Тринадцатая девушка Короля

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МОЛОДАЯ ЖЕНА

С женихом мне, откровенно говоря, не повезло. Так себе у меня был жених. Руки у него дрожали, и ноги тоже, и голова. Нет, пока мы шли к Храму, да и в Храме тоже, его, само собой, поддерживали рабы, но как только жрец объявил:

— То, что соединили Боги, не разлучат смертные, — хилое на вид (а на самом деле, морги[1] знают, до чего тяжелое) тело взвалили на мои уже успевшие многое повидать плечи, и я поняла, ох…

По традиции, молодые (Живая Вода! Мой муж был старше меня лет на семьдесят, даже если бы мы сложили прожитые годы вместе и разделили их надвое, молодыми назвать нас было бы очень сложно) дорогу от Храма до Двора невесты должны были преодолеть пешком, поэтому я, с радостью взглянув на жаркое солнце средолета[2], искренне понадеялась, что к отчему дому вернусь уже официальной вдовой. И уж тогда-то людям Короля я буду нужна, как рыбе зонтик. Да и родителю будет не к чему придраться, как говорится, и шерхи[3] сыты, и сети полны.

Жаль, что все складывается именно так, как ты задумывала, только в мечтах, а в реальности получается, что человек располагает, а Боги смеются над его планами. Потому что, несмотря на все мои старания и на всевозможную помощь сводных сестер и Маарит, жених, который теперь уже муж, все-таки выжил.

— Рада приветствовать тебя на своем Дворе, мальчик! — традиционно произнесла мачеха, глядя на того, кто мальчиком был еще до ее, мачехиного, рождения.

«Мальчик» дышал надсадно, хрипло и с пугающим присвистом, одной рукой ухватился за мое плечо — точно синяк останется, тут и к гадалке не ходи, — а второю пытался удержать рвущееся из хилой старческой груди сердце. Брезгливо скривив губы, я отвела глаза от того, который уже давно не мальчик, но муж, и тут же наткнулась на осуждающий взгляд мачехи.

А я что? Я ничего. Я уже давно привыкла. Она — Нийна — у родителя же третьей была, ей шестеро пасынков досталось только от моей маменьки, да от второй жены еще четверо, вторая тоже родами умерла, как и матушка моя. Так что нынешняя мачеха на нас пятерых — последних, кто еще остался при Дворе — смотрела неодобрительно всегда. Ну, оно и понятно, не родные ведь…

Счастье еще, что Живая Вода благословила батюшку дочерьми, сыновей у него родилось только двое — один, первенец, мой единоутробный, который давно уже вел собственный Двор, Мэй-на-Йо, и второй, последыш, от теперешней мачехи — Кайаро. Так что, да, Боги щедро одарили папеньку дочерьми, за дочерей Король не медными чешуйками платил — золотом да камнями… За самую старшую, Вирру, к примеру, нам прислали целый кошель золотой чешуи, да еще жемчужную подвеску. Ну, удивляться тут нечему — хотя все Озеро после того события кипело, как котел с рыбной юшкой: виданное ли дело, за какую-то девку столько деньжищ отвалили! — потому что Вирра была исключительной красавицей, такой, каких в Храмах на стенах рисовали. Не достанься она Королю, точно, говорю вам, ходила бы сейчас по одному из лучших Дворов Ильмы хозяйкой. А вместо того — кошель чешуи да диковинная жемчужная подвеска, что теперь красовалась на груди моей мачехи Нийны.

Да еще, как дань памяти, новая мода на медовый цвет волос и косу вокруг головы, короной. Вирра всегда волосы лишь так и укладывала… Только не в прическе дело, а в том, что сестрица моя старшая была Богами отмечена, не иначе. Потому как и красивая, и добрая. А уж вышивала как — хоть с магией, хоть без магии — глаз не оторвать… Да что теперь вспоминать? Вошла Вирра в Комнату Короля, только мы ее и видели. А уж достаточная ли цена за такую девушку в мешок золотой чешуи да одну жемчужную подвеску, то не мне судить. На то у нас глава Дома есть, батюшка, а уж он-то цену посчитал достойной, нашего c сестрами мнения не спрашивал, а Мэй-на-Йо собственноручно на стайне выпорол, чтоб язык укоротить. Хотя, как по мне, вожжами да по спине… разве таким лекарством сделаешь язык короче? Осторожнее если только. Мы той ночью, помню, с Маарит — с ней у нас только девять месяцев разница, потому, наверное, из всех сестер она всегда была мне ближе всех — когда вымоченные в дурман-воде[4] примочки братцу нашему болтливому меняли, много чего интересного от него услышали. Про родителя нашего, кобеля безголового, успевшего уже новую жену присмотреть, про жрецов жирнопузых, да про Короля, чтоб ему в бездну провалиться, да до дна не долететь. Маарит к утру рук поднять не могла — измоталась вся магические заглушки ставить. Так что нет, вожжами язык не укоротишь… приглушишь если только.

Ну, а еще семь дней спустя в наш Двор хозяйкой вошла Нийна. Подружка Вирры по Храмовой школе — Мэя аж заколотило от злости. И не диво, у нашей старшей сестры и новой мачехи лишь четыре дня разницы в возрасте было. Осторожная, испуганно оглядывающаяся по сторонам, она и взглянуть-то в глаза нам сначала боялась! Сначала… Теперь-то не боится ничего, сидит по правую руку от папеньки, нашептывает тому что-то на ухо, да дурман-воды щедро подливает в кубок.

Храни меня Живая вода, но мне совсем не нравились взгляды, которые мачеха бросала в мою сторону, да в сторону моего все еще не испустившего дух муженька.

Если мне придется подниматься с ним на брачное ложе… Меня передернуло от отвращения и я, пользуясь тем, что сегодня, наверное, был единственный день в моей жизни, когда мне можно было — совершенно безнаказанно! — делать все, что душа пожелает, последовала примеру папеньки.

Дурман-воды глотнула из женского кубка, ага. И пусть глаза полопаются у деревенских сплетников, а языки пойдут на корм моргам. Если я переживу эту ночь, завтра мне будет уже на все наплевать.

— Не пей дурман-воду, — прошипела в ухо Маарит, которая прошлым летом ушла на Двор Ойху. Уж как негодовал Королевский посланник, да против Закона не пойдешь.

Вот, кстати, да! Не с того я свою повесть начала. Не со свадьбы надо было бы, а с Закона, потому как только благодаря тому, что этот Закон между ильмами и люфтами положили, я в тот средолетний день в Храм-то с древним, как Вечное Озеро старцем и пошла.

Кто положил, спрашиваете? Так прародитель нынешнего правителя. А вот отчего да почему — не скажу, и не потому, что в Храмовом классе на часах истории карфу[5] мошкарой кормила, хотя и это бывало, что уж там, а потому что жрицы не только не отвечали на этот вопрос, а еще и лозами пороли тех, кто спросить осмеливался, да так, что батюшкины вожжи как благо вспоминались.

Мэй — он все-таки самый старший у нас, а стало быть, самый умный, — как-то с поручниками[6] своими болтал, дурман-воды налакавшись, а мы с Маарит не спали, да уши об их болтовню сушили. Так вот, Мэй говорил, что жрецы потому о причинах появления Закона говорить запретили, что именно по их вине он возник. Мол, давно это было, еще когда Гряда только-только проявляться начала, и в некоторых местах сквозь нее еще свободно можно было проходить хоть в Ильму, хоть в Лэнар, решили наши жрецы оттяпать у люфтов всего и побольше. У нас магия сильная еще до Гряды была, да не по одному виду. (Мэй вон, и жнец, и некромант, и зверолов. Потому и поручников у него не два, как у многих его сверстников, а аж целых шестеро), а у люфтов что? Две махины да один огнедышащий пистоль. Вот наши жрецы войну-то и развязали в надежде награбить, да за Грядой скрыться: было де у них предсказание, в какой день Гряда окончательно встанет и стоять будет нерушимо три тысячи лет, триста дней и три ночи, ну или примерно столько. Уж не знаю, что там у них случилось, только просчитались они, и войну ту, как Мэй говорил, ильмы проиграли (услышал бы кто такую ересь, не посмотрели бы, что Мэй-на-Йо первый папенькин сын, не угрюм-лозами, кожаными плетьми бы запороли братца моего языкастого, да безголового), а потому теперь и вынуждены воду на мельницу Короля лить.

Мол — это опять-таки Мэй говорил — наши столько люфтов за время войны изничтожить успели, что по Рей день своими девками — лучшей кровью своей — расплачиваются… А уж что там с ними, с девками, после сияющего зеркала происходит — то никому не ведомо, потому как, коли уж кто в зеркало вошел — назад дороги нет.

Так кто туда входит и что за Закон, спросите вы? Да простой Закон, проще только карфу на моль ловить. Каждое селение, что хотя бы Ручейком в Бездонный Океан впадает, раз в год обязано отдать Королю двенадцать юных дев, только в силу вступивших. Каждого первого числа каждого месяца, в течение всего года, жрецы во главе с Королевским посланником проводят отбор. Собирают в Храме всех девушек, кому в этом месяце пятнадцать исполниться должно, жриц зовут, чтоб те проверили, вправду ли дева чистая, или уже успела с кем из местных ильмов на сеновал сбегать, а потом выбирают одну по жребию (А чтобы неповадно было, тех, кто сбегать-таки успел, сначала порют прилюдно да по голому телу, а потом на Грязный Двор отправляют: раз уж девка в таком раннем возрасте до мужиков охоча, все равно, мол, из нее путной хозяйки не выйдет). И так каждый месяц, пока к Новорожденной Звезде не соберется двенадцать красавиц. Вот тогда Комнату Короля и открывают, чтобы двенадцать девушек вошли в сияющее зеркало, а что уж с ними дальше становится — это никому не известно, ибо ни одна из них, как и было сказано, до сего дня еще не вернулась. Кто-то шибко умный да шустрый мог бы сказать, а что ж вы, такие разнесчастные ильмы не пошлете Короля куда подальше вместе с его Законом? Гряда же между Ильмой и Лэнаром непреодолима, так что нам то Величество сделать сможет, коли мы на него наплюем и девок своих, красавиц, отдавать ему не будем, ни по двенадцать в год, ни по одной в двенадцать лет? Смотреть будет из своего Лэнара на нашу чистую синеокую Ильму да локти от бессильной злости кусать…

Ага-ага. Лет двадцать назад, еще до моего рождения, южные провинции Ильмы тоже так подумали, мол, пусть плывет этот Король далеким морем, а нашему кораблю и в малой речке места хватит. Да вот беда, это ж только для живых существ Гряда непреодолима, а для неживых — вполне себе. И ладно, кабы зомби, умертвия да прочая нежить, с ними наши маги да магички быстро справились бы… Да что магички? Свежего зомбика и младенец годовалый упокоит на раз. А коли младенец — некромант, так сначала упокоит, потом поднимет, наиграется вволю, да снова в землю спать уложит.

Не-ет. Величество наше нежить в Ильму отправлять не станет. На то он и Король, чтоб головой думать, а не тем местом, которым на трон садятся. Он, коли что вновь, сквозь Гряду железных воинов пошлет, а против тех и магия бессильна, и лук их не берет, и меч, говорят, не один надо сломать, прежде чем ту махину смертоносную уложишь. А уж она-то смертоносная! Я в запрещенном отделе Храмовой библиотеки в одной книжке картинку видела: здоровая дура, снизу колеса, как на телеге, только с шипами, сверху носяра длинный, в доброго сома[7] длиной, а из этой носяры огонь льется. И огонь этот, ежели верить подписи под картинкой, ни водой, ни магическим порошком погасить нельзя.

Вот так-то. А вы говорите, пусть морем Король идет. Мы б отправили, кабы не южные провинции. А что с ними, спрашиваете? Так нет их больше. Двадцать годочков как нет уже. Ни угрюм-лоз, самых мягких на всю Ильму (ах, какие из той лозы прялки делали! Я бы за то, чтоб за такую сесть, половину души Бездонным продала бы!), ни сладких медоносных трав, с которых собирали легкую и пьяную дурман-росу, ни птиц ярких, ни рыб-летунов (хотя эти, говорят, потихоньку возвращаться стали, тут врать не буду, сама не видела), ни гордых широкогрудых фью[8], ни добрых и ленивых мау[9]. Мне от маменьки по наследству, как самой младшей, достались летние чимы[10], так Маарит говорит, что их еще бабка наша носила. А все потому, что у мау была заговоренная шерсть, и не было обувке из той шерсти сносу, хоть тысячу лет носи.

Только что теперь об этом говорить? Ничего этого давно уже нет — лишь черная пепельная пустыня, в которой даже дурной каюк[11] не растет.

Как бы там ни было, но в тот рыбень[12], когда маменька, жизнь мне давая, сама в Светлые Воды ушла, ни одной другой девки в Озере на свет не появилось. И значит это, что мне прямая дорога в Комнату Короля и светящееся зеркало. А уж что там меня за этим зеркалом ждет — неизвестно. Красавец ли жених, хозяин с ошейником или, тьфу-тьфу, Великий Змей и его огромные зубы — ходили слухи, что Король девственниц ему в жертву приносит, якобы чтоб тот уберег земли королевства от большой воды?.. Хотя это, по-моему, чистое вранье. Ему за все эти годы, Змею этому, стольких девок скормили, что не о большой воде бояться надо бы, а о великой суши. Да вот только как ни водень[13], так нижние земли нашего Двора обязательно подтоплены! Так какой тут, спрашивается, Змей?

Я, само собой, как и всем девкам положено, нос имею любопытный, но не настолько, чтобы этот самый нос добровольно в силок совать и на личном опыте узнавать, кто и что меня по ту сторону зеркала ждать будет.

Так что выход у меня только один был: мужа взять, да как можно скорее, и не простого, а обязательно с собственным Двором. Только так от Короля с его Законом отвертеться и можно было. И не сказать, чтоб такие явления редкостью были, хотя б на Маарит мою посмотреть, она тоже единственной девицей на целехонький месяц в свое время была, а замуж за младшего Айху вышла. Двора своего молодые пока не имели — да и откуда, все пятнадцать старцев нашего Озера здравствовали, хвала Живой Воде, — но жили при отце мужа, да при мачехе до той поры, пока Айху-старший в Светлые Воды не уйдет. А случится это, если верить жрицам в Храмовом классе, уже совсем скоро. Говорят, гнилая болезнь на старца напала, а от нее никакое лекарство, никакое заклинание не поможет.

Одна беда, из Дворовых во всем Озере только Рэйху-на-Куули и остался, а тому, как известно, сто лет исполнилось еще тогда, когда между люфтами и ильмами не встала непреодолимая Гряда, то есть ровно три тысячи триста лет, три года, три месяца и три дня назад. А точнее, морги его знают, как давно. И от одной мысли, чтобы стать женою этому старому чучелу, становилось муторно и тошно.

— А может, тебе сбежать? — предлагала Маарит, но тут же с сожалением отметала собственное предложение:

— Хотя сбежишь тут, когда папенька, что тот пес цепной стережет, да и Королевский посыльный слюнями своими уже весь Двор закапал…

— Закапал, — печально соглашалась я, думая о том, что от родителя я бы еще и нашла где спрятаться, а вот от Короля… И на кой я ему сдалась, Величеству этому? Сам не знает, какой подарочек ему в моем лице достанется.

— Вздорная, дрянная, паршивая девчонка! — это если только мачеху послушать.

— Моржье отродье, — это папенька уже. Помню, когда он меня впервые так назвал, я заявила, что уж если я отродье моржье, то родитель мой никто иной, как один из вертких моргов, что живут в океанской бездне и только и думают, как честным ильмам жизнь испортить. Нет, потом-то уж я ничего такого не говорила никогда, хотя и очень хотелось, потому что у папеньки рука была ух какая тяжелая. Синие полосы от вожжей со спины месяц сходили. Так что с родителем я впредь уже не спорила, как и со жрицами. Те вожжами через спину не перетягивали, но зато сажали рукописи древние переписывать, а за каждую помарку гибкими стеблями угрюм-лозы так по пальцам хлестали, что о вожжах с радостью вспоминалось.

— Рыжая бестия! — цедили они, яростно сверкая глазами над традиционной джу, закрывающей все лицо служительницы Храма. — Дочь морга[1] и веи[14]!

Не знаю уж, чем им цвет моих волос не угодил, мы у папеньки все рыжие, как один, по-разному только. Маарит, вон, скорее желтая, а Вирра медовой была. Я же… я как морковка молодая, такая красная, что аж глазам больно, когда на солнце. Хотя и без солнца буйная вьющаяся копна на моей голове смотрелась пугающе… Эх, вея и есть.

Хотя что вея-то сразу? Ничего порочного за мной пока никто не замечал, так что наговаривать нечего. У меня не то что гарема, у меня даже парня не было, к которому б сердце присушило, чтоб повздыхать по ночам да помечать, хотя б о том же сеновале. Не то чтобы я туда с кем пошла, но вообще, в общем плане, так сказать. Хотя… если б было с кем…

Так что, нет, напрасно меня жрицы дочерью веи обзывали. Не такая я. Морги — это ладно, тут не поспорю. Они меня сызмальства на разные шалости да глупости подбивали. Спина до сих пор болит, как вспомню батюшкины вожжи…

А в тот день они, видать, с меня на сестрицу мою старшую переключились. Потому как отродясь за ней не водилось, чтоб она глупости говорила или делала. А тут, сидит-сидит, да как ляпнет вдруг:

— А ты, Эстэри, к старому Куули сходи. Сходи, Эстэри… потерпишь чуть-чуть, зато потом свобода! Ни батюшки, ни Короля, сама себе хозяйка, да еще и при Дворе.

Я качала головой, не соглашаясь. Потерпишь… Как тут терпеть, когда меня тошнить начинало, стоило представить, как потенциальный женишок целоваться лезет. А тут же не только целоваться, тут же надо было на брачное ложе восходить… Да и беззубый он, со слюнявым ртом и руки все время трясутся, как хвост у молочной лэки[15]. Нет уж, если выбирать между Куули и Великим Змеем, лучше уж тому в пасть… или не лучше?

Ох, разбередила душу Маарит. Хотя понять я ее могла. Всех наших сестер единоутробных Король уже себе забрал. Вот уж подвезло родителю моему, так подвезло. Ничего не скажешь. Нет, правитель наш за девушек хорошо платит, никто не спорит, да только и батюшке обидно было, стольких девок настругал, мечтал, что в каждом Дворе будет хоть одна его кровиночка, пусть и в младших домах, из младших-то старшие и вырастают. А тут, как назло — что ни девка, то к Королю. Маарит вон о прошлом годе повезло, да и то посланник чуть не удавился со злости. Так что да, сестру я могла понять. Мне бы тоже тоскливо было от мысли, что уйди она и никого, кроме Мэй-на-Йо, из родных на целую Ильму и не останется. Да и что Мэй? Он папенькин наследник, братец наш старший, у него своя жена, да первый ребенок на подходе, ему до нас скоро и вовсе дела не будет.

Всю ночь я глаз не сомкнула, думала, что лучше: смерть в пятнадцать лет в зубах Великого Змея или жизнь, но со старым мужем, из которого не то что опилки не сыплются, из него уже даже вода не капает — высох от старости весь. Усох, как куст угрюм-лозы.

А наутро меня вызвал в главный Дом родитель единственный и, поглаживая медную бороду, в которой уже отчетливо были видны толстые серебряные нити, сообщил:

— Завтра пойдешь к старому Куули. Скажешь, что хочешь его в мужья взять. И не спорь. Я так решил.

— Но…

Что «но» я не знала. Нечего мне было возразить, да и папенька припечатал напоследок:

— Дикому васку[16] нокать будешь, а мне за тебя посланник Сэйми хорошие деньги посулил, если ты на Двор Куули уйдешь… Приглянулась ты ему чем-то, посланнику-то. Хоть убей, не пойму, чем.

Приглянулась, как же! Я чуть не расплакалась от досады. Королевскому посланнику приглянуться могли только деньги. Ну, еще рабы, конечно, но деньги — в первую очередь. А кто на Озере готов отдать такие деньги, чтобы даже Сэйми клюнул? Племянник Рэйху, Адо-са-Куули, к которому перейдет весь Двор, с землями, водами, деньгами и рабами, если дядюшка помрет до брака или брак консумировать не успеет.

— Все поняла? — вырвал меня родитель из невеселых дум, и я обреченно кивнула. Что там Маарит говорила? Потерпишь чуть-чуть, а потом свобода? Ну-ну… Что-то мне подсказывало, что посланник Сэйми просто так деньгами разбрасываться не станет. Да и папенька сверкал хитрым зеленым глазом, сыто и довольно поглаживая густую бороду. Первый признак — ничего хорошего не жди.

Я вздохнула, поплакалась Маарит, помолилась Богам, маменькиным Земным и батюшкиным Водным, моргам посулила мешок сладкой чамуки[17], если они надоумят меня, как выбраться из той ловушки, в которую меня жизнь загнала. И спать легла, зареванная и от слез чумазая.

Не надоумили, не помогли, не поддержали и не оберегли. Потому и вышло так, что семнадцатого средолета, утром рано, еще до того, как солнце встало, вошли в мою спальню, что я с младшими сестрами делила, мачеха да Маарит, да еще пять или шесть баб из Дворни, и в руках они несли длинное красное платье, золотом вышитое да…