Творящие любовь

1

Было уже без двадцати одиннадцать, когда хорошо известный всем римлянам автобус пересек мост Честио и перебрался на другой берег Тибра. Небо Италии — спокойный синий океан с плывущей по нему флотилией золотистых облачков. Но Анна Вигано нервничала.

«Опоздать именно сегодня!» — простонала она про себя. Именно сегодня ее новенький мотороллер «Веспа» сломался! Девушка так долго копила деньги, припрятывая то, что с трудом удавалось отложить, надеясь, что мотороллер избавит ее от приводящих в ярость пробок в утренние часы, когда все машины еле тащатся. Сначала так и было. Но как раз сегодня, в самый важный день в ее жизни, он неожиданно и загадочно сломался. Анна вызвала механика, чтобы починить машину, прождала его целый час, а тот заявил, что ничем ей не поможет.

И вот теперь она может упустить возможность, которую так долго ждала. У нее появился шанс наняться служащей отеля «Хейл Рома», которую компания посылает на стажировку в школу менеджеров в Нью-Йорк, а после этого стать помощником управляющего. Такая возможность выпадает раз в жизни.

Посмотрев в окно, девушка увидела, что автобус наконец-то приближается к месту назначения, и дернула за шнурок, чтобы водитель остановил машину. Пробираясь к выходу, она обругала мужчину, попавшегося ей на пути. Как это на нее непохоже! Ей следует последить за своими нервами. Обычно Анна — сама вежливость. Ее работа требует этого. В ее обязанности входило смягчать острые углы, устранять все неприятности в жизни постояльцев отеля. Да и к вечной римской толкучке девушка давно привыкла. За годы, проведенные в столице, у нее было достаточно времени, чтобы стать очень терпеливой.

Извинившись перед мужчиной с самой очаровательной улыбкой, Анна вышла из автобуса и торопливо пошла по тротуару. Она опаздывала. У управляющего случится удар, если он увидит, в какое время его подчиненная пришла на работу. Если даже кто-то и постарался прикрыть ее, то сейчас он уже наверняка выяснил, что ее все еще нет на месте.

При одной мысли об управляющем Анна поежилась. Напыщенный педант, двигается со скоростью света и бесшумно, словно паук. Создается впечатление, что он одновременно во всех местах. Ни у кого другого не было такого острого слуха и пронзительного взгляда змеи, как у Ромео Корви. Хотя ему уже давно перевалило за сорок, он тщательно скрывал свой возраст Всегда начищенный и наглаженный, слегка презрительный, чуть елейный, он вел себя так, словно стоял за конторкой в магазине Ван Клифа или Картье. Анна содрогнулась при мысли о его густых черных волосах, строго зачесанных назад, и раздражающей манере очень высоко поднимать одну темную бровь, когда он рассматривал кого-нибудь с выражением глубокого презрения. После всего того, что ей пришлось выдержать этим утром, перспектива стычки с Корви ей совсем не улыбалась.

С такими мыслями девушка заторопилась к гигантскому зданию с окнами, украшенными фронтонами, прячущимися за классической колоннадой балконов. На пологой крыше прямо перед ней красовались крупные золотые буквы, отмечая конечный пункт ее пути: «Хейл Рома».

Анна еще только подходила к гостинице, когда увидела длинную вереницу такси, выстроившихся у входа в ожидании клиентов, выезжающих из отеля. Проходя мимо них, она постаралась глядеть вниз на тротуар прямо перед собой, чтобы избежать взглядов шоферов. И все-таки до нее донесся одобрительный свист, заставивший ее ускорить шаг. Ее каблуки отбивали мягкий ритм стаккато по плитам тротуара.

Не поворачивая головы, Анна Вигано прошла мимо парадного входа с широкими ступенями, покрытыми красным ковром, и сверкающими дверями из стекла и латуни, направляясь к служебному входу за углом, выходящему в вымощенный булыжником переулок. Приближаясь к нему, она несколько замедлила шаг из-за неровного булыжника. Не забывая о предательском переулке, она одновременно читала себе наставление: что бы сегодня ни случилось, неважно что, она не должна рисковать своей работой.

Если Ромео Корви начнет высказываться по поводу ее сегодняшнего опоздания, ей следует выслушать его словесную выволочку молча, держаться очень скромно и, кроме всего прочего, не возражать.

Ей не следовало делать того, что ее тысячу раз так и подмывало сделать и о чем в своих тайных фантазиях мечтает каждый служащий: схватить управляющего за высокомерную тонкую шею и задушить его.

Именно сегодня Анне надо быть осторожной. И не только из-за того, что есть шанс отправиться в школу менеджеров в Нью-Йорк. Служба в отеле очень важна для нее. Просто чудо, что ее первым местом стала такая гостиница. Для этого потребовались значительные связи. Когда около полутора лет назад «Хейл Рома» открыл свои двери, работа в нем стала просто наградой. Здесь больше платили в сравнении с другими гостиницами. По слухам, больше было и возможностей продвинуться, поскольку все начинали с нуля. Тысячи жаждали этой работы, и тысячам отказали. Всего двести счастливчиков римлян были приняты, и Анна Вигано стала одной из них.

Ее влиятельный кузен Фабио, имеющий связи повсюду, устроил так, чтобы она попала на собеседование. Но он смог только открыть ей дверь. Все остальное зависело от нее. Анна получила работу и двинулась вперед на всех парусах. За полтора года, что девушка проработала в отеле, она показала, на что способна, постепенно переходя от монотонного печатания документов в крошечной каморке на втором этаже к помощи всем, кому она требовалась: управлялась за стойкой администратора, когда дел было невпроворот, заменяла администратора по связям с общественностью, когда ту свалил приступ аппендицита, успокаивала истеричных гостей, помогала найти потерянные серьги, провожала женщин в лавочки, где можно было выторговать скидку на шелковые шарфы, или к уличным сапожникам, изготовлявшим туфли за три дня, искала подходящую няньку для ребенка, чьим родителям захотелось вдвоем повеселиться в городе, разыскивала единственную в городе аптеку, где могли приготовить редкое, но так необходимое постояльцу лекарство. И, справляясь со всем этим, Анна оставалась неизменно дружелюбной, вежливой, энергичной и терпеливой. Она ослепляла всех своей постоянной улыбкой, старалась услужить, и на нее можно было положиться. Анна Вигано стала незаменимой, создав сама себе работу, до этого никогда не существовавшую. Девушка вовремя появлялась там, где в этом была нужда. К ней хорошо относились все — и персонал, и постояльцы. Ее уважали.

Все, кроме Ромео Корви.

При одной мысли о нем кровь закипала у нее в жилах. В любом ее поступке он выискивал ошибку. И Анна наконец поняла почему Она была слишком наивна, чтобы догадаться об этом самой, но после того, как кто-то другой упомянул об этом, девушка поняла, в чем дело. Анна Вигано действовала слишком эффективно, причем во многих областях. Ромео Корви боялся, что в конце концов она окажется более подходящей для его должности, чем он сам.

Анна знала, что она не из тех, кто будет отнимать у Ромео работу, но признавала, что не в ее силах разубедить его. Попытка поговорить с ним об этом лишь усугубила бы его паранойю. В подобной ситуации выиграть было невозможно.

Управление персоналом. Как же она их всех ненавидела.

Две недели назад их отношения с Ромео Корви достигли точки кипения. Штаб-квартира «Отелей Хейл» в Нью-Йорке попросила администрацию «Хейл Рома» представить список десяти лучших служащих, каждому из которых необходимо пройти собеседование со специальным представителем из Нью-Йорка, так как появилась вакансия на место помощника управляющего в этом отеле или в «Хейл Милано», строящемся сейчас. Помимо сохранения заработной платы на время обучения избранному кандидату оплачивали поездку в Нью-Йорк в школу менеджеров, организованную корпорацией «Отели Хейл».

Анна понимала, что такая возможность выпадает только раз в жизни. С деньгами всегда было трудновато, и ее переполняла решимость справиться с этой проблемой, пробив себе дорогу на самый верх иерархической лестницы в гостинице. Анна была уверена, что тяжким трудом и преданностью делу она добьется того, чего хочет. С самого начала она с жесткой искренностью рассмотрела свои возможности, отдавая себе отчет в своих достоинствах и недостатках, и поняла, что больше говорит против нее, чем за нее. Ее образование соответствовало должности, но она окончила только среднюю школу. Молодая женщина, к тому же слишком привлекательная на свою беду.

В двадцать лет ее красота была явной и завораживающей. На высоких каблуках ее рост достигал почти шести футов. Свои прямые золотистые волосы она стригла на уровне плеч — привлекательная, но не легкомысленная стрижка, — они свободно разлетались в такт ее размашистой походке. Нежная кожа цвета бледного сливочного масла и удивительные синие глаза, слишком темные для аквамарина, но слишком светлые для морской синевы, тонкая талия, округлые бедра и длинные сильные ноги. Анна просто излучала здоровье. Мягкие экономные движения, словно она и шага не сделает без нужды. Женщина посреди мужского царства, Анна была полна решимости доказать, на что способна. Шанс поучиться на курсах менеджеров стал манной небесной.

Анна ожидала, что ее фамилия будет первой в списке. Если честно, то так должно было быть. Каждый согласится, что она знакома с управлением отелем лучше, чем человек, сейчас занимающий место помощника управляющего.

То, что девушке удалось взглянуть на список, явилось счастливой случайностью. По воле случая личный секретарь Корви Габриэлла ди Донато заболела. Девушка, заменяющая ее, оказалась новенькой и не знала, как обращаться с телексом, поэтому обратилась к Анне за помощью.

— Не волнуйся, — успокоила та ее, — я сама отправлю телекс.

Анна уселась за машину, держа в руке листок с отпечатанным текстом. В ту секунду, когда она сообразила, что у нее в руках список кандидатов, ее сердце почти остановилось.

Ее фамилия вообще в нем не значилась.

Ромео Корви за этим проследил.

Девушка готова была расплакаться, но тут ее осенило. Раз уж она посылает телекс, то она просто включит себя в список. Проблема только в том, что Нью-Йорк настаивал на десяти кандидатах, а не на одиннадцати. Список состоял ровно из десяти фамилий.

На секунду Анна глубоко задумалась. Ее мучили угрызения совести — ведь кого-то придется вычеркнуть. Но тут она заметила фамилию под седьмым номером, и ей сразу стало легче дышать. Маурицио Корви, младший брат Ромео, получил работу всего неделю назад, оттеснив других претендентов, и все благодаря кумовству.

Сомнений быть не могло. Она вычеркнула Маурицио из списка и вписала свое имя. Отослав телекс, Анна подшила копию и стала ждать взрыва со стороны Корви. Рано или поздно это должно было случиться. Все дело во времени, когда именно он обнаружит подмену. Удовлетворение Анна испытывала только от того, что это было уже fait accompli[26]. Ему уже ничего не удастся сделать, чтобы что-то изменить. Он мог только ее уволить. Если он пригрозит увольнением, ей придется изворачиваться и как-то выкручиваться.

На этой неделе, судя по слухам, пришел телекс — ответ из штаб — квартиры в Нью-Йорке. В нем сообщалось о дате прибытия представителя «Отелей Хейл» и подтверждался список кандидатов на собеседование. Ромео Корви чуть удар не хватил от ярости. Только его самодовольство помешало ему наброситься на Анну с ругательствами. Ромео зашел достаточно далеко и пригрозил ей увольнением, но девушка благоразумно намекнула ему, что это будет выглядеть весьма странно. Помимо всего прочего, никто не увольняет сотрудника, который еще неделю назад фигурировал в списке кандидатов на место помощника управляющего. Корви полиловел от гнева, его даже трясло от того, что ему приходилось сдерживаться. Потом, после строгого предупреждения, он несколько успокоился, его грудь опала, он высоко поднял голову и откинул ее назад.

Анну трясло всякий раз при мысли о том, насколько близка была она к тому, чтобы вылететь с работы. Если бы ее уволили, никто, даже Фабио, не смог бы ей помочь. Тем более что ей больше не хотелось пользоваться помощью Фабио Пегроне. Никогда больше.

Она ненавидела своего кузена Фабио лишь чуть меньше, чем презирала Ромео Корви. Насколько Анна могла припомнить, она только и слышала: «За это надо поблагодарить нашего кузена Фабио», «За это надо сказать спасибо нашему кузену Фабио». Иногда ей казалось, что еще одно слово о благодарности кузену Фабио, и она завизжит. Благодарность и любезность в его интерпретации означали возможность сесть вам на голову.

Фабио Пегроне был дальним родственником отца Анны, и мужчины никогда тесно не общались. Ее отец принадлежал к бедной ветви семьи Вигано, а Фабио был из Вигано-богачей. Когда Анне исполнилось три года и семья Вигано перебралась из Кампании в Рим, ее отец обратился к Фабио за помощью. Ему дали работу в строительной фирме кузена: физическую и тяжелую. Отец никогда не жаловался, даже в тот день, когда он упал мертвым от сердечного приступа.

И мать тоже никогда не жаловалась. Ни разу за все эти тяжелые годы.

С самого своего приезда в Рим они жили в одном из дешевых многоквартирных домов, принадлежащих Фабио. За это, по словам матери, они должны были быть очень признательны кузену. С дешевым жильем было трудно, и, если бы кузен Фабио не предоставил им квартиру, им бы пришлось жить на улице.

Только когда Анна немного подросла, она поняла разницу между дешевыми домами Фабио и роскошным двухэтажным пентхаусом, занимаемым семьей кузена в богатом районе Париоли. Эта несправедливость произвела на нее тяжелое непроходящее впечатление. Роскошь жизни Фабио Пегроне мучила ее еще больше от сознания того, что он обеспечивает себе ее, вытягивая последнюю лиру у своих жильцов. Зимой в квартирах было прохладно или совсем холодно. Бойлеры постоянно выходили из строя, и месяцами их никто не чинил. Туалеты засорялись, и так продолжалось неделями. Крысы бегали по темным коридорам, кусая детей и разнося болезни, пока тараканы завоевывали полы и стены. Анна все больше ненавидела неотвязный запах стряпни, смешанный со зловонием отбросов, недостаток воздуха и света, визг детей и огромные семьи, ютящиеся в одной или двух крошечных комнатушках. Когда девочке исполнилось семь лет и она научилась читать, то первым делом расшифровала надписи, украшавшие стены и двери домов Фабио Пегроне: «Пегроне — свинья».

Анна стыдилась своего родства с ним. Но еще больше того, чтобы кто-нибудь узнал, где она живет.

Самую большую боль ей причиняло то, что после смерти отца, а ей исполнилось только восемь, ее матери пришлось стирать на семью Пегроне, чтобы свести концы с концами. То немногое, что зарабатывала Адриана Вигано, казалось, тут же прыгает обратно в карман к Фабио. Замкнутый круг, из которого не было выхода. Дарио слишком мал, чтобы получить что-то, кроме непостоянной, мало оплачиваемой работы. Поэтому семья держалась только на заработке матери-прачки. Снова и снова повторяла Адриана, что за все они должны благодарить Фабио. Иначе им пришлось бы голодать.

Деньги — или, скорее, их отсутствие — вот тот призрак, что постоянно пугал семью. Как часто Анна предавалась мечтам: если бы вместо каждого таракана, крысы или мыши, попадавшихся ей на глаза, у нее было по одной лире, насколько бы богатой она стала? Но это были пустые мечты, разбивавшиеся о гнев и бессилие, чувства, рожденные постоянной несправедливостью, среди которой она росла. Арендная плата за квартиру всегда повышалась без предупреждения. Ни слова не говоря матери, Анна и Дарио частенько ходили к кузену Фабио, но никакие мольбы не приносили пользы. Он отправлял их к своему управляющему, а тот настаивал на том, что никакие льготы им — очень дальним родственникам синьора Пегроне — не положены.

И все-таки чудом, но они выжили. Когда Дарио вырос, он отправился в семинарию, чтобы стать священником. Его мать так мечтала об этом, что отказывалась даже думать о том, чтобы отправить его работать и поддерживать семью. В конце концов, без него им стало полегче, все-таки одним ртом меньше. Но здоровье подвело Адриану, ей становилось все тяжелее и тяжелее работать прачкой. Место, полученное Анной в «Хейл Рома», буквально спасло их. Платили там, конечно, не шикарно, но все-таки на жизнь хватало. Девушка продолжала жить дома, чтобы увеличить доход семьи. Каждую неделю она отдавала чек матери. По ее мнению, она должна была оказывать матери материальную поддержку, которой так давно не хватало в доме.

И это только подстегивало ее амбиции. Она страдала не от жадности, а от отсутствия жизненно необходимых вещей.

«Если меня выберут для поездки в Нью-Йорк в школу менеджеров и я получу место помощника управляющего с его королевской зарплатой, мы сможем наконец сбросить с себя власть кузена Фабио раз и навсегда. Тогда я в конце концов смогу прогнать призраки голода и отчаяния. Но все зависит от многих «если». А денег все время не хватает, чтобы жить нормально», — подумала она с грустью.

Иногда Анне казалось, что, как бы тяжело она ни работала, все уходило в никуда, словно в доме существовала бездонная дыра, всасывающая в себя последнюю драгоценную лиру. И нельзя сказать, чтобы ее мать не была бережливой. Куда там. Адриана Вигано берегла каждую лиру до тех пор, пока с ней не приходилось расстаться под давлением обстоятельств. Она чинила старую одежду до тех пор, пока та не разваливалась на части, но и после этого на что-то пыталась ее использовать. Женщина торговалась с бакалейщиком и покупала вчерашний хлеб. Но годы нищеты сделали свое дело, и сейчас Адриана болела. Докторам приходилось дорого платить. И к тому же прямо перед тем, как начать работать в гостинице, Анна и сама попала в больницу. И все из-за Амедео Баттистелло.

И из-за того, что она увлеклась им.

2

Амедео.

Анна встретила его почти два года тому назад. Господи, как же она его теперь ненавидела! Но сначала о ненависти не было и речи. Амедео ослепил ее, и Анна с головой кинулась в омут любви.

Тогда ей только исполнилось семнадцать, она заканчивала школу. Их встреча оказалась одной из тех, что дарит сама судьба. Специально такого не подстроишь. Каждый день, после занятий в школе, Анна садилась в автобус и отправлялась в район Париоли, чтобы забрать у Пегроне вещи для стирки. Каждое утро, по дороге в школу, она отвозила белье назад — выстиранное, высушенное и выглаженное, упакованное в коричневую хрустящую бумагу и перевязанное белой веревочкой. «Выглядит так же, как в самой дорогой прачечной», — с гордостью говорила Адриана.

Анне приходилось вставать очень рано, чтобы вовремя привезти заказ, потому что доходные дома находились довольно далеко от богатого района, облюбованного промышленниками, звездами кино, дипломатами и такими, как кузен Фабио. Однажды утром, отдав выстиранное белье, она буквально вылетела из дома родственника, боясь опоздать, и столкнулась с высоким красивым незнакомцем.

— Вы так спешите, — проговорил он, подхватывая ее под руку, чтобы она не упала.

— Простите меня, синьор, — поспешно пробормотала Анна, опуская глаза.

— Это мне следовало бы извиниться, — улыбнулся незнакомец. — Или, пожалуй, не стоит. Не каждый день мужчина встречает такую красивую девушку.

Анна, не мигая, смотрела на него секунду-другую, завороженная сиянием его глаз и теплом руки. Молодой, высокий, широкоплечий, в отлично сшитом темном костюме и белой рубашке. Одежда явно от портного. Галстук в черную и коричневато-желтую полоску отлично гармонирует с темными волосами и глазами дикой кошки. Крупный нос, мягкие, чувственные губы. От его взгляда и прикосновения в голове Анны прозвенел колокольчик тревоги, и она быстро отстранилась и торопливо пошла по тротуару. Девушка услышала быстрые шаги за спиной. Поравнявшись с ней и легко приноровившись к ее размашистой походке, мужчина улыбнулся:

— У меня есть машина. Могу я вас подвезти?

Анна отрицательно покачала головой, упорно глядя себе под ноги.

— Нам следует подружиться, — раздался спокойный голос. — То есть я хочу сказать, что мы почти знакомы, разве не так? После того, как налетели друг на друга?

Анна остановилась и повернулась к нему. Незнакомец смеялся, показывая великолепные белые зубы на загорелом лице. В уголке нижней губы расположилась родинка, похожая на веснушку, странная и франтоватая. Кожа на высоких, почти славянских скулах, была туго натянута, а его глаза, казалось, смотрели прямо ей в душу. Анна почувствовала, что в голове становится пусто, а потом в ней закружились дикие мысли.

Мужчина производил впечатление человека культурного и образованного, но его окружала аура опасности и приключений. Несмотря на то что на вид ему было слегка за тридцать, он обладал каким-то легким мальчишеским шармом, против которого очень трудно устоять.

— Мне надо идти, — сказала Анна с неожиданной горячностью, пытаясь избавиться от исходившего от него гипноза. — Я опаздываю.

— Подождите. — Мужчина схватил ее за руку. — Я даже не знаю вашего имени.

Она глубоко вздохнула. Кровь стучала у нее в висках, руки стали липкими от пота. Незнакомец стоял так близко, его лицо находилось всего в нескольких дюймах от ее лица. Анна ощущала приятный запах дорогого мыла и резковатый аромат еще более дорогого мужского одеколона. Но она не почувствовала, как его пальцы оторвали латунную пуговицу с ее легкого коричневого свитера, который девушка носила, набросив на плечи. Поймав ее взгляд, он спрятал добычу в карман.

— Я, правда, должна идти, — повторила Анна почти с грустью и пошла прочь. Ее низкие каблуки торопливо стучали при каждом шаге, потом она почти побежала. Повернув за угол, Анна оглянулась. Незнакомец не пытался ее преследовать. Девушка пошла медленнее и вздохнула с облегчением.

И почувствовала неожиданное разочарование.

Во второй половине дня, после школы, она вернулась в дом кузена Фабио, чтобы забрать ежедневный сверток с бельем. Глазами Анна поискала незнакомца, но его нигде не было. И снова ей показалось, что ее обманули.

Ночью, лежа на узкой кровати в своей маленькой сырой комнате, Анна долго — ей показалось, вечность — смотрела в потолок. Сон бежал от нее, зато воображение без всякого труда рисовало завораживающие глаза, глядящие прямо ей в зрачки, крошечную родинку в углу рта и эти белые-белые зубы, сверкающие в темноте. Девушка поняла, что мечтает о нем, пока не провалилась в глубокий сок без сновидений.

Утром Анна о нем не забыла. После того, как она отнесла белье кузену Фабио и вышла из дома Пегроне, направляясь в школу, незнакомец был тут как тут. Он стоял, прислонясь к входной двери, с кривой усмешкой на лице. Мужчина поднял руку, латунная пуговица отразила луч солнца и засияла ярким светом.

— О, так вы нашли ее! — воскликнула Анна восхищенно. — А я-то гадала, где могла ее потерять. — Она потянулась за пуговицей, но мужчина игриво убрал ее.

— Вы можете ее получить только при одном условии.

Анна молча смотрела на него.

— Вы пойдете со мной и мы вместе выпьем по чашке кофе.

Так это началось.

Амедео Баттистелло. Как легко было в него влюбиться! Он настолько отличался от молодых людей, населявших их многоквартирный дом. Утонченный, хорошо одетый, бумажник из крокодиловой кожи всегда полон денег. Он ездил на маленькой дорогой «альфа-ромео» с откидным верхом, а ребята из ее квартала только мечтали приобрести машину. Они боролись за любую низкооплачиваемую работу, а Амедео работал у своего дяди, продюсера из «Чинечитты», итальянской сестры Голливуда. Соседские юноши могли поразвлечься, но предполагалось, что они найдут девушку, женятся на ней и обзаведутся детьми. Создание семьи — эту тему Амедео совершенно не был склонен обсуждать. С прочими бедными молодыми людьми его роднил только голодный блеск в глазах.

Анна поймала себя на том, что подстраивает свое расписание так, чтобы встретиться с ним. Она начала оставлять книги дома, упаковывая белье семейства Пегроне в школьную сумку. Девушка никогда не говорила Амедео о себе, и он принял как должное, что она живет в доме Пегроне. Солгав о своем возрасте, Анна уверила его, что работает. Ей нравилось фантазировать, что она не бедная Анна Вигано, дочка вдовы-прачки. Это был, в сущности, безвредный обман. Он никому не мог принести никакого вреда. Ведь так?

Сначала Амедео водил ее в уличные кафе съесть пирожное и выпить чашку кофе, а иногда бокал холодного вина, обычно на виа Систина, проходящую вверху Испанской лестницы. Они сидели на площадях, гуляли вдоль берега Тибра или мчались, ни о чем не думая, по улицам Рима в открытой машине. Амедео уводил ее далеко от тошнотворного запаха кухонь и коридоров, заполненных крысами. Он был обаятелен, олицетворял собой богатство и казался частью другого, чарующего мира. Анна безоговорочно поверила, что он самый волнующий мужчина на земле.

Потом Амедео сказал ей, что хотел привести ее к себе домой, так как он живет совсем рядом с ее домом, но вместо этого он отвел ее в отель «Хасслер», что наверху Испанской лестницы. Именно там Анна рассталась с девственностью.

Когда Амедео впервые записал их в книгу у регистратора в отеле «Хасслер», клерк, посмотрев на каракули в журнале, вежливо улыбнулся и назвал ее «синьора Баттистелло». Анна покраснела от гордости, польщенная мыслью о том, что кто-то мог подумать, будто она, Анна Вигано, принадлежит столь богатому и красивому мужчине, как Амедео Баттистелло. Сколько раз за эти прошедшие несколько недель она мысленно произносила фамилию Баттистелло, наслаждаясь самим вкусом этого имени на языке?

Все, что делал Амедео, было великолепно. Он опалил ее своим огнем, и она полностью изменилась. Анна всегда выглядела старше своих лет, но теперь она казалась поистине совершенной женщиной. Сначала она боялась заняться любовью, но с Амедео все оказалось просто. Это не было похотливое, целеустремленное совокупление, объект постоянных непристойных шуток обитателей их квартала. Как часто горячими, влажными летними ночами сквозь открытое окно до нее доносились стоны и сопение из других окон, выходящих во двор. От этих звуков невозможно было спрятаться. Но с Амедео все было не так. Его ласки напоминали изящный, нежный танец, полный страсти и обещания.

В тот первый раз он медленно отвел ее наверх, прошептал ее имя и обнял. Дверь была закрыта, ставни тоже, поэтому лучи позднего солнца косо прорезали полутьму. Анна следила за каждым его движением, ее сердце гулко билось от возбуждения, и ужасный страх грыз ее где-то в животе. С ней это происходило впервые, и Анна знала, что негоже быть с мужчиной до свадьбы.

Но ведь этот мужчина — Амедео. Мог ли он ошибаться? Они так сильно любили друг друга, что ничто другое не имело значения.

Как только сильные руки обняли девушку, все ее сомнения улетучились. Ее губы дрожали, они вдруг пересохли от предвкушения, смешанного со страхом. Анна наслушалась историй о том, как больно бывает в первый раз, но Амедео был таким ласковым, нежным и любящим, что ей не верилось в правдивость услышанного.

Он ласкал ее шею, касаясь легкими поцелуями, шепча страстные слова. Его руки нежно гладили ее плечи и груди, потом спустились к бедрам. Сквозь тонкий хлопок платья Анна чувствовала его обжигающие прикосновения. Она судорожно глотнула, закрыла глаза, ее губы приоткрылись. Анна не могла противостоять натиску собственной страсти, охватывающей ее при мысли о том, что он, Амедео Баттистелло, ласкает ее, наполняя острым жаром ее тело, а ее душу жаждой объятий.

Медленно, почти священнодействуя, он расстегнул пуговицы на спине ее платья и спустил материю с плеч. Платье, чуть зашуршав, скользнуло вниз, на пол. Девушка стояла молча, ее дешевые, грубые трусики казались неуместными в роскоши комнаты.

— Анна, Анна. — Его губы снова были на ее шее, язык описывал по коже влажные круги.

Она чувствовала его пальцы, гладящие ей плечи, дотрагивающиеся до затылка, перебирающие ее длинные волосы.

— Анна, — хрипло выдохнул он, прижимаясь, еще полностью одетый, к ее полуобнаженному телу.

Анна слышала все убыстряющиеся удары его сердца, бьющегося в такт с ее собственным, вдыхала пьянящий аромат одеколона, смешивающийся с более сильным, более ощутимым мужским запахом.

— Анна.

Она задрожала, когда Амедео взял ее лицо в ладони, поцеловал, потом быстро сорвал с себя одежду и снова поцеловал ее, помогая освободиться от белья. Они стояли обнаженные лицом друг к другу.

Анна в замешательстве отвела глаза, но он снова взял ее лицо в ладони и прошептал:

— Это прекрасно, не нужно стыдиться.

Но она не могла смотреть ему в лицо.

— Посмотри на меня, — резко скомандовал он.

Анна заставила себя сделать это, в глазах у нее стояли слезы.

— Смотри, — прошептал он чуть мягче, отошел на два шага назад и гордо выпрямился, словно танцор.

Как будто под гипнозом, ее глаза оторвались от его лица и скользнули вниз. У него были крепкие мускулы, но он оказался тонким и гибким, что удивило ее. В одежде он выглядел более плотным благодаря широким плечам. Все его тело покрывал загар, кроме узенькой белой полоски от плавок. В отличие от его ее тело выглядело очень белым. На его выпуклой груди виднелись колечки темных волос, отчего кожа казалась еще темнее. Поросль спускалась вниз к животу, в паху становилась еще гуще. Его пенис был великолепно огромен, напряженный, темно-красный.

— Анна, — шепот Амедео грохотом отозвался в ушах Анны.

Она подняла глаза и прямо посмотрела на него. Он подошел к ней, обнял, прижимаясь к ней всем обнаженным телом. Его тело, такое теплое и твердое, такое неподатливое, так отличалось от ее собственного. Его прикосновение обожгло ей кожу.

Она ощущала его язык, исследующий ее рот, наполняя ее теплом и заставляя забыть обо всем. Его горячий член прижимался к ее животу. Соски Анны затвердели, желая прикосновения его рук и губ, прося его взять ее.

Амедео без усилия поднял ее и легко отнес на кровать. Осторожно положил, словно боялся, что она разобьется, и медленно опустился рядом с ней. Его пальцы сжимали ее соски, а рот ласкал каждый дюйм ее тела, наполняя все клеточки ее кожи дрожащей, трепещущей жизнью.

Анна выгнулась всем телом и сдавленно простонала, когда он начал погружаться в нее. Инстинктивно она напрягла мускулы, чтобы противостоять непривычному вторжению, но потом стала раскрываться навстречу ему, словно приглашая в самое сокровенное и драгоценное место своего тела. Ее глаза не отрывались от его лица, широко открытые, сияющие.

Короткими толчками он попытался глубже погрузиться в нее, пока девственная плева не стала для него препятствием. Амедео остановился и, удивленно посмотрев на нее, спросил:

— Ты… девственница?

— Продолжай, — прошептала она со слабой улыбкой. — Я хочу этого. Я хочу тебя. — Анна коснулась пальцами его щеки.

Амедео еще дважды попытался войти в нее, но маленький кусочек плоти не поддавался натиску. Анна напряглась в пугливом ожидании, и одним грубым, резким движением он овладел ею. От боли у нее перед глазами поплыли огненные круги, красные в середине и желтые по краям. Но взрыв неприятных ощущений Амедео превратил в раскаленное добела желание.

Анна вдруг осознала, что инстинктивно поднимает бедра и выгибает туловище, намеренно подстраиваясь под ритм его движений. Ее таз поднимался и опускался, волны наслаждения заставляли ее гореть желанием. Анна подняла ноги и согнула колени, открывшись навстречу Амедео.

Он глубоко погрузился в нее, все убыстряя и убыстряя темп, так что она начала задыхаться, издавая удивленные восклицания, когда одна горячая волна, захватывая ее, сменялась следующей. И всплеск наслаждения, такое ощущение полноты бытия, о котором Анна и не мечтала. Ее охватили тепло, желание и страсть, каждая клеточка тела трепетала. Она поняла, что рождена для этих ощущений, и с каждым новым ударом Анна почти умирала от наслаждения.

Вдруг Амедео резко вскрикнул, его тело выгнулось. Анна почувствовала его еще глубже в себе, а он ухватился за нее, наполняя ее лоно дрожью экстаза. Его голова запрокинулась, глаза зажмурились, он судорожно подергивался.

Их тела купались в наслаждении. Амедео рухнул рядом с ней, тяжело дыша. Его член съежился. Анне казалось, что внутри нее еще живут отголоски сладчайшего удовольствия. Темнота окутала комнату. Сияющие горизонтальные полосы света, пропускаемого ставнями, исчезли, словно снаружи облачко набежало на предзакатное солнце. Даже теперь, когда минуты близости остались позади, их сердца бились в такт.

Откуда-то снизу Испанской лестницы доносился смех влюбленных парочек.

Эти первые дни ни с чем не могли сравниться. Радость поиска и открытий была столь же сильной, как их страсть и желание. В это время Анна превратилась из девочки в женщину.

Все казалось таким прекрасным, наполненным наслаждением, таким чистым, когда они лежали на свежих простынях в лучах заходящего солнца. Ей в голову даже не приходила мысль о том, что она может забеременеть в первый раз или позже, в течение последующих месяцев. Анне не хотелось портить переживаемые вместе с Амедео моменты даже мыслью о возможных последствиях. Конечно, она слышала о мерах предосторожности. Хотя церковь запрещала пользоваться противозачаточными средствами, достать их было можно. Сама Анна никогда их не видела, а когда она сказала об этом Амедео, тот нахмурился и ответил, что ему не нравится ими пользоваться. Да и потом, кто может думать о последствиях в разгар всепоглощающего, упоительного экстаза?

Анна сообщила Амедео о случившемся. День был мрачный, почти без солнца, шел дождь. Несколько недель она боролась с эмоциями, неспособная ни примириться со своей беременностью, ни сказать ему о ней. Всякий раз, как Анна пыталась это сделать, храбрость оставляла ее, и она старалась забыть об этом, с головой окунаясь в страсть встречи.

Ей было страшно. Словно, сказав об этом Амедео, она еще раз подтвердит себе, что беременна. Молодая женщина знала, что чем дольше она выжидает, тем более необратимыми становятся последствия. Но что из этого? Изменить она уже ничего не могла.

Уже и мать заметила, что дочь прибавила в весе. Амедео тоже. Дважды, шутя, он назвал ее «толстушкой».

«Бедный Амедео, — думала она. — И бедная мама. Если бы они только знали правду». Анна поняла, что рано или поздно ей придется обоим сказать правду, но даже мысль о подобном разговоре наполняла ее ужасом. Она предпочла забиться куда-нибудь и умереть.

В тот роковой день, когда Анна наконец сообщила Амедео новость, они, как всегда, занимались любовью. Потом, когда они лежали в тихом сумраке комнаты, она смотрела в потолок невидящими глазами.

— Амедео, — все-таки начала Анна испуганным шепотом.

— Что?

Она глубоко вздохнула и закрыла глаза:

— Я беременна.

Эти слова произвели эффект взрыва. Амедео подскочил на кровати, словно сквозь него пропустили разряд электричества.

— Что? — Он уставился на нее.

— Не сердись, — взмолилась Анна охрипшим голосом, поворачиваясь к нему. — Пожалуйста, я так боюсь. — Она потянулась к его руке, но Амедео как раз протянул руку к ночному столику за сигаретами. Анна напряженно следила, как он чиркает спичкой и зажигает сигарету. Пальцы у него дрожали. Амедео затянулся, выпустил дым через нос.

— Как давно? — наконец спросил он.

— Я думаю… три месяца.

Амедео проворчал что-то и откинулся на кровать с такой силой, что спинка задрожала от удара. Он лежал молча и курил. В конце концов мужчина загасил сигарету и тяжело вздохнул.

— Конечно, ты должна избавиться от ребенка.

Анна похолодела и произнесла сдавленным шепотом:

— Я… не понимаю.

Смех Амедео был неожиданным и резким.

— Ты не понимаешь? — Он повернулся к ней, в глазах — лед. — Мне что, по буквам тебе произнести? Ты должна сделать аборт. — Амедео смотрел прямо ей в зрачки. — Теперь понимаешь?

Анна попыталась сесть, прижимая одной рукой простыню к обнаженной груди, и тихонько заплакала.

— Ведь… это противозаконно.

— Но не значит, что этого нельзя сделать, — сухо бросил он. — Я знаю множество девушек, сделавших аборт.

— Множество… девушек. — Ее голос сорвался. Анна подумала о том, сколько их с ним побывало до нее. Ей и в голову не приходило размышлять об этом раньше. Ее изумила собственная наивность. Конечно же, она была не первой. И не будет последней.

— Разумеется, — Амедео небрежно пожал плечами. — Они говорят, что это не больнее, чем вырвать зуб. Это правда пустяки.

— Пустяки? — Анна изумленно смотрела на него. — Это убийство. Это неправильно.

— А иметь незаконнорожденного ребенка — это правильно?

— Но он не обязательно должен быть незаконнорожденным, — возразила Анна. — Мы можем пожениться.

— Пожениться? — с недоверчивым изумлением переспросил Амедео. — Ты и я? Да ты шутишь.

Анна только молча покачала головой и отвернулась.

— О нет. Я не собираюсь ни на ком жениться. Мне нравится существующее положение вещей. И не спорь со мной. Я не передумаю.

Ее голос был едва слышен:

— Я думала, ты любишь меня.

Амедео молчал.

— Ты говорил мне об этом.

— В постели люди всегда говорят не то, что думают, — раздраженно отозвался он. — Ты мне нравишься. Правда, ты мне очень нравишься. С тобой очень весело.

— Весело? — изумилась Анна. — И это все? Только весело?

Амедео неожиданно нахмурился.

— Вот с женщинами всегда так. Рано или поздно вы начинаете ныть. — Он сел в кровати, спустил ноги на пол и потянулся за пиджаком, порылся в карманах в поисках бумажника, потом протянул пачку банкнот. — Последний раз это обошлось мне в двадцать тысяч лир. Держи. Этого должно хватить.

Анна даже не шевельнулась, чтобы взять деньги, тогда он бросил ей их. Купюры осыпали ее, словно конфетти.

— Постарайся избавиться от ребенка, — сурово сказал Амедео. — И чтобы я больше об этом не слышал.

— Но… куда же мне идти?

— Откуда мне знать? Я же не женщина. Поспрашивай окружающих.

— Амедео, — прошептала она. — Я хочу нашего ребенка.

— А я не хочу, чтобы он у тебя был, — отрезал тот и начал одеваться.

— Амедео, прошу тебя, не сердись.

Он не обратил на ее слова никакого внимания.

— Почему ты мне раньше об этом не сказала? Почему ты ждала три месяца?

— Потому, — честно ответила Анна, — что я боялась, ты больше не захочешь иметь со мной дела, если я скажу тебе.

Его лицо оставалось бесстрастным, он застегивал ремень.

— Амедео… — Она попыталась схватить его за руку, но он уже шел к двери.

На пороге Амедео обернулся.

— Избавься от ребенка, — резко повторил он. — Вы все никак не научитесь. Вы все думаете, что, как только вы забеременеете, я на вас женюсь. — С этими словами Амедео вышел, хлопнув дверью с такой силой, что по комнате пролетел порыв ветра.

Анна сидела сгорбившись, на душе было тяжело, тело болело. Больше они не увидятся, она знала это. Как ни странно, Анна уже не испытывала страха. С ее плеч будто скинули тяжелую ношу.

Она посмотрела на деньги и в неожиданном приступе ярости начала сбрасывать купюры с кровати. Не нужны ей его деньги. От него ей больше ничего не нужно.

Через некоторое время Анна вытерла глаза и оделась. Посмотрев в зеркало, она с трудом узнала себя в бледном, со следами слез на лице, безутешном отражении, медленно повязала голову шарфом.

Выйдя на улицу, девушка не стала пережидать дождь и, словно во сне, побрела мимо церкви Санта-Тринита деи Монти, здания с двумя колокольнями наверху Испанской лестницы. Вокруг все опустело, дождь загнал под крышу обычные толпы туристов.

Анна погладила живот рукой, снова вытерла слезы и стала медленно спускаться по ступеням. Она пошла быстрее, ее охватило неодолимое желание оказаться как можно дальше от Амедео и от того, что произошло, причем как можно скорее. Ее слепил дождь и слезы, наворачивающиеся на глаза, она уже почти бежала вниз и вдруг почувствовала, что скользит по залитой водой поверхности.

Анна вскрикнула, тяжело упав и покатившись вниз со ступеньки на ступеньку. Камень лестницы сдирал кожу, ломал кости и царапал лицо острыми краями. Когда девушка докатилась до площадки, то осталась неподвижно лежать там. Потом острая боль пронзила низ живота, Анна со стоном скрючилась и обхватила живот руками.

В больнице врач сказал ей, что ей повезло, она осталась жива, но, к сожалению, потеряла ребенка. Кроме того, объяснил он, ей теперь опасно снова забеременеть. Матка была повреждена при падении. Следующая беременность может убить ее.

Анна закрыла глаза, прикрыла лицо руками и заплакала.

Она все отдала Амедео, предложив ему свою любовь и девственность, и теперь не нужна ему. Из-за него она не сможет иметь ребенка. Если она забеременеет, то умрет.

Анна закрыла глаза и зарыдала. Даже когда Адриана пришла успокоить ее и сказать, что нечего стыдиться происшедшего, дочь едва слушала ее. Ненависть к любовнику огнем сжигала ей сердце.

Амедео.

Как же она презирает его.

3

В утреннюю смену Мирелла Брино стояла за стойкой регистрации. Когда она увидела Анну, торопливо идущую через холодный, напоминающий пещеру мраморный вестибюль по огромному, от стены до стены, зеленовато-розовому ковру, то оставила свой пост и перехватила ее на полдороге.

— Осторожно, — прошептала Мирелла, оглядываясь по сторонам. — Корви вышел на тропу войны. Мы постарались тебя прикрыть, но… — Она выразительно пожала плечами и не закончила фразу.

Анна улыбнулась.

— Все равно спасибо, — поблагодарила она, потрепав Миреллу по плечу.

Мирелла кивнула.

— Кстати, представитель компании «Отели Хейл» уже здесь. Он будет проводить отборочное собеседование для школы менеджеров. Оно состоится наверху в апартаментах «Амальфи».

— На какое время назначено мне?

Мирелла прикусила губу.

— Ты была одной из первых, кому назначено на сегодняшнее утро. Когда Корви обнаружил, что ты опаздываешь, он переделал расписание так, чтобы ты уж точно не успела вовремя. Ублюдок.

Сердце у Анны упало.

— Ну, что ж, я все-таки пойду наверх и посмотрю, что еще можно сделать. Может быть, мне удастся пройти собеседование позже.

— Может быть.

Что-то в голосе Миреллы заставило Анну насторожиться.

— Почему «может быть»?

Мирелла сокрушенно покачала головой:

— И отчего это мне все время приходится сообщать тебе такое?

— Мирелла, в чем дело?

— Корви воспользовался обстоятельствами и вместо тебя послал своего брата.

— Маурицио? — удивилась Анна. — Да ты шутишь!

— Хотелось бы мне пошутить.

— Ладно, все равно стоит попробовать. — Анна распрямила плечи.

— Кстати, догадайся, кого прислали проводить собеседование! — В глазах Миреллы светилось удовольствие.

— Кого?

— Генри Хейла. Второго в руководстве компании, представляешь? — На лице девушки появилось мечтательное выражение. — Он такой красивый. И такой молодой! Говорят, он гениален. — Она вздохнула. — Мне кажется, это мой тип. И он не носит обручального кольца. Я проверила.

Против своей воли Анна рассмеялась.

— Мирелла, ты неисправима! Любой мужчина в твоем вкусе, не замечала?

— Когда тебе исполнится тридцать, а ты все еще не выйдешь замуж, сама увидишь, — хмуро отозвалась Мирелла. — В любом случае, остерегайся его. Он холоден, словно рыба. Когда я встретила синьора Хейла, я улыбнулась, опустила ресницы, постаралась его очаровать. И все впустую. — Она снова вздохнула. — Явно он сделан из камня. Или, может быть, я ошибаюсь.

Анна сочувственно погладила подругу по руке.

— Не беспокойся, Мирелла. Очень скоро какой-нибудь мужчина откроет для себя твое очарование, и ты положишь его на лопатки. Если не внешностью, то своими кулинарными способностями.

— Это точно, — ответила Мирелла со слабой улыбкой.

Анна глубоко вздохнула. Она оглянулась на двери лифтов, сверкающие зеркалами и латунью.

— Что ж, я потеряла достаточно времени. Пойду-ка я лучше наверх. Пожелай мне удачи.

Мирелла подняла руки и скрестила пальцы. Анна ответила таким же жестом. Обычно это вселяло в нее уверенность, но сегодня она боялась, что удача отвернулась от нее.

— Маурицио! — выругалась она сквозь зубы. — Если о его пошлют в Нью-Йорк, я ему прежде ноги переломаю. Я заслужила эту поездку, как никто другой. Но маленький братец Ромео Корви — пустое место. Он и делать-то ничего не умеет, но, кажется, это никого не волнует.

С этими горькими мыслями она быстро вошла в распахнувшиеся двери лифта и нажала кнопку с надписью «10».

На десятом этаже Генри Хейл старался сконцентрировать внимание на деле, но мысли разбегались. Несмотря на всю роскошь апартаментов «Амальфи», они едва могли сравниться размерами с его нью-йоркским офисом. Хотя Генри был чисто выбрит, лицо выглядело одутловатым и усталым. И все-таки ему удавалось подбадривающе улыбаться в течение шести собеседований для отбора в школу менеджеров. Потом он попросил Ромео Корви сделать перерыв на пятнадцать минут.

Оставшись наконец в одиночестве, Генри встал с вышитой золотом кушетки и налил себе столь желанные полстакана виски «Джонни Уокер». Он вынес хрустальный стакан на террасу и разглядывал терракотовые черепичные крыши Вечного города.

Крепко сжав стакан, Генри застонал от отчаяния. Он чувствовал себя одновременно изношенным и скучающим. Хейл давно уже привык к физическому напряжению сверхперегруженного расписания и изнуряющим перелетам по всему земному шару. Но не это вызвало кипевший в нем гнев. Будучи Хейлом, он знал, чего именно от него ждут. С грустью Генри подумал о своих родителях, погибших в автокатастрофе два года назад. Ему все еще их не хватало. Его воспитывала любящая мать, но, как бы он ни любил Дженет Хейл, он всегда смотрел на своего отца и свою бабушку как на пример для подражания.

Генри не часто виделся с отцом. Пока мальчик рос, Заккес Хейл-младший казался загадочной фигурой, постоянно поглощенной работой. Это было большим достижением, учитывая то, что он инвалид. Его отец душой и сердцем принадлежал своей короткой, но блестящей карьере. Возможно, так он пытался компенсировать физическое увечье. Может быть, Заккес знал, что безногие долго не живут. Но меньше всего он ожидал внезапной смерти, которая подстерегала его.

Всепоглощающая преданность его бабушки своему бизнесу стала легендарной. Глядя на нее и отца, Генри поставил перед собой четкие цели.

Он начал работать в двенадцать лет на кухне в отеле во время школьных каникул и занимался случайной работой после школы, чтобы лучше познакомиться с тем, что достанется ему по наследству. Для других детей родной город представлял собой целый мир, а для Генри он стал главным городом четырех континентов. Больше всего на свете он любил сопровождать бабушку в ее поездках по всему миру, когда она следила за развитием все время растущей империи. Как единственный наследник фамилии Хейл (у тети Регины детей не было), Генри в раннем возрасте понял, что от него потребуется работа и преданность делу, и это казалось ему естественным. К тому времени, как ему исполнилось шестнадцать, все семь дней в неделю он работал, в школе или в семейном бизнесе. Уже очень давно Генри не проводил полноценных каникул. Он окончил Гарвардский университет и Гарвардскую школу бизнеса за рекордно короткий срок. Таким образом, к двадцати трем годам Генри Хейл был готов занять высшую исполнительную ступень.

Даже теперь, когда он носил желанный титул самого молодого вице-президента одной из крупнейших международных корпораций, шестнадцатичасовой рабочий день оставался скорее правилом, чем исключением. Женщинам не удавалось заманить его в свои сети, как и многих других знаменитых американских холостяков. Казалось, у него просто не хватает на них времени. Если бы кто-нибудь предположил, что он слишком холоден, стал бы он смеяться? Нет, решил Генри, смеяться бы он не стал. Он просто не понимал, над чем смеяться, потому что серьезно относился к своей карьере и вовсе не собирался совмещать работу с развлечениями. От других Генри требовал только одного — такой же преданности делу, даже в мелочах. К сожалению, Хейл быстро понял, что требовать подобного в Риме значило желать невозможного.

Оранжевые крыши слабо поблескивали на солнце, словно мягко колышущееся море, опоясывающее все семь холмов итальянской столицы. Несмотря на то что это город ошеломляющей красоты и великой истории, Генри понял, что каши здесь не сваришь. Он просто удивлялся, как это Рим еще стоит и в нем кто-то умудряется жить. Римляне являлись людьми особой породы, столь же непохожие на северян-миланцев или южан-сицилийцев, как скандинавы отличаются от арабов. Они безмерно гордились тем, что они римляне, поэтому все делали по-своему и в свое время. Их не изменить.

Генри чуть вздохнул и сжал губы. Сегодня явно не его день, подумалось ему. Правда, день вчерашний оказался ничем не лучше.

Для начала перелет из Нью-Йорка, обычно без приключений и очень утомительный. Тем не менее вчера у «Боинга-707» начались неполадки с мотором прямо над Атлантикой, и он еле дотянул до Азорских островов, где ему пришлось совершить вынужденную посадку. Посадка, хотя и вынужденная, прошла без сучка и задоринки, так что пассажиры, у которых камень с души свалился, разразились восторженными аплодисментами в адрес пилота. Как бы там ни было, приключение оказалось не из приятных. В результате непредвиденной задержки на Азорах Генри попал в Лондон в тот момент, когда его самолет на Рим уже давно улетел, и ему пришлось ждать четыре часа до следующего рейса. Для того чтобы съездить из аэропорта Хитроу в Лондон, времени было мало, но для того, чтобы спокойно сидеть в зале ожидания, его было слишком много. Время — деньги, и потерянные четыре часа стоили дорого.

Когда Генри наконец прибыл в Рим, то лимузина, который должен был ожидать его в аэропорту Леонардо да Винчи да Фьюмичино, на месте не оказалось. Когда он добрался до «Хейл Рома», Ромео Корви преувеличенно приветствовал его, чуть не падая ниц, снова и снова извиняясь за непростительную путаницу с машиной. Он лично проводил Генри в апартаменты «Портофино».

На первый взгляд все в комнатах выглядело отлично. Корви предусмотрел приветственный набор от администрации — бутылка шампанского и букет цветов, а также позаботился о том, чтобы бар был полон Генри привел в смятение Корви, отказавшись остаться в этих апартаментах и настояв на том, чтобы жить в менее просторных апартаментах «Амальфи». Элизабет-Энн придерживалась твердого правила: если она или кто-нибудь из членов семьи останавливался в каком-либо из отелей корпорации «Отели Хейл», то комнаты или апартаменты менялись несколько раз без предварительного уведомления персонала. Это было утомительно для служащих, но очень полезно, как теперь выяснил Генри. Только таким образом мог представитель из Нью-Йорка держать в напряжении персонал и лично убедиться, что может оказаться не в порядке в тех комнатах или апартаментах, где его не ожидали увидеть. Пока что в Риме слишком многое требовало улучшения.

Когда он принимал душ, сток оказался засоренным и в поддоне скопилась вода.

Пытаясь зажечь лампу на ночном столике, Генри выяснил, что лампочка перегорела.

Он хотел позвонить в Нью-Йорк, но телефонистка, не предупрежденная о том, кто расположился в апартаментах «Амальфи», потратила слишком много времени, чтобы соединить его.

Генри отправил свой костюм погладить, но служащие перепутали номер комнаты, когда возвращали его, и Костюм так и затерялся.

И такие проблемы в апартаментах, за которые постояльцы платят около сотки долларов в день.

В довершение всего, когда он вызвал Корви на ковер и приказал устранить все неполадки — и pronto[27], — то для этого потребовалось слишком много времени. А когда Генри во второй раз напомнил о неполадках, этот скользкий маленький ублюдок имел наглость ответить ему, что «в Риме все по-другому».

Глаза Генри угрожающе сощурились, и Корви наконец зашевелился. К половине пятого большинство проблем было решено, но злополучный костюм так и не нашли. У Генри появились серьезные сомнения, что он когда-нибудь еще его увидит. Вместо того чтобы ждать, молодой человек надел другой костюм и отправился к продавцу автомобилей — забрать новенький «мазерати». Он собирался увезти его с собой в Нью-Йорк после отъезда из Рима.

Когда Генри вернулся обратно в отель, этот масляный, елейный, самодовольный Корви — с каждым часом Хейлу становилось все труднее и труднее выносить его — все пытался подлизываться к нему. Венцом усилий Корви явилось то, что даже сегодняшнее собеседование прошло далеко не гладко. По какой-то причине расписание переделали в последнюю минуту, поэтому беспорядку не было конца.

Генри покачал головой и допил остатки виски. Ему нужно подкрепиться. Впереди беседа еще с шестью служащими, а он совсем не уверен в том, что ему этого хочется. Судя по всему, Ромео Корви принимал на работу только таких же недоумков, как и сам. Если подумать хорошенько, то Генри казалось невероятным, чтобы дела в отеле шли так гладко. Это уж точно не могло быть заслугой Корви или тех служащих, с которыми он разговаривал. Ему нужно поспрашивать персонал и выяснить, кто из-за кулис руководит всем этим хозяйством. Кто бы это ни был, он заслуживает благодарности… и даже перемещения на место Корви.

Так или иначе, Ромео Корви с этой должности надо убирать. И чем быстрее это произойдет, тем будет лучше и для отеля, и для всей корпорации «Отели Хейл» в целом. Но не только он получит уведомление об увольнении. Маурицио Корви ждет такая же судьба. Более путаного собеседования и представить себе невозможно. Да и одинаковые фамилии этих двух служащих не ускользнули от внимания Генри.

Гостинице «Хейл Рома» следует устроить хорошенькую встряску, но Генри знал, что надо выждать несколько дней. Элизабет-Энн следовала твердому правилу никого не увольнять прежде, чем будет готова замена. Как только подыщут подходящую кандидатуру, операцию можно будет произвести с хирургической точностью, безболезненно для всего организма.

«В целом, — подумал Генри, покачивая головой и возвращаясь в комнату, — «Хейл Рома» слишком похож на отели «Хейл» в Мексике и Гонконге». Там тоже все было до безумия неряшливым. Было до того момента, пока не вмешался Генри и не положил всему этому конец. В настоящее время «Ацкапотцалько», «Косумель» и «Виктория Хейл» работали очень эффективно. Для мужчины его возраста Генри стал просто виртуозом в наведении порядка. Устранение помех входило в его обязанности, а талант, так помогающий ему управлять самой дорогой сетью гостиниц в мире, был у него в крови.

Генри собрался было вызвать следующего служащего, когда его внимание привлек громкий голос в коридоре.

— Какого черта… — пробормотал он, направляясь к двойным дверям и настежь распахивая их.

Пока лифт поднимался все выше, уровень адреналина у Анны в крови тоже рос. К тому времени как она вышла на десятом этаже, девушка была вне себя от ярости.

Корви, этот лживый, отвратительный, надменный маленький мерзавец. Он не упустил свой шанс подставить ей ножку. Ей необходимо с ним все выяснить. Если он думает, что Анна проглотит его последнюю выходку, то его ожидает сюрприз. Ублюдок несчастный.

Она сжала пальцы в кулак и перевела дыхание, стараясь успокоиться. Выйдя из лифта, Анна посмотрелась в зеркало в витиеватой раме, висящее над позолоченной консолью в коридоре, проверяя свой внешний вид. Косметики на ней было мало, и гнев странно утяжелил черты лица. Не в таком виде хотелось бы ей предстать перед тем, кто проводит собеседование, но ничего не поделаешь. Гнев придаст ей силы войти к Генри Хейлу.

Она прошла по кремовому ковру до белой лакированной двери в апартаменты «Амальфи» и на минуту заколебалась. Сжав челюсти, Анна подняла кулачок, собираясь постучать, и тут же услышала шепелявый Голос. Рука ее застыла на полпути.

— И что это вы собираетесь сделать, синьорина Вигано?

Анна обернулась — перед ней стоял Ромео Корви. Она прямо смотрела на него, ее ноги сами встали в боевую стойку.

«Спокойно, — сказала девушка самой себе, ее сердце гулко билось в груди. — Не теряй самоконтроль. Он собирается поймать тебя на крючок, а ты не должна проглотить наживку, словно голодная рыбешка».

Анна заговорила, теперь уже вслух, стараясь, чтобы ее голос звучал, как обычно:

— Я собираюсь поговорить с вами о моем собеседовании.

— Вашем собеседовании? — Корви улыбнулся противной самодовольной улыбкой, его губы и тонкие ноздри делали его странно похожим на акулу. — Боюсь, что вы не значитесь в списке, синьорина Вигано.

Анна почувствовала, как волосы дыбом встают у нее на затылке.

— Я войду туда, — объявила она спокойно, но твердо, — и вы не сможете остановить меня.

— Я бы на вашем месте не стал даже пытаться. — Улыбка застыла на губах Ромео.

— А почему бы и нет?

— Потому что, как только вы переступите порог, вы будете уволены.

Анна смотрела ему в лицо, пытаясь оценить серьезность угрозы. Но вместо этого она увидела нечто другое, удивившее ее, — страх. Корви боялся Генри Хейла. Осознание этого придало ей необходимую смелость.

— Скоро увидим, — отрезала она холодно. Анна взялась за полированную латунную ручку, но его рука, быстрая, словно кобра, перехватила ее пальцы. Анна свирепо взглянула на него, запах его одеколона казался приторно сладким на близком расстоянии.

— Вам лучше дать мне войти, — сурово произнесла она.

— Вы уволены, синьорина Вигано, — прошипел он. — С этой самой минуты. Соберите ваши вещи и вон отсюда сию же секунду.

Что заставило Анну действовать — решимость или дикая ярость, — она так и не узнала. Она сделала вид, что отпускает ручку двери, и Корви освободил ее пальцы. Как только его хватка ослабела, она снова попыталась открыть дверь, но Корви схватил ее за плечи и грубо оттолкнул.

— Дайте мне… войти, — крикнула она, пытаясь дотянуться до ручки двери. Но Ромео тянул ее назад. — Дайте мне войти, вы… вы червяк!

И именно в эту секунду дверь в апартаменты открыли изнутри. Корви и Анна застыли на месте, их руки еще были сплетены в пылу борьбы. Они оба смотрели на высокого, красивого, белокурого человека, появившегося в дверях.

Глаза Анны сверкнули. Какое-то мгновение она не могла взять в толк, что это действительно он. Встретиться с представителем из Нью-Йорка в таком виде Силы оставили ее, весь пыл борьбы пропал.

Генри Хейл долго молча смотрел на них. Он никак не мог понять, что за представление перед ним разыгрывают, и в первый момент почувствовал отвращение к очередной выходке Корви Потом он заметил девушку.

Прежде всего Генри обратил внимание на ее васильковые глаза. Ему еще не доводилось видеть таких глаз — таких сияющих, таких влекущих. И тут он сообразил, что вообще еще никогда не встречал никого, похожего на нее. Она не только стала для него первой женщиной, на которую он по-настоящему обратил внимание, Генри был уверен, что перед ним самая красивая женщина на земле.

Все эти мысли молнией пронеслись в мозгу Генри, а Анна и Корви все стояли, застыв в странной живой картине. И тут Корви вдруг сообразил, что он все еще цепляется за плечи Анны. Он отошел от нее, покраснев от смущения, достал белоснежный носовой платок и вытер лоб. Анна стала растирать пальцами плечи, словно старясь избавиться от следов прикосновения Корви.

— Кто-нибудь наконец скажет мне, что, черт возьми, здесь происходит? — спросил Генри.

Корви заговорил первым.

— Эта женщина хотела войти к вам без предупреждения, — презрительно заявил он на английском с сильным акцентом.

— Неужели? — Брови Генри вопросительно поднялись. — И почему она хотела так поступить?

— Потому, — объявил Корви, поднимая подбородок, — что это прирожденная смутьянка. — Он подчеркнул слово «смутьянка» быстрым, коротким, почти птичьим, кивком, сверкнув глазами на Анну.

— Это правда, синьорина? — поинтересовался Генри, глядя на девушку.

Ее глаза блеснули, пальцы застыли на плечах.

— Смотря как на это взглянуть, — ответила она со всем возможным достоинством.

Генри удивленно поднял брови. Ее английский был очень хорош, лишь с легким итальянским акцентом.

— Ее уволили, — бросил Корви, пользуясь моментом. — Ее уволили, но она отказывалась уйти. Нахалка. — Он выпрямился, спрятал платок обратно в карман и поправил шелковый галстук.

Анна молчала.

— И почему же вас уволили? — спросил ее Генри.

— Потому что она отказалась подчиниться… — начал было с жаром Корви.

Спокойный, но суровый голос мистера Хейла прервал Ромео на полуслове:

— Я спросил у синьорины.

Корви закрыл рот, но с трудом сдерживался.

— Меня уволили, — пояснила, насколько могла спокойно, Анна, — за то, что синьор Корви взял на себя смелость переделать расписание собеседований для поступающих в школу менеджеров и не предупредил меня. Я опоздала, а он воспользовался случаем и отправил к вам своего брата вместо меня.

— Маурицио Корви, — задумчиво произнес Генри, потирая подбородок костяшками пальцев. Лицо его оставалось суровым, но в зрачках запрыгали смешливые искорки. Все начинало становиться на свои места.

— Да, Маурицио Корви. — Имя слетело с языка Анны с явным презрением.

— Могу ли я добавить, — вступил в разговор Ромео, — что Маурицио с самого начала был внесен в список? Правда, когда список отправляли по телексу, синьорина Вигано собственноручно вычеркнула его и вписала свою фамилию.

Генри вопросительно посмотрел на нее.

— Да, я так и сделала, — согласилась она. — Но Маурицио не заслуживал поездки в Штаты. Если кто-то этого и заслужил, то только я.

— Все может быть. — Генри повернулся к Корви: — Синьор Корви, как управляющий этого отеля, вы должны лучше, чем кто-либо другой, знать, что служащие не должны драться в коридорах гостиницы. В отеле много служебных помещений, там и выясняйте отношения. Наши гости не для того дорого платят, чтобы смотреть на ваши перебранки. Мы в отеле, а не в цирке.

Корви сглотнул слюну, в горле у него неожиданно пересохло.

— А вы, синьорина, — продолжал Хейл так же холодно, — как служащая не только должны так же заботиться об этом, но и прежде всего выполнять указания вашего управляющего.

Анна опустила глаза. Она почувствовала, как на них выступили слезы гнева, но стыдилась показать их. Внутри у нее все кипело, но девушка понимала, что для взрыва сейчас не время. Она должна держаться безупречно. Единственными внешними признаками кипевшей в ней ярости стали только крепко сжатые губы и тяжелое дыхание.

— Мне кажется, — предложил Генри, — что мы все только выиграем, если просто забудем об этом злосчастном инциденте. Вы, синьор Корви, возвращайтесь к вашим обязанностям.

— Но… как насчет нее? — бессвязно пробормотал Корви.

— Синьорина может войти. Это, конечно, несколько смягчит ее гнев. — Генри повернулся к Анне, его глаза блестели.

Анна облегченно кивнула и прошла мимо него в комнату. Генри вошел следом, аккуратно закрыл за собой дверь, прислонился к ней и захохотал.

Анна рассердилась и в ярости уставилась на него. Оставшись наедине с ним, она не смогла не заметить, насколько Генри хорош собой, — золотистые волосы, твердый профиль и его раздвоенный подбородок. Крупный мужчина, загорелый, хорошо одетый. Когда ее глаза встретились с его синими глазами, у нее перехватило дыхание. Она догадалась, что он примерно ее лет, но явно из другого мира — из мира избранных. Все это, помимо его внешней привлекательности, которую она предпочла бы не замечать, — Анна верила, что никогда больше не будет обращать внимания на мужчин, — его веселый смех над ее неприятным положением вывели ее из себя.

— Я полагаю, что вас все это забавляет? — поинтересовалась она насколько могла холодно.

— Вы имеете в виду драку? — спросил он, продолжая смеяться.

Анна решительно кивнула.

Но Генри продолжал улыбаться.

— Нет, это не смешно. А вот вы смешная.

— Я?!

— Вы. — С видимым усилием Генри взял себя в руки и вновь приобрел свою суровую деловую манеру держаться. — Мне кажется, я еще никого не встречал, кто был бы полон такой же решимости, как вы.

— Я делала только то, что должна была сделать, — прозвучал ее ответ.

— Конечно-конечно, — подтвердил он. — Вы довольно смело воспользовались случаем.

Но его слова не подбодрили ее.

Генри поднял одну бровь и взглянул на часы.

— Время ленча. Не могли бы вы порекомендовать хороший ресторан для деловой встречи?

На глазах Анна словно стала меньше ростом. У него явно не хватало для нее времени, и он позвал ее в свои апартаменты, чтобы лишний раз унизить.

— А как же собеседование? — сурово спросила она.

Генри Хейл подошел к ней и взял за руку.

— Я собираюсь провести ленч с вами, — мягко сказал он.

— Вы хотите сказать… что у меня все еще есть шанс отправиться в Нью-Йорк?

— Да.

Анна наконец улыбнулась, ее лицо засветилось. Она не могла поверить своим ушам. Несмотря на старания Ромео Корви, шанс, ради которого она так тяжело работала, все еще был на расстоянии вытянутой руки. Анна Вигано облегченно вздохнула.

Но Анне так и не пришлось поехать в школу менеджеров в Нью-Йорке. Туда в конце концов отправилась Мирелла Брино. Потому что после ленча Генри провел остаток дня с Анной. Их связала какая-то волшебная нить, и им не пришлось долго копаться в своих ощущениях, чтобы разобраться в чувствах. Они немедленно, почти инстинктивно, почувствовали это.

На выходные они отправились в Неаполь, на пароме переправились на остров Искья и провели эти дни вместе, нежась на солнышке днем и занимаясь любовью ночью.

Генри Хейл, который не сделал ни одного непродуманного шага в своей жизни, и Анна Вигано, поклявшаяся после неудачи с Амедео никогда не влюбляться ни в одного мужчину, поженились, прежде чем уик-энд подошел к концу.

4

Впервые в своей жизни Генри совершил нечто невообразимое. Все, знавшие его, были изумлены. Генри, ни разу в жизни не пропустивший ни одного рабочего дня, сорвался на целых две недели.

— Мы отправимся в свадебное путешествие прежде, чем поедем в Нью-Йорк, — объявил он изумленной Анне, когда они лежали рядом в постели на другое утро после свадьбы.

— Но… что же будет с твоей работой! — запротестовала она.

— Меня не будет всего две недели. Бабушка проследит, чтобы все было в порядке.

— А что скажет твоя семья? Они даже не знают, что мы поженились.

— Скоро они все узнают, — заверил жену Генри. — Но сейчас ты должна принадлежать только мне. — Он крепко, но осторожно обнял ее и прижал к себе.

— Куда мы отправимся? — поинтересовалась Анна.

Он поцеловал ее в кончик носа. Все произошло так быстро. Генри все еще изумляло счастье, обретенное с Анной. Любить кого-то до такой степени, чтобы мечтать провести каждый час вместе, было радостью, не испытанной им раньше.

— Мы поедем туда, куда ты захочешь, — нежно пообещал он, — только как можно дальше от отелей корпорации «Хейл». И мы будем вдвоем, только ты и я. Назовите место, миссис Хейл.

Анна запрокинула голову и засмеялась.

— У меня нет никаких идей на этот счет!

Генри улыбнулся — на ее лице светилось смешанное выражение смущения и наслаждения.

— Не важно. У меня есть идея. Мы сыграем в старую американскую игру. Она называется «прикрепи ослу хвост».

— Прикрепи… что?

— Сейчас увидишь, — успокоил жену Генри, хлопнул ее по спине, позвонил администратору и попросил женщину-клерка прислать карту мира. — И, прошу вас, пусть из магазина принесут шарф, желательно из темного шелка. Да, и еще брошь. И доставьте все в мой номер. — Когда женщина ответила, что не уверена, есть ли в отеле карта мира, Генри просто заметил: — Я уверен, что вы сможете что-нибудь придумать.

Анна молчала. Если сказки и сладости принадлежали к разряду детских мечтаний, то сейчас перед ней разыгрывался вариант для взрослых. Магия больших состояний оставалась пока для нее недоступной. Иметь возможность собраться в любую минуту и отправиться в самый далекий уголок земного шара, не думая, во что это путешествие обойдется, такое положение вещей оказалось для нее внове.

Бюро путешествий отеля не смогло прислать карту мира, но администратор принесла нечто более ценное — множество брошюр и проспектов, предлагающих различные маршруты по всему миру. Генри молча кивнул. Это подойдет. В каждом из них нашлась карта какой-то страны, и он быстро выдрал их все. Потом, отодвинув кушетку и сняв картину, Генри повесил карты на стену, пытаясь соблюдать очертания полушарий. Отошел назад, проверяя свою работу. Они оба рассмеялись. Перед ними расположился плохо скроенный мир, состоящий из огромного района Средиземного моря, гигантской Мексики, крошечной Скандинавии, малюсенькой Восточной Африки и кусочков Дальнего Востока.

Генри достал шарф из подарочной коробки, сложил его в несколько раз, чтобы ничего не было видно, и торжественно завязал Анне глаза.

— Право, Генри, — слабо запротестовала она, инстинктивно ощупывая повязку.

— Тсс, — сказал муж, нежно целуя ее в губы. — Доставь мне удовольствие. Теперь возьми брошь и вколи ее острым концом в стену. Куда попадешь, туда мы и поедем. Осторожно! Ты же не хочешь уколоть себя. Вот, держи… так, пошли. — Он положил руки ей на плечи и подвел ее к карте.

Анна осторожно шла вперед, неловко чувствуя себя с этой повязкой. Генри стал поворачивать ее, пока она совсем не потеряла ориентацию.

— А теперь вколи иголку. Помни, куда ты вколешь брошь, там мы и проведем наш медовый месяц.

— Генри. — Она повернулась на его голос.

— Я совершенно серьезен. Делай так, как я говорю.

Анна послушно кивнула и шагнула вперед, вытянув вперед руку, чтобы не споткнуться. Она держала брошь в руке, с сомнением то поднимая ее вверх, то опуская вниз, ведя то налево, то направо, и наконец вколола ее в стену.

Он снял с нее повязку, и Анна посмотрела на стену.

— К-Косумель? — Она повернулась к мужу, глядя на него широко открытыми глазами.

— Едем на Косумель, — улыбнулся тот.

— Но… но ведь у нас нет одежды, чтобы ехать в Мексику, — запнулась она.

— Мы купим все, что нужно, по дороге, а если чего-нибудь у нас не окажется, то, я уверен, мы сможем приобрести это на месте.

— Генри… — Анна заплакала.

— Разве ты несчастлива? — забеспокоился тот, крепко прижимая ее к себе.

Она шмыгнула носом и покачала головой.

— Не всегда плачут только от печали, — всхлипнула Анна, уткнувшись ему в грудь.

Они провели на Косумеле две счастливейшие недели в своей жизни. Молодожены не стали останавливаться ни в одном из огромных отелей на побережье. Генри позвонил другу, кинопродюсеру по фамилии Шалкин, и узнал, нельзя ли снять его дом. Двумя годами раньше Элизабет-Энн вложила деньги в один из его фильмов. Генри тоже принимал в этом участие, поэтому, когда фильм принес прибыль, они все подружились. Вот почему теперь Берни Шалкин не только согласился сдать дом, но и поклялся могилой своей матери, что никому не скажет о местонахождении Генри.

— Я все понял, сукин ты сын, — смеялся Берни по телефону. — Спешишь в любовное гнездышко, а? И сколько же девочек ты берешь с собой?

— До свидания, Берни.

Берни с завистью вздохнул:

— Пусть любовь тебя не оставит.

— Да, нам двоим это бы не понравилось, — сострил Генри, и за полмира от него Берни посмотрел на свой белый телефон в веселом недоумении.

Никогда раньше он не слышал шуток от Генри Хейла.

— Если где-то есть рай, то это здесь, — выдохнула Анна, когда «джип» остановился перед виллой.

Вдалеке от огромных отелей побережья поместье многочисленными террасами спускалось к океану. Величественный дом не был перегружен мебелью. Построенная из грубого камня вилла изобиловала арками, среди которых не нашлось бы и пары одинаковых, придающими дому своеобразное очарование и открывающими доступ океанским бризам. Всего в особняке насчитывалось двадцать комнат и два бассейна, один с морской водой, другой с пресной. Оба бассейна выдолбили в скале при помощи взрывов таким образом, чтобы несколько валунов осталось в воде. За садом следил садовник, в чьи обязанности входило поддерживать в таком порядке похожие на джунгли заросли пальм, эвкалиптов, дикого винограда, бугенвиллей и страстоцветов, чтобы вмешательство человека никак не ощущалось. В доме работали две постоянные служанки, а садовник исполнял также обязанности шофера. Он и встретил молодоженов в аэропорту.

Поместье оказалось уединенным раем. Каждый день Генри и Анна плавали, ходили под парусом, обедали на балконе и занимались любовью. Через неделю они оба загорели до черноты.

Убаюканные ароматом цветов и тропическим бризом, ни Генри, ни Анна не заметили, как пролетели две недели. Время отлета в Нью-Йорк приближалось, и Анну стали мучить дурные предчувствия.

В последний день их отдыха, когда они загорали в шезлонгах, Анна спросила:

— Генри, а что будет, если я не понравлюсь твоей семье?

Тот заметил ее испуганное лицо и улыбнулся:

— Обязательно понравишься.

— Но ведь они даже не знают, что мы уже поженились. Мы никому не говорили.

— У нас не такая большая семья. Две минуты, и все все узнают.

Анна кивнула, но губы ее оставались сжатыми.

— Но… твоя бабушка… — Она поднялась со своего шезлонга и опустилась на колени рядом с ним.

— Моя бабушка. — Генри помолчал с минуту, думая об Элизабет-Энн. — Я бы на твоем месте не стал беспокоиться о ее реакции. Ты ей наверняка понравишься. — Он взял лицо жены в ладони. — Не волнуйся ты так. Тебя никто не укусит. А теперь допивай свой коктейль, пойдем искупаемся.

— В бассейне с пресной водой. Соль щиплет мне глаза.

— Мои тоже щиплет, — согласился муж с улыбкой.

Они оба одновременно обернулись и посмотрели на виллу. Где-то в глубине дома зазвонил телефон. После третьего звонка он умолк.

— Это не нас, — заметил Генри, качая головой. — Я до сих пор не могу привыкнуть, насколько хорошо не быть привязанным к телефону. Даже сейчас, стоит мне услышать телефонный звонок, я тут же порываюсь на него ответить. Мне кажется, у меня рефлекс, как у павловской собачки. Условный.

— Простите меня, сеньор.

Они обернулись. Служанка принесла с собой аппарат с длинным шнуром.

— Что случилось? — спросил Генри, испытывая почти шок.

— Это вас, сеньор. — Она протянула ему трубку.

— Насколько я знаю Берни, он наверняка хочет, чтобы я оказал ему еще одну услугу, — с улыбкой сказал Генри жене, несмотря на собственное смущение. — Старый добрый Берни.

Служанка покачала головой:

— Нет, сеньор. Это не сеньор Шалкин.

— Но никто не знает, что мы здесь, — теперь Генри по-настоящему встревожился.

— Кто-то знает, — вежливо произнесла служанка. — Это сеньора Хейл.

Анна резко повернулась к Генри, вставшему, чтобы взять трубку. Какое-то время он смотрел на нее, потом поднес трубку к уху:

— Бабушка?

— Генри, дорогой! — голос Элизабет-Энн доносился из трубки, лишь слегка измененный расстоянием. — Как там солнце? — Она говорила весело, но достаточно сухо, чтобы привести Генри в чувство.

— Как ты узнала, что мы здесь? — строго спросил он.

Элизабет-Энн рассмеялась.

— Ты оставил за собой следы. Не забывай, что «Хейл Рома» заказывал билеты до Искьи, а тамошний отель заказывал билеты до Косумеля.

— Этот предатель Берни, — выругался Генри сквозь зубы.

— Берни? Но это вовсе не он. На самом деле моей секретарше хватило четырех часов, чтобы проследить твой путь до виллы, что она и сделала.

— Что ты ей посулила? Предложила поощрительную премию?

Женщина засмеялась.

— Возможно, мне следует сделать это. Что бы там ни было, я рада, что ты смог наконец отдохнуть.

— Разве я этого не заслужил?

— Конечно же, заслужил, — успокаивающе проговорила Элизабет-Энн. — И все-таки ты бы мог сообщить мне, где ты находишься. — В ее голосе не было и тени упрека, лишь констатация факта.

— Да, наверное, мне следовало это сделать.

— Ты хорошо проводишь время?

Генри посмотрел на Анну и встретился с ней взглядом. Он не смог не улыбнуться.

— Очень хорошо, — ответил он бабушке, думая о том, что бы сказала Элизабет-Энн, если бы знала, насколько он действительно счастлив.

— Отлично. Тогда наслаждайся последним днем отдыха.

— Как ты узнала о?… А, я догадался. Бронирование обратных билетов.

— Все правильно, — подтвердила Элизабет-Энн. Она помолчала. — Завтра увидимся. Когда вернешься, зайди в «Мэдисон Сквайр». Я буду дома весь вечер.

— Обязательно.

— И, знаешь что, Генри…

— Да, бабушка?

— Передай мои наилучшие пожелания твоей жене.

Прежде чем Генри смог что-то ответить, связь прервалась. Он задумчиво опустил трубку на рычаг.

— Что такое? — спросила Анна.

Он ошеломленно посмотрел на нее.

— Она уже знает. Невероятно. Не знаю, как она это делает, но ей всегда все известно. — Он криво улыбнулся и покачал головой. — Она просила передать тебе привет.

5

Они приехали в «Мэдисон Сквайр» почти в десять часов вечера. Генри не пришлось называть себя у стойки администратора. Большинство служащих отеля ребенком качали его на коленях и теперь тепло приветствовали.

Когда Генри вошел в вестибюль, его наполнило странное чувство ностальгии. Ничто в «Сквайре» не изменилось. Здесь никогда ничего не менялось. Почти половина служащих провели в этой гостинице лучшие годы своей жизни. Паула Келли, начальница телефонной службы, работала здесь сорок девять лет. И она не была единственной в своем роде. Многие работали уже после того, как им пришло время уходить на пенсию. «Сквайр» стал для них смыслом жизни, и они собирались работать в нем до своего последнего часа на этой земле. Гордость, чувство принадлежности к избранным, ощущение, что ты часть семьи, — все, что было в «Сквайре» и чего так не хватало большинству отелей.

В то же самое время Элизабет-Энн не позволяла расцвести показухе. Она придавала большое значение радушному персональному обслуживанию, а несколько безвкусная роскошь уже чуть потускнела, благодаря чему появилась приятная и удобная атмосфера. В результате «Сквайр» обзавелся верными постояльцами. Многие предпочитали останавливаться именно здесь, а не в других отелях корпорации «Хейл», и служащие гостиницы гордились тем, что запоминали имя клиента после первого пребывания в отеле.

— Кажется, тебя здесь все знают, — заметила Анна, когда они выходили из лифта в пентхаусе.

Генри кивнул с задумчивым выражением на лице.

— Да я практически вырос в отеле.

— Мне нравится. От этого становится… теплее.

— Лично мне кажется, что здесь можно было бы все подновить. Потрепанность становится более заметной, чем следовало бы.

— Но тогда все будет испорчено! — воскликнула Анна.

— Мне тоже так кажется, — отозвался четкий голос из конца коридора.

Молодые люди обернулись и увидели Элизабет-Энн, озаренную теплым светом настенного канделябра. Она стояла очень прямо и отлично выглядела. Впрочем, как всегда, — леди до кончиков ногтей.

Казалось, время остановилось, когда взгляды двух женщин встретились. Какое-то время они откровенно оценивающе рассматривали друг друга. Так могут смотреть при первом знакомстве только женщины, делящие любовь одного мужчины.

Но для Элизабет-Энн эта встреча была чем-то большим, чем могло показаться на первый взгляд. Внешне сдержанная, с теплой улыбкой на лице, элегантная, красивая женщина шестидесяти девяти лет в отлично сшитом цвета устриц шерстяном костюме от Шанель. Но ее сердце разрывалось от разноречивых чувств, а голова гудела от тревожных мыслей. Глядя на высокую, с хорошей осанкой молодую женщину с очень синими глазами, стоящую перед ней, Элизабет-Энн чувствовала себя, словно подросток на первом свидании. Она пристально рассматривала лицо Анны, пытаясь найти хотя бы намек на знакомые черты, и, близко заглянув в эти синие глаза, так похожие на глаза Генри, женщина вздрогнула.

«Неужели это может произойти?» — спросила она себя.

Слезы навернулись ей на глаза. Сначала она не хотела в это поверить. Неожиданная новость о том, что Генри женился, глубоко поразила ее, открыв старые раны, которые, вероятно, так никогда и не затянутся. Все началось в тот момент, когда, позвонив внуку в Рим, она услышала, что синьор Хейл и синьорина Вигано отправились на Искью.

Вигано.

Имя застыло у нее на языке, вызвав в памяти безудержный хоровод воспоминаний о поражении, тысяче несбывшихся надежд. Когда к Элизабет-Энн наконец вернулся дар речи, она торопливо спросила, как зовут синьорину Вигано.

Анна.

«Этого не может быть!» снова и снова повторяла женщина самой себе. Это всего лишь жестокая шутка. Только шутка! Анну отдали в чужие руки, она исчезла. Неожиданное воскрешение могло быть только чудом, а в чудеса Элизабет-Энн не верила. Этой поддельной Анне нужны только деньги. Это, должно быть, хитрая, коварная охотница за состоянием, каким-нибудь образом разузнавшая об Анне и решившая занять ее место. Это не так-то трудно было бы сделать. В конце концов, никто никогда Анну не видел.

Но какой же неискренней она должна быть, если смогла так быстро проложить путь к сердцу Генри! Генри, никогда в жизни дважды не смотревшего на женщину. Генри, никогда не слышавшего историю об Анне, даже не подозревавшего о существовании двоюродной сестры. Элизабет-Энн, Дженет и Заккес считали разговоры о потерянном ребенке Шарлотт-Энн слишком болезненными. Эта тема стала в доме табу.

После того как Элизабет-Энн узнала о существовании этой Анны, она все время ждала: вот-вот позвонит Генри и скажет, что нашел кузину. Ведь женщина, выдающая себя за Анну, должна была сама навязать ему знакомство, разве нет? Раз она претендовала на часть состояния семьи Хейлов, таков должен был быть ее следующий шаг. И Генри, ничего о ней не знающий, Должен был в смятении позвонить своей бабушке.

Но женщина, очевидно, еще не была готова выложить свои карты на стол, по крайней мере, пока не готова. Молчание Генри только увеличивало душевное смятение Элизабет-Энн. В конце концов она не выдержала и кое-куда позвонила.

И тут узнала об их свадьбе.

Новость поставила ее в тупик. Генри женился? Даже не позвонив ей?

Но для обид не хватало времени. Она вступит в борьбу с этой псевдо-Анной, и немедленно.

Элизабет-Энн беспокоило то, что этот брак не имел смысла. Если, конечно, думать о том, что охотница за состоянием нашла неожиданный, но более легкий путь к семейным сундукам. Да, могло быть и так. Или…

Элизабет-Энн простонала вслух, не желая даже подумать о другой возможности. Именно из-за свадьбы у нее появились новые назойливые сомнения.

Если эта девушка на самом деле Анна, то она, вероятно, и сама об этом не знает.

Может ли она на самом деле быть Анной Вигано? Ведь иногда происходят чудеса, разве не так?

Неожиданно все стало бессмысленным. Элизабет-Энн знала только одно. Ей необходимо выяснить, кто такая на самом деле эта Анна Вигано.

Поэтому она и обратилась к частному детективу, который провел расследование, пока счастливая пара проводила медовый месяц, коричневея под солнцем на Косумеле.

— Мне нужно узнать о ее прошлом, — инструктировала Элизабет-Энн детектива. — Особенно, кто она такая. Ее личная жизнь меня не интересует. Мне не нужны никакие сплетни о ней. Я только хочу знать, где она родилась и кто были ее родители. Усыновляли ее или нет. Больше ничего. Вам ясно?

Детектив оказался быстрым и компетентным. Он вернулся с такими новостями, что они укрепили слабые надежды Элизабет-Энн.

По сведениям детектива, Анна Вигано прожила в Риме девятнадцать лет. Приехала в столицу из Кампании в возрасте трех лет. Ее отец, рабочий, умер. Ее брат Дарио стал священником. Мать только что переехала из трущобы в более приличный квартал по соседству. Деньги на новую, более комфортабельную жизнь ей явно дала дочь, недавно очень удачно вышедшая замуж. Судя по всему, ее мать считает дочь собственной плотью и кровью, хотя и признает тот факт, что была больна во время рождения девочки, поэтому точно ничего вспомнить не может.

Этого оказалось достаточно, чтобы совершенно невозможное стало возможным. Но Элизабет-Энн понимала, что правду еще предстоит выяснить при последнем испытании. Ей надо самой увидеть Анну Вигано только для того, чтобы решить, есть ли хоть что-то в лице девушки от ее любимой Шарлотт-Энн.

И вот теперь ее сердце бешено билось. Во взгляде молодой женщины Элизабет-Энн увидела нечто, разрывающее сердце и очень знакомое. Если это и не были глаза Шарлотт-Энн, то очень, очень похожие. И этот царственный нос ди Фонтанези… Да, пожилая женщина узнала в ее лице и отцовские черты. Но гораздо важнее для Элизабет-Энн было то, что, увидев девушку теперь, она убедилась. Перед ней стояла Анна.

Ее Анна.

Все эти мысли пролетели в ее сознании в первые секунды их встречи. Обе женщины словно застыли, глядя друг на друга в слабо освещенном коридоре. Потом одновременно Элизабет-Энн и Анна решили, что надо делать. Они бросились навстречу друг другу и обнялись. И тут Элизабет-Энн увидела это. На тонкой серебряной цепочке на шее у Анны висели те самые анютины глазки, что когда-то принадлежали ей.

— Добро пожаловать, Анна, — мягко сказала Элизабет-Энн, слезы текли у нее по щекам. Она нежно коснулась пальцами щеки Анны. — Добро пожаловать. Добро пожаловать… в твой дом.

— Благодарю вас, — прошептала молодая женщина. На глаза у нее навернулись слезы, когда ее поразило странное чувство — в крепких объятиях этой женщины она действительно дома.

Тут Элизабет-Энн повернулась к Генри. Он широко улыбался. Его глаза сияли так, что она поняла — сейчас он счастливее, чем когда-либо раньше. И только в это мгновение бабушка поняла, с какой ужасной ситуацией столкнулась. Генри женился на своей двоюродной сестре. Ни он, ни Анна ничего не знали. Но, если обнаружится правда, это убьет их любовь. Что в свою очередь — теперь Элизабет-Энн видела наверняка — убьет Генри.

Поэтому Элизабет-Энн заставила себя по-прежнему радостно улыбаться и повернулась обнять внука. Сейчас она насладится моментом, а о последствиях подумает на досуге.

Генри был потрясен. Никогда еще он не видел бабушку такой. Внук крепко обнял ее и поцеловал в щеку, думая про себя, что хотя он и надеялся на то, что бабушка примет Анну и полюбит ее, но он и ожидать не мог такого искреннего приема для своей молодой жены.

6

Элизабет-Энн оцепенело сидела на абрикосового цвета кушетке, борясь со своей совестью. Она провела в этой борьбе уже несколько часов, после того как Генри и Анна уехали из «Мэдисон Сквайр». Лампы под шелковым абажуром образовывали небольшие островки теплого желтого света посреди залитой мраком гостиной двухэтажных апартаментов «Мэдисон Сквайр». Глаза Элизабет-Энн были прикованы к фотографии в серебряной рамке, которую она держала в руках.

Самый последний снимок Генри застал его в момент, когда он чуть повернулся. Красивые черты лица застыли, казались почти суровыми. Бабушка смотрела на фотографию и вспоминала, какую радость видела в его глазах чуть раньше этим вечером. Душа ее разрывалась на части.

Могла ли она не сказать Генри и Анне, что они родственники? Брак между двоюродными братом и сестрой считается незаконным во многих штатах. А законно ли это в Нью-Йорке? Это легко выяснить, но Элизабет-Энн не была твердо уверена, хочется ли ей узнать правду.

А что с моральной стороной брака? Анна — католичка, для нее подобный брак — кровосмешение, один из самых отвратительных смертных грехов. Как она сможет жить и любить, зная об этом?

Сказать или не сказать правду молодым людям — все зависит только от Элизабет-Энн. Ее мозг терзал вопрос: как поступить? Должна ли она принять Анну как невестку или как внучку. Ее желание обнять дитя Шарлотт-Энн, найти наконец хоть малую часть того, что она потеряла, все еще преобладало над прочими чувствами. Поступить так значило исполнить многие давно похороненные мечты… Но это были ее мечты, старые мечты. Во что превратит такой ее эгоизм надежды Генри и Анны на будущее?

Какова же, в конце концов, ее ответственность как главы семьи? Может ли она сделать правильный, с точки зрения морали и закона, выбор за Генри и Анну? Сказать им правду значило бы поступить «правильно», но одновременно положить конец их браку.

И счастью, обретенному ими вместе. Генри всегда был таким серьезным, его переполняла решимость сыграть свою роль в империи «Хейл», доказать всем, что он самый молодой и самый блестящий бизнесмен во всем мире. И вот теперь неожиданно он открыл для себя другую сторону жизни, узнал радость и непосредственность, познакомился с женщиной и полюбил ее.

Элизабет-Энн так давно потеряла Заккеса… Пережила эту невыносимую боль от потери Лэрри. Возможно, Хейлы уже испили предназначенную им чашу страданий до дна?

Может ли она во имя правды взять этот деликатный, изысканный цветок — любовь Генри и Анны — и погубить его признанием, что они совершили кровосмешение? Может ли она быть такой жестокой? Такой бессердечной? Такой праведной?

Неожиданно Элизабет-Энн поняла: они никогда не должны ничего узнать, никогда. Этот секрет необходимо сохранить любой ценой, его она унесет с собой в могилу. Они так любят друг друга. Это очевидно уже по тому, как они смотрят друг на друга, какими теплыми взглядами обмениваются.

Ее нерешительность и сомнения унеслись прочь.

«Оставить их в покое, — сказала она самой себе. — Дать им возможность жить».

С улыбкой облегчения она подумала, что не много найдется бабушек, способных так глубоко любить жену внука, как она.

Нет, они не должны ничего узнать. И только от нее зависит, чтобы этого не произошло.

Элизабет-Энн еще долго сидела так, потом поднялась наверх в спальню, меньше всего подозревая, что она только что заронила семя, которое разрушит счастье ее еще не родившейся правнучки.

7

Когда Генри, Анна и Элизабет-Энн вышли из холодного, темного дома на улицу, их ослепил сияющий солнечный свет. Спотыкаясь, они спустились вниз по парадной лестнице и обошли древний черно-желтый «роллс-ройс», начищенный шофером. Они пошли по подстриженной лужайке. Анна шла впереди, дав возможность Генри и Элизабет-Энн поговорить. Они шли медленно, склонив друг к другу головы, внук обнял бабушку за талию.

Анна засунула руки в карманы своей шерстяной клетчатой юбки, остановилась и глубоко вздохнула. Насколько здесь все отличалось от города, насколько здесь чище и свежее! Ей с трудом верилось, что это великолепное поместье находится всего в сорока пяти минутах езды от центра Манхэттена. Здесь тишину нарушают только трели птиц и шорох листьев. В воздухе стоит сильный запах свежескошенной травы.

Обернувшись, она снова залюбовалась домом. Элегантный, в колониальном стиле, он возвышался на вершине холма над водами Гудзона.

До нее доносилось журчание голосов Генри и Элизабет-Энн, и она заторопилась вслед за ними по пологому склону холма. Когда Анна подошла к ним, они все еще были поглощены разговором.

— Я знаю, что дом большой, — сказала Элизабет-Энн. — Но тебе и нужен большой дом. В конце концов, Генри, вам с Анной надо подумать и о вашем положении в обществе.

— Но, бабушка, такого подарка к свадьбе мы меньше всего ожидали.

— Надеюсь. У меня нет привычки швыряться домами. Кроме того, я знаю, что подарок несколько запоздал. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы найти его. Поместья, подобные этому, оказываются выставленными на продажу не каждый день.

— Оно должно стоить целое состояние.

Элизабет-Энн повернулась к внуку и засмеялась.

— Тебе оно не будет стоить ни гроша, поэтому перестань волноваться. И тебе известно, что я могу себе это позволить. Для меня это капля в море, не более того. Все, что тебе понадобится, это несколько человек, которые займутся всем этим… — Она сделала широкий жест рукой, обводя окрестности.

— Несколько человек! Нам понадобится целая армия слуг, чтобы поддерживать здесь порядок. Несколько садовников…

— Тогда ты наймешь армию, — твердо ответила Элизабет-Энн, не давая внуку возможности разубедить себя. Потом рассмеялась и дернула его за рукав с насмешливым смирением. — Не будь таким консерватором все время, Генри. Ради Бога, если бы у нас было плохо с Деньгами, я могла бы понять твои сомнения. Но это не так.

— Если мы будем благоразумными, — строго заметил он, — с деньгами ничего не случится.

— Ты говоришь, как банкир, — раздраженно заявила Элизабет-Энн. — Все-таки ты должен согласиться, что, когда мы делаем определенные капиталовложения, никому не повредит потратить на это немного денег. Недвижимость — одно из вложений. — Элизабет-Энн помолчала, потом оглянулась, проверяя, может ли Анна ее услышать, и снизила голос до шепота. — А одежда — другое. Знаешь ли, Анне пора иметь новый гардероб.

— Зачем? Она счастлива тем, что имеет. Когда ей что-нибудь нужно, она идет в магазин и покупает.

— Когда ей что-нибудь нужно, — поправила внука Элизабет-Энн, — она выжидает и отправляется к Гимбелсу или Александру на распродажи. Неужели, Генри, ты не можешь отвести ее к Саксу или Бергдорфсу? Я хочу сказать, ей не нужны парижские новинки. Она очень привлекательна и может надевать что угодно. Но что-нибудь хорошее, так?

— У нее есть одна черта, — медленно заговорил Генри. — Она всегда бедствовала, а теперь боится бросать деньги на ветер.

— Нет, она боится их тратить. Вот в чем разница. — Элизабет-Энн не смогла удержаться от слабой иронической улыбки, искривившей ее губы. Впервые услышав о существовании Анны, она испугалась, что это охотница за золотом Хейлов. Теперь, оглядываясь назад, она понимала, насколько была не права. Если Генри был сверхконсервативен, то Анна оказалась чрезвычайно экономной. Элизабет-Энн догадывалась, что Анна не выбрасывает пластиковые пакеты и стеклянные банки, а использует их снова. — Разве ты не говорил ей, что мы богаты? — спросила она Генри.

— Она об этом знает.

— Но говорил ли ты ей, насколько мы богаты?

— Говорил.

— И что?

— Она в это не верит. Анна говорит, что в мире не бывает таких денег.

— Иногда, — заговорила Элизабет-Энн, размышляя вслух, — даже я не могу в это поверить. Двести пятьдесят миллионов долларов! — Она покачала головой и снова засмеялась. — Ладно. Вернемся к вопросу о доме. Ты в замешательстве из-за него. Ты знаешь, что его нельзя пойти и поменять, как столовый прибор у Тиффани. За это заплачено, и с твоей стороны будет проявлением дурного тона отказаться от него. Это мой подарок, ты должен принять его с благодарностью.

— Бабушка, ты просто душка. Но совершенно невозможная.

— Ты и Анна — мои внуки. Дайте мне побаловать вас хоть разочек, — проворчала она.

— Тогда мы благодарим тебя.

— Ты уже не один раз это сделал. — Элизабет-Энн остановилась и огляделась. — Ты только подумай о преимуществах этого места. До города добраться легко. Если захочешь, ты всегда сможешь избежать пробок.

— Каким образом? — заинтригованно спросил Генри.

— Купив яхту. Агент по продаже недвижимости сказал мне, что последний владелец добирался до города на собственной скоростной яхте. Я догадываюсь, что он просто позаимствовал идею у тех миллионеров, что жили здесь до Великой депрессии.

Генри улыбнулся:

— Посмотрим.

— Мы не потеряли Анну? — забеспокоилась Элизабет-Энн, оглядываясь по сторонам. — О, да ты прямо позади нас. — Она выставила локоть, чтобы Анна смогла просунуть под него свою руку, и все трое отправились бродить по периметру поместья. — Не могу дождаться, когда вы увидите фруктовый сад. Но сегодня туда слишком далеко идти. Всего земли здесь сорок три акра[28]. Но они вам пригодятся, так же как и лишние спальни в доме. Растущим семьям нужно побольше места. Вы ведь собираетесь подарить мне кучу правнуков или нет?

Элизабет-Энн обезоруживающе улыбнулась Анне, а та побледнела.

— Что-нибудь не так? — озабоченно спросила Элизабет-Энн.

Анна улыбнулась, но бабушка успела заметить неумолимую безутешную печаль, притаившуюся глубоко-глубоко в синих глазах.

— Нет-нет, — торопливо заверила ее Анна. — Я просто подумала в этот момент о другом, вот и все.

Анна, словно каменная, сидела на скамейке в Центральном парке и наблюдала за парадом нянь, толкающих перед собой дорогие импортные коляски с младенцами. Было позднее утро великолепного сияющего дня, вовсю светило солнце. Но Анну охватила тоска. Она и припомнить не могла, когда еще чувствовала себя такой несчастной.

До сегодняшнего дня у нее все не находилось времени остановиться и подумать. Обдумать ее жизнь с Генри. А теперь мысли переполняли ее.

Генри. Как же она его любит! Если Анна в чем и была уверена в этой жизни, так это в своей любви. С самого начала они оба не сомневались друг в друге. Никому из них не требовалось сомневаться или анализировать свои чувства. И все-таки как мало она о нем знала. И как мало знает до сих пор. В этом и крылась частица их любви, радость ежедневных открытий.

Но теперь со всем этим было кончено.

«О Господи», — подумала Анна, ее глаза потускнели, как только она ощутила знакомую тупую боль в животе. Уже много дней она испытывала эти неприятные ощущения, всегда заканчивающиеся тошнотой. Это ее боль и несчастье поселились где-то в желудке. Как только она чувствовала себя подавленной, депрессия всегда заявляла о себе подобным образом.

«Почему, ну почему, — спрашивала она себя, — я ничего не сказала ему об Амедео?»

Но на самом деле она понимала, что только выигрывает от того, что ей нет нужды все ему рассказывать. С их первой ночи Генри знал, что она не девственница. Казалось, для него это не имеет никакого значения.

Но Анна понимала, что должна все ему объяснить. Потому что Генри имел право знать, что, падая с Испанской лестницы и потеряв ребенка Амедео, она потеряла и их будущих детей.

Почему она не сказала об этом Генри прежде, чем вышла за него замуж?

Но тогда Анна была слишком счастлива. После того как они встретились и полюбили друг друга, она стала такой эгоисткой и думала только о себе. Ей хотелось, чтобы Генри без остатка принадлежал только ей, а о детях она тогда и думать забыла. И вот теперь Анна осознала, какую огромную ошибку совершила. Генри носил фамилию Хейл, был наследником империи и сам нуждался в наследнике. Человек, занимающий положение Генри, не имел права просто влюбиться.

Анна прижала пальцы ко лбу. Ее переполняло чувство вины и сожаления. Она медленно поднялась и пошла прочь от скамейки. Прошла мимо няни и розовощекой малышки, играющих в пряжи. Женщина закрывала лицо руками и спрашивала:

— А где Риа? — потом отводила ладони и ворковала: — Вот она где.

Анна уже далеко отошла от них, но до нее все еще доносился веселый смех ребенка и женщины. Их счастье словно дразнило ее, и она с тяжелым вздохом прикрыла глаза. С того самого дня в Тарритауне, когда Элизабет-Энн подарила им дом, Анне казалось, что она всюду видит детей, особенно малышей, и это напоминало ей то, чего не могло дать ее собственное изуродованное тело.

Она еще раз глубоко вздохнула, потом встряхнулась. Посмотрев на часы, Анна увидела, что до ее встречи с Генри в «21» остается всего пятнадцать минут. Ей придется поторопиться, если она хочет успеть вовремя. Распрямив плечи, она быстро пошла из парка. Что бы ни происходило, женщина пообещала себе не говорить Генри о том, что ее беспокоит и как сильно. Эту проблему создала она сама, и ей самой придется искать решение. Не имеет она права осложнять его жизнь своими трудностями, во всяком случае, пока сама не решит, что делать. Анна слишком любила мужа. Для нее он был всем. Она любила его достаточно для того, чтобы…

Анна резко остановилась, ее сердце бешено колотилось. Неужели это правда? Неожиданно решение всех ее проблем возникло перед ней. Чувства переполняли ее. Ей пришлось глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться и еще раз все обдумать. Но думать тут было особо не над чем. Ее решение было таким же внезапным, таким же инстинктивным, как и ее любовь к Генри. Потому что именно любовь подсказала ей это решение.

Она достаточно сильно любит Генри, чтобы попытаться родить ему ребенка.

Осознание этого переполнило ее радостью и ощущением собственной всесильности. Тяжесть депрессии куда-то испарилась. Она чувствовала себя всемогущей, свободной и такой счастливой от того, что встретила такую любовь.

Но, даже испытывая прилив необыкновенной радости, Анна знала, что Генри не должен узнать о величине приносимой ею жертвы. Он не должен догадаться о том риске, которому она себя намеренно подвергает, не должен узнать, что, давая жизнь их ребенку, она, весьма вероятно, расстанется со своей собственной. Только она сама могла рискнуть и принять такое решение, Генри никогда бы не позволил ей этого сделать, если бы знал. Но для Анны теперь только одно имело значение — их любовь должна продолжиться в ребенке. Следовательно, она постарается все держать в секрете от Генри любой ценой.

Женщина сразу же поняла, насколько трудно будет осуществить свой план. Сколько моментов следует принять в расчет. Доктор и гинеколог семьи были самыми лучшими в городе, но их услугами пользовалась и Элизабет-Энн. А Анна прекрасно знала, что бабушка в дружеских отношениях с обоими врачами.

Что ж, значит, ей придется просто-напросто найти другого врача. Вряд ли это будет так уж трудно сделать. В конце концов, Нью-Йорк не Италия. Штаты — одна из самых передовых стран мира, истинная земля обетованная для терапевтов, специалистов и больниц. Народ съезжается сюда изо всех уголков земного шара с различными недугами и расстройствами здоровья. Вполне возможно, что при такой квалифицированной медицинской помощи она не только сможет выносить ребенка, но и выживет сама. Ради осуществления своей мечты стоило бороться, это была очень заманчивая возможность. Да, если человек любит так сильно, как она, для него нет ничего невозможного.

Анна дошла до Пятой авеню и торопливо зашагала по тротуару, переполненная возбуждением. Ее глаза блестели, каждый глоток воздуха словно пьянил ее. Женщина почти бредила от радости. Она чуть ли не танцевала, идя по улице, улыбаясь каждому прохожему, особенно детям, младенцам!

Да, теперь, когда Анна приняла решение, она чувствовала, как все внутри нее трепещет от переполняющей ее любви, чувствовала себя непобедимой и абсолютно живой.

8

Генри и Элизабет-Энн были в Греции на переговорах по поводу заключения контракта на строительство курорта Иерапетра-Вилледж, когда раздался телефонный звонок. Снял трубку в апартаментах «Перикл» отеля «Хейл Афины» Сотириос Киркос, местный представитель компании «Отели Хейл».

— Это вас, мистер Хейл, — обратился он к Генри, прикрывая микрофон рукой. — Офис в Нью-Йорке.

— Я отвечу, спасибо. — Генри встал с белой кушетки и прошел по отполированному мраморному полу к столику, на котором стоял аппарат.

Элизабет-Энн осталась сидеть, изучая стоящий перед ней макет Иерапетра-Вилледж, задуманного ею курорта на Эгейском море. По ее замыслу, это должна была быть идиллическая рыбацкая деревушка с прибрежными тавернами и ветряными мельницами. Уловив, что тон Генри изменился, она взглянула на внука и стала внимательно прислушиваться.

Когда Генри положил трубку на рычаг, его лицо побелело, как мел. Он смотрел через комнату на Элизабет-Энн.

— Звонил доктор Дадурян, — еле слышно сказал он. — Анну положили в больницу.

— Что? — Элизабет-Энн быстро поднялась на ноги и подошла к нему. — Он сказал, что произошло?

Внук покачал головой:

— Только, что она может потерять ребенка.

— О, Генри!

Тот отвернулся и вышел на залитую солнцем террасу. Глубоко засунув руки в карманы, ничего не видящими глазами Генри смотрел на возвышающийся вдали над панорамой города Акрополь. Элизабет-Энн пошла за внуком и встала рядом, зажмурившись от сияния солнца Греции. Она взяла его под руку.

— Анна и сама может умереть, — только и произнес Генри.

Элизабет-Энн показалось, что эти слова вонзились в нее, словно острый нож. Нет, этого не может быть.

Но когда Генри обернулся к ней, она увидела холодный ужас в его глазах и поняла, что это правда. Но потом страшное отчаяние, проступившее на его лице, будто придало ей силы. Она сказала себе, что сейчас не время давать волю собственному страху. Не имеет значения, насколько сильно волнуется она сама, ей надо быть сильной. Генри нуждается в ней.

— Оставайся здесь, дорогой, — твердо сказала Элизабет-Энн к торопливо ушла в комнату, чтобы переговорить с Сотириосом Киркосом.

— Мистер Киркос, не могли бы вы заказать для нас билеты? Нам необходимо немедленно вылететь в Нью-Йорк.

Грек не знал, что за новости получили Хейлы, но их горе было очевидным.

— Мне очень жаль, миссис Хейл, но ни сегодня днем, ни вечером нет рейсов. Боюсь, что вам придется ждать до завтрашнего утра.

— Завтра утром — это слишком поздно, — Элизабет-Энн помолчала, прокручивая про себя другие варианты. — У нас есть только один выход — зафрахтовать самолет. Вы можете организовать это для нас? Мне подойдет любой самолет, только бы он смог перелететь через океан. Расходы меня не волнуют.

— Хорошо, миссис Хейл.

— И пожалуйста, распорядитесь насчет машины, которая доставит нас в аэропорт немедленно. Мы подождем там, пока самолет будет готов к вылету.

— Да, миссис Хейл. — Сотириос Киркос вежливо поклонился и вышел из комнаты.

Элизабет-Энн снова вышла на террасу. У нее возникло ощущение, что ее лицо застыло, словно маска.

— Не будем тратить время на то, чтобы укладывать чемоданы, — сказала она Генри. — Персонал может сделать это за нас и переслать вещи или мы сами заберем их, когда снова вернемся сюда. Нам нужны только наши паспорта. Мы уезжаем прямо сейчас.

Генри медленно повернулся к ней. В его глазах стояли слезы.

— Я люблю ее, — заговорил он прерывающимся голосом. — Господи, как же я люблю ее. Если с ней что-нибудь случится… — Его голос прервался рыданием.

Элизабет-Энн обняла внука и прижала к себе. Она закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы, не имея силы взглянуть ему в лицо и увидеть на нем отражение собственных страданий.

— Я это знаю, Генри, — мягко произнесла она. — Я тоже люблю ее.

«Больше, чем ты можешь даже себе представить».

В половине третьего утра они были уже в клинике при Колумбийском университете. Доктор Дадурян мерил шагами вестибюль, поджидая их. Как только он увидел входящих Элизабет-Энн и Генри, сразу же торопливо пошел им навстречу.

— Как она, доктор? — не тратя времени на приветствия, спросила Элизабет-Энн.

Не останавливаясь ни на минуту, все трое направились к лифтам.

— Боюсь, что не очень хорошо, — Дадурян нажал кнопку вызова, и они с нетерпением стали ждать лифта. — Последние восемь часов она провела в операционной.

— А в чем дело? — Элизабет-Энн прямо посмотрела ему в глаза.

С тяжелым вздохом врач заговорил:

— Ей вообще не следовало заводить ребенка. Я думаю, что Анна все знала с самого начала. Проблема возникла из-за травмы, произошедшей несколько лет назад.

Генри уставился на него:

— Но… она никогда не говорила…

Доктор Дадурян печально покачал головой.

— Даже я не знал, что она беременна, до сегодняшнего дня, когда миссис Хейл позвонила мне и сказала, что с ней что-то не в порядке. Я не видел ее около десяти месяцев. Она сказала мне, что как только забеременела, то обратилась к другому врачу. Но этот врач уехал из города, и она чрезвычайно напугана.

— Анна никогда мне ничего не говорила, — тупо повторил Генри.

— Она выкарабкается? — спросила Элизабет-Энн.

— Если честно, то я не знаю.

— А ребенок?

— Да кому нужен этот ребенок?! — неожиданно спросил Генри резким шипящим голосом.

Элизабет-Энн и доктор Дадурян обменялись взглядами, но, прежде чем они смогли сказать хоть слово, приехал лифт.

Они поднимались молча. На четвертом этаже доктор отвел их в комнату медсестер. В коридорах цвета беж было пусто и тихо, в воздухе стоял острый залах лекарств, пропитавший все больницы на свете. Элизабет-Энн атмосфера показалась невыразимо гнетущей, но она заметила, что Генри был в таком глубоком состоянии шока, что даже не обратил на это внимания.

Доктор Дадурян переговорил с сестрой. Та сказала, что Анну уже перевезли из операционной в палату, но им придется подождать дежурного хирурга, доктора Лумиса, чтобы узнать все подробнее. Сестра провела их в зал ожидания со стеклянными стенами и пластиковыми стульями.

— Проходите и садитесь. — Мистер Дадурян принес стулья Элизабет-Энн и Генри. — Нам остается только ждать, больше мы ничего не можем сделать.

Ровно двенадцать минут спустя к ним присоединился доктор Лумис, высокий, изысканный мужчина с седыми висками и руками артиста. Его лицо выглядело усталым, а глаза за толстыми стеклами очков покраснели. Он сменил свой зеленый костюм хирурга, залитый кровью. Врач уже давно понял, что подобное одеяние не приносит успокоения родственникам его пациентов.

— Как она, доктор? — спросил Генри, вскакивая на ноги.

Доктор Лумис озабоченно вздохнул.

— Сначала хорошие новости. Нам удалось спасти ребенка. Мои поздравления. — Он слабо улыбнулся. — У вас прекрасная дочка. Она в инкубаторе. Как вы знаете, она появилась на свет раньше срока. Нам пришлось делать кесарево сечение. Ей придется побыть в больнице несколько дней. Вы можете навещать ее, когда захотите.

— Черт бы вас побрал, — прорычал Генри, хватая Лумиса за рукав. — Моя жена! Как моя жена?

Доктор моргнул.

— Боюсь, что плохо. Мы делаем для нее все, что в наших силах.

Генри закрыл глаза, его лицо побледнело. Он стоял молча, только чуть покачивался. Казалось, что он потерял опору и раскачивается на ветру. Когда Генри снова открыл глаза, было очевидно, что ему требуется огромное усилие, чтобы контролировать себя.

— Я… хочу ее видеть, — его голос стал совсем тихим, словно шелест.

— Разумеется, — ответил доктор Лумис. — Сюда, пожалуйста. — Он пошел обратно к лифтам и по дороге, пока они поднимались по лестнице, объяснял состояние Анны: — Судя по всему, миссис Хейл не стоило пытаться иметь ребенка. Я думаю, что несколько лет назад ее матка была серьезно повреждена. Просто чудо, что это не выяснилось намного раньше. Или она должна была пройти осмотр, но боялась за ребенка. Нам бы пришлось прервать беременность, и, возможно, ей это было известно.

— Она будет жить? — тихо спросила Элизабет-Энн.

Доктор помолчал минуту, потом ответил:

— Конечно, всегда есть шансы на выздоровление. Человеческое тело — замечательный инструмент. Никто до конца не знает его возможностей. У каждого человека все по-своему.

Элизабет-Энн встретилась с ним взглядом.

— Но вы думаете, что она не выживет.

Доктор Лумис не отвел взгляда.

— В этом случае я бы сказал, что шансов мало, — мягко произнес он. — Даже очень мало. Мне правда жаль.

Элизабет-Энн глубоко вздохнула и кивнула, слабо держась за руку Генри. Хотя ей казалось, что жизнь ушла из нее, она заметила, что именно она поддерживает внука, а не наоборот.

У двери в палату интенсивной терапии доктор Лумис снова остановился.

— Я знаю, что для вас это очень трудно, — мягко заговорил он, — но постарайтесь не задерживаться надолго. И даже если она не узнает вас или все еще находится… Короче, помните, что ей сделали укол успокаивающего. И соблюдайте тишину. — Врач открыл перед ними дверь.

Лумис и Дадурян остались в коридоре, а Элизабет-Энн и Генри вошли внутрь.

Дежурная сестра избегала смотреть им в глаза. Элизабет-Энн крепко держалась за Генри, пока они подходили к кровати. Генри упал на колени, нашел руку Анны и сжал. Ладонь была ледяной.

Генри с недоверием смотрел на жену. В последний раз они виделись всего несколько дней назад. Анна была такой здоровой, такой живой, так светилась радостью своего материнства. Теперь она побледнела и осунулась. На какое-то мгновение он со страхом подумал, что она уже умерла. Но, вглядевшись пристальнее, Генри уловил слабое движение ее груди при каждом вздохе. Нет, еще нет. Она еще не ушла от него.

Генри чувствовал себя отупевшим и опустошенным. Как может это слабое, беспомощное существо быть Анной? Его Анна всегда была цветущей, наполненной бьющей через край энергией. А теперь, в реанимации, с трубками, идущими от руки и от носа, она будто стала меньше ростом.

— Анна, — прошептал он. — Ты слышишь меня, любовь моя?

Генри в отчаянии молча смотрел на ее неподвижное лицо, пока Элизабет-Энн тихонько не подошла к нему и не положила руку ему на плечо. Он обернулся и взглянул на нее. Генри все прочел в глазах бабушки, но не смог примириться с этим и почти с бешенством снова посмотрел в спокойное лицо Анны. Но увидел то же самое. Перед ним была не Анна, его жена. Этого не могло быть. Перед ним была ее тень.

— Анна. — Генри протянул руку и коснулся дрожащими пальцами ее нежного лица. Слезы туманили ему глаза. — Анна, — снова прошептал он.

Генри не знал, как долго он простоял на коленях у ее кровати. Только после того, как подошедшая сестра осторожно высвободила руку Анны из его ладони, он понял, что Анна теперь очень далеко от него.

Анна умерла. Она так и не пришла в себя. Он даже не смог попрощаться с ней.

Генри рухнул на кровать, рыдания сотрясали его сильное тело. Элизабет-Энн обняла его и стала тихонько баюкать. Она тоже плакала.

— Я понимаю, Генри, — шептала она прерывающимся от горя голосом, в ее аквамариновых глазах блестели слезы. — Я понимаю. Не плачь, мой мальчик. Пожалуйста, не плачь.

Элизабет-Энн решительно вошла в потрепанный, темный бар на самом нижнем этаже Пенн-стейшн. Она прошла через бар к маленькой кабине в самом дальнем углу. Генри сидел там, вцепившись обеими руками в стакан. После прошедших три дня назад похорон он, побледневший и осунувшийся, исчез из дома. Элизабет-Энн понадобилось приложить усилия, чтобы найти его. И нашла она его совершенно случайно. Один из служащих корпорации «Отели Хейл», каждый день ездящий из Нью-Йорка в Порт-Вашингтон, дважды видел Генри в этом баре. Именно он сообщил об этом Элизабет-Энн, подсказав, где можно найти внука.

— Генри, — мягко позвала она, — пойдем домой, Генри.

Он поднял на нее совершенно стеклянные глаза. Когда Генри заговорил, то едва шевелил языком, но ему удалось произнести простейшую фразу:

— Оставь меня в покое.

— Генри. — Элизабет-Энн села напротив него и взяла его руки в свои.

Генри вырвался, расплескав виски из своего стакана. Элизабет-Энн охватило отвращение, когда она почувствовала исходящий от него перегар.

— Так дальше не может продолжаться, Генри. Пойдем домой.

— Домой? — Внук неприятно усмехнулся и уставился на нее. — Куда это — домой? К тебе или ко мне?

— Не имеет значения. И там, и там твой дом.

Генри только покачал головой и сделал новый глоток из стакана.

— Генри, пожалуйста, не надо, — взмолилась Элизабет-Энн. — Все и так достаточно тяжело.

— Она повсюду, — голос Генри упал до хриплого шепота. — Она повсюду. Я ощущаю запах ее духов. Я вижу ее одежду. Картины, купленные ею. Она повсюду.

— Анна в наших сердцах. И навсегда останется там. Поедем со мной домой, в «Мэдисон Сквайр».

— Нет.

Элизабет-Энн нагнулась к нему через стол.

— Послушай, Генри. Мы все оплакиваем Анну, ты переживаешь сильнее остальных. Но топить горе в выпивке — это не дело.

— Нет? — Его мрачный взгляд оставался все таким же стеклянным. — А что же мне делать?

— Ты можешь хорошенько выплакаться, — предложила Элизабет-Энн.

— Я плакал. — Генри сделал очередной глоток бурбона.

— Генри, пожалуйста, послушай меня, — в отчаянии заговорила она. — Анна умерла! Ничто не может вернуть ее назад. Но ты не должен накачиваться алкоголем. Прошу тебя.

— Почему нет, бабушка? Это моя жизнь. — Он опустошил стакан и с грохотом поставил его на стол.

— Потому что у тебя есть ребенок, Генри, — негромко произнесла бабушка. — Ваш с Анной ребенок. Вот почему тебе надо взять себя в руки.

— Я тебе уже говорил. Мне этот ребенок не нужен.

— Генри, она твоя дочь, — в отчаянии сказала Элизабет-Энн.

— Ну и что? — Тяжелый взгляд блестящих глаз Генри встретился со взглядом Элизабет-Энн.

Та вздохнула.

— Пойдем, Генри. Наверху нас ждет машина. Пойдем. — Она отодвинула стул, помолчала, а потом мягко добавила: — Сегодня твою дочь выписывают из больницы. Давай заберем ее, Генри, принесем домой. Мы сделаем это вместе, ты и я.

— Нет.

Элизабет-Энн утомленно вздохнула:

— Ну как же ты не понимаешь? Ведь она дочь Анны! Я думала, что ты любил свою жену.

— Да, я любил ее, — прозвучал неожиданно яростный ответ. — Я любил ее больше жизни. А ребенок убил ее.

— Ребенок не убивал ее, — резко возразила Элизабет-Энн. — Анна знала о возможных последствиях. Но ей хотелось иметь ребенка. Она хотела ребенка от тебя. Ей так сильно этого хотелось, что она рисковала своей жизнью, чтобы подарить тебе наследника. — Элизабет-Энн помолчала. — Ты что, хочешь обо всем забыть?

Генри нахмурился.

— Тебе нужен этот младенец? Ради Бога, бери ее себе. Я не желаю ее видеть. Никогда. — Он знаком заказал официанту еще порцию, потом снова повернулся к бабушке. — А теперь, оставь меня в покое.

Элизабет-Энн встала и вышла, столкнувшись по дороге с официантом, несущим грязный стакан, до краев наполненный бурбоном.

Поднимаясь по эскалатору наверх, она все гадала, почему все на нее смотрят. Элизабет-Энн поняла это только тогда, когда уже сидела в «роллс-ройсе».

Она плакала.

9

Медсестра в белой униформе улыбалась, протягивая Элизабет-Энн мяукающий сверток. Девочку одели в белоснежную хлопчатобумажную распашонку из шитья, украшенную бельгийским кружевом. Элизабет-Энн купила ее специально для малышки, и теперь ее тронуло, насколько наряд подчеркнул поистине ангельскую нежность ребенка.

Элизабет-Энн баюкала свою правнучку на руках, осторожно поддерживая крошечную, покрытую пушком головку одной рукой. Казалось, ребенок почувствовал себя в безопасности, его окружало тепло и любовь, и малышка неожиданно перестала плакать. Словно они разговаривали друг с другом на тайном языке. Крошечный кукольный ротик сложился в булькающую беззубую улыбку.

— Я думаю, что вы отлично поладите, — улыбнувшись, заметила медсестра, похлопывая Элизабет-Энн по руке.

Элизабет-Энн кивнула и тоже улыбнулась. Она укачивала ребенка и рассматривала крошечное личико. Девочка выглядела такой знакомой, точная копия всех четверых ее детей через несколько дней после рождения. Но эта малышка казалась еще более прелестной, если такое только возможно.

В глазах Элизабет-Энн заблестели слезинки. Младенец был таким маленьким, таким светленьким, таким голубоглазым — все знакомые черты. Она — настоящая Хейл.

Держа на руках правнучку, Элизабет-Энн почти забыла о своем горе. Только когда она уже спустилась вниз по лестнице и опустилась на мягкое кожаное заднее сиденье желто-черного «роллс-ройса», отчаяние снова придавило ее своей тяжестью.

Это дитя. Ребенок Анны.

У нее на руках было нечто большее, чем просто первая правнучка. Элизабет-Энн держала на коленях самую дорогую, живую часть Шарлотт-Энн, потерянной ею дочери, и своей внучки Анны, тоже ушедшей от нее. Горе, которое она испытала после смерти Шарлотт-Энн и потери Анны, старые раны, которые никогда не заживают до конца, и новые, что еще не успели затянуться, теперь наконец успокоились. Даже смерть Анны, безвременная, трагическая, ужасная, казалась теперь более терпимой. Сейчас Элизабет-Энн могла с ней примириться. Благодаря ребенку.

Элизабет-Энн задумчиво смотрела в боковое окно, пока машина направлялась в город по Риверсайд-драйв. Сквозь густую листву деревьев и кустарников иногда серебристо поблескивал широкий Гудзон.

«По всем правилам я должна была бы сейчас везти ее из города по Генри Гудзон-Парквей в Тарритаун, в ее собственный дом. Но вместо этого она едет в город вместе со мной. И не потому, что она мне не нужна. Еще как нужна! Но ей следовало быть сейчас со своим отцом, а не со мной, и не важно, что это лишь временно».

Элизабет-Энн вздохнула и мрачно покачала головой. Как ни странно, она чувствовала себя печальной и обиженной, а не отчаявшейся и злой. Отец не должен заявлять, что не хочет видеть свою дочь, и сбегать в неизвестном направлении, вне зависимости от причин. Конечно, когда Генри справится со своим горем, он придет в себя, смирится с потерей и поймет, что он приобрел нечто очень важное. Его дочь, в конце концов, — это его собственная плоть и кровь. Для того чтобы раны затянулись, нужно время. Но они заживают.

«Кому это может быть известно лучше, чем мне!»

Но если этого не случится, что тогда?

Ее аквамариновые глаза помрачнели, она вскинула подбородок. В таком случае она будет заботиться об этом прелестном ребенке столько, сколько сможет. Наймет няню и изменит свое деловое расписание. Как бы там ни было, она найдет время, чтобы заниматься этой девочкой и любить ее, пока Генри не придет в себя и не найдет выход из депрессии.

Да, пока ей придется взять девочку под свое крыло. Со временем Генри примет ее. «Он обязан это сделать, — сурово сказала самой себе Элизабет-Энн. — Бедная крошка потеряла мать, она нуждается в отце в два раза больше».

«Кто знает, что может принести будущее», — мрачно размышляла пожилая женщина. До этого дня она возлагала все свои надежды на Генри, рассчитывая, что он станет ее преемником и возглавит «Отели Хейл» после нее. Но раньше ей и в голову не приходило, что внук такой непрочный… такой слабый. Его реакция на смерть Анны доказала это. Не просто от горя, а от слабости он возлагает всю вину на ребенка. Разве малышка виновата в том, что ее мать умерла при родах? Как он не может этого понять?

Неужели ему не ясно, что Анна продолжает жить в своей дочери?

Элизабет-Энн мягко укачивала, что-то воркуя, лежащую у нее на коленях девочку.

— Не волнуйся, дорогая моя крошка, — тихонько прошептала она правнучке. — Я буду любить тебя и присматривать за тобой, даже если никто другой не захочет этого делать. Все, что сейчас принадлежит мне, однажды станет твоим. — Элизабет-Энн наклонилась вперед и потерлась носом о крошечный носик девочки. — Ведь, в конце концов, ты носишь фамилию Хейл.

Малышка торжественно смотрела на нее большими голубыми глазами. На крошечном личике промелькнул отблеск осмысленного внимания. Или Элизабет-Энн это только показалось?

— И конечно же, мы начнем с того, что придумаем тебе имя, — продолжала Элизабет-Энн. — Я так полагаю, что этим придется заняться мне, раз твой папочка не желает ни в чем принимать участия. Давай-ка посмотрим… — Она задумчиво вздохнула. — Адель… Нет, что-то ты не выглядишь, как Адель. Алиса? Барбара? Нет, нет. Карла? Дороти? Да! Дороти. Мы назовем тебя Дороти-Энн Хейл. По-моему, это звучит хорошо.

Девочка неожиданно радостно засмеялась, ее пальчики зашевелились, словно ей хотелось схватить собственное имя, витавшее в воздухе.

Именно в этот самый момент их связали особые узы, которые они пронесут до конца жизни. И казалось, что они обе чувствуют это.

С годами эти узы станут только крепче.

— Твой отец изменится, Дороти-Энн, — пообещала Элизабет-Энн. — Запомни мои слова. Такое состояние долго не продлится. Сейчас ему больно, но он с этим справится.

Но Элизабет-Энн ошиблась.

Генри так и не смог перебороть неприязнь по отношению к собственной дочери. Даже тогда, когда девочка переехала вместе с ним в большой дом в Тарритауне. Для него она стала постоянным напоминанием обо всем, что он ненавидел. О боли и утрате. О смерти.

Для него Дороти-Энн навсегда осталась убийцей его возлюбленной Анны.