Ты меня любишь

7

В передачах про животных именно так и погибает лев. У него нет естественных врагов, и только назойливый человек, задавшийся целью нарушать законы природы, стреляет в короля джунглей.

– Вы же в курсе, что это мой дом? – спрашивает она.

Я закрываю глаза. Боже, прошу. Пожалуйста, не убивай меня сейчас.

Суриката застывает на месте. Никаких эмоций. Никаких движений.

– У вас все хорошо?

– Почти, – говорю я. – Мышцу свело.

Она кивает. Рассеянно. Хороший знак.

– Тут недавно один старик умер. Летом. Вроде от сердечного приступа.

Несмотря на слегка уязвленную гордость, я успокаиваюсь.

– Не такой уж я и старый.

– Ну извините, – отвечает она. – Я не в настроении, меня мама за углем отправила.

Ага, значит, ты переписывалась со своей Сурикатой…

– Пойдешь в супермаркет?

Она хмурится.

– У нас говорят не «в супермаркет», а «в супер». Господи, вы так и не освоились…

Прозвучало не слишком приветливо, но дети от взрослых ничем не отличаются. Дело всегда в них самих, а не в тебе. Она знает, что сказала грубость, и сжимает лямки рюкзака; я улыбаюсь. Прикольный Джо. Веселый Джо.

– Тогда я с тобой, – говорю. – Куплю витаминную воду.

Мы идем рядом, и это нормально. Так делают люди, когда сталкиваются на улице, и Суриката не испугалась, увидев меня, а навстречу нам трусит еще один бегун. Мол, привет, Номи, и она в ответ тоже обращается к нему по имени. Я вздрагиваю, когда из леса доносится лай, и Номи смеется.

– Это просто собака! Боитесь собак?

– Нет. – Я еще не пришел в себя, однако нельзя подавать виду. Да, меня застигли врасплох. Но не поймали. – Я здесь не в своей тарелке. Вы-то привыкли к такой обстановке, а вот меня лес немного пугает.

Вспоминаю, как вел в лес мою Бек, пусть земля ей будет пухом, и поеживаюсь, а Суриката хмыкает.

– Ой, ладно вам, какой же это лес, – говорит она. – Вот рядом с моей прежней школой был настоящий лес. Знаете, когда училась в седьмом классе, я среди деревьев старый «Бьюик» нашла.

Я киваю.

– Круто.

– Ага, – поддакивает она, точь-в-точь как ты. – В машине валялись пустые бутылки из-под алкоголя. – Для своих лет она еще очень инфантильна. Из-под алкоголя… – А за год до этого мы нашли большой заброшенный дом. Суперское место. Туда раньше выгоняли провинившихся мальчишек.

Я поднимаю брови, как и положено внимательному слушателю.

– Ого!

– Вот где действительно страшно. Поднимаешься на четвертый этаж и боишься, что дом рухнет, а там еще старые инвалидные коляски и паутина повсюду… Было круто. Хотя… неважно. Все крутое рано или поздно рушится.

– Это называется взросление. Знаешь, я болтал с местными стариками, по-настоящему старыми дедушками, и они говорят прямо как ты.

– Как я? Вряд ли.

– Поверь, Номи. Они вспоминают о том, как хорошо жилось раньше, как никто не запирал двери, как оставляли ключи в машине и не боялись угона, потому что сверчков и лягушек было больше, чем людей.

– Сомневаюсь.

– В том-то и дело. Каждое поколение считает себя лучшим.

– Но заброшенный дом для провинившихся мальчишек… Он и правда крутой. Он был местом, куда всегда можно прийти. А потом от него ничего не осталось. – Мы сторонимся, пропуская вперед группу велосипедистов. – А вы, значит, из Нью-Йорка?

Хороший знак, Мэри Кей. Номи демонстрирует социальные навыки!

– Ага. Совершенно другой мир. Например, там нет библиотек, похожих на здешнюю. Зато есть бомжи, наркоманы… Сейчас это звучит отталкивающе.

– По крайней мере, там реальный мир. А здесь сплошные подделки, одни подделки… – Она вцепляется в лямки своего рюкзака, и мне приятно, что я уже взрослый. Наверное, ужасно быть подростком и верить в существование места, где не всё вокруг сплошные подделки, одни подделки. – Извините. Я просто злюсь на маму. Перед Днем благодарения она всегда немного не в себе, но в этом году окончательно сошла с ума.

Сошла с ума от любви.

– Правда?

– Обычно мы оставались на праздники здесь, а теперь потащимся в Аризону, чтобы повидаться с моим папой.

Жаль, у меня нет лямок рюкзака, потому что я ошарашен. Спокойно, Джо.

– Ну, может, в Финиксе тебе понравится…

Она лишь хмыкает в ответ – мол, ну да, как же.

– А вы чем займетесь в дурацкий День благодарения?

Сборником эссе Франзена и пиццей из микроволновки.

– Сяду на паром и поеду на материк; хочу поработать волонтером в столовой для бездомных.

Суриката приветственно машет женщине, сгребающей листья, та машет в ответ, – мы ведь нормальные. Это нормально. А потом она, что называется, меня подловила.

– Вы же сказали, что ненавидите города. А здесь благотворительных столовых нет, вы же в курсе?

– Ненависть – слишком сильное слово, Номи. И в Бейн-бридже мне нравится, но в такой день приятно помогать нуждающимся.

Номи смотрит вперед.

– Любовь никто не называет сильным словом.

Она под кайфом? Нет. Всего лишь передозировка стихов этого Клиболда и одиночество.

– Гм… Как думаешь, почему?

– Без разницы. Мама запретила мне говорить, что я ее ненавижу, а я ненавижу ее за то, что снова отобрала у меня книгу про «Колумбайн» со всеми записями, а еще за то, что тащит меня в Финикс. Тут кто угодно взвоет. И не надо мне заливать, что мама обо мне заботится. Неправда! Она лицемерка. Она бесится из-за «Колумбайна». Она бы радовалась, выбери я какой-нибудь дурацкий романчик про нянек. Уж простите, но «Колумбайн» вне конкуренции. Это лучшая книга в мире.

Я скучаю по временам, когда был подростком, по непоколебимой уверенности в том, что нашел нечто, придающее всему смысл. Ты хотела от меня проявлений сочувствия, поэтому я поддакиваю Номи – мол, я тоже люблю эту книгу. Она смотрит на меня. Недоверчивый взгляд Сурикаты. И неудивительно. Взрослые вечно врут. Но только не этот взрослый!

– Ладно, – говорю я. – Мне запомнился эпизод, где рассказывается про Эрика и его условно-досрочное освобождение, как легко ему было убедить вроде бы умных взрослых в своей нормальности. Вот в чем проблема этой страны – система так называемой справедливости работает неэффективно.

Я хочу обсудить некомпетентность соцработников, однако Сурикате плевать на идиота Эрика, и поэтому у нее нет друзей: она не улавливает, когда собеседник хочет сменить тему. Она снова разглагольствует о стихах Дилана, и я вижу свой шанс протянуть ей руку помощи.

– Я тебя понимаю. – Первое правило беседы с ребенком. Нужно обозначить свои чувства. – И все же думаю, что твоя мама расстроена из-за… В общем, однажды я ходил к психотерапевту, и он сказал, что порой у нас дома заводятся тараканы.

– Вы что, неряха?

Я представляю, как она идет домой и сообщает тебе, что у меня тараканы.

– Нет. – Я мотаю головой. – Я использовал метафору. Тараканы символизируют то, что ты постоянно обдумываешь или делаешь.

– Ну да, а дом – это голова, бла-бла-бла.

– Знаю, звучит примитивно. На самом деле погружаться во что-то приятно. Но не всегда на пользу. Со мной так много раз бывало.

Номи молчит. Дети умеют отключаться и уходить в свои мысли, когда им хочется. Потом она смотрит на меня.

– И что было у вас?

Женщины. Кошмарные женщины из кошмарных городов.

– Ну, в детстве я любил фильм «Ханна и ее сестры»…

Номи морщится, и она, черт возьми, права. Меланда.

– Фу, – выдает она, – это же Вуди Аллен, он в списке НС у Меланды.

– То есть «не смотреть»?

– Ага. И он возглавляет список. Как вишенка на торте.

– Что ж, твоя наставница понимает в вишенках.

– Она мне скорее как тетя.

Меланда – таракан в моем доме.

– В общем, я хотел сказать… Этот фильм стал моим «Колумбайном», он изменил мою жизнь. Видишь ли, я жил в Нью-Йорке, но не в настоящем; я хотел жить в Нью-Йорке из фильма. Я украл кассету в видеопрокате и смотрел ее каждую свободную минуту.

Номи в ответ повторяет, что Вуди Аллен плох, как и его фильмы, а я не хочу еще раз облажаться, как тогда в кафе.

– Слушай, а Меланда считает нормальным, что ты читаешь стихи Дилана Клиболда?

Она запрокидывает голову и стонет от злости.

– Как можно сравнивать? Он же был моим ровесником.

– Хорошо… И все же согласись, он совершал ужасные поступки. Объясни, почему в твоем увлечении нет ничего странного.

Ни один ребенок не захочет участвовать в дебатах, и Номи снова издает стон.

– Да потому что!

– Знаешь, Номи, – я вспоминаю доктора Ники, – мы отклонились от темы. Я лишь хотел сказать, что тараканы в доме, какими бы они ни были, не всегда во благо.

– А вы правда читали «Колумбайн»? Всю книгу?

Я ведь не Бенджи, пусть земля ему будет пухом, я никогда не лгу о книгах, тем более – моей потенциальной падчерице.

– Ага.

– А вы читали в интернете дневники Дилана? – Дети так делают, особенно дети вроде Номи. Она выглядит младше своих лет, каждый день ходит в школу в этих нелепых очках и мечтает, чтобы какой-нибудь замкнутый мальчик или угрюмая девочка писали для нее стихи, прекрасно понимая, что ее желание не сбудется. Она ковыряет заусенец. – Вы знали, что он писал письма девушке, которую любил, и просил оставить в его шкафчике чистый лист бумаги, если она тоже его любит?

– Да, – говорю я. – Только письма он так ей и не отдал.

– Но ведь написал, – отвечает Номи. – Это трогательно. – Надеюсь, скоро сюда приедет какой-нибудь вихрастый студент с неровными зубами, перевернет ее мир и отвлечет от всяких глупостей. – Так или иначе, фильм Вуди Аллена я смотреть не собираюсь.

– Ладно, я переживу. Поступай как знаешь.

– Вам все равно?

Вопрос вызывает у меня смех; однажды я устроюсь в школу психологом.

– Слушай, Номи, все просто. Какое тебе дело, что думает Меланда? Какое тебе дело, что думаю я? Тебя должно волновать только то, что думаешь ты.

Она пинает камешек.

– Ну, завтра я фильм посмотреть не успею, у нас ведь дурацкий семейный ритуал…

Я не из вашей семьи, но все же часть вашей семьи, и я заставляю свой голос звучать ровно, будто спрашиваю дорогу у прохожего.

– И что за ритуалы у девочек Гилмор?

– Сначала мы заспимся. Проваляемся в кроватях до одиннадцати, хотя накануне поклянемся встать в десять.

– А затем?

– Мы садимся на паром, гуляем и глазеем на безделушки.

– Безделушки.

– Еще мы заходим в книжные магазины и все такое, ну, вы знаете, как обычно бывает. Но в основном – безделушки.

У тебя весь стол заставлен этими безделушками, и я смеюсь.

– Ясно.

– Затем мы идем в ресторан, там длинная очередь, и мама слишком голодна, чтобы ждать. Я посоветую ей вписать нас в лист ожидания, а она от меня отмахнется, и столик получат люди, которые пришли позже нас. И я скажу: «Вот видишь, мама?» – Ты утверждаешь, что проблема в Номи, она видит проблему в тебе, а мне не терпится стать частью вашей гребаной семейки. – Потом она захочет пиццы, потом лапши и скажет: «О, а давай пойдем в одно место, про которое мне Меланда говорила».

Я смеюсь.

– Знакомо.

– В общем, мы идем, а ресторан еще закрыт, ведь мама не догадалась посмотреть время работы в интернете, и мы просто шатаемся по улице голодные и глазеем на безделушки, а потом ей вдруг приспичит купить какую-то штучку, которую видела утром; она в панике, как бы кто-то ее не опередил, и мы мчимся в магазин, а той безделушки уже нет, и мама вся такая а-а-а-а…

А со мной ты всегда стараешься выглядеть спокойной, и я улыбаюсь.

– И что потом?

– Она не может решиться и купить какую-нибудь другую ерунду, ведь для этого нужна капля уверенности, и мы идем в кофейню, где мама разозлится, когда я достану из рюкзака книгу, как будто мы обязаны болтать без остановки. На самом деле ей и самой уже все надоело, она уткнется в свою книгу, а потом мы поедем домой. Вот такой у нас семейный ритуал. Конец.

Я аплодирую, Суриката хохочет, а затем, посерьезнев, превращается в юную версию тебя.

– Все не так глупо, как может показаться. Я преувеличила.

– Да, я знаю. Просто семья… это сложно.

– Так странно, ну, пытаться восстановить семейные узы, понимаете?

Понимаю. В памяти всплывает картинка: я сижу в тюрьме и пытаюсь полюбить Лав, – а Номи тем временем закончила беседу.

– Я пойду за кофе. До скорого.

Я машу ей вслед рукой.

– Передай маме привет.

Она слышала мою просьбу, но тут же отвлеклась, столкнувшись с моими говноглазыми соседями, так что едва ли Номи расскажет тебе о нашей замечательной прогулке. Она то и дело натыкается на знакомых – так уж здесь все устроено – и злится, что ты забрала у нее «Колумбайн». Я захожу в супер; там шумно. Чувствую подъем. Я нарушил правила и был вознагражден вселенной, Мэри Кей, – ведь я узнал твои планы на завтра, и мне они нравятся.

Пришло время нам обзавестись чертовыми семейными узами.