто вчера перестала проверять свой почтовый ящик каждые пять минут. Сейчас захожу в него один раз в час. Прогресс.

Мягко убрав руку, с признательностью смотрю на Хансани. В моем сердце для нее отведено особое место. У нее всегда спокойное счастливое лицо, а исходящая от нее энергетика напоминает «Любимцев Америки»[20]. Вдобавок Хансани размером с эвока[21]: если бы она позволила мне, то я бы носила ее в кармане. Порой наши мнения расходятся. Как доброй половине населения Маунт-Шасты, ей нравится The Grateful Dead. Мне же их музыка кажется самовлюбленным бренчанием на гитаре. Забросайте меня помидорами.

– Быть может, его ответ попал в «спам»? – предполагает Нура.

Хансани мычит в знак согласия.

– Уже проверяла. Ничего.

А что, если мой отец не желает меня знать? До сих пор мне это в голову не приходило. Ауч. Даже от одной мысли об этом больно. Мне не стоит так волноваться, ведь он – просто биологический незнакомец.

Быть может, если я часто буду повторять себе эти слова, то поверю в них.

А вот и счет. Расплатившись смятыми банкнотами, найденными в карманах или на дне сумок, оставляем чаевые мелочью. При выходе из заведения я застенчиво улыбаюсь официантке, как бы извиняясь: простите за двадцать процентов в виде горстки звенящих монет.

Мы загружаемся в машину Нуры – хетчбэк с отшелушивающейся краской и сколом от камня на лобовом стекле. Я прыгаю на переднее сиденье, и мы едем на Лейк-стрит к дому Глори. Вдали одинокой белой пирамидой вырисовывается гора Шаста. Мэйн-стрит осталась позади: один светофор, полдюжины магазинов с горными кристаллами, независимый книжный и кофейня.

– Сначала подбросим до дома тебя. – Нура смотрит на Глори через зеркало заднего вида. Мы обгоняем семью верхом на лошадях. – И еще: никогда больше не надевай эти штаны.

На ярко-фиолетовых легинсах Глори нарисованы глаза.

– Меня устраивает, – отвечает она. – А ты когда перестанешь носить два яичка на макушке? – Волосы Нуры собраны в два пучка.

Я оглядываюсь на Хансани, и мы обмениваемся улыбками. А те продолжают пререкаться до конца поездки.

Пятнадцать минут спустя мы подъезжаем к дому Глори, покрытому кедровой черепицей.

– О черт. – Глори откидывается на спинку сиденья, прижимая к груди сумку. Мы все понимаем, что происходит. Перед домом припаркована «Мазда Миата», а по дорожке идет новый бойфренд ее мамы. Стоматолог. Он носит толстую золотую цепочку и слишком часто повторяет «круто». Глори презирает его и скорее поймает голыми руками рвоту, чем заговорит с ним. И неудивительно: он – самый настоящий разлучник семей и, кажется, помешан на азиатках. К тому же познакомились они с мамой Глори на «Фейсбук Маркетплейс». Вот так. – Мне придется с ним говорить. – Вот он уже машет рукой.

– Поняла тебя. – Нура достает телефон и звонит Глори по громкой связи.

Вылезая из машины, Глори снимает трубку.

– Привет, что-то срочное? – Она проходит мимо стоматолога, не произнося ни слова и даже не глядя на него. Я молча держу за нее кулаки.

– Да, очень, – отвечает Нура. Глори уже прошла полпути. Стоматолог в машине. – Сзади эти штаны смотрятся еще хуже.

Глори открывает входную дверь.

– Да иди ты, – произносит она, но в ее голосе ни капли гнева. Дверь закрывается.

– В целости и сохранности? – спрашивает Нура.

– В целости и сохранности. Люблю тебя.

– И я тебя люблю. – И обе вешают трубку.

Затем следует очередь Хансани. Дом в стиле «крафтсман» по всему периметру огибает терраса.

– У тебя добрая, прекрасная душа, Нура, – говорит она, открывая дверь.

Нура делает вид, что разглядывает ногти.

– На твоем месте я бы не стала никому об этом рассказывать. Я буду все отрицать, и тогда тебя назовут врушкой. И мне будет за тебя стыдно.

Хансани хихикает и убегает по дорожке к дому.

Мы уезжаем. Нура мчится по улицам Маунт-Шасты. Ее манера водить – нечто среднее между «Марио Карт» и GTA. За это ленивое воскресенье я уже трижды хваталась за потолочную ручку. Она хлопает меня по коленке.

– Я не видела тебя такой молчаливой с тех самых пор, как ты рассталась с тем-чье-имя-нельзя-называть-вслух.

Она имеет в виду Фореста. Когда я узнала, что он мне изменил, он назвал меня «эмоционально неуравновешенной». А я его – мешком с крысами, замаскированным под человека. И вообще не жалею. У нас все равно ничего бы не вышло: ему нравятся девушки, которые не пользуются косметикой. А мне нравятся парни, которые не указывают девушкам, что им делать со своим телом.

Но причина моего мрачного вида совсем не Форест. Я пытаюсь убедить себя, что письмо просто не дошло до отца. Но оправдываю его я уже не впервые. На протяжении восемнадцати лет я повторяла себе, как мантру: Если бы он знал о твоем существовании, то любил бы тебя. Я могла бы рассказать об этом Нуре, но говорю совершенно другое:

– Просто пытаюсь пережить эту поездку. – Мои губы растягиваются в фальшивую улыбку. – Без обид.

Она поджимает губы. В мою сторону как бы невзначай вытягивается средний палец.

– Обидненько. Но я бы обиделась сильнее, если бы не знала, что ты уходишь от ответа.

Поскольку страдать в компании лучше, я выкладываю все начистоту.

– Он не ответил мне, Нура, – срываюсь я, падая духом. – Я совершила роковую ошибку. Это еще хуже, чем не знать об отце. Не надо было даже пытаться искать его. – Новое правило: никогда не рисковать. Риск – для смелых и жестокосердных. О чем я вообще думала? Я даже на обед ем всегда одно и то же. Боже, я умираю. Умираю.

Нура перестраивается на другую полосу, и меня буквально сносит в сторону. Хоть она и преуспевает в учебе, я точно знаю: экзамен по вождению дался ей с трудом.

Вибрирует телефон. Сообщение.

Мама: Ты где?

Я: С Нурой. Скоро буду.

Пять пропущенных звонков. И тоже от мамы. Мы поворачиваем на мою улицу, и Нура замедляет ход. Слава богу. На траве припаркованы машины. Хм-м.

– Должно быть, у Джонса снова гости, – рассеянно говорю я. Наш сосед проводит у себя разные мероприятия, от обедов «с огорода – на стол» до ежегодной псевдовакханалии «Встреча племен радуги», когда в Маунт-Шасте собираются группы людей, пропагандирующих мир, свободу, взаимоуважение и так далее. Им нравятся танцы, бонго и ходить нагишом. Обвисших булочек я повидала столько, что скоро кровь пойдет из глаз.

Мы останавливаемся на усыпанной гравием дорожке, прямо за маминым «Приусом». Приходит новое сообщение.

Мама: Не выходи из машины.

Слишком поздно. Мои ноги уже топчут гравий. Вдруг хлопают дверцы машин. Вспышки света. Затем я слышу его – мое имя.

– Принцесса Изуми, сюда.

Я поворачиваюсь, как идиотка. Снова вспышка. Я на мгновение слепну и моргаю. Вскоре зрение возвращается. Напротив меня – группа журналистов. Большинство из них – азиаты, но есть и несколько белых. Присматриваюсь к одному бейджу. На нем написано: «Пресса. Сплетник Токио».

– О Господи! – восклицает Нура. Она, как и я, в оцепенении. В руке болтаются ключи, рот открыт, а челюсть неустанно подрагивает. Она потеряла дар речи – впервые вижу ее такой. Но времени на созерцание нет: нас окружили.

– Вы поедете в Японию?

– Каково это – расти без отца?

– Вы всегда знали, кто ваш отец?

Чья-то рука приобнимает меня за плечи.

– Изуми, – раздается мамин голос. Нура тоже приходит в себя. Она повторяет за мамой и берет меня за руку. Вместе им удается развернуть мое одеревеневшее тело, и они заводят меня на крыльцо. Опять вспышки. Шквал бесконечных вопросов. Снова и снова звучит мое имя, сопровождаемое словом «принцесса».

Принцесса Изуми. Принцесса Изуми. Принцесса Изуми.

Дверь захлопывается. Мы дома. Я на мгновение оглохла, как после музыкального концерта. Уши заложило, нервы напряжены. Пытаюсь подобрать слова, привести в порядок мысли. Лай Тамагочи делает только хуже. Конечно, именно в такой момент мой вонючий, сонный пес должен показать свой характер. Я поднимаю его, заставляя умолкнуть.

– Я же сказала тебе: не выходи из машины, – замечает мама.

Знаете, что меня по-настоящему бесит всегда? Когда мама говорит мне: я же сказала тебе. Смотрю на нее испепеляющим взглядом.

– Это было мощно. – Нура опускается в кресло рядом с окном.

Жалюзи закрыты, но я сквозь щелочки наблюдаю за тенями. Они все еще там.

Я нечасто ругаюсь, но сейчас самое время для:

– Вот дерьмо.

– Кхм-кхм.

Ах, так мы не одни. Мама отходит в сторону. За нашим кухонным столом сидят трое японцев, одетых в синие костюмы. Ну, вы понимаете: стандартная форма для чиновников немного за пятьдесят. Они поднимаются и плавно, низко кланяются. Их кожаные туфли отполированы до блеска. Ого. Я никогда прежде не замечала, какой желтый у нас линолеум и потрепанные шкафы – явно не в стиле «потертый шик».

Один из незнакомцев выступает вперед. Он совсем не высокого роста, в круглых очках.

– Хаджимемашитэ[22], Ваше Высочество. – И снова кланяется.

Мамина улыбка натянута, как канат. В знак приветствия она протягивает руку.

– Изуми, это его превосходительство посол Саито из посольства Японии. Он прилетел из Вашингтона.

Только теперь припоминаю черный городской седан с флажками, припаркованный возле дома. Но я не обратила на него внимания. Возьму на заметку: перестать зацикливаться только на себе.

– Я пыталась дозвониться до тебя, – говорит мама.

– Ты же знаешь: я предпочитаю общаться печатными словами, – отвечаю ей сквозь зубы. Сообщениями. Я имею в виду сообщениями.

Мама выглядит измотанной. Неудивительно: она принимает иностранных высокопоставленных лиц в домашних тапочках-кошках и футболке с надписью: «Взрослей». Я одета не лучше: «Сытый медведь» подразумевает штаны на резинке и большие футболки. Хорошо еще, что утром завязала волосы в пучок. И надела лифчик – это уже успех. Браво, умничка.

Нура быстро пролистывает страницы в телефоне.

– Вся иностранная пресса только и пишет о тебе.

– Мы просим прощения за масс-медиа. Мы надеялись прибыть сюда раньше них, но наш рейс отменили, – говорит посол Саито.

– Но как они узнали? Как нашли наш адрес?

– Печальное стечение обстоятельств, но вполне ожидаемое. – Посол выступает вперед. – Японская пресса похожа на американскую. У них есть проверенные способы поиска информации. Наследный принц сожалеет, что эту ситуацию не удалось сохранить в тайне, и приносит свои глубочайшие извинения, что не смог присутствовать лично. А также за все доставленные вам и вашей матери неудобства. Ему очень жаль, что обстоятельства сложились подобным образом. – Что ж, классно. Я – маленькая грязная тайна. – А еще он желает, чтобы вы присоединились к нему в Японии.

Один из сидящих за столом гостей достает из внутреннего кармана пиджака огромный конверт и протягивает его послу Саито. Все их движения спокойные, плавные. Уверена: нечто подобное я видела в шпионских фильмах, когда агенты обмениваются конфиденциальной информацией.

Посол обеими руками вручает мне послание и кланяется. Мама с Нурой не сводят с меня глаз. Беру конверт. Он тяжелый, белый и громко хрустит. На нем изящными буквами написано мое имя:

Кажется, это слишком знаменательный момент для нашего скромного двухкомнатного жилища. Нура с мамой заглядывают через мое плечо, шеей чувствую их дыхание. Для друзей и матерей понятия «личное пространство» не существует. Я провожу пальцем под сургучной печатью – золотой хризантемой. Внутри – одна-единственная открытка. Слова написаны черными чернилами от руки витиеватым почерком. Сверху – еще одна золотая хризантема.

– Наследный принц просит добавить, что это приглашение с открытой датой. Он будет рад принять вас, когда вам будет угодно, – поясняет посол.

Я смотрю маме в глаза – два темных бездонных озера. Прочитать ее мысли невозможно. Она вспоминает гарвардские ночи с моим отцом, с этим непоколебимым человеком? Или ее волнует пресса на лужайке нашего двора, сорвавшая с нас покров тайны? Как бы там ни было, назад пути нет. Только вперед. Она спрашивает лишь:

– А как же школа?

Я сглатываю.

Нура улыбается. Ее мысли как раз прозрачны. Давай. Давай. Давай.

– Скоро весенние каникулы. Зум-Зум могла бы провести их там и задержаться еще на недельку, – услужливо встревает она и добавляет: – Все равно последний семестр выпускного класса – это просиживание штанов. – Нура подталкивает маму локтем. – Не та-ак ли?

Мама вздыхает, потирая лоб.

– Думаю, пропустить неделю или две учебы – не самое худшее, что может случиться в жизни. Это твое решение, дорогая. Подумай. Уверена: посол Саито не ждет мгновенного ответа.

Посол совершенно безмятежен:

– Конечно же, нет. Не торопитесь.

Снова все взгляды устремляются на меня. Не торопитесь звучит как в ближайшие шестьдесят секунд.

Смотрю на приглашение, прикусив нижнюю губу, обдумываю. Позволяю себе отвлечься мыслями о Японии, об отце.

Дело, безусловно, рискованное.

Плюсы. Отец и страна, где я могу найти свое место, стать своей, появляться на телевидении и быть в окружении тех, на кого я похожа. Было бы здорово ходить в рестораны и не быть в меньшинстве. Минусы. Опасения не оправдать ожидания отца и мои собственные. В общем, сжаться и провалиться в себя, как погибающая звезда. Так, пустяки.

Поднимаю глаза. На окружающих меня лицах такие разные выражения. Мама выглядит настороженной. Посол Саито ждет, лелея надежду. Нура хмурится, шепча мне на ухо:

– Если ты откажешься, то я тебя не знаю.

Добро пожаловать в клуб. Я даже не уверена, знаю ли сама себя.

– Ты хочешь побыть одна? – спрашивает мама. Она уже направляется в сторону посла Саито и его команды, чтобы выпроводить их из дома.

– Нет, – отвечаю. Мама останавливается. Смотрю на посла Саито. – Я принимаю предложение отца. – Удача любит смелых. Ведь так говорят?

– Прекрасно, – мурлычет он и затем что-то бормочет про то, как наследный принц будет рад услышать мой положительный ответ.

Пальцами отбиваю ритм на бедрах. Нура крепко обнимает меня.

– Ты не пожалеешь.

Надеюсь, нет. Должно быть, то же самое чувствуешь, когда стоишь на краю обрыва, а внизу пенится вода. Меня шатает, я напугана, взволнована – ни живая ни мертвая. То ли погибла. То ли воскресла.

Я еду в Японию, черт побери.