Три поцелуя

Он долго разглядывал выпуклый живот ижи и представлял себе, какое безмолвное переплетение души и анимуса сейчас творится в нем, подобно корням соседних растений в почве. Он ушел через окно, оставив девушку на попечение Язада.

Ему оставалось только ждать.

Эти четырнадцать лет стали самими длинными в его долгой жизни.

Глава шестнадцатая

Прах и пепел

— Однажды, много веков назад, — сказал Михай тихим, напряженным голосом, прижимая Эсме к груди, когда она корчилась и кричала от боли, — секта верующих тайно отправилась к дахме*, стоявшую за их городом. Это не место для живых. Это была высокая одинокая башня тишины, где оставляли мертвых, чтобы их гниение не осквернило ни священную землю, ни священный огонь. Это было место стервятников и загадок.

— Луна освещала влажные кости мертвых и верующие решили больше не умирать. Но они были не просто верующими, эти черноволосые мужчины и женщины. Они были колдунами, теософами и учеными. Среди них была женщина с умом острым как лезвие обсидиана, блестящим как луна. Тайны раскрывались перед ней, как цветы, и открывали ей свои безмолвные сердца. Тайны сами летели к ней из мириад звезд, а она привечала их, притягивала к себе с неба и формировала из них новую веру, одаривая себя и своих последователей силой и бессмертием.

— Но старый бог не хотел этого. Он забрал их души и положил на камень, и заставил их выбирать между тем, что он дал им, и тем, что они сумели добыть сами. Женщина сделала свой выбор.

— Она выбрала бессмертие и остальные последовали ее примеру. И тогда Бог сжег их души, а пепел развеял по ветру. Он назвал их Друджами. Демонами. Он затуманил их воспоминания, отобрал у них детей, чтобы те выросли где‑то в другом месте, состарились и умерли как люди, а Друджей бросил в горах, где те могли «наслаждаться» своим бессмертием среди неприглядных ландшафтов, которые были так созвучны с пустотой, поселившейся в них. Он сказал им, что по скончанию веков они будут очищены огнем, когда весь мир будет преображен светом. Если они к тому времени сумеют собрать воедино свои развеянные по всему свету души, то и они преобразятся. Если же этого не произойдет, то они навсегда погрузятся в бездну хаоса. И пока они не найдут свои души, огонь, сказал он, священный будет для них анафемой. Даже пепел может сжечь их.

— Он рассказал им все это, но их разумы затуманил морок, и они забыли все, кроме страха перед святым огнем и пеплом, но не причину его.

— Они забыли о своей человечности и о детях, которых вырвали у них прямо из рук. Они позабыли пепел своих душ, который был как пыль на коже мира.

— Прошли столетия. А они все жили и жили. Они устали от бессмертия, но больше ничего не помнили. И однажды произошло нечто, что заставило одного из них обнаружить все, что было забыто.

У Михая на это ушло тринадцать циклов хатры, тринадцать душ крепко‑накрепко переплелись с его анимусом, дабы прах его души собрался в единое целое, принося с собой воспоминания, по кусочкам. Люди‑сосуды были для него не просто оболочкой, не просто семьей. Это было новое племя, распространившееся по всему миру, в Лондоне, Астрахани, Джафне, Нью‑Йорке и других местах. И как и он, они были новым творением.

Они, как и Эсме, проживут несколько веков и умрут как люди, с целостными душами.

Михай заметил, что цвет глаз Эсме вновь начал меняться. Бледно‑голубой сменился на белесый цвет, а следом глаза потемнели. Она судорожно вздрогнула и истошно закричала. Этот крик был полон муки, и он не иссякал до тех пор, пока горло девушки не начало болеть. А затем она затихла. Девушка лежала неподвижно, глаза ее были открыты, они будто остекленели, ее карие глаза. Михай погладил ее по щеке и прошептал ей на ухо, но не волшебные слова на языке Друджей, а простую английскую колыбельную.

А за его спиной Королева Друджей медленно повернула голову.

Михай посмотрел на нее. Их взгляды встретились.

— Михай, — прошептала она.

— Мажарин, — сказал он. — Любовь моя. — Его голос дрожал.

На ее лице промелькнуло смятение. Ее взгляд упал на Эсме, все еще лежащую на руках Михая. Когда она снова посмотрела на Михая, в ее глазах было только недоумение.

Михай встал на колени и осторожно положил Эсме на пол.

— Моя Королева, мне многое нужно тебе рассказать, — сказал он. Он слышал страх в собственном голосе.

Она всегда обладала неистовым источником силы, даже когда была его женой и родила Арзу и Лилию. На свете еще не было волшебницы могущественнее; без нее их бессмертие было бы невозможным. Не было бы Друджей. Мажарин была ересиархом, который разгадывал загадки. Она создала новую магию, которая разозлила старого бога. И Михай подумал, что в конце концов она вспомнит об этом. Он боялся, что теперь у нее будет достаточно человечности, чтобы горевать о том, что она сделала, но недостаточно, чтобы любить его.

Вой зверей заглушил последний душераздирающий крик Эсме. Теперь, когда Мажарин в замешательстве смотрела на Михая, одно из чудовищ за дверью издало протяжный стон. Мажарин плавно поднялась на ноги, словно и не было никаких четырнадцати лет неподвижного сидения в одной позе. Она стряхнула пыль со своих шелковых одежд и смоляных волос, и та облаком поднялась вокруг нее.

Эсме попыталась сесть.

Михай переводил взгляд с девушки на женщину. Два прекрасных, испуганных лица, отличающихся друг от друга, как день и ночь, золото и слоновая кость, соединились навсегда, даже если они еще не осознали этого. Эсме издала звук, похожий на писк котенка. Михай был между ними. Его душа тянулась к Мажарин. Ему хотелось только смотреть на нее, но он опустился на колени, обнял Эсме и помог ей сесть.

Мажарин посмотрела на серебристые веки на стене и увидела, что те сгнили. Под дверью взывали чудовища и Королева повернулась в направлении двери. Михай видел, как закипала в ней ярость, когда ее воспоминания постепенно упорядочивались. Ее губы побелели. Она пронеслась мимо Михая к двери. Он держал ключ в кармане, но она в нем не нуждалась. Одним шепотом она сорвала дверь с петель, и та с грохотом полетела вниз по обрушенному мосту в пропасть, увлекая чудовищ за собой. Их длинные лапы поглотила тьма. Иные сумели уцепиться за шпиль. Их руки крепко ухватились за дверной проем.

Михай наблюдал за происходящим, затаив дыхание. Эсме зажмурилась и прижалась крепче к нему. Мажарин стояла подобно разъяренной богине, она прошептала еще одно слово, скорее даже прорычала, и чудовищ будто оторвало от шпиля какой‑то огромной невидимой рукой. Они сорвались как пауки, не сумев удержаться за собственную паутину, и полетели вниз. Их вой поглотила тьма. Мажарин вышла из Обители и увидела, как перед ней расстилается опустошенная цитадель. Чудовища цеплялись за все, что только могли, истощенные, скулящие. Камни крошились под их длинными белыми руками. Мажарин прерывисто и быстро задышала. В ее глазах появился стеклянный блеск нервного возбуждения.

— Михай, — прорычала она, обнажая клыки, и развернулась к нему.

Но он исчез, как и Эсме. В крепости уже четырнадцать лет в солнечных лучах кружилась только пыль. Обитель была пуста.

Королева Друджей завопила и ее вопль разнесся эхом по всему Тэджбелу. Далеко в лесу некоторые животные услышали его и обрадовались. На каменных стенах и шпилях чудовища съежились. Они помнили ее, но смутно. Их голод был сильнее, чем страх. Они продолжали приходить. Обуреваемая яростью, она встретилась с ними. Боль и смятение увеличили силу, которая была как ураган и сметала все на своем пути.

Прим. переводчика: *погребальные башни, возведенные на холме для захоронения умерших по зороастрийскому обряду

Глава семнадцатая

Ожидание

Несколько недель спустя Михай и Мэб пересеклись в библиотеке Язада. Она выходила, он входил, и он отошел в сторону, чтобы пропустить ее, заметив с горечью, что она даже не заметила его. Ему стало совестно. Она была похожа на лунатика в эти дни, и отсутствующий взгляд напомнил ему о ребенке, которым она была в Тэджбеле, когда была домашним питомцем без имени.

— Прости, — прошептал он ей в спину, но она, казалось, не слышала.

Он вошел в библиотеку и вытащил из кармана отрезанную косу Эсме. Девушка сидела в глубоком кресле у окна и смотрела на улицу. Михай размотал косу и помахал ею, заставив девушку вынырнуть из того забвения или воспоминаний, в которых блуждала. Она заморгала.

— Мои волосы, — печально произнесла девушка.

— Тебе понадобилось четырнадцать лет, чтобы отрастить их, — сказал он. — И ты оставила их просто висеть на люстре? Безрассудство.

— Это не я, — возразила она. — Мама…

— Знаю. И если ты повернешься, то я верну их на место.

— Не шутишь? — спросила она, испытывающе глядя ему в глаза.

Михай улыбнулся и кивнул. Эсме поддалась вперед и повернулась к нему спиной. Она услышала его шепот, почувствовала легкое шевеление на затылке, а потом вдруг вес ее волос увеличился, и голову резко потянуло вниз, как весы на рынке, когда на них падают яблоки. Она протянула руку за спину и потрогала косу. Ощущение было таким, будто ее никогда и не отрезали.

— Я уже и забыла какая она тяжелая, — сказала она, совершенно не удивившись этому магическому дару.

Недавно ей сказали, что она проживет сотни лет. Отныне ей будет трудно удивляться.

Она спросила:

— Маме ты тоже вернешь волосы?

Михай покачал головой.

— Она не хочет, чтобы я к ней прикасался.

Эсме молча смотрела на него. Она поняла, что все еще видела его через призму воспоминаний Королевы. Она вспомнила зимний поцелуй, как будто ее собственные губы коснулись его, и она вспомнила и другие вещи, гораздо менее приятные, например, ощущение вторжения Королевы в душу ее матери. Язад хотел помочь стереть ей эти воспоминания. «Гипноз, — сказал он, держа кристалл на серебряной цепочке. Кристалл мерцал и переливался. При этом он улыбался, словно их ждало великое приключение».

— Ну… спасибо, — сказала она, проводя пальцами по косе, которая теперь висела у нее на плече.

— Пожалуйста, — ответил Михай. Он развернулся, чтобы уйти.

— Михай, — произнесла Эсме.

— Да?

— А остальные Друджи, чьи души развеяны по всему свету, — медленно проговорила она. — Ты… им… тоже поможешь?

— Помочь им? Не знаю… — ответил он. Сама мысль ошеломила его. Было еще много цитаделей и сотни Друджей. «Помочь им», но как? Он не знал. Мажарин разумеется могла бы, если бы она нашла бы его и поняла, что есть хатра. Но пока это оставалось лишь надеждой. Прошли недели, и теперь страх перед тем, что она может с ним сделать, полностью утих и сменился страхом, что она не сделает ничего, разве что восстановит Тэджбел и останется там, игнорируя человечность, которую он подарил ей. Что подарила ей Эсме. Эсме тоже ждала ее. Хатра была странной штукой; она могла ненавидеть Королеву Друджей, которая совершала ужасные поступки, творила страшные вещи с ее матерью, но она по‑прежнему чувствовала какую‑то пустоту внутри, что‑то беспокоило, будто в ней произошел какой‑то надлом.

Михай слегка коснулся макушки девушки и вышел. Он покинул дом Язада и побрел по городу, вдыхая запах людей вокруг себя, спешащих по своим делам, то и дело сталкивающихся, ощущая энергию этого людского потока. Когда Михай напитался этим, он подобно ящерице взобрался по стене церкви и взгромоздился на шпиль, оставшись наедине с небом.

И продолжил ждать.

Мэб и Эсме вернулись в свою квартиру и к своей прежней уютной ничем не примечательной жизни, хотя, конечно, для них уже больше никогда ничего не будет прежним. Мэб смотрела на свою любимую дочь настороженно, словно больше не знала ее по‑настоящему. Мысль о том, что все это время, пока она верила, что если они будут соблюдать осторожность, им не грозит опасность, Эсме носила в себе мучителя Мэб… Это был шок, с которым не так‑то просто совладать. Все ужасы ее юности были заново раскрыты, усугублены предательством. Это предательство и шок стали фоном и декорацией ее разума; любая другая мысль, которая ненароком посещала ее, походила на актера на замену, который никогда не задерживался. И всякий раз за этим стояло предательство. Разум постоянно возвращал ее к чувству предательства, и оно всегда являлось неожиданно, ударяло в живот и выбивало весь воздух из легких.

Язад объяснил, что Эсме и Королева Друджей были связаны узами, которые Мэб никогда не поймет, узами, которые будут жить еще долго после ее смерти. Ее дочь и ее враг делили одну душу, и когда‑нибудь, предупредил ее Язад, Мажарин придет.

Мэб вздрагивала от каждого звука, почти не спала из‑за кошмаров, смотрела на улицу только через щель в занавесках, страшась того самого дня, но он все не наступал, и постепенно они вернулись к некоему подобию нормальной жизни — более нормальной, чем была их жизнь раньше.

Их солонка с бриллиантами сгинула на корабле в Марселе, но Язад дал им еще драгоценных камней. Это он их присылал. Он также убедил Эсме поступить в небольшую частную школу недалеко от их района, и она начала проводить свои дни с другими девочками. Поначалу она чувствовала себя скованно, но в школе учились по большей части точно такие же застенчивые девочки, любящие чтение. И впервые она узнала что такое дружба. Оказалось, что она талантливая скрипачка, которая быстро превзошла школьного учителя музыки, поэтому для нее наняли частного репетитора. На день рождение одной из девочек, они устроили чаепитие. Она принесла упакованный в красивую бумагу подарок, съела кусочек торта, и даже потанцевала с мальчиком… но только раз. Она не наслаждалась ощущением его тяжелых рук на своей талии. Она подумала о другом прикосновении, легком, незаметном: о том, как мальчик из цветочного магазина держал ее косу в руке, когда стоял позади нее в очереди в пекарню. Казалось, это было так давно. При воспоминании об этом губы Эсме изогнулись в улыбке. После чего она резко отпрянула от партнера.

Несколько дней спустя по дороге домой из школы она остановилась, чтобы купить маме цветы. За прилавком стоял тот самый мальчик. Увидев, как она вошла, он покраснел. Он был блондином с голубыми глазами, но темными как море, а не ледяными как у Друджей, длинные светлые ресницы, и кожа у него была белой, а щеки розовые, словно тетушки да бабушки, завидев его, не удержались да вдоволь потрепали его за них, и румянец так и остался. Он то и дело запинался, когда помогал Эсме собрать букет, доставая цветы из ведер.

— Космея? — спросил он. Она кивнула, тихо добавив: — И, может быть, несколько лилий.

— Люпинов? — спросил он, поднимая веточку с голубыми цветами.

Они не могли придумать, что сказать, кроме названий цветов, и это казалось своего рода языком. Хризантемы, циннии, дельфиниум, кружевная веточка гипсофилы.

Отдавая ему деньги, Эсме выпалила свое имя и закусила губу.

— Том, — ответил мальчик, вновь покраснев.

Вот и все. Эсме вышла с цветами, прижимая их к груди, коса раскачивалась из стороны в сторону. Свернув за угол, она все еще улыбалась. Возможно, подумала она, на следующей неделе снова купит маме цветы.

Так она и сделала.

Время шло. Эсме часто думала о пепле древних душ, который разносится по всему миру, смешиваясь с пеплом лесных пожаров и войн, пылью пустынь, пыльцой и костями. Со временем боль от нехватки чего‑то в ее душе несколько утихла; она заполнила пустоту музыкой, школьными заданиями и друзьями, поездками на балет с матерью и прогулками в Сент‑Джеймс‑Парке с Томом.

В первый раз он пробормотал приглашение над букетом оранжевых роз, и она практически прошептала:

— Хорошо, — уставившись на лепестки роз.

На следующее утро она встретила его в пальто, застегнутом до подбородка, и они поднялись по Бёдкейдж Уолк, спрятав руки поглубже в карманы, с красными от холода носами. Они остановились на мгновение, чтобы посмотреть, как маршируют солдаты в красных мундирах Конной гвардии маршируют.

— Когда‑то я хотел быть одним из них, — заметил Тлм. — Я даже учился маршировать, как они. Я не знал, что это настоящие солдаты, которые идут на войну. Мне просто нравились их шапки.

— Ради этих шапок убивают медведей, — сказала Эсме.

— Знаю, — ответил он, и спохватившись, быстро добавил, — я больше не хочу быть одним из них.

Насмотревшись на солдат, они направились в парк. Том достал из кармана хлеб, и они покормили уток, наблюдая, как знаменитые пеликаны плывут по зеленым водам озера, словно флотилия маленьких кораблей. Они шли бок о бок и смотрели вперед, время от времени осмеливаясь бросать украдкой взгляды друг на друга. Эсме заметила какая у Тома славная линия подбородка, а Том подивился совершенству лица Эсме. Их взгляды все‑таки пересеклись, и они покраснели, засунув кулаки в карманы еще глубже.

— Спасибо, что погуляла со мной, — сказал Том, когда они вернулись к двери Эсме. Эсме подняла голову, чтобы посмотреть на него — она была ему всего лишь по плечо — и улыбнулась. Мимолетная вспышка радости — обещание, что это не последняя их прогулка.

Утки в Сент‑Джеймс‑Парке и без того не голодали, но за последующие несколько недель и месяцев, они стали намного упитаннее и научились узнавать рыжеволосую девушку и светловолосого мальчика, которые приходили по воскресеньям плечом к плечу с набитыми карманами хлебом. Утки, наверное, не заметили, что через несколько недель Эсме и Том смогли встретиться взглядами и не отвести сразу же глаз (хотя при этом и не переставали краснеть), а со временем смогли сесть на любимую лавочку лицом друг к другу и поговорить, даже когда пеликан по имени Вацлав решил устроиться между ними, чтобы вздремнуть.

Том всегда приносил Эсме цветок. Поначалу это были тепличные розы, а когда наступила весна, нарциссы, а летом георгины, такие большой, что ей приходилось держать их обеими руками. Она смотрела на один из них в июльское воскресенье, сидя на их обычной скамейке. Цветок был белый с нежно‑розовой сердцевиной, и она спросила:

— Какое у него значение?

Щеки Тома покраснели. Георгин означал «Сумасшедшая любовь», и когда он выбрал цветок тем утром в магазине, он знал, что Эсме спросит его значение, ей очень нравилось узнавать о значение цветов — и он представил, как говорит ей об этом. Он подумал, что таким образом сможет сказать ей слово «любовь». Но теперь, когда этот момент настал, у него пересохло во рту. Он пробормотал это слово весьма неразборчиво.

Не разобрав, что он сказал, Эсме подняла глаза и увидела, как он покраснел, а в глазах появилась тревога.

— Что? — переспросила она мягко.

Он сглотнул, и его голос дрогнул, когда он повторил:

— Сумасшедшая любовь, — но ему удалось встретиться с глазами Эсме всего на мгновение на слове «любовь».

Она опустила взгляд на цветок и почувствовала, как это слово распускается в ней подобно бутону, словно солнце коснулось ее, и она подняла свои лепестки к нему, чтобы вобрать в себя его тепло. Она улыбнулась, покраснела. Том увидел и, охваченный внезапным всплеском безграничной смелости, наклонился.

В темных закоулках памяти Эсме сохранилось воспоминание о поцелуе. Она отчетливо вспомнила Михая в снегу, голого, с обнаженными клыками. Этот поцелуй вызвал древние страсти, которые бог пытался стереть, и Эсме вспомнила давление этого поцелуя и даже вспомнила запах той черной реки. Но тот поцелуй принадлежал кому‑то другому. Поцелуй Тома, напротив, не был страстным.

У Эсме даже не было времени, чтобы закрыть глаза и поднять лицо, чтобы встретить его губы, которые в итоге промахнулись. И все же поцелуй состоялся. Пусть неуклюжий и скоротечный, но он принадлежал только ей и Тому.

Том отпрянул и уставился на свои руки, подавленный собственной смелостью.

Сердце Эсме забилось быстрее. Она осторожно протянула руку и переплела свои пальцы с его. Всю обратную дорогу по Бёдкейдж Уолк они держались за руки. Не сговариваясь, они пошли до дома Эсме окружным путем, чтобы как можно дольше не размыкать рук, а после задержались у двери в дом к Эсме, не желая расставаться.

Со временем Том научился целовать Эсме в губы, но его поцелуи оставались все такими же нежными, и он все равно краснел каждый раз, когда видел ее. Может ли он быть родственной душой, с которой она будет делить отпущенные ей века, еще предстояло выяснить. Они были всего лишь детьми, Эсме была ребенком, ребенком, которым Мэб не позволили быть. И это было мило. Эсме была счастлива, и все же ее не покидало тянущее ощущение, фантомная боль, что она потеряла часть себя. Иногда в мгновения тишины, чувство утраты полностью завладевали ей, подобно тому, как болят руки матери, в которых нет ее дитя, лишь пустота.

Ей минуло пятнадцать, а Мажарин так и не явила себя.

Михай стал похож на привидение. Он часами сидел на крышах и церковных шпилях, предаваясь воспоминаниям прошлого. Мимо его застывшей фигуры проплывал туман, а с волос порой стекал дождь. Птицы игнорировали его и занимались своей жизнью на крыше, иногда даже на несколько минут усаживались на него, пока он не понимал, что происходит и не стряхивал их.

А потом наступил зимний вечер, когда небо было беззвездно‑черным и холодным, как плоть Друджа. Он прислонился к каменному шпилю, уткнувшись подбородком в грудь. И вот он услышал шелест крыльев и что‑то тяжелое опустилось ему на колено. Он дернул коленом, чтобы спугнуть птицу, но та лишь крепче взмахнула крыльями, чтобы удержать равновесие и вцепилась крепче в его одежду. Михай поднял голову, чтобы посмотреть на что это за птица такая. Его глаза расширились от удивления. Это не были ни голубь, ни ворона. У него на колене сидел орел с распростертыми крыльями, когтями толщиной с пальцы, голубыми и бледными как лед глазами. У него на шее висел амулет из лунного камня с привязанным к нему локоном с рыжим локоном, который Королева Друджей когда‑то давно отрезала от волос Мэб.

Все в Михае напряглось, сжалось и замерло, его сердцебиение, дыхание, его истерзанная и угасающая надежда. Он просто смотрел на орла, а тот смотрел в ответ. Прошло мгновение, прежде чем Михай вышел из оцепенения и начал что‑то соображать. Орел еще раз взмахнул крыльями и сложил их.

Он ждал.

Прошло более пятисот лет с тех пор, как Михай прошептал Друджу, чтобы тот вернулся в человеческую цитру, но он все еще помнил те слова. Правда они застряли у него в горле, когда до него дошел смысл происходящего. Королева Друджей не обращалась. Никогда. Она не меняла человеческого облика. Она не вверяла свою судьбу и тело капризам других Друджей. Эта цитра была даром ему. Ее жертвой.

Михай судорожно вздохнул и приготовился произнести древние слова. Он поднял руки. Они дрожали. Даже после всех этих столетий его руки помнили изгиб тела Мажарин, вес и тепло ее тела, и когда она мерцала перьями своей орлиной цитры, он был рядом, чтобы поймать ее.

От автора

Мое долгое увлечение замечательным стихотворением Кристины Россетти «Рынок гоблинов» привело к картинам, маскам гоблинов и, как бы между прочим, адаптации для театра в Стэнфордском университете! Теперь это превратилось в историю, которая мне доставила большое удовольствие, пока я ее писала. Аналогично вышло и с моим увлечением британскими раджами, представлениями об аде в других культурах. Я нашла семена вдохновения в древней персидской религией зороастризма, но только семена. Я не филолог, поэтому с легкостью ухватилась за самые лакомые кусочки истории и знаний, чтобы построить нечто новое, причем только те части, которые взбудоражили мой разум.

Некоторые читатели могут задаться вопросом, почему в «Пикантных мелких проклятьях» в Аду оказываются невинные дети и даже младенцы. Ответ заключается вот в чем. Я исходила из своего понимания концепции ада и рая индийцев, которая не так проста и однозначна, в ней нет деления на черное и белое, как в иудео‑христианских религиях. Невозможно было охватить все, но я опиралась на идею о том, чтобы попасть в рай душе нужно долго трудиться и быть требовательным к себе, прожив отпущенное ей время в добродетели. «Ад», который вписывается в этот цикл реинкарнации, здесь не только место наказания для нечестивых, но и место, где происходит трансформация души, ее перекраивают там. И через это должен пройти каждый, даже невинный. Более того, Яма — не дьявол, но бог судейства, а огонь — место очищения.

В зороастризме слово «Друдж»* означает противоположность «Аша», которая является истиной и порядком Божьего творения; «Друдж» — хаос и обман. В зороастризме есть понятия о демонах, но демоны Друджи в рассказе — полностью мое творение. Очень весело было грабить мертвый авестанский язык, чтобы изобрести язык для Друджей, но если так случилось, что вы говорите на мертвом языке, пожалуйста, простите мне эти вольности. Я была как сорока, собиратель блестящих вещиц: сказок, мертвых языков, странных народных верований, увлекательных религий и многого другого.

Прим. переводчика:

*Аша и Друдж

В основе этического учения зороастризма противопоставление двух понятий: Аша и Друдж.

Аша (aša— из *arta) — это закон вселенской гармонии, истина, правда, добро (отец Аши — Ахура Мазда).

Друдж — это антитеза Аши, буквально: ложь, разрушение, деградация, насилие, грабёж.

Все люди делятся на две категории: ашаваны (приверженцы Аши, праведные, те, кто стремится нести миру добро) и друджванты (лживые, несущие миру зло). Благодаря поддержке Ахура Мазды праведные должны побеждать Друджей и мешать её приверженцам губить мир.