Триптих откровения

ПОКАЯНИЕ АГНЦА

«Они стояли бледные посреди улицы и держались за руки. Их только что вытащили из подвала, где застукали. Он – немецкий солдат, она – русская.

Я снял чехол с пушки и сделал прямую наводку. Расстрелял артиллерийскими снарядами сначала его, а потом её. Случилось это, когда освобождали Белгород».

Не знаю, зачем и почему мне рассказал об этом отец после десятилетней разлуки, когда я приехал на практику по его вызову из Иркутска, где учился на гидрогеолога.

На Дальнем Востоке я был впервые. И край поразил меня ещё в Заливе Петра Великого, когда катался на лодке в ожидании поезда на Сучан. Сидя за вёслами, я ощутил мелкую водную пыль, которая сыпалась с небес, незаметно увлажняя одежду. Такой микродождь был новинкой. Там, где я жил, были грозы мгновенные и водообильные, а тут – водная пыль. Не знал тогда, что здесь бывают такие ливни, которые мне и не снились.

Там, в краю у моря

В Заливе Петра Великого

В далёком Приморском крае,

Где гуща лесная дикая,

Я мысленно пребываю.

Я в грёзах на самом Востоке

Российского морекрая.

Здесь где-то живут недалёко

Таинственные самураи.

Плыву, как когда-то, на лодке,

Ведомою взмахами вёсел,

Дождинки туманные, лёгкие,

Сыплют с небес белёсых.

Там дальше за окоёмом

Не «тихими» волнами дышит

Большой океан неуёмный,

Насмешником названный «Тихим».

…Мне всё было здесь непривычно –

Я юным тогда был студентом,

И был поражён необычным

Холмистым лесным континентом.

Встретив в Сучане, отец привёз меня в Находку, чтобы заночевать у «своих» – тёще с тестем, а на утро сесть на поезд, идущий в Сергеевку, где находилась экспедиция.

После небольшого застолья нас уложили, как «дорогих гостей» на широком топчане с роскошной пуховой периной. Здесь-то, не придумав ничего лучшего, он и рассказал мне

перед сном о расстреле из пушки двух бедолаг, оказавшихся не в то время и не в том месте. Больше о войне я ничего от него не услышал.

…Последний раз, когда я видел отца, мне было восемь лет. Он приехал в Защиту с новой женой и новорождённым сыном. Ребёнок был грудной, отец поднёс его ко мне со словами: «Смотри, вот твой братик». Это было как-то неожиданно. Ведь у меня уже был брат Шуня. Я оттолкнул ребёнка и замкнулся в себе с огромной обидой на то, что он нас покинул, и теперь кого-то называет моим «братиком»: «Мой брат, вот он рядом со мной, и других мне не надо. Он что вызвал матушку и нас из Белоусовки, чтоб показать «братика» и свою другую жену, которая сейчас скрывается у соседей?..»

…Отец рано познал секреты любовных таинств между мужчиной и женщиной. О таких говорили «первый парень на деревне». Он сочинял и пел тенористым голосом частушки, в которых высмеивал сельчан и их жизнь, а на вечеринках плясал «цыганочку с выходом», и дробно выбивал чечётку. В девушках не испытывал нехватки, потому что сам был тот ещё «хват». Но однажды «положил глаз» на более солидную даму, чем привычные зазнобы. И хотя его «внимание» походило на детскую выходку, он оказался не по-детски настырным. Сидя на дереве, стрелял из трубочки косточками черёмухи, целясь в неё. Подруга возмутилась: «Кто там стреляет?» «Да это Андрюшка, соседский парнишка преследует меня, не поймёт, сопляк, что не дозрел ещё». Эту женщину звали Татьяной. Она была старше его и уже испытала замужество. Слова её глубоко задели парня. С этого момента он заметно посерьёзнел. Светлый воротник рубахи теперь всегда прикрывал ворот пиджака – так было модно, а сапоги начищены до блеска. На галифе из габардина он потратил немало денег, работая тогда подручным в депо. И Татьяна, видя как из «сопливого» пацана, который год назад стрелял из трубочки черёмухой, получился видный парень, не устояла. А он добился, чего хотел. Вскоре Татьяна, не уследив, забеременела и родила дочку. Андрей уже работал на буровой вышке, часто бывал в отъезде, а в дни отдыха наведывался к ней на правах любовника.

…Но через два года, когда буровая бригада вела разведку на руднике Белоусовка, отец встретил мою матушку, которая была и внешне красива, и по характеру непохожа ни на одну из его подружек. Было в ней какое-то неповторимое своеобразие и одновременно подкупающая наивность. Отец пришёл к родителям и сосватал её. Девушка тогда работала в гостинице рудоуправления. За ней ухаживал шофёр Костя, но «от него сильно пахло бензином», говорила она, и это ей не нравилось. Зато Андрей был «весь из себя» – видный, аккуратный, а главное, уже опытный в обращении с подружками. Ей как раз исполнилось восемнадцать лет, они оформили брак, и она стала его женой.

…А сейчас я танцевал лезгинку, но, по-чеченски: почти не двигался на носках, зато усердно вколачивал свои пятки в землю под выкрики «асса!» Танцевал так, как танцевали её чеченцы, живущие у нас в Белоусовке. Ещё я спел две английские песенки, которые разучивали в школе. Все были уже пьяные, ведь гуляние длилось целых три дня. Мой приезд был только поводом для организации застолья. Там у геологов так принято: была бы только причина собраться.

А отец пел:

Я немало по свету хаживал,

Жил в таёжных безлюдных местах –

И повсюду бурил скважины,

С молотком проходил в руках.

И в пределах седого Урала,

В кишлаках азиатских степей,

Где и ваша нога не ступала,

Там бурил уже недра Андрей.

… «Ну, застали в страстных объятьях немца и русскую женщину в укромном месте, хотя этого делать почему-то было нельзя, даже и при обоюдном согласии, если государства находятся во враждебном противостоянии. А насиловать в военное время можно? Разумеется, нет, хотя это происходит».

.

Такие мысли теперь постоянно мне приходят на ум. Правда, сейчас это общие рассуждения. Меня же интересует в первую очередь мотив, по которому отец расправился с «преступниками». «Где и ваша нога не ступала, там бурил уже недра Андрей». «Да вот же она разгадка, – подумал я, – так бахвалиться и заявлять о себе, да ещё публично, в лучшем случае – не скромно. Может, и тогда ему захотелось «выпендриться», и он устроил публичную казнь, зная, что всё сойдёт с рук».

…Мы сидели вдвоём с ней на брёвнах – пьяные, и она жаловалась мне на отца. На то, какой он неугомонный бабник: «Не считается даже с тем, чья это жена. Год назад его застал со своей женой лучший друг – сменный мастер Григорий. Помню, пришёл к нам домой и говорит: – Андрей, возьму сейчас топор и отрублю тебе голову прямо здесь на глазах у твоей жены. «А он что?» – спрашиваю. – Сидит и молчит. Ничего не говорит. Сидят друг перед другом, между ними на столе бутылка, и выясняют отношения. «Слушай, Юра, не зови меня Марией Ивановной, зови просто – тётя Маруся». Об этом она всё время в промежутках беседы меня просила…

К Марии Ивановне в экспедиции относились недоверчиво, после того как обнаружили, что вскрывает чужие письма. Она работала почтальоном. Но я понял, почему она это делала. Тогда на брёвнах она говорила: «Он не только всех баб «огуливает», но и переписывается с теми, с кем раньше имел «шашни». И такой хитрый: делает это через адреса своих рабочих. Одной из них я написала: «На что ты надеешься, оставь его. Неужели ты хочешь стать его четвёртой женой? Зачем тебе это надо, ведь у него семеро детей?» И тут она опять: « Нет, Юра, я прошу тебя, зови меня тётей Марусей». Тогда мы уже сидели, обнявшись, и целовались, отнюдь не отчуждённо. «Что-то не то, как-то мы не так целуемся», – шевельнулось во мне. Своими губами я даже почувствовал отсутствие бокового зуба на её верхней десне.