Три билета в кино

Женя

Я помнил день, когда она появилась, так хорошо, как будто его выжгли в моем мозгу раскаленным железом.

Как только увидел ее худую фигурку на трамвайной остановке, я застыл, преисполненный чувств, поскольку словно из ниоткуда всплыли воспоминания. Маленькая фарфоровая пастушка в витрине магазина, в котором тогда работала моя мать. Я мечтал об этой пастушке так, что она снилась мне в моих детских снах, и просил маму взять меня с собой на работу именно из-за красивой статуэтки, а не потому что мне хотелось действительно быть ближе к матери. Но уже тогда, будучи пятилетним, я знал, что не могу рассказать о своей тяге родителям (и тем более не должен просить ее себе: за это отец обязательно выпорол бы меня ремнем, потому что мальчики не играют с милыми фигурками, удел мальчиков – машинки и конструкторы). Мне казалось, что я напрочь забыл об этом образе, но вот он ожил и явился в мою жизнь в воплощении тонкой девушки в синей юбке, блузке с рюшами и с двумя длинными косами.

Я словно помешался на обычной трамвайной остановке, выучил расписание, когда моя фарфоровая пастушка появлялась. Быть может, Сашка понимал, в чем причина наших частых прогулок по проспекту за домом, но в нем иногда просыпалась деликатность, и, очевидно, это был как раз тот самый случай. Возможно, причина моего молчания заключалась в том, что, как только я смотрел на Сашку и думал о незнакомой девушке на остановке, на меня накатывала волна жара, во рту пересыхало и я не мог выдавить ни слова, а в голове странно переплетались образы ее тонких пальцев, которые сжимали футляр музыкального инструмента, и Сашкины зеленые глаза, которые смотрели на меня со всезнающим прищуром. Профиль незнакомки, читающей книгу, внезапно возникал в мыслях совместно с воспоминанием о широкой белозубой улыбке друга, который закидывает голову в смехе над очередной шуткой. Эти картинки были настолько сбивающими с толку и пугающими, что я делал так, как привык, сталкиваясь с чем-то, о чем не принято говорить, а именно: просто помалкивал, игнорировал, держал под контролем. Даже когда Сашка однажды заговорил открыто о девушке, я просто промолчал в ответ. Слишком сильным стало чувство опасности; мне хотелось сбежать, лишь бы не поднимать эту тему.

Моя фарфоровая пастушка пропала как раз после того, как я простудился. Мне хотелось спросить Сашку, впервые ли девушки нет на остановке или он не видел ее все время, пока я болел, но я снова молчал. Ее не было неделю, потом месяц, затем второй; на третий же я забеспокоился всерьез, хотя, казалось бы, мы даже не были знакомы. Она могла сменить маршрут, пересесть на другой вид транспорта, перестать ездить туда, куда ездила на этом трамвае, но уже тогда я понимал: это не случайные встречи, они приведут нас к чему-то большему. Расскажи я об этом Сашке, он поднял бы меня на смех и обозвал девчонкой или хреновым Ромео, одно из двух, но пока он сопровождал меня в ежевечерних бдениях у остановки и не задавал лишних вопросов, я был молчаливо благодарен, не поднимая эту тему.

И наконец она вернулась, но это была уже не моя пастушка: вначале исчез футляр с инструментом, потом красивое пальто с мелькающими под ним юбками сменилось джинсами и потертой курткой не по размеру, затем пропала гордая осанка, плечи поникли, а спина ссутулилась.

Эти перемены беспокоили меня, но не отталкивали. Я терялся в догадках: она вступила в сложный период борьбы с родителями за право быть собой, как и любой из нас, или же причина в другом? Навскидку она была нашей ровесницей, а у меня с отцом творился полный ад, и, если бы не мама, я злил бы его так часто, как мог. Если бы не мама? Стоило признаться хотя бы себе, что если бы не крепкие кулаки и хорошо поставленный удар моего отца, то я показывал бы характер гораздо чаще. Была ли ситуация незнакомки схожа с моей или же она попала в плохую компанию и с ней случилась беда?

На следующей неделе появился синяк. Сашка, переходя дорогу, споткнулся, и я заметил, что он пристально разглядывает лицо девушки, но не успел я предпринять какие-либо действия (больше всего хотелось толкнуть друга, призывая подойти к ней), как незнакомка решительно развернулась, пряча лицо за завесой волос, и пошла в сторону метро, быстро и не оглядываясь. Мы заторопились следом, и с тех самых пор она ездила с нами в метро. Я ни разу не видел ее на перроне, но, как только занимал место в вагоне, через минуту краем глаза ловил движение, и она опускалась на сиденье прямо напротив нас, откидывалась на спинку, вытаскивала из кармана своей необъятной куртки потрепанную книгу и утыкалась в нее взглядом, даже не листая страницы. Эта ситуация нервировала меня сверх меры; я хотел подойти, почти уверенный, что она намеренно сопровождает нас, но что-то мешало. Сашка за все поездки не проронил ни слова, лишь становился все более напряженным, а между его бровей пролегла складка, которая теперь почти не исчезала. Я знал, что с его склонностью заботиться о слабых и с его внимательностью он не мог упустить все эти перемены, но ведь он не был настолько зациклен на ней, как я; для него она всего лишь попутчица, возможно, он даже не обратил внимания, что фарфоровая пастушка с трамвайной остановки и эта нервная девочка из метро были одним и тем же человеком.

Через несколько дней из ее рук исчезла книга, и девушка уже не делала вид, что читает, а просто невидящим взглядом смотрела перед собой, и даже не знаю, замечала ли она, что мы тоже были в вагоне. Я точно решил, что нам следует поехать до ее станции, но, к моему удивлению, она поднялась перед «Парком Победы», Сашка пришел в себя быстрее, чем я, и рванулся, встал позади девушки, но мы потеряли ее в переходе. Сначала она отстала, и вот уже Сашка наклонился завязать шнурки, а я судорожно рассматривал людей, плотным потоком стремящихся навстречу, и показалось, что справа мелькнул затравленный взгляд знакомых глаз, но тут же исчез.

– Не вижу ее.

Мне было ненавистно, как жалко и неуверенно звучал голос.

– В рот компот! – выругался Сашка, перестав притворяться, что занят шнурками, и выпрямился в полный рост. – В следующий раз подойдем к ней прямо в метро.

Я был так сильно благодарен за отсутствие шуток в мой адрес, что не сразу отметил, каким странным тоном это было сказано, будто он потерял что-то ценное. Тогда я не до конца осознавал, что ее рука уже крепко сжимала оба наших сердца и мы трое были неразрывно связаны.

Саша

Девчонка пропала во второй раз. И мне хотелось надавать себе по щам. Почему мы так долго тянули и не подходили к ней?! После синяка на ее лице я четко знал: она в беде. Но мы всё тянули. Чуйка подсказывала: это не просто девчачьи разборки в школе или терки с родителями. Тут ситуация серьезней. И, как оказалось, чуйка не обманывала.

На плавание мы с Жекой давно забили, и я знал: получим от тренера по шее, – но сейчас мне было плевать. Изо дня в день наш маршрут пролегал между трамвайной остановкой и спуском в метро. А потом мы катались по синей ветке, периодически выходя на поверхность на тех станциях, где хоть раз сталкивались с девчонкой.

Когда в очередную ходку мы уселись на свободные сиденья на своей станции, а двери почти захлопнулись, она ввалилась в вагон. Вначале я даже не узнал ее.

Вся одежда грязная, шапка надвинута на самые глаза. Показалось, что это просто бездомный забулдыга решил погреться. Но вот нетвердой походкой забулдыга проковылял к привычному месту и кулем упал на сиденье ровно напротив нас. Дамочка рядом скорчила гримасу и отодвинулась подальше.

Бездомный стянул шапку, явив на свет коротко стриженную макушку. Рядом со мной поперхнулся Жека. От былой шикарной гривы не осталось и следа, но дело было даже не в этом. На лице не было живого места. Опухшее, в кровоподтеках, а в уголке рта – засохшая кровь. Девчонка уставилась прямо на нас, но взгляд был пустым, мертвым.

Жека рядом со мной так сильно тряс ногой, что я удивился, почему вагон метро не шатается в такт его подергиваниям. Мне казалось, этот дурак вот-вот сорвется и побежит. Только куда здесь бежать?

В метро было практически безлюдно. Подъезжая к «Парку Победы», я неосознанно напрягся, и, оказалось, не зря. Когда вагон остановился, девчонка, странно скособочившись, медленно поднялась и прошаркала к выходу.

Мы почти сразу рванули за ней. Еле успели – прямо за нашими спинами двери вагона сомкнулись, чуть не отхватив Жеке волосы на затылке. Я мельком глянул на часы: начало десятого. Меня дома никто не ждал, а вот Жеке предстояла выволочка. Но в такой момент это никого не волновало.

Девчонка тяжело навалилась на поручень эскалатора, ее сгорбленная фигура чуть пошатывалась. Я не мог понять, пьяна она или под кайфом, но, определенно, во всем этом не было ничего хорошего.

Выйдя из подземки, я зажмурился от ветра, бьющего в лицо. Конец февраля выдался просто лютым. Мелкий снег летел, царапая щеки. А поверхность земли выглядела заледенелой и голой – унылый февраль в действии. Никакой тебе романтики декабря с пушистым снежком – получай в харю колючих снежных упырей. Зубы свело от холода, и я старался дышать через нос.

Жека рядом крутил головой, но я дернул его за рукав куртки, направляя прямо к подземному переходу. Этот олух никогда не научится быть внимательным. Девчонка неуклюже и медленно спускалась, и мы замерли на первой ступеньке. Может, она просто идет домой, пострадав в какой-то потасовке? И ей там окажут помощь?

Как бы то ни было, мы спустились следом. Переход был темным и пустым. Все палатки наглухо закрыты ставнями; почти невыносимый запах мочи и мокрой псины.

Добравшись до конца перехода, девчонка начала карабкаться по лестнице вверх. Я уже почти потерял терпение, сил смотреть на ее мучения не было. Но она забралась более-менее благополучно, не поскользнувшись на заледенелых ступенях. Выйдя из подземного перехода, я уткнулся взглядом в привычно возвышающиеся колонны библиотеки.

Неработающие фонтаны выглядели до того неуместно в это время года, что вся эта каменная громада наводила жуть. И как же я офигел, когда девчонка потащилась прямиком к зданию и, дойдя до ступеней, повалилась на них без сил. Пока Жека, разинув рот, стоял рядом со мной, девчонка поворочалась и кое-как уселась, поджав колени к груди и закрыв лицо руками. Что? Неужели решила перекантоваться в феврале на бетонной лестнице библиотеки? Чтобы с утреца дворник нашел ее окоченевший труп?

Мне всё это надоело. Пусть мы были жалкими, пусть лезли не в свое дело и вообще-то создавали впечатление нездоровых преследователей – насрать. Я толкнул Женьку: давай за мной, мол. Решительно подошел к ней и присел на корточки. Жека топтался сзади.

– Эй, привет! Ты в порядке? – Я постарался, чтобы голос прозвучал как можно более обыденно.

Ее реакция оказалась настолько бурной, что я офигел. Она подскочила, отпихнув меня; я не сориентировался и завалился на задницу. Попытавшись бежать, девчонка сделала два шага, споткнулась и упала на обледенелый асфальт, тихо вскрикнув.

Жека, поскальзываясь, ломанулся за ней следом, пока я пытался подняться с земли. Когда я подоспел к ним, он уже перевернул ее. Кажется, лицо опухло еще больше, хотя вряд ли больше вообще было возможно. Я осторожно помог Жеке перехватить ее под спину, и мы попытались в четыре руки поднять девчонку с земли.

– Тише-тише, всё хорошо, – успокаивающе шептал Жека, его голос звучал почти убаюкивающе. – Теперь всё будет хорошо, никто тебя не обидит.

От нее не пахло спиртным, и в целом не думаю, что она была под кайфом, просто сильно мучилась от боли. Мы практически поднесли ее к крыльцу библиотеки, что было непросто – мешала гололедица. Я в панике оглядывался, ища скамейку, но кругом был только бетон. Жека все-таки поскользнулся и завалился задницей на ступеньки, а девчонка вывернулась из моих рук, но, не сделав и шагу, неловко шмякнулась прямо на колени к обалдевшему Жеке. Тут же она начала слабо сопротивляться и плакать.

– Пусти!.. Не трогай, не надо больше!.. – тихо всхлипывала она, почти безуспешно пытаясь отпихнуть Жеку.

Жалость поднялась во мне, будто волна, вытолкнув в горло тяжелый ком, который мешал нормально дышать. Я плотно обхватил девчонку за плечи и снова поставил на ноги, сдерживая слабые рывки, чтобы она не причинила себе вреда. Хоть бы снова не шмякнуться всем вместе!

– Слушай… тише, тише, – уговаривал я, удерживая ее на расстоянии: так было спокойнее нам обоим. – Мы хотим помочь, всё хорошо. Тебя никто не тронет. Чувак, вызывай такси, поедем ко мне, – последняя фраза уже предназначалась Жеке, но он никак не отреагировал.

Я раздраженно перевел взгляд на него и увидел, что Жека до сих пор сидит задницей на ледяных ступенях и с отсутствующим видом пялится на грязь на своих джинсах. Нашел тоже время, чистюля!

– Жека, вызови такси! – шепотом рявкнул я, чтобы не испугать девчонку.

А потом увидел это. Свет фонарей был достаточно тусклым, но на коленях светло-голубых Жекиных джинсов, на которые завалилась девчонка, отчетливо темнела не грязь, а… кровь. От ужасной неприятной догадки меня затошнило, затрясло, и впервые в жизни я помолился. Это была очень странная молитва: Боже, пусть это будут месячные!

Женя

Таксист не хотел нас брать, и с учетом странности нашей компании его сложно было в этом винить. Сашка задействовал свои навыки дипломатии, но безуспешно, а затем в ход пошло то, против чего сложно устоять большинству людей, – деньги, двойной тариф сверх счетчика. Если бы я не пытался прикрыть свои измазанные кровью джинсы практически бесчувственным телом девушки, то присвистнул бы от такой щедрости, но в этом весь Сашка: когда есть необходимость, он использует нужные ресурсы.

– Так, она там не начнет блевать? – недовольно заворчал таксист. – Химчистку, если что, тоже вы оплатите.

– Всё в порядке будет, не волнуйтесь, – заверил его Сашка, практически пропихнул меня на заднее сиденье, после чего быстро скинул куртку и постелил справа от меня.

Делал он всё неловко и торопливо, пытаясь удержать тело девушки в вертикальном положении и не упасть самому. Наконец он усадил ее рядом со мной, ободряюще кивнул, мягко захлопнул дверь, а потом всю дорогу развлекал таксиста светской беседой, будто с нами в машине не было истекающей кровью девушки, с которой совершенно непонятно, что делать. Я водил ладонями по пятнам крови на джинсах, размышляя, откуда столько и сильно ли она ранена. В какой-то момент за приглушенным разговором в передней части салона и мелодией приемника я перестал различать ее дыхание и слегка переместился поближе к девушке, чтобы прислушаться, но было трудно вообще что-то определить при таком количестве посторонних звуков. Я обеспокоенно разглядывал избитое лицо в скудном освещении салона: один глаз сильно заплыл, но второй был открыт и смотрел на меня, и теперь его выражение не было таким пустым, как в метро. Девушка внимательно и настороженно изучала меня; я попытался ободряюще улыбнуться, но ее взгляд уже переместился с моего лица на колени, и тогда я заметил, что все еще беспокойно тру пятна крови на джинсах, и усилием воли заставил себя прекратить. Она поморщилась, и ее разбитые губы скривились, будто в беззвучном плаче. Мне хотелось как-то утешить девушку, и я попытался нашарить ее ладонь на сиденье, но она всё так же молча отдернула свою руку, продолжая смотреть на меня, и тут привычные звуки салона разорвала мелодия, такая громкая, что я даже дернулся от удивления. Девушка тоже вздрогнула и снова поморщилась, словно каждое движение причиняло ей нестерпимую боль (скорее всего, так оно и было).

Сашка завозился в попытках выудить из кармана джинсов безумно вопящий телефон, глянул на дисплей, обернулся ко мне и коротко сообщил:

– Ма твоя.

И тут мной овладел ужас: я нажал на кнопку подсветки своих электронных часов и обнаружил, что уже без восьми десять, а значит, мне конец. Сашка нажал кнопку принятия вызова и беспечным голосом начал разговор, прерываясь на длинные паузы, в которые, очевидно, моя мама выдавала длиннющие тирады.

– Да… Да, здрасьте, теть Лен… Да, конечно, со мной… Ой, мы уже почти дома, с нами такое, знаете, тут приключилось. Нет-нет, ничего серьезного. Жека вам расскажет, как домой придет. Не знаю. Передать ему трубку?.. Скажу, чтобы проверил, но вы же знаете его, небось, на беззвучном стоит с самой тренировки. Ой, я бы с удовольствием, но не смогу. Брат приехал, ждет меня. Я с радостью в следующий раз… Спасибо, теть Лен… Да, до свидания. Будем минут через пятнадцать-двадцать. – Положив трубку, он повернулся ко мне: – Всё хреново, ужинать звала.

И я понял, что мои дела правда очень и очень неважные.

Пошуршав во внутреннем кармане, я достал свой телефон и активировал экран. Так и есть, звук был отключен, а еще меня ждало двадцать восемь пропущенных: двадцать пять от мамы и три от отца (целых три звонка от отца). Дома мне крепко не поздоровится. Я подумывал, не перезвонить ли, но сейчас ситуацию уже вряд ли чем-то можно исправить, так что я отвернулся к окну и судорожно пытался придумать, чем же оправдать двухчасовую задержку с тренировки, и так погрузился в страх и тревогу, что забыл о девушке и обо всем на свете. Из раздумий меня вырвали очень неуместно: дверь, к которой я привалился, прокручивая в голове все возможные сценарии сегодняшнего вечера дома, распахнули, и я едва не вывалился из машины, но еле успел вовремя удержать равновесие и теперь растерянно оглядывался.

– Ради всего мясного, ты уже закончил страдать? – раздраженно проворчал Сашка, уставившись на меня. – А то тут, знаешь, некоторым нужна помощь.

Я и вправду совсем забыл о девушке и непростой ситуации, в которой мы оказались, и, смущенно вздрогнув, пулей вылетел из машины и помог Сашке осторожно высвободить девушку из недр салона. Это оказалась задача не из легких: она пришла в себя и двигалась очень медленно, вздрагивала и постанывала. Таксист следил за нами настороженно: видимо, только сейчас он заметил, что девушка не пьяна, а сильно избита, потом что-то буркнул себе под нос, решительно распахнул дверцу и вышел из салона, преградив нам дорогу.

– Возможно, я пожалею об этом, но не нужна ли тебе помощь? – спросил он, обращаясь к ней. – Если ты не хочешь идти с ними и тут происходит что-то действительно плохое, самое время сказать об этом. – Он переводил взгляд с моих испачканных кровью джинсов на нее, а потом на Сашку, который совершенно спокойно натягивал куртку.

Девушка привалилась ко мне и впервые за долгое время заговорила.

– Благодарю, всё в порядке, – ее голос был приглушенным и хриплым, а говорила она с трудом, словно прилагала усилие, но таксист, казалось, был удовлетворен, потому что смущенно отступил, неопределенно махнув рукой, сел в машину и дал по газам.

– Прям слезы мешают говорить, – прокряхтел Сашка, затаскивая девушку по ступеням парадной. У нее словно все силы ушли на разговор с водителем, и она снова обмякла. – Ну, че стоишь? Помогай давай! – рявкнул он мне. – Кого там дома ждут с минуты на минуту?

Мы проследовали к лифту и поехали на шестой; там, открыв дверь квартиры, Сашка снова снял куртку, уже привычным движением бросил ее на банкетку, опустил девушку следом, она прикрыла глаз, затихла, и в свете люстры ее лицо казалось смесью из белого, лилового и красного цветов. Выглядело плохо. Сашка, кажется, уже не обращал внимания на девушку и скрылся в недрах квартиры, но вернулся через несколько секунд и нес что-то в руках.

– Слушай, чувак, ты если так тормозить будешь, мы далеко не уедем, – сказал он мне, а потом неожиданно добавил: – Штаны снимай.

Я нервно дернулся от того, как это прозвучало. Сашка невесело хохотнул.

– Переодевайся, а я пока говорить буду, – он протянул мне спортивные штаны. – Короче, мы были на тренировке, и у тебя в раздевалке, когда ты присел шнурки завязать, джинсы лопнули по шву, усек?

Я потрясенно кивнул, расшнуровал ботинки и скинул их.

– Дальше: ты же не можешь в феврале в полностью разорванных штанах домой идти, – продолжил он, пока я пытался безуспешно стянуть джинсы, оставаясь в застегнутой куртке. – И один парень, который живет недалеко от бассейна, предложил одолжить тебе спортивки. Ты куртку расстегни, – деловито предложил Сашка. – Итак, я рванул с чуваком за спасением в виде твоих штанов, а ты остался ждать в вестибюле.

Пока он вещал и расхаживал по коридору взад-вперед с заложенными за спину руками, я кивнул, расстегнул куртку и избавился наконец от штанов.

– История с джинсами отличная, но не заняла бы столько времени, мы бы управились быстрее, – я решил поспорить с Сашкой, пока натягивал спортивные штаны.

– Да-а-а-а-а, но пока ты сидел в вестибюле, то познакомился с двумя девушками из женской команды по плаванию, – самодовольно продолжил Сашка, пока я зашнуровывал ботинки и вытаскивал из карманов джинсов телефон и мелочь. – А вот это верни. Потому что, переодеваясь, ты забыл телефон в кармане рваных джинсов, которые остались в бассейне.

– Ты шутишь? Он будет час орать, какой я невнимательный и рассеянный.

– Эт да, но только пока ты ему не скажешь про девчонок, – Сашка поднял палец вверх, будто показывая мне что-то на потолке. – Давай, не тупи. Девочек мы провожали домой пешком, заболтались, потому что одна из них особо тебе понравилась.

Я все еще недоверчиво смотрел на него.

– Вали уже домой, чувак. – Сашка выдвинул ящик комода и зашвырнул туда мой телефон и деньги. – Как только твой батя поймет, что ты не со мной кувыркался на диване два часа, а кадрил девчонок, он отвалит.

– Че… чего? – я ушам своим не поверил, лицо налилось жаром, я мог поклясться, что щеки были просто пунцовыми.

– Ой, да ты что, батю своего не знаешь? – спокойно пожал плечами Сашка. – У него же повсюду голубизна и мямли. Давай, иди и возвращайся, как только сможешь. Скажи, что Олег привез новую приставку, завтра всё равно в школу не надо, вдруг отпустит тебя на радостях, что ты себе девулю нарыл.

Я что-то пытался сказать в ответ, оглянулся на него и девушку, пока он выталкивал меня на лестничную площадку; его слова повергли меня в настоящее смущение, и, пока плелся по лестнице в свою квартиру на три этажа выше, я размышлял, не подозревает ли он меня в чем-то.

Буквально за один вечер моя жизнь перевернулась с ног на голову, и теперь разом происходило столько всего: незнакомка, которая попала в беду, странные слова Сашки, которые заставили испугаться до рези в животе, а еще предстоящая ссора с отцом. Перед дверью квартиры я глубоко вдохнул и попытался успокоиться, ведь в ближайшие полтора часа мне придется ох как несладко.

Я с шумом выдохнул сквозь стиснутые зубы и нажал кнопку звонка.

Саша

За растерянным Жекой захлопнулась дверь, и я повернулся к девчонке. Она все еще сидела, прикрыв здоровый глаз. Второй опух настолько сильно, что было непонятно, видит ли она им.

Кажется, девчонка даже не пошевелилась с тех пор, как я усадил ее на мою куртку. Подойти к ней близко, как прежде у библиотеки, я не рискнул. Поэтому прислонился к стене напротив банкетки и постарался понять, понадобится ли скорая или сможем справиться своими силами.

– Эй, – позвал я, беспокоясь, в сознании ли она.

– Эй… – отозвалась девчонка, приоткрыв глаз и уставившись на меня.

Взгляд у нее был тяжелым. Вроде бы в нем и пугающего ничего не было, а вроде как в черную дыру смотришь.

– Хочу спросить: раз ты сама не вызвала скоряк, то, наверное, это нежелательный расклад, – предположил я.

Она попыталась пошевелиться, но, поморщившись, прекратила движения и снова застыла.

– Спасибо за помощь. Немного посижу и пойду, не хочу доставлять неудобств, – длинные фразы она говорила с трудом, проглатывая слова.

– Да-а-а… В таком виде тебе только в морозную ночь на прогулку, – заметил я. – Ты можешь остаться. – Она затравленно вскинула на меня взгляд. – Так… Нет, ничего такого. Обработаем твои раны, отлежишься. Здесь никого нет, кроме меня. Вернется еще тот чувак, который ускакал за люлями. Мы хотим помочь. – Выходило, будто я оправдывался, только не знал за что.

– Помочь. – эхом повторила она за мной.

С одной стороны, девчонка выглядела настороженной и напряженной, будто готова рвануть в любой момент. Но с другой, таксиста она о помощи не просила. Нам не доверяла, но ему доверяла еще меньше.

Она продолжила сидеть без движения. Меня же беспокоило только одно: идет ли еще та ярко-красная кровь и можно ли умереть от такой кровопотери. Можно или нет? Как я должен это спросить?

– Э-э-э… Слушай, не хочешь ли промыть раны и сменить одежду? – я постарался зайти издалека.

Почему в такие моменты людей беспокоят приличия, блин? Но я просто не мог выдавить из себя волнующий вопрос.

– Сменить одежду?.. – снова эхом повторила она, только теперь полувопросительно.

Мне надоело это напряжение. Я не похож на Жеку. Во мне настолько мало терпения и деликатности, что иногда я делаю, прежде чем подумать. Но тогда я не понимал, что шок от травмирующих событий может проявляться по-разному. В тот вечер я был просто напуганным пятнадцатилетним пацаном, который не знал, что ему делать, поэтому психанул.

– Короче, твоя одежда грязная и в крови, ты не можешь сидеть здесь вечно. Надо помыться, а потом обработать раны, а то может инфекция попасть! – рявкнул я. – Я дам тебе чистую одежду и не собираюсь трогать тебя и пальцем. Или можем вызвать скорую и ты расскажешь врачам, что случилось, а они окажут тебе помощь.

После длинной яростной тирады я даже слегка запыхался.

– Выбираю чистую одежду, – через несколько секунд молчания тихо ответила девчонка.

Стало неловко. Я молча прошел в свою комнату и достал из комода еще одни спортивки, футболку и толстовку. Абсолютно чистые. Лидия Петровна приходила на прошлой неделе, и вся одежда в комоде пахла альпийскими, мать их, лугами.

Вернувшись в коридор, я увидел, что девчонка безуспешно пытается развязать шнурки. Но, чуть наклонившись, вдруг замирает и возвращается в исходное положение.

– Давай помогу, – буркнул я, все еще испытывая неловкость.

Убедившись, что она не собирается снова отталкивать меня, как у библиотеки, я сделал осторожный шаг и присел перед ней на корточки, стараясь двигаться медленно. Сердце почему-то колотилось в горле. Она не стала меня отпихивать, и я бережно взял ее сначала за одну ногу, а потом за другую, по очереди стягивая ботинки. И хоть она и ожидала прикосновений, но все равно испуганно дернулась.

За ботинками пришла очередь куртки. Шапку она стянула сама, как ранее в метро. Я не удержался и еще раз пробежал взглядом по коротко стриженной макушке. Поднял девчонку на ноги и быстро глянул на свою куртку, на которой она сидела, но так и не понял, осталось ли там кровавое пятно, – слишком темный подклад. Разозлился и небрежно швырнул пуховик девчонки сверху своего.

Она нерешительно замерла, привалившись к стене. Стоять прямо ей было то ли больно, то ли трудно. Я прошел к двери ванной и распахнул ее. Приготовив девчонке полотенце, вернулся в коридор за чистой одеждой.

– Итак, одежда, полотенце, ванна, – от неловкости момента я скатился к паясничанью, сопровождая слова театральными указательными жестами.

Она смотрела на меня с опаской, и я застремался.

– В общем, разберешься сама. Дверь запирается, поэтому закрывайся и ничего не бойся.

Я вышел из ванной, а девчонка, тяжело переваливаясь, вошла, пытаясь не касаться меня. После чего тихо и нерешительно закрыла дверь, и послышался звук проворачивающегося замка.

Стараясь быть тихим, я перевел дыхание. Писе-е-ец. Во что мы вляпались?! И где этот олень? Неужели отец не клюнул на нашу байку?.. Я не мог в это поверить.

Батю Жеки в жизни беспокоило только одно: как бы сделать из сына мужика, такую мини-копию себя. А Жека немного не вписывался. Мы прям два сапога пара, вечное разочарование для своих родных. Мой, вон, меня даже видеть не мог, умотал аж на другой конец мира, лишь бы не сталкиваться поутру в коридоре. Я прогнал неприятные мысли и прислушался.

Из ванной раздавались шум воды и тихие сдавленные то ли всхлипы, то ли вскрики. Лучше расслышать мешали звук работающего душа и гул газовой колонки, плюс у нас были довольно массивные двери, которые хреново проводили звук. Поэтому я плохо понимал, что там происходит. До тех пор, пока она не начала плакать гораздо-гораздо громче.

– Эй. – позвал я и понял, что даже не додумался спросить ее имя. Что за дебил! – Эй! – я повысил голос. – Ты в порядке? Нужна помощь?

Она не отвечала, только сдавленно рыдала и говорила-говорила-говорила. Я не понимал ни слова через дверь. Жеваный крот, и я предложил ей закрыться. Дважды дебил! Но я думал о том, чтобы она ощущала себя в безопасности, а не о предполагаемой истерике. Что делать-то? Жеки нет, я один на один с этими рыданиями и должен туда зайти? До этого она ведь не плакала, значит, случилось еще что-то более страшное. Что там могло случиться-то?

Блин-блин-блин.

Я метнулся к шкафу, распахнул створки и безумным взглядом зашарил по инструментам, оставшимся от отца. Схватив отвертку, ломанулся назад к двери ванной и попытался провернуть замок снаружи. Защелка типовая, и не должно было возникнуть проблем с этой кругленькой штукой, но мои руки так тряслись, что успеха удалось добиться лишь с четвертой попытки.

– Слушай! – прокричал я, отшвыривая отвертку. – Я сейчас войду, чтобы помочь тебе. Ты там чем-то прикройся!

И рванул дверь. Прикрываться она и не собиралась, а просто всхлипывала и причитала. Но я и не думал пялиться на нее, потому что мой взгляд застыл на кровавой луже на дне ванны.

Контраст алого на ослепительно-белой поверхности был таким ярким, что мозг просто взорвался. Боюсь, эта картина врезалась в мою память на всю оставшуюся жизнь, и я не сразу услышал слова.

– Столько крови… – рыдала она. – Так должно быть? Так бывает? Я не знаю. Это же ненормально, да?

– Давай вызовем скорую, – прохрипел я не своим голосом. – Я… это ж просто звездец!

– Нет! Нет! Не надо скорую! – закричала она, пытаясь выбраться из ванны, забыв о своей наготе. – Они вернут меня к нему, вернут, как в прошлый раз. Я больше не мо-гу-у-у. – В конце она завыла, завалившись на кафельную стену, и сползла в эту лужу, закрывая лицо руками и продолжая громко рыдать.

От вида ее голого, покрытого синяками и ссадинами тела, трясущегося в луже крови, и от металлического запаха замутило. К такому жизнь меня не готовила. Я ничего не понимал. Девчонка боялась, что скорая увезет ее к тому, кто причинил ей вред? Как это вообще возможно?

Я опустился перед ванной на колени и попытался оторвать ее ладони от избитого лица.

– Слушай, скорая, конечно, сообщит твоим родителям, но они помогут тебе, и ты вернешься домой, в безопасность.

– В том-то и дело, – прорыдала девчонка, дернувшись мне навстречу. В агонии она будто не ощущала, что ее голое тело слишком близко ко мне, и никак на это не реагировала. – Скорая вернет меня домой.

Меня будто ударили по башке чем-то тяжелым. Врачи уведомят ее родителей и вернут домой. Она предпочитает умереть от кровопотери, только бы этого не случилось. С ней сотворили такое… дома?

На минуту я выронил ее скользкие ладони из своих рук. Кто может сделать что-то подобное со своим родным?

Я почувствовал, что вот-вот блевану. Никогда не замечал за собой такой чувствительности. Но кровь и расчлененка на экране – вообще не то же самое, что в реальности. Когда ты смотришь треш по телеку или в кино, то понимаешь, что это не с тобой, ну, типа понарошку. А когда видишь избитое тело в двадцати сантиметрах, чувствуешь запах крови и, кажется, даже испачкался в ней, то это совсем-совсем другая тема.

Я сглотнул подкатившую к горлу желчь и попытался взять себя руки.

– Давай, – тихо сказал я, и нежность моего голоса поразила меня самого. – Нужно ополоснуться и вытащить тебя отсюда.

– Что мы будем делать? – тихо прорыдала она, и для меня это «мы» прозвучало так правильно, что я сразу же успокоился.

Она перестала быть настороженной, будто разом решила довериться мне. Я помог ей выбраться из ванны и закутаться в полотенце. В этот самый момент я понял, что должен – обязан – защитить ее. Теперь мы были связаны. Гребаной кровью.

– Позвоним моему брату, – решительно сказал я. Пришло время обратиться к нему за помощью.

Женя

Не успел я убрать палец с кнопки звонка, как дверь распахнулась и появилось страдальческое мамино лицо, красное и заплаканное. Я понял, что за эти два часа она уже получила свое. Мама посторонилась и пропустила меня в квартиру, я попытался ей ободряюще улыбнуться, но вышло не очень, тогда я скинул ботинки и куртку и прошел в зал, откуда раздавались звуки телепередачи, лучше с этим не тянуть. Отец сидел в кресле, устремив тяжелый взгляд в телевизор, и делал вид, что не замечает меня, но со своего места я отметил, как на его виске бьется жилка, а это явный признак того, что он в ярости.

– Добрый вечер, пап. – В прошлый раз я долго молчал, потому что не знал, что сказать, и ничем хорошим это не закончилось. – Прости за опоздание. На тренировке случилась экстренная ситуация.

– На кой черт я купил тебе мобильный телефон? – процедил он, но не удостоил меня и взглядом.

Отец ненавидел длинные объяснения, в прошлый раз он разбил мне губу так, что пару дней мне даже не удавалось принимать пищу, и сейчас я переминался с ноги на ногу и размышлял, как покороче рассказать Сашкину байку.

– Джинсы порвались по шву, и Сашке… – Как только я произнес имя друга, отец ввинтил в меня полный ненависти взгляд, и я поспешил продолжить: – Пришлось бежать к нашему приятелю, который живет неподалеку, тот одолжил мне спортивные штаны, а телефон остался в джинсах в шкафчике раздевалки.

– У тебя совсем мозгов нет?! – зло выплюнул он мне в ответ, и я понял, что разбитой губой дело не ограничится.

– Я немного отвлекся, спешил переодеться, – скороговоркой продолжил я, пока отец смотрел на меня исподлобья и всё больше и больше краснел от ярости, – потому что в вестибюле меня ждала девушка и я боялся, что она уйдет.

Отец, который собрался уже было по-армейски гаркнуть, открыл рот и замер, словно до него не сразу дошел смысл моих слов.

– Что за девушка? – все еще злым тоном бросил он, но кровь отхлынула от лица.

Боже, всё не может быть настолько просто.

– Я с ней познакомился, пока ждал в вестибюле… штаны, – я не осмелился произнести имя Сашки второй раз за вечер: очевидно, для моего отца в таком состоянии это то же, что красной тряпкой перед быком в разгар корриды помахать. – Она из женской команды по плаванию, я ходил провожать ее до дома, поэтому так задержался.

– Хм… Ну-у-у… – отец поерзал в кресле, разглядывая меня без прежней ярости, и мельком скользнул взглядом по спортивным штанам. – Это не отменяет того, что ты опоздал домой на два часа. Мать извелась вся!

«Да, конечно, и ты тут совершенно ни при чем, совершенно не ты довел ее до слез своими криками и оскорблениями», – хотел сказать я, но вместо этого лишь покаянно кивнул.

– Будешь наказан, – решительно подытожил он и вернулся к телевизору, – выходные все дома просидишь, впредь внимательнее будешь. И смотри мне! Телефон чтобы назад вернул, – он снова перевел взгляд на меня.

Я не мог поверить, что всё так просто и не будет ни криков, ни «я выбью из тебя эту твою дурь», ни тяжелых кулаков. Кстати, теперь меня интересовало: какую именно дурь он имел в виду?

– Пап. – осторожно произнес я, решаясь рискнуть. – Но я пригласил завтра Нину в кино, – я назвал первое пришедшее на ум женское имя и в ожидании застыл.

– Кого? – недовольно протянул отец, снова коротко глянув на меня.

– Нину, девушку из команды по плаванию.

Врал я с каждой новой фразой всё увереннее и чрезвычайно гордился, что именно эту деталь придумал абсолютно самостоятельно.

– Завтра ступай, – после некоторых раздумий ответил отец, – потому что мужчина должен держать свое слово. Но всё воскресенье и следующую субботу проведешь дома.

– Спасибо, пап!

Даже притворяться не пришлось, что я был счастлив, но тем не менее уходить не рискнул, пока он не заметил, что я все еще стою перед ним, и не махнул повелительно рукой. Это было действительно странно: да, я довольно несобранная личность, потому что меня часто занимали различные посторонние мысли, но выходит так, что Сашка нашел подход к моему отцу, а я не смог. По пути на кухню я размышлял, что, возможно, рассеянность – не самая большая моя проблема; возможно, я слишком очевиден и предсказуем, и, может быть, отец и Сашка знают меня лучше, чем я сам. Но как это вообще возможно и с каких пор всё стало настолько сложным?

Мама сидела за столом, опустив голову в ладони, с силой упираясь локтями в столешницу.

– Привет, ма.

Я приложил усилия, чтобы звучать беспечно и небрежно, а затем приземлился на стул напротив, она подняла на меня испуганные глаза, но увидела мое довольное лицо и удивленно выглянула в коридор.

– Он тебя отпустил? – недоверчиво спросила она. – Я не думала, что вы так быстро… уладите всё.

Ты имела в виду: не думала, что он так быстро отделает меня и успокоится, мам?

– У меня была уважительная причина, чтобы задержаться, – заверил ее я.

– Уважительная причина? – она все еще недоверчиво смотрела на меня опухшими красными глазами.

– Да. Девушка, – хитро кивнул я.

– Девушка – это уважительная причина? – взволнованно прошептала мама.

Она не спрашивала меня, где я был, почему задержался и что за девушка. Не знаю, хотелось ли мне, чтобы всё было по-другому, чтобы она защищала меня или же выступила против него единым фронтом со мной, а не просто сидела здесь и пыталась отрешиться от криков и звуков ударов, которые должны были доноситься из гостиной. Новый же сценарий выбил ее из колеи, и теперь она не знала, как себя вести, и только беспомощно хлопала глазами, заламывала руки и не решалась спросить дальше. Тогда я не понимал, почему она терпит это, почему позволяет ему поступать так с собой и со мной; мне казалось, что у нас совершенно обычная семья, не очень хорошая, не слишком плохая, у отца просто тяжелый характер, трудная работа, а мы с ма часто его подводим, потому что рассеянные и несобранные. В мои пятнадцать слова «жертва» и «тиран» ничего для меня не значили, но подспудно, где-то в глубине души, именно в этот вечер я начал понимать, что жить так мне не очень нравится.

– Мам, почему отец ненавидит Сашку? – задал я вопрос, который сегодня стал для меня открытием.

Я вдруг осознал, что он никогда не бил меня за плохие отметки. Да, бывал сильно недоволен, когда я проваливал тесты по физподготовке или был рассеянным, не оправдывал его надежд и ожиданий, он ругался, кричал и оскорблял, но бил, только когда в деле был замешан Сашка. Я мысленно промотал все последние случаи, которые вспомнились, и убедился, что так оно и было.

– Ненавидит? – непонимающе переспросила мама. – С чего ты так решил? Наши семьи всегда близко дружили, ну… до случая с Ларисой. Отец и Сергей были лучшими друзьями. Как отец может ненавидеть сына лучшего друга, это глупости! – она смотрела на меня удивленно.

Не представляется возможным поверить, что я был так же слеп до сегодняшнего дня, в такие моменты мне казалось, что отец полностью прав: я тупой идиот, который не может сделать нормально абсолютно ничего и не видит дальше собственного носа.

– Сашенька – всегда желанный гость в нашем доме, – продолжила мама и поднялась, поправила волосы и провела ладонями по лицу, как будто пыталась разгладить его, так она делала, когда не хотела думать о плохом.

Мама обладала идеальной способностью забывать на следующий же день, а иногда и через несколько часов все оскорбления и крики, не замечать синяков, часто бывала ненатурально веселой, чтобы угодить и не нагнетать обстановку. Годами выверенная система ускользания. Вернувшись в прошлое, я бы хотел спросить ее: почему ты терпишь это, мам, для чего? Но тогда я спросил только:

– Как ты думаешь, он рассердится, если я пойду к Сашке поиграть в приставку?

– Он наказал тебя? – делано бодрым тоном спросила меня мама, будто интересовалась, какая погода сегодня или что я буду делать завтра.

– Да, это воскресенье и следующую субботу домашний арест, – ответил я.

– Не думаю, что следует куда-то идти сегодня, – заметила мама, гремя кастрюлями и мягко улыбаясь, но где-то в глубине ее глаз я видел мольбу и испуг. – Ты кушать хочешь? – продолжила она, отвернулась и спрятала от меня затравленный взгляд.

– Нет, мам, – я тяжело вздохнул, глядя в ее худую спину. – Я спать уже пойду, ладно?

Она пожелала спокойной ночи и продолжила заниматься домашними делами, про девушку так и не спросила (думаю, была слишком уж рада необычному сценарию этого вечера). Я попрощался с отцом и ретировался в свою комнату, а потом понял, что у меня даже не было мобильного, чтобы сообщить Сашке, что смогу прийти только завтра. После того как меня отпустил страх за себя, мысли всё чаще и чаще возвращались к нему и девушке, я очень надеялся, что всё в порядке и ничего страшного не произошло, а завтра ей станет гораздо лучше, возможно, завтра даже нам удастся поговорить. Я был абсолютно уверен, что Сашка не отпустит ее никуда в ночь, его склонность опекать слабых просто не позволит этого. Я беспокойно ворочался с боку на бок, прокручивал различные варианты того, что может происходить тремя этажами ниже, и пролежал без сна глубоко за полночь.

Саша

Я прослушал три длинных гудка, прежде чем в трубке прозвучал голос моего брата.

– Привет, что-то случилось? – его голос был взволнованным: я редко звонил так поздно. В принципе, я вообще редко звонил.

– У меня тут проблема… – перейти к сути показалось лучшим решением, – точнее, не у меня, а у подруги. Она пострадала в… не знаю… у нее идет кровь, много крови, и я не понимаю, как быть. – я скатился к тупому блеянию, будто трехлетка.

Мысли путались, а взрывы смеха и веселая болтовня на том конце провода, заглушающие голос брата, вносили еще больше непоняток в мой и без того пострадавший мозг.

– Так… подожди. – послышались приглушенные шаги, и радостный шум смолк, стало тихо, поэтому следующие слова Олега прозвучали до странного громко: – Я не понял: у кого идет кровь?

– У девушки, – тупо повторил я, а перед глазами все еще стояла красная лужа на ярко-белом фоне, бр-р-р!

– Сань, я ничего не понимаю, объясни толком, в чем проблема? – терпеливый голос брата вырвал меня из зацикленных переживаний этой жуткой картины. – Вы занимались сексом и у нее пошла кровь? – уточнил он и добавил совершенно ненужную информацию: – Для первого раза это вполне естественно.

– Олег! – психанул я, но не слишком громко, чтобы не потревожить девчонку, которая лежала в данный момент на моей кровати, зажимая между ног полотенце. – Тут не в этом дело, – продолжил я тише, выходя из комнаты и уже почти шепча. – Я думаю, что ее изнасиловали и избили, и сейчас идет очень много крови.

На другом конце провода повисло напряженное молчание.

– Где ты? – раздался обеспокоенный голос брата.

– Дома, – кратко ответил я.

– Еду. – я услышал звук открывающейся двери, и брат крикнул: – Милая, подойди на минутку!

– Олег! – быстро проговорил я. – Возьми Марину с собой, вряд ли. – я снова понял, что не спросил имя девчонки, – ну, я, в смысле… может, она осмотрит… мою подругу.

Олег, параллельно просивший свою девушку как можно быстрее вызвать такси, чертыхнулся, пробормотал что-то нечленораздельное в трубку и отключился.

Я вернулся в комнату. Девчонка лежала, прикрыв глаза, вздрагивала, а из-под закрытых век катились слезы.

До звонка брату у меня получилось натянуть на нее футболку и накрыть одеялом, чтобы не видеть того полотенца. Да так и теплее – скорее всего, она замерзла. Мне одновременно хотелось и не хотелось знать, продолжается ли кровотечение. Я малодушно выбрал дождаться брата. Тихо подойдя к ней, я опустился рядом с кроватью.

– Эй! – уже привычно позвал я.

– Эй… – ее здоровый глаз открылся и посмотрел с мольбой.

– Сейчас приедет мой брат, – пообещал я. – Он врач. Точнее, учится на врача, он нам поможет, – неуверенно продолжил я. – Его девушка тоже на врача учится. Она с ним приедет.

Девчонка кивнула и протянула мне руку. Я мягко обхватил ее ладонь и слегка сжал пальцы, успокаивающе поглаживая.

– Как тебя зовут? – спросил я после нескольких минут в тишине.

– Василиса, – тихо ответила она.

– А меня Саша, – ответил я и нервно хохотнул. – Так и хочется добавить: ну и дура.

Шельмов торшер, что за идиот! Может, она вообще не смотрела «Джентльменов удачи». Небось, подумала, что я дебил. Почему в моменты напряжения из меня рвутся идиотские шутки! Хотелось разбить обо что-нибудь голову. Я почувствовал, как Василиса переплела наши пальцы на короткое мгновение, и несмело покосился на нее.

– Смешно, – но голос у нее, конечно, был невеселым. – Спасибо тебе, – она еще раз сжала мою руку.

Я неловко кивнул. И так, в молчании, полном напряжения, мы просидели до того самого момента, пока замок входной двери не провернулся и она не распахнулась, ударившись с грохотом о стену.

Я выскочил в коридор. Мой брат, запыхавшись, смотрел на меня бешеными глазами, позади него маячила взволнованная Маринка. Она была ниже его на полторы головы, поэтому казалось, будто подпрыгивает, чтобы что-то разглядеть из-за плеча Олега. Это выглядело до того нелепо, что я истерично заржал, как молодой конь. Олег решительно сделал шаг ко мне, и я заметил, что он делает характерный замах, чтобы залепить мне отрезвляющую пощечину…

– Стопэ-стопэ, – увернулся я. – Всё в норме.

– Что произошло? – Олег тяжело дышал, скидывая ботинки и пальто, озираясь по сторонам.

Я прикрыл дверь в комнату и постарался шепотом и очень быстро ввести его в курс дела.

– Мою подругу сильно избили, и я думаю, что изнасиловали, – начал я. – Мы пытались ей помочь, но сильно идет кровь, ну… по женским делам. И я испугался, я не знаю, испугался, что… Можно умереть от такой кровопотери? – нелогично закончил я.

– Где это произошло? Здесь? – нервно выпалил мой брат.

Марина скинула пальто и, подхватив сумку, ринулась на кухню.

– Ты совсем, что ли? – шепотом закричал я. – Не знаю, где произошло, упустил в светской беседе, которую мы вели, пока из нее хлестала кровища!

– Ты вступал с ней в интимные отношения? – продолжил мой брат, словно идиот.

– Олег! – зашипел я. – Ты меня вообще слушаешь? Ее избили и изнасиловали. Ни к первому, ни ко второму я вообще никаким боком! – мне хотелось его задушить. – Я ее нашел уже в таком состоянии.

– Зачем ты привел ее домой тогда? – спросил брат, быстро проходя на кухню. – Нужно вызвать скорую, – паника отступила, а весь его вид стал деловитым и собранным. – Они осмотрят ее и госпитализируют, опираясь на то, сильно ли она пострадала.

– Нужно вызвать милицию, – тихо предположила Марина. – Правильно, что позвонил нам. Ночь предстоит не из легких.

– Никакой скорой, никакой милиции, – повысил я голос. – С этим я бы и сам справился. Я вам не за этим звонил.

– Не понял. – растерянно сказал Олег.

– Я не смог вызвать скорую, потому что скорая уведомит ее родителей, – пояснил я, – а нам это не нужно ни в коем случае, – я подчеркнул «нам», чтобы он понял, что это теперь напрямую касается и меня тоже.

– В смысле? – тупил мой брат.

Вот старше меня на семь лет, а такой олень порой, что аж тошно.

Марина с непроницаемым лицом начала мыть руки, после чего, подхватив свою сумку, сдержанно спросила:

– Она в твоей комнате? – Я кивнул. – Осмотрю ее, но, если там что-то серьезное, я не смогу оказать квалифицированную помощь: все-таки эти вещи не по моей части. Посмотрим… Я пошла.

Олег все еще хлопал глазами.

– Есть инфа, – разъяснил я, – что всё это случилось у нее дома.

Брат неверяще уставился на меня. Кровь отлила от его лица, сделав и без того бледную кожу почти белой. Фу, надеюсь, что я не выгляжу так, когда чем-то напуган. Рыжие волосы в контрасте с такой мертвенной бледностью делали его похожим на трупешник.

– Она не хочет, чтобы дома знали, где она находится и что с ней, – закончил я.

– Жесть, – пробормотал мой брат.

В повисшей тишине я рассматривал его лицо. Мы не были никогда особо близки. Конечно, он всегда рядом, если требуется помощь, за которой я обращался крайне редко. В целом у нас даже общих тем для разговора было не так уж много. Мы не проводили вместе выходные, не устраивали семейные вечера, не говоря уже о том, что он не жил со мной, как обещал нашему отцу.

Сейчас мне кажется, он испытывал чувство вины за то, как поступал со мной. Но я могу его понять. Получить к восемнадцати годам подростка, за которого нужно нести ответственность, – кому такое понравится? Поэтому мы поступали как умели. Он жил отдельно и отдавал мне половину той суммы, которую каждый месяц высылал отец нам на жизнь. Ну хорошо, иногда я требовал чуть больше половины. Да-да, это шантаж. Но я помалкивал и копил деньги. Выгодная сделка для всех. Я брал всё, что мог получить.

На кухне показалась Марина. Я мельком взглянул на кухонные часы – оказалось, прошло около получаса с тех пор, как она скрылась в моей комнате. Маринка была немного бледной. Олег взволнованно поднялся и подошел к ней, мягко обхватив за плечи. Думаю, он мог бы пить воду из лужи, если бы она попросила.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил я, пока она, уткнувшись в грудь Олега лицом, глубоко дышала.

– Она сильно пострадала, но всё не так плохо. Сейчас ей ничего не угрожает, насколько я могу судить. – Марина обернулась ко мне и села за стол. – А теперь, – она строго посмотрела на меня, – давай обсудим всё то, чему мы здесь стали свидетелями.

Я одновременно испытал глубокое облегчение и чертову неловкость. От разговора не отвертеться. Маринка с самой школы держала за яйца моего брата и всех, кого считала нужным. Эта подруга умеет получить то, что ее интересует. Проще сразу сдаться.

Василиса

Чувство полета. Это ни с чем не сравнимое ощущение легкости и невесомости сделало меня почти счастливой. Словно потоки воздуха подхватили одеревеневшее тело и понесли в пустоту. Ни чувств, ни эмоций.

Но он поблизости, никогда не отступает. Больно дернув за волосы, меня вырвали из благословенного небытия и потащили. Удары сыпались отовсюду. Пинок. Грубый тычок. Вырванный клок волос. Всё вперемешку. А потом меня накрыла ударная волна боли. Везде, в каждой клеточке уставшего тела, она взрывалась и пульсировала не отпуская. Удар – боль. Новый удар – новые грани боли. Отстраненно я размышляла, что избиение можно сравнить с длительностью нот. Четвертная. Короткая, легкая, отрывистая. Раз – и… Раз – и… Раз – и… В такт ударам кулака. Половинная. Занимает немного больше времени.

Раз – и, два – и… Раз – и, два – и… В нее хорошо попадают пощечины с замахом. И, конечно, целая. Раз – и, два – и, три – и, четыре – и. Тут можно разгуляться. Протащить по полу, потрясти, как безвольную куклу. Счет всегда помогал упрямо сжимать губы, чтобы не вырвалось ни стона, ни мольбы о пощаде.

Но я просто не до конца разобралась в многогранности страданий. Потому что, когда пришла боль, которая разорвала меня на части, я поняла: до этого была лишь увертюра к боли. Настоящее страдание – здесь. В навалившемся всем весом, дышащем перегаром теле. В этом диком стаккато грубых толчков. Вот она, настоящая пытка. И я кричала. И молила о пощаде, ненавидя себя, показывая слабость и ничтожность своего тела. Мой крик всё длился и длился. Смешиваясь с ударами и приказами заткнуться. Смешиваясь с кровью разбитых губ. И этой агонии не было конца. Наконец потная мозолистая ладонь надавила на лицо, и я почувствовала, как сознание меркнет. Я надеялась, что больше не будет ничего. Что мне удалось заслужить смерть. Любой пытке рано или поздно должен настать конец.

Но потом появились руки и подхватили меня. Не злые крепкие кулаки, а чуть шершавые ладони, неловкие. Они укачивали и грели, гладили утешительно, с добротой и состраданием. Почти как мамины, но у нее не было такой загрубевшей кожи. Руки оберегали, и мне казалось, что я слышала бормотание снаружи моего кокона. Голос обещал, что теперь всё будет хорошо, а руки держали крепко, но нежно. И потоки теплого воздуха вновь подхватили мое исстрадавшееся тело, отправив его в блаженное ничто.

Женя

Не могу быть уверен, что мне удалось поспать, тело вроде проваливалось в короткую дрему, но потом я вскакивал на постели, беспокойно сверялся с часами и в пять утра окончательно проснулся, будучи абсолютно измученным от нервного напряжения. С тревогой и нетерпением я прислушивался к звукам в квартире, прозвонил будильник отца, и я, затаившись, ждал, пока он в привычном ритме собирался на работу; время, казалось, текло бесконечно медленно, и, когда за отцом громко захлопнулась входная дверь, я поспешно вскочил, хотелось собраться как можно быстрее. Мама любит поспать в субботу и раньше девяти вряд ли выйдет, поэтому я быстро принял душ, натянул одежду и написал в темноте записку для мамы про несуществующий поход в кино с несуществующей девушкой, после чего практически бесшумно закрыл за собой дверь, устремился вниз по лестнице, перепрыгивая несколько ступенек за раз, и с тревогой нажал кнопку звонка у знакомой двери на шестом этаже, но в ответ была только тишина.

Сейчас семь утра, но неужели они спят как ни в чем не бывало? Или, может быть, их вообще нет? Им пришлось поехать в больницу? Всё обернулось хуже, чем я думал?

Сердце колотилось с такой силой, что я снова нажал кнопку звонка, не отпуская, пока не услышал какие-то звуки за дверью и пока она не открылась. Я увидел бледное заспанное лицо Олега, и мы недоуменно посмотрели друг на друга.

– Ты чего, Жень? – недовольно буркнул Олег. – Ты что тут делаешь?

Мне хотелось задать ему точно такой же вопрос: он никогда не оставался ночевать, потому что Сашка всегда просил его уехать, да и сам Олег задержаться обычно не стремился.

– Эм-м-м… А Сашка где? – неуверенно спросил я, размышляя, в курсе ли ситуации Олег: не может же быть совпадением то, что он здесь оказался.

– Спит, – коротко ответил Олег, подозрительно глядя на меня. Я видел, что он уже немного пришел в себя и мысли сложились в его голове в определенную картину.

– Я тогда к нему, – постарался говорить нейтрально. – Мы вроде как договорились сегодня пораньше встретиться.

Без приглашения я прошел в квартиру, так что Олегу пришлось посторониться, а я спокойно разделся, хотя внутри всё напряглось, как струна, и направился к закрытой двери Сашкиной комнаты.

– А Саня спит в зале, – остановил меня голос Олега. – Там Василиса.

Василиса? Ее зовут Василиса, и она здесь, а значит, всё более-менее в порядке?

– А… ну да, точно, – сдержанно ответил я и постарался как можно более невозмутимо пожать плечами.

– То есть для тебя это не сюрприз? – хмыкнул Олег, но я уже был в зале и смотрел на незаправленный диван, на котором Сашки не было.

– Его там нет, – сказал я, вернувшись в коридор, и, прежде чем Олег успел меня остановить, очень тихо приоткрыл дверь в комнату друга.

В темноте я смог разглядеть лишь смутную фигуру на кровати, закутанную в одеяло, и Сашку, который сидел на полу; он отодвинул тумбочку и занял ее место, а голову откинул на стену. Тумба стояла справа от него, и стояла криво, должно быть, он двигал ее впопыхах и пространства себе освободил недостаточно, поэтому одну руку он зажал между коленей, приняв довольно неудобную позу, а ладонью второй сжимал тонкую кисть, которая свесилась с края кровати. Я тихо подошел к другу и тронул его за плечо, он вздрогнул, открыл глаза, которые заблестели в темноте, и непонимающе уставился на меня, будто не узнавал; я жестами показал ему на дверь, дождался кивка, вышел. Через минуту Саня последовал за мной, очень тихо, но плотно затворил за собой, хмуро кивнул Олегу, толкнул меня плечом, приглашая таким образом пройти на кухню. Он выглядел помятым и изможденным, под глазами темнели синяки.

– Да-да, вам столько нужно обсудить, не обращайте на меня внимания, – с сарказмом произнес Олег, хмыкнул и двинулся в сторону родительской спальни.

Было удивительно, что он ночевал там, поскольку спальня родителей пустовала с того самого момента, как Сашкин отец уехал из дома, там всегда царила идеальная чистота, которую поддерживала приходящая раз в неделю Лидия Петровна, но туда никто никогда не заходил без особой надобности. Оказавшись на кухне, я привычным движением включил свет и прошел к плите, пока Сашка усаживался за стол. Здесь я чувствовал себя привычнее, чем дома, повязал фартук и принялся готовить субботний завтрак так, будто вчера не произошло ничего из ряда вон выходящего и будто после еды мы, как и в любую другую субботу, будем играть в «Мортал Комбат» до тех пор, покамест адаптер приставки не начнет дымиться. Я доставал продукты из холодильника и готовил омлет, а Сашка и слова не проронил, тишина казалась гнетущей, но я знал, что он заговорит тогда, когда будет готов, поэтому сосредоточился на взбивании яиц и обжарке бекона с овощами, а потом оставил омлет томиться под крышкой и приступил к перемалыванию зерен, и вот тогда Сашка наконец подал голос.

– Не пустил тебя вчера? – он звучал настолько уставшим, что я обернулся и внимательно посмотрел на друга: его лицо было бледным и осунувшимся, а еще в его взгляде появилось какое-то новое выражение, будто за ночь он повзрослел сразу на пару лет.

– Пришлось остаться, прости! – я постарался коротко описать свой вечер дома. – Твоя легенда оказалась отцу по душе, но я не рискнул. Вряд ли нам нужно было сегодняшним утром два избитых тела.

Сашка понимающе хмыкнул и криво улыбнулся, напряжение рассеялось, я раскидал омлет по тарелкам, нарезал хлеб, разбавил дымящийся кофе молоком, после чего быстро расставил всё на столе и сел напротив Сашки.

– Ешь, – сказал я, указывая вилкой на его тарелку, – а потом расскажешь.

Саня ел без аппетита, никогда не видел от него столь сдержанной реакции на мою готовку, обычно субботний завтрак он проглатывал с такой скоростью, будто очень давно голодал. Когда допил вторую чашку кофе, он приступил к рассказу, и мой аппетит тоже дал трещину: после описания всего произошедшего в ванной я отодвинул тарелку (не съел и половины).

– Марина сделала ей укол какой-то успокоительной барбитуры, – закончил Сашка, – но среди ночи она все равно начала кричать и как будто бредить. Это было даже более жутко, чем кровь. – Он снова прикрыл глаза и откинул голову, упершись затылком в стену.

– Так что Марина сказала? – уточнил я.

– Что оказала ей помощь. Но нужно все равно попасть к женскому врачу. Это всё, что я знаю.

– В смысле? – не понял я.

– Ну, Марина – врач для младенцев же, – начал объяснять Сашка, – это раз. А два – нужны какие-то инструменты, чтобы полное обследование провести. Что-то типа того и…

– Это я примерно понял, – прервал его я. – А что, как она сказала, случилось с. Василисой? – было немного непривычно произносить имя девушки.

– Ничего не сказала, – недовольно ответил Сашка и скривил лицо. – Типа врачебная тайна. Если Василиса захочет, как пронудела Марина, то сама нам расскажет.

Это было логично, но все равно немного несправедливо, и я тяжело вздохнул:

– Что же нам теперь делать?

– После всестороннего допроса, – Сашка закатил глаза, – Марина позвонила своей матери, долго там что-то шепталась с ней за закрытой дверью. А потом сказала, что завтра… ой, то есть уже сегодня, ее маман примет Василису, но типа неофициально, по знакомству.

– Это же хорошо, да? – неуверенно спросил я.

– Наверное. Не знаю, – устало ответил Сашка. – Они сегодня к часу туда поедут. Маринкина мама типа крутой женский врач, думаю, она поможет.

И тут я услышал, как тихо и неуверенно открылась дверь Сашкиной комнаты, мы переглянулись и напряглись, послышались шаркающие шаги, и в коридоре появилась фигура, на которой болтались Сашкины спортивные штаны и огромная толстовка, на мгновение Василиса застыла, а потом сделала несколько шагов вперед, явив нашим глазам опухшее и избитое лицо, с беспомощно сощуренными от ослепляющего света глазами. Привыкнув к яркости люстры, она по очереди посмотрела на нас с Сашкой и сказала своим низким красивым голосом:

– Привет.

Василиса

Они смотрели на меня настороженно, будто я была диким зверем. Я же разглядывала их в ответ, пытаясь найти в себе чувство страха. Их двое, а я одна. Не пора ли начать бояться, Василиса?

Каждая клеточка тела болела и ныла, ходить получалось, только опираясь о стену. Проснувшись, я обнаружила на себе чужие вещи и памперс. В любой другой ситуации это бы смутило, но сейчас внутри разливалось пораженческое безразличие. Смутно я помнила, как Саша помогал выйти из ванны, но потом осматривала меня девушка. Они видели мое голое избитое тело, но кроме равнодушия я ничего не чувствовала. Я была оболочкой со звенящей пустотой внутри. Даже физическая боль ощущалась притупленной.

– Доброе… кхм… в общем, утро, – парень в фартуке смутился, будто сказал что-то не то. Саша лишь сдержанно улыбнулся мне уголком рта и кивнул.

Они были такие разные, но в то же время похожи, будто братья, словно что-то роднило их. Я заметила сходство в повадках, повороте головы, позах. Какая-то далекая часть меня вспомнила, как я любила рассматривать их в неловких, но милых моментах у трамвайной остановки. Они были красивыми. Каждый по-своему, завораживающе. У Саши были бледная кожа и рыжие волосы, но краснел почему-то всегда голубоглазый блондин. Они были маленькой тайной той, прежней Василисы, отдушиной трижды в неделю в бесконечном страхе, который сопровождал ее жизнь. Секретные мальчики с остановки.

– Меня зовут Василиса, – представилась я, обращаясь к блондину. Голос прозвучал отстраненно, и мне хотелось потрясти себя, как неваляшку, в поисках каких-то эмоций.

Глаза парня расширились, и он покраснел. Снова. Подскочив со стула, он потер ладонями бедра, будто втирая что-то в спортивные штаны, и это движение вызвало во мне смутное воспоминание…

– А я Женя, – его голос оборвал неясные картинки перед глазами. – Проходи, присаживайся. Хочешь есть? – тон и вид излучали радушие, будто он был гостеприимным хозяином, а я – желанной гостьей.

Не успела я ничего ответить, как он уже засуетился, доставая еще одну тарелку и сервируя мне завтрак. От одной мысли о еде затошнило, но возражать не было сил.

Я неуверенно сдвинулась с места; памперс стеснял движения, будто матрас между ног зажат. Каждый шаг отдавался тупой болью, и опереться было не на что, кроме стола. Стараясь двигаться медленно, я прошла на кухню, сев спиной к окну, чтобы коридор хорошо просматривался с моего места. Контакт с мягким сиденьем и необходимость согнуться практически заставили меня кричать. Сдерживая стон, я одновременно пыталась осмотреться.

Кухня была довольно большой. Можно передвигаться, не касаясь друг друга, и при необходимости у меня были пути к отступлению. Плюс здесь куча приспособлений, которые можно превратить в тяжеленное оружие. Но я сомневалась, что смогу двигаться быстро, так что их все еще двое, а я все еще беспомощна.

Я заметила, что Саша внимательно наблюдает за моим бегающим взглядом. Словно читает мои мысли. Парень показался мне довольно проницательным.

– Большое вам спасибо, – я знала, что эти слова нужно и стоит сказать, – за то, что не бросили меня там, у библиотеки.

Женя суетливо уронил лопатку, и я повернулась непосредственно к Саше:

– И спасибо, что не стал звонить в скорую.

Они смущенно молчали. Да и что тут ответишь.

Не за что, ванна всегда к твоим услугам, заливай ее кровью на здоровье?

– Вы с Мариной поедете к врачу в обед? – уточнил Саша, и я кивнула.

Эта Марина была добра ко мне, хотя видела впервые.

– Нужно подобрать тебе одежду, не поедешь же ты так, – продолжил парень, а во мне наконец проснулась первая эмоция за сегодняшнее утро. Паника.

Одежда…

– А где… где моя… – задыхаясь, спросила я.

– Слушай, – по-моему, он испугался моей реакции. – Она была слишком испачкана, не думаю, что стоит попытаться стирать. Я сложил в мусорный пакет.

– А куртка? – я не хотела, чтобы мой голос звучал так зло, но не могла себя контролировать.

– Тоже там, – извиняющимся тоном сказал он, а потом, будто оправдываясь, добавил: – Она полностью убита.

– Ты выкинул?! – не своим голосом заорала я, от напряжения стало больно, но ярость была такой сильной, что боль, вспыхнув на секунду, отступила.

– Нет-нет, спокойно, – он поднял руки, будто защищаясь, и я поняла, что не заметила, как вскочила с места, сжав вилку так, что побелели костяшки пальцев.

Жгучая волна прокатилась от макушки до пят. Прекрасно, Василиса. Вот и приступы агрессии. А дальше что? Пырнешь мальчиков вилкой в благодарность за помощь? Женя стоял с открытым ртом, а на плите скворчал омлет. Боже, параноидальная истеричка со стажем. Вот кто я. Заставив себя выпустить вилку из рук, я снова села. Сделав пару глубоких вдохов, как перед игрой на флейте, сказала:

– Извините, – ярость схлынула так же быстро, как и поднялась, стало стыдно. Утешало только, что им еще недолго терпеть меня в своей жизни. – В куртке зашит потайной карман. Там все мои документы и деньги. Всё, что осталось от моей жизни.

Женя вернулся к готовке, но его спина была напряженной. Саша же молча встал и вышел в коридор. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Вывалив содержимое сковородки на тарелку, Женя присел рядом и ободряюще улыбнулся.

– Всё будет хорошо, – пообещал он. – Тебя здесь не обидят.

Саша вернулся, неся мою окровавленную куртку и ножницы. Он передал мне верхнюю одежду, а ножницы положил на стол между нами. Я попыталась улыбнуться, вложив в эту слабую улыбку всё сожаление, которое испытывала. Он кивнул, мол, большое дело – чуть не кинулась на нас с вилкой. Это нормально.

Куртка действительно была безнадежно испорчена, но у меня не было других вещей, поэтому я аккуратно вспорола ножницами подклад и, нащупав острые края прозрачного пластикового конверта, рвано вздохнула. Всё было на месте: документы и скрепленная канцелярской резинкой пачка пятисоток.

– Извини, – я осторожно обратилась к Саше, – могу попросить нитки с иголкой? Я знаю, что вы уже оказали мне доброты больше, чем кто-либо, – нерешительно продолжила я. – Но это моя единственная одежда. Могу ли я постирать ее и высушить? Можно посушить на батарее, чтобы это не заняло много времени.

Они оба недоуменно смотрели на меня. Саша даже брови приподнял. Передо мной остывал завтрак, а в горле стоял ком; я чувствовала, что вот-вот польются горячие слезы. Меня немного напугало, как быстро я перескакивала из безразличия и ощущения пустоты в ярость, затем – к стыду и чувству вины, а потом – к желанию плакать.

– Имею в виду, что не уверена, что до больницы всё само успеет высохнуть, – пояснила я. – Не хотелось бы беспокоить вас больше, чем я уже это сделала.

– Ой, да ладно тебе! – Женя мягко освободил мои руки от грязной рваной куртки и, переглянувшись с Сашей, кинул ее на пол. Я было дернулась от его прикосновения, но оно было комфортным, деликатным. – Думаешь, мы испугались вилки? – он хохотнул. – Нас так просто не возьмешь.

– А куда ты собралась идти после больницы? – скептично спросил меня Саша. – Какой у тебя план?

Я подавленно молчала.

– Итак, – деловито начал Саша, а Женя встал, подхватил мою куртку и унес в коридор. – Эту одежду мы выкинем, она не подлежит восстановлению. Для больницы подберем тебе что-то из моего, а потом вернешься сюда.

– А как же твои родители? – с сомнением спросила я.

Не уверена, что мое появление здесь останется незамеченным. Да, сейчас, очевидно, родители в отъезде, но они ведь вернутся.

– Здесь только я, больше никого, – коротко ответил Саша.

– А Марина и… твой брат? – я окончательно запуталась.

На вид он казался чуть старше меня. Разве может подросток жить один?

– У них хата в другом месте, – пояснил Саша как нечто само собой разумеющееся.

– Видишь, – подал голос вернувшийся с пустыми руками Женя. – Всё как нельзя кстати. Ты можешь оставаться столько, сколько нужно.

– Но.

Я растерялась. Всё не может сложиться настолько удачно. Вчера моя жизнь едва не закончилась на холодных ступенях библиотеки, но одновременно я сорвала джек-пот, встретив в многомиллионном городе именно тех людей, которые помогут мне разрешить все проблемы. Разве так бывает? В особенности со мной. Здесь должна крыться какая-то злая шутка.

– Ты можешь не беспокоиться, – Саша снова будто мысли мои прочитал. – Займешь мою комнату. Она, кстати, запирается на замок, – сказал он словно между прочим.

Я недоуменно переводила взгляд с одного участливого лица на другое. Очень тихий и тонкий голосок внутри меня уговаривал поверить им. Все люди в мире не могут быть подонками, шептал он. Они уже могли много раз причинить тебе вред. Они хорошие, увещевал голосок. Но зачем им такая головная боль? Я не могла понять.

Молчание прервала Марина, появившись на кухне в халате, немного растрепанная и зевающая. Поздоровавшись со всеми, она бросила удивленный – но не слишком – взгляд на Женю, а потом скрылась в ванной, поманив меня за собой.

– Ну так что? Останешься? – спросил Саша нейтральным тоном.

Я не ответила. В голове всё перемешалось. Жить в квартире, где нет взрослых, а есть только два парня-подростка. Они не вызывали во мне такой волны страха и ужаса, как… он. Но одно дело – сидеть на безопасном расстоянии в кухне, когда за стенкой двое взрослых, а другое – соприкасаться постоянно, оставшись с ними наедине в замкнутом пространстве. Они помогли мне, говорили, что всё будет в порядке, но… раньше я тоже слышала подобное.

Ожидая ответа на Сашин вопрос, на меня пытливо смотрел Женя. Я неопределенно дернула плечом и, тяжело опираясь на стол, поднялась и прошаркала в сторону ванной, огибая сидящего прямо передо мной парня. Я помнила, что прикосновения к нему не вызвали плохих эмоций, но мое тело диктовало свои условия. Больше всего на свете мне хотелось чувствовать себя в безопасности.

С трудом добравшись до ванной, я постучала. Марина открыла и пропустила внутрь. Задав неизбежные вопросы о моем кровотечении, она убедилась, что оно прекратилось, и, облегченно выдохнув, принялась осматривать синяки, а ссадины обрабатывать антисептиком и мазью. Я всё думала, как задать вопрос, мучивший меня с того самого момента, как встала с кровати.

– Почему на мне памперс?

Неужели крови было настолько много? Или я описалась? Ведь памперсы надевают взрослым, только когда всё совсем плохо? Я не знала.

– Извини, – объяснила она. – Ночью парни оббегали все магазины и аптеки, белья было нигде не купить. Я не представляла, как приклеить прокладку к мальчишеским семейным трусам и обеспечить должное прилегание. Отправила Олега за памперсами, чтобы хоть как-то выкрутиться. Сегодня по дороге в больницу заедем за новым бельем, хорошо? – мягко спросила она.

Я облегченно выдохнула. Никаких особых ужасов.

– А… к врачу – обязательно? – тихо спросила я, не зная, как задать толком незнакомому человеку мучившие меня вопросы.

Почему было столько крови?

Что будет делать врач?

Меня снова поглотил страх, накатила тошнота.

– Да, – Марина кивнула. – Я уверена, что всё более-менее в порядке, иначе кровотечение бы продолжилось. Но лучше, если тебя осмотрит опытный врач, потому что Саша сказал… – она на секунду замялась. – Что было много крови, в общем.

Я кивнула, пытаясь не слишком задерживаться на воспоминаниях об этом. Поблагодарив Марину, я практически выползла из ванной и неуверенно замерла в коридоре перед зеркалом. Выглядело так, как ощущалось. Болезненно. Уродливо. Наконец моя гнилая грязная сущность гармонировала с внешним видом.

Хотелось верить, что эти два парня, с которыми я останусь в квартире, помогают мне, потому что они добрые. Вряд ли хоть кто-то позарится на уродливого демона, в которого меня превратили его кулаки.

Часть меня сожалела, что через месяц всё это сойдет и внешне я буду выглядеть так, словно ничего и не случилось. Мне бы хотелось остаться такой навеки. Потому что такой я и была. Уродливый демон Василиса. В отражении я увидела Женю, который нерешительно остановился чуть поодаль. Вилкой, говорил, его не испугать.

– Сашка там тебе одежду приготовил, – пояснил он.

– Спасибо, уже иду, – я медленно проследовала за ним в комнату.

Одежда стопочкой лежала на кровати, одеяло было аккуратно заправлено, шторы отдернуты. Сама комната была очень большой, залитой утренним скудным светом с улицы, – наверное, самой большой в квартире. В первый раз я не заметила, но кроватей было две, будто изначально тут жили двое. Однако вторая сейчас служила чем-то вроде склада. На ней громоздились журналы, приваленные к стене, еще какие-то пластиковые коробки и джойстики. Вроде как должно бы выглядеть бардак бардаком, но всё было упорядоченно и опрятно.

Рядом с кроватью-складом – огромный телевизор, а в углу, у шкафа, был центр комнаты. Я бы даже сказала, алтарь. Широченный монитор и большущий стол, рядом с которым высился просто-таки трон. Никогда не видела такого внушительного офисного кресла. Уверена, что, упав в него, можно утонуть.

Оглядевшись, я решила, что комната не лишена уюта и своего сурового очарования. Как и ее хозяин.

Я заметила, что парни с любопытством и настороженностью наблюдают за мной. Ожидают реакции или боятся? Покосившись на них, я указала пальцем на кресло-трон и вопросительно подняла брови. Саша великодушно кивнул. Протащившись к трону, я осторожно опустилась на него. Или, точнее сказать, в него.

Кресло обняло меня со всех сторон, и даже боль во всем теле не смогла отнять ощущение уюта, зародившееся внутри меня. Оно было почти таким же, как от прикосновения к Жене. Теперь я нашла объяснение приятным эмоциям от его касаний. Они ощущались уютными. Будто я вернулась домой.

Я закрыла глаза и улыбнулась, попытавшись укачать себя на этом кресле, – оказалось очень приятно. Умиротворяюще. Удовлетворенно вздохнув, я подняла веки и наткнулась на две пары глаз, жадно рассматривающих меня. Выражение лиц парней было настолько схожим, а взгляды – почти идентичными, что стало даже немного неловко, будто застала их за чем-то неприличным… Но не отвратительным.

Это всколыхнуло во мне прежние чувства, на которые была способна та Василиса, которую еще никто не убил. Повисла тишина, и некоторое время мы так и сидели, будто загипнотизированные каким-то незнакомым напряжением, повисшим в воздухе.

Голос Марины, прокричавшей из коридора, что пора собираться, выдернул нас из этого момента. Женя сдавленно прокашлялся и отвел взгляд. Саша спокойно поднялся и вышел из комнаты. Напряжение рассеялось. Этот голос вернул меня к настоящему, напомнив, что я больше не девочка, которая наблюдает с трамвайной остановки за двумя красивыми мальчиками, идущими в метро. Той девочки больше нет. Остался только уродливый демон Василиса – избитое изувеченное существо, грязное, испорченное.

Саша

За девчонками захлопнулась дверь. Я еще раз прокрутил в голове образ Василисы в мешковатых спортивных вещах не по размеру и надвинутой низко на лоб кепке. От холода не спасает, зато синяков почти не видно, особенно если нижнюю часть лица прятать за широким воротом куртки. Жекина идея. Иногда он придумывает по-настоящему гениальные вещи.

Олег с самого утра был сдержанным и молчаливым. Добродушно поздоровался с Василисой и даже не заметил, как она вздрогнула и напряглась при виде почти незнакомого мужчины. Как обычно, вежливый и милый с Мариной, нас с Жекой он будто не замечал. Я ждал отповеди – брат никогда особо не умел держать свое мнение при себе. Вечно совал нос в чужой вопрос. Маячил в гостиной, вроде как складывал постельное белье на диване. Сейчас расплачусь от этой заботы. Я не собирался облегчать задачу чуваку, мне уже не двенадцать, чтобы бегать за ним хвостиком и ловить каждое слово, как жалкий щенок.

Я двинул на кухню, где Жека мыл посуду после завтрака. Друг кивнул и продолжил уборку. Иногда в нем просыпалась настоящая золушка. Наверное, он был хозяйственный, из тех, кто любит создавать комфорт и тепло, видя в месте, где ночует, больше, чем просто стены. К сожалению, сейчас ему не было дано проявить склонность к гнездованию нигде, кроме этой квартиры. Дорого бы я дал, чтобы увидеть лицо его бати, появись Жека перед ним в переднике.

Олег пыхтел в гостиной. Казалось, слышу его прям здесь. Учитывая шум бегущей воды и звон тарелок, брат был очень громким – его терпение на исходе. Так и жаждет поделиться ценным мнением. Я схватил яблоко из вазы на столе и вонзил в него зубы с оглушающим хрустом. Развалившись на диванчике, начал ждать, и… три, два, один!

Олег залетел на кухню. Видно было, что мой обычно мягкий и покладистый брат накрутил себя как мог, прежде чем принять настолько серьезный вид. Деловым и собранным, мне кажется, он был, только когда дело касалось медицины. Но сейчас его прям-таки распирало от возмущения.

– Александр! – я аж подавился от такого официоза. – Думаю, что пришло время серьезно поговорить.

– Внима-а-ательно. – с сарказмом ответил я, делая приглашающий жест рукой.

– Тебе не кажется, что это… семейный разговор? – ненадолго смешался Олег, покосившись на Жеку.

– Какой-какой? – уточнил я, будто не расслышал. Не, во дает: «семейный»! – Жека тут останется, потому что мне неохота потом ему всё пересказывать по второму разу, – обозначил я рамки.

– Так. – Олег окончательно смешался, и весь его пыл погас. Да-а-а, ненадолго тебя хватило, братец. – Учитывая всё то, что ты нам вчера рассказал… эта девушка… Василиса… она нуждается в помощи, – запинаясь, проговорил мой брат.

– Да, и мы окажем ей любую помощь, которую сможем, – согласился я.

– Кто «мы»? – взвился Олег. – Необходимо обратиться в соответствующие органы. Да, она не захотела идти в милицию, чтобы не проходить унизительную процедуру освидетельствования… я полагаю, – продолжил брат. – Но дальше-то что? Органы опеки? Нужно найти информацию, кто занимается этими вопросами.

– Мы обязательно найдем всю информацию, которую захочет найти Василиса, – уверил его я. Жека тем временем закончил с посудой, вытер руки и присоединился к нам за столом. – Когда она будет готова и попросит нас об этом, – я сделал ударение на последней части предложения.

– А до этого что? – недоумевающе вытаращился на меня Олег.

– А до этого ничего, – пожал я плечами, – будем спокойно жить и подождем, пока она поправится и будет готова обсудить это.

– Где жить? – Олег снова начал закипать. – Здесь? Это тебе не бездомную собаку или кота домой притащить, – втолковывал брат. – Она несовершеннолетняя, ее будут искать. У нас могут быть неприятности.

– «У нас»? – я насмешливо вскинул брови. – Ты никак собрался тут остаться и заботиться о несчастных беспризорниках?

Брат густо покраснел в ответ на мое замечание. Да, я знал, что бью ниже пояса, но он меня достал.

– Не забывай, я все же несу за тебя ответственность, – голос Олега дрогнул. Ну хоть совести хватает не смотреть мне в глаза, произнося такие слова.

– Олег! Я взрослый парень и думал, что с этим мы уже решили.

Мне надоело играть в поддавки. Хочешь говорить открыто – давай говорить открыто, братиша.

– Я не лезу в твою жизнь, ты не лезешь в мою. У тебя нет от меня проблем, я соблюдаю свою часть сделки. Соблюдай и ты свою.

– А если отец узнает?

Я закатил глаза. Что за наивняк?

– Слушай, ты еще не понял? Да пофиг ему! – сказал я со смешком. – Пока у нас нет проблем с законом и его не ищут какие-нибудь там службы, ему на нас насрать. – Олег поморщился, услышав мои циничные слова. – Меня это вполне устраивает, лишь бы денежки капали, – я до конца прояснил свою позицию и сложил руки на груди, ожидая ответных нотаций.

– Ладно, – Олег проигнорировал мои слова об отце. – Но не говори, что я тебя не предупреждал. И когда начнутся проблемы… а они обязательно начнутся, – пригрозил он, – не надо звонить на ночь глядя и что-то просить.

Он хотел казаться хуже, чем был. Я впервые обратился к нему за помощью за последние четыре года – не думаю, что так уж успел надоесть. Но переговоры Олегу вести не стоит, для этого он совсем не годится. Надеюсь, что в операционной редко приходится спорить и убеждать коллег в своей правоте, иначе моего брата ждет профессиональный провал.

– Я буду звонить и просить тебя о помощи, когда мне это понадобится, – ответил я, глядя ему в глаза. – И ты мне поможешь. Я не так часто прошу, чтобы ты прям утомился.

– Я не имел в виду. – он покраснел и начал мямлить. Боже, серьезно? Ему надо научиться не так сильно поддаваться на манипуляции. – Ты всегда знаешь, что я готов помочь. Я не хотел сказать. – он окончательно стушевался и замолк, но после нескольких секунд молчания добавил: – Я не хочу, чтобы случилось что-то плохое… с тобой.

О-о-о… Вот пять или десять лет назад все еще могло бы быть хорошо – но ты опоздал, дружок.

– Олег, – я немного смягчился: его вины в том, как сложилась наша жизнь, было не так уж и много, – давай всё останется как прежде. А прежде я не доставлял тебе неприятностей и соблюдал все наши договоренности.

Брат кивнул. Женька сидел тише воды ниже травы. Мне кажется, что он вообще ни разу не видел, чтобы мой брат столько говорил. Поэтому наблюдал за разговором с широко открытыми глазами. Вкратце он был в курсе нашей с Олегом договоренности, но всех подробностей мы с ним не обсуждали. Так что друг слышал только ту версию, в которую верили его родители и все остальные соседи.

Я откинулся на спинку диванчика, разглядывал обоих и размышлял. Вот сидит человек, который внешне похож на меня как две капли воды. Я точно видел, каким буду в двадцать три, как взросление повлияет на меня внешне. Но этот человек был самым чужим на свете. Нас связывала кровь, а больше ничего. И вот совершенно чужой человек, не похожий на меня ни внешне, ни внутренне, но с ним меня связывает вся жизнь. Он знал мои привычки, распорядок дня, раз в неделю помогал мне закупать продукты и делал так, чтобы я не помер от своей скверной стряпни. С этим человеком меня связывало нечто большее, чем кровь и условности. Личный выбор? Судьба? Стечение обстоятельств?

Семья нужна каждому человеку. Но впервые в жизни я задумался о том, как она складывается.

Василиса

Марина вела себя мягко и учтиво, пытаясь начать разговор на отвлеченные темы, но меня все больше и больше беспокоил предстоящий визит к врачу. Будет ли это больно? Даже просто идти было практически невыносимо – все настолько саднило там… внизу. Я подумать боялась, что меня будут осматривать и касаться. Ожидание казалось мучительным. Словно тревожный звук одной и той же высокой ноты снова и снова. И, как будто удлиняя эту пытку, мы заехали за бельем.

Позднее утро субботы, магазины открылись едва ли больше часа назад. Народу было немного, но я почувствовала невольную тревогу, когда Марина, выйдя из такси, устремилась по улице к торговому центру, даже не оглянувшись. Она двигалась небыстро, ритмично цокая каблуками, – не шла, а танцевала, – но мне пришлось постараться, чтобы успеть за ней. Едва сдерживая стоны боли, я волочилась следом – никакого изящества, лишь неуклюжие шаркающие шаги. Но это не важно: жизненно необходимо было не упустить Марину из виду. На уровне потребности. Паника начала накатывать, я почти захлебнулась в ее волнах, а потому ускорила шаг, едва не наступая на пятки девушке Олега. Тревога немного стихла, но не улеглась до конца и все еще билась где-то в горле, мешая думать и не давая оценить трезво, почему мне так приспичило быть рядом с Мариной. Я почти не разбирала ее слов, спеша за ней. Я совершенно пропустила момент, когда мы оказались внутри торгового центра, не считала, сколько магазинов мы обошли, о чем именно Марина меня спрашивала. Я просто кивала, не заботясь об уместности, и пыталась не выпустить панику наружу. Меня бросало то в жар, то в холод. Вдруг затылком я почувствовала, что за спиной кто-то стоит. Внутри меня всё обмерло. Неужели?..

Резко обернувшись, я наткнулась на фигуру незнакомки, которая рассматривала комплекты белья на вешалках, не обращая на меня ни малейшего внимания. Это был не он. Тем не менее казалось, что женщина стоит опасно близко. Это меня беспокоило, рождая глубоко внутри неприятное чувство. Не панику и страх, которые я ощущала, совершая короткую болезненную пробежку за Мариной, а тошнотворный дискомфорт, из-за которого мне хотелось уйти, отодвинуться. Внезапно магазин будто стал больше и меньше одновременно. Я чувствовала себя потерявшейся и загнанной в угол. Как такое может быть?

– Давай возьмем эти, – Марина показала набор хлопковых трусов, где в одной пачке сразу семь штук. Но размер не совпадал с моим.

Я, почти не глядя, пошарила рукой по полке с бельем, выхватила нужный размер и заверила ее, что мне больше ничего не нужно, – только бы побыстрее выбраться из этого магазина. Я выудила из своего пластикового конверта одну купюру, быстро расплатилась на кассе и, снова почти наступая на пятки Марине, двинулась за ней к такси, ожидавшему все это время на стоянке.

Стараясь не смотреть по сторонам, я считала выбоины и щербинки в асфальте, ориентируясь на цокот Марининых каблуков. Почти как успокаивающие звуки метронома. Цок-цок – тревога затаилась, прежде чем прозвучать зловещим крещендо. Цок-цок – пятнадцать щербинок в бетоне под ногами. Цо-о-ок – одна большая выбоина. Тишина – Марина остановилась, а затем последовал звук открываемой двери, и на меня повеяло спокойствием салона автомобиля. Я постаралась поскорее пробраться на заднее сиденье. Паника немного отпустила. Марина села вперед и назвала адрес. Я теребила пальцами небольшой шелестящий пакет из магазина. Подумав немного, засунула его в карман куртки и постаралась выровнять дыхание, считая на четыре такта. Я даже забыла о предстоящем осмотре у врача – настолько неприятно было оказаться в большом открытом пространстве, заполненном людьми.

Всю поездку я растерянно размышляла, что это было. Раньше со мной никогда не случалось таких приступов паники в магазинах. Да и в любых других местах, кроме дома. Это неприятное липкое чувство, струящееся по позвоночнику, возникало, только когда я переступала порог нашей квартиры. Пришедшее ко мне в отделе белья, оно заставило в ужасе подумать на секунду, что, обернувшись, увижу не милую женщину, а… его. Хотя что ему делать в магазине белья? Глупо.

Доехали до поликлиники. Понимая необходимость снова выйти из машины, я опять почувствовала накатывающую панику. Что же это такое! Вряд ли он может быть здесь, нужно же быть разумнее. Но разумнее быть не выходило, поэтому я снова ускорила шаг, чтобы не упускать Марину из виду, вжала голову в плечи и уткнулась взглядом сначала в асфальт, а потом в ровные квадраты плитки на полу поликлиники. Попробовала снова считать про себя, играла воображаемые гаммы и адажио. Но помогало уже не так хорошо, как утром.

Мы спокойно, без задержек, прошли на второй этаж, и Марина уверенно зацокала по коридору. Она здесь не впервые, это было ясно по тому, как часто с ней здоровались и бросали «привет, Мариш» на разный лад женские голоса. Я не чувствовала всепоглощающей паники – лишь тревогу, словно стены раздвигались прямо на глазах, как в магазине, оставляя меня одну в огромном пространстве под внимательным взглядом недоброжелательных глаз, и мне даже некуда было спрятаться. Хотя от чего здесь прятаться? Никто на меня не смотрел. В этом я убедилась, воровато оглядевшись по сторонам. Эти сумбурные ощущения и страх вызывали практически невыносимую тошноту, и я тяжело сглотнула, беспокоясь, что меня вырвет на чистый кафельный пол и тогда-то все узнают, что на самом деле я – мерзкий зловонный демон.

Марина остановилась и, обернувшись ко мне, попросила подождать. Заглянет к маме и уточнит, может ли та принять нас прямо сейчас. По-детски захотелось закричать, чтобы она меня не бросала, но я только застыла столбом, открывая и закрывая рот. Марина же, наполовину протиснувшись в приоткрытую дверь с табличкой «Гинеколог», застыла так на несколько секунд, а потом открыла дверь шире, чтобы войти. Обернувшись ко мне через порог, она ободряюще улыбнулась и жестом пригласила следовать за ней.

Кабинет был разделен на две части ширмой, за которой слышалось движение, и добродушный грудной голос сказал:

– Давайте-ка, девчушки, снимайте верхнюю одежду и обувь и проходите сюда.

Я, оглядевшись, заметила обычную больничную кушетку того странного коричневого цвета, который кажется всегда рвотно-мерзким, и, расстегнув куртку, аккуратно сложила ее, примостив рядом с Марининым пальто, которое та бросила куда как небрежнее. Ботинки заняли гораздо больше времени, потому что сгибаться было все еще больно, а шнурки, будто издеваясь, выскальзывали из одеревеневших пальцев. Немного поразмыслив, я сняла и кепку. Марина терпеливо ждала меня у ширмы, переминаясь в тонких колготках на холодном полу и ведя молчаливый разговор одними взглядами с хозяйкой кабинета.

Пройдя вслед за девушкой Олега во вторую часть помещения, я успела краем глаза увидеть пугающее кресло и сосредоточила внимание на дородной женщине в белом халате, которая сидела за столом. Весь ее вид говорил о радушии и доброжелательности. Она лишь мельком скользнула взглядом по моему избитому лицу и приветливо улыбнулась.

– Здравствуй, моя хорошая, – пророкотала она мягко. Всё в ней было округлое и милое, настраивающее на спокойный лад, даже голос будто тёк. – Меня зовут Тамара Александровна, а тебя?

– Василиса, – представилась я, кашлянув. – Приятно познакомиться.

– Так, милая, – она посмотрела на меня открыто, и в ее глазах я увидела сострадание. – Мне Маринка немного рассказала о ситуации, но я буду задавать некоторые вопросы по ходу осмотра, хорошо?

Я смогла только сдавленно кивнуть.

– Ты хочешь, чтобы она осталась здесь, с тобой, для спокойствия? – участливо спросила женщина.

Я пожала плечами. Марина уже всё видела, но кто знает, какие вопросы будет задавать Тамара Александровна.

– Давай, Маришка, посиди в коридоре, – женщина бесцеремонно подтолкнула дочь в сторону двери.

Марина с притворным возмущением закатила глаза, подхватила сапоги и, выходя из кабинета, жестами показала мне, что будет прямо за дверью.

– Если что – кричи, – заговорщицки прошептала она, хотя мать ее прекрасно слышала. – Иногда эта женщина по-настоящему ужасна.

Тамара Александровна хохотнула, а я попыталась улыбнуться. Вышло не очень. Я понимала, что, скорее всего, они хотят меня подбодрить и утешить, настроением заверяя, что сейчас не произойдет ничего плохого или страшного. Но мне не становилось легче, хотя я и была благодарна.

Никогда не думала, что осмотр может проходить настолько медленно и деликатно. Единственный раз я была у гинеколога в школе, в начале учебного года, и тогда грубая тетка, не поверив моим ответам об отсутствии половой жизни, заставила забраться на холодное страшное кресло и бесцеремонно осмотрела меня руками в резиновых перчатках.

Сейчас же Тамара Александровна задавала короткие вопросы, интересуясь больше симптомами и моим состоянием, чем событиями, которые являлись его причиной.

Думаю, ее профессионального опыта было достаточно, чтобы самой понять, что именно приводит к тому состоянию, в котором я находилась.

Осмотрев меня и извиняясь каждый раз, когда я вздрагивала, она констатировала, что сильных разрывов нет, и предположила, что было обильное кровотечение, не связанное с внутренними повреждениями. Но для большей уверенности все же отвела меня на УЗИ и сидела со мной все то время, пока проводили исследование.

Ее диагноз подтвердился: швы накладывать было не нужно. Вернувшись в кабинет, мы еще немного поговорили, она написала рекомендации, как обрабатывать повреждения, потом предложила созвониться через несколько дней, а через месяц прийти на повторное обследование.

– Зачем? – не поняла я. – Если меня не будет ничего беспокоить, то все равно нужно позвонить и прийти?

– Милая, – начала она с осторожностью. – Я сейчас сделала первичный тест и взяла у тебя анализы. Результаты теста и анализов обсудим по телефону, но через месяц лучше повторить.

– Что за тест и анализы? – холодея, спросила я.

– Тест – на беременность, – ответила врач. – А анализы – на заболевания.

– Бе… ременность? К… какие заболевания? – я в ужасе замерла, не зная точно, что испугало меня больше.

– Мы должны удостовериться, что ты не получила некоторые болезни, которые передаются при такого рода контактах, – мягко объяснила она. – Сейчас я провела исследования на гонококки и прочее, эти названия тебе ничего не скажут, но через месяц для большей уверенности надо сдать еще раз. А через полгода еще разок пересдать ПЦР и кровь.

– А кровь зачем? – я знала, что ответ мне не понравится.

– На ВИЧ, сифилис и гепатит, – объяснила Тамара Александровна. – У них самый долгий период… когда человек может быть уже заражен, но вирус еще не активировался. Про остальные болезни и беременность узнаем гораздо раньше – думаю, уже через четыре недели.

Я видела, что ей не очень хочется меня пугать, но от ее слов внутри всё похолодело. Я об этом даже не думала. Теперь месяц жить в страхе, опасаясь долгосрочных последствий того ужасного вечера? Он мог чем-то заразить меня или… или во мне уже ребенок?

Сейчас же захотелось в душ – тереться и тереться мочалкой, чтобы смыть с себя мерзость и грязь. Ребенок.

Его ребенок!

Наступят ли когда-нибудь забвение и покой? Прекратится ли этот ужас?

Я настолько долго молчала, что Тамара Александровна забеспокоилась, нет ли у меня шока. Заверив ее, что все в порядке, я поднялась на ватных ногах и попыталась сделать несколько шагов к ширме. Но, пошатнувшись, чуть не повалила всю конструкцию, и женщина подхватила мое тело своими сильными руками.

– Так, милая, – пробормотала она, почти донеся меня до другой кушетки, застеленной белоснежной простыней. – Давай ты пока посидишь, и мы поговорим.

Она проворно сунула мне под нос ватку с дурно пахнущей жидкостью, это было до того отвратительно, что я отпрянула, ударившись затылком об стену. Потом она растирала мои заледеневшие ладони и причитала, что своими руками убивала бы таких мерзавцев, которые. Она уверяла меня, что шанс заболеть или забеременеть очень-очень маленький, но звенящая пустота внутри меня отражала эти слова, и они бусинами бились о стенки моей полой сущности, позвякивая и падая на дно.

Добрая женщина говорила много ободряющих и утешительных слов, но я была просто не в состоянии ответить. Мной овладело какое-то грубое отупение, я чувствовала себя куклой, которую дергают за ниточки. Пожалуйста, не плачь. Не плачу. Все пройдет. Да, конечно, все пройдет. Обращайся ко мне, если будет что-то нужно или беспокоить. Да, обязательно. Увидимся через месяц, милая. Да, спасибо. До свидания.

Очнулась я только на кресле в коридоре. На мне были куртка и ботинки, но я даже не помнила, как надела их.

Марины рядом не было, что заставило меня вздрогнуть. Будто очнувшись ото сна, я огляделась с беспокойством и тревогой. В коридоре царило пугающее безмолвие – так тихо, что я без труда услышала разговор, который велся в кабинете, хотя говорить старались негромко.

– Что значит – мы не должны вмешиваться, мам? – в голосе Марины сквозило возмущение.

Видимо, я пропустила начало разговора.

– Мариша, это вообще не твое дело, – мягко ответила ей Тамара Александровна. – Если девочка захочет – и когда захочет, – она расскажет всё, что будет нужно.

– Но нельзя же бездействовать! – воскликнула девушка.

– Согласна. Будьте рядом. Оказывайте помощь и поддержку, в которых она нуждается, – подчеркнула женщина. – Я так понимаю, она будет жить у мальчика?

– Да, Олег очень беспокоится по этому поводу, – голос Марины тоже беспокоился, и я вздрогнула.

Знала, что это плохая идея – возвращаться к этим ребятам.

– Ох уж этот твой Олег, – в голосе Тамары Александровны послышалось неодобрение.

– Мама, не начинай… – предостерегла ее дочь.

– Оставьте детей в покое, – устало вздохнула мать. – Раз это лучшее, что у вас с Олегом получается делать.

Я чувствовала, что здесь есть какой-то давний спор и, несомненно, разгадка тайны Саши, но больше они не сказали ни слова. Через несколько минут Марина выскочила из кабинета, впопыхах и даже не попрощавшись. Она наткнулась на меня взглядом и, скинув хмурое выражение лица, улыбнулась. Я поспешно встала, готовая идти, но вдруг дверь открылась и вновь появилась Тамара Александровна.

– Милая, – она обращалась ко мне, не глядя на дочь и протягивая небольшой прямоугольник бумаги. – Вот мои телефоны, рабочий и домашний, еще написала мобильный. Позвони через недельку… или если будет что-то беспокоить, хорошо? – она хотела погладить меня по плечу, но замерла в нерешительности.

– Да, большое спасибо, – я постаралась вложить в короткие слова всю благодарность, которую ощущала к этой милой и такой уютной женщине.

Не сказав больше ни слова, Тамара Александровна скрылась в кабинете. Марина поджала губы и не окликнула мать, чтобы попрощаться. Мне хотелось сказать ей, что ни один конфликт не стоит того, чтобы не прощаться с мамой и расставаться недовольными друг другом, потому что жизнь коротка и шанса примириться может больше никогда не представиться. Но я держала свое мнение при себе, молча следуя за каблуками Марины к машине, ожидавшей нас у ступеней. Я считала про себя на автомате.

Сердитое и взвинченное «цок-цок» каблуков Марины сказало мне, что она никого никогда не теряла. Ей будет сложно поверить мне на слово.

Женя

Дни плавно перетекали один в другой, привычная нам рутина вернулась, синяки и ушибы Василисы постепенно исчезли, волосы немного отросли, но ее внутреннее состояние вызывало тревогу. Она стала более открытой с нами, не вздрагивала при случайных касаниях, и казалось, что в нашей компании ей комфортно, но… Всё было бы слишком просто без этого «но». Ее настроение, бывало, резко менялось, она то замолкала, уставившись в одну точку посреди разговора, то воодушевление внезапно сменялось апатией и безучастностью. Сашка слишком беспокоился по этому поводу, я же думал, что ей просто нужно время. Конечно, они постоянно были вместе, а я не слышал еженощных криков во время ее кошмаров и, возможно, поэтому проявлял некоторую беспечность, но мне казалось, что ее внутренние травмы, которые никак не связаны с телесными, нуждаются в гораздо большем времени.

Комната преобразилась: заваленная кровать была расчищена и придвинута к Сашкиной, теперь их разделяла лишь тумбочка. Благодаря перестановке Сашка мог в любую минуту среди ночи прикоснуться к Василисе, лишь протянув руку, и, думаю, это было проще, чем сидеть у ее кровати до утра. Первое время я беспокоился, что между ними завяжутся более доверительные отношения из-за близкого соседства и его неоценимой поддержки, но казалось, что всё развивается с точностью до наоборот. Между ними установилась странная форма вежливости, будто при виде Сашки Василиса собиралась и держала лицо, и это было похоже на неуклюжий танец, в котором каждый пытался подстроиться под партнера. Мои же отношения с Лисой, как стал я звать девушку про себя, текли просто и непринужденно, в моем присутствии, которое было довольно частым в этом доме, она вела себя расслабленно и открыто. Нет, разговора по душам у нас так и не состоялось, но молчать вдвоем было на удивление комфортно, до этого я чувствовал такую степень родства и понимания только лишь с Сашкой.

Несмотря на то что синяки сошли и лицо Лисы снова стало миловидным с ее большими карими глазами, которые обрамляли пушистые ресницы, образ фарфоровой пастушки исчез. Короткие волосы, ссутуленная спина и болезненная худоба, которая с каждым днем все усиливалась, делала Василису совсем новым, не похожим на изящную девочку с остановки человеком. Но это было неважно. Пастушка была забыта, потому что я привязался и беспокоился именно о Лисе, а не распалял себя романтическими чувствами к образу из детства. Чем больше проходило времени, тем чаще, произнося «мы», я имел в виду уже не нас с Сашкой, а всех троих.

Еще одно новшество состояло в том, что Лидия Петровна перестала приходить, ее услуги просто стали не нужны, потому что у Лисы обнаружилась одержимость уборкой. Сашка много раз начинал осторожные споры, настаивая на том, что Василиса не должна постоянно намывать квартиру, но всё бесполезно, Лису было не остановить, и Сашка просто оставил ее в покое. Иногда у них случались недопонимания из-за денег: Василиса настаивала на том, чтобы присоединить свои накопления к Сашкиным, но второй был категорически против. До открытой конфронтации не дошло, потому что в кои-то веки вспыльчивый Саня взял себя в руки и четко объяснил Лисе, откуда у него появляются деньги и почему, и после этого она немного успокоилась. Сашка, в свою очередь, переживал, что Василиса постоянными уборками пытается отблагодарить его за кров над головой, а еще переживал, что она мало ест и стремительно теряет в весе. Это и меня беспокоило, она почти превратилась в скелет, а Сашка тихо психовал и, словно наседка, бесконечно пытался накормить Василису, но мне казалось, что дело тут не в попытке Лисы сэкономить Сашкины затраты на ее содержание. Она будто наказывала себя или же действительно не хотела есть.

У Василисы было два состояния: деятельная Лиса, которая намывала и начищала трехкомнатную квартиру до блеска, и ее тень, которая по неделе не вставала с кровати, не ела и почти не разговаривала (казалось, Сашку угнетала первая и пугала вторая). Когда она днями напролет лежала в кровати, он, придя из школы, кидал встревоженные взгляды на фигуру под одеялом, после чего удалялся на кухню делать уроки, возмущенно пыхтя, и постороннему человеку могло бы показаться, что он крайне зол и раздражен, но я-то знал, что он напуган и не понимает, что делать, и в такие дни я брал книгу и садился на пол рядом с кроватью Василисы, читая до тех пор, пока не пора было идти домой. В другие разы мы возвращались из школы и натыкались на ведра и тряпки, распахнутые окна, стирку штор. Сашка начинал бурчать вполголоса, что это всё лишнее, что Лисе нужно больше отдыхать, ходил кругами вокруг нее и ворчал, как старый дед, а я просто брал тряпку и принимался за работу, и чуть погодя он присоединялся к нам. Втроем дело шло быстрее, и вечера в такие дни мы обычно проводили на кухне за ужином, который я готовил, и за разговорами на безопасные темы, продолжая настороженный танец партнеров. Но, несмотря на рутину, напряжение между Лисой и Сашкой не становилось меньше, а только нарастало, я опасался, что это кончится чем-то не слишком хорошим, а потому, когда Василиса удалилась принять вечерний душ, затронул неприятную тему и озвучил очевидную истину, которую Саня и так знал:

– Ты слишком давишь на нее.

– Ну прости, чувак, я не такой терпеливый, как ты! – предсказуемо рявкнул Сашка полушепотом.

Чуть успокоившись, он помолчал, после чего продолжил другим тоном, который был уже по-настоящему взволнованным:

– Что-то не так. Внешне она как будто выздоровела, но это херня.

– Тебе нужно успокоиться, – постарался урезонить его я. – Ей просто нужно время, и всё будет хорошо.

– Чувак, раскрой глаза, – он разозлился и заговорил грубо. – Она больше месяца не выходила из дома, не считая повторного визита к врачу. Моется по три раза в день, кричит каждую ночь. А днем либо летает с пропеллером в заду, либо лежит трупом. Насколько я знаю, это не совсем нормальное восстановление.

– Слушай, – я нахмурился: частые посещения ванной и нежелание выходить из дома я как-то упустил. – Не может же она просто отмахнуться от того, что с ней случилось. На это нужно время.

– Да знаю я, что нужно время, – Сашкины глаза сузились, и я видел, что он хочет пнуть мою ногу под столом, но сдерживается. – Мне кажется, она не справляется, а говорить не хочет.

– Может, потому что ты чуть что рычишь на нее? Со мной-то она разговаривает.

– Да? Ну и что обсуждаете, дружелюбный ты наш? – с сарказмом спросил Сашка.

Я открыл рот, чтобы перечислить, и вдруг понял, что ни о чем особенном мы никогда и не говорили: фраза здесь, замечание там, обсуждение обеда или каким моющим средством чистить ковер… Считается разговором? Пока я прокручивал всё это в голове, друг насмешливо наблюдал за мной.

– И я не рычу на нее, – закончил он с самодовольным лицом. – Я беспокоюсь.

– Ты просто настолько нетерпеливый, что рычишь на всё, что не можешь контролировать, – я начал выходить из себя.

– А ты вечно летаешь в облаках, и всё чики-пуки, пока не взорвется у тебя под самым носом, – ехидно заметил он. – И то не факт, что заметишь.

– А вот и не подеретесь, – раздался голос Василисы.

Мы с опозданием поняли, что вода в ванной давно не шумит, дверь распахнута, и я, хотя Лису не видел, был абсолютно уверен: слышала она достаточно.

Саша

Жеку иногда хотелось придушить. Иисус, зачем ты испытываешь мое терпение, заставляя объяснять что-то этому оленю? И вот теперь из-за него мы в заднице. Снова.

Василиса показалась из ванной одетая в спортивный костюм и с тюрбаном из полотенца на голове. На фига тюрбан на короткой стрижке, я понять не мог. Выглядела она забавно, хоть под глазами и темнели круги. После душа настроение ее всегда было лучше, чем обычно. Но не сегодня.

Впервые за последние полтора месяца я видел, как ее глаза негодующе блестели. Я реально беспокоился, что она подавляет свои эмоции, пряча где-то глубоко то, что по-настоящему ее волнует. Она всегда была безукоризненно вежлива, тиха и сдержанна. Редкие полуулыбки для Жеки и осторожные взгляды и кивки для меня. Никогда не повышала голос, не смеялась – хотя в последнем как раз не было ничего удивительного – и после вспышки ярости первого дня больше никогда не выражала даже недовольства.

Я пробовал бесить ее намеренно, я умею подмечать детали. Но она только поджимала губы и игнорировала подколки, если у нее были моменты оживленности, либо безучастно смотрела на меня пустыми глазами в дни шавермы-из-одеяла. Плюс стало казаться, что периоды постельного хот-дога становились длиннее, поэтому когда я увидел раздражение на ее лице, то вздохнул почти радостно. И зря.

– Итак, у вас накопилось много вопросов ко мне, – начала Василиса, опять пытаясь подавить недовольство, – которые вы почему-то обсуждаете между собой.

Она прошла на кухню и села на свое любимое место – спиной к окну. И, хотя мы проводили за столом немало вечеров за последнее время, именно сейчас у меня возникло чертово дежавю.

– Мне кажется, что у нас есть право задать некоторые вопросы, – я не хотел, чтобы она снова спряталась в свою вежливую скорлупу, поэтому влетел в этот разговор с двух ног.

Жека пнул меня под столом, но попал по деревянной ножке и сдавленно охнул.

– Безусловно, – ответила Василиса. Я видел, что ее мотает от раздражения к чувству вины, которым она постоянно себя изводила, и обратно. – Но лучше задать их мне, и я постараюсь ответить.

– Ну не надо было подслушивать, и в свое время мы бы задали эти вопросы, – нагло заявил я.

Мне хотелось видеть злость, которую она прятала. Жека выпучил на меня глаза. Наверное, думал, что я немного поехал головой.

– Не надо было орать на всю квартиру, если не хотел быть услышанным! – рявкнула Василиса, а я мысленно дал себе пять. Бинго!

– Прости, Лиса, – Жека попытался всё уладить в своем стиле и от волнения назвал ее сокращенным именем, которое сам же и придумал. – Саша ничего не имел в виду плохого, мы просто беспокоились.

Она сузила глаза и перевела взгляд на него. Ой дура-а-ак, сейчас отхватит.

– А ты что, адвокат его? – насмешливо спросила Василиса сквозь зубы. – У него самого язык отсохнет ответить?

Теперь передо мной был живой человек, а не восковая кукла или заведенный болванчик, как в последние полтора месяца. От злости ее лицо покраснело, а дыхание стало прерывистым; я видел, что она сдерживает себя из последних сил, чтобы не закричать. Волна ярости уже накатила на Васу, и теперь ее не остановить. Это было то, что нужно.

– Ой-ой, какие мы нежные, – язвительно продолжил я, вставая из-за стола и пытаясь уйти из кухни. – Два словечка про себя услышала – и все-о-о-о…

Она подскочила со стула и, возмущенно пыхтя, понеслась за мной.

– Ты… ты!.. – закричала она, задыхаясь; я заинтересованно поднял брови, с преувеличенно внимательным лицом оборачиваясь к ней. – Вечно всем недоволен. То не так, и это не эдак. Уборка – плохо, недоволен. Тишина в квартире – сопишь от злости за своими уроками. Тебя не поймешь! Ты просто невозможен! – последние слова она уже вопила, кожа лица и шеи стала почти малинового цвета от ярости, тюрбан свалился с ее головы прямо на пол, но она даже не обратила на это внимания.

Жека замер в кухонном проеме, переводя взволнованный взгляд с меня на нее и, наверное, вообще не понимая, как все вышло из-под контроля настолько быстро и почему. Я усмехнулся, и Василиса издала звук, похожий на рычание, крепко сжав кулаки.

– Кричать надо погромче, – посоветовал я.

– Что?.. – она разом растеряла весь свой боевой настрой и поспешно захлопнула рот обеими ладонями, вид стал испуганным.

– Говорю, – я постарался объяснить, – что испытывать злость и ярость – нормально. Не надо притворяться здесь вежливой и сдержанной. Ты имеешь полное право злиться, ругаться, плакать и кричать, если тебе этого хочется.

– Зачем мне кричать? – Васа уже снова пыталась съежиться, приняв жалкий вид, и я подошел ближе, взял ее за плечи и легонько встряхнул.

Она выглядела ошарашенной, я на секунду испугался, что сделал ей больно. Но она не пыталась отпрянуть, значит, я ее не испугал.

– Затем, что, если бы со мной случилось что-то похожее, – сказал я, – мне бы хотелось кричать постоянно и, возможно, разбить что-нибудь.

– Почему? – прошептала она.

– Потому что с тобой случилось несправедливое дерьмо. – Жека никогда не ругался, поэтому, услышав от него настолько грубое слово, мы оба вытаращили глаза по пять рублей. – А несправедливость всегда вызывает праведное возмущение, – закончил он как ни в чем не бывало, поднимая полотенце с пола и вешая на дверь ванной.

Василиса неопределенно пожала плечами, будто была с нами не согласна, но спорить не хотела. Вспышка гнева погасла, но я отлично знал, что будут еще. Нам необходимо поговорить и обсудить многие вещи, которые вызывали беспокойство, и лучше не откладывать. Однако на сегодня трудных разговоров хватит.

– Предлагаю одну игру, – заявил я, двигаясь через зал в сторону комнаты родителей. – Мы с Жекой играли в нее, когда были маленькими. Она веселая.

– Не-е-ет, ты же не можешь… – Жека потрясенно замер, а Василиса настороженно взглянула на него.

– Да-да, – уверил их я, распахивая дверь. – Та самая игра. Василиса, ты будешь без ума. Жека, тащи стремянку.

Жека, потрясенно качая головой, поскакал в кладовку. Прекрасно я видел, что этот дурак улыбается во все тридцать два – не настолько уж сильно мы выросли.

– Итак, – пока Жеки не было, я начал описывать Василисе суть. – Правила очень простые. Нужно забраться на шкаф и спрыгнуть с него на кровать, перекувырнувшись в воздухе.

– Что, прости? – она в ужасе уставилась на меня.

– Перекувырнуться в воздухе, пока летишь до кровати, – разъяснил я.

– Принцип я поняла. Но ведь это самоубийство.

Жека в это время влетел в комнату со стремянкой, глаза его горели азартом.

– Мы играли так очень часто до того, как… – он вовремя осекся и, замявшись, добавил: – Раньше. Так что, как видишь, живы-здоровы.

Он забыл уточнить, что тогда мы были раза в три меньше, но кто, блин, не рискует, тот не танцует.

– Можешь для начала не кувыркаться, а просто прыгать, – предложил я, и Василиса с сомнением кивнула.

Установив стремянку, я первым полез на шкаф. До сих пор получалось почти в полный рост стоять наверху, лишь слегка задевая макушкой потолок. Господи, благослови сталинки с их высоченными потолками! Примерившись, я прыгнул и кувыркнулся в воздухе. Кровать приняла меня в свои объятия с оглушительным хлопком. Я приземлился прямо на спину, растянувшись на широком пружинящем матрасе, и довольно хохотнул. Подняв голову, я увидел расширившиеся глаза Василисы – у меня мелькнула мысль, что она похожа немного на этого смешного олененка из диснеевского мульта, – и задницу Жеки, карабкавшегося на шкаф. Он прыгнул почти вслед за мной, замысловато кувыркнувшись боком. Я еле успел убраться с кровати, чтобы он не сломал мне что-нибудь своим костлявым телом. Этот олень счастливо рассмеялся, качаясь на матрасе, съевшем его падение.

Василиса осторожно начала взбираться по стремянке. Я полез прямо за ней. Вдвоем нам едва хватало места на шкафу. Она была меньше меня, поэтому для маневра у нее было больше пространства, но это не придавало ей уверенности.

С опаской Василиса глянула вниз, а потом вдруг без предупреждения сделала что-то вроде тренировочного шага и прыгнула, тонко взвизгнув.

Жека постарался отскочить, но не успел. Васа приземлилась не прямо на него, но слегка задела, и они, раскинув руки и ноги, заняли всю кровать, матрас которой продолжал мелко подрагивать. Жека уже хохотал в голос, а Василиса, сдавленно пыхтя, фыркнула и тоже коротко рассмеялась.

Я опустился на колени и уперся ладонями в деревянную панель, свесившись со шкафа, чтобы лучше их видеть. Они хохотали уже как безумные, катаясь по матрасу. Но постепенно смех сошел на нет, и Василиса, слегка икая, потянулась к Жеке и взяла его за руку. Опустив свою ладонь в его, она посмотрела прямо на меня. Взгляд этих ее блестящих от влаги оленьих глаз словно благодарил и обещал, что мы обязательно поговорим. Этот взгляд светился от смеха. Я смотрел сверху на них, на их сплетенные руки, на широкую Жекину улыбку, и в ответ на его многозначительный взгляд просто закатил глаза. Боже, сколько сантиментов из-за простой игры.

Василиса

Эта неразумная игра что-то изменила. В Жеке, Сане и во мне. Словно совместные дурачества дали выход тому напряжению, что ощущалось между нами, по сути, чужими людьми, которые столкнулись в одном пространстве и пытались как-то в нем сосуществовать. Игра сроднила нас, сделала сообщниками, хотя нам и не противостояли: в Сашиной квартире никто не мог запретить прыгать со шкафа на кровать, рискуя покалечить себя или сломать мебель.

Перемена принесла мне живительное облегчение. Я чувствовала стыд и неловкость за то, что обременяю Сашу своим присутствием. Сама себе я казалась неуместной в этом доме. Да, пойти мне было некуда, но что с того? Почему кто-то должен решать мои проблемы? Ощущение вины не отпускало ни на секунду. Ведь я обременяла Сашу и Женю намеренно, не желая сталкиваться с трудностями лицом к лицу. Просто трусливо отсиживалась в теплой и уютной норе, которую мне благородно предоставили спасители. Скажем откровенно, я была просто обузой для этих мальчиков. Но сил вернуться на улицу не было. Саша раздражался, и я почти уверилась, что от моего присутствия. Женя же был доброжелательным и милым. Но подслушанный разговор одновременно разозлил меня и многое открыл. Они действительно, каждый по-своему, волновались за меня. Я не могла понять почему. Чем я заслужила такую доброту?

Всё настолько сильно смешалось, и я переставала понимать, что происходит вокруг, а самое главное – что происходит внутри меня. За последний год моя жизнь превратилась в кошмарный вязкий водоворот из страха, чувства вины и постоянного напряжения. Девочка с флейтой исчезла в один миг или растворилась постепенно, являя миру забитое испуганное существо? Порочное существо, которое своим поведением и привело меня к роковому вечеру. Как девочка с флейтой стала демоном Василисой?

А потом личина демона рассыпалась, постепенно отваливаясь корками заживших ссадин, растворилась вместе с поблекшими кровоподтеками, потеряла свой облик в отросших мягкой шапкой волосах, явив миру лишь оболочку прежней Василисы с пустотой внутри. Иногда мне даже не хотелось вставать с кровати и начинать новый день. Это было мучительно. Месячные всё не приходили, и, хотя первые анализы на беременность и заболевания были отрицательными, сковавший меня ужас не отпускал. Я знала, что некоторым вещам нужно время, чтобы проявиться.

После особенно тяжелых ночей с тревожными снами, приносящими то, что хотелось забыть, начинать новый день было особенно трудно. Когда я просыпалась от громких криков, которые сама же издавала, мне хотелось умереть, раствориться в воздухе, никогда не существовать, остаться на холодных ступенях февральской ночью, потому что ночами тот вечер приходил в мою голову снова и снова. Саша всегда был рядом, и его дневное раздражение растворялось в темноте. Он никогда ничего не говорил, только держал меня за руку. Я не знала, что мужские руки бывают такими бережными, хотя вряд ли его можно было назвать мужчиной. Еще нет. Он был мальчиком, одним из двух моих секретных мальчиков, идущих в метро. И в его руках мне становилось спокойно и мирно, я быстро засыпала без сновидений и тревог.

И, хохоча на матрасе после головокружительного прыжка со шкафа, я опустила свою руку в ладонь второго мальчика – и снова ощутила покой и мир, как и в Сашиных руках. Я была дома. Слезы подкатили к глазам, и я мысленно благодарила всех, кого можно благодарить, – бога, судьбу, провидение – за моих мальчиков из метро.

Из воспоминаний меня вырвал телефонный звонок. Парни были в школе, а я читала, свернувшись на кровати. Сверившись с часами, я убедилась, что звонок прозвучал ровно в тот момент, как мы договаривались с Тамарой Александровной. Она иногда справлялась, как я. Кажется, у нас даже установился некоторый ритуал – созваниваться раз в неделю почти в одно и то же время. Мне нравилось говорить с ней, она интересовалась моим физическим самочувствием, рассказывала забавные случаи из практики и даже пошлые анекдоты про работу гинеколога, отчего меня бросало в смущенный жар и я сдавленно смеялась, не зная, как реагировать. Конечно, больше говорила она, потому что мне было сложно на короткой ноге общаться со взрослым человеком. Но я поняла, что привыкла к ее звонкам, и даже ощущала некоторые теплые чувства, слыша ее голос в трубке. В отличие от Марины, которая настойчиво интересовалась, что и как произошло, Тамара Александровна и парни вообще ни о чем не спрашивали. Я знала, что должна выдать какую-то информацию о себе, но пока была не готова открыть рот и рассказать всю ту грязную историю, которая привела меня к такой плачевной ситуации.

Этот телефонный разговор не был слишком длинным. Тамара Александровна сказала, что все пробы отрицательные, но анализы на заболевания нужно повторить через полгода, чтобы быть окончательно уверенными. Но я все равно облегченно перевела дух, потому что угроза беременности висела надо мной как дамоклов меч, проникая в ночные кошмары вязкими фигурами страшных чудовищ. Пообещав перезвонить через неделю, Тамара Александровна быстро закончила разговор. Я знала, что у нее скоро начинается прием и милую болтовню придется отложить до следующего раза. Я уже немного скучала по пошлым анекдотам.

Вернувшись мыслями к парням, я вспомнила Сашины слова о том, что я, по его мнению, не в порядке. Они всё крутились и крутились на повторе в моей памяти, словно заевшая пластинка. Да, я полюбила мыться. У меня было ощущение, что кожа чешется и излишне потеет, будто от меня исходит гнилостный запах. Хотелось смыть его. Но неужели я моюсь и вправду так часто? Обычно я принимала душ только вечером. И я действительно все время сидела дома, но только потому что мне никуда не было нужно. Когда необходимо было сдавать повторные анализы, я ведь выползла наружу. Да, со мной была Марина, и я чувствовала снова эту тревогу, как в самый первый раз, когда мы ехали к врачу, но списала это на волнение перед приемом. Могла ли я сама выйти из дома? Или со мной что-то не так?

Я решительно встала с кровати и, пройдя в коридор, осмотрела верхнюю одежду. Куртка, которую Саша мне отдал и признал моей, висела на месте, ботинки стояли у комода. Оглядев себя в зеркало, я решила, что в спортивном костюме могу смело сходить и купить что-нибудь к чаю. Думаю, что парни обрадуются, вернувшись из школы и обнаружив вкусняшки.

Достав деньги из своих сбережений и одевшись, я вспомнила о ключах. Закралась предательская мысль, что могу попробовать в другой день, когда попрошу у Саши запасные. Но, заглянув в ключницу на стене, я обнаружила три комплекта, аккуратно висящих и словно приглашающих: «Возьми меня». Я прихватила ключи и решила проверить, подходят ли они к замку, хотя у меня почти не было сомнений в этом.

Открыв входную дверь, я уставилась на порог. Это просто, Василиса. Давай, нужно чуть сдвинуться вперед, и всего-то! Набрав воздуха, я сделала шаг. Сердце подпрыгнуло и забилось в горле. Не закрывая дверь, стоя в парадной, трясущимися руками я проверила, подходят ли ключи к замку. Идеально подходят. Захлопнув дверь, я начала проворачивать ключ; сердце колотилось как бешеное, стало трудно дышать.

Вдруг хлопнула соседняя дверь, и раздался мужской голос: «Добрый день». От испуга я выронила связку ключей, и она со звоном упала на плитку лестничной площадки. Всё внутри меня замерло; казалось, сердце перестало биться. Я вцепилась в дверную ручку, просто окаменев от ужаса. Боясь повернуться, я услышала два решительных шага, после чего какое-то колебание воздуха вокруг. В поле зрения появилась мужская рука, которая забрала ключи.

– Вы обронили, – раздался мужской голос. – Всё в порядке? Вы Сашина сестра? Он говорил о вас.

Я все еще стояла к говорившему спиной, боясь шелохнуться. Волны животного страха поднимались из самой глубины моего существа, подкатывая к горлу; затошнило. Мужчина, очевидно, устав проявлять добрососедские чувства, схватил меня за руку и вложил ключи в мою ладонь. От прикосновения у меня помутилось в глазах. На секунду даже показалось, что я потеряла сознание. Когда зрение вновь сфокусировалось, я уставилась на свою раскрытую ладонь с ключами. В парадной, где-то внизу, раздавались торопливые шаги по лестнице и насвистывание, будто кто-то спускался в довольно неплохом расположении духа. Я в страхе оглянулась. На лестничной площадке никого. Волна облегчения была почти обжигающей, сердце застучало с новой силой, и, задыхаясь, я быстро, насколько могла, открыла дверь. Влетев в квартиру, закрыла все три замка на все обороты; с меня тёк холодный пот, ноги ослабли и подгибались.

Я сползла по двери на пол, обхватив руками голову, которая раскалывалась от боли, будто прямо в мозг загнали раскаленную кочергу. Тело горело, болело и тряслось.

Слезы облегчения побежали по щекам. Я в безопасности, здесь никого нет. Но через минуту к облегчению добавились горечь и сожаление. Этот бой был проигран.

Женя

Близился конец третьей четверти, а соответственно, и день рождения Сашки. Он не слишком любил отмечать, но старая игра навела меня на мысль, что немного веселья нам не повредит, и тут словно боги услышали мои молитвы: отец отбыл на учения (иногда он отсутствовал дома подолгу, что давало нам с мамой отличную передышку). Мама, конечно, использовала ее по-своему: лежала в кровати, редко вставала, не занималась домашними делами и даже не готовила еду, мы почти не разговаривали, и я мог со спокойной совестью пропадать у Сани с Василисой, иногда даже с ночевкой. Когда я был младше, мне хотелось растормошить маму, вовлечь ее в совместное времяпрепровождение, я был готов с радостью помогать ей, вместе жарить блинчики, когда-то мне даже виделось в мечтах, что мы делаем торт или лепим пельмени вечерами на кухне и сопровождаем работу душевной беседой, но сегодня я не был настолько глуп и пользовался подаренными днями свободы с умом, а именно: разделял время с людьми, которым я по-настоящему интересен и которые не смотрели сквозь меня.

Для воплощения созревшего плана праздника (в кои-то веки план был у меня, а не у Сашки) был просто необходим сообщник, поэтому я не нашел ничего лучше, чем сказаться больным среди уроков и отправиться к Василисе, предварительно коротко сообщив Сашке в эсэмэс о том, что приболел и пропущу сегодняшнюю тренировку. Заканчивался второй месяц ее добровольного заточения, она стала гораздо спокойнее и даже иногда смеялась над глупыми фразами Сашки или моими шутками, но это не меняло того факта, что она не выходила из квартиры. Пару дней назад друг заявил мне, будто у него, как он это называл, «назрела индейка», но при более детальных расспросах ушел от разговора, сказал только, что пока всё «шито белыми нитками». Но поскольку последние недели он проявлял небывалый для себя уровень терпения с Василисой, то я решил, что у него действительно на уме нечто стоящее.

Когда я оказался у дома, то решил пройтись на шестой этаж пешком. Настроение было самым радужным, я предвкушал идею, которую выдам Василисе, поэтому очень удивился, когда мне никто не открыл. Я звонил и звонил, но без толку, поэтому забеспокоился и набрал на мобильном домашний номер Сашки, за тяжелой металлической дверью раздалась отдаленная трель телефона.

– Алло… – на другом конце провода послышалось практически сипение, я с трудом узнал голос Василисы.

– Лиса, это я, – быстро проговорил я в трубку. – Открой входную дверь, не переживай.

Последовали короткие гудки, после чего почти сразу за дверью послышалась возня, звякнули замки внутренней двери, а потом раздались щелчки всех трех замков внешней, и наконец я имел возможность лицезреть белое от ужаса лицо Василисы с широко распахнутыми глазами.

– Я чуть не умерла от страха. – она продолжила шептать.

– Прости, пожалуйста. – Ее испуганный вид заставил меня испытать чувство вины. – Наверное, стоит у Сани взять комплект ключей, чтобы такого больше не повторилось.

Пока входил в коридор и сбрасывал куртку, я обратил внимание, что в доме пахнет чем-то вкусным.

– О-о-о, ты готовишь? – я принюхался.

– Да, – Лиса смущенно замялась. – Хотела порадовать вас мясной запеканкой. А почему ты один?

– У меня к тебе дело, – заговорщически прошептал я. – Но Сане ни слова. Сейчас всё расскажу.

Краска потихоньку возвращалась на ее лицо, так что, кажется, подруга уже оправилась от испуга, заинтересованно кивнула и жестом пригласила меня на кухню, где запеканка пока что томилась в духовке. Мы обсудили план, Василиса оказалась идеальным сообщником для моего преступления, мы утвердили все детали и договорились, что я вернусь, как только Сашка уедет на тренировку, и тогда поищем необходимый инвентарь, а еще составим список того, что нужно купить для идеального праздника.

– Я хочу участвовать финансово, – безапелляционно заявила Лиса.

– Ты не должна волноваться, – я очень переживал, что нанесу удар по ее накоплениям. – Всё, что нам понадобится, не должно стоить дорого.

– Тем более, – упрямо заявила она, поджав губы.

Я сдался: мне хотелось, чтобы подруга чувствовала себя полноценной участницей торжества. Мы условились, что она позвонит мне на мобильный, как только Сашка уедет на плаванье, и я отбыл домой, чтобы не столкнуться с виновником предстоящего торжества. Я очень надеялся, что мы не попадемся, поскольку в сюрпризах был не мастер, а Сашка настолько проницателен, что хранить от него что-то в секрете – это сущий ад. Спасало только, что последнюю неделю друг был несколько рассеян, хоть это ему совершенно не свойственно. Я решил, что он обдумывает свой грандиозный план по спасению Василисы, ведь Саня был гением планирования, в том числе долгосрочного, и я даже уверен, что, помимо экселевских таблиц ежемесячного бюджета, у него есть планировщик жизни лет на двадцать вперед, с подробно расписанными задачами на каждый месяц каждого года и стратегией достижения долгосрочных и краткосрочных целей. Он иногда представлялся мне эдаким чудаковатым гением. Василиса позвонила, когда, по моим подсчетам, Сашка давно уже отбыл из дома.

– Извини, – сразу перешла она к делу, – но он после школы занял линию, всё что-то выискивал в интернете, а убегал, уже опаздывая, и бросил модем включенным, – она фыркнула. – Еле разобралась, как тут всё работает. Настоящее расточительство с Сашкиной стороны, конечно, – в ее голосе слышалось неодобрение.

– Я уже иду, – коротко ответил я и выскочил из квартиры как был, в тапках и домашней одежде.

Отыскать все нужное нам удалось довольно быстро, и я вообще перестал понимать, почему Сашка ворчал на Василису за уборку: она настолько удобно всё разложила, создала порядок и систему во всем многообразии вещей, что теперь поиски и приготовления заняли у нас от силы минут пятнадцать. Мы переложили всё в шкаф, которым Сашка никогда не пользовался, и принялись составлять список покупок. Мне думалось, что я успею совершить забег по магазинам сегодня, поскольку было еще не поздно, и тогда завтра можно было бы всё списать на внезапное недомогание и вернуться в школу, но Василиса прервала мои планы внезапной просьбой.

– Женя, – робко начала она, когда список покупок скрылся в кармане моих спортивных штанов. – Я бы хотела попробовать сходить в магазин вместе с тобой.

Я воодушевленно закивал, хотя и подметил, что она сказала «попробовать», а не «сходить», но все же это была хорошая тенденция: ей хочется выйти из дома, а это уже практически победа. Я решил не торопиться, потому что поход по магазинам с Лисой, очевидно, займет больше времени, чем одиночный забег, и предложил перенести мероприятие на утро. Если Саня вернется с плаванья, а дома никого не будет, он поднимет тревогу небывалых масштабов. Василиса согласилась с моими доводами, а потому мы решили, что завтра я снова скажусь больным. И послезавтра, потому что в сам день рождения дел у нас с Василисой будет довольно много. Конечно, я пропущу последние два дня четверти, а вместе с сегодняшним – все три, но у меня не было хвостов, а потому я не так сильно беспокоился. Попрошу потом маму написать мне записку за пропуски «по болезни».

Наутро, едва я отстучал наш условный сигнал, как дверь распахнулась и я увидел взволнованное лицо Василисы, которая ждала меня уже полностью одетая, а в ее глазах было столько надежды, что мне захотелось рассмеяться, но я сдержался. Немного помявшись, Лиса переступила порог, решительно захлопнула за собой дверь, потом повернулась ко мне спиной, несколько раз глубоко вздохнула, замерла, и вдруг ее спина расслабилась, Василиса бодро загремела ключами, закрывая дверь на все замки (определенно, у нее было что-то личное к замкам: она непременно проворачивала их на максимально возможное количество оборотов). В лифте Василиса вела себя спокойно и даже улыбалась мне, но, стоило нам оказаться на улице, всю ее веселость как ветром сдуло, и теперь она топталась на крыльце парадной, недоверчиво разглядывая подтаявшие грязно-бурые сугробы снега, а крылья ее носа тревожно дергались и втягивали воздух слишком резко.

– Куда пойдем сначала? – я попытался отвлечь ее бытовыми вопросами, но ответа не последовало.

Определенно, нужно было брать ситуацию в свои руки, причем, возможно, буквально, поэтому я немного помедлил, поскольку опасался реакции, а потом взял ладонь подруги в свою, мы ведь уже держались за руки, и в тот раз она была инициатором, так что ее не должно это слишком шокировать. Ладонь Лисы была влажной и холодной, я ободряюще сжал ее пальцы, давая понять, что ей ничего не грозит, а она искоса взглянула на меня с виноватым видом, после чего обхватила меня под локоть двумя руками, тесно прижавшись к моему боку всем телом, и от неожиданности я чуть не завалился. Мне было понятно, что такая интимность позы вызвана отчаяньем, но, находясь так близко, я чувствовал ее аромат. Василиса пахла чем-то едва уловимым (я не мог разобрать, чем именно, возможно, какими-то средствами для ванны), но в любом случае теперь пришла моя очередь выравнивать дыхание. Лиса заметно успокоилась, и мы сделали первый шаг в мир. Дорога до магазина не была долгой, пару раз мы синхронно поскользнулись на заледенелых лужах, а один раз Лиса легонько подпрыгнула, не отпуская меня, отчего мое тело дернулось вверх-вниз, а когда подруга приземлилась, раздался хруст и она коротко хохотнула, а я увидел, что она проломила мелкую лужу каблуками ботинок, и рассмеялся в ответ.

Супермаркет был почти пуст, и с продуктами мы справились довольно быстро, Василиса ни на секунду не отпускала мой локоть, и мне казалось, что мы были кем-то вроде сиамских близнецов, и, хотя у нас была в распоряжении только одна моя свободная рука, жаловаться я и не думал. Некоторые проблемы возникли в видеопрокате: мало того что продавцом был парень, а не средних лет женщина, как на кассе в супермаркете, так еще и какой-то мужчина за стойкой оформлял кассеты, он выглядел безобидно, но я сразу почувствовал, как Василиса напряглась и застыла. Я утянул ее в дальний конец зала, где мы некоторое время рассматривали кассеты, обсуждая любимые фильмы, и с удивлением понял, что она почти ничего не смотрела, зато ее глаза загорелись, когда мы прошли мимо стеллажа, где были выставлены оперы и мюзиклы (все кассеты были почти новыми, вряд ли их кто-то брал хоть раз). Я сделал себе заметку на будущее, полагая обсудить это с Сашкой; я тоже умею подмечать детали. Дверь видеопроката хлопнула, сигнализируя, что мужчина наконец удалился, и я быстро оформил кассету, просмотр которой мы наметили в Сашкин день рождения, и я уже предвкушал веселье, потому что Василиса не слышала про фильм «Мортал Комбат» и не знала об игре.

Путь до дома прошел спокойно, а Лиса, как только оказалась в квартире, принялась насвистывать какую-то песенку и разбирать продукты. Она была в весьма приподнятом настроении, и, возможно, я даже впервые наблюдал ее в таком хорошем расположении духа, но вот моя рука, за которую она цеплялась, немного затекла и болела, и вполне вероятно, что будет синяк, особенно после видеопроката, но ради того, чтобы видеть ее веселое, с тихой улыбкой лицо, я был готов к синякам и на второй руке.

– Значит, можно взять посмотреть оперу? – как бы невзначай спросила она, и я похвалил себя за внимательность: она заинтересовалась-таки этим стеллажом.

– Ага, все кассеты там можно брать в прокат, – подтвердил я.

– Видела там «Кармен» и «Мадам Баттерфляй», я их слушала в разных вариациях, но не знала, что можно еще и посмотреть, – она мечтательно закрыла глаза, оторвавшись от разборки пакетов с продуктами.

– Из последней фразы я почти ничего не понял, – честно признался я. Мне опера казалась всегда чем-то скучным, все очень громко поют (можно даже сказать, орут), большей частью на непонятном языке, но тут я вспомнил футляр для инструмента, с которым видел Василису на остановке, и спросил, а точнее, сказал почти утвердительно: – Ты занималась музыкой?

– Да, играла на флейте, – в ее голосе послышалась грусть. – Вообще, я обожаю виолончель, но отчи… – она осеклась, будто сказала слишком много, и, замявшись, быстро закончила: – Она много места занимала. Флейта практичнее.

– Где же флейта теперь? – я задал вопрос, но в попытке отвлечь Лису от неприятных мыслей не подумал, и вышло еще хуже.

– Продала ее, когда готовилась к побегу.

Голова подруги сокрушенно поникла, и я пожалел, что спросил, но теперь прояснилось то, что мучило нас с Сашкой: откуда у Василисы была приличная сумма денег (хотя, конечно, это совсем не наше дело). Подруга, кажется, не заметила моего внутреннего монолога и грустно продолжила:

– Это очень дорогой инструмент во всех смыслах. Из лучших времен.

Она затихла, и ее несчастный вид сделал меня почти больным.

После этого Лиса замкнулась и долго молчала, а я расстроился, поскольку разговор о том, что она любит, вдруг неожиданно для меня самого вышел неудачным и опечалил ее. Но вот что я осознал: совершенно точно оперу придется смотреть и слушать. Почти со злорадством я представил лицо Сашки, который ненавидел школьные посещения театра всей душой, и как он будет скрежетать зубами на просмотре оперы, и, несмотря на сгустившуюся атмосферу напряженности, мне захотелось не к месту рассмеяться, но я сдержался и завел разговор на самую безопасную тему, которая никогда никого не расстраивала, то есть на тему готовки. Повеселевшая Василиса поддержала беседу с чуть большим энтузиазмом, чем та того требовала, хотя кого я обманываю: готовка требует всего энтузиазма, который есть в тебе, особенно если планируешь печь именинный торт.

Василиса

Я любовалась домашним «походным лагерем». Мы полдня готовили гостиную. Саша утром ушел в школу, даже не сообщив о своем дне рождения. Забыл или просто не привык с кем-то делиться радостными новостями. А раз он думает, что я не в курсе, то и подарка не ждет. Особенно такого оригинального. Я впервые за несколько месяцев чувствовала приятное возбуждение, праздник – это, безусловно, то, что мне нужно. Даже такой необычный.

Палатка занимала почти всё свободное пространство, даже пришлось передвинуть кресла к стене. Я предлагала ее вовсе не ставить, потому что она останется пустой на протяжении всего якобы похода. Спать мы собирались в мешках, но не в ней, а вокруг импровизированного костра. Когда я делала уборку, то даже не поняла, что это за приспособление такое, которое сейчас гордо стояло по центру всей инсталляции. Женя объяснил мне, что это раклетница. Что-то вроде среднего размера электрической плитки, на которой на миниатюрных сковородках можно жарить сыр и другие продукты, а потом набирать их себе в тарелку или на кусочек хлеба. Довольно забавно, никогда такого не видела. Мы решили, что раклетница будет костром.

Я сверилась со списком: казалось, что всё готово. Припасы собраны в походный рюкзак, фонарики стояли рядом. Спальные мешки и палатка на месте, расстеленная на полу скатерть играла роль стола. Костер тоже в наличии. Чем не поход?

Время близилось к двум, и Саша должен был вот-вот вернуться из школы. Я сбегала и еще раз проверила торт в холодильнике. Мне казалось, что неожиданным образом он может развалиться под силой тяжести или по любым другим необоснованным причинам. Женин подарок был не настолько хрупким и ожидал между подушек дивана, упакованный в газету вместо подарочной бумаги. А мой подарок в виде торта вот-вот могли разрушить какие-нибудь злые чары. Я очень волновалась. Хотелось, чтобы этот «поход» прошел идеально, словно таким образом я пыталась сказать спасибо Саше. Он столько для меня сделал, что мне казалось, я никогда не смогу отплатить ему тем же, и жалкий торт был просто пародией на подарок. Тем более он будто бы немного завалился набок, напоминая Пизанскую башню из коржей и крема, и грозился рухнуть.

– Идет… Идет! – просигнализировал Женя, который караулил у окна.

Мы метнулись в коридор, и Женя вырубил пробки. На улице было пасмурно и довольно сумрачно, даже погода играла на нашей стороне. Плюс закрытые шторы добавляли темноты. Я подхватила надутые заранее шарики, а Женя встал у двери с хлопушкой наизготовку, во рту у нас были пищалки. Меня немного беспокоила именно эта часть поздравления, но Женя настаивал и сказал, что здесь личные счеты. Ну и кто я такая, чтобы лезть в мальчишеские разборки. Поэтому сделала то, что могла, – была образцовым сообщником.

Ключ провернулся в двери, затем ручку дернули, но дверь не открылась. Женя с укоризной посмотрел на меня, я виновато пожала плечами. У меня не получалось бросить эту привычку: закрывать все замки казалось безопасным. Наконец входная дверь распахнулась, и Саша, чертыхаясь, ввалился в прихожую. Не успел он понять, что происходит, как с оглушительным грохотом разорвалась хлопушка, осыпав его снопом конфетти. И хотя я была морально готова к громкому звуку, но все равно вздрогнула, и моя пищалка загудела чуть с опозданием. Выплюнув наконец пищалки, мы закричали «С днем рождения!» прямо в ошарашенное лицо Саши. Женя довольно ухмылялся, а я подбросила шары, которые глупо разлетелись по всему коридору, совсем не киношно – а в моем стиле.

– В рот компот, – Сашин голос звучал недовольно, но на лице расползалась улыбка. – Вы что тут устроили?

В темноте я видела конфетти в его рыжих волосах. Наклонив голову набок, он попрыгал на одной ноге.

– Чува-а-ак, тебе конец в декабре, – пригрозил он Жене и повернулся ко мне. – А ты! Мелкая подпевала!

Я видела, что он не злится, а лишь рассыпает пустые угрозы, и ухмыльнулась ему в лицо с самым наглым видом. По крайней мере, я надеялась, что мне и правда удалось выглядеть наглой.

– Так, – Саша попытался щелкнуть выключателем. – А че темень-то такая?

– Это потому что, – заговорил Женя замогильным голосом, – мы отправляемся в поход в темный лес.

– В поход? – скептично спросил Саша.

– Да! – внезапно рявкнул Женя. – И у тебя есть минута, чтобы переодеться в соответствующую одежду. Три, два, один, пошел!

Саша быстро включился в игру и со сноровкой ниндзя метнулся в свою комнату. Я слышала, как хлопают ящики комода, живо представляя, как друг расшвыривает вещи, роясь в поисках подходящей одежды.

Женя считал преувеличенно громко. Я, желая подыграть, начала выстукивать ритм марша по наличнику. И раз! И раз! И раз, два, три! Пошевеливайся, солдат, время на исходе!

С последними цифрами счета Саша вылетел из своей комнаты. На нем был такой микс из разной несочетающейся одежды, что мы покатились со смеху. Камуфляжные штаны, заправленные в ярко-желтые носки. К ним друг натянул старый детский свитер, который был откровенно мал. Саня пытался это скрыть, закатав рукава, но выглядел великаном в гномьей одежде. Венчала образ милая полосатая шапочка с помпоном. Саша натянул ее довольно низко, выставив наружу уши.

Весь наряд казался настолько глупым, что я не могла перестать смеяться. Женя вторил мне, задыхаясь.

– Рядовой к походу готов, мой генерал! – вытянувшись по стойке смирно, гаркнул Саша.

– Вольно! – прохрипел Женя сквозь смех.

Шутливое переодевание задало тон всему вечеру. Мы не просто хорошо проводили время, а по-настоящему веселились: хохотали до колик, прыгали как дети и кричали уморительные речевки. Раклеты оказались очень вкусной и вполне походной идеей. Толкаясь у нашего «костра», мы наперебой жарили сыр, перепелиные яйца, кусочки бекона, а после добавляли к ним соленые огурчики, маслины и помидоры, вываливая содержимое миниатюрных сковородок на тостовый хлеб. А потом, обжигая нёбо, пытались поскорее съесть свой праздничный обед.

Когда приступ обжорства остался позади, мы решили посмотреть видеокассету, взятую днем ранее в прокате. Это был фильм о волшебном турнире единоборств в параллельной Вселенной, с магическими приемами. Стоило заиграть главной теме, парни подскакивали и замирали друг напротив друга в дурацких позах, а в конце проигрыша хором кричали: «Мортал Комбат!» Когда они увидели, что их кривляния никак мною не оценены, то наперебой стали расспрашивать меня, неужели я никогда не играла в приставку. Пришлось признаться в этой постыдной части своей биографии. Они пообещали, что передо мной еще откроется мир и я узнаю, что значит жить полноценной жизнью. Я скептично приподняла брови на такое смелое заявление.

За окном почти стемнело, и пришло время открывать подарки, но Саша вдруг подскочил и со словами, что ему необходимо в кустики, умчался в уборную.

– Прекрасная часть этого похода, – довольно сказал он, вернувшись, – что все блага цивилизации прямо под рукой.

– Что-то я не слышала, как после туалета ты пользовался таким благом, как раковина, – сурово намекнула я, ударив его по предплечью, когда он потянулся к остаткам еды.

– То есть ты считаешь, что у меня руки грязные? – преувеличенно возмущенно спросил он.

– Да, – я была непоколебима.

– Вот эти руки? – он начал угрожающе надвигаться на меня, показывая мне раскрытые ладони.

Я завизжала и вскочила с ногами на диван, пытаясь отбиться деревянной лопаткой для еды. Фу, ни за что! Некоторое время под дикий гогот Жени мы наматывали круги вокруг нашего походного лагеря, после чего Саша наконец согласился помыть руки. Кошмар, мальчишки иногда такие мальчишки. Фе!

Саша принял подарки с огромной радостью, которую даже не пытался скрыть. Женя подарил ему книгу, где были описаны особые приемы сражений в этой их компьютерной игре. Особенно меня рассмешило слово «бабалити». Не знаю почему, но я так смеялась, что чуть не описалась, услышав его, за что меня прожгли два уничижительных взгляда. Я же говорю: мальчишки! Торт мы ели прямо с блюда, зачерпывая большими ложками огромные куски, а потом повалились каждый на свой мешок, стеная, что больше никогда не прикоснемся к еде.

На улице стало совсем темно, и квартира наполнилась мраком. Мы зажгли фонарики и гирлянду, которую перекинули через палатку. Разноцветные огоньки заплясали вокруг, подмигивая. Пам-пам-пам. Меня переполнило теплое счастье и покой, каких я не чувствовала уже очень давно. В череде ужаса и страха последних лет я совсем забыла, как ощущается умиротворение. Сонной тяжестью в полном животе, вялым ерзаньем на спальном мешке и ленивым бормотанием ни о чем. Я закрыла глаза, и меня заполнили звуки колыбельной из детства, то ощущение, когда тебя вот-вот унесет в мир снов. Но внезапно Женя очень громко сказал:

– Мне кажется, вечер у костра мы можем провести, рассказывая страшилки.

Меня резко вырвало из неги. Я покосилась на Женю, он выглядел немного более напряженным, чем следует, и я забеспокоилась. Он боится страшилок? Зачем тогда предлагает?

– Думаю, вместе мы уже через многое прошли, – многозначительно добавил он, – чтобы разделить некоторые страшные истории между нами тремя.

Мне не очень понравилось, как это звучало – совсем не для дня рождения, – но Саша, пристально посмотрев на Женю, помолчал и сказал, что не против. Я поняла, что это должны быть не просто страшилки, а наши истории.

– Но чур, – добавил наш именинник, – страшилки будут на тему русских сказок, ага!

– Как инициатор, я начну первым, – даже в тусклом свете я видела, что Женя снова покраснел.

Мне было немного любопытно то, что сейчас должно прозвучать, но больше боязно. Я не хотела рассказывать свою страшную сказку. Конечно, из-за необычной жизни ребят меня терзали вопросы, но я их никогда не задавала, потому что знала: задав хотя бы один, должна буду поделиться и своей историей. Неужели пришло время и никак не отвертеться? За этими мыслями я чуть не упустила самое начало Жениной страшилки.

– В общем, да… – он кашлянул, приставил включенный фонарик к подбородку и начал несколько игривым тоном: – Жила-была в лесном озере прекрасная русалка. Красоту ее сложно описать словами. И положил на нее глаз водяной, – голос парня утратил веселость и налился горечью. – Кто его знает, что русалка нашла в этом довольно неприятном на вид существе, но сыграли они свадьбу, какой не видывал еще водяной народ. Родила русалка водяному сына, наследника, но вышел он какой-то неказистый, – Женя усмехнулся. – Вроде как не водяной, а больше на тритона похож, слащавый больно.

Мне показалось, что последние слова принадлежали не Жене, а словно он их с чужого языка снял.

– Так вот, – продолжил друг, убрав фонарик от лица. – Решил водяной во что бы то ни стало воспитать из сына достойного преемника. А для этого все средства хороши, так сказать. Взял водяной самую крепкую ветку с острым концом и тяжелый камень да стал вытесывать из противоестественного тритона настоящего мужчину… – Женя запнулся, но тут же поправился: – Точнее, настоящего водяного. Но сущность любого живого создания не так просто изменить, даже если на первый взгляд кажется иначе. А потому нет больше покоя и счастья в водном краю. Расколол неправильный сын счастливую семью, ожесточилось сердце водяного, и проснулась в нем ненависть. Так и отрывается по сей день на русалке и безобразном тритоне, пытаясь приличных жителей водного царства из них сделать.

Последнюю фразу Женя закончил с иронией и кривой улыбкой, вновь вернув фонарик к подбородку. Но никому из нас троих не было смешно. Я даже немного разозлилась: он портил праздничный вечер такими откровениями. Но теперь стали более понятны частые синяки на его лице и постоянный испуг, если вдруг звонил его мобильный. Когда он бывал у нас по вечерам, то каждый раз в то или иное время раздавался телефонный звонок, и он поспешно убегал, иногда даже забыв попрощаться. Теперь всё это приобретало смысл и причину.

– Ага, короче, я бы сказал: дамы вперед, но, чувствую, сейчас мне придется сочинять, – подал голос Саша со своего спального мешка.

Он не стал приставлять фонарик к лицу, как сделал Жека, а просто улегся на спину и пустил кружок света в пляс по темному потолку. Пятнышко скакало из угла в угол тревожно, будто у Саши тряслись руки, и я заразилась этим напряжением, внутренне собираясь. Будто сейчас необходимо нарастить броню.

– Жили, значит, были медведь с медведицей в самом дремучем лесу, – Саша начал свою историю ровным голосом, без эмоций. – Любовь у них была до небес, медведь разве что пятки медведице не лизал. Настоящими хозяевами леса были звери эти и не знали горя и несчастий. Сначала родился первый медвежонок, потом второй, – на этом месте он запнулся, немного помолчал и продолжил: – Совсем шумно стало в лесу. Веселятся медвежата, заняты своими играми. Тот, что постарше, зануда знатный, а младший – та еще заноза в… – Женя легко пнул Сашу, и тот снова замешкался: —…в одном месте. Всё бы хорошо, но любила медведица лыжи, а медведь ей отказать не мог. Раз в год они оставляли медвежат бабушке-медведице и сваливали в романтический отпуск на горнолыжный курорт.

По обрывистым резким фразам картинка уже почти-почти сошлась в моей голове, я знала, что сейчас последует что-то совсем-совсем горестное. Голос Саши стал глухим и отстраненным, Женя заерзал на своем месте, возможно, уже сожалея, что из-за его затеи вечер так удручающе заканчивался.

– А на лыжном курорте медведица разбилась о дерево, слетев с трассы на полной скорости, – сдавленно продолжил Саша. – И всё покатилось под откос для веселого медвежьего семейства. Бабушка-медведица померла следом от инфаркта, а у папы-медведя потекла крыша, – тут в голос друга добавилась злость, и Саша оживился. – В общем, папа-медведь, в рот ему ноги, начал мед лакать просто-таки литрами. А шестилетний и тринадцатилетний медвежата как хотите живите. В общем, бедный несчастный медведь, которого и отцом-то не назовешь, еле дотерпел до совершеннолетия старшего медвежонка и отвалил работать в другой лес, канадский, чтобы как можно дальше. А то на одном континенте пересечься в лесах можно, а так уж наверняка, – тут Сашин голос приобрел даже некую веселость, но она казалось несколько нездоровой. – Старший братец-медведь получал круглую сумму на содержание себя и младшего братца, но хотелось и ему свою жизнь устроить. Провел он младшенькому курс молодого бойца и тоже отвалил, посчитав свой братский долг выполненным, – Саша хохотнул безрадостно. – А младший медведка тоже неплохо устроился: деньги ему отчисляют, квартира своя есть, осталось дождаться восемнадцатилетия, и ух как младший медвежонок заживет со своими друзьями тритоном и-и-и?..

На этой вопросительной ноте он прервался и почти весело глянул на меня. Части его истории я слышала обрывками, что-то додумала сама, но сердце отчаянно сжалось от его напускного беспечного взгляда. Я даже не могла себе представить, насколько одиноким он себя чувствовал. С самого детства не иметь возможности обратиться за поддержкой, спрятаться на чьем-то плече, поделиться страхами и обидами. Обе их сказки были страшными, каждая по-своему. Мне хотелось обнять их и отдать всё тепло, которое я могу, но наступило время рассказывать собственную страшилку. Собравшись с духом, я кивнула и ответила на незаданный вопрос.

– Ведьмой. Моя история будет о доброй волшебнице и ее дочери ведьме, – мой голос дрожал и казался писклявым до отвращения. – Но начнем с самого начала. В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жила добрая волшебница, которую все любили. Волшебница та была замужем за царевичем, и рука об руку правили они своим народом и землями. Народ ценил и уважал правителей за справедливость и мудрость.

Переведя дыхание, я взглянула на парней. Фонарики валялись включенные и всеми забытые. Женя и Саша, сев на своих мешках, наклонились ко мне с одинаковым выражением на лицах. Не любопытство, а что-то сродни потребности в знании.

– В свое время родилась у волшебницы и царевича дочь, – продолжила я. – Была это милая малютка без особых талантов. Но любили родители свое дитя, холили и лелеяли. И всё шло прекрасно в том королевстве, пока не случилась война. Ушел царевич во главе армии защищать родные земли, и не стало его на поле брани. Безутешна была добрая волшебница, горе сломило ее, а бремя правления и одиночества подточило и без того слабый дух. И объявился в королевстве Колдун. – Я услышала, как парни резко выдохнули. – Черным было его сердце, а облик – величественным и пугающим. Склонил он волшебницу на свою сторону и обманом втерся ей в доверие. С тех самых пор царство пришло в упадок, сурово своей железной рукой держал Колдун всех его жителей. Доброй волшебнице необходимо было соответствовать его стандартам: ела она мало, чтобы оставаться стройною, работала много, содержала дворец в чистоте и порядке.

Я замолчала, раздумывая, как бы рассказать о страшной моей тайне, о самой большой вине. Женя затряс ногой – я заметила, что у него бывает такое в минуты сильных волнений.

– Тем временем подросла дочь доброй волшебницы, и оказалась она мерзкой ведьмой, – я решила, что самая неприятная часть будет короткой. – Постоянно нашептывал Колдун девочке, что видит ее насквозь, все черные грязные помыслы, обвинял ее в кокетстве и жеманстве, – не удержавшись, я всхлипнула. – Молодая ведьма была крайне осторожна, старалась не попадаться на глаза Колдуну, но ничего не помогало. Он твердил и твердил о том, что ведьма распутна и соблазняет своим видом честного Колдуна, и что вся вина на ведьме, на ее гнилом нутре, и как разобьется сердце доброй волшебницы, когда она узнает, какую змею пригрела на груди, – слезы текли по щекам, я была не в силах остановить их. – От напряженной работы и плохого питания вскоре добрая волшебница заболела, и пришлось ей покинуть дворец, дабы обратиться к целителям. Те ничего не смогли сделать, и волшебница умерла, – последнее слово я прорыдала, захлебнувшись. – Колдун остался полноправным хозяином молодой ведьмы. Он выбивал из нее греховность, но это не помогло. И, сдавшись наконец, Колдун пошел на поводу у своей слабости, потому что ведьма соблазняла его и…

Я не смогла закончить. Рыдания душили меня, снова возникло ощущение, что я вывалялась в грязи и никогда от этого не отмыться.

Саша был на полсекунды быстрее Жени. Одним рывком он передвинулся со своего спального мешка на мой и, обхватив меня руками, стал поглаживать плечи. Продолжая рыдать, я обняла его в ответ, но этого казалось недостаточно. Мне хотелось поделиться своей болью, раздробить ее, потому что одной такое вынести казалось невозможным. Захлебываясь слезами и соплями, я забралась к Саше на колени, утыкаясь лицом в шею, а он продолжал успокаивающе гладить мои плечи. Но и этого было недостаточно, я чувствовала, как моя боль переполняет его, льется через край, и вот уже мы вдвоем захлебывались ею. И тут я почувствовала прикосновение третьей руки прямо между лопаток. Женя поглаживал мою спину уверенными твердыми движениями. Боль потекла от нас двоих к нему, и в этот момент я смогла вдохнуть. Тихо нашептывая слова утешения, Женя прислонился щекой к моей спине, прямо в том месте, где секунду назад была его рука, и обхватил меня сзади, даря утешающее объятие. И так, втроем, застывшие в своем горе, мы нашли освобождение, проливая слезы и укачивая друг друга, обмениваясь теплом.

Саша

Громкий визгливый звук разрывал мой мозг. Первый день каникул, господи боже, я что, забыл отключить будильник? Не открывая глаз, я пытался нашарить тумбочку, но ладонь соприкоснулась с мягкой поверхностью ковра. А, точно, поход. Звук продолжал нервировать. Рядом заворочался Жека и пробормотал: «Еще минут десять, мам». Я резко сел. Мелодия не была похожа на будильник. После сна я приходил в себя так, будто в черепной коробке не было мозга, а потом вдруг резко его туда снова плюхали с таким «блом-блом-блом», и я даже представлял, как он там трясется от этого плюха, словно желе в холодильнике.

В кромешной тьме подсветка экрана – это всё, что я видел. Мобила орала и орала, мне уже хотелось убивать.

Схватив разрывающийся телефон, я непонимающе уставился на экран. Входящий звонок. Четыре утра.

– Олег, я с тебя худею! – прошипел я, принимая вызов. – Ты время видел вообще?

– Я хотл… я хоел скзать, – голос моего брата звучал невнятно, словно он говорил с заложенным носом. – Чт я подумл над твими словми.

– Ты что, пьян? – шокированно пробормотал я, пытаясь выбраться из комнаты на ощупь. Мой правильный брат никогда не напивался. Никогда.

– Н… нем… можт быть, чуть-чть… – неразборчиво пробормотал он. – Я хтел ска… а-а-а… я гтов помочь с Ваа… Ва…лисой, – я понимал его через слово, но последнее имя уловил.

– Прекрасно, – стараясь не смеяться над тем, как тупо он звучал, я говорил короткими фразами. – Позвони мне завтра. Или приезжай.

– Хр… шо, – издал он нечленораздельное мычание. – Любл… тбя, – и отключился, я даже не успел придумать ответ.

Непонимающе я уставился на экран своего телефона. Мой брат напился, позвонил, предложил помощь и сказал, что любит меня. Нужно ли мне ущипнуть себя, чтобы убедиться: это не сон?

– Эй… – сзади раздался голос.

– Эй, – я повернулся и увидел в дверном проеме сонную Василису. – Прости, что потревожил.

– Этот звук кого угодно разбудит, – сонно зевнула она и, покосившись в темноту комнаты, добавила: – Кроме, очевидно, самых стойких из нас.

– Пошли попробуем снова уснуть, – проходя мимо, я хотел ее дружески толкнуть плечом, как обычно Жеку, но раздумал.

– Угу… – пробормотала она, медленно плетясь за мной. – Кто это звонил?

– Олег… – я до сих пор недоумевал. Опустившись на свое место, я пожал плечами.

– У него всё хорошо? – голос Васы стал немного тревожным.

– Думаю, да, – успокоил я ее. – Просто перебрал и захотел сказать, как он меня любит.

– Это мило. – хихикнула она, после чего широко зевнула, снова пытаясь с удобством разместиться в спальном мешке. – Добрых снов.

– И тебе… – рассеянно ответил я, но она уже задышала ровно и мирно.

Я знал, что сегодня заснуть мне уже не светит. Гребаный Олег! Бесит, когда меня вот так будят, но, с другой стороны, он сказал, что поможет с Василисой. Но не стоит забывать, каким бывал отец, когда вот так напивался, поэтому я не слишком надеялся. Завтра Олег может и не вспомнить об этом разговоре. Тем не менее винтики в моей голове уже закрутились, и всё время, пока рядом сопели тритон и ведьма, я потратил на то, чтобы обдумать несколько вариантов, которые могли бы помочь мне осуществить свой план.

Утром, сидя на кухне невыспавшимся, я хмуро пялился в свою чашку невкусного растворимого кофе, который мне пришлось забодяжить в кружке. Потому что только один человек знал, как пользоваться чертовой гейзерной кофеваркой, – она сто лет валялась в шкафу, пока ее не нашел Жека и не начал делать самый умопомрачительный в мире кофе.

Они с Василисой, словно сговорившись, мирно сопели. Я следил за стрелками часов, которые будто специально двигались всё медленнее и медленнее. Ровно в девять я решил, что харэ уже спать, и пошел будить этих двух сурков. Меня встретили совершенно не сонные глаза Василисы и Женькин тихий храп – он во сне неудачно перевернулся и закинул голову, а в таком положении всегда слегка похрапывал.

– Ты уже проснулась? – прошептал я Василисе.

– Ты так громко сопишь и дышишь, когда возмущен, – она закатила глаза. Я был готов уже огрызнуться, когда увидел ее хитрую улыбочку. Она дразнила меня.

– Становлюсь слегка раздраженным, когда не высплюсь, – хмыкнул я и зажал нос Жеки двумя пальцами.

Секунду ничего не происходило, после чего он смачно всхрапнул и, вздрогнув, подорвался, резко открыв глаза.

– Са-а-ань, – он застонал, пихнув меня. – Каникулы же, дай поспать!

– Да вставай давай, – я пихнул его в ответ. – У нас куча дел. И серьезный разговор! – я преувеличенно загадочно подвигал бровями, поочередно глядя то на Василису, то на Жеку. Они оба тихонько взвыли почти синхронно.

Через очень-очень долгих полчаса, которые потребовались этим двоим на водные процедуры, мы привычно сидели на кухне и лениво пожирали остатки вчерашнего банкета. Точнее, ленивыми здесь были только двое, а я был бодр и весел.

– Сколько кружек кофе ты выпил? – хмуро спросил меня Жека, пялясь в раковину.

– Я не помню, – нетерпеливо ответил я. – Короче, пока ты храпел, как стадо раненых медведей, мне ночью звонил Олег.

– Да, – кивнула Василиса с несколько озабоченным видом. – Но ты сказал, у него всё в порядке.

– Ага, – я энергично закивал и продолжил: – Он сказал, что готов помочь нам с одним делом, и я хочу съездить к нему сегодня, поговорить.

– А что за дело? Ты наконец расскажешь нам? – Жека задергал ногой.

– Я пока не хочу спугнуть удачу, – разъяснил я свою скрытность. – Сначала обговорю всё с Олегом, а потом уже обсудим втроем.

– Это дело касается меня?

Какая умная девчонка.

– Да, ты угадала, – я подмигнул Василисе.

– Я тогда тоже хочу поехать, – вдруг сказала она. – Если можно…

– Спрашиваешь! Тогда едем все вместе, и два раза пересказывать одно и то же не придется! – я необычайно оживился. Она хотела выйти на улицу! И не просто купить продукты для именинного торта, а проехать через весь город. Это прогресс.

Мы с Васой скоренько прибрали все наши походные дела, пока Жека мыл посуду, потом быстро оделись и минут через сорок уже все вместе были на улице.

Погода стояла замечательная, в воздухе наконец запахло весной. Не знаю, вроде бы ничего не изменилось: всё те же унылые потекшие сугробы, заледеневшая за ночь дорога, голые ветки деревьев, – но мягкий солнечный свет и запах свежести, будто город простирнули с ополаскивателем, делали свое дело. Хмурый серый Питер улыбнулся краешком рта, обещая совсем скоро теплые деньки. Обожаю! После моего дня рождения всегда наступала эта пора – ожидание лета.

Василиса вела себя спокойно и расслабленно. Схватив каждого из нас под руку, она бодро зашагала по тротуару. Конечно, это удобно, когда идешь по широкой улице, но в метро или в более узком пространстве вот так шеренгой не походишь. Поэтому нужно было придумать правила, чтобы она всегда чувствовала себя в безопасности. В начале поездки была пара неловких моментов, когда мы с Жекой тупили, не сообразив, как лучше себя вести такой необычной компанией, но, выходя из подземки к площади Восстания, мы уже слегка приноровились, и Василиса почти не напрягалась. Это оказалось на удивление просто. Перекинуться взглядами здесь, кивнуть друг другу там, заслонить ее от слишком бойкого паренька на эскалаторе, пока второй отвлекает Василису беседой. У меня мелькнула странная мысль, что мы трое похожи на единый цельный механизм. Части целого. Забавно.

Дверь нам открыла заспанная Марина, и ее удивлению не было предела.

– Саша? – и она окинула взглядом Жеку; при виде же Василисы ее глаза расширились еще больше. – Мы вас не ждали, ребята. Олег еще спит.

– Во даете! – иронично воскликнул я, спрашивая жестом разрешения войти. – Уже полдень вообще-то.

– У Олега вчера была очень плохая смена в больнице, – она поспешила посторониться, чтобы впустить нас.

– Не понял. Он же типа студент, учится еще.

– Интернатура в больнице – часть учебы, – вяло пробормотала Марина, неодобрительно косясь на меня. Да-да, я плохой брат, ни фига вообще не в курсе. – Олег – интерн в отделении скорой помощи.

– Ну давай, буди его, – предложил я, развесив наши куртки и подталкивая друзей в сторону кухни. – А то он мне ночью соловьем разливался в телефонную трубку, помочь обещал. Мы на кухне потусуем.

– Я думаю, ему вообще не до разговоров будет этим утром, – направляясь в сторону спальни, скептично заметила Марина.

Она была недовольна, но я плевать на это хотел. Я и так был хорошим мальчиком и сделал ее жизнь почти райской, свалив с их горизонта, так что можно немного и потерпеть надоедливого младшего братца.

Мы прошли на кухню. Василиса восхищенно ахнула, увидев огромные окна с широкими подоконниками. Жека уже бывал здесь, потому его реакция была более сдержанной.

– Может, кофе Олегу сварить? – спросил меня друг. – Раз он после тяжелой смены.

– После тяжелого бухича он, – успокоил его я, толкая к дивану. – Пусть его будущая женушка ему кофе варит. А то, видите ли, без приглашения заявились, надо же.

Жека расстроенно кивнул. Отчасти его беспокоила моя постоянная конфронтация с братом и его невестой. Может, в глубине души меня это тоже беспокоило. Где-то очень-очень глубоко. Пока Жека нервно дергал ногой, я наблюдал за Василисой. Она с ногами забралась на подоконник, оформленный в виде читального уголка, и мечтательно смотрела из окна. Мне был отчетливо виден ее профиль: высокий лоб, вздернутый нос и острый подбородок. В тени Васа казалась еще более хрупкой, невесомой, что ли. Даже в этих моих шмотках и с короткой стрижкой. Я покосился на Жеку и заметил, что он тоже наблюдает за ней. Василиса, приоткрыв от восхищения рот, пялилась на вид из окна, а Жека, приоткрыв рот, пялился на Василису. Картина маслом, блин.

В коридоре послышались шаркающие шаги, и через несколько секунд в поле видимости появился мой брат. Мда-а-а, выглядел он и правда паршиво. Волосы всклокочены, лицо припухшее, рубашку пижамного костюма он застегнул неправильно, и она сидела кривобоко, что делало его помятый вид идиотским.

– Доброе утро, братиша! – преувеличенно бодро гаркнул я.