Ты думал, я не узнаю

Глава 24 Матвей

— Доброе утро, Матвей Анатольевич, — раздается из динамика звонкое щебетание секретарши.

— Нина, я сегодня не приеду. Перенеси все встречи.

— На завтра?

— А что у меня завтра?

— Секунду. Сейчас посмотрю!

Она проходится по расписанию на ближайшую неделю и уточняет, на какие дни раскидать сегодняшние встречи. Вот бы что полегче спросила. Мозговая активность почти что на нуле. Хватило совести сделать секретарше предупредительный звонок и не обосраться перед клиентами окончательно. Понимаю, что при таком загруженном расписании расслабляться нельзя, но мне нужен хотя бы день, чтобы собрать себя по частям. Не подобает представать перед уважаемыми людьми в виде раскисающего куска дерьма.

— Хорошо, — с замешательством отвечает она. — Вы неважно себя чувствуете?

— Вроде того, — смотрю через горлышко на дно стеклянной бутылки из-под продукта британского происхождения.

К тому же я, кажется, еще не протрезвел.

Не придумал ничего умнее, как взяться за бутылку и нажраться до беспамятства. С «нажраться» проблем не возникло, а вот до беспамятства так и не допился. Всю ночь лил в себя это дрянное пойло, но ничего не чувствовал, будто все улетало в черную дыру. Блуждал по дому, загибаясь под неотрывными взглядами жены и дочки с семейных фотографий. Накрыло лишь под утро. Тошнотой, омерзением к себе, чувством вины перед Варей.

Я для нее больше не существую. Как муж, как отец нашей дочери. Как человек.

Это было неизбежно.

Это заслужено.

Ночью я дозвонился до тестя. Он меня успокоил, сказав, что Варя прилетела в Мурманск. Отвечал сухо и в причины, почему она там одна, не полез. Выяснив, где жена, я стал бронировать билет на самолет, чтобы отправиться за ней. Но, вводя паспортные данные с ошибками, тормознул себя на удивление адекватной мыслью. Зачем я нужен ей там? Теперь, когда одно мое имя отзывается в ней самыми сильными негативными эмоциями. Теперь, когда в моих раскаяниях для нее нет ни грамма значимости. Зачем мучить жену? Хватит. Я достаточно наломал дров. Я должен отстраниться, чтобы дать слезам на ее щеках высохнуть, чтобы не навлечь на себя еще больше ненависти.

Я должен дать Варе то, что она требует. Свободу. Развод.

***

Минуя больничный коридор под аккомпанирование гуляющего шепота, распространяющегося среди женского персонала, я приближаюсь к палате и останавливаюсь перед закрытой дверью, внезапно озаботившись тем, как выглядит мое лицо. Не хотелось бы напугать дочку обезображенной похмельем рожей. Однако слышу адресованные мне (разумеется, не напрямую) комплименты и успокаиваюсь. Проверяю свежесть дыхания, подставив к лицу ладонь, приглаживаю назад волосы и со стуком вхожу в палату.

Давление, от которой вот-вот лопнет шкала паршивости, идет на спад. При виде Юли сгустившиеся грозовые тучи надо мной рассеиваются, и на сердце становится чуточку легче.

Марго ведет расческой по ее длинным, перекинутым через металлическое изголовье кровати волосам, замечает меня, оборачиваясь за резинкой на тумбе, и вперяется чуть округлившимися глазами. Выгляжу я все-таки паршиво, или она так рада меня видеть? Юлино внимание приковано к маминому телефону, в ушках белеют беспроводные наушники.

Я смелее подхожу ближе, зажимая под подмышкой новенького плюшевого единорога и букетик цветов. В другой руке несу вещи из их квартиры.

— Привет, — здороваюсь с Марго и наклоняюсь, чтобы поцеловать в лоб дочку. — Привет, солнышко.

А она в ответ отворачивается.

Не понял.

— Вчера она очень сильно тебя ждала, — миролюбиво поясняет Марго причину, по которой дочка не желает даже смотреть в мою сторону.

Понял.

Посадив единорога в Юлиных ногах, я вынимаю из ее уха наушник.

— Доченька, я тебя люблю. Извини, что не приехал вчера.

— Не любишь.

— Люблю. Больше всех на свете.

— Тогда почему не приехал? Мама говорила, ты был очень занят. Но ведь ты обещал.

— Согласен. Я признаю ошибку. Прости, малышка. Я действительно собирался приехать, маленькая моя, но не ожидал, что возникнут сложности. Я тоже расстроился из-за того, что мы не повидались, — опустившись у кровати на корточки, оттопыриваю мизинец. — Давай мириться.

После коротких размышлений Юля подцепляет своим пальчиком мой.

— Хорошо.

— Это, кстати, тебе, — протягиваю ей симпатичный мини-букетик с лютиками, разноцветными розочками и листьями эвкалипта.

— Мне?! — восторженно восклицает принцесса. Из ее сопрано молниеносно испаряется малейший намек на обиду. — Мамуля, смотри какие красивые цветочки!

Марго, изображавшая до этого момента оцепенелое изваяние, ощутимо расслабляется. Из ее движений пропадает скованность, когда она наклоняется через изголовье к Юле и вдыхает аромат цветов.

— Прелесть, — соглашается с дочкой и улыбчиво смотрит на меня с какой-то неизъяснимой благодарностью.

— Мама, а как называются вот эти цветочки?

— Ранункулюсы вроде.

— А он нравится? — киваю на молчаливого единорога.

— Да! Он классный. Большое спасибо, папуля! — Юля слегка отрывается спиной от подушек, раскрывая руки для объятий. Я подаюсь навстречу и приклеиваюсь, эгоистично упиваясь идущей от ее сердца теплотой и приветливостью к себе.

В груди больно жжет. Такая сволочь, как я, не заслуживает столь искренней любви. Но я теперь без нее, без этой любви, никто. Пустота, заточенная в биологической разлагаемой оболочке.

Я провожу в палате несколько часов, посвящая всего себя общению с дочерью. Помаленьку заряжаюсь ее неиссякаемой энергией, и в мою серую блеклость вновь возвращаются другие краски. Перед дневным сон-часом мы с Марго читаем Юле сказку и на цыпочках уходим в коридор, когда она засыпает.

— Спасибо, что привез вещи, — благодарит Марго.

— Ерунда. Говори, если еще что-нибудь понадобится.

Мы спускаемся к вендинговому аппарату в вестибюльной части здания. За кофе выстроилась небольшая очередь. Я замечаю исходящее от Марго колебание. Она переминается с ноги на ногу, пожевывает нижнюю губу и отводит взор, как только я обращаю свой на нее.

— Спрашивай, — разрешаю я.

— М? — делает вид, будто не понимает.

— Вижу, что хочешь меня о чем-то спросить. О Варе, да?

Опускает ресницы, микроскопически кивая.

— Вы помирились?

Черепашьим ползком мы продвигаемся ближе к аппарату.

— Нет. Она ушла от меня.

От удивления у Марго падает челюсть.

— Почему?! — девушка немного перегибает палку с вскрикиванием и тут же закрывает рот ладонью.

Я удерживаю на ней тягучий пристальный взгляд.

— О нет, — сбивчиво и напугано шепчет Маргарита. — Она… узнала?

— Узнала, — хрипло выдавливаю с тихим скрежетом.

Подобравшись к кофемашине, я обнаруживаю, что Марго осталась стоять на прежнем месте, уставившись выпученными глазами в одну точку. Плеснув в пластиковый черный стаканчик жидкость и отхлебнув эту быстрорастворимую мерзость, я беру маму Юли под локоть и увожу в сторону, чтобы не мешалась под ногами других людей.

— Мы должны уехать… — с неопределенной интонацией молвит Марго, с прежней неотрывностью сверля широко раскрытыми глазами что-то за моим плечом. Бездонные зрачки устремлены вдаль, в пустоту, в поисках укрытия от неведомой опасности. Она спрашивает, или утверждает?

Я свожу брови к переносице и веду плечами, отряхиваясь от сказанной ею вздорности.

— Нет. Не должны.

— Но что, если она захочет расправиться со мной?

Варя-то?

— Марго, — я наклоняюсь вперед, стараясь перехватить ее зрительный прицел и сместить полностью на себя. — Не забивай голову ерундой. Варя никогда до подобного не опустится.

Маргарита громко сглатывает, наконец, фокусируясь на моем лице.

— Три года назад она попыталась, — произносит напряженно, вытаскивая наружу одно из самых тяжелейших воспоминаний.