Ты — мое дыхание

Часть 3

Дверь редакции газеты «Момент истины» скрипнула, как всегда, поразительно противно. Поля поморщилась и нервно передернула плечами. Однако молодой парнишка-вахтер, изнывающий от жары и духоты и давным-давно переставший раздражаться из-за истеричного визга пружины, лишь лениво приоткрыл глаза и вяло кивнул:

— А, это ты, привет! Тебя уже сегодня Гуревич обыскался. С утра по коридору бегает и вопит: «Где Суханова? Где Суханова?»

— Интересно, что это ему от меня так срочно понадобилось? — без особого волнения поинтересовалась она, роясь в маленькой белой сумочке.

— Похоже, звонок какой-то важный был… Хотя я точно не знаю.

— Ну вот, опять диктофон забыла… — Поля печально кивнула головой. — Важный звонок, говоришь? Ладно, пойду осведомлюсь у Лешика, прежде чем Гуревичу на глаза попадаться. Все-таки главный редактор, боязно…

Рабочий стол Лешика Еськина, большого ценителя женской красоты и по совместительству спортивного обозревателя, как всегда, был завален совершенно неимоверным количеством бумаг.

— Полина, я узнаю тебя по звуку шагов, — он загадочно заулыбался и послал из-под толстых стекол очков многозначительный взгляд. — Должен заметить, что сегодня ты необычайно привлекательна!

— Ладно, Лешенька, комплименты потом. Расскажи лучше, кто мне звонил.

— Цена информации — поцелуй, — голосом справочного автоответчика проговорил Лешик и, выудив откуда-то пепельницу, водрузил ее посреди стола.

Курил Еськин поразительно много. Никто уже и не представлял его за работой без традиционной сигареты, подрагивающей в уголке рта. Этакий маленький, длинноносый, вечно смолящий гном, что-то мурлыкающий себе под нос и неторопливо занимающийся делами. А еще Лешик отличался способностью забывать свои сигареты повсюду: на столах у коллег, на подоконнике в туалете, на стойке бара и даже в кабинете у главного редактора. Заметив, что Еськин, как всегда, начал озабоченно хлопать себя по карманам, Поля открыла сумочку, протянула ему пачку «Мальборо» и попросила:

— Лешенька, давай поцелуй запишем в счет моего долга, а информацию сейчас, ладно? Я ведь тебя искренне и нежно люблю…

— Не любишь ты меня, Суханова, а только подлизываешься, — с притворным огорчением вздохнул тот. — И поцелуев в твоем долге накопилось уже тысяч двадцать. Когда расплачиваться будешь?.. Ну да ладно. Звонил тебе Романенко. Он согласился дать интервью и ждет тебя сегодня по этому поводу в «Джокере» на Садовом, там сегодня какая-то светская тусовка. По-моему, часиков в семь вечера… Хотя я точно не помню, где-то у меня было записано. Поищи здесь, на столе.

— Нет, ты что, правда, не помнишь? — Поля изобразила на лице смятение и испуг. — И на самом деле предлагаешь мне отыскать что-то вот здесь?

Она с притворным ужасом указала на Лешкино рабочее место. Листы, исписанные корявыми еськинскими иероглифами, соседствовали здесь с газетными вырезками и с обрывками бумаги, в которую явно заворачивали пирожки. Отыскать что-либо среди этого безобразия, на первый взгляд, не представлялось возможным.

— Ты это серьезно, Лешенька?

Еськин невозмутимо кивнул и деликатно отодвинулся на самый край стола вместе со своей пепельницей. Обреченно вздохнув, Поля приступила к поискам и минут через пять наткнулась-таки на листочек с текстом: «Аркадий Романенко. «Джокер». 2 августа, 19.00. Для Сухановой».

— Слава тебе, Господи! — она спрятала листок в сумку, опустилась на стул и начала обмахиваться первой попавшейся газетой. Даже в легком вискозном платье сегодня было довольно жарко.

— Не Господу слава, а мне, — отозвался Лешик, — это же я записал информацию и я же уверил господина Романенко, что ты непременно сегодня получишь его послание и, само собой, явишься на встречу… И зачем я только старался? Ведь все равно любовь и внимание красивых женщин достаются исключительно пижонам типа этого твоего портняжки!

Поля улыбнулась и раскрыла на чистой странице толстый синий блокнот. Мини-спектакль под названием «Двое флиртующих журналистов» закончился, и пора было начинать работу. План интервью с Романенко витал у нее в голове пока лишь в виде смутных мыслей и нечетко сформулированных вопросов, подготовка предстояла основательная.

Еськин, поправивший на переносице очки, поднес близко к глазам какой-то листок и фальшиво замурлыкал себе под нос «Карамболину», в его исполнении звучащую заунывно и душераздирающе, как похоронный марш. Это означало, что он тоже включился в работу.

Лешик Поле нравился. Как нравился, в общем, и весь небольшой коллектив редакции. Конечно, у каждого здесь были свои маленькие «пунктики», к которым можно и нужно было относиться снисходительно. Например, Костик Лаптев — талантливейший журналист — был тихим пьяницей, Рома Слюсаренко — неисправимым ловеласом, а Женька Светлов — каким-то маньяком во всем, что касалось его собственного якобы дворянского происхождения. Даже грамота у него была какая-то, этот факт подтверждающая. И держался он соответственно, чем порой неприятно напоминал Антона. Впрочем, об Антоне Поля почти не думала. Да и времени у нее на это не было. С момента прихода в редакцию «Момента истины» для нее началась совершенно новая, непривычная жизнь.

А сунулась она в кабинет главного редактора без всяких протекций. Просто шла по улице, заметила на подъезде латунную вывеску, поднялась на второй этаж и уверенно постучала в некрашеную сосновую дверь с табличкой «Гуревич В. С. Главный редактор». Тот выслушал ее с достаточной долей скепсиса, но все же попросил зайти завтра с дипломом. Поля пришла, в неожиданно оперативном темпе получила приказ для отдела кадров и уже, взявшись за ручку двери, услышала:

— И все-таки, Полина Владимировна, одного я не понимаю: почему вы пришли именно к нам? Вроде бы живете вы на другом конце города, так что принцип «поближе к дому» не срабатывает. И газета у нас не самая, скажем так, престижная… Могли бы и в «Комсомолку» попробовать. Так почему?

Она с запоздалой досадой подумала: «А почему и в самом деле не в «Комсомолку»? Когда-то ведь эта хандра под девизом: «Какая разница, чем заниматься, лишь бы не думать целыми днями о том, что произошло» — кончилась бы, а работа интересная осталась». Но вслух сказала:

— Сама толком не знаю. Но надеюсь, что мы сработаемся, Вадим Семенович…

В отделе кадров тонкогубая тетка с густо накрашенными ресницами долго вертела ее диплом, качала головой, удивленно и неодобрительно, а потом все-таки спросила:

— Но ведь вы, девушка, окончили университет несколько лет назад. И не проработали ни одного дня? Как-то все это странно… Папа с мамой вас все это время кормили?

— Муж, — спокойно ответила Поля. — Так получилось, что меня кормил муж.

Лицо тетки искривилось, видимо, слово «муж» для нее было одновременно и раздражающим, и недосягаемо желанным. Она высморкалась в китайский носовой платок с расшитыми фестончиками и скучно произнесла:

— Да-а, видимо, брак был очень удачный…

Кадровичка сказала «был». Да и не только она, все в редакции считали, что Поля не замужем. Обручальное кольцо она сняла с пальца в тот же день, когда ушла от Бориса. И не потому, что хотела ознаменовать начало нового периода в своей жизни, — просто не считала себя вправе больше его носить.

Отсутствие кольца первым заметил, естественно, Рома Слюсаренко. Да и вообще он был первым, кто заметил Полю.

— О! Очаровательная брюнетка с кошачьими глазами, не опутанная, к счастью, сетями Гименея! — с обезоруживающей непосредственностью провозгласил он, когда она в первый раз переступила порог корреспондентского зала. Поля смутилась. Она вообще чувствовала себя неловко в надетом по случаю первого рабочего дня светлом деловом костюме с юбкой до середины колена. Пока дома собиралась перед зеркалом, все было нормально, а здесь вдруг подумалось: «Выглядишь ты, подруга, как манекен с табличкой: «Образцово-показательная молодая журналистка». Этакая немного видоизмененная копия Ирочки Ларской». Но Рома не оставил ей времени на самокопание. С проворством обезьяны он перепрыгнул через стол, встал прямо перед ней, опершись спиной о доску объявлений, и ловко вытащил зубами сигарету из пачки.

— Как я понял, ты будешь вести раздел светской хроники? — поинтересовался он, щелкнув зажигалкой.

— Вы правильно поняли…

— Вы? Почему это «вы»?

Тем временем из разных углов к ним начали потихоньку подтягиваться люди. И если девушки не обнаруживали к Полиной персоне особого интереса — так, мимолетное ревнивое любопытство, то мужчины наперебой пытались произвести впечатление. Она уж и не помнила, кто из них предложил пойти в бар и отметить ее первый рабочий день.

Бар «внутреннего пользования», маленький, уютный, отделанный зеркалами и дубовыми панелями, соседствовал непосредственно с корреспондентским залом. За стойкой маняще бурлила кофеварка, пахло пирожными и вареной колбасой. Симпатичная барменша в просторной алой блузе вместо «здравствуйте» сообщила вошедшим, что сегодня завезли свежий сыр «Гауда» и черкизовскую ветчину, так что кто хочет компенсировать часть зарплаты продуктами, то пожалуйста…

— А что, у вас тут натуральное хозяйство? — осторожно поинтересовалась Поля у молодого человека с горбатым грузинским носом. Как позже выяснилось, местного насмешливого гения Костика Лаптева. — Зарплату задерживают, да?

Тот, видимо, не нашелся, что ответить на столь наивный вопрос, и только мелко-мелко затрясся в приступе беззвучного смеха.

— Ох, «задерживают»! Это же надо так сказать, «задерживают»! — выдавил он из себя наконец. И тут же где-то за ее спиной послышался мягкий извиняющийся голос:

— Вы не обращайте внимания, пожалуйста. У нас тут действительно в последнее время некоторые проблемы с зарплатой, но Гуревич, Вадим Семенович наш, обещает, что скоро все поправится. Так что не волнуйтесь…

Это и был Лешик Еськин.

— Да я, собственно, и не волнуюсь, — улыбнулась Поля. И в самом деле от нее были еще очень далеки все эти проблемы с коммунальной реформой, увеличением стоимости проезда в общественном транспорте и невыплатой заработной платы. Она знала, что проблемы эти есть: телевизор все-таки смотрела и газеты читала. Но просто еще не имела возможности прочувствовать их, что называется, на собственной шкуре.

Рома заказал, естественно в долг, шампанского, фруктов и конфет на всех. Поле налили огромную фарфоровую кружку с цветочками. Она попыталась отказаться, или, по крайней мере, «выторговать» такой же, как у всех, небольшой стеклянный фужер. Но ей доходчиво объяснили, что такова традиция и ей еще повезло, потому что, будь она мужиком, пришлось бы пить то же самое, но содрогаясь от мысли, что пьешь и поишь окружающих на свои деньги. Поля смутилась и вытащила из сумочки расшитый стеклярусом и золотыми нитками кошелек. Общественность возмущенно загудела, кошелек пришлось спрятать. За шампанским пошла «смирновская» водка, потом хлебная «Довгань»… Пила Поля мало, но тем не менее очень скоро почувствовала характерный гул в голове. А потом ей вдруг стало удивительно легко. Спустя полчаса она уже курила вместе со всеми, хотя еще вчера собиралась бросить, и с улыбкой слушала, вероятно, каждый раз повторяемый для новичков рассказ о декоративном фонтанчике у входа, из которого в день рождения газеты хлестал настоящий спирт…

Вообще ей понравилась царящая здесь свобода и незакомплексованность, беззаботная легкость в общении и всеобщее приятельство. Это напоминало студенческие годы, когда все они, молодые, амбициозные, мнили себя будущими гениями журналистики и, имея собственное представление о том, что такое «атмосфера газетной редакции», ведрами пили кофе, курили сигареты с ментолом и с умным видом рассуждали о всякой ерунде.

Но воспоминания об университете неразрывно были связаны с мыслями о Борисе. Хотя он-то как раз хуже других вписывался в эту богемную компанию. Да он и не стремился никуда «вписываться». Со своим четким аналитическим мышлением, способностью излагать мысль кратко и емко, с вечным насмешливым прищуром и ироничным отношением к жизни, он всегда стоял несколько особняком. И Поля в последнее время все чаще думала о том, что, может быть, и правильно, что Суханов не пошел в профессиональную журналистику. Слишком мало в нем было этого «раскованно-тусовочного»…

Она вообще много думала о нем. Так много, что иногда ей казалось, что она просто сойдет с ума. Его силуэт мерещился ей на улице, его голос слышался под окном, его ласковые руки и губы снились ночами. Даже телефонные нетерпеливые трели начали мерещиться, так ждала Поля его звонка. Но он не звонил. Он вообще порвал все отношения с ней — как отрезал. И тем больнее было то, что она в последнее время почти убедила себя: ничего у Бориса с Надей действительно не было. И с Ирочкой Ларской не было. И вообще, вероятно, ни с кем, кроме нее…

Несколько раз она собиралась, тщательно причесывалась, красилась и приходила под окна его офиса. Она не заходила внутрь, нет! Просто ждала, пока выйдет Риточка, потом Ольга Васильевна, потом остальные ребята, а потом и он сам. Борис садился в свой джип, хлопал дверцей. А она продолжала стоять, вжавшись в стену, и кусала кулак, чтобы не расплакаться. Зачем она приходила, зачем так старательно накладывала макияж, если все равно не собиралась показываться на глаза, Поля и сама не знала. Настроение у нее каждый раз после таких визитов было ужасное. Домой она возвращалась как в воду опущенная и натыкалась на сочувственный и неодобрительный мамин взгляд.

— Господи, ну что ты ходишь, нервы себе треплешь? — спрашивала мама. — Поговорили бы вы уже с Борисом, что ли? Выяснили все. Или официально развелись, или снова начали жить вместе. А то все не как у людей.

— Что я могу? Мама, ну что я могу?! — раздраженно вопрошала в ответ она, делая ударение на слове «я». — Что вообще вы все от меня хотите?

Кто «все», Поля и сама не знала. Она знала только одно: Борис больше не хочет от нее ничего.

Потом мама обычно не очень уверенно предлагала ей забрать из квартиры в Крылатском вещи. («Ну и что, пускай даже они куплены на его деньги? Ты ведь тоже работала: готовила ему, стирала! Не всегда же у вас Дарья Максимовна была!») На что Поля взрывалась потоком праведного негодования. Ксюха во время таких разговоров уходила в свою комнату и демонстративно громко включала «Русское радио».

Вот и сегодня, глядя на Полю, надевающую тончайшие колготки-паутинки и голубое платье со вставками, одно из тех трех, что она забрала с собой, мама осторожно поинтересовалась:

— Опять, что ли, возле офиса круги наматывать? Так что-то поздненько. Времени-то вон, почти шесть уже. Пока доедешь еще… Да и зачем тебе это все? Раздевайся лучше да посиди дома. Сегодня кино какое-то хорошее по РТР…

Поля вдруг подумала, что говорит мама в самом деле очень неуверенно, явно опасаясь спровоцировать очередной истерический припадок дочери. Она сама себе в последнее время стала противна со своими издерганными нервами, запавшими глазами и пальцами, начавшими пахнуть табаком из-за слишком частого курения.

— Я не к Боре, мам, — Поля улыбнулась. — Правда, не к Боре, не переживай. Иду выполнять редакционное задание. Романенко согласился дать мне интервью. Ну этот наш кутюрье знаменитый…

Мама неопределенно пожала плечами, видимо, о модном кутюрье она ничего не слышала. Зато Ксюха немедленно высунула из своей комнаты голову, намазанную баклажанной «велловской» краской и укутанную полотенцем.

— К Романенко идешь, говоришь? — она уважительно выпятила нижнюю губу. — Ну давай-давай! Может, еще глазки ему состроишь, он мужчина видный!

Обижаться на неразумную Ксюху было глупо, поэтому Поля только легонько щелкнула ее по лбу.

— Сиди давай, голову суши. Обойдемся как-нибудь без твоих комментариев.

— И зря, между прочим! — та выразительно пожала плечами. — У молодого поколения более острый и современный взгляд на вещи. Во многих проблемах мы разбираемся значительно лучше вас, поэтому к советам и замечаниям нашим нужно прислушиваться… Вот объясни мне, например, почему Романенко согласился дать тебе интервью? Вроде бы он личность сугубо загадочная и общения с журналистами чурается… Я так полагаю, что ты ему понравилась, а из этого следует…

— А ничего из этого не следует, — равнодушно парировала Поля, прикрывая за собой дверь.

Интервью с Аркадием Романенко она и в самом деле добилась исключительно легко. Просто, выполняя изначально безнадежное задание главного редактора, пришла в его Дом моделей, поднялась по мраморной лестнице к секретарше. И тут в приемной появился сам Великий Маэстро. Выглядел он точно так же, как на экране телевизора. Свободный, даже какой-то бесформенный пиджак, темная майка, светлые волосы до плеч и темные, почти черные, глаза.

— Здравствуйте, — произнесла Поля, направляясь к нему под недовольным взглядом секретарши. — Я корреспондент газеты «Момент истины» и хотела бы попросить вас об интервью.

Романенко медлил всего секунду, а потом, взглянув на свои «роллексовские» часы, ответил:

— Хорошо, но не сейчас. Я очень занят. Оставьте свой телефон, я вам позвоню.

И все… А сегодня он на самом деле позвонил в редакцию и пригласил ее в «Джокер». Что там будет за светская тусовка и сколько времени сможет уделить ей в связи с этим Маэстро, Поля не знала. Однако выйдя из такси перед самым клубом и наткнувшись взглядом на рекламный щит, с некоторым даже огорчением поняла, что сегодня здесь состоится показ модной коллекции самого Романенко. Она не раз бывала на таких мероприятиях в качестве гостьи и поэтому с достаточным основанием предполагала, что времени у автора коллекции будет совсем немного. Утешало одно: «Джокер», в вечернее время ярко освещенный разноцветными огнями, пока лишь вяло мигал двумя-тремя гирляндами, и машин на автостоянке было еще очень мало.

Суровый, но корректный охранник у входа поинтересовался ее личностью и, узнав, что она из «Момента истины», безропотно пропустил. Поля поднялась по винтовой лестнице и оказалась в просторном зале, решенном в трех классических цветах: черном, белом и красном. Все-таки Романенко любил роскошь и, без сомнения, был чужд некоторым модельерам, устраивающим показы мод в самых непрезентабельных местах, таких, как метро или бывшая скотобойня. Над рядами низких черно-красных кресел айсбергом, выступающим из воды, возвышался белоснежный подиум. За подиумом располагался тоже белоснежный экран. Шторы с гербами в виде шутовских колпаков были приспущены. Освещался зал многочисленными светильниками в форме серебряных колокольчиков.

Поля и не заметила даже, откуда появился Романенко. Он просто возник перед ней, как лесной эльф, бесшумно и с легкой улыбкой на губах.

— Здравствуйте, — проговорил он, слегка прищурившись. А она с удивлением отметила, что он слегка грассирует. В первый раз она этого не заметила.

Как не заметила, впрочем, еще довольно многого. В его манере разговаривать, двигаться, улыбаться, даже поводить плечами чувствовалась несомненная «голубизна», которую спутать ни с чем невозможно. Походка его была кошачьей, жесты мягкими, интонации женственными. Впрочем, это не внушало отвращения и не отталкивало. Просто сразу давало понять, что он — не такой, как другие. И даже к интервью он отнесся нестандартно. Во всяком случае, вопрос задал первым:

— У кого вы одеваетесь? — его изящная кисть мягко легла на подлокотник кресла. — Я вижу, что это платье отнюдь не ширпотреб и уж точно не бывший предмет гордости какого-нибудь бутика.

Слово «бутик» он произнес с нескрываемым презрением.

— Это работа Натальи Москвиной.

— А! — Романенко понимающе кивнул головой. — Чувствуется, чувствуется Наташин стиль. Я должен был это сразу понять… Но, впрочем, шить на вас любому было бы приятно. Я ведь, знаете, почему согласился дать вам интервью?

Поля улыбнулась с вежливым интересом.

— Потому что вы мне понравились. Я просто в одну секунду решил, что мне было бы приятно шить для вас. Вы ведь особенная, в вас есть эта нежная женственность, которой сейчас осталось так мало! Кругом агрессия, ярость, жесткость… Унисекс этот, прости, Господи, его идейных вдохновителей! А вы… Вы чудесная!.. Впрочем, давайте ваши вопросы, времени до начала показа остается совсем немного, скоро начнут появляться первые гости.

На вопросы Романенко отвечал легко и не задумываясь, иногда шаблонно, иногда оригинально. Управились они, наверное, за полчаса. И, уже выключая диктофон, Поля с каким-то сожалением подумала:

«Жалко все-таки, что он — гей. Мог бы быть весьма привлекательным мужчиной. А так, что фамилия у него — без указания на пол, что манеры…»

Ровно в восемь начался показ моделей. Зал, заполненный до отказа, бурными аплодисментами встретил появление первой манекенщицы. Она была в рассветно-розовом платье, кринолином колышущемся у бедер и плотно облегающем грудь. Следующим вышел манекенщик в узких брюках и просторной блузе, подчеркивающей красоту мускулистого торса. Маэстро умел с одинаковой поэтичностью воспевать и женскую, и мужскую красоту. Красоту он чувствовал безукоризненно.

«Вы — чудесная!» — с горечью вспомнила Поля его слова, и тут же в памяти всплыл старый еврей из анекдота с классическим: «А кто это ценит?»

До конца показа она не осталась. Материала для статьи было более чем достаточно, да и к тому же она исщелкала уже всю пленку. В перерыве между первой и второй частями Поля вышла из зала. Пробираться пришлось мимо стильно одетых богатых дам в бриллиантах. Кое-где она даже заметила знакомые лица, но подходить и здороваться не стала. Совсем недавно она была одной из них, а теперь уже не принадлежала к этому миру. Но, как ни странно, не испытывала по этому поводу ни особой горечи, ни разочарования…

В вечернем выпуске новостей был репортаж из «Джокера». Юный и восторженный ведущий восхищался всем подряд, включая современную обивку кресел. Из самого Романенко он традиционно продолжал делать плейбоя, с какой-то интимной интонацией сообщая телезрителям, что Маэстро пришел сегодня на показ мод без спутницы.

— Удивительно! — сыронизировала Поля, хрустя луковыми чипсами.

— О чем ты? — мама убрала руку с подлокотника дивана и подцепила сползшую с вязания петлю.

— Да он голубой. Или, в самом крайнем случае, бисексуал… Не следует делать на этом, конечно, акцент, но и вуалировать этот факт так старательно, мне кажется, тоже ни к чему. Это ведь для него в первую очередь унизительно. Он — нормальный человек и, по-моему, ничего не скрывает.

«Не знаю, затмит ли Аркадий Романенко Вячеслава Зайцева и Валентина Юдашкина, — продолжал между тем говорливый ведущий. — Но уж Алену Делону он вполне может составить конкуренцию».

— Непрофессионален до потери пульса, — скептически констатировала Поля. — Если бы этот мальчик в смокинге был более наблюдателен и удосужился хотя бы немного подумать, прежде чем открыть рот, то он наверняка назвал бы не Делона, а Стеффери… Во-первых, Делон — это уже несколько устаревший символ, а во-вторых, Романенко действительно похож на Стеффери… Мам, ну посмотри, ведь, правда, похож?

— Это на твоего кумира юности, что ли?

— Ну да, — она печально усмехнулась. — На одного из моих кумиров юности… Господи, как же все это было давно…

Алек Стеффери был Полиной «первой любовью». Он появился на горизонте, когда ей исполнилось пятнадцать лет — в критический для таких дел возраст. До этого она не была «серьезно влюблена» ни разу. И, не появись Алек, какой-нибудь Радж Капур, Жерар Филип или Олег Янковский, обязательно возник бы «Вася Иванов» из соседнего подъезда.

Все началось в самый обычный вечер. Они втроем с Ольгой Кононовой и Машкой Лутовиновой, сидя в гостях у Машки, смотрели видик. Надо сказать, что родители Лутовиновой уже в то время могли себе позволить такую роскошь. Еще бы, после пяти-то лет работы за границей в австрийском посольстве! Машка что-то делала на кухне, а Ольга и Поля, с ногами забравшись на диван и щелкая семечки, пялились в телевизор. Происходящее на экране не заслуживало особого внимания — обычный средний боевичок со всеми присущими ему атрибутами. Правда, само это слово «боевик» тогда еще мало кому было знакомо, но тем не менее все было по канонам: свирепая наркомафия, отважный полицейский, его нежная подруга и преданный друг, погибающий в первой половине фильма. То, что Алеку суждено погибнуть, ясно стало с самых первых кадров. Слишком уж он казался беззаботным и слишком радовался жизни.

Фильм был переписан, что называется, с копии, поэтому качество кассеты оставляло желать лучшего. Но, в общем-то, за сюжетом никто особенно и не следил. И Поля, и Ольга, не прекращая грызть семечки, изощрялись в ехидстве, комментируя происходящее на экране.

— Сейчас, сейчас они, взявшись за руки, побегут по песку, и волны будут ласково лизать их ступни. — Ольга с видом знатока качала головой. — А потом возле… как его там… бунгало? Да, бунгало! Он обнимет ее и страстно поцелует.

— Ну почему обязательно песок, волны? Может быть, они сразу окажутся внутри и обязательно на кровати. Ты, кстати, нашу «Маленькую Веру» не видела?

— Нет, не видела еще, но говорят, что фигня… А по поводу песка и волн? Так это просто ты, Тропинина, ничего в законах кино не понимаешь! Как же без пробежки по пляжу? Надо же показать красивый фон. Прикинь, два стройных силуэта, залитые солнцем, и брызги, брызги!..

— Слушай, точно! — хохотнула Поля, всплеснув руками. — Режиссер просто блещет оригинальностью! Феллини! Тарковский!

Тем временем с экрана понеслись сладострастные вздохи. Красавица Ненси обвивала загорелыми ногами талию героя-полицейского, а он, вдавливая ее в какую-то колонну, пытался добраться губами до призывно вздымающейся груди.

Машка на минуту выглянула из кухни:

— Чего это вы тут так хохочете? — она перевела взгляд на телевизор. — Кино не нравится? Так я могу другую кассету поставить.

— Ой, поставь, пожалуйста, если тебе нетрудно, — Ольга сладко потянулась. Поля уже хотела было присоединиться к ее просьбе, когда вдруг на экране появился Алек. То ли он пришел просто так, то ли по каким-то своим полицейским делам, но главное, что ему пришлось невольно нарушить уединение главных героев. Алек казался чрезвычайно сконфуженным, он неловко мялся на месте, пока его героический товарищ застегивал джинсы. Но был один взгляд, всего один. Алек посмотрел на Ненси, подтягивающую одеяло к самому подбородку, и в глазах его на мгновение вспыхнуло нечто такое, что Полю невольно бросило в жар…

— Ну и как, я выключаю? — еще раз спросила Машка.

— Нет-нет, подожди, — пробормотала Поля, и собственный голос показался ей до невозможности фальшивым. Ольга взглянула на нее с удивлением, но ничего не сказала. Дальше события в фильме шли своим чередом. Естественно, не произошло ничего непредвиденного: отважные друзья вступили в смертельную схватку с мафией, затем Алека убили, а что было потом, Поля уже не видела. Точнее, она продолжала смотреть на экран, но слезы застилали ей глаза.

«Дура, ох и дура! — злилась она на себя. — Боже, как стыдно! Расплакалась, прямо как в первом классе, после «Белого Бима…» Дурацкое кино, ужасный сценарий, обычный актер…»

«Ничего себе обычный! — тут же возмутился внутренний голос. — Да ты просто боишься признаться, что от одного взгляда на него у тебя дыхание перехватывает!» Алек Стеффери был красив, красив особенной красотой, соединяющей в себе изысканность и мужество. В улыбке его, открытой и тем не менее немного отстраненной, крылась какая-то загадка. И еще он, несомненно, был талантлив. Даже не особо разбирающаяся в кинематографе Поля поняла это сразу. И она влюбилась. Никогда не страдавшая ни по эстрадным певцам, ни по актерам, в пятнадцать лет она вдруг потеряла голову из-за восходящей звезды Голливуда! Конечно, она сразу же пересмотрела на Машкином видеомагнитофоне все фильмы с его участием, которые смогла найти, благо пока их было немного. Даже статейку про него откопала в каком-то американском журнале. Благодаря обучению в школе с английским уклоном проблем с переводом не возникло. Скоро Поля уже знала, что Алеку двадцать два года. Он — бывший профессиональный альпинист, в кино оказался совершенно случайно, но почти сразу же привлек к себе внимание американской прессы. Правда, особых киношных заслуг за ним пока не числилось: так, три-четыре боевичка, средненькая мелодрама и один неплохой вестерн. Зато журналисты оживленно комментировали его бурный роман с Дейзи Смоур, отвергшей, по слухам, поползновения самого Микки Рурка. Поля не ревновала, нет! Она прекрасно понимала, что это смешно и глупо, но любить Алека не переставала и в девятом классе, и в десятом.

Время шло. Ближе к ее выпускным экзаменам и Стеффери достиг определенных высот. Популярность плейбоя постепенно сменилась славой молодого талантливого актера, и его фамилия даже мелькнула в номинации на «Оскар». Правда, скоро Поля с разочарованием узнала — «Оскар» достался другому актеру. Она даже не поняла, в какой момент это произошло, когда она перестала остро, мучительно и безнадежно любить Стеффери и полюбила Кино вообще…

В один прекрасный день Поля вставила в видеомагнитофон новую кассету (тогда видик уже появился и у них дома) и уселась в кресло перед телевизором в предвкушении привычной уже боли и не менее привычного щемящего счастья. Это был «Гончий пес», где Алек играл молодого журналиста, вступившего в опасную игру с убийцей. Стеффери, как всегда, смотрелся великолепно и работал профессионально, но на душе у Поли почему-то было удивительно спокойно. Не колотилось бешено сердце, не пылали щеки, не подкатывала к лицу удушливая волна. И она вдруг поняла, что переболела Алеком, словно корью или ангиной. Нет, он не стал казаться ей менее красивым и привлекательным, но теперь Поля уже могла объективно наблюдать за его игрой, точно так же, как за игрой его партнеров. И еще она поняла, что это ей интересно. Вот тогда-то и появилась ее большая Мечта…

Сначала она собиралась после выпускных экзаменов поступать исключительно во ВГИК, на киноведение, но мама и папа совместными усилиями убедили ее, что это — не то чтобы не специальность, но все же… Тем более что режиссерский факультет ВГИКа — звучит, актерский — звучит, а вот киноведческий — не очень. На семейном совете покумекали и решили, что еще звучит факультет журналистики МГУ. «Тем более, — уверяла ее мама, — что, получив диплом журналиста, ты сможешь работать где угодно: и в «Советском экране», и в «Искусстве кино». Да хоть на телевидении! Думаешь, там все со ВГИКовскими корочками? Там и из пед-, и из мединститутов люди есть, был бы талант»… Может быть, талант у Поли и был, даже наверняка был, но так сложилось, что появился Борис. Потом она вышла замуж, а потом, все еще пребывающая в сладкой эйфории затянувшегося на несколько лет медового месяца, согласилась сидеть дома и не работать, поддерживая в роли жены-домохозяйки начинающего и перспективного бизнесмена. Правда, увлечения своего Поля не оставила, продолжая собирать коллекцию видеокассет и подборку интересных статей. Она по-прежнему была в курсе событий, происходящих в киномире, новые словечки типа «экшн» и «блокбастер» не заставляли ее удивленно расширять глаза. Но тем не менее все это оставалось только на уровне хобби…

На следующий день после интервью с Романенко Поля принесла с собой в редакцию несколько журнальных фотопортретов молодого еще Стеффери и выложила их на стол рядом со вчерашними фотографиями из «Джокера».

— Леш, иди сюда, посмотри! — она с ловкостью гадалки, раскладывающей пасьянс, перетасовала на столе снимки. — Правда, похож?

— Романенко-то на Стеффери? — Еськин присел на край стола и поправил на переносице очки. — Да, в самом деле что-то есть… А я все думал раньше, кого он мне напоминает, и не мог вспомнить…

— Ну правильно, Стеффери-то сейчас заматерел, в плечах раздался, подбородок квадратный отрастил, а этот так и остался хрупким намеком на то, что могло бы из него получиться.

— Они ведь ровесники, наверное?

— Ну да, — Поля пожала плечами. — Алеку сейчас должно быть тридцать три года. Романенко, пожалуй, столько же.

— Ого, какая точность! Ты уж не влюблена ли в этого Стеффери, подруга?

— Смеешься? — Поля усмехнулась. — Лет-то мне сколько? Я уже вышла, слава Богу, из того возраста, когда сохнут по певцам и артистам. А в школьной юности было дело… Но ведь он, кроме всего прочего, был одним из первых коммерчески-голливудских, кто на наши экраны пролез. Мы тогда слаще морковки и не видели ничего. Хотя, в общем, неплохой актер, правда?

— Да ты что, будто оправдываешься? Я же знаю про твой киношный бзик, мне-то можешь не объяснять… Лучше раскрой секрет: как тебе удалось у Романенко интервью добиться?

— Господи, да нет тут никакого секрета. Просто пришла, просто сказала, что хочу взять интервью. Он так же просто согласился. Вот и все!

— Нет, так не пойдет, — Лешик ласковым и жаждущим взглядом смерил лежащую на столе пачку «Филипп Морриса». Поля кивнула. И он, немедленно вытащив оттуда три сигареты, засунул две себе за уши, а одну в рот. — Для Гуревича надо другую историю придумать. Посолиднее. Например, ты, рискуя собственной жизнью, кидаешься под колеса романенковской машины, он тормозит и, естественно, чувствуя себя виноватым, соглашается ответить на вопросы… Или ты, в роли прекрасной незнакомки, поражаешь его воображение, а когда он уже готов произнести первые робкие слова любви, извлекаешь из сумочки диктофон.

Поля с улыбкой сложила фотографии аккуратной стопочкой.

— А как ты думала? Авторитет и признание начальства надо зарабатывать всеми возможными способами. Лучше всего, конечно, было бы сказать, что при одном упоминании «Момента истины» Аркадий Батюшкович расцвел, как маков цвет, и заявил, что всю жизнь мечтал дать интервью именно нашей газете… Только не купится, наверное, наш Семеныч на эту историю. Не купится, как думаешь?

— Да уж пожалуй! Все ворчит, что скоро всех разогнать придется, платить нечем, а тут — надо же!

— Кстати, вот и он. Легок на помине! — Лешик сполз со стола и утащил с собой пепельницу. На пороге корреспондентского зала появилась грузная фигура главного редактора.

— Поля, зайдите ко мне, пожалуйста, — он прокашлялся, — и побыстрее. А то у меня через полчаса важная встреча…

Поля быстро навела на рабочем столе подобие порядка, отодвинув на место телефон и сложив стопкой разбросанные листы, и направилась в кабинет Гуревича. Краем уха она успела услышать, как народ обсуждает предстоящую «важную встречу» редактора.

— Наверное, с рекламодателями будет опять беседовать. Может, денег дадут, зарплату выплатят? — оптимистично предполагала Света Ташкевич.

— Ага! — отвечал ей Костик Лаптев. — С рекламодателями! Жди! С мясокомбинатом он, наверное, договаривается, чтобы, кроме ветчины, еще сосисок в бар завезли. Глядишь, сотрудники упаковок по двадцать домой возьмут, все меньше долгов по твоей долгожданной зарплате останется.

— А твоей — не долгожданной?

— Долгожданной, долгожданной… — мечтательно и миролюбиво тянул Костик, доставая из кармана пластмассовую расческу и проводя ею по своим темно-русым волосам…

Вадим Семенович, массивный и основательный, сидел за таким же массивным и основательным столом. Заметив появившуюся в дверях Полю, он гостеприимно указал рукой на кожаное кресло. Она присела, перекрестив ноги в щиколотках и расправив на коленях бледно-зеленую юбку.

— Вот что, — он задумчиво постучал перьевой ручкой по столу, — я, собственно, вызвал вас для того, чтобы выразить удовлетворение вашей работой. Задание с Романенко было заведомо провальным, и дал я его так, на всякий случай, по принципу «а вдруг получится?»… И, как ни странно, получилось…

Гуревич снова тяжело задумался, словно прикидывая, что делать с этой, свалившейся на него новостью. Причем ничто в выражении его лица не свидетельствовало о том, что новость приятная.

— И вообще должен признать, работаете вы хорошо. Вы не только оправдали мои чаяния, но даже превзошли их. Чего, согласитесь, трудно было ожидать, учитывая ваш, мягко говоря, минимальный стаж и огромный перерыв…

Поля сдержанно кивнула. Она пока еще слабо понимала, что от нее требуется и зачем ее пригласил главный. Не затем же, чтобы произнести эти общие, в меру приятные фразы?

— Я полагаю, — Гуревич снова подал голос, — что вы заслуживаете премии, и она будет вам выписана. Ну а получите ее позже, когда мы вообще разберемся с деньгами… Но дело даже не в этом. Я вот о чем хотел с вами переговорить, Поля. Как вы смотрите на то, чтобы расширить круг ваших обязанностей? Мне кажется, в рамках светской хроники вам уже тесновато? Журналист вы профессиональный, и жаль, если ваш талант не будет полностью реализован…

Он опять тягостно замолчал, а Поля затаила дыхание. Она боялась и думать о том, что сейчас может произойти. Боялась сглазить. Она ведь говорила с главным о своей мечте, излагала ему идеи, конкретные разработки, в конце концов…

— Я предлагаю вам, — Вадим Семенович зачем-то подтянул к себе настольный календарь, — возглавить рубрику, так сказать, потребительского направления. Что-то похожее на традиционный вкладыш к «толстушке», но только с добавлением свойственного вам юмора и иронии… Названия пока нет, придумаете сами и предложите мне варианты. Ну и концепцию, естественно, тоже надо разработать…

Поля только и смогла горестно выдохнуть: «Вадим Семенович!», — так велико было ее разочарование.

Гуревич страдальчески поморщился и отвернулся к окну.

— Понимаю я, понимаю, — в голосе его послышались тоскливые и почти виноватые нотки, — вы рассчитывали совсем на другое. Эта ваша рубрика о кино… Но и вы поймите: это газета для читателей, а не ваша домашняя стенгазета, в которой можно публиковать то, что интересно лично вам.

— А почему вы считаете, что читателям интереснее про современные обогреватели и фильтры для воды, чем шедевры мирового киноискусства? Да чем кассовые «хиты», в конце концов?.. Если хотите, это — та же потребительская страничка. Человек будет знать, какую кассету стоит покупать в киоске, а какую, с откровенной ерундой, не стоит.

— Пожалуйста, — он пожал плечами, — выделяйте в своей рубрике место для обзора современного видеорынка, только не надо на этом чрезмерно концентрироваться…

— Но это ведь не то, совсем не то!

— Да — «не то»! Но под «то» у меня элементарно не хватает площади. Что вы мне прикажете сократить? Криминал? Страничку сенсации?.. Вы же профессиональный журналист, Поля, и не можете не понимать, что есть темы, которые привлекают читателя и от которых нельзя отмахиваться… Да, мне лично, может быть, тоже более интересно, например, музыкальное творчество Петипа…

— Петипа был хореограф, — машинально поправила Поля.

Гуревич покраснел, как вареный рак, и недовольно кашлянул.

— Вот только не надо так тонко и интеллигентно иронизировать! — он с ненавистью отбросил в сторону ни в чем не повинную ручку. — Вы ведь, наверное, уверены, что ваша реплика должна произвести именно такое впечатление? Впрочем, не об этом разговор… Писать вы будете то, что читает читатель. А если, кроме кино и телевидения, вам ничто не греет душу, отправляйтесь в «ТВ-парк». Никто вас здесь насильно не держит… Или, если вас еще и хореография волнует, то в «Балет»…

— Извините, — тихо проговорила Поля и вышла из кабинета.

Беседа с начальством, начавшаяся так приятно, закончилась чуть ли не увольнением. Впрочем, она была почти уверена, что Вадим Семенович скоро остынет…

В корреспондентском зале Лешик Еськин, снова взгромоздившийся на ее стол, рассматривал фотографии Стеффери.

— Красавчик! Ален Делон! — констатировал он, кивнув на кадр из «Уходящей вдаль». — Дамы, наверное, кипятком писают?

— Господи, и что вы все к этому несчастному Делону прицепились? — Поля отодвинула стул и достала из сумочки блокнот.

— Кстати, к тебе только что один такой Делон заходил. Не застал, сказал, что зайдет попозже.

— В каком смысле Делон? Похож, что ли?

— По сравнению со мной большинство мужиков — Делоны. — Еськин печально подпер кулаком подбородок. — И в кого я такой уродился? Мама — красавица, папа — тоже ничего. А я — маленький, хлипкий и вдобавок еще очкарик…

— Я тоже скоро очкариком буду. От нашего освещения зрение просто ужасно портится… Так кто заходил-то?

Лешик прищурился, словно вызывая перед мысленным взором портрет недавнего визитера, а потом неторопливо начал:

— Роста чуть выше среднего, широкоплечий, одет хорошо. В смысле дорого и со вкусом… Волосы светлые, выгоревшие, лицо загорелое… Глаза то ли серые, то ли голубые… Выглядит как «новый русский», но держится нормально. Хотя и слишком уверенно… Лешик еще продолжал что-то говорить, а Поля уже медленно поднималась со стула, держась рукой за стену. Сердце ее бешено колотилось, лоб противно холодил липкий пот. Наверное, вид у нее сейчас был очень странный, потому что Еськин, встретившись с ней взглядом, чуть не подавился жевательной резинкой.

— Поленька, что с тобой?!

— Когда он приходил? — только и смогла вымолвить она, удивляясь, каким хриплым и незнакомым вдруг стал собственный голос.

— Да недавно совсем. Может быть, минут пять назад ушел. Ты еще у Гуревича была. Я предлагал подождать, но он сказал, что торопится… — пробормотал Лешик. И уже вдогонку стремительно направляющейся к выходу Поле крикнул: — Я же говорю, что он еще придет!

Последних слов Еськина Поля уже не слышала. Да они бы ничего и не изменили. Она сама еще не знала, зачем сейчас выскочила на улицу, хочет ли она встретиться с Борисом или, увидев его, снова спрячется. Бесконечные вопросы не давали ей покоя. Но самым главным среди них был: зачем он пришел? И это «зачем он пришел?» вмещало в себя все. И «хочет ли он официального развода?», и «может быть, он решил еще раз поговорить?», и, естественно, «любит ли он меня до сих пор?»

Продолжая тревожно оглядываться по сторонам и вздрагивать каждый раз, заметив светловолосого мужчину, хотя бы отдаленно похожего на Бориса, Поля пробиралась между машинами, стоящими у входа в здание. Когда она наткнулась взглядом на темный «Шевроле-Блейзер», что-то внутри нее словно оборвалось. Водителя за рулем не было. И, кроме того, на машине не было номера. Это выглядело странно, но мало ли что могло случиться за полтора месяца? Поля на подгибающихся ногах подошла к машине и через тонированное стекло заглянула в салон. Она и не увидела ничего толком, только почувствовала, что джип не Борькин. Да и что там было чувствовать? Она и сама достаточно часто каталась с ним вместе, чтобы узнать машину мужа. Но тем не менее продолжала стоять в странном оцепенении, вглядываясь в свое отражение в стекле. У той, зеркальной женщины в шелковой белой блузке с короткой золотой цепочкой на шее был потерянный и безнадежный взгляд.

Мягкое, но властное прикосновение чьих-то рук к плечам заставило ее мгновенно обернуться. Мужчине, стоящему перед ней, на вид было что-то около сорока.

— Что вы ищете в моей машине? — беззлобно спросил он, не отводя от Полиного лица внимательного и заинтересованного взгляда.

— Это… это ваша машина?

— Да. А что в этом удивительного?

— Ничего.

— Ну вот и прекрасно, — мужчина насмешливо улыбнулся, достал из кармана ключи и открыл переднюю дверцу, — но если вам нужно куда-то ехать, то я могу подвезти.

Поля вдруг сразу как-то сникла. Теперь не нужно было решать, как вести себя при встрече с Борисом. И вообще ничего не нужно было решать. Вспыхнувший на минуту огонек надежды угас, оставив после себя лишь горький аромат уныния и разочарования. По лестнице она поднималась тяжело, как старуха. И даже проходя мимо открытой двери комнатушки, в которой сидела вечно любезная корректорша Люся, не попыталась нарисовать на лице улыбку.

— Полина! — Лешик встретил ее приветственным воплем. — Где ты мотаешься? К тебе опять гости.

— Кто? — еле слышно проговорила она.

— А вот угадай? — Еськин игриво подмигнул, но, увидев, что Поля не склонна вступать в игру, виновато добавил: — Да Ален Делон твой опять явился! Сейчас в баре шампанское и конфеты покупает… Я же тебе кричал, что он еще придет, а ты рванула куда-то, как сумасшедшая… Кстати, вот и он!

Поля медленно-медленно, боясь поверить в реальность происходящего, повернула голову и замерла со скорбно приподнятыми бровями… Она никогда не думала, что одно и то же описание может идеально подходить двум совершенно разным людям. Витька Аксенов, бывший одноклассник, стоял на пороге корреспондентского зала с бутылкой шампанского и коробкой «Птичьего молока» в руках. Его светлые волосы топорщились смешным ежиком, а голубые глаза светились лукавой радостью. Жирка Витька за десять послешкольных лет так и не нагулял, но мышцы изрядно подкачал, так что перестал быть похожим на одежную вешалку. Одет он и в самом деле был хорошо и дорого. Правда, чувствовалась во всем его внешнем облике откровенная и от этого немного нелепая претензия на стильность. Поля с какой-то мимолетной горечью подумала, что у Борьки вкус все-таки значительно лучше.

— Привет, Полька! — Аксенов широко и беззаботно улыбнулся. — Я только неделю назад вернулся из Германии, теперь хожу с визитами к старым друзьям. Ну что, давай выпьем за встречу, что ли?

Она уронила лицо в ладони и тихо заплакала.

Ксюха вертелась у зеркала уже, наверное, минут сорок и все никак не могла подобрать подходящий туалет для очередного вечернего свидания со своим мальчиком. Поля сидела в кресле, поджав под себя ноги, и старательно изучала «Супермаркет» из последней «толстушки». Сестрица стянула на затылке теперь уже баклажановые волосы, недовольно оттопырила губу.

— Слушай, это что, последнее рандеву в твоей жизни? Или первое? — Поля отложила газету на подлокотник и встретилась с отраженным в зеркале Ксюхиным взглядом. — Что ты так стараешься? Надевай свои бежевые джинсы и короткую майку да иди. Ты в них очень хорошо смотришься. И потом, не в ресторан же вы, в конце концов, собрались?

— В бежевых джинсах я уже ходила раз восемьсот, — Ксюха тряхнула головой, снова распуская волосы по плечам, и с ненавистью стащила через ноги розовую юбку с высокой талией.

— Слушай, ты меня уже раздражать начинаешь своим мельтешением! Уйдешь ты когда-нибудь или нет?

— Не нравится, сама уходи. Вон в гостиной места много, там и устраивай избу-читальню.

Поля вздохнула и убрала со лба челку:

— Слушай, Ксюха, тебе уже двадцать лет. Понимаешь, двадцать! А ты все такая же дурная и вредная, как шесть лет назад!

— А кому не нравится… — снова начала сестрица. Но Поля только остановила ее демонстративно усталым жестом.

Вялые и беззлобные переругивания были их обычным занятием. Это уже за много лет стало определенной игрой и приносило обеим какое-то азартное удовольствие. Причем нисколько не уменьшало их любви друг к другу.

Тем временем Ксюха выудила из груды шмоток на кровати абсолютно дурацкую, но зато модную юбку, фасоном напоминающую обернутый вокруг тела рулон бумаги, и натянула это чудище на себя. Полю вообще раздражал этот длиннющий шедевр портновского искусства, усеянный огромными яркими цветами, но сейчас ей к тому же неудержимо хотелось сказать какую-нибудь гадость. То ли скучные, откровенно рекламные статьи из «Супермаркета» портили настроение, навевая тоску, то ли просто день сегодня был неудачный.

— А в этой юбке ты вообще как на четвертом месяце беременности, — как бы вскользь заметила она, снова разворачивая газету. — Ни талии, ни бедер. Так, одна сплошная бесформенность…

К ее удивлению, Ксюха отреагировала неожиданно. Она только пожала плечами, повернулась к зеркалу в профиль и погладила себя по намеренно выпяченному животу.

— Ну и пусть, — проговорила она неторопливо и задумчиво. — Пусть будет эффект беременности. Может, это наведет Стаса на кое-какие мысли…

— На какие еще мысли? — Поля подозрительно прищурилась.

— На какие, на какие… Пусть подумает, что я и в самом деле беременная. Я отрицать не буду… Четыре месяца — это, конечно, слишком. А месячишко вполне подойдет…

Она стояла у зеркала, тоненькая, длинношеяя, как балерина, с густыми, отливающими фиолетовым волосами, и несла откровенную чушь. Чушь, от которой Поле мгновенно стало и неприятно, и страшно.

— Ну и зачем тебе это нужно? — поинтересовалась она, стараясь выглядеть абсолютно спокойной.

— Затем, чтобы он пошевелился и подумал на тему того, что пора уже перевести наши отношения на новый уровень.

Со Стасом, довольно неглупым молодым человеком и притом сыном весьма обеспеченных родителей, Ксюха встречалась вот уже три года. Когда они начали спать вместе, Поля не поняла. Просто как-то, болтая с сестрой о всякой ерунде, почувствовала, что это уже произошло. Взгляд у Ксюхи стал совсем другой, светящийся изнутри загадочно и странно. А мама, так та про ее стремительное взросление до сих пор ничего не знала. Или предпочитала делать вид, что не знает.

— То есть ты хочешь выйти за него замуж? — Поля подцепила большим пальцем велюровый тапок, стоящий рядом с креслом, и поболтала ногой в воздухе.

— Да. — Ксюха просто кивнула. Ее, похоже, если и занимал, то уж точно не тревожил и не напрягал разговор с сестрой. Гораздо важнее сейчас было правильно подобрать лифчик под топик. К самому авангардному отряду молодежи она себя не относила и ходить с откровенно выделяющимися под одеждой сосками опасалась.

— Ты мне не «дакай»! Ты лучше объясни: а дальше что, по твоему представлению, будет? Ну скажешь ты Стасу, что беременна. Ну женится он на тебе. А дальше что?

— Господи, ну ты дремучая какая-то, прямо первобытная! Вроде и замужем шесть лет была?.. Главное, подтолкнуть его к женитьбе. Это, знаешь, как к ледяной проруби. Прыгнул — а дальше хочешь не хочешь придется барахтаться… А насчет ребенка? Это еще проще. Я думаю, узнав, что он уже есть, Стас так и так предохраняться перестанет, ну а дальше — дело природы… Хотя это все еще только наметки, ничего я точно не знаю…

— Я тебя не об этом спрашивала, — Поля с яростью зашвырнула тапок на середину комнаты. — Я спрашивала: а дальше что? После того, как ты выйдешь замуж. После того, как родишь…

— А-а-а! — невыразимо противным голосом протянула Ксюха и уселась на банкетку, закинув ногу на ногу. — Так бы и сказала сразу, что вопрос риторический, то есть ответа не требующий. И зачем тебе нужны были мои объяснения? Начинала бы сразу свою морально-нравственную проповедь… В принципе, можешь и сейчас начать: я слушаю!

— Не думала, что ты такая идиотка и тебе надо объяснять очевидные вещи!

— А ты все-таки объясни! У тебя красочно получится и, главное, доступно. Так сказать, из личного опыта… Я до сих пор помню, как шесть лет назад бедная мама все не могла взять в толк: почему ей надо врать Боречке что-то про Ленинград, в который мы якобы собирались уехать всей семьей и в самый последний момент не поехали?.. Почему то, что можно было тебе, теперь нельзя мне? Почему ты, устроив свою жизнь, сейчас считаешь себя вправе читать мне мораль?

Поля побледнела. Она, в принципе, ожидала, что услышит от сестрицы нечто в этом духе, но все-таки оказалась не готова. Слова были обидные и жесткие, но, самое главное, справедливые. Однако она не чувствовала ни злости, ни желания оправдаться. Просто смотрела на обиженно искривленные, полные Ксюхины губы, на ее дрожащие под тяжестью непролившихся слез ресницы и думала о том, как объяснить, как удержать и остановить…

В конце концов, сестра все-таки всхлипнула, повела носом и торопливо запрокинула к потолку лицо, чтобы не растеклась тушь. Поля выбралась из кресла, подошла и обняла ее за худые угловатые плечи.

— Не надо, Ксюшенька моя хорошая, не надо, миленькая, — прошептала она, слегка касаясь губами края теплого розового уха. — Ты же сама все прекрасно понимаешь, ты же умненькая девочка…

— Вот именно, умненькая! — проскулила та, по-детски искривляя рот. — И я ненавижу, когда со мной разговаривают менторским тоном классной дамы. Ну что, нельзя было поговорить по-хорошему? Без этих пафосных вывертов «а что дальше?».

— Прости меня. Ну прости, пожалуйста. Я в самом деле неправа… Просто я в последнее время тоже так издергалась…

Ксюха убрала с колен свои тонкие руки и порывисто обвила ими Полину шею.

— Ну что, я сама не понимаю, что ли, что так нельзя?.. Да он и не поверил бы, Стас-то… Он, знаешь, какой в этом отношении аккуратный? И потом, я, когда в консультацию ходила, видела там девчонку, которой только что сказали, что она беременная. Она из кабинета выскочила с кучей направлений на анализы и улыбкой до ушей. Такая вся была радостная! Я еще подумала тогда: вот так надо к зачатию ребенка готовиться, чтобы и сама его ждала, и муж, чтобы это как праздник было. А не так: раз уж есть — надо рожать…

Полино плечо уж совсем промокло от Ксюхиных слез, но на душе стало чуть полегче. Последний страстный монолог, если исключить из него, конечно, реплику про очень «аккуратного» Стаса, внушал надежду, что не все еще потеряно и Ксюха просто порола откровенную чушь. Сама она ощущала себя сейчас монахиней, изрядно нагрешившей в миру и теперь наставляющей на путь праведный обычных земных людей. И, Боже, как же ей хотелось вернуться в эту земную жизнь, где остался любимый и единственный Борька!

Спустя пару минут сестра утешилась, печально и придирчиво рассмотрела в зеркале свои опухшие красные глаза, потом вздохнула и сообщила, что пойдет забрать почту из ящика. За почтой, которую оставляли в ящике на втором этаже, она всегда ходила не менее десяти минут. А потом изо рта у нее густо пахло жевательной резинкой, а от волос — табаком. Ксюха курила в подъезде, но почему-то не признавалась в этом даже родной сестре. Видимо, этот грех казался ей гораздо более достойным осуждения, чем ее постельный роман со Стасом.

Поля никогда не выказывала своей осведомленности по поводу ее курения. Промолчала она и теперь. Тем более Ксюхе необходимо было успокоиться. Когда за сестрой захлопнулась дверь, она снова забралась в кресло и развернула несчастный «Супермаркет». Но строки, которые она и прежде заставляла себя читать усилием воли, теперь просто категорически не желали лезть в голову. Поля вздохнула и со светлой надеждой подумала о том, что на днях, может быть, даже сегодня, должен прийти свежий выпуск «Искусства кино». Тогда можно будет отложить ненавистную газету и почитать журнал, придумав для самой себя маленькое, неказистое оправдание — «это тоже полезно для работы»!

— Ксюшка, журналы какие-нибудь есть? — крикнула она, услышав шорох открывающейся двери.

— Не-а, — отозвалась та. — Письмо тут тебе какое-то странное. В официальном конверте. Вскрыть?

— Нет, я сама! — Поля торопливо всунула ноги в тапки и прошлепала в коридор. Но уже один вид конверта внушил ей глубочайшее разочарование. Это был обычный голубой прямоугольник с прозрачным окошечком для реквизитов фирмы. Такие она видела, и не раз. Компании, что победнее, рассылали свои рекламки на квадратиках серой, плохого качества бумаги, а те, что побогаче, позволяли себе и красочные буклеты, и дорогие конверты. Кстати, точно так же выглядело письмо, которое получила как-то ее бывшая соседка по лестничной клетке в Крылатском. Текст его гласил, что Сафронова Юлия Александровна (так звали соседку) в результате компьютерного отбора стала участницей конкурса, в котором будут разыгрываться ценные призы, и уже вошла в сотню потенциальных победителей. Для того чтобы не потерять свое право на приз, ей предлагалось подписаться на какое-то подозрительное издание и срочно выслать квитанцию об оплате. Умная Сафронова ничего подобного делать не стала. Недели через две пришло второе письмо, в котором ее уведомляли, что она вошла в число двадцати потенциальных призеров, но теперь-то уж подписку нужно оформить обязательно. Так продолжалось почти два месяца. Предпоследнее послание гласило, что директор фирмы, проникшись к ней симпатией, заплатил за ее подписку и теперь необходимо вернуть долг. Финальный конверт Юля, не распечатывая, отправила в мусоропровод.

— Ну что, читать-то будешь? — Ксюха, взявшись за уголок конверта двумя пальцами, потрясла его перед самым Полиным носом. След недавних переживаний на ее лице уже полностью истаял. А пахло от нее традиционно: «Вогом» и «Стиморолом».

— Давай почитаю, — Поля протянула руку. Вытащила листок плотной бумаги с текстом, набранным на компьютере, и расхохоталась.

— Нет, ты представляешь, я словно предчувствовала, что именно так все и будет! — тыльной стороной ладони она смахнула с ресниц выступившие слезинки. — Читаю!.. «Уважаемая Полина Владимировна! В результате компьютерного отбора вы стали одной из участниц конкурса знатоков киноискусства. Конкурс организован журналом «Кинорадуга» совместно с телеканалом «Огни Москвы», победителя ждет приз — поездка на кинофестиваль в Венецию. Вам предлагается ответить на вопросы…» Ну и так далее.

— Что и так далее?

— Да ничего, — Поля пожала плечами. — Скорее всего где-нибудь в самом конце будет малюсенькая, деликатная приписочка: «Для участия в конкурсе отправьте энную сумму на энный расчетный счет».

— Ну так есть такая приписочка или нет?

Поля пробежала взглядом листок:

— Вроде нет. А какая разница? Нет, так будет!

— Вот когда будет, — Ксюха назидательно покачала указательным пальцем, — тогда и станешь веселиться! А пока сиди и отвечай на вопросы. Что, для тебя это трудно, что ли? Ты же в кино у нас так шаришь, дай Бог каждому!.. А то «будет, будет»… Вон у нас на курсе тоже одна такая была, ни во что не верила, а взяла и выиграла по обычной лотерее путевку на двоих в Испанию! И, что самое странное, ведь дали ей эту путевку, и съездила она вместе со своим мужем.

Ксюха прошла к трельяжу, оставляя за собой шлейф сигаретного запаха. А Поля еще раз взглянула на реквизиты отправителя. Да, действительно она знала такой дециметровый канал «Огни Москвы» и журнал «Кинорадуга», естественно, тоже знала. Да и четкая надпись «Кинорадуга» в угловом прямоугольном штампе вроде бы не вызывала сомнений… Нет, она не верила, конечно, в реальность поездки в Венецию, но это был шанс обратить на себя внимание редакции журнала и, быть может, получить работу.

Неуверенно усмехнувшись, Поля развернула еще один листок и прочитала первый, «потрясающе сложный» вопрос: «Назовите российских режиссеров-«оскароносцев». Похоже было, что времени для ответа на конкурсные вопросы потребуется совсем немного…

Звонок раздался дней через десять, когда она уже и думать забыла о киношной викторине. И в самом деле, глупо было бы рассчитывать, что мифический конкурс окажется правдой. В лучшем случае она ожидала ответа наложенным платежом. Но приятный женский голос в трубке был реальностью, и адрес Поле назвали вполне реальный, и захватить с собой просили не кругленькую сумму денег, а всего лишь документы, удостоверяющие личность.

— Подождите-подождите, — уже в который раз растерянно проговорила Поля, проводя рукой по щеке. Щека была холодной, и собственные пальцы поэтому казались ей неимоверно горячими. — Я все никак не могу поверить, что это правда… То есть я действительно выиграла эту путевку в Венецию и от меня больше ничего не требуется — только прийти и получить вместе с авиабилетом ваши поздравления?

— Ну не совсем так, — девушка на том конце провода, видимо, улыбалась. — Руководство телекомпании рассчитывает, что, вернувшись с кинофестиваля, в одной из наших программ вы поделитесь с телезрителями впечатлениями от поездки… Сами понимаете: нам важна реклама.

— Да-да, конечно. И когда…

— Лететь нужно через десять дней, поэтому было бы желательно, если бы вы подъехали к нам уже сегодня. Давайте я еще раз повторю наш адрес…

Хотя до назначенной встречи времени еще оставалось предостаточно и до Маросейки Поля рассчитывала добраться быстро, из дома она выскочила уже спустя пятнадцать минут. В квартире ей не сиделось, наспех сваренный кофе вызывал неодолимое желание выплеснуть его в раковину, и даже сигаретный дым, обычно такой успокаивающий, почему-то только раздражал горло и глаза. Ей так и не верилось… Не верилось, что всего через каких-то десять дней она может оказаться на Всемирном кинофестивале. И не где-нибудь, не в чопорном Берлине, не в откровенно коммерческих Каннах, а в прекрасной, как мечта, Венеции.

Губы ее расплывались в непроизвольной улыбке, и когда она тряслась в трамвае, и когда ехала, держась за поручень, в вагоне метро. И люди, глядя на молодую брюнетку в шоколадной с бирюзовыми цветами шифоновой юбке и такой же шоколадной маечке, наверняка думали: «Вот стоит счастливая женщина!» И это на самом деле было почти так…

Выйдя на «Китай-городе», Поля немного послонялась по улице, бесцельно заходя во все магазины и аптеки подряд, а потом все-таки не выдержала и торопливо, словно уже опаздывала, направилась к указанному девушкой дому. Она заметила его почти сразу. Двухэтажный, бежевый, с оконными арками, выкрашенными в белый цвет. Поля и не предполагала раньше, что здесь находится офис довольно известной телекомпании, хотя заходила пару раз в соседний мебельный салон и приглядывалась к ресторану с выставленными в витринах манекенами в старинных костюмах. Почему-то в последний момент ей стало страшно. И она, вместо того чтобы перейти дорогу, свернула в прохладно-зеленый Потаповский переулок, где простояла, пока не унялась дрожь в коленях.

А потом вышла и тут же сказала себе с яростной досадой: «Нужно было не копошиться, а сразу идти!». Прямо перед нею, на светофоре, всего в каких-нибудь двух шагах, притормозил белый спортивный автомобиль. Поворачивать назад было уже глупо, спрятаться некуда. И Поля, подпираемая сзади двумя объемистыми тетками с не менее объемистыми одинаковыми наборами кастрюль в коробках, остановилась, глядя водителю прямо в глаза. А глаза у Антона были растерянно-злые и испуганные. Рядом с ним сидела белокурая девочка лет восемнадцати с розовыми щечками и светлыми бровями. И чувствовалось, что он до потери пульса боится знакомства новой пассии с прежней любовницей. Боится, что та, прежняя, побарабанит пальцами по стеклу, поздоровается, что-нибудь ляпнет и все испортит. Страх так легко прочитывался в его взгляде, что Поле вдруг стало противно. Рассеянно извинившись перед обогнувшими ее наконец рассерженными тетками, она тоже пошла через дорогу и на прощание бросила Антону брезгливую и снисходительную усмешку. Она лишь краем глаза заметила, как спросила что-то белокурая девица, как зашевелил в ответ губами он. Но, честно говоря, больше всего на свете ей хотелось сейчас сплюнуть через левое плечо, как после встречи с черной, приносящей несчастье кошкой…

А в офисе «Огней Москвы» было светло и прохладно. Поля, успев с мимолетной горечью отметить, что ковровое покрытие точно такое же, как в кабинете Бориса, подошла к молодому охраннику в милицейской форме. Оказалось, что о ее приходе предупредили, даже документы предъявлять не потребовалось. И она пошла дальше по коридору, мимо белых дверей с позолоченными ручками, мимо застекленного «аквариума» с равнодушно попискивающими компьютерами и хорошенькими девочками, периодически перемещающимися от терминала к терминалу. Одна из дверей прямо перед ней открылась, выпуская молодого человека в белых слаксах и на секунду являя миру сложный пульт со множеством кнопок и несколько экранов. Это, скорее всего, была монтажная. Поля счастливо вздохнула и даже прикрыла глаза. До сих пор все происходящее казалось ей похожим на сказку.

В названной охранником комнате ее встретила миловидная женщина лет тридцати с подстриженными каре пепельно-русыми волосами. На ней была розовая блузка с мелкими защипами и серая юбка до середины колен. В общем, выглядела она, как типичная служащая респектабельной фирмы.

— Присаживайтесь, пожалуйста, Полина Владимировна, — женщина с улыбкой указала на кресло возле журнального столика. — Присаживайтесь, и мы с вами побеседуем…

Она приготовила кофе, разлила его в полупрозрачные, темного стекла чашки. Одну подала Поле, а с другой сама села в соседнее кресло.

— Итак, наша телекомпания имеет честь поздравить вас с победой в конкурсе, — ее официальные слова странным образом диссонировали с почти домашней атмосферой кабинета. — К сожалению, директор не может лично засвидетельствовать свое восхищение вашими знаниями и вашим довольно профессиональным пером. Да-да, особенно понравился всем ваш ответ на десятый вопрос — экскурс в историю кинематографа дореволюционной России. Вам присущ оригинальный взгляд на вещи, чувство юмора, поэтому мы…

— Простите, что перебиваю, — Поля поставила свою чашечку на стол, — но, видимо, нужно сразу сказать, что я действительно профессионал. Дело в том, что я — журналистка.

— Прекрасно! — женщина снова улыбнулась, обнажив безукоризненно красивые зубы, и удовлетворенно кивнула головой. — Прекрасно! Все складывается даже лучше, чем мы предполагали… Дело в том, что руководство телекомпании, отправляя вас в Венецию в составе нашей съемочной группы, рассчитывало на ваше последующее выступление в одной из программ. Потом была выдвинута версия, что вы вполне сможете сделать небольшой зрительский репортажик прямо с места событий. А теперь выходит…

Поля едва сдерживалась, чтобы не прервать ее во второй раз, чтобы не завизжать по-детски радостно и не захлопать в ладоши. Она еще заставила себя сделать несколько глотков кофе, дослушивая пространную фразу, смысл которой сводился к следующему: «Вам предлагается сделать нормальный, полноценный репортаж». И только потом, стараясь казаться сдержанной и спокойной, внятно произнесла:

— Да, конечно, я согласна. Думаю, что сумею оправдать ваши надежды.

Еще примерно с час, пока печатались ее фотографии в «Срочном фото», она проходила по кабинетам, заполняя всевозможные анкеты и бланки. Потом довольно долго ждала, когда изготовят ее аккредитационные документы. Из офиса Поля вышла около пяти. Постояла на углу, искренне жалея о том, что курить на улице неприлично, направилась было к метро, но, остановившись на полдороге, все-таки взяла такси. Решение созрело в ее голове, когда она уже захлопывала тяжелую дверцу.

— В Крылатское, — сказала Поля водителю. — Пожалуйста, в Крылатское…

Дверь она открыла своим ключом, впервые ощущая под пальцами какой-то неприятный, чужой холодок. Сняла в прихожей туфли, прошла в свою комнату. Все здесь осталось по-прежнему. Казалось даже, что сюда никто и не входил после ее поспешного бегства. Но, тем не менее, пыли на полках не накопилось, земля в цветочных горшках была влажной, а легкие шторы дышали свежестью. Поля проводила ладонью по спинке дивана, касалась кончиками пальцев мохнатых листьев фиалки, прижималась щекой к прохладным обоям, так, будто была слепой и могла только на ощупь различать окружающие предметы. Да ей и в самом деле было мало одного только взгляда. Хотелось слиться с этими стенами, исцеловать каждый сантиметр пола, каждую ворсинку ковра, на которую ступала нога Бориса. Но она, к сожалению, чувствовала себя так, как, наверное, чувствует душа только что умершего человека. Все вокруг еще реально, еще осязаемо, а тебя самого уже нет, и никто не замечает твоего незримого присутствия…

Когда дверь за ее спиной отворилась, Поля вздрогнула, хотя и настраивала себя на то, что вероятность встречи с Сухановым нельзя исключать на сто процентов. Но на пороге стояла всего лишь тетя Даша в неизменном фартуке с влажной тряпкой в руках.

— Поля? — она даже отпрянула. — Вот уж не ожидала вас увидеть! Думала, Борис Викторович пришел…

— А что, он в эту комнату заходит? — Поля, криво усмехнувшись, присела на диван.

— Ну в эту, может, и не так часто, а вообще…

Тетя Даша смущенно потеребила оборку фартука и прокашлялась:

— Вы, Полюшка, извините, но вот что я вам скажу: возвращаться вам, наверное, надо… Вот вы про комнату заговорили… Я тут, вы уж не сердитесь, после вашего ухода решила косметику с туалетного столика куда-нибудь прибрать. «Ну что, — думаю, — стоит пылится?» Так Борис Викторович и то не разрешил! «Пусть, — говорит, — стоит. И не трогайте даже. Не надо». И одежда ваша так вся в шкафу и висит, ни в антресоли, ни в пакеты не убранная. Я иногда хожу по дому, и кажется мне, что вы здесь…

— Да вы садитесь, тетя Даша, садитесь, — Поля подвинулась, освободив рядом с собой место. — Мы и раньше с вами обходились без особенных церемоний, а теперь-то уж и вовсе — я вам не хозяйка…

Та только кивнула сдержанно и церемонно и опустилась на краешек дивана.

— Так вот, что я говорю… Если вы насчет верности Бориса Викторовича беспокоитесь, то напрасно! Ну трудно было бы ему женщину сейчас домой привести? Запросто, конечно… А между прочим, я ни разу его ни с кем не видела и точно могу сказать…

— Ну откуда же точно? Вы ведь здесь не целыми днями и ночами!

— Да хоть бы я и на час всего приходила! — глаза тети Даши блеснули праведным негодованием и обидой. — У меня работа такая — любой беспорядок замечать! Неужто я бы не заметила, если бы какая-нибудь дама здесь появлялась?.. Вот вы вроде недолго в комнате побыли и не трогали ничего особенно, а шторки аккуратно так, по-женски, задернули и фотографии на полочке переставили — мужчина их трогать бы не стал. Да и духи! Запах духов-то чувствуется и не так быстро выветривается, как кажется.

— Вы уж откройте, пожалуйста, окно настежь после моего ухода, — Поля слабо улыбнулась. — А то вдруг не у вас одной такие дедуктивные способности?

— Не хотите, значит, чтобы Борис Викторович знал?.. Ну, может быть, и правильно. Только что тогда ходить, душу рвать и себе, и ему? У вас, наверное, уже появился кто, а не появился — так появится, а ему каково?

— Что ж вы, тетя Даша, думаете, я стерва такая злая? Сама мужа бросила, сама еще прихожу, нервы треплю?.. Думаете, думаете… Только ведь я рада бы вернуться, да не могу. Наделала глупостей, все ему рассказала, он теперь меня и видеть не захочет!

Тетя Даша неожиданно насупилась и отвернулась к двери, сложив руки на коленях. Пальцы ее, крепкие, сильные, но уже покрытые старческими пигментными пятнами, сплелись и снова расплелись, шевельнувшись, как крылья бабочки.

— А на это даже и ответить нечего! — сердито и как-то печально проговорила она, выдержав паузу. И, изменив голос, передразнила: — «Наделала глупостей, все ему рассказала!»… Вроде уже не десять лет вам, взрослая женщина! Бог с ними, с глупостями! С кем не бывает? Но рассказывать-то все зачем? Знаете, поговорка есть такая старая: «А мужу-псу не показывай… кхе-кхе, — она деликатно прокашлялась, — … всю». Ну вы понимаете, о чем я говорю?

И Поле вдруг неожиданно стало весело от этой ужасно вульгарной и такой практично-хитрой бабьей поговорки, от смущения тети Даши, от того, что косметика ее, оказывается, все еще стоит на туалетном столике.

— Мудрое какое правило! — она, прищурив глаза, рассмеялась. — Обязательно буду его соблюдать… Только вот, знаете, если бы мы оба с Борькой честно и сразу все рассказывали друг другу, то, наверное, сейчас все было бы по-другому…

Они еще немного поговорили о том о сем. Тетя Даша сообщила последние новости из жизни соседей по подъезду. Поля внимательно выслушала, хотя ей, в общем, это было неинтересно. Потом взглянула на часы и засобиралась. («Боря может вернуться! Не хочу сталкиваться с ним в дверях»).

Уже на прощание тетя Даша задумчиво проговорила:

— А вы стали какой-то другой… Не пойму даже, что случилось, но вы — другая! Лучше, хуже — не знаю. Не такая, как раньше, — и все!

— Да я ведь теперь нормальная работающая женщина, — Поля улыбнулась. — Пишу статьи для газеты, вот на кинофестиваль в Венецию скоро поеду… Причем сама в конкурсе победила, сама всего добилась, без посторонней помощи. Боря бы, наверное, удивился…

— С чего бы это ему удивляться? Что, вы глупее других, что ли?.. Только знаете, что? Кажется мне, что, вернись вы сейчас, он бы вас в эту самую Венецию на золотом самолете с бриллиантовыми крыльями отправил! И не надо было бы вам ни в каких конкурсах участвовать и на работу, кстати, по утрам вставать!

Поля смешно наморщила нос и помотала головой:

— Не то бы это было, тетя Даша, совсем не то!.. А вставать на работу по утрам мне, как ни странно, нравится…

Домой она поехала уже на общественном транспорте, решив, что непозволительно проматывать на такси чуть ли не четверть еще не выплаченной зарплаты. Народу в метро было много, в вагоне — душно и тесно. Но Поля старалась не думать об этом. Она вообще старалась сейчас не думать ни о чем, даже о Венеции. Только прислушивалась и пыталась не расплескать впервые за много дней родившуюся в ней робкую надежду…

После искусственной прохлады аэропорта жара на улице показалась просто невыносимой. Солнце было повсюду: в раскаленном добела небе, в радужных бликах, играющих на лобовых стеклах бесчисленных автомобилей. И даже деревья, похоже, не отбрасывали тени. По маленькой площади, мощенной серым камнем, сновали шоферы и носильщики, все как один смуглые, черноволосые и, в абсолютном большинстве, кудрявые. В воздухе стоял многоголосый веселый гул, так что понять, что пытается сказать сосед, было довольно сложно.

— Я говорю, итальянцы — точно такие, как их изображают в кино. Даже смешно становится! — почти прокричал Поле в ухо Володька Кузнецов, оператор «Огней Москвы». — Приехали, называется, за впечатлениями!.. Вот интересно, Полина, что ты зрителям скажешь: темпераментные они, мол, говорят быстро-быстро и руками размахивают, да?

— Мы вообще-то не для «Клуба кинопутешественников» материал собираемся делать, а для конкретной программы о кино, — вмешалась Ирина Завацкая, высокая худощавая девушка лет двадцати семи, — так что до местного населения нам особенно дела нет. Работать мы будем…

— Вы будете работать? — с деланным изумлением завопил Володька, сделав круглые глаза. — Ну не смешите меня, девоньки! Достаточно только посмотреть на ваши чемоданы, чтобы все стало ясно. Вот у меня сумка огромная, потому что в ней аппаратуры разной килограммов на двадцать. А у вас в «сундуках» что? Сплошные наряды! Вы же только и будете дефилировать по Дворцу кино то в одном, то в другом платье…

Поля смущенно улыбнулась. Нет, она, конечно, привыкла к подобному стилю общения за время работы в редакции и прекрасно понимала, что Кузнецов шутит. Но и он, и Ирина были для нее пока абсолютно чужими людьми, так что она предпочитала отмалчиваться и не вступать в словесную перепалку. Тем более что Володька оказался отчасти прав: глупо, конечно, тащить с собой такой обширный гардероб, если собираешься работать, а не вальяжно прогуливаться по барам и казино. Вполне хватило бы парочки летних костюмов, вечернего платья, ну и, естественно, купальника. Она не собиралась перед поездкой шататься по магазинам, тем более что Наташа Москвина в свое время прочно внушила ей: «В бутиках очень редко можно встретить вещи, сочетающие в себе качество, разумную цену, стиль и хотя бы налет индивидуальности». Но этот бутик назывался «Флоренция»!.. Флоренция, Венеция — перст судьбы… Потом она корила себя за транжирство, повторяя себе в который раз: «Конечно, при желании легко в чем угодно найти предопределенность! Просто признайся, что тебе очень не хотелось ехать в Италию с одним несчастным газаровым платьем и зеленой юбкой! Обновок захотелось? Тогда даже в названии «Полярный медведь» можно было бы усмотреть нужные параллели!» Но дело было сделано. Светло-кофейное в золотистых искорках платье с фигурным вырезом на спине и необычайно изящной застежкой уже лежало в чемодане, и рассуждать об экономической целесообразности покупки было бессмысленно.

Вообще, этот бутик при всей своей стандартности выглядел довольно прилично. Все здесь, от крошечных фонариков, отдельно освещающих каждую витрину, до потрясающе элегантной униформы продавщиц, было выдержано в едином стиле. На круговых кронштейнах висели платья и костюмы самых разных цветов: нежных, пастельных и ярких, радующих глаз сочностью красок. Поля, правда, поначалу думала, что не подберет здесь ничего, но кофейное платье, едва попавшись на глаза, сразу притянуло ее взгляд. Молоденькая продавщица с очаровательными ямочками на щеках, заметив ее интерес, проговорила:

— У вас прекрасный вкус. Это последняя модель от Жака Фата. Платье очень многим нравится, но далеко не всем идет. Мне кажется, на вас с вашей тонкой талией и неширокими плечами оно смотрелось бы идеально…

— А померить можно? — спросила Поля, внутренне содрогаясь при одной только мысли о том, что останется от ее финансов.

— Можно, — улыбнулась любезная продавщица и проводила ее в примерочную кабинку.

Когда легкая ткань нежно коснулась ее кожи и мягкими волнами стекла по бедрам, Поля почувствовала, что это платье создано для нее. Ее больше не волновало, сколько денег останется и сможет ли она купить себе еще хоть что-нибудь для предстоящей поездки в Венецию… Из ледяной глубины зеркала на нее взглянула Незнакомка с безупречной фигурой и спокойными глазами. Женщина, которая могла околдовать любого мужчину на свете. А значит, и Бориса… Поля вдруг ясно представила, как он обнимает ее за плечи, и золотистые искорки начинают разбегаться из-под его пальцев. Искорки, искорки, искорки… И нежные пальцы на плечах…

Она почему-то думала только об этих искрах, разбегающихся сверкающими дорожками, когда доставала из сумочки тощую пачку долларов, рассчитывалась и, как в полусне, соглашалась купить еще салатовый брючный костюм, абрикосового цвета платье с американской проймой и умопомрачительным разрезом, а также изысканное белье для всех этих туалетов. В общем-то, вещи эти ей и не особенно нравились, во всем повинен был безупречный профессионализм продавщицы и ее просто гипнотический голос.

— Платье от Мучии Прады просто требует бюстгальтера с бретелькой-петлей, никакие там «анжелики» не годятся, — ворковала улыбчивая девушка, упаковывая покупки в яркие фирменные пакеты. Поля кивала и тоскливо размышляла не тему, что скажет мама. Впрочем, Поля и так знала, что она скажет. «Ты теперь не за мужниной спиной живешь, а на свою зарплату, так что барские замашки свои оставь! То сыр ей с лососем понадобился, то вино из супермаркета, хотя рядом, в киоске, точно такое же, только в три раза дешевле. А теперь еще тряпок накупила!» Но, к ее удивлению, мама только одобрительно кивнула, когда она дома перед зеркалом еще раз примерила обновки. И даже печальное известие о том, что в ее кошельке осталось только три жетона на метро да две помятые десятитысячные бумажки, никого почему-то особенно не огорчило. По магазинам Поля больше не ходила, но тем не менее к моменту отлета в Венецию ее чемодан, заполненный старыми и новыми нарядами, стал весить что-то около двадцати килограммов…

Володька тем временем нашел машину. Выбрал из множества сыплющихся, словно из рога изобилия, предложений. Смуглокожий водитель с бархатными карими глазами и игривой улыбкой помог им погрузить вещи в багажник. Он что-то беспрестанно говорил на родном языке, причем делал это нарочито медленно, видимо, надеясь, что иностранцы его поймут. Поля прислушалась. Итальянского в отличие от английского она не знала, но все же поняла, что шофер сыплет какими-то названиями.

— Пьяцале Бучинторо? — переспросила она, услышав знакомое словосочетание. — Да-да, пьяцале Бучинторо!

Водитель удовлетворенно кивнул и пожал плечами: дескать, я и так прекрасно понял, куда вас везти. Однако на Полю он посмотрел уважительно и даже благодарно.

Машина мчалась по Санта-Мария-Элизабетт, главной улице острова Лидо, а она смотрела в окно и продолжала удивляться тому, до чего все-таки Лидо не соответствует традиционным представлениям о Венеции. По обеим сторонам дороги возвышались белоснежные небоскребы из мрамора, стекла и бетона. Они проезжали мимо ночных клубов и магазинов, ресторанов и казино, банков и отелей, и Поля тщетно пыталась отыскать на горизонте хоть какое-нибудь подобие старинных домов, утопающих в зелени виноградников. Лидо улыбался туристам, как девушка с глянцевого рекламного плаката, и казался столь же непонятным и столь же фальшивым.

Вскоре машина остановилась.

— Пьяцале Бучинторо! — проговорил шофер, тыча пальцем в просвет между домами. Володька попытался поинтересоваться, почему он не хочет довезти их до самого отеля, но потом, махнув рукой, достал деньги и рассчитался. Они прошли немного пешком и оказались на площади. Площадь Бучинторо была совсем небольшой, и с нее открывалась восхитительная панорама Адриатики. Венецианский залив… Название казалось таким же красивым, как и само море, в этот час бывшее спокойным и каким-то умиротворенным. Изредка набегающие на песчаный берег волны разлетались крохотными хрустальными осколками, которые мгновенно превращались в кипенно-белое кружево морской пены. Сразу за пляжем, совсем узеньким, но зато густо заставленным рядами кабин, кресел и полосатых зонтиков, стояли огромные каменные дома. Впрочем, на разглядывание местных достопримечательностей у них было еще две недели, а пока очень хотелось принять душ и отдохнуть после длительного перелета.

Отель, в котором им предстояло поселиться, стоял на северной стороне площади. Портье за стойкой быстро оформил необходимые документы и вызвал носильщика, мальчика лет шестнадцати в белом с золотыми пуговицами мундире и с ярким желтым платком на шее. На первый взгляд мальчик казался тщедушным, но, присмотревшись, Поля заметила, что под белоснежной тканью рукавов перекатываются упругие мускулы. Он легко поднял ее кожаный чемодан и бодро зашагал по направлению к лифту. Поля шла позади и следила за своим отражением, появляющимся то в одном, то в другом зеркале. У самого лифта она обернулась: Ирина и Владимир, тоже в сопровождении юных служителей, сворачивали в какой-то боковой коридор.

— А вас куда? — успела она крикнуть им вдогонку.

— В корпус С, — махнула рукой Ирина. — Запомни, номера 684 и 592!

Оставшись одна в номере, Поля почувствовала себя одинокой и потерянной. Комната казалась слишком большой, и даже приятный кремовый цвет, в котором было выдержано все внутреннее убранство, не создавал ощущения покоя и защищенности. Она опустилась в кресло и огляделась вокруг. Конечно, это был не президентский люкс, но все же вполне приличный номер. Широкая удобная кровать, роскошное покрывало в меленький черный цветочек, портьеры с таким же рисунком, маленький переливающийся столик на колесиках и живые цветы в напольной вазе… Однако, несмотря на внешний лоск, здесь не было уютно. Поля поежилась. Ей почему-то казалось, что откуда-то из укромного уголка за ней постоянно наблюдает внимательный глаз видеокамеры. Поэтому и переодеваться она пошла в ванную, предварительно плотно закрыв за собой дверь.

Часа через два в номере раздался телефонный звонок.

— Алло! — весело и громко прокричала в трубку Ирина. — Ты как там устроилась?

— Да все нормально.

— В ванной уже была? Ты знаешь, я просто обалдела: и тебе душевая кабина, и тебе гидромассаж, да еще и шампуней штук десять разных на полочке стоит! Ты, кстати, каким пользовалась?

Поля даже растерялась от напора ее воинственной жизнерадостности:

— По-моему, персиковым, в розовом флаконе. А что?

— Ну и зря, — авторитетно заявила Ирина. — Там был ореховый — незаменимая вещь для светлокожих брюнеток вроде тебя… Хотя речь вообще-то не о том. Мы с Володькой вечером идем предаваться греху. Ты с нами?

— Чего? — не поняла Поля.

— В казино, говорю, собираемся!

— А-а, — она усмехнулась и поправила сползший с плеча халат, — а как же работа?

— Работа начинается с завтрашнего утра. А сегодня мы гуляем. Так что часикам к восьми вечера спускайся в холл, там и встретимся.

— Хорошо, — отозвалась Поля и, положив трубку, блаженно рухнула на подушки. Спать она вообще-то не собиралась, но накопившаяся за день усталость сделала свое черное дело, и она все-таки задремала прямо в шлепанцах и халатике, лежа поперек кровати с неудобно закинутой за голову рукой. Однако к вечеру почувствовала себя прекрасно выспавшейся и отдохнувшей. Она летала по комнате, что-то негромко напевая и раскладывая по кровати привезенные туалеты. Настроение было прекрасным, и даже не полюбившийся с первого взгляда номер перестал казаться враждебным и официально-холодным. Платье, с безумным разрезом и американской проймой, бросилось ей в глаза именно потому, что в глаза оно не бросалось. Поля даже засмеялась над парадоксальностью своего вывода. Но это на самом деле было так. Нежно-абрикосовый цвет ткани прекрасно гармонировал с портьерами и обивкой кресел. Раскинувшееся по кровати платье казалось всего лишь озорной аппликацией на пестром покрывале, причем аппликацией, подобранной в тон и со вкусом. На минуту подумалось, что в этом наряде она вполне могла бы сниматься для рекламных плакатов гостиницы. Классические неброские тона обоев и мебели в номере и элегантная дама в чуть более ярком платье, сидящая в кресле, закинув ногу на ногу… Впрочем, боязнь показаться служащей в униформе скоро оставила Полю. Она надела на шею короткую цепочку, а на запястья изящные браслеты, и платье заиграло новой волнующей красотой. Когда она спустилась в холл, Володька восторженно присвистнул:

— Изабель Аджани! Ни больше ни меньше! Ой, смотри, Полин, как бы журналисты не приняли тебя за восходящую звезду. А то до смерти замучат своими интервью. Поверь мне, я эту братию хорошо знаю, — он выразительно покосился на Ирину. Но та, казалось, пропустила его наезд мимо ушей.

— Полин? — она слегка пошевелила губами, словно попробовала слово на вкус. — А что, довольно неплохо! И тебе подходит как нельзя лучше… Пожалуй, это нужно запомнить…

Поля пожала плечами. Сложный мир Ирининых умозаключений был ей пока недоступен.

— В общем так, девоньки, — Володя азартно потер руки, — сейчас мы направляемся в логово греха и порока, казино «Кацаретто». Ты, Полин, — он не без удовольствия повторил новое имя, — не отходишь от нас ни на шаг…

— Вы что думаете, я потеряюсь?

— Да нет, конечно же! А вот мы без тебя — запросто. Ты же у нас персональный и, к сожалению, единственный переводчик. Я, например, по-итальянски не знаю ни слова, а по-английски только «гуд бай!» и «о'кей!».

— Ну я, допустим, в итальянском-то тоже несильна…

— А, какая разница, — Володька смешно наморщил нос, — прорвемся и с одним английским.

— Ладно, теоретики, пойдемте уже, — Ирина поднялась из кресла. — Пьяцца Санта-Мария-Элизабетт ждет нас!

Впрочем, для того чтобы попасть в казино на острове Лидо, вовсе не обязательно было отправляться на роскошную центральную площадь. И они, немного подумав, решили заглянуть в заведение поскромнее неподалеку от Пьяцале Бучинторо.

Заведение «поскромнее» горело и переливалось миллионами разноцветных огней. Между кипарисами, ровными рядами стоящими у входа, были натянуты гирлянды из маленьких ярких фонариков. Неподалеку располагалась огромная автостоянка, заполненная автомобилями всех мыслимых и немыслимых моделей. Из казино доносилась громкая музыка. Поля не особенно любила подобные заведения. Ну ходила туда несколько раз с Борькой, даже ставки пыталась делать и на рулетке, и на «блэк джеке», но удовольствия и азарта никакого не ощущала. «Тебе бы все только пасьянсы раскладывать! Тоже мне, картежница!» — ворчал Борис, и его серо-голубые глаза светились тепло и насмешливо…

— Что-то мне не очень хочется туда идти, — проговорила она неуверенно.

— Не дрейфь, Полин, все будет нормально, — Володя засунул ладони с оттопыренными большими пальцами в карманы брюк. — Идем знакомиться с миром игорного бизнеса!

Ей почему-то казалось, что она просто снимается в каком-то новом фильме. Хотя чисто внешне все, что ее здесь окружало, было довольно привычным. И загадочный полумрак, перемежающийся с островками красного и желтого света, и огромный бар с великолепным выбором напитков, и подсвеченные аквариумы вдоль стен. Все это уже было в Москве. И так же, как в Москве, дамы в изысканных вечерних туалетах и мужчины в смокингах с азартом следили за перемещениями шустрого шарика по расчерченному полю рулетки. А крупье, все как один в белых рубашках и черных бабочках, являли собой воплощенное спокойствие и невозмутимость.

Ирина отошла в сторонку и присела за стол для «блэк джека». Играть, по всей видимости, она пока не собиралась.

— Эх, жаль, что здесь нельзя снимать, — с сожалением проговорил Володя. — Ты только представь, Полин, какие колоритные кадры могли бы получиться… Посмотри на Ирку, у нее такой вид, будто она всю жизнь из Лас-Вегаса не вылазила.

Поля впервые видела Ирину не в обычных джинсах и полосатой майке, а в вечернем туалете. Сегодня она надела темно-синий брючный костюм из плотного шелка, а из украшений — только коротенькую нитку жемчуга на шее. Ни серег, ни браслетов, ни колец — но зато эта перламутровая ниточка притягивала к себе взгляды не хуже любых, самых редкостных бриллиантов. А самое главное, в Ирке, такой простой и даже немного грубоватой, вдруг появились прежде не свойственные ей томность и загадочность. Она бросила на спутников короткий взгляд из-под прямой длинной челки и снова отвернулась к столу. Поля заметила, что один из игроков, респектабельный джентльмен с высокими залысинами на лбу и внимательными карими глазами посмотрел на Ирину с каким-то особенным интересом.

— Ну, что-то мы слишком долго стоим посреди зала, — проворчал Володя. — Уже внимание привлекать начинаем. Давай подойдем к рулетке, что ли?

Поля кивнула, поворачиваясь направо, и тут же замерла на месте, как вкопанная. Перед ней, всего в каких-нибудь пяти метрах, стоял Гаррисон Форд. Ей вдруг ужасно захотелось протереть глаза кулаком или, по крайней мере, ущипнуть себя за нос, но она, естественно, ничего подобного делать не стала. И уже через несколько секунд острое удивление сменилось спокойным любопытством. Может быть, потому, что, собираясь в Венецию, она уже приготовила себя к возможности встречи с любой голливудской или европейской кинозвездой, а может быть, и потому, что ее до сих пор не покидало ощущение нереальности происходящего. Кино так кино! И почему бы в нем, в самом деле, не сниматься Гаррисону Форду? Впрочем, в реальной жизни он выглядел почти так же, как на экране. Чувствовалась в нем та же порода, та же спокойная уверенность, то же чувство собственного достоинства. У него была довольно подтянутая фигура, густые седые волосы и классически голубые глаза. Одет он был в какой-то незатейливый легкий джемпер без особых претензий и светлые брюки, а его спутница, голубоглазая шатенка с поразительной красоты плечами, — в длинное декольтированное голубое платье. Поле вдруг показалось, что между нею и теми, звездными, разговаривающими и улыбающимися так непринужденно, реально существует невидимая стена, что невозможно просто так пройти мимо, невзначай коснуться локтем того же Форда или попросить поставить на «красное» Николь Кидман…

— Ты что замерла с открытым ртом? — поинтересовался Володя и тут же добавил с некоторой издевкой: — А, понимаю… Живого артиста увидела!

Он воздел глаза к небу и молитвенно сложил руки, видимо, ожидая реакции. Поля молчала.

— Ну, что смотришь?.. Да я и сам удивлен: не ожидал найти кого-нибудь из них в этом казино, где сейчас туча журналистов. Но ты все равно должна запомнить: послезавтра открывается кинофестиваль, и если ты будешь так теряться, то ни одного мало-мальски интересного репортажа тебе не сделать. Не говоря уж о том, что не взять интервью. Собственные коллеги затопчут!

— Ладно, — с сарказмом пообещала Поля. — Если я встречу в следующий раз даже ожившую Мэрилин Монро, то просто похлопаю ее по плечу и спрошу, как дела, правильно?

— Ну, не надо передергивать, — Володя поморщился.

— Не беспокойся. На самом деле, все будет нормально… И потом, хватит уже ходить вокруг да около. Раз уж пришли, давайте играть, — она кивнула на Ирину, к которой крупье в этот момент как раз придвигал стопку разноцветных фишек.

Они обменяли по сотне долларов и подсели к одному из столиков. Володя с видом и апломбом профессионального игрока поставил на «черные», на четные, на несколько по диагонали расположенных клеток и на «зеро». Поля, подчиняясь его назойливому шепоту, тоже положила на «зеро» пару фишечек, а остальные с невозмутимым равнодушием вывалила на красную «девятку». Никто не удивился, да и вообще никак не отреагировал. Все были слишком увлечены своей игрой, чтобы наблюдать за чужой. Крупье запустил шарик, и тот, несколько раз лихорадочно подпрыгнув, помчался по полю рулетки. Сидящие за столом затаили дыхание. А Поле вдруг стало невыразимо скучно. Она знала, что не выиграет, на удачу не надеялась, да и, кроме того, как обычно, не чувствовала никакого азарта. От нечего делать она подняла глаза, намереваясь изучить хвалено-невозмутимое лицо крупье, и застыла в растерянности и почти испуге.

Парню, стоящему за рулеткой, на вид было что-то около тридцати. У него была относительно несмуглая кожа и необычные для итальянца серо-голубые глаза. Волосы его, собранные на затылке, впереди спадали на виски длинными легкими прядями. Но бросилось ей в глаза даже не это, а едва намеченные, то проявляющиеся, то исчезающие узкие складочки на щеках. Точно такие же были у Бориса. Когда тот начинал иронизировать над чем-нибудь, его лицо обычно оставалось серьезным. А усмешка жила только в зрачках, только в подрагивающих уголках губ, только в этих самых, мгновенно исчезающих, будто их и не было, складочках. Крупье тоже был восхитительно спокоен. И Поле вдруг показалось, что и он смеется над нею, вырядившейся в яркое платье, нацепившей на запястья браслеты, пришедшей в шумное казино и все равно оставшейся никому не нужной. Она с отчаянием почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Эти чуть широковатые скулы, эти серые глаза, эти складочки на щеках… Наверное, слишком мало для того, чтобы казаться похожим на мужчину из далекой России, но слишком много для того, чтобы она могла сохранить радостное и спокойное расположение духа. Поля встала из-за стола, не дождавшись, когда блестящий шарик успокоится и займет место в какой-нибудь ячейке и, провожаемая недоуменным взглядом Володи, быстро направилась к бару.

Выиграла она или не выиграла, Поля не знала. Наверное, все-таки нет, иначе Володя обязательно выскочил бы из-за стола и притащил ее обратно к рулетке. А он продолжал сидеть на стуле, как приклеенный, и, видимо, проигрывал, потому что тощая его спина становилась все более сгорбленной, а пальцы все чаще начинали нервно перебирать волосы на затылке. Она и видела-то, собственно, только его спину, затылок и пальцы в золотистом сиянии огней. И этим же холодным прозрачным золотом сиял коктейль из джина с тоником в ее бокале. Коктейль был хороший, пах свежестью и можжевельником, но, самое главное, успокаивал. После второго бокала Поля почувствовала себя значительно лучше. «Вовсе не обязательно было ехать в Венецию, для того чтобы продолжать культивировать свои страдания, — внушала она себе. — Здесь и красиво, и весело. И люди замечательные, с такими лучезарными, искренними улыбками. Они просто умеют радоваться жизни. Одна ты привыкла к мыслям о Борьке, как к наркотику, и без дополнительной «дозы» уже не можешь представить свое существование… Вот возьми и улыбнись, просто улыбнись первому же человеку, который окажется рядом!» Поля незаметно огляделась вокруг: невозмутимый бармен был занят протиранием бокалов и в ее улыбке явно не нуждался, высокий вертящийся табурет справа пустовал, но зато слева сидел довольно импозантный, во всяком случае, со спины, мужчина. На нем был ослепительно белый смокинг, волосы его, светло-русые и, по всей видимости, жесткие, были пострижены ежиком. Она дождалась, пока мужчина допьет свое виски и поставит стакан обратно на стойку бара, а потом слегка звякнула браслетом, чтобы привлечь его внимание… Боже упаси, она не собиралась вкладывать в свою улыбку ни капли обольстительности или откровенного женского интереса и была вполне уверена, что сможет улыбнуться так, как надо, — просто, искренне и мягко. Но то, что изобразилось на ее лице после того, как мужчина в смокинге повернулся, можно было назвать чем угодно, но только не улыбкой…

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — вежливо поинтересовался он.

— Нет-нет, спасибо, мне ничего не нужно, — растерянно пролепетала Поля и только тут сообразила, что отвечает по-русски.

Мужчина наверняка не понял смысла фразы, потому что брови его вопросительно приподнялись вверх, но зато он узнал язык:

— Москау? — переспросил он и добавил отчетливо, чуть ли не по слогам, но с ужасным акцентом: — Мос-ква, Мос-ква? Рус-ский?..

Поля молчала. Она смотрела на него не с интересом и даже не с восхищением, а с несколько отрешенным чувством прикосновения к запредельной тайне. Возможно, она смогла бы выполнить данное Володьке обещание и похлопать по плечу ожившую Мэрилин Монро, но просто кивнуть, ответив на вопрос Алека Стеффери, было выше ее сил!

— Выпьете со мной? — вдруг спросил Алек и выразительно кивнул в сторону пустых бокалов. Поля сначала тоже молча наклонила голову, а потом вдруг запоздало вспомнила, что у нее есть язык:

— С удовольствием, — добавила она дрожащим голосом, но зато на хорошем английском.

Он легко рассмеялся:

— Вы меня боитесь, что ли?

И она, чтобы не сидеть бессловесной «техой-матехой» под его лучистым взглядом, вдруг ляпнула:

— Да, боюсь… Потому что я — журналистка, а вы, по слухам, их не жалуете.

— Но ведь не ем же я их, в самом деле? И вас не съем, так что расслабьтесь… И все-таки, наверное, вы меня представляли совсем по-другому?

Поля молча помотала головой. Да и что она могла ответить? То, что за последние полгода не посмотрела ни одного фильма с его участием? То, что недавно вспоминала о его существовании только в связи с никому здесь не известным кутюрье Аркадием Романенко? То, что вообще ничего не знала о том, что Стеффери в числе гостей фестиваля приезжает в Венецию? Или то, что он когда-то был ее первой детской любовью? С тех пор прошло больше десяти лет, и эти годы, а может быть, отсутствие грима и журнальной ретуши оставили на его лице несколько заметных морщинок. А в общем, Алек был все такой же, каким она его помнила. Глаза, глубокие, карие и какие-то завораживающе-спокойные, губы, чуть крупноватые и сухие, слегка приподнятая правая бровь и ослепительно белая седая прядь среди русых волос.

Он заказал себе еще виски со льдом, а Поле коктейль «Сант-Андреа». Они познакомились.

— Так, значит, вы все-таки русская? Поля, Полли, Полин… А я как-то пробовался на роль русского бандита, давно еще, в юности, и мне предстояло сказать несколько фраз, — он на секунду задумался. — Подождите, подождите… Нет, вспомнил… «Отдай мои деньги, собака!», «Я тебя пристрелю» и «Девочку, да погорячее, в номер!»

— Ну и как, утвердили?

В общем, вопрос был риторическим. Поля и так прекрасно знала, что в послужном списке Стеффери дурацкой роли русского уголовника не было.

— Нет, — он шутливо развел руками. — Я в то время был еще недостаточно похож на злодея… Сейчас, наверное, похож больше, да?

Ее завораживали эти постоянные вопросительные интонации в конце каждой фразы. Да и взгляд его, уверенный и, тем не менее, ищущий. А еще она чувствовала тепло, идущее от его тела. И это было странно, потому что до сих пор, несмотря на выпитый вместе коктейль, Алек Стеффери казался ей фигурой нереальной и мифической. Вернее, она заставляла себя думать о том, что он нереален, и намеренно будила где-то в душе детское злорадное торжество: «Тысячи женщин в мире позавидовали бы мне сейчас! Тысячи и тысячи хотели бы оказаться на моем месте, хотели бы слушать его негромкий голос, смотреть в его глаза». Эти мысли были банальны и от этого безопасны. И, развивай их Поля в правильном направлении, она наверняка достигла бы нужного состояния, при котором и хотелось бы только слушать голос, смотреть в глаза и просить автограф. Но в какой-то момент она сорвалась.

— Еще коктейля? — спросил Алек, словно бы нечаянно коснувшись ее руки.

«А ведь в самом деле тысячи женщин позавидовали бы мне сейчас, — подумала она. — Да и почему только сейчас? Я пришла в газету — и все у меня получилось, я ответила на вопросы первого попавшегося конкурса — и сразу выиграла путевку в Венецию!.. Ну вот во всем мне везет, кроме отношений с мужчинами. Может быть, потому, что я всю жизнь слишком стремилась от кого-то зависеть? Удобная была жена, нетребовательная и покорная… И сейчас, идиотка, продолжаю млеть от того, что Суханов, видите ли, не убрал со столика мою губную помаду! А он, между прочим, не позвонил ни разу, не поинтересовался, жива ли, здорова? Есть ли работа, деньги, в конце концов… И почему я все время должна чувствовать себя виноватой и перед кем-то оправдываться?»

Она развернула руку ладонью вверх и позволила пальцам Алека скользнуть по ее запястью, туда, где затаенно и испуганно бился пульс. И он почувствовал этот сигнал, потому что мгновенно перехватил ее кисть и с мягкой настойчивостью уложил себе на колено.

— Вы очень красивая, Полин… — с хрипотцой проговорил Стеффери, поглаживая острые побелевшие бугорки ее суставов. — Очень красивая… В вас есть какая-то космическая, вселенская красота.

«Боже ты мой, какая избитая фраза! — подумала Поля с неожиданной горечью. — Даже лучшие мужчины мира, оказывается, «снимают» женщин в барах до тошноты банально… Он ведь меня «снимает», просто «снимает». Ну и пусть!»

И, уже не желая противиться происходящему, она сама провела дрожащими трепетными пальцами по его ладони, пробежала по линии жизни, ощупывая, лаская каждую вмятинку, каждый бугорок. Рука ее была зовущей и нежной, она утешала и обещала, и Алек вдруг с неожиданной порывистостью сжал ее кисть так, что стало больно.

Был ли на самом деле мощный, похожий на электрический, разряд, мгновенно пронзивший ее тело, или это ей только показалось, Поля потом и сама не могла вспомнить. Но в том, что невидимые флюиды, притягивающие друг к другу мужчину и женщину, объединяющие их помыслы, вовсе не невидимы, она убедилась очень скоро. Они с Алеком уже разомкнули руки и просто сидели, уставившись каждый в свой бокал. Но тем не менее Ирина, явно собиравшаяся ей что-то сказать, на полдороге к бару вдруг резко развернулась и пошла в обратную сторону. Поле, честно говоря, это было безразлично. Она и заметила-то Ирину совершенно случайно, краем глаза. Гораздо важнее сейчас была тень, серой полосой отсекающая половину ее бокала. Тень плеча Алека…

Вскоре тень шевельнулась и исчезла, заставив остатки коктейля на дне вспыхнуть мириадами искорок в золотом сиянии светильников. Стеффери достал из кармана бумажник, собираясь рассчитаться с барменом.

— Пойдем уже, — проговорил он буднично и как-то спокойно, по-прежнему не поворачивая к Поле головы.

Спрашивать, куда и зачем, было, по меньшей мере, глупо, поэтому она только мотнула головой и заставила непослушные губы вымолвить: «Я не пойду». Он повернулся, взглянул на нее уже с откровенным интересом, на секунду задумался, а потом безмятежно улыбнулся.

— Я — идиот, — Алек с томительной лаской сжал ее плечо. — Ты ведь и должна была так сказать. Ты же — русская!

Больше он уже не спрашивал, просто обнял ее за талию и повел за собой мимо игральных автоматов и столиков, покрытых традиционно-зеленым сукном.

Меньше всего Поле хотелось задумываться сейчас над тем, правильно ли она поступает. Поэтому, когда они оказались в номере, она сама с какой-то покорной готовностью сняла с запястий прохладные браслеты и положила их на прикроватную тумбочку. Браслеты жалобно звякнули, ударившись о матово-белый светильник в форме небрежно брошенного платка. Было очень тихо, и, наверное, поэтому она с поразительной отчетливостью расслышала, как клацнули зубы Алека о ее зубы, когда он накинулся на нее с первым, нетерпеливым поцелуем. Впрочем, сам он нисколько не смутился, а только, обхватив ее под лопатками, прижал сильнее к себе и проник горячим языком чуть ли не до самого горла. Губы у него оказались твердые и шершавые. И Поля вдруг с каким-то детским удивлением подумала, что только на съемочной площадке, перед камерой, эти самые губы перецеловали добрую половину современных звездных мисс Голливуда, а теперь вот целуют ее!

В то, что он там шептал, лаская жадным ртом ее ключицы, она не вслушивалась. Ей вообще было странно собственное ненормальное равнодушие. Ладони Алека сжимали ее талию, стягивали с бедер наполовину расстегнутое и упавшее с груди платье. Вместе с платьем сползали вниз высокие ажурные трусики. А она все глядела поверх его головы в окно с так и не задернутыми шторами. И оттуда, снизу, смотрел на нее огромный подсвеченный портрет Мастроянни с печальными темными глазами…

Но любовником Стеффери все-таки оказался нежным и весьма опытным. Правда, действовал он не по наитию, а скорее, по строгому алгоритму. Он точно знал, как и в какой момент нужно приласкать женщину, чтобы она застонала от наслаждения, где провести рукой, а где прикоснуться губами. И Поля очень скоро перестала удивляться необычным ощущениям и теперь принимала как должное новые и новые восторги собственного тела. Даже загорелась она почему-то быстрее обычного. А он все оттягивал и оттягивал тот момент, когда они наконец-то сольются в единое целое. То прикасаясь горячим языком к пушистому холмику между ее ног, то втягивая в себя и слегка прикусывая ее соски, Алек доводил ее до того состояния, когда хотелось яростно закричать: «Ну что же ты? Ну что же ты медлишь? Не останавливайся!» И оставлял на минуту, раздосадованную, задыхающуюся, почти умирающую от необходимости продолжения. И снова ее бедра призывно раскрывались ему навстречу, но он, переворачивая ее на живот, начинал целовать плечи и нежную, созданную для ласки впадинку между лопатками. Иногда от судорожного глотка воздуха сознание ее на минуту прояснялось, и тогда Поля ясно понимала, что с ней происходит: Алек Стеффери, далекий, недосягаемый, нереальный, зарывался лицом в ее волосы, мял ее груди, раздвигал своим телом ее колени и находился всего в какой-нибудь доле секунды от того, чтобы проникнуть в нее своей распаленной, дрожащей от напряжения плотью. И когда это наконец случилось, она в одно мгновение скатилась с пика наслаждения, на который он ее так долго поднимал. Алек еще двигался в ней, Поля ощущала его сильные, размеренные и наверняка рассчитанные толчки и слышала захлебывающийся шепот: «Полли, Полин…», но сама была уже абсолютно спокойной и даже какой-то опустошенной. Впрочем, она ни о чем не жалела и ничего больше не хотела. Тело ее все еще звенело и дрожало, словно отпущенная гитарная струна. И не было сил ни встать, ни пошевелиться…

Проснулась она с абсолютно четким ощущением того, что мир рухнул. Поля слишком хорошо и детально помнила вчерашнее, чтобы не испытывать сейчас мучительного и острого презрения к себе. Казино, бар, такой нереальный, фантастический и в то же время близкий Алек Стеффери. Близкий и земной. От него так обыденно и неромантично пахло виски!.. Точно так же могло пахнуть от какого-нибудь бизнесмена средней руки в Москве. Что они пьют обычно в казино? Ну да, это самое и пьют: джин, виски, коктейль… Еще, пожалуй, текилу с традиционным лимончиком и несколькими крупинками соли. И точно так же этот абстрактный бизнесмен средней руки мог подойти к ней, заглянуть в глаза, небрежно кинуть пару фраз на тему того, какая она красивая, а потом по-хозяйски взять за руку и вывести из зала?

Поля поморщилась и провела ладонью по лицу. Можно было сколько угодно теоретизировать по поводу того, что это было: вызов, брошенный одинокой женщиной окружающему миру, внезапно вспыхнувший приступ острого сексуального голода или просто обычный «съем»? Но утренняя реальность от этого не менялась и, к сожалению, никуда не делась. На шелковой простыне рядом с нею лежал Алек Стеффери. Во сне, подрастеряв безукоризненность манер Казановы, он повернулся к даме спиной. И теперь Поля видела коротко подстриженные русые волосы на затылке, несколько выступающих шейных позвонков и даже банальные светлые веснушки на плечах. Ей почему-то неприятно было смотреть на его голые сильные ноги. И вообще неприятно видеть его голого. Было что-то недопустимое и неправильное в том, что кумир ее светлых детских еще грез лежал сейчас рядом с нею во всей бесстыдной беззащитности обнаженного мужчины.

Она едва слышно вздохнула и отодвинулась на самый край кровати. Приподнявшись на локте, пошарила глазами по полу, отыскала свое платье и беспорядочно раскиданное белье, невесело усмехнулась. Все было, как в дешевой по сюжету и внушительной по бюджету мелодраме. Лифчик и трусики эффектными белыми мазками на кремовом ворсистом ковре, платье, свернутое, перекрученное, только, пожалуй, не порванное, зеркальный потолок и все еще матово тлеющий светильник на тумбочке. Поля провела ладонью по его теплым стеклянным изгибам. Светильник погас. Она осторожно, стараясь не шуметь, спустила ноги с кровати, торопливо надела нижнее белье, потянулась за платьем, когда услышала за спиной шорох. Алек, опершись спиной о высокую подушку, сидел в постели и смотрел на нее ласково-безмятежным взглядом.

— Куда это ты собралась, Полин? — спросил он с полусонной еще улыбкой. И Поля со злой самоиронией отметила, что уже по-свойски переводит для себя «уои» как «ты». — В самом деле, куда ты?

Она, изогнувшись, застегнула на платье «молнию» и пожала плечами:

— К себе. Куда еще?

— Но зачем? Ведь еще так рано! И потом, мы ведь не обсудили наших планов на сегодняшний день, не договорились о встрече…

Поля вернулась к прикроватной тумбочке, надела на запястья браслеты, слегка взбила пальцами волосы.

— Я не думаю, что вам или мне нужна эта следующая встреча, — она старалась говорить только невозмутимо и доброжелательно. — Мне было хорошо с вами, я благодарна вам за эту ночь, но это — все… Здесь в наших отношениях следует поставить точку.

— Но почему? — снова спросил Алек. И в глазах его уже явственно вспыхнула досада. — Если тебе было хорошо, если мне было хорошо…

— Избавьте меня от объяснений. Они тоже не нужны ни мне, ни вам. Мы ведь оба все понимаем.

Он, не удосужившись прикрыться даже простыней, резким движением перекинул ноги на пол и зло пнул валяющийся рядом с тумбочкой журнал.

— Да, я все понимаю, — его голос почти дрожал от ярости, — я все прекрасно понимаю! Ты сейчас просто переполняешься осознанием собственной значимости. Ну как же! Отказать в продолжении отношений самому Стеффери! Самый простой и дешевый способ выделиться… Жаль только, что неоригинальный.

— Пусть так, — Поля пожала плечами и направилась к двери. Когда она уже взялась за круглую белую ручку, он подошел к ней сзади, обнял за плечи и зарылся лицом в волосы.

— Не уходи, не надо, — прошептали его губы, теплым дыханием обжигая ее затылок, — и забудь то, что я сейчас сказал. Просто я уже оказывался совсем недавно в такой или почти такой ситуации… Но ты ведь не поэтому хотела уйти, нет? Тебе просто неловко из-за того, что все у нас произошло так быстро?

— Может быть, и да… Но не только поэтому, и мне все равно надо идти.

— Ох, женщины, женщины! — он прижался к ней всем телом и жадными горячими руками провел от груди вниз, к животу и бедрам. Поля перенесла это стоически, решив, что дергаться и возмущаться не только глупо, но и бессмысленно. — Как же вы любите все усложнять! Я ведь нравлюсь тебе? Можешь не отрицать. Я не мог в этом ошибиться вчерашней ночью.

Она снова неопределенно пожала плечами.

— Ну хорошо! Пусть будет русская загадочность! Пусть будет молчание, недосказанность, неопределенность и еще черт знает что… Но позавтракать-то ты со мной можешь?

Поля развернулась и посмотрела в его темные странные глаза. Прежней ожесточенной ярости в них уже не было и следа. Только беззлобная усмешка сильного, уверенного в себе мужчины.

— Позавтракать могу, — ответила она, подстроившись под его тон. — Но только позавтракать, не больше…

Завтрак доставили в номер. Официант в парадном белом с золотом мундире привез на сервировочном столике блюдо из креветок в сливочном соусе, тоненько нарезанный сыр «Модзарелла», фрукты, залитые белым вином, манговый сок и горячий черный кофе. Есть Поле совсем не хотелось, она лишь немного поковырялась в креветках и с неприличной быстротой выпила кофе. Портрет Мастроянни внизу, за окном, сегодня был залит щедрым радостным солнцем. И только темные глаза великого итальянца по-прежнему взирали на утреннюю суету Лидо с мудрой печалью. Ей вдруг стало грустно. Грустно и больше ничего. Оттого, что первый же день в Венеции банально закончился в постели высококлассного плейбоя, оттого, что опять у нее не получилось быть умной, сильной, делающей свою судьбу женщиной, оттого, что со стороны все это наверняка выглядит дешево и отвратительно.

Стеффери рядом допивал свой сок и расслабленно мурлыкал себе под нос какую-то мелодию.

— Едем сегодня смотреть Венецию? — спросил он неожиданно, причем опять таким тоном, который автоматически подразумевал единственный ответ — «да».

— Нет, — ответила Поля не из духа противоречия даже, а оттого, что прозрачная ледяная грусть все больше завладевала ее сердцем.

— Не Лидо, Венецию! Настоящую Венецию!

— Пожалуйста, не надо географических и исторических экскурсов! Я знаю, куда приехала. Кроме того, в моем номере, так же, как и в твоем, валяются туристические буклетики именно с такой рекламной фразой: «Приезжайте посмотреть не Лидо — Венецию!»

— Ну-ну, — Алек с обиженным видом надкусил персик, задумчиво повертел его в руке и положил на край столика. — Так значит, не поедешь?

— Не поеду.

— А если я предложу тебе взаимовыгодную сделку: ты просто отправляешься со мной на прогулку, а я взамен даю тебе эксклюзивное интервью? Только тебе и больше никому! Я не позволю к себе и близко подойти ни одному из представителей даже самых крупных информационных агентств, а ты сделаешь потрясающий, лучший в своей жизни материал. Это будет твой звездный час! И что от тебя требуется взамен? Всего лишь маленькая прогулка по Венеции.

Поля взглянула на него с каким-то почти исследовательским интересом, а потом, прищурив глаза и подперев кулаком подбородок, расхохоталась.

— Ну почему, почему меня нужно изначально считать ни на что не способной? — проговорила она сквозь злой смех. — Почему ты так уверен, что ничего лучше, чем интервью с тобой, я в своей жизни не сделаю?.. Это, наверное, смешно, но мне так совсем не кажется! И не нуждаюсь я в протекции столь сомнительного свойства. Не хватало еще делать карьеру с помощью постели!

— Я не хотел тебя обидеть, — Алек, раздосадованно вздохнув, взял ее кисть и поднес к своим губам. — Я просто даже подумать не мог, что ты именно так расценишь мое предложение… Ну считай это неудачной шуткой, в конце концов!

— Ладно, давай забудем, — Поля осторожно высвободила руку. — Ты ничего не говорил, а я ничего не слышала.

— Но я хочу сказать еще раз. Я хочу попросить. Просто попросить тебя: поедем сегодня со мной… Пожалуйста…

Его глаза были странно-печальными, улыбка — неуверенной и готовой вот-вот растаять. Надкусанный персик так и лежал на краю столика, и сок из него капал на светлые брюки Алека. И почему-то это мокрое пятно, расплывающееся на брючине, странным образом делало его обычным земным человеком. Человеком, в жизни у которого могут быть вполне реальные, осязаемые неприятности…

— Хорошо, я поеду с тобой, Алек, — сказала Поля, еще не до конца уверенная в том, правильно ли она поступает. — Я поеду с тобой…

На прогулку решено было отправляться в полдень. Так что у нее оставалось в запасе еще почти два часа. Но она все это время тихо, как мышь, просидела в номере, не отвечая на телефонные звонки и покрываясь холодным потом при одной только мысли о предстоящем объяснении с Ириной. Поля не знала наверняка, что объяснение это состоится, ведь, в конце концов, Завацкая была всего лишь руководителем съемочной группы, а не лично к ней приставленным стражем нравственности. Но, наверное, и одной ее саркастической усмешки да еще скептического взгляда черных глаз вполне хватило бы для того, чтобы почувствовать себя полным ничтожеством. А еще Поля думала об Алеке. О том, что она после ночи, проведенной с ним, должна ощущать себя счастливой, избранной, особенной, и о том, что она почему-то не испытывает ничего похожего… То ли вчерашняя реальность его обнаженного тела со свойственными человеческому телу мелкими недостатками, веснушками на плечах, жесткими волосами, густо покрывающими ноги, спустила Стеффери с недосягаемого Олимпа, то ли просто одного восхищения мужчиной, пусть даже почти преклонения перед ним, все же недостаточно для того, чтобы женщина была с ним счастлива…

В салатовый брючный костюм и плетеные босоножки на низком каблуке Поля переоделась уже чисто машинально. Ей больше не хотелось быть красивой или соблазнительной и если бы не правила этикета, она, наверное, так и проходила бы в одном платье до самого конца фестиваля. Похожая апатия навалилась на нее два месяца назад, сразу после расставания с Борисом… Борис, опять Борис… В голове у Поли навязчивым лейтмотивом звучала мысль: «Я сама окончательно зачеркнула возможность возвращения, я изменила ему во второй раз»… Напрасно она пыталась внушить себе, что Суханов уже практически забыл о ее существовании. Где-то в глубине души она понимала, что все это чушь. И ей становилось невыносимо стыдно…

Алек постучал в дверь ее номера ровно в двенадцать. На нем была пестрая рубашка с какими-то растительными мотивами и легкие светлые брюки. Руки он держал в карманах и улыбался открытой, восхитительно простой улыбкой «парня из нашего двора». «Слишком уж простой и открытой, — отметила Поля, — прямо как на рекламных плакатах». Ей даже на минуту показалось, что она видит зазор между этой быстро и охотно надеваемой маской и лицом человека, прекрасно знающего себе цену и ни на минуту не забывающего об огромном расстоянии между ним и миром простых смертных.

— Я уже успел соскучиться по тебе, — весело сообщил Алек. — Надеюсь, ты мне рада?

— Да, — негромко произнесла она и тут же отвела взгляд.

…Машину пришлось оставить в специальном гараже у лодочной станции и до старой Венеции добираться морем. Поля сидела на палубе быстроходного белого катера и, подставив лицо ветру, размышляла о превратностях судьбы… Случайности, нелепые случайности, сплетенные между собой в хитроумный, невидимый человеческому глазу узор… Алек, увиденный ею впервые на какой-то некачественной видеокассете, Борька, шутливо спрашивающий: «Ты фанатка Стеффери, что ли?» — и думающий, естественно, совсем не о том, ее заледеневшие вдруг губы, отвечающие: «Нет, я фанатка тебя!», и снова Алек, теперь уже сидящий рядом… Сейчас, когда вдруг совершенно неожиданно исполнилась ее полудетская мечта, Поля не чувствовала себя счастливой. И уж совсем не была уверена в том, что тогда, в неимоверно далеком прошлом, ей, маленькой наивной девочке, действительно хотелось любви и нежности «мужчины с обложки». Ощущения собственной уникальности или избранности? Да! Возможности прикосновения к незнакомому сверкающему миру? Да! Но только не его поцелуев, не его жаркого загнанного дыхания где-то у самого уха, не его неприкрыто-удовлетворенного и от этого почему-то неприятного стона: «Полин, о Полин…» А еще подумалось, что она не только не знает, но и абсолютно не чувствует Алека. Не чувствует сердцем так, как почувствовала Борьку чуть ли не с первых минут их встречи…

Катерок причалил к каменной набережной. Алек быстро выбрался наверх и подал Поле руку. И она на какое-то время позабыла и о своих переживаниях, и вообще обо всем. Венеция, прекрасная как сон, возникла из самого моря. Пожалуй, все это было бы похоже на мираж, если бы не нудное завывание уличного мальчишки, мгновенно вычислившего иностранцев и теперь вьющегося возле них в надежде получить какой-нибудь презент. Стеффери, порывшись в бумажнике, протянул пацану десятидолларовую бумажку. Видимо, большего и не требовалось, потому что мальчишка тут же сорвался с места и побежал хвастаться добычей перед кучкой таких же «охотников», стоящих слегка в отдалении.

— Ну что, пойдем? — Алек взял ее за кончики пальцев. И она, очарованная и даже какая-то отсутствующая, не заметила той нежной ласки, которую он вложил в это прикосновение.

Ей вдруг вспомнился стандартный набор избитых штампов: «Венеция — владычица морей», «Венеция — город тайн и карнавалов», «Венеция — сказка из неба, воды и камня»… И подумалось, что холодное слово «камень» никогда не сможет объяснить летящую прелесть ажурного мраморного кружева над балконами и окнами домов, не сможет передать все роскошное, торжествующее разнообразие красок. Поля так жадно вдыхала солоноватый морской воздух, словно и он здесь, в этом царстве причудливой красоты, был необыкновенным. Щелкать «Кодаком» было бы бессмысленно. Она чувствовала, что хрупкое, утонченное очарование площади, прекрасного дворца со стрельчатыми окнами и величественными колоннами и церкви с высокой колокольней превратится на фотографии, пусть даже очень качественной, в холодное неживое нагромождение вычурных линий. Музыка, живущая в камне, станет лишь обезличенной магнитофонной записью…

Они прошли через площадь и спустились к одному из многочисленных каналов, разрезающих Венецию на сотню крохотных островков. Почти тут же из-под горбатого мостика бесшумно вынырнула гондола, похожая на прекрасного черного лебедя с гордо выгнутой шеей.

— Синьоры, не желаете совершить увлекательнейшую прогулку по водным улицам нашего города? — поинтересовался на довольно сносном английском пожилой гондольер с ярко-оранжевым платком, повязанным вокруг шеи. В голосе его слышалось такое интригующее обещание, что отказаться было просто невозможно. Алек помог Поле спуститься в гондолу и снова на мгновение задержал ее руку в своей. В этот раз она заметила и, словно бы невзначай, опускаясь на сиденье, выдернула пальцы из его ладони. Наверное, не надо было поднимать глаза на Алека, но она все-таки сделала это и сразу же очень пожалела. Слишком обиженным и в то же время вопросительным оказался его взгляд. А Поле просто нечего было сказать ему. Нечего, кроме того, что она уже сказала утром, за завтраком… Мудрый старый гондольер понимающе усмехнулся и тут же невозмутимо продолжил:

— Вы правильно сделали, синьоры, что решили путешествовать на гондоле. Все эти нынешние моторные катера и речные трамваи никуда не годятся. Ну что, скажите на милость, можно разглядеть, на сумасшедшей скорости проносясь под мостами? В городе застывшего времени нельзя торопиться. Никак нельзя.

Гондола неторопливо плыла по узкому каналу, по обеим сторонам которого прямо из воды поднимались фасады домов. Здесь не было никакого намека на набережную, и, казалось, стены с прилепившимися балкончиками и крошечными узорчатыми башенками впитали в себя вековую морскую влагу. В нескольких метрах от них точно такая же черная гондола с искусной деревянной резьбой по борту и носом, напоминающим алебарду, причалила прямо к парадному подъезду. Из лодки вышли немолодые мужчина и женщина, держащиеся за руки и не сводящие друг с друга глаз. Платье женщины, белое, с редкими кружевными вставками, отличалось изысканностью и простотой, в волосы ее было вплетено несколько пышных белых цветов.

— Они обвенчались, — авторитетно заявил старик. Он сказал это с особенным уважением, словно склоняя голову перед величайшим законом жизни, соединяющим мужчину и женщину на земле и на небесах. Глаза у Поли противно защипало. И тут же где-то совсем близко мощно зазвенел колокол, а еще через несколько минут гондола причалила неподалеку от площади Сан-Марко. Гондольер пообещал дождаться, пока они осмотрят местные достопримечательности, уютно устроился на сиденье и достал из кармана черного сюртука какой-то бульварный детектив в яркой обложке. Эта книжонка, украшенная изображением типа в черной шляпе с огромным пистолетом, мгновенно превратила загадочного проводника по времени в обычного домашнего дедушку. Такого, который любит сидеть у камина, укутав зябнущие ноги клетчатым пледом и покуривая трубку. Поля незаметно улыбнулась.

Против ожидания, пьяцца Сан-Марко не произвела на нее особенного впечатления. И дворец Дожей, и Кампанила, и собор святого Марка — все это она тысячу раз видела на открытках и репродукциях Веронезе и Тинторетто, и, наверное, поэтому площадь показалась ей какой-то ненастоящей. А кроме того, здесь было множество туристов, увешанных фотоаппаратурой и беззастенчиво глазевших по сторонам. В любовании красотами Венеции, конечно, не было ничего плохого, но Поле почему-то всегда казалось, что делать это можно только с трепетным уважением, четко чувствуя дистанцию между собой — человеком, пришедшим в этот мир на какое-то мгновение, и вечностью, застывшей в камне. Однако большинство гостей совершенно не стеснялись и тыкали пальцами то в порталы величественного собора, то в стрельчатые арки и капители колонн дворца Дожей, сопровождая свои жесты громкими репликами и неуместным смехом. На минуту пьяцца Сан-Марко показалась ей похожей на бесконечно усталого, мудрого зверя в зоопарке, сквозь прутья решетки печально взирающего на посетителей.

— Пойдем отсюда, — она прикоснулась к рукаву Алека. В ответ она ожидала чего угодно: наивного удивления — «Зачем же, ведь здесь так красиво?», галантной предупредительности — «Да-да, конечно, пойдем, если ты устала», но он только коротко вздохнул:

— Да, сегодня здесь все какое-то неживое…

И голос Стеффери был таким виноватым, будто это ему в обязанность вменялось поддерживать дух не музейной, а настоящей старины на главной площади Венеции, а он, к великому своему стыду, не справился с подобным заданием. Поле вдруг подумалось, что она не вправе была примеривать к нему, почти незнакомому, но живому и чувствующему, образ холодного недалекого красавца. И стыдно стало мыслей о собственной утонченности и тонкости переживаний в сравнении с его якобы легковесным и особо не отягощенным думами отношением к жизни.

Они проплыли под мостом Вздохов, соединяющим тюрьму Карчери с дворцом Дожей, и неожиданно оказались в узком канале, с одного берега которого на другой, кажется, вполне можно было перепрыгнуть. На темной воде играли радостные солнечные блики, и Поля невольно поежилась, когда гондола нырнула под мост, где царила мрачная густая тень. Видимо, выражение ее лица вдруг стало отсутствующим и грустным, потому что Алек, словно пытаясь вернуть Полю в реальный мир, осторожно потряс ее за плечо.

— Эй, Полин, тебе скучно? Ты хочешь обратно в отель?

Она помотала головой.

— Может быть, пройдемся пешком?

Поля неуверенно пожала плечами. Стеффери повернулся к гондольеру и, виновато разведя руками, попросил его остановиться где-нибудь поближе к центру города.

— Я не хочу в центр, — быстро сказала она. — Мне не нужны сейчас ни шум, ни суета, ни витрины эти огромные, от которых просто с ума сойти можно. Я просто хочу побыть… — она хотела произнести «одна», но вовремя одумалась. И Алек, кажется, уже читающий это готовое сорваться с губ слово, облегченно вздохнул, услышав «в тишине». Нельзя сказать, чтобы пожилой гондольер был очень доволен внезапным прекращением прогулки. Поля почему-то ожидала от него все той же спокойной мудрости, с которой он говорил о вечном городе, но на старческом лице отразилось разочарование дедушки, который не принесет теперь внукам столько подарков, сколько хотелось бы. Она взглянула на Алека, и опять он все понял, отсчитав старику такое количество зеленых бумажек, на которое тот явно не рассчитывал.

Простившись с гондольером, они выбрались на узенькую улочку и зашли в ближайшую тратторию, небольшой ресторанчик с горсткой столиков, спрятавшихся под яркими зонтиками. Стеффери заказал для себя и дамы карпачо, пиццу и бутылочку кьянти. Название «карпачо» ни о чем не говорило Поле, и поэтому она с некоторым напряжением ожидала, когда принесут блюдо. Но это оказалось всего лишь тонко нарезанное филе говядины, пикантно приправленное и маринованное. Мясо было нежным и сочным, корочка горячей пиццы восхитительно хрустящей, сладковатое кьянти оставляло на языке приятный терпкий вкус. Народу за соседними столиками было немного, и Поля вдруг вспомнила «одиночество вдвоем», то самое, которое она почувствовала когда-то, поднимаясь с Борисом в лифте к себе домой. Почему-то от этих воспоминаний ей не стало ни грустно, ни больно, и она с удивлением и страхом поняла: то, что еще совсем недавно было для нее смыслом жизни, начало понемногу превращаться в обычное прошлое… Но Алек был ни в чем не виноват, он так старался, пытаясь сделать для нее эту прогулку приятной! Поля почувствовала, что сердце ее переполняется благодарностью, и она быстро и неловко, неожиданно даже для себя самой вдруг погладила его большую сильную руку, лежащую на столе. Наверное, схвати он ее ускользающую кисть за кончики пальцев или даже просто посмотри «со значением», и все мгновенное очарование тут же развеялось бы, как туман. Но Алек продолжал задумчиво глядеть на серые стены соседних домов и поблескивающую между ними темную воду канала. И только по тому, как внезапно напряглись его плечи, она поняла, что он почувствовал и теперь не хочет повернуться, боясь спугнуть ее случайную, мимолетную ласку. Что это было, особая чуткость влюбленного или холодная расчетливость опытного плейбоя, умеющего найти к каждой женщине единственно верный подход? Должно быть, в тот момент Поля решила вопрос в пользу чуткости, потому что, немного помедлив, вдруг произнесла:

— Алек, я должна тебе сказать… Понимаешь, за всеми моими недосказанностями, нежеланиями что-то объяснять, которые тебя так раздражают… Нет-нет, я знаю, что раздражают… В общем, за ними стоят вполне определенные, нормальные вещи. Дело в том, что в моей жизни есть мужчина, которого я люблю. И даже просто принадлежать другому в постели я не могу, потому что…

— Этот мужчина — твой любовник? — спросил Стеффери так спокойно, будто узнавал дорогу до ближайшей парикмахерской.

— Нет… Это мой бывший муж, — она криво усмехнулась. — Мы расстались по обоюдному согласию, но… Но у меня до сих пор начинают слабеть колени, как только я подумаю о нем.

«Не надо, не надо было говорить про эти колени, — подумала Поля, заметив, как напряглись жилы на шее Алека. — Можно ведь было обойтись без этой никому не нужной откровенности». Однако Стеффери почти мгновенно взял себя в руки. Нет, он не натянул на себя маску вежливой отстраненности, не улыбнулся холодно и светски. Лицо его сохраняло все то же, будто намертво приклеившееся выражение виноватой и какой-то безнадежной влюбленности. «Четко придерживается выбранной тактики», — снова отметила она и тут же возненавидела себя за заносчивую уверенность в собственной проницательности.

— Поля, — он снова назвал ее по-русски, — никто, кроме Всевышнего, не знает, чего тебе захочется завтра. Никто не знает, свяжет ли нас жизнь или мы простимся уже сегодня просто как хорошие знакомые… Никто не знает, сможешь ли ты освободиться до конца от своего прошлого. Но главное — захотеть быть свободной! Ты ведь хочешь этого, правда?

— Не знаю, — честно ответила Поля, снова ужасаясь тому, что под словом «прошлое» уже сама подразумевает Борьку и все, что с ним связано… Все. И это отчуждение последних месяцев, в конце концов закончившееся разрывом, и страшное, невыносимое молчание телефона дома, в Строгино… Ей вдруг подумалось, что в Москве ее ждет все то же самое: те же сочувственные глаза матери, то же Ксюхино: «Ты сама виновата! Что сидишь дома, как старая бабка? Уже давно бы кого-нибудь себе нашла!», и тот же молчащий телефон. Так стоит ли ради бесконечного, изматывающего ожидания неизвестно чего отказывать себе сейчас в праве на нормальную человеческую радость? Стоит ли ради человека, ясно давшего понять, что ты ему больше не нужна, накладывать на себя добровольную епитимью?

Поля взмахнула ресницами и подняла на Алека еще полный сомнения, но уже неуверенно-ласковый взгляд. И он поторопился, в один миг разрушив так долго возводившийся карточный домик. Когда его рука под столом, раздвинув ее бедра, нетерпеливо сжала заветный холмик под скользящим салатовым шелком брюк, она резко отодвинулась. От прежнего ностальгического настроения не осталось и следа. А еще ей показалось, что по лицу Алека пробежала едва уловимая тень досады: не раскаяния, не огорчения, а именно досады. Впрочем, она совсем не была в этом уверена, потому что уже через секунду он совершенно потерянным голосом произнес:

— Прости…

И Поля не знала, что и думать: то ли это отточенное актерское мастерство, то ли в Стеффери на самом деле одновременно живут два человека. Один — холодный, циничный, закаленный голливудскими тусовками, другой — нежный и ранимый, мечтающий, чтобы его любили безоглядно и сильно, боящийся обмана и от этого страдающий.

После ужина они еще долго бродили по улицам, разговаривая ни о чем. Оба прекрасно понимали, что той мгновенно утраченной близости уже не будет. И все же никто не заговаривал о возвращении в отель, словно боясь словами закрепить то, что и так витало в воздухе. И только когда спелая луна отразилась в темной воде Большого канала, Поля устало произнесла:

— Наверное, нам пора домой?

Алек как будто бы даже обрадовался и сразу же, не пытаясь сориентироваться среди совершенно одинаковых в темноте домов, выбрал правильное направление движения. Причем так быстро, словно он уже давно подумывал об обратной дороге и прикидывал маршрут. Поле даже казалось, что в вестибюле отеля они не скажут друг другу ни единого слова, мгновенно разбежавшись по своим номерам, но Алек остановил ее еще на мраморных ступенях перед входом в здание.

— Я знаю, что ты не захочешь сейчас подняться ко мне… Можешь ничего не объяснять, я знаю это абсолютно точно. И ни в чем тебя не виню… Но у меня есть к тебе одна просьба: будь моей спутницей завтра на торжественном фуршете по поводу открытия кинофестиваля.

— Скорее всего, я должна буду там присутствовать в качестве журналистки.

— Перестань, — он поморщился, — ты, конечно же, знаешь, что на этот фуршет из вашей братии попадут только избранные. И я не думаю, что репортеры с какого-то безвестного телеканала будут в числе приглашенных…

Поля промолчала.

— Так ты согласна? Или нет?

— Естественно, нет, — внятно проговорила она, подняв голову и посмотрев прямо в его карие, с золотыми искорками глаза. — Неужели ты не понял, что я не собираюсь делать из минувшей ночи шоу с продолжением и вообще хоть как-то афишировать это? Наши отношения — это только наши отношения!

— А спутница на фуршете — это всего лишь спутница на фуршете! — Алек очаровательно улыбнулся. — Это тебя ни к чему не обязывает…

— И тем не менее нет, — уже совсем уверенно произнесла Поля и, встряхнув темными волосами, побежала вверх по ступеням…

Весь следующий день был заполнен ужасной беготней и суматохой. Ирина, координирующая движения творческой группы, бросала своих «бойцов» в самые горячие точки. Поля успела побывать со своим микрофоном и возле Дворца Кино, куда по красной ковровой дорожке, окруженные плотной людской толпой, входили мэтры и звезды, и в конференц-зале, где Шарлотта Ремплинг отвечала на многочисленные вопросы азартных журналистов. Она видела живую, настоящую Настасью Кински с ее дымчато-серыми глазами и особенной, мягкой красотой. На красной дорожке появился и Вуди Аллен в неизменных очках и безукоризненном смокинге.

— Но все-таки это не Канны, — кричала ей в ухо Ирина, стоящая за спиной. — Пафоса поменьше. Хотя, может, это и к лучшему? А вот в Сан-Себастьян мы с Толей Стрешневым ездили… Не знаешь его еще? Ну ничего, узнаешь!.. Так вот, там испанский мальчик в болеро и красных башмаках перед появлением каждой знаменитости исполнял особенный танец. Это было что-то вроде приветствия. Господи, стройненький такой, гибкий, кастаньеты щелкают, каблуки об асфальт чуть ли не искры высекают! Никогда ничего подобного не видела.

Поле хотелось сказать, что она, несколько раз за последние шесть лет побывав за границей, видела вообще очень мало. Собственно, только то, что входило в стандартный набор в большинстве своем равнодушных экскурсоводов. Да еще бесконечное сверкание магазинных витрин, золотистый песок цивилизованных пляжей, цветы в люксовских номерах дорогих отелей, почему-то кажущиеся искусственными… Правда, тогда и смотрела она только на Бориса. Что за дело было ей до цветов и позолоченных краников в ванной? Но Ирине вряд ли было это интересно. И Поля только кивала согласно и торопливо и продолжала вглядываться через плечи и головы в силуэты проходящих мимо звезд.

Поля даже не поняла, каким образом умудрилась упустить момент, когда к входу во Дворец Кино подъехал белый «Пежо» Алека Стеффери.

Когда восторг толпы, достигнув апогея, вылился во всеобщий приветственный вопль, она привстала на цыпочки, чтобы получше разглядеть происходящее. И затаила дыхание… Это был совсем не тот Алек, которого она знала. «Если только знала…», — мгновенно пронеслось в голове. Мужчина в черном смокинге и черной бабочке, поднимающийся по ступеням, казался потрясающе, необыкновенно красивым. Но главное — недоступным. Точно таким же, как когда-то на обложке «ТВ-парка». Каждое его движение, каждый взгляд, мельком брошенный в толпу, были полны такой уверенности в собственной неотразимости и значимости, что Поля растерялась. Ей даже на минуту захотелось попасться ему на глаза, чтобы проверить, вспыхнет ли в них тот, особый огонек. Но тут же она вспомнила про напряженно сопящего рядом Володьку с его телекамерой.

Поля развернулась резко, неожиданно, и оператор не успел спрятать ироничную усмешку, искривляющую губы. Зато Ирина по-прежнему была сама невозмутимость. Она с самого начала ничего не сказала по поводу ухода Поли из казино и теперь продолжала делать вид, что абсолютно ничего не произошло. Тем не менее было ясно, что она все прекрасно понимает. И Поля вдруг прониклась благодарностью к этой чужой, собственно, женщине за то, что не читалось в ее глазах ни осуждения, ни пошлого намека на дамскую солидарность…

Уже в обед, когда они наскоро перекусывали в небольшой пиццерии на углу, Поля решилась завести разговор на волнующую ее тему.

— Ира, мне бы хотелось сделать свой собственный пробный сюжет. В общем-то, с Натальей Валерьевной мы об этом предварительно договаривались, — она отставила в сторону высокий бокал с коктейлем и пальцем отвела в сторону соломинку.

— Эксклюзивное интервью с кем-нибудь из звезд? — встрял Володька.

— Если такой случай представится, то и это, естественно, тоже, — ответить Поля постаралась как можно более спокойно, понимая, что лучше не наживать себе врагов без крайней на то необходимости. — Но вообще я хотела бы сделать зарисовку из вечерней жизни фестивального Лидо, когда небожители, возвращаясь из ресторанов, клубов и казино, всего на несколько минут становятся обычными людьми. Как папоротник, который расцветает в одну-единственную колдовскую ночь…

— А у тебя богатый опыт по части вечерней жизни знаменитостей? — снова невинно поинтересовался Кузнецов.

— Нет, небогатый. Но я предполагаю, что сюжет получится интересным… И еще, Володя, нам придется работать вместе, так что давай сразу расставим все точки над «i»: что именно тебя не устраивает?

— Бог с тобою, Полин. Все прекрасно. Никаких претензий у меня нет.

Поля поняла, что Володя пошел на попятный. Ей тоже не хотелось развивать конфликт. Но тем не менее неприятный осадок на сердце остался. И она вдруг с каким-то ужасом почувствовала, что весь ее энтузиазм стремительно тает, как песок в стеклянных часах. Но все же заставила себя переспросить.

— Ну так как же, Ира?

Та неспешно отправила в рот последний кусок пиццы, запила его коктейлем и задумчиво произнесла:

— Ну что ж, действуй-злодействуй!

— Только сегодня вечером не получится, — уже совсем миролюбиво проговорил Володька. — У небожителей торжественный фуршет, так что из Дворца Кино они будут расползаться маленькими и большими кучками. Где уж в таких условиях рисовать их романтичные телепортреты!

— Фуршет? Я как-то упустила это из виду, — пробормотала Поля и поняла, что голос ее прозвучал фальшиво до безобразия…

До вечерней журналистской охоты оставалось еще несколько часов, и после обеда они разошлись по своим номерам отдохнуть. Все-таки и климат был непривычный, и жара — истомляющая, и напряжение — просто ужасное. Ирина так вообще заверила всех, что прямо с порога рухнет в постель и проспит до самого вечера безмятежным сном ребенка. Кузнецов собирался покопаться в камере, забарахлившей в самый неподходящий момент, а Поля подумала, что неплохо будет искупаться. Она забралась в ванну с ароматической пеной, надеясь, что ей никто не помешает, и рассчитывая расслабиться как следует. Но покайфовать не удалось. Только она успела погрузиться в воду по подбородок, как раздался настойчивый, заполошный стук в дверь. О том, чтобы продолжать принимать ванну не могло быть и речи: особой невозмутимостью Поля не отличалась, да и, кроме того, мало ли что могло случиться?..

Выбравшись из розовой с белыми мраморными прожилками чаши и накинув халат, она подбежала к двери. Как и следовало ожидать, за порогом стояла Ирина.

— Так, быстро суши волосы, — скомандовала она с порога, — и вообще приводи себя в порядок. На твое имя поступило приглашение на сегодняшний фуршет, так что блаженствовать будешь потом… Мне, кстати, тоже поспать не дали!

— Понятно, — Поля отступила на шаг, пропуская ее в номер. — Ты проходи, пожалуйста…

Впрочем, Ирина и не нуждалась в приглашении. Пройдя через всю комнату, она плюхнулась в глубокое кресло, закинула ногу на ногу и, отвернувшись к окну, закурила. Ее, похоже, совершенно не смутило ни Полино краткое «понятно», ни вообще странность ситуации.

— Ты, кстати, тоже неплохо устроилась, — проговорила она, выпустив в потолок струйку дыма. — Все в модной бежево-коричневой гамме, и кондиционер, что называется, «супер-супер»… Работает-то хорошо?

— Не жалуюсь.

— Ну ты еще ко мне в гости заходи, тоже посмотришь… Вообще даже странно, что в этот раз все так цивилизованно. Я, помнишь, тебе про Сан-Себастьян говорила? Так там мы жили втроем в номере, чем хочешь клянусь, три на четыре метра! Из всех удобств только какой-то перекореженный телевизор и холодильник. Командировочных, естественно, три копейки, чаек кипятили в банке… Это сейчас Лаварев вроде развернулся, так и позволяет нам пожить немножко на широкую ногу.

— Лаварев? Это… — Поля наморщила лоб, пытаясь припомнить.

— Да директор, директор наш. Его подпись стоит на всех твоих бумажках. Ты ведь его и не видела еще?.. Вообще-то мог бы и удостоить победительницу конкурса аудиенции… Нормальный мужик, молодой относительно. Единственный недостаток — женат.

Ирина замолчала, в очередной раз глубоко затянулась и с вниманием ученого-исследователя принялась рассматривать сигарету, зажатую между средним и указательным пальцами. Молчала и Поля. И эта пауза, дождевым облаком висящая в воздухе, становилась все более и более мучительной. По коридору, шелестя сверкающими колесиками, проехала тележка официанта, развозящего по номерам обеды и завтраки. Где-то хлопнула дверь.

— Послушай, — Поля сняла с головы полотенце и села в кресло напротив, — мы ведь обе говорим сейчас совсем не о том, о чем думаем? Какие-то там командировочные, интерьеры, Лаварев какой-то… Ты ведь хочешь меня спросить, как получилось со Стеффери и что я теперь собираюсь в связи с этим делать? Ясно ведь, как белый день, что это приглашение на фуршет не случайность, об этом и говорить как-то даже глупо.

— Ты особо-то не горячись! — Ирина бросила на нее насмешливый взгляд. — Как получается у мужчины с женщиной, я и сама знаю, не маленькая, а что ты собираешься делать?.. Это уж, извини, тоже твои личные проблемы. Впечатления законченной идиотки ты не производишь. Да и сейчас не «холодная война», за связь с иностранцем в застенки КГБ не посадят… Так что думай, думай. Только помни об одном: существует такое понятие, как профессиональная этика, и если ты сделаешь пусть самый даже расчудесный материал не совсем порядочным способом, то это будет… как бы тебе сказать?..

— Не бойся, ничего такого не будет. Алек уже предлагал мне эксклюзивное интервью, обещал, что никого из журналистов, кроме меня, и близко к себе не подпустит, но я отказалась.

— Ого! — Завацкая удивленно оттопырила нижнюю губу. — Но вот этим фактом, кстати, тоже бравировать не надо. А то если в первом варианте тебе только основательно перемыли бы косточки, то при таком раскладе тебя просто съедят. Этика, конечно, этикой, но о рейтинге телеканала тоже нельзя забывать… А вообще, знаешь, я удивлена, что Стеффери тащит тебя сегодня на этот фуршет. Я когда увидела, что вы вместе из казино выходите, подумала: «Ну все! Пропала девка! Назавтра будут слезы, дамский алкоголизм с криками: «Как он мог! Раз он артист, то ему все можно, да?» Его попытки скрыться от тебя за широкими плечами телохранителей, твои попытки этих телохранителей как-нибудь обогнуть…

— Да ведь у меня муж в Москве остался, — Поля печально улыбнулась. — Муж, которого я люблю. И который меня не любит… С Алеком, наверное, потому все и получилось. Просто доказать самой себе захотелось, что нравиться могу, желание внушать. Знаешь, тоже дурь вроде дамского алкоголизма: «Ах, он меня не любит, тогда я ему изменю!»

— Ну ты даешь! — Ирина покачала головой. — Как будто про Васю-сантехника из соседнего подъезда рассказываешь! Запросто так: «Я изменила мужу с Алеком Стеффери!»

— Но ты ведь, надеюсь, не хочешь, чтобы я сейчас начала тебя разубеждать и доказывать, что он — вполне земной и реальный человек?

— Избави Боже!

— Тогда давай оставим бедного Стеффери в покое и поговорим лучше о том, как мне вести себя на фуршете.

— Ну, во-первых, не запивай омаров шампанским. Говорят, желудок плохо переваривает. А во-вторых, думай сама… Ну что, я учить тебя буду, что ли? Приглашена ты в качестве гостьи, так что будет, конечно, дико, если ты вдруг начнешь тыкать под нос знаменитостям диктофон, но все же шанса своего постарайся не упустить.

Поля вздохнула и, встав с кресла, поправила штору на окне.

— Если бы ты знала, Ирина, как мне не хочется туда идти, — проговорила она задумчиво и грустно. — Я прекрасно понимаю, что больше такой возможности никогда у меня в жизни не будет, что звезд всех увижу на расстоянии вытянутой руки… Но вот не хочется, и все! Предчувствие, что ли, какое нехорошее?..

Но когда она подходила спустя два часа к играющему огнями Дворцу Кино, то думала уже не о предчувствии, а просто о том, что очень хорошо все-таки иметь машину. Ее тоненькие прозрачные каблуки дробно стучали по асфальту, кофейное платье, плотно облегающее бедра, не позволяло шагать нормально. Стеффери, видимо, и дальше решивший соблюдать неуклюжее инкогнито, за ней не заехал. И от самого отеля Поля вынуждена была идти пешком. Радовало только то, что вид женщины в вечернем платье, бредущей по раскаленному за день асфальту, здесь никого не приводил в изумление.

Ее имя было в списке приглашенных, поэтому прошла она без проблем. Но что делать дальше, было абсолютно неясно. Ее никто не ждал, никто не встречал. В зале с серебристым мерцающим светом играла мягкая музыка. Элегантные дамы в роскошных туалетах и мужчины во фраках пили вино, легко смеялись, беседовали между собой.

Алек появился неожиданно. Поля даже вздрогнула, когда он коснулся ее плеча.

— Ты все-таки пришла, Полин, — глаза его светились ласковым теплом. — А я уж подумал, что твоя знаменитая русская загадочность опять сыграет со мной какую-нибудь злую шутку.

— Зачем все это? — спросила она, изучающе вглядываясь в его лицо. — Я ведь сказала, что не хочу сюда идти. Зачем надо было действовать через аккредитационный центр, ставить меня в безвыходное положение?.. И вообще… Алек, я хочу спросить: зачем вообще все это? Ты ведь можешь иметь любовь красивейших женщин мира! Ведь не несчастный же ты, закомплексованный мальчик, в конце концов! Так почему тогда ты зациклился на мне? Почему? Зачем? Я не понимаю!

— А что тут понимать, Полин? Ты и есть красивейшая женщина мира, я влюблен в тебя и хочу добиться твоей любви…

Фраза прозвучала холодно и фальшиво. Но Стеффери, похоже, и не рассчитывал на то, что ему поверят. Поля только молча кивнула и, опершись о его руку, проследовала в зал.

Как ни странно, здесь ели омаров и запивали их шампанским. Она еще с веселым удивлением подумала: «Это что, Ирка пошутила надо мной, что ли? Или здесь собрались исключительно экспериментаторы над собственным желудком?» Впрочем, изощряться в остроумии можно было сколько угодно, но на самом деле от великолепия подобравшегося общества просто дух захватывало. Кстати, известных представителей классически-коммерческого Голливуда она насчитала совсем немного. Ставка на элитном кинофестивале, как всегда, делалась на европейское кино. На них с Алеком никто не обращал повышенного, нескромного внимания, и вскоре Поля почувствовала себя свободнее. Она тоже пила коктейль из высокого, приятно холодящего ладонь бокала, тоже танцевала, тоже улыбалась легко и непринужденно. Стеффери был сама галантность и любезность, и если бы не эта его фраза с явным подтекстом: «Я влюблен? В никому не известную русскую журналистку? Надо же, какая изящная шутка!», то все было бы вообще прекрасно.

Правда, Поля пока так и не могла представить, каким же образом ей «использовать свой шанс». Алек познакомил ее с некоторыми весьма знаменитыми личностями, но, во-первых, знакомство было достаточно официальным, а во-вторых, что должно было последовать дальше? Классически-анекдотическое извлечение на свет диктофона? Или попытка уединиться где-нибудь в кулуарах с целью договориться о завтрашнем интервью? Да и не хотелось ей использовать свою связь со Стеффери в качестве визитной карточки.

Она даже и не поняла, когда начала уставать от всего этого навязчивого великолепия, тяжелого, словно украшения из цельного золота. Просто грусть и апатия навалились на нее мгновенно, и стало так тошно, что захотелось расплакаться. Поставив на высокий столик полупустой бокал, Поля огляделась вокруг. Алек беседовал неподалеку с какой-то дамой в матово поблескивающем черном платье. Дальше должно было последовать неизменное представление дамы спутнице, а спутницы — даме. И она поняла, что больше этого не выдержит. Сбежать можно было только в два места: в дамскую комнату или на балкон. Она выбрала балкон и, обогнув танцующие пары, незаметно выскользнула из зала.

Здесь было ненамного прохладнее, но все же легкий ветер с моря, налетавший короткими и какими-то несмелыми порывами, скоро остудил ее разгоряченное лицо. Темная гладь залива, расцвеченная световыми бликами, казалась нарисованной на картине художника-авангардиста. Это было ненастоящее море, нечувствующее и неуспокаивающее. Поля опустила глаза вниз. Где-то там, среди желтых фонарей, копошились людские фигурки. Скорее всего это была охрана. Но ей почему-то подумалось, что это ее коллеги-журналисты, ждущие, когда же небожители начнут разъезжаться по своим отелям, «усталые и на минуточку ставшие обычными людьми». И среди этих небожителей — она, москвичка Поля Суханова, никогда и не перестававшая быть обычным человеком. Впрочем, как, наверное, и любой из тех, что веселятся сейчас в зале?

Она расстегнула изящный, похожий на ювелирное украшение замочек маленькой сумочки и достала оттуда купленную вчера пачку сигарет. Сигареты были странные, незнакомые, они пахли апельсином и почему-то оставляли на языке привкус сухого сока. Впрочем, курила Поля все равно без удовольствия, скорее, чтобы просто прийти в норму.

Красноватый тлеющий огонек уже подбирался к фильтру, когда на балконе возник Стеффери, который, по идее, должен был хватиться спутницы минут пять назад.

— Ты куришь? — поинтересовался он с беззлобным удивлением и, облокотившись о перильца, посмотрел вниз. И опять слова вышли холодными и какими-то намеренно фальшивыми, и опять за ними послышался слишком громоздкий подтекст.

— Да, курю, — Поля, вытянув губы трубочкой, выпустила в небо струйку сизого дыма. — А ты пришел сказать мне, что это — моветон, что это сейчас немодно или что ты лично разочарован?

— Я ничуть не разочарован, кури, пожалуйста, — он пожал плечами. — И вообще это даже придает тебе некий шарм. Ты, кстати, совершенно покорила здешнюю публику. Уже очень давно у меня не было такой роскошной спутницы.

Фраза Поле не понравилась, как, впрочем, и взгляд, которым Стеффери окинул ее выгодно обрисованную платьем фигуру. Тот Алек, который едва не сумел оживить в ней желание любви, куда-то исчез в этот вечер, а оставшийся, равнодушный и циничный, был ей неприятен. И ей не хотелось ни его прикосновений, ни его комплиментов.

— Зачем ты пришел? — спросила она, по-прежнему вглядываясь в цветную и переливающуюся морскую гладь. — Я сбежала сюда, потому что мне хотелось побыть одной. И ты это прекрасно понял.

В этот раз она с легкостью закончила фразу, оставшуюся недосказанной там, в старой Венеции. И почему-то ей было абсолютно все равно, что при этом почувствует Алек. Но Стеффери, похоже, и не особенно огорчился. Во всяком случае, он только недоуменно пожал плечами, как бы говоря: «Странная вы все-таки, мисс! Опять морочите всем голову своими особыми утонченно-изысканными страданиями?», и вышел с балкона.

Когда Поля вернулась в зал, то сразу почувствовала, что здесь что-то изменилось. Она даже не сразу поняла, что именно. Просто смутное, неясное ощущение тревоги проникло в ее сердце и сжало его, словно тисками.

Алек стоял в окружении журналистов. Их и в самом деле было немного, избранных, приглашенных на фуршет. Но, тем не менее, они были. И сейчас в их глазах легко читался профессиональный азарт.

— А вот и она, — невозмутимо произнес Стеффери, указав рукой на Полю, — не правда ли, прекрасна?

— Мисс Суханова, — тут же подскочила к ней блондинка лет сорока, пытающаяся выглядеть на двадцать пять. — Журнал «Тайм». Скажите, пожалуйста, испытываете ли вы удивление и восхищение по поводу того, что так неожиданно счастливо сложилась ваша судьба? Ведь, отправляясь на фестиваль в составе одной из многочисленных съемочных групп, вы вряд ли могли рассчитывать на то, что добьетесь привязанности самого Алека Стеффери?

— Скажите, рассчитываете ли вы на продолжение отношений или предпочитаете не загадывать на будущее?..

— Как отнесутся в бывшем Советском Союзе к вашему неожиданному роману? Повлечет ли это за собой репрессии? Или сейчас политика вашего государства лояльна во всех отношениях?..

Она смотрела через чьи-то головы и плечи на стоящего у стойки бара Алека и не чувствовала ничего, кроме глухой, тяжелой ярости. А коллеги все не отставали, все интересовались с профессиональной въедливостью ее работой и материальным положением в Москве. Вопросы не заканчивались, и молчать дальше было уже глупо. Да еще к тому же невыносимо было видеть холодную улыбку на лице Стеффери. Коротко бросив «без комментариев!» и пытаясь не обращать внимания на вспышки фотокамер, Поля повернулась и пошла к выходу.

Алек нагнал ее уже в холле. Схватил за плечи, развернул к себе.

— Ты обиделась? — проговорил он, пытливо вглядываясь в ее лицо. И уже без вопросительной интонации добавил: — Ты обиделась… Надо было мне догадаться, что ты действительно не хочешь афишировать наши отношения. Я почему-то подумал, что это только слова и ничего страшного не произойдет, если я удовлетворю любопытство твоих коллег.

— Мелкая месть — это все-таки чисто дамская прерогатива, — Поля повела плечами, стряхивая его руки. — И это совсем не в стиле твоих экранных героев… Ты сделал из меня для прессы дешевую шлюшку, обалдевшую от привалившего ей счастья, а сам, как всегда, остался королем.

— Если б ты только знала, как не права! Ну объясни, за что мне тебе мстить?

— За что?.. Ты ведь всегда или почти всегда добиваешься того, чего хочешь, а бесчисленные сонмы продюсеров, режиссеров и женщин должны добиваться тебя. Это аксиома. По-другому просто не может быть… Мне продолжать?

Стеффери ничего не ответил и с таким искренним интересом принялся изучать собственную ладонь, только что сжимавшую Полино плечо, словно в ней была заноза. Поля смерила его холодным взглядом и, пройдя мимо охранников, вышла из Дворца на залитую светом фонарей площадь…

Борис и не собирался смотреть телевизор. Он вообще планировал сразу после ужина лечь спать. Телефон зазвонил, когда он уже допивал заваренный тетей Дашей чай со смородиновым листом. Голос Генки Лаварева в трубке был виноватым и смущенным.

— Включи второй канал, — проговорил он торопливо, словно пытаясь побыстрее покончить с неприятным делом. — Там кое-что важное для тебя… Я, наверное, не должен был тебе говорить. Хотя какой смысл скрывать?

Борис, не отнимая трубки от уха, дотянулся до пульта и щелкнул кнопкой. После синего всполоха и невнятного шипения на экране возникла меланхоличная стриженая девица, видимо, уже заканчивающая свой репортаж. За спиной журналистки шумели кипарисы и слегка волновалось традиционное море. Он даже поморщился от банальности кадра.

— И в заключение сенсационная новость, — скучным голосом пообещала девушка. Видно было, что лично ее эта сенсация не касается, а по сему и не особенно волнует. — Слухи, которые ходили в киношной и околокиношной среде, наконец нашли косвенное подтверждение. Алек Стеффери заявил, что отказывает в интервью представителям крупнейших информационных агентств, и согласился побеседовать только с безвестной российской журналисткой Полиной Сухановой. Это эксклюзивное интервью, равно как и появление Сухановой на торжественном фуршете в качестве спутницы знаменитого актера, позволяет с большой вероятностью предположить, что между ними завязался роман. Бывшая подруга Алека — Робин Нейвуд — отказалась прокомментировать это событие… Он и не знал, что может быть так больно. Больно дышать, больно смотреть. Но почему-то отвернуться от экрана казалось и вовсе невозможным. Там была Поля. Красивая, тоненькая, с прямыми, чуть подвитыми внутрь волосами и распахнутыми прозрачными глазами. Вот она невыразимо изящным жестом подносит к губам бокал, вот щурит глаза и прикрывается рукой от внезапной вспышки фотокамеры. Идет по залу под руку со Стеффери, протягивает ему кончики пальцев для поцелуя. И взгляд у нее растерянный, отчаянный и чужой.

— Третий раз уже за день передают, — бормотал в трубке Лаварев. — Я все никак решиться не мог тебе позвонить… Ты ничего, нормально?

— Что? — Борис очнулся. — А, да, все нормально… Ты правильно сделал, что позвонил.

— Кто же мог предположить, что так получится? Я ведь и отправлял-то их, нацелив только на пару-троечку репортажей общего плана. Кто там стал бы особенно с ними разговаривать? Не «Нью-Йорк таймс» все-таки… Может, отозвать ее назад?

— Зачем?

— Ну ты же, наверное, не на это рассчитывал, когда организовывал всю эту авантюру с «конкурсом»? И потом, она пока еще тебе жена…

— Слушай, Ген, — Суханов провел ладонью по лбу и прислонился к стене, — я вот о чем хочу тебя попросить: пусть все идет как идет… В смысле как мы с тобой и планировали. Общайся с Полиной так, будто на самом деле был этот конкурс, она в нем победила и действительно получила свой шанс. Привезет она классный материал, увидишь ты, что она тебе полезна в качестве сотрудника, — зачисляй в штат и на меня не оглядывайся. Если она вернется, конечно…

— А куда бы ей деться? — в голосе Лаварева послышалось что-то похожее на вызов. — Она, вот увидишь, еще прибежит к тебе. Очень нужна твоя супруга Стеффери! Так, поразвлекаться, рекламу себе создать! Это же все еще экзотика — русская журналистка. Так что…

— Полю не трогай, ладно? Она взрослая женщина и сама вправе решать, как ей жить.

— Да ладно, мне-то что? За тебя обидно просто.

— Я еще раз повторяю: со мной все нормально.

— Ну нормально так нормально, — несколько обиженно проговорил Лаварев и повесил трубку.

Борис еще некоторое время слушал зачем-то частые короткие гудки, потом положил трубку на рычаг и вернулся на кухню. Машинально поднес чашку к губам, сделал глоток, поставил ее обратно на блюдце. Чай уже остыл и теперь напоминал по вкусу смородиновый «Колдрекс». На улице темнело. По идее, пора уже было включить свет, но он продолжал сидеть в темноте, бессмысленно вглядываясь в качающиеся за окном кроны деревьев.

Он пока не мог заставить себя поверить в случившееся. Стеффери? Алек Стеффери? Такой же далекий, нереальный, как Дастин Хоффман или Роберт Де Ниро. Алек Стеффери, целующий Полины пальцы… Она ведь говорила, что была по-детски влюблена в него когда-то. Интересно, рассказала ли она об этом ему?

А ведь ничто не предвещало такого финала. Сразу после того, как Поля ушла, он, конечно, был в ярости. И единственное, чего ему хотелось, — это немедленного развода. По крайней мере, он думал, что хочет именно этого. А потом ему все чаще начало вспоминаться ее бледное лицо на фоне белой стены, тревожные глаза и отчаянное: «Почему ты перестал писать свои песни?» Конечно, дело было не в песнях, не в его деловых проблемах, не в Надежде даже, с ее пустыми пачками из-под димедрола, и не в Полиной несложившейся карьере. Ни в чем отдельно, и во всем вместе.

Потом он узнал, что она живет у родителей, ведет затворнический образ жизни, ни с кем не встречается. Хотел приехать сразу же и еще раз спокойно поговорить обо всем. Но в последний момент остановил себя, подумав, что новый виток в жизни нужно начинать с другой отправной точки. Поля должна была поверить в себя, без этой веры пытаться реанимировать семейную жизнь было бесполезно.

Вскоре она начала уходить из дома утром, а возвращаться поздно вечером. И ему не составило труда узнать, что она устроилась на работу в газету. И хотя газетенка, откровенно говоря, оказалась средненькой, Борис готов был искренне аплодировать своей все еще жене. Он действительно считал ее своей женой и уже подумывал о том, чтобы поторопить ее возвращение. А пока читал Полины статьи, с одобрением и гордостью отмечая, что перо у нее по-прежнему легкое и живое, сравнения образные и стиль вполне читабельный. Идея с «конкурсом» пришла ему в голову неожиданно. Просто на глаза попался журнал с коротенькой заметкой о том, что на венецианский фестиваль наши везут чухраевского «Вора» с Машковым. Борис прикинул, что до открытия остается еще достаточно много времени, и, покопавшись в записной книжке, нашел телефон не то чтобы приятеля, так, скорее, знакомого — Генки Лаварева, возглавляющего телеканал «Огни Москвы».

Поначалу Лаварев отнесся к его предложению без особого энтузиазма.

— Ну и как ты себе представляешь техническое осуществление этого безумного плана? — бурчал он, сидя в ресторане и закусывая водку свежей буженинкой. — Что, я должен всем сотрудникам объявить: «Вот скоро к нам придет такая очаровательная брюнетка с зелеными глазами, надо ей врать, что был такой конкурс и что компанию просто письмами завалили, но именно ее ответы поразили всех своей нестандартностью и глубиной!»

— Ты, кстати, зря иронизируешь, — Борис подлил еще водочки себе и ему. — Она на самом деле так в этих киношных делах шарит, что твоим киноведам с дипломами и не снилось!

— Ну, допустим, даже и так… Все равно возникает естественное препятствие: с телевидением может быть связано зрелищное шоу, а не какая-то заочная викторина. Любой здравомыслящий человек заподозрит подвох.

— А что, у тебя знакомых в киножурналах нет, чтобы штампик на письмо поставили?

— Есть… Но ты представляешь, что будет, когда мы столкнемся с нею лицом к лицу? Мы ведь встречались на презентации твоей фирмы, она вполне могла меня запомнить. Представь, подходит она ко мне и спрашивает: «Геннадий Николаевич, а не замешан ли во всей этой странной авантюре мой супруг Борис Викторович Суханов?»

Каждую прямую речь Лаварев отыгрывал в лицах, сопровождая слова оживленной и потешной мимикой.

— А ты ей отвечай: «Нет, ваш супруг ни в чем таком не замешан. А почему вы вообще решили, что он имеет к этому отношение?»

— Нет, не смогу, — Генка тяжело вздохнул. — Врать я, понимаешь, не умею. Через это и страдаю…

С мертвой точки переговоры сдвинулись, когда Борис предложил оплатить поездку в Венецию всей съемочной группы и пообещал спонсорскую помощь для одной из новых программ. Лаварев оживился, мгновенно нашел выход из положения, прикинув, что и двум-трем сотрудникам вполне можно подкинуть «утку» про конкурс. После пятой рюмки уверенно заявил: «Считай, что договорились. На первое время иллюзию счастливого лотерейного билета я создам, а потом сам со своей женой разбирайся!» В общем, дело было почти сделано.

Борис был в Шереметьево, когда улетал самолет со съемочной группой. Видел Полю, напряженную, взволнованную, но из-за колонны все-таки не вышел. Да и к чему теперь было торопиться? Все равно она должна была вернуться через пару недель. Вернуться в Москву и к нему…

…А телевизор продолжал работать. Судя по разудалой бессмысленно-оптимистичной музыке за кадром, шла какая-то американская комедия. Он почему-то подумал о том, что Стеффери в комедиях не снимается. Да и какой из него, к чертовой матери, комедийный актер с такими омерзительно-правильными чертами лица, что хоть на плакат «А ты записался в общество трезвости?» И снова перед глазами возникла Поля в длинном кофейном платье с вырезом на спине. Он и без выреза этого мог сказать, что на самом позвоночнике у нее маленькая темная родинка. Он так ясно и больно помнил ее всю, ее длинные трепетные ресницы, ее смех, ее мягкие нежные руки… Так ясно и больно, что от этого можно было сойти с ума.

Борис знал, что в баре стоит нераспечатанная бутылка хорошего шотландского виски. Но для того, чтобы налить виски в стакан, требовалось встать, дойти до гостиной, повернуть ключик, включить свет на кухне, в конце концов! Это было выше его сил. Он так и просидел на кухне до утра, прикрыв глаза и бессильно уронив руки на светлую неполированную столешницу…

За десять дней, проведенных в Венеции, Поля успела достаточно близко сойтись с Ириной Завацкой. Они вместе работали над сюжетами, вместе обсуждали планы съемочной группы на следующий день. Ирина даже дала пару ценных советов по поводу Полиного пробного репортажа. Та, правда, попыталась заартачиться, заявив, что по сюжету будут оценивать уровень ее профессионального мастерства и пользоваться чьей-либо помощью нечестно. На что Завацкая отреагировала совершенно невозмутимо:

— То, что я тебе подсказываю, когда-то кто-то подсказал мне. Это приходит только с опытом и ни от таланта твоего, будь он хоть на грани гениальности, ни тем более от образования не зависит.

Вообще Ирина оказалась хорошей, нормальной девкой. В душу с расспросами не лезла, но почему-то чувствовалось, что положиться на нее можно. Они даже как-то пьянствовали вдвоем, закрывшись в Полином номере, и Завацкая рассказала, что тоже была замужем, развелась и потом очень пожалела об этом.

— Все познается в сравнении! — горько усмехалась она, добывая из банки оливки. — Как же я была уверена раньше, что хуже моего Завацкого просто быть не может! И вредный-то он, и ревнивый, и по дому мне не помогает. Все ему ведро с мусором припоминала, которое по неделе могло под раковиной стоять, пока сверху целая пирамида не вырастет… А посмотрела поближе на тех мужиков, что за мной, еще замужней, ухаживали, так Боже ж мой! Женька хоть порядочный был, честный, и характер у него, что ни говори, мужской, без всякой там дамско-интриганской слизи… И не любил меня никто больше, чем он…

Она курила, нервно затягиваясь, и на впалых щеках ее проступали болезненные красные пятна. А Поля думала о том, что Ирина сказала: «Я тоже была замужем». «Тоже была»… Ненамеренно, но жестоко подчеркивая, что и у нее, Поли, все в прошлом.

— А вы не пробовали с Женей начать все с начала? — спросила она, когда Ирина затушила в пепельнице очередной окурок.

— Нет. Сначала я сама не хотела, а потом у него другая баба появилась. Быстренько моего Женечку к рукам прибрала. Даже кота в доме завела. Черного! Хранителя, так сказать, домашнего очага… Я, кстати, кошек терпеть не могу. В особенности черных…

— А я лебедей, — Поля усмехнулась. — Черные лебеди приносят мне несчастье. Стоит о них вспомнить, тут же обязательно что-нибудь произойдет. Просто мистика какая-то… И в Москве, и здесь…

— Здесь-то ты их где нашла?

— А гондолы местные с изогнутой «шеей» и ма-аленькой такой головкой? Чем не лебеди?

Ирина улыбнулась каким-то своим мыслям и покачала головой.

— Ты особенно в черную меланхолию не впадай, — откинувшись на спинку кресла, она побарабанила пальцами обеих рук по подлокотникам, — а то уже и гондолы, видите ли, — к несчастью, и жизнь немила. Что, в конце концов, такого страшного произошло? Ну добавил Стеффери к твоему личному обаянию мировой известности! Так радоваться же надо, а не дуться на весь свет. Не хандри, Полька, не хандри…

Но почему-то не хандрить, как Поля ни убеждала себя, что в самом деле не произошло ничего страшного, у нее не получалось. Да и окружающая обстановка располагала, скорее, к светлой тоске, чем к безудержному веселью. И дух ушедшего Мастроянни витал над Лидо, отражаясь высокой грустью в бесчисленных портретах, и фильмы, заслужившие в этот раз призы, почему-то говорили о любви и смерти. Как ни странно, в трех-четырех из них, начиная с японского «Фейерверка», получившего «Золотого льва», и заканчивая «Крыльями голубки» с божественной Хеленой Боннем Картер, герои медленно умирали от лейкемии.

Алек стал героем дня еще однажды, когда показывали «Семь шагов» с его участием, но до самого закрытия фестиваля Поля с ним больше не виделась. Да она и не хотела его видеть и, укладывая вещи в кожаный чемодан, мысленно благодарила Бога, небеса, провидение за то, что все закончилось именно так, без лишних эксцессов. В общем-то, еще ничего не закончилось, еще трепетали на ветру фестивальные афиши, еще сновали повсюду со своими кино- и телекамерами коллеги по цеху, еще вопили в экстазе местные байкеры-кислотники на просмотре в «Палагалилео» «Заводного апельсина» Стенли Кубрика, но она уже думала о Москве, представляя, как совсем скоро сойдет с трапа самолета на бетонную полосу Шереметьево…

В дверь постучали, когда Поля укладывала платье с американской проймой — то самое, которое надевала в первый вечер в казино. Она, не поворачиваясь, громко крикнула через плечо: «Ирина, заходи! Открыто!» Но на пороге стоял Алек. Поля почувствовала это спиной, затылком. Почувствовала звенящую тяжесть паузы и его сдерживаемое дыхание.

— Зачем ты пришел? — спокойно поинтересовалась она, отодвигая чемодан и присаживаясь на край кровати.

— Я пришел просить у тебя прощения, — глухо произнес он, прикрывая за собой дверь.

Она со злой иронией и неприязнью подумала о том, что попросить прощения вполне можно и с порога, вовсе не обязательно для этого проходить в номер, особенно когда хозяйка не приглашает, и основательно устраиваться в кресле. Но вслух ничего не произнесла.

Стеффери, между тем, закинул ногу на ногу, одернул светлую брючину и достал из кармана жемчужно-серого пиджака пачку сигарет.

— У меня в номере не курят, — все с той же холодной неприязнью проговорила Поля, сдув со лба челку.

— Извини, не буду, — Алек на секунду замялся. — Только не надо, пожалуйста, заранее настраиваться на агрессию. Я ведь в самом деле пришел просто просить прощения, и больше ничего… Сегодня, вообще-то, опять фуршет по поводу закрытия фестиваля, но туда я тебя пригласить не решился и, знаешь, что подумал?..

Ей почему-то было абсолютно неинтересно, что там подумал Стеффери, но нарочитая пауза затягивалась, и пришлось со светским любопытством приподнять брови.

— Я подумал, что мы можем с тобой сбежать ото всех. От тусовки, от журналистов… Уедем куда-нибудь далеко на берег моря, туда, где уже нет цивилизованных пляжей, шезлонгов этих ужасных, спустимся к воде… Здесь есть одно чудесное место! Море там настоящее, живое, кругом холмы, виноградники, а вдалеке — белоснежная вилла с мраморными колоннами…

— Знаешь, мне вполне хватило занимательной экскурсии по старой Венеции, твои таланты гида я уже оценила. Так что, если хочешь что-то сказать, говори здесь и сейчас.

Алек покачал головой так, будто этого и ожидал, и отвернулся к окну.

— Полин, — произнес он, не поворачивая головы, — я действительно хочу, чтобы ты меня простила. Если бы еще месяц назад кто-нибудь напророчил мне, что я буду вот так разговаривать с женщиной, я бы не поверил. Но жизнь иногда преподносит странные сюрпризы… Тогда, на фуршете, ты ведь была права, когда сказала, что я тебе мщу. Это ведь и в самом деле было так, я просто не хотел себе признаться. Просто мне всегда все доставалось слишком легко, без стараний и боли… А теперь больно, очень больно, когда я думаю о том, что завтра ты улетишь и мы больше никогда не увидимся…

На щеках его играли желваки, и Поля вдруг подумала о том, что повернулся в профиль он специально, чтобы были лучше видны эти внешние проявления «душевных мук». Она с трудом сдержала усмешку, тронувшую уголки губ.

— Ты так ничего мне и не ответишь? — Алек перевел взгляд на шнурки собственных туфель.

— Почему же ничего? — Поля пожала плечами. — Если тебе так важно мое прощение, считай, что я тебя простила… Есть еще просьбы, пожелания?

— Да. Поцеловать тебя. Просто поцеловать…

— Нет, — она скрестила руки на груди и решительно помотала головой.

Он согласно кивнул и поднялся из кресла, как-то очень по-российски хлопнув себя по коленям. Поля проводила взглядом его прямую спину с широко развернутыми плечами. Уже у самой двери Алек обернулся.

— Я люблю тебя, — сказал он просто и вышел из номера. А она замерла, пораженная и удивленная глубоким яростным огнем, всего лишь на секунду блеснувшим в его глазах.

Но тем не менее надо было собираться. Платье с американской проймой, висящее на спинке кресла, недвусмысленно напоминало об этом. Поля со вздохом встала и снова откинула крышку чемодана…

— Компьютер надо покупать! — проворчала мама, стряхнув капли воды с последней суповой тарелки и поставив ее в сушку для посуды. — И зрение себе портишь, и бумажки твои бесконечные по всему дому валяются…

— От компьютера зрение портится еще больше, — Поля решительно вычеркнула из текста последний абзац. — И потом, где взять деньги?

— А эти маленькие, переносные, как их… «нубуки»? Тоже дорого стоят?

— Мам, «нубук» — это сорт кожи, — Поля опустила голову, чтобы спрятать улыбку. — А стоят маленькие примерно столько же, сколько нормальные, если не больше.

— Но тебе же вроде обещали за эту твою программу хорошо заплатить?

— Сначала нужно программу сделать, а потом уже покупки планировать.

— Какие все умные кругом стали, жизни учат! — мама саркастически усмехнулась. — А вот посуду за собой вымыть умных нет! Все мама! И приготовь — мама, и накорми — мама, и со стола убери — тоже мама!

— Ну, мам, не сердись, а?.. Хочешь, я сегодня ужин приготовлю? Какой-нибудь грандиозно-экзотический! А то, правда, что-то совсем мышей ловить перестала. Просто с работой этой сумасшедшей…

— Но тебе ведь нравится?

— Да, нравится! — Поля блаженно потянулась, хрустнув суставами, и прикрыла глаза…

…Сказать, что ей просто нравилась новая работа, значило ничего не сказать. Это была воплощенная мечта, то, на что она всерьез никогда и не рассчитывала. Да она вообще ни на что особенное не рассчитывала, когда вместе с Ириной отдавала отснятые и доработанные материалы на просмотр администрации телеканала. Но, как ни странно, ее вызвали по телефону уже на следующий день.

— Тебя хочет видеть Добрынина, — сообщил Володька, как только Поля поднялась на второй этаж офиса. — Материалы уже просмотрены, но никто ничего пока не говорит.

— Ну а хоть выражение лица-то у начальства какое? Одобрительное?

— Да кто ж его знает, — Володька пожал плечами. — У Натальи по глазам сроду ничего не прочитаешь, а Лаварева я еще не видел. Может, его и вовсе сегодня на работе нет.

— Ладно, пожелай мне ни пуха ни пера, — вздохнула Поля и постучала в дверь кабинета Добрыниной.

Наталья Валерьевна сидела за столом и просматривала какие-то листочки, соединенные огромной канцелярской скрепкой. На ней был шерстяной, по погоде, костюм модного дымчато-серого цвета и легкий газовый шарфик. Поля деликатно кашлянула, пытаясь обратить на себя внимание. Добрынина подняла глаза от бумаг.

— Полина Владимировна, присаживайтесь, пожалуйста, — она кивнула на кресло. — Мы просмотрели сделанный вами сюжет и, надо сказать, остались довольны. Вообще тележурналистика — предмет совершенно особый, но вы справились весьма успешно. Материал пойдет в эфир практически без доработки… И Геннадий Николаевич поручил мне узнать, какие у вас планы на будущее. Не хотите ли вы работать в этом направлении и дальше? Есть ли у вас желание сотрудничать с нашим телеканалом?

— Да, конечно, мне хотелось бы работать у вас, — почти прошептала Поля пересохшими от волнения губами. — Мне бы очень этого хотелось.

— Что ж, прекрасно! Тогда, может быть, у вас есть намерение заняться чем-нибудь конкретно?

— У меня есть достаточно подробно разработанная идея программы, посвященной кино. Я этим занималась так, для себя, и если это интересно…

— Интересно. — Наталья Валерьевна сдержанно кивнула. — Изложите страничках на двух-трех основную концепцию, и, скажем, послезавтра я вас жду для более детальной беседы…

Про обещанное на весь мир эксклюзивное интервью со Стеффери так никто и не заговорил. Репрессий не последовало. И Поля не знала, кому возносить за это хвалу: благосклонно улыбнувшейся Фортуне или руководству телеканала, проявившему чрезвычайную деликатность? Впрочем, она хотела только побыстрее забыть об этом, забыть, словно о дурном сне. На улицах ее, к счастью, не узнавали, пальцами не тыкали. А дома Поля резко пресекла все попытки Ксюхи разузнать какие-нибудь подробности о скоротечном романе с Алеком. Ксюха обижалась поначалу, вопила, что все это происходит от зазнайства и повышенного самомнения, но довольно быстро успокоилась. Отец с матерью вообще обошли эту тему молчанием.

Да вскоре ей и некогда стало вспоминать о Венеции. Первый вариант программы, который, как Поля рассчитывала, пройдет на «ура», неожиданно вызвал множество нареканий. Она взялась исправлять и неожиданно поняла, что проще начать все с нуля. Тем более теперь, с позиции приобретенного опыта, многое стало казаться наивным и скучноватым. Она залезла в работу, что называется, по уши, завалила квартиру бесчисленными черновиками, вставала ночами, спала по четыре часа в сутки, но чувствовала себя счастливой. Почти счастливой…

Все было бы хорошо, если бы не мысли о Борисе. Вот от них Поля никуда не могла деться. И сколько она ни внушала себе, что теперь все кончено уже наверняка и осталось только поставить официальный штампик в паспорте: «Брак расторгнут такого-то числа», легче от этого не становилось. Как не могло стать легче тяжелобольному, узнавшему, что он скоро умрет. Нет, конечно, визит к скучной даме в районном загсе, по сто раз на дню произносящей традиционную и никому не нужную фразу: «Вы хорошо подумали?», ничего бы не изменил, но все же… Поле почему-то казалось, что именно этот визит станет тем рубежом, за которым все кончится.

А пока она писала четвертый или пятый вариант программы, подгоняемая уже не требованиями начальства, а собственным неукротимым желанием довести ее до совершенства…

— Ты не устала еще? — поинтересовалась мама, вешая на крючок кухонный фартук, разрисованный яркими матрешками. — А то пошла бы прогулялась, ноги размяла…

— А что, куда-то сходить нужно? — Поля отодвинула от себя листок.

— Ну вообще-то надо. Хлеб кончился. И молоко…

— И сыра с колбасой принести бы тоже неплохо? — она с улыбкой отодвинула табурет и встала из-за стола. — Ладно, мам, схожу… Тем более что я и в самом деле засиделась что-то…

В комнате тут же завозилась Ксюха, видимо, категорически не желавшая идти в магазин и поэтому боявшаяся напомнить о своем присутствии. Заиграл магнитофон, скрипнуло пружинами старое, обитое гобеленом кресло. Поля подошла к зеркалу, слегка тронула губы карминовой губной помадой, накинула поверх водолазки, заправленной в черные джинсы, мягкий шерстяной кардиган.

Телефон зазвонил, когда она уже зашнуровывала у порога кроссовки. Ксюха схватила аппарат и немедленно скрылась в своей комнате. Некоторое время из-за закрытой двери доносились ее удивленные: «Да… да… нет, вы попали именно туда», а потом показалась и она сама, с вытянутым лицом и возбужденно блестящими глазами.

— Полька, это, кажется, переводчик твоего Стеффери! — сообщила она страшным шепотом, прикрывая рот кончиками пальцев.

Это вполне могло оказаться идиотской шуткой, выдержанной совершенно в Ксюхином духе, поэтому Поля только вырвала у нее трубку и, уже произнося торопливое «алло!», неодобрительно покачала головой.

— Полин, — раздался в трубке мягкий, обволакивающий баритон Алека, — я в Москве. И приехал сюда в основном ради тебя… Я хочу тебя видеть. Поверь, мне это необходимо…

— Но откуда ты знаешь мой телефон?

— И это все, о чем ты хочешь меня спросить?

— Н-нет, в общем, нет, — она смешалась, — но все-таки?..

Она договаривала фразу, уже понимая, как бессмысленно и жалко звучит ее вопрос. Примерно как отчаянное «за что?» человека, заслоняющегося рукой от удара. Поля не хотела Алека в своей жизни и безошибочно чувствовала, что заслужила свободу от него, от его требовательных рук и умело завораживающих глаз.

— Девочка моя, достаточно было просто позвонить тебе на работу, — проговорил Стеффери, и она ясно представила себе, как он усмехнулся и уголки его красивых, четко очерченных губ слегка опустились книзу. Поля минуту помедлила. В висках сумасшедшим пульсом билась одна-единственная мысль: «Боже, как же не хочется его видеть!» Она ощущала себя сейчас хозяйкой, из последних сил пытавшейся быть любезной с надоедливым гостем, с облегчением проводившей его на вокзал и через час снова обнаруживающей его на пороге своей кваритиры. (Поезд, мол, опаздывает на целые сутки!)…

— Послушай, но мы ведь уже обо всем поговорили. Причем не один раз, а целых три. Между нами ничего больше нет и быть не может. Я люблю другого человека.

— Он вернулся к тебе? — поинтересовался Алек.

— Нет. Пока еще нет… И, кстати, какое это имеет отношение к тебе?

— Ах, пока?.. Но могу я хотя бы просто побеседовать с тобой? — Только не сегодня, пожалуйста, — торопливо проговорила Поля, понимая, что выторговывает всего лишь отсрочку, и мысленно ругая себя за малодушие.

На пороге кухни возникла мама, прислонилась к косяку плечом. По напряженному ее лицу было видно, что она внимательно прислушивается к разговору. Более хитрая и осторожная Ксюха явно подслушивала из комнаты, прижавшись ухом к двери. Поля отвернулась к стене и прикрыла трубку ладонью.

— Не сегодня, слышишь, не сегодня… Позвони мне как-нибудь на днях, мы обо всем договоримся.

— Нет, сегодня. Именно сегодня. В пять часов по местному времени в «Царской охоте» ваша актерская гильдия дает торжественный банкет в мою честь. Я прошу тебя быть там в качестве моего единственного российского друга.

— Но я не смогу, — она принялась сочинять на ходу, заикаясь и чувствуя, что голос звучит до невозможности фальшиво. Перспектива присутствовать на банкете в качестве «российского друга» Стеффери, ловить на себе насмешливые и многозначительные взгляды и мучительно краснеть от двусмысленности положения ее совсем не прельщала. — Я, правда, не смогу… Дело в том, что у меня очень важная работа. Как раз сегодня я должна брать интервью. Встреча назначена, отменить ее нельзя. Так что извини, но придется побеседовать как-нибудь в другой раз…

— Об этом не беспокойся. Мой переводчик переговорил по телефону с вашим директором, господином Лаваревым… Кстати, милейшим человеком… Так вот, он сказал, что на сегодняшний вечер ты абсолютно свободна от исполнения служебных обязанностей.

«Надо же, — мимолетно промелькнуло у нее в голове, — только позвонил и сразу же нарвался на Лаварева. А я работаю в телекомпании уже три недели и никак не могу увидеть собственного начальника». Но, впрочем, меньше всего сейчас ее волновали как раз мысли о работе вообще и о директоре в частности.

— Алек, — она собрала в кулак остатки решительности, — я уверена, что эта встреча не нужна ни мне, ни тебе. Ни сегодня не нужна, ни завтра, ни послезавтра… Российской экзотики тебе здесь и без меня будет достаточно. Я просто уверена, что тебе покажут и медведей в лаптях, и балалаечки в цветочках, и бутылки с самогоном. Так что оставь меня в покое, пожалуйста…

И тут произошла чудесная метаморфоза. Что-то в голосе Стеффери неуловимо изменилось, и Поля почувствовала, что это снова тот, первый Алек с немного виноватыми глазами и смущенной улыбкой.

— Конечно, — проговорил он после некоторой паузы, — с моей стороны было непорядочно настаивать… И потом, это так глупо прозвучало: «банкет в мою честь»… Прости меня, ладно?

— Да, в общем-то, не за что, — даже растерялась она.

— Но я могу хотя бы позвонить тебе на прощание? Я буду в Москве четыре дня…

Алек говорил так спокойно и так старательно скрывал огорчение, что Поле вдруг стало неловко.

— А что это на самом деле за поездка? — поинтересовалась она, пытаясь придать голосу как можно больше мягкости. — Что-нибудь связанное с работой?

— Да, — он печально усмехнулся. — Если честно, то, в первую очередь, это, конечно, деловой визит… Не удалось мне ввести тебя в заблуждение, моя проницательная леди. «Коламбиа Пикчерз» собирается вести съемки нового «экшна» в Москве, вот и приехали мы посмотреть натуру и начать предварительные переговоры. Я — сопродюсер, так что…

— Видишь, значит, ты здесь не один.

— Не один. А что толку? Люди, приехавшие со мной, не друзья — партнеры. У каждого своя жизнь, а у меня за окнами ваша огромная серая река с каменной набережной и «Макдональдс» на горизонте… А в общем, что об этом говорить? Видимо, это знаменитая русская хандра меня достала. Это не инфекционное заболевание, нет?

Он рассмеялся так принужденно и неестественно, что Поле стало его мучительно жаль. Она вдруг представила серую сентябрьскую Москву-реку, номер-люкс, обставленный с холодным безупречным вкусом, «встречающих лиц» с фальшивыми улыбками…

— Знаешь, я, пожалуй, приеду, — проговорила она еще не совсем уверенно. — Я, наверное, даже точно приеду, но ненадолго и просто как друг…

Стоило Поле повесить трубку, как из комнаты тут же выплыла Ксюха со свеженакрашенными ногтями.

— Вау! — промурлыкала она, вытягивая губы трубочкой и критически рассматривая ярко-зеленый лак, — что я слышала? Сегодня у тебя дружественный визит к Алеку Стеффери? Любовь не умерла, и прекрасный принц приперся в Россию?.. Слушай, что у тебя с ним было, в конце концов?

— Оксана! — гневно одернула мать, мгновенно покрывшаяся багровыми пятнами.

— А что Оксана? Что я такого спросила? Мне же просто интересно, какие у нашей Польки перспективы? Может, она замуж за него выйдет и в Штаты уедет, как Андрейченко?

— Прекрати меня бесить! — Поля так яростно дернула за шнурок кроссовки, что чуть не сломала ноготь. — Ты же знаешь, как я ненавижу разговоры на эту тему! Я тебя, кажется, уже сто раз просила…

— О! Психическая! — Ксюха, состроив многозначительную физиономию, подняла кверху указательный палец. — Все! Замолкаю, замолкаю, замолкаю…

— Нет, ну как же ты с сестрой разговариваешь? — мама всплеснула руками. — Поля, между прочим, на шесть лет старше тебя! Надо же, слово-то какое выкопала! «Психическая»!..

Продолжая что-то ворчать себе под нос, она удалилась в ванную и уже оттуда донеслось задумчивое:

— Хотя я не представляю, как в мое время посмотрели бы на девушку, отказавшуюся встречаться с Кларком Гейблом…

Свернув в трубочку пластиковый пакет, Поля выскочила на улицу. Во второй половине дня стало теплее, и она почувствовала, что в кардигане даже жарко. Солнце ярким сочным светом заливало детскую площадку, изуродованную кое-где горбатыми гаражами-ракушками. Она села на лавочку и закурила. Мысли, роящиеся в голове, были неясными и смутными. С одной стороны, она понимала, что не надо идти на этот банкет, пусть даже в качестве «российского друга», а с другой — какое-то шестое чувство подсказывало ей, что все будет хорошо…

…На Рублево-Успенское шоссе Поля добралась только-только к пяти часам. Почему-то никак не ловилось такси до «Царской охоты». Она в своих серых лодочках на девятисантиметровой шпильке чуть ли не полчаса простояла на обочине, прежде чем водитель пронзительно красного «жигуленка» согласился подбросить ее туда. Всю дорогу он беспрерывно болтал и иронизировал над собственной машиной, имеющей на самом деле вид довольно непрезентабельный.

— К такому ресторану на шестисотом «мерсе» надо подъезжать, правильно? — вопрошал он, оглядываясь через плечо на заднее сиденье. — А то что же это такое получается! Красивая женщина в красивой одежде выходит из какого-то ободранного «динозавра»?.. Эх, друг, — он ласково проводил ладонью по рулевому колесу, — сдам я тебя когда-нибудь в металлолом! Вот попомни мои слова — сдам!..

— А вы когда-нибудь ужинали в «Царской охоте»? — поинтересовалась Поля, когда они уже выехали на финальную прямую.

— А вы? — ответил водитель вопросом на вопрос.

— А что, не похоже?

— Честно говоря, не очень… Но это вам только плюс! Я ведь что про этот ресторан слышал: там, говорят, правительственные делегации принимают, иностранных гостей всяких, а из наших там только «новые русские» кушают. Так вот, на даму из этого общества вы совсем не похожи. Взгляд у вас не сытый!

— Голодный, что ли? — Поля улыбнулась.

— Нет, при чем тут голодный?.. Нормальный взгляд, спокойный, добрый и уверенный, такой и должен быть у женщины. У счастливой женщины… Или я не прав?

— Конечно же, вы правы, — ответила она и отвернулась к окну…

…К ее большому удивлению, Стеффери в окружении телохранителей ждал у входа и внимательно всматривался в окна проезжающих мимо иномарок. И так неестественно выглядело это трепетное «волнение влюбленного» на фоне могучих плеч охраны, что Поля даже поморщилась. Но поворачивать назад было уже поздно. Она рассчиталась с общительным водителем и вышла из «Жигулей», захлопнув за собой дверцу. Длинная серая юбка, как всегда, перекрутилась вокруг колен. Поля слегка наклонилась, чтобы ее одернуть, и тут же услышала сзади топот ног. Дальше все происходило, словно в типичной мелодраме. Алек, сияющий, как юбилейная медаль, и улыбающийся на все тридцать два зуба, подхватил ее под колени, снова перекрутив юбку, прижал к себе и скользнул жаркими губами по виску. Краем глаза она заметила, как он торопливо достает из кармана зеленую бумажку и протягивает ее водителю. «Полин, Полин!» — счастливо простонал он, вдыхая аромат волос и целеустремленно двигаясь с нею на руках ко входу в ресторан.

— Прекрати этот балаган! — яростно прошептала Поля, одной рукой вынужденно цепляясь за его шею, а другой придерживая расходящийся вырез бледно-сиреневой блузки.

— Сейчас, — отозвался Алек и, пройдя мимо швейцара, наконец, поставил ее на пол. Их тут же обступила толпа любопытных. И Поле вдруг стало ужасно неприятно. От псевдоромантического порыва, с которым он подхватил ее на руки, слишком отчетливо и откровенно пахло дешевым шоу. И если в Венеции было принято публично демонстрировать прежде всего галантное обращение с подругой, то здесь, в Москве, Алеку, вероятно, почудилась необходимость чисто русского удалого размаха.

— Полин, моя милая Полин! — горячо шептал он ей в ухо. Причем шепот был достаточно громким для того, чтобы его могли расслышать журналисты. Поля принужденно улыбалась. Ей было неловко из-за его демонстративной страстности и нарочитой бодрости. «Стефферовская фирменная» чуть смущенная улыбка казалась фальшивой и затасканной. И только когда он, улучив момент, шепнул ей, на этот раз совсем тихо: «Прошу тебя, потерпи еще несколько минут. Это необходимая процедура», она заставила себя успокоиться. Ведь, в сущности, Алек был ни в чем не виноват. Он, в отличие от простых смертных, очень редко мог позволить себе быть самим собой.

Но тем не менее достоинства это ему не добавляло. «Он просто не сдержал слова и не выполнил условия нашей договоренности! — раздраженно думала Поля, поднимаясь с ним под руку на второй этаж в банкетный зал. — А я-то, дура, тоже хороша! Купилась на «российского друга», пожалела «бедного, одинокого иностранца»!»

Кстати, роль восторженного иностранца Стеффери играл отменно. Она холодно отметила, с каким показным восхищением рассматривает он двухметровые фигуры медведей и деревянные скульптуры российских государей. «А ведь был уже внутри! Явно был!» Поля все это уже видела, и не раз, поэтому ее не поражали ни огромная телега с яствами посреди зала, ни охотничьи трофеи на стенах. Она просто поднималась по лестнице, глядя прямо перед собой. И никак не отреагировала, когда кто-то из толпы, следующей сзади, сдержанно шепнул:

— Холодная, как ледышка, и какая-то суровая… Не поймешь штатовских мужиков! Что он такого в ней нашел? Своих, что ли, баб не хватает?

Стеффери не понимал по-русски, поэтому продолжал улыбаться. Впрочем, Поля совсем не была уверена в том, что он возмутился бы, уловив смысл сказанного. Это не вписывалось в сценарий и не играло на имидж…

Банкетный зал, рассчитанный на человек тридцать-сорок, был выдержан в более светлых тонах, чем нижнее помещение. Хотя в остальном все здесь было точно таким. И старинная печь с открытым огнем, и стены, выложенные массивными круглыми бревнами, и стулья с резными спинками, и светлые, нарочито простенькие занавески на окнах. Вдоль стен стояли берестяные туески и глиняные горшки, а над ними висели головы оленей и чучела глухарей. С лестничных перил небрежно свешивалась роскошная волчья шкура. Поля вспомнила, что они с Борей обычно ужинали за дальним столиком у окна, и даже вздрогнула, когда молодой человек в безупречном смокинге, видимо, распорядитель церемонии, предложил им со Стеффери присесть за тот же стол.

Впрочем, дело было уже не в деталях. Она согласилась прийти сюда, значит, должна была подчиниться правилам игры. Поля, сохраняя спокойное выражение лица, заняла место рядом с Алеком, выпила первый бокал шампанского, поддержав абсолютно безразличный ей тост. Потом второй бокал, потом третий…

Стеффери сидел так близко, что коленом касался ее бедра. А может быть, он делал это намеренно? Во всяком случае, возможности отстраниться у нее не было. Приглашенные на банкет рассматривали ее с искренним интересом. Исключение составляли, пожалуй, лишь несколько отечественных мэтров, достаточно высоко ценящие себя, чтобы любопытствовать по поводу безвестной спутницы голливудской звезды. Она чувствовала ногой его сильное твердое колено и не испытывала ничего, кроме досады. И в самом деле, никто не тянул ее за руку, никто не принуждал соглашаться на роль куклы-статистки.

Впрочем, Алек не давал Поле почувствовать себя забытой. Он периодически обращался к ней с ничего не значащими, но исполненными нежной заботы фразами. Смотрел так, что половина дам за столом расплывалась от умиления, а другая — кривилась от завистливой злобы. Но почему-то ей от этого делалось только тяжелее.

Когда повар принялся раскладывать по приборам горячее — жаркое из пятнистого оленя в брусничном взваре, Поля тихонько шепнула Алеку на ухо:

— Давай выйдем из-за стола. Мне обязательно нужно с тобой поговорить.

Он молча кивнул, поднялся сам и подал ей руку. Гости достаточно хорошо знали правила светского этикета, чтобы не обратить на их уход ни малейшего внимания. Только телохранитель в темно-сером пиджаке дернулся было, но Стеффери остановил его коротким властным жестом.

Они спустились по лестнице и остановились в закутке, отгороженном массивными резными перилами из темного дерева.

— Почему ты это сделал? — спросила Поля, глядя ему прямо в глаза. — Точнее, для чего ты это сделал? Здесь вторая серия мести уже не сработает. Меня посчитают не жадной приспособленкой, а напротив, крайне удачливой и целеустремленной леди.

— Опять ты пытаешься заподозрить меня в самом худшем! — Алек укоризненно покачал головой и мягко взял ее за руку. — Возможно, я глуп, но совсем не подл. А глуп, потому что подумал, что в конце концов ты капитулируешь перед моей настойчивостью… Я уже второй раз кричу на весь мир: «Вот женщина, которую я люблю!» А эта женщина почему-то думает: «И какую же гадость он мне готовит?»

Она сдержанно кивнула и спрятала обе руки за спину. Стеффери говорил это уже не в первый раз. Или, может быть, примерно это. Во всяком случае, ничего нового Поля не услышала и новых чувств не испытала. Только усталое раздражение и мучительный стыд за ту случайную, несуразную ночь.

— Послушай, Алек, — она покрутила в пальцах кулончик из аметиста, — мы — взрослые люди, и давай расставим все точки над «i» раз и навсегда… Я не ломаюсь, не кокетничаю, не испытываю твои чувства. И, кстати, не обольщаюсь по поводу них. Я просто не люблю тебя. Ты должен это понять и соответствующим образом скорректировать свое поведение. Сейчас ты ведешь себя, как привязчивый, эгоистичный мальчишка…

— Зато я люблю тебя, — Стеффери обезоруживающе улыбнулся. — Я люблю тебя, в отличие от твоего бывшего мужа… Потому что тот, кто тебя по-настоящему любит, не сможет долго прожить, не видя твоей улыбки и твоих глаз… Видишь, я примчался в Москву меньше чем через месяц, а он? Где он? С кем он? Почему сегодня ты здесь со мной, а не с ним?

— А вот это тебя не касается! Не касается, ты слышишь?

— Слышу, слышу! — он порывисто обнял ее за плечи и привлек к себе. — Я не слушаю, что ты говоришь… Я просто слышу твой голос, твой чудесный голос. Если хочешь, можешь даже говорить о нем, только говори, говори…

Его настойчивые губы заскользили по ее лицу, от бровей к крыльям носа и подбородку. Пальцы, сминая, торопливо тиская волосы, сделались пугающе дрожащими. Поля с силой уперлась руками в его плечи и отстранилась, ударившись спиной о край перил.

— Вот что, — проговорила она, утирая губы тыльной стороной ладони. — Ты сейчас поднимешься наверх и сядешь на свое место. Я подойду через пять минут, после того как приведу себя в порядок. Посижу за столом еще с полчаса, чтобы не портить тебе имидж, а потом уеду. И не смей меня останавливать!

— Ты так любишь своего бывшего мужа? Или так боишься неопределенности со мной?

— Я так люблю своего бывшего мужа, — сказала Поля и, развернувшись, быстро направилась в дамскую комнату.

Она уже достаточно давно не была в «Царской охоте», но помнила, где что находится. А еще она помнила, как во время ужина с Борькой ей также пришлось бежать по коридору, оглядываясь и прикрывая подолом платья стрелку на колготках. Просто они сидели вдвоем за столиком. И ему пришла в голову мысль незаметно погладить ее колено. А часы у него тогда были с тяжелым металлическим браслетом. В общем, стрелка пошла почти мгновенно, запасных колготок Поля с собой, естественно, не взяла… А как потом они смеялись в машине! Как целовал он эту несчастную дырочку и слегка оцарапанную кожу под ней!

«Почему ты здесь со мной, а не с ним?» — спросил Стеффери.

«Почему я не с ним? — спрашивала Поля сама себя. И сама себе отвечала: — Потому что я — безмозглая идиотка, слишком поздно разобравшаяся в собственных чувствах…»

В туалетной комнате, по счастью, никого не оказалось. Как не оказалось и сигарет в ее сумочке. Почему-то именно это стало последней каплей. Она раздраженно вывалила содержимое сумочки прямо на пол. Несколько монеток и тюбик с помадой закатились под дверь кабинки. Поля присела на корточки, чтобы собрать то, что валялось под ногами и неожиданно даже для себя самой заплакала. Потекшая тушь мгновенно защипала глаза, губы, искривившись, задрожали. Она сидела на холодном кафельном полу и рыдала, пока в дверь деликатно не постучали.

На пороге стоял средних лет мужчина в униформе ресторана.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — поинтересовался он, сочувственно разглядывая ее зареванное лицо. — Может быть, нужен врач? Медикаменты?

— Нужен телефон, — пробормотала Поля и снова всхлипнула.

В кабинете администратора ее оставили один на один с серым кнопочным аппаратом. Она поставила себе задачу мысленно посчитать до десяти, чтобы успокоиться. Но уже на счете «пять» принялась лихорадочно набирать номер. На столе дребезжал параллельный телефон, вызывая неукротимое желание садануть по нему чем-нибудь тяжелым. В трубке нудно тянулись длинные гудки. И Поля чуть не сошла с ума, пока дождалась ответа на том конце провода. Да она и не дождалась его, собственно, а закричала в трубку, едва услышав усталый мужской голос:

— Я люблю тебя! Я очень тебя люблю! Я не могу без тебя, Боренька! Забери меня, пожалуйста, отсюда!..

Он приехал меньше чем через полчаса. Наверное, летел, не разбирая ни дороги, ни светофоров. Когда его темный «Шевроле-Блейзер» развернулся перед автостоянкой, Поля сбежала с крыльца и кинулась навстречу. Она не думала сейчас о том, что скажет Борька, как он посмотрит на нее, обнимет ли или останется холодно-вежливым. Ей просто важно было его видеть. Так важно, что, казалось, и жить без этого невозможно.

Тонкие каблуки подворачивались на каждом шагу, мешая передвигаться. А Борис уже выходил из машины, уже закрывал дверцу, еще не видя, не замечая ее. Поля остановилась на секунду, сняла туфли, зажала их под мышкой и побежала дальше.

Когда между ними оставалось всего с какой-нибудь десяток метров, на пути неожиданно возникло круглое металлическое перильце ограждения. Ограждение было не таким высоким, чтобы под ним можно было проползти, и не настолько низким, чтобы легко его перешагнуть.

— Боря! — жалобно и отчаянно закричала Поля, схватившись руками за перильце. — Боря!..

Он мгновенно обернулся. Лицо его все еще хранило тревожно-ищущее выражение, но глаза уже светились тихой радостью. Она, тая от счастья, встретила его взгляд и снова заплакала, громко, навзрыд, как ребенок. Борис, легко перемахнув через ограждение, подбежал к ней и застыл в каких-нибудь нескольких сантиметрах, не решаясь протянуть руку.

— Ты приехал… — прошептала она. — Ты приехал…

— А ты опять застряла? — он, не отводя глаз от ее лица, кивнул на перильце. Видимо, Борис пытался улыбнуться, но то, что нервно изгибало сейчас его губы, весьма отдаленно напоминало улыбку.

— Да, застряла… А помнишь, как ты называл меня, когда я не могла взобраться на какую-нибудь горку или падала на лыжах?

— Каракатица моя? — произнес он как-то не очень уверенно.

— Да, — отозвалась Поля и снова протяжно всхлипнула.

Чей-то шофер, покуривавший возле светло-зеленого «Опеля», насмешливо покачал головой. Впрочем, ей не было сейчас дела ни до шофера, ни до музыки, льющейся из окон ресторана, ни даже до безумно красивого розового закатного солнца.

Уже не в силах ничего произнести, по-прежнему держа туфли под мышкой, Поля перегнулась через перильце и неловко ткнулась губами в подбородок Борису. И он наконец очнулся, протянул руки и, обхватив ее, легко перенес над оградой. Она только успела поджать ноги.

— Полька, Полечка, хорошая моя! — торопливо говорил он, покрывая частыми поцелуями ее лоб, щеки, губы. — Никуда ты больше не убежишь от меня! Никуда не денешься!

— Никуда! Никуда! — вторила она, сжимая ладонями его лицо и боясь хотя бы на секунду закрыть глаза.

И тушь, размазанная по щекам, ей больше не мешала, и расплывшаяся губная помада… Только, пожалуй, слезы, дрожащие на ресницах. Поля и не заметила даже, когда эти слезы смешались с первыми робкими дождинками, вдруг начавшими капать с почти чистого неба. Небо было ярко-голубым, в редких мазках облаков, розовых от закатных лучей. А дождинки почему-то казались золотыми.

— Смотри, слепой дождь! — удивленно проговорил Борис, подставляя каплям раскрытую ладонь. — А я думал, что в сентябре его не бывает.

И тут за его спиной, переливаясь первозданной яркостью красок, вспыхнула радуга.

— Красиво как! — прошептала Поля.

— И ты — красивая, — ответил он, проводя чуть дрожащими пальцами по ее щеке.

Ей, наверное, нужно было тоже что-нибудь сказать. Не улыбаться счастливо и бессмысленно на это нежное «ты красивая». Но все слова вдруг стали бесцветными и невесомыми, как последние листья, в безветренную погоду неслышно опускающиеся на землю…

— Поедем домой, — Борис кивнул в сторону машины. Она благодарно прижалась к его груди и вдруг услышала за спиной:

— Полин?

В этом «Полин» было столько тревоги и отчаяния, что Поля не могла не обернуться. Хотя и не хотелось ей сейчас видеть Алека. Отчаянно не хотелось.

Стеффери стоял на нижней ступеньке и изучал насмешливо-печальным взглядом туфли, зажатые у нее под мышкой.

— Это и есть твой любимый мужчина? — спросил он, не глядя на Бориса и по-прежнему не отводя глаз от тонких каблуков.

— Да, — просто ответила она.

— Ну что ж, я желаю вам счастья…

Была или нет эта секундная пауза, готовая взорваться яростью, отчаянием, обидой? Может быть, и нет, потому что слишком уж спокойно и невозмутимо развернулся Стеффери, слишком раскованной и непринужденной была его походка, когда он заходил обратно в ресторан. А еще перед этим Поля, провожавшая Алека взглядом, успела заметить, что на лице его снова проступила маска абсолютно благополучного, уверенного в собственной неотразимости супермена…

До Крылатского добрались быстро. Суханов и в самом деле оказался злостным нарушителем правил дорожного движения. Поля только успевала ойкать, когда он резко срывал машину с места на светофоре или сворачивал в какие-то немыслимо узкие, перегороженные красными флажками ремонта проулки. Но ей была и понятна, и дорога его горячность. Да и самой ей хотелось как можно скорее оказаться дома.

Но, оказавшись там, она почему-то растерялась. Тети Даши уже не было, квартира дышала напряженной тишиной и, казалось, присматривалась к своей бывшей, внезапно вернувшейся хозяйке. Поля осторожно сняла туфли, да так и осталась стоять в холле.

— Ну что же ты? — спросил Борис, обнимая ее за плечи. — Что же ты стоишь?

— Я не верю, что все это кончилось, — прошептала она, обернувшись.

Тогда он подхватил ее на руки, как когда-то в день свадьбы, и понес по коридору, прижимая к себе.

А в спальне в самом деле ничего не изменилось. И тюбики ее помады вперемешку с флаконами духов действительно стояли на туалетном столике. И крем с перекисью водорода, который полагалось хранить в прохладном темном месте. На позолоченной крышке баночки переливались закатные блики и такие же блики перетекали по черному шелку прохладной наволочки.

Впрочем, подушка достаточно скоро упала с кровати и осталась валяться на полу рядом с торопливо сброшенной одеждой. А дальше было невозможно громкое тиканье часов над головой, солнце, слепящее глаза, и пронзительное, острое ощущение счастья…

Поля очнулась первой. Шевелиться не было никаких сил, и она только устало скосила глаза на Бориса. Он лежал рядом, спина его, покрытая мелкими бисеринками пота, еще вздымалась часто и судорожно, но руки уже казались странно неподвижными.

— Эй, ты живой? — тихонько спросила она, прихватывая губами темные волосы у него под мышкой.

— Угу, — невнятно промычал Борис, не поднимая лица от матраса.

Она ласково рассмеялась и провела указательным пальцем по его позвоночнику. Впервые за много дней Поле было хорошо и спокойно. И душа ее переполнялась теплой невыразимой нежностью.

Суханов наконец встряхнул головой, словно пытаясь окончательно прийти в себя, и перевернулся на бок. Она вдруг заметила, как сильно он похудел за те дни, что они не были вместе.

— Борька, — проговорила Поля, боясь отвести взгляд от его лица, — мне так и не верится, что все по-прежнему. Ведь по-прежнему, правда?

— По-прежнему. Или даже лучше, — промурлыкал он, переходя на свой обычный, чуть насмешливый тон. — Тебе так не показалось?

— Да я не о том, балбес!

— А я о том!

Борис приподнялся на локте, поцеловал нежную ямочку между ее ключицами и добавил уже совершенно серьезно:

— Я люблю тебя, Поля. Очень люблю…

— А я в это уже и верить перестала. Правда, тетя Даша вселила немного надежды, когда сказала, что ты запретил убирать мои вещи…

— И ты обрадовалась, бедная девочка? Я же тебе сразу сказал, что готовлю их для продажи на барахолке!

— Суханов! Ты невыносим! — простонала она и с коротким смешком шлепнула его по лбу. — Кстати, крем мой любимый ты безнадежно испортил. Его надо было хранить в темноте и прохладе, а отнюдь не на тумбочке.

— Кто же виноват, что ты его до холодильника вовремя донести не могла? И, кстати, по поводу твоих кремов и бальзамов на моей полке с бумагами…

— Все! — Поля шутливо подняла руки вверх. — Теперь я наконец чувствую, что вернулась домой…

…Крылатское медленно погружалось в густые фиолетовые сумерки. На небе зажигались первые звезды, а в окнах дома напротив — многочисленные люстры. Надо было встать и задернуть гардины. Но она лежала, боясь пошевелиться и потревожить мужа, уткнувшегося во сне в ее плечо. Становилось прохладно, резче обозначились длинные тени предметов, а контуры, наоборот, словно подернулись серебристой дымкой. И этим же небесным серебром отливали теперь светлые волосы Бориса, так, будто на них оседала звездная пыль.

И Поле вдруг подумалось, что ни звезды, ни деревья, ни старые камни не ощущают боли, когда с них пылью слетает ненужная шелуха. И что участи этой не избежали только люди…

А сумерки все густели и густели. И рука Бориса во сне нежно обнимала ее талию…